Око Соломона

Глава 1. Замок Ульбаш.

Гуго Вермондуа был удивлен и возмущен наглыми претензиями лотарингцев. Мало того, что они прибрали к рукам Эдессу, богатейший, по слухам, город, так они еще требуют отдать им скромный замок Ульбаш, захваченный отважными французами. Замок, видите ли, имеет большое стратегическое значение! Допустим! Но причем тут лотарингцы?! Добро бы в Ульбаше сидели сельджуки, вот тогда было бы, о чем волноваться. Уж турки точно не оставили бы в покое крестоносцев, и без того подвергающихся чуть ли не ежедневным наскокам со стороны гарнизона Антиохии. Если бы к головорезам Аги-Сиана прибавились бы еще сельджуки из Ульбаша, то воинам христовым не пришлось бы спать по ночам. Несмотря на свою немалую численность, крестоносцам удалось охватить лишь четверть от общего периметра крепостных стен. Шесть миль с востока на запад и чуть меньше с севера на юг. Это оставляло туркам широкое поле для маневра. Особенно досаждала крестоносцам цитадель, где, похоже, были сосредоточены главные силы Аги-Сиана. Вот здесь благородному Боэмунду и проявить бы свои полководческие качества, но, увы, хитроумные нурманы не нашли ничего лучше, как соорудить напротив цитадели довольно приличных размеров крепость и затаиться там. А то, что сельджуки бесчинствуют в окрестностях Антиохии, их нисколько не волновало. Дошло до того, что конные турки прорвались сквозь жидкие заслоны провансальцев в порт Святого Симеона и сожгли едва ли не все запасы продовольствия, сосредоточенные близ пристани. Хорошо еще, что им не удалось захватить стоявшие там генуэзские и английские галеры. Иначе положение крестоносцев стало бы отчаянным. Порт был едва ли не единственной ниточкой, связывающей их с внешним миром. Вермондуа все больше казалось, что не крестоносцы осаждают Антиохию, а сельджуки загнали воинов Христа в заранее приготовленную ловушку и теперь методично их истребляют с помощью голода и болезней.

– Ты не прав, благородный Гуго, – покачал седеющей головой Сен-Жилль, единственный, пожалуй, из крестоносных вождей, к мнению которого Вермондуа готов был прислушаться. Во-первых, потому что граф Раймунд Тулузский был старше его на двадцать лет, а во-вторых, он был вассалом, пусть и не всегда покорным, короля Филиппа, доводившимся Гуго родным братом. – Рано или поздно, мы возьмем город. Если, конечно, не будем ссориться по пустякам.

– А что ты называешь пустяком, благородный Раймунд? – насторожился Вермондуа.

– Я веду речь о замке Ульбаш, – подтвердил подозрения, зародившиеся у Гуго, граф Тулузский. – В конце концов, Готфрид не требует его себе, он всего лишь сомневается, что в случае большой беды шевалье де Лузаршу удастся его удержать. Ты ведь слышал, конечно, что атабек Аги-Сиян отправил своего сына к эмиру Дукаку Дамасскому. И тот обещал ему помощь. Не исключено, что сельджуки Дукака попытаются проникнуть в долину Оронта через ущелье, где стоит замок Ульбаш. Конечно, замок хорошо укреплен, но гарнизон его невелик. Сколько людей у Лузарша? Сто? Двести?

– Пятьдесят, – неохотно ответил Вермондуа. – Но я могу его усилить своими людьми.

– А почему не лотарингцами? – нахмурился Раймунд. – Зачем же давать повод для обид, а уж тем более подозрений? В лагере поговаривают, что шевалье де Лузарш готовится продать замок сельджукам эмира Дукака, этим якобы и вызвано его упрямство.

– Клевета! – возмутился Вермондуа. – За своих шевалье я головой ручаюсь!

– А при чем здесь твоя голова, благородный Гуго, – пожал плечами граф Тулузский. – Речь ведь идет об успехе похода, который благословил не только папа, но и сам Христос. А мы с тобой препираемся как какие-нибудь торговцы.

– Хорошо, – вздохнул Вермондуа. – Я поговорю с Лузаршем.

Крестоносцы стояли у стен Антиохии вот уже два месяца. Срок вполне достаточный, чтобы подточить самую искреннюю веру. Речь, разумеется, шла не о Боге, а возможности воплотить в жизнь свою мечту. Здесь, под стенами Антиохии, таяла надежда на победное завершение похода, и вожди не могли этого не понимать. Потому и ссорились по пустякам. А сельджуки Аги-Сиана вели себя все увереннее и наглее. Многие крестоносцы уже боялись нос высунуть за пределы лагеря, а те, кто отваживался наведаться в соседние селения, очень часто становились жертвами внезапных нападений. В довершение всех бед в лагере стали дохнуть кони. Возможно, причиной тому была неизвестная болезнь, возможно – отрава, неведомыми путями попадавшая в корм. В такой накаленной атмосфере даже пустая ссора могла привести к печальным последствиям. И Гуго Вермондуа не мог этого не понимать.

К сожалению, шевалье де Лузарш отказался разделить сомнения и беспокойство своего сюзерена. Претензии лотарингцев он отмел с порога и наотрез отказался, вступать с ними в любые переговоры. Сам шевалье являл собой образец уверенности в собственных силах. Благородный Гуго вдруг осознал, что Глеб возмужал за время похода. И если раньше он охотно шел на поводу у сильных мира сего, то сейчас предпочитает действовать самостоятельно, мало считаясь с чужим мнением. Лузарш и внешне сильно изменился – лицо стало жестче, взгляд злее, а плечи как-будто шире. А ведь этот человек был молод, ему еще не исполнилось двадцати пяти лет.

– По моим сведениям, – понизил Глеб голос почти до шепота, – Готфрид Бульонский и Раймунд Тулузский сговорились между собой. Бульонский уступает Сен-Жиллю Антиохию, а тот в свою очередь признает его королем Иерусалима.

– Боюсь, что Боэмунд Тарентский не согласится с таким раскладом, – криво усмехнулся Вермондуа.

– Если замок Ульбаш будет находиться в руках лотарингцев, то Боэмунду ничего другого не останется, как принять условия своих соперников. О тебе, благородный Гуго, и речи не будет. Никто в твою сторону даже не посмотрит.

В словах Лузарша было слишком много правды, чтобы Вермондуа мог со спокойной душой от них отмахнуться. Формально Гуго числился вождем всего французского ополчения, но герцог Нормандский и граф Фландрский не особенно считались с братом короля, предпочитая заключать союзы по своему усмотрению. К сожалению, Вермондуа, потерявший значительную часть рыцарей в самом начале похода, практически ничего не мог им противопоставить, кроме разве что ума и хитрости.

– Если ты сам, благородный Гуго, не собираешься претендовать на Антиохию и Сирию, то почему бы тебе не уступить свои законные права какому-нибудь честолюбцу за хорошую плату?

– Кого ты имеешь в виду? – насторожился граф.

– Хотя бы Боэмунда Тарентского, – пожал плечами Глеб. – А замок Ульбаш в ваших взаимных расчетах станет очень весомым доводом.

Вермондуа предложение Лузарша понравилось. Антиохия была, конечно, лакомым куском, но для того, чтобы ею завладеть, у благородного Гуго не хватало сил. Однако это вовсе не означало, что брат французского короля должен был вечно оставаться проигравшей стороной в спорах, ведущихся между вождями.

– Почему бы мне в таком случае не поддержать Раймунда Тулузского? Он ведь вассал моего брата.

– Прямо скажем, беспокойный вассал, – покачал головой Лузарш. – И если к обширным владениям благородного Раймунда в Европе добавятся еще и богатейшие земли в Сирии, то, боюсь, Филиппу Французскому придется несладко. По-моему, тебе пора определиться, благородный Гуго, либо ты останешься здесь, в Сирии, либо вернешься в Европу. В первом случае, тебе следует позаботиться о земельных приобретениях, во втором – о деньгах. С помощью золота ты сможешь расширить свои владения во Франции и занять среди вассалов французской короны подобающее тебе место.

– А ты, Лузарш, уже определился?

– Мне некуда возвращаться, Гуго, – вздохнул Глеб. – Я четвертый сын в семье своего отца. До сих пор я пользовался благосклонностью короля Филиппа, но счастье переменчиво. Особенно если оно зависит от такого непостоянного человека, как твой брат. Меня бы устроил замок Ульбаш и прилегающие к нему городки и села.

– Ты хочешь обрести благосклонность нового сюзерена? – нахмурился Вермондуа.

– Я бы предпочел, чтобы этим сюзереном стал ты, благородный Гуго, – улыбнулся Лузарш. – И если ты заявишь свои претензии на Антиохию, я поддержу тебя без всяких условий. Хотя, честно тебе скажу, шансов на победу у нас будет немного.

Граф Вермондуа и сам понимал, что времени на раздумья у него практически не остается. Более того, где-то в глубине души он уже принял решение. Гуго не нравился здешний климат. Он плохо переносил изнуряющий зной. Его раздражали чужая речь и чужие обычаи. Но даже не это было самым главным. Ему не хватало сил, чтобы бороться за первенство, а ходить в вассалах у Готфрида Бульонского или Раймунда Тулузского представителю рода Капетингов не пристало. Одно дело принести оммаж, ни к чему, в сущности, не обязывающий, Алексею Комнину и совсем другое – одному из вождей крестоносцев. Это неизбежно уронило бы престиж Капетингов в Европе и привело бы к большим осложнениям внутри Французского королевства и без того раздираемого на части непокорными вассалами.

– Я подумаю над твоими словами, Лузарш, и дам ответ в ближайшие дни, – сказал Гуго. – Но у меня есть к тебе просьба. Супруга шевалье де Гранье тяжело переносит беременность. Ей нужен уход, а в лагере его обеспечить невозможно. Этьен будет тебе очень обязан, если ты окажешь гостеприимство благородной Эмилии.

– Я сделаю все, что в моих силах, дабы помочь даме благополучно разрешится от бремени, тем более что меня уже просила об этом Адель де Менг.

Вермондуа бросил на Лузарша насмешливый взгляд:

– Насколько я понимаю, благородная Адель собирается сопровождать свою подругу?

– Ты как всегда зришь в корень, благородный Гуго, – оценил прозорливость графа шевалье де Руси.

– И виконт дал на это свое согласие? – удивился Вермондуа.

– Леон де Менг обеспокоен здоровьем своей жены и полагает, что военный лагерь не самое лучшее место для проживания благородной дамы. И, по-моему, он прав. По крайней мере, у Адели и Эмилии будет крепкая крыша над головой и надежные стены.

– Я всегда говорил, что виконт де Менг один из самых благородных мужей нашего порочного во многих отношениях времени. Чего не скажешь о тебе, Лузарш. Ведь это ты выкрал виконтессу из лагеря Готфрида Бульонского под стенами Константинополя?

– Твоей прозорливости, благородный Гуго, позавидовал бы сам Алексей Комнин, – не стал спорить с графом расторопный шевалье.

– Боюсь, что после этого визита в замок Ульбаш у нас вместо одной беременной дамы будет две, – пошутил Вермондуа.

– Тебе-то чего бояться, Гуго, – пожал плечами Глеб. – Ты ведь не виконт де Менг.

– Странно все это, Лузарш, – задумчиво произнес Вермондуа. – Благородный Леон – человек ревнивый. Говорят, виконт души не чает в своей жене. И, тем не менее, он, не моргнув глазом, отпускает ее в замок шевалье де Руси, чья репутация настолько сомнительна, что любой другой муж на его месте почернел бы от нехороших предчувствий.

– Ты преувеличиваешь, Гуго, – нахмурился Лузарш.

– Я бы на твоем месте, Глеб, присмотрелся к свите благородных дам, почти наверняка среди них окажутся несколько крепких сержантов, за которыми нужен глаз да глаз.

Гарнизон замка Ульбаш был невелик. Под началом у Глеба и Венцелина находилось всего пятьдесят человек. Причем о прошлом многих из них шевалье де Руси мог только догадываться. Конечно, в лагере крестоносцев можно было набрать сотню другую людей, хорошо владеющих оружием, но Лузарш решил не торопиться с пополнением своей дружины, из опасений вызвать недовольство среди баронов, и без того завидовавших удачливому шевалье. Однако Глеб не собирался пропускать мимо ушей предостережения графа Вермондуа, тем более что в этот раз Гуго и впрямь попал в точку. Леон де Менг настаивал, чтобы Эмилию и Адель сопровождали никак не менее двадцати конных сержантов. Глеб де Руси соглашался только на пятерых, сетуя при этом на недостаток продовольствия в замке. По его словам, Ульбаш просто не мог прокормить столько голодных ртов. Шевалье Этьен де Гранье, всерьез обеспокоенный здоровьем жены, вызвался сам проводить благородную Эмилию до замка, чем разом разрешил спор в пользу Лузарша, к большому неудовольствию благородного Леона. Виконт до того был раздосадован своей неудачей, что собрался было запретить своей жене, покидать лагерь крестоносцев. Правда, в последний момент он одумался и лишь безнадежно махнул вслед отъезжающим дамам рукой. Глебу показалось, что одумался виконт не без помощи Вальтера фон Зальца, стоявшего неподалеку.

Для благородной Эмилии в лагере отыскали повозку. Графиню сопровождали две женщины, причем одна из них наверняка была повитухой. Благородной Адели места в повозке не нашлось, и она ехала верхом, стараясь держаться поближе к Лузаршу. Тяготы походной жизни не прошли для виконтессы бесследно, у нее был очень измученный вид, и Глеб вдруг подумал, что Леон де Менг не кривил душой, когда говорил, что его жена нуждается в отдыхе.

– Надеюсь, в твоем замке найдется лохань, чтобы смыть с тела дорожную грязь? – спросила виконтесса, недовольно морщась. – Я выгляжу как кухарка.

– Ты выглядишь, как королева, прекрасная Адель, – ласково улыбнулся ей Глеб.

– Мне сейчас не до шуток, Лузарш. Я не мылась почти две недели. Я уже месяц питаюсь кониной, а от этого мяса портится цвет лица. Не говоря уже о настроении.

– Неужели в лагере так плохо с продовольствием? – удивился Глеб.

– Хуже некуда, – скривила обветренные губы Адель. – Боэмунд Тарентский и Роберт Нормандский собираются сделать вылазку в сторону Халеба. Я очень надеюсь, что они сумеют добыть хотя бы баранину.

– На их месте я не стал бы распространяться о предстоящем походе, – поморщился Глеб. – В лагере наверняка полно лазутчиков сельджуков.

– Цель похода держится в тайне, – успокоила шевалье виконтесса. – Я случайно подслушала разговор виконта с фон Зальцем.

– Благородный Вальтер часто бывает в вашем шатре?

– А ты что, ревнуешь, Глеб? – засмеялась Адель.

Де Гранье ехал рядом с повозкой, не сводя глаз с жены. Сержанты свиты отстали, так что шевалье и виконтесса могли разговаривать свободно, не опасаясь чужих ушей.

– Ревную, – подтвердил Лузарш, – но не к фон Зальцу, а к мрачному молодцу, который болтается за нашими спинами и смотрит на тебя так, словно собирается съесть.

– Ты как всегда преувеличиваешь, – покачала головой Адель. – Ролан сын благородных родителей. Правда, он провансалец, но очень хорошо воспитан. Леон обещал произвести его в рыцари при первой же возможности.

– Кому обещал?

– Почтенному Самвелу.

– А это еще что за птица? – удивился Лузарш.

– Армянин из Эдессы. Разве ты не слышал об удаче, выпавшей на долю благородного Болдуина? Он был усыновлен правителем Эдессы князем Торосом. Весь лагерь об этом только и говорит.

– А с какой стати этот армянин так хлопочет о провансальце?

– Откуда же мне знать, – повела плечиком Адель. – По слухам, Самвел не один раз был в Европе. Во всяком случае, на нашем языке он говорит без запинки.

– А как он выглядит? – насторожился Глеб.

– Черноволосый, темноглазый, возраст далеко за сорок. По слухам, он владеет магией. Во всяком случае, он очень интересно рассказывал о влиянии звезд на человеческую судьбу.

– Астролог, значит, – задумчиво протянул Лузарш. – О философском камне он тебе ничего не говорил?

– Нет, – удивилась виконтесса. – А что?

Лузарш знал Адель едва ли не с младенческого возраста. Замок ее отца, шевалье де Бирага, находился всего в пяти милях от местечка Бомон, где Глебу повезло родиться. Прежде чем полюбить друг друга, они успели стать друзьями. И очень неплохо себя чувствовали в этом качестве. К сожалению, жених у Адели появился раньше, чем Глеб успел встать на ноги. Шевалье де Бираг был польщен сватовством виконта де Менга, а мнение оруженосца Глеба де Руси его в тот момент нисколько не интересовало. Глеб был посвящен в рыцари через полгода после того, как Адель стала виконтессой де Менг, и по сию пору сожалел, что опоздал родиться.

– Жаль, что ты не сказала мне о Самвеле раньше, я бы с удовольствием пообщался с этим человеком.

– Глеб, я тебя не узнаю, – притворно ужаснулась Адель. – Неужели ты стал чернокнижником?

– Я недавно узнал, что моим прадедом был оборотень, – усмехнулся Лузарш. – Язычник, полюбивший христианку.

– Любопытно было бы взглянуть на твоего предка в звериной шкуре, – засмеялась Адель. – Моя няня любила рассказывать страшные истории. О том, как невинные девушки ходили в лес по грибы, и чем, в конце концов, это для них заканчивалось.

– Надеюсь, ты расскажешь мне поподробнее?

– Разумеется, нет, – возмутилась Адель. – Моя няня была простолюдинкой и могла позволить себе вольности в речах. А благородной даме такие слова повторять не пристало.

– Я, кажется, догадываюсь, чем занимались в лесу невинные девушки, – усмехнулся Глеб.

– Твоя догадливость не знает пределов, – обиделась виконтесса. – Заметь, это не я завела разговор о грехе твоей прабабушки.

– Положим, грех этот ей был отпущен митрополитом Киевским, – задумчиво проговорил Лузарш. – Ты помнишь Венцелина фон Рюстова?

– Это тот самый шевалье, который похитил меня из шатра мужа? – припомнила виконтесса. – Очень любезный человек.

– Он – оборотень. Белый Волк.

– Что?

– Не пугайся, – успокоил даму Глеб. – Это не так страшно, как кажется. Во всяком случае, так утверждает Марьица, дочь князя Владимира и внучка императора Константина. Я познакомлю тебя с ней.

– А как она попала в твой замок?

– Этот замок не всегда был моим, – напомнил Адели Глеб. – Мы перебили гарнизон Ульбаша, дабы вырвать благородную даму из рук злодея.

– Похвальный поступок, Глеб, – с любопытством глянула на друга детства Адель. – Но почему ты хмуришься?

– Потому что у меня есть большие сомнения на счет Венцелина фон Рюстова, и мне не хотелось бы ошибиться. Благородная Марьица скрытная женщина, что, впрочем, не удивительно. Но, надеюсь, с тобой она будет более откровенной. Мне бы очень не хотелось, вырвав даму из рук одного злодея, передать его в руки другого, еще более страшного.

– Ты меня пугаешь, Глеб.

– Пугливая женщина никогда бы не отправилась в крестовый поход, как это сделала ты, Адель. Я на тебя рассчитываю. Ты единственный близкий мне человек, которому я могу довериться полностью.

– А как же твои сержанты?

– Мои сержанты – русы. Я набрал их в Константинополе с помощью все того же Венцелина. В их доблести я не сомневаюсь. А вот что касается веры…

– Хорошо, – вздохнула Адель. – Я попытаюсь тебе помочь.

Замок Ульбаш был построен на склоне горы столь искусно, что составлял с нею как бы одно целое. Его стены, сложенные из огромных камней, достигали в высоту десяти метров. Рва вокруг замка не было, по той простой причине, что в нем не было никакой необходимости. С востока замок защищала гора, с севера и запада – пропасть, а подобраться к нему можно было только с южной стороны, по очень узкой тропе, на которой с трудом помещалась повозка. Этьен де Гранье даже восхищенно присвистнул, разглядывая это неприступное горное гнездо.

– Не пойму, шевалье, как тебе удалось его захватить!

– Мы застали врасплох гарнизон замка, – скромно потупился Лузарш.

Вход в замок оберегала башня, внушающая невольное уважение, как своей величиной, так и крепостью стен. Благородный Этьен невольно поежился, разглядывая узкие бойницы для стрельбы. Опытным глазом он без труда определил, что любой человек, осмелившийся приблизиться к замку без разрешения хозяев, будет почти сразу же убит либо стрелой, либо дротиком. Проем в башне был невелик и защищен толстыми дубовыми воротами, створки которых скрепляли железные полосы. При желании и сноровке ворота можно было бы разбить тараном. Вот только втащить этот самый таран на нужную высоту не представлялась возможным. Тропа, выдолбленная в скале опытными мастерами, на всем своем протяжении просматривалась и простреливалась со стен. Шевалье де Гранье, повидавший на своем веку немало замков, как в Европе, так и на Востоке, вынужден был признать, что если на этом свете есть неприступные замки, то Ульбаш, безусловно, один из них. И, тем не менее, эта твердыня пала, причем усилиями горстки людей, которых Этьен при всем к ним уважении, не мог назвать титанами. Пораскинув умом, он пришел к выводу, что шевалье де Лузарш проник в Ульбаш, скорее всего, хитростью. И отнюдь не удивился этому своему выводу. Благородный Глеб, не в обиду ему будет сказано, оказался талантливым учеником одного из самых коварных владык Европы Филиппа Французского.

Ворота замка со скрипом открылись. Первым в замок въехал хозяин, шевалье де Лузарш, следом вкатила повозка, запряженная парой сильных лошадей, которые, однако, с большим трудом втащили свою драгоценную ношу в гору. Кое-где сержантам пришлось спешиваться, чтобы помочь животным. Двор замка был на удивление обширен. Повозка и десять всадников, ее сопровождающих поместились здесь без всякого труда. Донжон замка представлял собой крепость внутри крепости. Он состоял из трех двадцатиметровых башен, соединенных между собой каменными галереями, которые отгораживали примерно треть площади Ульбаша, обращенную к пропасти. Судя по всему, за донжоном был еще один дворик, внутренний, попасть в который можно было только из центральной башни. На левой стороне двора располагались конюшни, способные, по прикидкам шевалье де Гранье, вместить до сотни лошадей. На правой – хлев и птичник. Запасы продовольствия хранились, видимо, либо в самом донжоне, либо во внутреннем дворике. Вход в донжон находился в средней башне и был забран решеткой. Решетку, впрочем, тут же подняли, дабы принять гостей подобающим образом. Благородную Эмилию, ослабевшую после долгой дороги, внесли на руках в отведенные ей покои. Более всех хлопотал о здоровье дамы смуглый белозубый человек лет тридцати, похожий скорее на грека, чем на франка. Замок Ульбаш был велик, он без труда мог вместить и пятьсот человек, так что места здесь хватило не только для благородных дам, но и для их служанок. Эмилию разместили в правой башне донжона, в покоях обставленных с невероятной пышностью. Более всего Этьена поразило ложе, занимавшее едва ли не половину спальни и способное вместить, по меньшей мере, шестерых человек среднего телосложения. Стены спальни были завешаны пурпурной материей, а полы застелены коврами, в которых ноги утопали едва ли не по самую щиколотку. Этьен де Гранье даже растерялся от обступившей его со всех сторон роскоши.

– Я удивлен, шевалье, и благодарен тебе за гостеприимство.

– Пустяки, – махнул рукой Лузарш. – Тем более что благодарить надо не меня, а сельджукского бека, умевшего устроиться с удобствами.

– Скорее всего, бек был арабом, – поправил хозяина замка византиец, который, впрочем, на поверку оказался печенегом.

– Мой сенешал Алдар, – представил смуглого молодца шевалье. – Мы познакомились с ним в Константинополе и очень поглянулись друг другу.

– Баня скоро будет готова, – вежливо улыбнулся Алдар. – Но, полагаю, благородные шевалье, уступят право первой очереди дамам?

Этьен только головой кивнул в ответ. Лузаршу шевалье, безусловно, завидовал. И замок Ульбаш того стоил. Но в данный момент Гранье более всего заботило здоровье жены. Шевалье был богат, и, отправляясь в крестовый поход, руководствовался отнюдь не корыстолюбием. Его брак с Эмилией можно было бы назвать счастливым, если бы не отсутствие детей. Они поженились пять лет назад по любви, и с тех пор молили Бога только об одном – Этьену нужен был наследник, а Эмилии – сын. Благородный Этьен полагал, что бездетность послана ему Господом за невольный грех, совершенный когда-то в юности. Охотясь на оленя, он случайно стрелой угодил в ребенка, притаившегося в кустах. Вины шевалье в том не было, так полагали многие, но, видимо, Бог рассудил иначе. Эмилии уже исполнилось двадцать два года, Этьену – тридцать. Они являли собой едва ли не самую красивую пару Франции, но отсутствие детей отравляло им жизнь. Отпущение грехов, обещанное папой Урбаном и освещенное именем Христа, это было, пожалуй, единственное, что подвигло шевалье к участию в походе. А самоотверженная Эмилия, несмотря на возражения многочисленных родственников и самого Этьена, решила разделить с мужем все превратности избранного им пути. И вот когда столь долго ожидаемая беременность наконец-то наступила, и до рождения ребенка осталось не более двух недель, Эмилия заболела, повергнув мужа в ужас. Этьен не сделал ничего, что можно было бы назвать грехом. Он ни разу не дрогнул в бесчисленных сражениях, он не обижал мирных обывателей, он никого не ограбил. Шевалье де Гранье отказался от золота Алексея Комнина в обмен на вассальную присягу, ибо хотел служить только Христу. Неужели небо опять от него отвернулось? Этьен склонился над телом жены и заглянул в ее побледневшее лицо. Эмилия то ли спала, то ли впала в забытье. Шевалье даже показалось, что она не дышит, и он дрожащими пальцами прикоснулся к руке жены. Рука была теплой, даже горячей, а значит оставалась надежда на благополучный исход.

– Тебе лучше уйти, – услышал он за спиной незнакомый голос. Гранье резко обернулся и с изумлением уставился на поразительно красивую женщину, стоявшую в пяти шагах от него.

– Ты кто? – спросил растерявшийся Этьен. – Ведьма?

– А почему ведьма? – улыбнулась незнакомка. – Я христианка, шевалье.

– Извини, – спохватился Этьен. – Я сказал глупость. Ты появились так внезапно… К тому же твой наряд слишком непривычен для глаза франка.

Незнакомке, скорее всего, уже исполнилось двадцать лет. Ее выбивающиеся из-под полупрозрачного покрывала волосы отливали золотом. А большие зеленые глаза смотрели на мир хоть и без злобы, но строго.

– Так одеваются на Востоке, – пояснила она своеобразие своего наряда. – Ты позволишь мне взглянуть на свою жену?

– Ты знахарка?

– Можно сказать и так, – спокойно отозвалась таинственная незнакомка и мягко отстранила замешкавшегося шевалье. Фигура у нее была безукоризненной. Этьен отметил это краешком сознания и тут же поморщился, отгоняя неуместные мысли.

– И что? – спросил Гранье голосом, треснувшим от напряжения.

– Тебе лучше покинуть спальню, – произнесла незнакомка тоном, не терпящим возражений. – И позови повитуху.

– Уже началось? – ахнул Этьен.

– Иди, шевалье, – приказ был подкреплен таким строгим взглядом, что несчастному мужу ничего другого не оставалось, как покинуть спальню жены.

Отправив служанок на помощь незнакомки, благородный Этьен спустился по лестнице в зал, где за огромным столом уже собрались едва ли не все обитатели замка, кроме, разумеется, тех, кто стоял на страже. Стол ломился от закусок, но Гранье почти не притронулся к еде. Зато залпом осушил серебряный кубок, любезно придвинутый шевалье де Лузаршем.

– А мне говорили, что мусульмане не пьют вина, – сказал Гранье, тоскливо глядя на двери.

– Не пьют, – охотно подтвердил печенег Алдар. – Но простолюдины это одно, а беки совсем другое, благородный Этьен. Не говоря уже о султанах и эмирах. Впрочем, среди нас мусульман нет.

Шевалье де Гранье посадили по правую руку от Лузарша, по левую расположился Венцелин фон Рюстов, с которым Этьен сталкивался несколько раз в лагере крестоносцев. Саксонец пристал к свите Вермондуа еще в Константинополе и с тех пор стал среди французов почти своим. Алдар сидел рядом с Венцелином, напротив него – провансалец Ролан. О последнем Этьен не знал практически ничего. Кажется, этот молодой человек потерял своего рыцаря в битве при Дорилее, а потому вынужден был просить покровительства виконта де Менга. Рядом с провансальцем устроился сержант по имени Герберт, ражий детина с конопатым лицом и хитро прищуренными глазами. Прежде Этьен почему-то полагал, что Герберт служит рыцарю фон Зальцу, но, видимо, ошибся на его счет. Прочих сержантов Леона де Менга шевалье знал только в лицо, поскольку проделал вместе с ними путь от Антиохии до замка Ульбаш. О людях Лузарша и фон Рюстова говорить не приходилось, Этьен видел их в первый раз. Зато без труда определил, что только полвина из них французы, а остальные, скорее всего, алеманы.

– Русы, – поправил графа сенешал Алдар, умевший, видимо, читать чужие мысли. – Очень упрямое и воинственное племя. Впрочем, ты можешь судить о них по шевалье де Лузаршу, хотя он рус только наполовину.

– А женщина? – встрепенулся Этьен.

– Благородная Марьица дочь князя русов Владимира и правнучка императора Византии Константина Монамаха, – отозвался на вопрос гостя хозяин. – Неудачное замужество едва не лишило ее жизни и свободы. Супруг Марьицы Лев Диоген оспаривал власть у Алексея Комнина, но неудачно. К счастью, нашелся отважный рыцарь, которому честь дамы оказалась дороже собственной жизни.

– Ты себя имеешь в виду, благородный Глеб?

– Нет, – усмехнулся Лузарш. – Я слишком корыстолюбив для подобного рода служения. Я говорю о Венцелине фон Рюстове, который сидит сейчас слева от меня.

В словах Лузарша шевалье де Гранье почудилась насмешка, но саксонец на выпад Глеба даже бровью не повел. Лицо его продолжало сохранять серьезное и сосредоточенное выражение.

– Она назвала себя знахаркой – это соответствует истине?

– Можешь не волноваться на ее счет, шевалье, – холодно произнес Венцелин. – Благородную Марьицу обучали всяким премудростям лучшие лекари Византии, которых ее бабка привезла с собой в Киев.

И все-таки Этьен волновался и почти не участвовал в разговоре, который велся за столом. Впрочем, спорили в основном между собой Лузарш и Алдар. Изредка к ним присоединялся Герберт, числивший себя большим знатоком лошадей.

– А я вам говорю, что печенежские лошади, которых в Византии называют скифскими, не уступят в резвости сирийским, зато гораздо выносливее их.

– Если скифы резвее сирийцев, то почему проигрывают им на ипподроме? – ехидно спросил печенега светловолосый рус, сидевший напротив Герберта.

Разговор велся на странной смеси языков, большей частью Гранье неизвестных. Изредка он улавливал знакомые слова, но смысл спора до него почти не доходил, несмотря на усилия шевалье де Лузарша, старательно переводившего слова соседей и добавляющего кое-что от себя. Впрочем, смешение языков было обычным явлением в крестоносном стане, где французы с трудом понимали провансальцев и совершенно не понимали алеманов и нурманов. Порой это заканчивалось ссорами и драками, если, конечно, рядом не находилось человека, способного разрешить возникшее недоразумение. В замке Ульбаш разговор протекал большей частью мирно. Печенег и рус говорили на греческом языке, Герберт – на французском, Лузарш переводил. Иногда ему помогал Венцелин.

– А почему тебя так озаботила судьба благородной Марьицы? – неожиданно спросил Этьен у фон Рюстова.

Вопрос прозвучал неожиданно и вразрез с общим разговором. Наверное поэтому все сразу замолчали и с интересом уставились на саксонца. Даже Ролан, доселе безучастно сидевший за столом, вперил в Венцелина свои темные как омут глаза.

– Я был в Киеве по делам, – спокойно произнес Венцелин, нисколько не смутившись от всеобщего внимания, – и видел там княжну. Этого оказалось достаточно, чтобы запомнить женщину на всю жизнь.

– Понимаю, – кивнул Этьен. – Такие действительно не забываются.

Дверь, на которую Гранье все время косил глазами, неожиданно дрогнула. Сердце Этьена сначала замерло, а потом заколотилась гулко и часто. Служанка остановилась на пороге, обводя зал испуганными глазами.

– Ну? – спросил Гранье, медленно поднимаясь из-за стола.

– Мальчик, – смущенно выдохнула служанка.

– Какой мальчик? – Этьен покачнулся и схватился рукой за сердце.

– Сын у тебя родился, – засмеялся Лузарш. – Прими мои поздравления, шевалье.

Глава 2. Измена.

Самым сложным для Вальтера фон Зальца оказался поиск исполнителей, не обремененных совестью и готовых на все за пригоршню золота. А ведь в лагере крестоносцев собрались не ангелы, а люди, для которых отпущение грехов, обещанных папой Урбаном, было насущной необходимостью. Благородный Вальтер мог сходу назвать десятка два-три рыцарей, для которых райские врата откроются разве что за очень хорошую плату. Каковой бесспорно можно считать освобождение Гроба Господня. О простолюдинах и говорить нечего. Этих оборванцев Вальтер фон Зальц не пропустил бы даже в чистилище, будь на то его воля. К сожалению, мнение верного сподвижника императора Генриха не интересовало ни папскую курию, ни небесные сферы, где вершился беспристрастный суд над грешными обитателями земли.

– Неужели так трудно нанять сотню головорезов, готовых отправить в ад таких же мерзавцев, как они сами? – рассердился на рыцаря почтенный Самвел.

– А кому нужен лишний грех на душу, – поморщился Вальтер. – К тому же за Лузарша будут мстить.

– Кому мстить?

– Убийцам, – пожал плечами фон Зальц. – Возможно, и нам с тобой.

– Прежде чем отомстить убийцам, их надо найти, – усмехнулся Кахини.

– Но ведь останутся свидетели?

– Нет, – холодно бросил даис. – Умереть должны все.

– Даже Адель? – удивился Вальтер. – А что на это скажет виконт де Менг?

– Леон будет молчать, дабы не навлечь беду на свою голову.

Уверенность Самвела понравилась Вальтеру. В виконте он почти не сомневался. Благородный Леон слишком труслив, чтобы отважится на разоблачение своих товарищей по ночному разбою.

– К сожалению, это осложняет мою задачу, – вздохнул фон Зальц. – Одно дело убивать мужчин, и совсем другое – женщин. Не говоря уже о младенце, который, возможно, уже родился.

– Младенца-то зачем убивать?! – рассердился Кахини. – Я что, зверь, по-твоему!

– Извини, – развел руками Вальтер. – Я просто не подумал.

– Младенца спасешь ты, рыцарь фон Зальц, и тем снимешь с себя все возможные подозрения. А что касается наемников, то есть у меня на примете один человек. Он попал в плен к сельджукам бека Ильхана в битве у города Ксериод, но купил себе свободу в обмен на жизни своих товарищей, которых он заманивал в ловушку. По вине Фульшера Орлеанского погибли тысячи людей. Этот негодяй не только исполнит любой твой приказ, Вальтер, но и будет молчать даже под пытками.

Фульшер Орлеанский, невысокого роста, но хорошо сложенный мужчина с хитрым лицом и наглыми чуть навыкате глазами, не понравился фон Зальцу с первого взгляда. Однако в данном случае это не имело ровным счетом никакого значения. Фульшер был одет в потертый гамбезон, неопределенного цвета штаны и сельджукские сапоги с чуть загнутыми носками. У пояса у него висел меч византийской работы. С рыцарем он держался почтительно, но без подобострастия. Судя по всему, этот человек знал себе цену. Он спокойно присел на лавку и положил на стол руки, не знавшие иного занятия кроме воровского.

– О замке Ульбаш я слышал, – кивнул Фульшер головой, заросшей жесткими густыми волосами. – По слухам, этот замок неприступен.

– Тебе откроют ворота, – пояснил Вальтер.

– А донжон?

– Я же сказал, в замке есть мои люди.

– Но я их не знаю в лицо, – пожал плечами Фульшер. – Чего доброго, мои ребята перебьют их в темноте.

– С тобой пойдут они, – кивнул фон Зальц на стоящих у входа в шатер сержантов. – Тот, что повыше, – Теодорих, тот, что пониже, – Бернард.

– Плата?

– Сто марок золотом.

– Хорошая цена, – согласился Фульшер.

– Мне нужна только одна женщина, тебе на нее укажут. Все остальные обитатели замка Ульбаш должны умереть.

– А добыча?

– Добычу можете взять себе, – брезгливо поморщился фон Зальц.

Боэмунд Тарентский и Роберт Фландрский выступили из лагеря крестоносцев во главе семитысячного войска, состоявшего из рыцарей, сержантов и арбалетчиков. Арбалетчиков посадили на телеги. Рыцари и сержанты ехали верхом. Поход предстоял нешуточный, а потому Боэмунд лично отбирал людей, обращая в первую очередь внимание на снаряжение и лошадей. К Вальтеру фон Зальцу и Гундомару фон Майнцу у него претензий не было, зато он долго морщился, оглядывая отребье, приведенное Фульшером Орлеанским. Главное условие привередливого нурмана эти люди выполнили – все они были конными, да и вооружением не слишком уступали сержантам, но брать их с собой Боэмунду почему-то не хотелось. Возможно, он знал о Фульшере и его банде не меньше, чем рыцарь фон Зальц.

– Будешь мародерствовать – я тебя повешу, – процедил сквозь зубы благородный Боэмунд и отвернулся.

Продовольствие давно уже стало главной заботой крестоносцев. Прокормить десятки тысяч людей оказалось далеко не простым делом. Все ближайшие к Антиохии городки и селения были разорены начисто, а подвозить съестные припасы морем оказалось слишком накладно. Крестоносцам ничего другого не оставалось, как снарядить экспедицию в земли, еще нетронутые войной. Именно поэтому Боэмунд Таренский выбрал дорогу, ведущую на Халеб. Несмотря даже на то, что по лагерю ходили упорные слухи о сельджукской армии во главе с эмиром Дукаком, спешащей на помощь осажденной Антиохии.

Армия Боэмунда миновала замок Ульбаш на исходе дня. Пройдя еще три мили, крестоносцы остановились на ночлег. Граф Фландрский, человек осторожный и много чего повидавший на своем веку, настаивал на разведке. В конце концов, крестоносцы плохо знали местность, и прежде чем бросать тяжеловооруженных рыцарей в бой, следовало хотя бы выяснить, кто им противостоит. Наверняка в здешних городках и крепостях есть сельджукские гарнизоны, которые непременно ударят чужакам в тыл, если они слишком уж опрометчиво выдвинуться вперед.

– Мы не можем здесь задерживаться надолго, – поморщился Боэмунд. – Загрузим телеги всем, что попадется под руку, и вернемся назад.

– А я бы действовал иначе, – возразил Роберт, который, к слову, был старше графа Тарентского на десять лет и отличался неуступчивым нравом. – Почему бы нам не захватить несколько здешних крепостей и замков, и уже под их защитой совершать набеги на окрестные земли. В этих замках мы будем накапливать продовольствие, а потом переправлять его в лагерь.

– Ты что же, благородный Роберт, год собираешься стоять под стенами Антиохии? – возмутился Боэмунд.

– За месяц нам с атабеком Аги-Сияном и его сельджуками уж точно не управиться, – не остался в долгу граф Фландрский.

Дозорных Боэмунд все-таки выслал. Благо ночь выдалась лунной и была надежда, что они не заблудятся в незнакомой местности. Вместе с дозорными лагерь Боэмунда покинул и Фульшер Орлеанский со своей бандой, вот только путь их лежал в сторону противоположную той, куда направились разведчики крестоносцев. Вальтер фон Зальц не собирался участвовать в резне, но проследить за наемниками он был просто обязан. Слишком уж многое зависело от удачи или неудачи этого ночного предприятия.

– Сомнение меня берет, – проскрипел над ухом фон Зальца благородный Гундомар. – Сумеют ли Герберт и его люди справиться со сторожами.

– От Герберта немного требуется, – хмыкнул Вальтер, – взять под контроль среднюю башню донжона и поднять решетку, перекрывающую вход.

– А внешние ворота? – удивился Гундомар.

– Их откроет Ролан.

– Один? – переспросил Гундомар. – Но ведь ворота охраняют обычно не мене четырех человек.

– А хоть бы и десять, – воскликнул в раздражении фон Зальц. – Ролан – федави. Его с малых лет учили убивать из-за угла. Жоффруа сказал, что он справится и с десятью сонными сторожами.

– В таком случае, он не человек, а дьявол какой-то, – буркнул недовольно рыцарь.

– Можно подумать, что мы с тобой ангелы в плоти, – беззвучно засмеялся фон Зальц. – Только бы Фульшер со своими оборванцами не оплошал!

Замок Ульбаш в лунном свете выглядел еще более внушительно, чем днем. Конечно, луна значительно облегчила наемникам путь к цели, зато увеличился риск быть обнаруженным со стен замка еще до того, как там произойдет обещанная красноречивым Кахини смена караула. Благородные Вальтер и Гундомар придержали коней у подножья горы, на которой возвышался Ульбаш. Наемники Фульшера сосредоточились на тропе, хоронясь в тени. Фон Зальц знал, где они сейчас находятся, но, как ни старался, так и не смог их обнаружить.

– Ловкий вор, – одобрил действия Фульшера фон Майнц. – Когда они приступят к делу?

