Охота на бога

Глава 19. Цена тайны

— …Если ведун не вернётся, — раскладывал по полочкам Антоний, — Сурогиных побоку. Лишняя обуза.

— И чего тогда? — озадачился Семён.

— Дедулю навестим, — поделился соображениями Антоний.

— К Аникию? — засомневался Семён. — Судья же с нами в контрах.

Бусин управлял машиной и в непонятный для него разговор не вмешивался.

— Не думаю, что Медунов ему о делах докладывается, — неуверенно предположил Антоний, скорее уговаривая самого себя, нежели Семёна, в довольно туманной перспективе нового предприятия. — А хотя бы и так. Чего ты, Аникия не знаешь? Надо будет, мать родную продаст. Да и не то у него сейчас положение — носом воротить. Это раньше валгаи ему в рот смотрели, а сейчас…

— Значит, к Аникию?

— К нему. Но сперва к девчонке Кашина. Как её?

— Орлова. Настя.

— Во, во. Настенька. А то мы тут с тобой предполагаем, а Бог располагает. Кашин, может, уже сидит у неё и чаёк попивает…

— Сидит, как же. Вот засада у неё точно сидит.

— Ну, мы не сразу. Походим, понюхаем. Время терпит. Ты девчонку постережёшь, а я пока деда проведаю. Может, чего и срастётся. Слушай, я же часы у Сурогиных забыл!

— Какие часы? — удивился Семён и тотчас же сообразил. — А-а… генер…

— Наручные, голова садовая, — Антоний постучал пальцем по виску и сухо обратился к Бусину: — Поворачивай назад.

Подъехав к воротам Сурогинского дома, Бусин бибикнул: призывный гудок автомобильного клаксона громко икнул и через секунду заглох в вязкой могильной тишине.

Антоний окатил инициативного подчинённого долгим осуждающим взглядом:

— Ты зачем это сделал?

— Не знаю, — виновато потупился Бусин.

— Сёма, пригляди тут за ребёнком, — попросил Антоний, — а я в дом быстренько.

— Он больше не будет, — пообещал Семён и, нахмурив брови, наиграно строго наказал Бусину: — Сиди, ничего не трогай.

— Понял, — Бусин послушно убрал руки с руля.

Пройдя во двор, Антоний взошёл на крыльцо и задержался: во всём, что его окружало, была какая-то неправильность. Пахло древесной гнилью. Надоедно жужжала мухота. Он потянулся к двери, но тут же отпрянул назад. Только сейчас он заметил, что всё вокруг было, как будто, слегка поддёрнуто тончайшим слоем рыхлого инея. Со всеми предосторожностями он ступил в дом и сразу же наткнулся на безжизненное тело Глаши, лежащее прямо в сенях: лицо девушки, словно изъеденное оспой, покрывал белый пушок, вроде того, что обычно появляется на заплесневелом хлебе; в широко открытых глазах застыло удивление; по всему было видно, что смерть застала её врасплох.

Что-то близкое к панике пружиной сжалось внутри Антония и застучало в висках, готовое в любой момент разорвать тонкую цепочку мыслей. Во всех помещениях была одна и та же, пугающая своей неестественностью, картина: все Сурогины были мертвы.

Наручные часы с замутнённым, словно, припорошенным белой пудрой стеклом лежали на столе и чуть слышно тикали: секундная стрелка нервными рывками ползла по матовому циферблату импульсного электромагнитного генератора, придавая ему сходство с бомбой замедленного действия.

Антоний завернул страшный хронометр в носовой платок и, не помня себя, выбежал с ним наружу, где, забыв о находке, принялся лихорадочно обтирать травой дрожащие руки: вид его был крайне взволнован, движения сумбурны и размашисты, как у человека, который не до конца понимает что делает.

— Что случилось? — сердце Семёна ёкнуло.

— Заводи, Буся! — крикнул Антоний. — Стой! Подожди. Семён! Едем!..

Бусин, окончательно запутавшись в командах старшего по званию, съёжился и, крепко вцепившись в руль, замер, как перед стартом: напряжение Антония передалось и ему.

— Живём, братуха! — с радостью близкой к истерике, выпалил Антоний и, скрипнув зубами, зло процедил: — Чтобы я ещё раз с валгаями связался… Лучше застрелиться. Буся! Ко мне!

Предчувствуя нехорошее, Бусин нехотя вылез из машины.

— Лёш, я где-то здесь часики обронил. В узелочке. Пошарь, — дружелюбно попросил Антоний. — Найдёшь, пусть у тебя пока, а платочек выкинь.

Антоний сел в машину и захлопнул дверь. Семён, поняв, что произошло нечто-то из ряда вон выходящее, последовал его примеру.

Бусин отыскал часы и направился к водительскому месту, по пути отряхивая запылившийся платок:

— Пригодится…

— Я тебе что велел сделать? — в округлившихся глазах Антония метнулась тень смертельного ужаса. — Выбрось.

— А можно я его себе возьму? — прижимистый Бусин деловито потеребил в руках кусочек батистовой ткани: от помятой тряпицы поднялось белое облачко пыли.

— Пошё-ё-л во-о-н!! — на срыве голосовых связок заорал Антоний. — Уво-о-олю!! К чёртям собачим!

Совершенно опешивший от такой внезапной перемены в настроении работодателя, Бусин выронил из руки платок и задал сакраментальный вопрос:

— За что?

— Было бы за что, вообще убил! — авторитарным тоном объяснил одну из самых распространённых причин увольнения Антоний. — И будильник этот… выбрось.

Бусин вынул из кармана часы и бережно положил на землю.

Антоний с автоматом в руках вылез из машины и встал напротив Бусина:

— Жить хочешь?

— Да, — выпучив глаза, Бусин в страхе попятился назад.

— Тогда раздевайся, — приказал Антоний.

Бусин разулся, снял верхнюю одежду до исподнего и стыдливо замялся:

— Трусы тоже?

— Всё! — гневно рявкнул Антоний и двинулся на Бусина. Поравнявшись с лежащими на земле часами, он одиночным прицельным выстрелом разнёс их вдребезги.

Бусин поспешно стянул трусы и, полностью оголившись, выпрямился по стойке смирно.

— Сень, — тень сочувствия тронула бестрепетное сердце Антония, — одень дурашку.

Семён достал из-под сиденья рубаху, брюки и кинул Бусину:

— Туфлей нет. Походи так пока, в кожаных лаптях.

Бусин оделся, сел за руль и, вдавив босой ногой педаль сцепления, завёл двигатель.

Ехали, что называется, не размыкая уст. Через некоторое время тягостного молчания первым заговорил Бусин:

— А что случилось-то, Антон Николаевич?

— Лёшка! — сердито прикрикнул Антоний. — Заруби себе на носу. Я сказал, ты сделал, и никакой самодеятельности.

— Нет, ну правда, — не вытерпел уже и Семён. — Какая тебя муха укусила?

— Какая-какая. Такая. Масоны тайны хранить умеют.

Домыслив своё, Семён негромко присвистнул:

— Так бы сразу и сказал. И куда теперь?

— Купаться, — поставил новую задачу Антоний. — До посинения.

— Думаешь, они?.. — Семён смешался, так и не окончив мысль.

— Нечего я не думаю, — Антоний сплюнул в окно. — Как карта ляжет. Где валет там и дама.

— К Орловой? — догадался Семён.

— К ней, красавице, — окончательно утвердился в своих резко поменявшихся планах на будущее Антоний. — Последняя наша надежда, и не только наша, — и весело, во всё горло пропел: — Спря-я-чь за-а-а высо-о-оким забо-о-ором девчонку, выкраду вместе с заборо-о-ом!!..

— Антон Николаевич, впереди поворот к речке, — угодливо сообщил Бусин, немного осмелев после весёлого куплета грозного командира.

— Заворачивай!

Приехав на место, Антоний поручил Бусину хорошенько вычистить и проветрить салон машины, а сам с Семёном, не раздеваясь, залез в воду и поплыл на другой берег.

Первым переплыл реку Семён:

— Заболеем.

— Обязательно! — с настроением поддержал Антоний. — Главное живы, а… живому всё хорошо.

— А на Лёху-то чего взъелся? — Семён дрожал всем телом.

— Да, так. Нервишки шалят. При нём не хотел. Дуралей он, конечно, редкий. Типичный синдром мозговой непроходимости, но если приручить, преданней собаки не найти. Есть в нём что-то такое, крестьянское, от сохи. Надо бы поберечь лишенца. Обратил внимание на платочек?

— Ну… запылился малость.

— До тебя чего, ещё не дошло? Ведун приходил. Отравитель. Никого в живых не оставил. Там этой известкой всё выбелено. Целый рассадник. Ты бы видел этих несчастных.

— Да понял я всё. Часики жалко.

— А-а, — досадливо отмахнулся Антоний. — Забудь. Рисковать тоже с умом надо.

Семён зашёл в воду.

— Погодь, — придержал Антоний. — Я сейчас к бороде. Разведаю, что да как. А ты к Орловой. Походи там… вокруг да около. Приглядись. Только сильно не топчи…

— Поплыли, — недослушал Семён, — потом обговорим, — и с головой окунулся в холодную воду.

Антоний нырнул следом.

— Красавец! — похвалил Бусина вышедший на берег Антоний и отдал новую команду: — Завязывай её драить. Иди, ополоснись.

— Зачем? — Бусин неуверенно потеребил пуговицу на рубашке.

— Считай, что я тебя не очень понял, солдат. Это приказ.

— Давай его за руки за ноги, — предложил Семён, — а то он нам опять стриптиз устроит, искуситель.

Семён и Антоний подскочили к Бусину, схватили под руки и, разогнав, толкнули в реку. Бусин испугано заорал, неуклюже барахтаясь в воде:

— Я плавать не умею!!

Антоний бросился на выручку и вытащил захлебывающегося Бусина:

— Какой-то ты не жизнеспособный, Лёха. Твои папа и мама случайно не родственники?

— В браке, — Бусин обтёр лицо и высморкался в ладонь. — В законном.

— Ну, теперь понятно, чего ты такой неувязанный, — Антоний подтолкнул Бусина к машине и, подмигнув Семёну, поучительным тоном произнёс: — Вот, Сень, до чего близкородственные связи доводят.

Дрожа всем телом, Бусин занял место водителя:

— Куда ехать-то?

— В город, — Антоний снял отяжелевший от воды пиджак и кинул на сиденье рядом с автоматом Калашникова.

По дороге «Жигуль» остановили два вооруженных сотрудника дорожно-постовой службы.

— Ваши документы… — не совсем по форме обратился к Бусину один из представителей власти и по-хозяйски заглянул в салон автомобиля, но тут же отпрянул назад.

Через пять секунд изрешечённые пулями тела блюстителей порядка лежали на асфальте.

Кинирийцы выскочили из машины и проворно отволокли тела убитых с дороги в густые заросли ивового кустарника.

— Ты становишься популярным, — Семён показал Антонию листовку, отпечатанную на ксероксе: на плохо пропечатанной копии угадывался мужественный анфас Антония. — Думаю, в городе тебя будут встречать с оркестром.

— Чего-то не праздничное у меня сегодня настроение, — озабоченно посетовал Антоний. — Слышь, водила, сильно не гони, — и нехотя полез в багажник: — Ума не приложу, как мы вообще сюда добрались?

— Дуракам везёт, — Семён легонько кивнул головой в сторону Бусина.

Кое-как в три погибели свернувшись вокруг запаски с истёртым протектором, Антоний недовольно проворчал:

— Надо будет избавиться от этой колымаги…

Семён захлопнул багажник и сел рядом с Бусиным:

— Трогай потихонечку. У меня тут одна квартирка на примете имеется. Потом в магазин смотаемся. Жратвы, шмоток подкупим.

Уже во второй половине дня Антоний, Семён и Алексей, переодевшись в сухое, сидели в тесной уютной кухоньке и за обе щёки уплетали ароматную тушёнку из красивых жестяных банок с яркими наклейками — «Белорусская».

— …аппаратик слабенький. Жёсткий диск всего на сорок часов записи, — Семён говорил и одновременно жевал. — Если начнёт с подружками болтать… Это их… маленькое бабье счастье — посплетничать…

— А-а, не ломай голову, — Антоний увлечённо доскрёбывал со дна банки остатки мяса. — Млешак, если и звякнет, то скорее всего сегодня, или в ближайшие два-три дня, не позже, или… уже позвонил. Чёрт! Некогда рассиживаться.

Опустошив консерву, Бусин принялся за следующую.

— Вот это по-нашему! — Антоний, вставая из-за стола, поощрительно хлопнул Бусина по спине. — Настоящий боец.

Бусин, целиком поглощённый содержимым второй ёмкости, закашлялся:

— Едун напал, кхэ-кхэ…

— Антон, — Семён тоже поднялся, — давай я прослушку поставлю. Новые паспорта только завтра будут. А я юбочку отглажу, реснички подведу. Ни одна собака не узнает. Глянь, какие я платьица надыбал.

— Видал? — Антоний положил руку на плечо Бусина, — в каком мы с тобой у них почёте?! Федеральный розыск — это уже не шуточки.

Бусин поперхнулся и закашлялся сильнее прежнего.

— И кто я теперь? — поинтересовался Антоний. — Маша, Наташа?

— Ты Смирнов Михаил Сергеевич, — окрестил новым именем боевого друга Семён. — Я Лукин Александр Иванович, а Бусин… Городец Николай Борисович.

— Годится, — Антоний выпрямился и кратко изложил новый план действий: — Лёшка дома останется. Ты к Орловой. Я к Аникию. Он хоть и не богат, зато нос горбат. Потом к Кашину. Понюхаю там, что к чему. Подбери мне чего-нибудь из твоего гардероба, поскромнее.

Переодевшись в женское, Антоний с Семёном вызвали по телефону две машины такси.

— Ты точно уверен, что Медунов про эту квартиру не знает? — Антоний, загримированный под немолодую женщину лет пятидесяти, старательно ковылял за Семёном походкой многодетной матери.

— Её Никита полгода назад у одного негоцианта в карты выиграл. Ключи мне передал, — Семён в бессовестно-коротенькой юбчонке был неотразим: каблучки, неширокие бёдра аля-травести, виляющая походка.

— Переоформили?

— Не успели. Хозяин по жизни неудачник оказался. Занялся наркотой, а от оперов откупиться — денег не хватило. Теперь надолго в тюряге застрянет…

Такси уже стояли у подъезда.

— Всё. Расходимся, — Антоний придирчивым взглядом проводил статную фигурку Семёна и, сев на заднее сиденье пробурчал себе под нос: — Сойдёт.

— Куда говорите? — не разобрал таксист.

— В город, — прохрипел Антоний.

Батюшка Аникий, наставник местных валгайских семей, жил на краю города в каменном частном доме, огороженном высоким бетонным забором.

Выходя из машины, Антоний протянул таксисту тысячную купюру:

— Подожди, не отъезжай. Я на минуточку и обратно. Ещё покатаемся.

— А чего не в церковь, мать?

— Всяк крестится, да не всяк верит, — простуженным женским голосом отозвался Антоний.

— Ну ты даешь, тётка…

Антоний подошёл к железной двери с табличкой — «Молельный дом», и позвонил.

Дверь отомкнула согбённая временем старушка в чёрном платке:

— Вам кого?

— Мне бы гостинец батюшке передать. Издалека я. Дома ли, сам-то?

— Проходите.

Антоний переступил порог и оказался в прибранном дворике. Старушка задвинула засов и, шустро обогнав Антония, прямиком направилась к дому.

Проследовав за проворной старушкой, Антоний прошёл в просторный зал с высоким сводчатым потолком: узкие, как бойницы в крепостной стене, окна; вдоль стен широкие деревянные скамьи; в центре на чисто выскобленном некрашенном дощатом полу громоздился большой круглый стол, покрытый серой льняной скатертью, поверх которой лежала толстая книга в старинном переплёте. По отштукатуренным стенам висели вязаные пучки каких-то растений. Пахло свежестью и разнотравьем.

Через минуту к Антонию вышел дед Аникий в мятом белом балахоне из простой хлопковой ткани:

— По какому делу, матушка?

— По тайному, батюшка, — Антоний раболепно согнулся в низком поклоне.

Аникий подал знак, и старушка бесшумно удалилась, затворив за собой дверь.

— Слушаю, — Аникий вгляделся в лицо прихожанки и вдруг резко отшатнулся назад: — Ты?! Фу, дьявол…

— Тихо, поп, не шуми, — Антоний на секунду прижал указательный палец к губам и, озорно подмигнув, приглашающее кивнул: — Посидим рядком, поговорим ладком. — После чего перешёл на шёпот. — Я от хозяина. Интересуется, что это у тебя тут за катавасия такая с уставным списком приключилась.

— Уф-ф, я то думал, — Аникий степенно пригладил холёную бороду. — Нашёлся списочек. У Хроминских. Самолично изымал. Целый тарарам учинили, бесстыдники.

— Распустил ты их, Аникий. Возгордились.

— Если бы. Вера угасает. Млешников уж который год нет. Ведуны совсем от рук отбились. Своих травят. Валгаи целыми семьями в бега подаются. Не от хорошей жизни…

— И Хроминские?

— Нет, те сидят, надеются. Ведун ихний объявился и даже, кажись, нащупал кого-то.

— Далеко?

— Далече. Сегодня ночью от Покрова в сторону Петушков ходили.

— На восток?

— Да не поймёшь. Плутает ведун. То на запад, то на восток водит. Чудеса, да и только.

— И то ладно, — Антоний достал пять тысяч долларов и передал Аникию. — Не побрезгуй батюшка, от нашего стола вашему столу… за беспокойство. Пора мне.

Аникий принял щедрое подношение и поднялся со скамейки:

— А-а, ну-ну.

Антоний вышел из молельного дома и сел в такси:

— В центр. Там покажу.

Подъезжая к дому Кашина, Антоний сразу же обратил внимание на одноликих парней в штатском.

— Этот? — притормаживая, спросил таксист.

— Нет. Тот панельный, а этот кирпичный.

— Так ты же, вроде, кирпичный сказала, — набрав скорость, таксист проехал дальше.

— Перепутала, — пожаловался на память Антоний. — Вези обратно.

— К сектантам?

— Домой. В посёлок.

Примерно в это же время Семён, пробравшись на чердак дома, в котором жила Настя Орлова, установил на крыше дистанционное подслушивающее устройство и уже выходил во двор.

— Стой, стрелять буду, ха-ха-ха! — дорогу Семёну преградил здоровенный краснощёкий детина в синем спортивном костюме. — Юбочку запачкали, барышня. Дозвольте отряхнуть?

«Зараза! — сердце Семёна толкнулось и замерло; потом, прыгнув, бешено заколотилось. — Дебил безмозглый!»

— Юбочка понравилась, котик? — сладко промурлыкал Семён.

Разухабистый угодник просиял иезуитской улыбкой и предъявил Семёну удостоверение лейтенанта полиции. К подъезду подходили ещё два атлета.

— Маланин! — громко окликнул весёлого детину один из атлетов. — Что у тебя там?!

— Да вот, — Маланин обернулся, но договорить не успел.

— Товарищи, помогите! — тонко забазланил Семён. — Хам какой-то! Я тут, между прочим, замужняя, а он у меня паспорт средь бела дня спрашивает! Что обо мне люди подумают?!

Прохожие стали оборачиваться.

— Маланин! Отставить. Идите девушка.

— Не девушка, а женщина, — Семён кокетливо повёл плечиками и, виляя бедрами, с гордо поднятой головой поспешил удалиться прочь.

— Смотри у меня, — начальственным тоном предуведомил один из подошедших. — Забыл, где находишься?

Семён прибавил шагу и вскоре скрылся за углом дома, где его дожидалось такси.

— Поехали, — строгим низким баском приказал Семён, забираясь на заднее сиденье. — И хватит пялиться на меня. Дырку протрёшь.

На конспиративной квартире дверь Семёну открыл Антоний:

— Ну, как?

— Сейчас покажу, — Семён прошёл в комнату. — Такая зверюга. — Он вытащил из сумки приёмное устройство и поймал нужную волну: из динамика вырвалось мерное гудение, время от времени прерывающееся приглушёнными щелчками. — Работает. Межгород соединяет. Её телефон пока молчит. Когда ей позвонят, здесь… В общем, треск услышишь. Значит — звонят. Я на входящие настроил. Остальные нам ни к чему. У тебя-то как?

— Обложили. Не подойти.

— У меня тоже.

— Своевольничаешь? — нахмурился Антоний.

— Красота — страшная сила, — Семён поправил набивную грудь и, закусив нижнюю губу, томно посмотрел на Бусина: — Лёшенька, я тебе нравлюсь?

Бусин опустил глаза и смущённо засопел.

— Не растлевай ребёнка, — одёрнул Антоний. — Я тебе что сказал сделать, если…

— Подумаешь.

— Выпороть бы тебя по заднице твоей красивой.

— Да пожалуйста, — хмыкнул Семён. — Только сначала расскажи, чего сама разузнала, мамаша?

Подобрав длинную юбку, Антоний устало плюхнулся в кресло:

— В городе млешака нет. Аникий говорит, их ведун на восток показывал…

— На восток?! — удивился Семён. — Ещё один?

— Наш это, — Антоний попытался ладонью оттереть с губ тёмно-вишнёвую помаду с привкусом персика, но лишь неумело размазал по щеке. — Куда его теперь черти занесут? Чувствую, набегаемся за ним.

— А если не позвонит? — выдвинул пессимистичную версию Семён. — Ну, там… номер её телефона забудет.

— После таких стрессов немудрено. Подождём пару деньков и поедем к Аникию валгаев на прокат брать. Другого выхода нет.

— А может, послать их всех? — предложил дерзкий план Семён. — Снимем денежку и на дно.

— Нет, Сень, — здраво рассудил Антоний. — Ну, представь. Тебе в ресторане деликатес принесли, а ты его хвать и дёру. Куски на бегу заглатываешь, а за тобой свора разъярённых поваров. Орут, ножами машут. Согласись, никакого удовольствия… Да и не те это люди, тамплиеры, у которых вот так за всяко просто можно что-нибудь с тарелки сцапать. А вот договор они исстари чтят. Это у них в крови. Так что давай-ка млешака отловим, а там видно будет…

Бусин на цыпочках ушёл в кухню, подальше от непонятного и от того скучного для него разговора.

Глава 20. Новые масоны

Юркий, гибкий сомик, маленькая аквариумная рыбка с длинными усиками у краев рта, никак не хотел вылезать из густых зарослей урути, пресноводной водоросли с пышными перистыми листьями на тонких стебельках.

Профессор Бардаяр уже начал злиться. Предпринимая очередную попытку изловить увёртливую рыбёшку, он сачком подцепил декоративный остов затонувшего фрегата и придвинул его в самую гущу водорослей. Пятнистый сомик метнулся в сторону и исчез в воротах игрушечного замка, погружённого на дно аквариума для создания более привлекательного антуража.

— Собака! — распугав стайку неоновых рыбок, убелённый сединами мэтр с досадой бросил орудие лова в воду.

В кабинет вошла стройная дама лет пятидесяти:

— Адам Рудольфович, опять вы его мучаете.

— Это он меня мучает, — профессор отошёл от аквариума и сел за стол. — Зажарьте мне его, Ольга Николаевна.

— Не сейчас, — Ольга Николаевна подошла к столу и подняла телефонную трубку внутренней связи: — Миша, у нас совещание, обеспечь третий уровень защиты.

— Что случилось? — профессор Бардаяр встал и застегнул пиджак на обе пуговицы.

— Нет, пусть идут домой, — оставив вопрос профессора без ответа, Ольга Николаевна продолжала говорить в телефонную трубку. — Четвертый этаж блокировать полностью. Все, кто нам нужен, уже здесь.

— Ольга Николаевна Браун! — повысил голос профессор. — Потрудитесь…

Браун положила телефонную трубку:

— Сядьте, Адам Рудольфович. Совет ложи уже собрался.

Первым в кабинет вошёл высокий подтянутый мужчина в старомодном костюме британского стиля. На остром лацкане его широкоплечего пиджака, слева, красовался крошечный изумрудный крестик, обрамлённый чёрными бриллиантами. Это был Герман Абрамович Краузе.

Вторым ввалился Георгий Вольфович Лозовский, седовласый, похожий на старого сельского бухгалтера пузан в мятом двубортном костюме из мериносовой шерсти. Толстые линзы очков неприятно уменьшали его и без того малюсенькие чёрные глазки.

За тучным Лозовским вихрем влетел стройный и подтянутый Адам Семёнович Винер с вдохновенным лицом: высокий лоб, ясные глаза. Молодящийся старичок в чёрной визитке из ткани в «ёлочку» современного покроя, сером жилете и полосатых брюках. Неестественный румянец на его щеках совсем не вязался с пергаментным оттенком старческой кожи, безжалостно стянутой пластическим хирургом под париком на затылке и снизу под обрюзгшим подбородком.

За Винером, немного застопорившись в дверях, боком, появился улыбчивый бородач, Альберт Карлович Бергсон, в пробковом шлеме эпохи колониальных войн и демократичной безрукавке из двухслойного хлопка. Седобородый весельчак попытался вежливо пропустить вперёд Милену Марковну Эйбельман, чопорную даму в платье Бальмэн с палантином из джерси в виде широкого шарфа, подбитого золотистым каракулем искусной выделки. Убежденная феминистка Эйбельман, так и не воспользовавшись приглашением добродушного Бергсона пройти первой, вошла за ним.

Следом за престарелой парочкой в кабинет стремительно ворвался Александр Павлович Бутов, лысый великан в генеральской форме Ракетный войск стратегического назначения. Все присутствующие сразу же почувствовали тяжёлую поступь его уверенных шагов, ударные волны от которых с хрустом распространились по старому ореховому паркету.

Последним прокрался неприметный мужчина в потасканном костюме. Его ничего не выражающие глаза были почти незаметны на таком же блёклом и скучном лице. Это был Бугерман Яков Львович.

Все девять участников собрания, включая профессора Бардаяра и доцента кафедры социальной психологии, Ольгу Николаевну Браун, свободно расселись на удобных стульях, креслах и низких диванчиках.

— Мне кто-нибудь объяснит, что за срочность такая? — Бергсон пригладил всклокоченную бороду и вытер со лба пот. — Амазонские джунгли, знаете ли. Чтобы выбраться…

— Да уж, — присоединился профессор Бардаяр. — Извините, что интересуюсь…

— Сейчас всё узнаете, — пообещал Краузе, расслаблено откидываясь на спинку элегантного кожаного кресла на крутящейся ножке. — Хотя не вам бы, Адам Рудольфович, досаждать такими вопросами. Альберту Карловичу ещё простительно. Бразилия, болота. Не самый ближний свет. Информация могла и запоздать.

— Если вы об этом беглом млешнике, Герман Абрамович, то это не повод… — Бардаяр не успел договорить.

— Возьмите себя в руки, Адам Рудольфович, — прочеканил генерал Бутов, занявший собой весь диванчик у большого окна, из которого открывался красивый вид на шпиль Московского государственного университета, — и не забывайтесь. Вы не у гроссмейстера в ложе, и здесь вы не Великий Провинциальный Мастер. А мы не члены Капитула вашей Директории. Сейчас это всё осталось там за дверью, для масонской толпы.

— Тихо, Александр Павлович, — Эйбельман сдержанно улыбнулась и, сверкнув на генерала огромными чёрными глазами, полными мёда и яда, обратилась к профессору Бардаяру: — Адам Рудольфович, положение непростое…

— Разрешите мне, Милена Марковна, — бесцеремонно вклинился в разговор Лозовский.

— Прошу вас, Георгий Вольфович, — Эйбельман недовольно поморщилась и, слегка тронув на шарфе изящную платиновую заколку с крупным изумрудом, с напускным равнодушием добавила: — Только по существу. Пожалуйста.

— Достопочтенный Адам Рудольфович, — с язвительными нотками в голосе начал Лозовский, — насколько известно, ваши переговоры с западной Директорией масонов в прошлом году так и не увенчались успехом. Передача Эфгондам млешника, найденного два года назад в Намибии, всё-таки состоялась…

— Позвольте! — взвился Бардаяр. — Это уже переходит всякие границы!..

— Не позволю! — язвительным тоном продолжил Лозовский. — Тогда тоже думали, что это последний на Земле млешник. И что же? На следующий день настал апокалипсис? Избранные масоны за свою многовековую службу Эфгондам получили вечную жизнь? Кукиш с маслом они получили!..

— Опять вы за своё? — строго одёрнула Браун.

— Не за своё, а за наше! — ощетинился Лозовский. — Покажите, кто здесь не еврей? Хотя бы так, для удовольствия?

— Лозовский, я вас умоляю, по сути, — устало перебила Эйбельман. — Ну сколько можно?

— Прошу прощения, несравненная Милена Марковна, — щека Лозовского заметно дёрнулась. — Не хочу расстраивать ваши тонкие нервы, но… дьявол прячется в деталях. Почему поставляемые Эфгондами ведуны-убийцы в первую очередь засылаются к валгаям новообращенных масонов? Или это уже не тайна?

Бардаяр вскочил с кресла, губы задрожали:

— Вы, вы…

— Сядьте, Адам Рудольфович, — попросил Краузе, метнув в Лозовского ледяной укоризненный взгляд: — А вы, Георгий Вольфович, ведите себя корректно. Мы сюда не для того собрались…

— Да как он смеет?! — прорвало Бардаяра. — Я! Я в Российской ложе новых масонов со дня её основания!

— Адам Рудольфович! — Краузе тоже встал: но его уже никто не слушал.

— А что это вы так вдруг разволновались, милейший Адам Рудольфович?! — крикливо вымещал обиду Лозовский.

— О чём вы, господа?! — попытался усовестить историк Винер. — Разве не Аненербе?..

В кабинете стало шумно. Каждый горел желанием высказать своё особое мнение по наболевшему вопросу, за исключением неприметного Бугермана.

— Лозовский! — Краузе уже кричал. — Вы! Все! Ни сегодня-завтра на Земле вообще может не остаться ни одного человека?! Понимаете?! Ни-ко-го! Устроили! балаган! Постыдились бы!

После этих отчаянных слов воцарилась относительная тишина. Все, кроме профессора Бардаяра, вернулись на свои места.

— Новые масоны собирают млешников с середины двадцатого века. По всей Земле! И ни один из них, ни живой, ни мёртвый, не был отдан Эфгондам! — Краузе чуть ли не орал. — Да! Эпидемия убила многих! Даже наши убежища их не спасли. А в джунглях Южной Америки выжили! Кстати, этот подземный лагерь опекает не один Альберт Карлович, но и наш уважаемый Адам Рудольфович! Да если бы профессор… — тут он осёкся и, не окончив начатую было фразу, устало проворчал: — Думать надо, Лозовский, когда говорите.

Профессор Бардаяр удовлетворённо опустился в кресло.

— Если и искать предателей, Георгий Вольфович, то не здесь, — с упрёком, но уже спокойнее продолжил Краузе. — Наш вынужденный союз с изменниками тамплиерами…

— Господа, поимейте совесть! — возмутился дотошный Винер. — Где бы были масоны, если бы не клирики тамплиерского ордена, по крупицам собравшие и сохранившие тайные знания Эфгондов? Будем объективны. Разве не Орден Тамплиеров своей непоколебимой верой в истинность тайных знаний Эфгондов объединил разрозненные ложи вольных каменщиков Европы в единую систему?

— Изволите видеть, Адам Семёнович, — Браун горячо вступила в давний хрестоматийный спор летописцев масонского движения. — Масоны Европы объединились ещё до…

— Время, время, господа, — Эйбельман нетерпеливо похлопала холёной ладошкой по подлокотнику кресла. — Оставьте вы тамплиеров в покое. Они уже двести лет служат не нашему делу, а золотому тельцу. Но и в одну кучу тоже, знаете ли… Вам не хуже меня известно, что их высшее руководство уже несколько десятилетий, между прочим, рискуя собственной жизнью, в тайне от рядовых членов братства сотрудничает с нашей новой масонской ложей. Так что они Эфгондам не помощники. Просто, Лозовский как всегда слишком доверился статистике. Гибнут не только наши валгаи. И вообще, Герман Абрамович, перейдём уже к делу.

Бардаяр и Бергсон переглянулись.

Краузе вышел в центр кабинета: в вытянутых руках он держал цепь с тяжеловесной подвеской в виде треугольного медальона с изображением глаза.

Все встали, кроме Бугермана.

— Прошу вас, Яков Львович, — Краузе торжественно расправил цепь с медальоном.

Бугерман поднялся, подошёл к Краузе, бережно принял из его рук цепь с медальоном и надел на себя:

— Адам Рудольфович, вы хотели знать, зачем я собрал нашу ложу. Так знайте… Кинирийские ведуны, восставшие против Муавгаров, выдвинули дополнительное условие, при котором их союз с нами может быть сохранен.

Бергсон и Бардаяр переменились в лице.

— Они требуют гарантий, — Бугерман неторопливой походкой вернулся на место. — Садитесь, садитесь, господа, разговор будет долгий.

— Дожили, — Бардаяр взял со стола остро наточенный карандаш: тонкая кедровая палочка в руке профессора хрустнула и переломилась. — Какие такие гарантии?

— Они хотят иметь своего представителя в лагере млешников, — бесстрастно разъяснил Бугерман.

Новость стала для всех полной неожиданностью, кроме двоих: Бугермана — Верховного Мастера тайной ложи новых масонов и Эйбельман — куратора по внешним связям с высшим руководством Ордена Тамплиеров.

— За горло берут! — возгласил порывистый Винер.

— Давайте без истерики, — призвал Бутов. — Если хотите что-то предложить…

— Хочу! — с вызовом выкрикнул Винер. — Помнится, в тридцатые годы прошлого века кинирийские ведуны уже пробовали бунтовать. И что? Забыли, что нам обещал их верховный кинирийский ведун перед Второй мировой… этот прохиндей Гитлер?.. «Новые масоны сменят старых. Найдём базы Муавгаров. Третий рейх. Всеобщее процветание». И что? Всех скопом. Масоны, не масоны. Как скот! В лагеря, в печи. Млешников, валгаев вообще не считали. А сколько их хвалённое Аненербе базу Муавгаров искали… этот святой Грааль? Где только не лазили. В Гималаях, в Антарктиде. Всю Европу перерыли. И толку? Всё прахом пошло! По-моему, они уже ясно высказались — «Гирфийцы вернутся на Землю». И млешники для них всего лишь биологический ресурс. Последние генетические исследования уже подтвердили… гипотеза о том, что ДНК млешников содержит законсервированный генотип какого-то чужеродного человеческому организму создания… может быть, именно Гирфийца… совсем не миф. Видимо, из ДНК людей действительно хотели вывести сверхсущество, и… надо думать,… совсем не человека. Вот о какой сверхнации говорил Гитлер. Так что… править они собирались не нами, а создавшими их Гирфийцами. Типичная психология рабов. Занять господское место, а самого хозяина обратить в рабство. Верить таким…

— Короче! — не выдержал длинных изъяснений генерал Бутов. — Ваше предложение?

— Извините, Александр Павлович, я не военный, — заносчиво предварил Винер. — Я не могу короче.

— Александр Павлович, — Бугерман сделал генералу вежливое замечание, — если вам что-то не по душе, можете тоже выразить своё неудовольствие.

Бутов молча положил натруженные ладони на колени и низко склонил голову, похожую на неразорвавшееся пушечное ядро.

— Прошу вас, Адам Семёнович, — предложил Бугерман.

— Да, собственно… — неуверенно продолжил Винер. — Я против.

— Почему? — терпеливо спросил Бугерман. — И без этих ваших исторических экскурсов.

— Мало найти базы Гирфийцев, — пыл Винера немного унялся, речь стала чуточку лаконичней. — До них ещё добраться надо. А для этого нужно время. Пока млешники на Земле, можно хоть на что-то уповать. А после контакта их посланника с нашим материалом, останется один Кашин, которого того и жди кто-нибудь прихлопнет, как букашку. Вспомните, сколько по окончании Второй мировой войны у нас было лагерей млешников? На всех континентах. Даже в Антарктиде. Тысячи. Всё прахом пошло! Лагерь в Южной Америке, — Винер снова сорвался на крик, — последний бастион человечества!..

— Достаточно, Адам Семёнович, — сухо прервал Бугерман. — Ваша позиция ясна, — и задержал выцветший взгляд на напряженном лице Браун: — Ольга Николаевна, я вижу, вам определённо есть что сказать.

— Я ещё не готова, — Браун посмотрела в сторону Эйбельман. — Может быть, Милена Марковна?

— Ну, что ж, — Эйбельман свободно облокотилась на мягкую спинку дивана, — позиция Адама Семёновича заслуживает внимания. Но, прежде, хотелось бы кое-что уточнить. Если уж обращаться к урокам истории, Адам Семёнович, то не надо забывать, что восстание кинирийских ведунов против Муавгаров во время Второй мировой войны было подавлено не потому, что Гитлер кому-то что-то недоговаривал, а потому, что наш тайный Орден новых масонов, только-только созданный ведунами, был слишком слаб. А Муавгары, Эфгонды и старые масоны выступили единым фронтом. Поэтому Вторая мировая война стала такой кровопролитной. Я их не защищаю. Мы все прекрасно понимаем, что произойдёт после того, как кинирийские ведуны с нашей помощью устранят Эфгондов и Муавгаров. Фашисткая Германия по сравнению с тем режимом, который они устроят на Земле — цветочки. Зато, человечество хотя бы выживет. В случае же поражения кинирийских ведунов, Эфгонды истребят всех и заселят Землю своим видом — Гирфийцами. Травля валгаев наверняка как-то связана с подготовкой Земли к колонизации. Бунт кинирийских ведунов — величайший исторический дар всему человечеству.

— В смысле? — Лозовский упрямо наморщил лоб.

— То, о чём думают все, — мгновенно парировала Эйбельман. — Без кинирийских ведунов мы пока не в силах отыскать на Земле все базы Муавгаров, а ведуны без нас не доберутся до лунных и марсианских баз Эфгондов. Пусть наши технологии не так безупречны, как у Эфгондов, но ядерного оружия нет даже у них. Осталось проверить пару планет солнечной системы. Если базы Эфгондов лишь на Луне и Марсе, то…

— Милена Марковна, голубушка, — взмолился генерал Бутов, порядком подустав от излишнего многословия коллег. — Пощадите хотя бы вы.

— Извольте, генерал. Самая суть, — Эйбельман плавным движением небрежно поправила на груди изысканный палантин. — Чтобы человечеству выжить, необходимо уничтожить все гирфийские базы, и Эфгондов, и Муавгаров. Без кинирийских ведунов с этой задачей не сладить. Следовательно, их условия необходимо принять, а не дрожать над млешниками…

— Это же фашисты! — разгневанно возопил Винер.

— Да хоть с самим дьяволом, — неуступчиво бросила Эйбельман.

— Благодарю вас, Милена Марковна, — глаза Бугермана прояснились, и он повернулся к Браун: — Ольга Николаевна, прежде чем выскажется Адам Рудольфович, хотелось бы…

— Не хитрите, Яков Львович, — Браун метнула в Бугермана недовольный взгляд. — Вряд ли Адам Рудольфович на этот раз согласится с тем, что я скажу. Милена Марковна права. Если в ближайшее время не взорвать базы Муавгаров, то человечество обречено. Впрочем, я о другом. Эфгонды слишком уверены в себе, и к Муавгарам относятся так же, как Муавгары к своим биомашинам — кинирийским ведунам. Для Эфгондов Муавгары не более чем прислуга, низшая каста. Они не воспринимают их как достойных противников. Мы же для них вообще дикие твари. Что-то вроде муравьёв или пчёл.

— Вы нам ещё о Реликтовом космическом поле расскажите, благодаря которому обезьяна превратилась в человека, — с сарказмом выговорил Лозовский. — Нельзя же верить всему, о чём болтают ведуны. Им вообще нельзя…

— Лозовский! — зрачки Бугермана расширились.

Лозовский запнулся и, поджав губы, поник. В такие минуты перечить Бугерману было опасно: голос он повышал редко.

— Кстати, о поле, — невозмутимо продолжила Браун. — Эфгонды считают, что Земля несколько тысяч лет назад уже вошла в область Реликтового поля. Они убеждены, что генетические задатки к разуму могут проявляться исключительно в сочетании с этим полем. И… коль скоро мы для них просто животные, вряд ли они будут торопиться с захватом Земли. Эфгонды ждали своего часа десятки миллионов лет. Не думаю, что пара сотен лет имеют для них какое-то значение. Для них сейчас важнее разобраться с вирусом Муавгаров. Недаром они так озаботились поимкой Кашина. Десять миллиардов долларов за одного млешника! Это, знаете ли!.. Это во-вторых. Так что, я полностью согласна с Миленой Марковной, но с одним дополнением. Надо серьёзно заняться поиском Кашина. Может так статься, что от него одного пользы будет поболе, чем от всех млешников в Южной Америке. И… сердечно извиняюсь, Адам Рудольфович. Я должна была это сказать.

— Ну, какие могут быть извинения, — грустно вздохнул Бардаяр. — Вы совершенно правы.

— Да вы сума сошли?! — вспыхнул Бергсон. — Об этом даже речи быть не может! Какое-то Реликтовое поле, низшая каста, высшая. Откуда мы вообще можем знать, что у этих ведунов на уме? Они соврут, недорого возьмут. Мы тут сидим, головы ломаем над их кознями, а им лишь того и надо. Пробраться в лагерь и делу конец. Ну никакой же логики. С одной стороны, говорят, «пока жив млешник, есть время на поиски Муавгаров», а с другой… Абсурд! Кинирийские ведуны — такие же носители вируса, как и мы. Да их туда на пушечный выстрел подпускать нельзя. Они же перезаразят всех.

