Око Силы. Вторая трилогия. 1937-1938 годы

Глава 1. Детектор лжи

Гранит казался теплым. Апрельское солнце нагрело камень, и можно было без страха прислониться к высокому парапету бесконечной набережной, наблюдая за неслышным течением широкой реки. День выпал на славу – ясный, безоблачный. Над рекой деловито кружили птицы, где-то неподалеку играл духовой оркестр, воздух был свеж и чист…

Человек, стоявший у гранитного парапета, дернул плечами и запахнул пальто. День был теплым, но холод шел изнутри, от самого сердца. Вначале казалось, что к этому можно привыкнуть. Январь, февраль, март… Он был болен уже больше трех месяцев. Человек еще раз окинул взглядом реку. Внезапно показалось, что он уже бывал здесь, именно на этом месте. Только показалось. Январь, февраль, март – все, что он помнил. Дальше начиналась пустота.

«Сколько мне лет?» На мгновенье он испугался, но память, которая теперь – с января – работала безукоризненно, тут же подсказала. Ему двадцать пять. День рождения – 15 февраля, место рождения – город Харьков…

Человек огляделся, бросив взгляд на фланирующие по набережной парочки. Зря он вышел в город! Лучше всего было запереться в номере, взять рижское издание Уоллеса, купленное на прошлой неделе на толкучке возле площади Мира, и проваляться на диване весь день. А можно вообще не читать, а просто лежать неподвижно, закрыв глаза и завесив окна шторами. Так ему становилось легче, даже холод куда-то исчезал…

«Не раскисать!» – прошептал он, словно заклинание. Не раскисать! Он болен, он потерял память, но врачи обещают, что это ненадолго, все снова вернется. Он вспомнит. Он обязательно вспомнит! А пока – не раскисать, работать, заново заучивать собственную биографию… 15 февраля, город Харьков, семья рабочего-металлиста, отец погиб на деникинском фронте в 1919-м, мать умерла через два года, беспризорник, колония имени Дзержинского… Внезапно вновь почудилось, что он помнит эту набережную, эту неспешно текущую реку и даже холод – такой знакомый, привычный. Да, тогда было холодно, он шел по набережной, так же подняв воротник пальто, ему было плохо… Может, уже тогда он был болен?

Человек вынул папиросу, покрутил в пальцах, бросил. Почему он курит? Может в той, другой жизни, он был заядлым курильщиком, и теперь это последнее, что осталось от него, настоящего?

Взгляд на часы – времени более чем достаточно. Можно пройтись по набережной, там дальше ЦПКО, за ним – Нескучный сад, где можно спокойно посидеть на лавочке, выпить газированной воды с мандариновым сиропом… Да, это он помнил. Он бывал здесь. Если пройти по набережной, справа будет Крымский мост, дальше – новый парк, названный именем классика пролетарской литературы. Откуда-то из неведомых глубин всплыли факты – холодные, бесстрастные. Такое было уже не впервые. Он хорошо помнил уйгурский язык, но только из собственной биографии узнал, что служил несколько лет в Средней Азии. Да, он помнил уйгурский и узбекский, то и дело всплывали китайские слова, но это было не свое – чужое, принадлежавшее кому-то, исчезнувшие без следа…

…И тут он почувствовал страх. Не собственный – чужой. Кто-то стоял рядом, и этот «кто-то»…

…Странная способность ощущать эмоции не подвела. Неизвестный стоял в двух шагах, очевидно подойдя со стороны ближайшего переулка. Чернявый невысокий парень лет двадцати двух.

– Товарищ… товарищ старший лейтенант!

Слова прозвучали неуверенно, неизвестный сам испугался сказанного. Надо отвечать. Это был шанс – тот шанс, ради которого он и вышел сегодня на улицы Столицы.

– Здравствуйте!

Он попытался улыбнуться, но что-то вышло не так – парень растерянно моргнул.

– Извините… Я это… ошибся…

Нет, не ошибся! Они были знакомы. К нему обратились по званию, а ведь он в штатском!..

– Погодите! Мы с вами были?..

Он осекся. «Были!» Так нельзя!

– Нет. Извините, товарищ!.. Вы просто похожи…

Парень уже пятился, пытаясь скорее уйти. Почему он боится? Не выходца же с того света встретил!

Человек вздохнул, собираясь с силами.

– Я… Я Павленко Сергей Павлович, работник НКГБ. Несколько месяцев назад я получил травму, был ранен. Не помню, что было со мной до января 38-го. Полная амнезия… Если мы с вами встречались, то скажите, я вас… Я вас очень прошу!

Парень молчал, лицо стало хмурым, губы сжались, побелели. Он не верил – но не уходил.

– Амнезия… А… А разве так бывает, товарищ старший лейтенант?

«Госбезопасности» добавлено не было. Случайно? Или чернявый был знаком именно со старшим лейтенантом? Когда же его успели повысить в звании?

Человек подумал и достал удостоверение.

– Вот, прошу! Старший лейтенант госбезопасности… То есть, майор Ленинградского управления НКГБ Павленко. Командировочное предписание показать?

– Ну, это… Не надо, товарищ майор…

Парень вздохнул и достал из внутреннего кармана красную книжечку. Выходит, они были не просто знакомы!..

– Старший лейтенант Прохор Карабаев. Главное управление НКВД.

Удостоверение он смотреть не стал. Старший лейтенант говорил правду, в этом не было сомнений. Значит, они служили в одном наркомате?

– А насчет потери памяти… К сожалению, бывает. Я не помню ничего. Врач сказал, что, если удастся поговорить с теми, кто меня знал раньше…

Теперь темные глаза Карабаева смотрели в упор – недобро и недоверчиво.

– Прошу прощения, товарищ майор! Я это… Действительно обознался. Вы немного похожи на моего… то есть, на одного сотрудника Главного управления. Он исчез в ноябре 37-го. Но я ошибся…

Нет, старший лейтенант не ошибся – просто не хотел говорить. Кажется, он вообще жалел, что затеял эту беседу.

– Ну хорошо… На кого я похож? Надеюсь, это не тайна?

Чернявый быстро оглянулся и пожал плечами:

– Вообще-то тайна. Но раз вы из НКГБ, товарищ майор… Вы немного похожи на врага народа Сергея Павловича Пустельгу. Только вы не очень похожи. У вас глаза другие. И голос…

Карабаев говорил вполне убедительно, но майор верил своим ощущениям. Чернявый явно не сомневался, кто перед ним. Вот оно, значит, что! Пустельга Сергей Павлович, старший лейтенант Главного управления НКВД, а ныне – враг народа. Пустельга – не Павленко! Он еще удивлялся, отчего это отчество совпадает с фамилией!

– И что такого совершил этот Пустельга?

– Да враг он, товарищ майор, – вздохнул чернявый. – Саботировал ход расследования, оказался замешан в уголовном преступлении. Скрылся…

Вот те на! Хорошенькая же у него биография! Но что-то было не так. Кажется, старший лейтенант Карабаев не особо верит в злодейства бывшего сослуживца.

– Вот, товарищ майор.

…Сложенное вчетверо стандартное объявление о розыске – из тех, что рассылаются Большим Домом по всем областям. Все верно – Пустельга Сергей Павлович, бывший сотрудник Главного управления. Снимок был сделан давно, а может, он, майор Павленко, успел здорово постареть за эти месяцы…

Пальцы дрогнули. Теперь сомнений не было. Итак, старший лейтенант Пустельга, враг народа, которого разыскивают по всему Союзу.

– Здесь… Здесь сказано об особых приметах…

В горле стало сухо, слова прозвучали сдавлено, еле слышно.

– Ага, – Карабаев глядел куда-то в сторону. – Шрам на шее, слева. Я-то этого шрама и не помню. Наверное, в последние дни…

– Хотите посмотреть? – рука уже расстегивала ворот пальто.

– Нет, не надо, – старший лейтенант по-прежнему смотрел мимо. – Вы же меня все равно не помните!..

Все стало на свои места. Парень ему не верил. Да и как в такое поверишь? Его сослуживец исчез почти полгода назад, а теперь появился под другой фамилией да еще с удостоверением НКГБ!.. Стоп! Значит, саботировал ход расследования?..

– К сожалению, не помню, Прохор…

Услыхав свое имя, чернявый дернулся, повернулся, но тут же отвел взгляд.

– …Но, кажется, начинаю понимать! Скажите, расследование, которое мы с вами вели, было очень важным?

– Ну…

– Ясно!

Потрясение ушло, голова работала четко, камешки разбитой мозаики начали складываться воедино.

– Ясно, Прохор! Итак, в конце прошлого года вы… мы вели какое-то важное расследование. А важное расследование всегда кому-то мешает, особенно тем, кого ищут. Как я понимаю я… Пустельга был старшим?

Карабаев молча кивнул.

– Ну вот… Старший лейтенант Пустельга внезапно исчезает и уже задним числом его объявляют врагом народа. Расследование сорвано, да? Я прихожу в себя в больничной палате в одном из госпиталей Ленинграда. Мне говорят, что я майор Павленко, дают учить собственную биографию… Кстати, Пустельга из Харькова? Служил в Средней Азии?

– А говорите, не помните!

Кажется, чернявый все еще не верил.

– К сожалению. Уйгурский язык помню, а где и как служил – нет! Меня лечат и направляют в Ленинградское управление НКГБ. Другой город, другой наркомат… Даже биографию почти не поменяли – только фамилию. В Столицу не пускали до поры до времени, ждали, наверное, пока все утрясется. Логично?

Карабаев молчал, и майор ответил сам.

– Нет, нелогично, Прохор! Совсем нелогично! Зачем госбезопасности понадобился какой-то Пустельга? Да сейчас таких пачками к стенке ставят! Об этом думаете, да?

Вновь пожатие плеч. Впрочем, слов не требовалось.

– Ответ совсем простой, Прохор. Не знаю, что было со мною раньше, но сейчас у меня обнаружилась странная способность. Я чувствую людей – страшно им или весело, а главное, говорят ли они правду. Представляете, насколько это важно во время следствия?

Взгляд Карабаева изменился. Знал? Да, знал!..

– Так точно, товарищ майор! Михаил… Один наш бывший сотрудник, говорил, что вы… То есть, старший лейтенант Пустельга, умел по фотографии определять…

– Жив человек или мертв, – кивнул майор. – Теперь поняли? Нельзя было меня к стенке ставить! Просто отшибли память и посадили работать, как какой-то детектор лжи… А заодно и сорвали вам операцию. Вот и все!

– А вы не курили раньше, товарищ старший лейтенант, – вздохнул Карабаев. – И глаза не такие. Другие…

Странно, Прохор уже второй раз упомянул о глазах. Что в них могло измениться?

– Вы сказали о каком-то бывшем сотруднике – Михаиле. Кто он?

– Трое нас в группе было, товарищ майор, – неохотно ответил Прохор. – Вы, я и капитан Ахилло. Пропал он, почти сразу после вас… Эх, товарищ майор, чего они с вами сделали?

На этот раз чернявый говорил искренно, в голосе чувствовались горечь и жалость. Майор покачал головой:

– Выходит, сделали. Голос, глаза… Что еще?

– Да говорите вы совсем по-другому. Будто старше стали лет на десять. И слова у вас какие-то… не такие.

Сказано было не особо ясно, но майор понял. Очевидно, старший лейтенант Пустельга говорил как-то попроще, да и не столь уверенно. Впрочем, чему удивляться, ведь он, майор Павленко, – не последний человек в Ленинградском управлении, к тому же – незаменимый специалист!

– Ладно, Прохор. Постарел – так постарел, что поделаешь… Значит, нас в группе было трое. Не спрашиваю, чем мы занимались…

Намек был ясен, но Карабаев пропустил его мимо ушей.

– С вами, вижу, все в полном порядке.

– Ага, третий «кубарь» кинули…

– А что случилось с капитаном Ахилло? Он, как я понял, не был арестован?

– Не могу знать, товарищ майор! – отчеканил чернявый. – Исчез он. И говорить о нем не велено.

Не требовалось каких-то особых способностей, чтобы понять – Прохор, конечно, знает, но не желает рассказывать. Логично! В конце концов, вся эта история в глазах чернявого могла быть хорошо спланированной провокацией. Оба они служат не в «Красном Кресте»!

– Хорошо. Как мне вас найти?

Майор почему-то думал, что Прохор затруднится с ответом, но старший лейтенант тут же назвал свой адрес – он жил в одном из общежитий Главного управления, – а заодно и служебный телефон. Собственно, почему бы и нет? Скрывать ему нечего – ни от своего подозрительного начальства, ни от любопытных из «лазоревого» стана.

– Может, еще увидимся…

Майор спрятал блокнот, куда записал адрес, и бросил взгляд на Карабаева. Тот казался невозмутимым, но нетрудно было понять, что это – лишь маска. Старший лейтенант еле сдерживался чтобы не заговорить. О чем? Что знал чернявый? Чем занимался он сам, бывший старший лейтенант Главного управления?

– Спасибо, Прохор, – майор протянул руку. – Вы первый, кто мне сумел помочь. По крайней мере, теперь знаю, кем был…

– Да чего там! – чернявый коснулся его ладони, и чуть не вскрикнул: – Рука! У вас рука…

Ах да! Он и забыл об этом. После выхода из больницы майор старался избегать рукопожатий.

– Что, холодная? Извините, Прохор, запамятовал. У меня сейчас обычная температура – 35 и 9. Увы!..

Теперь Прохор вновь смотрел на него с плохо скрытым страхом.

– Вы, это, выздоравливайте, товарищ майор. Чего же врачи – не помогают?

– Обещают помочь.

…Он знал, что на ощупь его рука холодна, как у трупа.

– Ну я пошел, товарищ майор…

Чернявый быстро кивнул, и майор вдруг подумал, что у Прохора такой вид, будто он действительно простился с покойником.

– Погодите, старший лейтенант! Скажите, когда мы вместе служили… Мы… не ссорились?

– Нет, – на губах Карабаева мелькнула грустная улыбка. – Товарищ старший лейтенант Пустельга… Он был… То есть… Извините, товарищ майор!

Карабаев вновь кивнул и быстро пошел обратно, в сторону переулка. Последняя фраза ударила больно: «был»! Для Прохора Карабаева Сергей Пустельга мертв…

Майор отвернулся, бездумно глядя на равнодушную серую гладь реки. Вот он и узнал – даже больше, чем надеялся. Никакой он не Павленко, и напрасно он запоминал свою фамилию, которую и сочинили-то явно второпях. Пустельга Сергей Павлович, бывший работник НКВД, с которым что-то случилось в ноябре прошлого, от рождества Христова 1937 года…

«Не раскисать!» – повторил он, наверное, в тысяча первый раз. В любом случае он жив, не потерял разум, а значит, способен не просто выполнять очередные приказы руководства. Майор вдруг представил, что он входит в Большой Дом на Лубянке, предъявляет удостоверение и направляется прямо… ну, хотя бы в кабинет Николая, то есть народного комиссара внудел Николая Ивановича Ежова. Интересно, что будет в этом случае? Он подумал и понял – ничего. Скорее всего, внимательно изучат удостоверение, попросят немного подождать, перезвонят в НКГБ, а затем отпустят подобру-поздорову. А может, и звонить никуда не станут. К майору Павленко у НКВД нет претензий, а то что он немного похож на сгинувшего врага народа Пустельгу, – невелика беда! В Ленинграде майор много раз заходил в управление НКВД, и никто даже глазом не моргнул, хотя объявления о розыске туда поступали регулярно. Пустельга исчез, остался не помнящий родства Сергей Павленко, незаменимый специалист, живой детектор лжи…

Майор бросил последний взгляд на реку и не спеша направился дальше, по направлению к ЦПКО. Надо было погулять, подышать воздухом, а вечером предстояла работа, из-за которой его и вызвали в Столицу. Кому-то на самом верху понадобился автомат, умело сортирующий правду и ложь, чувствующий любые колебания подследственных и даже способный определить, далеко ли находится сбежавший из ГУЛАГа враг народа. Этим вечером он вновь будет решать чью-то судьбу – безошибочный детектор, способный разоблачить самого великого актера. И это все, что осталось ему, Сергею Пустельге? Даже те, кто сгинул в лагерях, перед смертью имели возможность вспомнить свою жизнь, друзей, близких. Он был лишен и этого. Что ж, кое-что ему все же осталось. Хотя бы узнать – и о себе, и о других. Итак, в группе их было трое. Двое сгинули, остался лишь чернявый Прохор, который не верит сотруднику НКГБ Павленко. Что ж, оставалось надеяться на следующую встречу…

Майор достал папиросы, привычным движением смял картонный мундштук и вдруг вспомнил слова Карабаева. Старший лейтенант Пустельга не курил. Ну и правильно! Сергей усмехнулся и швырнул пачку прямо в реку.

Вечером его никто не потревожил, и майор успел прочитать половину томика Уоллеса, прежде чем в дверь номера постучали. Была уже глухая ночь – часы показывали половину второго. Это не очень смутило, допросы часто проводились в эту пору. Удивило другое – машина с опущенными шторками на окнах ехала очень долго. Значит, его везут не на Лубянку и не в наркомат госбезопасности? Интересно, куда? Впрочем, вопросы задавать было некому. Сопровождающие, крепкие ребята в штатском, казались глухими и немыми.

…Дверца открылась, и он оказался в полутемном подземном гараже. Тут уж стало совсем любопытно: такого гаража не было даже в центральном управлении НКГБ, куда он заезжал утром по приезде. Где это может быть? Штаб округа? Но встречавшие его были в штатском – такие же вежливые, молчаливые, похожие друг на друга словно близнецы.

Длинный пустой коридор, караульный у двери и, наконец, маленькая комнатка, стол, два стула. Еще одна странность – здесь не было света. Темнота не смущала Сергея, напротив, ночью он ощущал себя бодрее, чем днем. Но почему здесь нет ни одной лампочки? Или тот, с кем придется говорить, имеет совиные глаза?

Ждать почти не пришлось. Дверь бесшумно растворилась, пропуская высокую, чуть сутулую фигуру. Темнота не позволяла увидеть детали, но Сергею показалось, что на незнакомце надет широкий плащ.

Майор поспешил встать.

– Здравствуйте, Сергей Павлович! – неизвестный задержался у порога, словно пытаясь рассмотреть в темноте своего гостя.

– Здравия желаю!

Человек в плаще кивнул, подошел ближе.

– Иванов. Садитесь, Сергей Павлович.

Теперь они оказались почти рядом, и Сергей понял, что не ошибся – Иванов был в плаще, более того, голову покрывал капюшон, мешавший разглядеть лицо даже в полутьме. А вот голос показался приятным – спокойным, доброжелательным.

– Да, – проговорил человек в плаще после минутного молчания. – Здорово они вас!.. Как сейчас себя чувствуете?

– Нормально, товарищ Иванов!

Уставная бодрость не скрыла растерянности. Выходит, они уже были знакомы?

– Да, вы сильно изменились, Сергей Павлович! Что такое «нормально» в вашем положении, могу догадаться. Постоянный холод, светобоязнь, сильная слабость на рассвете…

– Н-ничего, товарищ Иванов. Мне сказали, что это пройдет.

– Будем надеяться… Чтобы снять лишние вопросы, скажу сразу. Мы были знакомы еще до вашей болезни. Более того, ваши способности позволили установить одну важную деталь… Очень важную… Я смог уговорить начальство повысить вас в звании, так сказать, минуя одну ступеньку – прошлой осенью вы были старшим лейтенантом. Да, еще одно… Вам, наверное, небезразлично, от чьего имени я действую. Иванов – фамилия, как известно, популярная. Так вот, я помощник товарища Сталина. Как вы когда-то выразились – его псевдоним.

Сергей кивнул, рассчитывая, что Иванов неплохо видит в темноте. Что-либо ответить он пока не мог, слишком много пришлось узнать за эти минуты. Все действительно становилось на свои места. Интересно, знает ли товарищ Иванов, что его бывший знакомец Пустельга – беглый враг народа?

– Насколько я знаю, Сергей Павлович, ваши способности, несмотря на болезнь, нисколько не уменьшились. Ленинградские товарищи готовы носить вас на руках. Но вы нужны здесь. Для начала вы поможете мне выполнить одно поручение товарища Сталина. Сейчас я буду разговаривать с очень любопытным человеком. Вы будете присутствовать – незаметно. Вам нет необходимости видеть того, кого вы, так сказать, рентгенируете?

– Нет, мне главное слышать голос.

Поручение товарища Сталина… Подобного Сергей не ожидал. В таких верхах парить опасно! Кажется, тот, прежний Пустельга, ощутил это на собственной шкуре.

– Хорошо. Записывать разговор не надо, его зафиксируют на магнитофонной ленте. Ваша задача – слушать и следить, когда этот человек начнет лгать. И еще… Мне важно его общее состояние: волнуется ли он, боится. В общем, постарайтесь. Излишне напоминать о том, что все содержание разговора является государственной тайной.

– Излишне, – вздохнул Сергей. – Я постараюсь.

– Не сомневаюсь. А потом мы с вами побеседуем… Ну, пора!

Его провели за штору, в маленькую комнатушку, скрытую ложным окном. Здесь был стул и даже небольшой столик. Оставалось присесть и ждать. Сергей уже понял, что допрос предстоит необычный, вернее совсем даже не допрос. Это место не походило на кабинет следователя, да и товарищ Иванов явно не занимался подобными мелочами. Интересно, во время их прошлых встреч он тоже скрывал лицо под капюшоном? Но дело было не только в капюшоне.

…Точно! Сергей невольно пот со лба. Как же он сразу не догадался? Он легко чувствовал эмоции собеседника, даже случайного прохожего на улице. Но за весь их разговор, майору не удалось заметить даже тени того, что ощущал человек в плаще, словно товарищ Иванов был не живым существом, а говорящей статуей…

– Прошу вас, Николай Андреевич. Надеюсь, вы тут разберетесь, что к чему. Не обессудьте, у нас темно.

– Бастует электростанция?

Ага, началось! Сергей прислушался. Голос товарища Иванова был все тем же – доброжелательным, спокойным. А вот тот, второй, кого он называл Николаем Андреевичем, явно волновался, хотя и не подавал виду.

– Бастуют? – послышался смех. – Нет, думаю, товарищ Каганович такого не допустит. Так, по-моему, спокойнее. Даже если кто-то вмонтировал подслушивающее устройство, без электричества оно не сработает… Знаете, мы с вами давно не виделись, Николай Андреевич!

– Шесть лет.

Голос прозвучал холодно и даже недружелюбно. Впрочем, товарищ Иванов, похоже, не заметил.

– Неужели так много? Ай-яй-яй! Ну да, конечно, тогда у нас с вами состоялся не очень приятный разговор по поводу одного товарища… Впрочем, дело давнее, бог с ним. Увы, наша нынешняя беседа тоже не обещает быть легкой. Трудный вы человек, Николай Андреевич!

– Неужели?

…Сергей чувствовал, что собеседник Иванова еле сдерживает себя. Но теперь это было не волнение, а гнев, даже ярость.

– Да, вы трудный человек. Сотрудники наркомата жалуются, никому спуску не даете. Нельзя так с кадрами, Николай Андреевич! Кадры требуют бережного к себе отношения, они – наш золотой фонд!..

– Почему вы расстреляли Рютина?

Вопрос был настолько неожиданным, что Сергей невольно вздрогнул. Наступила тишина.

– А почему вы спрашиваете именно о Рютине? – Иванов заговорил по-прежнему мягко, словно речь шла о какой-то житейской мелочи. – Почему вы не спросите о Зиновьеве, о Ягоде, о Тухачевском или хотя бы о вашем дружке Бухарине?

– Потому что вы дали слово. Здесь, в этом кабинете. Шесть лет назад.

– Ах вот оно что!

Вновь наступила тишина. Сергей не знал, что и думать. Николай Андреевич предъявлял счет помощнику самого товарища Сталина – и за что!

– Ну что ж, раз вы заговорили о Рютине… Я мог бы сослаться на тысячу причин, Николай Андреевич. Но назову главную – Рютин наш враг. За эти годы он не изменился и не собирался меняться. Впрочем, речь пойдет не о нем. Вы, кажется, решили обвинить меня в нарушении слова, Николай Андреевич? Я знаю, вы очень смелый человек. Но вы – очень неблагодарный человек. Я расстрелял мерзавца Рютина, но спас кое-кого другого – вашего брата, например, его семью…

– А скольких не спасли?

Майору стало холодно – и это был не привычный холод, который мучил его уже четвертый месяц. Кто эти люди? Если Иванов действует от имени Сталина, то от чьего имени говорит Николай Андреевич? Он что, самоубийца?

– Не надо, Николай Андреевич! Мы не будем вести с вами общеполитическую дискуссии. Речь пойдет о другом. Начну издалека, хочу кое-что напомнить. Сразу же после окончания XIII съезда состоялось секретное заседание ЦК. Причем, на нем присутствовали лишь «старики», так называемых рабочих от станка, принятых туда по совету покойного Вождя, как вы помните, не пригласили. Как кто-то тогда выразился, эти товарищи были не столько от станка, сколько из-под бильярда… Оба мы с вами там присутствовали…

– Что-то не припомню. Или вы были без капюшона?

Странно, но Николай Андреевич, похоже, не опасался товарища Иванова. Сергей ощущал его страх, но бывший рютинец боялся чего-то другого…

– Конечно, я был без капюшона! Итак, разговор начал Зиновьев, он ведь тогда лез в вожди. Этакий красный Галифе, герой Питера! Знаете, Николай Андреевич, когда его потащили на распыл, он держался несколько иначе… Ну вот, товарищ Евсей, как вы помните, прочитал целый доклад, смысл которого заключался в том, что межпартийная борьба неизбежно приведет к Термидору, а следовательно, к гильотине. А значит, руководство партии уже сейчас должно позаботиться о создании надежного укрытия для партийных кадров. Если память мне не изменяет, идея всем неожиданно понравилась…

– Не всем, – кажется, Николай Андреевич усмехнулся. – Троцкий был против.

– Ну, что вы хотите от Иудушки? Он видите, ли считал, что гильотина останется сухой. Этакий идеалист!.. Решение, как вам известно, было принято единогласно, но с важной поправкой. Напомните, Николай Андреевич, с какой?

Голос Иванова стал мягким, вкрадчивым, каким-то кошачьим.

– Поправка Сталина. Каждый, кто уходит в убежище, навсегда отказывается от всякой политической деятельности. Кроме того, права убежища лишаются по специальному решению Политбюро.

– Совершенно верно…

– …И пункт третий. Центральный Комитет не берет на себя обязательства защищать убежище от тайной полиции.

– Запомнили? – товарищ Иванов хихикнул. – Да, «тайная полиция» – прозвучало не очень удачно. Феликс даже обиделся… Ну что ж, в таком случае я имею основание обвинить вас, как ответственного за убежище, в нарушение пункта первого поправки. Пояснить?

– Поясните!

Внешне ничего не изменилось, но Сергей чувствовал, что гость весь напрягся. Кажется, именно этого он и ждал.

– К чему, Николай Андреевич? Вы же прекрасно все понимаете. К вам пришел посланец Семена Богораза, а вы вместо того, чтобы указать ему на дверь, свели его с этим… Чижиковым. Надеюсь, вы не собираетесь этого отрицать?

– Не собираюсь.

…Облегчение – невиданное, невероятное. Значит, не это его волновало? Получается, Николай Андреевич нарушил пункт первый поправки не один раз, и данное нарушение – не из самых страшных!

– Отпираться действительно не имеет смысла. Чижиков – конспиратор опытный, но кое-кто из его присных излишне болтлив… Итак, вы нарушили условие, Николай Андреевич. Теперь я имею полное право сделать из этого соответствующие выводы.

– Попробуйте!

И снова – молчание. Сергей пытался представить, что делают эти двое. Стоят, глядя друг другу в глаза? Или сидят с внешне равнодушным видом, может, даже улыбаются?

– Эх, Николай Андреевич! – в голосе Иванова промелькнула нотка сочувствия. – Кого вы защищаете? Беглых крыс? Трусов? Конечно, ваша система защиты надолго задержит ребят Ежова, но вы-то уйти не успеете! Ни вы, ни ваша семья. Я еще тогда не понимал, почему вы взяли на себя это поручение?

– Я выполнял приказ партии.

– Э-э-э, бросьте! Приказа не было. Эту работенку предложили пятерым членам ЦК, и все отказались. Никому не хотелось возглавлять подполье в собственной стране. Уже тогда, после смерти Феликса, могли сгоряча и к стенке поставить, а уж сейчас… Вас что, Чижиков уговорил? Да он же трус! Троцкий, тот хоть не боится, книжонки пописывает. Даже Бухарин – на что слюнтяй, и то не захотел прятаться в нору! Знаете, что он сказал мне перед смертью? Что его смерть нужнее партии, чем жизнь! Кого вы спасаете, Николай Андреевич?

– Людей, товарищ Иванов.

Сергей перестал вслушиваться в ощущения собеседников. Иванов по-прежнему казался каменной статуей, с Николаем Андреевичем все уже было ясно. Кажется, он надеялся выйти из этой комнаты победителем. Лишь однажды Сергей почувствовал слабину, но разговор благополучно миновал этот риф.

– Значит, спасаете людей? Что я слышу? Бывший комиссар Стальной дивизии впадает во внеклассовый гуманизм! Как интересно! Давно хочу понять, почему такие, как вы – Смирнов, Ломинадзе, тот же ваш Рютин – выступаете против политики партии?

– Мы не выступаем против политики партии.

– Ах да, вы лишь против некоторых крайностей… Не надо! Вы что, думаете, можно построить какой-нибудь другой социализм? Хороший?

– Да. Без коллективизации, лагерей и Ежова.

Сергею стало не по себе. Рютин и Смирнов были обвинены в шпионаже и вредительстве, а дело, выходит, совсем в другом?

– Хорошая формула! А что вы думали во время гражданской? Где был ваш гуманизм, Николай Андреевич? Разве лагеря изобрел Ежов? Разве вы не ставили к стенке заложников в 18-м? Или тогда вам это нравилось?

– Нет. Не нравилось. Мы надеялись, что эта кровь – последняя, иначе незачем было все начинать. И мы думали, что гильотина останется сухой!

– Ах вот как!.. – голос Иванова потерял обычное добродушие, в нем слышался злой сарказм. – С этого бы и начинали, Николай Андреевич! Кажется, я понял. Можно расстреливать всех, но не товарищей по партии. А я обвинил вас в гуманизме! Беру свои слова назад. Ладно…

И снова пауза. Кажется, товарищ Иванов решил слегка потомить своего собеседника.

– Итожим… Я запрещаю вам всякие контакты с людьми Богораза. Всякие! Пусть Чижиков отсиживается в своей норе, но не пытается вести внешнюю политику. Второе: я не буду выдавать вас ищейкам Ежова, но и пальцем не пошевельну, если они выйдут на ваш след! Третье, и для вас самое главное. Если я узнаю, что вы мне лжете, то вы и ваша семья немедленно попадете в подвалы Большого Дома со всеми вытекающими последствиями. Вы поняли?

– А в письменном виде можно?

Сергею показалось, что Иванов все-таки не сдержится. Ему вдруг стало страшно за Николая Андреевича. Он что, считает себя бессмертным? Или думает, что наступление – лучший вид обороны?

– В письменном? – послышался негромкий смех. – Вы так привыкли к бюрократии? Если хотите, можем провести это решением Политбюро, когда Ежов куда-нибудь отлучится. Он-то вашего юмора не поймет!.. И, наконец, четвертое… Вы что, думаете, мне и всем остальным так по душе эти наши методы? Ежов – и тот не выдерживает, пьет горькую, сволочь, после каждого допроса, протрезвить не можем! И, знаете, в чем наша ошибка? Кого мы переоценили?

Пауза… Молчал Николай Андреевич, молчал его всесильный собеседник. Сергей напряженно ждал, что будет дальше. Выходит, и на самом верху признают, что допустили ошибку? Значит, там тоже ошибаются? И не в мелочах, не в тактике…

– Мы переоценили людей! Помните, как изящно выразился столь любимый вами Троцкий: «злые бесхвостые обезьяны»? Так вот, эти злые бесхвостые обезьяны оказались не столь подготовленными к собственному будущему, как хотелось. Сопротивление идет даже не на уровне разума, заговорили инстинкты! И вот приходится пасти жезлом железным и заодно давить тех, кто этому мешает. Вот и вся истина, Николай Андреевич. А истина может нравится, может не нравиться – но от этого не перестает быть таковой… Кстати, как там ваш дружок – товарищ Косухин? Процветает в царстве Богораза?

– Разрешите не отвечать?

Сергей перевел дух. Главное сказано, теперь речь идет о каких-то мелочах. «Злые бесхвостые обезьяны»!.. Выражение показалось омерзительным. Но ведь товарищ Иванов, похоже, согласен с Иудушкой?

– Можете не отвечать, Николай Андреевич, – голос Иванова стал скучным и невыразительным. – Во всяком случае, вы получили ответ на запрос в ЦК по поводу вашего дружка. Кстати, он вырастил очень шкодливого наследника. Впрочем, это уже мое дело… Очень приятно было побеседовать, Николай Андреевич!

– Взаимно, товарищ Агасфер.

Агасфер? Сергей даже привстал. Выходит, Иванов – вовсе не Иванов? Впрочем, «Агасфер» – наверняка партийная кличка.

– А мне место в убежище вы приготовили?

Это была, очевидно, шутка, но Николай Андреевич ответил очень серьезно:

– Как и всем членам партии. А что, уже пора?

Стукнула дверь. Сергей откинулся на спинку стула. Слава Богу, кончилось! В голове мелькали обрывки услышанных только что фраз, в висках звенела кровь, и, казалось, сил не хватит даже на то, чтобы выйти из тайника. За крупицу того, что он слышал, люди пропадали без следа. Впрочем, бояться уже поздно, да и некогда…

– Выходите, Сергей Павлович.

Майор заставил себя встать и откинуть тяжелую портьеру. Иванов сидел за столом, чуть сгорбившись, в темноте его фигура походила на неровное черное пятно. Почему он даже здесь не снимает капюшона? Или – мелькнула нелепая мысль – там, под капюшоном, просто ничего нет?

– Садитесь…

– Есть!

Сергей начал приходить в себя. Он на работе, сейчас предстоит отчет – дело обычное, даже рутинное.

– Курите, Сергей Павлович. Здесь пепельница.

Курить и в самом деле хотелось, и майор пожалел, что так безжалостно поступил со своими папиросами. Но не просить же закурить у товарища Иванова!

– Спасибо. Решил бросить.

– Правда? А вы знаете, это хорошо. Те, кто болен той же болезнью, что и вы, сильно курят. Что-то вроде защитной реакции, хотя и весьма своеобразной. Выходит, ваши дела идут на поправку!

Болезнь? Но ведь у него амнезия, полученная в результате травмы головы? Впрочем, в последнем Сергей начал сомневаться еще в Ленинграде. Ему переливали кровь, брали пробы костного мозга. Какая уж тут травма!

– Ну, обменяемся впечатлениями? Или вам надо прийти в себя? Разговор, признаться, вышел трудный.

Сергей вздохнул.

– Я готов. Разрешите?

Майор вспомнил обычную порядок доклада: общая оценка личности, настроение в начале допроса…

– Объект… Николай Андреевич пришел сюда хорошо подготовленным. Во всяком случае, почти не боялся. Он, вообще, очень уверенный в себе человек. Вас, если не ошибаюсь, недолюбливает.

– Есть немного, – Иванов негромко рассмеялся. – Когда он особо проявил свои эмоции по отношению к моей скромной персоне?

– Когда вы говорили о Рютине. Потом напряжение разговора росло, он начал волноваться, особенно когда речь пошла о нарушении постановления ЦК.

– Поправки, – тихо подсказал собеседник. – Пункта первого поправки.

– Да, извините.

И тут майор понял, что сейчас должен выдать незнакомого подпольщика. Мысль об этом показалась отчего-то омерзительной. Но ведь его и пригласили для этого! Он эксперт!

– Товарищ Иванов, этот человек ждал какого-то другого обвинения. Не в связях с Богоразом. Услыхав о Богоразе и об этом… Чижикове, он сразу успокоился.

– Значит, грешен… – Иванов помолчал. – Ай-яй-яй! А нас еще, Сергей Павлович, обвиняют в отсутствии гуманизма! Знаете, я тоже почувствовал это и, если помните, предостерег… Что ж, наши наблюдения совпадают. Считайте, что этот небольшой экзамен вы вполне выдержали. А теперь о другом, но тоже очень важном. Сергей Павлович, вы уже поняли, что с вами случилось?

Вопрос был неожиданным. Солгать? Подождать, пока ему объяснят? Однако, Сергей уже начал понимать, что товарищ Иванов не хуже его самого умеет читать в чужих душах.

– Сегодня вы решили погулять по Столице, хотя вам и не рекомендовалось. Вы профессионал, мы не стали устанавливать за вами наблюдения, да и зачем? Все равно, если вы решили что-то узнать – то узнаете. Как я понял, погуляли вы с пользой.

Что было делать? Отрицать очевидное нелепо. Но признаться – значит выдать чернявого Карабаева!..

– Могу, скажем так, предположить. Просто предположить… Вы встретили кого-то из старых знакомых. В наркомат, насколько я знаю, не заходили, там все были предупреждены.

Сергей закусил губу. Неужели они проконтролировали встречу на набережной? Или даже подстроили? Но ведь Прохор не играл!..

– Итак, вы узнали свою настоящую фамилию?

– Да.

Роли переменились. Теперь ему приходилось отвечать, а человек в плаще внимательно вслушивался в каждое слово.

– Место работы, должность?

– Да.

– Причины того, что с вами произошло?

– Нет… Не до конца.

Иванов подумал, а затем решительно кивнул:

– Чем раньше, тем лучше! Хотя, пожалуй, раньше об этом говорить не стоило, ваша психика и так серьезно пострадала. То, что вы в розыске, тоже знаете? В таком случае вам пока лучше оставаться майором Павленко – в ваших собственных интересах… Ни я, ни Ежов не имели отношения к тому, что с вами произошло. Причина другая… Догадались?

Ответить «нет»? Нельзя, нельзя!..

– Я… Я был сотрудником главного управления НКВД. Возможно, возглавлял специальную группу…

– Верно, – перебил Иванов. – Вы руководили группой, выполнявшей важное задание правительства. Но существовало другое, так сказать, учреждение, которое решило оспорить лавры Ежова. Уточнять не надо?

Уточнений не требовалось. Он служил в НКВД и стал на дороге «лазоревым».

– Вас, скорее всего, просто прикончили бы или подбросили компрометирующий материал, что, в общем, одно и то же. Но о ваших способностях знали. Один, достаточно влиятельный, работник НКГБ захотел иметь в своем распоряжении такого незаменимого специалиста. Остальное было не так сложно…

Сергей кивнул. Выходит, он обо всем догадался сам. Почти обо всем… Жаль, Иванов не назвал фамилию этого «влиятельного»!

– Когда вы исчезли, кое-кто из окружения Ежова предпочел объявить вас врагом и преступником. Вы можете спросить, почему не вмешался я? Вмешался, Сергей Павлович! Вы оказались не у того, кто так обошелся с вами, а в ленинградском госпитале. Большего сделать нельзя, мог бы начаться слишком большой шум. НКВД и госбезопасность и так на ножах.

Это было тоже понятно. Майор вздохнул:

– И все-таки, товарищ Иванов… Что со мной сделали?

– Об этом лучше спросить у врача. Поэтому, Сергей Павлович, вы завтра же ложитесь в клинику. В этом, собственно, и состоит то задание, ради которого я приказал вас вызвать.

Глава 2. Номер сорок третий

За эти месяцы Сергей успел привыкнуть к больничному быту. Весь январь он пролежал в госпитале, а затем каждые две недели приходилось являться на процедуры и анализы. Белые халаты успели надоесть, но майор понимал, что без этого не обойтись. Он болен, выбирать не из чего. Значит, еще одна больница…

Его отвезли туда этой же ночью. Осматривать не стали, переодели в новенький серый халат и поместили в небольшую палату на четвертом этаже. Спать не хотелось, и Сергей потратил остаток ночи для того, чтобы как следует осмотреться.

…Палата для двоих, но одна койка предусмотрительно вынесена. Микрофон где-нибудь за зеркалом. Стены недавно выкрашены, мебель – только что с фабрики, да и вся больница новенькая, словно с иголочки…

Майор уже знал, что находится в одном из самых лучших лечебных заведений Столицы. Больница находилась не в самом городе, а в нескольких километрах южнее. Из окна можно было разглядеть темные пятна рощиц, пересекаемые широкой, блестевшей в лунном свете, рекой. Небольшой балкон, куда вела дверь, решетки, запирающиеся на ночь… Решетки выглядели надежно, но Сергей, не удержавшись, проверил. Да, не открыть! Все, как ему и объяснили.

Под утро он все-таки уснул. Товарищ Иванов не ошибся, на рассвете Сергей чувствовал себя особенно слабым. В такое время лучше всего было спать. Странно, но за эти месяцы он еще ни разу не видел снов. Просто мрак, безымянная чернота…

День прошел скучно, хотя и оказался наполнен событиями. После обхода Сергея долго водили по кабинетам. Снова, как и в Ленинграде, бесконечные анализы, расспросы, сочувственные кивки. Товарищ Иванов обещал, что здесь ему смогут помочь, но в это верилось слабо. Правда, тут никто не удивлялся его болезни и не заводил речь и о мифической травме. Кажется, майор был здесь не первым с такой странной формой амнезии. Впрочем, суета не мешала думать. Он – не только больной. И даже не столько…

…В одной из палат, неподалеку от палаты Сергея, помещен особо опасный государственный преступник – умный, опасный, а главное, знающий некую тайну, представляющую огромный интерес для обороны страны. Вернее, знавший: несколько месяцев назад он потерял память…

Совпадение сразу же насторожило. Конечно, Сергей – майор НКГБ, а неизвестный сосед – зэк, доставленный сюда прямо из мест заключения, но ведь и сам Пустельга находится в розыске! Однако роли уже распределены: он – гончий пес, преступник – волк. Задание важное, срочное но, в общем, не особо сложное.

Трудности были чисто технические. Зэк знал, кто он такой, к тому же, палата, естественно, охранялась. Прямой допрос мог не дать результатов – преступник отказывался отвечать, ссылаясь на потерю памяти. Значит, следовало организовать встречу между двумя собратьями по несчастью. Помогли все те решетки: имея ключ от них, можно легко переходить с балкона на балкон. Несколько дней назад одна из медицинских сестер, якобы случайно, оставила связку ключей так, чтобы обитатель охраняемой палаты имел возможность ими завладеть. Сделано все было, конечно, по-дилетантски, но преступник не имел оперативного опыта, и все сработало с первого же раза. К тому же, ключи искали, медсестра со слезами ходила по палатам, охрана расспрашивала больных. Так что выглядело все вполне достоверно.

В первую ночь зэк выжидал, но уже на следующую вышел на балкон, начав свое первое путешествие. Бежать не пытался, зато обошел всех ближних и дальних соседей, пытаясь завязать знакомства. Так продолжалось три дня, а на четвертый в палату, находившуюся рядом с той, где обитал потерявший память, поместили нового больного – майора Сергея Павленко.

Итак, задание не из сложных, но что-то с самого начала не понравилось Сергею. И это «что-то» было очевидным. Преступник – такой же больной, как и он сам. Но майора ожидала благодарность, может, даже награда, а неизвестного зэка, в лучшем случае, пожизненное заключение в стенах больницы, а скорее всего – Колыма, где он быстро превратится в лагерную пыль. Конечно, он – опасный враг, но те, что искали пропавшего Пустельгу, тоже считали его врагом народа! А что будет дальше? Товарищ Иванов действует по приказу Сталина, а у Вождя могут быть свои соображения по поводу сохранения государственных тайн. То, что миндальничать с каким-то подозрительным майором, вдобавок живущим под чужой фамилией, не станут, Сергей не сомневался. Достаточно просто позвонить дежурному в Большом Доме и сообщить, где находится беглый враг народа Пустельга. Возможно, это произойдет не сейчас, а через месяц, в крайнем случае через год, если, конечно, странная болезнь не добьет его раньше. Итак, больной охотится за больным. Враг разоблачает врага…

Вечером, когда за рощами медленно гасли последние лучи солнца, Сергею стало легче. Темнота несла с собой бодрость, холод немного отпускал, и происходящее начинало казаться не таким безнадежным. Он выкрутится! Пса пускают за волком… А если пес и волк… Да, если пес и волк поищут себе более полезное занятие, чем рвать друг друга на чужую потеху?

Время тянулось медленно, но Пустельга не спешил. Это была удача: тихая ночь, темная комната, кровать – и много, очень много свободного времени. Очень кстати! Любое дело следовало тщательно продумать. Если верить собственной биографии, когда-то Сергей Пустельга был неплохим оперативником. Не пора ли применить навыки для личной пользы?..

…Легкий стук. Сергей быстро взглянул на светящийся циферблат наручных часов. Начало второго… Началось!

Стучали в балконную дверь. Сквозь стекло можно было разглядеть чей-то темный силуэт. Стук повторился… Майор усмехнулся, вскочил и быстро подошел к двери. Неизвестный стоял на балконе, на нем был такой же серый халат, а на голове нечто, напоминающее берет. Разумно – апрельская ночь не баловала теплом.

– Гостей принимаете?

Голос показался приятным и даже веселым. Сергей кивнул и открыл дверь.

– Добрый вечер! – неизвестный вошел в комнату, быстро огляделся, протянул руку: – Позвольте отрекомендоваться: ваш сосед, палата номер 43. Чтобы короче – просто Сорок Третий.

– Сорок Первый, – принимая правила игры, представился майор, запоздало подумав о том, что его рукопожатие будет плохой рекомендацией. Однако Сорок Третий, казалось, не обратил внимания на то, что так смутило Прохора Карабаева. Рукопожатие было крепким, рука – теплой, даже горячей.

– Ну как, сидим? – Сорок Третий усмехнулся, продолжая разглядывать палату.

– Сидим, – согласился Сергей. – Кстати, присаживайтесь.

– Благодарствую… А вас недурно устроили, уважаемый Сорок Первый. Одиночка – прямо как у меня!.. Надеюсь мой визит вас не слишком обеспокоил. Не удержался – вы же новенький, вдобавок мой сосед и, так сказать, собрат по несчастью. Тот же диагноз, а это почти то же самое, что сесть по одинаковой статье.

– Юморок же у вас!

Зэк ему понравился, Сорок Третий явно не терялся даже в подобной ситуации.

– В самый раз, – не согласился гость. – Под петлей и шутки висельные. Впрочем, прошу прощения. Вы, быть может, пребываете в состоянии мрачной хандры? Или желаете слегка побуйствовать?

– Ни в коем случае! – Сергей невольно улыбнулся. – Просто вы появились… несколько неожиданно.

– Но вы не спали, – быстро отреагировал Сорок Третий, и майор понял, что зэк не только умен, но и наблюдателен. – Бессонница или плохо спится на новом месте?

– Вероятно, и то, и другое, – Пустельга понял, что надо переходить в наступление. – А откуда вам стало известно про мою… статью?

– А-а-а! Для пациента подобного заведения вопрос весьма разумен. Узнал просто: мой лечащий врач, милейшая Любовь Леонтьевна, мне очень сострадает и развлекает всякими новостями этого скорбного дома.

– Лечащий врач? – Сергей вспомнил тех, с кем довелось общаться прошлым днем. – Такая симпатичная девушка, высокая, немного длинноносая, со шрамом на правой щеке?

– Ну вот, только и заметили, что длинный нос и шрам, – покачал головой Сорок Третий. – Между прочим, она здесь чуть ли не единственная, кто действительно сочувствует нам, грешным. Остальные – все больше по долгу службы. А нас, спятивших, не обмануть: сразу ясно, для кого ты человек, а для кого – кролик. Ну вот, узнать было просто, но любопытство мое еще более выросло, когда я увидел, что вы, уважаемый Сорок Первый, оказались в одиночке. У вас, я вижу, даже вторую койку вынесли!

Майор мысленно обозвал тех, кто готовил операцию, идиотами. Ну, конечно, в палатах больные помещались по четверо, в крайнем случае по двое! Хоть бы койку оставили…

– Но ведь вы тоже в одиночке?

– Да. Именно что в одиночке, да еще с двумя молодыми людьми за дверью, правда, как выяснилось, не особо бдительными. Но у меня особый случай. Я, уважаемый Сорок Первый, в некотором роде злодей. Не испугались?

– Нет, – вздохнул Сергей. – Еще не вижу повода. Надеюсь, вы не старушку-процентщицу прикончили?

Сорок Третий негромко засмеялся, а затем достал из кармана халата пачку папирос.

– Вы не возражаете? Вообще-то, можно выйти на балкон, но там сегодня на диво прохладно…

– Нет, – заторопился майор. – Потом проветрим… Разрешите и мне, что-то потянуло.

– Прошу…

Щелкнула зажигалка. За короткие секунды, пока они по очереди прикуривали, Сергей постарался лучше рассмотреть соседа. Сорок Третий был старше его лет на десять, а выглядел еще старше: худое, изможденное лицо, залысины, глубокие складки возле губ. Похоже, зэку довелось немало перенести, прежде чем он попал в отдельную палату на четвертом этаже. Лишь глаза оставались молодыми – веселыми и очень внимательными.

– Так вот, насчет старушки, – глубоко затянувшись, продолжал зэк. – Старушек не изводил, зато у меня 58-я с каким-то скверным хвостом. «Четвертак» в зубы. Отсюда и такое внимание – отдельная палата, да еще с охраной. Таких, как я, тут еще двое, но оба не на нашем этаже. Есть, правда, одиночки без охраны, вроде вашей, но там сидят люди почтенные, свихнувшиеся на строительстве социализма. Стало быть, вы?..

– Свихнулся на строительстве социализма, – охотно подтвердил Сергей.

– Ага! На большого начальника не похожи, значит, инженер или конструктор?..

– Нет… – Сергей помолчал секунду, а затем решился. – Я старший лейтенант госбезопасности, по обычному счету – майор.

– Да ну! – зэк даже привстал. – Вот так встреча! Но вас-то за что? То есть, извините, а вы-то каким образом умудрились с катушек съехать?

– Честно?

– Если желаете, – усмешка погасла, глаза зэка смотрели строго и внимательно.

– Не знаю.

– Ясно, – Сорок Третий помолчал, затем пожал плечами. – А в общем, забавно! Почему мне о моем прошлом почти не рассказывают, понять можно – чтобы ненароком не спятил окончательно. А что же вам о ваших… подвигах не рассказывают?

– Чтобы ненароком не спятил окончательно, – нашел в себе силы усмехнуться Сергей. Сорок Третий удивленно поднял голову:

– Вы что, действительно так думаете?

– Да, – кивнул майор и вдруг понял, что говорит правду.

– Тогда понятно! – протянул гость. – С такими-то мыслями!.. Ну ничего, вылечат, вспомните о славном прошлом, снова станете на боевую вахту… Да, прелюбопытно! Где еще можно встретиться в такой непринужденной обстановке? Но все-таки не очень понятно. Меня держат здесь не потому что я болен. Чтобы валить лес, уважаемый Сорок Первый, памяти не требуется. Просто они вбили себе в голову…

Зэк не закончил мысль, Сергей же не стал настаивать. Зачем торопить, когда человек сам желает выговориться?

– Вы хотите спросить, что мешает мне работать? – подхватил он. – Вообще-то говоря, оперативник без памяти не очень-то полезен. Но главное не в этом, товарищ Сорок Третий…

– Гражданин Сорок Третий, – спокойно поправил зэк.

– Гражданин Сорок Третий… Дело в том, что я действительно болен. Вначале меня уверяли, что это все последствия травмы, но… Рукопожатие вас не смутило? У меня температура ниже обычной на целый градус. Про иные мелочи не говорю.

– Ого, – зэк произнес это без особого выражения, просто констатируя факт. – Здорово это вас! Мне-то жаловаться нечего: здоровье – хоть сейчас в Нарым или куда вы нас, грешных, направляете? Не помню ничего, да, может, это и к лучшему в моем положении… Хотя нет, вру!

Он негромко засмеялся.

– Ни отца, ни матери припомнить не могу, зато могу прочитать вам любую оду Горация – на выбор. Когда я их успел выучить? И древнегреческий помню, и английский… Чушь, правда?

– Слова появляются словно неоткуда, они какие-то чужие, – негромко добавил Пустельга.

Сорок Третий резко повернулся:

– У вас тоже? Словно кто-то подсказывает, но вы знаете, что это – уже не ваше. Словно тот, кто ушел, оставил кое-что из багажа.

Сравнение понравилось. Кое-что из багажа… Куда же ушел тот, кому багаж принадлежал?

– Знаете, – вновь рассмеялся зэк. – Мне это напоминает милую беседу грабителя с домовладельцем. Помните О. Генри?

Американского классика Сергей перечитывал недавно, в феврале, когда в очередной раз лежал в госпитале.

– Там, кажется, предлагали лечиться мочой молодого поросенка?

– В этом роде, – Сорок Третий встал и расправил плечи. – Чего-то спать потянуло, пора на воздух… Ну, мочой поросенка меня не пользовали, но все прочее применяли. Ваши коллеги, были весьма навязчивы. Правда, обошлось без выбитых зубов. Пока, во всяком случае…

Майор отвернулся, боясь спугнуть разговорившегося врага народа.

– Добро бы еще явки какие-нибудь узнать хотели! Так нет, подавай им каких-то дхаров. Слыхали?

– Небольшой народ, жил где-то на Урале…

Отрицать не стоило, зэк неплохо различал ложь – едва ли хуже самого Сергея.

– И вы знаете? А я вот нет. Хотя, если верить товарищам, то есть, прошу прощения, гражданам, с Лубянки, я был чуть ли не главным специалистом в стране по этим самым дхарам. Ну хоть убей не помню! Ни языка, ни истории, ни заклинаний этих дурацких. Я им латинские заклинания предложил – не хотят… Ладно, пойду!

Зэк шагнул поближе и протянул руку. Сергей нерешительно посмотрел на свою неживую ладонь, но Сорок Третий улыбнулся и крепко ее пожал.

– Не падайте духом, гражданин Сорок Первый! Я завтра еще загляну, не возражаете?

– Нет, конечно! – Пустельга вскочил и запахнул халат. – Я… провожу вас.

– Вы крайне любезны.

Они вышли на балкон, и майор плотно закрыл дверь. Теперь микрофоны были не опасны.

– Холодно, правда? – Сорок Третий поежился. – А ведь скоро Пасха… Впрочем, вы-то, конечно, атеист.

– Не знаю…

Сергею бросил взгляд на пустынный ряд балконов, а затем осторожно положил руку на плечо соседа. Тот обернулся.

– Тише! Я не все сказал, товарищ Сорок Третий…

Зэк, кажется, вновь хотел ввернуть про «гражданина», но сдержался.

– Я здесь… не просто больной.

Сорок Третий удивленно пожал плечами:

– Вы что? Получили приказ за врачами следить?

– Да не за врачами! – вздохнул майор. – За вами! Наша встреча подстроена, ключи вам подброшены. Теперь ясно?

Зэк замер. Складка у рта на миг дрогнула, затем губы скривились усмешкой.

– Ну, субчики! Но какого черта?

– Я должен определить, в самом ли деле у вас амнезия. Я – эксперт.

– Вот как… – Сорок Третий дернул плечами и посмотрел вниз, на темные кроны деревьев. – Вы что, вроде ясновидящего?

– Да. Я улавливаю эмоции. Живой детектор.

Оба замолчали. Вокруг стояла тишина, лишь где-то далеко слышался крик ночной птицы.

– А я-то думал, зачем мне бороться с нашей родной советской властью? – негромко проговорил наконец Сорок Третий. – Ну что, определили?

– Да… У вас почти полная потеря памяти. Ни дхарского языка, ни дхарских заклинаний вы не помните.

– Спасибо, – зэк покачал головой. – Хорошо, хоть не ошиблись, а то забили бы раба божьего до смерти, и без всякого толку для дела диктатуры пролетариата! А спросить можно? Если б я действительно симулировал. Выдали бы?

Проще всего было ответить «нет», но Пустельга невольно задумался. Лгать не хотелось.

– Скорее всего, сказал бы правду. В общем, выдал бы…

– Ну, благодарю за откровенность!

Зэк махнул рукой и быстро перебрался на соседний балкон. Майор проводил его взглядом и повернул обратно, в теплую палату. Только сейчас он понял, как замерз. Апрельская ночь и вправду была холодна.

Сергей ждал вызова к товарищу Иванову, однако следующий день прошел совершенно безмятежно. Вновь анализы, процедуры, беседы с врачами. Майору, наконец, и самому стало интересно. Кое-что походило на знакомый ленинградский госпиталь, но некоторые вещи насторожили. С ним беседовал психиатр, причем долго и крайне вежливо, как и следовало разговаривать с тяжелобольным. Смутила не сама встреча, все-таки он находился, как ни крути, в лечебнице, обеспокоили вопросы. Улыбающийся медик интересовался отношениями больного к курам, уткам, спрашивал о кулинарных вкусах. Любой ответ вызывал радостную усмешку, которая в конце концов довела Сергея почти до бешенства. Куры, утки, любимые сорта мяса, прожаренные и непрожаренные бифштексы – что за этим крылось? Впрочем, подследственные очень часто тоже не могли разобраться в совершенно нелепых на первый взгляд вопросах. Но нитка цеплялась за нитку, и к концу допроса самые искренние ответы арестованного без труда подтверждали его вину.

…Интересно, в чем вина Сорок Третьего? Майор сразу понял, что зэк явно из «бывших», знает латынь, держится, несмотря ни на что, с немалым достоинством… А что если бы этому врагу народа, когда он очнулся в больнице, не стали говорить о том, кто он на самом деле? Сообщили бы, к примеру, что он… сотрудник НКГБ? Изменился бы человек? Превратился бы волк в ищейку? Кто знает? Ему, бывшему старшему лейтенанту Пустельге, почему-то не хотели рассказывать о его последнем задании. Из-за секретности? Или… Или из-за того, что тогда произошло нечто, после чего он… действительно стал врагом народа? Не вымышленным, не безвинной жертвой – настоящим!

Мысль вначале испугала, а затем показалась весьма правдоподобной. Собственная биография теперь виделась совсем иначе. Кто был тот, исчезнувший Пустельга? Отец-большевик, несколько лет бродяжничества, колония имени Дзержинского… Почему он стал чекистом? Насколько искренне хотел им быть? Средняя Азия – что он там делал? Что увидел? Майор помнил свежие сводки по Туркестану: бои на Памире, куда большевикам не было ходу еще с начала 20-х, аресты мусульманского духовенства и местной интеллигенции, «эксцессы» представителей власти, многие из которых в свое время успешно сменили басмаческий маузер на партийный билет. Каким вернулся оттуда Пустельга? Почти все ташкентское управление НКВД сменилось, старый состав «вычищен»… И наконец, Столица. Пустельга занимался чем-то действительно важным. Что он искал? Почему исчез капитан Михаил Ахилло? А что если они успели узнать нечто, заставившее изменить прежние убеждения? Да и что нынешний Сергей знал об убеждениях того, кем был раньше? Узнать бы, что в самом деле случилось с их группой! Нет, не дадут! В лучшем случае оставят здесь лечиться, чтобы время от времени использовать его странный дар. Если, конечно, у товарища Иванова не появятся другие планы…

Майор с нетерпением ждал ночи. Придет ли Сорок Третий? Должен! Сергей представил себе, что должен чувствовать этот человек. Несколько месяцев одиночки, взаперти, с охраной у входа. И вдруг – свобода, возможность темной тенью скользить по пустынным балконам, встречаться с людьми… Так что зэк наверняка завернет на огонек. Правда, Сергею уже нет нужды что-либо узнавать, но хотелось просто встретиться… а заодно подкинуть Сорок Третьему некую идею, над которой майор думал весь вечер.

В балконную дверь постучали около полуночи. Сергей был уже одет, решив разговаривать с гостем только на свежем воздухе. Все дальше от чужих ушей!

– Все-таки пришли?

– А вы бы – нет? – Сорок Третий быстро пожал майору руку и оглянулся. – Вроде, спокойно… А ваши где спрятаны? Внизу, под кустами?

– Наверное, – рассмеялся Сергей. – Пусть мерзнут, мешать не будут.

– Ну и ладно… – зэк помолчал, а затем неожиданно осведомился: – Хотите, свожу к специалисту? Как раз по вашему профилю?

– К врачу? Но меня и так целый день обследовали! Кстати, вы правы, Любовь Леонтьевна – душевный человек.

– Ага, разглядели! – хмыкнул зэк. – А то – шрам, длинный нос!..

– У нее очень странный акцент. Еле заметный, но если прислушаться…

Сорок Третий пожал плечами:

– Это у вас, уважаемый Сорок Первый, мания преследования! Хотя я тоже заметил… – он усмехнулся. – Нет, не скажу, а то ваши, чего доброго, и за нее возьмутся… Я вас хочу пригласить, гражданин старший лейтенант госбезопасности, не к врачу, а к биохимику. Он квартирует этажом ниже. Если не боитесь заняться акробатикой…

Майор поглядел вниз. Высоковато, но по решетке спуститься можно.

– Я быстро освоился. Ну что, сходим? Заодно торта попробуем. Этот биохимик – большая шишка, чуть ли не академик. Обожает сладкое, и его, естественно, снабжают. Вы как насчет торта?

– Положительно.

– Прекрасно. Только… – Сорок Третий замялся. – Имейте в виду, он сразу же начнет жаловаться на то, что его бросила жена. Придется выслушать, а потом уже поговорим.

– А что, жена его действительно бросила?

Зэк, обернулся, посмотрел ему прямо в глаза:

– Зачем вам?

– Ну… – растерялся Сергей. – Все-таки, мы в одной лодке!

– Мы с вами не в одной лодке, гражданин старший лейтенант госбезопасности! Но ежели вам так интересно… Они с женой пытались покончить с собой. Его спасли, ее нет. Ясно?

Ясно… Сергей чуть было не спросил о причине, но вовремя сдержался. Не так давно покончили с собою Гамарник и Путна, еще раньше – Любченко, Иоффе, Скрипник…

Сорок Третий еще раз глянул вниз, кивнул и начал быстро спускаться по решетке. Майор последовал его примеру, и через несколько секунд оба они уже стояли на балконе третьего этажа. Зэк подошел к стеклянной двери и постучал. Неярко вспыхнул свет, дверь неслышно отворилась.

– Торт еще не съели? – Сорок Третий шагнул к вышедшему на балкон маленькому сгорбленному человечку. – Добрый вечер, гражданин Тридцать Первый!

– Добрый вечер, – ответил тихий, немного дребезжащий голос. – Торт я не съел и даже согрел чаю… Заходите, товарищи!

Все трое прошли в палату, которая оказалась точь-в-точь такая же, как у Сергея – с единственной койкой, новой мебелью, и, вероятно, заранее встроенными микрофонами.

– Прошу знакомиться, – продолжал зэк. – Тридцать Первый. А это ваш сосед сверху, соответственно Сорок Первый.

В голосе звенела ирония. Кажется, подобная арифметика забавляла государственного преступника.

– Виталий Дмитриевич, – человек протянул руку. – Хотя, конечно, Тридцать Первый – это правильнее.

– Сергей.

– Простите, а полностью? Знаете, привык.

– Сергей Павлович, – майор с любопытством разглядывал того, кто предпочел номер фамилии. Виталий Дмитриевич Тридцать Первый походил на гнома, обитателя подземных глубин, а еще больше – на домового. Сморщенное, почти с кулак, личико, узкие плечи, короткие ручонки, неспособные, казалось, удержать даже авторучку…

– Проходите!

Виталий Дмитриевич засуетился, приглашая к столу. Там действительно стоял торт, а рядом с ним – чайник, накрытый полотенцем.

– Пражский? – осведомился зэк, приглядываясь к угощению. Карлик невесело рассмеялся:

– Увы, пражский! В хорошие времена я бы сам приготовил, да такой, что сам шеф-повар «Берлина» позавидовал бы…

Принялись за торт. Виталий Дмитриевич ел жадно. У Сергея почти не было аппетита, да и Сорок Третий явно не был поклонником сладостей.

– Что ж вы не едите? – карлик откинулся на стул и вздохнул. – Знаю! Вы, любезный Юрий Петрович, просто уговорили нашего новенького навестить меня. Ну, спасибо!

…Оказывается, Сорок Третьего звали Юрием Петровичем. Юрий Петрович Сорок Третий…

– Юрий Петрович наверняка вас предупредил, – Тридцать Первый повернулся к Сергею. – Здесь все считают, что лишился ума, после того, как меня бросила супруга. Смешно, правда? Старик, похожий на какое-то чучело… Но ведь я все еще не разучился думать! Почему? Не могу понять…

Он заговорил быстро, так, что Сергея еле различал отдельные слова:

– …Тридцать лет, тридцать лет мы жили… ни разу по-настоящему… случиться? Почему она меня… может, я чем-то… не навестила меня, не написала?.. почему?.. не говорят мне, не хотят волновать… должен узнать!..

Майор постарался незаметно отвернуться. Виталий Дмитриевич тоже не мог вспомнить прошлое, как Сорок Третий, как и он сам. Что сделали с этим безобидным человечком?