– Перед рассветом, – процедил сквозь зубы Вальтер. – Так надежнее. Все будут спать.

Эта ночь обещала быть едва ли не самой счастливой в жизни благородного Этьена. Он впервые держал в руках не просто младенца, а наследника – свою плоть и кровь. Благородная Эмилия спала. Роды, если верить повитухе, проходили трудно, но, слава Богу, все обошлось. И мальчик родился здоровым, и роженицу удалось спасти.

– Скажи спасибо княгине, – вздохнула повитуха. – Без ее помощи я бы не справилась. Ее знания выше моих. А тебе лучше поспать, шевалье. Мы с Мартой присмотрим и за мальчиком, и за благородной Эмилией.

Увы, выспаться Гранье не дали. И разбудил его не кто иной, как шевалье де Лазар. К удивлению Эстена, благородный Глеб был в кольчуге и при мече. Это почему-то сразу бросилось Гранье в глаза, и он спросил севшим от испуга голосом:

– Нас атакуют?

– Кажется, да, – шепотом отозвался Лузарш, зажигая светильник. – Тебе лучше одеться, благородный Этьен. На тебя вся моя надежда.

Гранье был слишком опытным воином, чтобы задавать вопросы там, где требовалась быстрота действий. Он не только сам облачился в кольчугу и опоясался мечом, но и разбудил своего оруженосца и двух сержантов, спавших в соседней комнате. За это время он в общих чертах уяснил, что же так встревожило обычно невозмутимого шевалье. Этьену еще вчера вечером показалось, что между Глебом и Венцелином далеко не все ладно. Лузарш все время провоцировал своего приятеля, но тот в ответ лишь пожимал плечами и отмалчивался.

– Значит, ты считаешь, что Венцелин в сговоре с Вальтером фон Зальцем? – спросил граф. – Но зачем им понадобился твой замок?

– Им нужен не замок, а женщина, – поморщился Лузарш. – Царская кровь.

– Марьица? – догадался Блуа.

– Вчера вечером я отправил своего оруженосца Гвидо к подножью горы, – шепотом продолжил Лузарш. – Он очень сообразительный юноша. Настолько сообразительный, что никогда бы не стал зажигать костер среди ночи без крайней необходимости.

– Это сигнал?

– Это предупреждение, – пояснил Лузарш. – Ульбаш окружен, но наши враги не торопятся с атакой.

– Ждут, когда им откроют ворота изнутри, – догадался Этьен. – Ты считаешь, что это сделает Венцелин?

– У меня есть основания так полагать, – кивнул Лузарш.

– Венцелин не один?

– Если бы он был уверен в своих сержантах, то ему не понадобилась бы поддержка извне, но его люди французы, и они вряд ли согласятся убивать своих. Зато у него под рукой шестеро отчаянных головорезов.

– Герберт! – хлопнул себя ладонью по лбу Этьен. – А я все удивлялся, зачем ему понадобилось менять Вальтера фон Зальца на Леона де Менга. Ты хочешь их опередить, шевалье?

– Ты угадал, граф, – кивнул Лузарш. – Со мной два француза, Бланшар и Проныра, с тобой трое. Думаю, мы справимся с Роланом, Гербертом и четырьмя сержантами.

– А твои русы?

– Я не уверен, что они мои, – поморщился Лузарш. – Венцелин не тот человек, за которого себя выдает.

– Понимаю, – задумчиво проговорил Этьен и, обернувшись к своим, спросил: – Вы готовы?

Предусмотрительный Лузарш поместил свиту благородной Адели в одном помещении. Причем не в средней башне, а в левой, из которой был выход во внутренний дворик. Если бы изменники задумали захватить вход в донжон, им пришлось бы пробиваться по галерее, которую стерегли кузнец Бланшар и Проныра. Впрочем, упрямый Бланшар, несмотря на предостережения Глеба, привлек себе на помощь еще пятерых человек.

– Я в них уверен, как в самом себе, – огрызнулся кузнец на замечание шевалье. – Я бы и русов пригласил, они ребята надежные.

– Скоро узнаем – насколько, – поморщился Глеб.

В левую башню пробрались без лишнего шума. Лузарш поднял руку и приник к двери помещения, в котором затаились изменники. Дверь открывалась вовнутрь, и ее решили выбить одним ударом. В руках у Бланшара и Проныры был сломанный стол, которым они решили воспользоваться вместо тарана.

– Давай! – решительно махнул рукой Лузарш.

К несчастью для кузнеца и его напарника дверь оказалась не заперта. Бланшар и Проныра буквально влетели в комнату и рухнули сразу за порогом. Ответом на их ругательства стала мертвая тишина. Шевалье де Лузарш с факелом в левой руке и с обнаженным мечом в правой ворвался в комнату следом за ними. Этьен, бежавший за хозяином, поскользнулся и едва не растянулся в полный рост на деревянном полу.

– Да это кровь, – воскликнул он в ужасе.

Сержанты, услышав голос Гранье, ринулись к нему на подмогу, и скоро в комнате стало светло как днем. Кровь, в которую наступил Этьен, принадлежала Герберту. Конопатый сержант лежал на спине с мечом в руке, а из его шеи торчала рукоять ножа. Еще один алеман, имени которого граф не запомнил, скрючился в дальнем углу. Этот тоже успел вынести меч из ножен, но не сумел спасти свою жизнь. Сержанты явно не собирались спать в эту тревожную ночь, все пятеро облачились в кольчуги, у всех пятерых в руках были мечи. Что, однако, не помешало их убийцам сотворить черное дело.

– Этот, кажется, жив, – сказал Бланшар, склоняясь над одним из поверженных воинов.

– Дайте ему вина, – распорядился Лузарш, кивая на кувшин, стоящий на столе.

Проныра попытался напоить раненного, но тот лишь выплюнул изо рта сгусток крови и прошипел в пространство:

– Это Ролан… Будь он проклят…

– Он был один?! – спросил Лузарш.

– Дьяволу не нужны помощники, – выдохнул сержант, и это были его последние слова, предназначенные для людских ушей.

– Умер, – констатировал очевидное Проныра и отступил на шаг.

Этьен де Гранье, потрясенный увиденным, покосился на шевалье де Лузарша, но Глеб никак не отреагировал на немой вопрос, застывший в глазах гостя, он смотрел на выход, где стоял, скрестив руки на груди, Венцелин фон Рюстов. На рыцаре была только рубаха и штаны, аккуратно заправленные в сапоги. В правой руке он держал то ли длинный нож, то ли короткий меч.

– Зачем вы это сделали? – спросил он спокойно, глядя прямо в глаза шевалье де Лузарша.

– Это не мы, – глухо отозвался Глеб. – Их убил Ролан. В одиночку. Дьяволу не нужны помощники.

В коридоре послышался шум, топот ног и взволнованный голос:

– Чужие люди у стен замка!

– Какая беспокойная ночь, – вздохнул Венцелин и первым вышел из залитой кровью комнаты.

Огонь, вспыхнувший в бойнице приворотной башни замка Ульбаш, был тем самым сигналом, которого так ждал фон Зальц. Во всяком случае, Вальтер встрепенулся и ткнул кулаком в бок задремавшего Гундомара.

– Началось! – выдохнул фон Зальц и махнул рукой в сторону тропы, где притаились наемники Фульшера Орлеанского.

Однако, к удивлению рыцарей, оборванцы ринулись не вверх по тропе, в сторону замка, гостеприимно распахнувшего ворота, а вниз, к подножью горы, где были спрятаны их кони.

– Какого черта?! – ахнул Гундомар. – Кто их так напугал!?

Поначалу Вальтер решил, что Лузарш раскрыл заговор и бросил своих людей на Фульшера Орлеанского и его трусливых наемников. Он даже обнажил меч и попытался остановить бегущих. Однако головорезам не было никакого дела до рыцаря фон Зальца, надрывающегося от крика. Они поспешно разбирали своих коней и уносились в темноту, словно испуганная коршуном стайка птиц.

– Ты что ослеп и оглох, шевалье? – крикнул фон Зальцу в лицо Фульшер. – Это сельджуки!

И тут только Вальтер сообразил, что опасность исходит не из замка Ульбаш, а из ущелья, по которому вчера вечером прошли крестоносцы Боэмунда Тарентского и Роберта Фландрского. До рассвета оставалось всего ничего, и вершины гор уже окрасились в багровый цвет. В ущелье, правда, было по-прежнему темно, но не увидеть всадников, несущихся во весь опор, мог только слепой. Тут Фульшер оказался прав. Топот тысяч конских копыт нарастал и упругая темная волна, накатывающая из темноты, уже готова была захлестнуть застывших в испуге и недоумении рыцарей. К счастью, Вальтер в последний момент все же опомнился и увлек своего товарища в заросли кустарника, росшего на обочине. Убежище оказалось ненадежным. Рыцарям даже пришлось спешиться, дабы понадежнее укрыться от чужих глаз. Впрочем, сельджуки если и заметили банду Фульшера, то преследовать ее явно не собирались. Турки стерегли куда более ценную добычу. Они заняли ущелье с одной единственной целью – перекрыть путь отхода окруженным со всех сторон крестоносцам. Судя по едва различимому шуму, доносившемуся издалека, лагерь Боэмунда и Роберта уже подвергся нападению расторопный сельджуков. Сообразив в чем дело, Вальтер даже крякнул от огорчения. Замок Ульбаш был почти что у него в руках. И задержись Дукак Дамасский хотя бы на сутки, Вальтер фон Зальц сейчас уже мчался бы по дороге в Антиохию с ценным грузом на крупе коня. Увы, судьбе было угодно распорядиться иначе, победа обернулась поражением, а охотники неожиданно для себя превратились в дичь, обложенную со всех сторон.

Сельджуки, которых насчитывалась никак не менее тысячи, словно мошкара облепили склоны гор. Половина из них уже спешились и, вооружившись луками, затаились в кустарнике по обеим сторонам ущелья. Своих лошадей они оставили в полусотне шагов от растерявшихся рыцарей под присмотром десятка коноводов. Несколько сотен всадников расположились на склоне той самой горы, где возвышался замок Ульбаш. Причем сам замок их не интересовал. Они смотрели вниз, в ущелье, по которому вилась пыльная дорога. Командовал сельджуками бек с пышным султаном на позолоченном шлеме. Сам бек был спокоен, зато его вороной конь пританцовывал от нетерпения. Вальтер фон Зальц без труда разгадал замыслел сельджуков. Лобовой атакой они старались загнать крестоносцев в ущелье, чтобы здесь расстрелять из луков. И окончательно добить атакой конницы с тыла. Самым разумным для благородных Вальтера и Гундомара явилась бы тихая ретирада из ущелья, ставшего смертельно опасным. К сожалению, они упустили момент, когда это можно было сделать, не подвергая свои жизни риску. Но и оставаться долго в кустах они тоже не могли, рано или поздно их должны были обнаружить коноводы, расположившиеся поблизости. Надо отдать должное лошадям сельджуков, они спокойно стояли у подножья горы, не делая даже попыток разбрестись по равнине. Коноводы кружили вокруг, осаживая наиболее ретивых. Один из сельджуков проехал буквально в десяти шагах от затаившихся рыцарей и вполне мог их увидеть, но, к счастью, смотрел в другую сторону. Если судить по шуму, доносившемуся из глубины ущелья, то замысел Дукака Дамасского удался. Крестоносцы действительно отступали по знакомой дороге, даже не подозревая, что здесь, у замка Ульбаш их ждет засада.

– Перебьют, – тихо дохнул в самое ухо Вальтера благородный Гундомар.

– А что мы можем сделать?! – шепотом огрызнулся фон Зальц. И это было чистой правдой. Даже если бы рыцари выскочили сейчас на дорогу и стали кричать, то крестоносцы, увлеченные битвой, их не услышали бы. Зато сельджуки просто расстреляли бы из луков ретивых алеманов в течение нескольких мгновений.

Первыми в ущелье появились арбалетчики, бежавшие по направлению к замку Ульбаш. Следом за ними двигались рыцари и сержанты Роберта Фландрского, а нурманы, видимо, прикрывали отход. Похоже, крестоносцы решили именно здесь, напротив замка, в самом узком месте ущелья остановить сельджуков. Вот только их расчетам не суждено было сбыться. Первыми начали падать арбалетчики, не сразу догадавшиеся, откуда к ним прилетела смерть. Рыцари Роберта Фландрского стали придерживать коней, сообразив, видимо, что попали в засаду. Однако отступать им было некуда. Сельджуки, похоже, усилили свой натиск на Боэмунда Тарентского. Во всяком случае, ущелье стало быстро заполняться отступающими крестоносцами. Вальтер фон Зальц разглядел на копьях флажки цветов графа Тарентского и в бессилии скрипнул зубами.

– А эти откуда взялись? – вдруг воскликнул Гундомар в полный голос и ткнул пальцем в вершину горы.

Вальтер поднял голову и с изумлением увидел, как из ворот замка Ульбаш выезжают конные сельджуки. Выстроившись по трое, они стали медленно спускаться вниз по тропе. Бек в золотом шлеме не мог не видеть всадников, числом более полусотни, но их появление его нисколько не взволновало.

– Откуда в Ульбаше взялись сельджуки? – растерянно произнес Гундомар.

Фон Зальц не ответил, его внимание привлек шум, донесшийся из кустов напротив. Шум этот уловили и два коновода, крутившиеся поблизости. Один из них двинулся было к кустам, но вдруг сверзился с седла, нелепо взмахнув руками, а следом на землю упал и его товарищ. И пока Вальтер пытался сообразить, что же произошло, из зарослей вылетел юнец с луком в руках. На бегу он успел выстрелить еще дважды, поразив стрелами еще двух коноводов, а потом с маху пал в седло.

– Да это Лузарш со своими сержантами, – заорал вдруг Гундомар, не отводивший взгляд от замка Ульбаш.

– На коней, – рявкнул ему Вальтер и, обнажив меч, ринулся на растерявшихся коноводов. К счастью, рыцарь фон Майнц успел подхватить порыв товарища, и их появление стало полной неожиданностью для сельджуков. Похоже, турки никак не могли сообразить, что им делать – ловить разбегающихся коней или отбиваться от двух безумцев, облаченных в кольчуги. Схватка получилось короткой, но кровавой. Фон Зальц двумя ударами меча поверг на землю двух коноводов, прикрытых в отличие от него только бычьей кожей. Еще двух сельджуков зарубил благородный Гундомар. Пятый спасся только потому, что сразу ударился в бега. Он скакал по направлению к горе, где шла нешуточная рубка. Сельджуки атаковали сельджуков! Пятьдесят всадников из замка Ульбаш набросились на неприятеля, превосходящего их числом едва ли не в десять раз. Похоже, ни бек в золоченом шлеме, ни его окружение не ожидали такого коварства от людей, которых они еще за мгновение до начала схватки считали своими соплеменниками. Но сельджукские плащи вдруг полетели на землю вслед за шапками из бараньих шкур, и среди растерявшихся турок замелькали кресты, нашитые на одежду воинов Христа. Сельджуки покатились с горы прямо под ноги рыцарей Роберта Фландрского, атаковавших их в конном строю. Арбалетчики крестоносцев дружно полезли на склоны, мешая турецким лучникам вести прицельную стрельбу. Впрочем, сельджуки, при виде разбегающихся лошадей, пришли в замешательство и больше заботились о собственном спасении, чем об активном участии в разгорающейся битве. Конные турки, потерявшие бека в золоченом шлеме, попробовали выскользнуть из ущелья на равнину, но местность оказалась мало приспособленной для быстрого отхода. И крестоносцы Роберта Фландрского, превосходившие их как числом, так и вооружением, буквально втоптали бегущих в каменистую почву.

Видимо, Дукак Дамасский понял, что его замысел провалился. Во всяком случае, сельджуки в ущелье не пошли. Чем немедленно воспользовался Боэмунд Тарентский, уже успевший собрать в кулак не только своих людей, но и рыцарей Роберта Фландрского. Сельджуки эмира Дамаска никак не ожидали такой прыти от измотанных битвой крестоносцев. Они уже готовились разбить свой стан на месте разоренного лагеря франков, дабы отдохнуть после кровавой битвы. Беспечность беков дорого обошлась туркам. Конные рыцари, вырвавшись из узкого ущелья, развернулись стеной, и всей своей мощью ударили на растерявшихся врагов, не успевших выстроиться в боевые порядки. Дукак Дамасский пытался остановить бегущих и даже бросил против франков свою личную гвардию, не уступающую крестоносцам ни вооружением, ни храбростью. Две тысячи отборных воинов ислама грудью встали против рыцарей, превосходивших их числом едва не втрое, но задержать не смогли. Гвардия эмира была сметена железной стеной, а сам Дукак Дамасский едва не пал жертвой собственной неосторожности. Он уже видел меч зеленоглазого франка над своей головой, но, к счастью для эмира, этот удар принял на себя бек Селим, и резвый арабский конь унес турка от неминуемой смерти. От двадцати тысячной армии, которую Дукак вел к стенам Антиохии, уцелело чуть больше трети. А потому эмир счел за благо, не искушать более судьбу, и отступил в родные пределы, надеясь пересидеть бурю за крепкими стенами Дамаска.

Почему епископ Адемар именно в это солнечное зимнее утро решил устроить крестных ход, благородный Гуго не знал, но как истинный христианин он не мог не принять в нем участие. Тем более что процессию возглавил сам папский легат. К графу Вермондуа примкнул и граф Сен-Жилль в простом платье, дабы не выделятся в толпе молящихся и скорбящих. Следом за Адемаром де Пюи шел его сенешаль с хоругвью в руках. На этом почитаемом всеми крестоносцами стяге была изображена Божья Матерь, именно к ней и возносили воины Христа свои молитвы. Хоругвь эта считалась бесценной реликвией, и едва ли не все население Южной Франции обливалось слезами, провожая ее в далекие края. Граф Раймунд Тулузский, дабы приободрить опечаленных христиан, поклялся тогда, что лично водрузит хоругвь над освобожденным Иерусалимом. Лик Божьей Матери решено было обнести вокруг лагеря крестоносцев, дабы укрепить в вере опечаленные невзгодами сердца. В последнее время по лагерю ходили упорные слухи, что на помощь Антиохии движется огромная армия во главе с эмиром Дамаска, и, судя по всему, эти слухи не были досужей выдумкой. Во всяком случае, среди крестоносцев нашлось немало малодушных, испугавшихся новых невзгод. И среди них, увы, оказались люди известные и даже почитаемые как простолюдинами, так и рыцарями. Едва ли не первым среди отступников стали Петр Отшельник и виконт Гийом де Мелен по прозвищу Плотник. Говорят, что папский легат пришел в ярость, узнав об отъезде Петра. Более того, послал за оплошавшим проповедником галеру, которая настигла его далеко в море. Петра и Гийома Шерпентье сняли с генуэзского корабля и вернули под стены осажденного города. Теперь проповедник и виконт, облаченные в рубища и с непокрытыми головами, брели вслед за сенешалем, загребая босыми ногами холодный песок. Сам Петр утверждал, что отправился в Константинополь, просить поддержки у басилевса, однако ему не поверили ни папский легат, ни бароны, возглавляющие поход. Конфуз, что ни говори, вышел изрядный и теперь проповеднику, потерявшему доверие Адемара де Пюи, предстояло искупить свою вину постом и молитвой. Процессия покинула лагерь через главные ворота и двинулась вдоль рва, окружающего шатры крестоносцев со всех сторон. Графы Вермондуа и Сен-Жилль скромно плелись в хвосте процессии, демонстрируя тем самым смирение и готовность служить богоугодному делу без корысти и пристрастия. Оба были без кольчуг, но при мечах, так же, впрочем, как и другие участники крестного хода.

– Я бы на месте епископа все-таки позаботился об охране, – тихо сказал Вермондуа, косо при этом поглядывая на стены Антиохии, возвышающиеся вдали.

– Епископ полагает, что нас защитит Матерь Божья, – шепотом отозвался граф Сен-Жилль. – Но я, на всякий случай, приказал тысяче своих рыцарей и сержантов держать лошадей под седлом.

– Похвальная предусмотрительность, – кивнул Вермондуа. – Видишь пыль на дороге?

Граф Раймунд вздрогнул и обернулся. К счастью, тревога оказалась ложной. Отряд, приближающийся к лагерю, вряд ли насчитывал более сотни человек. Скорее всего, это были крестоносцы, посланные кем-то из баронов на поиски продовольствия.

– Я не вижу телег, – нахмурился Гуго. – Неужели наш друг Боэмунд наткнулся-таки на армию Дукака Дамасского?

При виде процессии всадники замахали руками и закричали. Вермондуа с трудом разобрал только одно слово «сельджуки», и опустил ладонь на рукоять меча. Крестный ход остановился. Возможно, панические крики услышал и папский легат, во всяком случае, во главе процессии что-то происходило. И теперь сельджуков поминали уже со всех сторон.

– Ты не туда смотришь, благородный Гуго, – вдруг просипел севшим от ужаса голосом граф Тулузский. – Ворота открываются.

Речь шла о воротах цитадели, из которых вылетали лихие наездники, чтобы черными коршунами пасть на растерявшихся христиан. Бежать было некуда. Справа находился глубокий ров, опоясывающий лагерь, слева – ровная как стол местность, быстро заполняющаяся сельджуками. Оставалось только обнажить меч и стоять насмерть. Что Гуго и сделал. Впрочем, далеко не все последовали его примеру, часть участников крестного хода ринулись назад, надеясь добежать до ворот лагеря, другие стали прыгать в ров, пытаясь укрыться от смерти в протухшей стоячей воде. Бегущие отвлекли внимание сельджуков, но, к сожалению, далеко не всех. На крестоносцев, сгрудившихся вокруг стяга, обрушился град стрел. Гуго, успевший взобраться на невысокий холмик, увидел падающего сенешаля и поникшую хоругвь. Прямо на графа мчался конный турок с блистающим на солнце клинком в руке. Через миг клинок уже обагрился кровью, стоящего рядом с Вермондуа рыцаря, однако нанести повторный удар Гуго сельджуку не позволил. Он прямо с земли прыгнул на круп гнедого коня и резанул мечом по чужому обнаженному горлу. Граф Сен-Жилль отступал ко рву, Гуго увидел его перекошенное яростью лицо и бросил коня навстречу атакующему сельджуку. Удар тяжелого франкского меча разрубил щит, выброшенный навстречу, и обрушился на прикрытый только бараньей шапкой висок. Благородный Раймунд, несмотря на свой почтенный возраст, все-таки успел воспользоваться подарком Вермондуа. Он вскочил в седло чужого коня раньше, чем его настиг второй турок. Удар разъяренного графа Тулузского был страшен. Сельджук захрипел и рухнул под ноги собственного коня. Гуго оглянулся. Предусмотрительность графа Сен-Жилля оказалась как нельзя более кстати. Тысяча конных рыцарей вырвалась на равнину из распахнутых настежь ворот лагеря и обрушилась на торжествующих сельджуков. Следом за конными рыцарями бежали пешие, с копьями и секирами в руках. Турки дрогнули и развернули коней к цитадели. Крестоносцы ринулись за ними следом. На миг Гуго показалось, что рыцари ворвутся на плечах отступающего врага в город, но крестоносцы внезапно остановились буквально в шаге от ворот, словно кто-то невидимый глазу преградил им путь. Граф Сен-Жилль ринулся было к своим провансальцам, дабы личным примером вдохновить их на подвиг, но Гуго успел придержать за повод его коня:

– Поздно, благородный Раймунд, ворота цитадели уже закрылись.

В этой суматошной и совершенно необязательной битве пало до полутысячи крестоносцев и среди них шестьдесят девять рыцарей. Епископ Адемар уцелел чудом. Зато сельджуки захватили хоругвь, отраду всего христианского мира. Граф Раймунд Тулузский здесь же, над телом убитого сенешаля, поклялся, что заплатит сто марок золотом шевалье, который вернет стяг с изображением Божьей Матери, а если это будет простой воин или сержант, то произведет его в рыцари. Подобрав убитых раненных, крестоносцы вернулись в лагерь в куда более скверном настроении, чем покинули его. Попытка папского легата поднять боевой дух христова воинства оказалась неудачной. А тут еще по лагерю поползли слухи, что Боэмунд Тарентский и Роберт Фландрский потерпели жесточайшее поражение от эмира Дукака Дамасского недалеко от замка Ульбаш. Собравшиеся на совет в шатре папского легата вожди крестоносцев долго обсуждали создавшееся положение. Гуго Вермондуа настаивал, чтоб Боэмунду и Роберту послали подкрепление, и даже сам вызвался возглавить его, но Раймунд Тулузский и Роберт Нормандский выступили против. И епископ Адемар после недолго раздумья согласился с ними. Для начала нужно было выяснить, истинное положение дел. Дабы не отправлять людей на верную смерть. Если Дукак Дамасский действительно одержал победу над Боэмундом, то завтра он, скорее всего, сам подойдет к стенам Антиохии, и крестоносцам следует быть к этому готовым. Возможно, граф Вермондуа и продолжил бы спор, ставший уже бесполезным, но тут слуга доложил о прибытии посланца графа Тарентского.

– Зови, – подхватился с лавки встревоженный Адемар.

В шатер вошел юнец лет семнадцати, с круглыми то ли от испуга, то ли от удивления глазами. Видимо, посланец Боэмунда не сразу опознал в тусклом свете чадящих светильников папского легата, а потому и обратился к Гуго Вермондуа:

– Граф Боэмунд поздравляет вас с победой, бароны. Эмир Дукак бежал в Дамаск, потеряв более половины своей армии.

Граф Вермондуа усмехнулся и указал юнцу глазами на папского легата. Впрочем, Адемар де Пюи, обрадованный известием, не обратил никакого внимания на оплошку посланца грозного нурмана:

– Тебя как зовут, шевалье?

– Гвидо де Шамбли. Еще вчера я был оруженосцем Глеба де Руси, но сегодня ночью меня посвятил в рыцари граф Роберт Фландрский.

– Да будет с тобой всегда благословенье божье, шевалье де Шамбли, – торжественно произнес епископ. – Встретимся в Иерусалиме.

Глава 3. Послы халифа.

После победы крестоносцев над Дукаком Дамасским их положение под Антиохией нисколько не улучшилось. По-прежнему не хватало продовольствия, кони продолжали гибнуть от болезней и нехватки фуража. К марту их осталось в лагере не более семисот голов. Уныние среди крестоносцев достигло невиданных масштабов, а сытые сельджуки Аги-Сияна просто смеялись над ними с неприступных стен. Захваченную хоругвь они измазали нечистотами и подвесили, словно грязную тряпку, над воротами цитадели. Это было неслыханное оскорбление, но крестоносцам ничего другого не оставалось, как только скрипеть в бессилии зубами. Некоторое оживление в приунывшем лагере вызвал приезд египетских послов, присланных визирем каирского халифа аль-Афдалем. Посольство возглавлял почтенный Саббах, смуглый рослый мужчина лет тридцати пяти, с худым надменным лицом и пронзительными карими глазами. Арабы явно хотели произвести впечатление на крестоносцев, а потому облачились в одежды такой ослепительной белизны, словно собирались на небо. Кроме двух молчаливых беков Саббаха сопровождали сто мамелюков, черных как сама смерть. Это были рабы-суданцы, из которых каирские халифы растили преданных воинов Аллаха. Суданцы, облаченные в позолоченные кольчуги, более всего поразили крестоносцев. На их фоне потерялся и сам Саббах и оба его бека. Переговоры с послами халифа вел папский легат Адемар де Пюи, он единственный среди вождей крестового похода знал греческий язык, которым почтенный Саббах владел в совершенстве. Для крестоносцев не было секретом, что арабы отбили Иерусалим у сельджуков, воспользовавшись поражением румийского султана. А потому и переговоры начались в довольно напряженной и далеко не дружественной атмосфере. Визирь аль-Афаль предлагал крестоносцем союз против халифа Багдада. Сам аль-Мустазхирь не обладал военной силой, но к его словам прислушивались все султаны и эмиры, как сельджуки, так и арабы. Однако речь, разумеется, шла о суннитах, как подчеркнул посол халифа Каира, ибо шииты пока не видят в христианах своих врагов и призыв к газавату, священной войне за веру, не нашел отклика в их сердцах.

Предложение визиря аль-Афдаля произвело на баронов впечатление. Крестоносцы вот уже четыре месяца стояли у стен Антиохии, не рискуя повернуться к городу спиной. И надежда на освобождение Иерусалима от сарацин становилась все более призрачной. Фатимиды предлагали баронам помощь деньгами, продовольствием и людьми. Они готовы были разделить с ними ратные труды по взятию Антиохии, соглашались признать власть христианских баронов над землями, отвоеванными у сельджуков, а взамен предлагали отказаться от похода на Иерусалим. Что же касается христианских паломников, желающих поклониться Гробу Господню, то халиф Каира аль-Мустали, устами своего визиря, гарантировал им безопасность в Палестине и беспрепятственное возвращение на родину.

Адемар де Пюи поблагодарил почтенного Саббаха за добрые слова и пожелания, но попросил время для раздумья. После чего послы каирского халифа были торжественно препровождены в роскошный шатер, стоявший в самом центре лагеря под охраной чернокожих мамелюков. Многие крестоносцы до того боялись суданцев, которых посчитали едва ли не исчадиями ада, что предпочитали обходить опасное место стороной. Их поведение скорее позабавило аль-Саббаха, чем огорчило, и он любезно распрощался с сопровождавшим его виконтом де Менгом.

После ухода посла в шатре папского легата разразилась буря. Бароны сочли предложение визиря аль-Афдаля наглым и оскорбительным для своего достоинства. Граф Болдуин Эдесский даже призвал сгоряча объявить войну арабскому халифу, но не нашел поддержки ни у своего брата, Готфрида Бульонского, ни у остальных вождей похода.

– Пока мы не взяли Антиохию, ссориться с арабами нам не следует, – выразил мнение наиболее разумных и осторожных Гуго Вермондуа.

– По-твоему, мы должны отказаться от похода на Иерусалим?! – набычился Роберт Нормандский.

– Я этого не говорил, – обиделся на воинственного герцога брат французского короля.

– Благородный Гуго прав, – неожиданно поддержал Вермондуа Боэмунд Тарентский. – Если я правильно понял послов халифа, то арабы готовы признать нашу власть над Сирией и значительной частью Палестины. А это уже немало, бароны.

– Мы не можем им уступить Гроб Господень! – взъярился Готфрид Бульонский.

– Не можем, – согласился с ним Боэмунд Тарентский. – Но это вовсе не означает, что мы должны объявлять халифу Каира войну. Боюсь, что у нас будет еще немало хлопот с другим халифом – Багдадским. Пока Антиохия стоит как скала, мы должны вести переговоры. Кто знает, что будет после взятия Антиохии. Возможно, устрашенные нашими победами арабы добровольно отдадут нам Иерусалим.

– И что ты предлагаешь? – нахмурился Адемар де Пюи.

– Послать в Каир наших послов, – пожал плечами Боэмунд. – Пусть поторгуются с визирем. В конце концов, время терпит.

Предложение нурмана многим баронам показалось неудачным. Нельзя показывать слабость врагу. Если арабы почувствуют неуверенность крестоносцев, их требования только возрастут.

– Конечно, лучше демонстрировать силу, нежели слабость, – криво улыбнулся Вермондуа. – И если благородный Болдуин Эдесский завтра возьмет Антиохию, то послезавтра я готов объявить арабам войну.

Слова благородного Гуго вызвали смех у баронов, собравшихся в шатре папского легата, но вспышка веселья продолжалась недолго, уж слишком серьезное решение предстояло сейчас принять. До Иерусалима еще шагать и шагать, а Антиохия рядом, только руку протяни. Такой богатый город не мог не разжигать аппетиты вождей крестового похода, и каждый из них готов был хоть завтра назвать себя графом Антиохийским. К сожалению, помехой тому было упорство атабека Аги-Сияна и его сельджуков. Конечно, долгая осада не могла не отразиться на самочувствии турок. В городе наверняка уже ощущалась нехватка продовольствия, но до голода, способного подорвать мужество осажденных, было еще очень далеко.

– Хорошо, – подвел черту под затянувшимся спором епископ Адемар. – Мы продолжим переговоры. И отправим посольство в Каир.

Почтенный Саббах не мог, разумеется, покинуть лагерь крестоносцев, не повидавшись с верным рабом халифа и преданным слугой визиря аль-Афдаля почтенным даисом Хусейном Кахини. Дабы не мозолить глаза любопытствующим и не раздувать слухов, Кахини навестил почтенного Саббаха глубокой ночью. Посол халифа занимал в иерархии исмаилитов далеко не последнее место, и Кахини это было отлично известно. Именно поэтому Хусейн сделал все, от него зависящее, чтобы исправить негативное мнение о своей деятельности, сложившееся в окружении визиря после нескольких обидных неудач.

Саббах принял Хусейна стоя. Это можно было счесть знаком уважения посвященного к посвященному, но не исключено, что посол халифа просто боялся расплескать рвущийся наружу гнев. Кахини поклонился Саббаху, но не удостоился даже ответного кивка в ответ.

– Тобой недовольны, даис, – процедил сквозь зубы посол и обжег гостя злым взглядом. – До нас дошли слухи, что шейх аль-Гассан ибн Сулейман собирается объявить себя Махди.

– Клевета, – быстро отозвался Кахини. – Наговоры завистников. Гассан верен халифу и никогда не отступит от предписаний истинной веры.

– Тем не менее, он пошел на сделку с султаном Мухаммадом!

– Зато приверженцы Али получили крепости и земли в Персии, едва ли не в самом сердце Багдадского халифата.

– Я передам твои слова визирю, даис, – холодно бросил посол и медленно опустился на подушки. Повинуясь его жесту, Кахини присел прямо на ковер. – Но у нас есть претензии и к тебе, Хусейн.

– Я огорчен, почтенный Саббах.

– Замок Ульбаш потерян по твоей вине, – голос посла зазвучал почти спокойно, а рука потянулась к небольшому столику, на котором стояла золотая чаша с щербетом.

– Ульбаш действительно потерян, почтенный Саббах, но в чем же здесь моя вина? – спокойно возразил Кахини. – Не я командовал его гарнизоном. Бек Фазаль подчинялся визирю, а не мне.

– Но ты ничего не предпринял, чтобы вернуть замок!

– Предпринял, – вздохнул Кахини. – К сожалению, попытка оказалась неудачной. Я не могу действовать открыто, почтенный Саббах. Меня немедленно разоблачат и убьют.

– А ты боишься умереть, даис?

– Я боюсь навредить делу, которому служу, – счел нужным продемонстрировать легкую обиду Кахини.

– Ты обещал визирю женщину и не сдержал слово.

– Я доставил красавицу в Ульбаш, но бек Фазиль слишком долго тянул с ее отправкой в Каир.

– Это хорошо, Хусейн, что на все мои вопросы у тебя нашлись достойные ответы, – прищурился на собеседника Саббах. – Ульбаш пал не по твоей вине, но именно тебе визирь поручает вернуть его обратно.

– Я сделаю все, что в моих силах, почтенный, – склонил голову Кахини, – но не уверен, что мне удастся выполнить приказ. Ты сам видел силу крестоносцев. Их слишком много для одного человека.

– Скоро их станет меньше, – ласково улыбнулся приунывшему даису посол. – Сельджуки напуганы победами христиан. Эмиры Центральной и Северной Месопотамии объединили свои немалые силы, к ним присоединились правители многих земель Персии, сам халиф Багдада благословил их поход. По нашим сведениям армия сельджуков будет насчитывать около двухсот тысяч человек. А командовать ею будет атабек Кербога.

– Даровитый полководец, – согласился Кахини.

– Армия Кербоги впятеро превосходит армию крестоносцев. Сельджуки сметут христиан в море и тем избавят нас от многих забот.

– Хвала Аллаху, если это так, – сложил руки на груди Кахини.

– К сожалению, вместо забот старых у нас появятся новые, – усмехнулся Саббах. – Если атабек одержит победу, то он не удовлетворится ею. Сельджуки пойдут в Ливию и далее в Палестину. Мы потеряем Иерусалим, и угроза нависнет над Каиром. Ты должен сделать все возможное, даис, чтобы победа турок не выглядела безоговорочной. Кербога должен потерять здесь под Антиохией половину, а лучше две трети своей армии. Тогда мы можем спать спокойно.

– Крестоносцам не устоять, – покачал головой Кахини. – У них практически не осталось лошадей. В чистом поле они обречены на полный разгром.

– Мне тоже так кажется, даис, – вздохнул Саббах. – Именно поэтому ты поможешь им овладеть Антиохией. У тебя есть в городе верные люди?

– Есть.

– Помоги им связаться с крестоносцами.

– Я понял тебя, почтенный Саббах. Антиохия будет сдана.

– Халиф не забудет твоего усердия, Хусейн Кахини, а визирь аль-Афдаль тем более. Желаю тебе успеха, даис.

Хусейну Кахини предстояло сделать непростой выбор. Он три месяца провел в лагере крестоносцев, но этого было слишком мало, чтобы изучить достоинства и недостатки их вождей. Даису ничего другого не оставалось, как обратиться за помощью к фон Зальцу, человеку бесспорно наблюдательному, хотя и не хватающему звезд с небес. Благородный Вальтер был раздосадован провалом своей миссии в замке Ульбаш и, кажется, затаил обиду на мэтра Жоффруа, не сумевшего предусмотреть всех препятствий, которые могут возникнуть на пути рыцаря. Тем не менее, фон Зальц откликнулся на зов старого знакомого и пришел в его шатер рано утром.

– Что решили бароны на совете у папского легата? – спросил Кахини, жестом указывая рыцарю на скамью. Сам он сидел в кресле византийской работы. Берег спину, застуженную нынешней на редкость холодной зимой.

– Будут тянуть время и торговаться, – неохотно ответил на вопрос фон Зальц, присаживаясь к столу.

– Разумное решение, – согласился с баронами даис. – Ты, кажется, обижен на меня, Вальтер.

– Скорее, огорчен, Самвел, – буркнул фон Зальц. – Я потерял в этом чертовом замке пять своих сержантов. Еще одна такая экспедиция и у меня не останется людей.

Кахини Вальтеру сочувствовал. Рыцарь потерпел поражение, когда птица удачи уже была у него в руках. Ролану удалось открыть ворота неприступной крепости, Герберт и его люди захватили срединную башню донжона. От Фульшера Орлеанского требовалось всего ничего – ворваться в замок и истребить его обитателей. К сожалению, сделать это не удалось. Конечно, можно было бы обвинить Фульшера в нерасторопности и сорвать на нем зло, но уж слишком неожиданно появились сельджуки, напугав головорезов, уже приготовившихся к атаке. Герберт и его люди были перебиты в замке, а вот Ролан уцелел, более того не потерял доверия Лузарша. Что, впрочем, неудивительно, Ролан провансалец, а Герберт и его люди алеманы – и что, спрашивается, между ними может быть общего?

– Лузарш догадался, что Герберт служил тебе? – спросил Кахини.

– Шевалье выразил соболезнование Леону де Менгу по поводу гибели его людей, – поморщился Вальтер. – И этим ограничился. Лузарш заверил виконта, что сержанты пали в битве с сельджуками, но это, конечно, ложь.

В данном случае Кахини был согласен с фон Зальцем, ну хотя бы потому, что получил исчерпывающие сведения от Ролана о событиях той ночи, происходивших в замке Ульбаш. Федави без труда справился с четырьмя сержантами, находившимися в приворотной башне, Герберт тоже проделал часть своей работы, но долго удерживать вход в донжоны сержанты фон Зальца не могли. Уж слишком неравными были силы. Сам Ролан поспешил присоединиться к победителям и принял активное участие в битве с сельджуками. А убийство сторожей Лузарш посчитал делом рук Герберта и его подручных.

– Я разговаривал с шевалье де Гранье, – вздохнул фон Зальц. – Благородный Этьен подтвердил рассказ Ролана.

Кахини верил федави Ролану почти как самому себе, но именно почти, поскольку привычка проверять всех и каждого давно уже стала частью его натуры. Не доверял он, кстати, и благородному Вальтеру, однако не собирался отказываться от сотрудничества с ним.

– У тебя есть свои люди в Антиохии? – удивился Вальтер, выслушав предложение Кахини.

– А почему бы им не быть у почтенного Самвела, – усмехнулся Хусейн. – И почему бы старому армянину не помочь крестоносцам в их богоугодном деле.

– Не такой уж ты старый, – буркнул Вальтер. – И не такой уж армянин.

Рыцарь, похоже, очень боялся, как бы интрига, затеянная хитроумным мэтром Жоффруа, не вышла боком благородному Вальтеру. Тем не менее, он дал Кахини разумный совет.

– На графство Антиохийское есть два реальных претендента – Раймунд Тулузский и Боэмунд Тарентский. Я бы на твоем месте поставил на Боэмунда.

– Почему? – спросил Кахини.

– У Боэмунда меньше сил, и он нуждается в помощи со стороны. Граф Тарентский не забудет человека, оказавшего ему услугу. Что же касается благородного Раймунда, то при всей своей жадности, он еще и фанатик веры, подверженный влиянию разного рода проповедников. С ним тебе трудно будет договориться.

Для Боэмунда Тарентского поражение под Антиохии обернулась бы крахом всех надежд. В отличие от большинства крестоносцев, нурман в Иерусалим не рвался. Кахини это понял уже в самом начале беседы. Почтенный Самвел напросился в гости к благородному Боэмунду на исходе дня и поспел как раз к ужину, который гостеприимный хозяин охотно разделил со своим гостем. Стол, впрочем, выглядел более чем скромно. Вареная баранина на большом деревянном блюде, несколько кусков хлеба и кувшин вина.

– Не густо, – кивнул Боэмунд, облизывая жирные пальцы. – Но не могу же я обжираться на виду у голодных простолюдинов.