— Одним словом, вы против? — подвёл черту Бугерман.

— Категорически! — воинственно бросил Бергсон.

— Вы, Адам Рудольфович? — глаза Бугермана недобро сузились в две маленькие тёмные щелки.

— Я не против, — приуныл Бардаяр, — но… хотел бы…

Бергсон фыркнул и демонстративно отвернулся.

— Конечно-конечно, Адам Рудольфович, — лицо Бугермана разгладилось и прояснилось.

Бардаяр поднялся:

— Вряд ли Эфгондам что-либо известно о нас и о бунте кинирийских ведунов. Да и наши млешники в Южной Америке, надо полагать, большой погоды в их планах не делают. Им нужен Кашин. Вернее, его иммунитет. Это очевидно. Сотни лет они собирали млешников к себе на базы. На Луну, Марс. Здесь кинирийские ведуны, вероятней всего, не врут. Млешники и Эфгонды как-то связаны. Может быть, Гирфийцы действительно древняя цивилизация насекомых, когда-то населявшая Землю, а в млешниках законсервированы их гены. Не знаю. Всё может быть. И, если это так, то медлить нельзя. Биологического материала для начала колонизации у них достаточно. И кто бы они ни были, мы-то с вами знаем, что миром правят именно они, а не люди. Все войны на Земле — брани между Муавгарами и Эфгондами. А мы… жалкий инструмент в их руках. По сию пору сбылись лишь те пророчества, которые записаны в их тайном писании. Я имею в виду те… первые апокрифы, на основе которых составлялись Библия и прочие священные книги. Осталось сбыться последнему предсказанию. О том, что с уходом всех млешников с Земли на небо настанет Конец Света. Во всяком случае, старые масоны верят обещаниям Верховного валгайского ведуна Эфгондов. Великого Магистра вех времён и народов, как они его величают. Верят в то, что скоро для избранных на Земле настанет Царствие Небесное. Какова может статься цена этому заблуждению, думаю, все понимают, как и то, какова будет плата за нашу нерешительность.

Бардаяр сел в кресло и больше не проронил ни слова. В кабинете повисла напряжённая тишина: пауза затянулась.

— Прошу вас, Георгий Вольфович, — Бугерман довольно откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу.

Лозовский вытер носовым платком пот со лба и, стараясь не глядеть на Бугермана, осторожно изъяснился:

— Полагаю, условия ведунов надо принять, но не сразу.

— Что значит, не сразу? — лёгкая волна любопытства освежила неподвижное лицо Бугермана. — Ответ нужно дать сегодня.

— Надо поторговаться, — убеждённо предложил Лозовский. — Уверен, сотня-другая миллиардов долларов в таком деле для них сейчас не вопрос, если деньги для них вообще ещё что-нибудь значат. Вы же видите, что творится с мировой экономикой. Они практически пустили всё на самотёк. А космические проекты, которые я курирую, безумно дороги. Почему бы заодно не проверить серьёзность их намерений? После того, как они разберутся с базами Муавгаров, им срочно понадобятся наши космические ракеты с ядерными боеголовками. Не будут же они откладывать подготовку такого дела на потом. Время поджимает не одних нас.

— Разумно, — поддержал Бугерман. — Надо использовать их страсть к коммерции. Сколько вам нужно, Георгий Вольфович?

— Двести миллиардов долларов, — тут же нашёлся Лозовский.

— Вы с ума сошли, Лозовский! — вскрикнул Краузе. — Почему всё только вам! Тысячи валгайских семей бедствуют по всему миру. Буквально по крохам…

— Я правильно вас понял? — Бугерман внимательно посмотрел на разволновавшегося Краузе. — Вы не против представительства кинирийских ведунов в лагере млешников и поддерживаете предложение Георгия Вольфовича?

— Нет, — сломился Краузе. — Но я требую, чтобы для валгайских семей…

— Герман Абрамович, — перебил Бугерман, — у кого и что именно вы требуете? У меня? У Лозовского? У нас пока ничего нет…

— Я… в том смысле,… — Краузе замялся.

— Я тоже за, — немногословно высказался генерал Бутов. — И тоже прошу учесть, что для обеспечения безопасности космодромов…

— Господа, господа, — Бугерман расплылся в благодушной улыбке. — Ну что мы сейчас шкуру неубитого медведя делить будем?..

Но Бугермана уже никто не слушал. В кабинете Бардаяра стало опять шумно: все заговорили о финансовых трудностях и каждый о своих.

Бугерман встал и поправил на груди цепь с медальоном.

Все затихли. Бугерман громко объявил:

— Решение принято. Теперь наша главная цель — Кашин. Руководство Ордена Тамплиеров ещё вчера предложило объединить усилия по его поиску…

Глава 21. Заговор

Эльвира Ивановна Пострюг, полная женщина средних лет, торопливо перелистывала страницы толстого обвинительного заключения. Её пухленькие ухоженные пальчики были нескромно украшены изящными золотыми перстнями с вызывающе крупными бриллиантами; помощник прокурора блистала в модном брючном костюме из дорогой ткани и пребывала в благодушном настроении.

На скамье подсудимых за решёткой понуро сидел небритый черноглазый паренёк в мятой синей футболке. По другую сторону заграждения на стульях томились два «снулых» конвоира.

В зал грациозно вошла молоденькая секретарь суда в белых бриджах и коротенькой оранжевой кофточке с глубоким декольте:

— Встать. Суд идёт.

Присутствующие поднялись.

Вошёл Медунов в судейской мантии:

— Садитесь.

Все сели.

— Давайте, что у вас там? — Медунов занял судейское кресло с высокой спинкой. Над головой председательствующего к стене, обитой неказистым коричневым пластиком, был прикреплён слегка покоробленный пенопластовый барельеф с изображением герба Российской Федерации.

— Адвоката найти не можем, — пожаловалась государственный обвинитель.

Медунов небрежно полистал том уголовного дела и, запинаясь, прочитал:

— Аловит… Аловиддин Мухамд…Мухаммадиевич…

Обвиняемый (худенький смуглолицый юноша) встал.

Медунов отодвинул увесистый том на край стола и с нескрываемой агрессией обратился к подсудимому:

— Тебе что, адвокат нужен?

— Да, — робко заявил о своих правах предполагаемый преступник.

— Чего же ты его сразу с собой не захватил, когда в квартиру полез? — Медунов раздраженно забарабанил пальцами по столу. — В России, поди, не первый год подъедаешься нелегально. Мог бы уже и собственным обзавестись. Тебя сюда звали? Плохо тебе у себя в кишлаке сиделось? Будешь у нас в тюрьме хорошо сидеть…

— Я не грабил, — как мог, защищался от нападок подслеповатой фемиды незадачливый нелегал.

— Не грабил, — Медунов выдержал недобрую паузу. — Все вы здесь белые и пушистые.

Дверь в зал суда приоткрылась, и в проёме показалась подобострастная мордочка гладко выбритого мужчины:

— Можно?

— Нужно, Андрей Юрьевич, — уточнил Медунов. — Ордер взяли?

— Я потом занесу, — Андрей Юрьевич на цыпочках прошёл в зал и сел напротив обвинителя: — Здрасьте. Какая статья?

— Грабёж, — лениво обронила Пострюг.

— Ну, вот тебе и бесплатный адвокат, — Медунов придвинул к себе том уголовного дела. — Теперь ты у меня точно лет десять огребёшь. Права и обязанности объяснять не буду. Не маленькие. Отводов не принимаю. Перейдём к делу. Вы не против, Андрей Юрьевич?

— Да, полагаю, нет никаких препятствий приступить к рассмотрению дела по существу, — бойко протараторил адвокат.

— Так, — начал Медунов. — Защитник не против. Прокурор, вижу, тоже в бой рвётся. За десять минут должны уложиться. А то не грабил он, видишь ли.

Дверь в зал суда чуть-чуть отворилась, и из коридора донёсся громкий женский шёпот:

— Борис Викторович, вас к телефону. Грумов.

— Я сейчас, — бросив на прокурора строгий взгляд, Медунов объявил: — Совещаясь на месте, суд определил. Возвратить уголовное дело для устранения существенных нарушений уголовно-процессуального закона, препятствующих рассмотрению.

— Каких? — удивилась Эльвира Ивановна, уже приготовившаяся к оглашению обвинительного заключения.

— Вы что думаете? — Медунов встал. — Я у вас там нарушений не наскребу? Да если бы следователи не фальсифицировали доказательства, они бы ни одного дела в суд не передали. Завтра всё прочитаете в постановлении. Хватит попустительствовать!

Эльвира Ивановна заметно скисла.

В коридоре Медунов встретил свою секретаршу:

— Наташенька, меня не беспокоить. Я в совещательной комнате, а ты пока возьми дело этого… Алавиди… Махади… чёрт, язык вывихнешь.

— Масманбек Аловиддин Мухаммадиевич, — помогла Наташа.

— Ишь ты, — на мрачном лице Медунова промелькнуло подобие улыбки. — Покопай чего-нибудь в деле. У него бесплатный адвокат по назначению был. Наверняка нарушений мешок. Сама знаешь, как следаки с этими верхоглядами работают. На живую нитку. Тяп-ляп — и в суд, а мы потом разгребай за них. Подготовь постановление о возврате дела. Попрактикуйся. Я подпишу. И не забудь — с компьютера распечатаешь, обязательно перечитай с листа. Так описки заметней.

— Сделаю, Борис Викторович, — приняла к сведению Наташа.

— Только, — Медунов перешёл на шёпот, — ни-ко-му.

— Обижаете, Борис Викторович, — кокетливо надула губки Наташа. — Могила.

— Умница, — похвалил Медунов. — Скоро будешь такую же мантию носить, как у меня. Ну, беги, красавица.

Медунов заперся у себя в кабинете и, достав сотовый телефон, набрал номер генерала Грумова:

— Медунов.

— Борь, поговорить надо. Срочно! — вырвался из трубки натужный голос Грумова.

— Ты где?

— У Орловой.

— Что опять?

— Девка эта… заболела…

— Ну и радуйся, дурень. Не сбежит.

— Беременная она. Какие-то осложнения у неё по женской линии. Психует. В больницу просится.

— Ты ей растолковал, что и как?

— Да я ей чего только не плёл! И про террористов, и спецоперацию… Говорю, психует. Баба она и есть баба. Как детей заведут, всё… мужики на второе место.

— Ты чего, девок никогда не охмурял? Уласть как-нито. Они же ушами думают. Скажи… доктор из Москвы едет… и всё такое.

— Понял.

— Ещё новости есть?

— Пока нет.

— Плохо, — Медунов отключил телефон.

«Ну вот, кажется и всё, — взгрустнул про себя Медунов. — Интересно, сколько мне деньков осталось? — Он с тоской посмотрел в окно на могучий клён: вспомнилась прошлая осень, октябрь, когда в торжественной кроне царственного древа, объятой золотым пожаром увядающей листвы, тихо догорали последние утлые островки летней зелени; впервые за четыреста лет вдруг остро захотелось снова полюбоваться этим великолепием. — Какое странное ощущение. Наверное, именно близость смерти и придает людям остроту чувств. Докатился! А ведь он прав. Муавгары бояться нас. Мы сила! Мы? Ну, вот, и я созрел. Надо бы тебя навестить, смутьяна».

Медунов поднял трубку обычного телефона и привычно набрал номер генерального директора одной крупной компании по добыче нефти и газа:

— Медунов.

— Ну, Медунов, — неласково отозвались в трубке, — и что дальше?

— Я согласен.

— Ко мне! Живо! — властно прогремел голос и через секунду сменился короткими гудками.

«Ренегат! — зло подумал Медунов. — Как же тебе неймётся. Ну, да ладно. От меня не убудет. А там поглядим».

Через полчаса Медунов подъехал к помпезному многоэтажному зданию из стекла и бетона, выстроенному в смелом авангардистском стиле. Перед входом висела, сверкающая начищенной бронзой, вывеска известной нефтегазодобывающей компании.

За порогом полуавтоматических дверей Медунова окликнул высокий охранник респектабельного вида:

— Вы к кому, господин?

Медунов, даже не повернув головы, уверенно проследовал дальше, как к себе домой.

— Стоять! — гаркнул рослый страж, намериваясь применить к своевольному посетителю все дозволенные и не дозволенные средства задержания.

По широкой лестнице в центре просторного холла, искусно преображённого в пышный зимний сад, торопливо спускался второй охранник:

— Отставить!

Первый охранник, повинуясь приказу старшего, послушно ретировался. Медунов, так и не сподобив вниманием ни того, ни другого, прошёл к лифту.

— Здравствуйте, Борис Викторович, — второй охранник сбежал с лестницы и угодливо нажал кнопку вызова лифта. — Вас уже ждут. Позвольте проводить?

Медунов не ответил. Поднявшись на самый верх, он твёрдым выверенным шагом пересёк пространство округлого зала со стеклянным потолком в виде гигантской полусферы и подошёл к массивной никелированной двери, похожей на дверцу сейфа.

— Хе-хе, — неприятно хихикнули за спиной.

Медунов обернулся: рядом стоял Платов Михаил Игоревич, генеральный директор нефтегазодобывающей компании: жилистый, посадистый старик в строгом деловом костюме и дешёвеньких шерстяных тапочках на ногах. — Не думал, что так скоро. Проходи.

Медунов молча толкнул дверь и вошёл в знакомый кабинет: деревянный потолок из красного дерева был украшен искусной резьбой в восточном стиле; инкрустированный паркет; роскошная мебель; картины, бронза.

— Рад, что ты с нами. Присаживайся, разговор будет долгим. Никитин сейчас подъедет.

Медунов опустился в кресло напротив Платова.

— Кто он такой? — Платов изобразил на мало подвижном лице что-то отдалённо напоминающее улыбку.

— Кто? Кашин?

— Да нет. Этот… твой Антоний, — искусственная улыбка Платова сменилась ледяной маской вежливого участия.

Медунов напрягся:

— Странно, с каких это пор тебя стали интересовать обезъяны?

— Уж больно ловок для простого-то смертного, бестия, хе-хе… — усмехнулся Платов.

— Да человек, — пренебрежительно заверил Медунов. — Обыкновенный кинириец.

— Как же так? Хе-хе… Тебя, бессмертного кинирийского ведуна, вокруг пальца обвёл?

— Стечение обстоятельств.

— Да не стечение это… обстоятельств, а люди. Пойми, они научились думать. По-другому. Не как мы или Муавгары…

— Чушь собачья, — надменно скривился Медунов.

Костяшки в крепко сжатых кулаках Платова глухо хрустнули.

— Не горячись, Мишка, — в кабинет бодро вошёл Никитин Олег Александрович: поджарый, лет пятидесяти; открытое лощённое лицо, будто отлитое из прочной оружейной стали, излучало неиссякаемую энергию и силу. — Потом с людьми разберёмся, — он подкатил к Медунову высокое полосатое кресло на колёсиках и легко начал: — Как говорится, чтобы не тянуть кота за хвост, давай сразу быка за рога. Либо ты с Муавгарами, либо с нами. Мишка сказал, что ты…

— Согласился, — пробурчал Медунов. — Только вот невдомёк пока… с чем.

— Ну, про то, что Муавгары планируют нас в расход пустить после того, как заселят Землю, Платов тебе, наверное, уже все уши прожужжал. А вот про то, что их противники планируют, Эфгонды…

— Эфгонды? — удивился Медунов. — Какая разница?

— Ты вот что, — ушёл от ответа Никитин. — Обожди пока с вопросами.

— Что значит, обожди? — в глазах Медунова блеснул металл. — Муавгары…

— И чего?! — запальчиво перебил Никитин. — Муавгары-Муавгары. Для них мы — всего лишь биомашины. Тупые исполнители. Да? Пока мозгами не шевелишь. А чем они лучше? Ничем. Такие же, как и мы с тобой. Из плоти и крови. Пусть их разум какой-то там особенный. Допустим. Ну и что? Что нам теперь, помирать ради них? Они даже не Эфгонды.

— Ты меня чего, агитируешь? — не дослушал Медунов. — Я свой выбор уже сделал.

— Да переделал, хе-хе… — с откровенной издёвкой передразнил Платов. — Ты прямо скажи. Жить хочешь?! Избавиться от этих слизняков и стать настоящим хозяином Земли? Или подождёшь, пока они…

— Я уже сказал, — твёрдо повторил Медунов. — Согласен. Мне что, на лбу у себя написать — «смерть Муавгарам»?

— Наконец-то, — лицо Платова просветлело, — разродился.

— Ну, что ж. Превосходно! — Никитин резко встал. — Сегодня тебя познакомят с некоторыми из наших, кто в Москве.

— Погоди, — остановил Медунов. — Как?…

— Что как? — уже на ходу бросил Никитин. — Скоро всё узнаешь.

— Как это понимать? — вопрошал Медунов. — Муавгары не Эфгонды.

Никитин закатил глаза и, тяжело вздохнув, вернулся на место:

— Полчаса. Не больше. Существует общепризнанное представление о Гирфийцах как о виде, состоящем из двух биологических форм — Эфгондов и Муавгаров. Как, например, у пчёл. Рабочие пчёлы, трутни, матка. Муавгары — бесполые особи. Они, как и рабочие пчёлы в улье, кормили Эфгондов, а те лишь откладывали яйца. Эфгонды питались веществом, которое выделяли специальные железы Муавгаров.

— Я не об этом, — Медунов в упор смотрел на Никитина.

— Спросил?! — с возрастающим нетерпением прикрикнул Никитин. — Сиди и слушай! Всё гораздо сложнее. По своей биологии Гирфийцы — вид насекомых-паразитов с невероятно изощрённым циклом развития. Их жизнь неразрывно связана с вымершими динозаврами…

— Откуда сведения?

— Вопрос преждевременный, но я отвечу, — на миг лицо Никитина застыло в таком неимоверном напряжении, как если бы он в ту же самую секунду произвёл миллионы математических вычислений. — Совсем недавно мы научились управлять процессом, в ходе которого Муавгары, используя наше сознание, общаются промеж себя. И даже изучили их язык. Не тот, машинный, придуманный ими для общения с нами, а их, родной.

— Никогда не мог в толк взять, — опять отвлёкся Медунов. — Почему через нас? Встретились бы сами. Поговорили с глазу на глаз. По душам.

— Это мы с тобой можем туда-сюда, — отклонился от основной канвы Никитин. — Приехал, уехал. А они, как кроты, закопались на своих базах. Тибет, Антарктида. Другие в океане. На такую глубину забурились… Да и светиться, наверное, лишний раз не хотят. Про их летающие тарелки и так уже… А мы для них что? Передатчики. Машины. Кстати, справились с этой задачкой… расшифровкой их языка, между прочим, люди. Среди них есть по-настоящему одарённые экземпляры. Мы их уж многие годы собираем в специализированных центрах. Сохранена и организация новых масонов.

Глаза Медунова ожили; на лице заиграла каждая жилочка.

— Да-да, те самые, — продолжил Никитин. — Это тебе не банальный подкуп всякой там мелкой сошки из подмастерьев, а целая система. Наши глаза и уши во враждебном лагере старых масонов.

— Новая религия? — попробовал угадать Медунов.

— Можно назвать и так, — согласился Никитин. — Мы рассказали им кое-что о Гирфийцах. Люди не так глупы. Самые сообразительные из них уже осознали, что одним им не выжить.

Медунов покосился на Платова.

— Да, Боренька, — маслянистый взгляд Платова заволокло тёплой дымкой. — Скоро не Муавгары, а мы с тобой будем править этим миром…

— Мне уже бежать надо, — Никитин озабочено взглянул на часы. — Самая суть. Цикл их развития таков. Муавгары, будучи нелетающей формой, вели подземный образ жизни, где у них в своё время имелась разветвлённая сеть городов со сложной инфраструктурой жизнеобеспечения, а Эфгонды — летающие гермафродиты. Раз в год они мигрировали в места наибольшего скопления динозавров, где откладывали на их кожу неоплодотворённые яйца. Из каждого такого яйца выходили тысячи одноклеточных личинок. Через кровь они проникали в половые органы динозавров и сливались с их сперматозоидами и яйцеклетками: в результате развивалась первая промежуточная стадия разнополых Гирфийцеф, представлявших собой гибрид Гирфийца и динозавра. У этой переходной стадии была примитивная нервная система беспозвоночного. Через несколько лет червеобразные Гирфийцы-паразиты, превратившись в половозрелых самцов и самок, покидали тела хозяев. При удачном стечении обстоятельств некоторые из них, оказавшись в воде, спаривались между собой. Самцы умирали сразу, а самки после откладки яиц. С водой яйца попадали в кишечник различных животных, где развивалась вторая, паразитарная стадия червеобразных Гирфийцев-паразитов, но уже кровососущих. Напитавшись, они окукливались подобно гусеницам перед превращением в бабочек, и вместе с фекалиями выходили наружу. Из куколок вылуплялись Гирфийцы с крыльями — Эфгонды и Муавгары. Они сбивались в неоглядные стаи, как саранча, и улетали. Вернувшись в колонию, Муавгары теряли крылья и уползали под землю, а Эфгонды оставались порхать, но питались тем, что давали им Муавгары. Когда Гирфийцы ещё не обладали разумом… это были просто огромные скопища общественных насекомых со сложной организацией. В ходе эволюции, благодаря их способности общаться друг с другом с помощью биомагнитных импульсов, у них развился поразительно высокий интеллект. Каждый Гирфиец в отдельности представлял собой развитую личность, способную мыслить независимо от остальных, но при этом мог использовать единный разум колонии, вобравшей в себя опыт и знания всех Гирфийцев. Мозг каждого Гирфийца работал как отдельная нервная клеточка одного супермозга. Таким образом, все Гирфийцы были связаны между собой. Это что-то вроде человеческого Интернета. Новорожденные Гирфийцы, выходя из куколок, уже обладали всеми познаниями цивилизации, так как их единение с колонией устанавливалась на эмбриональной стадии. Но как личности они формировались только после рождения.

Медунов буквально пожирал Никитина глазами.

— Всё, опаздываю, — Никитин встал и посмотрел на часы. — С остальными вопросами к Платову. — И, не прощаясь, спешно удалился.

— Так…. сначала дело… — начал Платов.

— Не понимаю… — перебил Медунов, — зачем же они мешают друг другу?

— Мешают?! — Платов громко расхохотался: — Ха-ха-ха! Мешают. Хе-хе…

— А ты не зубоскальничай, — обиделся Медунов. — Умник.

— Хе-хе, — ядовито хихикнул Платов. — Я посмотрю, как ты сам над собой будешь смеяться, когда всё узнаешь.

— Да чего всё-то?! — было видно, что Медунов недоумевал.

— Не хнычь, глядеть тошно, — Платов осторожно двумя пальцами подцепил со стола крохотный приборчик, похожий на игрушечного паучка размером с копеечную монетку, и протянул Медунову. — Держи.

— Что это? — с настороженностью спросил Медунов, не решаясь взять непонятную вещицу в руки.

— Свобода, — Платов загадочно улыбнулся. — Стены кабинета экранируют наше сознание от Муавгаров. А за его пределами приходится пользоваться этими.

Медунов положил тонконогую букашку на ладонь: паучок ворохнулся, шевельнул лапками и замер; ведун почувствовал лёгкое головокружение и покачнулся.

— Сейчас пройдёт, — пообещал Платов. — Он на твою частоту настраивался. Теперь твои мысли для Муавгаров закрыты. Не потеряй, смотри.

— Вот почему вы такие смелые, — в голове Медунова прояснилось: застарелая, гнетущая тяжесть улетучилась без остатка, как истаявший морок.

— Не только, — Платов сел в кресло, закурил. — Всё сложней или проще. Чёрт его знает. Вначале цивилизация Гирфийцев развивалась, как единый организм, и, как говорится, ничто не предвещало. Но, однажды… В общем, приоритеты их подвели. В основном всё внимание уделялось генетике и математике. Ну и, видимо, доигрались. Хотели бессмертия, а… Короче, в один прекрасный день Муавгары и Эфгонды утратили способность к телепатическому обмену знаниями между собой. Колония раскололась на две части. Общими остались цикл развития и биологическая необходимость Муавгаров кормить Эфгондов. Вскоре Эфгонды обогнали Муавгаров в науках. Стали относиться к ним как к дикарям и поработили. Зато Муавгары научились размножаться клонированием, минуя паразитарные стадии, и перестали зависеть от Эфгондов. Взбунтовались. Разгорелась гражданская война. Эфгонды атаковали их генотип, а те динозавров. Потом Земля вышла из зоны Реликтового поля, и Эфгонды получили преимущество, поскольку к тому времени уже решили проблему старения…

— Что за поле? — в глазах Медунова вспыхнули жадные огоньки природного любопытства.

— Я не об этом, — отмахнулся Платов. — Ты главное уясни. Нам без разницы, кто там кого. После войны мы им всем будем, как кость в горле. Поэтому избавляться надо и от тех и от этих. И начинать с Муавгаров…

— Почему не с Эфгондов? — сорвалось с языка Медунова.

— Тут свои нюансы, — Платов стряхнул пепел от сигареты прямо на ковёр. — Интеллект людей…

— Интеллект? — Медунов ухмыльнулся. — У обезьян? Ты говоришь о них, как…

— Как о мыслящих существах, — убеждённо парировал Платов. — Вбей себе в башку, раз и навсегда. Это просто иной разум, иной способ мышления.

— Ну, не знаю. У животных хотя бы мотивация стабильная.

— Ничего, — заверил Платов. — Эфгонды тоже поначалу нос воротили. Потом приноровились, религию им придумали, масонов. Теперь верёвки из них вьют.

В чёрных провалах мертвящих глаз Медунова сверкнул колючий лёд презрения:

— Толку-то от этих масонов? Бегают со своей тайной книжкой, как со списанной торбой.

— А ты зря надсмехаешься, — Платов прошёлся по кабинету, разминая ноги. — Масоны, они разные. Старые служат Эфгондам, как псы цепные. Новые нам. Тамплиеры…

— И эти? Они же отошли от дел.

— …и подобные им, — ровным тоном продолжил Платов, не обращая внимания на реплику Медунова, — тоже помогают. Одни за Эфгондами следят, другие ракетоносителями, оружием занимаются.

— Ну, и… зачем же дело встало? — брови Медунова слегка приподнялись.

Платов сел и отрешённым взглядом уставился куда-то в пустоту, в одну точку:

— Для нанесения ядерного удара по Эфгондам нужна реальная политическая власть над людьми, которой у нас, увы, пока нет. Во-вторых, Муавгары уже догадываются о нашем заговоре. Поэтому, времени осталось ровно столько, сколько уйдёт на поиски млешака. Так что первыми найти его должны мы. И сжечь. На атомы распылить. Чтобы не одна клеточка не попала ни к Муавгарам, ни к Эфгондам. Без него с колонизацией обязательно повременят. Они же педанты. Пока не выяснят, почему он выжил, не успокоятся. Вот и пусть побегают за ним, а мы пока к базам Муавгаров подберёмся в Гималаях и Антарктиде. А там, глядишь, и людишкам укорот дадим, и Эфгондов к ногтю прижмём.

— А ты не думаешь… — хотел, было, спросить Медунов.

— Не думаю, — Платов уже не желал вступать с Медуновым в диалог. — Недосуг. Твой боец сейчас ближе всех к нему. Вот и действуй. Дай ему… Чего твоему костолому надо? Денег? Дай денег. Не скупись.

— Значит, — Медунов встал, — говоришь, можно млешака… того…

— Не можно, а нужно, — поправил Платов. — Кстати, ты его квартиру зачистил?

— Так ведь… — Медунов замялся, — как бы, разговора не было. Ждём пока. Вдруг забредёт.

— Никаких «пока», — прошипел Платов. — Муавгары его из одной кожной чешуйки могут клонировать.

— Стало быть, дело не только в иммунитете? — задал неудобный вопрос Медунов.

— Да не знаю я!! — озлобился Платов. — Нельзя сейчас рисковать! Все места, где побывал млешак, выжечь! Калёным железом! Со всем скарбом. Всё, к чему он прикасался. И не сиди ты здесь, как замороженный!

— Успею, — недовольно буркнул Медунов.

— Надо успеть, Борис, — смягчился Платов. — Иначе всё псу под хвост. Ядерные заряды уже подвозят к базам Муавгаров. Поймаем млешака — королями будем! Хватит уже у Муавгаров на побегушках…

— Сделаю, — лицо Медунова заметно потемнело.

Глава 22. Глоток свободы

Проснулся Кашин от холода: знобило. Свернувшись калачиком, он лежал на полу закрытого грузового вагона и в полудрёме пытался подоткнуть под себя какую-то изодранную, скользкую на ощупь тряпку. Глаза открывать не хотелось; сладостная нега обволокла все косточки, катала и перекатывала их в медовой истоме, не давая расправиться, налиться силой.

Снаружи донёсся грубый мужской голос:

— Гони на вторую!

Кашин подкрался к дверному стыку и заглянул в зазор между створками: вдоль крытой железнодорожной платформы тянулся приземистый пакгауз; весь дебаркадер был заставлен штабелями картонных коробок, уложенных на деревянные поддоны.

Когда состав остановился, к вагону, где находился Кашин, подошёл мужчина в синем комбинезоне и стал плоскогубцами откручивать проволоку, намотанную на дужки накидного замка:

— Гадский папа! Вот, падлы! Накрутили! Уроды!..

Кашин испуганно метнулся в самый дальний угол и затаился.

Двери раздвинулись: вечерний сумеречный свет выхватил из центра замусоренного пола ошмёток осклизлой ветоши.

— Ну и вонища, — вошедший с отвращением вытолкнул пахучую тряпицу наружу и чуть не поскользнулся: — Скоты! Рвань подзаборная! Гадят, где хотят! Петровна! Иди сюда! Опять не убрали!

Издалека донёсся низкий женский голос:

— Ну, чего ещё?!

— А ничего! — разбушевался радетель чистоты. — Я их говно убирать не буду! Трудно проверить было?! С утра порожняком стоял!

— Ну, и пёс с ними! — крикливо огрызнулась женщина. — Чего разорался?! Грузи так! Нет у меня других! Заказчик из Красноярска уже обзвонился весь!

— Раскудахталась, корова, — пробубнил привереда в комбинезоне и вышел на платформу.

Через пару минут в вагон въехал электрокар, гружённый огромной стопкой коробок: стена из картона надвинулась прямо на изумлённого Кашина. На какое-то мгновение он замешкался, затем резко поднялся на ноги, но отскочить не успел: массивный тюк с ходу придавил его к дощатой стене; запахло печеньем и фруктами.

«А чего мне бояться? — испугано заметался в мыслях Кашин. — Я, что, вор какой? Выйти, нет? А чего скажу? Документов нет. Сдадут в полицию, а там разбираться не станут. Незаконное проникновение в хранилище, и доказывай потом с пеной у рта, что ты не верблюд. По дороге выберусь…»

Через полчаса вагон был доверху загружен вкусно пахнущим товаром. Створки дверей сомкнулись: снаружи что-то неприятно лязгнуло, щёлкнуло.

«Заперли! — чугунной гирей опало в нутро Кашина. — Как же отсюда?..»

— Отправляй! — крикнул грузчик.

Вдалеке раздался короткий тепловозный гудок. Вагон тронулся и покатился, набирая скорость: навалившиеся коробки сдавили грудь Кашина — ни охнуть, ни вздохнуть.

«Так! Пора! — собрался с духом Кашин. — А то я здесь точно задохнусь».

Извиваясь всем телом, как ящерица, он промял податливые бока картонных коробок и выкарабкался наверх, под самый потолок.

«Выбрался? Бестолочь! — сам себя отругал Кашин. — Теперь точно полный состав преступления. Хранилище есть. Чужое имущество тоже…»

Кашин осмотрелся: его глаза видели в полной темноте.

«Вот это да! — к нахлынувшему чувству восторга тонкой щемящей струйкой примешалась досада от собственной глупости. — Два шага до двери было, и домой. Ну, тупица!»

Лёжа на спине, он с удивлением рассматривал в кромешной тьме мельчайшие щербинки на шероховатом потолке, прочно склёпанного из плохо прокрашенных листов железа:

«Что же это было? Сон? Да нет, вроде. Больницу точно помню. Антония этого. Да-а уж! Такой полёт с собственного балкона! А почему зверь? Млешак. Или млешник? А эти? Неужели я от инопланетян удрал? Ну, дела! И выздоровел как быстро! Ведь живого места не было. Инопланетяне, точно! А кто ещё такое может? Рассказать кому, не поверят. Пожрать бы. Ну и запашёк от меня».

Стянув с себя извозюканные донельзя фуфайку и джинсы, он оказался совершенно голым.

«Во! дошёл, — Кашин зашвырнул провонявшую нечистотами одежду в дальний угол. — Лежу здесь, как последний бомжара, в чём мать родила! Еду Бог знает куда. А-а! Семь бед, один ответ. Не с голоду же подыхать. Мимо полиции, видать уж, всё равно не пройти. Правильно говорят, от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Пропади оно всё пропадом. Главное — жив, здоров! На станции сдамся. Эхе-хе, водички бы, горлышко промочить…»

Кашин с интересом раскурочил первую, попавшуюся под руку коробку, и вытащил из неё хрустящую пачку ароматного печенья. В соседних он нашёл жестяные банки с импортным пивом, конфеты, упаковки вяленых кальмаров, сушёную рыбу, картофельные чипсы и многое-многое другое, аппетитное и духовитое.

В пути после нескольких выпотрошенных коробов его желание сдаться на милость победителю потихоньку ослабло, а вскоре и вовсе растаяло: боевой дух, взбодрённый крепким пивом, уверенно подавил последние робкие поползновения разума отыскать хоть какой-нибудь цивилизованный выход из щекотливого положения.

По прошествии нескольких дней Кашин полностью освоился в новом пристанище: в верхней части вагона будто взорвали противотанковую гранату; скверный спёртый дух уборной успешно соперничал с пищевыми ароматизаторами, сочащимися снизу; дышать было буквально нечем.

По пути следования состав много раз останавливался, но вагон так ни разу и не открыли.

Зарывшись по самую шею в бумажный ворох разодранных упаковок из-под всевозможной снеди, обожравшийся и опившийся, с вздувшимся пузом Кашин возлежал в центре изгаженной воронки и с ужасом думал:

«Вот, хомяк! Что же я натворил?! Сколько дней прошло? Вроде, что-то про Красноярск кричали. Да… там люди серьёзные. В капусту порубят. Надо выбираться».

Уже в который раз он подполз к наглухо завинченному вентиляционному окошку: проржавевшие гайки на железной раме будто срослись с резьбой и никак не поддавались голым пальцам.

«Нет, так не отвинтить, — настроение было ни к чёрту. — Нужно что-нибудь тяжёленькое».

Он начал аккуратно перебирать содержимое коробок, переставляя их с места на место. Везде, куда ни сунься, было одно и тоже: печенье, чипсы, пиво, сушёная рыба и прочая съедобная мелочь, на которую уже глаза не глядели.

Через некоторое время азарт взял своё: хлипкая картонная тара рвалась и разлеталась в клочья, а её содержимое тут же рассыпалось, топталось и приходило в негодность.

Стараясь как можно плотнее утрамбовать стремительно накапливающийся упаковочный мусор под потолок, он, вместе с тем, подобно личинке жука-короеда, всё глубже и глубже вгрызался в саму сердцевину чужой собственности.

«Что я творю?!! — с каким-то отчаянным остервенением он нещадно вдрызг раздирал непрочные упаковки: необоримый страх перед возможным наказанием всё сильней и сильней овладевал его метущимся сознанием. — Я с ума сошёл! Это же бессмысленно. Они все одинаковые. Что я творю? Что?! Что это?! — рука упёрлась во что-то жёсткое: сердце взыграло, как если бы он откопал клад с сокровищами. — Только бы не жратва!»

Расчистив верх фанерного ящика с крупной надписью — «Не кантовать!», он несколько раз с силой ударил по нему пяткой: наружная древесная пластина хрястнула и надломилась, открыв широкую щель; внутри под толстой хрустящей обёрткой лежало нечто объёмное, гладкое и твёрдое.

«Железо?! — Кашин обрадовался нечаянной находке, как ребёнок. — Свобода!!»

Разорвав целлофан, Кашин обнаружил под ним мощный лодочный мотор, крепко зажатый в деревянный каркас из неструганных брусков. Пространство между стальным корпусом двигателя и стенками ящика было тесно забито пакетами разной величины: пахнуло промасленной бумагой.

С восторженным содроганием он извлёк из ближайшего свёртка какую-то изогнутую железяку непонятного назначения и сразу же полез с добытым орудием обратно наверх, к вентиляционному окошку.

«Вот это что надо! — ликовал Кашин. — Теперь я им покажу…»

Он принялся методично и с силой колотить по одной из гаек, с надеждой присматриваясь к результату прилагаемых усилий: мало-помалу гайка провернулась вокруг оси.

«Пошла милая!! — наверное, за всю свою жизнь Кашин не был так счастлив, как в эти минуты. — Пошла!»

Через час упорных стараний рама с наглухо приваренной к ней металлической заслонкой со звоном слетела с креплений и провалилась куда-то вниз в непроглядную темень: в лицо дунуло холодной таёжной прелью хлябистых болот и непролазной лесной чащи.

Товарный поезд на курьерской скорости с грохотом мчался в непроницаемой мгле чёрно-фиолетовой ночи.

«Хорошо-то как! и умирать не надо! — Кашин был наверху блаженства. — Как мало, оказывается, нужно для счастья. Немножко страданий, немножко везения, — только сейчас он постиг всю философскую глубину простой человеческой истины: ценна не сама свобода, а её осознание. — Теперь можно и не спешить».

Насладившись вволю новыми ощущениями и порядком озябнув, он загородил окошко обломком фанеры с надписью — «Не кантовать!», придавил нераспечатанным коробом и осмотрелся в поисках одежды. Отыскав, брезгливо помял её в руках: фуфайка и джинсы, буквально, стояли колом и походили на два рассохшихся куска коры, отодранных от старого полусгнившего пня; в нос ударил отвратный душок скисшейся блевотины.

«Фу-у! Пивом побрызгать, что ли? — подумалось Кашину. — А что?! Неплохая идея. Отмокнет, просохнет…»

Он увлечённо смастерил из целлофана нечто вроде корыта и приступил к стирке: слил в импровизированную ёмкость десятка три банок первоклассного пива; погрузил в пенящийся напиток задубевшую одежонку; тщательно прополоскал, отжал (как смог), разложил на коробках. Затем, непонятно с какой цели, затеял уборку: складывал, перекладывал, сортировал и рассовывал по углам и щелям завалы хрустящей продукции.

Вскоре ему наскучило это занятие, и он, зарывшись с головой в мусор, стал с интересом обдумывать планы на будущее:

«На станции опасно — заметут. На ходу спрыгну. Поближе к утру надобы… Жратвы запасти…»

С трудом натянув ещё волглую, сочащуюся пивом одежду, Кашин начал впопыхах вышвыривать из вагона конфеты, печенье, рыбу, кульки с жареным картофелем и банки с пивом.

«На обратном пути соберу, — самонадеянно прикинул Кашин».

В следующую секунду его слух резанул отрывистый тепловозный гудок.

«Станция! — пугающая догадка раскалённой иглой ткнулась в мозг Кашина и предательской слабостью разлилась в похолодевшем животе. — Пора».

Взяв себя в руки, он решительно сунул голову в вентиляционное окошко и чуть не задохнулся от порыва свистящего ветра: мощная струя мозглого воздуха с силой ударила в лицо и отбросила назад.

«Ну, вот и всё», — малодушно подумал Кашин, трусовато обмякнув после первого же крепкого глотка свободы.

Гудок повторился, и Кашин, будто подстегнутый плетью, теряя самообладание, зажмурившись, одним рывком подался наружу, ухватился за край крыши и, как насмерть перепуганная зверушка, стал лихорадочно протискиваться в узкое отверстие. Но тут рука соскользнула, и он сорвался вниз: шмякнулся о твёрдую насыпь и с самой кручи кубарем скатился под откос в канаву с болотной жижей.

Выбравшись из топкой трясины, он обессилено распластался поверх росистой травы.

Через минуту всё стихло: состав с рёвом унёсся за розовеющий горизонт; взбаламученный, было, туман снова сгустился, окутав водянистой ватой неприступные склоны железнодорожных путей.

Кашин заставил себя подняться и, раздирая в кровь босые ноги о цепкие иглы ежевики, как колючей проволокой опутавшей каменистые отвалы дороги, упорно полез вверх.

После мучительного восхождения он, прихрамывая, спотыкаясь и матерясь во всё горло на чём свет стоит, устало побрёл обратно, высматривая сброшенный провиант. Но мглистый зыбучий туман быстро сделал это занятие бессмысленным: в чащобе высокого кустарника разглядеть что-либо было невозможно.

«Пенять не на кого, — смирился Кашин, не очень-то и сожалея об утраченных продуктах. — А-а… сухомятка одна, — и сытно икнув, не совсем здраво рассудил: — Будет день, будет и пища».

К утру он настолько вымотался, что еле-еле доковылял до первой железнодорожной станции, посадочная платформа которой упиралась в подгнившее основание бревенчатого домика: единственный оконный проруб казённого домишки был неряшливо заколочен берёзовыми горбылями; на двери, изрешечённой ружейной дробью, табличка с надписью — «Касса» и ржавый замок. А весь перрон — две неровно уложенные на земле бетонные плиты, поросшие мхом, и поваленная ветром кедровая сухарина.