Речь Тридцать Первого стала совсем тихой, неразличимой. Наконец, он затих, глаза закрылись, руки повисли… Зэк чуть заметно дернул щекой и достал папиросы.

– Курите, Сорок Первый! Мы уже ничем не поможем… Сейчас он очнется.

Действительно, не прошло и двух минут, как Виталий Дмитриевич открыл глаза.

– А? – дернулся он. – Кажется, я опять… Извините, товарищи!.. Юрий Петрович, вы говорили вчера, что наш новенький…

– Да, он, кажется, по вашей части.

Карлик вскочил со стула. Пустельга тоже встал, но решительный жест маленькой ручки остановил его:

– Сидите, сидите, Сергей Павлович! Надеюсь, Юрий Петрович все же ошибся. Если ваши с ним случаи сходны, то волноваться нечего. Сама по себе амнезия, конечно, малоприятна…

Не прекращая говорить, Виталий Дмитриевич осторожно взял Сергея за руку, пощупал пульс и замер. Сморщенное лицо дернулось.

– Ох ты!.. Сергей Павлович… любезнейший… Если можно, к свету. Я должен осмотреть глазное яблоко.

Осмотр на этот раз длился долго. Карлик хмурился, вздыхал, а затем кивнул на стул:

– Садитесь! Рассказывайте – и поподробнее.

Слушал он внимательно, время от времени кивая. Затем вздохнул и покрутил головой:

– Несколько вопросов… Только не обижайтесь.

– Ни в коем случае! – Сергей тут же вспомнил психиатра.

– У вас, как я понял, очень плохой аппетит, предпочитаете жидкое и, желательно, теплое. Так?

Майор кивнул. Сейчас должен последовать вопрос о бифштексах.

– Привкус крови во рту ощущали?

– Нет! По-моему… Нет, ни разу.

– А желание… уж, извините… попробовать свежей крови?

Поразил не сам вопрос, а то, что его об этом уже спрашивали. Вот они, бифштексы!

– Нет. Даже кровяной колбасы не ем.

– Ну и хорошо.

Виталий Дмитриевич прошелся по комнате, затем опустился на стул и легко ударил ребром ладошки по дереву:

– Так… Порадовать ничем не могу, Сергей Павлович. Разве что – болезнь ваша проходит в самой легкой форме…

– Какая болезнь? – еле выговорил майор. Значит, правда? Никакой травмы на боевом посту!

– Так называемая болезнь Воронина. Открыта перед самой мировой войной на Среднем Урале. Василий Воронин был молодым земским врачом. Однажды его вызвали в одну глухую деревню… Воронин был умница, сразу понял, что перед ним нечто совершенно неизвестное науке.

Виталий Дмитриевич замолчал, поморщился.

– Василий пропал без вести в 18-м, на юге. К этому времени мы уже выделили вирус. Мне поручили создать состав, в котором возбудитель болезни Воронина мог существовать в течение длительного времени. Дело в том, что в обычных условиях он быстро погибал – и слава Богу… Увы, мне это удалось. Состав назвали ВРТ – это инициалы покойного Воронина. И в том же 18-м я был вызван на Лубянку. Со мной беседовал некто Кедров, заместитель Дзержинского. Меня уверяли, что большевики чрезвычайно заинтересованы в лечении болезни, обещали новую лабораторию, сотрудников… Тогда я был еще в здравом уме, – Виталий Дмитриевич усмехнулся и покачал головой. – Да, я был в здравом уме и решил на следующий же день уничтожить все запасы ВРТ, а заодно и документацию. Увы, Кедров оказался сообразительнее… До 21-го я был в специальном лагере под Псковом…

Тридцать Первый вновь умолк, прикрыв глаза. Молчание тянулось долго, наконец он вздохнул, попытавшись улыбнуться:

– Извините… Мои личные неурядицы не имеют к данной истории прямого отношения. Кедров продолжил работы по ВРТ. Не сам конечно, хотя он, вроде как, врач, давал клятву Гиппократа… Естественно, речь шла не о лечении. Вы уже поняли, Сергей Павлович?

– Состав… вводили здоровым людям? – майор вытер со лба ледяной пот. – Но зачем?! Хотя… Я, кажется, понял! Человек теряет память, его можно использовать как какой-то… механизм!

– Если бы только это… Увы, любезнейший Сергей Павлович, сие не самое страшное. Но… лучше промолчу! Болезнь может протекать в разных формах, у вас самая легкая – и слава Богу… Правда, в некоторых случаях человек не теряет памяти, но это как раз в самых безнадежных ситуациях…

– А как это лечится? – вмешался в разговор зэк. Виталий Дмитриевич покачал головой.

– Увы! В самых легких случаях, таких, как у Сергея Павловича, можно притормозить болезнь. Те же переливания крови… Но вылечить не удалось еще никого. Во всяком случае, еще год назад… Да, как раз перед тем, как я очутился здесь…

– Значит, вы продолжали заниматься болезнью Воронина? – Сорок Третий недобро усмехнулся.

– Мой грех, мой страшный грех! Лена, жена… она все время говорила… Если бы это была просто болезнь!.. Как-то я нашел в бумагах Воронина запись, которую тот сделал на Урале. Так сказать, народная версия… Там сказано, что больной умирает почти сразу, а то, что остается – лишь его видимость. Душа уходит, остается тело и дух…

– Простите, что остается? – не понял Сергей.

– Душа уходит, остается тело и дух. А потом и дух исчезает, а в тело вселяется бес…

– Кажется, сообразил! – кивнул Сорок Третий. – По народным представлениям, у человека не одна, а две души. Одна – та, что дается Богом. Вторая – своеобразный человеческий двойник, он не покидает землю и после смерти. В Древнем Египте их называли Ка и Ба, на Украине – душа и доля… Душа уходит, остается дух – хранитель тела, который пользуется крохами того, что уцелело от прежнего хозяина. К моему случаю подходит в самый раз! Не помню ничего, связанного со мною лично, зато, как видите, вспомнил про Ка и Ба…

– У вас что-то совсем другое, – возразил карлик. – Может, просто последствия травмы… Кстати, Юрий Петрович, меня про вас расспрашивала девушка – ваш лечащий врач. Она вообще интересовалась болезнью Воронина и моим препаратом…

– Любовь Леонтьевна? – удивился Сергей.

– Да. Симпатичная девушка, все надеется нам, грешным, помочь. Она думает, что руководство скрывает какие-то подробности. Я, конечно, рассказал все, и о ВРТ и о голубом излучении. На пятом этаже сейчас лежат двое – в очень тяжелой форме.

Сергей насторожился. Это было что-то новое. Значит, «голубое излучение»…

– Но самое любопытное… Представляете, товарищи, почти сразу ко мне зашли двое. В штатском, естественно, но узнать нетрудно… Они спрашивали, о чем я говорил с этой девушкой!..

Сергей и Сорок Третий переглянулись. Майор хотел переспросить, но зэк быстро поднес палец к губам.

– Благодарим за консультацию, профессор! – Юрий Петрович встал. – Или я вас понизил в чине, гражданин Тридцать Первый? Вы, кажется, академик?

– Я никто… – глухо проговорил карлик. – Никто! Я – номер Тридцать Первый… Это не вы потеряли души, товарищи. Это я продал свою… Она говорила мне!..

Узкие плечи дернулись, закатились глаза…

– Пора, – вздохнул зэк. – Уходим, гражданин майор. Пусть думает, что мы ему приснились!

На балконе сразу стало холодно, но Сергей не спешил возвращаться в палату. Зэк тоже явно не торопился.

– Что, не порадовал академик? Или вы этой байке поверили? Хотя я вас, конечно, понимаю… Держите!

Он достал папиросы. Оба закурили.

– Вы ему не очень-то верьте! Все-таки псих, как и мы с вами. Может, все выглядит не так безнадежно. Правда, если с душой и в самом деле такой форс-мажор вышел…

По тону Сорок Третьего нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез. Майор заставил себя улыбнуться:

– На правах атеиста предпочитаю верить в микробы. Кстати, Юрий Петрович, что ж вы не представились?

– Взаимно, Сергей Павлович. Вам что, мою фамилию не назвали? Орловский Юрий Петрович, особо опасный преступник…

– Пустельга.

– Оч-чень приятно, – зэк усмехнулся. – Кстати, гражданин Сорок Первый, раз в жизни будьте человеком – не спешите с докладом, чтобы я успел предупредить Любовь Леонтьевну. Вот сволочи, ни одного хорошего человека в покое не оставят!

– Обещаю, – кивнул Сергей. – И у меня к вам совет. Профессиональный.

– Что делать, когда начнут ногами бить?

– Тут, боюсь, даже я не советчик. Дело в другом… Завтра, самое позднее послезавтра, ключи у вас отберут. Поэтому сегодня же разберите связку и все ключи бросьте вниз – по одному. Ваши сторожа решат, что вы все поняли и решили напоследок немного им досадить.

– И в чем секрет? – хмыкнул зэк.

– Один ключ вы оставьте – тот, что отпирает вашу решетку. Здесь высоко, ключи будут искать долго, если вообще станут этим заниматься. Свой вы спрячьте… На всякий случай.

– Недурно, – подумав, заметил Сорок Первый. – Только бежать-то мне некуда, так и доложите. Кроме того, палату обыщут, не дураки же они! Что связка, что один ключ – найдут.

– У вас такая же палата, как у меня?

Орловский кивнул.

– Тогда я вам покажу, где его надо спрятать. «Они», конечно, не дураки, но и не семи пядей во лбу.

– Душу думаете спасти? – Сорок Третий запахнул халат, бросил взгляд на темные кроны деревьев. – Не поздно ли, гражданин майор?

– Даже если поздно, – Сергей затоптал окурок и решительно бросил:

– Пошли!

Его вызвали следующим вечером. Вновь большая темная машина с занавешенными окнами, пустой подземный гараж. И комната была той же, даже стулья стояли точь-в-точь, как несколько дней назад.

– Присаживайтесь…

Иванов, как и прежде, был в широком плаще, и у Сергея опять мелькнула нелепая догадка, что под глубоко надвинутым капюшоном нет ничего – лишь черная пустота.

– Итак, ваше мнение?

Майор был готов к разговору. Даже волнение куда-то пропало. И вправду, зачем волноваться? Задание он выполнил…

– У заключенного Орловского полная амнезия. Ни дхарского языка, ни чего-либо связанного с дхарами, он не помнит. В том числе и заклинаний.

– Так…

Наступило молчание. В темноте силуэт Иванова начал расплываться, исчезать… Опять вернулся страх. Кто этот человек? Почему не решается открыть лицо? Да и есть ли у него вообще лицо?

– Не волнуйтесь!..

Тихий голос заставил вздрогнуть. Кажется, Иванов почувствовал…

– Все еще не верите мне, Сергей Павлович? Вас смущает этот антураж?

– Нет, – выдавил из себя Пустельга. – То есть… Не совсем.

– К сожалению, ничего объяснить не могу, а лгать не стану. Главное, я не обманывал вас и не обманываю теперь. Насколько я понял, вы уже успели узнать о болезни Воронина?

– Да… – лгать не имело смысла. – Мне сказали, что у меня болезнь протекает в легкой форме. И что есть легенда…

– О потерянной душе? – в голосе Иванова мелькнула ирония. – Глас народа, как известно, – глас Божий… К сожалению, вынужден кое-что добавить. Не о душе, тут я не специалист… Легкая форма болезни Воронина заканчивается тем же, что и тяжелая. И примерно в те же сроки.

Сергей отвернулся. Значит, все? Его даже не поставят к стенке. Зачем? Стоит лишь немного подождать – месяц, полгода, много – год…

– А теперь слушайте внимательно, – голос стал совсем иным, повелительным, властным. – Слушайте, внимательно, Сергей Павлович, ибо от этого зависит ваша жизнь. То, что сейчас называют болезнью Воронина, не лечится современной наукой. Но раньше ее лечили…

Сергей вслушивался в каждое слово. Неужели, правда? Или его хотят поманить надеждой – и бросить умирать?

– Вам следует запомнить: вас спасут в том случае, если смогут вылечить вашего нового знакомого – гражданина Орловского. Вы поняли? Спасут его – спасут и вас!

– Понял…

В голове все смешалось, секунды текли, а Сергей никак не мог опомниться. Что-то не так! Ведь у Сорок Третьего просто амнезия!..

– Ваши случаи очень сходны, поэтому предлагаю следующее. Вы поможете вернуть память Юрию Орловскому. Я помогу вам выздороветь. Но помните – все мои приказы должны выполняться быстро, точно и без рассуждений. Если это вас устраивает…

Устраивает ли это его? Ему предлагают жизнь! Жизнь!.. Но тут же вспомнились странные слова несчастного человечка, отзывающегося на «номер Тридцать Первый». «Это не вы потеряли души, это я продал свою…» А что предлагают ему, Сергею Пустельге?

Но разве у него есть выбор?

– Я согласен… – слова прозвучали еле слышно, и он поспешил повторить: – Я согласен, товарищ Иванов! Что мне нужно делать?

– Для начала успокоиться, – голос вновь стал прежним, мягким, добродушным. – Вернетесь в больницу, за вами будут присматривать, подлечитесь. А заодно начнете работу… Кстати, может, нам придется побеседовать с вашим лечащим врачом.

– С Любовью Леонтьевной? – удивился майор.

– Именно с ней. На редкость смелая девица! Смелая – но совершенно неопытная. Вы еще не сталкивались с тускульской разведкой?

– Нет! – странное название ни о чем не говорило. – Может, раньше…

– Раньше агентов Богораза у нас не было. Неплохо работают! Надо будет спросить, кто ее устроил в эту больницу…

Сергей вздохнул. Неужели девушку схватят, бросят в подвал… Но ведь она шпионка! Все равно – пусть уходит, скроется где-нибудь… Сорок Третий должен предупредить!

– Но это к слову… Главное ваше задание будет иным, хотя тоже связанным с некой дамой. Завтра вам предоставят все материалы, которые удалось собрать по поводу одной особы. Задача – завербовать, причем надежно, чтобы не было никаких сюрпризов. Эта дама должна помочь нам вернуть память гражданину Орловскому.

– Она – врач?

– Да, училась в медицинском, но интересна вовсе не этим. Не спешите, Сергей Павлович, все узнаете в свой черед. Пока же запоминайте: ее зовут Виктория Николаевна. Виктория Николаевна Артамонова…

Глава 3. Представитель Центрального Комитета

Первый выстрел ударил неожиданно. Тут же ответило эхо, и через секунду вокруг уже грохотало. Новые выстрелы рождали ответный гром, ущелье наполнилось гулом, слышным за много километров вокруг.

Чиф сидел, прижавшись спиной к огромному сырому валуну, в который раз чувствуя себя ненужным и бесполезным. Страха не было, Косухин рвался вперед, в самое пекло, но понять, где это самое «пекло», было весьма затруднительно. Грохот доносился со всех сторон, и оставалось лишь надеяться, что остальные не оплошают. Так и было. Бойцы делали свое дело – неторопливо, сноровисто, как и полагается отборным разведчикам из Особого района. Краем глаза Чиф заметил, что за соседними камнями заняли позицию пулеметчики, дальше залегли бойцы передового охранения. Немного успокоившись, он понял, что никто из отряда не стреляет. Бой вел кто-то другой, причем не здесь, а на противоположной стороне ущелья.

– Разрешите доложить, товарищ Хо? – Лю Вэйцзян, командир отряда, даже не стал садиться, а лишь пригнулся, стараясь, чтобы синее кепи не привлекло внимание чужаков. Чифу стало стыдно, он тоже привстал, но неудачно – пуля прошла над самой головой.

– Будьте осторожны! – товарищ Лю озабоченно покачал головой. – Бойцы и так говорят, что вы излишне рискуете.

Косухин не рисковал – просто то и дело попадал в переделки, за что умудрился прослыть бесшабашным храбрецом…

– Что там, Лю?

– Около роты, – командир быстро выглянул из-за камня, указав на противоположную сторону ущелья. – Три пулемета, одно горное орудие. Форма не наша – серая. Они атакуют кого-то наверху.

Товарищ Лю был спокоен. Шел бой – привычная обстановка для ветерана Великого Похода, воевавшего в Красной Армии с пятнадцати лет. Косухин достал бинокль и осторожно выглянул. Вначале он ничего не заметил, но затем в объектив попали невысокие фигуры в серых полушубках с короткими карабинами.

– А кто это?

Молодой командир невозмутимо пожал плечами:

– Наших войск здесь нет, так что в любом случае – враги… Жду приказа, товарищ Хо.

К этому Чиф никак не мог привыкнуть. Для Лю Вэйцзяна и для его бойцов «товарищ Хо», представитель Центрального Комитета, являлся непререкаемым авторитетом, чьи решения не подлежат обсуждению. И теперь от него, Джона Косухина, зависело, станут ли бойцы атаковать или останутся за безопасными скалами. Впрочем, выбора не было. Банда преградила путь, если отряд промедлит, «серые» расправятся с теми, кто отстреливался, а потом…

– Атакуем!

– Есть! – Лю подбросил руку к козырьку кепи. – Товарищ Хо! Прошу вас на время боя оставаться здесь. Я отвечаю за вас перед Центральным Комитетом…

Спорить было некогда. Чиф вновь выглянул из-за камней.

– Держите скрайбер!

– Спасибо!..

Разведчик радостно улыбнулся. Любимое оружие Бена он уже успел опробовать в бою, причем неоднократно.

Итак, вновь предстояло отсиживаться за камнями. Перед каждой серьезной схваткой Лю Вэйцзян старался любой ценой не пустить Косухина в атаку. Аргумент оставался одним и тем же: без «товарища Хо» поход терял смысл. Это было правдой, но Чиф все равно чувствовал себя дезертиром. То и дело вспоминался отец. Тот во время боя за камнями не отсиживался! Правда, на вопросы о личном героизме Степан Иванович всегда реагировал весьма кисло, подчеркивая, что на войне каждый должен находиться там, где нужнее. Это немного успокаивало.

Товарищ Лю жестом подозвал связного и что-то проговорил, указывая вперед. Тот приложил ладонь к кепи и скользнул вправо. Через несколько секунд Чиф заметил, как бойцы один за другим начали перебегать вниз по склону. Итак, дело завязалось – очередной бой, которых было уже немало за эти месяцы. «Серых» в ущелье оказалось не менее сотни, да еще с пушкой в придачу, но Чиф не волновался, зная, на что способны бойцы отряда.

Еще три месяца назад их было тридцать два, считая с самим Косухиным. Осталось ровно на десять человек меньше. Трое погибли, а семерых, раненых и больных, пришлось оставить у друзей. Итак, не дошел каждый третий, но и это казалось чудом. Три месяца пути, более тысячи километров по горным тропам, плоскогорьям, через бурные реки, ледники, заснеженные перевалы. Когда пешком, когда на черных яках. Отстреливаться приходилось часто. То и дело встречались мелкие банды, отряды местных, никому не подотчетных генералов, а иногда и просто упрямые пастухи, не желавшие пропускать чужаков. Китайцев в отряде было меньше половины. В основном здесь собрались горцы с восточного Тибета из племен с экзотичными названиями «и», «лоло» и «тэнг». Были и двое бхотов – молчаливые невысокие ребята, считавшиеся лучшими диверсантами. Сам Лю Вэйцзян уже воевал на Тибете, неплохо знал здешние горы и свободно изъяснялся на полудюжине местных наречий.

Бойцы быстро спускались вниз, где шумела невидимая с высоты река. «Серые», по-прежнему пытавшиеся выкурить тех, кто оборонялся на противоположном склоне, не заметили новой опасности. Конечно, не все из них были «серые». Как успел заметить Чиф, враги были одеты по-разному – и в полушубки, и в зеленые шинели, и в темные куртки. Это походило на очередную банду, если бы не оружие. Впрочем, в горах можно увидеть всякое.

Еще в Яньане, разглядывая огромную карту страны, которую предстояло пересечь, Чиф понимал, что дело он затеял почти неподъемное. Добраться от северной Шэньси, главной базы Красной Армии, до тибетских гор можно было лишь за много месяцев. Однако никто с ним не спорил, более того, в штабе обсуждали лишь тибетский маршрут, словно остальное не представляло ни малейших трудностей. Идти действительно не пришлось. Два стареньких транспортных самолета перебросили отряд с аэродрома севернее Яньаня до самой западной базы Красной Армии – города Ганьцзы, где находилось правительство Советской республики Тибет, созданное три года назад, во время Великого Похода. В Ганьцзы «товарищу Хо», посланцу ЦК, пришлось говорить речи, посещать правительственные приемы, словом, выступать в совершенно неожиданной роли дипломата. А в это время товарищ Лю вел начал разведку, уточняя будущий маршрут…

Выстрелы ударили вновь, теперь уже ближе. Десяток «серых» спустился почти к самой реке, пытаясь обойти тех, кто продолжал отстреливаться, не подпуская врага к вершине. Косухин прижал бинокль к глазам, перевел взгляд на противоположный берег и заметил своих бойцов, которые уже разворачивались в цепь. Замысел Лю Вэйцзяна становился понятен. «Серые», увлеченные боем, подставляли спину. Оставалось лишь выждать нужный момент.

…Громыхнуло. Удар пришелся по барабанным перепонкам, гулко ответило эхо, над вершиной вырос черный столб разрыва. «Серые» развернули орудие. Снова грохот – и вновь черный столб, на этот раз ниже, как раз там, откуда неизвестные вели огонь. «Серые», забыв о всякой осторожности, выбежали из укрытий, радостно крича и размахивая винтовками. Для них бой уже кончился. Орудие ударило третий раз, на миг в ущелье наступила тишина, но внезапно послышался резкий звук свистка. Чиф сразу узнал этот звук – сигнал к атаке.

Косухин выхватил револьвер и бросился вниз, догоняя бойцов. Теперь все, наконец, стало ясно: враг, как и положено, впереди, пулеметы – на флангах… Чиф скатился по склону и тут же угодил в воду. Ноги, обутые в ичиги, горные сапоги без подошв, скользнули по мокрому камню, но он все-таки удержался, услыхал над самым ухом свист шальной пули и одним прыжком оказался на другом берегу.

Здесь все уже было кончено. Несколько «серых» неподвижно застыли у самой воды, остальные отступали в глубину ущелья. Где-то неподалеку взорвалась граната, Джон автоматически пригнулся, но поспешил дальше. Еще один «серый» рядом с разбитым пулеметом, чей-то труп в старом порванном даньи, брошенная английская винтовка… Цепь бойцов двигалась вперед, гоня перед собою отступающих. Товарищ Лю заметил Чифа, укоризненно покачал головой, но Косухин, довольный, что на этот раз не остался в тылу, поспешил занять место рядом с молодым командиром.

– Хорошо бьет! – коротко бросил Лю Вэйцзян, кивая на скрайбер, и на его лице вновь мелькнула улыбка. – Пулемет подбил. Думали, за камнем усидят…

Чиф кивнул: камень скрайберу не помеха, впрочем как и железобетон, и двухдюймовая сталь. К счастью, на Земле это был единственный экземпляр остроумного изобретения инженера Вязьмитинова.

Цепь прошла еще с сотню метров, уже не встречая сопротивления. Стрельба постепенно стихала. «Серые», сумев оторваться, были уже далеко. Ушли не все, не менее двух десятков остались в ущелье. В первые недели вид трупов еще вызывал нервный озноб, но затем Чиф привык и к этому. На каменистом берегу безымянной речки лежали не люди – лежали враги, и, чем больше их осталось здесь, тем безопаснее будет путь отряда.

Наконец, Лю остановил цепь.

– Товарищ Хо! Какие будут распоряжения?

– Убитые, раненые? – что делать после боя, Косухин уже знал.

– По-моему, обошлось… – Лю оглянулся и закинул скрайбер за спину. – Разрешите уточнить?

– Да… Я – к тем, на скале…

Косухин кивнул туда, где занимали оборону неизвестные. Лю Вэйцзян задумался:

– Товарищ Хо, это опасно. Может, там тоже бандиты? Возьмите с собой десяток…

Джон, не дожидаясь подмоги, решительно направился в сторону нависавшей над ущельем скалы. Туда вела узкая тропа, вдоль которой лежали трупы в серых полушубках. Дойдя до места, где тропа начинала резко карабкаться вверх, он нерешительно остановился. Если там, на скале, действительно бандиты, поссорившиеся со своими товарищами по ремеслу, то первая же пуля уложит его на месте. Чиф сорвал с головы кепи, резко взмахнул рукой, подождал. Наверху было по-прежнему тихо, но вот из-за скалы показалась высокая фигура в темной куртке и большой мохнатой шапке. Незнакомец постоял, приглядываясь, затем опустил бинокль. Воздух прорезал резкий свист. Чиф почувствовал, как сердце радостно дрогнуло. Свои!

– Дядя Тэд! Дядя Тэд! Это я – Джон Косухин!..

– Оу, Джон!

Человек забросил за спину винтовку и начал быстро спускаться. Красноармейцы, увидев, что «посланцу Центрального Комитета» опасность не грозит, присели на камни. Кто-то уже успел достать пачку трофейных папирос и чиркнуть огнивом, заменявшим в этих местах привычные зажигалки.

– Джон! Неужели ты?

По тропинке спешил высокий широкоплечий мужчина лет сорока, весь обвешанный оружием, с командирской сумкой на боку и цейсовским биноклем на шее. Несмотря на столь воинственный вид, а также на многодневную щетину, старившую моложавое, без единой морщины лицо, он весело улыбался, время от времени изумленно покачивая головой.

– Ну, Джон! Откуда ты взялся?

Человек говорил по-английски с заметным американским акцентом, столь популярным на Тускуле. Чиф шагнул вперед.

– Но мы же договорились… Здравствуй, дядя Тэд!

Сильные руки на мгновение оторвали его от земли, затем последовал мощный удар по плечу.

– Ну, рад познакомиться, Джон! Твоя армия? – широкоплечий кивнул на бойцов, с интересом разглядывавших колоритного незнакомца. – Здорово вы им дали! А я уж подумал, последний парад. Прижали еще утром и давай обрабатывать…

– Дядя Тэд, а почему ты не подождал нас в Кэбэнчунгу?

– Расскажу. Слушай, да ты вылитый отец!

Дядя Тэд повернулся и помахал рукой. Из-за камней показались двое, столь же обильно обвешанные оружием.

– Черт, и это называется археология! – улыбнулся он, с удовольствием вдыхая пропахший порохом воздух. – Видит бог, никогда не гонялся за острыми ощущениями!..

– Товарищ Хо… – командир Лю подошел незаметно и теперь не без опаски рассматривал вооруженного до зубов археолога. Чиф спохватился.

– Дядя Тэд! Это товарищ Лю Вэйцзян…

– Валюженич. Штат Индиана, – американец улыбнулся и протянул руку.

– Товарищ Ю Жень? – переспросил Лю без тени улыбки. – Я слыхал о вас.

– Увлекаетесь археологией?

Дядя Тэд говорил по-китайски скверно, но не хуже Косухина.

– К сожалению, нет. Но я знаю, что вы большой друг Китая. Вы подписали протест по поводу зверств в Шанхае!..

– Подписать – не заслуга, – Валюженич нахмурился. – Знаете, мистер Лю, я был здесь впервые семнадцать лет назад и попал в очень похожую передрягу. В тот раз меня выручил отец… товарища Хо. Годы идут, а здесь, похоже, все тот же ветер!..

– Да, – Лю кивнул. – Но не по вине китайского народа… Товарищи, нам лучше уйти. Бандиты могут вернуться.

– Точно! – в руках Валюженича тут же оказалась карта. – Черт, по ущелью дальше не пойдешь, еще напоремся…

Теперь карту рассматривали уже втроем.

– Вот! – Лю указал на узенькую тропку, уводившую на север. – Попробуем обойти… Товарищ Хо, у нас потерь нет. Что делать с трофеями? Пулемет сильно поврежден, зато орудие цело. Есть даже снаряды…

– Не потащим же мы его с собой! – удивился Чиф.

Молодой командир вздохнул:

– Жаль, полезная штука! Между прочим, советского производства. Здесь вообще много советского оружия…

– В Китае сейчас столько оружия… – пожал плечами археолог. – Но что это за типы?

Между тем, спутники Валюженича уже успели спуститься. Один был явно из местных жителей – немолодой тибетец в старой ватной куртке и шапке-капюшоне. Второй выглядел странно: в модном осеннем пальто, шляпе и белом шарфе, он напоминал респектабельного бизнесмена.

– Господин Чжао, сотрудник шанхайского музея древностей, – отрекомендовал его дядя Тэд, – специалист по тибетскому фольклору.

Специалист по фольклору блеснул очками в золотой оправе и с достоинством поклонился. Было заметно, что вид бойцов Красной Армии не вызвал у него положительных эмоций. Тибетец, как и предполагал Чиф, оказался проводником. Он бегло взглянул на карту и поддержал предложение товарища Лю. Тропа позволяла обойти опасное место, прикрываясь грядой высоких скал.

Только через несколько часов, оставив за спиной два перевала и глубокую седловину, решили отдохнуть. Пока бойцы разводили костер, Чиф и Валюженич присели на сгруженные с яков тюки, чтобы поговорить без помех.

– Знаешь, Джон, – Тэд покачал головой, – я, как тебя увидел, так чуть не испугался. Ну, вылитый Стив! На фотографиях ты как-то меньше похож.

Вспомнились те, кого Косухин встречал в Столице. Хорошо хоть дядя Тэд не считает его отца выходцем с того света!

– Ну рассказывай! А то письма – письмами, а все равно кажется, что Тускула – просто легенда. Вроде Шамбалы, которую так мечтает найти мистер Ингвар. Как там Стив?

Слушал он внимательно, не перебивая, по загорелому небритому лицу то и дело пробегала грустная улыбка. Наконец, вздохнул:

– Значит, Стиву сейчас за пятьдесят? И Наталье Федоровне тоже? Ну ее к черту, эту физику. Стоило так далеко ехать, чтобы состариться! А я вот до сих пор как перекати-поле. Ни кола, ни двора, так кажется, по-русски?

– А почему ты – перекати-поле? – удивился Чиф.

– Оу, самое время обратиться к твоему отцу за социальной защитой! Я безработный, остается надеть на шею плакат и выйти к Белому Дому. Контракт в Джонсвилле кончился, а новый предпочли не заключать…

– Так давай к нам в Сент-Алекс! – оживился Косухин. Валюженич задумался:

– Не знаю, Джон. Стив уже предлагал, но вы – будущее, а я занимаюсь прошлым. Вот и мистер Арцеулов так считает, так что нам с ним нужно оставаться здесь. К тому же, Шарль, то есть мистер Карно, обещает помочь с работой. Можно поехать с профессором Робером в Анатолию, можно с Ростовцевым – в Дура-Европос… Представляешь, Джон, римский город в пустыне – целый, некоторые дома даже с крышами!…

– А отстреливаться часто приходится? – Джон вспомнил рассказы отца о мудреной науке «акэолоджи».

– Что ты, Джон! – дядя Тэд даже рассмеялся. – Археология – наука тихая, пыльная и скучная. Два месяца копаешь, полмесяца стоишь под душем, три месяца разбираешься, что ты, собственно, накопал…

– А это? – Косухин кивнул на грозный арсенал, которым был обвешан археолог.

– Ну… это на всякий случай. Не обращай внимания!.. Кстати, эти гангстеры в ущелье были вооружены английскими одиннадцатизарядками. В горах за такую дают дюжину обычных винтовок…

– Я тебе еще скрайбер покажу, – пообещал Чиф. – Слыхал?

– Скрайбер?! Оу!

После обеда Косухин и товарищ Лю собрали военный совет, на который пригласили также Валюженича и интеллигентного господина Чжао. Все присели прямо на брошенных на землю ватниках, кроме фольклориста, притащившего маленький складной стульчик.

– О'кей, господа! – начал дядя Тэд на правах старшего. – Сперва о планах нашей фирмы… Мистер Лю, вы военный, так что вам слово.

Лю Вэйцзян вежливо кивнул:

– Благодарю, товарищ Ю Жень. Я получил в Яньане приказ, согласно которому отряду ставились две задачи. Первая – сопровождать товарища Хо, вторая – провести военную разведку Центрального Тибета. А именно…

Лю склонился над картой, остальные последовали его примеру. По сравнению с бурлящими равнинами Китая, в здешних горах было тихо. На востоке, в районе Ганьцзы, стояли войска Советской республики Тибет, на юге, вдоль границы с Непалом, заняли позиции англичане. Лхаса с окрестностями контролировалась войсками далай-ламы, а на огромных горных просторах действовали отдельные, никому не подчинявшиеся отряды. Карандаш товарища Лю указал на запад:

– В вот здесь, товарищи, полная неясность. По некоторым данным, в горах Западного Тибета действует сильная военная группировка. Ее войска дважды направлялись на север, приблизительно туда, где мы с вами находимся…

– Шекар-Гомп, – негромко вставил Валюженич, указывая в центр «белого пятна». Лю кивнул:

– Товарищ Хо рассказывал. Вполне вероятно, что центром западно-тибетской группировки является именно Шекар-Гомп…

– Эта группировка посылает войска на север, – подхватил Чиф. – Значит надо узнать, с кем они воюют!

– Оу, грандиозно! – покачал головой дядя Тэд. – Моя задача куда как скромнее. Я был в Лхасе, где получил твою радиограмму, Джон, а теперь собираюсь в Пачанг…

Все вновь склонились над картой. Валюженич указал на маленький кружок посреди желто-серых разводов.

– Это маленький город в долине, окруженной почти непроходимыми горами. Европейцы в нем не разу еще не бывали, а между тем там находится уникальная библиотека. Мой друг Шарль Карно финансировал экспедицию, я добрался до Лхасы, получил разрешение у далай-ламы и двинулся сюда. Мы собирались, Джон, встретиться с тобою в Кэбэчунгу, но, как раз когда мы появились, там началась паника, ждали какую-то крупную банду, которая, по слухам, наступала на Пачанг. Я решил не рисковать…

– На Пачанг? – удивился Чиф. – Но зачем? Маленький городок, вокруг ничего нет…

– Понятия не имею! Вообще-то говоря, бандиты довольно странные…

Косухин и Лю переглянулись. Об этом они уже думали. Обычные разбойники не таскали с собой горные пушки.

– А вчера над ущельем кружил самолет, – добавил Валюженич. – Я почти уверен, что именно он навел на нас эту компанию.

– Что? – Лю Вэйцзян даже привстал от изумления. – Самолет?

– Причем военный, правда, какой именно – не скажу. Во всяком случае, не американский и не японский. И без опознавательных знаков. Машина небольшая, дальность полета не более нескольких сот миль. Вот я и думаю, откуда он взялся? Аэродромов-то вблизи нет… Кроме того наш проводник узнал, что чуть западнее идет строительство дороги. Общее направления – на Пачанг…

Было над чем задуматься. Они шли по самым глухим местам Азии, по земле мифов и древних «артефактов». Но в небе кружат военные самолеты, через горы прокладывается трасса…

– Если удар наносится действительно по Пачангу, тогда все логично, – заметил Лю. – Два наступления уже отбиты, но на этот раз они решили подготовиться основательно. Получается, товарищи, что основные силы наступают на шоссе, а вокруг действует прикрытие, на которое мы и наткнулись…

Чифу стало неуютно. Одно дело – разгонять мелкие шайки, вооруженные кремневыми ружьями, совсем другое – бороться с современной армией. Даже горы не спасут, авиация легко найдет отряд…

– Пачанг – ключевая позиция на севере Тибета, примыкающая к Такла-Макану и южной Кашгарии, – продолжал товарищ Лю. – Если они там укрепятся, то легко смогут овладеть Лхасой…

– Кроме того, как я понял, Пачанг – религиозный центр, – добавил Чиф. – Может он им нужен для престижа? Ведь Шекар-Гомп – тоже святыня бхотов…

– Оу, вероятно! – кивнул Валюженич. – Однако новая дорога не решит всех проблем, в долину Пачанга им не попасть. Туда нет пути…

– Уже нет, – негромко заговорил господин Чжао, глядя не на собеседников, а куда-то в сторону. – Еще мой отец дважды ездил в Пачанг. Маленький город, по тибетским меркам не очень старый, не древнее XII века. Монастырь, дворец местного правителя – в общем, ничего особенного. Дорога к Пачангу шла через ущелье, но несколько лет назад…

Он задумался.

– Да, это случилось в 1920 году… Сильное землетрясение, ущелье завалило, и Пачанг стал практически недоступен…

– Но тогда зачем этим, из Западного Тибета, Пачанг? – поинтересовался Лю.

– Я не военный! – нахмурился господин Чжао. – Вам легче понять, кому и зачем нужно все это варварство. В Пачанге уникальная библиотека, я давно мечтаю побывать там, но, думаю, бандитов интересует что-то другое. Но чтобы захватить город, нет нужды готовить такую армаду. Авиация, военная техника – против кого? В Пачанге около трех тысяч жителей… По-моему, наша Поднебесная начинает сходить с ума!..

При этом этнограф выразительно поглядел на товарища Лю. Ответный взгляд был не менее выразителен. Между тем Чиф напряженно размышлял. Итак, он теперь знает, с кем воюет Агасфер. Пачанг – маленький городок среди тибетских гор. Но кто они, его защитники? Местная самооборона с кремневыми ружьями?

– Надо идти дальше, – решил он. – Мы должны добраться до Пачанга раньше, чем эти…

– Оу, – покачал головой Валюженич, – ты оптимист, Джон! Нам придется кружить по горам, а они идут напрямик. Но ты прав, надо попробовать. Правда, как я говорил, моя цель не столь грандиозна – заглянуть в библиотеку, проверить некоторые легенды.

– Какие легенды? – заинтересовался Косухин.

Глаза дяди Тэда блеснули:

– Оу! Пачанг… Маленький город, о котором написано больше, чем о Нью-Йорке!..

– Господин Валюженич, нашим спутникам это будет не интересно, – господин Чжао скривился. – Для них Пачанг – лишь стратегический объект…

Препираться, впрочем, не стали. Товарищ Лю и Валюженич принялись разрабатывать маршрут. Лю Вэйцзян предложил пройти правее озера Комум-цо, чтобы попасть к Пачангу с востока. Валюженич согласился, хотя и заметил, что отряду может не хватить припасов, а в пустых горах, разоренных войной, достать продовольствие сложно. Чифу, не разбиравшемуся в местной географии, оставалось лишь все это утвердить.

…И снова дорога, на этот раз узкая тропа, ведущая в самое сердце гор. Товарищ Лю спешил увести отряд подальше от ущелья. Идти было нетрудно. Весна постепенно вступала в свои права даже здесь, на высокогорье. Стало заметно теплее, к тому же выручали незаменимые янки, тащившие на себе весь груз, включая запас патронов и пулеметы.

Чиф и Валюженич шли впереди, сразу за передовым охранением. Было время поговорить. Тэд рассказывал о своих экспедициях, о поездках за «артефактами», которые приходилось искать то в джунглях Ориноко, то в песках Аравии, то в ущельях Кордильер. Для Косухина это походило на сказку, впрочем, как и для дяди Тэда его рассказы о Тускуле. Сент-Алекс, маленький город среди черных песков, сиреневая листва деревьев, гигантские волны вечно бушующего океана, ледяной холод Долины Ветров… Валюженич качал головой и лишь интересовался, не найдены ли на Тускуле «артефакты» каких-либо неведомых цивилизаций. Похоже, мысль о поездке на далекую планету все-таки запала ему в душу.

Первый самолет заметили на следующее утро. Вернее, услыхали – крылатый разведчик пролетел в стороне значительно севернее. Но уже около полудня еще одна машина появилась совсем близко. Можно было разглядеть широкие крылья, странный заостренный нос и даже номер на фюзеляже. Третий самолет, а может и тот же самый, мелькнул уже в закатных лучах солнца. Итак, их искали, более того, аэродром находился не очень далеко. На ночь расположились под огромным каменным навесом, костры погасили, а Лю Вэйцзян приказал выставить дополнительные караулы.

На следующее утро отряд только успел сняться с места, как вновь послышался гул мотора. Мелькнула тень, и тут же раздался отрывистый треск пулеметной очереди. Бойцы, срывая с плеч винтовки, упали в истоптанный снег. Новая очередь – каменная пыль поднялась совсем рядом. Самолет, блеснув серебристыми крыльями, уходил на запад.

Оставаться на месте было опасно, и отряд начал быстро продвигаться к перевалу, откуда оставалась дорога к озеру Комум-цо. Дозорные все время поглядывали на небо, но самолет не возвращался. Появилась надежда, что в горных теснинах найти отряд будет нелегко. Опытные бойцы шли спокойно, Валюженич был весел и оживлен, то и дело пытаясь беседовать с красноармейцами, исключение составлял лишь господин Чжао. Фольклорист категорически отказался идти пешком, посему пришлось усадить его на яка. На вопросы Чифа ученый отвечал коротко и без малейшей охоты, явно зачислив «товарища Хо» в число столь нелюбимых им военных.

Несмотря на все опасения, день прошел без происшествий. К вечеру Чиф начал успокаиваться. Будь они в поле, авиация легко нашла бы горстку людей, но горы защитили отряд. Товарищ Лю, похоже, оценивал происходящее так же, во всяком случае, на ночлег остановились на открытом месте, а число часовых не стали увеличивать. Костры, конечно, погасили, яков отвели подальше, укрыв в расщелине между скал, а сами расположились возле теплых кострищ.

В эту ночь Чиф долго не мог заснуть. На душе было неспокойно. Впереди был Пачанг. Даже если они найдут тех, кто сражается с Шекар-Гомпом, что им сказать? Раньше Косухин надеялся, что Агасфер воюет с равным противником, который сможет помочь, но маленький городок защищали, скорее всего, лишь местные жители, укрывавшиеся за неприступными горами. Тогда весь поход бесполезен. Агасфер остается всесильным, что в Столице, что здесь, в горах…

…Вот уже несколько месяцев от Бена и Лу не было вестей. Все чаще Косухин думал о том, что группа действует по-дилетантски, неумело. Пока им везет, но как долго это продлится? Следовало не оставлять группу в Столице, надо было вновь обратиться к дяде Сэму. Свое дело ребята сделали, пусть Казим-бек присылает других, более опытных и подготовленных. А может, следовало начинать не со Столицы, создать базу где-нибудь в Париже, постепенно налаживая контакты с подпольем? Ведь действует же неуловимая «Вандея»!..

…Вначале он увидел розовую полоску над горами. Не на востоке, откуда через несколько часов должно было взойти солнце – на северо-западе. Чиф поспешил толкнуть спавшего рядом Валюженича и молча указал на медленно расползавшийся по небу огонь. И тут горы дрогнули. Зашумели потревоженные камни, земля загудела, задрожала… Тянулись секунды, все стихло, лишь зарево над горами поднялось еще выше, начиная медленно белеть. Лю Вэйцзян, так и не заснувший в эту ночь, подошел ближе.

– Черт! – Валюженич разворачивал карту, подсвечивая себе фонариком. – Вулкан, что ли? Хотя какой вулкан на Тибете!.. Если бы я был дома, то решил, что взорвался наш анилиновый комбинат.

– Это Пачанг, – тихо ответил товарищ Лю.

Да, зарево поднималось на северо-востоке. Правда, помудрив с картой, Валюженич решил, что взрыв, если, конечно, это был взрыв, а не внезапно проснувшийся вулкан, случился южнее города, километрах в тридцати.

– Там горы, – Тэд постучал пальцем по карте. – Остается грешить на местных духов…

К полудню следующего дня отряд поднялся на ровное горное плато. Здесь царил холод, весна, завоевавшая долины и предгорья, остановилась перед этими склонами. Всюду лежал снег. Пришлось натягивать шапки на самые уши и застегивать куртки на все крючки. Только яки, защищенные мохнатыми шубами, чувствовали себя превосходно. Холод подгонял, бойцы шли быстро, надеясь поскорее миновать ледяное царство.

Первым шум мотора услыхал Лю Вэйцзян. Он недоуменно остановился, затем резко крикнул, отдавая команду. Бойцы уже срывали с плеч винтовки, Чиф замешкался, но через мгновение до него донеслось мощное ровное гудение. Самолет!

Косухин упал в снег, сжимая в руках скрайбер. Машина шла низко – большая, ширококрылая, непохожая ни на одну из известных Чифу моделей. Он успел подумать, что надо взглянуть на опознавательные знаки, и тут ударил пулемет. Очередь прошла совсем рядом, разбрасывая снежную пыль…

Машина уходила на новый разворот. Вокруг трещали выстрелы – бойцы открыли огонь, но попасть в летящую цель было трудно. Новая очередь, еще одна… Самолет вновь развернулся, теперь он летел низко, над самыми головами. Краешком сознания Косухин заметил черную семерку на фюзеляже и чистые, без опознавательных знаков, крылья.

…Им не уйти. Здесь, на ровном месте, отряд перебьют – постепенно, одного за другим. В крайнем случае летчик вызовет подмогу, еще одного ширококрылого с полным боекомплектом. Чиф услыхал голос Лю – командир напоминал бойцам правила стрельбы по низко летящим целям. Сейчас самолет вернется… И тут Косухин вспомнил о скрайбере. Ведь у него есть оружие! Бойцы отряда пошли в тысячекилометровый поход, чтобы защищать его, Джона Косухина, а сам он предпочитает отсиживаться за камнями или просто лежать в снегу! На миг стало стыдно, но пальцы уже снимали скрайбер с предохранителя. Автоматический режим, прицел…

Самолет вынырнул из-за скал. Загорелась лампочка автоматического прицела, в небо ударил острый белый луч… Мимо! Самолет прошел над самой землей, огрызаясь свинцом, но Косухин успел перевернуться, вновь ловя цель в окуляр. Лампочка вспыхнула. Есть! Острый луч догнал врага, полоснул по крылу… Чиф затаил дыхание. Самолет, вильнув в сторону, начал заваливаться влево. На миг показалось, что летчик все-таки сумеет справиться, выровнять машину и уйти, но тут самолет дернулся, его крутануло в воздухе, бросило вниз, на покрытые снегом камни…

Взрыв ударил по барабанным перепонкам. Бойцы, вскочив, размахивали винтовками, некоторые уже бежали вперед, туда, где дымились черные обломки.

– Ну, Джон! – Валюженич качал головой, отряхивая снег со своей видавшей виды кожаной куртки. – С тобой лучше не связываться!

– Товарищ Хо, я так и знал, что вы его срежете! – одобрительно заметил товарищ Лю. – Здорово!

– Да при чем здесь я! – устыдился Чиф. – Вы его с первого выстрела достали бы. Это же скрайбер…

Теперь бойцы посматривали на Косухина с восхищением. Они-то хорошо понимали, как трудно попасть в летящий самолет. Но у них не было скрайберов, и Чиф чувствовал себя почти самозванцем.

Лю Вэйцзян, подождав бойцов, осматривавших сбитую машину, приказал двигаться вперед, к темневшим вдалеке скалам. Плоскогорье кончалось, дорога вновь ныряла в каменный лабиринт. Разговаривать было некогда, и Косухин был рад возможности остаться наедине. Чувствовал он себя скверно. Да, Чиф помог товарищам, может даже спас их, но убил человека! Стрелять приходилось и прежде, но в суматохе боя невозможно определить, чья именно пуля попала во врага. Теперь же сомнений не было. Но ведь он прибыл на Землю не для того, чтобы сбивать самолеты! Конечно, ни Бен, ни отец, ни сам Президент Сэм не осудят его, но…

Где-то через час отряд достиг ближайших скал и нырнул в узкое ущелье. Дорога вновь пошла резко вверх, впереди был перевал – последний, откуда начинался спуск на равнину. Опасность, казалось, миновала, можно было не торопиться, не поглядывать каждую минуту в предательски чистое безоблачное небо.

На ближайшем привале, когда Чиф допивал кружку ароматного зеленого чая, Лю Вэйцзян его в сторону. Вид у командира был хмурым и озабоченным.

– Товарищ Хо! Бойцы нашли это в кабине…

«Это» оказалось обгоревшим удостоверением. Чиф осторожно раскрыл хрупкую, пахнувшую гарью обложку.

«Лейтенант Сомов Иван Иванович… Особая Южная группа войск…» Косухин уже собирался вернуть трофей, когда до него дошло.

– Он русский? Советский? – торопил товарищ Лю.

– Да, – с трудом выдавил из себя Косухин. – Лейтенант Красной Армии. Какая-то Южная Особая группа войск.

– Не понимаю… – впервые за эти месяцы Чиф увидел Лю Вэйцзяна растерянным. – Товарищ Хо, вы ведь тоже из России! Разве на Тибете есть части Красной Армии?

– Я не из России…

Об этом они ни разу не говорили. Личность «товарища Хо» не подлежала обсуждению.

– Я русский, но не из России… Насколько мне известно, части Красной Армии на Тибете стоят. Они защищают Шекар-Гомп…

– Но почему? – выдохнул Лю. – Они же наши союзники!

Что ответить? Лю Вэйцзян, командир китайской Красной армии, не был искушен в высшей политике. Для него Советский Союз и «непобедимая Рабоче-Крестьянская» были надеждой трудящихся всего мира…

– Войска, что стоят на Тибете, не подчиняются советскому правительству. Я не знаю, что им нужно и кто ими руководит. Для этого мы с вами и забрались в эту даль.

Лю подумал и кивнул:

– Так точно! Кажется, понял… Смотрите, товарищ Хо, это я нашел в ущелье, после боя.

…Что-то маленькое, блеснувшее красной эмалью. Чиф всмотрелся. Звездочка, но не обычная, красноармейская, а какая-то странная. Вместо серпа и молота в центре находился непонятный знак, похожий на голубого паука.

– Снял с фуражки, – пояснил командир. – Это ведь не эмблема русской Красной Армии? Я показал звездочку товарищу Гао, он бхот, как раз из мест неподалеку от Шекар-Гомпа. Товарищ Гао говорит, что видели такие – у бандитов, которые выселяли их еще в двадцатых.

Чиф вспомнил рассказ отца. Тогда, в 20-м, в тибетских горах существовала Бхотская Трудовая коммуна, теперь – Особая Южная группа войск. Несколько дивизий, если верить краснолицему Волкову. Товарищ Лю, похоже, решил, что дело касается высших тайн революции, в которые ему вникать не положено. Но для бойцов «товарищ Хо» оставался русским, советским, посланцем всесильного Коминтерна. Что ж будет, когда они столкнутся с краснозвездными солдатами Шекар-Гомпа? Ведь каждому не объяснишь!

Подъем оказался труднее, чем думалось. Даже яки отказывались идти, пришлось снять часть груза, взвалив на собственные плечи. Господину Чжао теперь довелось идти пешком, что окончательно испортило ему настроение. Километр тянулся за километром, а дорога шла все вверх и вверх. Дышать стало труднее, в висках звенело, словно над отрядом крутился рой невидимой мошкары.

Наконец дорога выровнялась, скалы стали ниже, расступились, в лицо ударил сильный, сбивающий с ног ветер. Они были на перевале. Впереди, за белесой дымкой лежала неровная холмистая земля. Сверкнула серебристая гладь – озеро Комум-цо. Оно было у самого горизонта, но чистый воздух позволял разглядеть пологие берега и даже еле заметные точки у воды – дома, а может быть, пастушеские юрты. Тибет остался за спиной, впереди – предгорья, холмистая равнина, кольцо гор вокруг неприступного Пачанга. А дальше – пески Такла-Макана, за которыми лежит озеро Челкель. Чиф прикинул, что там сейчас, на месте бывшего эфирного полигона? Занесенная песками стартовая площадка, проржавевшие стальные конструкции, взорванные бункера? Или полигон вновь ожил, готовя к старту серебристые стрелы ракет?

– Товарищ Хо! Товарищ Хо!

В голосе Лю – тревога. Косухин обернулся.

– Смотрите!

Вначале Косухин ничего не заметил – мешала дымка, но затем понял. Над холмистой равниной летели самолеты. Отсюда, с высоты перевала, казалось, что они идут над самой землей. Три, четыре, семь… девять! Но что-то было не так. Чиф сорвал с пояса бинокль…

…Три больших самолета, многомоторные – транспорты или бомбардировщики, а сзади… Планеры! Десантные планеры, непривычно огромные, в каждый может поместиться целая рота!..

– Джон, ты видишь? – Валюженич подбежал поближе, держа в руках свой «цейс».

– Вижу, дядя Тэд… – Чиф опустил бинокль. – Нас хотят тут запереть. Скинут десант, перекроют выход на равнину…

– Может, они не по нашу душу? – неуверенно предположил археолог, но Косухин уже не сомневался. От строя отделился один силуэт, затем другой, третий. Планеры, получив свободу, начали скользить вниз, к подножию гор…

Сзади послышался знакомый гул. Такая же девятка летела над покинутым несколько часов назад плоскогорьем. Значит, десантники пойдут навстречу друг другу, чтобы встретиться как раз на перевале, покончив с надоедливыми врагами…

– Товарищ Хо! – Лю Вэйцзян был теперь не один, рядом с ним стоял проводник-тибетец. – Он говорит, что можно не спускаться на равнину. Тут есть тропинка, мы можем подняться немного выше и пройти горами…

– А что там?

Вопрос был лишним, карту он помнил. Белое, в цвет снегов, пятно: ледник – огромный, раскинувшийся на много дней пути… На какой-то миг стало страшно, но Косухин понял, что другого выхода у них нет.

Глава 4. Запретный город

– И как тебе не холодно, Джон?

Валюженич протянул руки к спиртовке, грея заледенелые ладони. Чиф пожал плечами.

– Очень даже холодно, дядя Тэд!

– Вы сегодня весь день шли без рукавиц, – проскрипел господин Чжао, заворачиваясь в густой мех огромной шубы. – Не смею вмешиваться, господин… красный комиссар, но так можно остаться без рук!

Косухин поглядел на свои ладони. Конечно, холодно, но не холоднее, чем дома, в Долине Больших Ветров.

– Не знаю… Наверное, привык.

Они шли уже четвертый день: Косухин, дядя Тэд, господин Чжао, красный командир Лю и семеро бойцов. Когда они ступили на холодный, предательски ровный лед, их было пятнадцать. Маленький отряд уменьшился почти на треть…

От перевала они поднялись по узкой тропе, едва сумев втащить наверх упирающихся яков. Где-то через километр дохнуло холодом – ледник был уже близко. Здесь пришлось разделиться. Яки не смогли бы пройти по леднику, да и теплой одежды хватало не на всех. Десять бойцов, прежде всего ханьцев, решили оставить здесь. С собою Косухин взял десять горцев, имевших опыт подобных походов, проводника и, после долгого спора, Валюженича вместе с товарищем Лю. Археолог категорически заявил, что не отпустит Джона одного, в чем Лю Вэйцзян оказался с ним полностью солидарен. В последний момент к группе примкнул господин Чжао. Франтоватый фольклорист переменил пальто и шляпу на более подходящее к случаю одеяние и безропотно вдел руки в лямки тяжеленного рюкзака. Винтовку все же брать не стал, ограничившись револьвером. Все остальные вооружились как следует, а товарища Лю с трудом отговорили прихватить с собой один из пулеметов.

Валюженич, бывавший в горах не один раз, заранее позаботился о темных очках. Запаса хватило для него самого, господина Чжао, Чифа и даже для Лю Вэйцзяна, который поначалу упорно отказывался от этого буржуазного изобретения. Остальные, горцы, с детства привыкли к безжалостной белизне.

Беда случилась в первый же день, под вечер. Проводник-тибетец, шедший первым, не учуял скрытой под снегом трещины и без звука исчез в черном провале. Спасти его было немыслимо, трещина уходила на неведомую глубину, куда не доставали веревки. Пришлось идти по компасу, утопая в снегу, вытаскивая друг друга из неглубоких ледяных расщелин. Отряд повел Валюженич, уверявший, что у него на опасности нюх. То ли американец действительно обладал каким-то шестым чувством, то ли ему просто везло, но отряд шел без потерь. Новая беда случилась на третий день, когда трое бойцов, все опытные горцы, вызвались сходить на разведку к подозрительному склону. Все трое ушли под снег, холодная трясина затянула их за несколько секунд. Никто не даже не успел подбежать к погибающим, кинуть спасительную веревку…

Итак, их осталось одиннадцать, а впереди был долгий путь – не менее трех дней, если не обманывала карта. Поначалу Косухину казалось, что первым не выдержит он. На Тускуле приходилось ходить в зимние походы, но все же не по леднику и не по такому холоду. Однако Чиф шагал наравне со всеми, волоча рюкзак и скрайбер, и постепенно ему начинало казаться, что идти не так уж и трудно. Конечно, он уставал, под вечер плечи начинало ломить, ноги казались свинцовыми, но Джон видел, что остальным приходится еще тяжелее. Бойцы приуныли, почти перестали улыбаться, а на привалах тут же падали в снег. Хуже всего приходилось товарищу Лю, он умудрился обморозить лицо и теперь шел, закутавшись в шарф, вдобавок мучаясь жесточайшей простудой.

Пару раз Чиф ловил себя на странной мысли: с ним что-то не так. Конечно, он молод и здоров, но организм его реагировал как-то непонятно. Чем дальше, тем легче давались ежедневные переходы. Холод стал привычен, зато пропал аппетит, а ночами мучила бессонница. Еда и сон, то, без чего не может жить человек, казались теперь чем-то не особо важным.

…«Ты такой же, как мы!», – сказал краснолицый Венцлав. Еще недавно Косухин-младший просто посмеялся бы над этим…

– …Джон, ложись спать!

Голос Валюженича вывел его из задумчивости.

– Спать? – Чиф вдруг понял, что спать совершенно не хочется. – Я еще посижу, дядя Тэд.

Археолог возмущенно покачал головой:

– Нет здесь Стива! Ты что, решил себя заморить? Не ешь, не спишь, похудел…

Ладонь скользнула по лицу. Похудел? Пожалуй…

– Дома отосплюсь! Дядя Тэд, ты бы лучше рассказал что-нибудь.

– Нашел время! Вот приедешь ко мне в Индиану, сядем у камина, я достану фотографии… А то и мистера Арцеулова пригласим, он давно ко мне собирался.

– Это обязательно, – улыбнулся Чиф. – А сейчас… Расскажи о Пачанге.

Дядя Тэд пожал плечами:

– Я не специалист. Разве что господина Чжао попросим…

Он поглядел в сторону фольклориста, но тот уже дремал, завернувшись в мохнатую шубу.

– Ты говорил о каких-то легендах, дядя Тэд…

– Оу! – Валюженич засмеялся, откинувшись на рюкзак, служивший ему подушкой. – Это точно не ко мне! Но если в самом общем виде…

Он задумался, прищелкнул пальцами:

– О'кей… Легенды о Пачанге известны с XIV века, встречаются в некоторых текстах «Калачакра-тантры». В них сказано, что первым центром учения калачакры на Тибете был именно Пачанг. Там находилась главная святыня – мандала из чистого золота. В Пачанге правили цари из династии Кальки, младшая ветвь которой позже правила в знаменитой Шамбале. В общем, Пачанг был своеобразной священной столицей Тибета, но очень недолго. В XII веке какие-то очередные завоеватели, якобы посланные правителем преисподней, осадили город и начали штурм. Что характерно, другие правители – последователи калачакры, не оказали городу помощи. Тогда царь Калька – номера уже не помню – воззвал к небу, и город исчез. В общем, весьма напоминает известную русскую легенду о Китеже. Священный город исчезает, чтобы не достаться врагам, но туда можно попасть, если ты достаточно праведен. Естественно, находились оригиналы, которые утверждали, что видели Пачанг – то ли в небе, то ли в водах какого-то озера. Ну, это для господина Чжао…

Он поглядел в сторону спящего фольклориста и усмехнулся:

– Господин Чжао собрал целую библиотеку о Пачанге. А на самом деле все куда проще. Пачанг был одним из местных княжеств, погибших в ходе очередной драчки. В дальнейшем память о нем поддерживала сепаратистов, не желавших подчиняться Лхасе. А подробности следует поискать в местной библиотеке, а заодно осмотреть окрестности…

– И все? – Косухин был несколько разочарован.

– В общем-то, все. За последние века о Пачанге писали много, появились чуть ли не целые путеводители, есть подробное изображение золотой мандалы, биографии его правителей, и конечно, инструкции для тех, кто желает попасть туда.

– Трудно попасть?

– По сравнению с нашим путешествием – не очень, – покачал головой археолог. – Обычный набор правил для ортодоксального буддиста. Правда, в самых поздних текстах, уже в XIX веке, вместо долгого самосовершенствования предлагался набор заклинаний. Впрочем, можно поступить еще проще – взглянуть в зеркало…

– Волшебное? – улыбнулся Чиф.

– Йе! Конечно. Во дворце правителя Пачанга якобы до сих пор существует каменное зеркало – единственная святыня, оставшаяся от исчезнувшего города. Зеркало, конечно, волшебное, вроде как у Диснея. «Белоснежку и семь гномов» смотрел?

– Нет. Это новый фильм? – Дисней почему-то заинтересовал Чифа больше, чем тибетские легенды.

– Оу, ты бы видел! Цветной, на два часа, мои племянники смотрели его раз десять. Там волшебное зеркало тоже играет не последнюю роль… А что до Пачанга, то рассказывают так: обыкновенный человек, то есть грешник, увидит лишь гладкий камень, монах или человек праведный сможет разглядеть собственное изображение и, увидев себя, стать мудрее. Избранные сумеют взглянуть сквозь камень и разглядеть истинный Пачанг – небесный. А пройти сквозь зеркало смогут лишь маги и, естественно, духи…

– Я в ужасе, коллега, от подобной интерпретации!

Голос исходил из недр мохнатой шубы. Господин Чжао не спеша высвободил нос, затем появилась и вся физиономия – невыспавшаяся и недовольная.

– Мало того, что вы не даете мне спать!.. Это еще полбеды, но то, как вы говорите о Пачанге…

По-английски господин Чжао изъяснялся превосходно, с чистым оксфордским произношением. На языке Шекспира его слова звучали еще более язвительно.

– Не могу одобрить моих непросвещенных земляков, именующих европейцев «заморскими чертями». Однако вы, господин Валюженич, умудрились заслужить прозвище еще более неприличное. В присутствии молодого человека не решусь повторить…

Археолог несколько смутился и стал смотреть куда-то в сторону.

– В археологии я мало разбираюсь, но предпочитаю доверять таким специалистам, как лорд Рамзей и, между прочим, ваш собственный батюшка…

– Ну, вы преувеличиваете, господин Чжао, – неуверенно возразил Валюженич. – Лорд Рамзей крайний консерватор. Весь шум из-за каких-то неувязок с документацией…

– Сотрудники Шанхайского музея древностей несколько иного мнения. После ваших так называемых раскопок храмового комплекса…

– Вы что-то хотели сказать о Пачанге? – поспешил уточнить дядя Тэд.

– Да, о Пачанге. Вы упомянули господина Диснея и его жуткие суррогаты. Ваш рассказ как раз годится как сценарий для очередного голливудского опуса. Легенды о Пачанге – сложнейший комплекс древних мифов, собранный и отредактированный оппозиционными сектами калачакры. И эти легенды выросли не из фактов средневековой тибетской истории, а из давних народных представлений об идеальном царстве…

– Мифологическая школа, как же! – не выдержал Валюженич. – Будда никогда не жил, Христос – это обожествленная звезда Сириус…

– Умолкаю, – развел руками фольклорист. – Вести дискуссию на подобном уровне считаю совершенно невозможным. Однако, господин Валюженич, вы изволили допустить фактическую ошибку. Рассказ о зеркале Пачанга – не легенда. Это поэма, литературное произведение!..

– И какая разница?

– Такая же, как между подлинными сказками и фильмами господина Диснея!

– Расскажите, господин Чжао, – попросил Чиф.

– Увольте, господин Хо!.. – скривился тот. – Впрочем, чтобы вы и в самом деле не воспринимали нашу историю по Диснею… Поэма написана в XVII веке. По некоторым данным, ее автор был монахом, причем явным еретиком. Поэма называется «Смятение праведного». Речь там идет о монахе-аскете, который посвятил всю свою жизнь тому, чтобы попасть в Пачанг. Когда он отправился в путешествие, в дороге к нему присоединился некий путник, с виду совсем не праведник…

Ученый задумался:

– Описание путешествия – своеобразная аллегория, очень тонкая, полная литературных и мифологических ассоциаций. Но не будем об этом… Так или иначе, они прибыли в Пачанг и стали перед зеркалом. Монах увидел, как каменная поверхность становится прозрачной. За нею показался небесный город. Он пытался шагнуть сквозь зеркало, но безуспешно. Тогда его спутник, тот самый, не похожий на праведника, без всякого труда преодолел преграду. Естественно, монах огорчился, даже обиделся и вопросил Небо. Ему был дан ответ…

Господин Чжао вновь умолк. В наступившей тишине Чифу показалось, что он слышит далекий глухой гул, будто где-то на краю неба, началась гроза.

– Монах узнал, что его спутник – не человек, а дух-цха, неприкаянный мертвец. Оказывается, в Пачанге не ждут праведных монахов, там нужны духи, чтобы создать войско, которое сможет защитить город…

– Но почему? – такого финала Чиф не ожидал.