Почтенный Самвел сочувственно вздохнул. Он очень хорошо знал, что с продовольствием в лагере крестоносцев возникли большие проблемы. Купцы, доставлявшие товары морем, заламывали такие цены, что они стали непосильными для благородных рыцарей, не говоря уже о простолюдинах. Конечно, граф Тарентский, обладающий немалыми средствами, не голодал, но и выставлять свой достаток на показ он считал неразумным. Боэмунд был не только самым молодым из вождей крестового похода, но и самым дерзким. За плечами этого рослого, светловолосого мужчины с насмешливыми серыми глазами числилось немало славных побед. Впрочем, не избежал он и поражений. Иначе не сидел бы сейчас под полотняным кровом в далекой Сирии напротив седеющего «армянина» и не слушал бы с кривой усмешкой байки о гаремной жизни.

– Должен признать, что Аллах более добр к мужчинам, чем христианский Бог.

– Бог один на всех, – осторожно забросил удочку Кахини, – только служат ему по-разному.

– Может быть, – пожал широкими плечами граф Тарентский, подтверждая тем самым оценку, данную ему фон Зальцем – фанатиком веры Боэмунд действительно не был.

– Я не стал бы тебя беспокоить, граф, если бы не очень важные сведения, полученные мною из Эдессы.

– Вальтер намекал мне на это, – кивнул Боэмунд. – Как видишь, я согласился на встречу.

– Сельджуки собрали огромную армию, которая очень скоро двинется на Антиохию. По численности они превосходят крестоносцев раза в четыре или более того. Князь Торос обеспокоен. Армия Кербоги на пути к Антиохии не минует Эдессы. И перед правителем города встает вопрос – сохранять верность крестоносцам или склонить голову перед воинами ислама? Это вопрос жизни и смерти, как ты понимаешь, благородный Боэмунд.

– Мы будем сражаться, – холодно бросил граф.

– Не сомневаюсь, – ласково улыбнулся ему Кахини. – Вопрос в другом – сумеете вы победить или нет? Князь Торос спрашивает об этом у меня.

– И какой ответ ты ему собираешься дать?

– Если возьмете Антиохию, то – да. Или ты думаешь иначе, благородный Боэмунд?

– Пожалуй, ты прав, – неохотно признал граф Тарентский.

– Значит, я могу обнадежить князя Тороса? – спросил Кахини.

Боэмунд захохотал, откинув назад голову, заросшую густыми волосами. Этот человек был далеко не глуп и успел зарекомендовать себя здесь, на Востоке, удачливым полководцем. Он уже дважды одолел сельджуков в битвах и очень хорошо понимал, какой кровью обойдется крестоносцам взятие Антиохии. Торопливость гостя его сначала позабавила, потом заставила насторожиться.

– Похоже, это не все твои новости, почтенный Самвел?

– Не все, – охотно подтвердил Кахини. – Я ведь уже несколько месяцев живу в вашем лагере, благородный Боэмунд. Возможно, кого-то мое поведение удивляет. Но я не терял времени зря. И мне удалось многого добиться.

– Мне почему-то кажется, почтенный Самвел, что ты очень хочешь поставить мне условия, но почему-то не решаешься, – пристально глянул на гостя Боэмунд.

– Мы несколько десятилетий прожили под властью сельджуков, граф, – вздохнул почтенный Самвел. – Иная вера, иные обычаи. И нам бы очень не хотелось, чтобы все повторилось сначала.

– А кто мешает князю Торосу попросить защиты у Алексея Комнина?

– Мы уже были под защитой византийцев, благородный Боэмунд, чем это закончилось тебе известно. Князь Торос очень бы хотел, чтобы здесь в Антиохии утвердился сильный христианский государь, не зависящий ни от Константинополя, ни от Багдада, ни от Каира. Вот тогда Антиохия и Эдесса могли бы заключить союз между собой на благо всего христианского мира.

– Это и есть твое условие, почтенный Самвел? – спросил Боэмунд.

– Именно так, граф, – подтвердил Кахини. – Союз с Эдессой будет выгоден и тебе, если ты, конечно, на него согласишься.

– Я еще не граф Антиохийский, – напомнил Боэмунд. – Да и Антиохия пока не наша.

– А если я помогу крестоносцам захватить город?

– В таком случае ты можешь считать, что союз с Эдессой уже заключен.

Разговор с Самвелом заставил графа Тарентского призадуматься. До сих пор его шансы прибрать к рукам богатейший город и окружающие земли были не велики. Боэмунд отдавал себе отчет в том, что в открытой сваре с применением оружия ему не одолеть графа Сен-Жилля. Мало того, что под началом благородного Раймунда впятеро больше людей, так на его сторону встанет папский легат и все вожди крестоносцев. Объединенными усилиями они сотрут в пыль графа Тарентского с его немногочисленными нурманами. Обойти Раймунда можно только с помощью хитрости и подкупа. Вряд ли бароны откажутся от добычи и славы, которые сулит им взятие Антиохии. Но на пути благородного Боэмунда стоял еще один человек, не восприимчивый ни к посулам, ни к богатым подаркам. И этому человеку граф Тарентский принес вассальную клятву. Говорят, что Алексей Комнин благоволит графу Сен-Жиллю. Не исключено так же, что Антиохия станет платой папе Урбану и его приверженцам за помощь Византии, о чем Рим и Константинополь уже успели договориться. Недаром же великий примикарий Татикий, командующий византийским корпусом, так хлопочет об интересах Раймунда Тулузского. От этого безносого туркопола и его пельтастов следует избавиться раньше, чем Антиохия падет к ногам крестоносцев. Только тогда Раймунд и Боэмунд будут спорить почти на равных.

Проводив гостя, Боэмунд вызвал к себе племянника. Благородный Танкред не заставил себя ждать и едва ли не с порога потянулся к вину. В отличие от дяди, который, к слову, прожил на свете всего на десять лет больше, Танкред не обладал качествами стратега. Это был лихой рубака, всегда готовый ввязаться в ссору или схватку, но слишком легкомысленный, чтобы продумывать последствия своих поступков. Благородный Танкред уже успел повоевать не только с сельджуками, но и с лотарингцами Болдуина, что едва не привело к развалу армии крестоносцев. Епископу Адемару с большим трудом удалось утихомирить вспыхнувшие страсти и примирить Боэмунда Тарентского и Готфрида Бульонского, готовившихся вцепиться в горло друг другу. Справедливости ради следует заметить, что нурманы вышли из ссоры с лотарингцами не без прибытка для себя. С помощью расторопного Танкреда, Боэмунду удалось прибрать к рукам несколько крупных портов, и теперь он контролировал весь север Сирии. Впрочем, лотарингцы тоже не дремали, и простоватому Болдуину каким-то образом удалось пролезть в наследники и соправители князя Тороса. Граф Тарентский не собирался спорить с Готфридом из-за Эдессы, а на Антиохию лотарингцы пока не претендовали. Судя по всему, герцог Бульонский метил ни много, ни мало как в короли Иерусалима, и благородный Боэмунд готов был ему в этом помочь. Не бескорыстно, конечно.

– В лагере составлен заговор, – сказал Боэмунд, спокойно глядя на жующего племянника. Танкред был высок ростом, но, в отличие от дяди, темноволос. Свой неуживчивый характер он унаследовал от матери, дочери Роберта Гвискара, а красивое лицо и темные глаза – от отца, потомка римских патрикиев. Танкред пользовался большим успехом у дам, но вступать в брак не торопился, памятуя о том, что брачные узы слишком тяжелая ноша для человека, жаждущего свободы. Боэмунд всегда относился к племяннику благосклонно, поскольку не видел в нем серьезного соперника. Танкред хоть и был внуком Роберта Гвискара, но по материнской линии, что значительно снижало его шансы в междоусобной войне.

– Заговор против нас? – насторожился Танкред.

– Нет, – покачал головой Боэмунд, – против великого примикария Татикия. По моим сведениям, двое или трое из близких к нему людей будут убиты в ближайшие дни из-за угла.

– И в чем причина такой ненависти?

– По слухам, гуляющим по лагерю, Татикий сговорился с сельджукским атабеком Кербогой, дабы погубить крестоносцев, – вздохнул Боэмунд. – Слухи эти, скорее всего, ложные. Но, к сожалению, многие им поверили и теперь горят жаждой мести.

Танкред перестал жевать и пристально посмотрел на дядю. Князь Тарентский ответил на его взгляд волчьим оскалом, явив миру два ряда великолепных зубов.

– Есть у меня на примете один головорез, – задумчиво проговорил Танкред. – У него под началом целая банда отморозков. Эти способны убить любого за пригоршню серебра.

– Я рад, что мы поняли друг друга, племянник, – спокойно сказал Боэмунд. – Мы поможем великому примикарию сохранить жизнь. И тем самым избежим разлада в наших рядах.

Сиятельный Татикий пребывал в недоумении, чтобы не сказать в гневе. За пять дней он потерял четверых своих верных соратников. Причем погибли они не в стычках с сельджуками, а в лагере крестоносцев, убитые чьей-то предательской рукой. Увы, граф Тулузский, к которому Татикий пришел за разъяснениями, не понял беспокойства примикария и лишь посетовал на то, что дисциплина среди воинов Христа падает с каждым днем. Воровство стало уже нормой, а теперь вот докатились и до убийства. Сен-Жилль настоятельно посоветовал византийцам не носить с собой ни серебряных, ни золотых монет, а также спрятать подальше драгоценные каменья.

– Люди страдают от голода и готовы ради куска хлеба на любую подлость, – вздохнул благородный Раймунд. – Я сочувствую тебе, сиятельный Татикий, но ничем не могу помочь.

Примикария равнодушие Раймунда Тулузского покоробило. Он далеко не был уверен, что в данном случае речь идет только о золоте, тем более что двое из убитых не были ограблены. В последние дни Татикий не раз, проходя по лагерю, ловил на себе злобные взгляды и слышал недобрые слова, брошенные в спину. Нельзя сказать, что отношения византийцев и франков раньше были безоблачными, но до открытых угроз, а уж тем более убийств дело не доходило. Епископ Адемар обещал Татикию разобраться, но примикарий папскому легату не поверил. Адемар сильно сдал за последние месяцы, похоже, испытания, выпавшие на его долю, оказались непосильными для стареющего тела. Вот и сейчас он смотрел не на византийского военачальника, пришедшего к нему со своими бедами, а куда-то в угол, словно пытался увидеть там что-то важное для себя. Единственным человеком, разделившим тревогу примикария, оказался Боэмунд Тарентский. Более того, он подтвердил наличие заговора, направленного не только против Татикия, но и против императора Алексея Комнина.

– Имен не знаю, – развел руками Боэмунд, – но слухи множатся. Тебя обвиняют в предательстве, примикарий.

– Но ведь это наглая ложь, – возмутился Татикий. – Пусть я турок, но ни христианской вере, ни басилевсу никогда не изменял. Мне незачем сговариваться с атабеком Кербогой.

– Я тебе верю, примикарий, как самому себе, – прижал руки к груди Боэмунд. – Просто кому-то очень хочется рассорить крестоносцев с византийцами.

– Я потерял четверых своих близких друзей, – вздохнул Татикий. – И не могу с этим смириться.

– На этом наши враги строят свой подлый расчет, – пояснил Боэмунд. – Твои люди не бараны, примикарий, они не будут безропотно ждать, когда их прирежут из-за угла. Рано или поздно пельтасты взбунтуются. Крестоносцы не останутся в долгу, и наш лагерь утонет в крови.

– И что ты предлагаешь? – нахмурился Татикий.

– Вам лучше покинуть лагерь, – посоветовал Боэмунд. – Переждать пока улягутся страсти.

– Но ведь мы ждем атабека Кербогу!

– Боюсь, ты не дождешься, примикарий, – покачал головой граф. – Тебя могут убить не сегодня, так завтра. И твоя смерть послужит сигналом к истреблению пельтастов. А это в свою очередь повлечет разрыв между Константинополем и Римом, выгодный только нашим врагам.

– Но я представляю здесь в Сирии интересы басилевса!

– Об этом я и говорю, – кивнул граф Тарентский. – Убив тебя, заговорщики нанесут смертельный удар нашему делу. Если хочешь, я готов написать императору Алексею письмо, дабы обелить тебя от возможных наговоров и сплетен. Что же касается Сирии, то ведь мы все принесли оммаж императору. А одним из первых это сделал я. Ты можешь передать мне власть над краем, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы интересы басилевса были соблюдены.

Возможно, Татикий сомневался в искренности Боэмунда Тарентского, но, к сожалению, обстоятельства складывались не в пользу византийцев. Убийства пельтастов продолжались, ропот в лагере крестоносцев усиливался, и великому примикарию ничего другого не оставалось, как передать свои полномочия Боэмунду Тарентскому. Византийцы погрузились на галеры в порту Святого Симеона и отплыли на остров Кипр. На вождей крестового похода отъезд Татикия произвел очень неприятное впечатление. Готфрид Бульонский обвинил великого примикария в измене общему делу, а Алексея Комнина – в коварстве и равнодушии к торжеству христианской веры. Боэмунд Тарентский немедленно заступился и за Татикия, и за басилевса: в лагере назревал бунт, десятки византийцев заплатили своими жизнями за чью-то подлую интригу, а бароны пальцем не пошевелили, чтобы защитить или обелить своих союзников.

– А может, эти слухи правдивы?! – вспылил герцог Бульонский.

– Тогда о чем ты скорбишь, благородный Готфрид? – усмехнулся Вермондуа. – Татикий увел пельтастов и теперь нам не придется опасаться удара в спину.

Епископ Адемар попытался утихомирить страсти, но его слова не были услышаны разъярившимися баронами. В лагере крестоносцев нарастали панические настроения. Полгода осады не могли не сказаться на настроении людей. А подступающий голод заставлял многих терять голову. И в довершение всех бед, сельджуки сумели-таки собрать огромную армию во главе с атабеком Кербогой и теперь уверенно продвигались к Антиохии.

– Они нас сомнут, – сказал дрогнувшим голосом Роберт Фландрский, и ответом ему было угрюмое молчание баронов, разом растерявших весь свой пыл.

– Сомнут, – согласился с графом Боэмунд Тарентский, – если мы не овладеем Антиохией.

Готфрид Бульонский засмеялся, но тут же оборвал свой смех под осуждающим взглядом папского легата.

– Воля ваша, бароны, – продолжал спокойно граф Тарентский, – но если мы в ближайшее время не предпримем штурм города, то я вынужден буду покинуть Сирию. У меня накопилось дома масса дел, требующих моего присутствия.

– Это шантаж, благородный Боэмунд, – взвизгнул граф Сен-Жилль. – Ты собираешься нас покинуть на виду у многочисленных врагов. Это трусость, чтобы не сказать – предательство.

– Если ты так храбр, благородный Раймунд, то почему отказываешься от штурма? – поднялся во весь свой немалый рост граф Тарентский. – Возьми город, Сен-Жилль, и я первым признаю тебя его правителем.

– А почему бы тебе, Боэмунд, не попробовать самому это сделать? – не остался в долгу граф Тулузский.

– Согласен, – неожиданно для всех произнес граф Тарентский. – Пусть будет по твоему, Раймунд. Кто первым войдет в город, тот и будет правителем Антиохии.

Глава 4. Поверженный город.

Слух о том, что Боэмунд Тарентский строит осадную башню, всколыхнул лагерь крестоносцев. Заволновались все – рыцари, сержанты, арбалетчики, простолюдины. Вожди похода, поначалу скептически взиравшие на суету нурманов, вынуждены были последовать примеру безумного сына Роберта Гвискара. Граф Сен-Жилль попытался убедить, если не крестоносцев, то хотя бы папского легата, в гибельности избранного пути, но, к сожалению, не встретил понимания. Епископ Адемар, который все это время был душой похода, вскинул на графа полные боли глаза и прошептал чуть слышно:

– Я хочу войти в город победителем, Раймунд, не лишай меня этой радости, быть может, последней в этой жизни.

– Мы погубим людей! – вскричал потрясенный его равнодушием Сен-Жилль.

– У нас нет другого выхода, граф, – с трудом выдохнул папский легат. – Либо мы возьмем город, либо сельджуки сбросят нас в море. Нам отступать некуда. В гавани не хватит судов, чтобы вывезти нас отсюда. Мы будем убивать друг друга, стоя по колено в воде. Неужели ты этого хочешь, Раймунд?

Граф Тулузский вышел из шатра Адемара де Пюи потрясенным до глубины души. Епископ умирал, жить ему оставалось всего несколько дней, вот почему он с такой легкостью согласился разделить безумие Боэмунда Тарентского. Благородный Раймунд готов был посочувствовать своему старому другу и наставнику в христианской вере, но как быть с тысячами, десятками тысяч людей, которые должны были пасть в этой обреченной на провал затее? Сен-Жилль бросил взгляд на высокие стены Антиохии и ужаснулся. Неужели Боэмунд всерьез рассчитывает взять на щит этот город?! Неужели он думает, что способен разрушить башни, простоявшие века? А может, граф Тарентский просто сговорился с атабеком Кербогой и теперь делает все, чтобы погубить христово воинство? С нурмана, пожалуй, станется.

Раймунд бросился за поддержкой к Готфриду Бульонскому, но тот лишь обреченно махнул рукой. В лагере лотарингцев не строили осадную башню, здесь готовили штурмовые лестницы, дабы лезть на стены во славу Христа. Безумие нурманов оказалось заразительным, это подтвердил Сен-Жиллю и граф Вермондуа. Впрочем, в отличие от Готфрида, почерневшего от дурных предчувствий, благородный Гуго был полон надежд. Он любезно выставил на стол кувшин вина и блюдо с поджаренной на вертеле птицей.

– Надеюсь, это не ворона? – спросил Раймунд, без большой охоты присаживаясь к столу.

– Всех ворон в окрестностях лагеря мы давно уже съели, – усмехнулся Вермондуа. – А этого гуся мне прислал шевалье де Лузарш. Глеб неплохо устроился в замке Ульбаш.

– Боюсь, что ненадолго, – вздохнул Сен-Жилль, беря с блюда жирную ножку. – По моим сведениям, сельджуки атабека Кербоги уже осадили Эдессу.

– Значит, время у нас еще есть, – легкомысленно отозвался Вермондуа, перемалывая зубами нежное птичье мясо.

– Время, чтобы умереть с честью под стенами Антиохии?

– А почему ты решил, что Боэмунд собирается умирать? – спросил Гуго, салютуя гостю кубком, наполненным до краев.

Раймунд, питавшийся последний месяц бараниной и кониной, с ответом не торопился. Вино, между прочим, тоже оказалось очень приличным, и он с удовольствием его смаковал. Вопрос, прозвучавший из уст Вермондуа, показался ему вполне разумным и заставил по-новому взглянуть на создавшуюся ситуацию.

– Так ты считаешь, что у нас есть шанс на победу?

– Про нас с тобой не скажу, благородный Раймунд, – усмехнулся Гуго, – но Боэмунд, похоже, знает, что делает. Я уже обещал ему поддержку людьми.

– Он что, подкупил сельджуков? – насторожился Сен-Жилль. – Но почему он нам ничего не сказал?

– Зато он вырвал у нас обещание, признать его правителем Антиохии в случае победы, – вздохнул Вермондуа. – Жаль, очень хороший город. И земли в Сирии плодородные.

– Я ему обещания не давал! – взъярился граф Тулузский.

– В таком случае, благородный Раймунд, тебе придется первым ворваться в город, дабы заслужить этот ценный во всех отношениях приз. Бароны не бросают слов на ветер.

Граф Тулузский был потрясен чужим коварством до глубины души. Сын Роберта Гвискара провел убеленного сединами зрелого мужа, словно глупого мальчишку. Благородный Раймунд угодил в расставленные графом Тарентским силки. Ведь это не кто иной, как он сам предложил Боэмунду взять город, и тот охотно поднял брошенную ему перчатку, превратив тем самым богоугодное дело в обычное соревнование между корыстолюбивыми мужами, жаждущими власти не только над Антиохией, но и над всей Сирией. Конечно, папский легат далеко не случайно поддержал Боэмунда. Наверняка граф Тарентский поделился с Адемаром де Пюи своими надеждами и расчетами. И, похоже, не только с ним. Иначе вряд ли осторожный Вермондуа с такой охотою стал ему помогать. Благородный Гуго жаждет своей доли добычи, так же как и другие вожди похода, и уж конечно все они поддержат человека, бросившего богатейший город к их ногам. А единственным проигравшим во всей этой сомнительной истории останется граф Сен-Жилль, на долю которого не останется ничего кроме издевательств и насмешек.

Шевалье Годфруа де Сент-Омер был потрясен видом графа Тулузского, ворвавшегося в его шатер. Лицо благородного Раймунда было багровым до синевы, глаза готовились вылезти из орбит, от переполнявшей почтенного мужа ярости. В первый миг Годфруа даже подумал, что графа отравили, и собрался уже послать за лекарем, но Сен-Жилль жестом остановил преданного вассала.

– У нас есть вино? – прохрипел Раймунд треснувшим от бешенства голосом.

– Только вода, – отозвался Гуго де Пейн, деливший полотняный кров с благородным Годфруа.

Вода, вовремя поднесенная, благотворно подействовала на графа Тулузского. Он перестал пучить глаза на своих верных вассалов и соратников, собравшихся в шатре шевалье де Сент-Омера, дабы выслушать сюзерена. Кроме Годфруа и Гуго де Пейна в шатре находились так же капеллан Раймунд Анжильский и шевалье Аршамбо де Монбар. Этим людям Сен-Жилль доверял как самому себе. А своего тезку капеллана еще и ценил за ум и расторопность. К сожалению, в этот раз Раймунд Анжильский, которому поручено было присматривать за Боэмундом, не проявил своих лучших качеств и прозевал интригу с далеко идущими последствиями.

– Но кто же знал, что графу Тарентскому удастся договориться с сельджуками, – растерянно развел руками капеллан, выслушав град упреков, не замедливших обрушится на его голову, однако не встретил сочувствия и понимания у собравшихся.

– Скорее всего, Боэмунду помог армянин Самвел, – задумчиво проговорил шевалье де Монбар, поглаживая заросший недельной щетиной подбородок. – В последние дни он зачастил в шатер нурмана.

– Какой еще Самвел? – нахмурился Сен-Жилль.

– Посол князя Тороса, – пояснил Аршамбо. – Правитель Эдессы совсем недавно избавился от опеки сельджуков, а потому на многое готов, дабы не допустить торжества атабека Кербоги. Тебе, граф, следует тоже поискать союзников среди местных владык, только с их помощью мы можем утвердиться на Востоке.

– По-твоему, я должен отдать город Боэмунду?! – ощерился в его сторону Сен-Жилль.

– Взятие Антиохии, это еще не победа, – пожал широкими плечами шевалье де Монбар. – Победой будет разгром сельджуков атабека Кербоги, но до этого еще очень далеко.

– Как бы этот город не стал для нас смертельной ловушкой, – поддержал товарища осторожный Годфруа де Сент-Омер.

Граф Тулузский постепенно обретал себя. Гнев улетучился, зато вернулась способность к размышлению. Благородный Раймунд не принадлежал к числу импульсивных натур, и сегодняшняя вспышка страстей не была для него характерной. Скорее всего, сказался немалый возраст и перенесенные за последние полтора года лишения. Сен-Жилль был честолюбив, но в пределах разумного. Поддержав папу Урбана в самом начале его деятельности, он рассчитывал, что религиозное рвение и немалый опыт сделают его единственным руководителем похода. Увы, этим надеждам не суждено было сбыться. В армии крестоносцев нашлось немало людей, жадных до почестей и власти. Приходилось лавировать между тщеславными и самолюбивыми баронами, дабы поддержать свой авторитет на должном уровне. Конечно, Боэмунд Тарентский ловко обошел мудрого Сен-Жилля на повороте, но борьба еще не закончилась, в том числе и за Сирию. У благородного Раймунда еще будет возможность заявить о себе в полный голос.

– Готовьте лестницы, – распорядился Сен-Жилль. – Никто не посмеет утверждать, что провансальцы бездельничали в тот момент, когда нурманы Боэмунда штурмовали стены Антиохии. Наш спор с графом Тарентским еще не закончен, и рассудит нас с ним не папский легат, а сам Христос.

Нурманы, вроде бы рьяно взявшиеся за дело, никак не могли закончить деревянную башню. Благородный Боэмунд потратил на ее сооружение столько леса, что его хватило бы на целый город. Знатоки утверждали, что башня слишком тяжела, и ее не удастся перетащить через широкий ров, опоясывающий город. Но граф Тарентский, обладавший воистину бычьим упрямством, продолжал стоять на своем, заставляя своих вассалов заново переделывать уже завершенное вроде бы сооружение. Башню то ставили на колеса, то снимали с них. Шкуры убитых животных быстро высыхали под немилосердным сирийским солнцем, и их приходилось менять. Через десять дней уже никто в лагере крестоносцев не верил, что это сооружение, похожее больше на крепость, чем на штурмовую башню когда-нибудь сдвинется с места. Нурманы попытались засыпать ров, но сельджуки обрушили на них град стрел и вынудили отступить. Крестоносцы уже не смеялись над потугами благородного Боэмунда, а просто плевали в сторону его шатра. Но именно в тот день, когда все окончательно убедились, что затея нурманов провалилась, граф Тарентский пригласил баронов на совет. Все ждали, что Боэмунд признает свое поражение и уже готовились снисходительно похлопать его по плечу. Сен-Жилль торжествовал, но, как оказалось, преждевременно.

– Этой ночью мы возьмем город, – спокойно произнес Боэмунд. – Шестьдесят моих рыцарей поднимутся на стену, захватят башню и откроют ворота людям графа Вермондуа. Остальных я прошу только об одном – отвлеките внимание сельджуков на себя. Наступать будем со всех сторон, дабы не дать гарнизону время на размышление. Внезапность станет наши союзником, бароны. Внезапность и божий промысел.

– Хотелось бы знать, благородный Боэмунд, шестьдесят твоих рыцарей тоже надеются только на Бога или у них есть в крепости союзник? – спросил Роберт Нормандский, холодно глядя на нурмана.

– Союзник есть, – кивнул граф Тарентский.

– А как зовут этого человека? – не отступал упрямый герцог.

– Зачем тебе его имя, благородный Роберт? – удивился Гуго Вермондуа.

– Буду знать, кого проклинать в случае неудачи, – криво усмехнулся Роберт Короткие Штаны.

– Этого человека зовут Фируз, – спокойно отозвался граф Тарентский. – Он командует той самой башней, которую мы собираемся захватить.

– Спасибо, благородный Боэмунд, – криво усмехнулся Роберт. – Можешь рассчитывать на мою поддержку.

Ровно в полночь шестьдесят рыцарей во главе с Танкредом вплавь переправились через ров, толкая перед собой небольшие плоты с оружием и снаряжением. Благородный Гуго не удержался и вместе с Боэмундом подполз к самой кромке воды. Лестницы уже свисали со стен, а вокруг них суетились рыцари Танкреда. Взобраться на высоту в двенадцать метров в полном рыцарском облачении было делом нелегким, но, похоже, Танкреда и его товарищей трудности не пугали. Вермондуа с интересом наблюдал за людьми, упорно ползущими по стене, и где-то в глубине души ждал беды. Благородному Гуго не верилось, что осада города, длившаяся более полугода и стоившая крестоносцам стольких мук и лишений, может благополучно завершиться в одну практически безлунную ночь.

– Пора, граф, – негромко произнес Боэмунд, когда последний крестоносец Танкреда взобрался на стену и скрылся в башне.

Вермондуа подхватился на ноги и почти бегом бросился к своим людям, выстроившимся клином напротив ворот. На штурм Антиохии рыцари шли пешими, коней в лагере катастрофически не хватало, но сейчас это уже было неважно. По всему периметру лагеря вспыхнули сигнальные костры, и крестоносцы, стараясь производить как можно больше шума, ринулись с лестницами наперевес к стенам. Город был атакован сразу в нескольких местах, но основные события происходили именно здесь, вокруг башни, охраняемой Фирузом. Вермондуа не видел ворот, расположенных в башне, он просто ждал сигнала, чтобы бросить своих людей в черный провал ночи на свет факела, который должен был загореться вдали. Гуго не исключал предательства. Рыцари Танкреда могли быть убиты сельджуками, и тогда факел из путеводной звезды превратился бы в приманку грандиозной ловушки, где сгинули бы лучшие сыны Франции. Факел вспыхнул, и Гуго, набрав в грудь побольше воздуха, крикнул:

– Вперед, шевалье!

За стены Антиохии граф Вермондуа ворвался одним из первых. В неверном свете факелов мелькнуло лицо благородного Танкреда, перекошенное яростью, а потом над головой Гуго сверкнул кривоватый турецкий клинок. Похоже, сельджуки в последний момент почувствовали беду и бросили к башне Фируза все свои резервы. Вермондуа чудом отразил удар и в свою очередь обрушил меч на врага. Сельджука он если не убил, то, во всяком случае, оглушил, поскольку тот рухнул на каменную мостовую, освободив графу проход. Набегающая людская волна подхватила Гуго и вынесла его на обширную площадь, где французов атаковали конные сельджуки. Видимо, атабек Аги-Сиян прислал подмогу из расположенной неподалеку цитадели. Драться пришлось почти в полной темноте, пока кто-то из крестоносцев не догадался бросить факел в торговые ряды, расположенные поблизости. Гуго во второй раз за сегодняшний день увернулся от смерти и ткнул снизу вверх острием меча в живот оплошавшего сельджука. Гвардеец Аги-Сияна взвыл дурным голосом и пополз с седла. На помощь французам Вермондуа уже бежали нурманы Боэмунда. Конные сельджуки дрогнули и стали отступать к цитадели. Город был настолько велик, что крестоносцы просто заблудились на его узких улочках. В какой-то момент Гуго вообще остался один у дубовых дверей огромного дома. Стрела, угодившая в его щит, заставила растерявшегося графа встрепенуться и отступить к крыльцу. Дверь неожиданно открылась, и из дома выскочили четыре сельджука с мечами в руках. Вермондуа отпрыгнул назад, проявив недюжинную прыть, и легко отразил выпад заросшего черной бородой турка. Однако положение его от этого не стало легче. Сельджуки окружили графа со всех сторон, и тому ничего другого не оставалось, как принять неравный бой. Он успел зарубить одного из нападавших, когда к нему на помощь наконец-то подоспели оплошавшие сержанты. Сельджуки попытались отступить в дом, который они неосторожно покинули, но разъяренные крестоносцы обрушили на них град ударов и по их телам ворвались внутрь чужой совсем еще недавно мирной обители. Шум в городе нарастал, похоже, воинам Христа удалось овладеть стенами, и теперь они всей своей мощью навалились на растерявшихся сельджуков. Численностью крестоносцы более чем в десять раз превосходили турецкий гарнизон, и хотя бы в силу этой причины Антиохия была обречена. Вермондуа решил дождаться рассвета, благо до восхода солнца было недалеко. Он поднялся по широкой лестнице на второй этаж и попал в довольно обширный холл, заставленный причудливо изукрашенной мебелью. С пропитанного горючей смесью факела упала капелька, объятая огнем, и сержант, стоявший рядом с графом, поспешно ее затоптал, спасая ковер, стелившийся под ногами. Дворец, если судить по богатству убранства, принадлежал либо беку, либо купцу, и благородный Гуго мысленно поздравил себя с удачей.

– Проверь все помещения и подвал, – приказал Вермондуа своему сенешалю Драгану де Муши. – И поставь сержантов у входа.

В городе начались грабежи. Гуго распахнул ближайшее окно и выглянул наружу. Если судить по цветам и гербам на щитах, в округе резвились лотарингцы Готфрида Бульонского. Звон мечей постепенно затухал, зато женские крики раздавались все чаще. Крестоносцы слишком долго просидели в осаде и теперь старались за одну ночь наверстать упущенное за полгода. Только бы не передрались из-за добычи. Впрочем, город велик, и женщин, надо полагать, хватит на всех. На дворец, который Гуго считал своей собственностью, пока никто не покушался. Расторопный оруженосец графа Матье ле Блан уже вывесил щит своего хозяина на дубовых дверях, и этого оказалось достаточно даже для хамоватых лотарингцев. Вермондуа бросил взгляд на соседние дома и пришел к выводу, что с выбором убежища, пожалуй, не промахнулся. Здесь, неподалеку от цитадели, селились, судя по всему, не самые бедные люди, а потому хороших домов в округе хватало. Но даже на этом пристойном фоне дворец, захваченный с боя французами, выглядел по-королевски.

– Куда прикажешь девать женщин, благородный Гуго? – прозвучал от порога взволнованный голос Драгана де Муши.

И, надо признать, сенешалу, человеку еще молодому и полному сил, был от чего волноваться. Женщин в этом загадочном дворце оказалось неожиданно много – не меньше сорока, по прикидкам Вермондуа. И более половины из них оказались молоды и хороши собой. У Гуго появилось ощущение, что он неожиданно для себя угодил в цветник. Женщины стояли посреди холла, сбившись в кучу, и у графа появилась возможность оглядеть их со всех сторон.

– Вон та чернобровая, с непокрытой головой, – дочь бека, – почему-то шепотом объяснил Драган. – Светленькая – жена бека. Остальные – наложницы и служанки.

– А где сам бек? – нахмурился Гуго.

– Лежит у порога дома, – усмехнулся Драган. – Ты раскроил ему череп, граф.

– Неужели эта светленькая родила чернобровую? – удивился Вермондуа.

– У бека три жены, – охотно пояснил сенешаль, – старшая приняла яд, узнав о смерти мужа и сына. Мы не смогли ей помещать.

– Откуда у тебя такие сведения? – спросил удивленный Гуго.

– От евнуха Омара, он присматривал за наложницами бека. Очень осведомленный человек и очень услужливый. К нам он расположен всей душой. И готов служить тебе, благородный Вермондуа верой и правдой. Кстати, этот сириец очень бойко говорит по латыни, я могу прислать его к тебе, граф.

– После, – отмахнулся Гуго, не отрывая глаз от женщин. – А мужчины в доме есть?

– Мужчины, если верить Омару, все ушли на стены. Бек с сыном и двумя нукерами вернулись перед нашим приходом. А остальные либо попрятались, либо убиты. В доме остался конюх, повар-армянин и управляющий, дальний родственник убитого хозяина. Так что мы будем делать с женщинами, благородный Гуго? – переспросил де Муши и покосился в сторону ражих сержантов, переминавшихся у входа.

– Светленькую и чернобровую оставь мне, – сказал Вермондуа, – остальных поделите между собой. Матье ле Блана не забудьте.

– У него еще молоко на губах не обсохло, – засмеялся Драган, донельзя довольный решением графа.

– И постарайтесь поладить с женщинами добром. Мне только криков и слез не хватало.

Начал Гуго со светленькой, благо та не выказала и тени испуга. Все-таки она была женщиной, и мужские ласки были ей не в диковинку. Граф Вермондуа до того истосковался по женскому телу, что овладел светленькой раньше, чем успел узнать ее имя. Впрочем, у него было время исправить свою ошибку. Правда, Гуго не знал ни тюркского, ни греческого языков, на которых пыталась с ним заговорить светленькая.

– Дубина, – неожиданно констатировала женщина на очень даже знакомом Гуго языке.

– Так ты из русов? – спросил слегка обиженный граф.

– Зови меня Милавой, – попросила женщина. – Это имя мне нравится больше, чем Анастасия, данное при крещении.

– А почему тебя отдали за мусульманина, если ты христианка?

– Отцова воля, – повела обнаженным плечом Милава. – Он купец, ему поддержка бека не помешала бы. А ты откуда наш язык знаешь?

– Мать моя родом из Киева, – вздохнул Гуго. – Вот уж не думал, что встречу женщину русов в Антиохии.

– А я в Константинополе родилась и на Руси никогда не бывала. А хотелось бы посмотреть.

– Не обещаю, – покачал головой Вермондуа. – Францию могу тебе показать. Если угодишь, конечно.

– А я тебе не угодила?

– Хотелось бы повторить.

Гуго был женат почти пятнадцать лет, но, пожалуй, впервые он встретил женщину, которая так поглянулась ему с первого взгляда и с первого прикосновения. В какой-то миг ему даже показалось, что он знаком с Милавой уже давно, целую вечность, и он слегка испугался чувства, рвавшегося из груди.

– Зару не трогай, – попросила его женщина, немного погодя.

– Почему?

– Она гордая, тяжело ей будет принять мужчину, убившего отца.

– А ты за смерть мужа на меня не в обиде?

– Война, – вздохнула Милава. – Женой его я была меньше года. Не успела я к нему привыкнуть, а о любви мы даже не говорили. Человеком он был суровым, но не злым. Мир его праху. Похоронить бы надо бека, все же не простого звания человек. До захода солнца надо похоронить – таков у них обычай. Я скажу Омару, чтобы распорядился?

– Скажи, – не стал спорить Вермондуа. – А как звали твоего мужа?

– Бек Юсуф. Одним из первых он был в свите Аги-Сияна.

Граф Раймунд Тулузский был слишком стар, чтобы предаваться безудержному загулу даже после победы. Впрочем, взятие Антиохии пока что не обернулось для него личным триумфом. А участвовать в торжестве Боэмунда Тарентского, прославляемого ныне всеми крестоносцами, ему не хотелось. Поэтому на призыв папского легата Сен-Жилль откликнулся без большой охоты. Да и то после настоятельных просьб и советов шевалье де Сент-Омера.

– Радость у епископа Адемара, – пояснил графу Годфруа. – Какой-то лотарингский сержант спас хоругвь Божьей Матери. Ты не можешь остаться в стороне от этого события, благородный Раймунд.

– Быть тому сержанту рыцарем, – слегка воспрял духом Сен-Жилль и решительно поднялся с подушек. – Я своему слову хозяин.

Сент-Омер считал спасение хоругви благим предзнаменованием, в первую очередь для графа Тулузского. Ведь именно Сен-Жилль обещал провансальцам хранить эту драгоценную для всех реликвию как зеницу ока. Не исключено так же, что последние неудачи благородного Раймунда были связаны именно с пропажей хоругви, а ее обретение вновь вознесет графа на подобающую ему высоту. Склонность Готфрида Сент-Омера к мистике не была для Сен-Жилля секретом, однако он и сам порой впадал в религиозную экзальтацию. Вот и сейчас с каждым шагом своего вороного коня граф все более проникался значимостью предстоящего события и готов был с честью принять выпавшее на его долю благословение небес.

Обыватели Антиохии, много чего пережившие за минувшие сутки, потихоньку приходили в себя. Ражие нурманы, присланные, видимо, Боэмундом Тарентским, руководили работами по очистке города от тел павших. Трупы сельджуков сваливали на телеги и вывозили за город. Тела крестоносцев переправляли к главному в городе христианскому храму, дабы отпеть и похоронить со всеми положенными обрядами. Конечно, при взятии Антиохии не обошлось без грабежей и насилий, но больших пожаров в городе не случилось, а потому граф Сен-Жилль мог вволю налюбоваться величественными зданиями города, который мог бы принадлежать ему, но достался ничтожному и наглому нурману. Похоже, Боэмунд уже чувствовал себя здесь полным хозяином, во всяком случае, именно его сержанты охраняли храм святого Петра и дом местного епископа, в котором разместился папский легат. Хорошее настроение благородного Раймунда сильно подувяло, но все же он довольно бодро спешился посреди двора, а на ступени храма и вовсе взбежал словно юный рыцарь, спешащий к своей возлюбленной. Это неуместное в данной ситуации сравнение пришло на ум Сен-Жиллю, когда он увидел помолодевшего и поздоровевшего Адемара де Пюи. Епископ преклонил колени перед хоругвью, которую держал в руках рослый черноволосый воин лет двадцати, и приник к краю стяга губами. Благородный Раймунд последовал примеру папского легата, а потом встал сам и помог подняться Адемару.

– Я счастлив, Раймунд, – прошептал епископ и глянул на Сен-Жилля сияющими глазами.

– Я тоже, – кивнул граф Тулузский, принимая из рук черноволосого молодца хоругвь. – Твое имя, сержант?

– Ролан де Бове, – спокойно ответил воин. – Я оруженосец виконта Леона де Менга.

– Ты был оруженосцем, благородный Ролан, – торжественно произнес Сен-Жилль, – но отныне ты рыцарь христова воинства и да пребудет благословение божье на твоем челе.

Благородный Раймунд обнажил меч и плашмя положил его на плечо преклонившего колено Ролана де Бове. Епископ Адемар перекрестил нового рыцаря и прочел короткую молитву над его склоненной головой.

– Встань, шевалье де Бове, – неожиданно сильным голосом произнес папский легат. – Встретимся в Иерусалиме.

– В Иерусалиме, – эхом отозвался рыцарь и гордой поступью спустился с крыльца.

Сен-Жилль поднял над головой священную реликвию и громко произнес, обращаясь к крестоносцам, в большом числе собравшимся на площади перед храмом:

– Мы не будем произносить новых клятв, благородные рыцари и храбрые сержанты, мы лишь возблагодарим Господа нашего за то, что он даровал нам победу над сарацинами и язычниками. Мы освободили от господства неверных христиан Вифании, Кападокии и Киликии, так продолжим наш победный путь к Гробу Господню.

– На Иерусалим! – дружно выдохнули собравшиеся, и тысячи обнаженных мечей взметнулись над головами.

Глеб де Лузарш и Венцелин фон Рюстов в штурме Антиохии не участвовали, а потому не могли претендовать на часть захваченной здесь добычи. Об этом Гуго Вермондуа заявил им едва ли не с порога, дабы избежать впоследствии кривотолков и не нужных подозрений. Это заявление графа порадовало Драгана де Муши и Ги де Санлиса, разделявших утреннюю трапезу своего сюзерена, и оставило абсолютно равнодушными, прибывших из замка Ульбаш шевалье. Такое поведение гостей удивило Вермондуа, но к столу он их все-таки пригласил. В лагере французов по поводу добычи разгорелись нешуточные споры, и благородный Гуго всерьез опасался, как бы дело не дошло до драк.