Кашин привалился к бабистому комлю палой валежины и с наслаждением вытянул избитые ноги: кое-где из посечённой мякоти рваных ран, порезов и нарывов, буревших сохлой кровью, вяло сочилась желтоватая сукровица.

«Надо же! — не переставал удивляться сам себе Кашин. — Заживает, как на собаке. И не болит! Чешется…»

Спустя некоторое время он заслышал длинный гудок подходящего поезда.

Подъезжая к станции, тепловоз с шестью пассажирскими вагонами затормозил и, протащив почти весь состав мимо коротенькой платформы, остановился. Дверь последнего вагона открылась, и из неё показалась утробистая женщина в полинялом зелёном платке:

— Ну, чего рот разинул?! Давай бегом, турист! Ждать не будем.

От такого везения усталость как рукой сняло: он послушно подбежал к благодетельнице и резво вскочил на подножку вагона. Проводница пропустила попутчика в тамбур и, взмахнув несколько раз сигнальным флажком, закрыла дверь:

— Чего встал? Проходи.

Вагон был пуст.

— Здравствуйте, — запоздало поприветствовал Кашин.

— Здорово, коль не шутишь… — смотрительница вагона смерила залётного пассажира намётанным взглядом и, широко зевнув, села к окну.

— Я билет не успел купить, — зачем-то начал оправдываться Кашин.

— Потом купишь.

— Где?

— Где вытолкнут, — провожатая с подчёркнутым интересом посмотрела на Кашина: — Издалека?

— Потерялся, — невпопад пояснил Кашин.

— Оно и видно, — по-бабьи вздохнула мягкосердечная женщина и поправила платок. — Пропащий.

— Как это, пропащий? — Кашин робко присел напротив пышногрудой спасительницы.

— Нездешний, значит, — бесхитростно объяснила добрячка. — От того и пропащий. Ты вот что, турист, особенно здесь не рассиживайся. До вокзала я тебя довезу, а дальше своим ходом. С уборкой поможешь. — Хозяйка вагона нехотя поднялась и побрела в тамбур. — Пошли, горемыка.

— Куда?

Сотрудница обернулась и сердито отчитала непонятливого пассажира:

— Ну, ты точно турист. Я тебя чего… за здорово живёшь катаю? Метлу в руки и вперёд. Вон… мусора после вахтовиков скопилось. Как раз на билет себе наскребёшь. А не хочешь, силком держать не стану. Можешь хоть прямо щас выколупываться, а можешь до вокзала обождать. Там тебя полицаи враз приберут. Только у этих вертухаев одной метлой уже не отвертишься.

Кашин моментом смекнул что к чему:

— Где инструмент?

— Молодец, — похвалила строгая работодательница, показывая на утлый уборочный инвентарь: куцую стёртую до корней берёзовую метлу и мятое ведро. — Смышленый. Вон, в тамбуре возьми инструмент свой. Таких, как ты, мотыльков, тут за лето знаешь сколько набирается? Полное лукошко и так немножко. А по весне, когда снег сходит, закапывать не успевают. Резанные, стрелянные, так сгинувшие.

От этих простых слов по спине Кашина мелкой дрожью пробежала холодная волна колючих мурашек:

— Откуда начинать?

— С первого, — властная тётка грузно села у окна и, притулившись к узкому подоконнику, сонливым голосом проговорила: — Закончишь, растолкай… Чуток подремлю. Подскажу тогда, где сойти, чтобы на полицию не нарваться. Иди-иди, проверю потом.

За окнами мелькала зубчатая стена непроходимых таёжных «джунглей».

Кашин ушёл в начало состава, где принялся старательно вычищать мусор из-под лавок. Когда же все вагоны были прибраны, он вернулся к дремлющей женщине, и легонько тронул за плечо:

— Готово, хозяюшка.

— Ну, готово и готово, — лениво сквозь дрёму отозвалась разоспавшаяся проводница. — Садись. Подъедем, скажу.

— Вы проверить хотели, — настойчиво напомнил Кашин, уверенный в качестве выполненного поручения.

— Садись, говорю! — прикрикнула служащая, не открывая глаз. — Сон разгонишь, окаянный. Перед станцией проверю.

Кашин тихонечко присел рядом. Поезд шёл экспрессом.

Через полчаса не шибко усердная труженица железнодорожного транспорта открыла глаза:

— Ну, вот и приехали. Как встанем, сразу выгребайся.

— Куда?

— А куды хочешь, — раздобрилась толстуха. — Тайга, она большая. Для тебя сейчас главное — в лапы к полицаям не угодить. Потому на вокзал не суйся. У светофора выйдешь, перед станцией.

— Понял, — прилежно кивнул Кашин и зачем-то спросил: — А работу-то примите?

— Да иди уже, бедолага, — по-доброму поторопила проводница. — Я уже вашу породу знаю.

Поезд остановился.

Кашин пошёл к выходу:

— Спасибо.

— Ишь ты, культурный какой, — благодарно и едва заметно улыбнулась женщина. — Из девок вас, интеллигентов, делают, что ли?

Кашин сошёл с поезда, перебрался через железнодорожные пути и что есть духу, припустился к прозрачному леску из кривых осин, сквозь который тоскливо проглядывали несколько серых пятиэтажек с плоскими крышами.

«Да, с нашей полицией лучше не связываться, — здраво рассудил Кашин. — Документов нет, денег нет. Кто его знает, на кого нарвусь. Сначала до Насти дозвониться…»

Миновав чахлую рощицу, он оказался в неухоженном малобюджетном городишке: жиденький поток плохо помытых автомашин вяло тянулся по узким раздолбанным дорогам; по грязным тротуарам сновали озабоченные горожане с замкнутыми однообразно-напряжёнными лицами; перед однотипными жилыми домами беспорядочно громоздились разношёрстные строения торгового назначения, без меры обляпанные пёстрой рекламной продукцией местного пошиба.

«…нет, этот удавится за свой телефон, — впервые за последние дни Кашин почувствовал себя в своей тарелке: не проходящая, ноющая, как зубная боль, тревога поутихла. — Во! Этот даст. Объясню. В беду попал. Один звоночек, на минуточку. Не откажет».

Навстречу Кашину шёл пожилой, помятый жизнью мужчина в старой спортивной куртке с замусоленными рукавами. Круглое скучное лицо прохожего вызывало доверие.

Кашин поравнялся с мужчиной и вежливо поинтересовался:

— Извините, вы не подскажите, как называется этот город? Мы с друзьями…

Мужчина испуганно отшатнулся от Кашина, как от прокажённого, и лишь прибавил шагу.

Примерно то же самое повторилось ещё пару раз.

Единственным трофеем, который Кашину удалось добыть в этой неудавшейся компании, стала информация о том, в каком городе он находится и какой сегодня день недели.

У одной из витрин он с ужасом наткнулся на своё отражение: многодневная щетина; слипшиеся космы нечёсаных волос; босой, в грязной изодранной фуфайке и таких же непотребных джинсах.

«Ну и образина! — неясный страх обуял душу Кашина. — Надо помойку найти, приодеться во что-нибудь… поприличней…»

Мимо прошла маленькая девочка в бело-розовом комбинизончике, лет двенадцати, увлечённо болтавшая по сотовому телефону.

«Ну!.. — страстная порочная мысль молнией прожгла сознание Кашина. — Вырвать, бежать! Лес рядом. Тайга. Не найдут».

Девочка прошла за дом. Кашин мелкой трусцой засеменил следом.

«Эх, уйдёт! — обидно кольнуло в сердце Кашина. — Всего-то один звоночек, на одну минуточку».

Завернув за угол, он сходу чуть не сшиб намеченную жертву с ног.

— …напрягает, — сурово поясняла кому-то в трубку юная особа. — Сама ты долбанутая. Кайф обломала. Я тебе этот заподляк…

Девчушка запнулась: её карие глаза широко округлились, как у встревоженного зайчонка, а узенькие ладошки подобно трепетным ласточкиным крылам, скрестившись на груди, готовы были в любой миг вспорхнуть и улететь вместе с телефоном.

Кашин разъял малосильные ручонки и легко отобрал у ребёнка вожделённый аппарат. Какое-то время грабитель и потерпевшая молча стояли друг против друга. Первой опомнилась девочка и отчаянно закричала:

— А-а-а!!

Зазывной клич подростка, плавно перешедший в пронзительный визг праздничной петарды за секунду до салютующего взрыва, подействовал на Кашина, как выстрел стартового пистолета, и он сломя голову понёсся, куда глаза глядят.

Раз за разом ноги Кашина сами собой заворачивали во всё более безлюдные закоулки и вскоре вынесли его на окраину города: среди скудных огородов с полинялой ботвой там и сям в беспорядке были натыканы невзрачные домишки частного сектора, а за ними лес, глухомань.

Забравшись в непролазную чащу ельника, в самый гибник, он заполз в кучу полусгнившего бурелома и, укрывшись под выворотнем, озираясь, набрал номер любимой девушки.

— Алё, — вздохнул тихий грудной голос в трубке.

— Настюха, привет, это я! — радостно зашушукал Кашин.

— Кто «я»? — переспросила Настя Орлова и тут же вскрикнула: — Колька!

— Я, я, — горячо зашептал Кашин. — Я под Красноярском у наших смежников.

— Ты та-а-м?! — в памяти Насти всплыла история одной незабываемой командировки двухлетней давности: зима, завод и первая настоящая животная страсть, навсегда и бесповоротно растопившая лёд её романтических иллюзий о вечной любви и всеобщем братстве.

— Пока нет, но через пару дней, наверное, буду, — торопливо заговорил Кашин. — Не забыла, где мы с тобой ночью в первый раз поцеловались? Шапку свою на крышу забросил…

— Да помню, помню, — живо откликнулась Настя. — Ты тогда как малахольный был.

— Подожди. Времени нет. Я буду туда каждый день приходить. Утром и вечером. В восемь. Ждать буду по часу.

— Конспиратор, — усмехнулась Настя.

— Паспорт мой не забудь, — торопился Кашин. — И… и одежду. Чего-нибудь… Ну, типа… там… одеться. У меня вообще ничего нет.

— Ты в больнице, что ли? — попробовала угадать Настя.

— Потом расскажу, — Кашин вспомнил о чудесном выздоровлении. — Обалдеешь!

— Ой, Колька, — охнула Настя. — Чего-то ты темнишь. На меня здесь и так жути нагнали, и ты ещё. Выкладывай всё, как на духу.

— Правда, Настенька, — взмолился Кашин. — Ну, чего я тебе сейчас по телефону буду? Приедешь, сама увидишь. Я тут на минутку телефон одолжил.

— Приеду, по шее накостыляю, — в шутку пригрозила Настя, радуясь долгожданной весточке.

— Спасибо, родненькая, — скороговоркой выпалил Кашин. — Выручай. Целую. Жду. Надо бежать. Жду.

Кашин отключил телефон и воровато осмотрелся вокруг.

Раздалась ритмичная мелодия какой-то песенки-однодневки: сотовый телефон завибрировал и высветил на экране ультимативное сообщение: — «Явка с повинной облегчит ваше наказание».

Как ужаленный, Кашин отбросил телефон, и тот, шлёпнувшись в мох, тревожно жужжа и вибрируя, начал зарываться в высокий ворс лесной подстилки.

Выйдя из леса к городской окраине, Кашин, ориентируясь на звуки, стал крадучись задками, огородами пробираться к железнодорожным путям.

— Стоять! — ухо Кашина резанула короткая властная команда.

Кашин вздрогнул как на окрик часового — «Стой, стрелять буду!» и, оглянувшись, увидел позади себя медведеподобного бугая в просторной брезентовой куртке грязно-зелёного цвета. Гневно сдвинутые брови незнакомца не сулили ничего хорошего.

«Бежать! Бежать! — барабанной дробью застучало в голове Кашина: сердце трепетало, как у загнанной лани; ноги буквально подкашивались от страха. Он затравленно огляделся: от сильного волнения в глазах померкло, затуманилось. — Куда?!»

— Не вздумай драпать, босота. Удавлю, — мужик, не спеша, в раскоряку подошёл к Кашину и мёртвой хваткой вцепился ему в волосы.

— Я-а-а… а-а… — голос Кашина, захлебнувшись в горловом хрипе, сорвался и дал сиплого петуха.

— Огородик присматриваешь, злодей, — мужик пригнул Кашина и бесцеремонно потащил за собой. — Щас ты у меня, бичуга подзаборная, все грядки на зиму перепашешь.

Мужик, громко матерясь, выволок оцепеневшего, совсем не чуявшего под собой ног Кашина на грунтовую дорогу, по обе стороны которой тянулись сумрачные ряды унылых изб, дворов и огородов.

— Здорово, Санёк! — поверх соседней изгороди показалась голова соседа. — Куда тебе их столько?

— Солить, — мрачновато отшутился медведеподобный битюг, обращаясь к востроносому мужичку в истрёпанной кепке, и без особой на то нужды встряхнул Кашина за шиворот, как поношенное пальто. — А то вон, Серёге-барыге на прииски втюхаю. У него на прошлой неделе два забулдона издохли.

— А может, мне уступишь обмылка этого? На денёк, — заклянчил мужичок в кепчёнке. — У меня конопля за кедровой заимкой неубранная стоит. О цене сговоримся. Ты меня знаешь.

Мимо проехал зашарпанный полицейский «Уазик». Через полсотни метров «Уазик» резко затормозил и здал назад. Старенькая кепи востроносого мужичка мелькнула поверх замшелого штакетника и пропала из виду.

Из машины со стороны водителя выглянул весёлый парень в толстом шерстяном свитере и в полицейской фуражке, залихватски сдвинутой на затылок:

— Саня! Опять работорговлей занимаешься!

— Отвали, — огрызнулся Саня, цепко держа Кашина за шиворот фуфайки.

— Ты это… не шуми, Александр Фёдорович, — из машины вышел рослый смуглолицый детина в форме майора полиции, но без головного убора. — Тут у нас ориентировочка одна имеется. Босой, грязный, в рваной фуфайке. Ребёнка ограбил.

Отойдя от Кашина, Александр Фёдорович хватким крестьянским взглядом окинул добычу с ног до головы:

— Да не, не похож вроде.

— А может ты, Санёк, в сговоре с ним? — въедливо ощерился не по уставу одетый блюститель.

— Нужен он мне, — с досадой пробурчал Александр Фёдорович, отступив от Кашина ещё на пару шагов. — Я его вообще в первый раз вижу.

Майор взял Кашина под локоть и подвёл к машине:

— Залазь. Явку с повинной будем оформлять. Телефон при тебе?

— Потерял, — честно ляпнул Кашин и надломленным голосом, в надежде на снисхождение, чистосердечно сознался: — Я всего разок позвонил. Не больше минуты.

— А чем от тебя так несёт? — майор поморщился. — То ли пивом с воблой, то ли дерьмом. Не поймёшь.

— Пивом, — не стал выворачиваться Кашин, — и дерьмом.

— Ладно, разберёмся, — завершил опрос задержанного майор полиции. — Погнали.

Полицейская машина уехала.

— Ну, ты даёшь, Александр Фёдорович, — хихикнул курносый сосед, вынырнувший поверх тесовой городьбы. — Героя Советского Союза заработал. Не меньше. Такого матёрого бандюгана отловить.

Александр Фёдорович развернулся и зашагал восвояси, не обращая внимания на ехидное подтрунивание соседа.

— Всё, Саня! — резвился вдогонку неотвязный сосед, отводя душу. — Теперича тебе одна дорога. В органы. Знаешь, где у них органы-то?

— Да пошёл ты, рожа неумытая, — в сердцах выругался Александр Фёдорович и через плечо сплюнул в сторону досужего балагура.

Уже через пятнадцать минут Кашин смирно сидел на хроменьком драном стуле под крохотным зарешёченным окошком с запыленными стеклами. Напротив, в тесном неприбранном кабинете с низким потолком, за поцарапанным письменным столом расположилась молоденькая девушка в погонах. Она старательно записывала объяснения задержанного, в которых подробно излагалось о том, как его похитили инопланетяне, упрятали в подземелье, вылечили и теперь ищут.

В кабинет вошёл смуглолицый майор полиции вместе с маленькой девочкой в бело-розовом комбинезончике.

— Этот? — майор указал пальцем на Кашина.

— Да, — робко подтвердила девчушка.

— Заполняй опознание, Катерина, — приказал майор девушке в форме. — Пусть подписывает. Понятых с подставными я тебе завтра организую.

— Ну опять вы, Адам Викторович, — закапризничала девушка в погонах.

— Кать, ну где я тебе их сейчас наберу?! — начал запальчиво отговариваться майор полиции. — Меня уже с утра на куски рвут! Себе на жизнь времени не хватает!

— Адам Викторович, — просительно напомнил Кашин, — вы обещали явку с повинной оформить.

— Оформим-оформим, — скупо отрезал майор. — Сейчас подпишешь, и оформим.

— Наверное, — Катя встала, — экспертиза нужна будет.

— Какая экспертиза? — удивился майор.

— Посмотрите, — дознаватель протянула майору недописанный листок.

Майор, скрепя сердце, через строчку, бегло прочитал объяснения задержанного с середины текста:

— Какие инопланетяне?

— Подземные, — живо дополнил Кашин.

— Не лепи горбатого! — выходя за рамки дозволенного, рявкнул майор. — Телефон у ребёнка отнял?!

— Отнял, — поник головой Кашин.

— С какой целью?! — не дочитав бумагу, майор с размаху припечатал её к столу и придавил пятернёй.

— Позвонить.

— Всё, Лидочка, беги домой, — ласково велел майор, обращаясь к ребёнку. — Маме скажи, чтобы с утра с твоим классным руководителем к тёте Кате зашла. Надо заявление написать и в протоколах расписаться. А телефон твой сыщем.

— Спасибо… — поблагодарила девочка и вышла.

— Ты чего мне здесь фуфел гонишь, гнида?! — развязно заорал майор, как только за ребёнком закрылась дверь. — Какие на хрен инопланетяне?! — схватив Кашина за волосы, он больно стукнул его несколько раз головой об стол. — Это что за белиберда?!

Из носа Кашина закапала кровь. Он судорожно уцепился за руку разъярённого полицейского и закричал:

— Не надо! Не надо! Не бейте!

Майор отпустил подозреваемого и чуть спокойней обратился к подчинённой:

— Катька! Ты мне тут революции не устраивай! Пиши, как положено, по форме. Открытое хищение чужого имущества с применением насилия. Украл, выпил, в тюрьму, и точка. И никаких чтоб у меня марсиан!

— А как же? — неопределённо заикнулся Кашин.

— Что «как же?!» — снова взбеленился майор, готовый задать подозреваемому очередную трёпку.

— Явка, — всхлипнул Кашин, утирая рукавом невольные слёзы и расквашенный нос, — с повинной.

— Будет вам явка с повинной, Николай Михайлович, — паче чаяния и даже как-то деликатно посулил майор, как будто бы минуту назад не волтузил задержанного головой о столешницу.

— А можно я родственникам позвоню? — отважился Кашин, не решаясь поднять глаз на грозного стража порядка. — Скажу, где я. Про инопланетян ничего говорить не буду. Честное слово.

Не найдя слов, майор молча опустился на место дознавателя.

— Я же говорю, психбольница по нему плачет, — не преминула воспользоваться кратким замешательством начальника молоденькая лейтенант юстиции. — Представляете, чего он в суде может вытворить?

Майор пододвинул к себе замаранный кровью лист с объяснениями Кашина и вдумчиво прочитал, от корки до корки, после чего устало распорядился:

— Отправляй в психушку. С глаз долой. Валандаться с ним здесь, только чернила переводить. Возбуждай по факту и приостанавливай.

— Есть! — радостно пискнула дознаватель.

— Чего есть?! — разгневанно гаркнул Адам Викторович. — Заегозила! Никакой экспертизы! Отвезёшь в психушку и сдашь в приёмный покой. Пусть они его у себя, как вновь поступившего, в книгу «неизвестных» заносят. Бредятину им эту отдашь, вместо анамнеза, — майор недовольно ткнул пальцем в объяснения Кашина. — Заодно и отмоют, а то воняет чёрт знает чем.

— А мама девочки? — опомнилась дознаватель.

— Скажешь, обозналась её дочурка. Грабителя пока не нашли.

— Жаловаться будет.

— А-а, — отмахнулся майор. — Попишет, попишет и устанет.

Дверь кабинета приоткрылась и в проём, без стука, протиснулась мясистая голова рослого сержанта полиции с маленькими нагловатыми глазками:

— Товарищ майор, у меня всё готово. Провода, противогаз. Вчерашнего жмурика со сломанной шеей тоже будем на этого вешать?

— Отбой, — майор поднялся из-за стола. — Не твой сегодня день, Малюта.

— Не понял, — жадные маслянистые глазки верзилы заискивающе лизнули суровый лик майора и враз потупились. — Понял.

— В дурдом с Катькой поедешь, — дал новое поручение майор. — Этого отвезёте. И чтобы через десять минут им здесь не пахло!

— Так точно, товарищ майор! — отчеканил сержант, услужливо распахивая дверь перед старшим по званию.

На пороге возникла худосочная фигура местного адвоката — Свиркина Якова Соломоновича, взъерошенного и запыхавшегося.

— Опять без меня приступили?! — негодовал защитник, потрясая изношенной полиэтиленовой сумкой, доверху набитой ярко рыжими мандаринами. — Вот мой ордер. Я же просил подождать.

Майор кисло улыбнулся:

— Не волнуйтесь, Яков Соломонович. Ему адвокат не нужен.

— В России адвокат нужен всем! — убеждённо возразил Свиркин и без удержу затараторил: — Как вы не понимаете?! За одного невинно осуждённого двух бандитов получаете. Настоящих! Того, которого не поймали, и этого… Он же из тюрьмы выйдет, обязательно начнёт счёты сводить с обществом. За несправедливость… Не доказали вину — отпустите. Пусть даже преступника. Так хоть как был один, так один и останется. А вы? Абы кого. Облыжно. Виноват, не виноват — лишь бы на бумаге всё сошлось. Вот, преступность и растёт, как снежный ком.

Майор вышел в коридор, вплотную подступил к адвокату, потуже затянул на его тонкой нервической шее выцветший галстук и по-отцовски нежно, едва шевеля губами, процедил:

— Очнитесь. Ни вы, ни следствие, ни суд, ничего не решают. Вот ваша работа в чём? Подобрать слова и выстроить их в нужном порядке…

— А кто решает?! — петушился Свиркин, отстраняясь от пугающе заботливого майора полиции.

— Ну, вы как ребенок, — миролюбиво пожурил майор и показал большим пальцем вверх. — Это же Россия. Здесь одна царица. Прокуратура. И один царь. Руководитель следственного комитета.

— Закон превыше!.. — патетически воскликнул апологет правопорядка, но не окончил.

— Закон! — с ненавистью зарычал «ревностный» блюститель просто хоть какого-то порядка, — пишут не для исполнения, а для пр-р-рименения! А кто не врубился, — майор запнулся и, заглотнув рык, устало добавил: — В общем, кто не спрятался, я не виноват. Да, кстати. Вы действительно сейчас не понадобитесь. Обозналась девчушка.

— Что, уже опознание провели?! — расшумелся неугомонный правозащитник, перехватывая в руках сумку с цитрусовыми.

— Да боже упаси, — утихомирил прилипчивого заступника майор. — Гражданин дал объяснения. Выяснилось, что он не причём. Ну, что вас опять-то не устраивает?

Свиркин недоверчиво покосился на подозрительно доброго полицейского:

— Вот так вот, просто? Взяли и отпустили? Бродягу без паспорта?

— Драгоценейший вы мой, Яков Соломонович, — майор натренированной ручищей бережно сгрёб узкую спину защитника и легонько подтолкнул к выходу, — я, конечно, не супермен, но, по мере сил, стараюсь жить по совести.

Долговязый сержант, ожидавший неподалёку, неосторожно шмыгнул носом.

Майор обернулся и свирепо раздул ноздри:

— Ты ещё здесь, голубь?

Сержант звякнул стальными наручниками и исчез в кабинете дознавателя.

— Адам Викторович, — Свиркин, как брыкливый ослик, упёрся спиной в тяжёлую длань майора и решительно не желал продвигаться дальше по коридору, — распорядитесь передать моему подзащитному мандарины. Парнишка маленький. Саша Погодин. Меня к нему вчера бесплатным защитником назначили…

— Какой Погодин? — нахмурился майор и, вспомнив, официально объявил: — Не положено. Молодой, да ранний. В молчанку надумал играть. Впредь неповадно будет…

— Адам Викторович, — с укором заныл сердобольный адвокат, — ему же шестнадцати нет. Несмышлёныш. Рос один, без отца, а тут два месяца назад мать скончалась. Родственников нет. Опека наша, сами знаете, так занята защитой прав малолеток, что до беспризорных у них уже руки не доходят. Деньги у пацанёнка закончились. Оголодал. Ну, вырвал сумку с едой. Его бы этой самой опеке под присмотр, так ведь нет, сразу в кутузку упекли. Одним росчерком пера.

— Ну, что вы за человек, Яков Соломонович? — смягчился майор. — Возитесь со всякой швалью. Вам-то от этого какой прибыток? Кому сейчас нужны хорошие, честные адвокаты?

— Хорошим, честным людям,… — раззадорился Свиркин.

— Тем что без гроша в кармане, — рубанул правду матку понюхавший пороху мирной жизни майор. — Работать бесплатно… безнравственно.

— Я понимаю, о чём вы, — мелко зачастил Свиркин. — Конечно, многие на нас смотрят, как на посредников… мздоимцев да стяжателей разных. Не буду спорить. Возможно. Как говорится, кое-где у нас порой. А с другой стороны. Посудите сами. Я же эти мандарины…

— Да идите вы, Яков Соломонович, со своими мандаринами! — незло побранился майор. — Распоряжусь.

— Тут у меня ещё шоколадка, — робко заикнулся Свиркин. — Мальчишка совсем.

— Да несите, несите, — окончательно капитулировал майор. — Только из фольги её выньте. Не положено.

— Всенепременно, — твёрдо пообещал Свиркин и благопристойно, без скандалов удалился.

Глава 23. Смелый план

У дома Насти Орловой, окружённого частоколом высоких берёз с голыми, как фонарные столбы, стволами, Медунова встречал неискренне улыбающийся Грумов. За спиной генерала по ранжиру вытянулись шесть бравых парней в синих спортивных костюмах: пузатый, неповоротливый военачальник на фоне рослых крепышей смотрелся как пожилой тренер сборной команды легкоатлетов по многоборью.

— Порадовал ты меня, Евгений Иванович, — Медунов казался в добром расположении духа. — Где она?

— У себя, — отчитался Грумов и с готовностью испросил нового соизволения: — Оставляем или в расход?

— С собой возьмём. Как наживку, — Медунов слегка подцепил Грумова под локоть: — Отойдём.

Грумов насторожился: натянутая улыбочка на мясистом лице старого солдафона в миг угасла, как перегоревшая лампочка. Увлекаемый Медуновым, он обернулся и через плечо выкрикнул:

— Майор! Выводи её! С документами. Вещи не брать.

— Маланин! — заправски скомандовал один из легкоатлетов и поспешил к подъезду Насти Орловой. — За мной!

От группы спортсменов отделился ещё один плечистый участник многоборья с армейской выправкой и, не мешкая, ринулся за старшим.

— …меня тоже можешь поздравить, — Медунов протянул Грумову миниатюрную флэшку на тридцать два гигабайта. — Здесь все данные о твоих новых подручных.

— Каких подручных? — не понял Грумов.

— На повышение с тобой идём, Женька, — Медунов глазами показал наверх. — Завтра возглавишь все кинирийские группы среднего звена, которые были у меня в подчинении, а я дальше.

— Борис Викторович! — лицо Грумова застыло в маске верноподданнического экстаза, а в уголках злых медвежьих глазок блеснули сентиментальные слёзы благоговейного восхищения. — Ты… Вы… — шумно засопел пылкий служака, надвигаясь на Медунова с серьёзным намерением заключить в свои душные, паркие объятия и троекратно облобызать. — Настоящий человек! Человечище!!

Медунов поморщился, отстранился от не в меру расчувствовавшегося генерала и холодно осведомился:

— Тротил завёз?

— Да, — Грумов замялся. — Вот, только, думаю, не многовато ли? Соседние дома близко.

Медунов удивлённо приподнял бровь:

— Слушай, ты, пацифист…

— Понял, — быстро сообразил Грумов. — Воронка после взрыва будет двести метров в диаметре и пятьдесят глубиной.

— Ну вот, — Медунов одобряюще похлопал Грумова по плечу. — Это уже речь не юноши, но мужа. Информацию по Кашину проверил?

— Всё сходится, — с придыханием загудел Грумов. — По факсу фото прислали. Кашин. Точно.

— Неужели рехнулся? — то ли спросил, то ли подумал вслух Медунов.

— Вроде того, — Грумов пожал плечами. — Сказали, за грабёж взяли. Начали допрашивать, а он, как бы, не в себе. Дельце по-тихому замяли. Задержанного в психушку сбагрили. Мои люди уже вышли на главврача. До вашего приезда пылинки с него сдувать будут.

— Чудесно, — благостно выдохнул Медунов. — Снимай оцепление и на аэродром. Нам уже рулежную полосу держат. С Ространснадзором всё согласовано. Твои как?

— В ВВС тоже в курсе. Коридор в небе с утра очистили, — важно отрапортовал Грумов.

— А что там, ты говорил, за незадача вышла? — Медунов испытующе посмотрел на Грумова.

— А-а, этот. Дельтапланерист, — недобро ухмыльнулся Грумов и казённым речитативом доложил: — В целях предотвращения угрозы терроризма был сбит с земли, как неустановленное воздушное судно. Полёт производился без соответствующего на то разрешения.

Медунов поощрительно кивнул головой и направился к своей серебристой иномарке:

— Молодец, хоть во дворец.

Из подъезда в сопровождении четырёх детин вышла стройная, русоволосая девушка а-ля травести. Её светло-зелёные джинсы удачно сочетались с белой свободного покроя курточкой, скрывающей округлый животик будущей мамы.

— Да, сколько можно, в конце-то концов?! — громко возмущалась Настя Орлова. — Что вы мне голову морочите? Совсем меня за дурочку…

— Майор, чтоб тебя! — похабно заорал Грумов. — Заткни эту… б… на… Устроил здесь митинг, твою за ногу!

— Вы… вы что себе такое позволяете, Евгений Иванович?! — изумлённо вскричала совершенно опешившая Настя: до сего времени генерал был предупредителен и вежлив.

Грумов даже не взглянул на Орлову:

— Смотри, майор, не проморгай. Головой за неё отвечаешь!

Майор в мятом спортивном костюме вытянулся по стойке смирно и громыхнул:

— Так точно, генерал-полковник!

— Бар-р-ан! Не на параде, — рыкнул Грумов. — Бегом к машине!

— Маланин! — выкликнул майор. — Выполнять!

Маланин на пару с другим воякой, молча, подхватили Орлову под руки и чуть ли не волоком подтащили к неприметному автофургону грязно-зелёного цвета.

Через несколько секунд Настю буквально зашвырнули в салон машины, и надели наручники. Такого поворота событий она никак не ожидала.

— Нехорошо, гражданочка, — отчитал Грумов. — Мы вам лучших докторов из Москвы выписали. Жениха вот, вашего от террористов спасаем, а вы хулиганить.

— От каких террористов?! — перешла на крик Орлова. — Сейчас же снимите наручники!

— Значит так, недоделки, — скрипнул зубами Грумов, обращаясь к конвоирам. — Услышу от этой шалавы хоть один писк, вместе с ней в одной братской могиле закопаю.

Один из молодчиков, сделав молниеносный выпадом, нанёс пленнице в область шеи сильный удар ребром ладони: девушка поперхнулась и, ударившись затылком о стенку кузова, как подрубленная, повалилась в проход между сиденьями.

— Дубина ты стоеросовая, — пожурил Грумов и опасливо обернулся назад: Медунова поблизости не было. — Разве можно так с беременной бабой?

— Да чего ей станется-то? — виновато промямлил инициативный подчинённый. — Они ж, когда на сносях, живучие, как кошки.

— Много текста, солдат, — перебил Грумов. — У тебя сейчас одна задача: чтоб жила, но тихонько. А сейчас пулей на аэродром и в самолёт. До вечера должны расквартироваться на новом месте, — и, хлопнув дверью фургона, вернулся к своему служебному «Мерседесу».

Тем временем Антоний, как матёрый зверь, запертый в тесной клетке, ещё не отвыкший от привольной жизни, беспокойно прохаживался из угла в угол крошечной комнатушки, готовый растерзать любого, кто подвернётся: о недавнем звонке Кашина ему уже было известно.

Обычно болтливый Бусин затаился на маленькой кухоньке и, остерегаясь попасть под горячую руку командира, не подавал признаков жизни.

Послышалась мелодичная трель. Антоний поднёс к уху сотовый телефон:

— Кто?

Из трубки вырвался сбивчивый голос Семёна:

— Орлову увозят! В Москву! По трассе. Я у них на хвосте.

— Выезжаю. Машины какие?

— Две. Зелёный автофургон с мигалкой и грузовая с бойцами.

— Медунов с ними?

— Нет.

— А Орлова-то где?!

— В фургоне!

— Ну, так и говори!

— А чего ты орёшь-то?! Ты спросил, я ответил. Если не в духе…

— Извини. Не выспался.

— Может, ну их к чертям собачим? Откуда звонил, знаем. Берём Аникия с каким-нибудь ведуном, на самолёт и в дамках. Вдвоём не отбить. Там целая машина отморозков.

— Не таких видали! Кстати. Они могут на какой-нибудь военный аэродром свернуть. Если что, звони.

— Зачем она тебе нужна? Поехали за ведуном.

— А им она зачем?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Только шепчет мне сердечко, что не срастается у них что-то без неё. Короче, надо вызволять девчонку.

— Подумай, Антон.

— Пока будем мозгами скрипеть, от нашего млешака рожки да ножки останутся. Не упусти их.

Антоний отключился и набрал номер такси по вызову:

— Девушка, мне такси в Москву.

— Это дорого, — вкрадчиво объявил цену медовый женский голос.

— Не дороже денег, красавица! Был бы конь хороший, а полцарства наскребём как-нибудь.

— Сделаем, — приятно хихикнул сладкий голосок. — Выходите, перезванивать не буду.

Антоний отключил телефон и заорал, как на пожаре:

— Буся! В ружьё! Свистать всех наверх!

Через полчаса немолодой кряжистый таксист, громко матерясь и лихо выкручивая руль при очередном обгоне, с азартом приговаривал:

— Ничего, ребятки, догоним и перегоним. Да за такие деньжищи!..

— Только догнать, — осадил ретивого водилу Антоний, — и вторая половина штуки баксов твоя.

Ещё через десять минут впереди замаячила белая «Нива» со знакомыми номерами, которую Семён купил накануне взамен старых «Жигулей». Антоний позвонил Семёну и, не здороваясь, скомандовал:

— Тормози, Шумахер.

Седовласый таксист вдавил педаль тормоза, и Антоний, стукнувшись лбом о приборную доску автомобиля, чуть не выронил телефон.

Справа пронеслась качнувшаяся в сильном крене новенькая иномарка, за рулём которой мелькнуло перекошенное лицо какого-то некрупного мужичка.

— Да не ты, дед! — поправил чересчур расторопного водителя Антоний. — Езжай дальше. И помедленней. Вон, видишь, «Нива» к обочине жмётся?

— Ну? — утвердительно спросил догадливый таксист.

— Швартуйся к ней.

— Не вопрос, — хмыкнул бывалый бомбила.

В телефонной трубке колокольчиком перекатывался смеющийся голос Семёна:

— Ха-ха-ха! Прямо сальто-мортале. Ха-ха!..

Такси подъехало к белой «Ниве». Антоний отсчитал пятьсот долларов:

— Жаль, вышел ты, дед, из призывного возраста, а то бы я тебя в разведку с собой взял.

— Ладно, бывайте, ребятушки, — ласково попрощался пожилой таксист и небрежно закинул честно заработанные в захламлённый бардачок машины. — Понадоблюсь, позывной мой знаете. Хорошим клиентам завсегда рады.

Перегрузив багаж в белую «Ниву», Антоний и Бусин расстались с темпераментным таксистом.

— Семён, уступи место профессионалу, — попросил Антоний и уважительно обратился к Бусину: — Теперь всё от вас зависит, Николай Борисович. Покажите нам мастер-класс.

Семён перебрался назад, Бусин сел за руль, Антоний рядом.

— Гони, Лёха, — тихо и как-то проникновенно проговорил Антоний, взводя длинноствольный пистолет с глушителем. — Жми так, чтоб чертям тошно стало. Будем по колесам бить. На ходу. Авось не прочухаются.

— Уверен? — озадачился Семён.

— Я чего, дурак? — укрепил сомнения друга Антоний. — Конечно, нет. Попробуем. Сбоку стрельнем и на скорости уйдём вперёд. Ты, главное, пулемётики расчехли.

— А мне что делать? — разволновался Бусин.

— Башкой почаще крути в разные стороны, — дал ценный совет Антоний. — Чтоб не отвалилась. За рулём пялиться в одну точку вредно для здоровья. Полицейский разворот умеешь делать?

— Нет, — Бусина кинуло в пот.

— Сейчас будем учиться, — безжалостно объявил Антоний.

На обгоне Антоний без колебаний, практически не целясь, прямо через дверцу «Нивы» два раза выстрелил в заднее колесо автофургона. Раздался пронзительный визг тормозов. Подбитую машину понесло юзом: она опасно накренилась, но через несколько метров, чудом удержавшись, упёрлась передним бампером в топкую хлябь неглубокого болотца, поросшего пожолклым камышом. Шедший следом грузовик с солдатами, прижался к обочине и остановился: из кабины выпрыгнул подтянутый, выше среднего роста офицер в форме подполковника десантных войск и подошёл к автофургону, из которого уже начали организовано, по одному выходить шкафообразные парни в спортивных костюмах.

— Ну что у тебя тут, майор?! — гаркнул подполковник.

В это же самое время белая «Нива», дерзко описав в крутом вираже рисковый полукруг, с нарастающей скоростью рванула по трассе в обратном направлении, выехала на встречку и, поравнявшись с группой вояк, затормозила: её левая дверца распахнулась, и на замешкавшихся служак обрушился шквальный огонь из автомата Калашникова.

Подполковник, стоявший поодаль, присел и ловко скатился в кювет.

Укрывшись за Бусиным, как за окопным бруствером, Антоний веером рассыпал вокруг себя водопады стреляных гильз.

Семён, уже успевший выкарабкаться из неудобной «Нивы» (с противоположной стороны), примостился к её тёплому капоту и без меры опустошал магазин своего безотказного калаша, направляя всю его убийственную мощь по кузову грузовой машины, укрытого брезентом.

В следующие секунды Антоний быстрыми, отточенными движениями сменил автоматный рожок, затем пинком вытолкнул из машины Бусина, и, выбираясь наружу, крикнул Семёну:

— Прикро-о-ой!!

Семён, расширив сектор обстрела, выпустил по залёгшим на обочине спортсменам длинную автоматную очередь.

Бусин, повинуясь древнему инстинкту самосохранения, на брюхе заполз под «Ниву» и так прижался к сырому асфальту, что практически слился с ним в одно целое.

Мимо боевых действий местного значения с рёвом на сумасшедшей скорости в обе стороны непрерывным потоком проносились мирные автовладельцы, благоразумно не принимая чьей-либо стороны в кровопролитной схватке.

Тем временем, Антоний, возобновив ураганный огонь, бесстрашно бросился вперёд, в лобовую атаку.

Семён тоже покинул укрытие и подскочил к грузовику, из которого наружу рвались вопли, проклятия и запоздалые выстрелы; зашвырнул под брезент одну за другой две гранаты, и с криком «Ложись!» повалился на землю.

Антоний бухнулся рядом с уже павшими от его пуль «спортсменами».

С интервалом примерно в секунду прогрохотали два мощных взрыва: кузов разнесло в щепки.

Семён и Антоний одновременно, как по команде, вскочили на ноги и, не сговариваясь, подбежали к автофургону: задняя дверь машины была открыта; в пассажирском салоне на полу между сиденьями неподвижно лежала маленькая женщина с ангельским личиком.

Семён мельком взглянул на Настю и, отвернувшись, с сожалением выдохнул:

— Готова.

Антоний наклонился к девушке и дотронулся до шеи:

— Берём. Вроде, жива.

— Ложись!! — Семён в падении ловкой подсечкой сбил Антония с ног и увлёк за собой на землю: из камышовых зарослей прогремели одиночные выстрелы.

Семён и Антоний откатились друг от друга и разом открыли ответный огонь. Затем, не переставая стрелять, они поднялись и ринулись к кювету: студёная осенняя вода вокруг подполковника кипела от пуль; потом всё стихло; в грязной канаве лежало растерзанное автоматными очередями красивое и сильное тело российского офицера.

Послышался слабый женский голос:

— Вы кто?

Антоний и Семён обернулись: на земле, подле покачивающегося автофургона, готового в любую минуту завалиться на бок, сидела Настя Орлова и растерянно смотрела на шумных незнакомцев.

— Полиция нравов, Анастасия Игоревна, — бодро представился Антоний. — Очень уж нам ваши ухажёры не по нутру пришлись.

Настя закашлялась и ощупала шею:

— Мне тоже как-то не глянулись.

— Давайте их снимем, — Антоний присел рядом с Настей и помог ей освободиться от наручников. — У вас есть к кому позвонить?

— Есть, — Настя похлопала себя по карманам, нахмурилась и с досадой проворчала: — Нет, как вам это нравится? Сотовый спёрли. Гады. Какая полиция, говорите?