– Есть разные объяснения, – пожал плечами фольклорист. – Смысл их в том, что поэма отразила кризис традиционных представлений о царстве справедливости. Даже Пачангу нужна армия злых духов. Кстати, в это же время на Тибете записывают ряд весьма неортодоксальных сказаний, например о братьях Лха…

– Господин Чжао, а почему вы думаете, что древний Пачанг не существовал? Ведь город мог действительно погибнуть из-за какого-то набега…

– А мудрый правитель заранее эвакуировал население, из-за чего и возникла легенда, – кивнул господин Чжао. – В свое время в Александрии греческие ученые пришли к выводу, что олимпийские боги – это древние цари. Простое объяснение – не обязательно самое верное. Пока же легенда о небесном Пачанге – всего лишь миф. Может, господин Валюженич сумеет доказать обратное, но, надеюсь, без своих особых методов…

– А что – мои методы? – обиженно проговорил Тэд. – Между прочим, вас, господин Чжао, помнится тоже окрестили не особо…

– Слоном в этнографической лавке, – брезгливо уточнил ученый. – Мои догматики-коллеги, ни разу не бывавшие даже в пригородах Шанхая…

– А кого-то коллеги-догматики обвинили в фальсификации… – невозмутимо продолжал Валюженич.

– Ваша деликатность потрясает, коллега! Этот «кто-то», да будет вам известно, изучает живой фольклор…

Косухин с любопытством слушал перепалку ученых мужей. Похоже, они стоили друг друга.

– Могу себе представить, что я услышу, когда покажу свои последние записи! – господин Чжао хмыкнул.

– А что вы там записали? – не удержался Чиф.

Фольклорист не счел нужным отреагировать, зато Валюженич охотно объяснил:

– В Кэбэчунгу говорили, что видели всадников Гэсэра, летевших по небу куда-то на северо-запад. Гэсэра узнали сразу – по красному халату и собольей шапке. По мнению тибетцев, Гэсэр спешил на великую битву. Между прочим, если взглянуть на карту, он спешил к Пачангу.

Господин Чжао изволил фыркнуть.

– Ну и что? – не понял Косухин. – Красивая легенда!

Из-под шубы донесся тяжелый вздох.

– Понимаешь, Джон, – пояснил археолог, – по традиционным представлениям, Гэсэр и его войско не могут летать по небу. Они должны пользоваться обычным оружием, ездить верхом на конях из плоти и крови… В общем, боюсь, коллеги господина Чжао…

Тэд покосился на шубу, но оттуда не донеслось ни звука.

– В общем, могут не поверить. Кстати, я уже слыхал легенду о летящих всадниках от мистера Арцеулова. Он был знаком с кем-то из потомков Гэсэра… Что это?

Косухин прислушался. Откуда-то издалека вновь донеслось что-то, похожее на раскаты грома.

– Дядя Тэд, здесь не бывает грозы?

– Мы слишком высоко, Джон. Может, лавина. А может…

Чиф понял. Он и сам уже успел подумать, что ни лавина, ни гроза тут ни при чем. Где-то там, у самого горизонта гремели тяжелые орудия…

Следующий день оказался куда тяжелее. Лю Вэйцзян сдал окончательно, его бил кашель, обмороженное лицо горело жаром. Идти командир еще мог, хотя и с трудом, но вещи пришлось распределить между остальными. Чифу достался карабин, плечи сразу оттянуло, но идти было все же можно. Теперь двигались медленнее, кое-кто из бойцов тоже чувствовал себя скверно. А ведь идти предстояло еще немало, как минимум два дня, и то, если повезет.

К полудню товарищу Лю стало совсем скверно, теперь его приходилось поддерживать под руки. Чиф с тревогой прикинул, что если его надо будет нести, отряду обеспечен еще день среди льда. Между тем, дальний гром, доносившийся с северо-запада, усилился. Сомнений не было: там шел бой. А затем появились самолеты. Машины шли на большой высоте, направляясь с юга в сторону Пачанга. Сначала их было девять, затем показалась еще одна девятка, потом третья. Товарищ Лю, временно забывший о своей болезни, заявил, что узнает тяжелые бомбардировщики. Через час к Пачангу ушла новая волна – двадцать семь машин. Шло время, гул, доносившийся с севера, становился все громче, но самолеты не возвращались. Валюженич предположил, что летчики действуют «челноком» – отбомбившись, идут дальше на север, где находится запасной аэродром. Куда же в этом случае они летят? В пески Такла-Макана? Или еще дальше – к Челкелю и советской границе?

Косухин понял, что они опоздали. Бой у Пачанга уже начался. На этот раз Агасфер не поскупился: десятки самолетов, тяжелые орудия… С кем же все-таки идет война? Неужели с местным ополчением? Тогда почему бой продолжается так долго?

Следовало спешить, но отряд шел очень медленно. Приходилось обходить трещины, вдобавок снег стал заметно гуще и глубже. Валюженич – и тот стал чаще останавливаться. Из всего отряда бодрыми оставались Чиф и, как ни странно, господин Чжао. Теперь они шли в авангарде. Косухин несколько раз пытался заменить дядю Тэда, ссылаясь на свой тускульский опыт, но американец отшучивался, уверяя, что Чиф заведет отряд прямиком в долину Больших Ветров. Выбирать дорогу действительно стало труднее, из-под льда полезли огромные каменные зубья, трещин стало больше, вдобавок компас время от времени начинал вести себя странно. Оставалось надеяться на интуицию Валюженича и на отдаленный гул, служивший самым верным ориентиром.

Вечером едва хватило сил, чтобы открыть банки с консервами. К счастью, удалось найти свободную от снега площадку между двумя огромными скальными зубьями, защищавшими от ветра. Пришлось вновь достать аптечку и заняться больными и обмороженными, и Косухин пожалел, что не захватил с собою кое-что из медицинского арсенала Любы Бенкендорф.

Бойцы быстро заснули. Чиф, завернувшись в шубу, сидел рядом с Валюженичем, прикидывая, сколько еще осталось идти. Археолог считал, что завтра – последний день их ледяного похода. Где-то после полудня, если, конечно, ничто не помешает, отряд дойдет до края ледника, откуда начинается спуск в долину. Однако сил почти не оставалось. Странное дело, но сам Чиф чувствовал себя неплохо. Он даже не особо устал, хотя теперь нес, кроме рюкзака и скрайбера, карабин товарища Лю и кое-что из снаряжения. Косухин внезапно понял, что охотно прошелся бы ночью, чтобы к утру добраться до спуска в долину.

Валюженич задремал, Чиф хотел последовать его примеру, но вдруг понял, что не заснет. Ему незачем спать – по крайней мере еще несколько дней…

– Господин Хо…

Негромкий голос заставил вздрогнуть. Фольклорист, появившийся откуда-то из темноты, покосился на спящего Валюженича и присел рядом, пряча нос в воротник шубы.

– Господин Хо, рискну вас потревожить. Не смею вмешиваться в вопросы, так сказать, стратегии, – в голосе господина Чжао звучала привычная ирония, – но смею обратить внимание на здоровье ваших спутников…

– Вы правы, – согласился Косухин. – К сожалению, у нас нет врача.

– Зато вы набрали целую гору оружия, что весьма логично… Меня беспокоит ваш заместитель, господин Лю Вэйцзян. Ему нужны лекарства, а главное – тепло. Завтра он не сможет идти…

– Мы… мы его понесем!.. – Чиф беспомощно оглянулся, словно откуда-нибудь из черной ночи к ним могла прийти подмога. – Завтра мы уже начнем спуск, там теплее…

– Это будет не раньше, чем к вечеру. Господин Хо, вы, как я заметил, очень выносливый человек и меряете всех остальных по себе. А люди очень устали… Впрочем, что я говорю, вы думаете о великом, как и ваш тезка, знаменитый полководец Хо, о котором когда-то писал великий Ли Бо! Однако кому-то надо думать и о людях, посему рискну предложить свои скромные услуги.

– Вы врач? – обрадовался Косухин. – Что же раньше молчали?

Господин Чжао покачал головой:

– Увы, я не врач. Но в таких обстоятельствах выбирать не приходится. Я много лет изучал нашу традиционную медицину и, думаю, вполне могу заменить деревенского знахаря…

– Знахаря? – Чиф вспомнил слышанное о народной медицине. – Но ведь это – травы, заклинания…

– Не обязательно, – из глубины шубы послышался смех. – Не путайте знахаря с колдуном, господин военный! Я неплохо овладел искусством иглоукалывания. Это, конечно, не вылечит, но придаст силы. В общем, если вы не возражаете, я бы занялся господином Лю. К сожалению, он против. Господин Лю несколько путает народную медицину с феодальными пережитками…

– Пойдемте! – Чиф решительно встал, поправляя полушубок. – Он согласится.

Уговорить товарища Лю оказалось непросто. Молодой командир уверял, что чувствует себя лучше и, кроме того, не желает участвовать в магических обрядах, которые являются ни чем иным, как родимыми пятнами проклятого прошлого. В конце концов Чиф попросту приказал, после чего Лю Вэйцзян сдался, и Косухин с некоторым облегчением оставил командира наедине с господином Чжао, уже успевшим достать все необходимое – таблицу, расчерченную разноцветными чернилами, и короткие костяные иглы.

Чиф вышел наружу, за черные зубцы скал. На севере, у невидимого Пачанга, не стихала канонада. Ему даже показалось, что небо у горизонта не черное, а белесое. Вспомнилось виденное несколько ночей назад зарево. Что это могло быть? Армия Шекар-Гомпа шла к Пачангу по дороге, но у города ущелье перекрыто завалом… Косухин вдруг сообразил, что землетрясение случилось в тот же год, что и захват Шекар-Гомпа «голубыми свастиками». Совпадение? Итак, дорога утыкается в завал, армия подходит к ущелью… Что сделал бы на их месте он, Косухин? Ответ несложен – если, конечно, в наличии имеется взрывчатка. Значит…

Что-то коснулось плеча. Чиф обернулся: рядом был господин Чжао.

– Вы очень долго стоите здесь, господин Хо. Не боитесь простудиться?.

– Нет, не боюсь. Я слушаю.

Косухин кивнул в сторону горизонта.

– Понятно! – ученый невесело усмехнулся. – Симфония войны! «И ясному солнцу и светлой Луне в мире покоя нет. И люди не могут жить в тишине, а жить им немного лет…»

– Господин Чжао! – Чиф поморщился. – Я же не критикую ваши политические убеждения…

Послышалось возмущенное фырканье:

– Мои убеждения! У меня нет никаких политических убеждений! Зато они, к сожалению, имеются у других. Четверть века назад доктор Сун Ятсен вместо того, чтобы заниматься наукой, решил открыть всем нам светлое будущее. Три великих принципа, четыре великих принципа… Последствия вы видите!..

– Но вы же носите револьвер! – усмехнулся Косухин.

– Я? А что прикажете делать? Мой коллега Валюженич, хотя он и варвар, может путешествовать по своей родной стране без арсенала за поясом… Господин Хо, я сделал, что мог. Сейчас господин Лю Вэйцзян заснул, думаю, к утру ему будет лучше.

– Спасибо…

– Пока еще не за что… Господин Хо, давайте вернемся, здесь сильно дует.

Они зашли за скалу и присели на рюкзаки, рядом с мирно спящим археологом.

– Я осмелился отвлечь вас от высоких рассуждений о стратегии, – продолжал ученый. – Причина проста: хотел бы воспользоваться правами народного целителя и осмотреть вас.

– Меня? – удивился Чиф. – Но я здоров!

– Весьма рад! Но правильнее сказать, что вы чувствуете себя здоровым. У нас в Китае здоровье человека можно определить не только по пульсу или температуре. У человека существует энергетическая оболочка, европейцы называют ее аурой. Мне бы хотелось взглянуть на вашу. Снимите шапку, если мороз вас не слишком беспокоит…

Пришлось подчиниться. Господин Чжао медленно поднял руки ладонями вперед, принявшись осторожно водить ими по воздуху. Косухин прикрыл глаза, в висках послышалось легкое гудение, под веками стали расплываться радужные пятна…

– Благодарю вас, господин Хо.

Чиф открыл глаза. Ученый сидел рядом, его лицо выглядело немного озабоченным.

– Шапку надевать можно?

– Да, конечно. Разрешите вопрос?

Внезапно показалось, что фольклорист не решается сказать о чем-то важном.

– Признаков болезни нет, чему я весьма рад, но… Насколько я понял, вы, несмотря на ваш род занятий, человек достаточно образованный?

– Я? – удивился Чиф. – Гимназия, три курса университета. Специальность – политолог…

Господин Чжао вздохнул:

– А здесь вы применяете знания на практике? Но в любом случае, вы человек современный, не склонный к суевериям…

– Нет, конечно!

Разговор складывался как-то нелепо.

– Тогда поясню. В древних трактатах по медицине описано много вариантов ауры, причем не только человеческой. Они различаются по цвету, форме и иным признакам. То, что я увидел у вас, подходит под один из случаев. Признаться, случай редкий…

– То есть, древние китайцы имели дело с такими, как я? – понял Косухин.

– Совершенно верно! – господин Чжао энергично закивал. – Поэтому мне бы хотелось уточнить. Вы русский? Из России?

Вот оно что! Господин Чжао решил, что древние врачи встречали русских и описали их ауру. Хотя, почему бы и нет?

– Я русский. Правда, родился не в России…

– Теперь все ясно. Кроме того, конечно, почему ваших соотечественников зачислили в число духов…

– Как?! – Чиф еле удержался, чтобы не вскочить. Значит, такие, как он…

– Но… господин Хо! – этнограф явно растерялся. – Речь идет просто о небольшой научной загадке. В трактате сказано, что духи могут принимать человеческое обличье, но их можно различить по некоторым признакам, в том числе ауре. Очевидно, ваших соотечественников принимали за потустороннюю силу, ведь для многих китайцев все иностранцы до сих пор – «заморские черти»!..

– Да, конечно, – Косухин постарался успокоиться. – А эти духи… Они – злые?

– Разные, – пожал плечами ученый. – Вы больше походите на достаточно нейтральный фольклорный персонаж, в принципе склонный и к добрым, и к злым делам. Я опишу этот случай – к очередному негодованию моих коллег. Извините, что обеспокоил…

Господин Чжао поспешил откланяться, весьма довольный своим открытием. Косухин не знал, что и думать. Может, ученый и прав. А если нет? Если древние знахари описали ауру не гостей из далекой северной страны, а кого-то… другого? Но не тускуланца же, колония на Тускуле появилась лишь двадцать с небольшим лет назад! Тогда чью?

Вокруг уже все спали, лишь караульный сидел, закутавшись в шубу и положив перед собой карабин. Выставлять посты было, конечно, бесполезно, но товарищ Лю справедливо считал, что устав не должен нарушаться. Косухин пожалел замерзшего парня и, велев бойцу спать, решил подежурить сам. Раз уж он дух, страдающий бессонницей, это свойство следовало использовать для общего блага.

Ночь походила на все прежние, разве что канонада на севере слышалась отчетливее. Чиф вновь вышел из укрытия, заметив, что ветер стих – впервые за все дни. Что-то еще изменилось. Косухин долго не мог понять, в чем дело, пока наконец не заметил: звезды теперь светили тускло, неярко, словно небо начал окутывать туман. Стало теплее, будто весна сумела добраться даже сюда, в царство вечного мороза. Чиф постоял несколько минут, решив уже возвращаться, но внезапно его поразила тишина. Гул, доносившийся с севера, исчез. Пропала розовая полоса над горизонтом, небо затянуло серым. Откуда-то издалека донесся еле заметный шорох. Вновь тишина – гулкая, пугающая.

Косухин хотел вернуться и разбудить Валюженича, но что-то не пустило, словно происходящее касалось его одного. Почему-то подумалось, бывают ли в этих местах землетрясения…

…Лед под ногами дрогнул. Откуда-то из глубины донесся низкий мощный звук, ударил в уши, оборвался. И вновь тишина. Небо почернело, исчезли звезды, чистый горный воздух стал душным и вязким. Но вот откуда-то с востока подул легкий, теплый ветер. Чиф перевел дыхание…

Молния! Огненная полоса прошла через все небо, от края до края – но не белая, а цвета темного золота. Казалось, небо разорвалось, лопнуло. Золотая полоса становилась все шире, тьма отступала к краям горизонта, черные клочья отрывались, пропадали в золотом свечении… На земле по-прежнему было темно, словно свет, заливающий небо, исчезал, не доходя до тверди. Косухин не отрываясь глядел на золотой небосвод. Цвет был густым, словно мир и в самом деле был куполом, вылитым из темно-желтого металла. Показалось даже, что он видит неровную шероховатую поверхность, от которой исходит легкое свечение.

Но вот золотой купол затуманился. Откуда-то с юга плеснуло алым, по небу медленно, неотвратимо поползли клочья кроваво-красных туч. Они росли с каждой минутой, клубились, надвигаясь, сталкиваясь, превращаясь в огромное пузырящееся облако, внутри которого сквозь красную поверхность начала проглядывать чернота. Тучи заняли полнеба, закрывая золотую небесную твердь. И вновь что-то изменилось. Кроваво-черные облака внезапно остановили ход. На севере, возле самого горизонта, золотое свечение стало заметнее, сквозь него начали проступать смутные непонятные контуры…

Чиф перевел дыхание. Он вспомнил, что там, откуда исходит свет, находится Пачанг. Может, виной всему война, и то, что он видит, лишь отблески далеких пожаров? Он где-то читал о таком – сильный пожар вызывает необычную реакцию атмосферы… Косухин вновь поглядел на север и замер. Золотое сияние стало гуще, контуры – резче, и вот над горизонтом начали вырисовываться силуэты огромных башен, высокие зубчатые стены, крыши домов… Гигантский золотой город парил в небе, неприступный, гордый своей мощью. Чиф невольно усмехнулся – Пачанг! Наверное, так представляли себе небесный город те, кто верил в красивую легенду. Но, присмотревшись, он заметил, что видение ничем не походит на известные ему китайские и тибетские горные города. Скорее оно напоминало Столицу или родной Сент-Алекс. Показалось даже, что он может различить над башнями силуэты решетчатых антенн…

Кровавые тучи росли, клубились, но не переходили невидимую грань, защищавшую золотые стены. Но вот небо дрогнуло. Из-под красной кипящей поверхности начало проступать что-то иссиня-черное, похожее на твердый кристаллический сгусток, внутри которого горел темный огонь. На миг тучи подались назад, из глубины их ударила молния, но не белая и не золотая – темно-красная, в цвет остывающего металла. Затем еще одна, еще… Молнии били по городу. Тучи сгустились, начали темнеть, черным стало небо, молнии тоже почернели, но золотой город стоял нерушимо, не обращая внимания на разразившуюся бурю. Гроза неистовствовала долго, Косухину показалось – не меньше часа, хотя счет времени он давно потерял.

Постепенно ярость ударов стихла. Последние молнии, слабые, неуверенные, безвредно разбились о золотую сферу. Наступило затишье. Фронт черных туч стоял недвижно, и все так же спокойно светился город над горизонтом – невредимый и недоступный.

Затем что-то изменилось. Черные облака завибрировали, из их глубин вылетели маленькие черные точки. Чиф сорвал с пояса бинокль, но оптика оказалась бессильна. Что-то, напоминающее рой темных мух, собиралось у самого края облаков, выстраиваясь в огромный правильный треугольник. Косухин вспомнил – именно так строились летевшие на Пачанг бомбардировщики. Он вгляделся, и вдруг небо словно приблизилось…

…Небо словно приблизилось, неровный край черных туч оказался совсем рядом. Черные птицы, отливающие блеском полированного металла, собирались в стаю, готовясь устремиться вперед. Еще секунда – и огромный треугольник тронулся с места, помчался к северу, легко миновал недоступную прежде границу, приблизился к самым стенам. Строй дрогнул, растекаясь на две равные части…

Над золотыми стенами появились всадники. Их было мало, в десятки раз меньше, чем птиц в черной стае, но при виде их нападавшие дрогнули, подались назад. Небесные всадники устремились прямо в гущу вражеского строя. Чифу показалось, что он видит их – в блистающих золотом кольчугах, острых шлемах, с огромными луками. Впереди летел всадник в красном халате, в шапке с собольей опушкой, его правая рука была поднята к небу в призывном жесте…

Косухин протер глаза. Почудилось! Бой шел слишком далеко, глаз мог уловить лишь кружение черных точек. Кипящий рой приблизился к самым стенам, завис над ними, начал уходить назад. Невольно представилось, как всадники в золотых доспехах рубят врага, сбивают черных птиц стрелами, гонят их обратно в кипящие недра облаков…

И вновь все замерло. Тучи сгустились, придвинувшись к самой грани, за которой светился недоступный город. Строй облаков расступился, пропуская нечто, вышедшее из самых глубин. Секунда, другая – и, словно в ответ, в небе над городом сверкнула золотая искра. Джон схватил бинокль, но тут же опустил мудреное изобретение Карла Цейса. Оставалось ждать. Он стал напряженно всматриваться, и вот вновь показалось…

…Показалось, что небо стало ближе. Мелькнул край черного облака, подсвеченный из глубины красным огнем. Чиф перевел взгляд и увидел того, кто вышел на поединок. На нем не было доспехов. Он вообще не походил на воина – высокий, немного сутулый, в плаще, расшитом серебром. Длинные светлые волосы падали с плеч, в протянутой вперед руке был сжат небольшой сияющий жезл. Случайно или нет, но на том, за чьими плечами расстилалась тьма, не было ничего черного – лишь спокойный блеск серебра и неяркие краски ниспадающих одежд. Он не спешил, словно ожидая, пока тот, другой, приблизится.

Золотая искра выросла, превращаясь в человеческую фигуру. Противник светловолосого был молод. На нем тоже не было доспехов, а в руках – оружия; он не походил ни на рыцаря, ни на мудреца. Обыкновенный парень, невысокий, худой, неприметный, только лицо казалось серьезным не по годам, а волосы были совершенно седыми. В руках он держал свиток, покрытый странными непонятными письменами.

Они ждали – широкоплечий и седой, не двигаясь, не пытаясь поразить друг друга. Наконец светловолосый медленно поднял жезл, сделал шаг вперед. Седой парень не двигался. Блеснуло серебро – широкоплечий держал жезл над головой, он был уже близко, и тогда рука седого начала медленно разворачивать свиток…

…Ослепительный, невыносимо яркий свет. Чиф закрыл руками лицо, застонал и упал в снег, пытаясь спрятаться от обрушившегося с небес холодного беспощадного огня. Голова горела, сквозь стиснутые веки хлестало пламя, заливало мозг. Откуда-то издалека доносился неистовый грохот, словно небесная твердь раскололась, рухнула на землю. Это продолжалось невыносимо долго, невыносимо долго…

– Джон! Джон!

Слова звучали еле слышно, словно с другого конца мира. Косухин почувствовал, как чьи-то руки поднимают его, помогая встать.

– Джон! Да что с тобой?

Он узнал голос Валюженича и открыл глаза. Вокруг стояла ночь, все так же ярко светили холодные зимние звезды, лишь на северо-западе белело неровное, отливающее розовым пятно.

– Дядя Тэд… – слова давались с трудом. – Вы… Вы видели?

– Йе! Ну и рвануло! Еле успел глаза закрыть. Те парни у Пачанга, по-моему, не шутят!..

Косухин, не сопротивляясь, дал себя увести обратно за скалу. Здесь никто не спал, только господин Чжао по-прежнему прятался в глубине мохнатой шубы.

– Нас скалы защитили, – возбужденно продолжал археолог. – А ты, Джон, напрасно вышел, без глаз мог остаться…

– Н-ничего, дядя Тэд, – зрение постепенно приходило в норму, исчезла боль, лишь в висках по-прежнему, не переставая, пульсировала кровь. – Что это было?

– Редкое атмосферное явление, – послышался знакомый голос. Из шубы показалась недовольная физиономия фольклориста. – Так называемый эффект золотого неба.

– Йе, потрясающе! – подхватил Валюженич. – Похоже на северное сияние! Небо засветилось, потом пошли красные пятна. А затем что-то рвануло…

Хотелось рассказать о том, что видел он сам, но Чиф понял – не поверят. Его спутники видели лишь странную игру света в ночном небе. Эффект золотого неба…

Утром всех поразила тишина. Канонада, ставшая уже привычной, стихла, а над горизонтом вставало огромное серое облако. Товарищ Лю, чувствовавший себя куда лучше прежнего, присмотревшись, уверенно заявил, что в районе Пачанга произошел невиданной мощи взрыв, поднявший в воздух тучи пыли и пепла. Бойцы тревожно переглядывались – такого видеть им еще не приходилось.

Идти стало легче. Воздух потеплел, из-под слоя льда все чаще стали появляться скальные гребни – граница ледника была уже близко. Все держались бодро, Лю Вэйцзян, несмотря на кашель, забрал у Чифа карабин и уверенно зашагал в голове колонны. Кажется, народная медицина не подвела.

Косухин шел рядом с Валюженичем. На душе было невесело, увиденное не укладывалось в сознании. Внешне все логично: редкое, но вполне естественное атмосферное явление, возможно действительно вызванное взрывами и пожарами у Пачанга. Затем мощный взрыв, чуть было не ослепивший тех, кто неосторожно смотрел в небо. Но что тогда видел Чиф? Кипение черно-красных туч, золотой город, небесные всадники?.. В конце концов Косухин не выдержал и, поравнявшись с господином Чжао, пересказал ему видение, сославшись на книгу, которую якобы довелось читать. Фольклорист слушал внимательно, затем вздохнул:

– Не знаю, где вы прочли о подобном, господин Хо. В любом случае, могу вас разочаровать – писал явный дилетант, ничего подобного в тибетских преданиях не встречается. Смею спросить, с чего это вы заговорили об этом?

– Вчера ночью, – замялся Косухин. – Увидел золотое свечение, вспомнилось…

– Понимаю! Зрелище, конечно, любопытное. Возможно, из-за подобных явлений родилась легенда о золотом небе. Не слыхали? Предание давнее, встречается у многих народов, в том числе у славян. Смысл его в том, что небо состоит из нескольких уровней. Наш, голубой – нижний, а самый верхний, так сказать истинный, – из чистого золота. Именно там живут боги…

– А Пачанг? Он… Тоже на золотом небе?

В ответ послышалось хмыканье:

– Легенда о Пачанге, мягко говоря, не имеет к этому преданию никакого отношения. Истинный Пачанг находится не в небесах, а вообще за пределами этого мира. Знаете, господин Хо, я бы мог порекомендовать вам кое-что из популярной литературы…

Оставалось поблагодарить язвительного фольклориста. Ясности не прибавилось, и Косухин решил выбросить пока из головы воспоминания о том непонятном, что довелось увидеть. Может, в Пачанге ему объяснят – если, конечно, в городе еще уцелел кто-то, способный объяснить.

Валюженич не ошибся. После полудня отряд подошел к гряде высоких скал, за которыми начинался спуск в долину. Здесь решили не задерживаться, всем хотелось побыстрее покинуть надоевший лед. Сразу же за скалами резко потеплело. Казалось странным, что совсем рядом лежит недвижная туша ледника. Идти стало легко, ноги сами несли вниз, приходилось то и дело останавливаться, чтобы успеть разведать дорогу.

Где-то через час тропа вывела на большую площадку, откуда открывался вид на долину. Валюженич, вооружившись картой, уверенно заявил, что они у цели. Чиф настроил бинокль и поглядел вниз.

…Пыль. Вся долина затянута белесой пеленой. Впрочем, кое-что он понял сразу: долина была пуста. До самого горизонта – ни человека, ни всадника. Пыль – и тишина. Косухин взглянул чуть дальше и увидел большое темное пятно, над которым неспешно поднимались черные клубы дыма. Пачанг… Они опоздали.

Глава 5. Ника

Виктория Николаевна неторопливо шла по тротуару, стараясь не смотреть по сторонам. Это давалось нелегко, все время тянуло оглянуться. Сейчас будет витрина… Ника остановилась, делая вид, будто разглядывает нелепые ситцевые платья, а затем осторожно взглянула назад. Нет, ничего подозрительного. Она дважды пересаживаясь с трамвая на трамвай, а потом удачно выбрала маршрут – через пустынные переулки, где любой подозрительный сразу будет же виден. Виктория Николаевна не имела опыта конспиративной работы, но прекрасно запоминала лица.

Ника посмотрела на свое отражение в витрине и покачала головой. Интересно, что сказали бы знакомые, считавшие ее первой модницей Столицы! Старая шляпка почти закрывала лицо, а пальто, позаимствованное из гардероба домработницы, уродовало фигуру, делая молодую и привлекательную женщину похожей на потертую жизнью провинциалку. Собираясь на эту встречу, Виктория Николаевна хотела подгримироваться, вспомнив давний опыт любительских спектаклей, но в конце концов поступила совершенно иначе, вообще отказавшись от косметики. Так ее узнать еще труднее. В последние месяцы приходилось долго стоять перед зеркалом, чтобы оставаться похожей на себя прежнюю.

…Когда-то Ника считала себя красавицей, ей хотелось, чтобы это замечали все. Теперь эти «все» перестали существовать, а тот, ради которого имело смысл останавливать время, не был рядом. Да, она изменилась, это читалось во взглядах знакомых, подруг. Изменилась… Ника даже про себя не могла произнести слова «постарела».

Виктория Николаевна посмотрела вперед. Газетный киоск, рядом – афишная тумба. Теперь – незаметно поглядеть на часы… Кажется, она не опоздала. Нужно обойти киоск и стать у самой кромки тротуара. Интересно, придет ли тот, другой? Обычно на свидание с нею мужчины не опаздывали, но здесь был иной случай. Человек, с которым предстояло увидеться, мог не появиться не по своей воле. Виктория Николаевна хотела вновь взглянуть на циферблат, но сдержалась. Не стоит рисковать – прохожие иногда бывают весьма наблюдательны…

Машина затормозила неожиданно и как-то беззвучно, шум тормозов утонул в уличном гуле. Щелкнула дверца:

– Садитесь!

Уже оказавшись в машине, Виктория Николаевна вспомнила, что не поглядела ни на автомобиль, ни на шофера. На миг стало страшно, но затем, быстро оглядевшись, она успокоилась. Все правильно: большой, не очень новый «ЗИС»… Когда машина тронулась с места, вклинившись в поток автомобилей, мчавшихся по Ленинградскому шоссе, Виктория Николаевна, наконец, взглянула на того, кто был за рулем. И тут описания совпали, только она почему-то представляла этого человека старше.

– Здравствуйте! – водитель разговаривал не поворачивая головы. – Я Флавий.

– Ника… – давнее прозвище прозвучало так тихо, что пришлось повторить. – Я Ника, меня прислал Терапевт.

– Хорошо…

Голос Флавия звучал холодно, даже безразлично. На какой-то миг он все-таки обернулся, скользнул взгядом. Вновь вернулся страх. Поможет ли ей этот человек? Интересно, почему он назвался Флавием? Ничего древнеримского, обычное лицо, не из тех, что нравятся женщинам. Таких, неприметных, тринадцать на дюжину. Разве что взгляд – резкий, напряженный и одновременно властный. Сколько ему лет? Спросить?

– Можно вопрос?

– Можно, – тон был таким, что у Виктории Николаевны почти пропала охота спрашивать.

– Простите… Сколько вам лет?

Человек рассмеялся – коротко, дернув уголками губ:

– Вопрос снимается, как нарушающий конспирацию. Тридцать пять.

Да, он выглядел старше. Впрочем, не ей замечать такое…

– Увы, рядом с вами смотрюсь болотным пнем. Вы меня еще в парике не видели!

Кажется, Флавий был способен даже на комплименты. Но вот парик – зачем?

– Сейчас мы повернем налево. Там будет тише – поговорим.

Ника кивнула. Она вдруг поняла, чем может привлекать этот человек – надежностью. Это было заметно по всему: как он вел машину, разговаривал, даже усмехался…

– Как там Терапевт?

Виктория Николаевна не сразу нашлась, что сказать. Терапевт чувствовал себя в последние дни плохо. Очень плохо…

– Не очень… Его хотели уложить в больницу. Сердце…

– А почему не лег? – Флавий резко дернул плечами. – Ну, интеллигенты! А еще врач!

– Не любите интеллигентов? – обиделась Ника.

Вновь усмешка – такая же короткая:

– Узнаю! Эмоции: люблю, не люблю… Здоровье – тоже оружие. Больной – плохой боец.

– А для вас люди – прежде всего, бойцы?

Флавий и на этот раз улыбнулся. Машина мчалась по шоссе, удаляясь от центра. Скоро начнутся пригороды, там действительно будет спокойнее…

– Вы напрасно задираетесь, Ника. От жизни товарища Терапевта зависят жизни многих людей. Неужели его здоровье не имеет значения?

«Товарищ Терапевт» прозвучало настолько непривычно, что Ника не сразу сообразила, как ей ответить.

– Вы, наверное, правы… господин Флавий. Но для меня товарищ Терапевт прежде всего человек, которого я очень уважаю и очень люблю!..

– Тем более надо было уложить его в клинику!.. Насколько я понял, вы из «бывших»?

Стало тревожно. Терапевт предупреждал: Флавий – большевик, из самых твердокаменных.

– Это… будет иметь значение?

Ответа не было. Машина миновала большой парк, больницу и приближалась к речному вокзалу. Не доезжая сотни метров, Флавий резко повернул налево. Теперь они ехали по пустой аллее. В летние дни сюда часто заходили отдыхающие, но в этот холодный апрельский день никто не пришел, чтобы прогуляться перед поездкой на речном трамвае. Авто затормозило, Флавий быстро оглянулся и удовлетворенно кивнул:

– Порядок! Отсюда не увидят… Поговорим. Так вот, насчет «бывших»… В данном случае это не будет иметь значения, поскольку за вас ручается Терапевт. Что он рассказал о нас?

– Ничего… – внезапно Нике показалось, что она на допросе. – Он лишь сказал, что у вас есть сведения о Юрии…

– Об Орфее, – резко прервал ее Флавий. – Ника! Сейчас и в дальнейшем – никаких имен! Здесь нас никто не услышит, но имя может вырваться у вас потом, случайно…

– Извините… Об Орфее. Он еще сказал, что вы хотите поговорить со мной…

– Ясно…

Флавий на секунду задумался.

– Но сначала вот что… Мы – небольшая подпольная группа. Наша цель – спасти тех, кого еще возможно. Как программа-максимум – несколько обуздать террор. Нас мало, и мы очень разные. Терапевт, как и вы, из «бывших», абстрактный гуманист…

– Это плохо? – стало еще обиднее. Флавий не выбирал выражений.

– Я лишь пытаюсь пояснить. Орфей просто не успел на гражданскую…

Орфей? Мысль показалась дикой, но затем вспомнились их разговоры, рассказы Юрия об отце, о брате. Тогда она не обращала внимания…

– Обо мне вы уже составили представление. Есть еще Марк – тот вообще Стенька Разин… В общем, Ноев Ковчег.

Виктория Николаевна кивнула. Вот, значит, с кем работал Юрий. А она не знала, она ничего не замечала!

– Извините… Орфей давно в вашей организации?

Флавий удивленно поднял брови:

– Это имеет значение?

– Да. Очень большое.

– Четыре года…

Как же она не поняла, не увидела? Но ведь Юрий ничего особенного не делал! Правда, книга… Он написал книгу – роман об Иисусе Христе! Спросить? Нет, ей не ответят. Лучше о самом главном.

– Господин Флавий, где сейчас Орфей? Что с ним?

– Его перевели из Казанской спецлечебницы в Столицу. Точнее, в новую клинику за городом.

Дыхание перехватило: Юрий здесь, совсем рядом! Новая клиника – всего лишь полчаса на автобусе! Но Ника тут же опомнилась. Это не та больница, куда можно пройти с кульком апельсинов.

– Состояние его прежнее. Ничего не помнит, полная амнезия. Если, конечно, не симулирует, но это почти невозможно…

– Помню…

…Когда пару месяцев назад Терапевт рассказал ей, что Юрий жив, но болен, Ника вначале обрадовалась. Он в больнице, а не в шахте или на заполярной стройке! Но затем до нее дошло: Орфей потерял память. Нет, не потерял, эти сволочи с ним что-то сделали!..

– Я пригласил вас сюда не только из-за этого, – помолчав, продолжал Флавий. – Ника, вам надо скрыться. Немедленно, сейчас…

– Что?!

– Они заинтересовались вами, и очень серьезно. Это как-то связано с Орфеем…

Виктория Николаевна ответила не сразу. Вначале надо было осознать, привыкнуть. Выходит, самое страшное еще не наступило? Скрыться – куда? Уехать из Столицы не так сложно, но ее найдут и в Питере у тетки, и в Тамбове у двоюродной сестры…

– Если вы согласны, мы сейчас заведем мотор и отправимся туда, где вы будете в полной безопасности.

Это прозвучало настолько просто, что Виктория Николаевна невольно улыбнулась:

– А разве такое возможно? «От их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей»?

Флавий улыбнулся в ответ – весело и немного озорно:

– Да, Ника. В свое время Орфей просил защитить вас. Мы держим слово… У вас остались дома какие-нибудь бумаги, вещи?

Ника чуть не рассмеялась. Вещи? У нее дома полно вещей, почти все – дорогие, ценные, платьями можно набить несколько чемоданов. Драгоценности, оставшиеся от матери, золотые безделушки, подаренные мужем… А ее угораздило выйти в город, надев старое пальто, которое Наташа, их домработница, как раз собиралась отдать старьевщику!

– Нет, ничего у меня там не осталось. Бумаги я давно сожгла…

– Хорошо… – Флавий задумался. – Вашему мужу, мне кажется, ничего не будет грозить. Он ведь личный пилот Сталина?

– Он мне уже не муж…

Флавий удивленно повернулся, и Ника поспешила пояснить, хотя разговаривать на эту тему было неприятно:

– Я подала на развод. Надо было сделать это давно, ведь у Саши… у Александра Артамонова другая семья. Он не хотел разводиться из-за карьеры, боялся за свой партийный билет. А я…

…Вначале она не разводилась, еще надеясь, что Саша одумается, вернется. Потом, когда у него родился ребенок от той, другой, муж уговаривал подождать. Ника не настаивала: перспектива оказаться в коммуналке без средств к существованию не радовала.

– Хорошо, – подытожил Флавий. – Тогда все в порядке, можем ехать…

Несмотря на бодрый, решительный тон, Виктория Николаевна вдруг поняла, что этот человек думает совсем о другом. Что-то не так, он сказал еще не все…

– Господин Флавий, – ее рука легко коснулась плеча подпольщика. – Вы что-то хотели мне сообщить?

– Не знаю… – неохотно откликнулся он. – Вы – подруга Орфея, я обязан позаботиться о вас…

Виктория Николаевна кивнула:

– Да, конечно… Вы принимаете меня за избалованную светскую даму, с которой следует обращаться, словно с дорогой куклой? Велели спрятать – вы прячете. Я способна на большее, господин Флавий!

Подпольщик молчал, лицо его оставалось невозмутимым, но Ника чувствовала, что ей не верят. Она заговорила вновь – быстро, боясь, что не успеет все сказать:

– Вы правы, я много лет жила без всяких забот, даже не работала, и не только потому, что Саша… Артамонов, был против. Мне нравилось – покой, свободное время, отдельная квартира. Я прожила так до тридцати лет – пусто, бессмысленно. Оказалось, что я не нужна даже собственному мужу… Но теперь я стала другой! Я… я хочу помочь вам, Терапевту, всем остальным… И я не могу оставить Орфея. Господин Флавий, вы же должны хорошо разбираться в людях, поверьте мне…

Флавий медленно покачал головой.

– Я вам верю. Но речь другом. Самое простое: вас арестуют и спросят обо мне, о Терапевте…

– Я буду молчать!

Подпольщик грустно улыбнулся:

– Молчать там вы не сможете…

Виктория Николаевна закусила губу и отвернулась, не желая, чтобы Флавий видел ее лицо. Да, правда, она не выдержит. Подпольщик прав – куклу надо прятать в сундук. Красивую куклу, правда немного постаревшую, с непрошеными морщинками в уголках губ… Но ведь Юра выдержал!

– Скажите, господин Флавий, Орфей не выдал вас?

– Нет никаких признаков, – ее вопрос, кажется, удивил, подпольщик ждал чего-то другого.

– А ведь ему наверняка угрожали, может быть, не только угрожали…

Флавий задумался:

– Все не так просто. Он молчал о группе прежде всего потому, что его арестовали совсем за другое. И кроме того, Орфей – очень сильный человек. Он может играть с ними на равных.

– Если смог Орфей, смогу и я. Я очень изменилась после его ареста. Я состарилась, господин Флавий! Со старостью человек умнеет, даже такой, как я…

– Нам это не грозит, – спокойно отреагировал подпольщик.

– Поумнеть?

Ника чувствовала, что Флавий колеблется.

– Нет, состариться. При нашей работе… Ладно, Ника. Терапевт ручается за вас, да и я вам верю. Слушайте…

Поверили! На миг Ника почувствовала радость. Так хорошо ей не было уже много месяцев. Она не кукла! Она сможет что-то сделать!..

– О группе они не знали и не знают – пока. Но ваш друг был им нужен для какого-то важного дела. Надо узнать, для чего именно. Сейчас Орфея привезли в Столицу, вероятно, чтобы попытаться вернуть ему память. Вы нужны им именно для этого. Не представляю, что они задумали, но нам очень важно установить контакт с Орфеем и постараться понять, что кроется за всем этим. Риск чудовищный, но кроме вас послать некого…

Ника молчала, обдумывая услышанное. Подпольщик внимательно наблюдал за нею.

– Вы думаете, я нужна им для того, чтобы вылечить Орфея? Но зачем? Я ведь все-таки окончила медицинский… Неужели встреча со мной способна вылечить? Я не настолько самонадеянна…

– Я не учился на медицинском, – спокойно ответил подпольщик. – Может, они думают, что Орфей все-таки симулирует и хотят на него надавить. А может, что-то другое. Я знаю этих людей, они редко ошибаются. Если вы нужны им – значит нужны…

– Ну тогда, – она секунду помолчала, затем резко выдохнула. – Согласна! Я не подведу вас. Ни вас, ни Терапевта…

– Верю… – подпольщик еле заметно улыбнулся. – На всякий случай, если они все же знают о группе и спросят вас…

Он жестом остановил Нику, пытавшуюся что-то сказать.

– Опишите меня – машину, внешность… Ну, внешность можете слегка изменить. Скажите, что меня зовут – ну, скажем… Лантенак…

– Маркиз? – от неожиданности Ника чуть не засмеялась. Флавий невозмутимо кивнул:

– Совершенно верно. Если не отцепятся, уточните, что в разговоре с вами я упоминал Фротто, Рошжаклена… Ну и так далее. Историю Франции еще не забыли?

– Вандея?

Слово показалось почему-то знакомым, причем не только из книжек. Ну конечно, ей же рассказывали, об этом говорила вся Столица!

– Вы, кажется, поняли, – кивнул подпольщик. – О «Вандее» сейчас немало болтают… а мы не станем мешать. Но это на крайний случай. Теперь…

Он быстро оглянулся, но на аллее было по-прежнему пусто.

– Я высажу вас у метро, и с этого момента действуйте одна. С Терапевтом видеться запрещаю. Когда они на вас выйдут, держитесь естественно. Не пытайтесь разыгрывать спокойствие, вы испуганы, вы волнуетесь за Орфея. Но сразу не соглашайтесь, требуйте объяснений, гарантий, пока не нажмут всерьез. Вот тут уже капитулируйте. А в дальнейшем, увы, я вам не советчик… Бойтесь человека в капюшоне, который очень не любит дневного света. Он самый опасный, ему нельзя верить ни в чем. Вопросы есть?

– Никак нет, товарищ Флавий!

Она постаралась пошутить, и это удалось – подпольщик хмыкнул:

– Желаю удачи, госпожа Ника!

Домой Виктория Николаевна возвращалась затемно. Фонари горели вполнакала, и переулок, где она прожила столько лет, казался мрачным и неуютным. Возле ворот Ника заметила двух крепких молодых людей в одинаковых плащах и столь же похожих шляпах. Мелькнула мысль о новых соседях, вышедших подышать свежим воздухом, но тут же стало ясно: это не соседи, не подгулявшая компания и даже не грабители, поджидающие поздних прохожих. Сердце упало: началось! Ход сделан – «малиновые» спешат показать, что она уже несвободна, ее сторожат, следят за каждым шагом… Пусть! Страх исчез, оставалась презрение и гадливость. Вся их подлая шайка не смогла победить нескольких смелых людей! Они не всесильны! Сейчас им кажется, что они имеют дело с пугливой истеричкой. Ладно, увидим! Ника спокойно прошла мимо соглядатаев и даже заставила себя улыбнуться. Ближайший молодой человек отодвинулся в сторону и вежливо приподнял шляпу…

Два дня прошли спокойно, Никто не звонил, не приходил навестить. В огромной квартире было пугающе пусто. Муж, как всегда, был где-то далеко. В последнее время его командировки стали особенно длительными и, как догадывалась Виктория Николаевна, опасными. Наташа, домработница, еще не вернулась из отпуска. Вначале это даже радовало. Можно было успокоиться, без помех подумать о том, что предстоит. Первый день Виктория Николаевна не выходила из дому, время от времени поглядывая в окно. Молодые люди в одинаковых плащах, сменяясь, простояли у ее подъезда до полудня, а затем исчезли. На следующее утро Ника все же решилась. Тщательно приведя себя в подобающий вид, она надела новый, недавно купленный плащ и, убедившись, что выглядит даже лучше, чем надеялась, не торопясь вышла на улицу. У подъезда никого не было, словно «топтуны» потеряли к ней всякий интерес. Впрочем, Виктория Николаевна слыхала о подобном: слежка снимается на день-другой, человек уже уверен, что беда миновала, и тут они вновь оказываются рядом…

Погода была превосходной, и Ника долго гуляла по Центру, заходила в магазины, внимательно приглядывалась к театральным афишам и даже заставила себя сходить на новую картину в «Арбатском». Фильм показался чудовищно глупым, и Ника порадовалась, что так редко бывает в кино…

…Слежку она заметила примерно часа через три, уже собираясь домой. Молодые люди, похожие, как близнецы, на прежних, проводили ее по Горького, через Манежную площадь и Собачью площадку. Ника постаралась держаться так, словно это никак ее не касалось. Обернулась она только возле самого дома. Пусто! «Топтуны» не стали провожать ее до подъезда. Наверняка вся эта затея нужна была не для того, чтобы выведать ее дневной маршрут. «Малиновые» намекнули: мы здесь, мы помним, мы не забыли…

В квартире стояла тишина, лишь надоедливо тикали большие стенные часы. Ника повернула рычажок радиотарелки, висевшей на кухне. Тишина… Странно, в это время обычно передавали новости… Еще не понимая, что случилось, она подбежала к немецкому ламповому приемнику, нажала на кнопку… Мертво! Даже лампочка, подсвечивавшая декоративный рисунок на панели, не зажглась.

В случайности уже не верилось. Пока она была в городе, кто-то постарался, чтобы радио замолчало. Зачем? Испытать ее нервы? Пустая квартира, молчащее радио… Что еще может быть? Телефон? Ника подбежала к столику, где застыл большой черный аппарат. Телефон в их квартире работал без сбоев, начальство Александра Артамонова заботилось об этом в первую очередь. Уже догадываясь, что будет дальше, Ника сняла трубку…

Наконец, пришел страх. Она была одна в пустой квартире, отрезанная от мира, словно замурованная в гробнице. Захотелось выбежать на улицу, уехать к кому-нибудь из подруг, а еще лучше – к Терапевту. Он ведь болен, надо справиться о здоровье… Виктория Николаевна подошла к окну: на улице пусто, никто не стоял возле дома. Вздохнув с облегчением, она уже прикидывала, что захватить с собой из вещей, когда наконец до нее дошло. Ну конечно, так она и должна поступить! Очевидно, «малиновые» остались не очень довольны. Жертва слишком много сидит дома, ни с кем не желает общаться. И вот ей снова намекнули…

Она чуть было не попалась. Еще бы немного – и Ника пошла к Терапевту, а за нею заскользили бы тени в одинаковых плащах. Неглупо! Они даже не поставили «топтунов» под окнами, словно приглашая: путь свободен…

Ника заставила себя успокоиться, присела в кресло, взяла с полки первую попавшуюся книгу. Она будет сидеть здесь, продуктов хватит еще на пару дней, потом выйдет на рынок – и снова домой. Она выдержит! Может, даже хорошо – нет соблазна позвонить кому-нибудь. Без радио можно и потерпеть…

Телефон ожил ночью. Такие звонки были привычны, мужа часто вызывали на очередное задание. Но, уже подбежав к столику, она остановилась. Александра не было дома, он уехал еще неделю назад. Ника схватила трубку – тихо. Не став кричать «Алло!», Виктория Николаевна осторожно положила ее на рычаг. Все ясно! Тем, кто звонил, нужен не уехавший летчик Артамонов, а она сама. Может, проверяли, дома ли, а скорее всего, напоминали о себе. Мы здесь, мы не забыли…

Телефон звонил еще дважды – с перерывом в час, звонил долго, но Виктория Николаевна уже не вставала. Интересно, что они еще придумают? Отключат свет? Перекроют воду?

Наутро телефон вновь онемел. За окном было пусто. Ее вновь приглашали пройтись по городу, навестить знакомых… Ника решила было не поддаваться, показать характер, но вдруг вспомнила разговор с Флавием. «Не пытайтесь разыграть спокойствие…» Подпольщик прав. Кто она для «малиновых»? Симпатичная дамочка из привилегированного круга, любящая наряды и драгоценности, терпящая измену мужа и изменяющая сама. Такая не выдержит – убежит из дому, будет жаловаться, искать помощи…

Подумав, Виктория Николаевна привела себя в порядок, поглядела в зеркало, оставшись, в целом, довольной увиденным, и спокойно вышла из дома. В переулке было пусто, лишь несколько случайных прохожих неторопливо шли по тротуару. Ника усмехнулась: кто-то из них был явно «не случайным». Ну что ж…

Она зашла на телефонную станцию и написала заявку о поломке аппарата. Увидев номер, дежурный крайне удивился, долго извинялся, уверяя, что в ближайшие же часы телефон заработает. Ника хотела было зайти в радиомастерскую, чтобы вызвать мастера, но решила подождать. Если телефон не починят, она пойдет в другую организацию – туда, где служит ее бывший муж. Интересно, решатся ли «малиновые» шутить с телефоном личного пилота Сталина?

Возвращаться в пустую мертвую квартиру не хотелось, как и ходить по магазинам, и Ника решила просто погулять по городу – куда глаза глядят, тем более погода вновь выдалась отменная. Попутно Виктория Николаевна решила проверить, сможет ли она заметить их ?

Стараться не пришлось, она почти сразу же увидела знакомую парочку – молодых людей в одинаковых плащах. Они появились внезапно, словно из-под земли, и не торопясь проследовали за нею. Значит, кошки-мышки кончились… Ника заглянула в кошелек и, убедившись, что захватила с собой достаточно крупных купюр, подняла руку, останавливая такси. Краем глаза она успела заметить, что ее преследователи остановились, не пытаясь что-либо предпринять, а один из них вновь вежливо прикоснулся рукой к шляпе.

Таксист, подбодренный обещанием заплатить сверх счетчика, лихо промчался через весь Центр. Несколько раз Ника оборачивалась, но в потоке машин невозможно было различить преследователей. Да и смогут ли эти двое успеть? Не всемогущи же «малиновые»! Наверное, «топтуны» сейчас звонят по телефону, оправдываясь, что «объект» оказался не по зубам… Несколько успокоенная и даже повеселевшая, Виктория Николаевна велела таксисту остановиться у Пассажа, надеясь, что здесь ее потеряют окончательно. Щедро расплатившись с шофером, она вышла из машины… Те же двое! Улыбаются, один все так же галантно приподнимает шляпу…

В глазах потемнело. Все-таки они всесильны! Наверное, фокус не так сложен – проследить машину, обогнать, вежливо встретить… «Топтуны» отошли в сторонку, сделав вид, что любуются ширпотребом в витрине, а Ника все стояла у кромки тротуара, не в силах сделать и шагу. Бесполезно, все бесполезно! Пока с нею просто играют – вполсилы, без всякой злости. А что будет дальше? Флавий предупреждал! Ника впервые по-настоящему пожалела, что не приняла предложения подпольщика. Где бы ни пришлось скрываться, лишь бы не видеть этих ухмыляющихся вежливых лиц! Пока они вежливы, а потом? Ей не стать героиней. Ударят по лицу, раз, другой, она скажет все. И не потому, что так страшна боль, просто сопротивление не имеет смысла…

– Виктория Николаевна!

Голос показался знакомым. Ника обернулась: рядом затормозило небольшое серое авто. Из открытой дверцы выглядывал крепкий парень в форме гражданского воздушного флота. Молодое лицо улыбалось:

– Здравствуйте! За покупками собрались?

Она, наконец, узнала. Игорь Кобец – сослуживец мужа, летчик, летавший вместе с Чкаловым в Америку. В последний раз они виделись совсем недавно, на правительственном приеме…

– Здравствуйте, Игорь! А вы…

– Вот, обкатываю! – летчик погладил автомобиль по теплому боку. – Из Штатов привез! Может, вас подбросить? Или вы в Пассаж?

Ника нерешительно оглянулась. «Топтуны» по-прежнему разглядывали витрину. Сумасшедшая мысль вдруг мелькнула в голове. Игорь – любимец Сталина, Герой Союза, таких, как он, «малиновые» обходят за версту…

– Игорь… – она наклонилась к летчику. – Помогите!

– Что случилось? – Кобец недоуменно оглянулся. – Только прикажите!

Ника какое-то мгновение колебалась, затем решилась:

– За мной следят. Видите? Вон – двое…

Кобец быстро окинул взглядом тротуар, лицо его стало жестким и злым:

– Та-а-ак! Значит, уже за жену Артамонова взялись, сволочи! Вот суки, прошу прощения, Виктория Николаевна… Александр знает?

– Нет. Он в командировке…

– Ясно… – летчик секунду подумал, затем ухмыльнулся:

– Ну, сейчас будет цирк! По счету три садитесь в машину. Один, два…

Ника еще не успела хлопнуть дверцей, как мотор взревел, и серое авто помчалось по улице. Ника обернулась – «топтуны» смотрели им вслед, и на лицах их уже не было усмешки. Кобец поглядел в зеркальце заднего вида.

– Ага! – констатировал он. – Вон, белая машина, видите?

Виктория Николаевна оглянулась, но различить в потоке нужную не смогла.

– Держитесь покрепче!

Ника кивнула, на всякий случай ухватившись за сиденье. Вовремя! На полном ходу машина свернула в переулок. Сзади послышался визг тормозов – белый «пикап» ехал следом. Кобец тоже заметил его, хмыкнул и внезапно свернул в темную подворотню. Ника охнула и закрыла глаза. Машина не снижая скорости промчалась по большому двору, распугивая домохозяек, развешивающих белье, и нырнула в ворота, выходившие в другой переулок, а затем вновь повернула, на этот раз на оживленную улицу. Ника открыла глаза, оглянулась. Белый «пикап», словно приклеенный, ехал сзади.

– Ничего! – улыбнулся Кобец. – Фокус номер два…

Машина проехала с километр и остановилась у перекрестка. Вспыхнул красный свет. Два трамвая – один навстречу друг другу, начали неторопливо пересекать улицу.

– Иду на таран! – Игорь закусил губу и резко выжал газ. Ника даже не успела испугаться. Авто проскочило перед самым носом одного из трамваев. Яростный звон сигнала… Серая машина проехала сотню метров, а затем свернула на обочину.

– Пусто? – Кобец взглянул в зеркальце и покачал головой. – Нет, не верю!

Он повернул в узкий переулок, притормозил, а затем вырулил на большой, заполненный машинами проспект. Теперь они ехали обратно, в сторону Центра. Летчик, повеселев, принялся беспечно насвистывать.

– Игорь, – Ника оглянулась, но белой машины сзади уже не было. – Спасибо!.. Но вам ничего за это?..

– Мне? – Кобец хохотнул. – Да я завтра к Сталину пойду, пусть узнает, что эти гниды за Артамонова взялись. Ишь, летуны им понадобились!..

Летчик был прав, ее мужа в обиду не дадут. Но ведь они с Артамоновым, по сути, уже в разводе…

– А вы их… не боитесь?

Кобец вновь засмеялся, но ответил серьезно, без улыбки:

– Я, Виктория Николаевна, раз двадцать бился, мне на том свете, почитай, уже пятилетку прогулы ставят… Вас куда подбросить?

– Н-не знаю, – шумный проспект отпугивал, и Ника поспешила указать на ближайший перекресток. – Здесь налево…

– Понял…

Машина свернула на небольшую тихую улицу, Кобец аккуратно притормозил у тротуара и оглянулся.

– Чисто! – удовлетворенно заметил он. – Ну что, понравилось?

– Очень! – Ника заставила себя улыбнуться. – Еще раз спасибо, Игорь.

Она открыла дверцу, собираясь выходить, но летчик придержал дверь:

– Погодите…

Он помолчал, а затем заговорил совсем другим тоном, без тени шутки:

– Мой знакомый, у которого старый «ЗИС», передает вам привет…

Ника замерла.

– Он считает, что опасность слишком велика. Если хотите, я отвезу вас к нему…

И тут Ника все поняла. Казалось, с души свалился тяжелый камень. Ее не бросили! У нее есть друзья, способные помочь даже сейчас! Хотелось немедленно сказать «да», сбежать, спрятаться и до конца дней молить Бога за большевика Флавия и Героя Союза Игоря Кобца…

– Значит, вы не случайно?

Летчик широко улыбнулся, но отвечать не стал. Ника захлопнула дверцу, уже все решив, и вдруг вспомнила: Орфей! Она уедет, а Юрий навсегда останется где-то там, больной, обреченный. Какая же она сволочь!..

– Мой знакомый сказал также, что опасность куда больше, чем думалось. Вами заинтересовались не только те, кто сегодня портил вам настроение, но кое-кто повыше…

Еще повыше? Ясно… Нике показалось, что она слышит голос Флавия. Итак, из нее не вышло героини. Три дня слежки, и она уже готова бежать куда глаза глядят. Но что она может? Последние дни сильно поубавили уверенности…

– Игорь, – она растерянно поглядела на летчика. – Понимаете… Мне надо подумать, хотя бы час…

Кобец вновь оглянулся и слегка нахмурился:

– Здесь стоять не могу. Через час – на том углу, где перекресток…

Он кивнул в сторону проспекта.

– Лучше никуда не ходите, Виктория Николаевна. Здесь тихая улица, погуляйте…

– Да, спасибо, – она вышла из машины и внезапно обернулась:

– А вы что посоветуете, Игорь?

Летчик пожал плечами:

– Раз наш общий знакомый считает, что вам лучше с ним встретиться… Буду ждать всего минуту, если вас не увижу, значит – остаетесь…

– Да, – Ника попыталась улыбнуться. – Вы очень хороший человек, Игорь!..

У нее был целый час. Шестьдесят минут – без «топтунов» за спиной, на свободе. Итак, надо решать. Лучше всего действительно пройтись по тихой улице, где ее никто не знает и не сможет помешать…

Вначале Ника бездумно шла мимо старых пятиэтажных домов, давно нуждавшихся в свежей краске, и лишь через несколько минут сообразила, что улица ей знакома. Да, она уже бывала здесь! Года два назад они гуляли с Юрием… Ну, конечно, где-то недалеко находится дом, где Орфей жил много лет! «Страна детства», как выразился он когда-то…

Вначале совпадение удивило, но затем Ника почувствовала в этом особый смысл. От ее решения, возможно, будет зависеть жизнь Орфея, и где подумать об этом, как не здесь? Жизнь Юрия… Ника заставила думать себя об этом отвлеченно, словно речь шла о ком-то постороннем. Нет, не о постороннем, а об Орфее, таком же подпольщике, как она сама, о том, кто работал вместе с Терапевтом, Флавием и Марком. Все остальное надо пока забыть…

Что она может? Нет, не так… Зачем она им ? Вернуть Орфею память? Если попытаются применить гипноз, Ника нужна им как посредник, человек, хорошо знающий больного. Или все проще? Они считают, что Орфей симулирует. В этом случае ее приведут к Юрию, приставят к виску наган… Нет, едва ли. Орфей был в Казанской спецбольнице, там кадры достаточно опытны, чтобы распознать симуляцию. Тогда зачем?.. Но в любом случае она увидит Юрия! Увидеть, поговорить, запомнить, понять…

Ника неторопливо шла по улице, вспоминая знакомые места. За одним из домов мелькнула позолота. Купол! Ну, конечно, здесь есть церковь – небольшая, старинная, о ней Юра тоже рассказывал! Ника ускорила шаг. Захотелось войти под древние своды, постоять в полутьме, глядя на неяркие огоньки горящих свечей. В церкви Виктория Николаевна бывала очень редко. Узнай об этом кто-то чужой, муж мог нарваться на крупные неприятности, и Ника как-то отвыкла. Она не бывала в церкви даже в последние страшные месяцы, хотя и часто молилась, но дома, тайком…

Виктория Николаевна свернула за угол и недоуменно остановилась. С церковью было что-то не так. Одна половинка обитых старым металлом дверей лежала на земле, другая – беспомощно повисла на согнутых петлях, исчезла икона над входом… Ника сделала еще несколько шагов и все поняла. Значит, и этот храм тоже…

На сердце стало тяжело. Церковь, где крестили Орфея, куда он ходил ребенком… Почему-то показалось, что теперь Юрий совсем беззащитен, если даже эти священные стены не смогли устоять. Неожиданно пришла в голову страшная мысль: ее привозят к Орфею, Ника помогает ему выздороветь – а дальше? Юрий зачем-то нужен им – здоровый, помнящий. Его опять начнут допрашивать, а когда Орфей откажется говорить, револьверное дуло приставят ей к виску…

Это было настолько реально, что Ника почувствовала леденящий холод, будто смерть уже стояла рядом. Страшный ларчик открывается просто. Орфея не смогли сломать, его искалечили, лишили памяти. Теперь же им займутся более основательно, и Ника должна послужить надежным стимулом…

Она еле сдержалась, чтобы не броситься бежать – подальше, куда глаза глядят. Хорошо, что Кобец будет ждать! Она не опоздает, вот прямо сейчас она прочитает молитву и пойдет обратно…

…Но страх уже уходил. Вернулось спокойствие, а с ним – ясность. Да, и такое возможно. Ею заинтересовался «кое-кто повыше». Намек ясен, «кое-кто» – из окружения Сталина, если не сам Величайший из Великих. Может, от того, что Ника сможет узнать, будут зависеть жизни сотен людей – таких же, как она, Юрий, Терапевт, Игорь Кобец…

Виктория Николаевна нерешительно оглянулась. Захотелось зайти, хотя бы для того, чтобы после рассказать Орфею. Когда он сможет прийти сюда сам, здесь наверняка будет стоять какая-нибудь фабрика-кухня имени Челюскинской Льдины. Ника подняла глаза к тому месту, где темнел след сорванной иконы, перекрестилась…

Внутри оказалось даже хуже, чем она думала. Исчез алтарь, пропали иконы, чьи-то руки изувечили фрески, от цветных оконных стекол остались лишь жалкие осколки. Ноги ступали по груде мусора – деревянных щепок, штукатурки, битых бутылок. Они добрались и сюда… Ника прошла к тому месту, где когда-то стоял алтарь, поглядела вверх. Фрески, украшавшие купол, уцелели. Пантократор спокойно и бесстрастно глядел с небес на разоренную, изгаженную землю. Стало горько – Всемогущий не защитил, не спас. Почему? Неужели они, Его создания, столь грешны, столь виновны? Ника опустила голову. Бесполезно! Некого просить о помощи, не к кому воззвать: защити и спаси рабов Твоих Юрия и Викторию, и всех иных, имена же их Ты сам веси…

Ника закрыла глаза, вспоминая молитву, которую она читала давно, еще в детстве, но слова путались, не складываясь. Она забыла. Она зря зашла сюда…

Шорох… Кто-то был рядом. Ника резко обернулась.

…Возле разбитого окна, у кучи наваленных досок, стоял высокий старик в длинном темном плаще. Седые волосы касались плеч, но, несмотря на возраст, незнакомец держался удивительно прямо, не горбясь и не сутулясь. Он что-то внимательно разглядывал, держа перед глазами обломки разбитой доски. Ника почему-то не испугалась. Старик не походил на тех, кто разрушал храмы, и уж конечно, на ее «малиновых» преследователей. Мелькнула догадка – священник! Он не бросил гибнущий храм!..

Она подождала несколько секунд, а затем осторожно, стараясь не шуметь, подошла ближе. Старик медленно повернулся, на Нику в упор взглянули темные, близко посаженные глаза. Конечно же, он священник: небольшая седая борода, серебряный крест на груди…

– Здравствуйте!

Старик слегка поклонился, глядя по-прежнему строго и выжидательно. Ника заторопилась:

– Вы извините, я зашла сюда… Вы, наверное, настоятель…

– Нет… – он грустно улыбнулся. – Мой храм, как и сей, – руина ныне… Думал отца Леонида повидать, священника здешнего. Вот и пришел…

– Страшно!

Ника вновь оглядела оскверненный храм, подумав, как тяжело видеть такое тому, кто посвятил себя служению Богу.