– По-моему, вы слишком рано стали праздновать победу и делить добычу, – усмехнулся Лузарш, оглядывая накрытый стол равнодушными глазами. Из чего Гуго заключил, что с запасами продовольствия в замке Ульбаш все в порядке.

– Как здоровье благородной Эмилии и ее новорожденного сына? – спросил граф.

– Дама и мальчик здоровы, – кивнул Лузарш. – Благородный Этьен на седьмом небе от счастья.

– А когда ты вернешь виконту де Менгу его супругу? – ехидно спросил шевалье де Санлис, считавшийся в свите графа Вермондуа завзятым острословом. – Чего доброго благородный Леон обвинит тебя в разбое, шевалье де Руси.

– Благородная Адель вернется к мужу сразу же, как только дороги, ведущие в Антиохию, станут безопасны, – сухо отозвался Лузарш.

– А что ты, собственно, имеешь в виду? – насторожился Вермондуа.

– Сельджуки атабека Кербоги на подходе, – пояснил Лузарш. – Их дозоры рыщут в окрестностях Антиохии. Мы приехали, чтобы предупредить тебя, граф, – через два дня турецкая армия подойдет к стенам города.

Вермондуа поморщился от досады и покачал головой. Кербогу крестоносцы ждали, но многие полагали, что он задержится у стен Эдессы. Однако атабек Мосульский, видимо решил, что Эдесса от него и так никуда не денется, а главные его враги находятся сейчас в Антиохии. Какое счастье, что крестоносцам вовремя удалось взять город, иначе им солоно пришлось бы на семи ветрах.

– Вряд ли сельджуки сразу ринутся на штурм, – высказал свое мнение Венцелин фон Рюстов. – Спешить им некуда. А в городе, насколько я знаю, продовольствия в обрез. Да и цитадель осталась в руках атабека Аги-Сияна.

Благородному Гуго стало не по себе. Крестоносцы, наголодавшиеся за шесть месяцев осады, за несколько дней опустошили едва ли не все городские запасы, устраивая грандиозные пиры. А ведь кроме воинов Христа в городе оставались еще и мирные обыватели, которым тоже хотелось есть.

– В порту, как я слышал, стоят несколько галер с продовольствием, я бы на твоем месте, благородный Гуго, пополнил запасы, – подсказал графу Лузарш.

– А цены?! – взъярился невесть от чего Драган де Муши. – Генуэзские торгаши снимут с нас последнюю рубаху.

– Во время осады кусок хлеба стоит дороже куска золота, – пожал плечами Венцелин. – Так что вам придется выбирать, шевалье.

Шум на лестнице заставил графа Вермондуа, впавшего, было, в задумчивость, встрепенуться. Драган де Муши сорвался с места и отправился выяснять причину вспыхнувшего на первом этаже скандала. А скандал, судя по крикам, разразился нешуточный. Причем кричали почему-то только женщины, мужских голосов не было слышно. Однако в холл вместе Драганом вошли именно мужчины, точнее юнцы – Гвидо де Шамбли и Матье ле Блан. Оба выглядели смущенными и обескураженными. А следом за юнцами, явно в чем-то провинившимися, к столу скользнул пухленький, небольшого роста человек и сразу же приник к уху благородного Гуго. Глаза Вермондуа плеснули весельем, хотя он и постарался придать себе грозный вид:

– Стыдно благородным юношам подглядывать за женщинами.

– Мы просто ошиблись дверью, – попытался оправдаться Гвидо, совсем недавно произведенный в рыцари, а потому еще не набравшийся должной спеси, столь необходимой благородному воину в самых различных ситуациях.

– Женить его надо, – обернулся к Лузаршу граф Вермондуа. – Чтобы впредь не баловал. Кстати у меня есть девушка на примете. Я обещал ее мачехе подобрать подходящую партию для прекрасной Зары.

– Жалко уступать такую красавицу безусому мальчишке, – поморщился шевалье де Санлис. – Я же тебя просил, благородный Гуго, отдать девушку мне.

– В наложницы? – нахмурился Вермондуа. – Если мне не изменяет память, ты женат благородный Ги.

– Можно подумать, что ты холост, граф, – бросил огорченный шевалье.

Вермондуа на выпад Санлиса даже бровью не повел, из чего Лузарш, знавший благородного Гуго много лет, заключил, что тот уже принял решение и отступать от него не собирается.

– Зара – дочь бека Юсуфа, одного из самых знатных мужей Сирии, – провозгласил Вермондуа. – Это достойная партия для шевалье де Шамбли.

– Но она мусульманка? – напомнил графу сенешаль де Муши.

– Станет христианкой, – отрезал благородный Гуго. – Я уже говорил о девушке с епископом Адемаром. С его стороны возражений нет. Тебе, Лузарш, остается договориться с Боэмундом Тарентским о приданном дочери бека Юсуфа. Насколько мне известно, бек владел обширными землями и тремя замками. Конечно, всех земель нурман не отдаст, но один замок ты у него выторговать сумеешь.

– Заманчивое предложение, – задумчиво проговорил Лузарш, косо поглядывая на розовеющего Гвидо: – Девушку видел?

– Видел, – буркнул шевалье де Шамбли.

– Понравилась?

– Красивая, – отозвался юный рыцарь треснувшим от волнения голосом.

– Берем, – повернулся к графу Лузарш. – В жены и с приданным. Если мне удастся договориться с Боэмундом, то сегодня вечером мы их обвенчаем. Нам нужно вернуться в замок Ульбаш раньше, чем сельджуки Кербоги подойдут к Антиохии.

Глава 5. Чудо святого копья.

Благородного Боэмунда расторопность французов сначала привела в ярость, но потом, пораскинув умом, он пришел к выводу, что в предложении Гуго Вермондуа есть зрелое зерно. Сюзеренов без вассалов не бывает. И графу Антиохийскому очень скоро понадобятся бароны, если он, конечно, собирается удержать север Сирии за собой. Конечно, Боэмунд предпочел бы иметь среди своих вассалов нурманов, но и бросаться такими людьми как шевалье де Лузарш тоже не следовало. Благородный Глеб, без чьей либо помощи прибрал к рукам лучший замок в окрестностях Антиохии. За его спиной стоит Гуго Вермондуа, один из самых влиятельных вождей крестового похода. Который уже дал понять графу Тарентскому, что поддержит его притязания на Антиохию, если тот признает шевалье де Лузарша первым бароном Сирии. А почему бы, собственно, нет? Имея под рукой такого барона можно смело бросать вызов графу Сен-Жиллю. Лузарш уж точно своего не упустит и будет зубами держаться за Ульбаш и прилегающие к нему приграничные земли.

– А как называется замок, на который претендует шевалье де Шамбли? – спросил Боэмунд у Гуго.

– Раш, – подсказал юркий пухлый человечек, кажется евнух, которого Вермондуа зачем-то притащил с собой. – Что в переводе с берберского означает скала. Там не только замок, но и поселение. Небольшое.

К сожалению, Боэмунд понятия не имел, где находится замок Раш и что он из себя представляет. Тем не менее, он покачал головой, явно намекая на чрезмерность требований французов.

– Пока что там стоит сельджукский гарнизон, – внес существенное дополнение граф Вермондуа, – но, думаю, барон де Руси сумеет решить проблему и без твоей помощи, благородный Боэмунд.

Графу Тарентскому сразу стало легче. Одно дело отдавать свое, завоеванное потом и кровью, и совсем другое – уступать то, что тебе еще не принадлежит и, возможно, не будет принадлежать никогда. Боэмунд покосился на епископа Адемара, почему-то решившего принять участие в этом непростом разговоре и, судя по всему, настроенного поддержать претензии французов, даже в ущерб своему другу графу Сен-Жиллю. Впрочем, папский легат не замедлил прояснить свою позицию:

– Если мы хотим утвердиться на Востоке, то благородным рыцарям, не говоря уже о сержантах и простолюдинах, придется выбирать жен из местных уроженок. Лучше, конечно, из христианок, но в данном случае это не существенно. Благородный Гуго заверил меня, что девушка готова поменять веру. Крестоносцы должны врасти корнями в эту землю, породниться с местным населением, иначе нас просто сметут. Этот брак привлечет к нам симпатии населения Антиохии, значительно подорванные бесчинствами, чинимыми крестоносцами в отношении местных женщин. Я хочу положить конец безобразиям, благородный Боэмунд, и очень надеюсь на твое содействие.

Это решение нелегко далось Адемару де Пюи по многим причинам. Во-первых, он был монахом, добровольно отказавшимся от плотских утех, во-вторых, он был другом благородного Раймунда Тулузского, чьи интересы сейчас предавал. Однако папский легат очень хорошо понимал, что другого выхода из создавшейся ситуации нет. Завозить женщин из Европы – слишком дорогое удовольствие. Не говоря уже о том, что женщин детородного возраста на Западе гораздо меньше, чем мужчин. Слишком уж часто они умирают при родах. Крестовый поход и без того лишил многие земли сильных работоспособных мужчин, если оттуда изъять еще и женщин, то это может обернуться большой бедою.

Пока епископ Адемар тихим голосом излагал свой взгляд на ситуацию, сложившуюся в Антиохии, Боэмунд слушал его с большим вниманием. В конце концов, речь шла не о юном Гвидо и его невесте, а о будущем земли, которую граф Тарентский уже считал своею. Любой город можно взять, но удержать его за собой куда труднее. Крестоносцы потратили слишком много усилий, чтобы вот просто уйти с завоеванных земель, оставив здесь тела павших товарищей. Однако для того, чтобы осесть в Сирии и Палестине, нужны сильные люди, такие как шевалье де Лузарш, способные защитить свои земли от любых посягательств.

– Хорошо, – кивнул головой Боэмунд. – Я согласен.

О сговоре между Вермондуа и Боэмундом Тарентским благородный Раймунд Тулузский узнал от шевалье де Монбара. Благородный Аршамбо улыбался, когда рассказывал эту историю графу, но Сен-Жилль не видел в создавшейся ситуации ничего забавного. Того же мнения придерживался и шевалье де Сент-Омер, огорченный за своего сюзерена.

– Пикантность ситуации состоит в том, что мы получили первого барона Антиохии в лице Глеба де Руси, первого рыцаря нового графства в лице Гвидо де Шамбли, но вот что касается правителя Сирии, то здесь возникает множество вопросов. Во всяком случае, так считают посол князя Тороса почтенный Самвел, и один из самых близких к графу Вермондуа людей шевалье Ги де Санлис. Благородный Ги очень зол на благородного Гуго за то, что тот отдал дочь бека юнцу Гвидо, проигнорировав просьбу одного из самых преданных и храбрых своих рыцарей. А виной всему женщина, жена убитого бека Юсуфа, в которую без памяти влюбился Вермондуа. Эта полонянка взяла над графом такую власть, что Санлис вполне серьезно называет ее ведьмой. Кстати, она родом из русов, а они, как известно, язычники.

– У тебя неверные сведения, благородный Аршамбо, – усмехнулся шевалье Сент-Омер, – русы приняли крещение еще сто лет назад. Мой дед по матери был послом Генриха в Киевскую Русь и оставил любопытные записки об этой заснеженной стране.

– Спасибо за ценные сведения, Годфрид, – кивнул шевалье де Монбар. – Я обязательно поделюсь ими с Санлисом.

Сент-Омер был доволен тем, что ему удалось посадить в лужу провинциала, которого благородный Раймунд приблизил к себе невесть за какие заслуги. Конечно, Аршамбо далеко не глуп, уже успел отличиться в битвах, но его познания слишком незначительны, чтобы давать советы одному из самых могущественных государей Европы.

– Тем не менее, – продолжал гнуть свое Монбар, – вопрос о графе Антиохийском еще очень далек от своего окончательного разрешения. Я полагаю, что благородному Раймунду не следует опускать руки. А что касается союзников, то их мы можем найти в самых неожиданных местах.

– Например? – нахмурился Сен-Жилль.

– Речь идет о почтенном Самвеле, очень влиятельном в здешних краях человеке. Тебе, благородный Раймунд, давно следовало обратить на него внимание. По моим сведениям, именно Самвел свел Боэмунда с Фирузом и тем самым помог графу Тарентскому овладеть Антиохией.

– Негодяй! – процедил сквозь зубы Сент-Омер.

– Самвел действительно не ангел, – отчасти согласился с мнением Готфрида шевалье де Монбар, – но именно благодаря его усилиям мы сейчас сидим за этим столом и пируем в свое удовольствие.

– Самвел – еретик! – возмутился Сент-Омер. – Во всяком случае, так считает благочестивый Петр Отшельник.

– И что с того, – пожал плечами Аршамбо. – Если Гвидо де Шамбли, племянник барона де Руси, берет в жены сарацинку, дочь сельджука Юсуфа, а венчает их не кто иной, как папский легат, то почему граф Тулузский должен проявлять ненужную щепетильность в выборе своих знакомых. Самвел зол на Боэмунда, а потому самое время привлечь его на нашу сторону.

– Боюсь, ты опоздал с началом интриги, благородный Аршамбо, – вздохнул Готфрид. – Сельджуки атабека Мосульского уже стучаться в ворота Антиохии.

– Это всего лишь означает, дорогой Сент-Омер, что пришло время графу Тулузскому заявить о себе в полный голос. Ибо осада будет долгой, а благородный Боэмунд не позаботился о продовольствии, чем обрек на лишения и голод доверившихся ему людей. Через десять дней все забудут о заслугах графа Тарентского, и будут проклинать его за промахи и недальновидность. Вот тогда и пробьет твой час, благородный Раймунд.

Пророчества Аршамбо де Монбара стали сбываться даже раньше, чем граф Тулузский мог предположить. Во-первых, сельджуки, которых и ждали и не ждали, подошли к стенам Антиохии и обложили город со всех сторон. Благородный Раймунд лично поднялся на башню, вверенную заботам его провансальцев, и ужаснулся от одного только вида многочисленных врагов. Армия Кербоги насчитывала более ста тысяч человек, а многие утверждали, что сельджуков вдвое больше. Во-вторых, в городе действительно не было продовольствия. Сначала долгая осада, а потом безумная расточительность крестоносцев, захвативших город, привели к тому, что все склады и хранилища Антиохии оказались пусты. Спохватившийся Боэмунд попытался было отобрать излишки продовольствия у запасливых людей, что едва не привело к бунту. Против незадачливого графа Тарентского поднялись даже бароны, не говоря уже о рыцарях и сержантах. Что же касается простолюдинов, то среди них голод начался почти сразу же после начала осады. Оголодавшие шайки бродили по городу и грабили уже и без того ограбленных обывателей, вызывая у последних праведный гнев. Потом началась безумная охота за собаками и кошками. Благородный Раймунд собственными глазами с тоской наблюдал, как шайка оборванцев прямо под его окнами рвет на части несчастную собаку, виновную лишь в том, что она не подохла во время предыдущей осады.

– Вряд ли они ограничатся собаками, – заметил шевалье де Монбар, стоявший за спиной графа. – Еще десяти дней осады не прошло, а люди уже бегут из города.

– Но ведь Антиохия окружена сельджуками? – удивился Сен-Жилль.

– Лазейку всегда найти можно, – усмехнулся Аршамбо. – По городу ходят упорные слухи, что атабек Кербога приказал не препятствовать беглецам.

– Разумное решение, – вздохнул капеллан Раймунд Анжильский и посмотрел на графа чистыми как слеза младенца глазами.

Сен-Жилль никак не мог разобраться в этом человеке. Аршамбо де Монбар утверждал с полной уверенностью, что капеллан глупец, а Сент-Омер, возможно в пику своему вечному сопернику, считал Раймунда Анжильского блаженным. В любом случае в этом худеньком, невысоком человеке была внутренняя сила, которая порой прорывалась самым неожиданным образом. Капеллан постился уже почти неделю, хотя особой необходимости в этом не было, не мудрено, что ему стали являться во сне святые апостолы. И не просто являться, но и наставлять на путь истины и без того безгрешного человека.

– И что тебе сказал апостол Петр во время последнего посещения? – спросил граф у истощенного постами и молитвами капеллана.

– Он назвал имя человека, знающего тайну, – закатил глаза к потолку Анжильский. – Его зовут Бертелеми.

– А где его искать, апостол, случайно, не указал? – усмехнулся в густые усы шевалье де Монбар.

– Я его уже нашел, благородный Аршамбо, – тихо ответил капеллан. – Он сейчас стоит за дверью.

Шевалье де Монбар был вольнодумцем. Сент-Омер даже подозревал его в ереси, и не один раз за последние дни намекал благородному Раймунду, что Монбар далеко не случайно зачастил к армянину Самвелу, где, по слухам, велись разговоры, не одобряемые церковью. Однако Сен-Жилль, человек фанатично преданный христовой вере, смотрел сквозь пальцы на отлучки Аршамбо. А причина такого странного, по мнению Готфрида поведения, оказалась на удивления банальной. Благородный Раймунд, как истинный южанин, не мог долго обходиться без вина, отсутствие которого повергало его в тоску и уныние. Запасы Сен-Жилля истощились на седьмой день осады, и теперь единственным его поставщиком был как раз шевалье де Монбар, подворовывавший вино у почтенного Самвела. Армянин оказался очень предусмотрительным человеком, в отличие от многих крестоносцев он позаботился не только о пище, но и о вине. И теперь подкармливал оголодавших рыцарей, ходивших к нему не столько за проповедями, сколько за хлебом, мясом и вином.

– Зови, – махнул рукой Сен-Жилль и опустился в кресло византийской работы. Дом, который благородный Раймунд избрал для постоя, принадлежал то ли самому атабеку Аги-Сияну, то ли его сыну. Но в любом случае это был едва ли не самый роскошный дворец в Антиохии. К сожалению, обитатели этого дворца успели укрыться в цитадели, прихватив с собой не только драгоценности, но и запасы продовольствия. Конечно, граф Тулузский не голодал, подобно тысячам простолюдинов, но определенное беспокойство уже чувствовал. Еще неделя осады, и ему придется есть конину, а потом, кто знает, возможно, дойдет черед и до кожаной упряжи.

Бертелеми оказался ражим детиной высокого роста, но исхудавшим до такой степени, что сквозь кожу лица просвечивал череп. Живыми на мертвенно бледном лице были только глаза горевшие безумием.

– Я его видел! – начал он с порога хриплым простуженным голосом. – Пять раз он являлся мне во сне.

– Кто он? – уточнил существенное Сент-Омер.

– Апостол Петр, – дернул кадыком Бертелеми. – Ведь именно Петр был первым епископом Антиохии и служил в храме, который носит его имя. Апостол сказал, что священная реликвия покоится под плитой у алтаря.

– А что это за реликвия? – полюбопытствовал Сен-Жилль.

– Копье, которым римский воин Лонгин пронзил бедро Иисуса, висевшего на кресте. И еще он сказал, что этим копьем мы поразим неверных. Что в нем наше спасение.

Бертелеми задрожал как осиновый лист, то ли от священного трепета, то ли от голода. Смотреть на него было тягостно, и потому благородный Раймунд махнул капеллану рукой:

– Накорми его, он едва на ногах держится.

Проводив Бертелеми и Раймунда Анжильского глазами, Сен-Жилль обернулся к шевалье, стоявшим за его спиной. Аршамбо скептически улыбался, Сент-Омер пребывал в задумчивости.

– От голода может привидеться все что угодно, – отозвался Монбар на немой вопрос графа.

– А если в этом видении наше спасение? – возразил ему Сент-Омер. – Тем более что о святом копье говорит уже весь город – не только простолюдины, но и рыцари. Рано или поздно, они пойдут в храм, дабы убедиться во всем собственными глазами. Ты можешь либо возглавить поиски, благородный Раймунд, либо остаться в стороне.

– А что по поводу видения думает твой приятель Самвел? – холодно спросил Сен-Жилль у шевалье де Монбара.

– Он циник, – усмехнулся Аршамбо. – Потому и рассуждает здраво. Если бы этого копья не было, то его следовало бы придумать.

– Что ты этим хочешь сказать? – насторожился Сент-Омер.

– У простолюдина Бертелеми есть право на ошибку, а вот у графа Тулузского такого права нет, – сказал Аршамбо, пристально глядя сюзерену в глаза. – И уж если ты возглавишь эти поиски, благородный Раймунд, копье должно быть обязательно найдено. В противном случае – взбунтуется чернь. Тебя, граф, обвинят в том, что ты спрятал святое копье, дабы помешать христову воинству одолеть сарацин. И не важно, что ты будешь говорить в ответ, тебя все равно посчитают виновным.

Сент-Омер промолчал. Пожалуй, это был первый и последний случай, когда Готфрид признал правоту шевалье де Монбара. Впрочем, благородный Раймунд и сам понимал, что подвергает себя чудовищному риску, от которого открестились все прочие вожди похода, включая Боэмунда Тарентского. В конце концов, слухи о видении Бертелеми уже распространились по городу и просто не могли не дойти до ушей баронов.

– Сегодня ночью Антиохию покинули около сотни рыцарей, – вздохнул Сент-Омер, – и среди них де Менг. Говорят, Готфрид Бульонский, узнав о бегстве виконта, пришел в бешенство, но благородного Леона уже и след простыл.

– Де Менг никогда не отличался доблестью, – усмехнулся Аршамбо, – но дело, конечно, не только в нем. С каждым днем веревочников будет становиться все больше.

– Каких веревочников? – не понял Раймунд.

– Так прозвал беглецов шевалье де Санлис, – усмехнулся Монбар. – Они действительно спускаются с городских стен по веревкам. Многие умудряются унести с собой даже ценности, награбленные в Антиохии.

– Не награбленные, а взятые в честном бою, – нахмурился Сент-Омер.

– Это мы с тобой будем объяснять Аги-Сияну, когда окажемся в плену у сельджуков, – презрительно пожал плечами Аршамбо. – Боевой дух среди крестоносцев стремительно падает, и все больше людей считает, что из нынешнего почти безнадежного положения есть только два выхода – либо бегство, либо сдача в плен.

– Я вижу третий, – гордо вскинул голову Готфрид. – Заручиться поддержкою неба. Не забывай, благородный Аршамбо, мы воины Христа, и на святое дело нас благословил сам папа.

– Я помню, – кивнул шевалье де Монбар. – И готов сделать все, чтобы об этом не забыли другие.

Взгляды рыцарей обратились на графа Сен-Жилль, и благородный Раймунд оправдал их надежды:

– Я тоже готов, шевалье, выполнить свой долг до конца.

Боэмунд узнал о раскопках, ведущихся в храме Святого Петра от племянника. Благородный Танкред пришел к дяде с голубем в руках. Граф Тарентский не сразу догадался, что отважный рыцарь принес ему вестника, а не мясо для обеда. Голубей в Антиохии истребили еще раньше, чем собак, а этот, похоже, уцелел только потому, что сумел найти дорогу к родному дому. Танкред перекусил крепкими белыми зубами шнурок и передал дяде кусочек пергамента, исписанный мелкими латинскими буквами.

– Приятно все же иметь дело с грамотным человеком, – усмехнулся Боэмунд. – К сожалению, не все обладают талантами барона де Руси.

Танкред взял из рук дяди пергамент и углубился в чтение. Довольная ухмылка, появившаяся на его губах, заставила Боэмунда облегченно перевести дух. Все-таки не зря он сделал ставку на Лузарша. Новоявленный барон Антиохии, судя по всему, оказался очень расторопным человеком.

– Значит, Ролан де Бове добрался до замка Ульбаш, – констатировал Боэмунд, с людоедской усмешкой глядя на голубя, воркующего на подоконнике.

– А ты полагал, что он сбежит вслед за своим сюзереном Леоном де Менгом? – вскинул бровь Танкред.

– Случай удобный, – пожал плечами граф Тарентский.

– Ролан де Бове служит не виконту, а нашему другу Самвелу. Армянин ручался за его честность и оказался прав.

– И что нам пишет Лузарш? – спросил Боэмунд.

– Барон де Руси уже прибрал к рукам два замка на границе с Киликией.

– И бывают же такие расторопные люди! – огорчился Боэмунд. – Но ведь мы договаривались об одном?!

– Замков с названием Раш оказалась два. Лузарш на всякий случай захватил оба, боясь ошибиться.

– Каков наглец!

– Благородному Глебу удалось привлечь на свою сторону двести рыцарей, сбежавших из Антиохии, и почти столько же сержантов. Кроме того, он заручился поддержкой армянских князей из Киликии, а также сирийцев-христиан из Антиохии, изгнанных Аги-Сияном накануне нашего прихода. Сирийцы и армяне пообещали выделить ему не менее трех тысяч конных бойцов. Барон заверят, что выполнит твой приказ в точности и прибудет к месту сражения в срок, указанный тобой.

– Прекрасно! – не удержался от вскрика Боэмунд. – Что еще?

– Атабек Кербога рассорился с эмиром Дукаком Дамасским, после чего армия сельджуков сократилась почти на треть.

– Небо на нашей стороне, Танкред!

– Так же думает и благородный Раймунд Тулузский. Люди графа с самого утра копаются в храме.

– Найдут? – прищурился на племянника Боэмунд.

– Вне всякого сомнения, – заверил его Танкред. – Порукой тому шевалье Аршамбо де Монбар, один из самых способных учеников почтенного Самвела.

– Идея с видениями принадлежит Аршамбо?

– Нет, – покачал головой Танкред. – Бертелеми отыскал шевалье де Санлис, ему хотелось позабавить Самвела. Но армянин нашел этому чудаку куда более разумное применение.

– А какое впечатление видение Бертелеми произвело на крестоносцев?

– Тысячи людей уже собрались вокруг храма в предчувствии чуда, – вздохнул Танкред. – Я думаю, благородный Боэмунд, нам с тобой тоже следует отправиться туда.

Чудо свершилось, когда у многих крестоносцев готово уже было лопнуть терпение. Ибо копали провансальцы едва ли не целый день. Нараставший с наступлением сумерек ропот был мгновенно оборван ликующим криком, донесшимся из открытых дверей храма.

– Свершилось, – выдохнула толпа.

Нурманам Боэмунда с трудом удалось сдержать людей, жаждущих увидеть реликвию. В храм вошли только бароны, возглавляемые графом Тарентским, Гуго Вермондуа и Робертом Короткие Штаны. Все трое едва не угодили в яму, отрытую старательными провансальцами у самого входа. К счастью, в последний момент благородный Боэмунд разглядел препятствие и успел предупредить своих спутников. Яма была не шуточной, едва ли не в три человеческих роста, и благородный Гуго вслух возблагодарил Господа, что тот не дал ему туда сверзиться. Счастливый граф Тулузский стоял у алтаря. Здесь же расположились настоятель храма отец Феодосий и папский легат Адемар де Пюи. У обоих прелатов на лицах читалось изумление, смешанное с благоговением. Героя дня Бертелеми, совершенно ошалевшего от счастья, поддерживали с двух сторон Сент-Омер и Монбар. Все трое были перемазаны землей и глиной. Похоже, и оба шевалье, и провидец принимали самое активное участие в раскопках.

– Мы уже потеряли всякую надежду, – сказал, захлебываясь в словах, граф Тулузский, – когда лопата благородного Готфрида ударилась о железо.

Честно говоря, святое копье не произвело на Боэмунда большого впечатления. Это был кусок железа, проржавевший до такой степени, что потерял всякую форму, и только при очень большом желании в нем можно было угадать наконечник копья. Однако Сен-Жилль назвал ржавчину кровью Христа, и граф Тарентский не рискнул с ним спорить. В конце концов – а как еще должно было выглядеть копье, пролежавшее в земле более тысячи лет? Этот вопрос задал шевалье де Сент-Омер, и все присутствующие с ним немедленно согласились. Благородный Боэмунд скосил глаза на папского легата, поскольку именно за Адемаром де Пюи в данной щекотливой ситуации оставалось последнее слово.

– Возблагодарим Господа нашего, воины Христа, за то, что он не оставил нас своей заботой и простер над нами отеческую длань в тот самый миг, когда души наши наполнились печалью и сомнениями. Вы ждете моего слова доблестные рыцари и храбрые простолюдины, но я скажу вам только то, о чем вы догадались и сами: с нами Бог, с нами Христос, а значит и поле битвы останется за нами.

Более всего барон де Руси боялся опоздать к началу битвы или нарваться на сельджуков, которые чувствовали себя полными хозяевами в окрестностях Антиохии. Глеб дождался, пока осядет пыль после прохода конницы Дукака Дамасского. О причине разлада между атабеком Мосульским и эмиром он мог только догадываться. Но в любом случае армия Кербоги потеряла треть своего состава еще до начала боевых действий. Ночь и гористая местность помогли людям Глеба де Руси скрытно подойти к Антиохии и затаиться в ущелье. Сам Лузарш, оставив Венцелина фон Рюстова командовать отрядом, выдвинулся вперед, имея под рукой Ролана де Бове и десяток сержантов. Крестоносцы должны были атаковать стан сельджуков с первыми лучами солнца. Во всяком случае, так утверждал посланец Боэмунда, расположившийся сейчас по правую руку от Глеба. Все эти дни Лузарша так и подмывало спросить бывшего оруженосца Леона де Менга, за что он убил пятерых сержантов в замке Ульбаш, но, к сожалению, время для расспросов было не самым подходящим. Тем более что ответ на этот вопрос Глеб, в общем-то, знал. Точнее, догадывался. Понять он не мог как раз другое – почему Ролан это сделал? Почему этот странный смугловатый молодой человек не выполнил поручение своих строгих начальников и где нашел силы, чтобы справиться с пятью бывалыми людьми.

– Мне нравится благородная Эмилия, – неожиданно произнес Ролан, отвечая на так и не заданный вопрос Лузарша.

– И это все? – удивился Глеб.

– А разве этого мало? – усмехнулся провансалец.

Барону де Руси ничего другого не оставалось, как только развести руками. Кем бы ни был этот молодой человек, совсем недавно посвященный в рыцари графом Тулузским, он умел хранить как свои, так и чужие тайны. Возможно, Глеб продолжил разговор на интересующую его тему, но трубы, зазвучавшие со стен Антиохии с первыми лучами солнца, заставили шевалье вернуться к действительности. В стане Кербоги, похоже, нападения не ждали. Сельджуки были уверены, что крестоносцы не посмеют высунуться из-за надежных стен. В конце концов, даже после ухода Дукака Дамасского турки превосходили франков по численности почти втрое. Однако Боэмунд Тарентский думал по иному, и сумел-таки убедить вождей похода в необходимости стремительной атаки. Обычно крестоносцы выходили в поле беспорядочной толпой и лишь потом выстраивались в боевые порядки, но в данной ситуации турки вряд ли предоставят франкам время на то, чтобы спокойно подготовиться к битве. А если учесть, что городские ворота Антиохии очень узки и не способны пропустить за раз больше трех всадников и шестерых пехотинцев, то крестоносцы просто не успеют развернуть свои ряды до полудня. Именно поэтому Боэмунд возлагал такие надежды на авангард, сплошь состоящий из рыцарей, которым предстояло атаковать сельджукский лагерь и тем самым отвлечь внимание турок от армии крестоносцев, покидающих Антиохию.

Первыми сельджуков атаковали французы Гуго Вермондуа, выстроившиеся клином еще за стенами города. Они почти бегом преодолели расстояние от города до сельджукских шатров, раскинувшихся по равнине. Атабек Мосульский был настолько уверен в своей неуязвимости, что не позаботился о защитных сооружениях. Вокруг сельджукского стана не было даже рва, не говоря уже частоколе, которым разумные люди обычно прикрываются от превратностей войны. Со стороны могло показаться, что горстка французов просто утонет в сельджукском море. Однако вслед за первой атакующей волной из распахнутых ворот Антиохии хлестнула вторая. Это Готфрид Бульонский со спешенными лотарингскими рыцарями и сержантами спешил на помощь французам. В турецком стане вспыхнула паника. Сельджуки никак не могли построиться, дабы оказать организованное сопротивление франкам, ворвавшимся едва ли не в самый центр их стана и расколовшим армию Кербоги на две неравные части. Впрочем, паника в стане сельджуков продолжалась недолго. Атабек Мосульский, судя по всему, решил пожертвовать частью своего войска, дабы успеть выстроить в боевые порядки главную силу своей армии – конницу. Сельджуки стремительно покидали лагерь и скапливались примерно в двух милях от места кровавых событий, отдавая крестоносцам свой заваленный трупами стан. Похоже, Кербога и участвующие в походе эмиры решили использовать свое теперь, пожалуй, единственное преимущество над франками. У крестоносцев почти не осталось лошадей, они либо передохли, либо были съедены за время осады. По прикидкам Глеба, конница Боэмунда Тарентского составлял не более пяти сотен рыцарей, сосредоточившихся у городских стен. Судя по всему, они должны были помещать сельджукам, опрокинуть пешую фалангу, которая мучительно долго выстраивалась на самом краю городского рва. Коротко взвыли трубы на стенах Антиохии. Судя по тому, как французы Вермондуа и лотарингцы стали поспешно отходить из лагеря к городу, этот сигнал предназначался именно для них. Внезапное нападение крестоносцев нанесло туркам чувствительный урон, но не подорвало их боевого духа. Атабек Кербога, надо отдать ему должное, с честью вышел из непростой ситуации и не только сохранил большую часть своей армии, но и сумел построить ее в боевой порядок. Сельджуки готовились к атаке на пехоту франков, прикрытую немногочисленной конницей только с правого фланга, левый же фланг выглядел совершенно беззащитным. Лузарш очень надеялся, что опытный полководец Кербога Мосульский заметит эту оплошность со стороны Боэмунда Тарентского и попытается обойти крестоносцев именно слева. Это была почти идеальная возможность, используя свое преимущество в кавалерии, зайти франкам в тыл, отрезать их от города и разгромить в чистом поле.

Сельджукская конница атаковала фалангу крестоносцев в лоб, не обращая внимания на град стрел, обрушившийся на катящуюся по равнине лаву. Первые ряды франков были смяты в первые же мгновение боя. Сельджуки глубоко вклинились в фалангу крестоносцев и потеснили ее назад. Казалось, еще немного, еще одно усилие и франки дрогнут, потеряют плечо друг друга и побегут в город, спасая свои жизни. Но атабек не стал торопить события, и вторая лава с самого начала отклонилась чуть в сторону, с явным намерением обойти крестоносцев. Истекающая кровью фаланга уже не могла ни сместиться влево, ни отступить к городу. Лузарш мысленно поздравил атабека Кербогу с блестящим стратегическим замыслом и, приподнявшись на стременах, замахал флажком, прикрепленным к древку копья. По топоту копыт за спиной Глеб определил, что Венцелин фон Рюстов и Этьен де Гранье заметили его сигнал и приняли правильное решение. Лузарш стал разгонять коня еще до того, как рыцари, скакавшие впереди отряда, поравнялись с его сержантами. Именно поэтому он без труда влился в ряды отчаянных всадников, которые вылетели на поле битвы как раз в тот момент, когда их менее всего ждали. Удар конницы барона де Руси смел сельджуков, пытавшихся обогнуть фалангу крестоносцев. Турки стали поворачивать коней, хотя численностью превосходили своих противников. Похоже, Кербога и его эмиры не сразу разобрались в ситуации, возникшей на поле битвы, а потому и отправили на подмогу коннице, атакующей фалангу, последний резерв. Этот резерв на полном скаку врезался в своих отступающих товарищей, породив огромный клубок из человеческих тел и конских туш. Лузарш бросил на обезумевших сельджуков своих рыцарей и армянских конников, составлявших основу его трехтысячного отряда. Похоже, турки просто не поняли, что враги не столь уж многочисленны, как это показалось вначале и стали разворачивать коней. Сельджуки отходили столь стремительно, что Лузарш не рискнул их преследовать, он просто развернул своих людей и ударил в спину тем, кто еще продолжал терзать обескровленную фалангу. Это была чудовищная бойня. Сельджуки отчаянно пытались вырваться из душившего их железного кольца. Пешие крестоносцы перешли в наступление, ловко орудуя копьями и поражая противников снизу вверх. В сельджуков полетели дротики и стрелы, что окончательно смешало их ряды. Не более сотни человек сумели вырваться из смертельных объятий франков, остальные либо были убиты, либо сдались на милость победителей.

Атабек Кербога, потерявший в этой кровопролитной битве более половины армии, отступил к Багдаду, признав тем самым свое поражение. Его стан со всем имуществом попал в руки крестоносцев. Причем в этот раз сообразительные франки гонялись не столько за золотом, сколько за баранами, заполонившими всю округу. Похоже, атабек Мосульский готовился к длительной осаде, а потому и запасся продовольствием на многие месяцы вперед. Одних верблюдов в его стане крестоносцы насчитали более пятисот голов. Коней было взято до десяти тысяч. Драгоценные ткани лежали в тюках прямо под ногами, и торжествующие крестоносцы втаптывали их в грязь. Золотые и серебряные монеты зазвенели в мошне не только рыцарей, но и простолюдинов. К счастью, в лагере сельджуков не было вина, иначе хмельной загул крестоносцев по случаю одержанной победы аукнулся бы не только обывателям Антиохии, но и жителям окрестных городков и сел, и без того разоренных войной.

– Спасибо, барон, – сказал Боэмунд, с чувством пожимая руку Лузаршу. – Ты сделал даже больше, чем я ожидал. Встретимся в Иерусалиме.

Последние слова граф Тарентский произнес скорее по привычке, чем от полноты чувств. В Иерусалим он как раз не торопился, уж слишком лакомый кусок лежал сейчас у его ног. Богатейшая Сирия, с ее многочисленными городами, портами и селами ждала своего повелителя, и благородный Боэмунд не мог не откликнуться на этот зов.

Глава 6. Выбор.

Для Раймунда Тулузского победа в битве под Антиохией грозила обернуться горчайшим в жизни поражением. Сам Сен-Жилль в противоборстве с сельджуками Кербоги не участвовал. На совете вождей его заботам была поручена цитадель Антиохии, где засел Аги-Сиян со своими нукерами. Благородный Раймунд с задачей справился, ни один сельджук не вышел за стены, дабы помочь своим терпящим поражение соплеменникам. Однако заслуги провансальца померкли в сиянии славы нурмана. Боэмунд Тарентский в который уже раз явил себя незаурядным полководцем. А то, что к победе его вела реликвия, добытая стараниями графа Тулузского, никто даже не вспомнил. Копье Лонгина нес в руках капеллан Сен-Жилля Раймунд Анжильский. К слову, сильно пострадавший в этой беспримерной битве, но все же не выпустивший из рук святыню, хранившую на себе кровь распятого Христа. Тем не менее, по городу распространились злокозненные слухи, что святое копье, это всего лишь кусок ржавого железа, и что подброшен он был в яму либо шевалье де Сент-Омером, либо даже самим Сен-Жиллем. Благородный Раймунд счел ниже своего достоинства опровергать пустые наговоры, но на сердце у него появилась горечь, способная отравить всю дальнейшую жизнь благочестивого крестоносца. Единственный, пожалуй, приобретением последних дней для графа Тулузского стал почтенный Самвел, разорвавший отношения с Боэмундом Тарентским. Во дворец Аги-Сияна, который Сен-Жилль уже считал своим, армянина привел Монбар, к большому неудовольствию шевалье де Сент-Омера. Благородный Готфрид на дух не выносил почтенного Самвела и не находил нужным этого скрывать. Зато Раймунду гость неожиданно понравился. Трезвостью суждений прежде всего. Армянин считал, например, что претензии Боэмунда Тарентского на Антиохию далеко не бесспорны. Ну, хотя бы по той причине, что он едва не погубил крестоносцев в битве с сельджуками Кербоги. И если бы не помощь, оказанная армянскими и сирийскими христианами, то неизвестно, чем бы обернулась для франков эта беспримерное в истории противостояние. И уж если крестоносцы приняли помощь сирийцев и армян, то не худо было бы их спросить, что они думают о будущем своего края и какого человека видят во главе Сирии.

– А у местных знатных мужей есть на этот счет свое мнение? – полюбопытствовал благородный Раймунд.

– Безусловно, власть в Антиохии должен возглавить крестоносец, но было бы справедливым, если бы этот человек стал правителем с согласия басилевса Алексея Комнина.

О византийском императоре в лагере крестоносцев уже и думать забыли, и Раймунд был благодарен Самвелу за то, что тот столь вовремя напомнил баронам об императоре, коему они принесли вассальную клятву. В конце концов, Антиохия совсем еще недавно входила в состав Византийской империи и простая вежливость требовала, чтобы интересы Константинополя были учтены. Между прочим, этого же мнения придерживался и папский легат Адемар де Пюи, чья преждевременная смерть стала большим ударом для всех крестоносцев. Епископ был душой этого похода, к его мнению прислушивались все вожди. Это был человек, отличавшийся не только крепостью веры, но и воинской доблестью. Уже будучи тяжело больным, он все-таки принял участие в битве. И, судя по всему, это последнее предпринятое во славу Христа усилие стало роковым для епископа Адемара, и он пал жертвой не только болезни, но и собственного благородства. Граф Тулузский считал папского легата своим близким другом, и хотя в последнее время их отношения разладились, он все же искренне скорбел по поводу ухода в мир иной одного из самых блистательных прелатов современности.

– Я бы на твоем месте, благородный Раймунд не отдавал нурманам те башни Антиохии, которые сейчас находятся в руках провансальцев. Пока ты контролируешь ворота, власть Боэмунда Тарентского в городе будет чисто номинальной.