— Тайная, — до кучи приврал Антоний.

— Я вас за серьёзное спрашиваю, — Настя встала, — а вы… А откуда вы меня знаете?

— Анастасия Игоревна, — ушёл от ответа Антоний, — вы извините, конечно, за интимные подробности, но, здесь, если вы не заметили, кое-кто на минуточку богу душу отдал и уже совсем не разговаривает…

— Ходу давать надо! — короче изъяснился Семён, утирая рукавом залитое кровью лицо.

Только сейчас Настя обратила внимание на не совсем обычную для мирного времени обстановку: искорёженное железо, оружие, трупы, запах гари.

Перехватив испуганный взгляд Насти, Антоний решил боле не испытывать слабые женские нервы:

— Незачем вам на это глядеть, Анастасия Игоревна. Лучше подсобите моему другу. Если бы не он…

— Пустяки, — Семён притронулся к рваной кровоточащей царапине над ухом. — Зар-р-раза!

— Что вы! — предупредительно вскрикнула Настя. — Не трожте! Кожа под волосами — самое грязное место. Рану надо срочно обработать, иначе…

— Анастасия Игоревна, — поторопил Антоний, жестом приглашая Настю к белой «Ниве», — садитесь на заднее сиденье. Там аптечка. Окажите нашему сотруднику первую помощь, а мы вас с ветерком, куда прикажите.

— А кто они такие? — поинтересовалась Настя, забираясь в машину спасителей. — Евгений Иванович этот? Генерал? Скотина.

— Оборотни в погонах, — развеял последние Настины сомнения Антоний и громко позвал: — Ваше превосходительство! Не запачкались?

Из-под «Нивы», кряхтя и смущаясь, вылез до неприличия перепуганный Бусин; молча уселся в кресло водителя, дрожащими руками завёл машину и поставил на ручной тормоз.

Антоний сочувствующе вздохнул и с цинизмом провинциального хирурга заметил, обращаясь к притаившемуся у руля шофёру:

— Товарищ Городец, вы, когда волнуетесь, глупеете прямо на глазах. Носите вы уже с собой капли валерианы, что ли.

Бусин неуверенно взялся за рычаг ручного тормоза и, как оловянный солдатик, застыл в ожидании более ясной команды.

— Ты почто машину на тормоз поставил? — задал наводящий вопрос Антоний.

Бусин, неотрывно глядя в одну точку перед собой, плавно опустил ручник.

— А вообще ты молодец, — отдал должное Антоний. — Не каждый может из своего страха извлечь максимальную выгоду. Объявляю тебе благодарность за то, что выжил.

В это время Настя, уже распотрошила дорожную аптечку и готовилась к перевязке.

Антоний сел рядом с Бусиным и захлопнул продырявленную в нескольких местах дверцу «Нивы»:

— Не дрейфь, Лёха. Сейчас отдышимся. Давай в лес.

— Зачем? — Настя удивлёно вскинула брови.

— За грибами, — уже не особенно заботясь об ореоле бойца невидимого фронта, безобидно соврал Антоний. — Ни с пустыми же руками возвращаться. Да вы не тревожьтесь, Настенька Игоревна, главное, что все, кому надо, живы, здоровы. Вы бинтик-то в перехлёст кладите, а то слетит.

— Откуда вы меня всё-таки знаете? — вернулась к первоначальному вопросу Настя, старательно обматывая голову Семёна широким бинтом.

— Разве Колька вам обо мне ничего не говорил? — Антоний, как ему казалось, искусно изобразил на лице неподдельное удивление.

— Нет, — уловив в интонации Антония неискренние нотки, Настя насторожилась.

— Вот это мужик! — уважительно покачал головой Антоний. — Даже своей любимой девушке ни слова, ни полслова. Кремень.

— А вы кто? — в очередной раз полюбопытствовала Настя.

Антоний радушно улыбнулся и вкрадчивым мурлыкающим голосом начал неспешный рассказ о верной службе отечеству, о продажных чиновниках, и, конечно же, о Кашине — простом смертном, попавшем под жернова грязной политики, как кур в ощип…

Кое-как белая «Нива» с пассажирами выбралась на раскисшую просёлочную дорогу и еле-еле, с пробуксовками, поползла к близлежащему селению.

— …а уж с водочкой, — разливался соловьём Антоний, щедро сдабривая сухую прозу жизни незатейливыми бытовыми сценками. — Бывало, опрокинешь хрустальную рюмочку с запотевшим бочком, а за ней рыбка солёненькая да жирненькая с лучком репчатым. Ты их хрусть зубками…

— Куда дальше, Антон Николаевич? — оборвал гастрономические изыски командира Бусин.

— Михаил Сергеевич, — поправил забывчивого товарища Антоний.

— А я-то кто? — обратил внимание на возникшую после смены паспортов путаницу Бусин. — Вы меня то Городцом, то Лёхой.

— Виноват, Николай Борисович, — искренне извинился Антоний и вдохновенно продолжил прерванное повествование, но уже с существенными купюрами в тексте: — Вот и пришлось сменить документы и… как говорится, залечь на дно. Семён стал Лукиным Александром Ивановичем, я Смирновым Михаилом Сергеевич, а Лёшка… Городец Николай Борисович. Считай заново родились.

— Какой ужас, — прошептала Настя, до глубины души потрясённая рассказом Антония. — Получается — там, наверху — одни бандиты…

— Почему сразу бандиты? — мягко возразил Антоний. — Нормальные пацаны. Вспомни былинных богатырей. Те же рэкетиры. Кто дань платил, тех и не давали в обиду. Кто только не хаживал на Русь. А тут наши дружинники, что называется, не щадя живота своего. Раз отбились, два.

— От татар, — вставила неудачную реплику Настя.

— У-у, как всё запущено, — отвлёкся Антоний. — Жертва ликбеза. Как бы тебе это попроще… Татары в те поры входили в состав русской армии.

— Как это? — выпучила глаза Настя.

— А-а, не заморачивайся, — отмахнулся Антоний и вернулся к прежней теме. — В общем, по понятиям ребята жили. Написали законы, церквушек понастроили, домишки казённые… Так, худо-бедно, жизнь и наладилась. Та же история и с развалом СССР. Просто, во все времена анархии и разрухи воры да разбойники были самой живучей и сплочённой частью населения. Вон, как быстренько порядок навели. Теперь пусть только кто сунется к их нефтяным вышкам. На ремни порежут. Одна напасть, — Антоний тяжело вздохнул. — Россияне. Уж больно в них всего слишком. Прямо через край. И ума, и дури. Это тебе не какая-нибудь средненькая Европа или Америка. В России уж если тупят, так тупят. Пока кости не хрустнут. А потом героически преодолевают. Нам бы в России закон построже. На дураков да подлецов всяких. Чтоб в бараний рог их, мерзавцев. Глядишь, и порядку бы поприбавилось. Коррупция, как раковая опухоль, всю нервную систему в теле государства уже настолько разъела, что при такой запущенности недуга скоро никакие законы не помогут, какие бы золотые они не были…

— Не понимаю вас, Антон Ник… Извините, Михаил Сергеевич. Вы… — запуталась Настя.

— Кто мы? — Антоний обернулся. — А я, — и, не чинясь, предложил: — Можно просто, Антон… и предпочтительней на «ты». Поверь, Настенька, старикам приятно, когда хорошенькая девушка им тыкает. Это их бодрит.

— Ну, какой вы… ты старик, — не согласилась Настя. — Вы ещё тот шутник. То есть ты, Антон…

— Михаил Сергеевич, бензин кончается, — довёл до сведения рачительный Бусин.

— Разворачивай, — не растерялся Антоний.

— Куда? — уточнил Бусин.

— Мимо дач каких-то проезжали, — подсказал Антоний.

— Садовое товарищество, — поделился наблюдениями Семён. — Там указатель стоял. Клубничка, кажется.

— Вот-вот, — конкретизировал команду Антоний, — туда. Сейчас у какого-нибудь куркуля разживёмся.

Через пять минут «Нива» с рёвом подкатила к полосатому шлагбауму, преграждавшему въезд на территорию садово-огороднического хозяйства.

Снаружи поселение походило на хорошо укреплённое городище времён средневековья: вдоль высокой городьбы тянулась глубокая канава, доверху заполненная мутной водой коричнево-чёрного цвета.

Антоний вылез из машины:

— Сень, ты пока со своими боевыми ранами в машине посиди. Дачники народ бдительный. Развлеки мамзель нашу. А мы с Лёшкой за бензином смотаемся.

Антоний подошёл к ветхой дощатой сторожке и заглянул внутрь: охранника на месте не оказалось.

— Убирай! — самоуправно распорядился Антоний.

Бусин поднял шлагбаум.

— Вы чего здесь хуланствуете?! — строго окрикнул недружественный голос.

Из корявых кустов козьей ивы к нарушителям границы вышел угловатый дедушка: на лацкане его кургузого пиджачка, надетого поверх толстого свитера домашней вязки, красовался начищенный орден красной звезды.

— Электросеть! — ещё строже рявкнул Антоний и, не мешкая, перешёл в контрнаступление: — К нам поступила информация о том, что ваше товарищество производит несанкционированный отбор электроэнергии с соседней линии электропередачи.

— У нас всё в порядке, — стушевался пожилой ветеран. — Зачем же напраслину наговаривать. Можете проверить.

— Проверим, — многообещающим тоном пригрозил Антоний. — И с мусором вдоль дороги разберёмся. Устроили тут помойку в неположенном месте. Всю природу изгадили. Пригласите председателя.

— А его сейчас нет, — занял глухую оборону старый вояка.

— Ничего, время терпит, — объявил о начале затяжной осады Антоний и, обратившись к Бусину, нарочито громко спросил: — Николай Борисович, бланки протоколов у вас с собой?

Бусин вытаращил глаза и, приоткрыв рот, хотел что-то ответить, но Антоний опередил, снова обратившись к пожилому ополченцу:

— Проводите нас с инспектором на территорию.

Антоний смело вступил на обетованную землю, вдоль и поперёк истоптанную многочисленными проверяющими организациями.

— А я чего? — мелко заегозил дряхленький старичок, еле поспевая за нахрапистым проверяющим. — Я человек маленький. У меня тута дачка своя. Помидорчики, картошечка. Куда же без неё? Пенсия не ахти какая. Мы у караульной будки по очереди дежурим. Сегодня я.

— Ваша фамилия? — Антоний требовательно посмотрел в глаза исполнительного пенсионера.

— Матвеев, — втянув голову в плечи, доложил честный труженик дачного фронта, — Михаил Фёдорович…

— Так мы с вами тёзки, — тоном подобревшего начальника заметил Антоний. — Меня тоже Михаилом зовут. Михаил Сергеевич… Как же так, Михаил Фёдорович? Электричество — продукт рукотворный. За него денег платить надо.

— Да, ей Богу, наговаривают, — неистово перекрестился бывший фронтовик-коммунист. — Кому вы верите? Да вы у людей спросите. Васильевна!

Из-за соседнего забора донёсся хруст: колючие ветки боярышника раздвинулись, и из кустов высунулась сухощавая бабуля.

— Здрастье, — скромно поприветствовала престарелая дачница.

— Вот, из электросети опять приехали, — наябедничал Михаил Фёдорович. — Говорят, электричество мы у них воруем.

— Мы не воруем, — за всех начала оправдываться отзывчивая бабуся. — Нам, как сказали, по чётным дням…

— Ты чего?! Чего ты?! — остановил пожилую подельницу по дачному бизнесу Михаил Фёдорович. — Буробишь тут несуразное! Чётным, нечётным! Иди, вон… эта… капусту свою добирай. Несёт, сама не знамо чего. Вы её не слушайте, Михаил Сергеевич. Пойдёмте, я вас к председателю провожу.

— Вы же божились, что его нет, — напомнил Антоний.

— Правильно, нет, — не моргнув глазом, подтвердил неустранимое противоречие попавший впросак Михаил Фёдорович, и сию же секунду уточнил, изъяснившись в менее лапидарном стиле: — На работе нет. У него сегодня выходной. А так он здесь. У себя. На огороде копается. У него в этом году хорошая картошка уродилась…

— А машина у него есть? — как-то врасплох и совсем не по теме задал каверзный вопрос Антоний, учуявший ядрёный запашок компромата.

— Есть, — проговорился Михаил Фёдорович и спохватился: — А вам зачем?

— Так, бензинчику подзанять, — как бы невзначай обмолвился Антоний, — если есть. Так-то с утра по плану не вы, а соседи ваши. Сменщик, разгильдяй, не заправился с вечера. Вот мы и решили с вас проверку начать. Вы поближе. А то в баке уже на донышке.

— А-а-а, — мигом смекнул Михаил Фёдорович и, немного расслабившись, льстиво затараторил: — Так это вам в «Богатырь» надо. Вот там воруют, так воруют. Сговаривались же. Их нечётные дни, наши — чётные. А они, поганцы такие… — тут говорливый дедушка осёкся и как-то невпопад умолк: точно муху проглотил.

— Это вы о чём, товарищь?

— О чём? — заюлил Михаил Фёдорович. — А-а, это… Это после инсульта. Так-то рукой двигаю, а получается не точно. Вещи совсем перестали слушаться. Прямо из рук валятся. И в голове непорядок…

— Кто такие?! — донёсся властный окрик: по широкой дороге из утрамбованного гравия навстречу к Антонию печатал шаг огромный рыжебородый мужик со штыковой лопатой наперевес.

— А вот и наш председатель, — с облегчением выдохнул малость оплошавший Михаил Фёдорович и трусцой выбежал вперёд к рыжебородому: — Максим Павлович! Всё в порядке! Это из электросети. Им бензин до зарезу нужен. В «Богатырь» едут с проверкой…

Запыхавшийся Михаил Фёдорович притиснулся к председателю и скороговоркой засипел в самое ухо:

— Дай им бензину, кровососам, Палыч, и пусть уматывают. У них «Богатырь» по плану. Беды не оберёмся. Мишка, дерьмо всмятку, опять, как на грех, провода с ночи не убрал.

Максим Павлович широко улыбнулся и приятным баритоном проворковал:

— Слышал, слышал я про вашу беду. Поможем, чем можем. Бензин, так бензин. Михаил Фёдорович, организуйте господам из электросети. Наш долг, так сказать.

— Николай Борисович, — Антоний сделал скучное лицо, — помогите товарищу с ёмкостями.

Через полчаса белая «Нива», с неимоверным трудом продравшись через заросшие просеки неухоженного подмосковного леса, выехала на тряскую коряжистую дорогу и повезла своих пассажиров подальше от места недавнего побоища.

— … и лежал бы сейчас твой фиолетовый трупик, Настюха, в какой-нибудь грязной канаве, — не преминул сгустить краски Антоний.

— Вот, гады, — только и оставалось приговаривать Насте.

— Но, не отчаивайтесь, — покровительственным тоном утешил Антоний, заканчивая душераздирающую историю про то, как все они волей случая оказались втянутыми в смертельную игру сильных мира сего. — Пока мы вместе, есть надежда…

Опустошённая и подавленная Настя Орлова потерянно смотрела на новых друзей и тихо, про себя, видать уж навсегда, прощалась с прошлой немудрёной жизнью: рассказ Антония о тайных превратностях судьбы Кашина был для неё ошеломляющим откровением.

— Как же теперь? — чуть слышно проронила Настя.

— Ну, сперва, — разважничался Антоний, окончательно освоившись в новой для себя роли героя-спасителя, — надо Кольке помочь.

— Он ещё одежду просил, — вспомнила Настя.

— Привезём, всё привезём, — задумчиво проговорил Антоний и вдруг, ни с того ни с сего, выпалил: — Генерал знает, где тебя Кашин будет ждать?!

— Нет, — затрясла головой Настя. — Он и не спрашивал.

— Стой, Лёха! — крикнул Антоний.

Бусин остановил машину. Все затихли.

— Так! — Антоний ладонями сжал виски. — Так, так, так… Спокойно. Так! Давай вперёд! Возвращаемся.

— Куда? — совсем сбился с толку Бусин.

— На трассу! — Антоний хлопнул Бусина по плечу. — Хватит по лесам партизанить.

Облепленная до самой крыши ошмётками глины и подвядшей листвой, изрешечённая пулями «Нива», как раненый зверь, взревела и вприпрыжку запетляла между нескончаемыми ухабами и колдобинами исконно российского бездорожья.

— Не полетит, — догадался Семён. — Федералы из Минтранса всю частную авиацию в Росси задавили. Получить «добро» на такой перелёт от Ространснадзора? Дохлый номер.

— Моисей не полетит?! — лицо Антония осветила озорная улыбка, и он с удовольствием, смакуя подробности, освежил в памяти давние события: — Помнишь, когда шахиды самолёт взорвали? Тогда ещё под эту дуду частников шерстить взялись. Всех под одну гребёнку. Невзирая на лица. Ну, и он попал под раздачу. Пилотское удостоверение аннулировали. Птеродактиля его вообще с регистрации в ФЛА сняли. Так вот он после этого уже через месяц без спецзаявки в знак протеста поднял с подмосковного аэродрома арендованный Як-18Т и целый час… прикинь… целый час утюжил Пироговское водохранилище. Тамошние владельцы самолетов-амфибий на него потом коллективную жалобу настрочили, а я его после отмазывал от всякой чиновной шушеры.

— Да это когда было-то? — пораженчески закряхтел Семён. — На его чудо-юдо смотреть-то страшно. Он же этот гроб с музыкой из трёх списанных военных моделей слепил. Войдём в штопор…

— Сёма! — спустил полкана Антоний. — Не расчёсывай мне нервы! Я сейчас в ударе. Мы с тобой уже давно в штопоре. Не заметил? — и на секунду прислушался. — Тишина, какая. А?.. Ни одной вертушки в воздухе. Да если бы он до конца всё пронюхал, тут такое бы началось. Настенька-то с нами.

— Ребята, вы о ком? — Настя была совершенно растерянна.

Антоний потёр переносицу и вкратце без затей поведал Насте всю подноготную о судье Медунове:

— Один злой дядька, который спит и видит, как вырывает сердце твоему суженному. Этот людоед может маму родную живьём сожрать. С потрохами. И уже ни сегодня-завтра будет за Уралом в гостях у нашего дражайшего Николая Михайловича Кашина.

— За Уралом? — удивилась Настя. — Я же никому…

— Настенька, ты прелесть, — умилился Антоний. — Думаешь, почему я каждую неделю покупаю новый сотовый телефон и желательно с рук?

— С жиру бесишься, — соскочило с языка у Насти. — Ой, извини, Антончик. Не хотела.

— А вот и не угадала, дурёха, — снисходительно возразил Антоний и раскрыл Насте ещё одну государственную тайну: — Все сотовые — это неформальные осведомители Федеральной службы безопасности России. Выражаясь канцелярским языком, на них лежит неукоснительная обязанность ежемесячно по ключевым словам с ярко выраженной семантикой составлять краткий отчёт о личной жизни его владельца.

— Хи-хи, — звонким девичьим смешком прыснула Настя. — Нашёл дурочку с малого переулочка.

— Да я серьёзно, Насть, — Антоний устало откинулся на спинку сиденья. — Такое поганое время. Ну никуда не скрыться. Они тебя прослушивали. Мы их. Не забыла, где ты в первый раз с Колькой поцеловалась? Где он шапку на крышу забросил?

Вопросы Антония застали Настю врасплох, и она, не задумываясь, назвала примерный адрес: город и улицу.

— А дом какой? — не удовлетворился ответом Антоний.

— Не знаю, честно, — извиняющимся тоном призналась Настя. — Одноэтажный, из бетонных плит. Как магазин, окна во всю стену. Там рядом ель такая, раскидистая, с двойной верхушкой.

— Вот, это уже теплее, — последние слова пришлись Антонию, как маслом по сердцу. — На месте узнаешь?

— А то, — заверила Настя и, немного смутившись, объяснила причину своей уверенности: — Я эту ёлочку на всю жизнь запомнила.

— Вот и ладненько, — Антоний повернулся к Бусину: — Перед трассой тормозни. Осмотримся.

— Может, звякнуть Моисею? — предложил Семён. — Денежку там… Ну, чтобы уже готовился.

— Обидится, — рассудил Антоний. — Профессионалу главное внимание к персоне, уважение. Они без этого, как орхидеи на морозе, хиреют и чахнут. А деньги что? Деньги — мусор. Тут особый подход треба. Личный. У него одних патентов на разные изобретения под сотню штук. Короче, он на этом драндулете, не поверишь, на Камчатку летал. Без посадки, как «Боинг767».

— Ему-то всё трын-трава, — снова заладил Семён.

— То, что надо, — поставил точку Антоний и, потянувшись, мечтательно добавил: — Неплохо бы конечно «Аэрофлотом» или «Трансаэро» рвануть. Домодедовской авиалинией Москва-Красноярск… в бизнес-классе с нашими доморощенными стюардессочками. И не надо никакого Люфтганза. Сгодился бы и наш старичок Ил-86.

— Только не на нём! — живо и сбивчиво запротестовала Настя. — Один раз Москва-Новосибирск как зафигачили через Минводы с аварийной посадкой. У них транзитный зал пустой, а они нас, как зверей… в накопитель загнали и лапшу всякую на уши. Подождите полчасика, потерпите часик. А эта, хабалка с фиолетовыми волосами, у трапа, ещё и хамит. Сама корешок оторвала не так…

— Куда заворачивать-то? — по делу вмешался Бусин.

— Налево, — подсказал Семён. — Здесь недалеко.

Ближе к ночи белая «Нива» уверенно въехала на территорию частного аэродрома и нахально разместилась прямо в центре неогороженного лётного поля. В начале взлётной полосы, у края леса, высился капитальный тёмно-зелёный ангар, напоминающий военный склад времён Второй мировой войны. Рядом приткнулся одноэтажный кирпичный домик с низким крылечком, на котором стоял приземистый человек в унтах, лётном шлеме и тёплой кожаной куртке типа «Пилот». Это был Моисей — потомственный лётчик-испытатель и несгибаемый борец полулегального фронта частной авиации России. Седые, ухоженные усы неукротимого воздухоплавателя аккуратно переходили в такие же бакенбарды, образуя собой нечто одно целое и пушистое. Его огненно-чёрные, налитые кровью глаза, окружённые густой сетью старческих морщин, извергали потоки кипящей лавы:

— Кого чёрт несёт! — неистовствовал Моисей.

— Не высовывайтесь пока, — заговорщическим тоном наказал Антоний. — Я сейчас. — Выйдя из машины, он широко раскинул руки и, не спеша, направился к домику, весело выкрикивая: — Соболь! Соболь! Я хорёк! Как слышно!

— Антоха! — Моисей по-молодецки спрыгнул со ступенек и тоже приветственно распростёр руки. — Сволота рваная! Наконец-то, вспомнил старого ворона! Туды твою растуды!..

Старые приятели крепко обнялись, поматерили друг друга от души и зашли в дом.

— Беда у меня, Моисей, — пожаловался Антоний. — Большая.

— Поня-я-тно, — обиженно протянул Моисей. — Приехал бы ты ко мне с радостью за семь вёрст киселя хлебать.

— А для чего они ещё-то… закадычные друзья? — подмешав толику грусти в хорошо поставленный голос, излил душу Антоний. — Такой край, хоть в петлю.

— Да знаю я тебя, оторву неотмолимую, — дружелюбно проурчал Моисей. — Куда лететь?

— Тебе? Никуда, — Антоний прицелился в Моисея беззастенчиво оценивающим взглядом прожжённого продавца поддержанных автомобилей. — Маршрут сложный. Сам полечу. Я у тебя твой самолёт в аренду без экипажа возьму. На пару дней. По цене, за которую ты себе потом новенький Ли-2 купишь. Пополнишь свой дряхлеющий авиапарк. С сертификатом лётной годности тоже помогу.

— Чего-о-о! — яростным вихрем взметнулся Моисей. — Ты чего сюда припёрся?! Тоже мне, асс-керогас! Гуляй отседова, шкура!

— Ну, ладно тебе, Моисей, — примирительно замурлыкал Антоний. — Уж и пошутить нельзя. Обои полетим. Арендую с экипажем. Цена та же.

— Засунь её себе… знаешь куда?! — не на шутку осерчал старый приятель. — Цену свою. И туда же и вали.

— А я оттуда ещё и не вылезал, — Антоний горестно вздохнул. — Ты не въехал. Мне сейчас так плохо, как тебе никогда хорошо не было.

Моисей слегка замялся, затем сухо спросил:

— Стряслось что?

— Дело дрянь, — открылся Антоний. — Людей спасать надо.

— Тебе? Людей? — Моисей от души и громко расхохотался. — Ха-ха-ха! Ну, порадовал старика. Бродяга! Ты, часом, не заболел? Нет, постой. В монахи, что ли, постригся? Ха-ха-ха! Спаситель! Ха-ха! Ты же, чертила, только убивать умеешь. Пакость такая…

— Ты говоришь обидно, — Антоний картинно насупился и, старательно ссутулившись, неторопливо развернулся к выходу. — Счастливо оставаться. Я старость уважаю.

— Стоять, морда бандитская! — взревел Моисей. — Ты чего, правда, обиделся? Надо же, обиделся. Может, с тобой и правда что хорошее сделалось? Сколь годков-то не виделись?.. Куда летим-то?

— За Урал, — поставил задачу Антоний. — Прямо сейчас.

— Ой-ой-ой, — с презрительной ухмылкой продекламировал Моисей, — умирает зайчик мой. Напужал! Прямо щас. За Урал. Да иди ты! Иди вон… машину лучше с поля убери. Тут тебе не «Мячково». Устроил здесь ралли. Много народу-то спасать?

— Со мной четверо, — в глазах Антония вспыхнули бесовские огоньки неисправимого браконьера.

— Можно, — Моисей пнул ногой дверь и, выйдя на крыльцо, не оборачиваясь, отдал первую команду: — Чего, застрял?! Отгоняй колымагу! Пока дождичек, надо взлететь. Нам ещё в Рязань переться. Там наши, РОСТО-вские. Помогут с керосином.

Моисей сплюнул и пошёл открывать ангар с самолетом.

Через полчаса свирепого вида самолёт, любовно раскрашенный под дикую зебру, с воинственными надписями на помятом фюзеляже вместо опознавательных знаков — «Осоавиахим — Да» и «Чикагской конвенции — Нет» почти на бреющей высоте, не выше пятидесяти метров над землей, в зоне, недоступной для слежения радаров, с бешеным рёвом бесстрашно рассекал густеющие сумерки зарождающейся ночи.

Глава 24. Час от часу не легче

— Где Кашин? — елейным голоском пропел Игорь Карлович Курепов, щупленький дежурный врач-психиатр с мягким, ничего не выражающим лицом старого библиотекаря. Глаза доктора были пусты и прозрачны, как искусственно выполненная имитация двух стеклянных муляжей, не совсем ровно ввинченных таксидермистом в усохшее чучело безобидного грызуна из семейства хомяковых.

— В отделение для беспокойных хроников перевели под усиленное наблюдение, — невнятно отозвалась старшая медсестра, гигантским айсбергом восседавшая на месте дежурного. — Лечащий врач ещё с вечера распорядился. — Она вытащила из кармана мятый засаленный листок, ткнула в него своим дебелым пальцем и медленно повела им вдоль длинной строчки, — предположительный диагноз… импульсивный подтип эмоционально-неустойчивого расстройства, — жирный палец застрял где-то на полпути сложного текста. Медсестра что-то сосредоточенно дожевывала; пахло копчёностью.

— Так уж и эксплозивный? — расстроился Курепов. — Дайте-ка журнал…

— Ой, — грудным басом икнула медсестра и величаво поднялась из-за стола. — Он у Смагина. Михаила Александровича.

— Странно, — Курепов с облегчением покосился на освободившийся стул. — Он же сам вчера при мне историю болезни заполнял. Типичная диссоциативная фуга. Приехал из Москвы. Как? Не помнит. Городит бог весть что. Странно.

— Игорёк, — в приёмный покой неслышно прокрался пухлощёкий мужчина в белом халате с осанкой постового полицейского и повадками молодого волчонка, — зайди к главному.

— Михаил Александрович… — требовательным тоном выговорил Курепов, обращаясь к вошедшему Смагину.

— На секундочку, — Смагин поманил Курепова за собой и выскользнул обратно за дверь.

Курепов неторопливо, сохраняя достоинство, вышел из приёмного покоя в просторный вестибюль с зарешёченными окнами.

Смагин уже стоял у санпропускника и нетерпеливо держался за ручку двери, ведущей в помещение для дежурного персонала:

— Ты чего, не проспался?

— Не видишь? — Курепов кивнул в сторону приёмного покоя и сердито зашептал: — Меня же эта медведица одним бюстом задавит. Ей только волю дай. На голову сядет. Где журнал?

— Игорёк, тут такое дело со вчерашним, вновь поступившим. С Кашиным,… — Смагин боязливо заозирался по сторонам. — Москвич какой-то по его душу с чемоданом денег подвалил. Давай сюда. Здесь пусто.

Курепов на цыпочках подбежал к Смагину:

— От кого?

— Всё через главного, — Смагин показал глазами вверх. — Заходи.

— Не, Миш, — Курепов немного замедлился, но порог всё же переступил. — Я в такие игры не играю. С ним свяжешься, потом не развяжешься. Пусть вон, Ромка, этот кандидат наук штопаный. В доверие втёрся…

— Чего ты до него докопался? — перебил Смагин, прикрывая за собой дверь. — Чуть что, сразу Ромка. Ежу понятно, что он свой диплом с диссертацией на базаре купил. Время такое. Раньше к знаниям тянулись. Сейчас к дипломам. Зато он на подъём лёгкий.

— Ну, и я об этом, — попробовал прощупать неясную обстановку мнительный Курепов. — Чем он рискует? Уволят? Отряхнётся, дальше полетит. А у меня стаж двадцать лет. Репутация. Мне с москвичами связываться нельзя. Они, как приедут, так кто-нибудь из подопечных обязательно от сердечной недостаточности помирает.

— То-то и оно, — начал уговаривать Смагин. — Профессионал нужен, чтобы комар носу не подточил.

— А журнал поступления больных ты за меня переписывать будешь? — почти уже согласился Курепов.

— Без тебя переписали, — ошарашил приятеля Смагин. — Ты зайди к главному. Он тебе всё разжуёт.

— Сколько? — Курепов упрямо наклонил голову и настроился на серьёзный торг.

— Дело нешуточное, — Смагин озабочено выглянул в окно. — Прозектор…

— Не-е-е! — деланно закочевряжился несговорчивый Курепов, учуяв реальную близость солидного куша, как заслышал о патологоанатоме. — Без меня. Я на прошлой неделе с одной посмертной судебно-психиатрической экспертизы тысячу баксов выжал. Легко. И никакого риска.

— А кто тебе её провести поручил? — подковырнул Смагин. — Главный.

— Да плевать я на него хотел, — расхорохорился Курепов.

— Смотри, не просчитайся. Снизу вверх целить придётся. Не доплюнешь, к тебе же и вернётся. А ему на тебя сверху сморкнуться труда не составит. Само прилетит. Потому как начальство.

— Меньше чем за пять штук баксов я под эту мокруху не подпишусь, — поспешно, но по-прежнему твёрдо заявил Курепов, в глубине души уже готовый поучаствовать в сомнительном предприятии и за более скромное вознаграждение.

— А тебе меньше никто и не предложит, — тоном сытно покушавшего человека огорошил Смагин. — Этот Кашин крупной птицей оказался. Скажу больше, только между нами. Как другу. Мелко плаваешь.

Завидущие глазки Курепова наполнились фосфорическим светом:

— Тебе много отвалил?

— Ну, так, — важно хмыкнул Смагин, — на мне вся работа.

— Жучила ты, Мишка, — Курепов бросил на подельника завистливый взгляд и придушенно выдавил: — Он у себя?

— Давай-давай, в темпе вальса, — поторопил Смагин. — Чего ты, как муха сонная? Он тебя уже часа полтора ищет.

«Не-е-е, — с энтузиазмом прикинул Курепов. — Шесть тысяч. Не меньше».

Курепов суетливо выскочил в вестибюль и снова вернулся:

— Миш, я вчера этой бабке из геронтологии галоперидол вколол и феназепам дал. Родственникам приспичило. Они к ней с нотариусом должны подъехать. Завещание подписать. Сам понимаешь. Теперь Раскольниковы к бабушкам не с топорами ходят, а с нотариусами.

— Да беги уже, либерал, — благосклонно потворствовал Смагин. — Посторожу.

— Деньги я уже взял, — уточнил существенную деталь Курепов.

— Дуй, говорю! В три ноги! — потерял терпенье Смагин. — Будешь сейчас эти копейки считать.

Через пять минут Курепов робко приоткрыл дверь в кабинет главного врача областной психиатрической больницы:

— Можно, Натан Андреевич?

— Подождите в коридоре, Игорь Карлович, — медоточивым тоном попросил Натан Андреевич. — Главврач был не один.

Курепов бережно прикрыл дверь и встал подле, с ненавистью впившись в красивую табличку, на которой каллиграфическими буквами было выведено — «Турыгин Натан Андреевич».

«Ничего, турыга, — мятежно рисовал в голове картину праведной мести Курепов, со злорадством унимая уязвлённое самолюбие. — Я тебе пятки лизать не буду. Много чести. Не меньше семи и точка. Тоже мне, профессор кислых щей…»

Через двадцать минут подошёл Смагин:

— Ну, ты чего? Не определишься никак?

— Посетитель у него, — Курепов недовольно скривился.

— А-а-а, — сообразил Смагин и почтительно пропел: — Москва-а-а.

Смагин, приниженно согнувшись, проник к главврачу и уже через минуту вышел в компании дородного седовласого старика выше среднего роста.

«Десять тысяч! — тяжело стукнуло в голове Курепова. — Пусть увольняет. Они там жируют, скоты, а мы здесь, как негры…»

— Сюда, пожалуйста, Борис Викторович, — Смагин сделал приглашающий жест представительному господину, и походя обратился к Курепову: — Игорь Карлович, зайдите к Натан Андреевичу.

Набравшись духа, Курепов твёрдым решительным шагом вошёл в кабинет, но, тут же сникнув, искательным голоском спросил:

— Звали, Натан Андреевич?

— Вот, — без обиняков начал Турыгин, и выложил на стол пять толстых пачек стодолларовых купюр по десять тысяч долларов США в каждой, и для вящей убедительности пододвинул их к краю стола. — Твоя доля. И больше никаких вопросов. Всё надо делать быстро. Просто слушай и запоминай. Сейчас объявим общий карантин. Никого не выпускать, не впускать. Справку о смерти Кашина для представления в ЗАГС я уже подготовил. Оформим как несчастный случай… с тем диагнозом, который у него в истории болезни…

— А-а?.. — заикнулся, было, не совсем пришедший в себя, Курепов.

— Результаты вскрытия и патогистологического исследования — не твоя забота, — предвосхитил Турыгин. — Я же тебе сказал! Рот на замок, а то сам через семьдесят два часа вместе с этим Кашиным в крематорий поедешь… в одном ящике. Значит так… книгу регистрации несчастных случаев и травм заполнишь ты. И не трусись. Заведующую отделением с ординатором я на обход во вторую сельхоз-колонию отправил. Водитель в доле. На обратном пути машина сломается. Раньше ужина не вернутся. Успеешь…

— А случай где? — осмелился подать голос Курепов.

— Да где хочешь, — отмахнулся Турыгин. — Хоть в водолечебнице.

— А может, у рентгенографии, — предложил Курепов. — Там вчера яму вырыли. От новой котельной трубу прокладывают. Не огородили ещё. Упал, сломал шею. С кем не бывает.

— Ну, вот, — одобрил Турыгин. — Иди. Да! Стой! Забеги в отделение для буйных к Риме Павловне. Подскажи ей, как лист регистрации припадков заполнить, чтобы потом разночтений не было. Я позвоню. Санитары тебя пропустят. Беги.

Глаза Курепова горели, как две маленькие электрические лампочки от переносного фонарика. Он трясущимися руками сгрёб со стола пачки долларов, затолкал их за пазуху и как очумелый вылетел из кабинета.

В строго охраняемом отделении для беспокойных хроников Курепов нос к носу столкнулся со страшноватого вида санитаром, похожим на исполинского орангутанга: такого же медлительного, длиннорукого и рыжего.

— Вася, — с нарочитым хладнодушием обратился Курепов, — тебе Натан Андреевич насчёт Кашина звонил?

— Только что, — прогудел Василий. — Уже отмываем.

— Чего с ним? — апатичным тоном поинтересовался Игорь Карлович.

— Понос и недержание, — бесхитростно поведал Василий. — Ему вчера Верка какую-то дрянь вколола. Вуайеристка хренова. Думала, онанировать начнёт, а он вместо этого башкой о стены колотиться начал. Мы его в смирительную рубашку обрядили. Помяли, конечно, немножко. Так… не очень сильно. Верка ещё чего-то впрыснула. Он и уснул.

— Вась, как помоется, отведи его до завтрака на рентгенографию, к Наталье Сергеевне, — предписал осмотрительный Курепов. — Я сейчас подойду туда.

«Бережённого Бог бережёт, — так и этак прикинул Курепов. — Пусть рядышком пройдётся. Если что, Наталья Сергеевна подтвердит… был у неё, следовательно, и через канаву эту переходил».

— Игорь Карлович, — Василий замялся, — Натан Андреевич приказал, чтобы я его в лазаретное отделение к Смагину отвёл. Срочно.

— Ну и отведёшь, — тоном искусного переговорщика согласился Курепов. — После рентгенографии. Чего там идти-то? Через один корпус. А то Наталья Сергеевна уже заждалась.

— Хорошо, загляну, — добродушно пробурчал Василий. — Сто вёрст не крюк для бешеной собаки.

— Спасибо, Василий, — уважительно поблагодарил исполнительного санитара Курепов и довольный удалился.

Василий ещё несколько секунд потоптался на месте, медленно осмысливая новое поручение, затем неторопливо побрёл в душевую, где его напарник Андрей мыл Кашина.

Мордастый санитар (живой портрет мясника) в белом халате и широком фартуке из прорезиненной ткани возвышался в дверях просторной душевой кабины, и, крепко сжимая в жилистых ручищах ствол пожарного брандспойта, похабно орал:

— Не вихляй задом лярва мозглявая! Держи ровно!

На сыром кафельном полу на четвереньках, совершенно голый, упершись головой в стену, стоял дрожащий Кашин, в промежность которого непрерывно хлестала струя леденящей воды из шланга.

— Андрюха! — крикнул Василий. — Сделай напор тише. Застудишь…

Хамоватый медбрат крутанул вентиль, и перекрыл подачу воды:

— Чего?!

— Ничего, — лениво отозвался Василий. — Одевай его. Смагин ждёт. Как бы не заболел. Вон, замёрз совсем.

— Этот?! Ха-ха! — гыгыкнул Андрей. — Забыл, как сам его вчера по почкам дубасил? Глянь. Даже синяков не осталось.

Кашин, обессиленный, завалился набок, подтянул к голове колени и, свернувшись калачиком, обхватил голову руками.

— Ползи сюда, падаль! — подозвал больного Андрей.

Кашин не шевельнулся.

— Вот, курва! — возмутился медработник в фартуке. — Человеческого языка не понимает.

Василий подошёл к Кашину и на отмах шлёпнул ладонью по спине:

— Поднимайся, маломерок, пока тебе пожарную кишку вместо клизмы не вставили…

В дверях помывочной показалась молоденькая медсестра Вера. Небрежно швырнув пациенту рваный затасканный халат с дерматиновыми тапочками, она беззастенчиво погладила пышную, вкусно взбитую грудь:

— Ой, какой чистенький. Яички блестят. А чего он у вас дрожит-то весь? Что? Уже? Я же просила меня позвать…

— О-о! — неприлично кривляясь, воскликнул Андрей. — Припёрлась королева! Прям щас так соком и брызнет.

— Припёрлась, вот, — ласково огрызнулась Верка. — Тебя не спросила. Сам-то, когда за мной плетёшься, небось, с попы глаз не сводишь. Пёс зудливый. Поди аж млеешь весь.

— А нормальный мужик завсегда с неё начинает… так сказать, осмотр женских достопримечательностей, — запихав рулон пожарного шланга в красный железный ящик, Андрей привалился к Верке и нахально облапил её упругие ягодицы, — мы же не психи какие-нибудь. Попа, если она красивая, может, самое главное украшение в человеке…

— У вас у всех на уме только одно, — Верка даже и не думала отстраняться, — или деньги, или секс.

— Так это нас и сближает, — Андрей обнял Верку за талию и прижал к себе. — А в остальном мы разные, разнообразные. К примеру, мужикам больше нравится, когда у них просят, а бабам наоборот. Когда от них требуют.

— Ну, прямо не могу, — жеманно повела плечиками Верка. — Ты мне чего, в любви объясняешься?

— Заворковали, голубки, — беззлобно прогундосил Василий. — Чего с этим-то делать? На руках потащим?

— Отказывается идти, — звонко пропела Верка. — В коечку и укольчик.

Кашин, с ужасом вспомнив о вчерашних невыносимо болезненных процедурах, сделал над собой усилие и сел.

Василий подобрал с пола халат и помог Кашину встать на ноги:

— В смирительную пеленать будем?

— Да куда он денется, доходяга, — Андрей запустил свободную руку под халат Верки и засопел. — Слыхал? Карантин объявили. Сейчас вся лечебница, как зона строгого режима. Веди так, а то опять обделается, возись тут с ним, говнюком.