– Страшно, – согласился ее собеседник. – Но не разор страшен. Страшно то, что в душах, сотворивших сие. Вот, смотрите…

То, что было в его руках – обломки черной доски. Икона – Георгий, поражающий змия. Чьи-то руки сорвали ризу, изрезали и исцарапали краски, раскололи дерево пополам…

– Знаю икону сию, – продолжал старик. – Елена Владимировна Орловская ее храму подарила. Сын хворал, она его вымолила. Икона древняя, суздальского письма…

Ника осторожно прикоснулась к краю разбитой черной доски, и тут только поняла: Елена Орловская, мать Юрия! Конечно же, Орфей рассказывал об этом! Он тяжело болел, надежды уже не было…

– Можно?

Старик кивнул, и Ника взяла в руки то, что уцелело, два неровных обломка. Она попыталась соединить их, и на мгновение показалось, что икона цела. Георгий, Божий воитель, глядел спокойно и немного устало, словно не радуясь победе. Может, знал, что ждет его дальше, – арест, пытки, казнь. Каппадокийский сотник, погибший за дело Христово шестнадцать веков назад, тот, кто хранит в небесах Юрия Орловского…

– Простите, отец… – Ника взглянула на своего собеседника, но тот покачал головой:

– Не служу я ныне. Зовите, как родители нарекли – Варфоломеем Кирилычем.

– Виктория Николаевна… Скажите, Варфоломей Кириллович, эту икону можно реставрировать?

– Мудреное слово, – старик улыбнулся. – Можно, Виктория Николаевна. Как никак, памятник культуры древнерусской…

Последняя фраза прозвучала с недвусмысленной иронией. Стало немного стыдно: ее не поняли. Внезапно захотелось рассказать все, попросить совета. Ведь для этого и ходят в храм!

– Дело не в том, что она – памятник культуры. Я… Я знаю того, кому икона принадлежала. Этот человек… он мне очень дорог. Сейчас он в беде, ему нужно помочь. Но я не знаю, смогу ли…

Варфоломей Кириллович слушал, не перебивая, затем кивнул:

– И вы зашли сюда просить помощи…

Это был не вопрос – скорее, констатация факта. Виктория Николаевна растерялась:

– Нет. Не совсем так… Просто я увидела церковь. Мы с ним бывали здесь… Варфоломей Кириллович, я не помощи прошу! Я просто не знаю, хватит ли сил. Мои друзья… Они думают, что я смогу…

– Отчего же им ошибаться? Верите ли вы им?

Верила ли она Терапевту? Флавию?

– Да, конечно!..

– Тогда поверьте и в этом. Кто ведает, может они знают вас лучше, чем вы сами…

Но сомнения не исчезали. Слишком неравны силы. Несколько смелых людей – и громадная бесчеловечная машина, чудище – «озорно, стозевно и лаяй»…

– Люди слабы, – Варфоломей Кириллович как будто читал ее мысли. – Но слабы не тем, что сил не имеют. Слабы тем, что не хватает веры.

– В Бога? – чуть улыбнулась Ника. Что иное мог сказать священник?

– В себя, – спокойно возразил старик. – Потому и ждут знамения. Помните Евангелие? Без чудес даже Христу не верили. Дивно! Уже без малого двадцать веков Спаситель с нами пребывает, а мы все боимся. Не бойтесь, Виктория Николаевна!

– Я… я постараюсь.

Она понимала, что Варфоломей Кириллович по-своему прав, но одно дело – логика, другое – ужас, что творился в стране, омут, готовый затянуть ее саму…

– И вы ждете знака, – по губам старика скользнула усмешка, не злая, скорее, чуть ироничная. – Неужто без этого так трудно поверить?

– Да. Трудно…

Ника поняла, что пора уходить. Она осторожно передала обломки Варфоломею Кирилловичу, и тут ей показалось, будто с ними что-то не так. Старик теперь держал икону совсем иначе, не придерживая рукой. Он повернул образ к свету, и у Ники перехватило дыхание: икона была совершенно целой, даже трещина, расколовшая ее пополам, исчезла.

– Это… – с трудом проговорила она. – Как это, Варфоломей Кириллович? Она же…

– Не ведаю, – Нике показалось, что в темных глазах блеснули веселые искры. – В ваших руках сей образ был, Виктория Николаевна!

– Но… я ничего не делала! – Ника растерянно огляделась, словно все это подстроил кто-то невидимый. – Почему?

– Говорил Спаситель: иным даже знамения мало, – покачал головой старик. – Вы женщина образованная, Виктория Николаевна, считайте сие реставрацией…

Ника не знала, что и думать. Фокус? Но зачем? Да и невозможно такое; трещина не исчезает без следа. Но… Разве дело в этом? Она спросила совета, не верила в себя, сомневалась…

– Я… я поняла, – выдохнула Ника. – Я все поняла, Варфоломей Кириллович. Спасибо вам!

Священник улыбнулся:

– Не мне. Трудно будет, позовите. Может, рядом окажусь. И главное – не бойтесь, Виктория Николаевна!..

Она кивнула и поспешила к выходу. Уже у порога, вспомнив, что не попрощалась, Ника обернулась, но старика в церкви не было. Наверное, он вышел через небольшую дверь у алтаря, которой обычно пользовались священники…

Глава 6. Мраморная слеза

Виктория Николаевна подождала, пока серый автомобиль Игоря Кобца скроется за поворотом, и не спеша направилась к автобусной остановке. Уже ничего не вернуть, чашу, кем-то налитую, придется пить до дна…

Автобус подошел быстро, но Ника в последний момент решила не испытывать судьбу и пошла пешком. Так лучше думалось – не спеша, спокойно, без лишних нервов. Итак, оставалось ждать, пока они назначат встречу. В том, что это произойдет, Виктория Николаевна уже не сомневалась. Надо подготовиться, собраться с мыслями…

…А может ли собраться с мыслями советский человек, знающий, что за ним следит Большой Дом? Едва ли… Подпольщик, настоящий враг народа либо исчезнет сразу, либо будет изображать полное неведение. А как должна вести себя супруга знаменитого летчика Артамонова? Испугаться? Да, конечно, в Стране Советов, где «так вольно дышит человек», они могут напугать кого угодно. Но Ника – не просто советская гражданка. Значит? Виктория Николаевна усмехнулась. Значит, она должна не только испугаться, ей следует возмутиться, скандалить, требовать защиты! Кобец обещал рассказать о случившемся Сталину. Едва ли получится, даже у Игоря. Но можно поступить проще…

Виктория Николаевна подошла к ближайшему телефону-автомату и набрала знакомый номер. Этот телефон дал ей муж еще два года назад, когда по Столице прокатился первый вал арестов. Следовало позвать Леонида Леонидовича. Как догадывалась Ника, двойной Леонид отвечал за безопасность специальной авиагруппы, которую возглавлял Александр Артамонов.

…Леонид Леонидович оказался обладателем мягко баритона, который вполне подошел бы актеру, игравшему героев-любовников. Узнав, кто с ним говорит, он рассыпался в любезностях, осведомился о здоровье, успехах, а заодно о погоде. Ника терпеливо выслушала долгую тираду, представляя, как ее собеседник лихорадочно листает блокнот с записями или ищет в ящике стола необходимую папку. Скорее, папку – за эти годы материалов на Артамонова и его супругу накопилось немало…

Наконец Нике удалось вставить слово. Когда-то она неплохо играла на любительской сцене, и «слово» прозвучало достаточно убедительно. Узнав, в чем дело, Леонид Леонидович умолк, причем надолго. Ника решила, что обладатель баритона просто испугался, но приятный голос вновь возник в трубке, посоветовав через пять минут перезвонить по другому номеру. Номер этот рекомендовалось ни в коем случае не записывать.

Виктория Николаевна подождала для верности не пять, а целых десять минут, после чего вновь вставила монетку в щель автомата. Трубку сняли сразу. На этот раз говоривший назвал ее «гражданкой Артамоновой», первым делом осведомившись, откуда она звонит. Получив ответ, он заметил: «хорошо» и попросил подробнее рассказать о случившемся. До конца, впрочем, слушать не стал, велев подождать. Виктория Николаевна представила, как этот неизвестный (почему-то он виделся ей высоким и худым, как жердь), закрыв трубку рукой, переговаривается с кем-то еще. Наконец, в трубке прозвучало: «Вы слушаете?», – и тот же голос самым категорическим тоном заявил, что беспокоиться нечего, ибо все «мероприятия» имеют исключительно «профилактический характер». Сообщив эту абракадабру, говоривший распрощался, еще раз посоветовав не волноваться.

Ника осталась довольна. Пусть «малиновые» объясняются с руководством авиагруппы! Кобец прав – летчиков, подчинявшихся лично Сталину, Большой Дом предпочитал обходить стороной. Впрочем, если она будет излишне строптивой, они обойдутся без ареста и прочих формальностей, попросту зарезав в собственной квартире, как погубили Зинаиду Райх, супругу опального Мейерхольда…

Возле дома Нику поджидала знакомая пара – молодые люди в одинаковых серых плащах. Увидев ее, они заулыбались, в воздух вновь взлетела шляпа. Один из «топтунов» вежливо поинтересовался, хорошо ли гулялось. Стоило промолчать, но Виктория Николаевна не выдержала:

– Превосходно!

«Топтун» улыбнулся еще шире, и Ника рубанула с плеча:

– Бензин не надо экономить! Работнички…

Последовал сокрушенный вздох:

– Помилуйте, Виктория Николаевна! Чтобы для вас – и бензин жалеть! У товарища Кобца мотор фордовский, форсированный… А как вам церковь? Понравилась?

Удар был точен. «Малиновый» тут же взял реванш…

– Понравилась! – Виктория Николаевна заставила себя улыбнуться. – И включите радио, а то это уже свинство, причем мелкое!

– Всенепременно, всенепременно… – «малиновый» вновь прикоснулся к шляпе, но Ника, не пожелав больше разговаривать, быстро прошла в подъезд.

Радио работало. Даже ламповый приемник, мгновенно выздоровев, был готов ловить любую станцию мира. Ожил и телефон. Ника выглянула в окно, но «топтунов» и след простыл, словно «малиновые» и вправду устыдились своей неблагодарной работы.

Два следующих дня прошли совершенно без происшествий. Телефон исправно звонил. Никой интересовались подруги, подал весть Игорь Кобец, сообщивший, что «вопрос» улажен, а поздно ночью позвонил муж. Артамонов коротко сообщил, что находится «очень далеко», но в случае необходимости готов немедленно вылететь. Похоже, Александр уже узнал – от Кобца или от таинственного Леонида Леонидовича. Ника поблагодарила, но просила не беспокоиться. Впутывать его не имело смысла. Их развод был делом решенным, а сыну Артамонова от той, другой женщины, шел третий год…

…Виктория Николаевна ни разу не видела эту «другую», бывшую буфетчицу на одном из сибирских аэродромом. Наверное, еще три года назад им с Александром следовало развестись. Приходилось видеться с Орфеем украдкой, большую часть времени посвящая никому не нужным встречам, вечерам, приемам. Конечно, позови ее Юрий в свой холодный флигель, Ника бы не раздумывала, но Орфей ни разу даже не намекнул на это. Ника обижалась. Иногда ей казалось, что Юрию она просто не нужна. Может, именно из-за этого ее рассыпавшийся и никому не нужный брак продлился так долго.

Теперь, наконец, все стало ясно. То есть, почти все. Неужели Юрия арестовали из-за романа? Конечно, в эти годы человек мог погибнуть и за меньшее, но теперь, после знакомства с Флавием, Виктории Николаевне начало казаться, что Орфей писал что-то другое, еще более опасное. А жаль, если роман, о котором они столько говорили, так и не будет написан.

…Ника не могла забыть рассказы Орфея о страшных днях весеннего месяца нисана, когда по воле санхеддрина и с допущения пятого прокуратора Иудеи Понтия Пилата был погублен плотник из города Эн-Сарида Иешуа Га-Ноцри. Суд санхеддрина – судьи рассаживались широким кругом, дабы каждый видел глаза другого. Собирались поздно ночью, огонь зажигали лишь в центре, чтобы как следует рассмотреть обвиняемого. Такие заседания назывались «кровавыми»… Как поступили бы они, узнай Кого убивают?

Вспомнились слова старого священника: «Иным даже знамения мало». Она не поверила тому, что видела своими глазами. Не поверила… Ее столетие не знало ни чудес, ни святых. Конечно же, старый священник просто хотел поддержать, помочь в тяжелую минуту. Наверное, Варфоломей Кириллович всю жизнь провел где-нибудь в глуши, пока до его тихого храма не добрались строители «самого справедливого в мире общества». Но старик все еще верил не только в Бога, но и в людей, Его забывших…

Ника проснулась ночью, внезапно. В квартире было тихо, все так же надоедливо тикали настенные часы, но Виктория Николаевна уже поняла: случилось! Она встала, накинула халат, достала папиросы. Курила она редко, но теперь не смогла сдержаться. Да, что-то случилось, Ника чувствовала это, и уверенность с каждой секундой крепла. Этот день, еще рождавшийся в серых сумерках зари, должен все решить. Оставалось ждать. Ника оделась, заварила кофе и долго сидела на кухне, наблюдая как бледнеет тьма за окнами. Скоро…

Телефон зазвонил в начале девятого. Ника аккуратно затушила папиросу и, удивляясь собственному спокойствию, подошла к аппарату.

– Слушаю…

– Доброе утро, Виктория Николаевна!

Голос внезапно показался знакомым.

– Да. Доброе…

…Она уже разговаривала с этим человеком – когда-то давно. Голос молодой, но какой-то странный, словно говоривший очень устал…

– Виктория Николаевна, не могли бы мы с вами встретиться?

Она хотела спросить «зачем?», но внезапно накатила охватила злость:

– А ордер у вас имеется, молодой человек?

– А-а-а! – в трубке послышался невеселый смех. – Я не из того ведомства, что заставляло вам хлопоты. К тому же, у меня имеется рекомендация…

– О чем вы?

…«Хлопоты» – значит он все знает. А какое именно ведомство, не так уж и важно, все одним миром мазаны!

– Я сейчас лежу в больнице. В новой клинике, на юг от города, знаете? Мой сосед по этажу вам немного знаком. Если вы желаете, мог бы рассказать…

Да, все верно. Именно так они должны начать…

– А мой телефон… Его вам дал он?

– Нет, конечно, Виктория Николаевна. Номер мне дали совсем в другом учреждении, равно как приказ повидаться с вами. Но с Юрием Петровичем я действительно виделся, причем не раз. Так как мы договоримся?

– Простите, а вы сами-то – тоже больной?

– Самый настоящий, – Ника вновь услыхала невеселый смешок. – Отпустили на полдня по такому поводу. Но я не буйный…

Сумасшедший? Но неизвестный говорил вполне разумно…

– Давайте встретимся в городе.

– Хорошо… Только, Виктория Николаевна, я плохо знаю Столицу.

Такого она не ожидала. Если бы не слова о приказе и «учреждении», Ника готова была поверить, что с нею действительно говорит кто-то, только что вышедший из больницы. Внезапно ей стало весело.

– Ну, Мавзолей вы знаете?

– Во всяком случае, могу найти. Но там людей много.

– Хорошо… – Ника вспомнила вечно полную народа Главную Площадь. – Александровский сад. Там есть искусственный грот, слева – скамейка…

– Понял. В десять вас устроит?

Виктория Николаевна взглянула на часы:

– Да. Как я вас узнаю?

– Я буду в форме, так что не ошибетесь. Впрочем, я вас сам узнаю. Надеюсь, фотографии не очень врут.

– Это комплимент?

Странно… Ника представляла себе этот разговор совсем по-другому: тонкие намеки, затем угрозы…

– Конечно! До встречи, Виктория Николаевна…

Ника долго сидела у стола, держа в руке замолчавшую трубку. Все оказалось просто: позвонил молодой человек с приятными манерами, пригласил на свидание… Неужели он видел Орфея, говорил с ним?..

В Александровском саду было людно, хорошая погода словно приглашала погулять. Правда, на аллее мало кто задерживался, все шли вперед, к Главной Площади, или обратно – к Манежу. Ника прошла мимо изуродованного обелиска 300-летия Романовых и поспешила вперед, к небольшому гроту, странным образом уцелевшему возле мрачной краснокирпичной стены. Две скамейки – обе пустые. На циферблате – без трех десять…

– Виктория Николаевна?

От неожиданности она вздрогнула. Похоже, они оказались в этом месте одновременно, но неизвестный был наблюдательнее.

– Значит, левая скамейка?

…Новенькая красивая форма, большие темные очки, прикрывавшие глаза. Петлицы оказались не малиновыми, а почему-то голубыми. Летчик? Но у пилотов цвет немного другой…

Они присели на скамейку. Неизвестный достал папиросы, но тут же убрал коробку.

– Нет, не буду. Постараюсь бросить.

Нике стало интересно. Зачем очки? Неужели шпионы действительно обязаны носить дурацкие черные стеклышки?

– Вас мои очки смущают? – усмехнулся он. – Извините, с глазами не все в порядке.

Очки неизвестный все-таки снял, и Ника сразу же поняла – перед нею больной. Бледное, изможденное лицо, странные неживые глаза. И все-таки лицо показалось знакомым. Ника попыталась вспомнить. Лицо – нет, но голос… Да, голос! Еще когда он говорил по телефону!..

– Простите… Вы – Сергей? Сергей Пустельга?

В пустых, тусклых глазах что-то блеснуло.

– Мы… были знакомы?

– Ну конечно! – она даже не обратила внимание на «были». – Как же вы не помните? С вашей-то профессией!

Последнюю фразу Ника произнесла не без иронии. Сергей грустно улыбнулся:

– Вот так подготовился к разговору! А я еще думал, с чего лучше начать?.. Для профессии своей я сейчас не очень гожусь: болен. У меня то же самое, что у Юрия Петровича…

И тут Нике все стало ясно. Сергей лежит в той же больнице, что и Орфей! Амнезия, потеря памяти…

– Я не помню не только вас, но и своих родителей, Виктория Николаевна. Впрочем, вас это вряд ли заинтересует. Я обещал рассказать о Юрии Орловском…

– Да, конечно… – очнулась она. – Вы его видели?

– Видел. Он на четвертом этаже в сорок третьей палате. Палата отдельная, два человека за дверью…

Сердце отчаянно билось. Значит, правда, Орфей в Столице, почти рядом! Он болен, его охраняют. «Два человека за дверью»… Кажется, Сергей сочувствовал – или хорошо разыгрывал сочувствие.

– Как он? Изменился… сильно?

– Я не видел его раньше. Впрочем – вот…

Пустельга достал небольшую фотографию. Ника еле сдержалась, чтобы не выхватить ее из рук. Да, это он, Орфей! Похудевший, изменившийся, но живой. Слава Богу, живой!..

– Снимали позавчера, – пояснил Сергей. – На здоровье он не жалуется. Только память…

– Юрий… Он… совсем ничего не помнит?

Ника, не отрываясь, разглядывала снимок. Лицо Орфея стало совсем другим. Прежде у него не было такого взгляда! Словно сквозь знакомые глаза смотрел кто-то чужой…

– Почти ничего. Стерто все, что связано с личностью. Горация помнит. И, кажется, французский…

Странно… Впрочем, Виктория Николаевна, читала о чем-то подобном. Исчезает личность. Того Орфея, которого она знала, уже нет. Есть кто-то другой, запертый в одноместной палате на четвертом этаже с охраной у дверей. Этот другой помнит Горация, но не помнит ее…

Ника сама поразилась своему спокойствию. Не закричала, не задохнулась от боли. Наверное, потому, что уже поняла: этим не помочь.

– Я – немного врач, – она заговорила негромко, без эмоций. – Вы не могли бы точнее называть диагноз?

Пустельга покачал головой:

– К сожалению, нет. Думаю, вы сможете узнать об этом сами. Я, как вы уже догадались, появился здесь не по собственному желанию…

Он ничего не скрывал, и эта откровенность вызывала доверие. Возможно, в этом тоже был расчет – искренность всегда ценится.

– Я сотрудник наркомата госбезопасности. Вам велели передать следующее: болезнь Юрия Петровича очень опасна, но излечима. Требуется ваша помощь. Если вы согласны…

– Но что я могу?

– Вы сможете спросить и об этом… Кстати, должен извиниться за своих, так сказать, коллег, – Сергей поморщился. – Мы попросили посмотреть за вами, чтобы вы не исчезли из города, а они, идиоты, устроили фейерверк…

Легче не стало. Что НКВД, что госбезопасность! Волки…

– Скажите, Сергей… – нерешительно проговорила она. – Вы думаете, излечение возможно? Вы не врач, но вы же контрразведчик, должны понимать…

Пустельга еле заметно дернул плечами.

– Понимаю так: Юрий Петрович нужен начальству позарез – здоровый и невредимый. Для этого они готовы пойти на все. Тот человек, который этим руководит, обычно не ошибается.

– Ясно… А вы, Сергей? Почему используют вас, больного? Для пущей убедительности?

– Наверное, – Пустельга вновь надел черные очки и отвернулся. – Мне сказали… Мне обещали, что если вернут память Орловскому, вылечат и меня. Иначе… В общем, мне осталось немного…

Нике стало не по себе. Вот, значит, как умеют работать эти штукари! Она взглянула на Сергея. Молодой человек сидел по-прежнему отвернувшись, нелепые темные очки закрывали глаза…

– Я… должен вам кое-что сказать, Виктория Николаевна. Вы напрасно не ушли. Я специально не сразу устанавил за вами наблюдение, но вы чего-то ждали. Сейчас у вас уже нет выбора. Если не поможете – Орловский проживет недолго. Поможете – он попадет к ним в руки и вряд ли уцелеет…

Ника застыла, не в силах вымолвить слова. Самое страшное, о чем она боялась и думать, оказалось правдой.

– Мы все оказались причастны к чему-то страшному. Узнав такое, живут обычно недолго. Меня им даже не придется убивать – дойду сам. Но я подумал…

– Что вы предлагаете, Сергей?

Ей показалось, что эти слова произносит кто-то другой, посторонний, кому не надо бояться, кому не придется умирать.

– Играть по их правилам. Пока. Но наступит момент – уверен в этом! – когда вы окажетесь не в их власти…

– Разве такое возможно?

– Возможно!

Очки с глухим стуком упали на асфальт, но Сергей даже не заметил. Тусклые глаза загорелись живым светом.

– Возможно, Виктория Николаевна! Не верьте им, ни одному слову! Не верьте – и ждите. Если сможете, отомстите! За всех нас…

Пустельга поднял очки и резким движением сунул их в нагрудный карман.

– Вы справитесь! Они не всесильны…

– Я постараюсь, Сергей…

Ника старалась говорить спокойно, хотя в эту секунду ей больше всего хотелось вскочить и убежать – все равно куда, лишь бы подальше от этого ужаса.

– У меня к вам есть просьба… Виктория Николаевна, расскажите, как мы познакомились?

Ника чуть было не спросила: «Зачем?», но вовремя спохватилась.

– Мы с вами впервые увиделись… Да, конечно, в конце сентября прошлого года на премьере «Кутаиса» во МХАТе. Вы посмотрели на меня, я на вас… Кажется, с моей прической было не все в порядке…

Она поглядела на Сергея. Тот даже не улыбнулся – слушал, сжав губы и прикрыв глаза, словно опасался узнать что-то страшное.

– А познакомились мы с вами тоже в театре, но уже в Большом, на «Аиде». Миша Ахилло вас тогда представил как своего начальника, а вы еще шутили, что заставляете его по утрам делать гимнастику…

Пустельга кивнул, и Ника вдруг поняла, что ему больно – невыносимо, жутко.

– И потом еще раз, в самом начале ноября. Вы шли по набережной, была очень плохая погода…

Виктория Николаевна помолчала.

– Я еще тогда удивилась. Это случилось почти в том же месте, где я когда-то встретила… одного моего хорошего друга. Странное совпадение!..

– У вас хорошая память, – Пустельга встал и машинально одернул гимнастерку. – Спасибо! Может, еще увидимся…

Ника хотела ответить, но Сергей приложил руку к козырьку и быстро зашагал в сторону больших ажурных ворот, ведущих к Главной Площади. Вновь вспомнилась их последняя встреча. Тогда Пустельга тоже выглядел невеселым, но глаза были другими – живыми, яркими. Что они с ним сделали? Может, дело даже не в нем, а в ней самой? Ее хотели напугать – по-настоящему, до потери воли. Это почти удалось… Неужели он прав, и она сможет что-то сделать? Но ведь и Флавий тоже думает так! И даже старый священник, видевший ее в первый раз в жизни, почему-то уверен… Они не всесильны? Может, правда? Нет, не может – правда! Они не всесильны!..

Ника почему-то представляла, что за нею приедет огромная черная машина, такая, как у Флавия, но обязательно с зашторенными окошками. Там будет несколько верзил в плохо сшитых штатских костюмах с револьверами под мышкой, ее грубо возьмут за руку, возможно даже толкнут. Потом – кабинет с портретом усатого Вождя, лампа, направленная в глаза…

Все вышло иначе. Машина действительно оказалась большой, но не черной, а белой, без всяких шторок. В ней было двое – молчаливый шофер и симпатичный молодой человек, безупречно одетый и столь же вежливый. Никто не проверял документы. Нику пригласили занять место на заднем сиденье, и сопровождающий легко тронул шофера за плечо.

Ехали, как она и ожидала, к Центру, прямо к Большому Дому. Но случилось неожиданное: авто затормозило возле Исторического музея, у одного из запасных выходов. Виктория Николаевна удивилась, но без возражений прошла в предупредительно открытую дверь. Тут же вспомнилось – здесь работал Орфей… Она ожидала увидеть пыльную лестницу, но вместо этого за дверью оказался пост охраны – трое крепких молодых людей в форме с лазоревыми петлицами, таким же, как у Пустельги. Молодой человек кивнул, не став показывать никаких документов, но этого оказалось вполне достаточно. Их пропустили без слов.

Прямо за порогом действительно была лестница, но вела она не вверх, а вниз. Не успев удивиться, Ника шагнула вперед, услыхав за спиною предупредительное: «Осторожнее, эскалатор». И тут же ступеньки двинулись – бесшумная лента заскользила куда-то под землю. Виктория Николаевна схватилась рукой за поручень, оглянулась и с удивлением поняла, что находится в метро. Все было, как положено: два эскалатора, мягкий свет фонарей и глубокая наклонная шахта. Внизу блеснул свет – приближалась платформа. Ника поискала глазами название станции и с удивлением прочла: «Исторический музей». Может, новая, только что открытая линия? Но тогда здесь бы толпилось полно народу! Между тем, платформа была пуста, лишь двое аккуратных парней с все теми же лазоревыми петлицами прохаживались возле эскалатора.

Сойдя с последней ступеньки, Виктория Николаевна растерянно оглянулась, но сопровождающий уже был рядом. Вежливо улыбнувшись, он кивнул в сторону одной из платформ. Ника взглянула на табло, где обычно высвечивалось время, но вместо этого увидела большую цифру «14». Спрашивать она не решилась, но внезапно сообразила, что совсем рядом – Главная Крепость. Не оттуда ли ведет линия?

Поезд появился минуты через три. Он был похож на обычный, но имел всего два вагона. Двери бесшумно раскрылись, сопровождающий вновь кивнул, и Виктория Николаевна поспешила войти. Она оглянулась, пытаясь найти привычные сиденья, но вместо них увидела несколько мягких кресел и небольшие столики. Ника присела, двери негромко хлопнули, поезд тронулся. Сопровождающий опять улыбнулся и, не говоря ни слова, указал на лежавшие на столике свежие газеты. И вновь Виктория Николаевна поразилась: часть газет оказалась иностранными – на немецком, английском и даже китайском. Интересно, для кого предназначался этот поезд? В большевистской Столице отнюдь не поощрялось чтение «Таймс» или «Фолькише беобахтер». Ника взяла свежий номер «Фигаро» и стала с интересом просматривать заголовки. За этим занятием прошло несколько минут, и она вдруг сообразила, что поезд идет без остановок.

Ника успела проглядеть несколько заметок о последних показах мод в Париже и прочитать статью какого-то профессора Робера о раскопках на западе Турции, когда поезд слегка качнуло. Вагон остановился. Виктория Николаевна с сожалением положила «Фигаро» обратно на столик. Сопровождающий, ничего не сказав, поднял газету и, чуть поклонившись, вручил ее Нике. Отказаться она не решилась.

Платформа была совершенно такой же, как и первая, – пустой, с двумя крепкими парнями в «лазоревой» форме на перроне. Эскалатор стоял, но, как только Виктория Николаевна и вежливый молодой человек приблизились, черная лента бесшумно заскользила вверх. Ника быстро оглянулась, надеясь заметить название станции, но так и не сумела.

Эскалатор доставил Викторию Николаевну в небольшое помещение, где сторожили уже не двое, а целых пятеро. Тут пришлось показывать документы. Нике – захваченный из дому паспорт, а молодому человеку – маленькую темно-красную книжечку. Отсюда путь вел подземный тоннель, освещенный большими фонарями, горевшими синеватым светом. Конец тоннеля терялся где-то вдали, но долго идти не пришлось. Метров через пятьдесят молодой человек кивнул в сторону небольшой запертой дверцы в стене. Ника послушно подошла ближе, сопровождающий вынул ключ и открыл замок. За дверью оказался лифт. Викторию Николаевну удивило количество кнопок: их было не менее трех десятков, но молодой человек, чуть подумав, нажал не одну, а сразу четыре.

Она так и не поняла, куда направляется лифт – вверх или вниз. В конце концов Ника решила, что они едут все-таки вверх. Если так, то за эти недолгие минуты они должны были подняться примерно до уровня десятого этажа. Подобных зданий в Столице почти что и не было, но Виктория Николаевна сообразила: тоннель, откуда они начали путь, мог находиться глубоко под землей.

Двери кабины бесшумно растворились. За ними оказался темный, освещенный небольшими тусклыми лампочками коридор. По бокам – двери, одна за другой, высокие, обитые черной кожей. Все они казались запертыми, во всяком случае из-за них никто не появился, пока они шли по коридору. Все вокруг выглядело глухим, тихим, словно хозяева куда-то исчезли.

…От мужа Ника слыхала, что под Столицей построен целый город, где находятся запасные центры управления на случай войны, бомбоубежища, склады и даже тайник для нетленных останков Ленина. Может она попала в один из таких центров, пока еще пустующих?..

Они остановились возле одной из дверей, как две капли воды похожей на все остальные. Ни таблички, ни номера не было, но молодой человек даже не стал стучать, просто толкнул дверь рукой и вежливо уступил дорогу.

Виктория Николаевна нерешительно остановилась на пороге. Любопытство, сопровождавшие ее всю поездку, внезапно сменилось страхом. Куда ее привезли? Это не Главная Крепость, не Лубянка. И сможет ли она вернуться домой, если не сейчас, то вообще когда-нибудь?

Похоже, сопровождающий понял ее колебания. На этот раз улыбка молодого человека стала совершенно обворожительной. Он повторил ободряющий жест, указав вперед. Ника вздохнула и перешагнула порог.

И снова – коридор, еще более темный и пустой. Правда, на этот раз короткий, больше похожий на узкую комнату без окон. В конце оказалась еще одна дверь, уже не обитая кожей, а гладкая, из полированного дуба. Сопровождающий вновь кивнул. Виктория Николаевна взялась за массивную резную ручку и потянула дверь на себя.

На этот раз ее встретила тьма – полная, кромешная. Ника замерла на пороге, услыхав, как за спиною захлопнулась тяжелая створка. Вокруг было тихо, лишь откуда-то издалека доносилось легкое гудение – возможно, там работал вентилятор. Секунды тянулись одна за другой. Страх исчез, вновь проснулось любопытство. Ника уже поняла – ее привели в большой зал, без окон, совершенно пустой. Странно, здешние хозяева очень любят темноту!..

И тут вспыхнул свет – небольшая лампа, укрепленная слева, прямо на стене. Ника охнула и невольно подалась вперед…

Да, она была в большом зале, хотя и не в таком огромном, как показалось вначале. Лампа горела над небольшим столиком, рядом с которым стояло глубокое кожаное кресло. Но не это удивило – свет падал на странную блестящую фигуру, стоявшую у стены. Она всмотрелась: скульптура, кажется, мраморная…

Ника подошла ближе. Удивление возросло, сменившись подлинным изумлением, когда она поняла, кого изваял скульптор. Христос… Спаситель был изображен сидящим, на изможденном лице застыла тревожная дума, руки бессильно лежали на коленях. Художник даже не пытался передать пропорции тела, оно выглядело необычным, словно нечеловеческим, но все же это был Он, Спаситель в терновом венце, бессильно присевший по пути на Голгофу. Ника заметила на лице мраморную слезу. Странная фантазия пришла на ум художнику: слеза выглядела так, словно она стекала снизу вверх. Перевернутая слеза… Что этим хотели сказать?

Стараясь не шуметь, Виктория Николаевна присела в кресло, рассматривая мраморное изваяние. Скульптура была необычной, но еще удивительнее то, где она находилась. Христос в тайном большевистском логове? Это выглядело насмешкой, даже кощунством…

В полутьме мраморное лицо казалось живым. Кто-то позаботился о том, чтобы светильник расположили умело, высветив главное. Ника осторожно встала и, не удержавшись, прикоснулась к камню. Он показался теплым, словно хранящим тепло рук неизвестного мастера…

– К сожалению, копия… – голос прозвучал неожиданно, мягкий, спокойный. Ника оглянулась. Показалось, что неизвестный стоит рядом, но она ошиблась, голос доносился откуда-то из глубины. Приглядевшись, Виктория Николаевна заметила темный силуэт – кто-то высокий, широкоплечий сидел в таком же кресле, но у противоположной стены, где не было света. Прекрасная акустика позволяла говорить, не напрягая голоса.

– Да, копия, правда авторская. Подлинник – в Каунасе. Нравится, Виктория Николаевна?

– Очень! – Ника заставила себя оторвать взгляд от лица Спасителя. – А почему Он… здесь?

– Вы ожидали увидеть Карла Маркса с большой бородой? – послышался негромкий смех. – Это в другом помещении. Пусть этот зал принадлежит Христу. Здесь хорошо думается. Как вам кажется, Виктория Николаевна, эту скульптуру одобрила бы Русская Православная церковь?

Вопрос был настолько неожиданным, что Ника даже забыла, где находится. Она еще раз внимательно окинула взглядом мрамор:

– Не знаю… По моему, нет. Православная церковь вообще не одобряет скульптуры. И кроме того, Христос здесь другой. Он страдающий, и ему не просто больно…

Она не нашла слов и взглянула в сторону невидимого собеседника. Тот, похоже, понял:

– Выразить трудно, но суть вы уловили. Он не просто страдает. Он потерпел поражение и знает это. Причем это не человек, это – Бог. Бог, который всесилен, но все же не может исполнить задуманное. Поэтому Его боль – особенная… Православным такие глубины непонятны. Боюсь, местоблюститель Сергий, несмотря на всю свою преданность советской власти, не одобрит этот шедевр…

Разговор начался странно. Ника уже успела опомниться от неожиданности, но решила не спешить. Эти рассуждения – неспроста, неизвестный куда-то клонит…

– Православие, вообще, достаточно примитивно во всех отношениях, даже в догматике. До идеи чистилища, может быть самой великой идеи христианства, оно так и не доросло. Кроме того, здешние попы даже внешне весьма антиэстетичны. Впрочем, католики со своей философией, по сути, скатились к манихейству. Додумались уравнять Бога и Сатану – тоже не особо умно!..

– А что есть истина? – Ника невольно усмехнулась. Кем, интересно, воображает себя этот философ?

– Ну-у! – говорящий был явно доволен вопросом. – Это вы хорошо подметили! Увы, даже наш молчаливый мраморный гость из Каунаса в свое время не решился дать на это ответ. Впрочем, в трудах по марксистско-ленинской философии сказано, что истина – конкретна. В этом что-то есть. Но мы несколько увлеклись беседой…

Виктория Николаевна кивнула. Да, философская прелюдия закончилась. Сейчас начнется допрос…

– Разрешите представиться. Моя фамилия Иванов. Не очень оригинально, зато вполне демократично. Я – один из помощников товарища Сталина. Мне поручено решать все вопросы, связанные с делом Орловского…

Ника вновь кивнула, не став ничего переспрашивать. Нечто подобное она и подозревала. Значит, Орфеем заинтересовался сам Усатый! Это плохо, обмануть его куда труднее, чем «малиновых» опричников…

– Вы сомневаетесь в моих полномочиях? – Иванов истолковал ее молчание по-своему.

– Нет. С какой стати? – Ника взглянула на мраморное лицо Спасителя и не выдержала. – Интересно, а как вам разрешили держать здесь эту скульптуру? Или для таких, как вы, свои законы?

– Провели специальным решением Политбюро. Видите ли, здесь действительно хорошо думается. Христос был Богом, но у Него все же не вышло. Почему? Мы тоже хотим изменить мир, так что есть повод поразмышлять. Может, Ему помешал кто-то Другой? Или люди оказались просто не готовы?

– Но вы ведь атеист! – поразилась Виктория Николаевна. – Значит, вы обманываете остальных, а сами верите? И проводите все это решением вашего Политбюро?

– «Вашего Политбюро»! – Иванов точно скопировал ее интонацию. – А я еще не понимал термина «внутренняя эмиграция»! Смелый вы человек, гражданка Артамонова!

На «гражданку» Ника никак не отреагировала, хотя намек был прозрачен.

– Я не смелая… господин Иванов. Я совсем не смелая! И ни один нормальный… и даже советский человек не сможет быть смелым в нашей… в этой стране. Просто я зачем-то вам нужна, а как я отношусь к происходящему, стукачи наверняка уже доложили!

– Ого! – Иванов, похоже, был действительно удивлен. – Признаться, мне докладывали несколько иное. Теперь кое-что становится понятнее… Но ведь еще года два назад вы были совсем другая!

– Мы что… уже были знакомы?

Ника почувствовала внезапную слабость. Она не сдержалась. Зря, зря!..

– Представьте себе, как-то виделись, на одном из приемов. Кроме того вами, естественно, регулярно интересовались, вы ведь все-таки супруга пилота «Сталинского маршрута»! Давно ли вы так переменились?

– С тех пор, как вы арестовали Орловского! – Ника с вызовом посмотрела на темный силуэт, и ей показалось что Иванов кивнул.

– Ясно… В таком случае, разговаривать нам с вами будет несколько проще. Но для начала я вам отвечу. Лозунг атеизма был взят давно и не нами. К сожалению, вовремя исправить это не удалось. Собственно, «атеизм» не означает неверия вообще. Люди верят – даже атеисты. Речь идет о неверии в Высшую Силу. Тут можно бы и поспорить, но есть важный нюанс. Я лично не верю, что Христос был Богом. Я знаю это.

Полагалось бы удивиться, но Ника промолчала. Странные вещи говорил помощник товарища Сталина! Да, весь этот разговор затеян не зря, Иванов куда-то клонит, в чем-то желает убедить…

– Я знаю и согласен с этой частью христианского учения. Ошибка христиан в другом: они решили, что их Бог – единственный. Почему-то монотеизм считается вершиной религиозной мысли, а это, по-моему, всего лишь пережитки племенной психологии, когда дикари считали себя единственными людьми на свете. Их Бог тоже единственный – просто и понятно. Собственно, монотеизм в чистом виде никогда не существовал, у Бога обязательно оказывались ангелы, святые угодники, евреи додумались даже до Мессии… Скажем так: Христос – Бог, а точнее один из богов, попытавшийся спасти людей. Замысел не удался, увы. Теперь мы попробуем вновь, но иначе…

– А не боитесь, что вас… с неба. Огненным мечом?

Послышался смех:

– Судьба Люцифера? Ее можно было опасаться, существуй в самом деле дантовский ад. Но ада, насколько мне известно, нет. Есть нечто иное… Но не будем больше об этом, Виктория Николаевна! Суть дела вам уже ясна. Ваш друг, Юрий Петрович Орловский, тяжело болен. Не хочу вас пугать, но без быстрого вмешательства болезнь может стать необратимой. Из своих соображений мы заинтересованы в его излечении. Вы согласились нам помочь… Остается уточнить некоторые детали…

Иванов замолчал, вероятно ожидая ее реакции, но Ника молчала. Иванов, кажется, упивается своей силой и всеведением… Но ведь Флавий знал все заранее! Значит? Они не всесильны!..

– Прежде всего… Виктория Николаевна, восхищаясь вашей политической непримиримостью, все же вынужден вас разочаровать. Юрий Петрович Орловский не относится к числу яростных и непримиримых противников советской власти. Тут вы его явно перещеголяли…

Ника замерла. Куда он клонит? Они редко говорили с Орфеем о политике, но, как Юрий относится к большевикам, более чем понятно.

– Юрий Петрович действительно имел основания быть недовольным. У него не получалось с научной карьерой, кроме того семейные дела… Но все меняется. Его арестовали, в общем-то, за ерунду. Другие могли обидеться, но Юрий Петрович понял все правильно, и мы быстро наладили с ним сотрудничество. Ведь он редкий специалист – знаток дхаров. Раньше его не ценили, а напрасно!

– Вы… хотите сказать… – Ника чуть не задохнулась от возмущения. – Что Юра… Юрий Петрович… сотрудничал с вами?

– Откройте папку! Там, на столе…

На столике действительно лежала папка, которую Ника сразу не заметила. Она показалась легкой и тонкой, почти невесомой. Открыв ее, Виктория Николаевна вновь удивилась – сверху лежала бордовая корочка удостоверения. Тисненая золотом надпись: «Народный комиссариат внутренних дел»…

– Увидели? – подбодрил ее Иванов. – Смотрите, смотрите…

Ника раскрыла удостоверение и почувствовала, как дыхание перехватывает. Орловский Юрий Петрович. Звание – майор, место работы – Главное управление НКВД, Столица… Продлено до ноября 1938 года…

Она схватила папку, еле удержавшись, чтобы не вытрусить ее содержимое прямо на столик. Фотографии: Орфей в форме, стройный, подтянутый, с кобурой на широкой портупее, стоит в компании каких-то военных. Бумага – выписка из приказа о присвоении воинского звания, внизу «ознакомился» – и подпись Юрия. Несколько листочков: знакомый почерк, на верхнем название: «Краткий очерк истории дхаров»…

Нет… Этого не могло быть! Юрия могли сломать, искалечить, даже убить, но такое… Майор НКВД! Господи, что же это? В глазах почернело, и Ника бессильно откинулась на спинку кресла…

– Не удивляйтесь! – голос Иванова звучал по-прежнему мягко и добродушно. – Не скажу, что Юрий Петрович полностью разделял наши идеалы, но он вполне понимал, что такое государственная необходимость. Несчастье случилось с ним на Урале, во время очень важной операции…

Это совпадало с тем, что удалось узнать Терапевту. Орфея привезли в Казанскую спецлечебницу именно с Урала…

– То, что он находится на «тюрположении», вас не должно смущать, Виктория Николаевна. Вы ведь познакомились с Сергеем Павловичем?

Вначале Ника не сообразила о ком речь, но затем до нее дошло. Пустельга! Интересно, знает ли Сергей обо всем этом? Похоже, нет…

– Сергей Павлович находится во всесоюзном розыске по совершенно нелепому обвинению, что не мешает ему активно работать. Жизнь – странная штука! Когда все завершится, вы, думаю, несколько смягчите свои крайние взгляды…

Ника молчала. Отвечать было нечего. Орфей – сотрудник Большого Дома? Сломали, заставили работать? Но подневольным зэкам не присваивают высоких званий, не одевают форму, не выдают оружия… Неужели он лгал? Ей, друзьям? Хорошо законспирированный сотрудник – то скромный служащий, то бесправный зэк… Ника беспомощно оглянулась, взгляд упал на искаженное болью лицо Христа. Слеза, странная слеза, словно не желающая падать. Бог, не сумевший спасти людей…

И тут словно завеса упала с глаз. Как она могла подумать! Кому она верит? Бумажки, фотографии… Орфей, прости!..

– Хорошо, я поняла… – Ника произнесла это как можно спокойнее, хотя хотелось закричать, кинуться на этого сладкоголосого. Флавий и Пустельга предупреждали! Не верить! Ничему не верить! Как же мог Орфей быть «малиновым», если не пострадали ни Терапевт, ни Флавий, ни Марк? Или они тоже – сотрудники Большого Дома? Нет, господин Иванов, плохо работаете!..

– Я вижу, вы успокоились?

Ника действительно успокоилась, ей даже стало весело. Значит, о группе «малиновые» не догадываются! И о том, что она – одна из друзей Флавия и Терапевта, тоже, иначе не пытались бы обмануть столь грубо! Ошиблись! Товарищ Иванов дал маху! Они не всесильны!

– У меня к вам неожиданный вопрос, Виктория Николаевна. Фамилия вашей матушки Бартеньева? Из князей Бартеньевых?

– Да… – после всего анкетные вопросы показались странными и нелепыми.

– Бартеньевы по одной из линий были, кажется, потомками одного известного рода. Тоже княжеского.

Ника пожала плечами:

– Бартеньевы – далекие потомки Курбских. Но не той линии, к которой принадлежал князь Андрей.

– Хорошо… Виктория Николаевна, прежде чем мы подведем некоторые итоги, вынужден задать вам еще несколько вопросов. Вы по-прежнему желаете помочь Юрию Петровичу?

– Конечно! – Ника заставила себя усмехнуться. – А что, по-вашему, должно заставить меня думать иначе?

– Нет-нет, что вы… Видите ли, хотеть можно по-разному. Вы уже поняли, что ничего страшного после выздоровления Юрию Петровичу не грозит. Он продолжит свою работу, надеюсь, успешно. Но чтобы это случилось, придется очень рискнуть. Догадываетесь кому?

– Догадываюсь, – Ника почувствовала, как забилось сердце. Что-то у Иванова припасено напоследок. Что-то особое…

– Скажу честно: вылечить Юрия Петровича возможно, но тот, кто будет этому помогать, сильно рискует. И не здоровьем – жизнью. Процент риска… – Иванов на мгновенье задумался, – повыше, чем у летчика-испытателя. Подробности вы узнаете позже, сейчас скажите лишь – согласны?

Рискнуть жизнью ради Орфея? И только? Ника чуть не рассмеялась. Если бы и остальное было так просто! Вновь захотелось крикнуть, но в последний момент Ника сумела сдержаться. Спокойнее, богиня Победы…

– Вы, наверное, уже догадались, что я согласна. О каких это подробностях вы говорили?

Повисло молчание, наконец темный силуэт колыхнулся.

– Ну что ж, давайте о подробностях…

Глава 7. Эхо и пустота

Солнце грело почти по-летнему, и Сергей впервые вышел погулять в халате, не надевая пальто. В больничном дворе он не задержался. Хотелось побыть одному, вдали от толпы больных, скорбных главою. Выйдя за ворота, Пустельга направился вокруг здания к лесу, что рос прямо под его окнами. Здесь было спокойнее. Так и тянуло отвернуться, стать спиной к огромному многоэтажному корпусу и просто смотреть на деревья. Он достал пачку «Казбека», подумал, вновь спрятал. Тот, настоящий, Пустельга не курил…

Последние дни прошли как-то странно. Сергея обследовали, лечили, сделали переливание крови – уже четвертое начиная с января. Стало легче, холод отступил, а солнечный свет не так резал глаза. Итак, Пустельга был полноправным пациентом лечебницы, но одновременно имел в своем распоряжении кабинет с телефоном, автомобиль и двух порученцев в штатском. Все вокруг делали вид, что ничего особенного не происходит. Возможно, так оно и было, в этой больнице случалось всякое.

То, чем он занимался, вызывало у Сергея странное чувство. Что-то было не так. Не только потому, что «объекты» – и Сорок Третий, и Виктория Николаевна – вызывали симпатию. Дело обычное: сбор информации, вербовка. Но… Этих «но» было слишком много.

…Сергей много раз пытался «услышать» эмоции любителя темноты. Не получалось. Иванов вовсе не казался невозмутимым, напротив, но его чувства проявлялись как-то странно. Дикая мысль то и дело приходила в голову. Он, Пустельга, может «слышать» людей. Иванова он «не слышит». Значит?.. И еще капюшон. Вначале Сергею казалось, что Иванов – кто-то из высшего руководства, но вскоре он понял, что его новый начальник не из членов Политбюро, не из Секретариата ЦК. Не подходил – ни по росту, ни по голосу. Тайный помощник Сталина со странными причудами – или просто с изуродованным лицом? Все могло быть, но Сергею почему-то казалось, что в темноте Иванову легче и проще, словно филину, боящемуся солнца. Сравнение так и просилось для агентурной клички. Секретный сотрудник Филин…

Но дело было, конечно, не только в этом. Пустельга давно уже понял, что Иванов играет нечисто. Скорее всего, и Сорок Третий, и Виктория Николаевна обречены – как и он сам, липовый майор Павленко. Значит, он, смертник, вербовал смертников? Зачем Филину с ним возиться? Пустельга и так в розыске, к тому же успел узнать много лишнего. Доброта не входила в число недостатков, характерных для руководителей первого в мире социалистического государства…

Сергей все-таки не выдержал и закурил. Табачный дым показался на этот раз не горьким, а просто безвкусным. Он заставил себя докурить папиросу до половины и с удовольствием растер окурок каблуком.

Свист прозвучал неожиданно – откуда-то сверху. Пустельга резко обернулся – с балкона четвертого этажа за ним наблюдал опасный государственный преступник Юрий Орловский. Пустельга помахал рукой, зэк усмехнулся и кивнул в сторону балконной двери. Сергея приглашали в гости. В эти дни он несколько раз собирался зайти к Орловскому, но это оказалось не так легко. Охрана, два здоровенных мордатых парня, была начеку. Удостоверение не подействовало – сотрудник Ленинградского управления не обладал властью в Столице. Но Пустельга не отчаивался. Мало ли куда его не пускали? Если бы все трудности были такими!

Пора было возвращаться. Сергей, с сожалением поглядев на залитый солнцем лес, побрел к воротам. Больных уже звали обедать. Пустельга представил себе, что опять придется глотать больничный суп, и поморщился. В последние дни аппетит совершенно пропал, ему даже стало казаться, что можно вообще обходиться без еды – и день, и три, и больше…

Его остановила охрана. Один из «наружников», козырнув, сообщил, что «товарища старшего лейтенанта госбезопасности» ожидает посетитель. Пустельга тут же подумал об Иванове, но сообразил, что тот не станет появляться днем.

Гость стоял неподалеку от входа – высокий, крепкий мужчина лет сорока в знакомой «лазоревой» форме. Три шпалы на петлицах – капитан госбезопасности. Заметив Сергея, посетитель пригляделся и быстро направился в его сторону. Пустельга почувствовал себя неуютно. Этому еще чего надо?

– Вы – майор Пустельга?

– Я…

Сергей вовремя прикусил язык. Пустельга – враг народа Пустельга – во всесоюзном розыске.

– Прошу прощения, товарищ капитан госбезопасности. Обознались!..

– Ах да… – на немолодом, загорелом лице мелькнула улыбка. – Прошу прощения, товарищ Павленко… Разрешите представиться: полковник Фраучи, командир спецотряда ОСНАЗ «Подольск».

Кажется командир грозного спецотряда не собирался арестовывать беглого врага народа.

– Товарищ майор, у меня к вам разговор… Личный…

– Слушаю вас, товарищ полковник!

Мелькнула догадка: они были знакомы раньше. Почему бы и нет?

– Сергей Павлович, на меня возложено некое поручение… – Фраучи замялся. – Трудность в том, что придется говорить о человеке, которого вы, очевидно, не помните…

Сергей сразу же помрачнел. Еще один кусочек его настоящей жизни. Кажется, не самый лучший…

– К сожалению, лишен возможности объяснить вам суть, сам теряюсь в догадках. В общем, речь идет о девушке, ее звали Вера Анатольевна Лапина…

Фамилия ничего не говорила, и Сергей почувствовал себя совсем невесело. Как он должен реагировать? Не спрашивать же: «Я был с ней знаком?»

– В общем, скажу, как есть… Вера Лапина умерла два дня назад. Перед смертью она велела найти вас и передать… Точнее, не так… Она просила, чтобы вы ее простили.

– За что?

Пустельга ожидал всякого, но слова полковника все же поразили.

Тот не спешил с ответом. Достав пачку «Иры», долго выбирал папиросу и, наконец, закурил. Похоже, разговор давался ему нелегко.

– Я уже изъяснял вам, Сергей Павлович, что подробностей не знаю. В последние недели Вера была без сознания, бредила. Вначале мы думали, что старший лейтенант Пустельга – плод ее фантазии. Но три дня назад, за день до ее смерти, мне на глаза случайно попалось объявление о розыске. Наверняка вы изволили догадаться, чье. Остальное было несложно. Увы, что либо пояснить основательнее не могу…

– Постойте! – совсем растерялся Пустельга. – Товарищ полковник! Я же действительно ничего не помню. Помогите мне… Пожалуйста!..

Фраучи вновь не стал торопиться с ответом. Было заметно, что он колеблется.

– Хорошо… – недокуренная папироса улетела в сторону. – Факты таковы: старшего лейтенанта Пустельгу разыскивают за измену родине, шпионаж, а также… по подозрению в убийстве актрисы Камерного театра Веры Анатольевны Лапиной…

Почему-то Сергей не удивился. Чернявый Карабаев намекал на нечто подобное. Но что за чушь?

– Из слов Веры я понял, что ее использовали, дабы вас скомпрометировать. Она не могла себе простить… Однако же обязан добавить, что действовала она по сути в бессознательном состоянии, не ведая…

И вновь Сергей не удивился.

– Товарищ полковник! Меня обвинили в убийстве, но ведь Вера Лапина умерла два дня назад!

Фраучи кивнул:

– Вы меня поняли. Тогда, в ноябре, ее не убили – но сотворили нечто худшее. Насколько я понял, с вами тоже…

Сергей кивнул. Все ясно – болезнь, открытая молодым земским врачом! Бессознательное состояние…

– У нее была болезнь Воронина?

– Да… Ей ввели ВРТ в очень большой дозе. Организм не выдержал, хотя, быть может… – полковник на секунду он замолчал, – сие и к лучшему. Как я понял, Вера искала у вас защиты, и вы ей помогли. Посему она считала себя предательницей. Жаль, что она не потеряла память! И еще… Мне кажется, вы были ей не совсем безразличны…

Сергей не знал, что ответить. Да и надо ли?

– Спасибо, товарищ полковник! Ее… Веру Анатольевну… не в чем обвинять. Я ведь и сам не помню, что было со мной.

Фраучи кивнул:

– ВРТ, сия микстура адова, действует по-разному, но губит всех. Вы отделались легко. Пока, по крайней мере.

Сам Пустельга думал иначе. Впрочем, «пока» звучало достаточно многозначительно.

– Извините, товарищ полковник, вы врач?

– В некотором роде, – на бледных губах Фраучи мелькнула горькая улыбка. – Скажем так – имею опыт. Сейчас ваш организм быстро меняется: кровь, функции питания, нервная система. Через пару месяцев наступит кризис. К счастью, в этой больнице неплохие специалисты… Ну, желаю всего наилучшего!

Полковник приложил руку к фуражке и быстро зашагал к воротам. Сергея долго смотрел ему вслед. Все стало понятнее. Мозаика складывалась, камешек к камешку, но рисунок выходил слишком скверным…

Когда стемнело, Пустельга надел форму, поправил складки на гимнастерке и решительно вышел в коридор. Караульные у палаты номер сорок три покосились на неизвестно откуда взявшегося майора и, не особо торопясь, стали по стойке «смирно». Сергей прошел в конец коридора, где обычно находился дежурный. Заметив Пустельгу, тот вскочил. Белый халат не мог скрыть военной выправки. Оставалось показать удостоверение и потребовать ключи от балконных решеток.

…Ключи, разбросанные Сорок Третьим по двору, искали два дня. Зрелище Сергею весьма понравилось…

Как Пустельга и думал, форма вкупе с удостоверением сработали безотказно. Дежурный открыл стеклянную витрину и выдал нужную связку. Поблагодарив, Сергей велел дежурному быть на месте и никому не докладывать. Возражений не последовало.

В палате Сорок Третьего неярко горел синий ночник. Пустельга осторожно постучал. Ночник погас, через мгновение балконная дверь открылась.

– Украли ключи? – Орловский крепко пожал Сергею руку и остановился в нерешительности. – Пригласил бы вас к себе…

– Не стоит.

– Пожалуй, – зэк плотно закрыл дверь, вдохнув прохладный ночной воздух. – Весна, гражданин майор!

Тут он заметил форму, лицо его дернулось в усмешке. Пустельга поспешил поведать об эпопее с ключами. Орловский кивнул:

– Все гениальное просто. Спасибо что зашли, а то я уже скучать начал. Сидишь, как в камере… Кстати, гражданин Сорок Первый, что с нашим врачом?

– С Любовью Леонтьевной? – Сергей наивно моргнул. – Говорят, пропала. С чего бы это?

Симпатичная длинноносая девушка действительно исчезла из больницы. Шум начался немалый, даже товарищ Иванов был обеспокоен.

– Ай-ай-ай, проморгали! И за что вам паек дают? А я вот сижу и думаю, что бы еще сделать для родной власти и ее славных органов?

Пустельга кивнул:

– Можете, Юрий Петрович.

Усмешка мгновенно погасла, сменившись недоверчивой гримасой.

– Бомбу предложите с балкона кинуть, гражданин майор?

Зэк ему не верил, но выбора не было.

– С бомбой подождем. Для начала выслушайте, только не перебивайте…

Орловский подумал, кивнул и достал папиросы. Сергей, не выдержав, тоже закурил. Предстояло рассказать все, с того январского дня, когда он очнулся в ленинградском госпитале. Ему казалось, что придется говорить долго, много часов, но история вышла всего на три папиросы. Зэк слушал, не поворачивая головы, внешне никак не реагируя.

– Все? – поинтересовался он, когда Пустельга закончил.

– Вроде…

– Артамонова… Нет, не помню. Все из головы вышибли! Сергей Павлович, вы сами видели мои… документы?

– Удостоверение, выписка из приказа, фотографии, – кивнул Пустельга. – Все подлинное, но я заметил… Там нет послужного списка, кроме того в приказе не сказано, что вы имели какое-то звание до майорского. Просто: Орловскому Юрию Петровичу присвоить…

– Так-так… – оживился зэк. – Значит, все-таки липа?

– Не совсем. Как я понял, вас каким-то образом использовали в операции на Якше. Туда вас повезли в форме сотрудника НКВД, чтобы не возникало лишних вопросов. Одно дело зэк на секретном объекте, совсем другое – очередной «малиновый». Так часто делается, а заодно можно скомпрометировать человека. А насчет остального… Операция, насколько я знаю, закончилась полным провалом, вы попали сюда…

– Точно! – хмыкнул Сорок Третий. – Ни черта у вас не вышло!

– У них, – тихо поправил Сергей, – у них не вышло…

Орловский удивленно поглядел на своего собеседника.

– Хорошо, Сергей Павлович. У них не вышло. С вами, ясное дело, поступили по-скотски, чего и следовало ожидать. Черт вас понес в ГПУ!

Пустельга пожал плечами.

– Вы – сын генерала, Юрий Петрович, я сын рабочего-большевика.

– Уели! – зэк негромко рассмеялся. – Что-то во мне классовая непримиримость разыгралась… Рефлексировать не стоит, меня больше интересует ближайшее будущее. Значит, думаете, что после этой… операции вы, я и Артамонова пойдем на распыл?

Пустельга кивнул. Зэк хмыкнул и поглядел вниз:

– Не стерегут? По всем правилам провокации, вы должны предложить побег. Птица-тройка, верные друзья с мушкетами, укромный домик среди леса…

Пустельга не обиделся. Именно так все и делалось.

– А я бы рискнул! – Орловский вновь поглядел на темные кроны под окнами. – Как думаете, поймают?

– И очень быстро. К тому же, уходить придется вдвоем. Где сейчас Артамонова, я даже не знаю.

– Да… – зэк задумался. – То, что я ее не помню, не превращает меня в свинью. Бросать человека нельзя… Черт, ну почему она не скрылась, не спряталась?

– По-видимому, из-за вас, – тихо проговорил Сергей. Орловский резко повернулся, словно желая ответить, но в последний момент сдержался.

– У меня нет плана, Юрий Петрович. Никакого, к сожалению. Собственно, я и рассказал вам все, надеясь, что вы подскажете…

– Опираясь на мой опыт врага народа, – вздохнул Орловский. – Сергей Павлович, вы говорили, что в какой-то момент Виктория Николаевна не будет зависеть от этой банды?

– Мне так показалось, – согласился Пустельга. – Иначе с нею не стали бы так церемониться. Допустим, у нее какие-то способности, вроде как у меня. Зачем вся эта игра? Привезут и скажут: делай! Иванов работает с ней, как с ненадежным агентом, которого срочно нужно отпустить за границу. Тогда кого-то оставляют заложником и, естественно, обещают – все, что угодно…

Он замолчал. Вокруг стояла тишина, лишь где-то вдали слышался шум поезда. Дорога проходила в нескольких километрах южнее. Внезапно представилось, как они спускаются вниз, быстро идут лесом к железке, вскакивают на грузовую платформу… Нет, ерунда, такое удается только в кино. К тому же, зэк прав: бросать Викторию Николаевну нельзя. Если они исчезнут, Иванов ее не отпустит. Что же оставалось? Пропадать всем вместе?

– А по-моему, вы решили верно, – внезапно заметил Орловский. – Пусть пока игра идет по их правилам. Хотя… Нет, шалишь! Правила мы уже нарушили. Разве нет?

Сергей кивнул. Кое-что шло явно не по сценарию Филина. Любитель темноты не предусмотрел ни Карабаева, ни разговора с Фраучи, ни этой беседы на темном балконе.

– Этот… как вы его там назвали? Агасфер?

– Агасфер.

– Агасфер уверен, что вы – толковый контрразведчик, я – опасный враг, а Виктория Николаевна способна его обыграть. Так? Почему же нам ему не поверить? Значит, еще ничего не решено? Ведь что получается? Иванов, он же Агасфер – помощник Сталина. Величина огромная, ему бы целыми наркоматами ворочать, а он чем занят? Одним зэком! Я же не Бухарин, не Тухачевский! Тогда почему?

Сергей сам думал об этом. Такое внимание к номеру Сорок Третьему – неспроста.

– Похоже, вы сумели взять его за горло…

Орловский поглядел на свою руку, резко сжал пальцы в кулак:

– Ну так почему же он думает, что я его отпущу?

– Из-за нее, Юрий Петрович, – неохотно ответил Пустельга. – На это и весь расчет. Из-за Виктории Николаевны…

По лицу зэка пробежала судорога, но он сдержался.

– Но ведь такое могли сделать и раньше! Могли – но не вышло… Знаете, Сорок Первый, я почему-то верю, что у этих гадов и дальше не выйдет. К тому же… Я очень хочу все вспомнить – и вновь стать самим собой!

– И поменять палату на камеру?

– Пусть! – зэк упрямо качнул головой. – Надоело быть половиной человека. А к стенке поставят… Знаете, я где-то слышал: лучше ужасный конец, чем ужас без конца…

– Это сказал Маркс, – улыбнулся Сергей.

– Нет, это сказал Гете… Слушайте, гражданин майор, может вам лучше скрыться? На черта вам эта публика? Или по работе соскучились: допросы, обыски, очные ставки?

И вновь Пустельга не обиделся – несмотря на тон, в голосе зэка сквозило сочувствие.

– Очень соскучился! Но дело не только в этом… Не хочу превращаться в упыря. Вы правы, лучше ужасный конец…

– Это Карл Маркс и Гете правы, – скривился Орловский. – Сергей… Простите, Сергей Павлович, а вы не переусердствовали? Упыри, ведьмы, волколаки… У вас резцы, часом, не заострились?

Пустельга задумался:

– Дело не в названии. Если человек теряет память, начинает бояться солнечного света, не может есть нормальную пищу, у него меняется весь организм… Что это? Назовите болезнью – легче не станет.

– «Горе, малый я не сильный! Съест упырь меня совсем, если я земли могильной сам с молитвою не съем…» Извините, на классику потянуло… По-моему, вас просто пугают. Больного легко испугать! А вы не боитесь другого? Вылечитесь, вернется память, и вы вспомните нечто такое… Этакое… Не зря же вас – во всесоюзный розыск! Как бы нам вдвоем к стенке не стать. Два брата-акробата…

– Зато это буду я. Настоящий! Хоть узнаю, за что придется умирать…

– Браво, майор! – усмехнулся зэк. – Подписываюсь. Слушайте, у меня появилась бредовая идея. Если эта сволочь Агасфер вам доверяет, то, наверное, вас не обыскивают…

Пустельга удивился:

– Нет… Вроде нет…

– Тогда все просто. Если удастся, захватите лишний револьвер. После гипноза – или что там со мною сотворят? – попробуйте мне его передать. По крайней мере, буду сам себе хозяин…

Пустельга задумался.

– Едва ли. Револьвер ни мне, ни вам и вытащить не дадут. Попытаюсь придумать что-нибудь получше. А пока… Хотите профессиональный совет?

– Еще один? – заинтересовался Сорок Третий. – Как с ключом?