Совет был дельным, а потому Сен-Жилль кивнул в знак согласия. К сожалению, благородному Раймунду не удалось прибрать к рукам городскую цитадель. После поражения Кербоги, она была сдана Боэмунду вопреки воле Аги-Сияна. Сам атабек Антиохийский пытался бежать, но был убит собственными нукерами. Впрочем, дворец Аги-Сияна граф Тулузский никому ни отдавать, ни продавать не собирался, хотя к нему уже подкатывались посланцы Боэмунда с заманчивыми предложениями.

– Так ты считаешь, почтенный Самвел, что я должен обратиться с посланием к императору Алексею Комнину? – спросил задумчиво благородный Раймунд.

– А разве тебя не обязывает к этому долг вассала? – развел в ответ руками «армянин».

Хусейн Кахини переживал едва ли не самый трудный момент в своей богатой событиями и приключениями жизни. Безоговорочная победа крестоносцев над сельджуками открывала крестоносцам дорогу на Иерусалим, и это очень хорошо понимали в Каире. Почтенный Саббах, назначенный аль-Афдалем, наместником в Палестине, уже прислал к Хусейну своего гонца с четкими инструкциями. Кахини, никак не ожидавший, что весть о поражении Кербоги Мосульского так быстро достигнет ушей любимца визиря, пребывал в растерянности. Саббах требовал от Хусейна, ни много – ни мало, как задержать продвижение крестоносцев к Иерусалиму. Можно подумать, что у Кахини под рукой целая армия, способная преградить путь воинственным франкам. Похоже, Саббах просчитался, когда полагал, что Кербога если не сотрет крестоносцев в пыль, то, во всяком случае, их обескровит. Увы, этим надеждам не суждено было оправдаться. Франки одержали над сельджуками блистательную победу, потеряв при этом убитыми и ранеными семь тысяч человек. А вот потери атабека Кербоги были куда более существенными. Его армия практически перестала существовать. Точной цифры убитых турок Кахини не знал, зато он знал другое – только пленными крестоносцы захватили более десяти тысяч человек. Сейчас сельджуков практически за бесценок продавали генуэзским купцам на антиохийском рынке. Крестоносцы захватили табуны лошадей, запаслись бараниной едва ли не на год вперед и практически восстановили утерянную за время осады Антиохии боеспособность. Можно не сомневаться, что весть о победе франков над сарацинами очень быстро распространится по Европе, и в Сирию хлынет новый поток воинственных людей, жаждущих славы и добычи. Почтенный Саббах мог бы все это предвидеть и попросить помощи у халифа, но, судя по всему, самонадеянность подвела наместника, и он решил расплатиться за свои ошибки шкурой Кахини. Конечно, Хусейн сделает все от него зависящее, чтобы рассорить вождей крестоносцев и тем самым ослабить их силы, но, не надо при этом забывать, что дело он имеет не с примитивными варварами, а с людьми в достаточной мере разумными, чтобы контролировать свои порывы.

– Вы слышали, шевалье, что расторопный барон де Руси, прибрал к рукам не только замок Раш с предместьем, но и город Самирию, расположенный на правом берегу Оронта. Теперь между Глебом и Боэмундом идет отчаянный спор по поводу прав на этот город. Нурман буквально рвет и мечет. Но на сторону Лузарша встали Гуго Вермондуа и Роберт Фландрский. Скорее всего, его поддержат и лотарингцы. Ибо наши вожди никак не заинтересованы в усилении нурмана.

Шевалье де Санлис был одним из самых пронырливых людей, которые попадались на жизненном пути Кахини. Вероятно, именно за это Хусейн его и привечал. А еще за то, что благородный Ги люто ненавидел шевалье де Лузарша, умыкнувшего у него из-под носа красивую девушку. Ту самую девушку, которая принесла рыцарю Гвидо де Шамбли замок и земли в приданное.

Продовольствия в Антиохии сейчас было более чем достаточно. Так же, впрочем, как и вина, завозимого из сирийских городов. Однако рыцари продолжали навещать гостеприимного Самвела, опровергая тем самых наветы завистников, что движет ими только голодный желудок и страсть к виноградной лозе. Кроме Санлиса за накрытым столом рядом с хозяином сидели Вальтер фон Зальц и Гундомар фон Майнц. Двое последних пребывали в прескверном настроении, и все попытки благородного Ги их развеселить заканчивались ничем. Для посланцев императора Генриха поражения атабека Кербоги грозило обернуться личной катастрофой. Сельджуки даже не пытались взять замок Ульбаш, рассудив, видимо, что горная твердыня сама падет к ним в руки после взятия Антиохии, но, увы, эмиры просчитались. Расторопный Лузарш сумел не только удержать Ульбаш, но и значительно расширил свои владения на юг. Прямо на глазах изумленных крестоносцев, буквально из ничего, на землях Северной Сирии возникало баронство, включавшее в себя четыре хорошо укрепленных замка и около десятка городков и сел. Было от чего взбелениться благородному Боэмунду, уже считавшему себя полновластным хозяином Антиохии и ее окрестностей.

– Лузарша теперь голыми руками не возьмешь, – продолжал сыпать соль на раны благородным мужам шевалье де Санлис, – у него под рукой более двухсот рыцарей и почти тысяча сержантов и туркополов, набранных из разного сброда. В том числе и местного. Хотел бы я знать, где он взял столько золота, чтобы снарядить целую армию?

– Какого золота? – насторожился Кахини.

– А ты сам посуди почтенный Самвел, – развел руками Ги. – Люди ведь даром служить не будут. А потом их надо вооружить, посадить на коней. Кормить, наконец. Я точно знаю, что Гуго Вермондуа не дал Лузаршу ни единого денье. Конечно, сам новоявленный барон немало хапнул за время похода, и если бы он на эти деньги снарядил сотню мечников, я бы не удивился. Но речь-то идет о тысяче воинов и даже более того. А что вы, благородные господа, скажите о займе в тысячу марок, который барон де Руси предоставил графу Вермондуа. Причем, скорее всего, без отдачи. Вот почему благородный Гуго так хлопочет об интересах Лузарша.

И тут Хусейна Кахини осенило. Он вдруг сообразил, где барон де Руси мог взять средства на укрепление своего положения в Сирии. Да в замке Ульбаш, конечно, где хранилось золото исмаилитов, предназначенное для подкупа чиновников, как Византии, так и Румийского султаната. Вот почему почтенный Саббах, наместник каирского халифа в Палестине так хлопотал о потерянном замке, словно оставил в нем собственное сердце. Но каков негодяй, этот Лузарш! И каким нехорошим словом Кахини должен теперь назвать Саббаха, скрывшего от всех свою чудовищную оплошность. Узнай визирь аль-Афдаль правду о попавшем золоте, наместнику точно не поздоровилось бы. А ведь этого золота хватит на создание целого королевства, не говоря уже о каком-то баронстве. Что ж даису Кахини будет теперь чем уязвить гордого каирского вельможу, если тот вздумает интриговать против него при дворе халифа. Спасибо шевалье де Санлису за то, что он навел Хусейна на удачную мысль. Точнее, на две удачные мысли. Но если первую Кахини придержит при себе, то второй он охотно поделится с окружающими.

– Барон де Руси поступает разумно, – сказал почтенный Самвел, салютуя гостям кубком, наполненным хорошим сирийским вином. – Раз уж крестоносцы пришли на Восток и отобрали о сельджуков огромные территории, то пора уже им оседать здесь хозяевами, а не метаться от города к городу в поисках золота и продовольствия. Я был бы тебе очень благодарен шевалье де Санлис, если бы ты намекнул Готфриду Бульонскому, что Эдесса богатством вряд ли уступит Антиохии. А замков и крепостей на тамошних землях хватит ни на одну сотню рыцарей.

– В том числе и для меня? – прищурился на хозяина благородный Ги.

– В первую очередь для тебя, дорогой Санлис, – улыбнулся Кахини. – Почему бы тебе не стать первым бароном Эдессы подобно тому, как Глеб де Руси стал первым бароном Антиохии.

– И князь Торос признает меня таковым? – выразил законное сомнение Ги.

– Торос – вряд ли, – усмехнулся Кахини. – Но твои старания вполне способен оценить его наследник, граф Болдуин Эдесский. Разумеется, ты можешь рассчитывать и на мое содействие, шевалье.

Ги де Санлис был небогатым человеком. Он владел частью замка в королевском домене, а получаемого с собственных земель выхода ему хватало только на то, чтобы содержать коня и оруженосца. Он отправился на Восток от безысходности, не имея за душой даже серебряного денье. В Константинополе он очень удачно втерся в доверие к брату французского короля. Гуго Вермондуа, потерявший во время кораблекрушения многих рыцарей своей свиты, охотно принял в ближний круг расторопного и острого на словцо человека. И, надо признать, граф не обделил шевалье де Санлиса добычей ни в Никее, ни в Константинополе. Но что такое золото, когда нет ни земли, ни вассалов, способных ее обрабатывать. Дома тридцатилетнего Ги ждали бездетная жена и разорившиеся крестьяне, а потому шевалье твердо решил туда не возвращаться. Здесь, на Востоке, он собирался обрести свой дом, и, кажется, сейчас для этого выдался очень подходящий случай. Санлис давно уже сообразил, что почтенный Самвел совсем не тот человек, за которого себя выдает. Ги даже не был уверен, что его новый знакомый – христианин. Уж больно странными казались шевалье его рассуждения о вере, о Христе и о церкви. Оказывается, кроме земного Иерусалима, есть еще и небесный. Земной город – это всего лишь слабое подобие того истинного Иерусалима, к которому тянется душа каждого верующего человека. И в обретении Града Небесного христианину не нужна церковь, для этого достаточно прислушиваться к советам мудрых людей и к подсказкам собственного сердца. Ибо человека не случайно называют подобием божьим. Каждый из нас несет в своей душе свет Истины, и только от нас самих зависит, примет нас Бог в своем Граде или нет.

– Но ведь человек не совершенен, – попробовал как-то возразить Самвелу шевалье де Монбар. – И если в добрых своих делах он приближается к Богу, то в делах злых – к Зверю.

– Перед нами всегда лежит много дорог, – пожал плечами «армянин». – Мы можем выбрать любую из них. Но разве можно утверждать, что правильная дорога это именно та, где нет ни ухабов, ни рытвин? А может быть путь к Истине самый кривой и грязный из всех путей?

– Выходит, нет разницы между поступком добрым и злым? – спросил тогда шевалье де Санлис.

– А что ты называешь добром, угодным Богу, благородный Ги? Крестовый поход, который уже стоил жизни многим тысячам людей?

– Но это война, – пожал плечами Санлис. – Я убиваю тех, кто пытается меня убить. Каждый вправе защищать свою жизнь.

– А женщины? А дети? – напомнил Самвел. – Вот и выходит, благородный Ги, что путь к Богу может быть и кровавым.

Тогда эти слова потрясли Санлиса, но постепенно он привык к странным рассуждениям «армянина» и даже отдал должное его здравому смыслу. Грань между добром и злом действительно очень зыбкая. А потому в своих поступках следует руководствоваться подсказкой собственного сердца, оно-то и является тем проводником, который соединяет каждого человека с богом.

– Да, чуть не забыл, – обернулся Санлис от порога к призадумавшимся рыцарям. – Наложница графа Вермондуа опознала в Венцелине фон Рюстове руса. Якобы лет десять или пятнадцать назад тот жил в Константинополе. И тогда он был язычником, и даже более того.

– Что значит – более того? – не понял Вальтер фон Рюстов.

– Она так сказала, – развел руками Ги. – Откуда же мне знать.

Когда дверь за шевалье де Санлисом закрылась, Кахини резко повернулся к призадумавшимся рыцарям, гнев на его лице был написан столь яркими красками, что Вальтер фон Зальц даже брови вскинул от изумления.

– Вы что же, не могли отличить саксонца от руса? – спросил севшим от ярости голосом Хусейн.

– Для баварца разница небольшая, – буркнул Гундомар. – Пусть будет русом, что это меняет?

– Он не просто рус, он язычник, – напомнил Кахини.

– Женщина могла ошибиться, – пожал плечами Вальтер.

– А если это охотник за вашим ведуном?

– Тогда почему не сам ведун? – усмехнулся фон Зальц.

– А разве ты не знаешь его в лицо? – удивился Хусейн.

– В лицо колдуна знал только один человек, император Генрих, – пояснил Вальтер. – Во время мистерий тот всегда надевал личину.

– Скверно, – покачал головой слегка успокоившийся Кахини. – Мы могли бы устранить рыцаря Венцелина просто из предосторожности, но теперь нам придется с этим повременить.

– Почему? – удивился туповатый Гундомар.

– Потому что этот человек вполне может оказаться тем самым ведуном, который обещал императору добыть око Соломона, – вежливо пояснил рыцарю Кахини.

– Дьявол он, а не человек, – просипел обиженный на весь свет рыцарь фон Майнц.

– Если Венцелин фон Рюстов тот самый ведун, то нам, пожалуй, не стоит волноваться по поводу царской крови, – скосил глаза на Хусейна Вальтер фон Зальц. – Он сам доставит женщину императору. Что касается нас с Гундомаром, то нам нужен результат. А как этот результат будет достигнут – дело десятое.

– Я пошлю в замок Ульбаш Ролана де Бове, пусть провансалец навестит виконтессу де Менг, а заодно присмотрит за Венцелином фон Рюстовым, пока мы с вами ездим в Эдессу.

– По-моему, твой Ролан такой же провансалец, как и я, – усмехнулся Вальтер. – К тому же нам с Гундомаром нечего делать в Эдессе, дорогой мэтр Жоффруа.

– Ты откажешь в помощи другу, рыцарь фон Зальц? – удивился Кахини.

– Я не привык таскать каштаны из огня для других, Самвел, – нахмурился фон Зальц. – Тем более даром.

– Князь Торос очень богатый человек, Вальтер, – доверительно сообщил рыцарю Хусейн. – Его золота хватит нам всем на очень долгую и счастливую жизнь.

– А ты уверен, что твой князь с нами поделится, мэтр Жоффруа? – насмешливо спросил фон Зальц.

– Уверен, благородные рыцари, – кивнул Кахини. – Иначе не приглашал бы вас с собой.

Даис Хусейн слыл очень богатым человеком, но золото никогда не бывает лишним. Однако даже не это обстоятельство решило судьбу князя Тороса. Кахини нужны были два-три замка неподалеку от Эдессы для решения очень важных дел. Но пока жив Торос, об этом можно и не думать. Значит, князь должен умереть. Для одного из этих замков Кахини уже нашел хозяина. Его вполне устраивало, что шевалье де Санлис француз, а значит чужой в стане лотарингцев. Благородного Ги уже можно было считать другом сообщества асассинов, но его наставнику предстояло еще немало поработать, чтобы продвинуть ученика на следующую ступень, сделав из него поборника Истины и Справедливости. Впрочем, время у даиса Хусейна пока что имелось.

Фон Рюстов засобирался в дорогу в тот самый момент, когда благородный Глеб особенно нуждался в его помощи. Венцелин прекрасно говорил по-гречески и по-арабски и умел находить общий язык даже с самыми упрямыми здешними вельможами, причем не только с христианами, но и с мусульманами. Барон де Руси, воспользовавшись разногласиями между вождями похода, успешно расширял свои владения, действуя не столько мечом, сколько уговорами. Его примеру последовали многие рыцари, захватывая укрепленные замки, а то и просто городки, надеясь закрепить их за собою в будущем. Окрики вождей на них не действовали. Пример де Лузарша, превратившегося за короткий срок из нищего рыцаря в богатого барона, владеющего замками и городами, оказался слишком заразительным. Глеб не на шутку опасался, что очень скоро ему придется сражаться с товарищами по крестовому походу, дабы удержать за собой земли, которые он уже считал своими.

– По-моему, дорогой барон, ты забыл о путеводной звезде, которая привела тебя на Восток, – сказал с усмешкой озабоченному Лузаршу Венцелин.

– Только не говори мне, что у нас с тобой одна цель – освобождение Гроба Господня, – неожиданно рассердился Глеб.

Разговор они вели наедине, в одной из комнат срединной башни замка Ульбаш, предоставленной владельцем своему гостю. Чужих ушей здесь можно было не опасаться. А потому Лузарш, быть может, впервые за время их знакомства, решил поговорить с Венцелином начистоту.

– Моя цель – Иерусалим, – спокойно произнес Венцелин, продолжая, как ни в чем не бывало, укладывать вещи.

– В это я верю, – кивнул Лузарш. – Но в Иерусалиме находится не только храм Гроба Господня, но и мечеть Аль-Акса.

– И что с того?

– Ты охотишься за камнем, Венцелин, – сказал Глеб, пристально глядя на спину собеседника. – За оком Соломона.

Спина Венцелина не дрогнула, рус никак не отреагировал на слова Лузарша. Все так же размеренно и методично он продолжал укладывать вещи в седельную сумку, словно это занятие сейчас было самым главным в его жизни.

– Ты не отдал Марьицу алеманам, из чего я делаю вывод, что ты императору Генриху не друг, – продолжал свои разоблачения Глеб. – Милава, наложница Гуго Вермондуа, опознала в тебе сына боярина из русов, служившего предыдущему императору Византии. К сожалению, она так и не смогла припомнить его имя. В ту пору, десять лет назад, ты был язычником, Венцелин.

– За десять лет можно поменять веру.

– Наверное, – не стал спорить Лузарш. – Но ты ведь не просто язычник, ты символ своей веры – Белый Волк.

Венцелин затянул сумку сыромятным ремешком и, наконец-то, соизволил повернуться к собеседнику лицом. На этом лице, к удивлению Лузарша, не было и тени беспокойства, словно разговор между двумя давними приятелями шел о самых обыденных вещах. Если судить по глазам, направленных на Глеба, рус не испытывал враждебности к человеку, взявшему на себя труд разоблачить врага истинной веры.

– Откуда ты узнал о камне Соломона?

– Подслушал разговор императора Генриха и мэтра Жоффруа в моем замке.

– А кто он такой, этот Жоффруа?

– Судя по всему, сукин сын. Возможно, алхимик, почти наверняка еретик. Между прочим, сейчас его зовут Самвелом, и он находится в Антиохии в качестве посла правителя Эдессы.

– Так это он подослал к нам Герберта и сержантов? – нахмурился Венцелин.

– Во всяком случае, он состоит в тесной дружбе с Вальтером фон Зальцем и Гундомаром фон Майнцем. Ролан де Бове – его человек.

– Досадно, – поморщился Венцелин. – Если бы я узнал об этом раньше, мне не пришлось бы ехать в Эдессу.

– Так ты едешь туда из-за Самвела?

– Он мне нужен, и лучше живым, чем мертвым.

– Если ты думаешь, что Жоффруа тот самый предатель, за которым ты, судя по всему, ведешь охоту, то это не так. Мэтр обещал императору царскую кровь, но отнюдь не око Соломона.

– Ты уверен в этом?

– Да, – кивнул Лузарш. – Я не уверен в другом, благородный Венцелин, – стоит ли мне, христианину, помогать язычнику, в его темных делах?

– В таком случае, прочти вот это, благородный Глеб, – протянул фон Рюстов аккуратно свернутый в трубочку пергамент. – Это письмо епископа Мерзебуржского своему хорошему знакомому Адемару де Пюи.

Лузарш довольно долго изучил пергамент, исписанный крупными буквами. И сделал вывод, что епископ Конрад, скорее всего, подслеповат, но далеко не глуп. А главное – не чурается связей с язычниками, оставаясь при этом ярым сторонником папы Урбана. К сожалению, Глебу не удалось извлечь из послания всей необходимой информации, но Конрад действительно просил покойного Адемара помочь боярину Венцелину Гасту в его полезной для христианской веры деятельности. Видимо, папский легат был посвящен в суть проблемы, а потому епископу Мерзебуржский деликатно обошел в послании эту тему.

– Так ты из Гастов? – удивился Лузарш.

– У нас с тобой был общий предок, – усмехнулся Венцелин.

– А его имя?

– Ладомир Гаст, по прозвищу Волчий Хвост.

– А почему ты стал фон Рюстовым?

– Потому что мой отец родился в Ростове – есть такой город в Залеской земле, – пояснил Венцелин. – Как видишь, я с тобой откровенен.

– Я это оценил, – подтвердил Глеб. – Но ты не назвал мне имя человека, которого преследуешь с таким пылом.

– Его настоящее имя тебе ничего не скажет.

– А как он выглядит?

– Не знаю, – пожал плечами Венцелин. – Прежде чем переметнуться на сторону Генриха, предатель истребил всех, кто знал его в лицо. А это были ведуны очень высокого ранга посвящения.

– Но ведь тебя могли убить за время похода? – покачал головой Лузарш.

– Не я один участвую в охоте, – сказал Венцелин. – Если потребуются, то меня заменят. Проблема в другом, Глеб, – око Соломона влечет к себе многих людей, и ты знаешь почему. Думаю, что почтенный Самвел один из тех авантюристов, которые не пожалеют чужих жизней, дабы овладеть камнем, дарующим власть над миром.

– А ты уверен, что это именно так?

– Важно, что в это верит император Генрих и, получив око Соломона, он натворит массу бед без всякой магии, – вздохнул Венцелин. – Когда разума лишаются простые смертные, это затрагивает небольшое количество людей, но безумие императоров чревато катастрофой для очень многих обывателей, даже не подозревающих, что почитаемый ими полубог просто сумасшедший. Тебе предстоит сделать выбор, барон де Руси, и я не буду тебе мешать. Думай сам, Глеб, для этого у тебя есть голова на плечах. В этом мире деяния людей порой значат больше, чем воля неба, но ты вправе считать мои слова ересью.

У Венцелина никак не складывались отношения с княжной Марьицей. Эта юная, но успевшая много повидать женщина, без всякого труда опознала в саксонце Венцелине фон Рюстове руса, более того – язычника, и почти сразу же дала ему это понять. Брак с Львом Диогеном Марьица считала велением небес, выраженным через отцовскую волю, но к известию о смерти мужа отнеслась спокойно. Венцелина очень хорошо знал, что князь Владимир Монамах был не просто христианином, а фанатиком веры. Сказывалась, видимо, византийская кровь, унаследованная от матери. В том же ключе он воспитал свою дочь, которая не видела разницы между бесом и язычником. О чем она не раз говорила в присутствии Адели и Глеба, но смотрела при этом именно на Венцелина. Последнему ничего другого не оставалось, как только пожимать плечами и делать вид, что к нему эти слова не имеют никакого отношения. Рыцарь фон Рюстов помог княгине переправить несколько писем в Константинополь, доверенным людям, но пока что никто не спешил на помощь дочери Владимира Монамаха, плененной в далеком замке Ульбаш. Венцелин очень рассчитывал на расторопность Корчаги, успевшего в поисках торговой удачи добраться до гавани Святого Сименона, но, увы, купец не оправдал его надежд. Люди, к которым Марьица обращалась за помощью, ее предали. Возможно, они боялись мести Алексея Комнина, жестоко каравших всех своих подданных, так или иначе причастных к авантюре несчастного Льва Диогена. Но в этом случае, княгиню следовало отправить на Русь, минуя Византию.

– Отправить можно, – задумчиво пригладил русую бородку Корчага. – Вот только кто ее примет из наших рук.

– Ты что, купец, спятил?! – не на шутку рассердился Венцелин.

– Погоди, боярин Гаст, не торопись с выводами, – вздохнул Корчага. – На Руси сейчас усобица между князьями. У Владимира Всеволодовича одна надежда – на христианскую церковь. Ибо противостоят ему люди не раз заявлявшие о своих симпатиях к старым богам. Более того, опирающихся в борьбе против великого князя Святополка на язычников, засевших в муромских и ростовских лесах. Твой батюшка, боярин Избор Гаст, один из первых в свите князя Олега Святославовича.

– А княгиня Марьица здесь при чем?

– А при том, боярин, что нет никакой Марьицы, она умерла еще в девичестве, а женой Льва Диогена была самозванка, о чем епископ Переяславский Ефрем собственноручно отписал басилевсу Алексею Комнину и патриарху. Его письмо привез в Константинополь боярин Славята, один из ближников великого князя Святополка. Спасибо умные люди меня упредили, а то я ведь ему бить челом собирался. Попал бы как кур в ощип.

– Но ведь это ложь!

– А кто спорит-то? – развел руками Корчага. – Воля твоя, боярин, но везти княгиню на смерть, я не хочу. Ее отравят раньше, чем она ступит на родную землю. Вот тебе и весь мой сказ.

Спорить с купцом было не о чем. Корчага не тот человек, который стал бы в подобной ситуации лгать и изворачиваться. Конечно, можно было бы вывезти Марьицу на Русь под чужим именем и там поместить в монастырь. Но ведь все равно найдут. Дочь князя так просто не скроешь. Обязательно объявятся люди, которые захотят использовать ее в своих интересах.

– Я бы выждал, – подсказал призадумавшемуся Венцелину купец. – Год, два, может быть и пять лет. А уж через десять лет о Льве Диогене, царство ему небесное, никто уже не вспомнит. А Марьице передай, что жить ей по воле отца на Святой Земле, близ Гроба Господня, дабы искупить и его, и свои грехи.

– Она-то в чем виновата? – поморщился Венцелин.

– Знал бы – сказал, – горько усмехнулся Корчага. – Только не одна она обречена страдать без вины. Видимо, в Царстве Божьем ей за это воздастся. Ты уж, боярин Гаст, не бросай княгиню, без тебя она пропадет. А злато и серебро у нее еще будет. Вспомнят о ней, дай срок. Не может того быть, чтобы князь Владимир Всеволодович от дочери своей отрекся. Все же родная плоть и кровь, а не ветошь, кою не жалко бросить под ноги чужим людям.

Конечно, Венцелин мог бы давно передать этот разговор с купцом Корчагой княгине Марьице, но он медлил, не желая лишать молодую женщину последней надежды. Однако Марьица истолковала его молчание по-своему и, не стесняясь присутствием чужого человека, выплеснула в лицо Венцелину всю горечь, накопившуюся за годы лишений и невзгод.

– Ты, кажется, решил, боярин Гаст, взять в полон дочь князя Владимира Всеволодовича? Уж не затем ли, чтобы сделать своей наложницей? Запомни, жить с тобой во грехе я не буду! И улестить тебе меня не удастся!

– А разве я улещал? – удивился Венцелин и скосил глаза на Ролана де Бове, зашедшего к благородной даме, дабы засвидетельствовать ей свое почтение.

Марьица говорила на родном языке, Венцелин тоже, но на благородного Ролана их перебранка не произвела никакого впечатления. Он продолжал все так же стыть у порога с сахарной улыбкой на устах, предназначенной, естественно, даме, а не рыцарю фон Рюстову. Мужчинам, как успел отметить Венцелин, шевалье де Бове не улыбался никогда.

– Почему ты не сказал мне, что купец Корчага приходил в Антиохию с товаром? – спросила Марьица, слегка смущенная отповедью смурного язычника.

– Не хотел огорчать, – вздохнул Венцелин. – Да и время терпит. Князь Владимир велел передать тебе, княгиня, что ждет от тебя паломничества к святым местам. Дабы у Гроба Господня ты отмолила не только свои, но и его грехи.

Сказать, что Марьица была огорчена ответом, значит ничего не сказать. Более бледного лица Венцелину видеть еще не доводилось. Похоже, княгиня поняла, что родной человек отрекся от нее в самый тяжкий час. Дабы хоть как-то ее утешить, Венцелин произнес примирительно:

– Быть у воды и не напиться… Князя Владимира можно понять.

– Молчи, язычник! – сжала кулачки княгиня. – Не тебе судить.

Марьица резко развернулась и скрылась за шелковой завесой от людских глаз. Венцелину ничего другого не оставалось, как покинуть ее покои, обставленные с вызывающей роскошью. Причем обставляли эти покои не Глеб с Венцелином, а любезные сельджуки, собиравшиеся переправить княгиню в далекий Каир. Кто знает, может именно там она обрела бы свое счастье?

– Ты, кажется, огорчил благородную даму, рыцарь фон Рюстов? – послышался за спиной у Венцелина насмешливый голос.

– Уж не собираешься ли ты вызвать меня на поединок, шевалье де Бове? – не остался в долгу Гаст. – Или ты предпочитаешь убивать из-за угла?

Венцелин ожидал увидеть перекошенное яростью лицо, но провансалец был абсолютно спокоен, и только в его карих глазах таились недоверие и настороженность.

– Тебя я убью в честном поединке, благородный Венцелин, но время для него еще не наступило.

– Я еду в Эдессу, благородный Ролан, предлагаю тебе поехать со мной. А по дороге мы обсудим наши разногласия.

– Всегда к твоим услугам, рыцарь фон Рюстов.

– Спасибо на добром слове, шевалье де Бове.

Глава 7. Наследник.

Князь Торос встретил своего сына и наследника Болдуина, как это и подобает любящему отцу. Эдесса буквально захлебнулась в неискреннем восторге по поводу возвращения крестоносцев. Впрочем, среди городских обывателей было немало людей, которые искренне восхищались суровыми северными воинами, сумевшими переломить хребет надменным сельджукам. Эдессцы видели армию Кербоги под стенами родного города и сумели оценить ее силу. Многим тогда казалось, что князь Торос совершил роковую ошибку, когда закрыл ворота перед атабеком Мосульским, и что христианам придется расплатиться собственными боками за высокомерие своего правителя. Сельджуки, постояв более недели у стен Эдессы, ушли к Антиохии, дабы вернуться оттуда победителями. В свите князя Тороса началась паника, вылившаяся в неприкрытый ропот. Почтенные мужи Эдессы очень хорошо понимали, чем обернется для них поражение крестоносцев. К счастью для армян и греков, кои составляли большинство жителей Эдессы, атабек Кербога был на голову разгромлен у Антиохии и столь поспешно отступил к Багдаду, что даже не вспомнил о князе, посмевшем сказать ему твердое нет. Почтенный Пап на свою беду оказался среди тех, кто громче всех роптал против самовольства князя, столь не ко времени рисковавшего не только своей, но и чужими жизнями. Чутье во второй раз отказало бывшему комиту Никифора Вотаниота, верой и правдой прослужившему императору Византии и христианской вере более пятнадцати лет. В первый раз это было в Константинополе, когда Иоанн Пап как последний глупец отклонил предложение Алексея Комнина и повел своих пельтастов на помощь императору Никифору, уже обреченному на смерть и забвение. К счастью, Пап тогда вовремя остановился, вернул пельтастов в казармы, но доверие нового басилевса он утратил навсегда. Князь Торос пригрел опального комита, вернувшегося в родной город, и отдал под его начало свою гвардию, не особо многочисленную, зато хорошо вооруженную и обученную. Почти двадцать лет Пап был вторым человеком в Эдессе и вот оплошал в самый неподходящий момент. Не стоило грозить князю мятежом. И хотя Торос не стал на виду у неприятеля ссориться с командиром своей гвардии, не приходилось сомневаться, что он припомнит Иоанну Папу его неосторожные слова. А поражение Кербоги и возвращение Болдуина сделало расплату неотвратимой. Крестоносца Пап ненавидел даже больше, чем князя Тороса. Этот невесть откуда взявшийся юнец похоронил надежды комита Иоанна на возвышение. Если бы не франки, то он вполне мог бы со временем занять место правителя Эдессы, пусть и без княжеского титула. Наверняка и в Никее, и в Багдаде отнеслись бы к новому эпарху Эдессы вполне благосклонно, взяв богатейший город под свое покровительство. Ну а поскольку румийский султан не слишком ладил с багдадским халифом, то у Папа появилась бы возможность лавировать между двумя столицами с большой выгодой для себя и для города. К сожалению, обе ставки комита Иоанна оказались биты. В Никее сидел наместник Алексея Комнина. А Багдад до того был напуган поражением атабека Кербоги, что ни в коем случае не рискнул бы в столь непростое для себя время вмешиваться в дела Эдессы. Почтенному Папу ничего другого не оставалось, как мысленно посыпать голову пеплом да искать подходы к юнцу Болдуину, чтобы заручиться хотя бы его поддержкой. Рыцари наследника князя Тороса к дарам комита Иоанна отнеслись благосклонно, то есть брали все подряд – материю, коней, оружие, вино. Но сам Болдуин только пялил глаза на суетящегося вокруг него толстого и далеко уже немолодого человека да равнодушно пожимал плечами. Загвоздка была в том, что франки не знали языков – ни греческого, ни тюркского, ни арабского, не говоря уже об армянском, а сам комит не разумел латыни. Хотя возможность овладеть этим языком у него была, когда он жил в Константинополе. Но кто тогда мог подумать, что франки дойдут до Антиохии и Эдессы, что Румийский султанат рухнет под их ударами в течение считанных месяцев, а сам Пап вынужден будет пресмыкаться перед глупым мальчишкой, понапрасну тратя свое красноречие.

К почтенному Самвелу комит Иоанн обратился уже просто от отчаяния, когда князь Торос прислал к начальнику своей гвардии сотника Аршака с выражением искреннего беспокойства по поводу болезни, нежданно постигшей его преданного слугу. Почтенный Пап был здоров как бык, но ведь и князь Торос не случайно числился в византийской табели о рангах куропалатом. Его знанию тонкостей константинопольской жизни мог бы позавидовать сам басилевс Алексей Комнин. Подобная забота означала только одно – скорую опалу комита Иоанна, а возможно и казнь. Самвел хоть и был в Эдессе чужаком, но сумел завоевать расположение Тороса. По слухам, это именно он посоветовал князю закрыть ворота Эдессы перед атабеком Кербогой, уверенно предсказав победу франков. Впрочем, о почтенном Самвеле по городу ходили разные слухи, в том числе и весьма сомнительные, но Папу сейчас некогда было отделять зерна от плевел – речь шла о его жизни, и комиту просто не из чего оказалось выбирать.

Самвел принял комита Иоанна Папа как дорогого друга. Почти сразу же пригласил к столу, заставленному многочисленными блюдами. У Иоанна глаза на лоб полезли от обилия закусок, предназначенных для двух человек. Хозяин дворца, одного из самых роскошных, к слову, в Эдессе, счел нужным извиниться за расточительство. По словам Самвела он настолько изголодался в лагере крестоносцев, где провел последние полгода, что просто не может равнодушно относится к еде. Впрочем, комит гвардии князя Тороса тоже не страдал отсутствием аппетита и с удовольствием приступил к ужину, который вполне можно было назвать пиром, если бы не малое число его участников.

– Так ты думаешь, почтенный Самвел, что франки пришли надолго? – закинул удочку Пап.

– Не берусь судить, – вздохнул хозяин. – Еще недавно нам всем казалось, что господство сельджуков на Востоке продлиться целую вечность. Константинополь уже клонился к закату и, скорее всего, пал бы под ударами мусульман. Однако все повернулось в один миг.

– Меня волнует не столько Константинополь, сколько Эдесса, – вздохнул комит Иоанн. – Все-таки князь Болдуин, не в обиду ему будет сказано, слишком молод для правителя.

– Не буду спорить, почтенный Пап, – развел руками Самвел. – Он не только молод, но и самоуверен. А в советниках у него ходят люди столь же недалекие, как он сам.

Из этих слов комит Иоанн заключил, что Самвел не слишком-то доволен наследником князя Тороса. Похоже, расторопный купец, объехавший едва ли не полмира, знавший языки десятка племен и народов, не сумел договориться с надменными франками. А ведь Самвела многие держат если не за самого умного, то, во всяком случае, за самого хитрого человека в Эдессе.

– Вожди крестоносцев никак не могут договориться, кому из них править в Сирии, – продолжил свой рассказ Самвел. – Не знаю, возьмут ли франки Иерусалим, но в том, что они рано или поздно передерутся между собой, сомнений у меня нет.

– А что будет с нами? – заволновался Пап.

– Не исключаю, что Эдесса будет разрушена сельджуками, которые, надо полагать, скоро оправятся от поражений.

– Но ведь надо что-то делать! Не можем же мы сидеть, сложа руки!

– Скажу тебе по секрету, комит Иоанн, я уже подумываю о переезде в Константинополь, – печально вздохнул Самвел. – Согласись, христианину жить под пятой мусульман не слишком сладко.

Пап даже побагровел от прихлынувшего к сердцу гнева. Нет, как вам это понравится, втравил князя Тороса в союз с крестоносцами, посадил на голову эдесским мужам безмозглого мальчишку, а теперь бежит из обреченного города как последний трус. Будь на то воля комита Иоанна, он бы этого Самвела в бараний рог согнул. Хотя, что, собственно, взять с купчишки. Почтенные мужи Эдессы даже не считали этого выскочку армянином, разве что полукровкой, озабоченного только собственной мошной. Тем не менее, Пап сумел совладать с яростью, едва не помутившей его разум и даже одарил собеседника улыбкой, больше похожей, впрочем, на оскал загнанного в капкан зверя.

– Ты, вероятно, слышал, комит, что князь Торос передал крестоносцам две крепости и несколько замков между Эйтнабом и Евфратом? – спросил Самвел.

– Но там ведь были сельджукские гарнизоны, – развел руками Иоанн.

– Турки все равно бы ушли, – покачал головой Самвел. – А на их место следовало бы поставить своих людей. Твой промах, почтенный Пап.

– Мое положение слишком непрочное, чтобы спорить с князем Торосом, – признался гость.

– Тогда зачем ты ко мне пришел, Иоанн? – разочарованно протянул хозяин. – Я ведь полагал, что нашел в твоем лице решительного человека, готового на многое, если не на все, чтобы спасти Эдессу.

– Я не могу действовать один, – рассердился Пап. – Мне нужны союзники.

– Разумно, – сразу же успокоился Самвел. – И к кому ты решил обратиться за помощью?

– Конечно к христианам, – вздохнул Иоанн. – Вот только мои отношения с Алексеем Комниным далеки от идеальных.

– Басилевс забудет о былых промахах и обидах, если ты поднесешь ему на блюдечке богатейшую провинцию. Надо решаться, Пап. Ты не знаком с протовестиарием Михаилом?

– Наслышан, – кивнул Иоанн.

– Если ты не возражаешь, я напишу ему письмо, где намекну на выгодное императору Алексею Комнину развитие событий. Нам ведь не много надо от басилевса. Всего лишь признание твоих заслуг и титул куропалата.

– А крестоносцы? – нахмурился комит Иоанн. – Они простят нам гибель Боэмунда?

– При чем здесь мы? – пожал плечами Самвел. – Бесчинства крестоносцев вызвали волнения среди народа. Этим воспользовались сельджуки и подослали убийц к несчастному графу и его благородным рыцарям. Крестоносцы чужие на наших землях, Пап, их не любят. Без покровительства князя Тороса франки не продержится в Эдессе и двух дней.

– Но Торос жив!

– А это уже твоя забота, комит Иоанн, – резонно заметил Самвел. – Нельзя обрести власть, не замарав при этом рук.

Пап покинул дворец Самвела окрыленным. В конце концов, кем бы там ни был этот во всех отношениях подозрительный человек, но в его умении устраивать заговоры комит Иоанн не сомневался. По Эдессе давно уже ходили слухи, что Самвел связан с византийцами, сегодня Пап убедился в этом сам. Похоже, басилевс всерьез нацелился на Эдессу, чего не понял князь Торос, пытающийся проводить свою политику, идущую вразрез с устремлениями Алексея Комнина. Комит Иоанн был куда скромнее в своих намерениях. Он вынужден был бороться не столько за власть, сколько за жизнь, а потому готов к любому союзу, лишь бы только не упасть в черную пропасть забвения.

Хусейн Кахини после проводов дорогого гостя недолго оставался в одиночестве. Благородные Вальтер и Гундомар с большим удовольствием заменили комита Иоанна за пиршественным столом. Вышколенные слуги, неслышными тенями скользившие по мраморному полу, убрали початые блюда и выставили на их место новые закуски, от которых исходил восхитительный запах. Фон Зальца армянская кухня приводила в восторг. Он с такой жадностью набросился на еду, что вызвал невольную улыбку на лице даиса.

– Тебе следовало бы родиться на Востоке, благородный Вальтер.

– Счастье, что я вообще сюда попал, – усмехнулся фон Зальц, с умилением разглядывая фаршированную рыбу, прежде чем вступить с ней в короткую, но решительную схватку.

– Все дело в приправах, – сказал Гундомар, облизывая перепачканные соусом пальцы.

– В поварах, – не согласился с ним Вальтер.

– Наш друг шевалье де Санлис занял крепость Тель-Башир? – спросил Кахини, прерывая тем самым гастрономический спор, затеянный рыцарями.

– И не просто занял, но уже успел прижать двух местных купчишек, отобрав почти весь их товар, – осуждающе покачал головой фон Зальц.

– Это хорошо, – кивнул Хусейн. – Надо сделать все, чтобы об этом случае узнала вся Эдесса.

– Француз жаден как сто рахдонитов, – вздохнул Вальтер. – У тебя еще будет с ним немало хлопот, мэтр Жоффруа.

– Жадность, дорогой рыцарь, одно из самых ценных человеческих качеств, – наставительно заметил Хусейн. – Жадность, властолюбие и трусость – вот три порока, с помощью которых мы с вами добьемся успеха. Жадный у нас есть, трус тоже, а что касается властолюбца, то очень скоро он заявит о себе.

– Ты Болдуина имеешь в виду, почтенный Самвел, или самого себя?

– Я ценю твое остроумие, благородный Вальтер, но сейчас оно явно не к месту. Нам предстоит очень серьезная работа, так что всем будет не до смеха.

– В таком случае, я подброшу тебе еще одну заботу, Жоффруа, – усмехнулся Вальтер. – Рыцарь Венцелин фон Рюстов приехал в Эдессу и уже успел удивить благородного Болдуина Бульонского вопросом.

– И о чем же он его спросил?