Чувствовал себя Кашин отвратительно: всё тело ломило, как пропущенное через мясорубку; тошнота волнами подкатывала к горлу; в голове что-то без устали стучало, звенело.

«Где я? — бессвязные обрывки мыслей Кашина с трудом выстраивались в хрупкую цепочку размышлений. — Какой-то кошмарный сон! Врачи? Разбился. Реанимация. Ну да, врачи. Лечат. Подземелья, чудовища… Вагон! Да! Полиция… Вчера бока намяли. В психушку привезли. А сегодня я где? Здесь. Где? В больнице? Уколы делали. Чуть не сдох от них! Или били? Нет, кулаками в полиции кормили. Или здесь? Почему они целуются? Дурдом какой-то…»

— А если он окочурится по дороге, — Василий подпихнул под ноги пошатывающегося Кашина тапки. — По инструкции…

— Ну, Васенька, — с жаром выдохнула Верка, извиваясь в руках Андрея. — Ну, чего ты, котёночек, с инструкцией своей дурацкой. Вернёшься, можешь тоже меня без всякой инструкции… Прямо на кафеле. Хоть как. Я на всё согласная, рыженький. Сходи с ним один, а то у моего пожарного сейчас брандспойт лопнет.

— Бесстыжая ты баба… — зарделся похотливым румянцем Василий, грубо подталкивая Кашина на выход.

«Нет, это не больница, — страшная догадка кольнула Кашина в самое сердце. — Психушка! Отсюда ещё никто здоровым не выходил. Эти своё дело туго знают. Бежать? Пока силы есть? Да что же это со мной такое?! Сколько можно скрываться-то? С ума сошёл?.. Да после такого падения не мудрено… галлюцинации… инопланетяне, вагон… Нет! Вагон точно был. Пока ещё в разуме… Я же с Настькой договорился! Бежать!..»

Тело Кашина, повинуясь направленному толчку медработника, уткнулось в обнимающуюся парочку.

— В очередь, мужчина. Ха-ха!.. — утробисто загорготала Верка, обращаясь к Кашину. — Какой вы, однако, ха-ха!.. нетерпеливый. Прикрылись бы чем.

Василий укрыл плечи Кашина халатом и протолкнул дальше в коридор:

— Вы тут посматривайте по сторонам-то, придурки. Дежурный к Римке пошёл.

— Посмотрим, Васенька, — прозрачно намекнула Верка, бесстыдно шаря у Андрея под фартуком. — Обязательно посмотрим.

— Распутники, — по-доброму обругал Василий и нехотя повёл Кашина к лестнице.

На улице Василий крепко держал Кашина за руку: пешеходная дорожка пролегала вдоль высоченного бетонного ограждения, увенчанного мотками колючей проволоки. Вскоре путь преградила неглубокая траншея, на дне которой лежала толстая труба, уходящая вместе с канавой прямо под основание забора. Для прохода через ров был переброшен узкий мостик в виде трапа, наспех сколоченный из двух досок. Между трубой и забором виднелся просвет.

Василий отпустил Кашина и легонько подтолкнул к мостику:

— Шагай вперёд. Не оглядывайся…

«Сейчас! — обожгло Кашина. — Пролезу. Потом не вырвусь. Лапищи, как тиски. Аж рука занемела».

Как только Кашин ступил на хлипкий мостик, то сразу же спрыгнул на дно ямы и буквально рыбкой нырнул в узкую щель между трубой и основанием забора, но, зацепившись за торчащую из бетонной плиты арматуру, застрял.

Василий добрался до беглеца, схватил за подол халата и с силой потянул на себя:

— Куда-а-а?! Назад!

Раздирая в кровь кожу на спине, Кашин вывернулся из своего одеяния, ужом подлез глубже в дыру, выскочил наружу и нагишом опрометью сиганул в близлежащий лес.

Поначалу обескураженный Василий с халатом в руке, растерянно стоял на дне траншеи, не понимая, что произошло. Затем, опомнившись, резано завопил во всё горло:

— Буйный сбежа-а-ал!

В больнице поднялся переполох.

Спустя немного времени автоматические ворота лечебницы открылись, и с её территории на скорости выехал роскошный джип с затемнёнными окнами. В машине сидели Грумов и Медунов.

Через пару километров асфальтовое покрытие дороги сменилось гравием и перешло в раскисшую хлябь лесного коряжистого тракта. Джип сбавил обороты.

— …ну ты даешь, Борис! — горячился Грумов. — Чего-то я никак в толк не возьму. Миллион баксов! За что?! Плакали наши денежки…

— Заткнись! — грубо приказал Медунов. — И слушай. Здесь ночи холодные. Днём, пока солнышко, он ещё побегает… среди ёлочек, а к вечеру куда-нибудь выйдет. Поднимай по тревоге всех местных вояк. Пусть округу прочешут. Лес, деревни. Скажи, маньяк, убийца. Живым не брать, ну и всё такое…

— А миллион? — заупрямился своенравный Грумов.

— Если не грохнут, — проскрежетал сквозь зубы Медунов, — в тот же дурдом вернут.

— Точно! — Грумов хлопнул себя ладонью по лбу. — Ну, ты, голова, Борис Викторович…

— И-и… — добавил Медунов, — чтоб через час в каждой забытой богом деревеньке наши… В общем, всех сюда!

— Понял-понял, — Грумов достал сотовый телефон и, дозвонившись до кого-то, прокричал в трубку: — Спишь, скотина! Всех в ружьё!

Джип сильно тряхнуло: переднее колесо сходу угодило в глубокую водомоину и забуксовало; тяжёлая машина просела, накренилась. Вывернув руль, Медунов поддал газу: внедорожник взревел, с натугой пополз вперёд и выбрался из коварной промоины. Далее ехали осмотрительней.

В это же самое время Кашин, не разбирая дороги, ломился через безлюдные таёжные дебри как можно дальше от страшной больницы.

Было уже далеко за полдень, когда он, наконец, вышел к светлой лесной прогалине, поросшей кустистым молодняком. Из мшистой земли беспорядочно торчали корявые сучья, корневища поваленных ветром деревьев; всюду, сколько хватало глазу, щетинились кусты морошки с ярко-жёлтыми плодами-малинками и краснели гроздья брусники.

Часы изматывающих плутаний по каменистым косогорам, буреломам и болотистым перелескам лишили последних сил. Кашин с жадностью накинулся на лесную ягоду. Вдруг под ногами что-то подломилось, хрустнуло (казалось, разверзлась земля), и он провалился в глубокую охотничью яму, вырытую местным браконьером, и застрял на её дне между острыми кольями. Сверху посыпались земля, еловые ветки, сухие листья со мхом; запахло прелой древесиной.

Б…! — крепко выругался Кашин.

«Всё!! — ошпаренное сознание Кашина захлестнуло отчаяние. — Добегался! Надо было к людям выходить. Балбес! Подохнуть… и так глупо…»

Осмотревшись, он попробовал пошевелиться.

«Кажись, не поранился, — настроение Кашина заметно улучшилось. — Надо же, как удачно».

Он осторожно пролез между кольями к краю ямы, встал и посмотрел вверх:

«Плёвое дело. Отрою кол и по нему вверх. Пожрать бы. Нет, попить. Кровищи-то сколько!»

Осмотрев себя, Кашин ужаснулся: на животе, груди, ногах виднелись многочисленные ссадины и царапины; в нескольких местах кожа свисала клочьями и из рваных ран сочилась кровь. Разом осознав дёргающую и ноющую боль, он пошатнулся и чуть не впал в беспамятство.

«Да что же это такое?! — Кашину стало себя до крайности жалко, и он заплакал, навзрыд. — Как зверя! Что им от меня надо? Кому — им? Утихло, кажись. Чудеса! Болит, когда смотрю. Какие жуткие раны! Лучше не глядеть. Саднит немного. Ничего, терпимо. Вот. Так… Только не чесать. Здорово же я тогда головой приложился. Неужели свихнулся? Зря я убежал. К людям надо…»

Послышались шаги. Кашин поднял голову и увидел на краю ямы бородатого человека с ружьём. На плече незнакомца висел маток верёвки.

— Не ушибся?! — участливым тоном поинтересовался бородач.

— Нет, — из вежливости соврал Кашин.

— Ха-ха-ха! — сотрясся в громком хохоте бородач с ружьём. — Точно, больной! Ха-ха! Не тебя там ищут? Говорят, какой-то особо опасный из психушки дёру дал. Солдатня под это дело уже двух бродяг пристрелила.

— Я здоровый, — начал неубедительно изворачиваться Кашин. — Заблудился.

— Не гоняйся, приятель, — бородач спустил в яму конец верёвки с петлёй на конце. — Мне без разницы, кто ты, откуда. Был бы человек хороший. Суй руку в узел и затягивай покрепче. Вытяну.

Кашин так и сделал, и вскоре оказался наверху. Но тут бородач с наскока бросился на Кашина, заломил ему назад руки и туго скрутил за спиной, примотав верёвкой к туловищу.

— А вдруг ты и впрямь бешеный, а у меня дети малые дома. Ха-ха-ха! — снова развеселился мужик. — Будем знакомы. Кирилл Павлович. У меня пока пересидишь, а там поглядим. Лады?!

— Кирилл Павлович, да никуда я не денусь, — заныл Кашин. — Я нормальный. Развяжите…

— Знаю, — буркнул Кирилл Павлович и, не оборачиваясь на пленника, ходко пошёл вперёд. — Психу оттудова не улизнуть. Ума не достанет. Не дрейфь, паря, я тебя не сдам. Какая от тебя польза от мёртвого-то? Лисицам да волкам разве что пожива. А мужик ты, видно, тёртый. Не отставай!

— Кирилл Павлович, — канючил Кашин. — У меня руки затекли.

— Потерпи малость, — посочувствовал бородач. — Тебя как кличут-то?

— Коля, — отчество Кашин назвать не осмелился и не потому, что не хотел всего о себе рассказывать, а как-то неловко было величать себя по отчеству, пребывая в столь неприглядном виде.

— Тут недалече, — подбодрил Кирилл Павлович. — Километра четыре. У меня они уже искали. Разрешили, коли встречу, пристрелить тебя, а труп им сдать. Деньги посулили. Жаль, не сказали сколько…

— Зачем?! — оторопел Кашин.

— А леший их знает, зачем, — пожал плечами Кирилл Павлович. — Я не спрашивал. Думаю, пристрелить дело нехитрое. Только чего торопиться-то. Правильно я кумекаю, псих?

— Правильно, — отозвался Кашин на краткое прозвище.

«Час от часу не легче, — забеспокоился Кашин. — Это ещё неизвестно, кто из нас псих… Мутный какой-то…»

Через полтора часа они вышли к светлой таёжной поляне, в центре которой возвышался бревенчатый двухэтажный дом с просторным огороженным подворьем. К дому из леса вела наезженная грунтовая дорога с глубокими раскисшими колеями, доверху заполненными чёрной жижей. У обочин горели костры. Жаркие языки пламени лизали мятые алюминиевые чаны с прокопчёнными днищами: в них кипело какое-то варево, распространявшее по всей поляне аппетитный грибной дух. Рядом с кострами вяло копошились грязные бородатые люди в изодранных одеждах. Их измождённые лица были черны от дыма. Отовсюду доносилось потрескивание, позвякивание и постукивание.

Кирилл Павлович провёл Кашина через настежь распахнутые ворота во двор: с внутренней стороны высоченного тына тянулся пристроенный навес; под ним штабелями громоздились сотни пустых деревянных ящиков.

— Трегуб! — позвал Кирилл Павловича.

Из дома вышел кряжистый детина в лисьем полушубке.

— Одень паренька, — распорядился Кирилл Павлович. — Накорми и определи в нору, пока облаву не закончат.

— Обмазать бы его, — ненавязчиво предложил Трегуб.

— Одень сперва! — приподнял голос Кирилл Павлович. — Успеешь обмазать.

Трегуб бережно подхватил Кашина под руку и провёл в дом, приспособленный скорее под мини-заводик, нежели под жильё: какие-то агрегаты, инструменты, бочки и прочая производственная утварь; на неопрятном полу, заляпанном мазутом, валялась грязная ветошь; вдоль стен просторного, как цех, помещения корявыми кучами громоздился металлический хлам; пахло керосином и уксусом.

Трегуб подвёл Кашина к низкому столу, столешница которого представляла собой цельный кусок толстого листа железа.

— Вы меня развя… — только и успел вымолвить Кашин: Трегуб рывком опрокинул его животом на стол и придавил.

От неожиданности и болезненного соприкосновения кровоточащих ран с холодом стали, Кашин вскрикнул и дёрнулся всем телом.

— Не брыкайся, а то покалечу, — Трегуб намотал на шею невольника кусок стальной проволоки, продел её концы в небольшую проушину, высверленную в столе, и зацепил где-то внизу. — Сейчас одену тебя… и покормлю. Ногами не лягай, когда ковать буду, а то обожгу. Будешь разговаривать — побью, — одновременно с этими словами он хлёстко на отмах стеганул пленника по спине чем-то тонким и твёрдым.

От жгучей нестерпимой боли и запредельного напряжения у Кашина перед глазами вспыхнул сверкающий рой мелких белых искорок. Он сломлено завыл.

— Не кричи, — властно потребовал Трегуб, — а то опять побью.

Кашин всхлипнул и, закусив губу, умолк. Слёзы ручьями лились из его глаз. Он готов был разрыдаться от боли, страха, стыда и сознания своего полного бессилия.

Трегуб ловко заковал ноги Кашина в кандалы, помог слезть со стола и освободил руки от пут.

— Пойдём, — Трегуб грубо толкнул Кашина к выходу, — травяным сбором тебя помажу, а то заболеешь.

— Вы зачем это сде… — заикнулся было Кашин и сразу же получил сильный удар кулаком в ухо, от которого, как подкошенный, рухнул на пол.

— И разговаривать не надо, — беззлобно поучал уму-разуму Трегуб. — У меня рука тяжёлая. Могу и зашибить ненароком. А калеки нам ни к чему.

Только теперь Кашин понял, что с ним произошло.

«Рабство?! — с ужасом и каким-то необъяснимым облегчением подумал Кашин, изрядно истосковавшийся за последние дни по простым и понятным вещам. — Дикость какая!»

Рано поутру Кашина подняли, покормили, подлечили травяной мазью на медвежьем жире, приодели и, закованного в цепи, отвели далеко в тайгу к заброшенной горной выработке.

Трегуб сделал Кашину последнее строгое наставление:

— Харч экономь! Тебе здесь на четыре дня. Керосин тоже впустую не жги. Вода там есть. Услышишь. Не нарубишь руды, сколько надо, будешь ещё день горбатить. Без еды. Не бездельничай.

Кашину дали брезентовую котомку со съестными припасами, сунули в руки кирку, керосиновую лампешку, и со всем скарбом спустили на верёвке в глубокую шахту.

Глава 25. Спасение

— Вот она! — радостно вскликнула Настя, показывая на старую корявую ель с двойной верхушкой: нижние разлапистые ветви лесной красавицы упирались в обшарпанный цоколь невысокого здания, окна и двери которого были наглухо заколочены потемневшими от времени досками.

— А где сам? — Антоний огляделся.

— Не вижу, — Настя повертелась на месте. — Обещал к десяти подойти.

— Сейчас… — Антоний глянул на часы, — пять минут одиннадцатого. Подождём. Колька мужик ответственный. Раз сказал…

— Колька?! — не согласилась Настя. — Шалопай ещё тот.

Прождав понапрасну около часа, они вернулись на съёмную квартиру, арендованную Антонием на втором этаже трёхэтажного дома.

Дверь открыл Семён:

— Нашли?

— Нашли, — пошутил Антоний, — ёлку, а под ней иголку. Не пришёл. Настька, вон, продрогла вся.

— Я чайку разогрею, — засуетился Бусин. — Мы тут рядом колбаски, ветчинки прикупили. Без вас не садились.

— Молоток! — похвалил Антоний расторопного компаньона и обратился к Насте, кивая в сторону кухни: — Пригляди там за ним, чтобы не обожрался. У него после переживаний чувство меры в еде пропадает, как у коровы.

— Антон, — окликнул Семён.

— Иду, — Антоний прошёл в дальнюю комнату к Семёну.

Глаза Семёна горели, как у голодного кота, высмотревшего мышь:

— Я тут недалеко от вокзала один хитрый домик приметил. Махонький такой, с голубой башенкой, типа бельведера. Сектанты. Нутром чую.

— Так! — нетерпеливо перебил Антоний. — Лёшка пусть дома сидит, барахлишко караулит. Ты с Настькой у ёлочки погуляешь, а я навещу наших друзей. И приведите себя с Лёхой в порядок. Побрейтесь, постригитесь, а то полицейские на вас скоро как мухи на мёд слетаться начнут.

— Менты что, — остерёг Семён. — Вот здешние валгаи — те народец непростой.

— Ничего, мы тоже не лыком шиты, — Антоний ощупал в кармане пистолет и вздохнул: — Эх! Генератор бы сейчас.

— Может, вместе, Антон? — с готовностью предложил Семён. — Заодно домик покажу.

— Сам найду, — тоном, не терпящим возражений, прервал Антоний. — А если что, созвонимся. Пойдём, перекусим.

Через час Антоний вышел из квартиры.

Отыскав домик с голубой башенкой, Антоний позвонил Семёну, сверил приметы, затем устроился неподалёку так, чтобы не бросаться в глаза.

Ближе к вечеру из молельного дома вышла увалистая прихожанка неопределённого возраста: на ней были серое драповое пальто, чёрный платок и резиновые сапоги. Неторопливо, чуть припадая на левую ногу, она добралась до вокзала, дождалась электрички и села в неё. Антоний заскочил следом: по опыту он знал, что валгаи живут наособицу и, как правило, прячут ведунов за городом в каком-нибудь захолустье, подальше от чужих глаз.

Через полчаса на одной из станций хромая гражданка сошла с электрички. На коротенькой платформе, сложенной из просмолённых железнодорожных шпал, стоял мотоцикл «Урал» с коляской: за рулём сидел веснушчатый подросток лет пятнадцати; светлые пшеничного цвета волосы на голове отрока были взлохмачены.

Подойдя к белобрысому недорослю, женщина с размаху влепила ему сильную затрещину:

— Сколько раз тебе говорено, неслух, без шапки не ездить?

— Чего ты бесишься?! Тепло ещё.

— Тепло, из носа потекло! Скажу вот батьке-то. Отымет у тебя мотоциклет.

— Ноги обобьёшь.

— Напужал, — требовательная мамаша удобно уселась в коляску мотоцикла. — Не впервой.

Ершистый парнишка обиженно шмыгнул носом, достал из-за пазухи меховую ушанку и натянул на голову:

— Батьке не скажешь?

— Поехали, — хмурая улыбка мягко коснулась губ строгой женщины, — горе ты моё луковое.

Мальчишка завёл мотоцикл.

В этот момент электричка тронулась, и начала медленно набирать скорость. Антоний вышел в тамбур, раздвинул створки входных дверей и на ходу выпрыгнул из вагона с противоположной стороны поезда.

Через пару минут было слышно только неровное чуфырканье удаляющегося мотоцикла.

Сумерки сгущались. Антоний, ориентируясь на шум работающего двигателя, что есть духу припустился следом: лесная ухабистая дорога постоянно виляла, но шла в одном направлении без ответвлений; по обочинам густо разрослась крушина, усыпанная чёрно-фиолетовыми ягодками.

Спустя некоторое время тарахтенье мотора постепенно стихло.

После долгого и быстрого бега Антоний, тяжело дыша, уже еле волочил ноги. Остатки лунного света с трудом проникали сквозь плотный строй вечнозелёных пихт; лужи покрылись тонкой корочкой льда. Вскоре дорога привела к глухой таёжной деревушке из шести дворов. Пригибаясь, он прокрался со стороны задворок к крайней избе, в окнах которой горел свет, и услышал голоса.

— Не видишь, текёт, пачкун сиволапый! — костерили кого-то низким гранитным басом.

— Я их, что ли, укладывал, — хрипел мужской голос повыше.

— Оботри! — пророкотал уникальный профундо.

— Пошёл, пошёл, — запричитала какая-то бабёнка.

— Тихо всем! — ухнул громовой глас. — Самсон, отойди от него. Пусть покрутится.

Антоний, сторожась, подобрался к изгороди и, раздвинув кустистые ветви калины, увидел знакомую картину: в центре двора на четвереньках стояло безобразного вида существо, что-то среднее между голым человеком и обритой собакой. С каждой секундой уродливое создание всё больше походило на матёрого волка: рыло вытянулось, заострилось; руки, ноги превратились в когтистые лапы; тело обросло вздыбленной шерстью. Оно по-собачьи село на задние лапы, задрало морду и протяжно завыло.

«…оборотень, — Антоний затаил дыхание. — Всё правильно. В полнолуние ведуны превращаются в волка. Сейчас выведут. Как бы не зачуял…»

Антоний вернулся в лес и стал ждать.

Через полчаса свет в доме погас. С заднего двора вышли три дюжих валгая: у одного за спиной мешок; второй держал на поводке здоровущего пса; третий нёс ружьё.

«Неужели ещё млешак? — с удивлением подумал Антоний. — Или всё-таки… Кашин? На Север идут. Надо Семёну позвонить, — телефона на месте не оказалось. — Эх! Маша-растеряша, — обшарив карманы, понял, что выронил, когда бежал. — Точно. Посеял! Растяпа! Ладно. Что мы имеем? Пистолет. Две обоймы. Управлюсь. А может, и не приведут никого…»

Антоний посмотрел вверх: громадное ночное светило в окружении мерцающей россыпи звёзд-колючек торжественно застыло в чёрной вышине холодного небосвода.

«Через денька два на убыль пойдёт, — прикинул Антоний, глядя на бледный диск полной луны. — До утра будут бродить. Не околеть бы».

Он повалил несколько сухостоев, наломал хвороста, елового лапника для подстилки и смастерил лежак; затем воткнул в изголовье толстую рогатину, опёр на неё ветвистое древко молодой осины и сверху всё закидал мхом и валежником. Получилось что-то похожее на шалашик с треугольным входом.

«Покемарю часок, — решил Антоний, приноравливаясь к неудобной лежанке. — Ночку-другую как-нибудь перекантуюсь. Всё, спать, а то буду завтра, как варёная курица. Без сна нельзя. Без воды, еды ещё куда ни шло. Спать, спать. Э-эх, пожрать бы щас!»

Антоний повернулся на бок, закрыл глаза и немного погодя чутко задремал. Пару раз за ночь просыпался от чьих-то жутковатых уханий. Ближе к рассвету его разбудил громкий собачий лай. Разворотив шалаш, он вскочил на ноги и помчался на шум, к деревне.

«Раззява! — пушил сам себя спросонок Антоний. — Ну, если проспал! Ну, обормот!..»

На краю леса он остановился: издалека было видно, как в деревню возвращались три валгая с собакой; пёс прихрамывал. Лай доносился из соседних дворов.

«Стало быть, тоже… не солоно хлебавши, — как-то само собой пришло на ум Антонию. — Так, так… Что мы имеем? Направление! Север. Уже теплее. Ведуны на млешаков как по компасу ходят. Теперь дня два будет отлёживаться. Волчара! После таких превращений обычное дело. Надо поспешить».

Только к полудню Антоний добрался до города.

Дверь открыл радостный Бусин:

— Антон Николаевич! Здравствуйте! То есть, я хотел сказать… Михаил Сергеевич…

Не здороваясь и не вытирая ног Антоний прошёл в кухню:

— У вас здесь чего, тиф?

Бусин сконфузился и погладил себя по выбритой голове:

— Семён Григорьевич,… то есть Александр Иванович…

— Постричься велел, — угадал Антоний, заглядывая в эмалированную кастрюлю на остывшей газовой плите: в нос пахнуло кислятиной; грязноватая ёмкость была наполовину заполнена картофельными очистками и осклизлой мезгой, оставшейся от приготовления пищи.

— Ага.

— Это чего? — Антоний недовольно поморщился.

Бусин подошёл поближе и тоже заглянул внутрь:

— Остатки. Забыл…

— Дожили…

— …выбросить, — закончил предложение Бусин. — Я тут картошечки круглой сварил, а Настя щей сготовила.

— Где-е-е?!!

— Там, — Бусин показал рукой в сторону прихожей. — Накрыто уже. Вас дожидались…

— Веди, изверг! — Антоний сглотнул слюнки: перед глазами возник упоительный мираж большой тарелки горячих щей. Отпихнув Бусина, он стремительно вышел из кухни.

В гостиной на обеденном столе громоздилось пышное сооружение из ватного одеяла и двух пуховых подушек.

Антоний понял: его ждали.

— Скидывай эту рухлядь! — Антоний с задором хлопнул в ладоши. — Семён с Настькой где?

— Запаздывают, — Бусин аккуратно снял подушки и одеяло: стопка тарелок, кучка ложек с вилками, три сковородки, чугунная утятница, кастрюля, хлеб и пара свёртков в фольге были горкой собраны в центре стола. — Позвонить?

— Не суетись, — Антоний потянулся к кастрюле со щами. — Приземляйся. — В состоянии, близком к гастрономическому экстазу, он приподнял крышку и аж задрожал. Из кастрюли вырвались умопомрачительные ароматы наваристого борща: неописуемый букет дразнящих запахов клубящимся парком взвился вверх и защекотал в носу. — Убийца! Какие же это щи?! Варвар! Это же амброзия…

— Чего? — не понял Бусин.

— Забудь, — легонько взболтав половником содержимое пузатой посудины, Антоний бережно до краёв наполнил духовитым варевом тарелку Бусина. Потом себе. — Ну, не томи, родной. Новости есть?

— Навалом. Тут это… — сбивчиво начал Бусин, наполняя жильё целым оркестром живых звуков; он говорил, ел, чавкал, хлюпал, шмыгал носом, утирался, и всё это делал почти одновременно.

Примерно через минут сорок Антоний, подцепив вилкой последний кусочек тушёной картофелины, переспросил:

— Во сколько? В час?

— Угу, — подтвердил Бусин, продолжая ненасытно наворачивать и уминать всё, что попадалось под руку. — Через десять минут…

Раздался стук в дверь.

— А чего, — встрепенулся Антоний, — звонок не работает?

— Работает, — Бусин положил ложку. — Это Семён Григорьевич… то есть, Александр Иванович…

— Значит так, Буся, — покровительственным тоном объявил плотно откушавший Антоний. — Ты мне эти старорежимные замашки брось. Давай определимся. Раз и навсегда. Мы теперь друзья по несчастью. С этой минуты я для тебя просто Антон. Без всяких отчеств и ваших превосходительств. А Семён — Сёмка. Уразумел?

— Да, — кивнул Бусин. — Семён Григорьевич сказал, что постучит.

Удары в дверь возобновились.

— Я пойду, — Бусин заметался, — открою?

— Можно, — соизволил Антоний и, сняв, на всякий случай, пистолет с предохранителя, с лёгким сердцем откинулся на спинку стула.

Из прихожей донёсся сердитый голос Семёна:

— Спишь, задрыга!

— Антон Николаевич вернулся, — причмокивая, доложил Бусин, явно не успевший что-то дожевать.

В квартиру прошли Семён и Настя. Навстречу им вышел Антоний.

— Привет, — поздоровалась Настя.

— Здорово, Настюха, — весело подмигнул Антоний. — Со свидания?

— Как же, — безутешно вздохнула Настя. — Опять не пришёл.

— Семён, разговор есть, — кивком поманил Антоний и напоследок, ловко подхватив Настину руку, нежно поцеловал: — Настенька, я только сейчас понял, что такое настоящее человеческое счастье. Это твой борщ. Ты волшебница.

— Антон, — нетерпеливо вмешался Семён, — я звонил…

— Всё нормально, — Антоний отпустил Настину руку. — Пойдём, потрещим.

Кинирийцы прошли в одну из комнат и закрылись в ней. Через полчаса вышли.

Антоний обратился к Насте:

— Сегодня с Лёшкой пойдёшь. Мы с Семёном по делам, в тайгу, на два-три дня. Денег оставлю. Вопросы есть?

— А если Коля придёт? — спросила Настя.

— Сразу звони, — разъяснил Антоний и с сомнением добавил: — Хотя, не знаю, как у них тут с сотовой связью. Короче, объявится — до нашего возвращения носу не высовывать. Всё. По коням. Через пару часов стемнеет. У нас с Семёном ещё дел невпроворот.

Уже поздним вечером Антоний сидел на своём лежаке, сооружённом прошлой ночью недалеко от таёжной деревушки, и дожидался Семёна, отошедшего проведать валгаев.

Рядом хрустнули сухие ветки черёмухи.

— Дома, — из кустов появился Семён: его голос сбивался вместе с дыханием. — Спать укладываются.

— Вот и славно, — Антоний встал. — А мы пока прогуляемся. Готов?

— Готов, — Семён замялся. — Может, поутру тронемся? Куда в такую темень?

— Заправь штанину в голенище и шнурком затяни потуже, — Антоний надел рюкзак, включил фонарик и, не оглядываясь, пошёл в направлении, в котором накануне рыскал валгайский ведун. — Не отставай…

По тайге шли не торопясь и осмотрительно, через каждый километр пути сверяя по компасу и карте выбранное направление. Два часа шли, час отдыхали.

Во время третьего привала, почти под утро, они проснулись не от звонка сотового телефона, поставленного, как обычно, на один час, а от доносившегося издалека мерного тюканья.

— Слышишь? — Семён вытянул шею и замер, чутко внимая потревоженной тишине леса. — Долбят.

— Слышу, — хрипло отозвался Антоний.

Стук прекратился.

Кинирийцы выбрались из спальных мешков.

— Рядом где-то.

— Почудилось, — Антоний развернул карту и сверился с компасом. — С недосыпу ещё и не то поблазнится.

Вокруг стояли редкие кривые сосны, среди которых низкими волнами стелился частый кустарник вереска с мелкими трёхгранными листочками.

Снова раздался стук.

— Ну?! — приободрился Семён.

Антоний, не отрываясь от карты, безучастно пробубнил:

— Нам в обратную сторону. Километров пять осталось. А это… дятел, наверное.

— А вдруг он там? — привязался Семён. — Чем чёрт не шутит?

— Чего ты предлагаешь?! — с досадой вспылил Антоний, сворачивая карту и с трудом борясь с собственным природным любопытством. — По всей тайге на каждый шорох бросаться? Давай уж сперва куда шли. Дальше на сотню вёрст одни леса да болота.

— Э-эх, — огорчённо вздохнул Семён, прислушиваясь к недалекому тюканью. — Рядышком совсем.

— Всё, хватит душу рвать, — окончательно определился Антоний. — Десять к одному, что млешак в городе.

Через час Антоний и Семён добрались до небольшого городка, население которого согласно топографическим обозначениям на карте должно было быть не меньше десяти тысяч жителей. В действительности же перед ними предстала удручающая картина полного запустения безлюдного и разорённого города-призрака, одного из тех, коих за годы перемен по всей необъятной Сибири возникло превеликое множество.

Жёлто-зелёная пена берёзовых шапок затопила дряхлеющие окраины заброшенного города. Очертания дорог и тротуаров угадывались с трудом: молодой прозрачный лесок, взломав асфальтовое покрытие, смело ворвался на оставленные людьми улицы и уже начал забираться в полуразрушенные строения; кое-где поверх буйной древесной поросли возвышались фонарные столбы с обрывками проводов. На некоторых крышах уже топорщились целые рощицы искривлённых осин и берёзок. Окна в домах были одинаково пусты: без стёкол и рам. Там и сям чернели обугленные руины сгоревших зданий. Непривычно гулкая тишина ватным звоном отдавалась в ушах.

Антоний и Семён забрались на одну из панельных пятиэтажек.

— Смотри, дым, — Семён показал на двухэтажный дом, к которому через кусты дикой смородины вилась еле приметная тропинка.

Антоний достал бинокль:

— Никого не видно, но, судя по всему, живут. Надо пошарить. Снаряжение оставляем. С собой только оружие.

— А чего за дела такие? — Семён плавно передёрнул затвор автомата. — Эпидемия, что ли?

— Она самая, — убрав бинокль, Антоний выложил несколько ручных гранат. — Всеобщее умопомрачение по причине острой финансовой недостаточности, как у нас с тобой. Деньги — наркотик тяжёлый. Подсядешь — не слезешь. Новое поколение к нему с малолетства уже пристрастилось. Кино, телевидение. Целая идеология, — засунув руку в рюкзак, он никак не мог нашарить нужное. — Вот, у кого-то здесь в глуши и случилось… разжижение мозгов. Заводик хапанул, кредиты обналичил, станки на металлолом, обанкротился и рванул в столицу нашей Родины. Сейчас держит какой-нибудь узбекско-японский ресторан-суши, народ травит. А здешние кто загнулся, кто на чужбину подался… от бескормицы. Скоро вся Россия до размеров Московской области скукожится, а остальное само отвалится. По Уральскому хребту переломится, как льдина, и в Китай отплывёт…

— Какой-то у тебя в последнее время настрой нездоровый, — легкомысленно прервал бичующий монолог Семён.

— Душа болит, Сеня, — Антоний продолжал рыться в вещах. — Так-то, когда в своё уткнёшься, вроде жизнь как жизнь, ни плохая, ни хорошая, а присмотришься — сразу видишь, всё дерьмо всплыло наверх и слиплось там… Бултыхается у тебя над головой, и ни одного лучика сквозь это говённое месиво. Даже проблеска малого. Такая тоска берёт. Застрелиться…

— Чего ты делаешь? — не выдержал Семён, глядя на то, как Антоний вытряхивает содержимое вещмешка.

— Да гранаты куда-то…

— Ну вот же они, кулёма слепая, — Семён взял упаковку кураги, лежавшую поверх боеприпасов, и закинул в рюкзак.

— Как же я их не углядел-то?

— Да потому что о деле надо думать, а не о фигне всякой.

— Это фигня?! — горячо заспорил Антоний, показывая на разрушенный город.

— Не ори, — Семён понизил голос. — Рыбу распугаешь. У тебя чего, осеннее обострение злосчастной любви к Отечеству? То начхать на всё, то вперёд, за Родину, за Сталина. Каждый выживает, как может, и всегда за счёт кого-то.

— Всё, всё, — примирительно зашептал Антоний, — не ворчи. Подыщи чего-нибудь, вещички прикрыть.

Через пять минут, закидав снаряжение кусками трухлявого рубероида, охотники за млешниками спустились вниз и вышли на улицу.

Подобравшись к зданию, со второго этажа которого поднимался сизый дымок, они вошли в подъезд и обнаружили, что лестничные пролёты внутри дома обрушены: на уровне второго этажа зиял дверной проём; порог и стена под ним были густо обляпаны человеческими испражнениями.

— Может, сверху попробуем, — Семён брезгливо поморщился. — Снаружи пожарная лестница есть.

— Давай, — Антоний, осторожно ступая по бетонным обломкам лестницы, направился к выходу. — Я здесь покараулю.

Через пару минут в окне второго этажа показался Семён:

— Пусто.

Поднявшись наверх, Антоний прошёл в грязную комнатёнку, в центре которой нежарко топилась скособоченная буржуйка: рыжие язычки дрожащего пламени мелко метались в её утлом чреве, доедая обуглившиеся остатки берёзовых дровишек. От неказистой печурки к окну тянулась хлипкая конструкция из закопчённых водосточных труб: кое-где на стыках колен просачивались тонкие струйки едкого чада.

— Подождём, — Семён плюхнулся в изодранное кресло напротив печки. — Ноги уже не держат. Гудят…

— Ты бы не рассиживался где ни попадя, — дал ценный совет Антоний. — В этих бомжатниках любую заразу можно подхватить.

Наваленная в углу куча хлама задвигалась: из-под перевёрнутого ножками вверх разломанного дивана вылезло маленькое косматое существо, заходящееся в надсадном туберкулезном кашле. От тряпья, в которое было обряжено нелепое создание, исходило убийственное зловоние давно немытого человеческого тела.

Мощная ударная волна нестерпимого смрада на некоторое время оглушила незваных гостей, перебив собой даже тяжелый дух угарного газа.

— Ты-кх… хы!.. хэ… — Антоний натужно закашлялся: здоровое чувство омерзения тошнотой подкатило к самому горлу, — хык-кхэ— кхэ…

Семён, как ошпаренный, вскочил с кресла и отбежал к окну.

Отвратный хлюпик в пахучих обносках, непонятного пола и возраста, беспрерывно кашляя и не обращая ни малейшего внимания на присутствующих, вышел в коридор: кашель прекратился; послышалось характерное журчание, перемежающееся серией непристойных звуков, обычно сопровождающих действия человека при оправлении естественных нужд.

Через пару минут расхристанный оборвыш вернулся, отвязано развалился в кресле, приспустил штаны и, сладко зажмурившись, без зазрения совести начал себя ублажать.

— Вот падаль шальная! — сорвался Семён: нервы были уже на пределе.

Раскосые глаза нахалёнка широко открылись, но лицо, почти чёрное от копоти и грязи, осталось неизменно спокойным и даже приобрело немного надменный вид:

— Хайло закрой, чмарина позорный. Потрох дёрганный…

От этих гнусных слов палец Семёна, до этого мирно покоившийся на курке автомата, машинально дёрнулся, и над головой неприветливого хозяина комнатушки просвистело несколько пуль.

— Ты чего, пёс дранный, совсем припух?.. — ещё не расправившимся после сна голоском просипело развязное дитя природы, нехотя подтягивая запашистые складки замурзанных одеяний.

Антоний мягко положил на плечо Семёна руку и увещевательным тоном, насколько дозволяли экстраординарные обстоятельства, обратился к негостеприимному обитателю коморки:

— Милорд, не будете ли вы так любезны…

— Закрой пасть, мямля полоротая, — не особо чинясь, изрыгнул оторвыш. — Твой номер шестнадцатый…

— Дай я жахну по этой нечисти, — Семён нацелился в грудь отпетого грубияна.

— Подожди… что-то тут не то… — задержав дыхание, Антоний подошёл к неутомимому сквернослову ближе: несносный охальник, не обращая внимания, продолжал без устали исторгать из себя немыслимые нагромождения самой изощрённой брани.

В этот момент из коридора послышались шаги. В дверях появился низкорослый мужичок в драном бушлате и оторопело уставился на гостей:

— Опять?!

— Что поделаешь, — мгновенно сориентировался Антоний, поняв, что его явно приняли за кого-то другого. — Вот… коротаем время в светской беседе.

— Я сейчас, — мужчина в бушлате схватил бойкого на язык бесстыдника за шиворот и потащил к выходу: — Я тебе сколько раз говорил, михрютка, что б ты дорогу сюда забыл?! В психушку захотел, козявка пакостная?! Иди к Маруське своей…

Неукротимый похабник, до этого с такой дерзостью и нахрапом выводивший умопомрачительные пируэты, искусно сплетённые из самых непотребных образов ненормативной лексики, вдруг обиженно насупился и, сжавшись в крохотный комочек, жалобно захныкал, как напуганное дитя:

— Не хочу в больницу, Артёмушка-а-а-а! Не хочу! К бабе Марусе хочу-у-у! Хы-хы-ы-ы! А-а-а!..

Новоявленный хозяин комнаты выволок хнычущее существо в коридор и вернулся:

— Больше не сунется, побо-о… — мужчина запнулся на полуслове, побледнел и, закусив губу, попятился назад.

— Стоять! — гаркнул Семён. — В кресло! Живо!

Мужчина безропотно выполнил грозный приказ вооруженного гостя и обречённо поник головой.

— Не бойся, — попробовал разрядить обстановку Антоний. — Мы чужих не трогаем. Как тебя… по имени?

— Артём, — назвался мужчина, не решаясь поднять глаза.

— А этот… — Антоний улыбнулся, — юный собиратель фльклора… кто такой?

— Сашка-дурачок, — Артём приподнял голову и сходу расписал целую историю: — В дурдоме родился. Подрос — вытурили. Сейчас бегает по городу, как собачка приблудная, на проезжих лает… А так… мухи не обидит. Матерится, конечно, крепко. Где только выучился, негодник?

— И много в городе жителей? — прервал говорливого рассказчика Семён.

— Да все тут, — Артём боязливо покосился на Семёна. — Человек двести будет. Одни старики да старухи. А вас я сначала за военных принял. Вы ведь не с ними?

— Нет, — Семён опустил дуло автомата. — Мы сами по себе, а государство само по себе. А чего тебе военные? Дезертир, что ли?

— Не-е, — протянул Артём. — Просто им лучше не попадаться. Беспредельщики. Не знаешь, чего ждать.

— Не парься, — успокоил Семён. — Мы товарища ищем. В ваших краях заплутал. Если что слышал… — в носу засвербело: он громко от души чихнул и подобрел, — отблагодарим, как полагается.

— Не… — Артём чуть помедлил. — Кроме вас, новеньких не было. Не сезон. А давно потерялся?

— На этой неделе, — уточнил Антоний.

— Точно не было, — уверенно мотнул головой Артём. — У нас все пришлые как на ладони. Бандиты заезжали…

— А этим чего? — заинтересовался Семён.

— Привозят что-то, увозят, — Артём пожал плечами. — Мы к ним не лезем. Убьют. А так не трогают, не то что… военные. Вот те — зверьё отъявленное. Винища ужрутся и давай по местным пулять. Забавы ради. В одно это лето Кузьминичну подстрелили почём зря, бабку Нюрку, Мишку-рыбака. И рука не дрогнула. Это у них, паразитов, санитарной чисткой называется.

— Сурово живёте, — скупо прокомментировал Антоний.