– Совершенно верно. После того, как вам дадут лекарство или после сеанса гипноза, вы, вне зависимости от результата, симулируете плохое самочувствие. Если что, я смогу подтвердить – как эксперт. Вас возвращают в палату. Если память вернется – берете ключ и исчезаете…

– Недурно! – откликнулся Орловский. – Тогда уж, наверное, буду знать, куда сматываться… А вы? А Виктория Николаевна?

Сергей не ответил. Об этом думать не хотелось, по крайней мере пока. Он тоже может симулировать – и бежать вместе с Орловским. Но в этом случае Виктории Николаевне не поможет никто…

…Уже ночью, напрасно пытаясь заснуть, Пустельга поймал себя на мысли, что рассуждает как самый настоящий изменник. Даже не рассуждает – действует! Хотя, кому он изменил? Стране, которой присягал? Или этим штукарям, боящимся дневного света и убивающим невинных? Его искалечили, загнали в угол… И что? Ждут благодарности? Не дождутся!

День прошел тихо. Пустельга ждал вызова «на ковер», но стрелки часов уже приближались к полуночи, а Иванов о нем так и не вспомнил. Сергей подумывал вновь навестить Орловского, но около половины первого в дверь постучали. Дежурный, слегка волнуясь, сообщил, что «товарища старшего лейтенанта госбезопасности» срочно вызывают к телефону.

Сергея провели в один из пустых кабинетов. Трубка уже лежала на столе.

– Павленко слушает.

– Сергей Павлович, это я. Узнали?

Узнал. «Это я», вероятно, означало, что товарищ Иванов не желает, чтоб его фамилию упоминали по телефону.

– Так точно.

– Вы будете нужны. Машина уже выехала. Какая фамилия у вас в удостоверении? Павленко?

Кажется что-то действительно случилось, иначе товарищ Иванов не стал бы спрашивать такое.

– Так точно. Павленко Сергей Павлович. Ленинградское управление госбезопасности…

– Номер, пожалуйста…

Удостоверение осталось в нагрудном кармане гимнастерки, но свой номер он, конечно, помнил. Иванов попросил назвать каждую цифру отдельно, поблагодарил и, не объясняя ничего, повесил трубку.

Оставалось вернуться в палату, сбросить халат и переодеться в форму. Зачем требовалось удостоверение, Сергей сообразил быстро – ему должны выписать пропуск. Куда же его повезут? А главное – что случилось с Ивановым? Голос его оставался прежним, ровным и спокойным, но Агасфер волновался. Пустельга наконец-то смог почувствовать что-то, похожее на человеческие эмоции…

Машина пришла быстро. Это было не обычное черное чудовище с занавесками на окнах, а маленькое светлое авто неизвестной Сергею марки. Сопровождающие тоже оказались другими – в светлой форме с малиновыми петлицами, но без обязательной эмблемы со щитом и мечом. Тут-то и понадобилось удостоверение. Его рассматривали минуты три, столько же ушло на сличение фото с оригиналом. Наконец последовало: «Пожалуйста, в машину, товарищ майор», и авто помчалось прямиком к Столице.

Окошки не занавешивали, и Пустельга мог без препятствий изучить маршрут. Машина ехала в Центр. На Лубянку? Однако Сергей рассудил, что туда отвезли бы без излишних формальностей. К тому же, вежливые ребята в светлой форме явно служили не у Ежова. Но это были и не «лазоревые»…

Переехав знакомую реку, возле которой Пустельга встретил Карабаева, авто пересекло площадь имени Железного Феликса и свернуло на одну из небольших улочек. Значит, не в Большой Дом? Тогда куда же? Ответ мог был лишь один – Главная Крепость, сердце Столицы.

Сергей не ошибся. Мелькнули высокие, освещенные прожекторами башни Исторического музея, Мавзолей, строй темных елей… Ворота Спасской башни были открыты, рядом темнели фигуры охранников. Вновь пришлось предъявлять документы. На этот раз их разглядывали не столь тщательно, зато долго сверялись со списком. Наконец старший караула кивнул, и машина неторопливо въехала в освещенный неяркими лампами проезд и вскоре затормозила у высокого четырехэтажного здания.

Пустельга еще ни разу не бывал в Главной Крепости, поэтому мог лишь гадать, куда попал. Комендатура? Главная резиденция товарища Иванова?

Парни в светлой форме проводили Сергея до подъезда, где уже ждали другие, из внутренней охраны. Удостоверение вновь пошло ходить по рукам, снова список, затем караульный снял трубку черного телефона и тщательно, по буквам, передал фамилию «майора Павленко», а также номер документа. Пустельге предложили сдать оружие и пройти наверх.

…Лестница, коридоры. Всюду охрана, похожие, слово близнецы, рослые парни в такой же форме, с петлицами без эмблем. Внезапно подумалось, что на всей территории СССР это, пожалуй, единственное место, куда нет доступа ни «малиновым» из Большого Дома, ни «лазоревым» из госбезопасности. Крепость! К кому же его ведут?

Третий этаж, длинный коридор, потертая ковровая дорожка под ногами… Возле одной из дверей сопровождающие остановились. Старший кивнул, и Пустельга, осторожно постучав, надавил на ручку.

К его удивлению, он оказался в квартире. С порога Сергей почувствовал запах тушеного мяса – где-то рядом находилась кухня. В маленьком коридоре едва помещалась вешалка, с которой свисали две одинаковые серые шинели. Тут же стояли сапоги – невысокие, с мягкими голенищами. Под небольшой лампой на стене висела цветная вырезка из «Огонька» – «Бурлаки на Волге» Репина.

Пустельга хотел было кашлянуть, но тут послышались шаги. На пороге появился невысокий широкоплечий мужчина в военном кителе без знаков различия. Редкие рыжеватые волосы, пышные усы, оспинки, покрывавшие морщинистое лицо… На Сергея в упор взглянули маленькие желтые глаза. Дыхание перехватило.

– Вы… майор Павленко?

Этот голос нельзя было спутать ни с чьим другим…

– Так точно… товарищ Сталин!

Пустельга еле смог выговорить эту короткую фразу. Вот, значит, куда он попал! Высоковато, падать будет больно…

Желтые глаза не отрываясь глядели на Сергея. Наконец последовал кивок.

– Проходите, товарищ Павленко.

Он оказался в небольшой комнате, уставленной разностильной мебелью с жестяными казенными номерками. Книжный шкаф, небольшой стол, на стенах – снова вырезки из «Огонька», на этот раз в простых деревянных рамочках.

– Садитесь…

Пустельга присел на стул с высокой резной спинкой. Глаза замечали каждую подробность, но сознание все еще отказывалось верить. Что от него хотят? Что надо Вождю Всех Народов от липового «майора Павленко»?

– Вы ужинали? – под густыми усами промелькнула легкая улыбка. – Я поздно ужинаю, товарищ Павленко. Вы любите лобио?

– Не знаю… товарищ Сталин. Я… уже ужинал.

Слова рождались сами собой. Все вокруг происходило словно не с ним.

– Жаль, что у товарища Павленко нет аппетита! – Сталин сделал быстрый жест, как бы подчеркивая сказанное. – Мои наркомы обычно отвечают иначе. Но товарищ Павленко еще не научился необходимой гибкости. В дальнейшем, товарищ Павленко, всегда отвечайте на такие вопросы положительно.

Трудно сказать, шутил ли Вождь. Он улыбался, но глаза глядели серьезно, внимательно. Пустельга молчал. Отвечать что-либо, к примеру «так точно», было еще большей глупостью.

– Хорошо! Товарищ Павленко не любит кавказскую кухню. Мы учтем это важное обстоятельство…

Желтоглазый встал и, быстрым движением усадив вскочившего Пустельгу, неторопливо прошелся по комнате, остановившись у высокого, закрытого темной шторой окна.

– Вас рекомендовали как серьезного специалиста. Как одного из лучших специалистов в СССР. Я попросил бы вас, товарищ Павленко, оказать нам профессиональную помощь. Вы согласны?

– Так точно, товарищ Сталин!

Переспрашивать Сергей не решился.

– Хорошо…

Сталин подошел к столу и высыпал из папки несколько десятков старых пожелтевших фотографий.

– Рассортируйте их, товарищ Павленко. Живых – отдельно, мертвых – отдельно. Или вы можете еще что-нибудь?

Фраза покоробила. Кажется, он попал в морг…

– Товарищ Сталин, я могу попытаться определить, где человек находится. Далеко или близко.

– Очень хорошо! – желтоглазый удовлетворенно кивнул и пододвинул стул. – Располагайтесь, товарищ Павленко. Курить будете?

– Да…

Без папирос работалось трудно, но Пустельга вдруг сообразил, что не захватил с собою курева. Он с сожалением вздохнул, но тут широкая, покрытая рыжими волосами рука бесшумно положила рядом с ним пачку «Казбека». Сергей закурил, лишь после сообразив, что забыл поблагодарить.

Работа была знакомой: взгляд в глаза, ощущение эха, дальнего, если человек где-то на краю земли, погромче, если близко, – или звенящая пустота, когда изображенного на снимке нет в живых. Почти все лица были незнакомы и почти все уже прожили свое. Пустельга вновь ощутил себя служителем покойницкой. Несколько раз встретились люди известные: Дзержинский, Зиновьев, Плеханов. Таких смело можно было класть в «морг», но Сергей не спешил. Он эксперт, его дело – определять. Фотографии самого Сталина встречались часто, но слишком маленькие, работать с которыми майор не умел. Такие пришлось откладывать отдельно.

Сталин стоял за спиной, не мешая и не вмешиваясь. Казалось, он наблюдает за изысканным пасьянсом: близко, далеко, мертв, мертв, мертв… Фотографий оказалось много, глаза уставали, и пару раз Сергей делал перерыв. Когда он прикрыл веки в очередной раз, та же рука поставила на стол чашку крепкого кофе. На этот раз Пустельга не растерялся и вежливо поблагодарил.

Последней в стопке оказалась фотография Сталина, часто публиковавшаяся в книгах и прессе – молодой семинарист с шарфом вокруг шеи. Следовало положить ее в «жив-близко», но добросовестность взяла верх, и Сергей внимательно вгляделся в знакомое лицо. Рука уже укладывала снимок в нужную стопку, и тут он сообразил: с фотографией что-то не так…

– Готово, товарищ Сталин!

Желтоглазый не спешил. Небрежно переворошив тех, кто был близко, он быстро перебрал находившихся вдали, а затем тщательно, не спеша, принялся разглядывать снимки из третьей стопки. Пару раз Вождь довольно хмыкал, а однажды переспросил: «Вы уверены?», после чего удовлетворенно усмехнулся и погладил усы. Пустельга стоял по стойке «смирно», пытаясь понять что не так со снимком молодого семинариста. Наконец, сообразил. Эхо! Слишком слабое эхо! Тот, кто когда-то носил шарф, был близко, но… не рядом!

…И еще одно удивило: ни на одной из фотографий он не заметил Ленина – ни на больших, ни на маленьких…

– Оч-чень хорошо, товарищ Павленко! – улыбнулся желтоглазый. – Те, кто вас рекомендовал, не ошиблись. А теперь как насчет лобио?

Пустельга понял, что совершенно не может есть. Наверное, вид у него стал совсем растерянным, поскольку хозяин смилостивился:

– Не будем превращать лобио в Демьянову уху… Товарищ Павленко, может, вам вызвать врача? Вы мне сегодня еще понадобитесь…

Пустельга понял: Вождь знает о его болезни. Может даже больше, чем он сам…

– Товарищ Сталин, мне бы еще кофе. И посидеть в темноте…

– Вас проводят. Отдохните…

Сергей не помнил, как оказался в коридоре. Безмолвные охранники провели его в маленькую комнату, усадив в глубокое мягкое кресло. Тут же появилась большая чашка ароматного кофе, пачка «Казбека» и зажигалка…

Кофе помог. Усталость быстро прошла, только в затылке по-прежнему гудело. Собственно, работа оказалась несложной, она больше походила на небольшой «зачет» перед чем-то важным. Удивил лишь странный прокол со снимком семинариста. Если он не ошибся, бывший семинарист где-то не очень далеко, вероятно в самой Столице. Не далеко – но не рядом. Кто же стоял за плечом «майора Павленко»? Сергей мысленно утончил: за левым плечом…

Где-то через час парни в светлой форме провели Сергея в дальний угол коридора. Опять дверь – на этот раз побольше, двухстворчатая, за нею – огромный кабинет, точнее, целый зал с длинным столом, покрытым зеленой материей. Охранник указал Пустельге на один из стульев. Сергей уже собирался присесть, когда заметил прямо перед собой несколько десятков фотографий. Итак, он снова понадобился.

На этот раз снимки были новые и совершенно сходные, одного размера. Сходство было и в другом: на всех фотографиях – военные в немалых чинах, от капитана и выше. Удивило то, что снимки оказались со следами клея и присохшей бумаги. Их откуда-то вырвали – с «мясом», второпях. Сергей начал неторопливо складывать снимки в стопку, готовясь к работе, и тут его осенило: фотографии вырвали из личных дел! Если так, то в Главной Крепости действительно очень спешили.

Взгляд в глаза, ожидание – и звенящая пустота. Изображенный на первом снимке комбриг был мертв. Следующий… еще один… Из одной стопки снимки переходили в другую – живых не было.

Пустельга прикрыл глаза, ожидая, пока стихнет бешеное биение пульса. Все-таки устал: фотографиями он не занимался уже с месяц, а то и больше. Все мертвы… Вот почему его вызвали сюда! Случилось что-то очень плохое, и Вождь желает узнать, уцелел ли хоть кто-нибудь. Значит, война или крупная катастрофа? Но тогда почему только военные – разных званий, разных родов войск…

Последняя фотография легла поверх стопки. Мертвы. Все…

– Товарищ Павленко…

Он не помнил, сколько просидел за покрытым зеленым сукном столом. Голос желтоглазого заставил очнуться.

– Я, товарищ Сталин! – Сергей ответил излишне громко, поскольку Вождь поморщился, сделав резкий жест рукой. Пустельга растерянно умолк.

– Живые есть? – голос был прежний – спокойный, но какой-то усталый.

– Нет… Никак нет, товарищ Сталин…

Он не стал договаривать. Желтоглазый кивнул и медленно прошелся по кабинету.

– Товарищ Павленко, сейчас здесь состоится совещание. Ваша задача – определить, что будут чувствовать те, с кем я буду говорить. Можете понять, когда человек лжет или боится?

– Так точно!

– Тогда приступайте…

Сталин кивнул на конец стола. Пустельга присел, молчаливый охранник тут же положил перед ним стопку бумаги и остро очиненные карандаши. Очевидно, на этом месте обычно сидел стенографист.

– Не вставайте, не поднимайте головы… – велел желтоглазый. Сергей кивнул, и тут в кабинет вошли двое – высокий, в военной форме, и маленький, в знакомом мундире НКВД. Пока Сталин здоровался, Пустельга успел разглядеть пришедших. Высокому, с нашивками командарма, было под пятьдесят, седина покрыла виски, но держался он ровно и прямо. Чувствовалась давняя, неистребимая гвардейская выправка. Сергей попытался «послушать» незнакомца и сразу же почувствовал волнение. Военному было явно не по себе. Он перевел взгляд на низенького и невольно ахнул. За столом, чуть сгорбившись и пряча взгляд, сидел сам железный сталинский нарком товарищ Ежов. Сергей подумал, что тому, вероятно, тоже не очень весело, и тут же удивился. Николаю Ивановичу было, конечно, страшновато, но главным чувством, обуревавшим коротышку, оказался не страх, а радость. Точнее – злорадство, глубокое, искреннее, рвущееся наружу…

– Почему пришли вдвоем?

Вопрос прозвучал резко и неожиданно. Ежов дернулся, военный чуть приподнял голову.

– Развели коллегиальность… – желтоглазый говорил, не глядя на собеседников, и Пустельга сообразил, что и Сталину тоже не по себе. Он сердится, но не на гостей, а на кого-то другого.

– Товарищ Сталин!.. – военный встал, поглядел в сторону отвернувшегося Вождя. – У нас срочная информация об Особой Южной группе.

– У кого это – «у нас»? – недовольно буркнул желтоглазый.

– У Генерального Штаба. Час назад связь с Южной группой прервалась. По данным авиаразведки… – он на миг замешкался. – По последним данным авиаразведки, группа перестала существовать…

Пустельга почему-то ожидал, что Вождь взорвется гневом, но он лишь бросил: «Так…» и вновь умолк. Военный перевел дыхание:

– По этим же данным, в районе проведения операции произошел невиданной мощи взрыв… Порядка пятидесяти килотонн. Сейчас делаются попытки установить связь с теми, кто мог уцелеть…

– Садитесь, товарищ Кадочников, – Сталин медленно повернулся, кивнул коротышке: – У вас есть, что добавить по сути, товарищ Ежов?

– Да! Так точно! – «железный нарком» вскочил, чуть не опрокинув стул. – Товарищ Сталин! Налицо явное вредительство. Преступное вредительство! Повлекшее за собою…

– Не кричите!

Нарком действительно почти кричал. Замечание желтоглазого заставило его несколько понизить голос, но не тон.

– Мы… я… предупреждали о неготовности операции. Это была явная авантюра, не вызванная интересами нашего советского государства…

Стало ясно, отчего коротышка злорадствовал. Сейчас он назовет виновного, что для «железного наркома» важнее гибели тысяч бойцов и командиров неведомой Южной группы.

– Говорите конкретнее.

Сталин поморщился и вновь отвернулся. Ежов набрал в легкие воздуха и выпалил:

– Виновным за провал операции является лично товарищ Иванов. Именно он настоял на ее проведении, несмотря на неготовность и… и… ненужность ее для нашего государства!..

Пустельга чуть не присвистнул. Так вот почему любитель темноты волновался. Выходит, есть от чего!

– Что скажете вы, товарищ Кадочников?

Командарм встал и еле заметно пожал плечами:

– Генштаб был фактически отстранен от контроля за операцией. Я военный и не могу обсуждать политические решения, но с военной точки зрения операция подготовлена из рук вон плохо. Товарищ Иванов действительно взял на себя полную ответственность…

– Садитесь, товарищ Кадочников… – Сталин, медленно прошелся вдоль стола, присел. – Подготовите подробный доклад… Как вы считаете, товарищ Кадочников, дальнейшие попытки провести подобную операцию имеют смысл?

– С военной точки зрения – ни малейшего, товарищ Сталин. Возможны, конечно, другие причины, мне лично неизвестные, но эта операция и так заставила отложить разработку Большого плана…

– Да, вы, пожалуй, правы… – желтоглазый достал пачку «Казбека» и не торопясь закурил. – Большой план не может ждать, товарищ Кадочников… Но может быть, все-таки еще попробуем?

– Нет, товарищ Сталин, – Сергей почувствовал, что командарм ощущает огромное облегчение, точно сбросив с плеч тяжелый ненужный груз. – Генштаб считает, что скрытую мобилизацию необходимо начать уже через полтора года, осенью 39-го. Мы должны развернуть минимум триста стрелковых дивизий, три десятка механизированных корпусов, десять корпусов воздушного десанта. Только этом случае Генштаб ручается за успешное выполнение Большого плана. Любые крупные операции, не относящиеся к его подготовке…

– Вы считаете? – Сталин достал маленький листок бумаги и что-то записал, вычеркнул, затем написал снова.

– Так точно! Мы должны быть готовы к концу 41 – начало 42-го года, товарищ Сталин…

– Не позже лета 41-го… – желтоглазый провел под написанным жирную черту. – Ориентировочно – июль. Да, времени мало, поэтому мы уже в этом году начнем скрытый перевод экономики согласно мобилизационному плану. Но об этом мы поговорим на Политбюро. Товарищ Кадочников, вы меня убедили… Скажите, как идут работы над проектом «Иванов»?

Знакомая фамилия заставила Пустельгу удивиться. Ежов вскочил, но тут же поспешил вновь присесть. Кажется, с нервами у карлика было не все в порядке.

– Комиссия считает, что необходимым требованиям отвечает машина конструктора Сухого. После доработки самолет можно запускать в серию. Мы рассчитываем на пятьдесят тысяч машин…

– На сто тысяч, – поправил Сталин. – А лучше – сто двадцать. Летчиков мы подготовим. Наши «Ивановы»… – он засмеялся и поправил сам себя. – Наши советские «Накадзимы» должны нанести сокрушительный удар…

– При условии чистого неба, – негромко добавил командарм.

– Мы обеспечим самолету товарища Сухого чистое небо, – кивнул Вождь. – Удар будет внезапным, как и следует из нашей военной доктрины… Товарищ Ежов, вы можете ручаться, что к моменту осуществления Большого плана в стране не возникнет непредвиденных осложнений?

– Так точно! – голос Ежова фальцетом резанул по ушам. – Можете быть уверены, товарищ Сталин, наши чекисты с вашим именем на устах…

Резкое движение руки – Сталин приказывал наркому замолчать. Пустельга уже заметил, что ежовский крик выражал не уверенность, а страх, растерянность, почти отчаяние.

– Лучше скажите, как долго вы будете ловить «Вандею»?

О неуловимой подпольной организации Сергей немало слышал в Ленинграде. Намекали даже, что именно из-за нее был снят начальник областного управления НКВД.

– Расследование по делу «Вандеи» успешно завершается. Следствие выявило широкую сеть заговорщиков внутри Главного управления и в областных центрах. В настоящее время враги народа…

– НКГБ считает иначе… – Сталин махнул рукой и усмехнулся. – Как видите, товарищ Ежов, польза от параллельных структур очевидна… Слушайте приказ: следствие по делу «Вандеи» прекратить. Как поняли?

На Ежова было жалко смотреть. Он словно стал еще меньше, рискуя свалиться со стула на пол. Маленькое личико побелело, затем пошло синевой.

– Доигрались! – Сталин покачал головой. – Десяток умных врагов два года водит вас за нос! Пинкертоны хреновы…

В кабинете стало тихо. Сталин, несмотря на ворчливый тон, почему-то не выглядел недовольным. Военный оставался спокоен, что же чувствовал товарищ Ежов, было понятно и без особых способностей «майора Павленко».

– Можете идти, – наконец бросил Сталин. – О Большом плане поговорим на следующем Политбюро. С Южной группой спешить не будем – подождем, что скажет разведка…

Сталин ждал, пока за гостями закроется дверь. Пустельга тем временем пытался привести мысли в порядок. Итак произошла крупная военная неудача. И командарм, и Ежов обвиняют в ней товарища Иванова, но Николай Иванович при этом еще и злорадствует. Большой план очень по душе военному, Ежов же думает совсем о другом – боится, что его аппарат подведет, не справится…

– Докладывайте, товарищ Павленко…

Пустельга вскочил и, сбиваясь, стал пересказывать свои впечатления. Сталин слушал не перебивая, и Сергей вдруг понял, что настроение Вождя начинает быстро улучшаться.

– Садитесь…

Сергей послушно сел. Желтоглазый прошелся по кабинету и вновь открыл пачку «Казбека».

– Курите… Итак, товарищ Ежов не любит товарища Иванова и радуется его неудаче… Товарищ Павленко, в вас не говорит ревность? Вы же сотрудник НКГБ!

Похоже, Вождь шутил, и Сергей решился ответить тем же.

– Я в госбезопасности меньше четырех месяцев, товарищ Сталин. Не успел проникнуться нужным духом…

Вождь усмехнулся и неожиданно резко шагнул к Пустельге. Сергей поспешил вытянуться по стойке «смирно».

– Товарищ Павленко… – голос желтоглазого стал мягким и вкрадчивым. – Вы в последнее время работаете вместе с товарищем Ивановым. Имеются ли у вас данные, подтверждающие мнение товарища Ежова? Ваши сведения могли бы очень пригодиться правительству. Товарищ Иванов действительно стал часто ошибаться…

Сергей почувствовал, как его бросает в жар. У него есть что рассказать Вождю! Пусть нет прямых доказательств, но то, что он знает, крайне подозрительно. Вождь должен разобраться! В любом случае, Иванова отстранят, значит, можно будет действовать спокойнее, без оглядки на смертельную опасность…

Но радость тут же прошла. Вспомнились слова Агасфера: «Я – псевдоним товарища Сталина». Чего от него ждут? Доноса? Или… саморазоблачения?

Пустельга взглянул прямо в желтые глаза Вождя:

– Никак нет, товарищ Сталин. Ни малейших сведений у меня нет. Товарищ Иванов – преданный партии и Родине работник!

Лицо Сталина стало скучным, он поморщился и, не говоря ни слова, протянул Сергею широкую короткопалую ладонь.

Глава 8. Часовня Скуратовых

Стук в дверь был громким и настойчивым. Пустельга решил, что его в очередной раз приглашают на обед, но затем понял – дело в другом. Слишком сильно, слишком нетерпеливо. Ему приходилось присутствовать при арестах: кулаки бьют в дверь, затем в ход идут приклады…

– Войдите!..

Сергей встал, зачем-то одернув халат, на мгновенье ощутив страшную, небывалую слабость, но тут же пришло спокойствие. Сорок Третий прав, лучше ужасный конец… В палату ввалились двое ражих детин в серой форме. Пустельга заставил себя усмехнуться…

– Павленко? – парень с сержантскими петлицами шагнул вперед. – А ну, документик!

Сергей не торопясь подошел к шкафу, где висела форма. Подумалось о револьвере, но он отогнал искушение. С двоими не справиться, а дырявить собственный висок еще рано.

– Стой! Сами достанем!..

Пустельга пожал плечами и отошел в сторону. Детина кивнул, второй парень, шагнув к раскрытому шкафу, принялся, сопя, копаться в карманах гимнастерки. Стало противно, но Сергей решил подождать. Почему-то на арест это не походило. Слишком топорно. Его могли взять в столовой или на прогулке, когда оружие оставалось в шкафу. К тому же, Пустельга заметил в петлицах незваных гостей скрещенные топорики. Саперы? Им-то что здесь нужно?

Парень извлек из кармана удостоверение и, не открывая, передал сержанту. Тот, скривившись, раскрыл его, поднес к глазам.

– Точно! – книжечка полетела на стол. – Собирайся, майор, поедешь с нами.

Сергей понял – это не арест. Просто «саперы» привыкли к подобному. Будь он маршалом Советского Союза, с ним разговаривали бы не лучше.

– Не поеду!

Внезапно он почувствовал злость. Если это очередная затея Иванова, то пошел бы он к черту! Пусть сначала разберется с желтоглазым. Напортачил, Филин!..

– Еще как поедешь! – ухмыльнулся сержант, и тут их взгляды встретились. Сергей удивился – глаза «сапера» показались странными, неживыми и одновременно знакомыми. Вначале Пустельга решил, что уже встречал нахального парня, но тут же понял: такие же мертвые неподвижные глаза он видел каждый раз, глядя в зеркало.

«Сапер» удивился еще больше. Нахальное выражение мгновенно исчезло с физиономии, руки рванулись к воротнику, застегивая крючок…

– Товарищ старший лейтенант госбезопасности! Докладывает сержант Рыбин. Имею приказ доставить вас на… объект.

«Сапер» секунду подождал, перевел дыхание.

– Так что прощения просим, товарищ майор. Не знали. Вы уж не серчайте!..

Пустельга понял: мертвоглазые признали в нем своего.

– Кто приказал? – вопрос был лишним, но Сергею стало интересно, что ответит «сапер».

– Капитан госбезопасности Рощин, – отчеканил Рыбин. – Приказано немедленно…

Пустельга кивнул. Кажется, костоломы знать не знали товарища Иванова. Странно, почему Агасфер послал на этот раз не своих обычных порученцев – вежливых, немногословных, тактичных? Или после визита «майора Павленко» в Главную Крепость к нему следовало приставить кого-то понадежнее обычных сотрудников НКГБ?

Пустельга быстро надел форму, застегнул ремень и нерешительно взялся за кобуру. Обычно, отправляясь к Иванову, он не брал оружия, но теперь обстоятельства изменились. Сергей, решив, что револьвер не помешает, пристегнул кобуру к поясу и сунул в карман запасную пачку патронов.

У палаты Орловского, как и обычно, скучали двое «лазоревых». При виде Пустельги в полной майорской форме они неторопливо начали распрямляться. Внезапно один из них, вздрогнув, толкнул второго. Тот недоуменно оглянулся и замер. Теперь парни стояли по стойке «смирно», стараясь не дышать. Пустельга удивился, но затем понял: «лазоревые» узнали «саперов». Кто же они такие? Сотрудники НКГБ не боялись ни «малиновых», ни военнослужащих РККА. Кто же мог их напугать? Сергей невольно усмехнулся: сколько же их, хранителей покоя советского народа! Пауки в банке…

Во дворе стояла машина – синяя «эмка» с номерами военного округа. Сергея усадили на заднее сиденье, сержант скомандовал: «Двигай!» – и шофер, в такой же серой форме, нажал на газ.

Вскоре Пустельга понял, что они едут в Столицу. Неужели Филин полюбил солнечный свет? Или просто спешит? Вновь вспомнилась вчерашняя ночь. Да, любая иностранная разведка дорого заплатила бы за подобную информацию! В Главной Крепости раскол, товарищ Иванов сцепился с «железным наркомом», неведомая Южной группа погибла… Все это было крайне любопытно, но вот только майору Павленко такое знать не полагалось. Если его не ликвидирует Иванов, об этом позаботится сам Вождь…

Итак, в Главной Крепости неладно, и Агасфер заторопился. Пустельгу вызвали средь бела дня, причем не «лазоревые», а наглые «саперы», от вида которых у «гэбэшников» дрожат поджилки. А в самом деле, кто они? Пустельга, покосившись на сидевшего рядом детину, решил рискнуть:

– Товарищ сержант…

Тон был выбран подходящий. Рыбин быстро повернулся, пустые глаза испуганно моргнули.

– Я хотел бы обратиться к вашему командованию. Где вы служите?

Да, «сапер» боится. Но что мог ему сделать Сергей? В крайнем случае, написать рапорт. Неужели этот бравый молодец испугался двух нарядов вне очереди?

– Группа «В» отряда ОСНАЗа «Подольск», – быстро проговорил сержант. – Товарищ майор, я… Извините, не знал, кто вы!..

Успокаивать его Пустельга не стал – пусть помучается, авось повежливее станет. Да, ребята из ОСНАЗа церемониться не любят, особенно те, что из «Подольска». Выходит, товарищ Иванов распоряжался и этими? Сергей был уверен, что в СССР только один человек мог свободно вмешиваться в дела карательных наркоматов, а заодно и прочих секретных структур. Получалось, таких людей двое – желтоглазый и… товарищ Агасфер, он же Иванов, он же Филин, он же «псевдоним товарища Сталина»! Вспомнился тяжелый, внимательный взгляд Вождя. Пустельга чуть было не поверил, не пустился в откровенность. «Железный нарком», кажется, так и не раскусил всей игры, надеясь свалить Иванова. Ну и пусть получит свое!

Майор поглядел на замершего на сидении Рыбина, попытавшись понять логику этого недалекого костолома. Сержант был нагл и хамоват, пока не понял, что Сергей… болен! У «майора Павленко» болезнь Воронина. «Сапер» знал, что это такое. И не просто знал. Наверняка он принял Пустельгу за «коллегу» из Питера!

Сергей поглядел в окно, автоматически отметив, что они уже в самом городе. Маршрут напомнил тот, каким его везли в Главную Крепость. Значит, снова туда? Едва ли… Тогда в Большой Дом или в Главное управление НКГБ?

– Товарищ майор!.. – голос сержанта звучал жалко и неуверенно. – Вы уж не докладывайте. Мы обычно своих всегда узнаем, а тут обмишулились!..

– Успокойтесь. Не доложу!

Пустельге стало противно. Выходит, ОСНАЗ комплектуют такими, как Рыбин? По виду явный штрафник, а то и уголовник, к тому же больной. Впрочем, и тут есть резон – «саперу» терять нечего. Беспамятная машина для «спецобработок» и террактов…

Впереди показался мост, за которым возвышались башни Главной Крепости. Автомобиль, не доезжая, свернул влево и помчался вдоль реки. Промелькнул силуэт огромного дома. Пустельга сообразил: это и есть знаменитый Дом на Набережной. Откуда он знал? Видел фото в газете? Или это тоже часть «багажа», оставшегося от него, прежнего?

Через несколько минут автомобиль затормозил. Проезд оказался закрыт. Асфальт на дороге был сорван в нескольких местах, за крепким барьером возились рабочие в темных спецовках. Сергей решил, что придется ехать в объезд, но произошло неожиданное. Двое рабочих резво оттащили в сторону ограждение, авто проехало несколько метров и вновь остановилось. Рыбин открыл дверцу.

– Прошу, товарищ майор!

Пустельга вышел из машины и огляделся. Прямо перед ним темнело забранное толстой решеткой отверстие водостока, справа стоял черный автомобиль с занавешенными окнами, а перед самой решеткой нетерпеливо переминались с ноги на ногу несколько военных в саперной форме. Увидев Пустельгу, один из них, высокий, крепкий, с глубоким шрамом на щеке, шагнул вперед.

– Майор Павленко?

– Так точно, товарищ… – Сергей бросил взгляд на петлицы, – полковник.

– Удостоверение, пожалуйста.

Внимательно осмотрев документ, «сапер» кивнул, затем подбросил руку к фуражке.

– Капитан госбезопасности Рощин. Товарищ майор, вам пакет. Распишитесь и ознакомьтесь.

Уже ничему не удивляясь, Сергей поставил подпись на сопроводительном листке и разорвал конверт. Он почему-то ожидал приказа на официальном бланке, но вместо этого внутри оказался небольшой листок, исписанный аккуратным, красивым почерком. Сергей взглянул на подпись… Ясно!

Пустельга аккуратно сложил письмо и хотел положить его в нагрудный карман, но вмешался Рощин:

– Товарищ майор, документ следует уничтожить. У вас есть зажигалка?

Пришлось заняться еще и этим. Как только письмо обратилось в пепел, «сапер», удовлетворенно кивнул:

– Имею приказ оказывать вам всяческое содействие. У вас есть вопросы?

Пустельга пожал плечами. Все ясно: спуститься, найти, осмотреть и доложить. А зачем – спрашивать бесполезно.

– Мы доставили нужного вам человека, – подсказал полковник.

Ах да! «Специалист»!

– Кто он, товарищ капитан госбезопасности?

Рощин заглянул в записную книжечку:

– Профессор Белин, архитектор. То есть, бывший профессор. Его нам «малиновые» одолжили. Вражина оказался…

Шрам на щеке дернулся – Рощину было смешно. Трудно сказать, что его развеселило – то, что «малиновым» пришлось уступить свою жертву, или превращение профессора во «вражину».

Полковник махнул рукой. Дверца автомобиля открылась, выпуская высокого худого старика в грязной рубашке. «Вражина» с трудом держался на ногах, на изможденном бледном лице темнели кровоподтеки. «Саперы», взяв его за плечи, подтащили поближе. Старик медленно поднял голову. Открылись погасшие, равнодушные ко всему, глаза. Сергей вздохнул:

– Вы профессор Белин?

– Да… Подследственный Белин, гражданин начальник…

Старик говорил тихо, почти шептал. Майор повернулся к Рощину:

– Вы полагаете, что ваш… эксперт может пройти хотя бы сто шагов?

– Пройдет! – равнодушно махнул рукой «сапер». – Ему только что сделали укол. Крепкий!..

Спорить Пустельга не стал.

– Скажите, профессор, вы знаете где находится часовня Скуратовых?

– Я уже во всем признался, гражданин начальник… – так же тихо ответил Белин. – Я использовал подземные помещения для подготовки тайных складов оружия…

Пустельга отвернулся. Смотреть на бывшего профессора было больно.

– Давайте еще раз. Вас как по имени-отчеству?

– Игорь Аристархович, гражданин начальник…

– Так вот, Игорь Аристархович, вы не на допросе. Нам нужна ваша помощь. Вы ведь хорошо знаете столичные подземелья?

Белин молча кивнул.

– Сейчас мы спустимся вниз, – Пустельга говорил медленно, словно беседуя с тяжелобольным. – Вы нам покажете часовню Скуратовых. Это недалеко отсюда?

Игорь Аристархович оглянулся, словно впервые заметив, где находится.

– Да, гражданин начальник. Близко.

Ему было все равно. То, что происходило – лишь маленький эпизод на пути в ад…

Один из «саперов» подошел к решетке и принялся отпирать огромный тяжелый замок. Двое «рабочих» принесли фонари, теплые ватные куртки и резиновые сапоги.

– С вами пойдут еще трое, – сообщил Рощин. – Дорогу помечайте мелом, особенно на поворотах. Вам еще что-нибудь нужно?

Пустельга оглянулся. Трое «саперов», в том числе сержант Рыбин, уже переодевались, причем вид у них был не особо радостный. На профессора тоже накинули куртку. Железная решетка все еще не поддавалась, хотя к осназовцу присоединились еще двое.

– Мне нужна бумага – листа три. И карандаш.

Полковник кивнул, через минуту «сапер» принес все необходимое. Пустельга натянул тяжелые резиновые сапоги, накинул куртку. Замок, наконец, открылся. «Саперы» налегли на решетку, и та со скрипом начала отходить в сторону. Из черного отверстия пахнуло сыростью и гнилью.

– Пошли!

…Ступеньки – старые, разбитые, сложенные из потрескавшихся серых кирпичей. Лестница вела вниз, во тьму. Стало холодно, вдали слышался негромкий перезвон капель. Один из «саперов» чертыхнулся, задев головой о низкий свод.

– Мы правильно идем? – Сергей оглянулся, заметив уходящий влево темный проход.

– Нам прямо, – кивнул Белин, – до большого зала. Там свернем…

Профессору стало легче. Теперь он шел сам, держась рукой за осклизлую стену.

– Вы, товарищ майор, в первый раз сюда спускаетесь? – поинтересовался сержант.

– Наверно…

…Может, тот, настоящий Пустельга уже бывал здесь?

– А вот я не первый. Вся наша работа тут. Только мы не здесь спускаемся. Мы вообще в эту часть не заходим.

Вот как? Чем же занимается группа «В» в столичных катакомбах?

Ступеньки кончились, впереди был широкий тоннель. По стенам сочилась вода, на фуражку Сергея упали первые тяжелые капли.

– Игорь Аристархович, а когда эти подземелья появились? – поинтересовался Пустельга.

– Давно, – негромко ответил профессор. – Эта часть прорыта не позже XVI века…

Сергей хотел спросить «зачем», но сдержался. И так понятно. Впереди – Главная крепость, катакомбы связывают ее с заречной частью города…

– Мы уж насмотрелись! – вмешался Рыбин. – Чего здесь только нет! Там, где мы… Ну, в общем, где наша группа работает, целый застенок имеется. При Грозном, говорят, разбирались с врагами народа…

– Да… – откликнулся профессор. – Старый застенок, рядом с ним – замурованный колодец, засыпанный человеческими костями…

– Точно! – хохотнул Рыбин. – Разбираешься, дед!

Кажется, под землей сержант чувствовал себя почти как дома. Пустельге представилось, как много веков назад вот так же по этой лестнице спускались палачи со своими жертвами…

– Сейчас будет зал, – сообщил Белин. – Осторожнее!

Сергей еле успел опустить голову, чтобы не удариться о низкий свод. Луч фонаря осветил огромное круглое помещение. Потолок уходил высоко вверх, в стенах темнели дверные проемы, уводившие куда-то вглубь.

– А ничего! – прокомментировал сержант. – Подходяще, только близко.

Не хотелось и думать, для чего считал подходящим это место «сапер» из спецкоманды.

– Я… немного отдохну… – профессор прислонился к холодной влажной стене и прикрыл глаза.

– Дохлятина! – буркнул Рыбин. – Товарищ майор, надо было бы дорогу пометить…

Пустельга кивнул, но, сделав пару шагов, остановился в недоумении. Темных проходов несколько, все совершенно одинаковые. Он повернулся к профессору.

– Сейчас… – Белин тяжело вздохнул, потер лицо ладонями. – Нам налево…

Он подошел к одному из проходов, возле которого чья-то рука выцарапала на стене восьмиконечный крест. Пустельга достал мел, изобразив рядом стрелу.

– А ты не спутал? – поинтересовался сержант. – Сусанин, мать твою…

Тот покачал головой, на белых бескровных губах впервые промелькнула улыбка.

– Нет… Вы же видите крест!

Проход оказался уже, чем тоннель, но все же по нему вполне можно было идти плечом к плечу. По бокам стали попадаться ниши, пару раз встретились узкие поперечные галереи. Внезапно луч фонаря скользнул по чему-то темному…

– Фу, черт!

Рыбин поднес фонарь ближе и вновь выругался. Из стены выступал край огромного гроба. Сергей повернулся к профессору.

– Здесь что, кладбище?

Белин осторожно подошел к гробу, провел рукой по металлу.

– Странно… Раньше этого не было. Может, обвал? Но гроб совсем новый…

– Товарищ майор, а ну его к бесу! – боязливо заметил сержант. – Пошли отсюда!

Двое осназовцев, до этого молча шедшие сзади, обогнули гроб стороной, держась поближе к противоположной стене. Пустельге тоже стало неприятно. Странные дела творились в этих коридорах…

Минут десять шли молча. Все оставалось по-прежнему – проход, ниши по бокам, шорох попадавшихся под ногами камней. Разве что стало суше. Похоже, они удалялись от реки.

– Игорь Аристархович, почему часовня так называется? – поинтересовался Сергей, решив нарушить гнетущее молчание.

– Это церковь, а не часовня, – помолчав, ответил профессор. – Есть легенда, что ее построил Скуратов-Бельский – тот самый Малюта. В ней молились опричники, бывал сам Грозный. Однако молились они… не Богу. Кажется, там и в самом деле служили черные мессы, но все же без Малюты. Церковь старая, но не XVI века…

Где-то через сотню метров коридор начал расширяться. Свет упал на серые, покрытые остатками штукатурки стены. Проход кончался, упираясь в широкую галерею.

– Чуть правее, – подсказал профессор. Сержант повернул фонарь. Луч высветил вырубленную в камне дверь, к которой вели несколько ступенек. Чуть выше темнело небольшое отверстие, где когда-то стояла надвратная икона.

– Ну че, товарищ майор? – Рыбин нерешительно повернулся. – Поглядим? А ну, гражданин Белин, иди-ка первый!

– Постойте! – Пустельга подошел поближе к ступенькам. – Сержант, вы что-то заметили?

– Да… Плохое тут место, товарищ майор! – Рыбин шумно вздохнул. – Даже для нас…

Сергею вновь стало не по себе. «Даже для нас…» Может, Рыбин просто суеверен? Пустельга пожал плечами и шагнул вперед.

– Стойте, товарищ майор!

Сержант толкнул вперед одного из «саперов», тот нехотя поднялся по ступенькам, заглянул через порог, затем неуверенно шагнул внутрь. Прошла минута, другая. Осназовец вновь появился на пороге.

– Тихо, товарищ майор. Можно заходить!

Пустельга, ожидавший чего-то необычного, был разочарован. От церкви ничего не уцелело, только на потолке сохранились небольшие фрагменты расписной штукатурки. Пыль, битый камень, глубокие трещины в стенах…

«Саперы» быстро осмотрели помещение, после чего Рыбин подошел к Пустельге.

– Товарищ майор! Мы все проверили. Полный порядок.

– А чего вы опасались? – удивился Сергей. – Мин?

– Да нет, откуда мины? – сержант поморщился. – Только хреновое место. Не чувствуете?

Пустельга прислушался. Пусто и тихо, словно в старой могиле. У «саперов» просто разыгрались нервы…

– А что там?

В стене, возле которой когда-то был алтарь, темнела еще одна дверь.

– Комнатка, – сообщил один из осназовцев. – Может, поп жил.

– Ризница, – подтвердил профессор. – Там в свое время нашли очень странную икону…

Хотелось расспросить старика поподробнее, но Сергей помнил, что времени мало. Достав бумагу и карандаш, он принялся набрасывать план церкви. Непонятно лишь, зачем Агасферу это подземелье. Хотя…

…Пустельга быстро окинул взглядом церковь, словно увидев ее впервые. Ну конечно, здесь можно спрятать все! Что бы ни делал товарищ Иванов, это останется тут, под землей, Ни услыхать, ни увидеть, ни убежать. Как в могиле… Но почему в старой церкви, не в бункере, не в подвале НКВД?

Пустельга спрятал набросок, на всякий случай осмотрел маленькое помещение за алтарем и дал команду возвращаться. Саперы выполнили ее с большим энтузиазмом. В этих стенах осназовцам было явно не по себе. Выходит, таких, как Рыбин, можно напугать не только разносом от начальства?

Обратный путь показался очень долгим. Белин совсем сдал и, несмотря на окрики конвоиров, еле мог двигаться. «Саперы» сердились, им определенно хотелось поскорее оказаться на поверхности. Гроб обошли стороной, стараясь держаться подальше от жуткого ящика. Пустельга на мгновение остановился, рассматривая находку и вдруг почувствовал, как его охватывает невыносимый холод.

По пути Сергей несколько раз рисовал мелом стрелы, а в большом зале, прямо на стене, набросал схему маршрута. Работа выполнена, теперь сбиться с пути невозможно…

Полковник Рощин встретил их у самого входа. Узнав, что все прошло нормально, он удовлетворенно кивнул и предложил Сергею немедленно составить письменный отчет. Импровизированный стол, сложенный из нескольких досок, уже стоял поблизости. Пустельга, не став спорить, быстро изложил все увиденное и приложил к отчету составленный им план. При свете дня их путешествие стало представляться в несколько комическом свете. Сергей обстоятельно описал гроб, не преминув отметить «неадекватную реакцию личного состава». Закончив, Пустельга передал написанное Рощину. Тот поблагодарил, сообщив, что лично отвезет документ по назначению.

– Товарищ полковник, а что будет с профессором Белиным? – поинтересовался Пустельга. – Он нездоров…

– Верно подметили, товарищ майор! – Рощин жестко усмехнулся. – Сердце пошаливает у бедолаги. Не волнуйтесь, на Лубянку он не вернется…

– Погодите!…

Сергей вскочил, сообразив, что ждет старика, но полковник, козырнув, уже хлопнул дверцей черного авто. И вновь Пустельга почувствовал невыносимый холод, такой же, как возле черного гроба. В их странном путешествии к заброшенной церкви не было ничего смешного. Ничего…

…До вечера он пролежал на койке, не отвечая на вопросы встревоженных медсестер. Зашел врач, новый, заменивший исчезнувшую Любовь Леонтьевну, и, покачав головой, прописал какие-то таблетки. Сергей не возражал, покорно принимая бесполезные лекарства. К чему? Сегодня по приказу Филина убьют несчастного замученного профессора, виновного лишь в том, что он прикоснулся к краешку тайны. А чего ждать «майору Павленко»? Перед этой Силой бесполезно любое мужество, любой ум. Сомнут, раздавят – и пойдут дальше…

Ночь принесла облегчение. Пустельга заставил себя встать и одеться. Надо поговорить с Сорок Третьим! Пусть это бессмысленно, ненужно, но оставаться одному еще хуже. Майор вдруг понял, отчего его тянет к этому жесткому, язвительному человеку. Зэк не боялся. Наверное, было время, когда и Сорок Третий знал, что такое страх, но теперь переступил невидимую черту, за которой человек имеет право сказать: «Смерть, ты – не зло!».

Дежурный, даже не ожидая приказа, мигом выложил на стол связку ключей. Кажется, ночные прогулки «майора Павленко» уже становились традицией.

– Скучал, знаете ли, – сообщил зэк, извлекая из кармана пачку папирос. – Что-то вам легко ключи дают, гражданин Сорок Первый!

– Считайте, что меня посылают к вам с провокационными целями.

Они вновь стояли на балконе, подальше от чужих ушей.

– Ага! – хмыкнул Сорок Третий. – Учту. Слушайте, Сергей Павлович, что-то вы сегодня какой-то серый. Я не цвет имею в виду…

Пустельга ответил не сразу. Рассказать? Зачем? Отнять последнюю надежду?

– Просто пришлось спуститься в ад. На разведку. Думаю, скоро нас туда отправят вместе.

– Так сказать, для лечения? – понял зэк. – Ясно… И как там в аду?

– Сыро… А главное – выхода нет. Юрий Петрович, вы знаете, что такое ОСНАЗ?

– Мерзость особого назначения, которая водится в аду. Угадал?

– Угадали…

Сергей замолчал, не зная, что сказать. Что их не выпустят живыми из часовни, в которой когда-то молился Малюта?

– Прогулка в ад не добавила вам оптимизма, – усмехнулся Орловский. – А вы на что-то надеялись? Впрочем, я тоже надеялся… Знаете, отменяю свой заказ на лишний наган. Во-первых, я не ковбой, во-вторых, там, очевидно, будет Артамонова. Может, хоть ее пощадят…

Пустельга кивнул, хотя думал иначе. Теперь молчали оба. Зэк курил, глядя на темные кроны под окнами. Сергей чувствовал себя растерянным и слабым. Почему он не в силах держаться как Сорок Третий? Может, он трус? Или у врага народа Орловского есть невидимый стержень, позволяющий сохранять достоинство даже сейчас? Для него даже в смерти есть какой-то смысл…

– Давеча перелопачивал свою память, – негромко заговорил Юрий Петрович. – Думал, может что вспомню… В общем, ничего не вышло, но всплыла одна история. Наверное, в университете рассказали. Про Марка Регула. Слыхали?

Пустельга покачал головой.

– Давнее дело, времен первой пунической войны. Рим высадил десант в Африке, им командовал консул Регул. Сципиона из него не получилось, десант был разбит, сам консул попал в плен. Карфагеняне отпустили его домой под честное слово, чтобы помог заключить мир. На карфагенских, естественно, условиях…

Зэк достал новую папиросу, щелкнул зажигалкой.

– Курю что-то много… Ну вот, Марк Регул приехал в Рим и сделал все, чтобы сорвать подписание невыгодного договора. А затем, несмотря на уговоры, вернулся в Карфаген. Так сказать, невольник чести… Вот я и подумал: зачем?

– Не хотел нарушить слова, – предположил Сергей.

– Нам легко рассуждать, – усмехнулся зэк. – Ерунда это все! Консул – глава государства, главнокомандующий. Карфагеняне просто идиоты, что выпустили его из рук. Ну с какой стати Регул должен был заключать невыгодный мир, когда ему самому уже ничего не грозило? Сорвал ненужные переговоры, спасся сам, обманул врага – герой! А от клятвы тогда умели легко освобождать. Может, просто дурак? Вроде, нет, дураков в консулы не избирали…

– Так чего же он вернулся? – удивился Пустельга.

– Именно потому, что Регул был очень умным человеком. И очень мужественным. Если б он остался в Риме, враги лишь пожали бы плечами. Что, мол, возьмешь? Но он вернулся – на верную смерть, чтобы доказать: римляне не боятся умирать. А это очень важно – доказать врагу, что ты его не боишься. Если нет страха смерти, чем еще напугаешь?

– И… что сделали с ним?

– Распяли на кресте, – Орловский скривился, – на берегу моря, чтобы, умирая, смотрел в сторону Рима. А заодно отрезали веки, чтобы солнце выжгло глаза. Там народ тоже был изобретательный, не хуже, чем у Ежова…

На фамилию железного наркома Сергей не реагировал. В Ежове ли дело? Похоже, после ночной сцены у Вождя, карлику придется туго. Ну и пусть! Даже если его прибьют к стене Лубянки, заставив смотреть в сторону Магадана…

– Юрий Петрович, зачем вы мне это рассказали? Подбодрить хотели?

– Пожалуй, – согласился зэк. – Скажите, гражданин майор, многие ли оказывают сопротивление при аресте? Можете не отвечать, догадываюсь. А когда следователь начинает издеваться, у многих хватает ума врезать ему под дых и умереть сразу, без мук? А когда вы людей к стенке ставите – часто на палачей бросаются??

– Нет… Почти никогда.

– Вот! – Орловский сжал кулаки. – Мрут, как бараны! Вот что страшно! А если бы каждого… Ну, не каждого, пусть одного из сотни, довелось бы с кровью брать? Если б перед вами были не бараны, а волки? Да ваш конвейер захлебнулся бы кровью. Сопротивление – вот что сейчас нужно! Надо показать вашему Сталину: страна не боится, есть люди, которым плевать на «малиновых», «лазоревых» и прочую банду…

– Интересно, за что вас все же арестовали? – невольно усмехнулся Пустельга. – Знаете, гражданин Сорок Третий, у нас в Ленинграде об этом иногда говорят. Шепотом, конечно, среди своих. Но вывод прост: почти никто из арестованных не считает себя виновным. Верят родной власти.

– Да, наверное… Плохо, что мало кто задумывается об очевидной вещи. Никакая власть, даже самая «своя», не имеет права творить такое. Инстинкт самосохранения нации! Вот его, похоже, и нет. А это ужаснее всего…

Зэк помолчал, затоптал недокуренную папиросу.

– Воображаю, что вы обо мне подумали! Герой сопротивления сидит в санатории и кушает манную кашку! Знаете, когда я оклемался и понял, что к чему, была мыслишка разобраться с теми остолопами, что сторожат за дверью. Но потом решил, что это слишком просто. Раз мною такие шишки, как товарищ Иванов, заинтересовались… Нет, не дезертирую! Мне на него тоже взглянуть любопытно…

Пустельга вспомнил темный силуэт в капюшоне. Знает ли Филин, с кем придется иметь дело? Похоже, знает. Должен знать.

– Иванов тоже, как вы выражаетесь, не дурак, гражданин Сорок Третий. На подобный случай он и держит Викторию Николаевну. Сейчас вы ее не помните, она для вас – лишь имя…

– Догадываюсь, – кивнул зэк. – У вашего Иванова приемы мелких уголовников… Скажите, гражданин майор, вы собирали на Артамонову информацию? Так?

Сергей кивнул, хотя это воспоминание не доставило ему удовольствия.

– Что больше заинтересовало Иванова?

Пустельга задумался. Странно, почему это раньше не пришло ему в голову!

– Вы не поверите! Кажется… Да, точно! Его больше всего заинтересовало ее происхождение. Виктория Николаевна – пра-пра-пра… и так далее князя Фроата.

– Кого? – удивился Сорок Третий.

– Это по вашей части. Вернее, по бывшей вашей части, Юрий Петрович. Когда дхары были покорены русскими, дочь князя Гхела, она же внучка знаменитого дхарского вождя Фроата, попала в плен. Курбский выдал ее замуж за своего младшего сына – Ивана. От Ивана Курбского пошли Бартеньевы. Виктория Николаевна – дочь Николая Христофоровича Бартеньева, действительного статского советника. Иванов очень удивился, даже попросил копии документов…

– Видите, – усмехнулся Орловский, – опять дхары! Нет, гражданин майор, здесь не просто шантаж готовится! Тут дело в чем-то ином. Черт, даже интересно…

– Очень…

Сергей вспомнил черное подземелье, где даже осназовцев брала оторопь. Сорок Третий прав – они коснулись чего-то важного, сверхсекретного. Может, не менее важного, чем дела, занимавшие желтоглазого Вождя в Главной Крепости.

– И когда прикажите быть готовым? – поинтересовался зэк.

Пустельга задумался.

– Если Иванов действительно решил устроить прием в аду… Думаю, понадобится еще дня два…

– Для ремонта ада?

– Да, – Сергей вспомнил запустение, царившее в разоренной церкви. – Дня два, не меньше. Так что есть шанс еще увидеться… Ваш ключ на месте?

– Как последний патрон, – рассмеялся зэк. – Знаете, вспомнил еще один фактик из всемирной истории. Какой-то французский маршал всегда трусил перед боем и каждый раз повторял: «Дрожишь, скелет? Ты бы еще больше дрожал, если б знал, куда я тебя поведу!»

Сергею было не до смеха, но он заставил себя улыбнуться. «Дрожишь, скелет?» В отличие от французского маршала, он уже догадывался, куда предстоит им попасть.

Сергей ошибся – за ним пришли следующим вечером. Вероятно, Агасфер-Филин спешил, не мог ждать. Те же «саперы», но уже не Рыбин с напарником, а другие, незнакомые. На этот раз осназовцы держались вежливо. Старший, с лейтенантскими «кубарями», покосился на револьвер, который Пустельга пристегнул к поясу, но возражать не стал. Сергей собирался не спеша, стараясь ничего не забыть. Оружие, пачка патронов… Он вспомнил о промозглой сырости подземелья и захватил с собою шинель. «Саперы» не подгоняли, глядя равнодушно, даже с легкой брезгливостью, как смотрят на нелюбимых покойников.

Все повторилось почти в точности, лишь у палаты Орловского не было привычного караула. Значит, Сорок Третьего уже увезли…

Всю дорогу «саперы» молчали, и Пустельге вновь показалось, что именно так везут покойника. Тянуло спросить, что с бравым сержантом Рыбиным, но Сергей понимал: не скажут. Возможно, нахальный «сапер» просто получил увольнительную, но может, он уже отправился в свое путешествие вслед за бывшим профессором Белиным…

«Ремонт» на набережной был в самом разгаре. Площадку окружал плотный дощатый забор, «рабочие», несмотря на поздний час, активно ковыряли асфальт отбойными молотками. Машину задержали надолго, документы проверяли тщательно, подсвечивая фонарем, заглянули в багажник и даже велели открыть капот.

За забором было тоже людно. Здесь уже не таились, вместо серой саперной формы солдаты были в светлых гимнастерках ОСНАЗа. Пустельгу провели ко входу в подземелье. Сопровождающий подбежал к машине, коротко переговорил с одним из осназовцев и тут же вернулся.

– Пойдемте, товарищ майор. Вас ждут…

Пустельга быстро оглянулся, глубоко вдохнул теплый апрельский воздух и шагнул к черному отверстию. «Дрожишь, скелет?..» Но страх куда-то исчез. Может быть, именно сейчас Пустельга перешагнул черту, за которой уже нечего бояться.

…Вместо страха он ощутил изумление. Лестница, ведущая в мокрое подземелье, была освещена, вдоль стен тянулись толстые провода, ярко горели лампы, лужи оказались заботливо присыпаны песком. «Саперы» старались не зря. Древние катакомбы теперь чем-то напоминали респектабельное столичное метро.

Спуск на этот раз показался очень коротким, может быть оттого, что не приходилось каждый раз ощупывать ногой старые ступеньки. Сергей с интересом осматривал проход. Теперь можно было заметить все, прежде скрываемое темнотой – небольшие ниши в стенах, странные непонятные надписи. То и дело встречался знак креста, словно предки хотели остановить нечисть, не выпустив ее из-под земли.

Большой зал показался темным, даже жутковатым. Его не стали освещать, повесив лампу лишь над входом в левый коридор. Теперь Сергей шел не спеша, благо сопровождавшие не торопили. В коридоре тоже оказалось кое-что любопытное. В одной из пещерок, прорубленных в стене, можно было заметить остатки росписей, а над потолком временами попадались ржавые крючья. Вот и место, где фонарь высветил черную крышку гроба. Пустельга вновь удивился – гроб исчез. Присмотревшись, Сергей понял, что его закрыли толстой стальной плитой, привалив с боков тяжелыми камнями.

И тут свет пропал, впереди была тьма. «Сапер» включил фонарь, скользнув лучом по стенам. Выходит, все-таки не успели или у Агасфера не хватило лампочек? В темноте сразу стало неуютно. К счастью, они были уже почти у цели. Сейчас направо…

В широкой галерее было черно, но вход в часовню неярко светился. Об этом позаботились – но не только об этом. Ступеньки оказались застелены черным сукном, а по бокам неподвижно застыли часовые. Их форма тоже была черной, абсолютно незнакомой.

Его подвели к порогу. Сопровождающий легко коснулся плеча и кивнул. Пустельга мельком взглянул на караульных, заметив еще одну странность: оба были узкоглазые, с широкими скулами. Удивляться Сергей не стал. Не все ли равно, кто охраняет Филина?

…Вначале он увидел свечи. Их было немного, не больше десятка, зато все огромные, почти в рост человека. Свечи стояли вдоль стен, освещая церковь. Впрочем, на храм Божий это никак не походило. Все казалось черным – стены, занавешенные тяжелой тканью, пол, покрытый чем-то похожим на затвердевшую смолу. Слева и справа от алтаря стояли два возвышения, напоминающих надгробия. Еще одно, поменьше, вырубленное из черного камня, находилось почти в центре. Алтарь был почти не виден, но Сергей все-таки смог разглядеть большой знак, висевший над местом, где когда-то стоял престол. Пятиконечная звезда, золотая и почему-то перевернутая…

Вдоль стен застыли невысокие косоглазые парни в черной форме. Еще один, но уже в странном широком халате, стоял слева от алтаря. А справа… Там было особенно темно, Пустельга заметил лишь кресло, над которым возвышалась черная тень.

– Заходите, Сергей Павлович…

Знакомый голос донесся именно оттуда, из густой тьмы. Говоривший не напрягался, но его было прекрасно слышно; эхо гулко отдавалось в высоких сводах. Пустельга прошел ближе, остановившись у черного камня.

– …Благодарю за хорошую работу. Вы сделали даже больше, чем я мог рассчитывать. Во-первых, узнали о дхарских предках нашей подопечной, а во-вторых, обратили внимание на весьма своеобразный саркофаг. Первое нам может помочь, второе, благодаря вам, не сможет помешать. Вас не смущает эта обстановка, Сергей Павлович?

Врать не хотелось:

– Смущает, товарищ Иванов. И даже очень.

– Меня, признаться, тоже. Люди, вообще, странные создания. Им не обойтись без подобной мишуры. Но даже мишура бывает полезна… Я позвал вас, Сергей Павлович, ожидая от вас некоторой помощи. Если все пойдет нормально, я надеюсь выполнить свои обещания. К утру вы забудете о болезни, зато вспомните самого себя. Не буду слишком обнадеживать, шансов мало, но они все же есть.

Слова звучали успокаивающе, но Сергей уже знал им цену.

– Товарищ Иванов, по-вашему, я переживу эту ночь?

– Не знаю. И никто не знает. Но если вы не о медицине, то опасности не вижу. Вы понравились Сталину тем, что хорошо поработали, а мне – что не стали доносить. Об остальном поговорим позже… Вам придется подождать. Там есть кресло, располагайтесь поудобнее…

Казалось, Агасфер приглашает гостя к обеду. Но Сергей вдруг ощутил: Агасфер волнуется, его спокойствие – напускное…

Один из «черных» отделился от стены и, взяв майора за локоть, проводил к двери справа от алтаря. Здесь тоже были заметны перемены: вход завешен тяжелой драпировкой, на полу горела свеча, а у стены стояло кресло. «Черный», такой же узкоглазый и смуглый, как и все прочие, козырнул и пропал, задернув полог. Сергей присел, достав папиросы. Итак, он ничего не увидит. Может, и к лучшему, больше останется сил. Теперь уже ясно, что медицина тут ни при чем. Неужели Агасфер верит во всякую чертовщину? А если это не чертовщина, тогда что?

За драпировкой было тихо. Сергей представил, как там, в бывшем Божьем храме, застыли «черные» часовые, недвижно стоит странный тип в широком балахоне, замер в своем кресле Филин. Ждут… Кто же будет первым?

Шаги. Кто-то вошел в часовню, остановился. Пустельга затаил дыхание.

– Добрый вечер, Юрий Петрович, – голос Агасфера был превосходно слышен. – Рад видеть вас снова.

– А нас что, уже знакомили?

Зэк явно не был смущен ни местом, ни обстановкой.

– Совершенно верно. Надеюсь, весьма скоро вы сможете вспомнить это сами.

– С помощью этой ерунды? Вы что там, в Политбюро, черные мессы служите?

В ответ – смех, искренний, без тени недоброжелательности.

– Ну, сразу о политике! Вы не правы, Юрий Петрович. Вы, прежний, сразу сообразили бы в чем суть. Вкратце поясню: в самой дикой мистике есть элементы разумного. Все это позволяет установить связь с силами, которые иногда очень полезны… Впрочем, надеюсь, мы скоро побеседуем на равных. У вас неплохие шансы – где-то половина на половину…

– А что дальше? Прямо здесь пытать будете?

Пустельга испугался. Ему показалось, что зэк просто ищет смерти.

– Юрий Петрович… – голос Агасфера загустел, став тяжелым, низким. – Запомните: я никого… никогда… не пытал.

– Тоже мне, чистоплюй! – ничуть не смутился Орловский. – Вон – стая целая, враз по косточке растащат! А вы, значит, руки марать не хотите? Или вы их умываете?

Тишина… Пустельга представил себе Сорок Третьего, стоящего там, перед черным креслом. Да, зэк не зря рассказывал про Марка Регула, консула римского…

– Юрий Петрович, – вздохнул Иванов, – с вашей болезнью вы проживете недолго. Вы уже почти не человек, вы – тень того, кем были прежде. Неужели вы не почувствуете обыкновенной, простой благодарности, если я смогу вернуть вам душу?

– А я думал, что такие, как вы, да еще в подобной компании, души как раз отбираете. Да что за сантименты, гражданин начальник?

– Зря вы, Юрий Петрович… А сейчас – пора. Приступайте!..

Последнее относилось к кому-то другому. Наступила тишина, но вот Сергей услыхал тихий, заунывный голос. Слова странные, непонятные. Не Агасфер… Может быть – тот, в балахоне?