– Насколько я понял, благородный Венцелин ищет некоего Хусейна Кахини, иначе именуемого Симоном, связанного с исмаилитами и ассасинами. Якобы этот негодяй обосновался в Эдессе. К сожалению, Болдуин ничего не слышал не только о Кахини, но и об исмаилитах с ассасинами. Тем не менее, граф был настолько любезен, что согласился препроводить доблестного рыцаря к Торосу. Князь, безусловно, более осведомлен в делах восточных сект, чем наивный крестоносец.

– Ты что, присутствовал при разговоре? – нахмурился Кахини.

– Нет, они говорили наедине, – покачал головой Вальтер. – Но у меня во дворце наследника есть уши.

– Когда рыцарь фон Рюстов прибыл в Эдессу?

– Видимо, сегодня.

– А когда состоится его встреча с Торосом?

– Завтра, – отозвался спокойно Вальтер. – А ты что, знаком с этим Кахини, мэтр Жоффруа?

– Во всяком случае, мог бы многое тебе о нем рассказать, – усмехнулся почтенный Самвел.

– Меня этот человек не интересует, – пожал плечами фон Зальц. – Но, если ты хочешь, я передам твои слова благородному Венцелину.

– Спасибо, Вальтер, я договорюсь с фон Рюстовым сам. А вас с благородным Гундомаром я прошу только об одном – быть готовыми к очень быстрому развитию событий. Мы должны вывезти золото из Эдесской цитадели раньше, чем Боэмунд вспомнит о нем.

– Телеги и возницы готовы, – сообщил фон Майнц, уныло глядя на кусок мяса, лежащий перед ним на блюде. Глаза благородного Гундомара уже готовы были его пожрать, но взбунтовавшийся желудок наотрез отказался от новой порции пищи.

– Думаю, комиту Иоанну хватит одних суток, чтобы приготовится к последнему и самому важному в своей жизни мятежу.

– Значит, завтра? – поднял глаза на почтенного Самвела фон Зальц. – А ты уверен, что золото Тороса можно доверить хитрому Санлису?

– Я что похож на человека, готового поверить ближнему на честное слово? – насмешливо спросил Кахини. – Не сомневайся, Вальтер, если благородный Ги вздумает над нами подшутить, мы сумеем поставить его на место.

Появление в Эдессе Венцелина фон Рюстова насторожило Хусейна Кахини. Прежде они сталкивались только однажды, у крепости Святого Георгия, когда даису удалось обвести вокруг пальца комита Радомира. И хотя встреча эта была мимолетной, рус вполне мог запомнить его лицо. Во всяком случае, сам Кахини благородного Венцелина опознал без труда, хотя видел его всего лишь мгновение при неверном свете луны. Какая жалость, что Хусейн оставил тогда в живых комита архонтопулов. И хотя прожил Радомир с той памятной ночи всего лишь несколько суток, он вполне мог поделиться с рыцарем сведениями о веселом и услужливом имперперклампре Симоне, частенько навещавшим его друга комита Избора.

– Проклятье! – Кахини с такой силой ударил ладонью по столу, что блюда, стоящие на нем, подпрыгнули, а серебряный кубок не опрокинулся только потому, что фон Зальц успел подхватить его левой рукой. – Это Гаст!

Вальтер и Гундомар переглянулись. Самвел крайне редко давал волю своим чувствам, но уж если выходил из себя, то с большим ущербом для соседей и слуг. Впрочем, в данном случае ущерб был небольшим. Пострадала котта рыцаря фон Майнца, заляпанная соусом, да погасли две свечи, стоявшие на столе.

Ничего удивительного в том, что Хусейн не узнал старшего сына Избора Гаста не было. Он помнил его семнадцатилетним юнцом, самоуверенным и бесшабашным. Кахини и сейчас не рискнул бы утверждать со всей ответственностью, что по его следу идет именно Гаст, но в данном случае это уже не важно. Хусейн должен устранить этого человека, как можно скорее, дабы избежать в будущем больших неприятностей.

– Венцелин охотится не за ведуном, – сказал Кахини застывшим в недоумении гостям. – Он охотится за мной.

– Почему? – нахмурился фон Зальц.

– Когда-то, очень давно, я был влюблен в одну женщину. Влюблен до безрассудства. Я похитил ее у мужа, но, к сожалению, наше счастье было недолгим. Она умерла.

– И ревнивый муж преследует тебя? – насмешливо спросил Вальтер.

– Это его сын. Старший сын.

– А младший?

– Ты о чем, благородный Вальтер? – вскинул голову Кахини.

– Если у ревнивца есть старший сын, то должен быть и младший, – резонно заметил Гундомар, проявив редкую для себя сообразительность.

– Я даже знаю, как зовут этого младшего сына, – обворожительно улыбнулся хозяину фон Зальц. – Его зовут Уруслан. Что в переводе с тюркского означает Лев Русов. А ты, благородный Гундомар, знаешь этого мальчика как Ролана де Бове. Я все правильно рассудил, мэтр Жоффруа?

– Ты, благородный Вальтер, самый умный человек из всех, кого я знаю, – кивнул Кахини.

– Спасибо на добром слове, мэтр Жоффруа, – холодно бросил фон Зальц. – Очень жаль, что ты слишком поздно вспомнил о грехах своей молодости. Мы могли бы устранить Венцелина еще до того, как он опознал в почтенном армянине Самвеле даиса исмаилитов Хусейна Кахини.

В этот момент улыбались оба, и почтенный Самвел, и благородный Вальтер. Улыбались и молчали, царапая друг друга глазами, готовые ко всему, в том числе к немедленной и решительной схватке. Руки рыцарь и даис держали под столом, дабы не выдать прежде времени своих намерений. Меч фон Зальца лежал на изящном столике у самых дверей, над головой у Кахини весела сабля в позолоченных ножнах, с рукоятью усыпанной драгоценными камнями. Чтобы до нее дотянуться, Хусейну пришлось бы встать, но это движение, скорее всего, стало бы последним в его жизни.

– А кто они такие, эти исмаилиты? – спросил неожиданно Гундомар, прерывая тем самым затянувшееся напряженное молчание.

– Друзья, – спокойно ответил Кахини, – всегда готовые прийти на помощь, как шиитским эмирам, так и христианским государям.

– Ты служишь каирскому халифу, – холодно бросил Вальтер.

– Нет, рыцарь, я покорный раб Шейха-Уль-Джебала, Старца Горы, которому в скором времени предстоит подняться так высоко в глазах истинных мусульман, что его сияние затмит славу пророка Мухаммеда.

Фон Зальц захохотал, удивив тем самым не только простодушного Гундомара, но и самого Кахини.

– А ведь ты еретик, Хусейн. Почище императора Генриха. На свой, конечно, манер. И в этом мире найдется много мусульман, готовых оторвать тебе голову.

– И что это меняет, Вальтер? – спросил хозяин, севшим от напряжения голосом.

– Для нас с тобой ничего, – спокойно отозвался фон Зальц. – А мир, возможно, вздрогнет, но это случится не сейчас.

Благородный Болдуин сдержал слово, данное Венцелину фон Рюстову, и прислал к нему поутру своего оруженосца Арнольда де Монтанье. Арнольд был разбитным малым лет девятнадцати, успевшим за короткий срок изучить едва ли не все закоулки Эдессы. Во всяком случае, дорогу к цитадели он знал хорошо и ни разу не ошибся, петляя по узким улочкам большого города. Венцелин на всякий случай выбрал не самый богатый постоялый двор, дабы не мозолить глаза своим недругам. Во всяком случае, весть о его приезде уже наверняка дошла до ушей Самвела, который, надо полагать, не оставит вниманием назойливого «саксонца». Пока что у Венцелина не было полной уверенности, что под личиной богатого армянина скрывается даис исмаилитов, именно поэтому он пошел к цели пусть и не самой безопасной, но зато короткой дорогой. Гаст решил поговорить с князем Торосом, наверняка знавшим о почтенных мужах Эдессы больше, чем местные сплетники. Венцелин не исключал, что Самвел, обеспокоенный появлением в городе знакомого рыцаря, постарается его устранить, просто из предосторожности. А потому внимательно посматривал по сторонам, дабы не угодить в ловушку, расставленную опытным охотником. Эдесса хоть и уступала размерами Антиохии, но все-таки являлась одним из самых населенных городов Малой Азии. Полторы тысячи крестоносцев, пришедших сюда с Болдуином, просто затерялись среди многочисленных улиц, переулочков и тупичков. Город продолжал жить своей, не совсем понятной стороннему наблюдателю жизнью, не обращая внимания на двух всадников, неспешно пробирающихся к цитадели. Венцелин и Арнольд миновали торг, весьма оживленный в это летнее утро. Правда, им пришлось затратить немало усилий и выслушать массу нелестных замечаний на свой счет. Ругательства произносились на многих языках, далеко не всегда понятных Венцелину, а потому он пропускал их мимо ушей. Торг был забит товарами со всех уголков света, о назначении многих из них даже Венцелин, родившийся и выросший в Константинополе, мог только догадываться. Что уж тут говорить о несчастном Арнольде, для которого крестовый поход открыл дверь в мир, полный чудес и загадок.

– Как ты думаешь, шевалье, вон те фрукты понравятся благородной даме?

– Это персики, – усмехнулся Венцелин. – Мякоть у них нежная. Они понравятся даже беззубой старухе.

– Моя дама молода и хороша собой, – обиженно буркнул оруженосец, но персики все же купил, порадовав торговца своей простотой.

– За серебряное денье можно купить целый воз таких фруктов, – вскольз заметил рыцарь.

– Но фрукты ведь хороши, – возразил ему упрямый Арнольд, имевший, как и многие крестоносцы, весьма смутное представление об истинной стоимости денег. Простодушие франков было на руку местным торговцам, которые бессовестно набивали цены, возвращая тем самым большую часть награбленной крестоносцами добычи. Венцелин не собирался вмешиваться в процесс торговли, а потому только рукой махнул в сторону легкомысленного оруженосца.

Сторожа, охранявшие ворота цитадели, видимо хорошо знали Арнольда, а потому пропустили его и Венцелина в резиденцию князя без лишних вопросов. После чего прикрыли тяжелые, окованные железом створки и заложили их толстым, едва ли не в обхват запором. Вряд ли князь опасался нападения, просто таким был обычный порядок, заведенный еще дедами и прадедами, и никто не собирался его менять в угоду новым веяниям. Высокие стены цитадели были надежной гарантией безопасности правителей Эдессы, а потому громоздить башни еще и внутри городской крепости, как это делали в Европе, они посчитали излишним. Главным зданием цитадели являлся, конечно, дворец князя Тороса, построенный в византийском стиле и предназначенный для проживания, а не для обороны. Восточные владыки были куда более чувствительны к собственным удобствам, чем западные. И в этом ряду князь Торос отнюдь не являлся исключением. Впрочем, гарантией его безопасности были не только крепкие стены цитадели, но и две тысячи гвардейцев, чьи казармы размешались в каких-нибудь ста метрах от княжеского дворца. Кроме гвардейцев в цитадели проживали еще и слуги, едва ли уступающие первым числом. Не успели гости глазом моргнуть, как их окружили четыре конюха, облаченные в хитоны золотистого цвета, и изъявили желание не только принять поводья, но и придержать стремя. Венцелин воспользовался их услугами, а Монтанье так и остался сидеть в седле.

– Я надеюсь, шевалье, что ты и без моей помощи найдешь обратную дорогу.

– Поезжай, Арнольд, – махнул рукой Венцелин, – и передай благородной даме, чтобы не злоупотребляла персиками. Обычно это приводит к расстройству желудка.

Оруженосец благородного Болдуина посчитал предостережение рыцаря насмешкой, а потому покинул его, не попрощавшись. Три гвардейца, облаченные в кольчуги, взяли гостя под свою опеку. По внешнему виду они практически не отличались от крестоносцев, разве что вместо прямых франкских мечей у них у пояса висели кривые сельджукские сабли. Оружие, к слову, совершенно не известное в Европе, зато уже более столетия используемое в Киевской Руси.

Князь Торос принял гостя не в парадном зале, а в личных покоях, обставленных с вызывающей роскошью. Правитель Эдессы был богат и не считал нужным скрывать этого. Но, по мнению Венцелина, делал он это совершенно напрасно, ибо заполнившие Эдессу крестоносцы вполне могли соблазниться чужим достатком, с весьма печальными для старого князя последствиями. Торос по случаю приватной встречи с рыцарем облачился в скромный темно-синий кафтан, лишь на груди расшитый серебряной нитью. На поясе у князя висел изогнутый нож в позолоченных ножнах. Подобные ножи обычно делали в Дамаске и затачивали особым образом. Клинок с такой легкость входил в плоть, что человек несведущий далеко не сразу понимал, что его убили.

Дабы снять с себя всякие подозрения и одновременно выразить доверие князю, Венцелин отцепил от пояса меч и положил его на лавку, стоящую у двери. Торос оценил этот жест и пригласил гостя садиться. Первым заговорил князь, как это положено по здешним обычаям:

– Мой сын передал мне твою просьбу о встрече, рыцарь, но не назвал причины, которая побудила тебя приехать в Эдессу.

– Благородный Болдуин еще не освоился в ваших краях, князь, а потому и не знает, какую опасность для тебя, да и для него тоже, представляют исмаилиты и ассасины.

На лицо Тороса набежала тень. В отличие от графа Болдуина он сразу же понял, о чем идет речь, а потому насторожился.

– А откуда ты знаешь о сектантах, шевалье?

– Я родился и вырос в Константинополе, – охотно пояснил Венцелин.

– Ты прекрасно говоришь по-гречески, – кивнул Торос. – Но ведь ты не франк?

– Я рус, но не обижаюсь, когда меня принимают за саксонца. Если тебя не затруднит, князь, то расскажи мне все, что ты знаешь о Самвеле.

Торос усмехнулся, но ни на его лице, изрезанном морщинами, ни в его умных карих глазах не промелькнуло и тени удивления.

– Я всегда знал, что Самвел служит не столько мне, сколько Алексею Комнину, но не придавал этому большого значения. Видишь ли, шевалье, этот человек редко наведывается в наши края, но умения ладить с нужными людьми у него не отнимешь.

– А когда он появился в твоем городе в первый раз?

– Давно, – покачал головой Торос. – Лет двадцать пять тому назад. Тогда он был молод и хорош собой. Жених завидный по всем статьям, но неудачливый. Он посватался к родственнице моей жены, однако получил отказ. И был этим страшно огорчен.

– А невеста?

– Не знаю, – пожал плечами Торос. – Почтенный Вартан был суровым человеком. Он почти пятнадцать лет прослужил в клибанофорах у императора Никифора. Варанг Избор спас ему жизнь. Варанг был богат и влиятелен при дворе. Обычно мы не отдаем своих женщин в чужие руки, но в этот раз Вартан решил по-иному.

– А как звали дочь почтенного Вартана?

– Имя греческое, – наморщил лоб Торос. – Вспомнил – ее звали Анастасией. Очень незавидная судьба. Она выехала из Константинополя в Эдессу и пропала по дороге вместе с сыном. Бедный Вартан поседел в одну ночь и вскоре умер.

– А потом в городе вновь появился Самвел, – дополнил Венцелин. – С мальчиком лет семи-восьми.

– Про мальчика не скажу, – удивленно покосился на гостя князь. – Хотя при Самвеле жил какой-то юноша, которого он называл своим племянником. Но это, кажется, было позднее. А при чем здесь исмаилиты?

– Жена боярина Избора Гаста покинула Константинополь в сопровождении светлейшего Симона, служившего нотарием в одном из ведомств империи. А позже выяснилось, что под именем Симона скрывается совсем другой человек – Хусейн Кахини.

– Кахини? – приподнялся в кресле князь Торос. – Тот самый, что участвовал в убийстве румийского султана Мелик-Шаха?

– Да, – кивнул Венцелин. – У меня есть все основания полагать, князь, что почтенный Самвел, светлейший Симон и исмаилит Хусейн Кахини – это один и тот же человек. Я тоже поклялся его убить, но прежде хотел бы убедиться, что не ошибся в своих выводах. Кроме того, мне нужно найти пропавшего брата. Я обещал это отцу и сделаю все от меня зависящее, дабы сдержать слово.

– Ты сын Избора Гаста? – догадался Торос.

– Да, – не стал скрывать Венцелин. – Я пришел предупредить тебя, князь, чтобы ты был настороже.

– Ты опоздал с предупреждением, благородный Гаст, – вдруг прозвучал от порога насмешливый голос. – Князю Торосу осталось жить всего ничего.

Князь и рыцарь обернулись словно по команде. В дверях стоял человек в золотистой тунике, такого же цвета штанах и желтых сапогах.

– Что ты забыл в моих покоях, конюх?! – вспылил Торос.

– Я не конюх, – прозвучал спокойный ответ. – Я федави. Аллах уже вынес тебе приговор, князь, но даис Хусейн, движимый искренней к тебе симпатией, послал меня облегчить твою участь и прикончить, по возможности, без боли еще до того, как сюда ворвутся гвардейцы комита Иоанна Папа.

– Ты убил моих охранников федави, – укоризненно покачал головой Торос. – А ведь все они армяне. Соплеменники твоей матери.

– Мы теряем время, князь, – холодно бросил Ролан. – Твой дворец уже окружен. Сейчас сюда ворвутся люди Папа, охваченные злобой и страхом.

– И что ты мне предлагаешь, внук Вартана? – спросил Торос с усмешкой, – Принять легкую смерть из твоих рук?

– Ты возьмешь одежду крестоносца, сядешь на его коня и спокойно покинешь цитадель. Гвардейцы не посмеют напасть на франка.

– А как же приказ даиса? – прищурился Торос.

– Аллах простит, – отозвался Ролан.

Венцелин уже снимал с себя сюрко с алым крестом на груди и кольчугу. Конечно, князь Торос был мало похож на франка, но вряд ли гвардейцы, возбужденные предстоящим мятежом, станут всматриваться в лицо чужака. Скорее, постараются выпроводить его за ворота, дабы случайной жертвой не вызвать гнев благородного Болдуина.

Торос был чуть ниже ростом, чем Венцелин, но все-таки облачение крестоносца не выглядело чужим на его плечах. Что же касается Ролана, то он смотрелся истинным гвардейцем, и даже самый внимательный глаз далеко не сразу заметил бы подмену. Гасту тоже пришлось переодеться, благо во дворце армянского князя хватало кольчуг и плащей разных расцветок.

– Шлем не забудь, – посоветовал липовый провансалец Венцелину. – В гвардии почтенного Тороса нет светловолосых.

– А честные есть? – спросил фон Рюстов.

– Были, – вздохнул Ролан. – Их кровь на совести комита Иоанна Папа.

Площадь перед дворцом была почти пуста, если не считать жеребца благородного Венцелина и конюха в золотистой тунике, державшего в поводу еще двух коней. Ролан что-то крикнул слуге на непонятном Венцелину языке, и тот мгновенно откликнулся на зов. Конюх попытался помочь рыцарю сесть в седло, но Ролан резко толкнул его плечом. Несчастный отлетел в сторону, но никаких протестующих возгласов с его стороны не последовало. Он молча поднялся, потирая ушибленную поясницу, и потрусил в сторону конюшни, где ему, собственно и надлежало быть. Торос, несмотря на свой немалый возраст, птицей взлетел в седло. От казарм за гостем следили несколько десятков настороженных глаз. Однако никто не окликнул крестоносца, направившего своего коня к выходу из цитадели.

– Надеюсь, твой младший брат не склонен шутить? – спросил Торос у руса, когда до ворот оставалось всего несколько шагов.

– Оглянись назад, – посоветовал ему Венцелин.

Площадь перед дворцом уже заполнилась гвардейцами с обнаженными саблями в руках. Торос, обладавший острым зрением, без труда опознал среди них толстого комита Иоанна, пляшущего на крыльце, и покачал головой:

– А я ведь простил Папу вину, вот только не успел сказать ему об этом.

Стражники поспешно распахнули ворота. Судя по всему, они тоже участвовали в мятеже и не хотели, чтобы чужой человек стал свидетелем бесчинств, творившихся сейчас во дворце правителя. Торос и «гвардейцы» без помех выехали из цитадели на тихую улицу, застроенную роскошными дворцами. Городская стража бдительно следила за тем, чтобы в квартал, где селились богатые и почтенные мужи, не проникали случайные людишки и не трясли лохмотьями у отделанных мрамором стен.

– Кажется, мне удалось обмануть судьбу, – сказал спокойно Торос и вдруг покачнулся в седле. Болт, пущенный уверенной рукой из арбалета, пробил двойную рыцарскую кольчугу и застрял прямо у сердца князя. Венцелин успел подхватить Тороса рукой, но так и не смог определить, откуда прилетела короткая стрела.

– Свою судьбу обманул, – прошептал разом побелевшими губами князь, – а твою нет, рыцарь Венцелин. Ведь это на тебя идет охота.

– Гони, – крикнул Ролан, пристраиваясь справа, и трое всадников помчались прочь от места, ставшего гибельным для одного из них.

О смерти Тороса благородному Болдуину сообщил Венцелин фон Рюстов, он же привез во дворец тело человека, объявившего графа Бульонского своим сыном. О мятеже гвардейцев комита Папа Болдуин уже знал и даже вел с мятежниками переговоры при посредничестве Самвела.

– Мне сказали, что князь Торос бежал из города, – промолвил он севшим от напряжения голосом и скосил глаза на мертвое лицо названного отца.

– И ты поверил негодяям? – холодно спросил Венцелин.

Болдуин круто развернулся на пятках, оглядел полными ярости глазами приумолкших рыцарей и бросил сквозь зубы своему оруженосцу:

– Скажи комиту Иоанну Папу, что я жду его здесь, во дворце. Думаю, мы договоримся.

– Он не приедет без охраны, – негромко подсказал Вальтер фон Зальц, стоявший в трех шагах от графа.

– Пусть возьмет столько людей, сколько сочтет нужным. Нам нечего делить с почтенным Папом.

Комит Иоанн откликнулся на зов наследника далеко не сразу. Просто он не доверял крестоносцам. Однако Самвелу удалось уговорить своего осторожного друга, встретиться с Болдуином. Ибо открытое столкновение могло дорого обойтись как франкам, так и гвардейцам. Самвела поддержали почтенные мужи города Эдессы, которых красноречивому Папу удалось привлечь к заговору. Дворец князя Тороса был заполнен людьми. Вельможи и богатые купцы увидели в комите Иоанне защитника своих интересов, ущемляемых франками, а потому почти в полном составе встали на его сторону.

– Нам необходимо выиграть время, – сказал Самвел, глядя на комита излучающими преданность глазами. – Как только пельтасты, посланные басилевсом, подойдут к городу, пробьет наш час.

– А ты уверен, что Алексей Комнин откликнется на наш зов? – нахмурился Пап.

– Какие в этом могут быть сомнения, – развел руками Самвел, под одобрительный гул вельмож.

О золоте князя Тороса комит Иоанн так и не вспомнил. Не заикнулись о ней и прочие участники заговора. Похоже, собственная безопасность волновала их куда больше, чем богатства, накопленные за десятилетия рачительным правителем Эдессы. Хусейн Кахини, успевший еще ночью, с помощью своих расторопных помощников, снарядить обоз в десять возов, груженных под завязку посудой, драгоценными тканями и монетами разной чеканки, был им благодарен за это. Сожалел он только об одном: далеко не все, чем владел Торос, уместилось на телегах, но даис решил, что чрезмерная жадность в данной ситуации будет губительной, и поспешил выпроводить Гундомара фон Майнца за пределы города.

Комит Иоанн окружил себя многочисленной охраной. Тысяча гвардейцев, посланных вперед, расчистили ему дорогу до дворца Болдуина, расположенного, к слову, недалеко от цитадели. К сожалению, дом, подаренный франку названным отцом, не мог вместить в себя такого количества людей, а потому комит Иоанн вынужден был сократить число своих телохранителей до сотни. Кроме гвардейцев его сопровождали десятка полтора почтенных мужей Эдессы, решивших, что их присутствие на переговорах с франками будет далеко не лишним. Благородный Болдуин встретил гостя в парадном зале, в окружении десятка рыцарей. Столь малочисленная свита франка подействовала на Иоанна отрезвляюще, и он оставил большую часть своих гвардейцев на лестнице и в прихожей. Эдессцы, взволнованные минувшими событиями и предстоящими переговорами, не сразу разглядели гроб, стоящий за спиной Болдуина. Иоанн бросил на франка удивленный взгляд:

– Как прикажешь это понимать, благородный Болдуин?

– Я пригласил вас принять участие в похоронах своего отца, почтенные мужи, – спокойно произнес граф.

– Но ведь князь Торос жив, – растерянно развел руками Пап. – Ему удалось бежать из цитадели.

– Взгляни сам, – повел рукой франк.

Комит Иоанн на негнущихся ногах приблизился к гробу. Мертвого Тороса он узнал сразу и побледнел как полотно. Возможно, Папу стало дурно от вида мертвого князя, возможно, сказались переживания минувшего дня, но он неожиданно покачнулся и оперся руками о край саркофага. Стоявший рядом Болдуин неожиданно выхватил сельджукскую саблю, висевшую на поясе комита, и нанес чудовищный по силе удар. Из обезглавленного тела струей ударила кровь, заливая все вокруг. Франк брезгливо бросил саблю под ноги ошеломленным эдесским мужам, а следом рухнуло то, что еще недавно звалось комитом Иоанном Папом.

– Я не стал пачкать свой меч кровью предателя, – холодно произнес Болдуин. – Но это вовсе не означает, что я прощу виновным смерть своего названного отца. У вас будет выбор, эдессцы, – либо вы умрете на плахе, либо покинете этот город сирыми и босыми, дабы никогда уже здесь не появляться.

Вслед за этой краткой, но энергичной речью распахнулись двери, и зал стал заполняться воинами, вооруженными арбалетами. Благородный Болдуин, видимо по рассеянности, забыл упомянуть, что кроме плахи и изгнания есть и еще один способ кары для мятежников – смерть от стрелы. Но к чести почтенных эдесских мужей они догадались об этом сами, а потому без проволочек сложили оружие. Гвардейцы, потерявшие своих вождей, не выказали ни мужества, ни упрямства и сдались, как только граф Болдуин Эдесский озвучил свой приказ. Обыватели Эдессы не сразу сообразили, что в городе произошла смена власти. И уж тем более их не взволновала опала многих почтенных мужей, вздумавших устраивать мятежи в нынешнее неспокойное время. Скорбели эдессцы только о гибели князя Тороса подло убитого комитом гвардейцев Иоанном Папом. Обезглавленное тело последнего наследник князя Тороса благородный Боэмунд выставил на всеобщее обозрение. После чего состоялись пышные похороны князя, в которых приняли участие не только крестоносцы, но многие простые жители Эдессы. Тело Тороса упокоилось в фамильном склепе, а его душа скоро должна была достичь Царства Небесного, ибо более благочестивого человека местная земля еще не рождала.

– Ты слышал новость, благородный Вальтер? – спросил Венцелин у фон Зальца на крыльце храма, где только что закончилась заупокойная служба по князю Торосу.

– Какую новость? – насторожился рыцарь.

– В окрестностях города ограбили обоз твоего друга Гундомара фон Майнца.

– Кто тебе это сказал? – Вальтер в ярости схватился за рукоять меча.

– Весть о грабеже привез в город сам Гундомар, – пожал плечами Венцелин. – Кажется, рыцарь пострадал во время схватки. Болдуин обещал найти виновных, но, как ты понимаешь, ему сейчас не до разбойников.

– Будь ты трижды проклят, Венцелин Гаст, – с ненавистью выдохнул фон Зальц, но его рука, сжимавшая меч, ослабла.

– Фон Рюстов, с твоего позволения, – поправил рыцаря Венцелин и, не прощаясь, покинул исходившего ругательствами Вальтера.

Хусейн Кахини уже знал о случившемся несчастье, а потому, наверное, отнесся к сетованиям фон Зальца с поразительным спокойствием:

– Если это не милая шутка твоего друга Гундомара, то грабителей мы найдем и очень скоро. Ибо продать такое количество золота и драгоценных камней непросто.

В отличие от почтенного Самвела, Вальтер фон Зальц в честности своего друга не усомнился. Гундомар был слишком глуп для такой изощренной подлости. Зато доверие рыцаря к даису исмаилитов сильно пошатнулось, хотя он и не стал заявлять об этом вслух. С таким негодяем как мэтр Жоффруа стоило держаться настороже.

Глава 8. Сделка.

Граф Раймунд Тулузский был глубоко разочарован поведением басилевса. Алексей Комнин вместо того, чтобы прибыть в Антиохию лично или хотя бы прислать в город одного из своих военачальников, отделался высокопарным посланием, слегка позабавившим благородного Боэмунда Тарентского, которого теперь все чаще называли графом Антиохийским. С огромным трудом Сен-Жиллю удалось уговорить вождей похода не принимать решение немедленно, а отправить к императору посланца, способного уговорить Алексея Комнина в необходимости более активного участия византийцев в святом деле. В качестве посланца граф Раймунд предложил Вермондуа. Благородный Гуго поломался для приличия, но потом все же дал согласие, отправиться в Константинополь. Граф Фландрский клятвенно заверил брата короля Филиппа, что интересы французских шевалье, оставленных Гуго на его попечение, не пострадают, как не пострадают и интересы самого Вермондуа. Последнее, по мнению Сен-Жилля, было лишним, ибо благородный Гуго, сохранявший свою законную долю в предстоящей добыче, чего доброго решит, что жизнь в Константинополе куда комфортнее убогого существования в лагере крестоносцев и не станет слишком уж докучать Алексею Комнину просьбами о помощи. Однако вслух Раймунд своего мнения высказывать не стал, дабы ненужными подозрениями не нажить врага в лице могущественного графа, чья помощь в будущем могла ему понадобиться. Вермондуа снарядил две галеры и с большой помпой отплыл в Константинополь, помахав на прощание рукой благородному Раймунду, провожавшего его в далекий и небезопасный путь. Что же касается Сен-Жилля, то, проводив посланца, он впал в тяжелую задумчивость, повлекшую за собой упадок сил. Осень уже вступала в свои права, навевая тоску не только на Раймунда, но и на все воинство Христово. После победы над атабеком Кербогой прошло уже четыре месяца, а крестоносцы так и продолжали пребывать в бездействии, словно цель, к которой они стремились всей душой, уже была достигнута. Шевалье Аршамбо де Монбар вскольз заметил, что так долго продолжаться не может. Ряды крестоносцев продолжали расти за счет многочисленных паломников, пребывающих со всех концов Европы. Среди них были как воины, так и мирные обыватели, еще не успевшие познать всю прелесть походной жизни, а потому наивно полагавшие, что иерусалимские стены сами рухнут к их ногам, стоит только воззвать к Богу. Волнения среди простолюдинов нарастало, и многие бароны все более проникались общим недовольством и требовали от вождей продолжения похода.

– Болдуин стал графом Эдесским после смерти своего названного отца князя Тороса, – сообщил благородный Аршамбо графу Сен-Жиллю, сидевшему в кресле у камина нахохленным сычом.

– А разве князь умер? – удивился шевалье де Сент-Омер, скучавший у окна.

– Ему помогли, – криво улыбнулся Аршамбо. – Конечно, Болдуин покарал заговорщиков, погубивших несчастного Тороса. Он отобрал у вельмож, заподозренных в измене, все имущество и изгнал их из города.

– А я считал Болдуина глупым мальчишкой, – расстроился благородный Готфрид.

– Этот мальчишка завладел одним из самых богатых городов Востока, не пролив, по сути, ни капли крови, – вздохнул Монбар. – Много ты знаешь, шевалье, умудренных жизнью мужей, которые добились такого же успеха? Конечно, Болдуину помогли разумные люди, но ведь советчиков еще нужно найти, чтобы в нужный момент воспользоваться их услугами. Слов нет, Сирия богатая земля, но, если верить моему другу почтенному Самвелу, долина Аккры никак не хуже. И Триполи ничем не уступит Антиохии.

Шевалье де Монбар рвался в Иерусалим – то ли накопил слишком много грехов за свою сорокалетнюю жизнь, то ли жаждал добычи и славы. Разговор, подобный этому он заводил не в первый раз, но обычно Сен-Жилль пропускал его слова мимо ушей. Быть может впервые в жизни Раймунд почувствовал груз прожитых лет. В отличие от Монбара он был богат. И спор с Боэмундом он вел не столько о городе и землях, сколько о первенстве. Уступи он графу Тарентскому Антиохию, и слава победителя достанется хитрому нурману. Вся Европа будет захлебываться в восторге при одном только упоминании имени Боэмунда Антиохийского, освободившего восточных христиан от сарацинского ига, а о Раймунде Тулузском не вспомнит никто. И если его забудут на земле, то вспомнят ли на небе – вот в чем вопрос?

– Передай баронам, благородный Готфрид, что граф Тулузский согласен признать Боэмунда Тарентского временным правителем Антиохии, но только на одном условии: граф должен участвовать в походе на Иерусалим.

Сент-Омер и Монбар переглянулись. Похоже, Сен-Жилль все-таки высидел самое важное в своей жизни решение. Он вроде бы уступал завоеванный город Боэмунду, но в то же время вынуждал последнего либо отправиться в поход, оставив Антиохию на попечение вассалов, либо стать отступником в глазах всего христианского мира. Ход был хитрым, и позволял благородному Раймунду не только сохранить лицо, но и вновь предъявить претензии на богатый город, если к тому возникнет крайняя необходимость.

– Это мудрое и благородное решение, – высказал, наконец, свое мнение шевалье де Сент-Омер. – И да поможет нам Бог встретиться в Иерусалиме.

Город Маарат ан Нуат сильно уступал Антиохии как размерами, так и высотой стен. Однако оставить его за спиной крестоносцы не могли, ибо в городе засел довольно многочисленный сельджукский гарнизон, едва ли не последний на их пути к Иерусалиму. Далее воинам Христа могли противостоять только арабские эмиры, ненавидевшие сельджуков, но не желающие кланяться Фатимидам. По мнению почтенного Самвела, которое он не стал скрывать от графа Сен-Жилля, с эмирами Ливии можно было договориться. Дабы не лить понапрасну кровь и не подвергать свои города разорению, сунниты охотно пропустят через свои земли крестоносцев и даже снабдят их всем необходимым. И, судя по всему, армянин не лгал. Во всяком случае, не прошло и трех дней после начала осады, как к графу Раймунду, возглавлявшему передовой отряд крестоносцев, явились посланцы правителя Триполи с предложением о сотрудничестве. Сен-Жилль предложение отклонил, но дал понять арабам, что переговоры могут быть успешными в случае лояльного отношения эмиров к крестоносцам. Это была разумная политика, и Хусейн Кахини ее одобрил, вызвав на лице Вальтера фон Зальца кривую ухмылку. Отношения между рыцарем и даисом сильно испортились после несчастья приключившегося с золотым обозом в окрестностях Эдессы. Вальтер и Хусейн подозревали друг друга в коварстве и вели между собой нескончаемые споры по поводу исчезнувшего богатства. Впрочем, в этот раз спора не получилось, фон Зальц лишь проводил глазами покидающего шатер Ролана де Бове и процедил сквозь зубы:

– Я бы на твоем месте не доверял этому щенку.

– Почему? – удивился Кахини. – В отличие от тебя, благородный Вальтер, он меня ни разу не подвел.

– Ты опять намекаешь на обоз! – взъярился фон Зальц. – Мы же договорились, оставить эту тему.

– Я о Венцелине, – мягко возразил Хусейн. – Это ведь ты, Вальтер, должен был его устранить, но не выполнил обещания. А теперь ты подозреваешь в измене человека, который сделал именно то, что от него требовалось. Он убил князя Тороса, когда тот попытался бежать из цитадели. Если бы не Ролан, то наш замысел провалился бы с треском, а благородный Болдуин посчитал бы тебя, Вальтер, болтуном и пустобрехом. Или граф Эдесский не заплатил тебе за труды?

– Заплатил, – буркнул фон Зальц. – Стал бы я за него даром ноги бить.

– Так в чем же дело, благородный Вальтер? – пожал плечами Кахини. – Чем ты недоволен? Конечно, мы упустили золото князя Тороса, зато у нас появилась возможность с лихвой покрыть убытки здесь, под стенами города Маарата.

Фон Зальц с интересом покосился на почтенного Самвела. Похоже, у мэтра Жоффруа возник новый замысел, обещающий расторопному даису большой прибыток. Со стороны благородного Вальтера было бы большой глупостью именно сейчас отказаться от сотрудничества с этим хитрым, коварным и очень осведомленным человеком. Тем не менее, он счел нужным спросить:

– А зачем тебе столько золота, Хусейн?

Едва ли не в первый раз за время знакомства с самоуверенным исмаилитом фон Зальц увидел удивление на его лице. Похоже, Кахини не ожидал услышать столь глупый вопрос из уст рыцаря.

– Золото – это власть, Вальтер, гораздо более надежная, чем титулы, которыми вы франки так любите себя украшать.

– Титул – это, прежде всего, земля, – покачал головой фон Зальц. – Земля, рождающая богатства, которыми ты так жаждешь обладать, Хусейн.

– А кто спорит? – пожал плечами Кахини. – Но для того, чтобы взять это богатство, вовсе не обязательно быть владельцем угодий. Процент всегда дает власть, но власть далеко не всегда приносит прибыль.

– По-твоему, я должен отложить в сторону меч и заняться ростовщичеством? – насмешливо спросил фон Зальц.

– А почему бы нет, Вальтер?

– Христианину запрещено давать деньги в рост.

– И это говорит человек, не уклонившийся от встречи с Сатаной!

– Все мы грешники, – пожал плечами фон Зальц.

– Тогда почему грех ростовщичества кажется тебе столь ужасным? – спросил Кахини.

– Меня не поймут, Хусейн, ни ближние, ни дальние. Давать деньги в долг разрешено только иудеям.

– Хотел бы я знать, какой мудрый христианский пастырь сделал такой щедрый подарок сынам Израиля, – засмеялся Кахини. – А главное – сколько они ему за это заплатили. Мой тебе совет, Вальтер, найди подходящего иудея, накинь ему петлю на шею и заставь таскать каштаны из огня. На меня работает много людей и на Западе, и здесь, на Востоке.

– Неужели ими и тобой движет только корысть?

– Разумеется, нет, – даже обиделся на прямолинейного рыцаря Кахини. – Все мы хотим обрести Царство Божье, Небесный Иерусалим. И христиане, и мусульмане схожи в своих устремлениях.

– У тебя есть конкурент, Хусейн, – церковь, – напомнил фон Зальц.

– Это правда, – не стал спорить Кахини. – Но кроме главного пути, есть еще и обходные тропы. Ты это знаешь не хуже меня, Вальтер. И я один из тех, кто может указать одну из этих троп.

– Неужели ты не веришь в Бога? – искренне удивился фон Зальц.

– Я верю в Великий Разум, Вальтер, боле того, считаю себя частью этой воистину Вселенской Силы. Все, что есть во мне, есть и в Боге, а все, что есть в Боге, есть и во мне. И Добро, и Зло.

– А ты не сумасшедший? – насторожился рыцарь.

– Нет, Вальтер, – засмеялся Кахини. – Хватит и того, что я еретик.

Пораскинув умом, фон Зальц пришел к выводу, что даис человек опасный. Опасный, впрочем, не столько для самого Вальтера, сколько для церкви и владетельных вельмож. Ибо главной его целью является разрушение основ того мира, в котором нам всем приходится существовать. Но самоуверенному Кахини и этого, оказывается, мало, и он в своем самомнении доходит до того, что вмешивается в дела Неба, пытаясь убедить Всевышнего, что его нет. Рано или поздно, Хусейн свернет себе шею, но пусть это случится тогда, когда фон Зальц закончит с даисом все свои земные дела.

– Ты не сдержал слово, Хусейн, – вздохнул Вальтер. – Не думаю, что император Генрих спустит тебе этот обман, пусть и невольный.

– Подходящую женщину можно найти и в Европе, – заверил рыцаря Кахини. – А вот без ока Соломона мистерия теряет всякий смысл. К сожалению, мы не знаем, под чьим именем прячется ведун. Зато мы знаем в лицо охотника, который идет по его следу. Рано или поздно пути охотника и жертвы сойдутся и вот тогда…

– И тогда ты получишь камень, который тебе, конечно, нужнее, чем императору Генриху, – закончил за даиса Вальтер.

– Мне действительно нужен этот камень, – не стал спорить Кахини, – но я вовсе не собираюсь ссориться с твоим сюзереном, Вальтер. Смею тебя уверить, в магии я искушен ничуть не меньше, чем твой ведун.

– Мне почему-то кажется, Хусейн, что ты склоняешь меня к предательству, – оскалился фон Зальц.

– Ты всего лишь рыцарь, Вальтер, – вздохнул Кахини, – а я хочу, чтобы ты стал бароном или графом, и не здесь, в Палестине, а там, в Европе.

– Твоя доброта, Хусейн, не знает пределов, – заржал жеребцом фон Зальц, впрочем, глаза его при этом смотрели на искусителя серьезно и зло.

– При чем здесь доброта?! – искренне удивился Кахини. – Ты разумный человек, Вальтер, с тобой можно договориться. Твое возвышение пойдет мне на пользу. Я хлопочу не столько за тебя, сколько за себя.

– А вот в это я верю, Хусейн, – оборвал смех рыцарь. – Но я не нуждаюсь в твоей заботе.

– Неужели ты глупее Лузарша, фон Зальц? – криво усмехнулся Кахини. – Не ожидал.

– При чем тут Лузарш?

– Лузарш возвысился только потому, что за его спиной стоит сила, невидимая глазу, но оттого не менее могущественная.

– Хочешь сказать, что благородный Глеб заключил сделку с дьяволом? – не поверил фон Зальц.