— Да мы уж привыкшие, — обыденным тоном лопотал словоохотливый Артём. — Бандитам до жителей дела нет. Спрашивают — говори как есть. Кто, что, где? Сбрешешь — пришьют. Тем летом Гришку-криворуку за лажу по шею в землю закопали и муравейник на голову высыпали. Орал жутко. Через несколько дней от него поверх земли одна голая черепушка осталась. Мураши весь мозг выели. До косточек обглодали.

— Зато зимой отдыхаете, — расчувствовался Семён.

— Какой там, — Артём нахмурился. — Совсем худо. Военные и уголовники до лета сюда носу не кажут. За зиму столько сброду набивается. Бродяги, беглые с зон, нелегалы. Всякой твари по паре. Китайцев — что комарья в лесу. Кишмя кишат. До холодов в тайге скитаются. Снег выпадет — сюда, греться. Злые, как черти. Да и свои не лучше. Прошлым годом, в морозы, с голодухи как свиней друг дружку резали и жрали от пуза. Нешто это люди? Нелюди. Гори оно всё…

— А чего не сваливаешь? — подивился Семён. — Вроде не старый.

— Мамку парализовало, — излил душу Артём, понемногу обвыкшись в новой компании. — Четыре года с ней возюкался. Не бросать же. Мать, как-никак. А две недели назад дух испустила. Слава Богу, отмучилась. Теперь один, как перст. Могу хоть куда. С людоедами этими, что ли, оставаться?..

— Подожди, — остановил не в меру речистого паренька Антоний. — Ты припомни хорошенько. Шатен, среднего роста, «р» плохо выговаривает.

— А может, вам этот… беглый нужен? — спросил Артём.

— Какой беглый? — радостно колыхнулось в груди Антония.

— Солдаты на днях приезжали, — начал новую историю общительный Артём. — Весь город перетряхнули. Какого-то психа искали, маньяка-убийцу. Говорят, по лесу бегает, людей губит. А нам что? Ну, бегает и бегает. Здесь, почитай, каждый второй уже маньяк-убийца. Кому до них-то дело? Ни милиции, ни полиции. Как в каменном веке. Так вот, про него тоже так спрашивали. Шатен, картавит…

— Ну! — победоносно вскликнул Семён, обращаясь к Антонию. — А ты — десять к одному, десять к одному…

— Погодь, Сём, не горячись, — Антоний подошёл к Артёму: — Тут неподалёку, километров пять, есть кто?

— Фермер, — Артём вдруг заметно оробел и умолк, но, так и не выдержав длинной паузы, снова разговорился: — Частенько сюда наезжает… зимой, летом. За свеженькими. У него рабы на хозяйстве как мухи дохнут. Вот он и рыщет. Всех бродяг в округе подбирает. Золотишко моет. Грибы, ягоды заготавливает… В общем, всем помаленьку, до чего руки дотягиваются. Летом здешние ему туески с дарами леса носят, а он им от щедрот своих муку червивую да соль каменную горсточками отсыпает. Кровопивец, каких свет не видывал. Поговаривают, всех, кто у него помирает, рабам и собакам скармливает.

— Это ещё что за рабовладелец такой? — от нетерпенья Антоний уже не мог стоять на одном месте.

— Кооператор. Ягоды, грибы закупал, — продолжил сыпать словами Артём. — Целый замок себе за городом отгрохал. Плантации под коноплю распахал. Земли кругом завались. Есть, где развернуться. Разбогател. Всех за глотку взял. У затона раньше серу добывали. Какая знатная шахта была! Весь город кормила. Он её выкупил за бесценок и разорил. А когда остатнее растащили, всё захирело. Жители разъехались… кто куда. Теперь в тайге верховодит. Там у него целое царство. Никто не трогает. Платит и военным, и блатным.

— И много у него рабов? — вернулся к главному вопросу Антоний.

— Кто ж его знает… Я если в ту сторону и хожу, то только летом на сортировку, где грибы скупают. Дальше опасно. У него там везде ловушки нарыты. Капканы стоят.

Антоний и Семён переглянулись.

— Покажешь его ферму, — то ли спросил, то ли приказал Антоний. — Денег дадим. Поможем на большую землю перебраться. Жизнь новую начнёшь…

— Покажу. Чего не показать, — изъеденное тревогой лицо Артёма расправилось, как после сытного ужина, а глаза наполнились тёплым светом. — Я здесь каждый распадок, расщелинку знаю. Вы на старой выработке посмотрите, у Чёрной речки. Он, если кого отловит, то сначала туда… в шахту отводит. Воспитывает…

— У реки много охраны? — озорные глаза Семёна заиграли весёлыми огоньками.

— Не-е… — тряхнул головой Артём. — Вообще никого. Та шахта глубокая. Они их на верёвках спускают. Самому оттуда не выбраться.

— На верёвках? — зачем-то переспросил Антоний.

— А-а, верёвки-то? — догадался Артём. — Они их у шахты прячут, чтобы не таскаться с ними.

— Так. Всё ясно, — твёрдо определился Антоний. — Показывай!

К полудню Артём вывел Антония и Семёна к излучине Чёрной речки.

Шахта представляла собой неохватный бетонный колодец: метров пять в поперечнике. Отвесные стены; вход укрыт тесным рядом толстых сосновых брёвен, поверх которых лежали измятые листы кровельного железа, придавленные увесистыми валунами.

На одном из камней притаилась маленькая серая ящерица. Узорчатая спинка лесной жительницы хорошо маскировала её на рисунчатом фоне обомшелого гранита.

Под ногой Семёна хрустнула сухая ветка. Юркая ящерка проворно сбежала с камня, вёртко пронеслась по ржавым прокалённым на солнцепёке листам железа и, мелькнув в примятой траве, скрылась из виду.

Приятная тишина кедрового леса с неровным подлеском черёмухи и жимолости располагала к безмятежному покою и отдохновению.

— Чисто! — запыхавшийся Семён устало опустился на край суковатого бревна.

Антоний вышел из своего временного укрытия:

— У речки был?

— Ни души, — с трудом переводя дыхание, отчитался Семён. — Всё обшарил.

— Артём! — позвал Антоний. — Чего там копаешься?!

— Тут я, — донёсся ломкий голосок, — это…

— Сюда иди! — нетерпеливо прикрикнул Антоний.

— Фу-у… Ну и духотища! — Семён утёр рукавом пот с лица. — То мороз, то жара. Чокнуться можно. Давай разбирать, что ли.

— Подержи, — Антоний передал Семёну автомат. — Отдышись пока, а то запурхался совсем. Мы с Артёмкой раскидаем.

Вскоре их глазам открылась циклопических размеров шахта, дна которой не было видно.

Семён бросил вниз камешек.

Несколько секунд было тихо, затем со дна донёсся далекий еле слышный всплеск.

Семён присвистнул:

— И как туда… на парашюте?

— Раньше над ней техническое здание было, — Артём с опаской подошёл к краю шахты. — Лифт ходил. А когда на лом разбирать начали — всё рухнуло. Нижние уровни завалило. Новичков на верхнем держат. До него метров тридцать. Вон, видишь? Ход в стене.

— Не слепой, — подтвердил Семён и напомнил: — Ты, вроде, про какие-то канаты, тросы заикался?

— Так я вот это, как раз… это здесь… — Артём услужливо кинулся куда-то в заросли карликовых берёзок, и через пару минут вернулся, волоча за собой большой затрёпанный до дыр мешок: — Там ещё есть. Тяжёлая. Вдвоём надо.

Приспособление для спуска в шахту оказалось простым и удобным: рельс и длинная верёвочная лестница из капрона.

Семён заглянул в шахту и призывно крикнул:

— Э-э-эй?!!

В ответ из глубины шахты выкатилось дробное эхо.

Семён с подозрением посмотрел на Артема:

— Ты, часом, ничего не попутал?

— Чего? — Артём нервно поёжился. — Я чего? Откуда мне знать, есть там кто или нет? Я говорю…

— Подожди, Сень, — Антоний присел на корточки и начал что-то внимательно разглядывать в примятой траве. — Пошуми ещё.

Семён наклонился к шахте и только собрался кликнуть, как вдруг услышал слабое металлическое позвякивание.

— Есть! — Семён качнул свисающую вниз лестницу. — Эй, бродяга! Живой, нет?! Цепляйся! Вытащим! Мы геологи! Не тронем!

Вскоре наверх, бренча цепями, вылез затравленного вида невольник, облачённый в изодранное тряпьё. Зажмурившись от яркого солнечного света, освобождённый узник на четвереньках отполз от края страшной ямы, обессилено вытянулся на земле и уткнулся в траву. Худоба, грязь и многодневная щетина изменили Кашина до неузнаваемости.

— Щас обвыкнешь, — подбодрил Семён. — Ты один?

— Один, — Кашин перевернулся на спину.

Семён чуть не подпрыгнул от радости:

— Ты?!

— Николай Михайлович, экий вы неугомонный, — ласково пожурил Антоний. — Насилу вас отыскали.

Кашин сразу же узнал знакомый голос:

— Вы?!

— Ну, кому же ещё быть-то, — озабоченно вздохнул Антоний. — Анастасия Игоревна вот… привет просила передать.

— Настя?! — изумился Кашин. — Вы?!

— Ничего не хотите… суженой своей отписать? — сладко урчал Антоний: так иногда кошка играет с мышкой, перед тем как съесть.

— Кто вы? — растерянно вопрошал Кашин. — Что вам от меня надо?

— Лично мне… ничего, — с лёгкой прохладцей пояснил Антоний. — Я просто мимо шёл. Мне уйти?

— Нет-нет — поспешил Кашин, со всей остротой осознавая всю отчаянность своего бедственного положения и готовый уже поверить кому угодно и во что угодно, только бы избежать возвращения в шахту. — Я всё понимаю…

— Даже так, — Антоний с любопытством всмотрелся в исхудалое лицо Кашина. — И что именно?

— Ну, в смысле, — несвязно промямлил Кашин, боясь ляпнуть лишнего, — не то, чтобы всё, — и, сев на камень, всё-таки отчебучил: — А зачем вы меня с балкона толкнули?

— Я?! — вознегодовал, было, Антоний и тут же кротко сознался: — Ну да. Я. Иначе бы вы погибли. Поверьте. Я знаю, о чём говорю. А сейчас вы живы, здоровы. Да, кстати. Как вы себя чувствуете?

— Ну, как бы вам… — попробовал передать внутренние ощущения Кашин.

— Вот видите, хорошо, — с укоризной покачал головой Антоний. — А я… вместо того, чтобы как все нормальные люди… дома у телевизора… здесь, с вами… у чёрта на куличках…

— Извините, — Кашин немного стушевался.

— Может быть, перейдём уже на «ты», — предложил Антоний и без стеснений отрекомендовался: — Антон. Полковник Федеральной службы безопасности. Особый отдел. — И поочерёдно представил своих соратников: — А это мои заместители: Артём, Семён.

— Коль, дай-ка ногу. Надо тебя расковать. — Семён запихал под кандальное кольцо на правой ноге Кашина плотный пучок травы. — Только ногой не дёргай. — Упёр в заклёпку дуло автомата и выстрелил: железная скрепа вылетела, и обод разомкнулся.

Кашин протяжно заорал, валясь на землю и хватаясь обеими руками за ушибленное место.

— А кто сказал, что будет легко? — безучастно заметил Семён и, разжав ножом тугой обруч, высвободил ногу Кашина.

Точно таким же способом Семён избавил от оков и вторую ногу Кашина:

— Идти сможешь?

— Смогу, — недовольно буркнул Кашин, превозмогая острую боль в лодыжках.

Глава 26. Похищение

К вечеру следующего дня все четверо: Антоний, Семён, Кашин и Артём благополучно добрались до города, где на съёмной квартире терпеливо дожидались возвращения товарищей Орлова и Бусин, после чего скромное жилище быстро наполнилась многоголосым гомоном и весёлой суетой. Все радовались, и у каждого на то была своя особая причина.

За поздним ужином Кашин рассказал новым друзьям о своих злоключениях, а Антоний, расставив, наконец, все точки над «и», поведал о том, как он, простой российский офицер, беззаветно преданный Отечеству, стал разменной монетой в грязной игре продажных политиков. При этом, Кашину в новой душещипательной истории была отведена одна из главных ролей.

— …осталось лишь переждать, — на светлой ноте окончил удивительное повествование Антоний. — А теперь спать. Завтра дел невпроворот. Николая вон… в божеский вид привести. В таком рубище… разве что на паперть…

Утром, чуть свет, кинирийцы уже были на ногах.

— …я за сотовыми смотаюсь, — шептал Антоний. — Прикуплю пяток-другой. С этой минуты не больше двух звонков с одного аппарата, а то вычислят. Как говорится, хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался.

— А я за одеждой? — Семён низко наклонил носик заварного чайника к себе в чашку: пусто. — Всё выдули. — Фарфоровая крышка соскочила и со звоном упала на блюдце.

— Да уймись ты, — шикнул Антоний. — Никакой одежды. Из квартиры ни ногой. Шмотки его вонючие выкинь, вон… хоть, в окно. Мне надо на электричке прокатиться. Звякну кое-кому. Со зверя глаз не спускай. Если что, кончай на месте. Хватит, набегались.

— А с этими как? — резанул по живому Семён.

— Не знаешь, как? — Антоний нахмурился. — Думаешь, мне их не жалко? Смотри, гуманист, второго такого случая…

Спустя некоторое время Антоний сел в пригородную электричку и, отъехав от города на добрую сотню километров, набрал нужный номер телефона:

— Алё! Андрей Александрович? Ратников.

— Антон Николаевич. Отрадно слышать. Надеюсь, вы в добром здравии…

— С кем имею честь?

— Алексей Константинович, к вашим услугам. Андрей Александрович ещё не подошёл, но он о вас не забыл. Помнится, вы ему кое-что пообещали, да запропастились куда-то.

— Он мне тоже кое-что обещал.

— Неужели?

— Вы кто?

— Один из тех, кто принимал участие в пополнении вашего банковского счёта в Берлине на триста миллионов долларов. Так что ко мне у вас претензий быть не может.

— Ведуна тоже вы прислали?

— Ах, вот вы о чём. Врачеватели млешников — это особый вид ведунов. Они призваны не только лечить их, но и защищать. А вы?..

— А что мы?

— Зачем вы его убили?

— Он набросился на моего друга.

— Этого не может быть. Скорее всего, ваш друг попал под воздействие ударной волны его энергетического поля. В конце сеанса биотерапии случается….

— Оставьте эти свои мудрёные штучки. Если бы не ведун…

— Млешник выздоровел?

— Да.

— Тогда в чём, собственно?

— Одну минуту. Я перезвоню, — Антоний отключил телефон и, достав второй, ещё раз перепроверил счёт в банке: на личном счету Антония в Берлинском отделении Коммерцбанка уже несколько дней числилась крупная денежная сумма свыше трёхсот миллионов долларов США.

Антоний снова вышел на связь:

— Ратников. Извините…

— Это лишне. Ближе к делу.

Антоний назвал точные место и время передачи млешника и спросил:

— Кто за ним придёт?

— Их вам представят.

— Кто?

— Ваш командир, Медунов.

— Медунов?!

— Что-то не так?

— Нет. Меня смущает…

— То, что Медунов…

— Ведун… — по-своему продолжил чужую мысль Антоний.

— Медунов?! Вы уверены?

— Нет, но…

— Медунов сотрудничает с нами.

— Что-то не похоже. Я и мой друг по сей день в федеральном розыске.

— Уже нет. Впрочем, если вы намерены изменить условия сделки… Не забывайте, мы заплатили за живого млешника.

«Дьявол! — с досадой спохватился Антоний. — Как бы Семён сгоряча дров не наломал».

— На счёт этого не беспокойтесь, — поспешил заверить Антоний. — Вот только, Медунов…

— Да какая разница, ведун, не ведун? Рядом будут наши люди.

— По острию ножа ходите.

— А вы как хотели? Больших денег без риска не бывает.

— Хорошо-хорошо, убедили. Жду.

— Постараемся без опозданий.

В телефонной трубке раздались гудки.

Антоний сразу же позвонил Семёну:

— Алё, Семён?

— Кто спрашивает?

— Ну кому ты ещё нужен, обормот?

— Ты что ли, Антон?

— Слушай и запоминай. Лицензия на отстрел млешака отменяется. До вечера чтобы ни один волос с его головы… Повтори.

— Доктор сказал, в морг не надо, будет жить.

— Сёмка! Не зли меня.

— Беречь как зеницу ока.

— Скоро буду.

Антоний отключил телефон и посмотрел в окно: моросил дождь.

«Почему Медунов? — никак не шло из головы Антония. — Как всё запуталось. Станция! Так. На выход и домой. Вот только когда теперь следующая электричка назад пойдёт?..»

Подойдя к дому, Антоний почувствовал что-то неладное: небольшой дворик уже не казался таким уютным и чистеньким, как прежде; там и сям топтались неорганизованные группки местных жителей и о чём-то негромко переговаривались; пахло сгоревшей электропроводкой.

«Валгаи! — бросилось в голову. — Прознали?!!»

Вбежав в подъезд, он ринулся вверх по лестнице и чуть не упал на осклизлых деревянных ступеньках: всё вокруг было перепачкано кровью. Входная дверь в квартиру открыта на распашку. С оглядкой он ступил внутрь: в прихожей на полу в липкой луже крови лежал Артём с размозжённым черепом; в большой комнате у разбитого окна, сжавшись в комок, хрипло дышал Семён; возле валялся истерзанный бронежилет.

Решительно всё: потолок, стены, мебель — изрешечены пулями и забрызганы ошмётками какой-то зелёной слизи; пол усыпан множеством стреляных гильз.

Антоний подскочил к Семёну:

— Живой! Живой, чёрт! Куда тебя?!

— Затылок.

— Где?

— Внутри.

— Где внутри?

— Болит. Тут у них… грибы…

— Какие грибы? А… грибы. Ты лежи, лежи. Где болит?

— В голове… и рука… немеет.

— Ты ранен?

— Нет. Полиция… там… Валгаи… — сбивчиво заговорил Семён. — Они… засветились. Я пальнул по ним. По грибам. Взрыв. Ведун на меня. Белый, как мел. Валгаев туча. Бабы, дети. Орут. Визжат. Сколько я их здесь положил! Всех с собой унесли. Потом копы откуда-то нарисовались. Вопросы всякие. Голова… Антон… чего-то у меня с башкой? Гражданские пришли. Полицейские уехали…

— Млешник где?

— Валгаи забрали, — Семён попытался встать. — Догоним. Они… только-только… Я… я в порядке.

— Да плевать на него! — Антоний помог другу подняться. — Главное, цел…

— Слушай, я раньше даже не замечал, как много мы руками всего делаем. Вот, так оторвёт…

В комнату почти неслышно вошёл Медунов в сопровождении двух вооружённых мужчин.

— Опять безобразничаешь, брат? — лицо Медунова было одновременно суровым и грустным. — Заставляешь меня, старика, лишний раз волноваться. Не стыдно?

Антоний усадил Семёна на стул и тихо шепнул: — О млешаке ни звука. — Затем подошёл к Медунову, и, как ни в чём ни бывало, поздоровался: — Извините, Борис Викторович. Для братства старался.

— Для братства? — Медунов крепко пожал руку Антония. — Или для этих?

— Для кого? — Антоний, недоумевая, округлил глаза.

— Хватит ваньку ломать, Антон, — с укоризной побранил Медунов. — Чего ты, ей Богу, как с цепи сорвался? Не доверяешь — скажи прямо. Облегчи сердце.

— Я?.. — неподвижный магнетический взгляд Медунова никак не давал Антонию сосредоточиться. — Ну, вы просто железный человек, Борис Викторович. Это не я. Это ваш Грумов с цепи…

— Ну, во-первых, — не полез за словом в карман Медунов, — он уже не мой. Ты бы ещё полицию вспомнил…

— И полицию, и Орлову, — продолжил список претензий Антоний.

— Не спеши с выводами, сынок, — Медунов по отечески бережно приобнял Антония за плечо и увлёк к окну. — Одно дело — наши с тобой личные отношения, и совсем другое эти…

— А что, между нами остались какие-то отношения? — занозисто спросил Антоний.

— Тебе решать, — Медунов устало вздохнул, и в его чёрных умных глазах блеснули тёплые стариковские слёзы. — А я для себя уже всё решил. Один ты у меня, паршивец. Вся эта карусель-неразбериха началась, когда Грумов мою группу возглавил.

— Грумов?! — опешил Антоний.

— Он, шкура барабанная, — нутряным эхом отозвался Медунов и на своём обычном, вывернутом, ужином языке добавил: — Сволочь редкая. Твои ребята его подручных завалили, а крайним я оказался. Пришлось переметнуться. Закончилась моя охота.

— Что, уже не нужен? — Антоний прищурился: в душу закралось сомнение.

— Кому? — Медунов слегка приподнял брови.

— Не знаю, кому, — состорожничал Антоний.

— А-а, — равнодушно махнул рукой Медунов. — Хочешь в прятки играть? Играй. Осточертело. Мне своей каши в голове хватает.

— Понимаю, — губы Антония тронула едва заметная улыбка, голос смягчился.

— Много ты понимаешь, как я погляжу, — непримиримо заворчал Медунов. — В одну харю сожрал млешака и стоит, сияет, как блин масляный. Аж лоснится от удовольствия… Сдавай им свою добычу, и пусть валят на все четыре стороны.

— Не рановато ли? — Антоний пружинящим шагом приблизился к одному из тамплиеров: — Разве Алексей Константинович не сказал, когда?

— Да мы так, — тамплиер перехватил пистолет из одной руки в другую и растерянно пожал плечами, — полюбопытствовать. Уж больно шумно тут у вас было.

— Это моя личная жизнь! — встал в позу Антоний. — И не машите мне пистолем, а то сами застрелитесь и на меня же обижаться будете…

— Весело живёте, — попытался разрядить обстановку второй тамплиер. — Труп, кровь, мозги на стенах…

— Послушайте, милейший, — сходу перешёл в атаку Антоний. — Как вас там — не знаю. Я таки с вас просто рыдаю. Это ж какое надо иметь каменное сердце? Слабый закон толкает честных граждан на криминал, а ему весело…

— Господа, господа, — вмешался Медунов, — подождём означенного часа. Антон Николаевич, конечно, человек немного эксцентричный, но, поверьте, слово держать умеет. Ручаюсь. С полицией, как вы видели, я уже всё уладил.

Медунов спровадил тамплиеров на лестничную площадку и вернулся:

— Да, чуть не забыл. Дверь не закрывай. Сейчас санитары труп заберут. Ты бы прибрался здесь, что ли, а то как на скотобойне. Когда ты только с блатными развяжешься? Приятелю твоему помощь нужна? Чего он у тебя какой-то отсутствующий?

— А щас рожу ему набью, — Антоний подступил к Семёну, — оклемается. Кокаина нанюхался, щенок…

Медунов осуждающе покачал головой и молча ушёл.

— Как ты? — невесело подмигнул Антоний: на душе было тревожно; состояние друга оставляло желать лучшего. — Идти сможешь?

— Всё нормально, — твёрдо ответил Семён. — Дай руку. Башка, как чугунная.

Антоний помог Семёну подняться на ноги:

— Уверен?

— Автомат… — Семён опёрся о шкаф.

— Надо рвать когти, — Антоний передал другу оружие, — пока не чухнулись. Дом наверняка оцеплен. Если до вечера не выберемся отсюда, ночевать будем в морге.

— Точно… рвать… — Семён безвольно опустился на корточки и закрыл глаза, — когти…

В прихожей послышался шум. В дверях комнаты появились два молодых парня с носилками: один худой, длинноволосый, с перекинутой через плечо серой простынёй; второй толстый, лысый, с синей наколкой паука на короткой опухлой шее.

Вошедшие положили носилки рядом с телом Артёма, и один из них, не здороваясь, спросил:

— Этот, что ли, окно с дверью перепутал?

— Этот, — живо откликнулся Антоний. — Белая горячка. Вы на машине?

— Мы что, на верблюдов похожи? — ухмыльнулся толстяк. — Для таких траурных случаев труповозка есть.

Антоний протянул толстяку руку и представился:

— Валера.

— Глеб, — толстяк нехотя пожал руку Антония и нагловатым тоном спросил: — Помочь, что ли, хочешь?

— Что-то вроде того, — Антоний достал солидную пачку долларов, перетянутую резинкой, взлохматил её перед носом Глеба и небрежно швырнул на носилки. — Ты, я вижу, пацан правильный. Въедешь. Внизу менты чего-то банкуют, а у меня кореш только раскумарился. Вывезешь — половина пачки твоя.

— Нет базара без самовара, — Глеб потянулся за деньгами. — Сейчас лётчика оприходуем.

— Ты не понял, — Антоний вынул из-за пазухи гранату и лениво пояснил: — Противопехотная. Осколочная. Радиус поражения двести метров. Сейчас мой друган ляжет на носилки, а я сверху. Накроешь нас своим саваном, в катафалк и за город, в лес. По приезду рассчитаемся. Вопросы есть?

— Хм, делов-то, — смекнул Глеб и, покосившись на грозный боеприпас и деньги, прикрикнул на приунывшего напарника: — Ну, Макс, чо варежку разинул?! Мне чего, одному капусту рубить?

Макс послушно прошёл в комнату и, подойдя к Семёну, тронул за плечо:

— Парень, пойдём.

Семён выронил из рук автомат и повалился сам.

— Глеб, помоги товарищу, — вежливо попросил Антоний.

Глеб и Макс аккуратно переложили Семёна на носилки. Антоний, прихватив оружие, лёг сверху и накрылся простынёй. Санитары, проклиная всё на свете, с неимоверными трудами дотащили тяжеленную ношу до машины, загрузили в салон и отъехали от дома.

За рулём труповозки сидел насмерть перепуганный Макс.

— Сбавь обороты, лихач, — Антоний легонько ткнул Макса в бок дулом автомата. — Видишь, джип догоняет? Сейчас подрежешь его… нежно, без смертоубийства, и глуши мотор. Я разберусь с водилой, а ты с Глебом перетащишь моего братана к ним в машину. Потом получите вольную.

Антоний подобрал с носилок пачку долларов и бросил её на колени Глеба:

— И без фокусов.

Как только цель поравнялась с труповозкой, Макс резко крутанул руль и плавно затормозил, прижимаясь к обочине.

Громоздкая иномарка на полной скорости шаркнула лощёным боком о передний бампер дорожного хулигана, пронеслась метров пятьдесят вперёд и остановилась. Из джипа вылезли два ослеплённых от гневной силы мордоворота. Сжимая в руках увесистые бейсбольные биты, они уверенно двинулись к виновникам пустяшной аварии.

Навстречу разъярённым «бейсболистам» вышел Антоний с автоматом наперевес и дурным голосом заорал:

— Лежать, барбосы! Рыло вниз, жопу вверх! Кто перепутает — покойник! Живо!!.

Бравые парни остолбенели.

Антоний сделал предупредительный выстрел в воздух: начинающие бейсболисты, как по команде, попадали на асфальт.

— Руки на голову, ублюдки! — метал громы и молнии Антоний, боком продвигаясь к приглянувшемуся транспорту. — Глаза закрыть! Петушня драная! Не шевелиться!

Салон внедорожника был пуст, ключи зажигания торчали в замке.

Макс и Глеб перенесли Семёна в трофейную машину и без промедления укатили прочь. За ними на угнанном джипе покинул место ДТП и Антоний.

«Вот теперь мне точно хана! — углубился в раздумья Антоний. — Этого старик уже не простит, и тамплиеры спуску не дадут. Беда! Хотя, до вечера далеко. Нырнём поглубже, отлежимся, отдышимся. Лишь бы с Сёмкой всё обошлось».

Глава 27. В логове доброжелателей

Массивная дубовая дверь отворилась и в тесную, без окон, комнату, согнувшись, чтобы не удариться о низкий притолок, вошёл страшноватого вида седобородый старец с изъеденным оспинами лицом:

— Не потревожил, ребятушки? Ежели кому по нужде, так вы не стесняйтесь. Посудина от туточки, под лавкой. Наполнится, кликните. Никифор сменит.

Настя Орлова лежала на широкой лежанке, заботливо укрытой в три слоя чистыми стёгаными одеялами:

— Прокоп, когда Николай придёт? Позавчера ещё обещался.

— Почивает батюшка, — благостным голоском проблеял старичок. — Подымется, навестит, — затем поправил висевшую над узким дощатым столом тусклую керосиновую лампу, подкрутил в ней фитиль и сдержанно кашлянул: — Кхэ-кхэ… Слава тебе Господи, жив-здоров. Покушал вчера хорошо.

Из притемнённого уголка, занавешенного лёгкой узорчатой камкой, донёсся беспечный голос Алексея Бусина:

— Дедушка, а есть ещё пирожки с брусникой?

— Как не быть, — обнадёживающе крякнул приветливый дедуля.

— И печёнку всю доели, — разохотился Бусин.

— Доели, — передразнила Настя. — Об одной жрачке и думаешь. Утроба ненасытная.

— А я, может, от нервов, — начал оправдываться Алексей.

— Сейчас, касатик, принесу, — Прокоп вышел и затворил за собой дверь: некоторое время было слышно, как старик с обратной стороны возится с неподатливым засовом.

Алексей встал, натянул на плечи пёстрое лоскутное одеяло и, обиженно покосившись на Настю, подошёл к столу.

— Проглот, — фыркнула Настя.

— Чего ты всё цепляешься, придира? — незлобиво огрызнулся Алексей, усаживаясь за стол. — Я тебя сюда запер, что ли? Мне, может, хуже, чем тебе. Ты вон, отряхнулась и поехала. А мне куда?

— Домой, — не задумываясь, присоветовала Настя.

— Нет у меня дома, — пожалился Алексей. — Да и в розыске я, как особо опасный.

— Ты в розыске? — удивилась Настя. — Лёшка, ты только мне не заливай. Ладно? У меня на таких, как ты, нюх. Ты же никчёмный. Как тебя-то угораздило?

— Да… — опечаленно вздохнул Алексей, — Антон Николаевич меня во всё это втянул.

— Во что, в это? — поинтересовалась Настя.

— А я знаю? Во что? — Алексей пожал плечами. — Говорит, задание…

Дверь скрипнула и приоткрылась. На пороге появился чернобородый мужичок с маленькими слезливыми глазками:

— Анастасия Игоревна, вас Николай Михайлович к себе зовут.

Настя, не заставив себя долго ждать, спешно собралась и вышла.

— Сюда, милая, — щуплый мужичонка с жиденькой бородкой проводил Настю вниз по крутой дощатой лестнице к железной двери, похожей на крышку старинного сундука. — Дальше сами ступайте. — И передал спутнице керосиновую лампу. — Я здесь посижу. Там направо повернёте.

За тяжёлой кованой дверью обнаружилась крутая лестница.

Настя с лампой в руках осторожно спустилась по каменным ступенькам, завернула за угол, прошла по длинному туннелю и вскоре оказалась в просторном хорошо освещённом зале без окон: стены и сводчатый потолок выбелены; деревянный пол заботливо выстлан ткаными половиками ручной выделки.

Навстречу Насте из-за стола, заваленного всякой съедобной всячиной, неуклюже вскочил Кашин и радостно бросился к ней навстречу:

— Настька!

Орлова и Кашин обнялись.

Кашин, постепенно распаляясь, осыпал Настю жадными поцелуями, бормотал ей бессвязные слова нежности, безудержно тискал, трепал и мацал её по-всякому, как мог, наслаждаясь уже немного подзабытым и пьянящим ощущением упругой мягкости тёплого женского тела.

— Да подожди ты, коршун, — придушенно прошептала Настя, стараясь не выронить из рук керосиновую лампешку. — Охолонись…

— Орлица ты моя ненаглядная, — страстно и ласково нашёптывал любвеобильный Кашин, увлекая упирающуюся Настю ближе к постели с примятой пуховой периной.

— Пусти, задавишь, — начала уже всерьёз вырываться Настя и больно укусила отца своего ребёнка за ухо.

— У-уй!! — вскрикнул Кашин. — Блин! Настька! Ты чего?!

— Ничего, — Настя высвободилась из жарких объятий, поправила курточку и, довольная встречей, отошла к столу. — Налетел, как оглашенный. Совсем одурел от радости? Говорю же, ребёночек у нас.

— А-а-а! — спохватился Николай, вспомнив о недавнем признании Насти. — Какой же я остолоп! На, откуси второе.

— И откушу, — кокетливо пригрозила Настя и, сев за стол, с любопытством оглядела необычное помещение, со вкусом обставленное добротной резной мебелью. — Прямо хоромы царские.

Николай подсел к Насте и увлечённо поделился последними впечатлениями:

— Настька, я офигиваю, чего здесь делается! Они меня точно с кем-то перепутали. Дремучие. Чуть что, сразу на колени бухаются, прощения просят. Говорят, я им ниспослан. Избранным меня называют. Спасителем каким-то.

— Сектанты, — предположила Настя. — У меня всё из головы не идёт. Семён им такую кровавую баню устроил, а они, как муравьи, лезут и лезут.

— Фанатики, — Кашин облокотился на стол. — Я пару раз выйти пробовал. Какое там. Сбегаются всем табором. Плачут, молятся, в ноги бросаются. До истерики себя доводят. Такой бедлам поднимают… А сегодня не стерпел — наорал на них. Сказал, пока тебя не увижу…

— Молодец, Коль, — благодарной улыбкой просияла Настя. — Нас с Лёшкой тоже не выпускают…

В проёме двери появился высокий человек богатырского сложения, одетый как монах-схимник. Из-за спины великана, сбоку, высовывалась голова чернобородого мужичка: скорбный домик мохнатых бровей обрамлял его мокрые подслепые глазки; взгляд пронзителен и трагичен.

— Николай Михайлович? — напыщенно обратился исполин в рясе и поклонился.

— Я, — подтвердил Кашин.

Чернобородый мужичок, аккуратно придерживая керосиновую лампу, проворно выскочил вперёд, подошёл к Насте и, нахраписто подталкивая её к выходу, монотонно, как обычно просят милостыню, плаксиво запричитал:

— Пора, матушка. Отцу Иломею потолковать надо с батюшкой нашим. О своём. Как поговорят, так и вернётесь. Пойдёмте, пойдёмте, матушка.

Настя не успела опомниться, как очутилась за дверью. Юркий мужичок, продолжая на ходу распевать свою непрерывную мольбу — «следовать за ним», увлекал Настю всё дальше и дальше вглубь нескончаемого прохода, к лестнице.

Представительный гость в монашеском одеянии остался наедине с Кашиным, слегка наклонил голову и с достоинством представился:

— Братья зовут меня отец Иломей.

— Куда он её повёл?! — Кашин вскочил и, опрокинув стул, кинулся к двери, порываясь догнать Настю, но угодил в распростёртые объятия монаха.

— Она сейчас вернётся, — умиротворяюще пропел отец Иломей, преграждая дверь. — Что вы так волнуетесь?

— А вы не догадываетесь?! — с вызовом бросил Кашин, отступив назад.

— Ну, почему же, — отец Иломей заботливо подобрал полу холщевой рясы и скромно присел на краешек стула, рядом с дверью. — Поймите, все ваши враги…

— Какие враги?! — клокотал Кашин, поглядывая на приоткрытую дверь. — Где?! Только и слышу в последнее время…

— Вы должны знать… — смиренно увещевал отец Иломей.

— Про заговор генералов?! — горячился Кашин. — Слышал уже от одного ухаря. И что я млешник…

— Как?! — отец Иломей открыл рот, и на его умном лице застыла глупая маска жестоко одураченного человека.

— Что — как?

— О млешнике, — отец Иломей еле справился с нахлынувшими на него эмоциями. — Кто вам об этом?..

— Не знаю, — отмахнулся Кашин, не придав значения сказанному. — Вы лучше объясните, почему нас здесь держат? То какой-то Антон меня спасает неизвестно от кого. Теперь вы на нашу голову.

— Странно, — задумчиво протянул отец Иломей.

— Я ухожу, — Кашин решительно шагну к двери.

— Вы можете меня выслушать? — каким-то печальным и проникновенно трогательным голосом попросил отец Иломей, не предпринимая ни малейшей попытки преградить Кашину путь к выходу. — Без сердца.

— А у меня есть выбор? — обречённо сверкнул глазами Кашин, остановленный миролюбивым настроем богатыря в рясе.

— Думаю, что нет, — честно ответил отец Иломей.

— Спасибо за откровенность, — язвительным тоном поблагодарил Кашин. — Ну и от кого меня спасают?

— От людей, — вкрадчиво начал неторопливый рассказ отец Иломей. — Судя по всему, в Бога вы не верите. Все, кому открыта истина, тоже не верят в Бога на небе…

— Подождите, святой отец, — попробовал угадать Кашин. — Кажется, я понял. Вы хотите спасти мою заблудшую душу?

— Души нет, — безапелляционно заявил отец Иломей. — И не называйте меня «святым отцом». К католической церкви я не имею никакого отношения, а в православной традиции такое обращение недопустимо. И вообще, я масон и во все эти поповские байки о загробной жизни не верю. Бог не на небе. Он на Земле, внутри вас…

— Понятно, — не дослушал Кашин. — Бог внутри нас. Это я уже где-то слышал.

— Не внутри нас, — поправил отец Иломей, — а внутри вас, Николай Михайлович. А все остальные — обыкновенные.

— С чего это вдруг мне и такая честь? — опять прорвало Кашина.

«Сектанты, — пришло на память Кашину, — или того хуже. Настька как в воду глядела».

— Прошу вас, — взмолился отец Иломей, — не перебивайте. И без того трудно.

— Да ради бога.

«Пусть выговорится, — рассудил Кашин. — Заодно узнаю, чего им надо».

— Почти всё, о чём написано в Библии — правда! — попытался пробить стену непонимания отец Иломей. — Кроме одного. Библия — это не повествование о прошлом. Это одно из древнейших пророчеств, в котором предсказано будущее человечества. Близится Конец Света. Очень скоро с небес на Землю сойдёт Бог. И этим Богом станете вы, Николай Михайлович.

— Полагаю, дело за малым осталось, — не отказал себе в злой иронии Кашин. — Отправить меня на тот свет. И как вы планируете это сделать? Пристрелить, утопить или… распять, как Христа?

— Да не было ещё никакого Христа, — твёрдо возразил отец Иломей. — Это же пророчество.

— Ну, так будет, раз пророчество… — заспорил Кашин. — Крест, копьё, вознесение…

— Ну, что вы! — воскликнул отец Иломей. — Нельзя же древние тексты толковать так буквально. Это же аллегория. Так сказать, отвлечённый образ одного из центральных событий будущего. Если вы погибнете, то библейское пророчество уже никогда не сбудется. Вы должны жить! В Библии речь идёт не о кресте и не об ударе копья… в прямом значении этих слов. Крест — всего лишь символ. Он подчеркивает важность события. Главное… в ударе копья. Знак величайшего озарения и наделения вас божественной силой, после чего вы и свершите Страшный суд на Земле…

«Так, — спутанные мысли Кашина, как стайка бестолковых рыбок, попавшаяся в прочные браконьерские сети, беспорядочно заметались в вывернутых наизнанку привычных ещё со школы образах. — Это уже полная клиника. А может быть, я сам сошёл с ума?! Психи так и липнут. Что я не так делаю?»

— Ахинея какая-то! — уже с неприкрытой и близкой к истерике агрессией загнанного в угол человека вспылил Кашин. — Несёте здесь… околесицу…

— Попробуйте вы, — непоследовательно вымолвил отец Иломей, отвернувшись от Кашина.

— Что попробуйте? — не понял Кашин, постепенно теряя чувство реальности. — У меня тут с вами точно крыша съедет.

— Я не вам, — устало обронил отец Иломей.

— А это что?!! — в комнату стремительно, как вихрь, ворвался коренастый мужчина: гнев и ярость пылали в его чёрных глазах. Он чуть ли не подбежал к Кашину, сунул под нос кулак и разжал: из ладони высвободилась пылающая сфера величиной с теннисный мячик и застыла в воздухе.

Новоявленный гость отступил назад.

Огненный шар начал ритмично раскачиваться из стороны в сторону. Затем поднялся над головами присутствующих и, описав круг, вернулся к Кашину.

— У-у-у… бе-е… рите… её… — заикаясь, еле выдавил из себя Кашин: изумление, страх и ужас овладели всем его естеством.

Незнакомец подскочил к Кашину и, брызгая слюной, заорал прямо в лицо:

— Что-о-о её?!! Что убрать?!

— Шар-р-ровую… молнию, — одеревенелым голосом выговорил Кашин.

— Правильно, — необычный господин, как ни в чём ни бывало, сел за стол и скромно представился: — Полонский. Пётр Фёдорович Полонский. Как, по-вашему, человеку подвластна шаровая молния?

— Да уберите вы её от меня! — Кашин уже находился на гране нервного срыва.

Полонский взмахнул рукой: шаровая молния задрожала и, ярко вспыхнув, через мгновение угасла; запахло электричеством.

— Как косточки-то? — осведомился Полонский. — Срослись? Вы думаете, нам ничего не известно? Снюхались уже, поди, с этими чертями? Теперь дурака здесь валяете. Тоже мне, Иисусик нашёлся. В психушке хотели отсидеться? Не выйдет! Чего молчите? Дар видения появился?

— Чего? — нетвёрдым голосом спросил Кашин, ещё не отошедший от первого впечатления.

— В темноте видите?! — Полонский буквально буравил Кашина огневым всепроникающим взором чёрных немигающих глаз.

— Вижу, — прохрипел Кашин и неожиданно поймал себя на мысли о неоспоримой реальности того, о чём кричит этот экспансивный человек.