И вновь стало тихо. Какие-то шаги, возня, снова молчание. Наконец – легкий шум. Кто-то вошел в часовню…

– Виктория Николаевна, надеюсь, вы не испугались?

…На этот раз Агасфер был сама предупредительность.

– Немного, – голос женщины показался Сергею слабым, усталым. – Зачем это все?

– Относитесь к этому как к научному опыту. Вы готовы?

– Я? Я готова. Но где Юра… Юрий Петрович? Мне так и не дали с ним встретиться! Вы меня не обманываете?

Пустельга сжал кулаки. Помочь нечем… Чего хочет от нее Филин?

– Он близко. Скоро вы встретитесь. А сейчас – начнем…

Снова молчание, затем – невнятный голос, нараспев читающий чужие странные слова. Легкий шум, опять тишина…

Пустельга достал очередную папиросу, но понял: времени нет. Теперь – его черед. Портьера колыхнулась, пропуская «черного». Пустельга понял и вышел сам.

В церкви кое-что изменилось. Часть свечей погасла, лишь в центре остался небольшой круг света. Он оглянулся, пытаясь найти тех, с кем говорил Филин, и тут заметил, что оба постамента не пусты. На каждом из них – неподвижное тело, покрытое черной тканью.

Его подвели к черному камню. Теперь он наконец-то смог его разглядеть: неровный, грубо околотый с боков, посередине странный рисунок – черепаха с перевернутой пятиконечной звездой на спине…

– Теперь поговорим… – черный силуэт выступил из тени. – Вы, Сергей Павлович, все-таки не поверили мне. Думали, что на балконе вас нельзя услышать? Что ваши выдумки с ключами пройдут незамеченными? Теряете квалификацию, старший лейтенант Пустельга!

Филин знает и это. Что ж, лучше ужасный конец…

– …Но я не обижаюсь. В вас говорит болезнь. Вы неправильно воспринимаете мир, Сергей Павлович, иначе не стали бы изливать душу врагу народа, который ненавидит вас, может, больше, чем меня…

Хотелось возразить, возмутиться, но Сергей промолчал. С кем тут спорить?

– Уверен, прежний Пустельга повел бы себя иначе. Но вы работали честно и даже проявили невиданное благородство, не донеся на меня товарищу Сталину. Или, быть может, редкий ум, что тоже похвально. Я сдержу свое слово и попытаюсь вам помочь. Но сначала о вашей болезни…

Темный силуэт дрогнул. Агасфер шагнул вперед, и Сергей наконец-таки смог его рассмотреть. Тяжелый черный плащ, глухой капюшон – даже здесь Филин скрывал свой лик…

– Это можно назвать болезнью, можно иначе. Чтобы упростить, скажем: вы потеряли душу. Ту самую, существование которой мы, материалисты, отрицаем. Остановимся на этом термине для простоты. Плохо не только то, что вы забыли самого себя. Вы даже не сможете умереть, а это пострашнее подвалов товарища Ежова. Вы станете тем, кого люди называли «не-мертвым». Но я обещал… Если повезет, вы снова станете самим собой. Если нет – умрете, как умирают люди. В любом случае, вы снова станете человеком. Согласны?

– А у меня есть выбор?

…Да, он потерял душу. Но не тогда, когда ему ввели ВРТ. Сергей потерял ее раньше, согласившись служить таким, как Филин. Что ж, умереть, человеком – тоже неплохо…

– Вы уже поняли, Сергей Павлович, выбора у вас нет. Для того, чтобы продолжать этот опыт, нужна кровь – ваша. Почему – объяснять долго, да и не это главное. Не жалейте ее, она уже отравлена…

Пустельга невольно усмехнулся. Он еще боялся стать упырем! Вот они, упыри! А он служил им…

– Быть может, нам не увидеться в этом мире, Сергей Павлович. Не хочу, чтобы вы ушли ожесточенным, с ненавистью. Подумайте, я ли виноват в вашей беде? Я не пытался вас погубить, напротив, спас от гораздо худшего и, быть может, сумею помочь вновь стать человеком. Я вам не лгал…

Сергей пожал плечами. Может, и правда. Лгали другие, убедившие его защищать народ в рядах ежовской рати. Не Филин, кто-то иной приказал ввести Пустельге ВРТ. Но над всеми стоял все тот же Агасфер – неотступная тень желтоглазого Вождя…

– Я никого не виню, товарищ Иванов. Кончайте скорее!..

Тень вновь отступила куда-то вглубь, зато приблизился тот, в черном балахоне. Из-под нелепой темной шапочки недобро блеснули раскосые глаза. Странную гвардию завел себе Филин…

С него сняли шинель, поставили у самого камня, чья-то рука рванула ворот гимнастерки. Пустельга, затаив дыхание, ждал выстрела или удара ножом, надеясь не закричать, умереть молча. Но случилось иное. Узкоглазый в черном халате взмахнул рукой – легко, даже не прикасаясь. Боль, резкая, неожиданная… Кожа на груди лопнула, словно по ней полоснули бритвой. Потоком хлынула кровь. Сергей зашатался, но устоял, глядя, как окрашивается красным вырезанная на камне черепаха. Наконец, его шатнуло, и он медленно осел на холодный пол.

…Пустельга был все еще жив, чувствуя, как его тело приподнимают, волокут по земле. Что-то коснулось лица. Он еще успел удивиться, но тут же понял – его накрыли черным полотном, как тех, на каменных возвышениях. Откуда-то издалека доносились странные, непонятные слова, словно его уже отпевали. Сергей вдруг ощутил, что начинает вспоминать нечто важное, совершенно необходимое, он почти у цели… Он вспомнил!..

Глава 9. «Спроси цветок лотоса»

– Ученик спросил учителя: «Где искать святыни Пачанга?..»

Господин Чжао произнес это по-китайски, и Чифу понадобилось несколько секунд, чтобы понять сказанное. Вслед за этим должен был следовать ответ, но фольклорист не стал продолжать, угрюмо глядя в яркое весеннее небо. На Пачанг, вернее на то, что от него уцелело, смотреть не имело смысла. Чифу тоже было не по себе. Город исчез, остался лишь страшный почерневший скелет. В воздухе все еще стоял горький запах гари, сапоги ступали по пеплу и потемневшей щебенке. Даже птицы исчезли – вить гнезда стало теперь негде.

Косухин расположил свой «штаб» на главной площади, неподалеку от развалин дворца. К «товарищу Хо» то и дело подбегали разведчики, сообщая одно и тоже: руины, пепел, и никого – ни живых, ни мертвых.

…До Пачанга пришлось идти два дня. Вначале двигались с оглядкой, опасаясь засады, но уже к вечеру осмелели. Равнина оказалась совершенно безлюдной, войско, штурмовавшее город, исчезло. Сгинули не только солдаты, пропали деревья, обуглились камни, землю покрыл легкий серый пепел. Чиф все время вспоминал вспышку у горизонта, пытаясь сообразить, что могло вызвать взрыв. Даже целые вагоны авиабомб не в силах сотворить такое. Не разрушить – испепелить.

К тому месту, где когда-то находился Пачанг, подошли под вечер. Над обугленными камнями еще поднимались клубы дыма, но всюду стояла страшная, оглушающая тишина. Никто не стонал, не плакал, не звал на помощь. Товарищ Лю, опасаясь подвоха, решил подождать, но, когда на следующее утро вернулась разведка, все стало окончательно ясно. Город погиб, исчезли его защитники, пропали и те, кто пытался взять священную твердыню…

Появился очередной разведчик, сообщив, что товарищ Лю находится в северной части города, но скоро собирается вернуться. Там было все то же – руины, камень, пепел, и вновь – ни живых, ни трупов. Чиф кивнул и уже хотел поинтересоваться у господина Чжао, что же ответил учитель, но тут на площади появился Валюженич. Косухин лишь головой покачал – даже издалека было заметно, что дядя Тэд черен с головы до ног, умудрившись запачкать не только одежду, обувь и руки, но и лицо. Господин Чжао тоже увидел своего достойного коллегу и саркастически улыбнулся.

– Пусто! – археолог тяжело дышал, словно за ним долго и упорно гнались. – Я был во дворце. Хотя какой это теперь дворец!.. Чжао, я видел библиотеку…

– Господин Чжао, – спокойно поправил китаец. – Можно «мистер»… Это вы в библиотеке умудрились привести себя в подобный вид, коллега?

Тэд кивнул:

– Только пепел. Зря шли, Джонни-бой! Они оставили только пепел…

Господин Чжао отвернулся.

– Это была одна из древнейших библиотек Китая, – тихо проговорил он. – Книги привозили в Пачанг из самых далеких монастырей. Значит, теперь нет и ее… Вероятно, это то, что планирует Коминтерн для всей цивилизации, господин Хо?

Отвечать Чиф не стал. Ученый бывал несправедлив, но его чувства понятны. Косухин и сам ощущал горечь, словно был виновен в смерти города. Но он был лишь гостем на этой древней земле, его боль все же не доходила до самого сердца…

– «Где искать святыни Пачанга?» – негромко повторил господин Чжао.

– Учитель ответил: «Спроси у Будды», – отозвался Валюженич.

Фольклорист медленно повернул голову:

– Неточно цитируете, коллега. Не иначе пользовались переводом, изданным в Америке. В подлиннике учитель ответил: «Спроси цветок лотоса».

– А какая разница? – удивился Тэд. – Цветок лотоса и есть символ Будды. Хотя… Цветок лотоса…

Археолог замолчал, что-то прикидывая в уме. Чиф вспомнил, что самая популярная буддистская молитва действительно называет Будду «сокровищем в цветке лотоса».

– Господин Чжао, – поинтересовался он, – учитель имел в виду, что святыни Пачанга нематериальны?

– Вероятно, – ученый пожал плечами. – Мысль не новая, но весьма справедливая. То, что вы видите сейчас – хороший пример.

Тем временем отряд уже собирался на площади. Последним появился товарищ Лю, тоже изрядно измазанный грязью и пеплом.

– Разрешите доложить! – он вскинул ладонь к козырьку и надрывно закашлялся. Отдышавшись, Лю Вэйцзян принялся рассказывать. Впрочем, главное Косухин уже знал – город разрушен и абсолютно пуст.

– Мы не видели ни одного трупа, товарищ Хо. А ведь Пачанг буквально стерли с лица земли! Либо они уже успели всех похоронить…

– …Либо заранее эвакуировать, – кивнул Чиф.

– Так точно. Более того, мне кажется, бомбили уже пустой город. Если так, то Пачанг неплохо ввел их в заблуждение.

– Кого – их? – не удержался Косухин.

– Очень странно, товарищ Хо, – согласился товарищ Лю. – Мы шли по равнине, всюду пепел, камни обуглились, но ни одной воронки, точно огонь пришел с неба!

Косухин кивнул. Он и сам думал об этом.

– Здесь совсем иное – следы бомбежки, артобстрела, осколки, битый камень. И пепел другой. В городе обычный, черный, а на равнине – серый.

– Вы хотите сказать, мистер Лю, что взрыв не затронул Пачанг? – заинтересовался Валюженич. – Но ведь это невозможно!

– Маловероятно, – вежливо поправил его Лю Вэйцзян. – За северной окраиной – снова пепел, а ведь город должен быть в эпицентре. От него осталась бы одна пыль!

– Вам мало? – резко бросил господин Чжао.

Товарищ Лю уже научился пропускать подобные реплики мимо ушей.

– Джон, пошли посмотрим дворец, – предложил Валюженич. – Главный зал все-таки уцелел. Господин Чжао, присоединяйтесь.

Фольклорист не отозвался, но все-таки пошел следом. Южная часть дворца превратилась в щебенку, но дальше стояли стены, начали попадаться целые помещения, правда изрядно обгоревшие. Крыши не было – она рухнула, завалив обломками остатки здания. Пришлось перебираться через завалы из обгорелых камней, растаскивать бревна рухнувшей кровли. Чиф умудрился поцарапать лицо, вдобавок разорвал бок полушубка. Господин Чжао стоически молчал, но по лицу было заметно, что он весьма жалеет об этой необдуманной экскурсии.

Главный зал сохранился несколько лучше. Часть его оказалась заваленной камнями, но уцелело возвышение, украшенное искусной резьбой, где по словам дяди Тэда когда-то находился трон правителя. На полу лежали сброшенные взрывом скульптуры, а напротив тронного места находилась большая каменная ваза. Изображение Будды, большой, покрытый позолотой бурхан, стояло когда-то у противоположной от трона стены, но именно в этом месте взорвалось что-то особо убойное, оставив от скульптуры лишь мелкие осколки.

Чиф обошел зал, не заметив ничего интересного. Такие же дворцы, но целые, с расписными стенами и фантастическими чудовищами из камня, он уже видел. Здешний не представлял собой ничего исключительного. Между тем господин Чжао рассматривал уцелевшие фрагменты стенных фресок, а Валюженич просто бродил взад-вперед, о чем-то крепко задумавшись.

– Что случилось, дядя Тэд? – наконец, поинтересовался Чиф.

Археолог вздохнул:

– Понимаешь, Джон, из головы не выходит цветок лотоса. Ну почему надо искать именно в цветке лотоса?

– Может, аллегория?

– Знаю, знаю! Всюду мифы, аллегории, экзегетика… Но ведь прямо сказано: «Спроси цветок лотоса»!

Чиф пожал плечами:

– Если цветок лотоса – это Будда, то его уже не спросишь.

– Йе! – дядя Тэд посмотрел на разбитый бурхан. – Мистеру Гаутаме на этот раз не повезло. Ладно, пусть будет аллегория…

Он окинул быстрым взглядом зал, достал блокнот и начал набрасывать схему дворца. Господин Чжао, закончивший к этому времени осмотр фресок, покосился на американца, словно тот занялся чем-то непотребным. Дядя Тэд, нарисовав план зала, принялся вновь бродить кругами, забыв даже спрятать блокнот. Наконец, явно отчаявшись, он махнул рукой и предложил отправляться восвояси. Чиф понял, что дядя Тэд никак не может забыть о загадочном цветке.

Лагерь разбили неподалеку от города. Развалины могли легко стать ловушкой, поэтому товарищ Лю спрятал отряд в небольшой балке, выставив часовых. Но вокруг по-прежнему было пусто, лишь однажды где-то вдали послышалось гудение мотора. Самолет прошел стороной, словно стыдясь пролетать над разбомбленным городом.

Оставалось подумать о дальнейшем. Товарищ Лю, впрочем, не испытывал особых сомнений:

– Задачу мы выполнили, товарищ Хо. Теперь обстановка на Тибете более понятна, есть что докладывать Центральному Комитету. Конечно, хорошо бы побывать в Шекар-Гомпе, но для этого требуется серьезная подготовка…

– Оу! – усмехнулся Валюженич, присутствовавший на совещании на правах «большого друга Китая». – Очень серьезная подготовка, мистер Лю! Что до меня, то завтра сфотографирую то, что осталось от Пачанга, и можно уходить. Джон, у тебя другие планы?

– Нет… – задумался Косухин. – Я хотел узнать, против кого Шекар-Гомп посылает войска. И вот…

– Зато мы узнали кое-что интересное об этих войсках, – заметил товарищ Лю. – Кроме того, товарищ Хо, кто бы не защищал Пачанг, он располагает потрясающим оружием. Из Ганьцзы надо немедленно послать шифровку в ЦК…

Молодой командир был прав. Увиденного хватило бы на целую жизнь, но ведь Чиф не ради этого шел в такую даль. Те, кто боролся с Агасфером, оставались невидимы, с ними не поговоришь, не посоветуешься.

– Если бы не война, я бы остался, – Валюженич достал план зала. – Тут есть что поискать…

– Ты опять о лотосе? – удивился Чиф.

– Должны же они где-то прятать ценности! А что если этот текст, про ученика и учителя, говорит о дворцовом тайнике? Лотос… лотос… Ладно, ребята, не обращайте внимания, у меня, кажется, сдвиг…

Ночью не спалось. Чиф сидел возле погасшего костра, глядя в черное звездное небо. На Тускуле оно было иным. По-другому располагались созвездия, даже сама темнота чем-то неуловимо отличалась от земной. Именно сейчас, ночью, Косухин чувствовал, что остается чужим на родине предков. Наверное, Бен в чем-то прав. Зачем, он, Джон Косухин, вообще вмешался в земные дела? Ему поверили, дали три десятка молодых ребят, половина из которых уже не вернется домой. И ради чего? Из-за научного любопытства? Он чужой – и в Столице, и здесь. Там, в России, людей хватают по ночам, ставят к стенке, стирают в лагерную пыль. В Китае почти двадцать лет идет война, превращая страну в один огромный Пачанг. Честнее оставаться дома, на Тускуле, или, если уж попал сюда, найти тех, кто нуждается в помощи, и взять винтовку, как когда-то сделал отец…

Кто-то коснулся плеча. Косухин резко обернулся, рука легла на скрайбер.

– Не стреляй, сдаюсь! – дядя Тэд поднял руки. – Джон, хочешь поиграть в Бедлам?

– Как?

Что такое «Бедлам», Косухин не помнил. Валюженич засмеялся, присел рядом.

– Бедлам, Джон, – знаменитая лечебница для психов. Я сейчас направляюсь во дворец. Пойдешь со мною?

– Ночью?!

– Именно! – археолог махнул рукой. – Не вытерплю! Джон, я, кажется, понял…

– Господа, нельзя ли потише? – из недр мохнатой шубы вынырнула недовольная физиономия господина Чжао.

– Мы сейчас уйдем, – заверил Валюженич. – Или я уйду… Джон, ты – со мной?

– Ладно!

Косухин встал. Все равно спать не хотелось, а отпускать дядю Тэда одного было небезопасно. Валюженич потер руки и тоже вскочил, нетерпеливо поглядывая на еле различимые в темноте руины.

– О'кей, пошли!

– Господин Хо! – воззвал фольклорист. – Вы, надеюсь, не разрешите моему коллеге подобную прогулку. Если он сломает ногу, я его тащить не собираюсь.

– Оу, господин Чжао! – отозвался археолог. – Присоединяйтесь! Я вам кое-что покажу.

– Да? – китаец не спеша встал. – Вообще-то, хорошо поглядеть на ваш очередной афронт. В подобных случаях у вас бывает очень забавный вид…

Когда господин Чжао собрался, Валюженич нетерпеливо притопнул ногой и первым шагнул в темноту. Остальные поспешили следом, причем фольклорист продолжал бормотать себе под нос нечто нечленораздельное, но весьма понятное. Пробираться через развалины в темноте оказалось еще труднее, чем днем, однако Валюженич умудрился запомнить удобные проходы, находя их даже ночью. Вскоре они оказались среди руин дворца. Преодолев последний завал, археолог первым вошел в тронный зал и быстро провел фонариком по углам.

– И что вы ищете? – поинтересовался господин Чжао, перебираясь через очередную каменную глыбу. – Пачангских призраков?

– Оу, само собой! Но, кажется, здесь пусто.

– А кого вы ожидали? Не забудьте, коллега, вы обещали кое-что продемонстрировать.

– Йе! – Валюженич притопнул ногой. – Джон, мистер Чжао, прошу сюда!

Он подбежал к тронному возвышению, обернулся.

– Господа! Хочу проверить одну догадку. Так где находятся святыни Пачанга? Что ответил учитель?

– «Спроси у мистера Валюженича», – пробурчал фольклорист. – Или вы, коллега обнаружили здесь лотос?

– Вот! – луч фонаря упал на огромную каменную вазу. – Форма! Видите?

Действительно, при определенной фантазии, затейливое произведение неизвестного мастера могло напомнить чашу цветка.

– Коллега, я уже заглядывал внутрь, – вздохнул господин Чжао. – Кроме того, она намертво прикреплена к полу.

– Да… – археолог, подсвечивая фонариком, принялся внимательно осматривать «лотос». – Ее, конечно, не сдвинешь. А открываться тайник должен просто и быстро…

– Поищите кнопку, – посоветовал фольклорист. – Именно так обычно бывает в ваших голливудских фильмах.

Чиф, однако, заинтересовался и начал внимательно рассматривать плиты пола.

– Они не двигались уже очень давно, – заключил он. – Много старой пыли…

– Я заметил, – Валюженич, опустившись на корточки, ковырнул землю, набившуюся между камнями. – Плиты не сдвигались, чаша не приподнималась… Черт! Джон, давай подумаем… Начинается штурм, тот, кто хранит ценности, подходит к чаше…

– Дядя Тэд, – перебил Косухин, – каким должен быть механизм, открывающий тайник?

– Самым простым. Гидравлика и все прочее могут отказать. Значит, обычная механика.

– Следовательно, хранитель тайника мог рассчитывать только на свою силу. Приподнять чашу он не мог…

– Зато мог повернуть, – негромко подсказал господин Чжао.

– Йе! – Валюженич чуть не подскочил. – Пробуем! Джон!..

Вдвоем они вцепились в края вазы и резко нажали, но «лотос» оставался неподвижен.

– Стоп! – Валюженич перевел дух. – Мы двигаем ее против солнца, а надо наоборот… Господин Чжао, помните, на некоторых изображениях лотоса в тибетских монастырях встречаются линии, идущие вокруг цветка. Они утолщены в конце…

– Символ вращения мира, – кивнул китаец. – Мир вращается, естественно, по солнцу…

– Начали!

Они вновь взялись за края каменного «лотоса». Резкий рывок, Косухин чуть не упал, еще рывок. Чаша повернулась – почти на целый оборот. Еще нажим… «Лотос», легко поддаваясь, провернулся полностью, затем снова…

– Вроде водопроводного вентиля, – без особого почтения заметил археолог. – Кажется, им недавно пользовались!..

Он отошел от чаши и принялся осматривать зал. Луч фонаря скользил по полу, но все плиты оказались на месте. Все так же недвижно стояло тронное возвышение.

– Но ведь что-то мы сдвинули… – растерянно проговорил Валюженич. – Может, тайник завалило обломками?

Фонарь осветил противоположную стену, скользнул ниже…

– Есть!

Слева от того места, где когда-то стоял трон, в стене темнело ровное четырехугольное отверстие. Тэд, чуть не зацепившись ногой о лежавший на полу обломок камня, бросился к тайнику, Чиф поспешил за ним. Фонари осветили уходящую вниз каменную лестницу.

– Понятно, почему каменная облицовка не по всему залу, а только здесь, – бормотал археолог. – В общем, я где-то уже видел такое. Кажется, в Египте… Или на Юкатане…

– Это не обязательно тайник, – заметил господин Чжао, вглядываясь в темную глубину. – Может быть подземный ход, который ведет за город…

– Да, конечно!.. – дядя Тэд прищелкнул пальцами. – Остается взглянуть.

Лестница оказалась не особо длинной, не больше тридцати ступенек. Дальше начиналась ровная подземная галерея, вырубленная в цельной скале. Валюженич нетерпеливо бросился вперед и тут же остановился. Путь преграждала каменная плита.

– Но почему? – археолог в сердцах ударил кулаком по неожиданному препятствию. – Это же нелогично!

Косухин огляделся. Галерея, ровные гладкие стены, каменная плита… Ее поверхность оказалась тоже гладкой, лишь в правом углу мастер оставил странный след – вырезанный в камне отпечаток ладони.

– Плита должна отодвигаться! – твердил Валюженич, рассматривая стыки. – Легко, быстро… А черт! Принесем пару гранат, рванем…

– Неплохая будет гробница, – кивнул господин Чжао.

– А… может, она тонкая? Ну надо же! Под самый конец…

Тонкая? Чиф вдруг вспомнил то, о чем старался думать как можно реже. Он не такой, как другие. В горах ему было легче переносить холод, его аура не похожа на человеческую, а кроме того…

– Отойдите, пожалуйста…

Неизвестно, что подумали ученые, но, переглянувшись, отступили обратно к лестнице. Сняв куртку, Джон осторожно коснулся рукой поверхности плиты. Сейчас! Нужно сосредоточиться…

…Пальцы утонули в камне. Косухин на миг испугался, затем сжал зубы и чуть надавил. Рука ушла по локоть, но там, в глубине, все еще был камень. Чиф быстро освободил руку, вытер со лба внезапно выступивший пот. Плита очень толстая, такую гранатой не возьмешь… И вдруг он обратил внимание на странный след – ладонь, вырезанную в камне. А что, если?..

Ладонь легла в углубление. Неизвестный мастер почти угадал: кисть Чифа оказалась лишь ненамного меньше. Послышалось легкое гудение, словно где-то в глубине включился мощный механизм. Косухин даже не успел испугаться – камень под рукой дрогнул, плита зашевелилась и начала медленно исчезать в стене, открывая темный проход.

– Джон! Ты что сделал? – Валюженич одним прыжком очутился рядом, светя фонарем.

…Снова лестница – очень короткая, ведущая в большое подземное помещение…

– Н-ничего, – Косухин отвернулся. – Наверное, потайная кнопка…

Объясняться не хотелось. Случившееся почему-то совсем не обрадовало. На кого был рассчитан хитрый механизм? Не на тускуланца же! Тогда на кого – на духа-цха?

– Так-так… Нечто вроде зала, какая-то стела…

Валюженич, забыв о плите, уже сделал шаг вниз, как вдруг остановился:

– Нет. Так нельзя!..

– Разумно, – господин Чжао тоже подошел поближе, – плита может стать на место в самый неподходящий момент. Так вы говорите, кнопка, господин Хо?

– Ну, не кнопка, – смутился Чиф. – Там какое-то углубление…

– Тогда подумаем… – Тэд присел на корточки. – Плита уходит в стену, нечестивцы спускаются в тайник, плита возвращается на место…

– А, с позволения сказать, «кнопка» – только с внешней стороны, – кивнул фольклорист. – Хотя и Голливуд, но весьма логично.

– Тогда… – Валюженич еще раз осмотрел проход. – Плита упирается в глухой камень. Если что-то подложить, что-то очень крепкое…

За «очень крепким» пришлось подниматься наверх. Нужный обломок нашли быстро – фрагмент каменной статуи из твердого гранита. Не без усилий его скатили вниз по лестнице, затем, переворачивая, откантовали в конец прохода.

– В правый угол, – распорядился Валюженич. – Если плита станет на место, можно будет пройти.

Наконец обломок был установлен. Археолог, еще раз оглядев нехитрое приспособление, оставался весьма доволен:

– Кажется все. Посмотрим!

Лучи трех фонарей заскользили по тайнику. Дядя Тэд не ошибся – перед ними был зал четырехугольной формы, почти квадратный, с ровными, аккуратно отесанными стенами. В глубине, у левой стены, возвышалось нечто, напоминающее пилон. Возле самой лестницы на полу стояли две стеклянные лампы.

– Опоздали, – вздохнул Валюженич. – Кажется, все успели перепрятать.

Он быстро спустился по ступенькам, за ним последовали остальные. Тут же послышалось гудение – плита дрогнула и попыталась стать на место, но гранитный обломок надежно зафиксировал ее в полуметре от края прохода.

– Вовремя сообразили, – констатировал Валюженич. – Ага, керосиновые лампы! Предусмотрительно…

Он достал зажигалку. Через мгновение неровный колеблющий свет залил подземелье. Одна лампа досталась археологу, другой завладел господин Чжао, Чифу пришлось довольствоваться фонарем.

– Значит так… – Тэд быстро обошел зал. – Помещение четырехугольное, приблизительно семь на семь метров, стены сплошные, ни дверей, ни проходов…

Он подошел к каменному пилону.

– Ого!

Поверхность камня оказалась покрытой небольшими, похожими на странных уродливых муравьев, знаками.

– Странно, я не знаю этой письменности, – господин Чжао провел рукой по твердой черной поверхности. – По-моему, иероглифическая… Господин Валюженич, я почти уверен, что ни на Тибете, ни в Китае подобное еще не встречалось.

– Зато встречалась кое-где еще… Йе! – Тэд резко обернулся. – Вспомнил! Мне такое показывал мистер Арцеулов. Он вместе с твоим отцом, Джон, нашел несколько деревянных табличек. Очень похоже!..

– Это хранилось в тайнике, – заметил господин Чжао. – Значит, либо надпись считалась тайной, либо сам камень был реликвией… Господин Валюженич, вы ведь захватили с собой фотоаппарат?

– В лагере, – кивнул археолог. – Завтра все пересниму, заодно скопирую на восковую бумагу… Ну, я почти доволен. Мистер Арцеулов скажет нам всем большое спасибо!

– А таблички расшифрованы, дядя Тэд? – поинтересовался Косухин.

– Пока нет. Там мало текста, не за что ухватиться. Ну, теперь будет легче! Представляете, господин Чжао, таблички были найдены в Южной России! Откуда же эта надпись?

– Вопрос чисто риторический, коллега, – пожал плечами Чжао. – Но в любом случае, поздравляю. Это – находка…

– И, пожалуй, единственная… – вздохнул археолог.

Они прошлись по залу, но ничего больше обнаружить не удалось. Правда, левом углу Чиф увидел еще один камень, на этот раз вмурованный в стену – черный, гладкий, грубо отесанный с боков. Особого интереса находка не вызвала, Валюженич лишь предположил, что это очередной священный артефакт, которых в тибетских храмах полным-полно.

Чиф, однако, не спешил. Камень показался каким-то странным. Косухин провел рукой по гладкой полированной поверхности, похожей темное стекло или загустевшую смолу. Рука нащупала какую-то щербинку. Джон поднес фонарик ближе – в полированной поверхности кто-то оставил пять маленьких углублений, расположенных веером. Их вполне можно было накрыть ладонью… Да! След ладони, такой же, как на плите, только на этот раз мастер обозначил лишь кончики пальцев. Значит, следует лишь приложить руку…

Чиф не спешил. А вдруг это ловушка? Грабители, обрадованные успехом, спешат приложить руку к поверхности черного камня…

– Йе, Джон!

Косухин резко обернулся. Валюженич стоял в центре зала, керосиновый фонарь был зачем-то поднят над головой.

– Что случилось? – господин Чжао появился откуда-то из дальнего угла. – Вы обнаружили золотой саркофаг, коллега?

Валюженич рассмеялся:

– Нет, просто вспомнил одну любопытную историю. Хотите послушать?

– Как всегда, из Диснея? – буркнул фольклорист.

– Почти. Всегда рассказываю ее студентам на первой лекции… Случилось это в Испании в 1876 году. Археолог Марселино Саутуола решил обследовать одну пещеру. Его маленькая дочка, лет шести, попросила отца взять ее с собою. Тот не возражал…

Валюженич перевел дух:

– Они спустились вниз, Саутуола, как водится, стал смотреть под ноги, нашел пару обработанных камней. А девочке стало скучно и она стала глядеть не вниз, а…

– …Вверх, – вздохнул господин Чжао. – Так были открыты знаменитые росписи Альтамиры, о чем я прочел приблизительно в возрасте этой девочки. И что из данного рассказа следует?

– Вот что! – рука археолога указала на потолок.

…Красные клубящиеся тучи, закрывающие золотой небосвод, вал кроваво-красных облаков, из-под которых проглядывает черная твердь… Фреска казалось объемной, живой – и очень знакомой. Чиф включил фонарь. Да, все было именно так: слева клубящиеся тучи, занявшие полнеба, справа силуэты золотых пагод. Пачанг… Тогда, в его видении, город выглядел совсем иначе, чем изобразил его неведомый художник, но он находился там же, над горизонтом. А чуть дальше…

Валюженич, тоже заметивший силуэт золотого города, постарался поднять фонарь повыше… Всадники! Маленькие фигурки летели по небу, навстречу кровавым молниям и черным птицам… Косухин направил луч света к краю облачного фронта. Именно здесь ему почудилась фигура старика с седыми волосами и жезлом в руке. Точно! Художник нарисовал и его, хотя выглядел старик совсем иначе, на нем был широкий черный халат, вместо жезла рука держала посох с фигурным навершием. Чиф поглядел правее и увидел того, с кем вышел на поединок носитель посоха. Он тоже выглядел совсем по-другому – воин в блистающих золотом доспехах. На длинном мече, извлеченном из ножен, светились еле заметные звездочки…

– Потрясающе! – выдохнул господин Чжао. – Тэд, вы видели что-нибудь подобное?

– Господин Валюженич, – поправил злопамятный археолог. – Можно «мистер»… Нарисовано неплохо, но сюжет неоригинальный. Небесная битва, добро и зло…

– Да что вы говорите! – возмутился фольклорист. – Вы когда-нибудь встречали именно такую композицию? Тучи, всадники, два предводителя?

– Наверно. Не уверен, конечно…

– А я уверен, – в голосе господина Чжао чувствовалось немалое волнение. – Ничего подобного не видел и не встречал. Разве что…

Он поглядел на Косухина. Тот смутился.

– Господин Хо! Вы очень меня обяжете, вспомнив ту книгу, в которой вы прочли описание небесной битвы. Если бы я мог, то лично извинился перед ее автором за столь необдуманную характеристику его труда… Господин Валюженич, мы сможем это сфотографировать?

Археолог помолчал, что-то прикидывая.

– Днем здесь будет светлее, поставим несколько фонарей. Думаю, получится. У меня есть чувствительная пленка… Ну как, господин Чжао, довольны?

Ответить фольклорист не успел. Со стороны входа послышались шаги, и через минуту в помещение вошел Лю Вэйцзян карабином наперевес.

– Товарищ Хо? Вы здесь?

Тут только Чиф сообразил, что они ушли из лагеря, никого не предупредив.

– Часовой сказал, что вы пошли в город, – продолжал товарищ Лю. – Я немного волновался…

Он обошел подземелье, равнодушно бросив:

– Тайник? Видел такое!..

Валюженич попытался объяснить молодому командиру ценность находок, показав надпись и фреску. Лю Вэйцзян выслушал внимательно, кивнул:

– Вам виднее, товарищ Ю Жень. Зря вы только так неосторожно сюда вошли. Монахи могли мину установить, с них станется… А Зеркало Пачанга нашли?

Ученые переглянулись:

– Простите, господин Лю, – вкрадчиво проговорил фольклорист. – А какой информацией вы располагаете?..

– Как? – удивился разведчик. – Это же детская песенка, у нас в деревне ее каждый знает! Там сказано, что в священном Пачанге есть зеркало из черного камня. Разве вы не помните?

– Камень! – Валюженич, хлопнув себя по лбу, бросился в дальний угол. – Черный гладкий камень! Какой же я идиот!..

– Я тоже, коллега, – бормотал господин Чжао. – Мы оба идиоты!..

Ученые обступили странную находку. Валюженич провел рукой по камню, покачал головой, достал блокнот:

– У меня здесь описание Зеркала из одной рукописи: «…И увидел я гладкий камень, на камень не схожий, теплым он был под рукой, и синева рождалась от тепла…»

– Да-да… – кивнул фольклорист. – Смотрите, вот углубления, похожие на следы пальцев…

Чиф понял, что его маленький секрет раскрыт. Господин Чжао приложил руку к поверхности Зеркала, но ничего не произошло. Косухин невольно усмехнулся и обратился к Лю Вэйцзяну.

– Товарищ Лю, вы напрасно тревожились. В городе не осталось даже собак…

Тот пожал плечами:

– Я отвечаю за вас. К тому же… Над городом кружил самолет.

– Что?!

Косухин встревожился. Он слишком быстро забыл о тех, кто осаждал Пачанг.

– Самолет шел на большой высоте, товарищ Хо, нас, думаю, не заметил. Но я бы посоветовал немедленно уходить…

Чиф кивнул, но тут же вспомнил о дяде Тэде и господине Чжао. В двух словах он пояснил разведчику, в чем дело. Тот вздохнул:

– Наука! Понимаю, товарищ Хо… Сколько нужно, чтобы все это описать и сфотографировать?

С этим вопросом пришлось обращаться непосредственно к ученым. Вначале оба самым категорическим тоном заявили, что потребуется не меньше недели. После не менее категорического совета поспешить, сошлись на трех днях, но в результате долгого спора согласились управиться за сутки. Товарищ Лю остался доволен, обещав выделить двух бойцов в помощь науке.

…Под утро, когда участники похода наконец решили немного поспать, Валюженич отозвал Чифа в сторонку.

– Джон, я хотел спросить… Как ты открыл дверь?

Косухин на мгновение растерялся, но затем решил сказать правду. Выслушав его, археолог кивнул:

– Я что-то такое и подозревал. Знаешь, мне показалось, что ты даже погрузил руку в камень…

– Тебе не показалось. Я с Тускулы, дядя Тэд…

Чиф вспомнил беседу с Беном и его сестрицей, сосредоточился и заставил лежавшую рядом кружку приподняться на полметра над землей. Валюженич протер глаза.

– А… Ну да… с Тускулы… А летать вы не умеете?

– Еще нет…

Кружка с глухим стуком упала на землю. Валюженич вздохнул и начал тереть лоб.

– Только… Дядя Тэд, ты никому не рассказывай…

– Никому, – тут же согласился американец. – Знаешь, Джон, никак не привыкну. Ты, сын Стива – инопланетянин…

Слово, сказанное в шутку, внезапно расстроило. Обижаться нечего, он, Джон Косухин – действительно самый настоящий инопланетянин. И хорошо еще, если его необычные возможности связаны с Тускулой. На кого же рассчитан «замок» каменной двери? Вспомнилась поэма, о которой говорил фольклорист. Пачанг, небесный город, готов впустить духа-цха, а не человека. Господин Чжао приложил руку к Зеркалу, но ничего не случилось. А что будет, если…

Наутро Лю Вэйцзян отвел отряд ближе к городу, спрятав людей между сгоревших домов на окраине. Часовые с тревогой поглядывали на небо, но ничто не нарушало спокойствия. Валюженич и его китайский коллега, сопровождаемые двумя разведчиками, взяли необходимую аппаратуру и направились во дворец.

Между тем, командир Лю был очень занят. Тех, кто не стоял в карауле и не помогал ученым, он направил в степь. Разведчики возвращались по одному, докладывая об увиденном. Товарищ Лю заносил данные на карту, кивал и все крепче задумывался. Наконец, решившись, он обратился к Косухину.

– Товарищ Хо, можно с вами посоветоваться?

Чиф кивнул и подошел ближе к карте.

– Допустим, противник бомбил Пачанг, те нанесли ответный удар. Но куда же исчезла армия? Неужели превратилась в пепел?

– А если так? – осторожно предположил Косухин. – Если здесь применено какое-то неизвестное нам оружие?

– Бомба неимоверной силы, – задумчиво проговорил молодой командир. – Я тоже так думал, товарищ Хо. Но как объяснить, что уцелели руины?

Ответить было нечего.

– Бойцы увидели кое-что любопытное. Как вы считаете, товарищ Хо, при подобном взрыве должна быть сильная ударная волна?

– Еще бы! – Чиф вспомнил вспышку, озарившую небо. – Здесь все должно было стереть в порошок!

– Но не стерло…

– Зонтик над Пачангом? – невольно усмехнулся Косухин.

– Да, очень похоже! – сравнение явно понравилось разведчику. – Пусть так… Но все, что рядом, должно быть уничтожено! Зона поражения – более двадцати километров, она тянется до самых гор. Так ведь? Но в километре отсюда уцелели деревья. Обуглились, обгорели, но до сих пор стоят! А вот это уже необъяснимо…

Чиф не знал, что и сказать. Взрыв такой силы должен уничтожить все, даже бетонные укрепления, даже танковую броню. А тут – деревья! Разве что…

– Это был не взрыв, товарищ Лю! Это что-то, напоминающее… стену огня! Эпицентр был в Пачанге, пламя пошло во все стороны, но ударной волны не было!

– Поэтому устояли деревья, превратившись в уголь… – медленно проговорил Лю. – А город уцелел потому, что пламенем управляли, оно двигалось лишь в одном направлении… По-моему, это еще более невероятно, чем сказки про Сун Укуна!..

Спорить не приходилось. Армия, преодолевшая горы, взорвавшая завал в ущелье, бросившая на Пачанг все, включая современную авиацию, превратилась в серый пепел. Да, Агасфер не всемогущ. Есть кто-то иной, способный его остановить. Но город пуст, спросить некого…

Ближе к вечеру Чиф решил навестить дворец. Так кипела работа. Двое бойцов под присмотром Валюженича устанавливали освещение для съемки фрески.

– Мы уже сфотографировали надпись, – сообщил археолог. – Мистер Арцеулов останется доволен. Жаль, если фреска не получится, света все-таки маловато. Я, правда, кое-что зарисовал…

– Дядя Тэд, а… Зеркало? – решился Чиф. – Вы его смотрели?

– Угу, – кивнул американец. – Тут у нас с господином Чжао вышли разногласия…

«Неужели?» – хотел спросить Косухин, но сдержался.

– Мне кажется, что это все же не Зеркало Пачанга. Слишком просто оно выглядит, ни надписей, ни украшений. В средневековье любые священные артефакты оформляли очень пышно…

– Совершенно верно, коллега! – господин Чжао наставительно поднял палец вверх. – В средневековье! Зеркало старше, поэтому никто не решился украшать или как-то обрабатывать его. Это же реликвия!

Валюженич пожал плечами, нисколько не убежденный.

– А это… Зеркало… Оно как-то действует? – поинтересовался Косухин. В ответ раздался дружный хохот – на этот раз ученые оказались вполне солидарны.

– Это обычный камень, – отсмеявшись, пояснил дядя Тэд. – Довольно редкий в этих местах, но встречающийся в Индии. Оттуда его, похоже, и привезли.

– А след руки? – не выдержал Чиф. – Он похож на тот, что на входной двери…

– Совершенно верно, – кивнул господин Чжао. – Но, если вы заметили, господин Хо, на Зеркале имеются лишь следы кончиков пальцев. В этом есть смысл. След ладони на двери – настоящий замок, а на зеркале – символический. Монахи поясняют его так: человек может коснуться тайны лишь кончиками пальцев, полностью она недоступна…

– Но мы проверили, – подхватил археолог. – Я держал свою руку ровно три минуты, господин Чжао – все пять…

– Четыре с половиной, – поправил фольклорист. – Исключительно для очистки совести. И вообще, Зеркало Пачанга даже в мифах не открывается грешным людям. Впрочем, если вы, господин Хо, желаете лично попытаться…

Чиф не стал спорить. Подождав, покуда Валюженич вновь займется своей нелегкой работой, он незаметно отошел в дальний угол и стал у черного камня. Всем в подземелье было теперь не до него. Археолог расставлял аппаратуру, бойцы двигали фонари, а господин Чжао сварливым голосом подавал советы. Убедившись, что на него не смотрят, Косухин провел рукой по гладкой поверхности Зеркала, нащупал углубления и быстро приложил ладонь. Ничего не случилось, камень оставался темным и немым. Косухин, облегченно вздохнув, уже хотел убрать руку, как внезапно почувствовал тепло. Камень нагрелся, в кончики пальцев, казалось, вонзились сотни маленьких иголок. Боли не было, напротив, Чиф ощутил прилив бодрости и силы. И тут из-под пальцев начали медленно проступать небольшие синие пятнышки…

Косухин оторвал руку от Зеркала и быстро оглянулся. Похоже, никто не заметил. Он отвернулся, стараясь не глядеть на вновь ставший черным камень. «…Теплым он стал под рукой, и синева рождалась от тепла…». Рука пришельца с далекой Тускулы, открывшая путь в подземелье, оживила Зеркало…

Чиф выбрался наружу, с наслаждением вдохнув свежий весенний воздух. Ну почему получается именно так? Отправляясь на Землю, он думал устанавливать связи с подпольем, собирать информацию, исследовать странную – страшную! – политическую систему, существующую на родине предков. А пришлось столкнуться вначале с тайной могилы на Донском, с краснолицым Волковым, теперь еще и с этим… Что он расскажет дома? Бен открыл тайну Института в Теплом Стане, Лу пытается понять психологию тех, кто стал жертвой сталинской мясорубки, а чем занимается он?

Захотелось немедленно оказаться дома. Там – привычные дела. Отец проводит испытания новой техники, Центральный Комитет соцпартии готовится к избирательной компании, боевые ребята из Совета Генерации планируют устройство первого постоянного поселка в Долине Больших Ветров… Все просто и понятно, а если и встречаются тайны, то научные, вполне объяснимые с точки зрения здравого смысла: пространственная связь, ауэрит Кента, термоядерный синтез, молекулярное копирование. Все ясно, разумно и привычно. Он – тускуланец. Бен, наверно, прав…

До ночи Косухин просидел в лагере, без возражений одобряя все распоряжение товарища Лю, готовившего отряд к завтрашнему походу. Да, пора уходить. Он вернется в Столицу, заберет Бена и Лу и отправится домой. Тайна останется тайной, Агасфер будет по-прежнему непобедим, и все пойдет своим чередом…

Уже в полной темноте вернулся Валюженич и Чжао. Ученые выглядели довольными и усталыми. Тэд сообщил, что все задуманное выполнено, и теперь дело за их недоверчивыми коллегами. Фотографии и записи позволят разгромить скептиков в пух и прах.

…Все давно заснули, над Пачангом взошла тонкая молодая луна, а Чиф все еще не мог решиться. Завтра утром они уйдут, и уже никогда не смогут узнать… Он шел за сотни километров ради того, чтобы получить ответ. Отвечать оказалось некому, но есть еще странное Зеркало в подземелье. Если он, Косухин, не рискнет, то станет просто дезертиром. Ведь чтобы помочь ему, погибли люди, готовые идти за «товарищем Хо» даже в ад… На душе было муторно, но Косухин заставил себя встать. Он пойдет, а там – будь, что будет!..

Чиф разбудил товарища Лю, приказав никого не выпускать из лагеря. Встревоженный разведчик предложил пойти вдвоем, но Косухин повторил приказ. Лю Вэйцзян подчинился, хотя и без всякой охоты. Чиф взял фонарь и быстро пошел по улице, ведущей к развалинам дворца.

Уходя, Валюженич и Чжао позаботились надежно укрыть тайник, но повернуть каменный «лотос» не составило труда. Сложнее оказалось в подземелье. Камень, служивший стопором, оказался сдвинут далеко в сторону, но Чиф решил рискнуть, будучи почему-то уверен, что выберется из западни. Ладонь легла на камень, послышалось легкое гудение… Он шагнул вниз по лестнице, тут же услыхав, как за спиною захлопнулась «дверь».

Косухин не включал фонаря, но, к своему удивлению, заметил, что в подземелье не так уж и темно. Свет шел откуда-то сверху, Чиф поднял взгляд – и ахнул. Светилась фреска. Потолок словно стал небом, глубоким, бездонным. Живой, теплый блеск золота, алый неровный огонь, клубящаяся чернота… Как же они не заметили этого раньше? Или все дело в том, что тогда он, Косухин, был не один?

Чиф бросил взгляд на кипение кровавых облаков, закрывающих золотое небо, глубоко вздохнул и прикоснулся рукой к следам на черном камне.

Глава 10. Смятение праведного

По пальцам струилось тепло, легко покалывали невидимые иголочки. Косухину показалось, что он ощущает еле заметную вибрацию, идущую откуда-то из самой глубины монолита. И вот под рукой начала проступать синева – сначала небольшие пятнышки, затем широкий ореол вокруг ладони. Чернота исчезла, сменяясь густой лазурью, потом поверхность начала бледнеть, наконец, стала матовой, засветилась. Чиф уже хотел отдернуть руку, но решил выждать. И не ошибся: бледная пелена лопнула, пошла клочьями. Перед ним было Зеркало – огромное, в полный рост, и в этом Зеркале отражался он сам.

Вид оказался не слишком героическим. Не отрывая руки, Косухин поправил сбившееся на сторону кепи, одернул ремень и подмигнул. Изображение ответило, и Чиф окончательно успокоился. Остроумная выдумка! И вдруг он заметил, что Зеркало отражает только его самого. А вот остальное…

…За спиною у Чифа была полутьма подземелья, в Зеркале же отражался день. Чиф-отражение стоял на каком-то каменистом склоне рядом с тропинкой, уводившей куда-то за край…

Косухин отдернул руку. Ничего не изменилось, отражение в точности повторило его жест. Отступив на шаг, Чиф осторожно присел на пол. И тут ему показалось, что изображение подмигнуло. Косухин чуть было не вскочил, но сдержался. В конце концов, всякое возможно. Надо посидеть, успокоиться…

– Это правильно!

Слова прозвучали внезапно. Только через несколько секунд Чиф сообразил: говорило отражение. Губы двойника двигались беззвучно, но смысл сказанного мгновенно отпечатывался в сознании. Косухин помотал головой. Это уже не Зеркало, такое называется иначе…

– Это можно назвать и Дверью, – согласился Чиф-отражение. – Но сейчас ты смотришь в Зеркало. Впечатляет?

Похоже, двойник не прочь пошутить. Косухин вздохнул:

– Весьма…

Он произнес это вслух. Голос странно прозвучал под низкими каменными сводами.

– Ну что, адаптацию закончили? Только не спрашивай, отчего у меня день, а у тебя – ночь.

– Если б у тебя была ночь, я бы ничего не увидел, – заставил себя улыбнуться Косухин. – А насчет местности?

– Эту тропинку видел твой отец, когда побывал здесь…

Чиф замер. Такого он не ожидал.

– С кем… С кем я говорю?

Чиф-отражение удивленно поднял брови:

– А ты как думаешь? В качестве подсказки – это все-таки Зеркало…

Косухин взглянул на двойника, похоже, весьма довольного происходящим. Зеркало… Оно отражает… Оно усиливает отражение…

– Я… я говорю с самим собой?

– А зеркало помогает найти правильный ответ, – кивнул двойник. – Впрочем, если хочешь, могу назваться любым мифологическим персонажем. У вас как, на Тускуле, с народными суевериями?

– У нас, – усмехнулся Чиф, постепенно приходя в себя. – Ты ведь моя копия…

– Оптическая и плоскостная… Поправка принята. Ну, и о чем поговорим?

Чиф вдруг понял, что двойник очень точно воспроизводит не только его манеру речи, но и сами фразы.

– Обо мне. Об отце. И о Пачанге. Если можешь, помоги.

Двойник покачал головой:

– Та знаешь все, что надо. Попытайся теперь осмыслить, Зеркало для этого и предназначается. Что тебя больше интересует: эта сторона Зеркала или та?..

Чиф задумался.

– Начнем с твоей. С Пачанга.

– О Пачанге лучше спроси дядю Тэда, – усмехнулся Чиф-отражение. – Или ты веришь, что где-то в небесах существует город, где живут посредники между людьми и богами? Кажется, Свифт об этом писал. Лапута, если не ошибаюсь?

– Я серьезно…

Двойник усмехнулся и присел на камешек, точно скопировав позу Чифа:

– Это сейчас ты серьезен. А дома, вспомни? От твоего немудреного юмора изрядно страдали одноклассники. Ладно, вариант с Лапутой оставим. Как насчет райских кущ?

Чиф поморщился, двойник тоже, но с некоторым запозданием.

– Погоди! Там, за Зеркалом… Там какое-то другое измерение?..

– Состояние – так будет точнее. Измерений, насколько я знаю, три. Даже если верна теория множественности миров, в каждом их столько же. Пачанг – Дверь…

Косухин задумался. Дверь… Но ведь отец…

Двойник кивнул:

– Он был здесь, Джонни-бой. Твоя кровь – следствие этого. Ты, кажется, уже понял, что случилось семнадцать лет назад?

Вот оно! Вспомнился рассказ Иваныча, могила на Донском, слова Венцлава…

– Тогда моего отца… хотели убить. То есть, его убили. И он попал… по ту сторону?

Чиф, сидевший возле тропинки, кивнул:

– Он попал сюда, но захотел вернуться. Это нелегко, но твоему отцу обещали. Все имеет свой порядок. На Земле Степан Косухин мертв. Он воспоминание, тень, призрак – назови, как хочешь. Но твой отец получил право прожить жизнь в другом мире. Побывав в Пачанге, он изменился. И у него, и у тебя – кровь Пачанга, если тебе по душе звучные названия. Ты не призрак и не дух, Джонни-бой! Кстати, тебе больше не надо искать установку «Пространственного Луча». Твоего отца переправили мы. Ну что, успокоился?

Чиф отвернулся. Успокоился ли он? Пожалуй… Но он ведь шел сюда не за этим! Вернее, не только за этим…

– Агасфер послал войска, чтобы захватить дверь в Пачанг?

– Блокировать, – поправил двойник. – Причем не в первый раз. Он, вообще, любит строить стены, что, в общем, неглупо. Но сейчас все кончилось очень плохо…

Чиф вспомнил зарево над горизонтом, равнину, покрытую серым пеплом. Сколько там погибло? Тысяча? Десять тысяч?

– Это не мы… – покачал головой Чиф-отражение. – Два раза армию просто не подпускали к Пачангу. Но сейчас он применил кое-что из запрещенного арсенала. Ну, а дальше… Скажем так, армия попала на минное поле – или коснулась оголенного провода. Мы предупреждали того, кого ты называешь Агасфером, пытались объяснить его людям. Нас не послушали.

Да, Пачанг сумел защитить себя. Но почему только защитить? Почему те, кто за Зеркалом, не помогут людям?

– Как? – невесело усмехнулся двойник. – Пустить огненный вал к Столице? Обрушить Луну на Землю? Или тебя больше устраивает десант из созвездия Гончих Псов? Агасфер пришел к людям, они не прогнали его, напротив. Теперь это их дело.

Слова показались жестокими и даже циничными. Агасфер, кем бы он ни был, слишком силен. Что могут люди?

– Очень многое, – вмешался Чиф-отражение. – Понимаешь, Джонни-бой, Агасфер действительно не применяет ничего из недоступного людям или другим разумным обитателям Земли. Следовательно, он не всесилен. Всесильным ему не стать, а если попытается – не позволим…

И вновь было не очень понятно. «Другие разумные обитатели»? И сам Агасфер, кто он? Почему Чиф до сих пор не спросил об этом?

– Потому, что ответа не будет. Ты этого еще не знаешь. Хватит и того, что Агасфер имеет достаточно сил и возможностей, чтобы изменить жизнь всего человечества. Сам он считает, что действует для блага людей. Если ты считаешь иначе – сопротивляйся. У Агасфера есть свобода воли, у людей тоже. Он умен – но разум сотен миллионов сильнее…

Надежда таяла. Чиф шел к Пачангу, надеясь найти помощь, ему же предлагали действовать самому. Это казалось насмешкой. Сопротивляться – как? Что мог сделать он, Джон Косухин? Искать связи с подпольем? Убить Венцлава?

– Но ты не убил его! – возразил двойник. – Ты предпочел с ним договориться, хотя смерть его была рядом.

– Рядом? – удивился Чиф. – Но ведь Венцлава даже пули не берут! Он…

– Он – правая рука Агасфера. Сейчас эта рука не в чести, но Венцлав еще способен принести немало зла. Ты мог стать его смертью, был рядом – но отпустил. Разве не удивило тебя, что этот убийца согласился помочь? Ты испугал его – вспомни…

Чиф помнил. Слова отца о молодом воине, затем то, что говорила мама. Князь Всеслав? Может, в этом дело?

– Я думал… – Косухин вздохнул. – Я думал, что узнать о Пачанге важнее.

Отражение кивнуло:

– Пусть так, но ты спрашивал, что можно сделать. Я ответил.

Чиф промолчал. Отомстить краснолицему важно, но это только начало. Надо бить в самый центр, в нервный узел! Но как его найти? Нужны люди – знающие, смелые, преданные. Найти бы настоящее подполье! Или создать…

– Можно и так, – кивнул двойник. – Но не спеши, подумай…

…Да, подпольную группу можно создать. Но ведь придется иметь дело не только с самим Агасфером, но и с теми, кто его окружает. Одних «малиновых» за глаза хватит, чтобы справиться с любым подпольем. А если действовать как-то по-другому? Но как?

– Не спеши, – повторил тот, кто был за Зеркалом. – Подумай, чем силен Агасфер? Точнее, чем был силен, когда пришел к людям? Ведь у него не было оружия…

Вновь пришлось задуматься. Агасфер умен, но не в этом его сила. Он умеет убеждать, уговаривать, подчинять…

– Именно так, – кивнул двойник. – Главное его оружие – не тайные знания и даже не бандиты Венцлава. Его сила в людях, в тех, кто готов поддержать, кто за страх, кто за совесть. Никакой мистики, Джонни-бой!..

Косухин кивнул. Кажется, Агасфер был лишь первым камешком лавины, упавшим в нужное место и в нужный час. Но если так…

– Нужен вождь!

Чиф взглянул прямо в глаза отражению, заметив, что двойник при этих словах еле заметно прищурился.

– Нужен вождь, который объединит всех, способных бороться!

– Навстречу одной лавине пойдет другая, – согласился Чиф, сидевший у тропинки. – И тогда Агасфера можно победить его же оружием. Против слова – слово, против винтовки – винтовка. Огонь с небес не понадобится. Агасфер связался с теми, кого иногда называют нечистью, но против них тоже найдутся силы. Я ответил?

Чиф был несколько разочарован. Все оказалось проще и в то же время сложнее, чем думалось. Никакого секретного оружия и тайных заклятий. Люди должны объединиться вокруг того, кто способен победить…

– Значит, надо искать такого человека? Он уже есть?

Двойник молчал, затем поглядел на Чифа, усмехнулся:

– Не забывай, попыток может быть много. Агасфер умен, первая же ошибка погубит преступивших его закон. Есть ли такой человек? Давай подумаем, каким он должен быть? Прежде всего, наверно, он должен знать об Агасфере и быть готовым с ним бороться…

Косухин кивнул. Да, именно так. Кроме того, вождь должен уметь сплачивать людей, ему обязаны верить, и, наконец, он должен опираться на силу, неподвластную врагу, способную помочь в решающий час…

– Сформулировал? – двойник вновь усмехнулся. – Тогда у меня есть кандидатура. Не знаю, поддержишь ли?

– Ты знаешь такого человека? – Косухин подался вперед. – Кто он?

– Все по твоей формуле, Джонни-бой! Он знает об Агасфере больше всех на Земле, ненавидит его, легко сплачивает людей. И, наконец, за его спиной не просто сила – целая планета. Догадался?

– Смеешься? – Чиф даже поморщился, настолько нелепой показалась подобная мысль.

– Можно и посмеяться, – пожал плечами двойник. – Ты спрашивал меня – я ответил. Об Агасфере знают несколько десятков людей, но только ты сразу же оценил опасность…

– Нет, – перебил Косухин. – Это отец…

– Он знал далеко не все, ты узнал больше. Чтобы узнать еще больше, ты решился отправиться за тысячи километров. Ты добрался до Пачанга, и тебе не помогали ни духи, ни колдуны. Мы лишь открыли дверь…

– Но… – Чиф совсем растерялся. – Я могу помочь, если надо – возьму скрайбер… Но какой из меня вождь?

– Слово можно заменить. Назови координатором, руководителем, чифом… Вспомни, кто руководил командой по бейсболу, кто возглавил первый поход в Долину Ветров? Кого назначили руководителем группы, посланной на Землю? Тебе двадцать два, Джонни-бой, но в тебе видят будущего Президента. Я не уговариваю, лишь напоминаю. Твои друзья могут ошибаться…

Чиф отвел глаза.

– …Но, возможно, ошибаешься и ты. Проверить можно только делом, Джонни-бой. Ты, конечно, спросишь: почему я? Неужели из миллионов землян не нашлось подходящего?

Косухин уже подумал об этом. Неужели все сошлось на нем – чужаке, инопланетянине?

– Рассуди сам. Достойные есть, их немало, но первым в Пачанг пришел ты. Может, и не случайно. Твой отец был здесь, он мог возглавить остальных. Но ему уже никогда не вернуться на эту Землю. Так что считай это наследством, можно даже сказать – долгом…

– Я понял… – с трудом выговорил Чиф. – Я, наверное, должен…

– …Подумать, – прервал его двойник. – Подумать, Джонни-бой. Ты сам любишь говорить, что главное качество руководителя – это…

– …Умение предвидеть. Но ведь нельзя заранее знать, чем это кончится!

– Совершенно верно. Имеется и другая сторона медали. Мы говорили о делах Земли, но есть еще наша родина…

Тускула! Нет, Чиф не забыл о ней. Наверное, дома его не поймут – даже друзья, даже отец. Может, он уже никогда не увидит Сент-Алекс…

– Ты думаешь о себе. А теперь подумай о других. Тебе будет трудно без родины. А Тускула? Она обойдется без тебя?

Косухин даже рассмеялся – настолько мысль показалась нелепой.

– Да, смешно… – кивнул двойник. – На Земле, где живет почти миллиард, иногда без кого-то одного мир начинает лихорадить. На Тускуле нас меньше пяти тысяч. Представь, Джонни-бой, ты останешься здесь. Что будет?

– Ну, не знаю… – совсем растерялся Чиф.

– У Генерации не будет лидера. Начнется раскол, возможно конфликт между радикалами и Президентом Сэмом. Будет введено чрезвычайное положение, в ответ горячие головы попытаются захватить аппаратуру «Пространственного Луча»…

– Ерунда! – не выдержал Джон. – Психов мы всегда ставили на место…

– Их ставил ты! Тебя они слушали, а Бена не будут. Через несколько лет твой отец уйдет с поста председателя соцпартии. Кто его заменит?

Косухин понял, что двойник излагает его же мысли. Чиф думал об этом, но никак не связывал опасность со своей собственной персоной.

– Но даже это не самое скверное. В будущем может возникнуть серьезная опасность. Хотя бы мятеж новых эмигрантов. Об этом ты, кажется, тоже думал? Старики к тому времени уже потеряют влияние. Нужен будет не очередной Президент, а Вождь, способный спасти нацию. А если его не найдется? Нас же очень мало!..

– Найдется, – перебил Косухин. – Обязательно! Кент, Бен… Да мало ли кто из ребят?

– А вдруг не найдется? Тускула – не Земля. Гражданской войне там нет нужды длиться двадцать лет. Хватит и недели…

– Все равно! – вздохнул Чиф. – Из-за одного человека Тускула не погибнет.

– Не погибнет, – отозвался тот, кто находился за Зеркалом. – Но ты передергиваешь, Джонни-бой. Из-за одного – нет, а без одного? Что случилось бы с Тускулой без группы «Мономах»? Колония бы не выжила.

Косухин промолчал. На главной площади Сент-Алекса уже много лет стоял высокий белый обелиск с портретами погибших участников группы – Георгия Казим-бека, профессора Семирадского и Николая Лебедева. Надпись под рельефом гласила: «Спасителям от спасенных». Первоначально предполагалось запечатлеть в камне всех, кто помог взлететь «Мономаху», но выжившие резко запротестовали. Тогда, в годы Великой Смуты, маленькая колония на далекой планете была обречена, спасли ее несколько смельчаков, среди которых были дядя, отец и мать Косухина-младшего…

– Вот видишь, Джонни-бой. Возможно, все это ерунда, ничего на Тускуле в ближайшие сто лет не произойдет, и настанет технократический рай по заветам твоего крестного…

Чиф покачал головой. В оптимизм Президента Богораза не слишком верили ни отец, ни он сам. Термоядерный синтез и молекулярное копирование не гарантировали от потрясений. Люди оставались людьми…

– Выходит, – задумался Косухин, – я нужен и тут, и на Тускуле? Но почему я? Неужели на всей Земле не найдется кого-то другого?

– Обязательно найдется, – кивнул двойник. – Этот кто-то может оказаться куда способнее… Не обижайся, Джонни-бой. Но до этого пройдет время – год, десять, тридцать лет. Успеют погибнуть миллионы, быть может десятки миллионов. Представляешь?

– Нет…

Десятки миллионов? Миллионов!.. Но ведь такого не может быть. На Тускуле их было четыре с половиной тысячи. Но это его родина…

– Значит, я должен выбирать?

– Ты ничего не должен, – грустно усмехнулся тот, кто был за Зеркалом. – Но, если не выберешь, за тебя выберут другие.

Чиф попытался поймать взгляд своего отражения. Это не удалось, и Косухина охватила злость. Этот оптический слишком возомнил о себе! Пифия!

– Джонни-бой, я ведь точно как ты. Я – это ты в Зеркале Пачанга, не более того. Не веришь себе, спроси других. Пачанг рядом…

– Я… могу попасть в Пачанг? – Чиф медленно встал и шагнул к Зеркалу.

– Можешь. Ты ведь давно уже думал об этом. Попробуй, камни для нас с тобой не преграда. Или тебя смущает, что сюда могут прийти лишь духи-цхун?

Косухин поморщился.

– А еще материалист! Ну подумай, Джонни-бой, подумай! Тебе ведь объяснили, что «Смятение праведного» написано в эпоху кризиса калачкары, когда появились секты, не верящие в победу учения. А если немного пошевелишь мозгами, то догадаешься: кое-кто на Тибете уже слыхал об Агасфере. В Пачанге не нужны духи-цхун, то есть, нелюди вроде Венцлава, зато они потребовались тому, кто вышел из Пачанга, прикрываясь этим именем…

– А то, что я видел ночью перед взрывом? – перебил Чиф.