– Не с дьяволом, а с жрецами Арконы, – возразил ему Кахини. – Как видишь, барон де Руси не побоялся пойти на сговор с язычниками, которые помогли ему прибрать к рукам земли и замки на зависть многим благочестивым паломникам.

– Ты считаешь, что Венцелин фон Рюстов действует не один?

– Я рад, Вальтер, что ты наконец-то понял, с чем тебе пришлось столкнуться, – кивнул Хусейн. – Без моей помощи эти люди, я имею в виду жрецов Арконы, устранят и ведуна-предателя, каким бы хитрым и изворотливым он ни был, а заодно и тебя, поскольку им хорошо известно, зачем ты рвешься в Иерусалим и чьи интересы представляешь на Востоке.

– Зачем же ты приказал нам с Гундомаром убить Венцелина в Эдессе, если собирался выйти с его помощью на ведуна?

– Испугался, – ответил с подкупающей искренностью Кахини. – Я ведь живой человек, Вальтер. А с Гастами у меня давние счеты. Была, правда, еще одна причина, в которой мне неловко признаваться. Мне показалось, что я раскрыл ведуна.

– Уж не меня ли ты заподозрил? – нахмурился фон Зальц.

– Не тебя – Гундомара, – вздохнул Хусейн.

– Но ведь он глупец!

– Глупость – идеальная маска для человека, скрывающего свою истинную суть. Ты лучше объясни мне, Вальтер, зачем ты притащил этого человека на Восток? И что я должен был подумать, глядя на этого посланца Генриха? Он ходит за тобой словно тень. Но если спросить у людей, видели они благородного Гундомара, никто даже не вспомнит, что он здесь только что был. Зато все очень хорошо помнят, о чем они спорили с рыцарем фон Зальцем.

– Гундомар мой старый друг. Мы были пажами у Генриха. Потом оруженосцами. Нас посвятили в рыцари в один день. Я просто привык к нему, Хусейн. И очень огорчусь, если его вдруг не станет.

– Даже самый изощренный ум порой не может постичь тайну человеческих привязанностей, и мы часто ищем глубокий расчет там, где ничего нет кроме обычного человеческого чувства.

– А когда ты понял, что ошибся?

– Ведун не мог потерять обоз с золотом, – вздохнул Кахини. – Для этого у него хватило бы ума. Кроме того, охотник не выпустил бы из рук свою жертву.

– А с чего ты взял, что нас ограбил Венцелин?

– Мне сказал об этом Ролан. Он сопровождал обоз в замок Ульбаш.

– И что еще сказал тебе твой верный федави? – ехидно спросил фон Зальц.

– Венцелин поклялся меня убить, а такие люди не бросают слов на ветер.

– Ты собираешься бежать?

– Да, – кивнул Кахини. – Но не раньше, чем выясню имя ведуна. Он где-то поблизости, Вальтер, я это чувствую. Среди моих и твоих знакомых. Это человек знает, что за ним ведется охота. Он просто жаждет попасть в Иерусалим. Его бесит любая задержка, ибо она грозит ему разоблачением. Пока ведун не ошибся ни разу, но это вовсе не означает, что он не ошибется никогда.

– И каким образом ты собираешься его разоблачить?

– Я расскажу тебе, Вальтер. Мне потребуется твоя помощь.

Благородный Раймунд не торопился. Во-первых, он ждал, когда к его провансальцам подтянутся лотарингцы Готфрида Бульонского и нормандцы Роберта Короткие Штаны. Во-вторых, он надеялся, что сельджуки, утомленные бесцельным сидением за стенами, сами заговорят о сдаче. И в-третьих, он очень рассчитывал, что мирные обыватели Маарт ан Нуата, а здесь в основном проживали арабы, рано или поздно вступят с ним в переговоры либо с согласия турок, либо втайне от них. Сен-Жилль уже достаточно времени провел на Востоке, чтобы постичь если не все, то многие противоречия, раздирающие эти благословенные земли. Арабы не любили сельджуков, и это еще мягко сказано, но не мирили они и меж собой. Суннитский Багдад противостоял шиитскому Каиру. И далеко не всегда ненависть к франкам пересиливала эту вековую вражду. Кроме того, власть халифов была скорее духовной, чем светской, что очень напоминало ситуацию, сложившуюся в Европе. Где положение папы Урбана было весьма сходным с положением багдадского халифа, а император Генрих выступал почти как родной брат султана. Что же касается местных эмиров, как сельджукских, так и арабских, то вели они себя ничуть не лучше, чем европейские бароны. Возможно, Раймунд и дальше продолжил проводить вполне уместные параллели между жизнью на Западе и на Востоке, но Монбар и Сент-Омер поняли своего сюзерена и так.

– Нормандцы и лотарингцы уже подошли к стенам города, – доложил графу Аршамбо. – Благородный Боэмунд пока что прислал только своего вассала, барона де Руси во главе трехтысячного отряда, но обещал скоро быть сам.

Сен-Жилль поморщился:

– Обойдемся без Боэмунда.

– Армянин Самвел утверждает, что ему удалось установить связь с жителями города. Вроде бы они готовы сдать Маарат, но очень опасаются за свои жизни и имущество, – поведал графу шевалье де Сент-Омер.

Сен-Жилль кивнул, подтверждая тем самым, что опасения богатых арабов далеко не беспочвенны. Если город будет взят штурмом, то обывателям рассчитывать на милосердие победителей не придется.

– А если они откроют нам ворота? – спросил Сент-Омер.

– Боюсь, что и в этом случае им не поздоровится, – опередил задумавшегося графа Монбар.

Сен-Жилль в ответ на вопросительный взгляд Готфрида только руками развел. Аршамбо был прав. Даже если Раймунду удастся удержать от грабежей своих провансальцев, то что он скажет французам, фламандцам, нормандцам, лотарингцам, которые жаждут добычи, как охотничьи собаки мяса. Попробуй не бросить им кость – сожрут с потрохами. Граф Тулузский слишком много времени провел среди благочестивых освободителей Гроба Господня, чтобы питать иллюзии на их счет.

– Есть один выход, – негромко произнес Монбар. – Недалеко от Северных ворот расположен дворец местного вельможи. Довольно крепкий, хотя и невзрачный на вид. Во всяком случае, арабы вполне способны отбиться от случайных наскоков до нашего подхода. Половину имущества они готовы отдать тебе, благородный Раймунд, в обмен на покровительство. Самвел утверждает, что это очень большие деньги.

– Рассчитывает на свою долю, – криво усмехнулся Раймунд.

– Конечно, – не стал спорить Монбар. – Но, понимая свое положение, он готов удовлетвориться десятой частью добычи.

– Наглец, этот твой Самвел, – процедил сквозь зубы Сент-Омер.

– Речь идет о ста тысячах марок, по меньшей мере, – пожал плечами Аршамбо. – И чем, скажи на милость, дорогой Готфрид, мой армянин хуже твоего нурмана, прибравшего к рукам цветущую провинцию.

– С Боэмундом я делиться не стану, – нахмурился Раймунд. – Речь идет о других вождях похода.

– Можно подумать, что они с нами делятся, – возмутился Аршамбо. – Ты захватил дом, значит и все имущество в этом доме твое, благородный Раймунд. Так заведено еще с Антиохии. Причем тут герцог Нормандский, не говоря уже про Готфрида Бульонского? Разве лотарингцы поделились с провансальцами богатствами Эдессы? Ты ущемляешь права своих вассалов, благородный Раймунд.

– Но ведь мы идем на сговор с арабами в ущерб другим! – рассердился Сен-Жилль.

– Мы сговариваемся не с арабами, а с почтенным Самвелом, – возразил графу шевалье де Монбар. – Не хватало еще, чтобы тебя, благородный Раймунд, заподозрили в тайных симпатиях к нашим врагам.

– Благородный Аршамбо прав, – мрачно изрек Сент-Омер. – Провансальцы стоят под стенами Маарата уже больше месяца. Все остальные только подошли. Этот город наш, и мы его никому не отдадим.

По правде говоря, благородный Раймунд придерживался мнения сходного с мнением своих верных вассалов, которым, похоже, надоело ходить в дураках. Обыватели Маарт ан Нута готовы были сдаться не крестоносцам вообще, а именно графу Тулузскому. Именно у него они просили защиту. Так с какой стати Сен-Жилль должен хлопотать о чужих интересах в ущерб интересам собственным. Тем более, когда речь идет о вещах второстепенных, не имеющих никакого отношения к делу, которому он посвятил всю свою жизнь.

– Пусть будет так, как сложилось, – изрек в заключение благородный Раймунд. – Каждый крестоносец владеет той добычей, которую он захватил. Я буду очень благодарен тебе, Готфрид, если ты напомнишь об этом обычае всем вождям. И выслушаешь их мнения на этот счет.

– Возражений не будет, – заверил сюзерена шевалье де Сент-Омер. – Каждый хлопочет о себе.

Благородный Боэмунд объявился у стен Маарт ан Нута, когда Сен-Жилль уже назначил время штурма. Граф Тарентский хоть и выразил удивление, что город собираются атаковать рано утром, а не ночью, но спорить с благородным Раймундом не стал. В конце концов, провансальцы уже больше месяца стучались в ворота Маарата, им, конечно, лучше знать, когда здесь происходит смена караула. И хотя слова Боэмунда вызвали усмешки на губах вождей похода, в целом совет прошел мирно, под диктовку мудрого Сен-Жилля. Раймунд расценил это как хороший знак и готов был отблагодарить баронов за миролюбие богатым городом, брошенным к их ногам.

Граф Тулузский рассчитывал на спокойную ночь и собирался хорошо выспаться, дабы утром предстать перед крестоносцами в сиянии славы. С Боэмунда Тарентского достаточно и того, что он присвоил себе лавры победителя над сельджуками Кербоги у стен Антиохии. Благородный Раймунд в возможность победы над атабеком Мосульским не верил, потому и остался в городе, охранять цитадель. Как позже выяснилось, он допустил ошибку, едва не ставшую для него роковой. После победы над Кербогой воины Христа поверили в счастливую звезду сына Роберта Гвискара. Именно с Боэмундом бароны, рыцари и простолюдины стали связывать свои надежды на благополучное завершение похода. Но жадный нурман не спешил эти надежды оправдывать. Собственное благополучие для него было куда важнее, чем освобождение Гроба Господня. Рано или поздно, иллюзии в отношении Боэмунда должны были рассеяться, но, к сожалению, крестоносцы теряли время, давая возможность Фатимидам собрать необходимые силы для обороны Иерусалима. Благородный Раймунд очень надеялся, что после взятия Маарата крестоносцы наконец прозреют и выберут свои предводителем единственного человека, который способен довести до победного конца дело, угодное Богу.

Разбудил Сен-Жилля шевалье де Сент-Омер. Причем сделал он это раньше оговоренного времени, когда до рассвета оставалось еще несколько часов. Раймунд с трудом открыл слипающиеся глаза и с удивлением уставился в перекошенное яростью лицо благородного Готфрида.

– Что случилось? – спросил граф.

– Нурманы Боэмунда Тарентского вышибли тараном ворота Маарата и ворвались в город.

Сен-Жилль был потрясен. Сен-Жилль не поверил своему преданному вассалу. Но, к сожалению, он не мог не поверить собственным глазам. Лагерь крестоносцев бурлил в ожидании новой победы. От света многочисленных факелов было светло как днем. Мимо потрясенного Раймунда пробежали лотарингцы с лестницами в руках. Похоже, герцог Бульонский спешил присоединиться к Боэмунду, дабы не остаться в дураках. Нормандцы Роберта Короткие Штаны уже были на стенах, и только провансальцы графа Тулузского продолжали метаться по лагерю в ожидании команды. К сожалению, эту команду некому было отдать – благородный Раймунд лишился дара речи. Из оцепенения Раймунда Тулузского вывел Аршамбо де Монбар, подбежавший к графу с обнаженным мечом в руке:

– Арабы открыли ворота города, как и обещали, однако нас опередили нурманы Боэмунда.

– Но ведь арабы должны были сделать это на рассвете! – взревел раненным зверем Сен-Жилль.

Аршамбо в ответ только руками развел. Положение складывалось критическое, но, по мнению шевалье де Сент-Омера, далеко не все еще было потеряно. Провансальцам следовало войти в город вслед за нурманами и оттеснить их от дворца, где засели богатые арабы. Благородный Раймунд сам возглавил решительную атаку по наведенному расторопным Боэмундом мосту. Правда, в воротах его опередил Аршамбо де Монбар с десятком спешенных рыцарей. Впрочем, никто провансальцам сопротивления не оказал. Не ожидавшие решительного штурма сельджуки либо уже покинули приворотную башню, либо полегли там под ударами крестоносцев. Но на стенах еще дрались. Шум доносился и из центра города, где, по слухам, была расположена цитадель. Надо полагать, Боэмунд бросил своих людей именно туда, дабы не дать местному беку опомниться и удержать последний оплот обороны города Маарата. Увы, надежды благородного Раймунда не сбылись. Дворец, где богатые арабы надеялись обрести безопасный приют, был взят нурманами с бою и разграблен до нитки раньше, чем провансальцы сумели до него добежать. Расторопности Боэмунда можно было только позавидовать. Нурманы в щепки разнесли входные двери, вышибли окна и проложили кровавый путь к спрятанным сокровищам по телам несчастных арабов, не делая различий между мужчинами и женщинами, стариками и детьми. Подобной жестокости Сен-Жиллю видеть еще не доводилось. Равным образом и такого количества трупов, которыми были буквально забиты все помещения дворца. Возможно впервые в жизни Раймунду, много чего повидавшему и участвовавшему во многих стычках и битвах, стало дурно от вида окровавленных тел. Возможно, арабы, обнадеженные графом Тулузским, действительно пытались оказать сопротивление, но даже и в этом случае жестокости нурманов не находилось оправдания.

Город Маарат ан Нут был взят практически за один день. К вечеру пала цитадель. Оборонявшие ее сельджуки сдались на милость Боэмунда без всяких условий. В городе начались грабежи, но особого рвения крестоносцы в этом привычном для себя деле не проявляли. Среди рыцарей и простолюдинов прошел слух, что один из вождей похода принял от арабов богатые дары и помог им вывезти все ценности за стены города. Одни при этом кивали на Сен-Жилля, другие на Боэмунда Тарентского. Недовольство, охватившее многих участников похода, не оставило равнодушными их вождей. Роберт Фландрский потребовал объяснений прежде всего от благородного Боэмунда, который уже успел не только нагрузить десятки подвод награбленным добром, но и спровадить их из города под усиленной охраной своих сержантов. Граф Таренский отнюдь не собирался скрывать от благородных сподвижников масштабы выпавшей на его долю удачи. Однако не рискнул определить стоимость взятого в одном из дворцов имущества, сославшись на слабое разумение в торговых делах.

– А кому принадлежал этот дворец? – спросил насупленный герцог Бульонский.

– Важно не то, кому дворец принадлежал раньше, – ласково улыбнулся соратнику Боэмунд, – важно то, кому он принадлежит сейчас.

– И кому же? – уточнил существенное Роберт Нормандский.

– Мне, – ухмыльнулся нурман. – Его первыми захватили мои люди и, согласно договору, заключенному нами с подачи благородного Раймунда Тулузского накануне штурма, я вправе распорядиться имуществом, захваченным в этом дворце. Я всегда свято соблюдаю обязательства, взятые на себя. Здесь, в цитадели, мои люди не изъяли ни единой медной монеты, ибо казна бека принадлежит всем.

Увы, эта казна была практически пуста. То ли местный бек был бессребреником, то ли успел вывезти накопленные богатства, но так или иначе в цитадели Маарата поживиться оказалось практически нечем, что со скорбью и констатировали бароны и графы, собравшиеся на совет. Они же вынуждены были признать правоту Боэмунда Тарентского, действовавшего в точном соответствии с договором, заключенным всего-то день тому назад. Взоры всех присутствующих на совете благородных мужей обратились на Раймунда Тулузского, не проронившего пока ни единого слова. У вождей похода хватило ума, чтобы разобраться в возникшей ситуации. Во всяком случае, многие догадались о причине странного поведения жителей Маарат ан Нута, собравших все сокровища в одном, ни чем не примечательном дворце. Это был выкуп, предназначенный одному, пусть и самому уважаемому среди крестоносцев человеку. И этим человеком не мог быть Боэмунд Тарентский, появившийся у стен города накануне, им мог быть только Раймунд Тулузский, простоявший у Маарата много дней. К сожалению, у красноречивого Сен-Жилля не нашлось ответа на вопрос, так, впрочем, и не озвученный вождями. Провансалец молча поднялся и покинул совет, где ему прежде принадлежало первое слово, а вслед за ним потянулись другие вожди, переглядываясь и сокрушенно разводя руками.

Хусейн Кахини не пошел в город вслед за крестоносцами, возвращения фон Зальца он дождался в своем шатре. Вальтер залпом осушил кубок, поднесенный слугой, и тяжело опустился на скамью. Одежда и кольчуга крестоносца были забрызганы чужой кровью, но он этого не замечал.

– Если судить по твоему виду, благородный Вальтер, то тебя ударили палицей по голове, – заметил с усмешкой Кахини.

– Боэмунд захватил сокровища, собранные арабами для выкупа, – выдохнул наконец фон Зальц. – Ты оказался прав, Хусейн, ведун действительно проявил себя.

– Имя? – холодно осведомился Кахини.

– Аршамбо де Монбар. Именно он сегодня ночью навестил Боэмунда.

– Да, – задумчиво покачал головой даис. – Я успел присмотреться к благородному Аршамбо – этот человек способен на многое.

– И что будет теперь? – спросил фон Зальц.

– Ведун не оставил Раймунду Тулузскому выбора. Дабы окончательно не пасть в глазах крестоносцев, тот просто вынужден будет возглавить поход на Иерусалим. Думаю, город будет взят в течение ближайших месяцев. Готовься, благородный Вальтер, для нас с тобой наступают горячие деньки.

Глава 9. Осада Иерусалима.

Почтенный Саббах, наместник халифа аль-Мустали в Палестине, пребывал далеко не в лучшем состоянии духа. Крестоносцы шли на Иерусалим двумя колонами. Первая, возглавляемая Раймундом Тулузским, двигалась мимо гор Нусаири, вторая под водительством Готфрида Бульонского и Роберта Фландрского – вдоль побережья. Самым скверным для Саббаха было то, что ни один из эмиров, управлявших крупными городами, даже не пытался их задержать. Наоборот – арабские правители Триполи, Бейрута, Сайды, Тира наперебой слали к франкам своих послов, предлагая им деньги, продовольствие, коней и даже оружие. Каждый из эмиров старался побыстрее избавиться от не прошеных гостей и готов был выплатить любую сумму денег, только бы сохранить свой город в неприкосновенности. С крестоносцами сотрудничали не только сунниты, но и шииты. Почтенный Саббах, скрепя сердце, вынужден был это признать. При этом он так взглянул на Хусейна Кахини, сидевшего у столика, на редкость изящной работы, словно именно даис был повинен в предательстве арабских эмиров.

– По моим сведениям крестоносцы уже взяли Вифлеем и подошли к Яффе, – скромно потупился Хусейн, дабы не выдать торжествующего блеска в глазах. Кахини Саббаху не сочувствовал, в конце концов, наместник сам был во всем виноват. Ему следовало бы сосредоточить свои войска у Триполи или Бейрута, дабы не дать возможности крестоносцам проникнуть на Иудейское плато, а он оставил эмиров без поддержки, надеясь, что те в одиночку бросят вызов многотысячной армии франков и тем самым задержат их продвижение к Иерусалиму. Увы, среди правителей городов не нашлось ни героев, ни самоубийц, и Саббаху придется теперь отвечать за свою осторожность, чтобы не сказать трусость перед всесильным визирем аль-Афдалем.

– Нам нужно продержаться две-три недели, – прошипел Саббах севшим от бешенства голосом.

– И что будет потом? – насторожился Кахини.

– Визирь аль-Афдаль уже выступил из Каира во главе стотысячной армии. Не пройдет и месяца как Аллах дарует нам победу над неверными. И вот тогда мы спросим со всех, кто дрогнул сердцем в страшный для всех мусульман час. Я очень надеюсь, Хусейн, что ты найдешь нужные слова, чтобы оправдаться перед халифом.

– Я сделал все, что в человеческих силах, почтенный Саббах, – пожал плечами Кахини. – Мне ничего другого не остается, как умереть во славу Аллаха, защищая святой для нас город.

Саббах был исмаилитом высокого ранга посвящения, но некоторые тайны учения доступны только избранным, среди коих Хусейн Кахини занимает почетное место. А этот худой и желчный человек, мечущийся по огромному залу, словно отощавший лев в клетке, опасен разве что своей близостью к визирю аль-Афдалю. Конечно, Кахини жаль терять земной Иерусалим, но сейчас у даиса совсем другие заботы, о которых напуганному наместнику знать не обязательно.

– Аллах не допустит поругания наших святынь, – склонился Хусейн в поклоне. – Можешь рассчитывать на мою преданность, почтенный Саббах.

У мечети Аль-Акса даиса ждали. Облаченный в черный плащ человек отделился от стены и шагнул навстречу Кахини, заставив того вздрогнуть и оглянуться. Улица выглядела пустынной в эту ночную пору, но успокаиваться Хусейну в любом случае не следовало. Наместник, почти не скрывавший своего недоверия к Кахини, вполне мог направить соглядатая по его следу. И дело здесь было не столько в Хусейне, сколько в Гассане. Визирь аль-Афдаль, бывший одновременно и главой исмаилитов, подозревал, что Гассан ибн Сулейман презрел законы, заповеданные верным сынам Аллаха правоверным Абдаллахом сыном Маймуна почти две сотни лет тому назад. Но, пожалуй, никто, за исключением разве что Кахини не знал, насколько обоснованы эти подозрения. Гассан ибн Сулейман уже объявил себя шейхом, к большому неудовольствию многих своих учителей, но его истинные цели были покрыты мраком.

– Бузург-Умид ждет тебя почтенный Хусейн, – негромко произнес посланец и начертил в воздухе условный знак.

– Веди, – коротко бросил Кахини и вновь оглянулся. Что там ни говори, а ночные прогулки по Иерусалиму, да еще в нынешнее смутное время, таят в себе немало неприятных сюрпризов. Но, к счастью для Хусейна в городе не нашлось мерзавцев, способных нанести удар правоверному у священных стен мечети Аль-Акса.

Проводник, тем не менее, повел даиса к соседнему, ничем неприметному зданию, прячущемуся в тени величественного сооружения, возведенного, по слухам, еще во времена царя Соломона. Кажется, здесь была лавка, торгующая реликвиями, близкими сердцу каждого истинного мусульманина. Паломники частенько посещали Иерусалим, и едва ли не каждый из них жаждал сохранить вещественное доказательство своего благочестия.

Бузург-Умид был даисом Палестины и преданнейшим учеником шейха Гассана. По слухам, еще не так давно он был одним из самых жестоких и удачливых федави исмаилитов, но сумел не только сохранить голову, но и найти верный путь к возвышению. Он был моложе Кахини на десять лет, а потому счел нужным первым выразить свое почтение гостю.

– Я рад приветствовать тебя даис Сирии на земле, вверенной мне Аллахом и шейхом Гассаном.

О главе исмаилитов, шейхе и визире аль-Афдале даис Палестины даже не упомянул, а Кахини не счел нужным его поправлять. Бузург-Умид был персом, что, скорее всего, помешало бы ему возвыситься при дворе халифа Каира, несмотря на бесспорные заслуги перед Фатимидами, врожденный ум и обширные знания. Шейх Гассан в этом смысле был куда терпимее визиря аль-Афдаля и охотно привечал и персов, и сельджуков, и сирийцев.

– Ты получил мое письмо, почтенный Бузург-Умид? – спросил Кахини, присаживаясь в предложенное кресло.

– Получил, – кивнул даис Палестины. – И даже предпринял некоторые меры, чтобы облегчить тебе путь к цели. А ты уверен, что потайной ход в мечеть находится именно в этом доме.

– Уверен, – сухо отозвался Кахини. – Я благодарен тебе, даис, за поддержку словом и делом.

– Я счастлив, что могу оказать тебе эту услугу, почтенный Хусейн, ибо цель у нас с тобой одна – служение Аллаху и шейху Гассану.

Перед Кахини стояла очень трудная задача, угодить сразу двум могущественным людям, каждый из которых мог стереть его в порошок. Он не мог огорчить шейха Гассана и не собирался ссориться с императором Генрихом. С ведуном, рвущимся к оку Соломона, следовало договориться, но это проще сделать с позиции силы. Что же касается охотника, то его следовало устранить здесь в мечети Аль-Аксы, когда камень будет в руках у Кахини. А до этого шевалье де Монбар должен постоянно чувствовать дыхание убийцы на своем затылке.

– Мне нужны люди, почтенный Бузург-Умид.

– Тысяча, пятьсот, двести?

– Пожалуй, хватит и двадцати, – усмехнулся Кахини, – но это должны быть хорошо обученные люди, способные сдержать удары закованных в железо франков.

– Хвала Аллаху, почтенный Хусейн, – воздел руки к потолку даис Палестины. – На Востоке еще не перевелись искусные бойцы.

Крестоносцы при виде стен Иерусалима, проступивших из утренней дымки, пришли в неописуемый восторг. Три долгих года они шли к этому городу по трупам врагов Христа, страдая от голода, жары и жажды. И вот теперь Бог решил их вознаградить за перенесенные страдания еще одной, самой громкой победой. Попытки вождей удержать впавших в экстаз людей от немедленного штурма, не увенчались успехом. Первыми на приступ пошли простолюдины, плохо вооруженные и имеющие смутное представление о воинском искусстве. Следом на стены ринулись рыцари и сержанты. Барон Глеб де Руси сорвал голос, пытаясь остановить безумцев. Он бросился за поддержкой к благородному Танкреду, но тот лишь развел руками, признаваясь в собственном бессилии. Этот спонтанный натиск был обречен на неудачу, но у Глеба не повернулся язык, чтобы обругать людей, рвущихся на небо. Египетский гарнизон, защищавший Иерусалим, насчитывал десять тысяч человек, к нему присоединились тысячи вооруженных горожан, крестоносцы если и превосходили числом осажденных, то очень незначительно. Штурм арабы отразили без больших усилий и с большим уроном для франков. Ров, окружающий огромный город, был засыпан телами тех, кто стремился в Царство Небесное и нашел туда самую короткую дорогу. Религиозный экстаз закончился сначала отрезвлением, а потом и упадком духа. По лагерю пополз слух, что Господь отвернулся от крестоносцев и отказал им в помощи по освобождению гроба собственного сына.

– Бог не помогает безумцам! – рассердился на Готфрида де Сент-Омера граф Тулузский. – Прикажи людям разбить лагерь. Работа их успокоит.

Свои шатры провансальцы раскинули на холме. Между лагерем и городом находилась узкая Рефраимская долина и обширный пруд. Позиция была крайне неудобной, а потому Сен-Жилль приказал перебросить часть людей на гору Сион, расположенной к югу от города. Нурманы Танкреда встали севернее провансальцев, напротив Вифлеемских ворот. Готфрид Бульонский, Роберт Нормандский и Роберт Фландрский обложили стену в районе Дамасских и Иродовых ворот. На востоке Иерусалим окружали овраги, которые не позволяли крестоносцам приблизиться к городу с этой стороны. Более всего благородного Раймунда огорчала скудная растительность. Кроме смоковниц и масленичных деревьев в округе ничего не росло. Да и вообще окрестности Иерусалима удивляли пустынностью и даже мертвенностью ландшафта.

– Здесь умер Господь, – напомнил графу шевалье де Сент-Омер.

– Понимаю, – грустно кивнул Сен-Жилль. – Но из чего мы будем строить осадные орудия?

Вскоре на крестоносцев обрушилась еще одна беда. Вдруг выяснилось, что все источники вокруг города отравлены, и для того, чтобы напоить десятки тысяч людей, воду придется возить чуть ли не от Вифании и Вифлеема. К счастью, туркополы борона де Руси, во главе с сенешалом Алдаром обнаружили сосновые и кедровые леса в окрестностях Наплуса. В лагере крестоносцев были собраны все имеющиеся верблюды, и с их помощью началась доставка под стены Иерусалима столь необходимой древесины. А вошедшая в порт Яффы генуэзская эскадра привезла не только мастеров, но и все необходимые для сооружения осадных машин инструменты. Благородный Раймунд вздохнул с облегчением и лично возглавил строительство огромной деревянной башни. Башню строили в три яруса. Первый ярус предназначался для рабочих, которые должны были толкать ее к стене. Второй и третий – для рыцарей и сержантов, которым предстояло штурмовать стены. На самой вершине башни имелся подъемный мост, по которому можно было перебраться на стену. Граф Тулузский проверил все без исключения катапульты и тараны, сооруженные прибывшими мастерами при непосредственном участии рыцарей, но особое внимание уделил, конечно, башне, ибо от ее устойчивости зависел успех предприятия. Всего было построено три осадных башни. Две других – для Танкреда и Готфрида Бульонского. Сен-Жилль был почти счастлив, что его недруг Боэмунд Тарентский не рискнул оставить Антиохию, следовательно не смог принять участия во взятии Иерусалима. И теперь у благородного Раймунда практически не было соперников. Наверное, именно поэтому он пропустил мимо ушей слова шевалье де Монбара, настоятельно советовавшего разместить в башне самых отчаянных рубак, способных смести арабов с иерусалимских стен одним ударом. Граф Тулузский не решился обидеть рыцарей, прошедших с боями от Константинополя до Иерусалима, а потому и приказал разрешить споры жребием. Примеру Сен-Жилля последовали герцог Бульонский и Танкред.

Барон де Руси, пользуясь попустительством благородного Танкреда, сумел поучаствовать во всех трех жеребьевках, но, к сожалению, удача в этот день отвернулась от Глеба, и ему не удалось попасть ни на одну из башен. Попытка подкупа нескольких рыцарей тоже не удалась. Предложения хитроумного Лузарша были с негодованием отвергнуты, а сам он вынужден был отступить с позором, дабы не сердить людей, готовящихся к битве за веру. Венцелин разделял мнение барона де Руси по поводу неразумности действий вождей похода, однако пальцем не пошевелил, чтобы изменить свое незавидное положение. К рыцарю фон Рюстову удача была столь же неблагосклонна, как и к Глебу, но он отнесся к этому с завидным спокойствием.

– Не торопись умирать, Лузарш, – усмехнулся Венцелин. – У арабов в достатке горючей смеси, камней и храбрости, чтобы смести со стен отчаянных смельчаков и сжечь все наши осадные орудия. Надо отдать должное вождям, в этот раз они предусмотрели все, включая возможное поражение.

– Хочешь сказать, что они решили приберечь лучших бойцов для решающего штурма? – взъярился Глеб.

– И что здесь плохого, – пожал плечами Венцелин. – В конце концов, судьбу каждого из нас решал жребий. Кому-то выпала грядущая слава, а кому-то скорая смерть. Мы, между прочим, тоже не будем отсиживаться в обозе, и кто знает, может именно нам выпадет первыми ворваться в город.

Барону де Руси выделили Иродовы ворота, именно их он должен был вынести с помощью тарана, дабы ворваться в город, куда так стремилась его душа. Благородный Глеб не был фанатиком веры, но охвативший всех крестоносцев религиозный восторг не мог не подействовать на него опьяняюще. Он обещал виконтессе Адели де Менг войти в Иерусалим одним из первых, дабы заслужить прощение за ее и свои грехи. Виконтесса была беременна, и Глебу с трудом удалось уговорить ее остаться за стенами замка Ульбаш вместе с Эвелиной де Гранье и ее подрастающим прямо на глазах сыном. Охрану благородных дам Лузарш поручил Гвидо де Шамбли, глубоко обиженному таким выбором родного дяди. Однако в данном случае Глеб руководствовался одним простым принципом: благородный Гвидо был самым молодым, а следовательно, самым безгрешным среди рыцарей, окружающих барона де Руси, а потому ему рано было хлопотать об отпущении. Что же касается Царства Небесного, то шевалье де Шамбли еще успеет туда попасть. Княгиня Марьица не захотела остаться в замке Ульбаш и, сославшись на волю отца, присоединилась к Венцелину фон Рюстову и его сержантам. Все попытки Лузарша отговорить благородную даму от участия в походе, закончились ничем. Что же касается язычника-руса, то он только пожимал плечами на упреки благородного Глеба. Впрочем, Марьица была далеко не единственной женщиной в лагере крестоносцев. Поклониться Гробу Господню стремились и благородные дамы, и простолюдинки. Дорога от Константинополя до Иерусалима была устлана не только мужскими, но и женскими телами. Лузаршу за время похода довелось видеть женщин не только умирающих, но и рожающих на обочинах дорог. И те из них, что дошли до Иерусалима, перенесли столько лишений, что их хватило бы на десяток жизней. Иные из женщин умели обращаться с оружием не хуже мужчин, хотя большинство достойно исполняли обязанности сиделок и поварих, кормя мужчин во время привалов и перевязывая их раны после кровопролитных битв.

– Готфрид Бульонский решил перетащить башню к другим воротам, расположенным как раз напротив мечети Аль-Аксы, – сообщил Глебу чем-то явно озабоченный Венцелин.

– Зачем?

– Это и я хотел бы знать, – задумчиво проговорил Гаст. – Ролан де Бове сказал мне, что сделал он это по совету Вальтера фон Зальца.

Бывший оруженосец Леона де Менга, сбежавшего из Антиохии больше года тому назад, по прежнему оставался в армии Готфрида Бульонского и сумел заслужить благосклонность герцога и расположение его баронов. Рыцарь де Бове был любезен, но молчалив, отважен, но без бахвальства, а о его умении владеть оружием в лагере лотарингцев уже складывали легенды.

– И ты поверил этому выкормышу Хусейна Кахини? – удивился Лузарш.

– У него есть основания мне помогать, – невесело усмехнулся Венцелин.

– Какие?

– Он мой родной брат, Глеб, и я очень надеюсь, что зов крови возьмет у него верх над выучкой.

Лузарш в этом не был уверен и не стал скрывать своих сомнений от Венцелина. Руслану едва исполнилось семь лет, когда он попал в руки исмаилитов. Пятнадцать лет эти изуверы готовили из него убийцу и, надо признать, не без успеха. Результат работы исламских шейхов Глеб видел год тому назад в замке Ульбаш. Федави Руслан расправился с пятью опытными сержантами Вальтера фон Зальца, не получив при этом ни единой царапины.

– Ты помнишь себя семилетним? – спросил Лузарш у Венцелина. – Помнишь людей, которые тебя окружали?

– Не очень, – поморщился Гаст.

– Ты ему чужой, Венцелин. Ты не носил его на руках, это не в твоем характере. Скорее всего, ты даже не обращал на него внимания, если вообще помнил, что у тебя есть младший брат.

– Мы действительно виделись не часто, – согласился Венцелин. – Но он меня узнал, и это говорит о многом.

– Узнать и полюбить – далеко не одно и то же, Гаст, – возразил Лузарш. – Руслан помог Торосу, но чем закончилась эта помощь, ты знаешь лучше меня. Князь был убит у ворот цитадели.

– Убийцы охотились на меня! – упрямо тряхнул кудрями Венцелин.

– Не уверен, – покачал головой Глеб. – Руслан мог подставить Тороса, он может подставить и тебя.

– И, тем не менее, я рискну, Лузарш, – вздохнул Гаст. – Я обещал отцу помочь Руслану, а там пусть нас рассудит Перун.

– Руслан служит Аллаху, а не Перуну, – покачал головой Лузарш. – Я помолюсь Создателю за тебя.

– Молись, благородный Глеб, хуже не будет.

Крестоносцы пошли на штурм Иерусалима с первыми лучами солнца. Десятки тысяч людей с штурмовыми лестницами на плечах медленно надвигались на просыпающийся город. На стенах Иерусалима заревели сигнальные трубы, созывая мусульман на битву с неверными. Барон де Руси, облаченный в двойную кольчугу, поручи и поножи шел позади тарана в окружении своих людей. Стальной шлем он нес в руке. Тяжелый дедовский меч, сработанный киевскими мастерами висел у пояса. Секира и копье рыцаря находились у юного Рауль, дальнего родственника шевалье де Гранье, ставшего при бароне оруженосцем вместо Гвидо де Шамбли. Лазоревый стяг с волчьей мордой, вышитой по шелковому полотну, плескал по ветру над головой сенешала Алдара, посвященного в рыцари несколько дней тому назад. Печенег спас жизнь благородному Танкреду во время штурма Яффы, за что удостоился не только благодарности, но и рыцарских шпор. К удивлению Лузарша, никто из баронов не выразил по этому поводу несогласия. Похоже, самолюбивые франки кое-чему научились в чужих землях. Например тому, что местные беки не уступят баронам ни смелостью, ни родовитостью, а их сыновья достойны встать в строй доблестных и благородных мужей. В доблести Алдара никто не усомнился, а благородство его происхождения подтвердили барон де Руси и шевалье де Гранье.

До Иродовых ворот оставалось всего ничего, и Лузарш вскинул над головой щит, дабы прикрыться от стрел, летящих со стен Иерусалима. Особой необходимости рисковать жизнью у Глеба не было. Рабочие, толкавшие тяжелый снаряд к воротам справились бы и без него, но Лузарш хотел личным присутствием подбодрить людей и без того выбивающихся из сил. Стрелы из приворотной башни посыпались градом, и так густо утыкали щит, что Глеб с трудом удерживал его на руке. Рабочие падали один за другим, но упрямо толкали поставленный на колеса таран к цели. Арабы попытались поджечь осадную машину, обрушив на нее огненный вихрь. Обильно политая водой и облепленная шкурами только что убитых животных крыша тарана затлела в нескольких местах, но не загорелась даже тогда, когда на нее пролилась горящая смола. Несколько рабочих, обожженных дьявольским огнем, с воплями рухнули на землю, но тяжелое с острым железным наконечником бревно все-таки ударило в Иродовы ворота. Дубовые створки, скрепленные стальными полосами, удар выдержали, но барон де Руси и не рассчитывал на быстрый успех.

– Лестницы! – крикнул он сержантам.

Под началом у Глеба было сто рыцарей, триста сержантов, двести арбалетчиков и почти полтысячи туркополов, набранных из простолюдинов и сирийцев-христиан, пожелавших разделить с новым правителем его воинские труды. На успех этой атаки Лузарш не надеялся. Арабы густо усеяли стены Иерусалима, а приворотная башня ломилась от храбрецов, готовых грудью прикрыть любую брешь. Арбалетчики усилили стрельбу, пытаясь помочь своим товарищам, ползущим наверх. Глеб одним из первых взобрался на толстенную стену, ширина которой достигала десяти шагов. Барону довольно долго пришлось в одиночку отбиваться от наседавших арабов, пока ему на помощь не пришли Алдар с благородным Бернаром де Сен-Валье. Шевалье Бернар был провансальцем лет двадцати пяти, уже успевшим за время похода рассориться с Раймундом Тулузским и перейти в лагерь барона де Руси. Внешностью он сильно напоминал сирийца, и тамошние христиане принимали его за своего. Провансалец смотрелся не менее искусным бойцом, чем печенег Алдар, вдвоем они сумели оттеснить наседающих арабов, что позволило Глебу перевести дух. Целью Лузарша была приворотная башня, которую он решил атаковать, дабы отвлечь внимание на себя, и тем самым позволить людям, управляющим тараном, завершить свою многотрудную работу. Из башни навстречу взобравшимся на стену франкам уже бежали люди, облаченные в броню. Однако Лузарш успел бросить взгляд вниз на город и ужаснулся. Все пространство перед Иродовыми воротами и прилегающие к нему улицы были забиты арабами. Чуть в стороне кипели огромные чаны со смолой и стояли катапульты, почти готовые к работе. Через короткое время адская смесь должна была обрушиться на голову барона де Руси и его людей.

– Отходим, – крикнул Глеб печенегу и провансальцу. Однако отступление оказалась делом не менее трудным, чем подъем на стены. Арабы остервенело рвались навстречу смерти с именем Аллаха на устах и с воплями срывались в пустоту, норовя увлечь за собой и франков. Щит Лузарша не выдержал града ударов и треснул пополам. Глебу ничего другого не оставалось, как бросить его на головы врагов, копошившихся внизу. У шевалье де Сен-Валье сломался меч, и он едва не стал жертвой расторопного араба, бросившегося на него с клинком в руке. Лузарш ударом ноги сбросил врага со стены и крикнул Бернару:

– Уходи сам и уводи людей, сейчас здесь будет горячо.

Какое-то время Глеб с Алдаром удерживали атакующих арабов, выжидая момент для отступления. Наконец арабы замешкались у входа в башню, что позволило франку и печенегу скользнуть по лестницам вниз.

– Все назад! – крикнул Лузарш рабочим, продолжавшим стучать в ворота. – Назад.

В этот раз таран все-таки загорелся. Глиняные горшки с горящей смолой огненными шарами стали вылетать из-за стены. Вспыхнула пожухшая под безжалостными солнечными лучами трава, а следом занялись несколько масленичных деревьев. К счастью, франки Лузарша уже успели отойти от города, а потому и убыль в людях оказалась невелика. Глеб потерял за время этой безумной атаки семьдесят человек убитыми и более сотни раненными. Раненых успели вынести из-под стен, а с убитыми решили не торопиться.

– Пока никто не добился успеха, – сообщил огорченному барону каноник Фрумольд, оставленный в лагере для сбора сведений. Как боец Фрумольд ничего серьезного из себя не представлял, зато он умел читать, писать и считать не хуже самого Глеба. Рачительный барон не мог оставить столь даровитого человека без внимания и с разрешения Венцелина привлек его на службу.

– Даже Готфрид Бульонский? – перепросил Лузарш.

– Увы, – развел руками Фрумольд.