«…в абсолютной темноте, — в который раз подивился своей новой сверхъестественной и ничем необъяснимой способности Кашин. — И самочувствие отменное. В лесу всю кожу на теле разодрал, а сейчас… даже шрамов не осталось…»

— Вижу, — передразнивая, скривил губы Полонский. — И я вижу. А вам не кажется это странным?

— Ну… — замялся Кашин, — вообще-то…

— Оставь нас, — обратился к отцу Иломею Полонский.

Отец Иломей покорно вышел из комнаты.

Полонский опять беспощадно упёрся раскалённым взглядом в переносицу Кашина и без церемоний перешёл на «ты»:

— Времени мало, а сказать надо многое…

— Понимаю, — зачем-то ляпнул Кашин.

— Что ты понимаешь?!! — Полонский аж прозеленел от злости. — Сопляк! Я ничего понять не могу!

— Ну, в смысле, — неуверенно промямлил Кашин. — Хочу разобраться.

— Ладно, — взял себя в руки Полонский. — Не извиняйся. Если начистоту, то ты здесь вообще ни причём. Ты — просто, избранный. Почему? Не ведаю. Для масонов и их валгаев ты уже Бог, а для меня нет. Во всяком случае, пока нет. Так… — Он встряхнул головой. — Давай по порядку. Начнём с того, что я не совсем то, о чём ты думаешь. Я ведун. Хотя, всё равно не поймёшь. Об этом знают лишь самые высокопоставленные масоны. Я уже сотни лет возглавляю их братство. Они знают ровно столько, сколько я им дозволяю. Ты же… другое. Ты — будущий властелин мира. Скрытая в тебе сила так велика, что шаровые молнии скоро покажутся тебе детской забавой…

Вспомнив о шаровой молнии, Кашин напрягся и непроизвольно икнул.

— Чего? — на секунду отвлёкся Полонский.

— Да… как-то… это всё… — запинаясь пролепетал Кашин.

— Не похоже на правду? — догадался Полонский. — Сам бы не поверил, если б наверняка не знал. Дело в том, что человечество… как бы тебе это, межеумку, объяснить попроще… Это один цельный организм. Ты — новая ступень в его эволюции. Людишки вроде такой тонюсенькой плёнки плесени на Земле… — левая щека Петра Фёдоровича заметно дёрнулась, — прямо как зараза какая! Завелись…

«Шаровая молния… — постепенно собирался с мыслями Кашин. — Мистификация. Говорят же, что это вообще галлюцинация…»

— Как это понимать? — чуточку оклемавшись, поинтересовался Кашин.

— А никак, — отмахнулся Полонский и, не меняя интонации, добавил: — Да тебе и не надо. Мозгов не наскребёшь. Здесь вера нужна.

— Как же в это можно поверить? — уже заспорил рассудительный Кашин.

— Ну, ты же веришь в реальность вещей, которых даже в глаза не видел? — Полонский нетерпеливо заёрзал на стуле. — Веришь. Тебе в школе картинку в книжке показали, ты и развесил уши. А почему? Да потому, что впервые в жизни об этом узнал. Теперь морду воротишь. Новые картинки не совпали с теми… школьными. А ты пошевели извилинами, вообрази обратное. Вот, зри, — он схватил со стола нож и с силой вонзил широкое лезвие себе в ухо по самую рукоятку, затем рывком выдернул и швырнул Кашину: крови не было. — Ну, как тебе это? Впечатляет?

«Как это?!! Дичь какая-то! — зрелище ошеломило Кашина: мысли окончательно смешались и расползлись по тёмным уголкам памяти, ища защиты; давясь и ворочаясь под спудом помутнённого сознания, они быстро ослабли и уже почти не противились очевидному и невероятному. — Зря я, наверное, из психушки драпанул…»

— Просто допусти и поверь! — наседал Полонский, не давая раскрыть рта. — Не сегодня-завтра тебе откроются все тайны мира, и ты сотворишь Ад на Земле, а после Страшного суда Рай.

— Ну, знаете… — такого кощунства Кашин уже стерпеть не смог: на удивление здравая и ясная мысль вдруг поразила, как молния. — «Гипноз! Секта! Надо бы как-нибудь похитрее с ними, а то ведь и правда, принесут в жертву какому-нибудь своему идолу рогатому». — И, не окончив начатое, дипломатично предположил: — Впрочем, Бог может воплотиться в ком угодно.

— Именно! Хотя… Станешь ли ты Богом или Бог тобой, — горячился Полонский. — Не знаю. Тысячу лет назад… или около этого… было написано две Библии. Белая, предсказавшая твоё появление, и Чёрная, в которой о тебе нет ни слова.

— Всё, всё, достаточно, — подыграл Кашин. — Думаю, скоро я и сам обо всём узнаю.

— Вы умница, — похвалил Полонский, снова перейдя на «вы»: при этом его лицо как-то вдруг потускнело, осунулось, и он торопливо пробормотал совершенно бесцветным голосом. — Я сейчас. Не уходите. — Он вышел из комнаты, из последних сил задвинул тяжёлый засов и упёрся головой в дверь: в глазах потемнело; сердце было готово вырваться из груди.

«Какая же… это… пытка!!.. — нечеловеческая боль расплавленным свинцом растеклась по всему телу Полонского, проникнув в каждую его клеточку. — За что?!.»

Глава 28. Эфгонды

«За что мне всё это?! За что?! За что?!. — яростно стучало в раскалённом мозгу Полонского. — Мне-то теперь какое до всего этого дело?! Провались оно всё пропадом! — в голове зазвучала знакомая музыка, которая предыдущие двести лет всё чаще и чаще проникала в него, принося с собой невыносимые физические страдания. — Ненавижу!..»

Полонский судорожно сжал виски, ноги подкосились, и он упал: сверкающие огни разноцветных искр ворвались как всегда нежданно и свирепым вихрем закружились в такт сумасшедшей какофонии нестройных звуков всех возможных тонов и оттенков. Ему было ведомо, что мучительная светомузыка, так внезапно вспыхнувшая в нём, была ничем иным, как голоса Эфгондов — его хозяев.

«Будьте вы прокляты! — постепенно жестокое пламя болезненной агонии окутало ведуна с головы до ног: тело выгнулось и забилось в конвульсиях; изо рта пошла пена. — Твари ненасытные! Я же нашёл его! Чего вам ещё от меня надо?!.»

В сознании Полонского разговаривали два Эфгонда.

«Он нас не слышит? — тонким искрящимся аккордом на языке Эфгондов прозвенело в голове Полонского, неплохо владевшего их языком. — Вряд ли, — мелодично отозвалось из глубины быстро меркнущего рассудка. — Боюсь, как бы…»

Адская грызущая боль терзала Верховного валгайского ведуна, и, наконец, достигла своего апогея: его лицо почернело; из ушей и носа появилась пенящаяся слизь тёмно-зелёного цвета. Полонский потерял сознание.

— Опять ты за своё, Эйган? — выказал недовольство один из Эфгондов по имени Герсус.

— Не сердись, — устранился Эйган. — Просто жалко. Совсем его не щадишь…

— Ты неисправим, — упрекнул Герсус. — Совет…

— Кстати, — вспомнил Эйган, — как наш план?

— Заседание Высшего Совета Эфгондов отложено и перенесено на Марс, — с неохотой сообщил Герсус.

— Как отложено?! — ахнул Эйган. — Мы же предоставили им всю документацию…

— Они решили перепроверить, — Герсус выдержал небольшую паузу. — Лично. На рассмотрение Совета представлен параллельный план.

— Как?! — новость крайне неприятно удивила Эйгана. — Кто?!

— Не знаю, — без затей отговорился Герсус. — Его представила секретная поисковая служба с Лунной базы.

— Это же смешно! — Эйган был уязвлён. — Заурядный отчёт.

— Не скажи, — мудро заметил Герсус. — У прошлого тоже есть своё не всегда предсказуемое будущее, и менять его можно сколько угодно и как угодно.

— Ну, если только в этом смысле, — умерился Эйган. — Тогда поделись, что они там накопали новенького из нашего старенького?

— А ты не ёрничай, — не разделил легкомысленного настроя товарища Герсус. — Всё очень серьёзно. Сотни миллионов лет назад на Земле, задолго до нас, уже была цивилизация…

— Неужели? — съехидничал Эйган.

— Не перебивай! — строго одёрнул Герсус. — Древняя цивилизация разумных морских моллюсков так же, как и мы в своё время, сталкивалась с проблемой Реликтового поля, и по той же причине на десятки миллионов лет вынужденно покидала Землю.

— Как? — растерялся Эйган. — Получается, Палата Бессмертных Высшего Совета Эфгондов…

— Дошло, наконец, — сбавил тон Герсус. — Знали и утаили. Они же всё исключительностью происхождения кичатся. За привилегии свои трясутся. А теперь не до жиру, быть бы живу.

— И что Совет? — заволновался Эйган.

— Тишина, — не стал замалчивать Герсус. — Полная. Как будто бы ничего не случилось.

— Тогда, что изменилось? — Эйган немного утихомирился.

— Всё! — Герсус был непреклонен. — На Луне в зоне туннелей на глубине четырёх километров археологи нашли заброшенную базу моллюсков…

— Когда?! — Эйган обомлел. — Почему наш отдел всегда узнаёт в последнюю очередь?!

— Новость запоздала, — бесстрастно разъяснил Герсус. — Совет уже заседал. Собственно, поэтому и перенесли. Видимо, Бессмертным есть ещё что скрывать. Они направили в Совет запрос на предмет передачи в Палату Бессмертных всех материалов по раскопкам…

— С каких это пор?! — возмутился Эйган. — Бессмертные вмешиваются…

— Это не всё, — подлил масла в огонь Герсус. — На Совете стало известно, что цивилизация моллюсков так же, как и мы, перед исходом с Земли, законсервировала генетическую информацию о себе в организмах других видов. В том числе и… в некоторых насекомых…

— Мы — они! — поразился собственному выводу Эйган.

— Если бы, — продолжил плести кружева Герсус. — Дело в другом. Увы, история повторяется. Цивилизация моллюсков тоже оставила на Земле свои биомашины для отслеживания Реликтового поля. Догадываешься, о чём я?

— Мы, Эфгонды, их «ведуны»?! — изумлению Эйгана уже не было предела. — Биомашины моллюсков?!

— Создав кинирийских ведунов, жалкие Муавгары даже не подозревают, какого джина выпустили из бутылки, — ещё больше напустил туману Герсус.

— Нет! Это уже слишком! — отчаянно запротестовал Эйган. — Этот недоумок Полонский… Этот примитивный биомеханизм… и я!.. Выходит, ведуны молюссков и Гирфийцы — звенья одной эволюции! Только задом наперёд. Деградация?! Не может быть!

— Бессмертные тоже так говорят, — флегматично заметил Герсус. — И, тем не менее, моллюски доверились биомашинам. Оставили их… наших предков, без присмотра на десятки миллионов лет и… Результат тебе известен. Мы построили свою цивилизацию. А когда они захотели вернуться на Землю…

— Началась война, — нетерпеливо вставил Эйган. — Ты можешь по сути?

— Если не интересно… — с прохладцей обмолвился Герсус.

— Извини, — Эйган умолк.

— Они подняли дно океана, и затопили сушу. Города Гирфийцев оказались под водой. Должно быть, моллюскам была подвластна гравитация Земли.

— Я так и знал! — сорвался Эйган. — Я раньше никак понять не мог, почему Мэлфос из отдела информационного прикрытия, когда составлял для людей Библию, так настаивал на включение в её текст описания Всемирного Потопа. Значит… у него всё-таки был допуск в Центральный архив Палаты Бессмертных. Вот разбойник! Знал и молчал…

— Нашёл о чём горевать, — посетовал Герсус. — Ну, честное слово, ты прямо как дитё малое.

— Молчу, молчу, — овладел собой Эйган. — Говори.

— А чего говорить? — охладел к наскучившей теме Герсус. — Бессмертные, как обычно, сразу же всё засекретили. Нам одни крохи достались.

— Ну! — загорелся Эйган. — Не тяни.

— После наводнения, — нехотя продолжил Герсус, — мы выстроили космический флот, собрали генетический материал животных, растений… какой успели, и переселились на Марс. Он тогда ещё пригодный был. А когда моллюски сбросили на нас какую-то дрянь, вся вода на планете затвердела. Не лёд, а… даже не знаю что… В какой-то тугоплавкий минерал кристаллизовалась. Так и не разобрались. Вдобавок, как-то остановили вулканические процессы. Бури начались, ураганы. Моря, океаны — всё песком замело. Пришлось добывать воду из комет. В космосе перехватывали и переправляли на Марс. Позже эту технологию в войне с моллюсками использовали. Астероиды вирусами заражали и на Землю. Лет двести, наверное, бомбили, пока они все не передохли. Потом Гирфийцы переселились обратно на Землю. Часть марсианских баз законсервировали, а часть перенесли на Луну…

— Те самые?! — в очередной раз подивился впечатлительный Эйган. — Где сейчас филиалы Палаты Бессметных разместились?!

— Устроились там, как боги, — с заметной неприязнью в тоне подтвердил Герсус. — Если бы мы, Эфгонды, не довели Муавгаров до такой степени деградации, может быть, и гражданской войны не было…

— Умоляю, — встревожился Эйган, — только не о политике.

— Это же ведун, — съязвил Герсус. — Его мозг мало чем отличается от человеческого. Чего ты так испугался?

— А ты не догадываешься? — ощетинился Эйган. — У людей этот дар от природы, а нам для того, что думать тайно от всех остальных Эфгондов… Сам знаешь. Такая роскошь дозволительна лишь Бессмертным.

— Ой ли? — подначил Герсус.

— К твоему сведению, — с неохотой открылся Эйган, — меня скоро выведут из секретного проекта и лишат этой привилегии. Так что, можешь злорадствовать.

— Да разве дело в тебе, — попробовал объясниться Герсус. — Никто не спорит, что у закрытого способа мышления есть свои плюсы и эволюционная перспектива. Несправедливость, вот что бесит.

— Ради всего святого, — взмолился Эйган, — не надо о политике. У меня чистая анкета.

— Хорошо! — обозлился Герсус и сухим канцелярским речитативом протарабанил: — Докладываю, так чтоб тебе не замараться. После того, как Земля вышла из космической зоны Реликтового поля, новорождённые Гирфийцы утратили способность к интеллектуальному развитию. Эфгонды и Муавгары заключили перемирие. Сознание Эфгондов переписали на информационные носители и отправили в Марсианские хранилища. Трансформации избегли лишь Члены Высшего Совета и некоторые рядовые Эфгонды… вроде нас с тобой, придурков, оставленных для сбора млешников.

— А если серьёзно, — перебил Эйган.

— Как?! — с наигранным пафосом вскликнул Герсус. — Это же официальная версия истории Гирфийской цивилизации.

— Ну что ты хочешь? — заныл Эйган. — Меня контролёры после каждого разговора с тобой буквально наизнанку выворачивают. К каждому слову цепляются.

— Расслабься, — смягчился Герсус. — Не буду тебе карьеру ломать. Да, чуть не забыл. Самое главное. По какой причине заседание Высшего Совета Эфгондов перенесли на Марс…

— Почему? — снова проникся живым интересом Эйган.

— Точно не знаю, — оговорил Герсус. — Я к этой версии не имею никакого отношения. Слухи ходят разные. Если мы прямые потомки биомашин, которые были созданы моллюсками, то надо менять всю концепцию колонизации Земли. Иначе есть риск, что кинирийские ведуны уничтожат Гирфийцев так же, как мы в своё время стёрли с лица земли древнюю цивилизацию моллюсков, и… Разум во Вселенной, как явление в целом, скатится ещё на одну эволюционную ступеньку вниз, а, может, и вовсе исчезнет.

— Ну, что ж, — с оптимизмом подметил Эйган, — как бы сказал Полонский, предупреждён — значит, вооружён.

— У людей может и так, — заспорил Герсус. — Сперва решат с кондачка, потом думают. А когда концы с концами не сходятся, начинают крушить, ломать. Их мысли тянутся за рефлексами, как ниточка за иголочкой. У нас же, как обычно, всё шиворот-навыворот. Возможная угроза кинирийских ведунов на Совете даже не обсуждалась. Бессмертные этот вопрос зажевали, а членов других палат сейчас больше заботит закон о роспуске палаты Бессмертых.

— Ух, ты! — всполошился Эйган. — Это же настоящая революция!

— Пока одна мышиная возня, — прокомментировал Герсус. — Вот если верх возьмёт Палата Независимых Общин, полагающих, что Гирфийцы произошли от биомашин моллюсков, то на избранности Бессмертных можно смело ставить крест. Продление жизни будет доступно всем. Но члены Правительственной Палаты…

— Не хотят ссориться, — Эйган заметно поскучнел.

— Угадал, — безжалостно добил Герсус. — По закону некоторые из них могут рассчитывать на членство в Палате Бессмертных. За выслугу лет. А надежда, как говорится, умирает последней. Да и со вторым проектом не всё так безоблачно.

— В смысле? — совсем скис Эйган.

— Тебя же политика не интересует? — подковырнул Герсус.

— Чего уж там, — сдался Эйган. — Выкладывай…

— Мне кажется… — Герсус, тщательно подбирая слова, попытался вкратце выразить личное мнение относительно параллельного плана, предложенного на Совете Эфгондов, — какая-то путаница здесь есть. Вот смотри. Гирфийцы, как и разумные моллюски, в своё время, поместили информацию о себе в ДНК обитателей Земли. Появились млешники-животные… насекомые, рыбы… И пока ведуны миллионы лет отлавливали их, Муавгары деградировали…

— Это ещё не доказано, — парировал Эйган.

— Но и не опровергнуто, — не отступал Герсус.

— Чушь! — решительно отринул Эйган. — Десятки миллионов лет развивались. Кинирийских ведунов создали. А после заселения Земли людьми-млешниками вдруг одичали? Да мы даже не знаем, где их базы. То ли в океане, то ли подо льдами Антарктиды. Неувязочка.

— Да они тупо выкрали наши технологии, — не сдавался Герсус. — Это же самовоспроизводящаяся биосистема. Она этих ведунов пачками штампует. Сама и каких угодно.

— Как знаешь, — стоял на своём Эйган. — Только не забывай. Переговоры с представителями восставших Муавгаров о заселении Земли людьми-млешниками велись на уровне Высшего Совета Муавгаров. И… беспилотные корабли с биогравитационными двигателями не мы им дали. Вспомни, на чём они к нам на Марс прилетали…

— Нет, я не настаиваю, — уступил Герсус. — Я просто пытаюсь быть объективным.

— А-а и так всё ясно, — смирился с неприятным для себя выводом Эйган. — Зарубили наш план.

— А вот и нет, — неожиданно возразил Герсус. — В сложившейся ситуации Бессмертные сделают всё, чтобы Высший Совет Эфгондов утвердил именно наш план. В противном случае им придётся признать не только свою неполноценность, но и то, что задолго до Великого Исхода Гирфийцев с Земли им было доподлинно известно о существовании Реликтового поля…

— Это же!.. — потрясённый Эйган чуть помедлил, — Государственная измена!

— И наказание одно, — подхватил Герсус. — Смерть! Представляешь?! Каково это для бессметных Эфгондов! Да они скорее от Земли откажутся, чем…

— Теперь понятно, — уверился Эйган, — почему Палата Бессмертных была против заселения Земли ведунами типа кинирийских. Опасались, что история повторится и…

— То-то и оно, — по-своему развил мысль Эйгана Герсус. — Людишки что? Сами вымрут. А вот кинирийские ведуны, те себя из одной единственной клеточки восстановить могут. Как бессмертные.

— Тебя послушать, — прервал Эйган, — страшнее зверя нет. Примитивные биороботы.

— Вот-вот, — гнул свою линию Герсус. — Примерно также говорят и члены Палаты Бессмертных. И это не беспечность. Это заговор!

— Надеюсь, — насторожился Эйган, — ты не ляпнул об этом на Совете?

— Я ещё с ума не сошёл, — заверил Герсус. — Просто обидно.

— Ерунда, — повеселел Эйган. — Радоваться надо. Если Палата Бессмертных одобрит наш план… Это же прямая дорога в Высший Совет Эфгондов. И… чем чёрт не шутит… может, и в Палату Бессмертных прорвёмся.

— Разбежался, — не разделил радужного настроения товарища Герсус. — Если кинирийские ведуны…

— Опять двадцать пять, — не дал договорить Эйган. — Ну, чем они тебя так напугали?

— Забыл, для чего их создали? — прицепился Герсус.

— Убивать, — на автомате выдал Эйган.

— Ну, и как успехи? — откровенно свредничал Герсус.

— А-а, ты об этом? — Эйган всё понял, но ворошить старое не хотелось, и ушёл от прямого ответа, пустившись в пространные рассуждения: — Не спорю, время сложное. Хранилища с генофондом Гирфийцев… ну, если не под завязку, то уж для колонизации предостаточно. Так что, перебив наших млешников, Муавгары, конечно же, облегчат нам задачу…

— Не увиливай, — продолжал уедать Герсус. — Помнишь, когда мы обратились в отдел информационного прикрытия при Высшем Совете Эфгондов за поддержкой?

— Ну, говорю же тебе, — начал отпираться Эйган. — Откуда я мог тогда знать, что Библию списали с истории борьбы Гирфийцев с моллюсками? Работали по проверенной формуле универсальной детерминанты — мифы-мировоззрение-дела-реальность. Меняешь мифы — управляешь реальностью.

— Да, славно вы с Мэлфосом порезвились, — слегка подтрунивая, поддел Герсус. — Как там у вас? Загнали на ковчег зверушек и спасли? Кстати… а почему не на летающую тарелку? Кажется, так люди наши космические корабли…

— Давай, измывайся, — не разделил настроение товарища Эйган.

— Ладно… кто старое помянет… — сжалился Герсус, забыв старую обиду. — А правда… как Библию-то писали? Почему — «Вначале было Слово»?

— Да, собственно… — Эйган задумался, — на этом вся Библия и построена. Обезьяна ведь как стала человеком? Сначала сформировалась речь. На её основе — разум. Условный, конечно. Потом уж… началась их сумасшедшая деятельность, как побочная. А главное — появление «Слова». По степени развития речи можно было судить, насколько глубоко Земля вошла в зону Реликтового поля. Индикатор…

— А почему только две обезьяны? Как их? Адам, Ева. Их же на Землю тысячами забрасывали.

— А-а, эти… ну, это… — не сразу собрался с мыслями Эйган, — обезьяны, конечно. Те самые, но не совсем те. Это, как бы, прообраз Гирфийцев в обличье людей-млешников. Собирательный образ. А генная информация о Гирфийцах, законсервированная в их ДНК,… в библейских книгах обозначена как «душа». Мы отлавливали млешников и переправляли на Марс для обновления генофонда, а в Библии это было описано как вознесение души после смерти. А если, скажем… взять всю информацию о нашей цивилизации, то это — «Бог-Дух». Мэлфос выдумщик… А довольно забавно вышло…

— Ну, и? — увлёкся рассказом Герсус.

— Ну, и… — продолжил Эйган, — как говорится, жили-были эти млешники, то есть… Адам и Ева, на одной марсианской базе, где их создали наши генетики,… на небе… в раю, значит. А потом «Бог-Отец», ну… наш Высший Совет Эфгондов, принял Закон о заселении Земли клонами людей-млешников, чтобы точнее рассчитать время вхождения Земли в область Реликтового поля.

— А вечная жизнь после смерти? — привязался Герсус. — Это о чём?

— О законном праве каждого Эфгонда на членство в Палате Бессмертных, — пояснил Эйган. — Ну, при определённых условиях, конечно.

— А Конец Света?

— Колонизация Земли, — кратко растолковал Эйган. — Чего тут не понятного?

— Ну и как? — выпытывал Герсус. — Поверили эти обезьянки в вашу писанину?

— Полонский полагает, что поверили, — сослался Эйган и добавил: — Он для них апостол Пётр… первопрестольный. Только в Библии не всё так просто. Мэлфос им несколько Библий написал. Черную, Белую… ещё какие-то. Чтобы, так сказать, разделять и властвовать. У них на Земле теперь религий не счесть.

— Надо понимать, — догадался Герсус, — Муавгары и есть то самое библейское зло, с которым борется наш Полонский?

— Пожалуй, так, — подтвердил Эйган. — А добро — интересы Эфгондов.

— Кто тогда этот-то… в Библии? — припоминая, спросил Герсус. — Как его? Последний на Земле млешник?

— Мессия, — Эйган задумался. — По евангелиям он одновременно Бог и человек — «Бог-Сын». По идее, его пришествие на Землю пока не состоялось. В Библии изложены лишь пророчество о пришествиях мессии, а люди всё переиначили. Там у них такая каша из-за этого заварилась! Как только не называли своего Бога — и Аллах, и Будда, и… одним словом, не разберёшь. Я уже не говорю о священных книгах. Тех вообще тьма-тьмущая. Это у нас один язык на всех, а у них тысячи. Ни понять друг друга, ни договориться меж собой не могут. Чуть что, сразу резня. Дикари! Мы уж не стали вмешиваться. Если им так нравится, пусть считают, что одно пришествие миссии уже состоялось. А второе мы им устроим, когда отловим этого мутанта, и займёмся «воскрешением»… ну, в смысле, созданием наших тел. «Вдохнём» в них, так сказать, «души»… В общем, всё как в Библии. Ну, ты понимаешь. Потом…

— Так, хватит, — остановил Герсус. — Совсем задурил. Путано очень.

— Так получилось, — закруглился Эйган. — Если бы знали, что в их психике проявится такое свойство…

— Какое? — заинтересовался Герсус.

— Биологическая предрасположенность верить в высший разум и объяснять им всё и вся, — тяжеловато сформулировал Эйган. — Непонятное их пугает, давит, изнутри гложет. Могут даже заболеть от этого и умереть. Поначалу-то они от страха сами себе божков всяких понавыдумывали, кто во что горазд…

— Короче, — невесело подвёл итог Герсус. — Не выловим «мессию», не будет и «Конца Света».

— Можно и так сказать, — не стал оспаривать Эйган. — У него иммунитет против вируса Муавгаров. Палата Бессмертных настаивает, чтобы в воспроизводстве Гирфийцев обязательно учли особенности его генотипа.

— Они дождутся, — заворчал Герсус. — Как бы кинирийские ведуны нам самим Конец Света не устроили. Всего за пару сотен лет человечество так развилось… Генетический код расшифровали! Так, глядишь, и до эпигенетических механизмов доберутся?

— Кто? — не понял Эйган.

— Ну, не люди же, — уточнил Герсус. — Муавгары, конечно. Они им через своих кинирийских ведунов идейки разные ворованные подбрасывают.

— У тебя уже паранойя, — запальчиво перебил Эйган, не желая поддерживать пустой разговор. — Развёл антимонии. Главное, чтобы наш план утвердили.

— Так ты ничего и не поня… — тут Герсус запнулся и неожиданно выпалил: — Транспортный корабль на околоземную орбиту вышел!

— Знаю, — буркнул Эйган и предостерёг: — Не торопись. Дай ему в себя прийти, а то опять инсульт хватит. Жди потом, пока восстановится. Час точно потеряем. Он в последнее время плохо блокаду наших мыслей переносит.

— Не бери в счёт, — холодно отрезал Герсус.

— Почему? — удивился Эйган.

— Полонский не просто Верховный валгайский ведун… — Герсус замялся. — Он генетическая бомба.

— Мне что, уже не доверяют?!! — взорвался Эйган. — Почему я впервые об этом слышу?!

— Информация четвёртой степени секретности, — отчеканил Герсус и мягче добавил: — Была… до недавнего времени. Из всех, кто работал с Полонским, к ней был допущен только я.

— Как это?! — недоумённо воскликнул Эйган. — Ты же открыт!

— Нет, — огорошил Герсус. — И это тоже была информация четвёртой степени секретности.

— Что же изменилось? — терялся в догадках Эйган.

— Всё, — важно объявил Герсус. — После того, как млешника привезут на базу, в организме Полонского включится генная программа «Отец».

— Что за программа? — притих Эйган, увлёкшись необычной новостью.

— Видимо, библейский персонаж, — не без удовольствия предположил Герсус. — Ты же только что мне все уши прожужжал…

— Не томи, умник, — поторопил Эйган.

— Когда млешника заберут, Полонскому в кровь введут специальную сыворотку, — раскрыл государственную тайну Герсус, — и оставят на Земле. Его организм распадётся на мириады клеток, подобных бактериям. Они проникнут в хромосомы половых клеток людей-самок и активируют механизм партеногенеза. Будут рождаться одни самки. Без всякого оплодотворения. Самцы очень скоро вымрут…

— Матриархат в неолите, часом, не… — осенило Эйгана.

— Угадал, — признался Герсус. — Эксперимент дал неплохие результаты…

— А как же наш проект?! — упрямо взъелся Эйган. — Столько сил потрачено!

— Остальное доделают твои любимцы, — утешил Герсус, — иксодовые клещи. Люди по сравнению с нами гиганты. Мы не можем заселять Землю, не уничтожив их полностью. Так что, в ход пойдёт всё.

— И ты только сейчас мне об этом… Ну, знаешь! — негодовал Эйган. — Подумаешь, четвёртая степень! Как ты мог?! Мы же друзья…

— Между прочим, — с обидой заметил Герсус, — млешник ещё на Земле, а я тебе уже всю подноготную выложил. Снимаю блокаду…

— Сто-о-й! — запротестовал Эйган. — Он не выдержит!

— Не развалится твой ведун, — оборвал Герсус. — Достал ты меня уже своими охами да ахами!

Полонский дёрнулся всем телом и очнулся: перед глазами плыли красные круги; страшная нестерпимая боль железными челюстями нещадно грызла, рвала и выедала его мозг.

«Садисты! Как же вы мне опостылели с вашими млешаками! Придуш-ш-шу зверёныш-ш-ша…»

— Что-о-о?!! — надменный голос Герсуса колокольным гулом разнёсся в голове Полонского.

— Вы?! — вздрогнул ведун.

— Веди его к посадочной площадке, — повелел Герсус. — Быстрее! Корабль уже на подлёте.

— Иду, — с зубовным скрежетом процедил Полонский. С трудом поборов тошноту, головокружение, он встал, прислонился к двери и обречённо подумал: — «Скорей бы сдохнуть. Обрыдло всё. Устал…»

В голове Полонского опять зазвучали властные слова Герсуса:

— Терпи, ведун. Сейчас пройдёт. На Марс полетишь с млешником. Ты нам ещё нужен.

Полонский дрожащими руками отомкнул засов и, шатаясь, вошёл в комнату.

— Собирайся, К-колька Михайвл-лович, — заплетающимся языком потребовал Полонский, снова перейдя на «ты». — Ух-ходим. Они уже з-здесь. Убивать идут… те-тебя…

— А Настя? — Кашин не двинулся с места. — Я без неё…

— Будет те-тебе Нас-ст-стя, — прервал Полонский и срывающимся голосом прикрикнул: — Шевелись! Ну!

Почувствовав неладное, Кашин бестолково засуетился, пытаясь сообразить, чтобы ещё такое прихватить с собой.

— Там всё есть, — просипел Полонский. — Пойдём уже, — он схватил Кашина за плечо и с силой потянул к выходу.

Внезапно в дверях, как из-под земли, выросла согбённая фигура здоровенного мужика под два с половиной метра роста: уродливое лицо нескладного великана полностью заросло густым чёрным волосом.

— Тебе чего, Трифон? — Полонский задержался.

— Отец Иломей прислал, — великан покорно склонил голову.

— Веди девку, — приказал Полонский.

Трифон молча отвернулся и потащился обратно, нелепо болтая, громадными, свисающими до колен, ручищами.

— Стой, дурень! — раздражённо окликнул Полонский. — Дослушай.

Трифон нехотя обернулся к Полонскому и застыл, скосив на него маленькие злые глазки, налитые кровью.

— Остальным скажи, чтобы из обители ни ногой, — договорил Полонский. — Сам отведу.

— Не можно, — прорычал Трифон.

— А тебя никто не спрашивает! — теряя последнее терпенье, прокричал Полонский. — Марфе передай, пусть машину к входу подгонит. Иди.

Трифон ушёл.

Полонский и Кашин, преодолев несколько подземных туннелей, дверей, лестниц и путаных коридоров, наконец выбрались наверх: пахнуло душистой прохладой утреннего леса, напоённого одуряющими ароматами багульника. Вековые ели, с нижних лап которых косматыми клочьями свисали седые бороды лишайника, величественно вздымали свои острые верхушки высоко к небу. В подтаёжье, сплетённом из жёстких кустиков вереска и черники, царил полумрак.

Сооружение, из которого вышли Полонский и Кашин, снаружи ничем не отличалось от обыкновенного охотничьего домика: стены из нетёсаных, поросших мхом брёвен, крытая гнилой дранкой крыша и неказистая обитая ржавым железом дверь.

Послышался шум мотора. Со стороны покатого пригорка показалась громоздкая военная машина на гусеничном ходу, что-то среднее между трактором и речным катером с крытым верхом.

Из бревенчатого домика вышли Орлова, Бусин и отец Иломей.

— Настя! — обрадовался Кашин.

— Верните нам наши документы?! — в ультимативном тоне потребовала Настя, обращаясь к сопровождавшему её отцу Иломею.

— Отдай, — прохрипел Полонский, сдавливая ладонями виски.

Иломей вынул из-за пазухи целлофановый пакет с документами и протянул Орловой:

— Примите, матушка.

— Безобразие! — Настя взяла пакет и подошла к Кашину: — Ты как, Коль?

— Нормально, — Кашин обнял Настю и тихо шепнул ей в ухо: — Не шуми, Настька. Тут такое…

Тяжёлый вездеход пропахал во мху глубокие колеи, с грохотом обогнул охотничий домик и подкатил к самому входу; за рулём сидела молодая крепко сбитая бабёнка в синем платке; она заглушила двигатель и ловко выпрыгнула из машины.

— Куда тебя, Марфа, черти несут?! — закричал отец Иломей.

— Трифон сказал — у двери поставить, — огрызнулась Марфа.

— Ты ж смотри, как землицу раскурочила, злыдня… — сокрушаясь, запричитал отец Иломей.

— Залазь, Николай Михайлович! — скомандовал Полонский, усаживаясь на место водителя. — Некогда!

Кашин, Орлова и Бусин забрались в транспорт. Полонский захлопнул дверь и завёл двигатель.

— Постойте! — опамятовался отец Иломей. — Пётр Федорович! Меня-то!..

— Жди здесь, Гришка! — властно прокричал Полонский. — Один поеду! Так надо!

Стальная махина взревела, дёрнулась и вскоре, набрав ход, скрылась из виду в щетинистых зарослях можжевельника.

Марфа и отец Иломей, не зная как поступить, ещё некоторое время оторопело стояли и прислушивались к удаляющемуся гулу мотора.

— Поднимай всех, — глухо прошептал отец Иломей. — Предчувствие у меня.

— Какое, батюшка? — Марфа суеверно перекрестилась.

— Тьфу, ты, нечестивица! — дал нагоняя отец Иломей. — Сколь раз тебе повторять! Грех это.

— Как же грех? — заблажила Марфа. — То ж раньше было, а сейчас… Вон же он… поехал.

— А я тебе говорю, предчаяние у меня… нехорошее, — насупился отец Иломей. — Ох, нехорошее. Где это видано?! Один! С чужаками! Всех подымай! Следом пойдём.

— Так ведь… Пётр… апостол наш первопрестольный с ним? — заупрямилась Марфа. — То есть… с ними… с ним.

— Вот баба бестолковая! — закричал Иломей. — Потому и чую! Он тогда тоже вот так виски свои тёр, тёр… и припадок с ним начался. Аж почернел весь. Забыла уже? Беги, созывай всех! Потеряем!

Тем временем машина на предельной скорости неслась к месту назначения: рёв мотора покрывал слова.

— Куда едем?! — что есть мочи выкрикивала Настя.

— Не знаю! — орал Кашин. — Увидим!

— Как приедем, надо сразу в полицию! — надсаживала горло Настя.

— Зачем?! — встрепенулся Бусин.

— Помогут домой вернуться! — надрывалась Настя. — Обязаны!

Вскоре они выехали из лесной чащи и остановились на краю кочковатой заболоченной поляны, поросшей зарослями остролистной осоки.

— Тихо всем! — Полонский выключил двигатель, вылез из машины и позвал: — Николай Михайлович, выходите.

— Куда? — удивилась Настя. — Здесь же нет ничего.

— Смотрите! — крикнул Бусин. — Летающая тарелка!

В центр опушки прямо с неба медленно и бесшумно снижалось блюдцеобразное тело серебристого цвета диаметром примерно тридцать метров, от которого вниз под углом отходили три ярких луча.

Все, как заворожённые, неотрывно смотрели на поражающее воображение зрелище.

— Николай Миха… ахл… овл… — Полонский пошатнулся, обхватил голову руками и упал: кожа на его лице потемнела и покрылась волдырями; из ушей и носа выступила пузырящаяся слизь тёмно-зелёного цвета. Запахло гарью.

— Мамочка, — испугано пискнула Настя. — Что это?

— Инопланетяне, — убеждёно заявил Кашин и взволновано шепнул Бусину: — Лёша, завести сможешь?

— Смогу, — Бусина колотила мелкая дрожь. — Кто это?

— Потом расскажу. Заводи, пока эти твари нас тут не прикончили.

Бусин пересел на место водителя и завёл двигатель.

— Ну! — чуть ли не в истерике взвизгнула Настя. — Едем!!

Машина взревела и, развернувшись вокруг оси, с разгону ухнула в уремную чащобу нехоженой тайги, подминая и перемалывая под собой колючие заросли непролазного подлеска.

Глава 29. Сделка

— …Знакомая картинка, — суесловил Семён. — По-моему, кружим.

Антоний мельком глянул в тёмный иллюминатор самолёта:

— На посадку заходим.

— Тоже мне, хвалёная Америка, — Семён вольготно откинулся на удобную спинку кресла. — Пурга метёт, как на северном полюсе.

— Не волнуйся, дорогая, — Антоний тоже запрокинулся назад. — Эмоции гибельны для тихих и неспешных мыслей, — и, подражая диктору, негромко шутливым тоном возвестил: — Международный аэропорт Линкольна работает в любую погоду.

«Боинг-707» авиакомпании «Аэрео-Мехикан» уже в третий раз запрашивал посадку, но безрезультатно: командно-диспетчерский пункт временно ограничил приём самолётов; просили подождать, пока не разблокируют взлётно-посадочную полосу, и пообещали подогнать после приземления прямо к борту лайнера для пассажиров и команды целый «пикап» с горячими обедами.

— Надо было в Германию лететь, — посетовал Семён, открывая миниатюрный розовый ноутбук.

— Забудь, детка, — посоветовал Антоний, заботливо пригладив свои пышные чёрные усы с благородной проседью. — Мы с тобой не для того три месяца отсиживались. Нам надо так затеряться…

— У тебя уже мания преследования, — отмахнулся Семён.

— Дура ты крашеная, — прошептал Антоний. — Думаешь, поменял паспорт на женский и свободен, как ветер? Наивный. У них на нас полные биометрические данные.

— Откуда? — отмахнулся Семён.

— Оттуда, — Антоний показал глазами вверх. — Сам не могу поверить! Медунов и тамплиеры вместе. Мир перевернулся.

— Нет, точно кружим, — Семён провёл кончиком пальца по щеке и достал пудреницу. — Надо побриться.

— Посадят. Куда они денутся, дорогая, — Антоний осторожно положил ладонь на гладкое колено Семёна, обтянутое золотистым капроном.

— А в глаз? — Семён нервно передёрнул плечами и с притворным высокомерием предупредил: — Засужу. За домогательство.

— Какое же это домогательство, Симона?! — деланно возмутился Антоний, убирая руку. — Мы же с тобой в законном браке.

— А в глаз всё равно схлопочешь, — ласково шепнул Семён. — Тут тебе не там, милый.

Антоний сладко потянулся:

— Вот язва попалась!

— Через полчаса «Боинг-707» всё-таки получил разрешение на посадку и удачно приземлился. У аэровокзала на рулежных дорожках стояло необычно много самолётов. Не переставая, валил мокрый снег и дул ярый пронизывающий ветер. Мощные снегоочистительные машины с трудом справлялись с непрерывно растущими сугробами.

Обещанный «пикап» с горячими обедами, конечно же, не подвезли. Недовольных пассажиров препроводили к автобусам и, минуя галерею-гармошку, отвезли на аэровокзал, главное здание которого походило на огромный кипящий котел. Как говорится, курице клюнуть негде: тысячи пассажиров, ожидавшие вылета, беспрестанно сновали с места на место между неряшливыми кучами багажа; было шумно, тесно и очень замусорено.

Зарегистрировавшись, Антоний и Семён направились в кафе, расположенное в центральном зале. Вдруг путь им преградила стройная блондиночка в форменной юбке и блузке с золотой нашивкой на рукаве: будто ожившая кукла «Барби»; длинноногая и изящная, как обещание любви.

На ломанном русском языке «куколка Барби», как могла, вежливо разъяснила, показывая куда-то в сторону:

— Вас очэн поросят… очэн бистрей… туда… тот господин.

Антоний и Семён посмотрели по направлению, куда указывала нежная ручка белокурой американки.

У стойки справочного бюро в окружении четырёх молодцеватого вида полицейских стоял, опираясь на чёрную трость, солидный господин: белый потасканный костюм из льняной ткани был сильно помят; излишняя полнота не портила незнакомца; напротив, в сочетании с прямой осанкой придавала ему некий аристократический лоск и вальяжность.