– А что ты видел? Всадников, золотой город, старика с жезлом? А дядя Тэд заметил лишь золотое свечение и красные пятна, хотя вы смотрели на одно и то же небо. Ты не увидел, ты сумел разглядеть. Художник, который создал фреску, обладал зрением, подобным твоему, но запомнил битву иначе. Для него Пачанг – средневековая крепость с золотыми пагодами, для тебя – современный город с небоскребами и радиоантеннами. Каждый представляет себе Пачанг, Шамбалу, Острова Блаженных, Китеж или Елисейские поля по-своему…

– Ты еще Эмпедокла вспомни, – не выдержал Чиф. – Если бы быки умели рисовать, то боги у них тоже стали бы быками…

– Это не Эмпедокл, – хмыкнул Чиф-отражение. – Плохо учил историю философии, Джонни-бой! Вижу, ты злишься на самого себя. Ну что ж… Попробуй поговорить с кем-нибудь поумнее.

Чиф закрыл глаза и осторожно поднес руки к каменной поверхности. Он сможет! То, что казалось аномалией, даже пугало, теперь должно помочь… Пальцы прошли сквозь камень, Косухин подождал секунду, затем чуть нажал. Руки ушли в Зеркало по локоть…

Пора! Он закусил губы и прислонился лбом к холодному камню. Главное не бояться… И тут Чиф ощутил, что лицо не касается камня. На мгновение вернулся страх, но тут же пришло облегчение. Получилось!.. Он нагнул голову и с наслаждением вдохнул прохладный свежий воздух, так не похожий на сырой затхлый дух подземелья. Он прошел, он уже…

…В глаза словно плеснули кипятком. Что-то неимоверно яркое, ярче солнца, проникло сквозь опущенные веки, заливая мозг серебристым холодным пламенем. Свет, невыносимый, беспощадный, толкнул назад сквозь только что пройденную каменную стену. Чиф упал, закрыв лицо ладонями. В глазах все еще горело серебристое пламя…

…Где-то совсем рядом послышались шаги, затем – знакомый голос:

– Джон! Ну слава Богу…

– Дядя Тэд? – Чиф пошевелился и с трудом разлепил веки. В подземелье плавал серый сумрак, каменная «задвижка» была открыта, в руках археолога темной сталью поблескивала английская одиннадцатизарядка…

– Дядя Тэд! – растерянно повторил Косухин. – Как ты сюда попал? Ведь дверь…

– Йе! – Валюженич удивленно покачал головой. – Открылась, как только я подошел. Джон, надо спешить…

– А-а уже утро, – понял Чиф. – Мы же выступаем…

Валюженич энергично закивал:

– Уже утро, Джон, мы все за тебя очень волнуемся, но выступить, боюсь, не сможем. Нас обнаружили.

– Что?!

Чиф вскочил. Его качнуло, и он еле удержался, схватившись за стену. Стало ясно, отчего дядя Тэд захватил с собою оружие.

– Над городом кружит самолет. На нем русские звезды, но мистер Лю на всякий случай приказал занять оборону. Он сказал, что ты ушел еще ночью, я решил, что ты здесь…

– Да… Пойдем, дядя Тэд.

Все остальное могло подождать. Их нашли, отряд в ловушке. По голой степи уходить некуда, достаточно бросить взвод парашютистов…

– …Не очень понимаю, отчего мистер Лю так опасается русских, – продолжал Валюженич, пока они выбирались наружу. – Вы же, вроде, союзники. Самолет крупный, но на бомбардировщик не похож…

Дорогой Валюженич пытался расспросить Чифа о целях его ночного путешествия. Косухин сплел байку о желании еще раз взглянуть на фреску и надпись. Археолог взглянул на него весьма подозрительно, но переспрашивать не стал. Чифу захотелось рассказать дяде Тэду обо всем, но он сдержался. То, что произошло, касалось только его, Чифа. Для него открылась дверь в подземелье, для него ожило Черное Зеркало. И решать придется ему одному.

Самолет он увидел сразу, как только вышел из дворцовых руин. Большая серебристая машина пролетела совсем рядом. Чиф успел заметить красные звезды на крыльях и надпись на борту. Бойцы уже заняли оборону. Товарищ Лю лично определял секторы обстрела, с тревогой поглядывая на небо. Заметив Косухина, он подбросил руку к козырьку кепи и доложил обстановку. Разведчик опасался десанта – серебристая машина, по его мнению, вела разведку, чтобы затем вызвать подкрепление.

Чиф взял в руки скрайбер. Уходить было поздно, значит, следовало ждать и готовиться к бою. Их осталось только одиннадцать, включая господина Лю, который, впрочем, тоже активно готовился к сражению, приводя в порядок свой револьвер. Косухин невольно успокоился. Теперь задача ясна. Он командир, его дело – вести бой и не уходить с позиций. Сразу стало легче. Будущее наконец-таки определилось.

– Товарищ Ю Жень, – между тем предложил Лю Вэйцзян. – Вы и господин Чжао берите вещи и уходите ко дворцу. Там вы сможете переждать.

– Ослов и ученых – в середину, – пробормотал дядя Тэд по-английски, затем, перейдя на свой хромой китайский, добавил: – Мистер Лю, стреляю я не хуже вас. Может, нам лучше всем отойти? Вдруг не заметят?

Лю Вэйцзян задумался и покачал головой:

– Нет. Пока они в поле, у нас преимущество. Плохо, если атакуют с нескольких сторон…

Шум моторов… Самолет вновь появился над городом. Машина кружила, спускаясь все ниже и ниже. Мелькнула надпись на серебристом борту. Косухин схватил бинокль, но опоздал. Самолет опять ушел к югу, затем развернулся и начал снижаться.

– Заходит на посадку, – прокомментировал Лю Вэйцзян. – Хорошо, что здесь. Если высадятся – встретим…

Машина, снижая скорость, мчалась над самой землей. Колеса коснулись серого пепла, гул моторов стих, винты, покрутившись вхолостую, замерли. Самолет остановился в полукилометре от южной окраины, как раз перед позицией, которую заняли разведчики.

– Удачно, – заметил Лю Вэйцзян. – Подставляются…

Чиф согласно кивнул, но тут же в голову пришла неожиданная мысль. Те, кто в самолете, знают, где искать отряд! Косухин настроил бинокль, прильнул к окулярам…

…Люк открылся, изнутри опустился металлический трап. Кто-то высокий, без оружия, спрыгнул вниз, подождал, затем повернулся к люку…

– Не стрелять! – командир Лю тоже наблюдал за происходящим. – Подпустим ближе.

Высокий постоял минуту, чего-то ожидая, и тут по трапу спустился еще один, чуть пониже и поменьше. На обоих были летные костюмы и короткие полушубки – очевидно, машина стартовала из холодных краев. Гости о чем-то переговорили, затем не спеша направились к городу. Высокий шел без оружия, у того, что пониже, с плеча свисал карабин. Парламентеры? Если их двое, опасности, конечно, нет, но в машине может прятаться еще десяток головорезов…

Чиф ждал. Кто знает, вдруг это не враги? Может, краснозвездный сел на вынужденную, и эти двое идут за подмогой… Тот, кто пониже, внезапно остановился. Высокий последовал его примеру. Мелькнул белый платок – гости подавали знак, в смысле которого нельзя было усомниться…

– Пусть идут, – рассудил Косухин. Товарищ Лю кивнул, но не стал прятать оружия. Между тем, Чиф пытался сообразить, кто их гости. Может, машину прислали из Яньаня? Если так, все сложится лучшим образом. Отряд вернется обратно, не нужен будет многомесячный рейд по горам до Ганьцзу…

…Ветер донес крик. Слов разобрать было нельзя, но голос показался странно знакомым. Косухин прижал бинокль к глазам. Тот, что пониже, остановился, подавая знаки платком…

– …Джон! Косухин! Джон!..

Еще не веря, Чиф вскочил. Не может быть! Откуда? Его заметили. Тот, что кричал, махнув рукой, побежал навстречу…

– Товарищ Хо! Не надо! – Лю Вэйцзян тоже встал, не зная, что ему делать.

– Не стреляйте!

От волнения Косухин скомандовал по-английски. Сделав несколько шагов, он взялся за бинокль, но понял, что в изобретении Цейса уже нет никакой необходимости.

– Чиф! Джон! Это я!..

– Лу?!

Косухин отбросил скрайбер и побежал. Он ждал всякого, но все же не появления сестрицы Бена вблизи Пачанга. Но удивление тут же уступило место радости. Лу здесь! Чтобы не случилось, она жива, с ней все в порядке…

– Чиф!

Девушка налетела на Джона, чуть не сбив его с ног. Звонкий поцелуй прямо в нос. Лу улыбалась, светлые волосы выбились из-под летного шлема, а новенький скрайбер грозно оттягивал плечо.

– Ты… Слушай… Но почему?

Ничего более связного Чиф высказать не смог, да и то не на русском, а на привычном англо-американском суржике. Девушка вновь рассмеялась, ткнула Косухина кулаком в плечо.

– Мы за тобой, Джон. Тебе срочно надо в Столицу…

Косухин только головой помотал. Люба Бенкендорф на советском самолете прилетела в Пачанг, чтобы везти его в большевистскую Столицу!..

– Только не спрашивай, как мы тебя нашли, Джонни-бой. Ты всегда был недогадливый, поэтому объясняю сразу: Бен налепил тебе радиомигалку на ремень и еще одну – на скрайбер. Мы шли, как по маяку, и не промахнулись. Кстати, познакомься…

Тот, кто вышел из самолета вместе с Любой, уже был рядом. Чиф поглядел на него не без удивления. Высокий, крепкий, загорелый – прямо герой из голливудской ленты…

– Артамонов, – последовало могучее рукопожатие. – Все-таки нашли вас, лапа медвежья! Ну чисто иголка в сене!..

– Джон Косухин… То есть, Иван Степанович, – Чиф не без труда перешел на русский.

Тем временем бойцы, увидев, что бой откладывается, подошли поближе. Пришлось объяснить, что краснозвездный самолет прибыл за товарищем Хо из самой Красной Столицы. Это вызвало радостные улыбки. Разведчики окружили Артамонова, с восторгом поглядывая на богатыря, которому большинство едва доставало до плеча. Между тем, Чиф представил девушку. Валюженич и господин Чжао приветствовали сестру Бена с утонченной вежливостью интеллигентов, давно не бывавших в приличном обществе, а бесстрашный Лю Вэйцзян несколько растерялся, особенно узнав, что Люба, то есть «Лу» – его «тезка». Вдобавок он отчего-то решил, что гостья – сестра товарища Хо. Чиф не стал разочаровывать молодого командира ни в первом, ни во втором. Наскоро извинившись, он отвел Лу в сторону.

– Ждешь объяснений? – усмехнулась девушка. – Еще не понял? Догадайся!

– Знаешь, уже играл в угадайку. Чуть ли не всю ночь… – Джон вздохнул. – Ладно, самолет советский, да еще какой-то особый…

– «Сталинский маршрут», – подсказала Лу. – Артамонов – личный пилот Усатого. Теперь понял?

– Вдобавок, ты не арестована… Мы помирились с большевиками?

– Уже теплее. Ладно, не буду мучить. Тускула устанавливает дипломатические отношения с СССР…

– Что?!

Наверное, он ослышался. Или оговорилась Люба. Или они оба спятили.

– Подробнее тебе объяснит Дядя Сэм, он тебе письмо передал на десяти страницах. Не знаю, что там, потом расшифруешь. Но если коротко…

Девушка помолчала, собираясь с мыслями, затем заговорила совсем иначе – деловито, без всяких эмоций:

– До прошлой недели все шло без изменений. Мы переправили уже нескольких человек. Я контактировала с Корфом, Бен – с Бертяевым. Мне даже удалось ненадолго устроиться в одну серьезную клинику. Материал – я тебе скажу! Но об этом отдельно… Меня едва не арестовали, спасибо, нашлась добрая душа, предупредила. Казим-бек уже собирался отзывать меня, а заодно и Бена, чтобы выслать смену, но тут мы получали срочную телеграмму лично от Дяди Сэма… В общем, у нас дома не очень хорошо…

– На Тускуле?!

Косухин вздрогнул. Кажется, то, о чем он боялся подумать, все-таки случилось.

– К сожалению. Все началось еще зимой, нас просто не спешили информировать. Правые подняли крик по поводу нашей группы. Богораза обвинили в том, что он посылает под пули детей…

– Кого?

– Нас. Без знания обстановки, условий работы и так далее. Шум вышел изрядный. Дядя Генри держался молодцом, а наша с Беном маман, признаться, не выдержала. В общем, пошел разговор о том, что Богораз нарочно подставляет лучших представителей Генерации под чекистские пули, чтобы скомпрометировать идею помощи жертвам большевизма…

– Постой, постой! – Косухин помотал головой. – Где же они были раньше?

– Оппозиция заявила, что Казим-бек и Дядя Сэм держали подробности операции в тайне и дезинформировали Думу. Шум с трудом улегся, нас срочно наградили Знаками Отличия… Кстати, поздравляю, это уже второй у тебя и у Бена.

– Взаимно, – вздохнул Чиф. – Бен заслужил, а вот я…

– Ну, это не самое страшное… В общем, началась новая дискуссия по поводу нашей внешней политики. И в самый ее разгар Сэм сделал ход конем. Он заявил, что посылка группы – действительно большой риск, поэтому для защиты наших интересов и помощи жертвам режима надо установить прямые отношения со Сталиным.

Чиф задумался. В том, что делал Президент Богораз, всегда была логика. Но отношения с большевиками…

– Насколько я помню, – осторожно начал он, – все прежние годы контакты с СССР запрещались в связи с вероятной опасностью вторжения.

Лу кивнула:

– Совершенно верно. Но после того, как Бен установил, что у Сталина нет «Пространственного Луча», опасность была признана преувеличенной. Мы можем достать до Земли, Сталин до Тускулы – нет. Поэтому ему придется идти на уступки…

Да, и здесь чувствовалась железная логика Дяди Сэма. Но ведь СССР – это не только Сталин и послушный ему народ! Есть подводная часть айсберга – база на Тибете, Венцлав с его бандитами и, наконец, Агасфер…

– И Дума согласилась?

– С трудом. Правые были, естественно, против, кадеты поддержали Сэма больше от полной растерянности, чем по убеждению, соцпартия раскололась. Дядя Генри был «за» и остался в меньшинстве. Но Богораз сумел всех убедить. Недаром Бен говорит, что Дядя Сэм – мудр. Он доказал, что, во-первых, Сталин будет вынужден разрешить эмиграцию на Тускулу в обмен на прекращение нашей нелегальной деятельности, а во-вторых, официальный статус позволит нашему представителю не только собирать информацию, но и влиять на события в СССР…

Чиф пожал плечами. Короткий опыт пребывания в стране победившего социализма не настраивал на оптимистический лад.

– В Думе тоже сомневались, – поняла Лу. – Даже кадеты заявили, что существует большой риск, поэтому очень важно, кто именно проведет переговоры и составит проект соглашения. Но Сэм предложил кандидатуру, которая всех устроила.

– Себя? – вяло отреагировал Чиф. Иного придумать он не мог, слишком большую ответственность придется брать тому, кто подпишет пакт со Сталиным.

– Вторая попытка, – усмехнулась Лу, и эта усмешка Косухину почему-то очень не понравилась.

– Кажется, догадался. Тебя, Джонни! Своего крестника, социалиста, одного из руководителей Генерации и, как считают, – она отвернулась, – жениха Сью Барятинской. Ты подходишь всем – и левым, и правым, вдобавок единственный, кроме нас с Беном, кто знает об СССР не по книгам и фильмам.

Косухин все еще не верил. Он должен вежливо обсуждать государственные проблемы с Вождем Всех Народов, этим убийцей, предателем истинного социализма? Вести переговоры с Агасфером, встречаться на приемах с комбригом Волковым?

– В дальнейшем ты будешь первым нашим послом в СССР. Агреман уже получен. Сталин заявил, что будет рад сотрудничать с сыном своего старого товарища Степана Косухина. Дядя Сэм велел срочно найти тебя и вернуть в Столицу, Сталин послал мистера Артамонова. Лететь надо прямо сейчас. Все…

– Спасибо…

Чиф отвернулся. Неужели Люба не понимает? Пакт с большевиками, со Сталиным – невозможен! Даже если будет обеспечена безопасность Тускулы, он немыслим из моральных соображений. А как же приказ Президента? Внезапно в голову пришла мысль, сразу же успокоившая.

– Не выйдет, Лу. Я пришел сюда не один. Мне надо вернуть этих ребят в Яньань.

– А сколько нужно времени? – растерялась девушка.

– Месяца три, может, даже больше. С нами дядя Тэд и мистер Чжао, их тоже надо доставить в безопасное место. Думаю, Президент меня поймет.

Девушка задумалась, а затем поспешила к Артамонову, который оживленно общался с разведчиками, пользуясь международным языком жестов. Кажется, он рассказывал о Столичном метро. Косухин с усмешкой наблюдал, как девушка отзывает летчика в сторону, что-то объясняет ему, кивая на Чифа, тот хмурит лоб… Все верно, бросать отряд нельзя. Будет время подумать, чем заняться по возвращении. Отправиться на Тускулу, чтобы навести порядок в соцпартии и руководстве Генерации – или все-таки добраться до красной Столицы, найти подполье, рассказать об Агасфере, о Волкове, о Шекар-Гомпе… Пусть он не станет вождем, камешком, вызывающим лавину, но сможет помочь, посоветовать. А если надо – будет стрелять! В скрайбере осталось всего две батареи, значит, он возьмет винтовку…

Беседа Любы с Артамоновым затянулась. К ним присоединился Валюженич, затем, к удивлению Чифа, и Лю Вэйцзян. Оставалось только догадываться, на каком языке они говорят. Летчик достал карту, товарищ Лю – тоже… Наконец, все четверка направилась к Косухину.

– Товарищ Хо!

Рука Лю Вэйцзяна была, как положено, у козырька.

– Мы обсудили ситуацию. Разрешите доложить результаты?

– Разрешаю…

Джон решил не спорить, но в любом случае остаться с отрядом. Пусть переговоры ведет Бен, пусть присылают Кента…

– Товарищ Хо, если мы пойдем по равнине, то через два дня будем на перевале. Там заберем остальных и через шесть дней придем в Кабэчунгу.

Косухин кивнул. Теперь, когда можно не бояться удара с воздуха, дорога обещала быть нетрудной.

– Товарищ Артамонов, – Лю Вэйцзян выговорил трудную фамилию по слогам, но абсолютно правильно, – обещает через десять дней прилететь в Кэбэчунгу и доставить нас оттуда прямо в Яньань.

Услыхав знакомое слово, летчик кивнул:

– Без проблем, товарищ Косухин! Возьму на борт всех, подзаправлюсь в Ганьцзы и довезу, как на такси. Товарищ Сталин предусмотрел такой вариант. Он сказал, что отряду товарища Косухина нужно помочь.

Вот даже как! Усатый позаботился и об этом. Кажется, он хочет поскорее встретиться с сыном своего «старого товарища».

– Все в порядке, Джон! – улыбнулась Лу. – Вылетаем через полчаса…

– Постой! – Чиф заговорил шепотом, боясь, что услышат остальные. – Неужели ты не понимаешь? Какой из меня дипломат, Лу? С кем вести переговоры? Со Сталиным? Ведь ты же сама…

– Джон… – тонкая ладонь легла ему на плечо. – Я все понимаю. Сталин – мерзавец и сволочь, но ведь все страны уже имеют отношения с СССР! Дядя Сэм прав, эмоции тут ни при чем. Он сказал, что намерен тебя постоянно инструктировать. То, что ты ненавидишь Усатого – это хорошо, не поддашься его обаянию. Подумай, теперь мы сможем многих вытащить из лагерей! Сэм договорился, мы сами будем отбирать людей…

Все это было правильно. Наверное, дядя Семен, как всегда, не ошибся.

– А почему не назначили кого-нибудь постарше? Лорда Бара или Казим-бека?

Девушка вздохнула:

– Джон, как ты не понимаешь? Все наши старики – эмигранты. В СССР они вне закона. Сталин бы не принял никого из беглецов. Нужен кто-то из Генерации…

…Да, верно. Тускула – земля эмигрантов.

– Да что с тобой? Очнись, Джон! Это ведь такой шанс! Теперь мы докажем старикам, что Тускула принадлежит тускуланцам. Мы победим на выборах не через двадцать лет, а через десять, через пять! Мы тебя сделаем Президентом!..

У девушки горели глаза. Она уже видела будущее – победу Генерации, колонистов в Долине Ветров, морские десанты на недоступные острова. А главное – Тускула будет в безопасности. Тускула – да. А Земля?

– Прекрати! Немедленно прекрати!

Лу отшатнулась и поспешила отойти в сторону. Валюженич и Лю Вэйцзян, терпеливо ожидавшие конца разговора, недоуменно переглянулись. Косухину стало стыдно. Он зря обидел девушку. Она ведь ничего не знала – ни о Черном Зеркале, ни о выборе, который он никак не мог сделать. Чиф понял, что надо лететь в Столицу – хотя бы для того, чтобы выйти на связь с Тускулой, посоветоваться с отцом… Впрочем, нет, отца спрашивать нельзя. Придется думать самому, поговорить с Беном. Странно, Лу ничего не сказала о брате…

Артамонов, закончив оживленную беседу с красноармейцами, пожал всем руки и поспешил к машине, сообщив, что через десять минут включает двигатели. Чиф кивнул. Вот и все…

Моторы гудели, корпус машины мерно подрагивал, но «Сталинский маршрут» еще не трогался с места. За окном лежала покрытая серым пеплом степь, дальше чернели руины города. Прощай, Пачанг!

…Проводы получились короткими, но бурными. Лю Вэйцзян построил бойцов, и отряд прокричал «Ван суй!» в честь бесстрашного представителя Коминтерна товарища Хо. Самолет из Столицы окончательно превратил Чифа в легендарную личность. Косухин подарил Лю Вэйцзяну скрайбер вместе с двумя батареями и, по просьбе бойцов, прочитал хранившееся в нагрудном кармане стихотворение, подаренное высоким сутулым человеком в старом даньи. Он заметил, что у некоторых разведчиков на глазах блеснули слезы. Стало не по себе. Эти ребята будут воевать за свободный Китай, а он наденет фрак и научится говорить любезности палачу с большими усами…

С Валюженичем прощались ненадолго. Дядя Тэд обещал в следующем году обязательно навестить Тускулу и прочитать курс лекций в университете Сент-Алекса. Господин Чжао еще раз попросил «господина Хо» сообщить через Валюженича название уникальной книги, в которой имеется описание небесной битвы. Косухин обещал, решив написать этнографу правду – позже, когда самому все станет ясно…

Лу сидела рядом в глубоком кожаном кресле, глядя куда-то в сторону. Девушка явно обиделась. Чиф осторожно притронулся к ее руке:

– Лу… Люба, извини! У меня что-то нервы… Ты – молодец!..

– Это ты молодец, Джонни! – она улыбнулась, потерлась носом о его плечо. – Ты справишься! Только не женись на этой Сью, ладно? Пусть на ней Кент женится…

Чиф так и не понял, шутила ли она. Внезапно вспомнился Бен.

– Ты ничего не сказала о брате…

– Ты с ним должен поговорить, – девушка нахмурилась. – С Сашей что-то не так, совсем не так… В общем, ты нужен нам всем. Понял наконец?

Косухин кивнул. Между тем, машина, вздрогнув, начала медленно выруливать на взлет. Вдали промелькнул неровный силуэт сгоревшего дворца. Чиф покачал головой. Кажется, он действительно нужен. Надо подумать, надо решить…

И вдруг он понял: раздумывать нечего. Он уже решил – в тот момент, когда согласился лететь в Столицу. Он тускуланец, его судьба – на Тускуле. На Земле Чиф так и останется чужаком. Люди не пойдут за ним, Зеркало ошиблось… Перед глазами всплыло незнакомое лицо – молодое, спокойное, с тонкими сжатыми губами. Лицо того, кто заслонил собой небесный город – седого юноши со свитком в руке. Кто станет этим Вождем? Жаль, что ему не узнать.

За иллюминатором медленно плыли острые полупрозрачные облака, так похожие на тускульские, а Чиф уже прикидывал, чем следует заняться в первую очередь. Вначале – письмо Дяди Сэма… Нет, вначале Бен. Группу в Столице следует сделать легальной, расширить, обеспечить контактами…

Он понял, что справится. А то, что не довелось, сделает кто-то другой. Внезапно Иван Степанович Косухин почувствовал слева под ребрами незнакомую ноющую боль. Странно, у него никогда еще не болело сердце…

Глава 11. Воробьиный лес

– Виктория Николаевна! Вы меня слышите?

Ника открыла глаза. Вокруг стояла тьма, свечи погасли, черный мрак не позволял увидеть даже собственную руку. Она привстала, опираясь на твердый холодный камень. Когда она успела заснуть? Вспомнился долгий путь по подземелью, часовня, затянутая черной тканью, перевернутая звезда над алтарем… Неужели ее усыпили? Но зачем?

– Виктория Николаевна!..

Голос доносился глухо, но Нике показалось, что говоривший находится совсем близко. Вглядевшись, она заметила, что темнота рядом с нею казалось более густой. Нике даже почудился неясный размытый силуэт…

– Да, я слышу. Что происходит?

– Все в порядке, Виктория Николаевна. Вы ничего не забыли?

Странно, у Иванова изменился голос. Ника не узнала бы его, если б не знакомая интонация.

– Я не забыла. Но зачем эта темнота?

– Здесь нет темноты, свечи горят, и я вас прекрасно вижу. Итак, еще раз… Сейчас вы отправитесь в путь. Не знаю, что именно вы увидите, это не так и важно. Главное – вы попросите тех, кто вас встретит, отпустить Юрия Петровича. Отпустить, а не вылечить, иначе вас не поймут.

– Запомнила, – сейчас, в черном мраке, Нику уже ничто не удивляло. – Вы уверены, что я смогу добраться?

– Да. На всякий случай, если вас почему-то задержат, упомяните, что ваш предок – князь Фроат. Все, я открываю дверь…

– Погодите! – Ника оглянулась. – Я так и не встретилась с Юрием Петровичем. Где он? Вы обещали…

– Не волнуйтесь. Теперь все зависит от вас, Виктория Николаевна. Обещаю: ни ему, ни вам, когда вернетесь, не причинят никакого вреда…

Она почувствовала – Иванов лжет. Раньше Ника просто не верила «человеку в капюшоне», как назвал его Флавий. Теперь, слушая глухой, изменившийся голос, Виктория Николаевна всем телом, всей душой ощутила эту ложь. Иванов не пощадит Орфея, не верит, что она вернется…

Темнота начала редеть, сменяясь странным голубым сумраком. Обозначились неясные колышущиеся контуры. Дверь… Но ведь в стене часовни не было никакой двери! Или ее спрятали за черной тканью?

– Смелее, Виктория Николаевна…

Дверь оказалась совсем рядом – узкая, но высокая, освещенная голубым сиянием. Порог, ступеньки, ведущие вниз…

Уже спускаясь, Ника сообразила, что находится в глубоком подземелье. Куда же ведет лестница? Впрочем ей велели не удивляться. «Не знаю, что именно вы увидите…»

Лестница оказалась длинной, наверняка не меньше, чем у десятиэтажного дома, но ни одной лестничной площадки по пути не встретилось. Пусто, очень чисто… Стук каблуков звучал странно, Ника удивилась, крикнула: «Эй!». Эха она не услышала.

Лестница кончилась обыкновенной дверью, какие бывают в подъездах. Виктория Николавна взялась за новенькую медную ручку, потянула на себя. В лицо ударил ветер – за дверью была улица.

Здесь оказалось тепло, куда теплее, чем бывает в апрельскую ночь. Поразила пустота. Огромный проспект, застроенный многоэтажными домами, но ни один поздний прохожий не шел по тротуару, не горели окна. Странно, она не узнавала этих мест, хотя и прожила в Столице всю жизнь…

Из-за угла беззвучно вынырнуло черное авто, тут же затормозив. Открылась дверца. Ника подошла ближе. За рулем сидел шофер в кожаной куртке и больших мотоциклетных очках. Виктория Николаевна смело произнесла: «Добрый вечер!» и села на заднее сиденье. Ехали быстро, но очень плавно, и Ника сообразила, что почему-то не слышит шума мотора. За окном мелькали силуэты огромных зданий. Да, город был незнаком. Почему-то подумалось, что происходящее – все-таки сон, хотя все вокруг казалось совершенно реальным.

Ехали недолго. Через несколько минут проспект остался позади, авто въехало на огромную площадь, за которой возвышалось гигантское здание с двумя мощными башнями. Вокзал… Ника поняла это сразу, хотя вокруг стояла тишина, не нарушаемая ни паровозными гудками, ни шумом спешащей толпы. Присмотревшись, она заметила несколько таких же черных машин, стоявших или отъезжающих от кромки тротуара. Авто остановилось, шофер открыл дверцу. Ника, вежливо поблагодарив, вышла наружу. Да, привокзальная площадь, несколько черных машин, неясные черные силуэты возле огромных колонн у входа…

Она не успела даже осмотреться. Из темноты вынырнул некто в такой же черной кожаной куртке и фуражке. Рука взяла под козырек, затем вежливо указала куда-то вперед. Ника оглянулась, заметив в темном небе над площадью непонятное движение. Там кружили птицы, сотни, даже тысячи, но отчего-то беззвучно, безмолвно…

Ника решила, что они направляются к зданию вокзала, но сопровождающий повел ее левее, мимо бокового фасада. Шли быстро – мимо огромных контейнеров, мимо молчаливых часовых с примкнутыми штыками и дальше, через открытые железные ворота, над которыми бледным зеленоватым огнем горел фонарь.

Перрон… Здесь уже собирались пассажиры, и стоял поезд, обычный, но с погашенными огнями. Сопровождающий нетерпеливо кивнул в сторону ближайшего вагона. Кондуктор, тоже в черном, бросил на Нику равнодушный взгляд и, не подумав осведомиться о билете, проводил к одному из купе. Еле слышно хлопнула дверь, Виктория Николаевна осталась одна. Почти сразу она ощутила легкий толчок – поезд тронулся…

Только сейчас Ника почувствовала растерянность и легкий страх. Ей велели не удивляться – что ж, она не будет. Правда, она не узнавала ни города, ни вокзала, но если в Столице существует тайное метро, то почему где-то совсем рядом не быть целому городу? За окном вагона было темно. Отчего-то показалось, что состав движется с огромной, невиданной скоростью, хотя вагон почти не качало, а стук колес доносился глухо, еле слышно. Виктория Николаевна, откинувшись на мягкую спинку сиденья, закрыла глаза. Странно, что ее отпустили. Пустельга прав, она наконец-то оказалась свободной. Она вырвалась…

Спать Нике совершенно не хотелось, но внезапно ее охватило странное оцепенение. Мысли путались. Казалось, время остановилось или, напротив, пустилось в дикий, невозможный бег. Вокруг нет ничего, ни поезда, ни железной дороги, она не едет – летит сквозь черную пустоту. И это уже не она, а лишь тень, бесплотная, бессильная… Ника хотела очнуться, но забытье накатывало, уносило вдаль, осталась лишь бездонная черная пропасть, куда она падала….

Толчок… Ника открыла глаза, облегченно вздохнув. Кажется, она все-таки задремала… Виктория Николаевна оглянулась и поняла: кое-что изменилось. За окном вместо черной мглы вставало серое утро. Ночь кончилась, небо побледнело, хотя ни солнца, ни зари заметить было нельзя. Нике почему-то почудилось, что за окном не утро, а поздний вечер. Сколько она ехала? Несколько часов? Сутки? Уже ничему не удивляясь, Ника взглянула на часы. Стрелки стояли. Это почему-то не огорчило, хотя часы были новые, подаренные мужем меньше года назад.

За окном темнел лес, огромный, бескрайний. Черные, еще не покрытые листвой кроны еле заметно покачивались от ветра. В небе то и дело проносились птицы, их было много, целые стаи. Ника вгляделась и поняла, что это обычные вездесущие воробьи. Но почему их так много? Разве воробьи живут в лесу? Впрочем, не это казалось самым странным. Удивил лес. В нем не было обычных просек, он стоял глухой, тихий, какой-то чужой. Все деревья одинаковой высоты, ни молодого подлеска, ни кустов. Что-то еще было не так. Ника сообразила: вдоль дороги не стояли привычные телеграфные столбы…

За окном промелькнул высокий полосатый шест. Кажется, станция! Поезд начал сбавлять ход, бесконечный лес отступил, сменившись широким гладким пустырем. Будки, металлические фермы, ряды пустых товарных вагонов… Вновь поразила тишина – ни гудков, ни свистка паровоза. Наконец, показался перрон, шеренга солдат в одинаковых темных шинелях, тускло блеснули штыки…

Вагон качнуло, негромко взвизгнули тормоза. Дверь купе медленно отъехала в сторону, на пороге стоял молчаливый проводник. Ника встала. Проводник вежливо кивнул в сторону коридора. Она заторопилась, но, выйдя из купе, удивленно замерла – вагон оказался пуст. Виктория Николаевна быстро сбежала по ступенькам железной лесенки на перрон и оглянулась. Из соседних вагонов выгружались пассажиры. Их было много, но ничто не нарушало тишины. Люди беззвучно сходили на перрон, так же молча шли мимо цепи солдат к пропускному пункту. Еще одна странность бросалась в глаза – все были без вещей, даже женщины не держали в руках привычных сумочек. Ника посмотрела вперед. За пропускным пунктом людей собирали в огромную колонну. Солдаты в темных шинелях с черными звездами на фуражках быстро и четко формировали группы, выстраивая их одну за другой. Чуть дальше за пустырем начинался лес, через который вела широкая грунтовая дорога.

Виктория Николаевна подождала, пока схлынет основной поток, а затем направилась вдоль перрона. Тут только она вспомнила, что не захватила документы. Правда, как Ника успела заметить, пассажиров пропускали без проверки. Осмелев, она пристроилась вслед небольшой группе мужчин и женщин в странных одинаковых робах. Но как только Ника поравнялась с проверяющими, один из них, до этого глядевший куда-то в сторону, внезапно заступил дорогу, глядя на нее пустыми остановившимися глазами. Виктория Николаевна шагнула вперед.

– Извините, мне нужно!..

Звук собственного голоса почему-то испугал. Проверяющий опустил руку, на неподвижном лице промелькнуло что-то похожее на удивление. Двое солдат сняли винтовки с плеч. Проверяющий на мгновение задумался, достал из нагрудного кармана свисток…

– Виктория Николаевна!

Живой человеческий голос прозвучал настолько неожиданно, что она вначале не поверила. Но ей не показалось. Проверяющий сделал шаг назад, на лице вновь проступило удивление.

– Проходите, Виктория Николаевна, вас не тронут.

Солдаты отошли в сторону, и Ника неуверенно шагнула вперед. Человек в темной форме приложил руку к козырьку, вежливо уступая дорогу. Впереди было несколько ступенек. Ника сбежала вниз, оказавшись на пустыре. Слева конвойные строили колонну, подгоняя опоздавших. Справа не было ничего, лишь голый пустырь до самого леса.

– Добрый вечер…

Она обернулась. Рядом стоял высокий старик в темном плаще. Ника вздрогнула от неожиданности:

– Варфоломей Кириллович? Вы? Откуда?

На бледных губах мелькнула улыбка:

– Подумал я, пособить вам должно. Не ошибся?

Виктория Николаевна облегченно вздохнула:

– Спасибо! Я совсем растерялась…

Хотелось тут же спросить обо всем, что довелось увидеть, но она не решилась. Вспомнились слова старика, сказанные на прощание. «Трудно будет, позовите…» Так и вышло. Она действительно просила помощи, правда молча, не сказав ни слова…

Варфоломей Кириллович провел Нику мимо равнодушных солдат с черными звездами на фуражках к небольшому зданию. Возле запертой на замок двери стояла простая крестьянская телега, запряженная неказистой гривастой лошаденкой. Старик кивнул:

– Подвезу вас немного. Идти далеко, да и хлопотно.

– А… нас пустят? – Ника неуверенно поглядела на солдат, выравнивавших выстроившуюся на пустыре колонну. – Меня чуть не арестовали!

– Пустят… – Варфоломей Кириллович ловко забрался на край телеги, взял в руки вожжи. – Тут всех пускают. Дорога широкая, идти легко…

Прибывшие тем же поездом пассажиры уже были выстроены. Солдаты заняли места вдоль и впереди строя, какой-то начальник в такой же темной форме быстро пересчитал своих подопечных, и колонна дружно, без всякой команды, двинулась к просеке. Телега ехала медленно, и Ника смогла разглядеть тех, кто шел под конвоем. Мужчины, женщины, дети, большинство в обычной одежде, кое-кто в уже виденных робах, все без вещей. Все шагали спокойно, не переговариваясь, не пытаясь посмотреть в сторону…

– За что их?

Старик ответил не сразу:

– Как обычно, Виктория Николаевна. Вины у многих и нет.

Ника кивнула. Странно лишь, что никто не думал сопротивляться, не пытался бежать…

– Некуда, – понял ее Варфоломей Кириллович. – В сей лес человеку не попасть.

Лес и в самом деле был странным. Огромные деревья, поросли седым старым мхом, между стволами плавали клочья сизого тумана, земля была покрыта слоем гниющей ломкой листвы. По небу мелькнула тень – огромная стая воробьев беззвучно пролетела над дорогой.

– Воробьи…

Старик обернулся:

– Дивно?

Конечно, стаи серых птиц – не самое странное в безмолвном мире, но Нику удивило именно это. Разве городские воробьи живут в лесу?

– Еллины птиц сих «психопомпами» называли, – подсказал Варфоломей Кириллович. – Не забыли?

Слово показалось знакомым. Да, Орфей рассказывал! Древние греки относились к этим смешным пичугам с большим почтением. «Психопомпы» – проводники душ. Птицы, сопровождающие умерших…

– Значит, все-таки правда! – Ника поглядела в серое тусклое небо и произнесла то, о чем подумала сразу, как только очнулась в сумраке подземелья: – Я… умерла?

Варфоломей Кириллович молчал. Телега не спеша обогнала колонну и теперь ехала по просеке. Слева и справа тянулся лес, такой же безмолвный, затянутый туманом. Нике показалось, что где-то далеко промелькнул небольшой синий огонек, за ним – другой.

– Я… я не думала, что это будет так…

Страха почему-то не было. Он остался где-то позади, далеко отсюда…

– И что вам дивно?

– Поезд, охрана, конвой. Будто и здесь – лагеря!..

Варфоломей Кириллович обернулся:

– Каждый видит край сей по-своему, Виктория Николаевна. Мы ведь и мир Божий по-разному представляем. Вы увидели так, другой – иначе. Не сие важно…

Вновь вспомнилось: «Не знаю, что именно вы увидите…» Товарищ Иванов знал и об этом… Но почему? Ведь Орфей жив!

– Не бойтесь, Виктория Николаевна, – тихо проговорил старик, – не бойтесь…

– Я не боюсь, – поспешила ответить Ника, но все же не сдержалась. – Но я не могу понять. Объясните, Варфоломей Кириллович! Я думала, Орфей… Юра… Он просто болен. Мне сказали, его можно вылечить, я поверила…

– Верьте и сейчас. Не тому, кто вам сказал вам. Себе верьте…

– Мне сказали, что меня встретят, – заспешила Ника, – я должна буду попросить кого-то, чтобы Юру… Юрия Петровича… отпустили. Это правда?

– В том есть правда…

Ника вновь поглядела на мертвый лес, на круживших над головою птиц, на огоньки среди поросших мхом стволов.

– А разве это возможно? Ведь отсюда нельзя вернуться!

Старый священник обернулся. Темные, близко посаженные глаза взглянули в упор. Ника, не договорив, замолчала.

– Возможно. Невозможного в мире мало. Чего ждали вы от того, кто вас послал сюда? Пощады? Милосердия?

– Нет… – Ника грустно усмехнулась, – только не этого.

Она вспомнила слова Пустельги и добавила:

– Я надеялась, что здесь буду свободна и смогу что-то придумать. И… мне помогут.

– Вы свободны. Вам помогут…

Голос старика звучал твердо и властно. Ника не нашла, что ответить. Постепенно растерянность исчезла, сменяясь твердой, окончательной решимостью. Сожалеть поздно, она уже здесь, в мертвом Воробьином лесу. Не уйти, не вернуться, остается выполнить то, за чем пришла.

Телега догнала еще одну колонну. Покорные молчаливые люди, равнодушные конвойные… На телегу никто не обратил ни малейшего внимания, лишь старший, шедший сбоку, скользнул по ней быстрым взглядом.

– А кто… кто меня встретит? Как мне говорить с ним?

Варфоломей Кириллович еле заметно пожал плечами:

– Имен у него много. Зовите Владыкой.

– Как епископа? – удивилась Ника.

– Похоже, – улыбнулся старик. – Пасет он паству свою жезлом железным… Но не спешите соглашаться, Виктория Николаевна. Ждите. Разговор может долгим быть – молчите и слушайте.

– Молчать? – Ника поразилась. – Но я ведь должна просить его…

– Ни о чем не просите! Молчите. Как только заговорите, все кончится. Ваше слово – последнее. Поздоровайтесь и слушайте.

Виктория Николаевна задумалась. Не просить? Но ведь те, кто ее встретят, могут отказать или даже не захотят разговаривать…

– Захотят, – старик словно читал ее мысли. – И будут предлагать всякое.

– Но… – вспомнились слова Иванова, – мне объяснили, что я должна сама попросить…

– Тот, кто объяснял вам, о своем печется. Что велел он? Просить, чтобы отпустили Юрия Петровича?

Ника кивнула.

– А вы, Виктория Николаевна? С вами что будет?

– Не знаю… Наверное, придется остаться, – Ника попыталась улыбнуться. – Но я уже решила…

Она не договорила. Внезапно стало ясно – назад не вернуться. Сердце сжалось от боли. Ей не увидеть солнца, не поговорить с друзьями. Она даже не узнает, что станется с Орфеем…

– Тому, кто прислал вас, все равно, – покачал головой старик. – Недобр он и недоброе задумал. Обманул вас, обманет и Юрия Петровича. Скажет, что больны вы, а для излечения вашего тайна некая требуется. И вновь обманет…

Ответить было нечего. Вокруг по-прежнему тянулся безмолвный лес, только деревья теперь росли погуще и прибавилось синих огней в глубине. Еще одна колонна, молчаливый конвой…

– Выходит, он меня обманул, – негромко проговорила Ника. – Сначала пообещал мне жизнь Юрия, затем пообещает Юрию мою.

– Да. Посему оставаться здесь резону нет. Да и не захочет друг ваш такой дар принять, за вами вернется.

Об этом она даже не подумала. Ведь Орфей может не согласиться! И что тогда?

– Посему – молчите. Молчите, пока Владыка не скажет: «Быть тому». Тогда соглашайтесь.

– Спасибо, – Ника вздохнула. – Я поняла… Варфоломей Кириллович, почему вы мне помогаете? Вы же меня не знаете…

– Знаю немного, – на бледных губах вновь промелькнула улыбка. – И разве один я, многогрешный, вам помогаю? Да и не сделал я ничего важного. Советы все горазды давать.

Ника хотела возразить, но не стала, задумавшись над сказанным. Старый священник прав. Ей пытались помочь многие – Терапевт, Флавий, Игорь Кобец, Сергей Пустельга. Этот старик решился прийти даже сюда…

– Варфоломей Кириллович! А вы? Вы-то сможете вернуться?

– За меня не бойтесь, – покачал головой священник. – Вернусь! И вы вернетесь. Да только, Виктория Николаевна, под солнцем вас и Юрия Петровича не только друзья ждут. Ад – не здесь…

Да это все, лес, просека, молчаливые конвойные, никак не походило на преисподнюю. Ад был там, под небом бывшей России. Но именно туда предстоит вернуться им с Орфеем. Зачем? На муки? На смерть? Может, лучше остаться?

– Что же мне делать, Варфоломей Кириллович? Вернуться… в ад?

– Никто не принуждает вас, – пожал плечами старик. – И тут можно остаться. Но у каждого – свой путь, и должно пройти его до конца. Да пребудет с вами Тот, в Которого вы там мало верите! Вспомните о Нем, когда и в самом деле беда придет…

Вновь, как когда-то в разрушенной церкви, стало стыдно. Старый священник прав, Ника не могла с чистым сердцем сказать, что верит в Творца. Виновна ли она? Жизнь в растоптанной, расстрелянной стране выжгла веру и не у таких, как она…

– Я уже ничего не понимаю, Варфоломей Кириллович! В детстве мне говорили, что есть в небесах добрый Бог, помогающий праведным и карающий грешников. Потом начался этот кошмар… Если Бог добр, отчего Он допустил такое?

– Иов в давние годы о том же печалился, – улыбнулся старик. – Сие теодицией зовется – вопрос, отчего Господь не карает зло. Мог бы я поведать, как сам понимаю, да ни к чему это. Сами до истины дойдете, Виктория Николаевна…

– Может быть… – вздохнула Ника. – Варфоломей Кириллович, но если Он есть, Он – не с ними? Ведь наша церковь говорит, что нет власти не от Бога…

– Он не с ними, Виктория Николаевна. Не верьте Лжехристам – им не победить!..

Вспомнилась мраморная слеза Спасителя. Иванов говорил, что у Христа не вышло, и теперь они попытаются вновь… Эти убийцы и лжецы смеют сравнивать себя с Ним! Нет, не получится! Им не победить!

– Да воскреснет Господь и да расточатся врази Его! – негромко проговорил Варфоломей Кириллович. – Так и будет, Виктория Николаевна, иначе и жить незачем… Ну, приехали, вроде…

Лес остался позади. Они были на берегу широкой тихой реки, за которой до самого горизонта тянулись покрытые туманом болотистые луга. Рядом находилась небольшая, сбитая из старых досок пристань, к которой как раз приставал паром. Очередная колонна, окруженная конвоем, стояла тут же, ожидая переправы.

– К реке не ходите, – Варфоломей Кириллович остановил телегу и помог Нике сойти. – Направо вам, там костер горит. Возле него сядьте и ждите.

– Спасибо… Не знаю, чем отблагодарить вас, Варфоломей Кириллович…

– Меня? – удивился старик. – Не за что. Но если уж о том речь – вернитесь живой. И постарайтесь выжить в том аду, куда попасть доведется.

Ника кивнула. Воробьиный лес, медленная река, туманные луга на другом берегу – еще не ад. Настоящий ад впереди. Почему-то вспомнилась старая церковь…

– Варфоломей Кириллович, помните икону? Георгия-Змееборца?

Старик усмехнулся.

– Объясните! Ведь такого не могло быть!

– Не могло, – кивнул Варфоломей Кириллович. – Никак не могло, ежели считать образ лишь доской, что олифой да краской покрыта. Так и человек – что он? Лишь плоть грешная… Да только плоть еще не человек, а доска – не икона, а лишь основа, на коей образ воплощен. Вот и решайте, возможно ли сие. А за икону не беспокойтесь, не пропадет она. Такие не исчезают.

Сухая широкая рука поднялась в благословляющем жесте. Ника опустила голову. Вновь стало стыдно. Священник верит – и ему легко. Если бы так верила она!..

Берег оказался покрыт мелкими сухими щепками, словно где-то поблизости работала лесопилка. Впереди блеснул бледный, неровный свет. Костер! Ника ускорила шаг. Огонь был необычный – лиловый, бледный, словно горело не дерево, а болотный газ. Рядом лежали срубленные стволы, очищенные от коры и сучьев. Виктория Николаевна подошла к костру, протянула руки. Пальцы ощутили холод. Удивившись, она дотронулась пальцами до трепещущих лиловых языков. Боль… Холодный огонь не грел, но обжигал. Ника оглянулась и, никого не заметив, присела на огромный старый ствол.

…Она глядела на равнодушные языки холодного пламени пытаясь думать лишь о том, что предстоит. Сейчас ее встретят. Надо поздороваться и ничего не говорить, пока не услышит слов неведомого Владыки. Все казалось простым и понятным, словно детская игра в молчанку…

Ника оглянулась в сторону переправы. Паром, полный пассажиров, был уже на середине реки. Остальные покорно ожидали своей очереди на пристани. Интересно, что там, за рекой? Наверное, возврата оттуда нет. Здесь, на этой стороне, еще есть надежда, река уносит ее навсегда…

Внезапно она услыхала шум – где-то гудел мощный мотор. Ника удивилась, но тут же заметила странное облачко, похожее на клок тумана. Звук шел оттуда. Туман густел, наливался чернотой, сквозь него ударили лучи мощных фар… Огромная темная машина неторопливо выехала из рыхлого облака и, переваливаясь на ухабах, двинулась в сторону костра. Ника встала. Автомобиль затормозил в нескольких шагах от лежавших у огня бревен. Погасли фары, передняя дверца отворилась, оттуда выскочил кто-то маленький, юркий, в сером пальто и такой же шляпе. Быстро взглянув в сторону Ники, он кивнул и поспешил открыть заднюю дверцу.

Из машины вышла высокая черноволосая женщина в черном кожаном пальто. Небрежно отстранив юркого в сером, она направилась прямо к костру. Следом за нею появился другой – невысокий, широкоплечий, в таком же пальто, но не простоволосый, как его спутница, а в кожаной фуражке. Маленький подскочил к нему, что-то шепча на ухо, но широкоплечий нетерпеливо дернул рукой и шагнул к огню.

Ника ждала, не двигаясь, стараясь даже не дышать. Все трое присели прямо на бревна: широкоплечий посередине, женщина – слева, юркий – справа. Теперь их разделял костер. Кажется, все трое чего-то ждали.

«Поздоровайтесь…». Ника сглотнула, боясь, что откажет голос, посмотрела широкоплечему прямо в глаза…

– Добрый день, Владыка! Добрый день всем…

Широкоплечий и черноволосая молча кивнули. Отозвался юркий:

– И вам добрый день, глубокоуважаемая Виктория Николаевна. Хотя, признаться, «день» в данном случае звучит анахронично. Но традиция есть традиция… Итак, добрый день, и всех вам благ. Владыка и его светлейшая спутница приветствуют вас, равно как и я, недостойный. Зовусь я Ермий, но можете называть как угодно, хоть Семен Семеновичем…

Ника кивнула в ответ. Ермий, он же Семен Семенович, глубоко вздохнул, вбирая воздух для следующей тирады. В его руках откуда-то появилась черная кожаная папка.

– Вот-с, вот-с, многоуважаемая Виктория Николаевна. Надеюсь, вы не можете пожаловаться, что вас задержали. Хотя случай, надо сказать, сложный… Вернее, случай как раз простой, но выполнить ваше желание будет, признаться…

Не договорив, он извлек из папки какую-то бумагу и передал Владыке. Широкоплечий быстро просмотрел документ и, не сказав ни слова, отдал обратно.

– Итак, вопрос простой… – Ермий потер руки. – К сожалению, с такими просьбами к нам обращаются часто. То есть, не часто по обычным меркам, Виктория Николаевна, но все же чаще, чем хотелось бы. Люди весьма настойчивы! Вот вы, Виктория Николаевна, прибыли сюда издалека, рисковали дорогой. Знаю, знаю, вы хотели нас просить. Но видите ли… Вас, к сожалению, обманули.

Ника почти не слушала беглой скороговорки Ермия. Она смотрела на широкоплечего. Лицо его казалось молодым, на лбу и щеках нельзя было заметить ни единой морщинки, только кожа поражала странной бледностью. Выдавали глаза, глубокие, светлые, равнодушные – глаза того, кто видел все, что могло случиться на свете.

– …Да-с, увы, – продолжал юркий. – Видите ли, Виктория Николаевна, у нас тут строгий порядок. Тот, за кого вы просите, уже переправлен на ту сторону с полным соблюдением формальностей. Вот, извольте видеть…

Папка исчезла. В руках Ермия появилась огромная книга, тоже черная. Зашелестели страницы.

– Вот-с, Орловский Юрий Петрович… Так что, увы, помочь ничем не можем. Остается лишь посочувствовать и проводить вас обратно.

Ника не ответила. Отказ почему-то не испугал, она ожидала чего-то подобного. Наступило молчание, Ермий полистал книгу, захлопнул.

– Вы нам не верите, Виктория Николаевна? Наверное, начитались разных сказок, притч. Какой-то певец упросил Владыку отпустить его даму. Читывал, читывал… Но ведь вся соль в чем? В том, Виктория Николаевна, что из данной затеи, увы, ничего не вышло. К тому же, это даже не миф, а его поэтическая обработка. Что взять с поэта? Так что, не обессудьте, дело ваше решено, сейчас подадим транспорт…

Ермий привстал, словно собираясь позвать невидимого шофера. Ника не двинулась с места. Юркий удивленно взглянул на нее, спрятал книгу, что-то зашептал на ухо широкоплечему. Тот кивнул.

– Мы понимаем, вы очень надеялись, – Ермий развел руками. – Ну что вам сказать? Вас, увы, обманули. Более того! Тот, кто послал вас сюда, поступил жестоко. Дело в том, что ваш собственный срок и так скоро. Вот, извольте видеть…

В руках Ермия вновь появилась черная книга.

– Не смей! Люди не должны знать такое! – рука черноволосой легла на раскрытый том. Ермий замер.

– Конечно, конечно! – книга вновь исчезла. – Уточнять не буду, но, поверьте, этот срок близок…

Ника поверила. С чем бы она ни вернулась, Иванов не ее выпустит. Холод подступил к самому сердцу. Что же – конец?

– Так вот, – юркий улыбнулся, – еще не случившееся изменить легче. В порядке небольшой компенсации, Виктория Николаевна… Вы сейчас вернетесь обратно, а мы слегка… Скажем, передвинем этот срок. Лет на десять… Да чего там, на целых сорок! Владыка согласен.

Ника взглянула на широкоплечего. Тот вновь кивнул. Итак, ей предлагают жизнь. Сорок лет… У нее есть шанс пережить Сталина, Ежова, всю эту банду. Она сможет увидеть Россию свободной, глотнуть вольного воздуха. Впрочем, зачем заглядывать столь далеко? Она просто выживет, вырвется из черного подземелья, увидит солнце…

Но Ника тут же опомнилась. От нее хотят откупиться столь просто? Сорок лет – без Орфея? Зачем?

Она оглянулась. Паром уже возвращался. Похоже, им никто не управлял, он шел сам, поднимая легкую рябь по гладкой недвижной воде. Те, кого переправил паром, уже строились на другом берегу, готовясь идти дальше…

– Ну, Виктория Николаевна, будьте благоразумны! – в голосе Ермия прозвучало легкое раздражение. – Это максимум, поймите, максимум того, что мы можем! Вы, кажется, уже поняли, что с того берега вернуться нельзя. Вас послали наобум, надеясь уж не знаю на что!..

Это тоже походило на правду, но Ника по-прежнему молчала. Что с ней сделают? Отправят назад силой? Значит, Варфоломей Кириллович ошибся? Перед глазами встало спокойное лицо старого священника. Нет, он не зря предупреждал!

Прошла минута, две. Никто не произнес ни слова. Наконец, Ермий нерешительно взглянул на широкоплечего, затем на Нику:

– Ну… Если вы столь упорны, Виктория Николаевна, мы могли бы постараться, как бы это сказать… Несколько улучшить положение не только ваше, но и ваших друзей. Многое, конечно, не можем, но в пределах несколько лет…

Ника отвела взгляд, стараясь, чтобы Владыка не увидел ее лица. Ей снова предлагали подачку, но на этот раз речь шла о тех, кто оставался там: о Терапевте, о Флавии… Терапевт болен, врачи считают положение серьезным, Флавий смертельно рискует – каждый день, каждый час. И есть еще Сергей Пустельга – искалеченный, обреченный. Искушение было невыносимым, но Ника все же опомнилась. Перед глазами встало холодное, бесстрастное лицо Флавия. «Я вам верю…» Все они надеялись, что она поможет Орфею. Ведь это нужно не только ей! От того, что она сможет узнать, зависят другие жизни. Что сказал бы Терапевт, если б ему предложили еще пару лет существования в обмен на отказ от борьбы? О Флавии не хотелось и думать. Ника представила себе презрительную усмешку этого железного человека… Даже Пустельга думал не о пощаде, а о мести.

Ника смотрела в огонь. Лиловые языки пламени подрагивали, и она вновь ощутила странный холод, идущий от костра…

– Вы же видите, она не согласится, – негромко проговорила черноволосая. – Она не уйдет без него.

– Хорошо…

Голос прозвучал неожиданно – низкий, густой. Ника поняла – Владыка! Сердце радостно дрогнуло, но тут же вспомнилось: «Быть тому…» Этого она еще не услышала.

– Ну если так… – Ермий вздохнул. – Тогда начинаются сложности, но что поделаешь…

В его руках опять оказалась папка. Пальцы ловко извлекли густо исписанный лист.

– Вот, извольте видеть… Согласно этому документу мы можем отпустить вышепоименованного Юрия Петровича Орловского. Все уже заполнено, не требуется даже подписи. Ну, понятно, вместо него должен остаться кто-то другой – порядок есть порядок…

Этого Ника ждала с первой минуты. Жизнь за жизнь… Что ж, она готова, иного выхода, кажется, нет. В этом туманном краю нелепо ждать милосердия.

– Конечно, речь не идет персонально о вас, глубокоуважаемая Виктория Николаевна, но выбор весьма невелик. Конечно, практика, так сказать, заложничества несколько антигуманна, но мы и так идем на серьезное нарушение. Так что решайте…

Ника закрыла глаза, собираясь с силами. Сейчас надо сказать «Да». Только в эту минуту она поняла, насколько это страшно.

– Убери свои бумаги, Ермий!

Голос был мужской, но говорил не Владыка. Ника удивленно оглянулась. Возле костра появился еще кто-то. Странно, она и не заметила, когда он успел подойти – высокий, жилистый, русоволосый, с небольшой бородкой, в которой уже пробивалась седина. На незнакомце был пурпурный плащ, заколотый золотой фибулой. Яркие цвета странно смотрелись тут, в царстве серого и черного.

Ермий нерешительно поглядел на Владыку, но тот промолчал, даже не двинув бровью. Незнакомец присел на одно из бревен и протянул руки к костру, словно холод лилового пламени мог его согреть.

– Я… я очень извиняюсь… – юркий вновь поглядел на молчавшего Владыку и, похоже, осмелел. – Смею вам заметить, гэгхэн, что ваше присутствие в этом месте…

– Я здесь, чтобы защитить мой народ, – надменно произнес человек в плаще. – И тех, кто мой народ защищает!

– Но светлейший Фроат!..

Имя показалось знакомым. Фроат – так, кажется, звали ее далекого дхарского предка! «Гэгхэн» – наверное, титул. Князь Фроат…

– Светлейший Фроат, мы не вмешиваемся в дела дхаров, и я крайне удивлен, что вы позволили себе… Виктория Николаевна – человек, она…

– Она дхарской крови. Моей крови! – гэгхэн откинулся назад, словно сидел не на бревнах, а на троне. – Кроме того, речь идет о другом человеке, о том, кто спас мой народ. Сейчас вы хотите погубить их обоих.

Ника растерянно поглядела на Владыку, затем на черноволосую. Смысл сказанного с трудом проникал в сознание. Кто спас дхаров? Неужели Орфей? Но чем говорит Фроат? Она останется здесь, а Юрий…

– Не торопитесь, Фроат-гэгхэн! – низкий голос Владыки заставил дрогнуть пламя костра. – Подумаем и об этом в свой черед. Но сейчас мы еще не решили.

– Да, да! – подхватил Ермий. – Речь идет о принципиальном согласии. Конечно, если бы кто-нибудь, имеющий на это право, согласился остаться тут вместо Юрия Петровича, это решило бы большинство вопросов. Виктория Николаевна могла бы защитить и себя, и Юрия Петровича, но я не вижу выхода. Не знаю даже, что и придумать…

– Сие нетрудно.

Ника оглянулась – рядом с нею сидел Варфоломей Кириллович. Старого священника заметила не только она. Лицо Владыки дрогнуло, а Ермий вскочил, поспешив снять с головы шляпу.

– Сие нетрудно, – повторил Варфоломей Кириллович. – Я останусь вместо Юрия Орловского. Мои права вам ведомы.

Дыхание на миг перехватило. Ника глядела на старого священника с недоумением и даже страхом. Кто он? Откуда у старика такая власть? Впрочем, это сейчас не главное, он нашел выход…

– Досточтимый Варфоломей Кириллович, – Ермий осторожно присел, держа шляпу по-прежнему в руке, – ваши права общеизвестны и не подлежат обсуждению. Но смею напомнить, что как только вы, так сказать, переправитесь через реку, ваше положение изменится. И очень сильно.

– К чему многоречие, Ермий? – старик еле заметно улыбнулся. – Я уже сказал…

Нике стало легко. Сейчас все решится – неожиданно и так удачно. Она вернется вместе с Юрием, князь Фроат поможет им, и…

…Она вернется, им с Юрием помогут, а старый священник… Господи, как она могла даже подумать? Платить чужой жизнью! Какая она все-таки…

– Ну что ж, – Владыка пожал плечами. – Быть…

– Нет! – Ника вскочила, боясь, что опоздает. – Стойте! Не смейте! Я запрещаю!..

Она перевела дыхание, собираясь с силами. Ее слово – последнее, сейчас все кончится. Надо успеть…

– Я запрещаю! Слышите? Никто не останется здесь, кроме меня! Юрий бы никогда не позволил. И я тоже…

Никто не произнес ни слова, не двинулся с места. Все ждали.

– Варфоломей Кириллович… Князь Фроат… Спасибо вам, но это дело касается лишь меня и Орфея… Юрия Петровича… А сейчас я хочу поговорить с Владыкой. Можно?

Широкоплечий секунду помедлил, затем кивнул.

– Владыка! Я не осуждаю ваши законы, я не дома. Вы можете сделать со мною что угодно. Это нетрудно, меня и Юрия ждет смерть и здесь, и на земле. Но есть еще другой закон…

Ника на мгновение умолкла, пытаясь понять, имеет ли право на такие слова. Кто она, в конце концов? Но ведь Тот, Кто когда-то приходил к людям, обещал помочь всем, даже таким, как Ника.

– Вы судите здесь, Владыка. Кто-то другой судит на земле, не знаю, справедливо или нет. Но вы – не высший суд. Есть Тот, Кто над вами, Кому подвластны и земля, и ад. Его именем, именем Господа, я требую…

Она испугалась собственных слов. Что может она требовать? Она – пылинка, унесенная ураганом…

– Я требую… – Ника глубоко вздохнула, – справедливости! Я не могу просить о милости, о снисхождении, вы вправе отказать. Но справедливость выше вас! Разве люди виновны в том, что с ними сделали? Разве виновны, что ими правит нечисть? Что их обманывают и убивают? Разве виновны я и Орфей? Почему вы не спросите с того, кто отвечает за это?

Ника умолкла, сообразив, что сказала совсем не то, а главное – не так. Кого она обвиняла? Большевиков? Сталина? Его черную тень – «товарища Иванова»? Или кого-то, еще более могущественного?

– Виновны ли люди? – Владыка нахмурился, покачал головой. – Виновны, Виктория Николаевна…

– Но не все, – прервал его Варфоломей Кириллович. – Судят не всех, судят каждого. А совратителя судят особо.

– Юрий Орловский отвел смерть от моего народа, – князь Фроат встал и шагнул к костру. – Если мое слово еще значит что-нибудь, я тоже требую…

– Виктория Николаевна не пожалела жизни ради любимого и ради друзей, – черноволосая подняла ладонь к серому небу. – Именем Того, о Ком здесь сказано, я тоже требую…

– Я не могу требовать, – Варфоломей Кириллович встал рядом с Никой, – но я прошу…

– Это нарушение закона, – пробормотал Ермий. – Явное нарушение! Но наши законы столь негибки, Владыка. Может, все же учтем…

– Хорошо, – тяжелый голос широкоплечего заставил его умолкнуть. – Я слышал. Сядьте…

И вновь тишина. Нике показалось, что она слышит стук собственного сердца.

– Мне незачем напоминать о справедливости. Вы правы, Виктория Николаевна, я не имею возможности миловать и прощать. Это право Того, Чьим именем вы ко мне обратились. Впрочем, всегда есть выход. Ермий!..

Юркий выхватил папку, замелькали исписанные листы…

– Вот… Вышеупомянутый Юрий Орловский прибыл сюда по собственной воле, но его тень все еще на земле. Случай может быть оспорен. Его можно признать тяжелобольным, временно потерявшим память. Прецедент когда-то был…

– Быть тому, – кивнул широкоплечий. – Юрий Орловский, известный также как Орфей, и Виктория Николаевна, называемая еще Никой, с этой минуты свободны. Это в моей власти. Но большего мне не сделать. Можно помочь кому-то одному, но вместе их путь скоро закончится. Так записано, и записано не мной. Ермий, я не ошибся?

– Увы, нет, Владыка, – вместо папки в руках юркого вновь оказалась черная книга. – Вот эта страница. Все уже решено, мы не в силах переписать…

– Вырви страницу, Ермий! – черноволосая протянула руку. – Пусть все решится заново!

– Но… сиятельнейшая… – юркий вскочил, прижимая черный том к животу. – Это ничего не изменит, к тому же эти бумаги не горят!

– У них будет еще один шанс. Жги!

– Я… Я не могу, – Ермий растерянно поглядел на Владыку. – Огонь не уничтожит… Я не смею…

– Тогда я сама.

Черноволосая забрала книгу, перелистала страницы. Резкое движение руки – послышался скрежет, как будто лопалась жесть. Через секунду страница полетела в огонь. Лиловые языки жадно потянулись к бумаге и отступили.