Ворота Святого Стефана были расположены с восточной стороны города, окруженной оврагами. Среди крестоносцев распространился слух, что арабы не ждут здесь нападения. Но Готфрид Бульонский, поверивший Вальтеру фон Зальцу, видимо просчитался.

– Арабы подожгли башню Танкреда, и нурманы вынуждены были отойти, – продолжил Фрумольд свой невеселый рассказ.

Барон де Руси потерял таран, но не присутствие духа. Катапульты крестоносцев продолжали методично обстреливать Иерусалим. Огромные валуны со свистом пролетали над головами франков и со страшным грохотом врезались в стены. Увы, пока без большого успеха. Глеб приказал мастерам сосредоточиться на обстреле башни, в надежде, что хотя бы несколько камней угодят в уже поврежденные тараном ворота. Нельзя сказать, что затея барона увенчалась полным успехом, но часть башни внезапно обвалилась, подняв тучу пыли. Лузарш не замедлил воспользоваться моментом и повел своих людей на решительный штурм. Стрелы и дротики в этот раз не слишком докучали крестоносцам. Видимо, защитники башни еще не успели прийти в себя после приключившегося с ними несчастья. Франки почти без потерь добежали до полуобгоревшего тарана. Обугленное бревно продолжало раскачиваться на прокопченных цепях.

– Бей! – крикнул Глеб, налегая на бревно. После третьего удара ворота затрещали по швам. После пятого стали рассыпаться. Лузарш ринулся было вперед, но уперся в железную решетку. За решеткой копошились арабы с луками и стрелами. Глеба спасли собственная расторопность и удача, не оставлявшая его в этот заполненный смертью, страданиями и кровью день. Лузарш выдвинул к воротам арбалетчиков, которые принялись методично обстреливать арабов сквозь железные прутья. Сам барон вновь полез вверх, но теперь уже не на стену, а в пролом, образовавшийся в башне, после удара каменного снаряда. Здесь франков тоже поджидали. Арабы сбились в проходе в такую плотную массу, что прорубиться сквозь нее не представлялась возможным. Живые подпирали мертвых, а те в свою очередь стали для них надежным щитом. Франки напирали, их становилось в башне все больше. В какой-то миг Глебу показалось, что он просто задохнется под напором мертвых и живых, но к счастью для барона, арабская плоть уступила франкской. Защитники Иерусалима подались вниз, а крестоносцы смогли, наконец, получить пространство для маневра. Приворотную башню Лузаршу все-таки удалось захватить, франки ринулись в город, но уперлись в завал из камней и деревянных балок. Арабы успели обрушить два дома, стоявшие рядом с воротами и перекрыть узкую улочку, ведущую в Иерусалим. Это созданное наспех укрепление защитники города уже успели обжить, а потому и взять его с наскока крестоносцам не удалось. К поврежденной башне с двух сторон спешила по стенам подмога. Арабы вполне могли отрезать франкам путь к отступлению, загнав их в каменный мешок, а потому Глеб, скрепя сердце, вынужден был отдать приказ отходить. Завал он не захватил, но полуразрушенную башню удерживал до самого вечера, надеясь или на чудо или на помощь Роберта Фландрского. Увы, герцог, увязший на стенах, не откликнулся на призыв барона. Время было упущено. Арабы подтянули к пролому резервы, и Лузаршу вновь пришлось отступить, дабы избежать никому не нужных потерь.

День для крестоносцев закончился неудачно. Арабы сумели отразить и повторный их натиск, нанеся франкам значительный урон. В нескольких местах крестоносцы поднялись на стены, но удержаться на них, а уж тем более прорваться в город не удалось никому. Правда, в ходе штурма были повреждены несколько приворотных башен и пробито две бреши в стене. Граф Раймунд Тулузский на совете баронов, собранном на исходе дня, настаивал на продолжении штурма.

– Если мы сосредоточим силы именно на этих участках, то, возможно, завтра утром нам удастся добиться успеха.

Увы, слова Сен-Жилля не вызвали энтузиазма у собравшихся. За два неудачных штурма бароны потеряли треть своих людей. А оставшиеся до такой степени вымотались за минувший день, что вряд ли были способны на еще одно героическое усилие.

– Арабы уже приступили к восстановлению разрушенных башен и стен, – возразил Раймунду герцог Нормандский. – Они наверняка стянут к проломам все свои резервы, и если мы завтра утром сунемся туда, то нам солоно придется, благородные шевалье.

Скорее всего, Роберт Короткие Штаны был прав. Арабы не уступали в численности крестоносцам, что позволяло им давать отпор франкам даже там, где те добивались серьезного успеха.

– Может, нам следует выждать? – неуверенно предложил Роберт Фландрский. – За неделю наши люди отдохнут и придут в себя.

– Нет, – решительно возразил Готфрид Бульонский. – Либо мы возьмем город завтра, либо – никогда. Армия визиря аль-Афдаля уже на подходе. Если наш третий штурм закончится неудачей, нам ничего другого не останется, как уйти из Палестины. В противном случае, арабы нас просто сомнут. Я думаю, надо сказать об этом людям. Мы три года шли к этому городу, мы теряли своих товарищей, и у нас остались только сутки для того, чтобы одержать победу. Давайте сделаем все, что в наших силах. Бог поможет нам в правом деле, во всяком случае, я на это надеюсь.

– Ты что же, предлагаешь провести крестный ход? – удивился благородный Раймунд.

– Да, – кивнул головой Готфрид. – Обратим свои взоры к небу, шевалье, ибо помощь нам может прийти только оттуда.

Сен-Жилль считал себя человеком глубоко и искренне верующим, но в данном случае предложение Готфрида его удивило. Конечно, крестный ход поднимет настроение приунывших людей, но вряд ли город Иерусалим падет от пения псалмов и молитв. Бог, конечно, может явить чудо своей измученной пастве, но для этого крестоносцам придется сильно постараться.

– Я согласен с благородным Раймундом, – вздохнул барон де Руси. – Уж если Богу угодно было послать нас к стенам Иерусалима, то, вероятно, не за тем, чтобы услышать наш плач. Меч сейчас важнее молитвы.

– Сегодня ночью, благородный Глеб, у каждого из нас будет возможность подтвердить свои слова делом, – спокойно проговорил Готфрид. – Я оставил тебе место среди тех, кто готов пасть во славу Господа нашего на стенах Иерусалима.

– Так мы атакуем? – удивленно вскинул глаза на герцога Бульонского Роберт Фландрский.

– Да, благородные шевалье. Встретимся в Иерусалиме!

Барону де Руси все-таки удалось поспать в эту ночь. Правда, сон Глеба не отличался ни крепостью, ни продолжительностью. Его разбудил Алдар задолго до рассвета. Ночь выдалась душной и не принесла облегчения ни телу, ни душе Лузарша. Он с трудом открыл слипающиеся глаза и присел на лавку, застеленную персидским ковром. Полог шатра был отброшен, и взору барона открылось почти черное небо, усыпанное множеством звезд.

– Я слышал, что ты обещал Готфриду Бульонскому взять город, – услышал Глеб насмешливый голос Венцелина.

Гаст уцелел во время последнего штурма и в отличие от многих сохранил присутствие духа и хорошее настроение. Во всяком случае, у него еще хватало сил для шуток и насмешек над утомленными людьми.

– Ты пришел за мной? – спросил Глеб.

– Готфрид отбирает лучших бойцов по всему лагерю, – сказал Венцелин. – Твое имя он назвал первым, Лузарш.

– А кто стал вторым? – полюбопытствовал Алдар.

– Кажется, Энгельберт де Турней.

– Не знаю такого, – покачал головой печенег.

– Это не важно, – махнул рукой Венцелин. – Тебе, сенешаль, придется возглавить людей барона вместе с Этьеном де Гранье. Если вам удастся войти в город, то постарайтесь прорваться к мечети Аль-Акса.

– Далеко, – покачал головой Алдар, успевший побывать в Иерусалиме десять лет назад и имевший некоторое представление о городе. – В лучшем случае мы доберемся туда к полудню. Ты очень рискуешь, Венцелин.

– Другого выхода у меня нет, – спокойно произнес Гаст. – Я должен добраться до мечети раньше ведуна. Своих людей я забираю. Они войдут в город вместе с лотарингцами, если нам, конечно, удастся открыть им ворота.

– Я предупрежу Бланшара, – поднялся с лавки Алдар. – Встретимся в Иерусалиме.

– Ведун будет там? – спросил Глеб, пытаясь в темноте разглядеть лицо Венцелина.

– Почти наверняка, – вздохнул Гаст. – К сожалению, я не знаю его имени, а он, похоже, догадывается, кто идет по его следу. Если меня убьют, Глеб, то охотником придется стать тебе.

– Я должен убить его?

– Да, – подтвердил Венцелин. – Даже если ведуном окажется сам Готфрид Бульонский, я уже получил от епископа Адемара отпущение грехов для тебя.

– Но ведь епископ умер? – насторожился Лузарш.

– Это его предсмертное письмо, Глеб, – протянул Венцелин барону кусок пергамента. – Не потеряй его, барон. Я буду очень огорчен, если тебя повесят за убийство крестоносца.

– Я буду осторожен, Белый Волк, – усмехнулся Лузарш. – Но ты уж постарайся сам уладить свои дела, не прибегая к помощи дальнего родственника.

Глава 10. Мечеть Аль-Акса.

В деревянной башне напротив ворот Святого Стефана собралось в эту предутреннюю пору пятьдесят рыцарей во главе с Готфридом Бульонским. Лузарш знал многих из них, кого в лицо, кого по имени. Надо отдать должное герцогу, он очень тщательно подбирал людей для стремительной атаки, столь важной не только для самого Готфрида, но и для всего христианского мира. Венцелин и Лузарш поднялись на третий ярус, где разместились десять рыцарей, еще десять задержались на втором, остальные тридцать крестоносцев, среди которых был и сам Готфрид, шли вслед за медленно двигающейся башней, готовые броситься на помощь своим по первому же сигналу. Башня раскачивалась и скрипела при каждом повороте колес. Дабы удержать равновесие Лузарш ухватился за балку, толкнув при этом стоящего рядом рыцаря.

– Осторожно, барон, – тихо засмеялся тот. – У тебя еще будет возможность помахать руками.

Лица говорившего Глеб не разглядел, хотя голос показался ему знакомым. На помощь Лузаршу пришел Венцелин, похоже, уже освоившийся в темноте:

– Что делать, шевалье де Монбар, – в тесноте, да не в обиде.

– Тихо! – зашипели на Венцелина со всех сторон. – Мы почти у цели.

Башня приостановилась – то ли камень попал под колесо, то ли рабочие переводили дыхание перед последним решительным броском. До стен, смутно проступающих из темноты, оставалось по прикидкам Лузарша еще шагов пятьдесят, по меньшей мере. Странно, что арабы их не обнаружили. Возможно, они просто спали, утомленные трудно прожитым днем не меньше франков.

– Ночь безлунная, – дохнул кто-то в самое ухо Глеба. – Повезло нам.

Лузарш чуть скосил глаза назад и скорее угадал, чем опознал в говорившем Вальтера фон Зальца. Присутствие в башне посланца императора Генриха Глеба нисколько не удивило. Он многое бы дал сейчас, чтобы заглянуть в мозги благородного Вальтера. Скорее всего, рыцарь фон Зальц знал имя ведуна, вот только вряд ли он согласится поделиться своими знаниями с бароном де Руси. Башня качнулась назад, потом вперед. Заскрипели колеса. Похоже, к рабочим подоспела помощь. Во всяком случае, стена все отчетливее проступала сквозь сгустившийся перед рассветом сумрак.

– Мостик опускайте! – прошипел кто-то, неразличимый в темноте. Возможно, это был шевалье де Турней, поставленный Готфридом во главе отряда. Скрип цепей резанул Лузарша по ушам. И сразу же на стене закричали, загомонили арабы, призывая на помощь своих. Башня накренилась вперед и остановилась, теперь уже, кажется, навсегда.

– Вперед! – закричал в полный голос де Турней. – Встретимся в Иерусалиме!

Лузарш ринулся в темноту вслед за Венцелином. Краем глаза он успел увидеть черные провалы по обеим сторонам деревянного мостика, и уже через мгновение был на стене. Поначалу крестоносцы и арабы дрались почти в полной темноте, с трудом отличая своих от чужих. Справа от Глеба бился Ролан де Бове, слева – Вальтер фон Зальц. Спина Венцелина маячила впереди. Крестоносцы пробивались к башне, расчищая себе путь тяжелыми мечами. Арабы потихоньку приходили в себя, размахивая факелами, они поднимались на стены. Но и франков на небольшом пяточке возле приворотной башни становилось все больше. Лузарш увидел перекошенное лицо герцога Бульонского в пяти шагах от себя. Готфрид что кричал своим людям, но его голос тонул в шуме разгорающейся битвы. Глеб нырнул в проем башни вслед за Роланом де Бове, успел отбить кривой арабский меч, вылетевший навстречу из темноты, и умбоном щита ударил в лицо противника, неясной тенью проступившего из полумрака. Верхняя площадка была очищена от арабов в течение нескольких мгновений. Голос Венцелина слышался на лестнице ведущей вниз, оттуда же доносились глухие ругательства шевалье де Турнея. Лузарш рванулся им на помощь, и едва не получил ударом копья под ребра. Железное жало отделил от древка Ролан, вовремя подоспевший на помощь оплошавшему барону.

– Сочтемся, – успел крикнуть Ролану Глеб и устремился вслед за Венцелином. Напор арабов неожиданно ослаб. Зато снизу послышались крики и звон стали. Похоже, крестоносцы, ведомые Готфридом Бульонским, уже успели спустить со стен в город и теперь пытались пробиться к воротам снизу. За спиной у Лузарша послышался треск, а потом глухой удар потряс стены башни. Видимо, сооружение, которое франки с таким тщанием готовили, было повержено в прах упорными арабами. Путь к отступлению оказался отрезанным, и Лузаршу ничего другого не оставалось, как пробиваться вперед. До ворот крестоносцы все-таки добрались, точнее, прорубились, устлав своими и чужими телами все три яруса каменной башни, много столетий прослужившей надежным оплотом защитникам города Иерусалима. В эту ночь, а точнее уже утро, ей суждено было пасть. Решающая схватка разгорелась под каменными сводами у дубовых, окованных железом створок. Арабы, которых скопилось здесь несколько десятков, отчаянно отбивались, атакуемые сразу с двух сторон. Видимо, они рассчитывали на помощь товарищей, и, надо признать, не безосновательно. Прорвавшиеся в город лотарингцы Готфрида Бульонского были прижаты мусульманами к каменной башне и с трудом сдерживали их чудовищный напор.

– Сбивайте засовы! – ревел шевалье де Турней, которого Лузарш уже научился отличать от своих залитых кровью товарищей по голосу. Глеб, орудуя тяжелым мечом, сумел все-таки прорваться, к воротам, но выбить из пазов тяжелую балку ему оказалось не под силу.

– Помоги! – прохрипел он рыцарю, стоявшему к нему спиной. Рыцарь обернулся, и Глеб признал в нем Аршамбо де Монбара. Провансалец ударом окровавленного меча поверг наземь противостоящего ему сарацина и поспешил на помощь барону. Из-за ворот отчетливо несло гарью. Похоже, арабы не ушли со стен, а продолжали поливать смолой подступающих к стенам франков. Не исключено, что они подожгли осадную башню, чьи обломки вполне могли перекрыть вход лотарингцам. Лузаршу и Монбару удалось сорвать с места тяжелый запор только тогда, когда к ним на помощь прорубился Ролан де Бове. Окованные железом створки дрогнули и стали открываться. Торжествующий рев, вырвавшийся из тысяч глоток, взлетел к небесам, и поток крестоносцев, обезумевших от предвкушения победы, хлестнул в обреченный город.

Почтенный Саббах в очередной раз допустил роковую ошибку. Он почему-то решил, что крестоносцы, сброшенные со стен днем, не осмелятся идти на штурм ближайшей ночью. Иерусалиму нужно было продержаться считанные дни. Армия визиря аль-Афдаля спешила на помощь осажденному городу. Голуби исправно доставляли наместнику послания грозного визиря с одним, но жестким приказом – отстоять город, во что бы то ни стало. Сил у Саббаха было более чем достаточно. И Хусейн Кахини еще вчера вечером с грустью констатировал, что арабам, скорее всего, удастся сохранить за собой город, что создавало даису кучу проблем. Разумеется, он желал победы визирю аль-Афдалю, но только после того, как крестоносцы возьмут Иерусалим. Конечно, это будет стоить жизни многим правоверным мусульманам, но камень Соломона стоил того.

– С его помощью мы, наконец, обретем истинного Махди, способного управлять миром, – сказал Хусейн встревоженному упорством крестоносцев даису Палестины.

Нельзя сказать, что Бузург-Умид не разделял надежд почтенного Кахини, но в глазах его, устремленных к потолку, читалось сомнение. Даис Палестины душой прирос к Иерусалиму, и, похоже, ему искренне жаль было отдавать город на разграбление. Однако у Бузург-Умида хватило ума, чтобы понять: судьбу Иерусалима решит Аллах, а вовсе не Хусейн Кахини, который всего лишь пытается использовать во благо исламу неудачно сложившиеся обстоятельства. Око Соломона станет возмещением за понесенные убытки.

Ночной штурм, начатый крестоносцами, стал полной неожиданностью не только для наместника Саббаха, но и для даиса Палестины, который очнулся от глубокого сна только тогда, когда слуга доложил ему приходе почтенного Кахини. Бузург-Умид подхватился на ноги, прочел краткую молитву, обратившись лицом на восток, и поспешил навстречу гостю.

– Лотарингцы и провансальцы ворвались в город двумя колоннами. Граф Тулузский движется к цитадели, где укрылся почтенный Саббах, а Готфрид Бульонский скоро будет у мечети Аль-Аксы.

Бузург-Умид смотрел на взволнованного Кахини с ужасом. Ведь ничто не предвещало поражения. Гарнизон города действительно понес чувствительный урон во время двух предыдущих штурмов, но ведь франки потеряли под стенами Иерусалима вдвое, а то и втрое больше людей.

– Но как им удалось захватить ворота?! – спросил потрясенный даис Палестины.

– Саббах слишком рано отвел людей на отдых, – зло выдохнул Кахини. – Кровавая волна катится к твоему дому, Бузург-Умид. Не время предаваться унынию, надо действовать быстро и решительно.

На руках у даиса Палестины была казна, за которую он нес личную ответственность перед шейхом Гассаном, и сейчас главной его заботой было спасение золота, а не охота за таинственным камнем, чьи магические свойства могли выдохнуться за минувшие века.

– Я просил у тебя людей, почтенный Бузург-Умид.

– Двадцать моих лучших федави в твоем распоряжении, Кахини.

Шум с улицы слышался все отчетливее. Крестоносцы Готфрида Бульонского медленно продвигались к мечети Аль-Аксы, несмотря на упорное сопротивление арабов, отнюдь не спешивших отдавать город, вверенный их заботам халифом Каира и его визирем. Утро уже вступило в свои права, и теперь Кахини мог собственными глазами наблюдать, как к мечети со всего квартала стекаются сотни и тысячи правоверных мусульман, включая женщин и детей, дабы просить защиты у Аллаха.

– Я оставлю тебе своего человека, даис, – сказал Кахини Бузург-Умиду. – Андроник прекрасно владеет языком франков. Ты скажешь, что этот дом принадлежит ему. Он сумеет договориться с крестоносцами в мое отсутствие.

Бузург-Умид с интересом глянул на невысокого толстяка, стоявшего за спиной Хусейна. Человек с такой внешностью мог быть и армянином, и арабом, и греком, и сельджуком. Одет Андроник был со скромностью, подобающей купцу средней руки, а самым примечательным в его одежде был крест, нашитый на груди.

– Тебе тоже придется переодеться, даис, – ласково улыбнулся хозяину Андроник. – Я не собираюсь прятать у себя ни мусульман, ни иудеев, дабы не вызвать гнев франков и не допустить разграбление собственного дома.

– Разумно, – кивнул Бузург-Умид.

Четверо других спутников Хусейна Кахини тоже выглядели как христиане и наверняка прятали под одеждой кресты, чтобы успеть слиться с крестоносцами раньше, чем мечи озверевших франков обрушаться на их головы.

– Прикажи своим федави спуститься в подвал, почтенный даис, – попросил Кахини Бузург-Умида. – Пусть ждут меня у подземного хода. Я скоро вернусь.

Даис Палестины трусом не был, Бузург-Умид не раз рисковал жизнью во славу Аллаха, но в данном случае он решил смириться с неизбежным. Город Иерусалим халиф вверил заботам Саббаха, и тот не оправдал надежд правоверных. Но война еще только начинается, и разумный человек в такой ситуации должен в первую очередь позаботиться о себе. Тридцать пять лет Бузург-Умид прожил персом и мусульманином, теперь ему предстояло несколько дней прожить в шкуре армянина. Прямо скажем, не слишком высокая плата за спасение.

За время отсутствия Кахини Бузург-Умид успел превратиться из почтенного даиса в одного из слуг купца Андроника. Хусейн вернулся не один, с ним были четверо чужаков с белыми крестами на забрызганных кровью плащах. Кровь они лили мусульманскую, и Бузург-Умид невольно сжал кулаки при виде незваных гостей. Впрочем, задержались они в доме недолго, успели только осушить по кубку вина, приготовленных для них любезным Андроником, и ринулись вслед за Кахини в подвал, где их поджидали два десятка федави, специально отобранных лично Бузург-Умидом для рискованного дела.

Благородный Аршамбо держался настороже. Впрочем, скорее по привычке, чем из недоверия к Вальтеру и Гундомару, которых он, конечно же, знал, как людей, преданных императору Генриху душой и телом. Как и предполагал Кахини, ведун сам вышел на посланцев Генриха перед решающим штурмом. И, видимо, Вальтеру фон Зальцу удалось убедить его в том, что в лице армянина Самвела он обретет верного помощника и преданного человека. Похоже, Монбар оценил и маскарад, организованный для него расторопным Андроником. Желание христиан, исстрадавшихся под гнетом арабов, помочь единоверцам-победителям, не должно было вызвать у ведуна никаких подозрений. Он и на ассасинов, сгрудившихся в дальнем углу подвала, не обратил ни малейшего внимания.

– Ты уверен, почтенный Самвел, что подземный ход выведет нас прямо в сокровищницу? – обернулся к даису Аршамбо.

Шевалье де Монбар не единожды посещал «армянина» в Антиохии и не раз участвовал в разговорах, которые велись во дворце, который Боэмунд Тарентский уступил Самвелу в знак признания его заслуг. О том, что это именно Самвел свел Боэмунда с изменником Фирузом в лагере крестоносцев, знали все. Конечно, ведун догадывался, что Самвел сомнительный христианин. И даже намекнул ему однажды, что за катарскую ересь в лагере крестоносцев можно поплатиться головой, но, к счастью, он даже представить себе не мог, что под личиной катара скрывается исмаилит.

– Я встречался со старыми иудеями, – шепотом пояснил Кахини. – У них сохранился чертеж этого сооружения. Конечно, никаких гарантий я не могу тебе дать, благородный Аршамбо. Но очень надеюсь, что мои друзья меня не обманули.

– На твоем месте я бы обчистил сокровищницу еще до нашего прихода, – криво усмехнулся Монбар.

– Я дал слово раввинам, что не войду в мечеть до тех пор, пока в город не ворвутся крестоносцы. Арабы ведь не дураки. Узнав о похищении сокровищ, они в первую очередь взялись бы за иудеев. И тогда реки крови пролились бы на многострадальную землю Палестины.

– А какое дело до чужой крови армянину? – насмешливо спросил Аршамбо.

– Я веду с рахдонитами большие дела, – скромно потупился Кахини.

– Наслышан, – коротко бросил ведун. – Веди нас, почтенный Самвел.

Лузарш и Гаст держались в средине наступающей лотарингской армии. Свое дело они завершили успешно и теперь с охотою уступили место в авангарде другим рыцарям, охочим до кровавых схваток. Венцелин фон Рюстов не хотел рисковать жизнью на виду у огромного мрачного сооружения, построенного по слухам царем Соломоном на самой высокой горе города Иерусалима. Этот иудейский храм, которому суждено было стать мечетью, способен был укрыть под своими сводами многие тысячи людей. Собственно они там и укрылись, превратив Аль-Аксу в неприступную крепость. Лотарингцам пришлось продвигаться к мечети по колено в крови. Они шли по широкой улице, ведущей к вершине, тупым клином, не забывая при этом обшарить каждый встречающийся на пути дом. Вопли несчастных обывателей, убиваемых озверевшими франками, перемежались пронзительными криками насилуемых женщин. Крестоносцы были верны заключенным договоренностям, а потому спешили прибрать к рукам не только золото, но и жилища, отчасти для того, чтобы иметь крышу над головой, но большей частью, чтобы с выгодой продать чужую собственность подвернувшимся покупателям. Рыцари обычно прибивали к дверям захваченного дома свой щит или укрепляли штандарт. Простолюдины оставляли над входом часть одежды или амуниции, дабы потом громко заявить о своих правах. Венцелину пока удавалось удерживать в повиновение своих сержантов. Кузнец Бланшар, Проныра, Коротышка и их товарищи, которых Глеб знал как облупленных, продолжали невозмутимо вышагивать по иерусалимской мостовой, не обращая внимания на поднявшуюся вокруг суету. Похоже, Гасту пришлось немало заплатить им за терпение, и теперь эти люди честно отрабатывали полученную плату. За три года непрерывных боев бывшие крестьяне, поденщики и ремесленники набрались такого опыта, что почти сравнялись с доблестными рыцарями в воинском искусстве. Они если и выделялись среди прочих крестоносцев, то только доспехами. Кольчуги на них были либо византийской, либо сельджукской выделки. Об оружии говорить не приходилось. Пожалуй, только кузнец Бланшар сохранил верность тяжелой секире, сработанной собственными руками, все остальные успели поменять косы и неуклюжие пики на мечи и сабли. Сельджукские сабли особенно ценились среди сержантов-кавалеристов, рубить ими с седла оказалось куда удобнее, чем франкскими мечами.

У самой мечети люди Бульонского встретили ожесточенное сопротивление. Судя по всему, сюда стекались арабы со всех концов Иерусалима. По слухам, распространившимся среди лотарингцев, практически все городские ворота были взяты крестоносцами. Иерусалим заполнялся озверевшими от крови людьми, не желавшими сдерживать свои порывы. Ненависть хлестала по узким улочкам города, оставляя после себя горы обезображенных трупов. Крестоносцы не делали различий между мужчинами, женщинами и детьми, убивая всех, кто попадался под руку. Здесь у мечети Аль-Акса Лузарш натолкнулся на сенешала Алдара, прорвавшегося с частью отряда от Иродовых ворот.

– А где остальные? – насторожился Глеб.

– Грабят, – коротко бросил печенег и махнул рукой в сторону города.

С Алдаром было тридцать рыцарей и около сотни сержантов. Немалое подспорье в битве за мечеть, которую, скорее всего, придется брать штурмом. К воротам Аль-Аксы уже подтаскивали тараны и катапульты, дабы сокрушить не только двери, но и стены, простоявшие тысячи лет. Крестоносцы спешили завершить столь удачно начатый штурм, а слухи о несметных богатствах, хранящихся в мечети, и вовсе распалили их до неистовства. Тяжелые валуны в мгновение ока закладывались в чашу катапульты, и дьявольская машина, окруженная десятками взволнованных людей, старательно выполняла свою страшную работу. Стены мечети стали рассыпаться раньше, чем дрогнули ее прошибаемые тараном ворота. Крестоносцы, глухо урча, ринулись в проломы. Навстречу им с жутким воем бежали обезумевшие сарацины.

– Не отставать! – рявкнул Венцелин своим сержантам.

Барону де Руси, много чего повидавшему за последние годы, никогда еще не доводилось участвовать в подобной битве. Крестоносцы ломили вперед, забыв о воинском строе. Арабы пятились назад, не в силах удержать потока из тел, закованных в железо, и с воплями падали на каменные плиты. Рыцари и сержанты Глеба изрыгали проклятья на головы упорствующих в своем безумии арабов. Последние не желали сдаваться, и крестоносцам приходилось буквально прорубаться сквозь стену из железа и плоти. Никогда еще мечеть Аль-Акса не вбирала в себя стольких людей. И эти люди пришли сюда не с молитвой, а с мечем, пытаясь с помощью железа выяснить наконец, чья же вера лучше. Пожалуй, только один человек в этом месиве тел не собирался взывать ни к Аллаху, ни к Христу. Венцелин Гаст мог надеяться в этой обители чужого бога только на свой меч. Белый Волк пробивался к своей жертве по трупам несчастных сарацин, осмелившихся встать на его пути. Венцелин был острием клина раздирающего плотные ряды арабов, и, пожалуй, только он один в этом рукотворном аду знал, куда направить свои стопы. Лузарш старался держаться к Гасту как можно ближе, и не столько даже из желания помочь, сколько из любопытства. Око Соломона манило его не меньше, чем Райские Кущи, обещанные папой Урбаном. Охотник пробивался в подвал, ибо, скорее всего, именно там находилась сокровищница мечети. Видимо, Венцелин хорошо знал расположение помещений в храме Соломона, поскольку уверенно шел к цели самым коротким путем. Остановился он только тогда, когда уткнулся в тяжелую плиту, изукрашенную странными надписями на непонятном языке. У этой плиты он застыл словно изваяние. Лузаршу, Алдару и сержантом пришлось прикрывать его спину, отбиваясь от наседающих арабов. Причем атаковали их, судя по выучке, далеко не случайные люди. Возможно, это были стражи сокровищ, собранных сарацинами с покоренных земель, но так или иначе, эти люди выказали редкостную выучку и беспримерное упорство, истребив едва ли не половину противостоящих им сержантов. Глеб не видел, как Гаст сдвинул явно неподъемную плиту, но, тем не менее, вход в подвал открылся. Скользнуть вниз успели только Венцелин, Алдар, Лузарш и три сержанта во главе с кузнецом Бланшаром, после чего вход закрылся, раздавив двух арабов, рискнувших последовать за искателями древних сокровищ. Наверху еще дрались, а здесь в подземелье было на удивление тихо. Глеб перевел дух и ладонью отер чужую кровь с лица.

– Надеюсь, ты сумеешь вывести нас к свету, – прохрипел барон в спину Белого Волка.

Венцелин не обернулся. Он уверенно вел своих спутников по таинственному лабиринту, сооруженному древними иудеями в угоду своему грозному царю. Арабы, превратившие чужой храм в мечеть, судя по всему, успели раскрыть многие его тайны, но, видимо, далеко не все. При свете двух факелов, которые несли в руках Коротышка и Проныра, трудно было разобрать рисунки на позеленевших от времени и сырости стенах, да Лузарш и не пытался постичь чужую мудрость, утонувшую в веках. Сейчас его больше волновало, как они выберутся на свет божий из этого храмового чрева и выберутся ли вообще.

– Кажется, здесь, – не очень уверенно произнес Венцелин, остановившись у плиты, преградивший им путь.

Чтобы сдвинуть этот отесанный камень с места потребовались бы усилия, по меньшей мере, ста человек, а потому Лузарш лишь скептически хмыкнул на суету Бланшара и Проныры, закруживших вокруг плиты.

– Оставьте эту дверь нашему магу и чародею, – насмешливо проговорил Алдар. – Возможно, ему удастся призвать на помощь своих богов.

Лузарш согласился с печенегом. Людям, проникшим в подвал, плита была явно не по зубам. Оставалось надеяться, что на нее подействует какое-нибудь магическое заклятье, способное разрушить в прах даже очень твердое препятствие. К сожалению, Венцелин то ли не знал этого заклятия, то ли не спешил его произносить. Вместо этого он принялся обстукивать стену, словно надеялся, что она рухнет сама собой от его осторожных ударов.

– Там кто-то есть, – сказал Коротышка, припавший ухом к чудесному камню.

Лузарш придвинулся поближе, но ничего примечательного не услышал и не увидел. Если, конечно, не считать таинственных надписей на плите. Возможно, их нанес на камень какой-нибудь старательный араб, возможно – иудей, но сейчас это не имело ровным счетом никакого значения. Лузарш крякнул с досады и ударил кулаком в стену. Боли он не почувствовал, а его кулак словно бы провалился в пустоту. Барон поспешно отскочил в сторону и с изумлением уставился на плиту, которая медленно поползла в сторону.

– Браво, благородный Глеб, – засмеялся Алдар. – Ты, оказывается, маг еще почище Венцелина.

К сожалению, времени для шуток уже не осталось. Венцелин первым прыгнул в открывшийся проем, из которого неслись встревоженные голоса. Лузаршу на миг показалось, что он открыл дверь в преисподнюю. И черти, удивленные появлением крестоносцев, решили выразить им свой протест ругательствами на разных языках. Однако звон стали быстро привел барона в чувство, и он ринулся на помощь человеку, который, возможно, такой самоотверженности не заслужил.

Помещение, открывшееся взору Лузарша, вполне могло бы вместить целую армию, но сейчас здесь находились менее десятка живых людей. Зато мертвых – вчетверо больше. Кажется, в этом огромном зале еще совсем недавно лилась кровь. Хранители сокровищ не захотели отдать свое золото наглым пришельцам без боя. Впрочем, верх взяли все-таки грабители. Причем, четверо из них были в плащах крестоносцев. Барон, удивленный неожиданной встречей, не сразу сообразил, что металлические предметы, сваленные в кучу прямо на полу зала, это и есть сарацинское богатство. Причем золотой и серебряной посуды здесь оказалось столько, что из нее можно было напоить и накормить большой город. А под ногами у Лузарша звенели монеты, которыми был усыпан весь пол.

– А вот и охотник, – устало произнес Хусейн Кахини, медленно поднимаясь с усыпанного драгоценными камнями трона. Трон был сделан из кости неведомого зверя и принадлежал, похоже, если и не самому Соломону, то арабскому халифу наверняка. Впрочем, почтенный Самвел тут же опроверг это предположение Лузарша, пояснив, что чудесное седалище было сделано для одного из византийских императоров, кажется Константина, посетившего однажды Иерусалим.

– Я ждал тебя, Венцелин, – спокойно сказал Аршамбо де Монбар, который, впрочем, когда-то носил другое имя. И Гаст ему об этом напомнил:

– Я тоже рад тебя видеть, Сидраг, и не жалею, что наши пути пересеклись именно в храме Коломана, одного из величайших кудесников Аратты.

– Для того чтобы заклятье сработало, нужна кровь Белого Волка, – обернулся к Хусейну ведун. – Вот почему этот человек здесь.

– Мне кажется, благородный Аршамбо, что ты просто тянешь время, – поморщился Кахини. – Ты обманул меня, ты обманул императора Генриха, а таинственный камень всего лишь плод твоего воображения.

– Я покажу тебе око Соломона, почтенный Самвел, и это будет незабываемое зрелище, – криво усмехнулся ведун. – Но хочу предупредить благородных шевалье: камень дается в руки далеко не каждому.

Лузарш прикинул силы противоборствующих сторон. Они были примерно равными. Против шести испытанных бойцов во главе с русом, Кахини и Монбар могли выставить семерых, среди которых только четверо являлись рыцарями. Благородный Вальтер фон Зальц стоял подле трона, оперевшись рукой на его раззолоченную спинку, и усмехался в светлые усы. Гундомар расположился за спиной своего старого друга, голова его была перевязана окровавленной тряпкой, а в выпученных глазах стыло недоумение. Похоже, рыцарь фон Майнц еще не пришел в себя после только что отгремевшей битвы, когда пред ним предстали новые претенденты на сокровища, только что отбитые у арабов. Ролан де Бове сидел в углу на куче золота и с интересом наблюдал за Монбаром и Венцелином, стоявшими друг против друга в центре обширного зала. Лузарш не рискнул бы с полной уверенностью утверждать, на чью сторону встанет в предстоящей схватке этот даровитый молодой человек. Еще двое арабов, облаченных в кольчуги, стыли у самой стены словно псы, готовые ринуться в драку по первому же слову хозяина.

– Наши силы примерно равны, – обратился Сидраг к присутствующим. – Но я полагаю, что незачем лить понапрасну кровь. Свой спор с Венцелином мы завершим без вашего участия.

– Согласен, – буркнул Гаст.

– В таком случае, посторонись, Белый Волк.

На этой плите не было надписей, она почти ничем не отличалась от других, ну разве что шестиконечной звездой, в которую ведун направил острие своего меча. Плита рухнула и рассыпалась в прах. А из проема засиял свет, нестерпимый для глаз. Лузаршу стало не по себе, и он невольно отступил назад. Его испуг разделили все присутствующие, за исключением разве что язычников, вновь сошедшихся в центре зала.

– Вот он, – спокойно произнес Монбар, – источник мудрости с далеких звезд. Камень пеласгов, который они заложили в основание нового города.

– А кто такие пеласги? – удивленно спросил Лузарш.

– Речь идет о мудрецах Аратты, построивших Иерусалим в незапамятные времена, – отозвался Венцелин. – Одного не могу понять, Сидраг, почему ты нарушил волю волхвов?

Неужели тобой двигала только корысть?

Монбар резко обернулся и вперил в Белого Волка острый как жало змеи взгляд:

– Я ведун круга Велеса, Венцелин, и не собираюсь оправдываться перед посланцем Перуна.

– Ты вышел из круга, Сидраг, – холодно бросил Венцелин. – Ты хотел породить дракона, подобного которому этот мир еще не знал.

– Это правда, Белый Волк, – усмехнулся Монбар. – Мне нужен дракон, способный пожрать наших врагов. Церковь ярмана Христа должна быть разрушена прежде, чем падут Аркона, Артания и Ярославль. Император Генрих вполне способен сделать это. Бог Велес указал мне на него. Волхвы были против, но я поверил богу, а не старцам и оказался прав. Иначе я не стоял бы сейчас здесь, в храме, хранящем мудрость Аратты, и не смотрел прямо в твои глаза.

– Волхвы вынесли тебе приговор, Сидраг, – вздохнул Венцелин. – Я вошел в кровавую реку вслед за тобой, чтобы выполнить их волю. Я прошел тот же путь, что и ты, не прячась от копий, стрел и мечей. Богам было угодно, что мы завершили свой спор в храме Коломана, значит, быть по сему.

Сидраг атаковал мгновенно, целя противнику в лицо, но Венцелин ушел от выпада ведуна, круто развернувшись на пятках. Меч Гаст держал двумя руками над головой и в этот миг был похож на сокола, нацелившегося на добычу. Ведун усмехнулся в седеющие усы и чуть заметно повел плечами. Нападать он не торопился, предоставив противнику свободу действий. Так они кружили довольно долго, выбирая мгновение для удара. Торопиться им, похоже, было некуда. Наконец, Венцелин ударил, но Сидраг успел выбросить навстречу стальному клюву свой отливающий синевой клинок, и меч Гаста всего лишь скользнул по его оплечью.

Захваченный зрелищем Лузарш все-таки старался не упускать из виду людей, на чью честность он не мог положиться. Кахини продолжал неподвижно стыть на своем византийском троне, и только по горящим недобрым огнем глазам можно было догадаться, какие чувства обуревают сейчас хитроумного даиса. Вальтер фон Зальц в нетерпении кусал тонкие губы и косил полными ужаса глазами на проем, из которого продолжал литься чудесный свет. Похоже, Вальтер и Хусейн до самого последнего мгновения сомневались, что ведун не обманул императора и обещанный им камень действительно существует. Сейчас оба растерялись, и вряд ли способны были на решительные действия. Во всяком случае, так казалось Глебу. На какой-то миг он отвел глаза от Хусейна. И Кахини воспользовался этой оплошностью барона сполна. Он кошкой прыгнул с трона как раз в тот момент, когда Венцелин повернулся к нему спиной. В руке Хусейна сверкнул дамасский клинок. Кахини был слишком искушенным бойцом, чтобы промахнуться. Однако кривой меч так и не достиг шеи Белого Волка, встретив на своем пути препятствие, которое ему не суждено было преодолеть.

– Руслан! – воскликнул потрясенный Кахини, отшатнувшись в сторону.

– Я сделал свой выбор, – спокойно произнес федави. – Теперь очередь за тобой. Око Соломона смотрит на тебя, даис Кахини.

К чудесному кристаллу Вальтер и Хусейн рванулись почти одновременно, услышав позади глухой стук упавшего на плиты тела. И умерли они в один миг под тяжестью огромного валуна, обрушившегося на них с большой высоты.

– Проклятье! – прошипел Сидраг, с трудом приподнимаясь на локте. – Я же предупреждал!

О чем ведун предупреждал почтенного Самвела и благородного Вальтера, так и осталась тайной. Сидраг сначала вытянул руку к огромной глыбе, перекрывшей вход в таинственное хранилище, потом захрипел, захлебываясь собственной кровью, и опрокинулся на спину. Усмешка скользнула по его лицу предсмертной судорогой, и все закончилось для ведуна в этом мире. Две статуи, стоявшие у стены, вдруг ожили и бросились на барона де Руси. Трудно сказать, почему федави именно его выбрали своей жертвой, но, так или иначе, их порыв завершился смертью. Бланшар взмахнул секирой, а Проныра выбросил вперед руку с ножом. Арабы рухнули на пол почти одновременно. Алдар метнулся было к Гундомару, но тот даже не шелохнулся. Похоже, рыцарь потерял сознание задолго до того, как его друг Вальтер фон Зальц стал жертвой собственной неосмотрительности.

– А как же око Соломона? – спросил Лузарш, постукивая по огромному валуну кулаком.

– Пусть остается там, где лежит, – сказал Венцелин. – Его время еще не наступило.

– А когда наступит? – спросил Алдар.

– Боги знают, – торжественно произнес Гаст, опуская меч к ноге. – А людям остается надежда.