– Я же говорил, говорил… – бормотал Ермий. – Они не горят…

Ника, не отрываясь, глядела в огонь. «Гори! Пожалуйста! – она сама не понимала, кого просит. – Гори!..»

…Край страницы потемнел, бумага начала желтеть. Секунда – и листок охватило пламя…

– Теперь они свободны, – спокойно проговорила черноволосая.

– Но не в безопасности, – перебил Фроат. – Мы обязаны что-то сделать…

– Это не в моей власти, – покачал головой широкоплечий, – и не в твоей, гэгхэн.

– Отправь с нею послание, – негромко предложил Варфоломей Кириллович. – Посланца могут пощадить.

Владыка задумался:

– Тот, кто прислал ее, не посчитается с обычаем. Но все же попробуем… Виктория Николаевна, нам предстоит выполнить одно поручение.

Ника молча кивнула, еще не опомнившись от всего случившегося. Неужели удалось? Но что дальше? Что она сможет сделать?

– Тот, кто зовет себя Ивановым, Агасфером, Вечным, а также иными именами, желает завладеть старым секретом, который известен вашему другу. Этот секрет очень опасен – точнее, был таким. Скажите Юрию Орловскому, что он сможет назвать Иванову «мэви-идхэ». Теперь «ключ» неподвластен людям, а если его применит кто-то другой, его встретят.

– Передай: последнее слово – «горг», – добавил Фроат. – Твой друг поймет…

– Тому же, кто прислал вас, скажите так… – Владыка задумался, затем проговорил медленно, чеканя каждое слово. – «Видим дела твои. Остановись. Шлем второй Рубин, третьего не будет».

В руке широкоплечего что-то сверкнуло.

– Возьмите, – на ее ладонь легла светящаяся густым кровавым огнем призма, грани которой были покрыты непонятными, похожими на муравьев знаками. – Этот камень вы покажете, и вам поверят. Но не отдавайте. Тот, у кого будет Рубин, неподвластен врагу. Не выпускайте его из рук…

– Он не даст полной защиты, – вновь вмешался Фроат. – Стрела или пуля не пощадят владельца, но колдовство и обман обойдут стороной.

– Спасибо… – камень переливался на ладони, Ника сжала руку. – Он поможет только мне? Или я могу передать его?

– Можете, – кивнул Владыка. – Он принадлежит вам. Распорядитесь им так, как подскажет сердце… Больше мы ничего не сделаем.

– Сделаю я, – князь Фроат улыбнулся и, подойдя к Нике, положил ей на плечо широкую тяжелую ладонь. – Правнучка! Дхары гордятся тобой! Когда ты и Юрий Орловский вновь окажетесь тут, мы не дадим отправить вас за реку. Вы останетесь на этом берегу, с дхарами, и вместе с нами вернетесь обратно, когда настанет час. И хотел бы я видеть того, кто помешает мне…

Он посмотрел на Владыку, словно ожидая возражений, но широкоплечий молчал. Фроат погладил Нику по щеке, как гладят ребенка, и вновь улыбнулся. Все встали. Виктория Николаевна растерянно оглянулась, все еще не веря.

– Спасибо! Что бы ни случилось со мною после – спасибо…

– Иди с миром, дочь людей и дхаров, – ответил Владыка.

– Да пребудет с тобою Господь… – добавил старый священник.

– И да поможет тебе Высокое Небо… – закончил Фроат.

…И тут все исчезло. Пропал костер, берег, старые бревна и все те, кто находился рядом. Нике почудилось, что лопнула завеса, скрывавшая от глаз истинный облик мира. Ни берега, ни реки – бездонное, черное, как антрацит, небо. Огромные живые звезды покрывали его, их свет был теплым, густым, казалось, его можно тронуть рукой. Светила горели по всему небосводу, им не было конца, и Ника чуть не задохнулась от этой неслыханной красоты. Видение продолжалось недолго, долю секунды, но она успела понять: это и есть настоящее, истинное. Ника потянулась вперед, к теплому свету звезд…

Глава 12. Кровавый Рубин

…Сначала вернулась боль – тягучая, растекшаяся по всему телу. Ника почувствовала, как ноет затылок, как давит в спину твердый камень. Она застонала, попыталась двинуться, но что-то мешало. Где-то совсем рядом говорили. Виктория Николаевна узнала голос Орфея и тут же успокоилась. Он рядом, значит все в порядке. Слов она не разобрала, лишь поняла, что Юра отчего-то встревожен. Ника вновь попыталась привстать и наконец сообразила, что с ног до головы укрыта чем-то, похожим на тонкое одеяло…

– Ну вот, Юрий Петрович, как видите, правила изменились. Теперь все зависит от вас…

Ника вспомнила, что говоривший как-то связан с нею и Орфеем, но это не успокоило, напротив, встревожило. Что-то не так. Почему волнуется Орфей? Где они? Она лежит на камне, ее накрыли покрывалом. Это больше похоже не на спальню, а на гробницу. На каменное надгробие, которое ставят в церквях или часовнях…

Часовня! Орфей! Она рванулась, дернулась, запутавшись в плотной ткани…

– Ника! Ника!

Наконец ей удалось отбросить с лица край покрывала. В глаза ударил неяркий огонь горящих свечей.

– Ника!

Орфей стоял в двух шагах, руки были скованы наручниками, двое охранников держали его за плечи, третий спешил стать между ними. Да, так и должно быть… Правая рука сжала Рубин, левой она отбросила страшное траурное покрывало и одним движением оказалась на земле.

– Все в порядке, Юра. Тебя обманули, я жива!

Какую-то долю секунды Орфей молчал, затем лицо его дернулось судорогой, и, наконец, на нем отразилось облегчение, невиданное, непередаваемое словами.

– Я жива, Юра! – Ника заставив себя улыбнуться. – Со мною все в порядке и с нашими друзьями тоже…

Юрий закусил губу и усмехнулся в ответ. Растерянность прошла, Орфей вновь стал прежним.

– В порядке? У всех?

Ника поняла. Надо отвечать быстро, пока не перебили.

– Roma locuta, causa finita…

«Рим высказался, дело сделано». Орфей поймет! Юрий на мгновение задумался, глаза блеснули:

– Cognosco stilum romanae!

«Узнаю римский стиль». Он понял…

– Хватит! – в голосе Иванова слышалось столь непривычное раздражение. – Юрий Петрович, убедительно советовал бы помолчать.

Охранники оттащили Орфея в сторону, черная тень дрогнула – товарищ Иванов сделал шаг вперед.

– Ну что ж, Виктория Николаевна, поздравляю с возвращением!

– Благодарю вас, господин Агасфер, – странное прозвище, упомянутое Владыкой, всплыло в памяти.

– И об этом узнали? – голос Иванова стал прежним, спокойным и уверенным. – Вам очень повезло, Виктория Николаевна. Вернулись сами и, как видите, сумели помочь Юрию Петровичу. Признаться, думал, вас придется выручать…

– И уже начали шантаж?

Она все-таки сдержалась. Криком не поможешь, сейчас будет самое трудное…

– Мы еще поговорим… Юрий Петрович, давайте закончим наше небольшое дело. Правила действительно изменились. По некоторым причинам у меня нет больше времени. Итак, сейчас вы напишете текст «мэви-идхэ», после чего возвратитесь в камеру, где спокойно отбудете остаток срока, который уменьшится, как я и обещал, до десяти лет. Надеюсь, мне не надо намекать, что будет в противном случае…

Ника оглянулась. Орфей стоял бледный, неподвижный, и в неровном свете стало заметно, как изменилось его лицо. Он не постарел, скорее высох, острые скулы, казалось, вот-вот разорвут кожу, глаза запали, втянулись щеки. Но он был жив, он снова стал прежним…

– Стойте! – она шагнула вперед, и тут же двое в черном преградили дорогу. – Господин Иванов, правила действительно изменились. Вам нужно дхарское заклинание?

Черная тень молчала. Ника вновь повернулась к Орфею.

– Юра! Последнее слово – «горг», мне его назвал гэгхэн Фроат. Отдай «ключ», это уже не опасно.

– Ника! – Орфей дернулся, но «черные» держали его, не отпуская. – Ты не понимаешь!..

– «Ключ» теперь неподвластен людям, а этого упыря там встретят…

– Ты уверена? – глаза Орловского недоверчиво сузились.

– Конечно! Все в порядке, Юра! Вот увидишь…

– Присоединяюсь к данной просьбе, – Агасфер стоял совсем рядом, неподвижный, в длинном темном плаще. – Закончим это дело, Юрий Петрович…

– Ладно! – голос Орфея прозвучал звонко, почти весело. – Снимите наручники!

Черная тень кивнула. Один из охранников достал ключ, другой положил на каменный постамент лист бумаги и ручку. Орловский размял затекшие кисти и быстро набросал несколько слов.

«Сейчас, – подумала Ника, – пока он будет читать…»

Нужно было несколько секунд, чтобы подойти к Юрию и передать Рубин. Однако Иванов оказался предусмотрителен. Охранник вновь надел Орфею наручники, другие стали между ними, не давая увидеть друг друга. Еще один «черный» подбежал к Агасферу, неся бумагу.

– Так… – слово прозвучало равнодушно, буднично. – Как просто!..

Агасфер поднес листок ближе к черному капюшону, Ника успела заметить длинные, почти по локоть, перчатки. Под сводами зазвучали незнакомые слова: «мвэри… эйсо… идхэ… хоги… ранэ… атурх… горг…»

Еще не зная, что будет дальше, Ника зажмурилась. Вовремя! Даже сквозь прикрытые веки свет показался невыносимо ярким. Подземелье дрогнуло. Послышался странный звук, похожий на смех и, одновременно, на гневный окрик, порыв горячего ветра толкнул, едва не сбил с ног…

…Виктория Николаевна открыла глаза. В часовне все осталось по-прежнему, но черные охранники не стояли, а лежали на полу, закрывая глаза ладонями. Это был ее шанс. Ника бросилась вперед, к Орфею. Оставалось добежать какой-то метр, но тут сильный удар сбил ее с ног. В дверь вбегали новые охранники, спеша заменить тех, кто временно ослеп.

– Удачно… – Иванов словно и не был обескуражен. – Ну, Виктория Николаевна, нам придется объясниться.

Ее подтащили ближе к алтарю. Агасфер стоял рядом – высокий, недвижный, укрытый тенью.

– Вы оказались опаснее, чем я думал. Ну, говорите!..

Сзади послышался крик, шум борьбы – Орфей пытался справиться с «черной» охраной. Ника на миг закрыла глаза. Она не успела. Что ж…

– «Видим дела твои. Остановись. Шлем второй Рубин, третьего – не будет…»

В протянутой ладони кровавым огнем засветился камень. Агасфер молчал. Секунды тянулись, прошла минута, две…

– И что вам обещали за это? – в голосе звучала злая насмешка. – Жизнь? Свободу? Неужели вы не знаете, Виктория Николаевна, что гонцов, несущих злые вести, ждет беда?

Отвечать она не стала. Теперь уже все сделано. Оставалось одно – пройти остаток пути достойно. Вспомнилась сгоревшая в лиловом пламени страница черной книги. Что было там написано? Наверное, именно это.

– Хорошо… – тень еле заметно двинулась. – Приведите его…

«Черные» подтащили Орфея к алтарю. Их глаза встретились, Ника улыбнулась…

– Юрий Петрович! – Агасфер не спеша сел в кресло, став почти невидимым в затопившем алтарь мраке. – Мою просьбу вы исполнили, так что у меня нет претензий. Предлагаю следующее. В Столице создается новый дхарский центр. Вы его возглавите. Хорошая работа всегда вознаграждается. Вы сможете продолжить свои исследования…

– Для окончательного решения дхарского вопроса? – Орфей рванулся, но «черные» держали крепко.

– Да. Для окончательного решения дхарского вопроса. Могу я намекнуть, что иного выхода у вас нет?

– Вы ошибаетесь. Есть!

– У вас его нет. И не будет. Я дам вам немного подумать. Вернем вас в больницу на пару дней. Правда, ключ, который вы спрятали по совету Пустельги, мы забрали. Впрочем, он бы вам не помог…

– Ника! – Юрий резко повернулся. – Они убили Сергея!

– Как?

Она ощутила боль и бессилие. Значит, Пустельга тоже…

– Молчите! – Агасфер резко встал. – Имейте в виду, терпение может кончиться. Я дам вам три дня, Юрий Петрович. Потом мы продолжим разговор в уже знакомом вам подземелье…

В голосе Агасфера впервые слышалась откровенная угроза. Внезапно Орфей рассмеялся. Это прозвучало так неожиданно, что черный силуэт отшатнулся.

– Ну что ж, Юрий Петрович. Посмотрим, насколько у вас хватит сил… Уведите!

– Постойте! – Ника попыталась освободиться, но «черные» держали крепко. – Дайте минуту… проститься…

– Хорошо, – Агасфер вновь отступил в тень. – Но – ни одного слова. Первое же слово – смерть!

Хватка немного ослабла. Она повернулась. Орфей был почти рядом, но охранники стояли, сомкнув плечи – ни протиснуться, ни достать рукой…

Он улыбнулся, Ника тоже – из последних сил, еле сдерживаясь. Она чувствовала, как по щекам текут слезы, но боялась вытереть их. Может, Орфей не заметит… Внезапно показалось, что откуда-то доносится тихий шепот.

– …Ника! Ника! Ты слышишь меня?

– Да! – беззвучно закричала она. – Орфей, слышу! Не бойся за меня. Они мне ничего не сделают! Ты молодец, все гордятся тобой. И я… Я тоже… Я люблю тебя…

– Я люблю тебя, Ника! Извини, не могу поступить иначе…

– Знаю… Но мы все равно встретимся! Все равно!..

Орфей поднял вверх скованные руки, но «черные» уже волокли его к темному провалу двери. У самого входа Юрий на секунду остановился. Их глаза встретились…

…Нике казалось, что она уже умерла. В ушах звучал странный шум, похожий на скрежет, в лицо плеснула вода… Наконец она очнулась и поняла – еще не конец. Самое страшное случилось, но ей еще предстоит допить то, что осталось в поднесенной чаше.

– Вам лучше? – Агасфер стоял буквально в одном шаге – неприступный, холодный. – Вы взялись за страшное дело, Виктория Николаевна. Я знал, что у вас не хватит сил…

– Хватит, господин Иванов! – кажется, голос звучал нормально, без дрожи. – Что вам еще надо?

Голова в черном капюшоне чуть наклонилась, и Ника увидела, что в лицо ей смотрит пустота.

– Зачем же так, Виктория Николаевна? Я мог бы сказать, что мне жаль вас, но это неверно. Я не жалею и не сочувствую, но испытываю к вам вполне естественное уважение. Я узнаю, кто именно вооружил вас против меня, это несложно. Но сначала решим вопрос лично с вами. Наверное, самым честным было бы просто отпустить вас, Виктория Николаевна. Этим я бы воздал добром за зло, и вы не ощутили бы радости победы…

Ника невольно поразилась. Радости? О чем он толкует? Или у Агасфера другие чувства – не такие, как у людей?

– Я выразился точно, – Иванов словно читал ее мысли. – Сейчас в вас говорят эмоции, вы боитесь за Юрия Петровича. Напрасно! Не за него следует опасаться. Он-то мне нужен, а вот вы…

– Дешевый прием, господин коммунист! – она заставила себя улыбнуться. –Угрожать женщине…

Ника перевела дыхание. Теперь уже не страшно. Она побывала там, где беззвучно кружат стаи воробьев и течет медленная тихая река.

– Вспомнили, что вы женщина? Я не забывал этого, Виктория Николаевна. Но вспомните и о другом: вы сумели сорвать важнейшую государственную программу, рассчитанную на укрепление обороны СССР. Сантименты здесь ни при чем. Вы – мой враг и не скрываете этого…

– А вы чего ожидали? – удивилась она. – Неужели благодарности?

– Вот видите!.. Я мог бы вспомнить, что вы – слабый человек, вам страшно и, кроме того, вами кто-то неплохо управлял. Увы, на свободе вы еще более опасны. Ваши новые знакомые попытаются вновь с вами встретиться. А вот этого я допустить не могу.

Выходит, Агасфер боится – ее и тех, с кем она сидела у холодного костра! Ника не ощутила радости, скорее почувствовала что-то, похожее на презрение. Хорош всесильный! Несколько безоружных людей вдребезги разбили его замыслы. А что будет, если объединятся остальные?

– Вы меня поняли… – черный капюшон кивнул. – Теперь о вашем Рубине. Не хочу разочаровывать, но он не поможет. Этот камень – память о далеких веках, когда еще соблюдались нелепые обычаи и условности. Но даже если играть по этим смешным правилам, он не спасет. Я не имею права вас убить, Виктория Николаевна, поскольку вы – посол, принесший весточку от моих добрых друзей. Но я не могу и не собираюсь запретить органам внутренних дел арестовать вас как опасную пособницу врага. Не я подписывал ордер на арест! А в НКВД Кровавый Рубин не поможет. Для тамбовских костоломов товарища Ежова он – обыкновенный «вещдок», который приобщат к вашему делу…

Вспомнились слова Фроата. Похоже, Агасфер говорил правду. Но почему он столь многоречив? Неужели она в самом деле сумела его так напугать?

– К сожалению, наряду с множеством достоинств у нашего первого в мире социалистического государства имеются и отдельные недостатки. Среди них, в частности, то, что приговоры порою выносят еще до ареста. Не пугаю, просто объясняю. Ордер подписал Ежов еще неделю назад. Вас ищут по всей стране…

– А вы умываете руки? – у нее еще нашлись силы, чтобы усмехнуться.

– Не без сожаления. Вас судили заочно, как пособницу опасного преступника Юрия Орловского, написавшего клеветническую книгу, порочащую общественный и политический строй СССР.

…Вот значит как! Теперь ясно, над чем работал Орфей долгими вечерами! Да, она не зря гордилась им… Но на мгновение стало жаль, что роман, о котором они столько говорили, так и остался не написан. Роман про Иешуа из Эн-Сарида и того, кто тоже умыл руки…

– Впрочем… – Агасфер помолчал, подчеркивая значимость того, что будет сказано. – Я согласен помиловать вас… если вы меня об этом попросите …

Вначале Ника не поняла, затем на ее охватила радость. Жить! Всего лишь несколько слов! Она никого не предаст, не подведет, просто попросит о жизни. Что может быть естественнее, понятнее? Никто не осудит – даже Флавий, даже Варфоломей Кириллович…

Агасфер ждал, не торопя. Внезапно Ника ощутила нечто странное. Ее враг волнуется, словно речь идет не о ее жизни, а о его собственной.

…И тут она поняла. Дело не в словах. Просто это будет первой просьбой, и ей не откажут. Она останется в живых и будет против собственной воли чувствовать себя обязанной. Ей не предложат сразу же выдать Терапевта или Флавия. Напротив, Агасфер предложит попросить о чем-то ином – о свободе или даже… о жизни Орфея. И вот тогда…

– Я не ищу смерти, – Ника посмотрела прямо в черную пустоту под капюшоном. – Но вас ни о чем… Слышите?.. Ни о чем просить не буду!..

– Как угодно, – рука в перчатке чуть заметно дернулась. – Уведите!

Ее схватили за плечи, потащили к выходу. Внезапно сзади донеслось:

– Стойте! Подведите ее к камню…

«Черные» поставили Нику у странного круглого возвышения, похожего на плаху. Рядом находилось что-то, покрытое темным покрывалом. Один из охранников отбросил ткань в сторону. Ника вскрикнула – на земле лежал Пустельга. Грудь, шея, руки – все было в засохшей крови, но лицо каким-то чудом осталось чистым. Смерть обошлась милостиво с Сергеем, он словно помолодел, исчезли морщины на лбу, разгладились глубокие складки у рта…

– Хвастаетесь… палаческой работенкой?..

Вспомнились слова Орфея. Выходит, он знал Пустельгу? Значит, этот парень пытался помочь и Юрию?

– Не спешите… – Агасфер подошел ближе. – Не судите поспешно, Виктория Николаевна.

Ника отвернулась. Интересно, о чем еще будет разглагольствовать этот краснобай? Убеждать в том, что Сергея следовало непременно «ликвидировать»?

– Именно так…

Она поняла – Агасфер действительно читает ее мысли. Но не испугалась. Пусть…

– Только не «ликвидировать». Я подарил ему смерть – настоящую, человеческую смерть. Порою, это очень ценный дар. Проще было оставить его нелюдем, он бы служил мне – даже против воли. Я поступил честно, но этот человек мне нужен. Я очень надеялся, что какой-то счастливый случай поможет вернуть его, как вы вернули Юрия Орловского. Шансы были один на миллион, но, представьте себе, я не ошибся. Итак, Виктория Николаевна, у вас есть выбор. Слушайте!..

Агасфер шагнул вперед, протянув над мертвым телом затянутую в черную кожу руку:

– Этот человек – ваш враг, Виктория Николаевна. Он сочувствовал вам, но служил мне. Сочувствие – дело легкое, к тому же в нем говорили обида и болезнь. Теперь он мертв, и никто на свете не вернет его. Никто – кроме вас…

Ника не отреагировала. Сказанное показалось грубой ложью, очередным издевательством.

– Не верите? Но вы же спасли Орловского! Одна, без моей помощи. А теперь у вас имеется то, что не защищает вас, но может выручить другого. Ваш Рубин…

Ника разжала ладонь. Камень засветился в полумраке, золотом вспыхнули буквицы-муравьи.

– Это вещь из другого мира, Виктория Николаевна. Я уже говорил, она не для вас. Но сила, заключенная в Рубине, поистине неимоверна. Она не сокрушит врагов, зато спасет тех, кто болен – даже смертельно. Еще не поздно – положите камень ему на грудь, туда, где сердце…

Камень горел на ладони. Она думала передать его Орфею. Те, кто дал ей Рубин, надеялись, что кристалл поможет ей.

– Но не спешите. Подумайте! Его отберут у вас, но кто знает, вдруг Рубин даст вам шанс даже в подвалах Ежова? Не уверен, конечно, но чудеса случаются. С другой стороны, вы можете спасти человека. Но не просто человека, с которым вы были знакомы. Сергей Пустельга – опытный чекист, в НКВД с семнадцати лет, у него две медали, масса благодарностей. За что – можете догадаться. Если спасете его, я получу ценного, незаменимого помощника, а ваши друзья – еще одного умного и очень опасного врага…

– Зачем вы это говорите?

Вспомнился разговор на скамейке в Александровском саду. И другая встреча – на холодной, залитой дождем набережной…

– Любопытно, как вы поступите. Дело в том, что хозяйка Рубина – только вы. Он слушается вас, чужая рука не принесет спасения. Мне интересно, что вы решите. Признаться, до сих пор с трудом понимаю человеческие поступки.

– У вас это никогда не получится, Агасфер!

Ника склонилась над неподвижным телом Пустельги, положила светящийся камень на окровавленную гимнастерку и поправила сбившиеся на лоб русые волосы.

– Но почему? – в голосе Иванова звучало искренне удивление. – Он ваш враг! Вы помогли мне, а не своим друзьям!..

Ника не стала отвечать. Все сделано, осталось немного, а силы нужны для каждого шага…

«Черные» вывели ее в полумрак подземной галереи. К ним подошли трое в обычной светлой форме с малиновыми петлицами. Старший, с двумя «кубарями», что-то спросил. Она не поняла, и тут же ее ударили по лицу. Ника пошатнулась, едва устояв на ногах. Странно, она еще чувствовала боль…

– Артамонова?

– Да… – губы с трудом двигались. – Я – Виктория Артамонова…

– Чего не отвечаешь? – лейтенант достал из нагрудного кармана какую-то бумажку. – Согласно постановлению Особого Совещания… А, все равно темно, поверишь на слово!

– Наручники? – поинтересовался кто-то особо старательный.

– На хрена? – удивился старший. – Куда ей бежать? Ну, двигай!…

Толчок в спину… Виктория Николаевна вновь чуть не упала, еле заставив себя выпрямиться. Вот, значит, как начинается дорога в ад… Вокруг стояла тьма, но внезапно Нике показалось, что она снова видит теплые сияющие звезды, такие чистые и близкие. И Ника рванулась к ним, не останавливаясь, становясь с каждой секундой все сильнее и сильнее, так, что даже Смерть, казалось, начала отставать…

Бен появился на Патриарших без пяти семь. Добирался он, как обычно, пешком. За эти месяцы молодой человек неплохо изучил Столицу и теперь старался прокладывать маршруты напрямик, через скопище кривых улочек и узких переулков, надеясь на чутье, не подводившее и раньше, в дальних походах на Тускуле. Вечер был теплый, и Бен снял плащ, неся его переброшенным через руку. В последнее время он научился одеваться вполне в местном духе, походя теперь не на иностранца из посольства, а скорее на преуспевающего журналиста или молодого художника.

В небольшом парке, несмотря на теплый вечер, народу оказалось неожиданно мало, почти никто не пришел посидеть на лавочке в этот предзакатный час. Не спеша подойдя к тихой глади пруда, Бен полюбовался оранжевыми отблесками уходящего солнца в окнах дома напротив и, словно ненароком, взглянул на скамейки, что стояли на ближайшей к Большой Бронной аллее. Лишь две из них были заняты. На одной сидели два гражданина, ведущие какой-то весьма оживленный спор, на второй же он заметил того, кто назначил встречу. Ошибки быть не могло: расстегнутый серый плащ с темно-красной подкладкой, короткая военная стрижка и, о чем он также был предупрежден, огромный черный пес, смирно сидевший у ног хозяина. Дождавшись, пока стрелки на часах, местных, купленных не так давно вместо привычных тускульских, показали без одной минуты семь, Бен медленно направился к нужной скамейке. При его приближении пес поднял большие острые уши, вопросительно взглянув сначала на Бена, затем на хозяина. Последовало негромкое: «Сидеть, Бара!». Остроухий, немедленно успокоившись, отвернулся в сторону. С уважением поглядев на пса, Бен осторожно присел, постаравшись оказаться подальше от умного зверя. Человек в сером плаще окинул соседа по скамейке спокойным взглядом:

– Добрый вечер. Насколько я понимаю – товарищ Бен?

– Так точно… – ответ показался почему-то глупым, и Александр поспешил исправиться. – То есть – да. Вы – господин Флавий?

– Совершенно верно. Заметил вас еще на Бронной. Впрочем, мы кажется виделись. На Новодевичьем…

Бен кивнул. Да, он уже видел того, кто назвался Флавием. Это было вчера, на Новодевичьем кладбище, где хоронили известного драматурга и бывшего военного врача Афанасия Михайловича Бертяева.

– Я тоже пришел туда, – вздохнул Флавий. – Пришлось нарушить все правила конспирации, но…

По жесткому холодному лицу скользнула судорога боли. Это продолжалось какую-то долю секунды, затем человек в сером плаще вновь стал прежним.

– Вы дали согласие на работу, товарищ Бен. Афанасий Михайлович поручился за вас, поэтому не могу вам не верить. Будете подчиняться непосредственно мне. Напоминаю: от выполнения или невыполнения приказов будут зависеть человеческие жизни, и прежде всего ваша.

– Да… – кивнул Бен.

– Здесь можно сказать: «Так точно», – Флавий улыбнулся. – Впрочем, вы, как бывший руководитель нелегальной группы, не нуждаетесь в инструкциях. Какую подготовку вы прошли на Тускуле?

– Четыре месяца специальных курсов, господин Флавий.

– И полгода подполья в Столице… – задумчиво проговорил человек в сером плаще. – Кое-что… Надеюсь, разговорную речь освоили?

– Уже легче, – вздохнул Бен. – Но все равно порою трудно. Иногда просто язык не поворачивается. Называть даму – «гражданкой»!.. Я и не думал, что за два десятка лет язык может так измениться.

– Не только язык, товарищ Бен. Обратите внимание на манеру держаться, на мимику… Ну, поскольку вам известен мой номер телефона, конспирировать бессмысленно. Я – Лунин Николай Андреевич, заместитель наркома тяжелой промышленности. С товарищем Терапевтом сотрудничал пять лет.

– Граф Бенкендорф Александр Леонтьевич, – Бен привстал. – С господином Бертяевым, то есть с Терапевтом, познакомился в ноябре прошлого года.

Он украдкой взглянул на своего собеседника, но замнаркома Лунин отреагировал на «графа» удивительно спокойно.

– Товарищ Терапевт отзывался о вас очень хорошо. Чем-то вы ему особо понравились.

– Я? – удивился Бен. – Мы виделись с Афанасием Михайловичем очень редко. И теперь, когда уже поздно…

Он не закончил фразы. Перед холодным невозмутимым большевиком не тянуло на подобную откровенность. Но Лунин, кажется, понял:

– Я очень ценил товарища Бертяева. Мы с ним не сходились ни в чем – ни в политике, ни в эстетике, но мне будет не хватать его не только как товарища по подполью…

Флавий тоже не стал продолжать. Похоже, эти слова – максимум того, что он мог позволить себе.

– А почему он называл себя Терапевтом, господин Флавий? Ведь Афанасий Михайлович – хирург по образованию.

Человек в сером плаще пожал плечами:

– Была такая раннехристианская секта. Впрочем, он как-то говорил, что сейчас в обществе невозможна хирургия, необходимо медленное, постоянное лечение. Может, поэтому… Товарищ Бен, обстоятельства вашего появления в Столице вынуждают меня задать вам несколько вопросов. Какой ваш нынешний статус?..

– Неопределенный, – улыбнулся Бен. – С точки зрения НКВД – я бродяга с поддельными документами. Для Тускулы же я злостный невозвращенец. Не исключено, что меня лишат гражданства.

– Почему вы решили остаться в СССР?

Голос Лунина оставался столь же бесстрастным и требовательным. Бен собрался с мыслями, ответить было не так-то легко…

– Во-первых, я не могу одобрить пакта со Сталиным. Этому бандиту не верил и не верю. Президент Богораз ошибся, более того, этим он обрек на гибель сотни тех, кого мы могли спасти. В организованную эмиграцию не верю, нам подкинут шпионов и вредителей. В общем, я решил, что здесь смогу быть полезным и для России, и для Тускулы…

– А товарищ Терапевт считал, что в вас проснулась русская кровь! – в голосе Флавия чувствовалась хорошо скрытая ирония.

– Я по происхождению немец. Считаю себя тускуланцем и русским уже никогда не стану. Но дело не в национальности. Совершена ошибка, более того – подлость. Богораз бросил людей без помощи – все равно, русских, китайцев или готтентотов. По-моему, ваш Маркс называет это чувство интернационализмом. Я бы рискнул назвать это совестью. Кроме того, – он попытался улыбкой смягчить слишком высокие слова, – защищать Тускулу можно и в России…

– Исчерпывающе… – Николай Андреевич задумался. – О Тускуле мы еще поговорим. Впрочем… Представителем Богораза назначен Иван Косухин. Это ваш друг?

– Мы с ним плохо поговорили напоследок, – Бен отвернулся. – Боюсь, он меня не понял.

– Мне он понравился… – Лунин вновь улыбнулся. – Он так похож на Степана! Когда я впервые увидел его, то подумал, что брежу. Я же не знал, что его отец жив… Итак, вы, бывший руководитель разведгруппы Богораза, готовы сотрудничать с антисталинским подпольем?

– Я не очень готов, господин Флавий, – честно ответил Бен. – Вы мне намекнули, что я даже не слишком похож на советских граждан. Мне легче представиться иностранцем, чем каким-нибудь свердловчанином.

– Из вас получится превосходный иностранец, – Лунин вновь улыбнулся. – Слыхал отзывы.

– И еще…. Я хочу вам передать одну… вещь. Вот…

Бен вынул из кармана нечто небольшое, но необыкновенно тяжелое. Закатное солнце блеснуло на гладкой желтой поверхности слитка.

– Спасибо! – Флавий одобрительно кивнул. – За это можно выкупить человеческую жизнь. Может быть, даже несколько…

– Вы не поняли, – заторопился Бен. – Несколько лет назад мой друг Иннокентий Богораз открыл на Тускуле новый полиметалл, так называемый «ауэрит». Его можно использовать для получения золота из свинца. Установка очень простая, я ее смонтировал в одном надежном месте. Вы не думайте, господин Флавий, я ее не похищал, Кент, то есть Иннокентий Богораз, дал согласие…

– За что ему и вам огромная благодарность, – подпольщик отдал Бену слиток. – Если уж пошла речь о ваших возможностях, то в дальнейшем могут понадобиться знакомства в Париже. У вас ведь там есть родственники?

– Сколько угодно. И не только среди эмигрантов.

– И это тоже ценно, особенно после потери контактов, которые поддерживал Афанасий Михайлович через своего брата. Но прежде всего, товарищ Бен, вы нужны здесь. У меня к вам поручение, причем срочное…

– Слушаю вас!

Молодой человек облегченно вздохнул. Ему поверили!

– Меня переводят на Дальний Восток. В Столицу буду теперь наведываться редко. Поручение, товарищ Бен, состоит в том, что именно вам придется возглавить группу.

– Что?!

Наверное, он ослышался. Возглавить группу? Ему, инопланетянину?!

– У нас нет другого выхода, – грустно улыбнулся Лунин. – Впрочем, «группа» – сильно сказано. Сейчас нас осталось трое – вы, я и товарищ Марк. Товарищ Марк не сможет руководить группой в силу специфики своей работы. Остаетесь вы. Я передам вам все связи, их немного. Есть несколько, так сказать, сочувствующих… Итак, возражений нет?

– Нет, господин Флавий, – Бен постарался, чтобы голос не отразил охватившей его растерянности. Николай Андреевич искоса взглянул на собеседника.

– В самом общем виде… Первое – переправка на Запад материалов о терроре в СССР. Вам придется наладить новые каналы взамен потерянных. Раньше этим занимался Терапевт.

Бен кивнул.

– Сталин боится гласности, наши публикации несколько сдерживают НКВД… Второе – операция «Убежище», о ней подробнее в следующий раз. Третье – работа Марка, о ней поговорите непосредственно с ним. Имейте в виду – товарищ Марк сотрудничает с нами скорее по необходимости, чем по убеждению. У него свои цели и планы…

– Он не большевик? – не удержался Бен.

– Марк – непримиримый и решительный враг советской власти. Мы сотрудничаем, его помощь порою незаменима, но методы борьбы не одобрял и не одобряю. Впрочем, у него свои счеты… Это основное. Теперь некоторые частности…

Пес Бара, удивленный длительным невниманием со стороны хозяина, встал, выразительно взглянув на Флавия. Тот усмехнулся и погладил остроухого по загривку, после чего успокоенный Бара вновь вернулся на место.

– Нарушаем режим, – Лунин кивнул на пса. – Он у меня – как часы, привык… Итак, о частностях. Прежде всего, операция прикрытия. Два года назад мы почувствовали опасность, НКВД стал подбираться очень близко. Тогда Марк предложил провести хорошо продуманную дезинформацию. Главная цель – заставить ведомство Ежова пойти по ложному следу и, как сверхзадача, принудить скорпиона укусить себя за хвост. Кое-что удалось, но об этом поговорите с товарищем Марком…

Флавий задумался.

– Еще к одной просьбе прошу отнестись с особым вниманием. Надо узнать, что случилось с нашими товарищами. Их псевдонимы – Орфей и Ника. Впрочем, с Никой вы, кажется, знакомы.

– Ника?

Вспомнился вечер у Бертяева, женщина с именем богини Победы…

– Виктория Николаевна?

– Да. Она вызвалась исполнить очень опасное поручение. Мы должны сделать все – абсолютно все, товарищ Бен, чтобы узнать о ней и о товарище Орфее! И, если живы – помочь.

Бен вновь вспомнил свою случайную спутницу. Неужели и она попала в подвалы Большого Дома?

– Не сомневайтесь, товарищ Флавий. Я все сделаю…

Непроизносимое слово «товарищ» на этот раз выговорилось легко, само собой. Трудно сказать, заметил ли эту несущественную деталь подпольщик. Впрочем, Николай Андреевич был не из тех, кто упускает мелочи.

– Далее. Вам придется встречаться с неким товарищем Чижиковым. Предупреждаю, это очень сложный человек…

– Оу, тот, что без усов!

Флавий невозмутимо кивнул:

– Тот, что без усов. На вашего друга он не произвел приятного впечатления, более того, кто-то из окружения этого безусого оказался излишне болтлив… Встречаться с ним будете только один на один. По-моему, вы договоритесь, товарищ Чижиков теряется при разговоре с аристократами.

Ирония могла относиться к кому угодно – к Бену, к товарищу Чижикову или к ним обоим.

– Господин Флавий, кто из них настоящий – с усами или без?

– Оба липовые! – Николай Андреевич недобро рассмеялся. – Тот, что с усами, опаснее, но, если их поменять местами, ничего не изменится. Больше, товарищ Бен, ничего не скажу. Партийная тайна, не обижайтесь.

Бен не обиделся, но любопытство только выросло. Все-таки он попытается раскусить этот ребус! Обязательно попытается…

– С этим осторожнее, – понял подпольщик. – Не спешите, сейчас не это главное. Итак, задача, думаю, ясна. Будет нелегко, товарищ Бен. Я знал, что рано или поздно меня отправят из Столицы подальше, но очень надеялся на Терапевта…

Бен молча кивнул. Да, без Афанасия Михайловича будет трудно. До сих пор не верилось, что этого человека нет в живых.

– Господин Флавий, вы говорили, что были с ним не согласны. Ну, политика – это понятно. Но вы упомянули эстетику…

Лунин развел руками:

– Увы, никогда не был поклонником его творчества. Пьесы товарища Терапевта могут нравиться «бывшим», но не такой серой кости, как я. Знаете, я пошел воевать в октябре 17-го и нагляделся на благородных полковников и сентиментальных поручиков. Тут товарищ Терапевт меня никогда не убедит… Вы знаете, незадолго до смерти он закончил роман.

– В самом деле? – удивился Бен. – Вы читали? О чем он?

– Читал, – Николай Андреевич задумался. – Афанасий Михайлович почему-то интересовался моим мнением… О чем – сказать нелегко. В общем, мрачная интеллигентская мистика. Христос, Пилат, фантазии в духе Гете, всяческие видения… Правда, кое-что он взял из нашего, так сказать, бытия. Даже нарушил конспирацию – рассказал об одном реальном случае из жизни группы. В общем, я не в восторге.

– Все равно! – Бен покачал головой, нимало не убежденный. – Я хотел бы прочесть! В любом случае это надо напечатать.

– Когда-нибудь, – кивнул подпольщик. – Когда всех нас уже не будет в живых. Может вы и правы, товарищ Бен, этот роман еще принесет сюрпризы… Впрочем, нам пора.

Бен удивленно оглянулся. Действительно, уже совсем стемнело. Патриаршие опустели, вокруг стояла тишина, только со стороны Бронной еле слышной доносился трамвайный звонок.

– Пойдем, Бара!

Пес радостно вскочил, даже подпрыгнув от нетерпения. Лунин потрепал его за уши, вызвав тем новый приступ радости, затем повернулся к своему спутнику.

– Вы уходите первым. Обо всем остальном – послезавтра, здесь же в это время. Удачи вам, Александр Леонтьевич.

– Спасибо, Николай Андреевич.

Возле турникета, отделявшего сквер от пыльного уличного асфальта, Бен оглянулся. Человек в сером плаще с красным подбоем и остроухий пес стояли неподвижно, глядя ему вслед…

…Пустельга очнулся, словно от толчка, сразу же почувствовав опасность. Тело напряглось, но Сергей заставил себя успокоиться. Торопиться нельзя. Не спешить, не выдавать себя, лежать неподвижно… Он глубоко вздохнул и понял, что не ранен, лишь очень слаб. Правда, на руках и груди чувствовалась какая-то неприятная корка. Кровь? Но на нем нет даже пореза! Он лежит где-то в сыром помещении на чем-то жестком, руки и ноги не связаны, левая рука прижимает к груди какой-то предмет, похожий на призму…

Оставалось вспомнить о том, что случилось. Итак, ночью он почему-то проснулся, затем в дверь позвонили, он открыл… Вера! Вера Лапина! Он впустил ее, она оглянулась, он еще успел удивиться – у девушки были такие странные глаза! И тут…

Все стало на свои места. Интересно, куда его спрятали? Сквозь прикрытые веки проникал неяркий свет, откуда-то доносился непонятный шум, похожий на стук костей. Итак, он здесь не один, кто-то рядом, и этот «кто-то» едва ли из числа друзей. Однако его не связали – и зря! Кое-что показать своим тюремщикам он еще сможет…

На миг Сергей ощутил злой азарт, но тут же вернулась тревога. Он упустил что-то очень важное, даже страшное… Да, конечно, ему снился странный сон! Он не Пустельга, а какой-то Павленко, смертельно больной, умирающий…

Пустельга глубоко вздохнул, по-прежнему не открывая глаз. Слава Богу, приснилось! Не иначе, накачали наркотиком… Ему еще привиделось, будто он разговаривает с самим товарищем Сталиным, затем какая-то часовня, черные тени в углах, его подводят к каменной плахе, кровь – его кровь…

…По телу прошла волна боли, в глазах вспыхнуло темное тяжелое пламя…

Он вспомнил .

Наверное, Сергей застонал, поскольку тот, кто находится рядом, замер. Пустельга понял, что притворяться дальше не имеет смысла.

– Очнулся, майор?

Голос показался незнакомым, со странным акцентом, Пустельга открыл глаза…

…Часовня, та же, что и несколько дней назад. Исчезли черные драпировки, звезда над алтарем, камень с резной черепахой. Даже пол стал прежним – неровным, в глубоких выбоинах. Сергей лежал на досках, рядом горела свеча, а в ногах у него сидел человек в черном балахоне и такой же шапочке. Они уже виделись – этот узкоглазый в шутовской одежде, стоял слева от Агасфера, именно он взмахнул рукой, разрубая ему грудь… Пустельга дернулся и медленно сел. Узкоглазый не отреагировал, лишь руки начали перебирать длинные четки. Вот, значит, откуда шел стук!

Сергей оглянулся, заметив у входа какую-то тень. Стерегут, не уйти…

– Успокоился? – человек в балахоне встал, держа в руках большую темную чашу. – Выпей!..

Сергей подчинился. По телу разлилась горячая горечь. Сразу же стало легче, слабость отступила.

– Спасибо…

Послышался негромкий смех:

– Спасибо скажешь не мне, майор! Я только сидел возле тебя и смотрел, как гаснет Кровавый Рубин. Мало кто видел такое. Сидеть пришлось долго…

Пустельга провел ладонью по лицу. Кажется, он не брился не меньше недели. Рубин? Ну конечно, призма! Он разжал левую руку. И это знакомо, точно такой лежал в разбитом гробу на Донском. Тогда Рубин напугал самого Волкова…

– Я что – умер?

Узкоглазый вновь засмеялся, и Сергей поспешил исправиться:

– Я… я хотел спросить… Я был мертвым?

– Нет, – смех оборвался. – Будь ты мертвым, даже ваш пророк Иса не воскресил бы тебя. Ты умирал, майор, ты прошел полпути до царства Ямы, но тебя вернули. Агасфер разрешил мне побыть с тобою. Не каждый день дух-цха вновь становится человеком!

Да, он уже не был болен. Наверное, Сергей стал первым, кто победил болезнь Воронина. Но как? Неужели кристалл?

Узкоглазый поднялся и протянул руку. Пустельга неохотно отдал камень.

– Кто вы такой?

– ЗК Гонжабов, – человек в балахоне хмыкнул. – Статья 58-я, гражданин майор, «четвертак». У тебя есть еще вопросы?

– Есть! – Пустельга тоже встал, слабость окончательно пропала. – Что это за Рубин?

Гонжабов покачал головой:

– Ты не поймешь… Могу сказать, что он – капля крови царя Ямы и его сила перешла в тебя, изгнав из тела демона. Я не умею говорить на языке, понятном тебе, майор. Спроси Агасфера…

Да, Филина стоило бы спросить – и о Рубине, и о Венцлаве, и об Орловском. А еще – о смерти Веры, о Микаэле Ахилло, о Виктории Николаевне…

– Ты увидишь его. Но не сейчас. Слушай, он приказал передать…

Узкоглазый помолчал и заговорил совсем по-другому – негромко, без всякого акцента. Сергею показалось, что он вновь слышит голос Иванова:

– …Я выполнил свое обещание, Сергей Павлович. Вы мне нужны, но я не могу вам верить. Поэтому я дам вам время подумать. Захотите мне служить – позовете…

Сергей усмехнулся. Где ему предстоит думать? В ежовских подвалах?

– Значит, я арестован?

Гонжабов пожал плечами:

– Чем ты лучше меня, майор? Агасфер обещал, что нас поселят рядом. Еще увидимся…

Это тоже было понятно. Даже если Сергей даст согласие, его будут держать на «тюрположении». Живой детектор нуждается в надежной охране.

– Иди, майор! – человек в балахоне кивнул в сторону выхода. – Ты не звал меня в советчики, но все же выслушай напоследок: соглашайся сразу, иначе позавидуешь своему дружку капитану Ахилло…

Пустельга промолчал. Не время! Но он запомнит… Уже у самого выхода Сергей оглянулся. Гонжабов стоял, скрестив руки на груди, недвижный, словно каменный идол. Майор вспомнил о Рубине, пожалев, что так легко отдал камень.

– Кто дал мне Рубин?

– Зачем тебе? Хочешь сказать спасибо? – узкоглазый покачал головой. – Ты опоздал. Его дала тебе женщина, которую ты знал. Рубин мог помочь ей самой, но она оказалась недальновидной…

На душе стало горько. Виктория Николаевна! Зачем она так поступила?

– Она… она жива?

В ответ послышался смех – злой, торжествующий. Пустельге захотелось тут же на месте убить этого негодяя, но он вновь приказал себе успокоиться. Не дадут, а силы надо беречь.

…В галерее его встретили двое – огромный верзила и невысокий парень. Темнота не позволяла разглядеть не только лица, но и форму, и Сергей так и не понял, кто пришел за ним. Впрочем, какая разница? ОСНАЗ, «малиновые», «лазоревые» – все едино…

– Гражданин Пустельга?

На запястьях защелкнулись наручники, Сергея легко подтолкнули в спину. Дорогу он помнил, хотя освещение уже не горело, подземные коридоры были черны и безмолвны. Пустельга шел почти не глядя, не открывая глаз. Пусть о дороге думают конвоиры! Справа повеяло холодом, и Сергей сообразил, что они прошли место, где из стены выступал край черного гроба. Проснулось любопытство: чего боялся Агасфер? Впрочем, этого уже никто не скажет.

Наконец пахнуло свежим воздухом. Они были в круглом зале, теперь путь вел направо – вверх по галерее, но конвоиры почему-то не спешили. Вспыхнул фонарь, луч упал на противоположную стену…

– Сюда? – неуверенно поинтересовался верзила. Тот, что был пониже, прошептал что-то ему на ухо. Парень хмыкнул и выключил фонарь. Пустельгу взяли за локти и быстро провели через зал к проходу, ведущему куда-то в противоположную сторону от набережной. Сергей не сопротивлялся. Может, его решили просто ликвидировать? Но Пустельга не чувствовал опасности, напротив, конвоиры сами волновались. В чем дело?

Они прошли с полкилометра, затем фонарик вновь вспыхнул. Невысокий, который был здесь явно старшим, кивнул на боковой коридор. Здесь своды были пониже, верзиле приходилось то и дело наклоняться. Наконец фонарь высветил небольшое помещение с тремя темными входами.

– Стой! – верзила облегченно вздохнул, и в ту же секунду Пустельга почувствовал, как с него снимают наручники. – Передохнем?

– Можно…

Голос невысокого прозвучал неожиданно. Сергей чуть не вскрикнул.

– Узнали? – Карабаев включил фонарь и кивнул на кучу камней в углу. – Так что присядем, товарищ майор. В ногах правды нет.

Пустельга, послушно сел. Прохор достал спички и пачку «Казбека».

– Курите, товарищ майор. У вас, наверно, забрали.

– Спасибо…

Пустельга взял папиросы, но тут же вспомнил, что не курит. Курил майор Павленко, смертельно больной человек, которому никотин помогал прогнать подступивший к сердцу холод… Сергей засмеялся:

– Я же не курю, Прохор! Я и дыма не выношу, забыли? Мы ведь пепельницу для Микаэля держали!

– Пепельницу? – Прохор замялся. – Так вы…

– Я вспомнил! Я здоров, Прохор Иванович! Понимаете? Хотите скажу, как я с вами познакомился? Я разговаривал с Айзенбергом, тут вошли вы и сказали, что звонят по поводу Корфа…

– Слава Богу! – Сергей с удивлением увидел, что Карабаев перекрестился. – Так вот чего за вас взялись, товарищ майор! Вовремя мы с земелей сообразили. Да, товарищ майор, познакомьтесь…

– Евлампий я, – верзила протянул огромную лапищу. – Ну, а чтобы проще – Женя… Прохор, я чего думаю, ко мне идти надо. Товарища майора переодеть следует.

– Нет, – Карабаев задумался, – ты, Евлампий, уходи сейчас. Я тебя сам найду. Дорогу помнишь?

Парень провел фонариком по стенам.

– Ага… А ты?

Прохор не ответил. Евлампий засуетился, выбросил наручники в темный угол, сорвал с петлиц эмблемы с щитом и мечом.

– Не спеши! – остановил его Карабаев. – Иди в форме, так безопаснее.

– Ага. Так точно…

Евлампий покорно кивнул, и Пустельге окончательно убедился, кто именно тут руководит. Он пожал руку «земеле», и тот, пожелав удачи, шагнул в темный коридор.

– Подождем, товарищ майор, – Карабаев расположился поудобнее, словно сидел не на камнях, а в кресле. – Сейчас еще светло, часок посидим.

Пустельга не ответил. Слишком многое свалилось на него за эти полчаса. Итак, Агасфер решил отправить его в подвалы Большого Дома, чтобы строптивый «детектор» осознал свое место, но Сергея встретили не конвойные волки, а старший лейтенант Прохор Карабаев вкупе с «земелей» по имени Евлампий…

– Прохор! Вы понимаете, что вы сделали? Я – враг народа! Вас же отдадут под трибунал!

– Да ну? – Карабаев усмехнулся. – Удивили вы меня, товарищ майор. Я-то думал, орден дадут, как товарищу Ахилло.

– Вы не понимаете! – Пустельга вскочил. – Вас могут расстрелять!

– Да расстреливали меня, – спокойно ответил старший лейтенант. – Этим-то уже не напугают.

– Как?!

От неожиданности Пустельга отшатнулся. Что с Карабаевым? О чем это он?

– Просто расстреливали. Меня, батю и брата старшего. Отвели за село, к лесу, поставили на опушке… Батю сразу убило, а братан еще стонал, его Прошка добил. Он и в меня стрелял, да промазал, пуля у виска в землю вошла. Пьяный был Прошка… Мне руку пробило, я, как стемнело, в лес уполз, отлежался, потом добрые люди выходили…

– Постойте… Ваш отец погиб на гражданской!..

Карабаев пожал плечами.

– Не-а, это у Прошки батя партизанил. Мой у Семенова служил. Да чего там, служил – мобилизовали, не спросили. Вот Прошка и не мог простить, ждал, чтобы достать батю-то. Дождался…

– Прошка?

У того, кто сводил счеты с семьей старшего лейтенанта, почему-то оказалось знакомое имя.

– Ну, Прошка. Прохор Карабаев, братан двоюродный. Участковым у нас был. В тридцатом, как колхоз стали организовывать, он семью нашу в первую категорию записал.

Первая категория? Сергей вспомнил: раскулачиваемые делились на три разряда. Первый – особо опасные, их судили на месте.

– Он не только нас сгубил, Прошка-то! Восемь семей разорил. Кого постреляли, кого отправили на куличики. Мамку и сестру сослали – так и не нашел… Лютовал, Прошка, выслуживался!..

– Выходит, этот Прохор – ваш двоюродный брат?

Пустельга никак не мог поверить. Он догадывался, что в тридцатом бывало всякое, но эта простая история все же поразила.

– Ну, я и говорю, – кивнул Карабаев. – Его батя и мой – родные братья, только его – Иван, а мой – Игнат.

– Так вы… не Карабаев?!

– Карабаев я, – сибиряк усмехнулся. – Только не Прохор – Марк Игнатович. Марк – это в честь евангелиста, я в его день родился. Батя хотел Иваном назвать, да поп уперся: раз в день Марка, значит, так и крестить надо.

Теперь все наконец становилось понятным. Здорово же его водили за нос!

– Айзенберга – вы?

– Я, конечно, – кивнул Марк. – Он, гад, умнющий был, сразу учуял, что в группе чужой. Стал копать, да не успел. Пришлось рискнуть…

Сергей почему-то не удивился. Ведь они так и думали, что в группе чужак. Об этом говорил ему сам Карабаев – прямо в лицо!

– А как вы, Прохор, то есть, простите, Марк, в НКВД попали?

– Да просто. Полгода в тайге отсиживался, а потом Прошку в Омск вызвали – в спецшколу. Выслужился!.. Ну, я его и встретил дорогой. Даже фотографию менять не пришлось. Батяни наши близнецами были, так что и нас с Прошкой спутать можно.

Пустельга молча кивнул. Ну и нервы же у этого парня!

– Меня зачем выручили?

Сибиряк не ответил, и Сергей заторопился:

– Марк, я вам, конечно… То есть без всякого «конечно», я вам на всю жизнь благодарен, но я не враг советской власти. Я не могу, не буду сотрудничать с «Вандеей»! Если вы действовали по приказу подполья, то лучше дайте револьвер. Застрелюсь – и точка…

– Чего с оружием баловать? – удивился Марк. – Товарищ майор, ну вы, извините, как интеллигент какой-то… Враг – не враг… Да и нет никакой «Вандеи»! Мы же вам с товарищем Ахилло прямо говорили, а вы не верили…

Господи! А ведь действительно. Ну и слепым же он был!

– Операция прикрытия? Дезинформация?

Пустельга вспомил толстую папку с «вандейскими» документами.

– Это что, вы придумали?

– Ну, не только я… – Марк хмыкнул. – Вы бы, товарищ майор, и сами до правды дошли, да не успели. А Ежов не сообразит. Дурной он, хотя и злобы неимоверной. Ну и пусть! Он как «Вандею» искал, половину Главного управления на распыл пустил да и областные поразгонял. Сами себя душить начали, сволочи! И Ежов, думаю, не усидит – схарчат! Ему, говорят, нового зама готовят – Берию с Кавказа. Он его и приголубит…

Пустельга кивнул. Да, сработано неплохо. Очень хорошо сработано! Но ведь они враги? Однако Сергей не ощущал ненависти, скорее чувствовал восхищение и профессиональную зависть.

– Прохор Иванович… Извините, Марк. Поделитесь опытом! Значит, ваши люди подбросили информацию агентуре НКВД в Париже и Харбине?

– Угу, – кивнул сибиряк, – сразу вцепились. Им только дай намек, а уж факты сами найдут! Чтоб достовернее было, я из сводок, что к нам поступают, выписывал все аварии, пожары…

– Для «группы Фротто», – понял Пустельга. – Да, все верно. Ежов – не Ягода, сразу же начал изменников в Главном управлении искать. Постойте… А Дом на Набережной? Беглецы? Ведь это правда?

– А вот это – правда, – кивнул Марк. – Для того все и затеяно, чтобы туда не совались.

– А Корф?

Карабаев пожал плечами:

– Ни разу не встречал. Не знаю даже, жив ли. Его уже без нас к делу приплели. Вот Лантенак, Фротто, Кадудаль – это уж точно. Придумали! Помните, вы мне роман приказали прочесть?

…А он еще посмеивался над малообразованным парнем, впервые открывшим книгу Виктора Гюго!

– Ну, спасибо, Марк, просветили! Только я не понял, зачем вы мне это рассказали? Хотите завербовать?

– А чего вас вербовать-то, товарищ майор? Вас уже без нас завербовали. Разве нет?

Сергей задумался. Да, все верно… Значит, работать на врага? Но ведь он и так «враг народа»? Нет, неправда! Пустельга не враг народа, он враг Агасфера, Ежова, «малиновых», «лазоревых», враг Волкова и его «саперов». Он враг желтоглазого…

– И какое у меня будет задание, товарищ Марк?

– А это начальство определит, – спокойно ответил Карабаев. – В подполье как в НКВД: дисциплина – первое дело. Только, может, у вас, товарищ майор, свои соображения имеются?

Да, у Сергея были соображения. То, о чем думал в последние недели, что казалось неосуществимым, – узнать, как погибла Вера Лапина, как исчез Микаэль Ахилло, что случилось с Юрием Орловским, с той, что отдала ему Рубин… Но Пустельга понял, что это не главное.

– Марк, вы должны рассказать своим товарищам. Это важно!.. В руководстве СССР имеется группа, которую возглавляет некий Иванов, он же Агасфер. Этот Иванов называет себя помощником товарища Сталина. То, что он делает, очень опасно.

– Помощник Сталина, – Марк недоверчиво покачал головой. – Что мы можем сделать?

– Я, кажется, кое-что придумал, – усмехнулся Пустельга. – Слушайте!..

Шторы в кабинете были опущены, горела лампа, и трудно было даже определить, день или ночь сейчас на дворе. Вероятно, для тех, кто работал здесь, этот вопрос не представлялся важным. В этот день – или в эту ночь – огромный кабинет, где мог разместиться целый взвод, пустовал. Никто не сидел за тяжелым, покрытым зеленым сукном столом, люстры были включены, по углам сгустились уродливые тени. Но один человек здесь все-таки присутствовал. Он удобно устроился в кресле, поставив лампу на небольшой столик. Там же находился сифон с газированной водой, несколько карандашей и незаконченный рисунок. Человек листал пухлую папку, с интересом перечитывая один лист за другим.

Открылась боковая дверь, и в кабинет вошел некто, совсем не походивший на сидевшего в кресле. Тому было едва за тридцать, он носил изящный штатский костюм и казался похожим на спортсмена. Вошедший же был немолодым, лысоватым и худосочным альбиносом, светло-зеленая форма с большими звездами в петлицах сидела на нем мешковато, словно с чужого плеча.

Альбинос подошел к креслу, осторожно взяв со столика незаконченный рисунок.

– Узнали? – читавший даже не поднял головы.

– Ну конечно, Арвид! Карадаг! Подарите?

– Эту мазню? Впрочем, ежели хотите…

Вошедший взял стул и присел рядом. Молодой человек дочитал лист, аккуратно вложил его в папку и принялся завязывать тесемки.

– Ну как? – поинтересовался альбинос. – Понравилось?

Арвид не спешил с ответом. Затем, прикрыв глаза, неторопливо проговорил:

– Так и знал, что понравится! – воскликнул альбинос. – Я приказал сделать копию – специально для вас.

– Я оценил, Василий Ксенофонтович, – кивнул молодой человек. – Сколько ему дали?

– Не помню. От него уже не осталось даже лагерной пыли.

– Загубили, – без всякого выражения проговорил тот, кто походил на спортсмена. – Идиоты. Лебедевы-Кумачи. Исаковские…

– А также Бедные, Голодные и прочие Бездомные, – подхватил альбинос. – А здорово он написал: «Хорошо умирает пехота…»

– «…И поет хорошо хор ночной…» Ну, отечество!

– Не критиканствуйте, товарищ майор! – Василий Ксенофонтович отложил папку в сторону, достал пачку «Герцеговины». – Избаловали мы вас… Кстати, Арвид, у вас как с памятью? Имя свое еще помните?

– Помню, – вопрос ничуть не удивил «спортсмена». – Прикажете забыть?

– Увы! Прикажу. Агента иностранного отдела майора Арвида больше не существует. Он осужден специальной коллегией военного трибунала и расстрелян аккурат две недели назад.

Тот, кого расстреляли, на этот раз замолчал надолго, наконец поинтересовался:

– И все-таки – за что?

– За многое, за многое! – альбинос всплеснул руками. – Майор Арвид был агентом-двойником, вредителем, а заодно покровительствовал некоторым крайне сомнительным личностям, даже просил за них у руководства. Например, он интересовался судьбой некоего Орловского…

– Вы что? Расстреляли Юрия?! – на загорелом лице разведчика впервые что-то дрогнуло.

– Забудьте, забудьте! – улыбнулся Василий Ксенофонтович. – Не было никакого Юрия и никакого Арвида. Есть вы – враг народа и беглый лагерник Владимир Михайлович Корф. И учтите, ни по каким бумагам, кроме как по розыскным, вы не проходите, о нашем сотрудничестве знают, кроме меня, еще двое, включая товарища Сталина. Теперь все ясно?

– Зачем меня приплели к «Вандее»? – поинтересовался бывший майор Арвид.

– Что вы, Володя, это не мы, – усмехнулся Василий Ксенофонтович. – Это идиоты из ежовских выдвиженцев. Но ведь это не помешало, правда?

– Да. Тургул поверил сразу. Было даже неинтересно…

– Ну, не скромничайте! – альбинос вновь улыбнулся. – Работа ваша признана отличной, жаль, орден вручать некому… Какие имеются рекомендации?

Владимир Корф задумался:

– Ищите возле Бертяева. Уверен – его идея. Жаль, ушел – как чувствовал! Ему помогал кто-то очень осведомленный. Может, даже двое: один – из партийных верхов, второй – из Большого Дома.

– Учтем, – кивнул Василий Ксенофонтович. – Ну что ж, еще раз поздравляю, ребус вы решили блестяще… Кстати, два дня назад видел наш новый СУ-2. Скоро пустят в серию.

– «Накадзима»? – Корф оживился. – Значит, все-таки решились! Удар на Западе?

– Да! Германия! Отныне наша основная работа – обеспечение операции «Гроза».

– Я готов, товарищ комиссар госбезопасности! – Корф подтянулся, глаза блеснули, как у охотника, при виде долгожданной дичи.

– Не спешите, не спешите, Володя! – альбинос покачал головой. – Экий вы нетерпеливый! Германией займутся другие, ваша цель прежняя – Тускула. И теперь вам уже не придется ехать в Абердин…

– Да, теперь проще, – согласился молодой человек. – Но, Василий Ксенофонтович, объясните! Ведь у нас пакт с Богоразом?

– Совершенно верно! – комиссар госбезопасности хмыкнул и даже подмигнул. – Пакт с Тускулой – блестящее достижение советской дипломатии. Теперь барьера нет. Наши люди смогут проникать туда без малейших помех. И тогда…

– И тогда… – без всякого энтузиазма согласился Корф. – Мне записаться в число эмигрантов?

– Нет, нет, ни в коем случае! – Василий Ксенофонтович перешел на шепот. – Там тоже есть умные головы, могут заподозрить. Вы должны попасть туда нелегально, как герой антисоветской борьбы! Надеюсь, Любовь Леонтьевна это сможет устроить?

– Без проблем. Она мне уже не раз предлагала.

– Вот и отлично. Кстати, вы не могли бы закрепить ваши отношения? Ее семья весьма уважаема в Свято-Александровске. Вы же, так сказать, ее спаситель!

– У Любы другие планы, – усмехнулся Корф. – Ей хочется стать мадам президентшей.

– Ай-яй-яй, – вздохнул альбинос. – Такое честолюбие в ее возрасте! Ну, это уже детали. Итак, ваша цель – Тускула. Попасть, закрепиться и действовать!

Корф задумался. Василий Ксенофонтович не торопил, продолжая жадно курить. Покончив с первой папиросой, он тут же полез в пачку за следующей.

– Ну что ж, – Корф кивнул. – Итак, агентурная разведка на Тускуле?

– Нет! – альбинос победно улыбнулся. – Ваша цель – в другом. В то время, как наши товарищи готовят операцию «Гроза», вы будете работать над тем, чтобы поднять красное знамя над Президентским дворцом Свято-Александровска!

– Ого! – молодой человек откинулся на спинку кресла. – Не слишком?

– Это задание товарища Сталина! – отчеканил Василий Ксенофонтович. – Мы взяли Тускулу за руку и уже не отпустим. Именно вам поручается основная работа. Методы, способы – это уже на месте. В общем, можем устроить соцсоревнование: кто раньше поднимет красный флаг – наша армия над Берлином или вы – над Тускулой.

Молодой человек, не приняв шутки, вновь замолчал, глядя куда-то в сторону.

– Ясно. Когда прикажете приступать?

– Вы уже приступили…

Альбинос прошелся по кабинету, затем вернулся и заговорил совсем другим тоном:

– Знаете, вспомнил… В двадцатом у нас по одному делу проходил какой-то учитель из Калуги. Я его напоил чаем, он, бедняга, расчувствовался и принялся изливать душу. Оказалось, он, ко всему, еще и философ. Так вот, он считал, что очень скоро человечество начнет заселять космос. Не планеты – нет, именно космос, возникнет гигантская сфера, населенная людьми…

– Его тоже расстреляли?

– Не помню, – покачал головой Василий Ксенофонтович. – Наверное. Но идея мне понравилась. То, что делают на Тускуле, по-моему, лишь первый шаг. Скоро мы увидим остальное. Так вот, Володя, очень важно, кто построит эту сферу. Понимаете?

– Вы предлагаете мне пост наркома межпланетного НКВД? – поинтересовался Корф, и оба, не выдержав, рассмеялись.

Конец второй трилогии

1994–1995 г.г.