Толстяк с тростью обаятельно улыбнулся и приветственно кивнул.

— Это ещё что за шиш с горы? — удивился Антоний.

— Не очэн понимат вас, — тщательно выговаривая каждое слово, с трудом произнесла девушка в форме.

— Подожди здесь, дорогая, — елейным голоском пропел Антоний, обращаясь к Семёну, и танцующей походкой праздношатающегося туриста в сопровождении миловидной служащей аэропорта подошёл к пожилому мужчине в белом костюме:

— Хэлоу, мистер! Ин вот бизнес?

— А что, Семён Григорьевич стесняется? — осведомился загадочный господин. — Напрасно. У него неплохой вкус.

Антоний оглянулся: кругом царила невообразимая толчея.

— Антон Николаевич, — театрально-умоляющим тоном призвал господин с тростью, — ну посмотрите на меня. Я старый, больной человек. Мне вас не догнать. Уделите моей скромной персоне хотя бы пару минут, а мои молодцы пока скрасят общество вашего… пардон, вашей очаровательной супруги.

— Мы не знакомы, — безучастно заметил Антоний.

— Марк Савельевич Берзин к вашим услугам, — любезно отрекомендовался господин в белом костюме. — Здесь я в качестве официального представителя Ордена Российских Тамплиеров. Думаю, нет нужды объяснять…

«Надо же! — передёрнуло Антония. — Не успели нос высунуть, а кошка уже тут как тут. Серьёзная контора. Ладно бы только деньгами отделаться».

— Не стоит, — сходу перешёл к делу Антоний. — Все ваши капиталы в целости и сохранности…

— Помилуйте, — кротко, но напористо перебил Берзин. — Какие мелочи. Разве дело в них. У вас, если вы не забыли, имелось одно невыполненное обязательство перед Орденом.

«Кажись, пронесло, — перевёл дух Антоний. — Будем жить! Вопрос, сколько?»

— Не отрицаю, — признал Антоний. — Хотите обсудить это при свидетелях?

— Не извольте беспокоиться, Антон Николаевич, — с тёплой доброжелательностью заверил Берзин и слегка приподнял трость, видимо, подавая кому-то знак временно не предпринимать никаких действий.

Полицейские и блондинка тут же смешались с толпой пассажиров и вскоре потерялись из виду.

— Вы оказались правы, — сверх всякого ожидания раскаялся Берзин. — Медунов действительно кинирийский ведун. Наш недосмотр…

«Есть! — тотчас сообразил Антоний. — Теперь ещё разобраться надо, кто из нас напортачил…»

— Такая солидная организация, и такой ляп? — расхрабрился Антоний. — Что-то не верится…

— Так бывает, — с грустью поведал Берзин, — когда приходится выбирать из решений, каждое из которых тебе кажется неверным. И уже волей-неволей думаешь не об истине, а о том… в какую сторону тебе лучше ошибиться, чтобы избежать необратимых последствий.

— Издержки большой системы, — понимающе изрёк Антоний. — А ведь я предупреждал Алексея Константиновича.

— Не будем ворошить старое, — попробовал сменить тему Берзин.

— Почему? — заупрямился Антоний. — Давайте уж сразу расставим все точки над «и». С Медуновым я не договаривался, и триста миллионов не его. А за млешаком пришёл он. Как я должен был поступить? Копеечку взял у одного дяди, а товар другому? У меня не две головы. Поэтому я и рассудил. Деньги ваши. Жизнь моя. Млешник ничей. А Медунову? Ему я ничего не обещал. Так что, я чистый. Забирайте свои гроши и идите куда шли.

— У вас всё? — Берзин был спокоен, как удав.

— Всё.

— Теперь послушайте меня, — почтительно попросил Берзин. — Повторять не буду. Орден признал свой промах и намерен выплатить компенсацию в размере одного миллиона долларов из тех самых трёхсот, которые сейчас находятся на вашем счету. Остальное, конечно же, придётся вернуть.

«Ничего себе выкрутасы! — опешил Антоний, постепенно теряя контроль над чётким ходом мыслей. — Благотворительная акция? Не похоже. В чём подвох?»

— Все формальности по взаимным расчётам может взять на себя здешний банк, — ровным тоном продолжил Берзин.

— Ну… так… пошли… — спотыкающимся голосом предложил Антоний.

— Пойдёмте, — без особого энтузиазма согласился Берзин и, чуть заметно пожав плечами, не двинулся с места.

«Нет, так не бывает, — путаясь в клейкой паутине тревожных предчувствий, размышлял Антоний. — За последнего млешака… Понять ещё можно. Тут и трёхсот лимонов, пожалуй, маловато. Но, чтобы тамплиеры так просто деньгой разбрасывались?.. Целый миллион! Да ни за что ни про что! Вот ведь, туману напустил, шельма».

— Не мотайте уже мне душу, — Антоний вымученно улыбнулся. — Говорите. Что вам от меня надо?

— Сотрудничество, — Берзин долгим щупающим взглядом вкрался в неспокойные глаза кинирийца.

— В смысле? — сконцентрировался Антоний, твёрдо для себя решив: — «Если обратно в Россию, то ни за какие коврижки!»

— Наше предложение остаётся в силе, — отчеканил Берзин. — Цена та же. Триста миллионов долларов по-прежнему на вашем счету. Правда, пока он заблокирован…

— Кто бы сомневался…

— А в качестве безвозвратного аванса, — невозмутимо продолжил Берзин, — предлагаем вам десять миллионов долларов. Не справитесь — они ваши. Отчёта не потребуем.

«Вот это размах! — изумился Антоний, забыв о недавнем решении — не возвращаться в Россию. — Эх! Где наша не пропадала! Ну, Кашин! Ну, красавец! — Полнилась удалью душа кинирийца. — Теперь не уйдёшь…»

— Что-то я с авансом запутался, — решил до конца прояснить условия сделки Антоний. — Десять входят в триста?

— Нет, — снова порадовал Берзин. — И миллион долларов в качестве компенсации… Здесь и сейчас. Наличными. А десять будут перечислены на ваш личный счёт в России.

— Лады, — хрипло выдавил Антоний и, забыв о конспирации, крикнул Семёну: — Сёма! Вали сюда!

— И вы… — Берзин немного замешкался, — ни о чём не хотите меня спросить?

— О чём? — самоуверенная ухмылка слегка покоробила губы Антония. — Я кинириец. Вы тамплиер. Вам млешак. Мне… по прейскуранту. А вопросы… вопросы будут. Потом. Сначала компенсация.

— Ну, что же, — одобрил Берзин. — Это деловой подход.

К Антонию и Берзину парящей походкой подошла стройная брюнетка в элегантной серебристой шляпке и восхитительном шёлковом платье цвета нежной сирени, идеально сидящем на её мальчишеской фигурке: в одной руке модная сумочка, в другой коротенький полушубок из шиншиллы.

— Антонио, ты меня звал? — низким играющим голоском проурчал Семён, жеманно поправляя на шее розовый шарфик с ажурной бриллиантовой брошью в виде птички.

— Познакомься, Сём, — представил Антоний. — Марк Савельевич Берзин.

Семён округлил глаза и тупо уставился на Антония, растерянно хлопая длинными накладными ресницами.

— Всё нормально, Сень, — успокоил Антоний. — Товарищ из Ордена Российский Тамплиеров… в курсе. Доставай машинку. Денежки переведём.

— Фи, — не выходя из роли, капризно фыркнул Семён. — Да забирайте. Нам чужого не надо.

— Дура! — грубо оборвал Антоний. — На наш счёт.

— За что?! — глухо спросил Семён, на секунду забыв об образе.

— Дорогая, — ласково прошептал Антоний, воровато оглядевшись по сторонам, — заткнись, пожалуйста, и делай, что я тебе говорю. Нюансы обсусолим дома… у камина. Контракт подписан.

Семён с предосторожностью извлёк из розовой сумочки миниатюрный ноутбук такого же цвета.

— Не так быстро, — придержал Берзин. — В целом вы, конечно же, правы. Задача остаётся прежней. Но вам, всё же, не мешало бы узнать о некоторых существенных условиях нового договора.

— Хотите гарантий? — догадался Антоний.

— Разумеется, — подтвердил Берзин. — За эти деньги мы могли бы нанять целую армию таких как вы, и всю Сибирь прочесать…

— Что? Валгайские ведуны нюх потеряли? — Антоний по старой привычке потёр указательным пальцем переносицу.

— Время, — признался Берзин. — Его уже почти не осталось. Вы единственный, кто несколько раз выходил на этого млешника. Я вас не спрашиваю, как вам это удаётся. Может, просто везение. Пусть так. Но мы и не сумасшедшие. Вы меня понимаете?

— Думаю, да, — Антоний ловил каждое слово Берзина, будто боясь упустить нечто крайне важное.

— Безвозвратный аванс, — монотонно выговорил Берзин, — будет переведён на ваш счёт, когда отыщете Кашина и сообщите нам его точное место нахождения.

Не в силах скрыть лёгкого разочарования, Антоний кисло улыбнулся.

— …И не забывайте, Антон Николаевич, — поспешил подсластить горькую пилюлю Берзин. — Компенсация в размере миллиона наличными и прямо сейчас.

— И кто его заберёт? — чуточку оживился Антоний.

— Никто, — в который раз ошарашил Берзин. — Вы доставите его туда, куда мы укажем, и передадите нашим людям.

— То есть? — Антоний тряхнул головой.

— Это и есть вторая часть вашего задания, по выполнении которой счет в банке на триста миллионов будет разблокирован, — ледяным тоном окончил Берзин.

— А если я не соглашусь? — осторожно прозондировал почву Антоний.

— Значит, не договорились, — без тени сожаления сообщил Берзин и добавил: — Только… компенсацию вы получите немного позже. В банке. После того, как вернёте нам наши триста.

Антоний слегка расслабил галстук, и, сверкнув расширенными зрачками, жадным пылающим взглядом вонзился в окаменевшее лицо Берзина.

«Умылись, что называется, — со скрытой досадой подумал Антоний. — Чёрта тебе лысого, а не денег! А что я, собственно, теряю? — В голове мелькнула озорная мысль. — Лимон уже в кармане. Прилетим, посмотрим. Не найдём — вернёмся. А может, и вовсе искать не будем. За так обуем».

— А-а, была ни была! — с азартом и уже без колебаний выпалил Антоний, и деловито предложил: — Обсудим детали.

— Вот и чудненько, — сладко проворковал Берзин. — Билеты в Россию для вас уже готовы.

Семён небрежно захлопнул ноутбук и кое-как запихал обратно в сумку.

— А Медунов? — напомнил Антоний.

— А что Медунов? — Берзин даже бровью не повёл. — Пусть себе рыщет. Впрочем, случись с ним что… Ну, скажем, безвременная кончина… Я бы не стал по нему убиваться.

— Как вы себе это представляете? — ухмыльнулся Антоний. — Он же ведун.

— Ерунда, — отмахнулся Берзин. — Их бессмертие — миф. Фильмы про вампиров смотрели? Так вот, прообразом этих сказочных персонажей были ваши кинирийские ведуны.

— Враки, — пренебрежительно обронил Антоний.

— Но чеснок помогает, — Берзин чуть понизил голос. — Парализует их на некоторое время. Так что, можно надеяться…

— Вы это серьёзно? — было видно, что Антония явно занимали совсем другие мысли.

— И серебро не выдумки, — заверил Берзин. — Ведуна можно сжечь. Золу пересыпать серебряным порошком и переплавить в печи. После этого они не восстанавливаются.

— Странно… — Антоний на секунду задумался. — Разве Медунов не с вами?

— Хороший ведун — мёртвый ведун, — цинично выразился Берзин: — Вы не согласны?

— Как вам сказать? — уклонился от прямого ответа Антоний. — Смотря, какой.

— Оставим эту тему, Антон Николаевич, — Берзин нетерпеливо пристукнул тростью о пол. — Самолёт отлетает через сорок минут. В России вас встретят кришнаиты.

— Зачем? — насторожился Антоний.

— Им вас уже представили как наблюдателей от масонской ложи, — наставительным тоном объяснил Берзин. — Кришнаиты — те же валгаи. У них есть ведун…

— А масоны-то здесь каким боком? — не дал договорить Антоний.

— Вы меня не дослушали, — Берзин взглянул на часы. — Они не должны знать, что вы кинириец.

— Ну, это-то, положим, понятно, — Антоний недобро усмехнулся. — Мы не самоубийцы. Неясно другое. Если вы с масонами заодно, почему кришнаитов не нанимаете? Чего-то вы не договариваете?

— Так вы ж мне рта не даёте раскрыть, — слегка повысил голос Берзин. — Масон масону рознь. Эта отдельная тема. Как-нибудь в следующий раз. Ваша задача найти Кашина и передать нам.

— А он точно в Сибири? — запоздало поинтересовался Антоний. — Столько времени прошло…

— Если бы мы знали наверняка, где он, — Берзин начал заметно нервничать, — я бы с вами сейчас не разговаривал.

— Давайте билеты, — Антоний с готовностью протянул руку. — Чего там рассусоливать.

Берзин с облегчением вздохнул и, вручив Антонию авиабилеты на самолёт в Россию до Красноярска, предупредил:

— Антон Николаевич, и… с ведуном… у кришнаитов… будьте поосмотрительней. Масоны уже не принимают участия в их замене.

— Спасибо, в курсе, — поблагодарил Антоний и расправил плечи. — А теперь главное, ради чего, собственно, мы все здесь и собрались…

— Главное… что?.. — не сразу дошло до Берзина. — Ах, да! — Расслабленной рукой он махнул кому-то из толчеи.

От мельтешащей толпы пассажиров отделился плечистый уворотень с внешностью боксёра-тяжеловеса (хоть поросят об лоб бей): атлет нёс в руке небольшой аккуратненький чемоданчик.

— Пут, — властно распорядился Берзин.

Здоровяк оставил ношу у ног Берзина и отошёл.

— Прошу вас, — Берзин указал тростью на чемоданчик. — Компенсация. С таможней всё улажено. Кстати, мы там для Медунова подарочек положили.

— Какой подарочек? — полюбопытствовал Антоний.

— Спецсредство, — Берзин деликатно кашлянул в кулак. — Как газовый баллончик от хулиганов. Только вместо газа в нём чесночная эссенция.

— А-а-а… — вспомнил Антоний. — Вы что, серьёзно верите в эти небылицы?

— Нет, не верю, — убеждённо заявил Берзин. — Знаю. Сила и скорость кинирийский ведунов превосходят человеческие. Даже после остановки сердца он ещё полчаса будет прыгать и ставить мировые рекорды. Поэтому желательно до того, как вы его сожжёте, каждые десять-пятнадцать минут прыскать ему в морду чесночную эссенцию. Да… и порошка…

— Серебряного? — в глазах Антония промелькнули насмешливые искорки.

— Да нет, — Берзин уже не скрывал своего нетерпения, — это уж вы сами там, как-нибудь… Порошок против валгайский ведунов.

— Вот за это спасибо, — Антоний ловко подхватил с пола ценный чемоданчик. — От всей души! — затем обратился к Семёну: — Ну что? Потопали, краля заморская?! Опять нам с тобой, не жрамши, не спамши в дальнюю дорогу.

— Вы забыли, — Берзин торопливо достал из кармана блокнот, с вложенными в него водительскими правами, страховками и российскими паспортами на имена Антона Николаевича Ратникова и Семёна Григорьевича Лагутина.

Антоний неуверенно принял из рук Берзина документы и, открыв один из паспортов, прочитал вслух:

— Лагутин Семён Григорьевич.

— Тише ты, балда, — шикнул Семён. — Интерпол накличешь.

— Забудьте как страшный сон, господа, — уведомил Берзин. — Все уголовные дела в отношении вас на днях закрыты за отсутствием в ваших деяниях состава преступления.

— Послушайте, как вам это удаётся? — подивился Семён. — Прямо мафия какая-то…

— Деньги, Семён Григорьевич, — исчерпывающе пояснил Берзин и украдкой взглянул на чемоданчик. — Они правят миром. Так что в России маскарад не обязателен. Но в самолёт вы сядете как миссис Симона Роллингтон, урождённая гражданка США.

Антоний внимательно просмотрел авиабилеты и веером пролистал несколько страниц блокнота, исписанных бисерным почерком:

— А это что?

Берзин прислушался к голосу диктора, объявлявшего посадку на очередной рейс:

— Для связи…

— Ладно, не кашляйте, — холодно попрощался Антоний. — Семёну ещё в туалет надо забежать, побриться.

На следующий день Антоний и Семён уже были в Красноярске.

У центрального выхода из здания аэровокзала, скромно переминаясь с ноги на ногу, стоял лысый мальчуган в смешных белых штанах и нелепом балахоне, поверх которого вызывающе топорщился дешёвый китайский пуховик ядовито-зелёного цвета. На шее молодого человека висело несколько коротких бус из мелких коричневых камушков неправильной формы, а на лбу были прочерчены три белые полоски.

Пройдя мимо чудаковато разодетого паренька, чета Роллингтон вышла на улицу.

— Эт-т… т-то… чего?! — захлебнувшись от внезапного порыва морозного ветра, выкрикнул Семён.

Леденящие вихри неприветливо швыряли навстречу всем выходящим из здания большие охапки жгучего снега: сыпкого и колючего, как металлические опилки.

Антоний с Семёном вернулись в зал ожидания.

— Это чего? — риторически вопрошал Семён. — Из самолета выходили, вроде…

— По-моему, минус сорок, — предположил Антоний и кивнул в сторону лысого подростка: — Как думаешь, наш?

— Как два портрета с одной газеты, — Семён облизнул напомаженные губы и направился, было, к юному приверженцу Кришны.

— Стоять, Зорька, — Антоний придержал Семёна за локоть и, оттеснив назад, сорвал со своего лица накладные усы. — Вспугнёшь малолетку. — Подойдя к бритоголовому адепту, он благожелательно поприветствовал: — Харе Рама, товарищ кришнаит. Сегодня что, среда? Вы весь в зелёном. Хотите Венеру с Меркурием поссорить?

Парнишка расплылся в открытой беззащитной улыбке и бережно пригладил полу затасканного пуховика:

— Я Вайшнав, Антон Николаевич.

— Кто? — Антоний на секунду растерялся.

— Вайшнав, — улыбчивый отрок достал сотовый телефон и начал набирать номер. — А можно и кришнаит. Нас тут как только не обзывают.

— Нет, я не про это, — уточнил Антоний. — Кто Антон Николаевич?

— Вы, — расторопный хлопчик прижал телефон к уху, — наблюдатель. А я Вася.

— Правильно. Вася, — повторил Антоний и обернулся к Семёну: — Свои!

— Привет, малыш, — кокетливо поздоровался подошедший Семён.

Паренёк учтиво кивнул в ответ и продолжил разговаривать по телефону:

— …рядом.

В ответ, из трубки донеслись чьи-то тихие, неразборчивые слова.

— Добро, — Василий отключил телефон и обратился к Антонию: — А где Семён Григорьевич?

Кинирийцы переглянулись.

— А чем тебе эта тётка не подходит? — показал на Семёна Антоний.

Василий вынул из наружного кармана куртки фотографию Семёна, внимательно посмотрел на подошедшую даму и смущённо заулыбался:

— Извините, Семён Григорьевич, не признал. Вы в платье.

— А сам-то ты в чём, мальчик-праздник? — хмыкнул Семён. — Во фраке, что ли? Ты лучше скажи, где здесь перекантоваться можно?

— Тагир! — голосистым тенорком позвал Василий и махнул кому-то рукой. — Вам у нас понравится.

Из конца зала подошёл крепенький мужичок в волчьем полушубке:

— Чего так долго?

— Всё, едем, Тагир, — Василий вытащил из-за пазухи обтрёпанную заячью шапчёнку. — Подгони к входу. Видишь, в чём они.

— …замотали, — недовольно ворчал Тагир, гремя связкой ключей. — Я бы уже две ездки туда и обратно сделал. С вами, бедуинами, свяжешься…

Примерно через час таксист высадил экстравагантную троицу у обветшалого одноэтажного здания с высоченной толстой трубой из красного кирпича, опоясанной в нескольких местах, как старая бочка, ржавыми железными обручами. Из трубы неровной жиденькой струйкой тянулся сизо-белый дымок.

Секта кришнаитов под вывеской Общественное объединение «Содействие и инициатива» обосновалась в старой полуразрушенной котельной.

Василий по сугробам пробрался к низкому залепленному снегом окошку и постучал в стекло. В мрачной глубине оконца мелькнула чья-то быстрая тень. Входная дверь открылась.

Ещё через некоторое время Антоний и Семён в компании нескольких смуглолицых людей неторопливо попивали горячий крепкий чай в прикуску с домашними лакомствами. Широкий овальный стол был щедро заставлен множеством разноцветных тарелочек: на них горками лежали сдобные творожные пышки из слоёного теста, румяные пирожки с шиповником, шоколадное бурфи и прочие, радующие глаз, вкусности.

— …Бог Вишну, великий Охранитель, уже принимал земное воплощение, по-другому… аватар, — нравоучительно, нараспев вещал одетый как панк, горбоносый старик с пронзительно голубыми глазами и с лицом, похожим на худосочную курицу-гриль, пересушенную в духовке. — Каждый раз, когда надо было спасать Вселенную от катастрофы, он являлся на Землю в различных образах. Являлся он не только в виде рыбы и черепахи, Рамы и Кришны, но и в виде Будды, и в виде Христа. Так всегда было и всегда будет…

— Дедушка, — перебил горбоносого старичка Семён, — а правда, что индусы в Индии своих божков из коровьего навоза лепят?

— Спасибо, учитель, — поспешил вмешаться Антоний, — за хлеб-соль. Надо в город съездить.

— Правда, — пробубнил голубоглазый наставник. — В деревнях часто…

Антоний ткнул Семёна локтём в бок и встал:

— Не слушайте вы его. Это у него после контузии. Не оправился ещё.

Горбоносый старец, опёршись на зонт-трость, с которым до настоящего времени не расставался ни на минуту, степенно вышел из-за стола и слащаво воззвал:

— Помолимся, браться.

Все дружно поднялись и, захватив барабаны с бубенчиками, отправились в соседнюю комнату, от потолка до пола увешанную бронзовыми колокольчиками и глянцевыми картинками в дешёвых рамках с изображением разных божеств в виде змей, быков и многоруких обезьян. На самом видном месте незатейливого святилища среди ярких пластмассовых, видимо, позаимствованных с кладбища, цветов и курительных палочек возвышался глиняный столбик, сильно смахивающий на крупный фаллос мужчины. Рядом извивалась искусно вырезанная из дерева чёрная кобра.

— Иди, — Антоний подпихнул Семёна в полутёмные сени, — этнограф, что б тебя.

Через минуту из обихоженной молельни раздались монотонные песнопения.

— Во, малахольные, — Семён присел на корточки и начал перебирать валенки, отыскивая свою пару, позаимствованную у Василия. — Опять свой кошачий концерт затянули. Ты видел картинку в коридоре? Мужик такой… синий, с четырьмя руками, и у него прямо из пупа червяк вылезает?

— Ну ты и дикий, Сень, — покачал головой Антоний. — Это нераспустившийся цветок лотоса. Из него Брахма появится. А синий мужик — самый главный бог у индусов. Вишну.

— Слушай, — Семён приложил пару валенок, схожих по цвету, и примерился, — откуда у тебя в башке это всё берётся?

— Чего ты там копошишься? — поторопил Антоний. — Бери любые. Я такси уже вызвал.

— У меня чуть крышу не снесло от их трескотни, — Семён напялил первый попавшийся валенок. — Как с другой планеты.

— Тебе какое до них дело? — Антоний снял с вешалки чью-то подвернувшуюся под руку шапку и нахлобучил на голову. — Мы здесь наблюдатели от масонской ложи. А ты с вопросиками гнилыми лезешь, как контра недобитая. Ты не смотри, что у них рот до ушей, хоть завязочки пришей. Доведётся, во сне прирежут и глазом не моргнут. Зонтик-то свой, хрыч старый, из рук не выпускает.

— Я хотел… — заикнулся Семён.

— Чего ты хотел? — не дал договорить Антоний. — Сколько тебе раз повторять? Психика человека не приспособлена для переубеждения. Хотел он, видите ли… Кураж ты свой выказать хотел. Пошли такси встречать. Сказали, перезванивать не будут. Чемодан не забудь.

— Да вот он стоит, — Семён заправил штанины ватных брюк в валенки и притопнул ногами. — Справная обутка.

В городе кинирийцы приобрели в дорогом автосалоне здоровущий американский джип, и буквально за пару часов, за солидную мзду, без всяких хлопот и проволочек зарегистрировали его в местном ГАИ. Затем проехались по магазинам: закупили снаряжение, тёплую одежду и еды.

— Жить будем отдельно, — Антоний уверенно и ровно вёл тяжёлую машину по плохо расчищенной дороге. — Не по душе мне их гуру. Пару ночек с ними походим, а после, если их ведун след не возьмёт, свалим по-тихому. У меня тут одна семейка валгайская на примете имеется. Живут в лесу, молятся колесу. Может, не передохли ещё. Кстати, ведун их мне тоже не понравился.

— И мне, — присоединился Семён. — Ни единой кровиночки в лице. Как мел. Не знал, что такие бывают.

— Да есть-то они разные, — Антоний поддал газу и в два счёта обогнал старенький обрюзгший «Мерседес» с помятым бампером. — И белые, и чёрные. Только у этого глаз какой-то… нехороший. Злой. Они обычно так не смотрят.

— Чует оборотень, — Семён поёжился. — Говорят, что они… если через зеркало смотрят, на отражение… могут наших ведунов от простых людей отличать.

— Может и так. Не слышал.

Когда кинирийцы подъехали к котельной, было уже совсем темно.

— Они чего, уснули? — Антоний посигналил.

На шум вышел Василий:

— Кто там?!

— Дед Мороз, подарки всем привёз! Кликни кого-нибудь ещё, пособить.

Через десять минут всю поклажу из джипа перенесли в котельную.

— …Завтра парочку грузовиков с углём подвалят, — разливался соловьём Антоний, старательно обхаживая предводителя кришнаитской общины. — Мука, сахар, крупа. Всё будет. Не пропадёте. Извините, забыл ваше отчество…

— Калистрат Егорович, — без тени обиды напомнил старец и сдержанно спросил: — Вы к нам надолго?

— Как придётся, — неопределенно ответил Антоний. — Братья попросили помочь вам… отыскать млешника. Слышали, наверное?

— Да уж, наслышаны, — задумчиво протянул Калистарт. — Далеко он сейчас. Не достать.

— В смысле? — в глазах Антония вспыхнули жаркие ненасытные огоньки, как у гончей собаки.

— Пешком не дойти, — вывернулся Калистрат. — Экспедицию снаряжать надо…

— Так за чем дело стало? — бодро предложил Антоний. — Снарядим!

— Зима, — упрямо буркнул Калистрат. — Наш ведун ни сегодня-завтра уснёт.

«Опля! — удивился про себя Антоний. — Они что, на зиму в спячку впадают? Это что-то новенькое. Хитришь, дед».

— Как медведь, ха-ха! — притворно рассмеялся Антоний, скрывая растерянность. — Ничего, мы его вместе с берлогой переправим. Договоримся так. Я вам пятьдесят тысяч долларов от братства на личные нужды, а вы мне ведуна напрокат… с полным пансионом, так сказать.

Расчётливый старичок чуть заметно качнул бронзовой головой и еле слышно пробормотал:

— Сто тысяч. Хлопотное это дело… зимой в тайге…

Антоний округлил глаза, и с преувеличенным пиететом польстил:

— Сразу видно, человек дела. Уважаю. Направление известно?

— Разумеется, — лицо старика потемнело: было видно, как он прилагает изрядные усилия, чтобы скрыть бурную радость в предвкушении удачной сделки.

— Где он? — попытал счастья Антоний. — Примерно…

— Сначала… с ценой бы решить, — со смиреной непреклонностью напомнил Калистрат.

— Не вопрос, — легко возобновил торги Антоний. — Сбавьте малость, ваше степенство.

— Зима, Антон Николаевич, — неуступчиво заканючил Калистрат. — Могу только набавить.

«С этого куркуля станется, — с опаской подумал Антоний».

— А то… как помрёт ваш ведун, — стойко рядился Антоний. — Что тогда? Тю-тю наши денежки. Пятьдесят вперёд и по две в день, сверху, пока не найдём. Идёт?

Кришнаит сладко прижмурился и мотнул головой:

— Можно.

Утром Антоний наведался в местный штаб регионального центра МЧС, где приватно встретился с одним очень влиятельным человеком из Главного управления МЧС России по Красноярскому краю.

Колоритного вида мужчина в отутюженной форме недвижно сидел за массивным столом из красного дерева и, практически не шевеля губами, утробным басом цедил сквозь зубы:

— А на Луну тебе не надо? Здесь таких ходоков,… как гнуса в лесу. И всем срочно.

— Друг в беде, — немного театральным тоном прервал ничего не сулящий монолог упёртого чинуши Антоний и велеречиво произнёс: — Ради него готов принять самое горячее участие в пополнении внебюджетных средств по части финансового обеспечения вашей многотрудной деятельности…

— О, це добре, — не меняя выражение лица, государственный служащий в красивых погонах благосклонно кивнул, черканул что-то в маленькой бумажке и придвинул к Антонию. — Потянешь?

На листочке были начертаны цифры и корявые буквы — «50 000 евро».

Антоний с готовностью сунул руку во внутренний карман пиджака.

Брови нечистого на руку бюрократа грозно сдвинулись и на скулах резко очертились натренированные мышцы.

Антоний перехватил неодобрительный взгляд сановного чиновника и, достав из кармана вместо увесистой пачки денег скомканный носовой платок, поднёс ко рту и деликатно кашлянул:

— Кхэ! Дорога ложка к обеду.

— Вот именно, — согласился особо уполномоченный и величественным движением приподнял трубку телефона. — Иди вниз к командиру поисково-спасательной службы. Я распоряжусь.

Антоний вышел из кабинета и спустился на второй этаж, где скоро уладил все финансовые вопросы. Через час он уже стоял в большущем ангаре и рассматривал внушительного вида грузовой вертолёт «Ми-26».

— Ты не смотри, что он старенький, — задорно увещевал молодой офицер МЧС, уже успевший сдружиться с общительным и нежадным Антонием. — Крейсерская скорость двести пятьдесят километров в час. С полными баками восемьсот километров срежет в один перелёт.

Антоний обернулся на джип, затем скептически примерился к габаритам вертолёта.

— Ты про это, что ли? — усмехнулся офицер. — Ну, сколько в нём? Тонны три. От силы. А этот орёл двадцать тонн в клюве поднимет и ещё попросит.

— Ну, ты, Игорёк, ври-ври, да не завирайся, — усомнился Антоний. — Двадцать тонн. Мне бы тонн десять переправить, уже хорошо. Сдюжит?

— Да говорю тебе, двадцать. В лёгкую, — загорелся Игорь. — Слово офицера! Он БТР таскает как пушинку. Погоди! А может тебе точно… БТР взять? Болота ещё не промёрзли. Потонет твой джип. Даже по зимнику. Или в сугробе увязнет. Там дорог нет.

— Вот так вот просто? — не подал виду Антоний: предложение было заманчивым. — Раз и в дамках. Да?

— Нет, ты только не подумай, — смутился Игорь. — Я тебя не развожу. Мне в принципе… по барабану.

— Цена? — поставил вопрос ребром Антоний.

— Джип дашь? — выдвинул неожиданное условие Игорь.

— Не обижайся, — Антоний по-дружески улыбнулся. — Я его в автосалоне…

— Да ла-а-дно! — не дослушал Игорь. — Сравнил тоже. Это же БТР-90. Водные преграды преодолевает без предварительной подготовки. Плавает даже при шторме в три балла.

— Со скоростью черепахи, — уточнил тактико-технические характеристики колесного бронетранспортера Антоний.

— Это в воде шесть километров в час, а на суши все шестьдесят выжимает, как арабский скакун, — бойко наседал Игорь. — А тебе чего вообще надо-то? Скорость или проходимость? В тайге, знаешь, особенно-то не разбежишься.

Антоний подошёл к джипу и бережно похлопал по никелированному шноркелю. — Это, конечно, не броня, но…

— Да видел я твой джип! — Игорь завистливо посмотрел на дорогую машину и, с трудом отведя жадный взгляд, слегка позевывая, сказал: — А-а, понты это всё дешёвые. Кенгурин, лебёдка, люстра. Гроша ломанного не стоят. Смотри, дело твоё. Здесь один крупнокалиберный пулемёт на башне чего…

— То-то и оно — пулемёт.

— Всё путём, Антон, — Игорь понизил голос и, лукаво подмигнув, заверил: — Списан. Вчистую. По бумагам — затонул в болоте. Позапрошлым летом на учениях. С полным боекомплектом.

— Давай так, — предложил Антоний. — Меняемся, но на время… пока я в тайге. Списанный, не списанный, а случись что — разбираться не будут. Даю десять тысяч баксов за аренду. Прямо сейчас. Идёт?

— По рукам, — недолго думая, согласился Игорь. — Только условие. Потеряешь БТР — джип мой. — Игорь показал глазами вверх: — Доля начальства. Святое.

— Двадцать тонн говоришь? А БТР сколько весит?

— Пятнадцать, — охотно просветил Игорь и, не давая опомниться, затараторил: — Не дрейфь. Вагончики с БТРом на внешней подвеске подцепим. Провизию, топливо в грузовой отсек. Людей туда же. Долетим.

Глава 30. Волки в овечьих шкурах

Уже к полудню следующего дня Антоний, Семён и трое молодых кришнаитов во главе с престарелым гуру спешно обосновывались на новом месте в семистах километрах от Красноярска вверх по течению Енисея (на его правом берегу выше устья речушки Подкаменная Тунгуска).

Два походных вагончика установили на заранее расчищенных площадках, поодаль друг от друга (на всякий пожарный), и с немалыми трудами намертво прикрепили тросами к мёрзлому каменистому грунту.

— Кому они нужны? — ворчал Семён. — На сотни вёрст ни души. Снежком присыпали бы снизу, и хватит.

— Через пару деньков узнаешь кому, — пообещал Игорь, помогавший перетаскивать ящики с тушёнкой к одному из вагончиков. — Поговаривают, здесь в эту пору такие медведи-шатуны гуляют, что не приведи Господи. Здоровые, как мамонты. Ему любой из ваших скворечников одной лапой смахнуть, что щепку…

— Они же это,… спят зимой, — засомневался Семён.

— Спят, ха-ха! — покатываясь со смеху, передразнил Игорь. — Кого не разбудили. Тушёнку жрать начнёте, сбегутся… криволапые, ха-ха!.. У них на это дело нюх… За километр учуют.

— Ну, ты сказочник, Игорёк, — не поверил Антоний. — Иди-ка лучше место на карте поточнее пометь, а то будете потом нас с фонарями искать.

— Не промахнёмся, — успокоил Игорь. — Енисей речка серьёзная. Я вас аккурат за перекатом перед большими порогами высадил. Быстрина пристрелянная. С разгрузкой не затягивайте. Лететь пора.

— Егорыч! — нетерпеливо крикнул Семён. — Кончай там заклинания читать! Гони своих янычар на субботник!

— Не шуми, Сень, — шепнул Антоний. — Они ведуна распаковывают.

Из ближнего вагончика выглянул Калистрат:

— Что случилось?

— Всё нормально. Семён дуркует, — Антоний запрыгнул в вертолёт: — А чего их тягать? Вываливай прямо в снег. Потом разберём.

— Точно, — поддержал Семён и залез следом. — Ну, набрали! Как на зимовку.

— Запас карман не тянет, — Антоний навалился всем телом на неподъёмную железную бочку с топливом и покатил к выходу. — Неизвестно ещё, сколько нам здесь куковать придётся.

К вечеру лагерь был разбит: бочки с соляркой предусмотрительно расставили порознь; ящики с консервами штабелями сложили на крыши вагончиков, укрыли брезентом и туго перетянули прочными капроновыми верёвками; отхожее место соорудили недалеко от стоянки БТР, окружив укромный уголок высоким снежным бруствером.

Антоний с Семёном заняли меньший вагончик: с инструментами и оружием. Кришнаиты обосновались во втором: с печуркой, двухъярусными нарами и основным запасом сухих продуктов; ведун с грибницей — в подсобке (за фанерной перегородкой).

Ближе к ночи Калистрат зашёл в вагончик к Антонию за вознаграждением.

— Здесь ровно, — Антоний передал оговорённую сумму за первый день.

Старик послюнявил узловатые пальцы и начал неумело пересчитывать хрустящие, прилипающие одна к другой стодолларовые купюры.

— Егорыч, кончай мурыжить, — Семён макнул недоеденный огрызок овсяного печенья в чашку с горячим молоком. — Дома посмотришь. Не хватит, добавим.

— Там нельзя, — на секунду отвлёкся Калистрат. — Искушение.

— Семён! — для вида одёрнул Антоний. — Имей уважение. Калистрат Егорович тебе в отцы годится.

— Ништо, — потрафил Калистрат. — Меня все так зовут.

— Ну, — Семён целиком положил в рот размокшую в молоке печенку и неразборчиво прошамкал: — А я… чего… я как все.

— Балбес ты, Сенька, — Антоний отстругал охотничьим ножом от шматка копчёного сала тонкий ломтик с мясными прожилками и уважительно обратился к Калистрату: — Как ведун? В порядке?

Калистрат, не отрываясь от занятия, молча, кивнул; пересчитав, неторопливо проговорил:

— Завтра выведем. Лыжи камусные подладим и поищем. Пойду. Время мантры читать.

Старец сунул деньги за пазуху и вышел из вагончика: снаружи в белой слепящей мгле бесились и кружили подгоняемые порывистым ветром клубы секучего снега; разненастилось.

— Чего ты с ним цацкаешься? — напустился Семён. — Расшаркиваешься, как перед английской королевой.

— Вежливость — первый закон конспирации, — Антоний обмазал сало горчицей, громко икнул и положил аппетитный кусочек обратно на стол. — Всё, уже не лезет. Дай запить. В глотке пересохло.

— А чего он про «завтра» заикнулся? — Семён передал Антонию свою чашку.

— Не заморачивайся, — Антоний отхлебнул молока и, в чём был, не раздеваясь, не разуваясь, растянулся на лежанке. — Пусть себе лазят… пёхом, если охота. Мы на БТРе. Ложись спать. Утра вечера мудреней.

А между тем, вернувшийся в соседний вагончик Калистрат тайно нашёптывал сбившимся вокруг него подвижникам план новых действий:

— …чужие они, и заявились неспроста. Делаем, как условились.

— Не отдадим, — здоровенный парень в стёганной чёрной куртке на собачьем меху сжал (до хруста в костяшках) волосатые кулачищи и, наморщив мясистый лоб, сдавленно засопел: — Только бы сыскать…

— Теперь уж сыщем, Антипушка, — заверил Калистрат. — Ведун говорит, до млешника часа три ходу.

Дверь скрипнула, в тесный вагончик ввалился Василий, сбросил меховые рукавицы и присел к печке.

Старик обернулся:

— Ну, как они?

— Угомонились, кажись, — Василий с удовольствием поднёс к пышущему жаром чугуну замёрзшие ладони. — Свет загасили.

— Вась, останешься здесь, — в глазах старца разлился приторный елей, но ледяной голос не оставлял никаких иллюзий: — Отогреешься, выспишься. Если ведун к утру вернётся один… Что делать, знаешь. Главное, грибы подготовь. Эти мы там бросим. Ему тогда без тебя никак…

Василий сел на рюкзак с пшённой крупой и несмело заспорил:

— Холодно. Не выдержит. Забыл, как его на прошлой неделе в сугробе крючило?

— Это уже не твоя забота, — прервал Калистрат. — Если что, сам до скита доберёшься. Не забыл, где ты у деда Матвея оленей пас? Два дня обождём. Опоздаешь — у них зазимуешь. На обратном пути заберём. Денег за тебя оставим. Про нас молчок. Мы с млешником на их оленях в болота уйдём, в озимицы к водяному шаману.

— Привстань-ка, братка, — парень в чёрной стеганой куртке легонько потянул из-под Василия рюкзак с крупой.

Из-за загородки донёсся шум, похожий на возню матёрого, то и дело обирающегося и встряхивающегося пса.

— Ну, пора, братья. Больше никаких разговоров, — напутствовал Калистрат. — В этих местах в сильные морозы шёпот за сотню метров разносится, как по рупору. И не растягиваться. Тропу не спрямлять, след в след идти. Погодка нам помогает.

— Ты, Егорыч, осаживай его маленько, — попросил длинный кришнаит. — Ему, лешему мохнатому, на четырёх лапах легко. А снегу, вишь, сколь намело, и темень… хоть глаз коли.

— Придержу, — пообещал Калистрат. — Отойдём подальше. А то как бы не завыл.

Ближе к утру Семён и Антоний проснулись от настойчивого стука в дверь.

— Во! Долбят уже, индусы, — недовольно закряхтел Антоний, — с утра спозаранку. Выспаться не дадут. — Продрав глаза, он поднялся, откинул щеколду и толкнул дверь коленом.

На пороге появился запыхавшийся Василий:

— Антон Николаевич кхэ-кхэ… ведун!.. Кхэ…

— Что, ведун?! — Антоний отступил назад, давая дорогу: сон как рукой сняло. — Проходи, не топчись. Избу выстудишь.

— Помер… кхэ… кажись кхэ-кхэ… — зайдясь в утробном глухом кашле, Василий с натугой выхаркивал из себя отрывистые слова. — Ведь кхэ-кхэ… упреждал кхэ… не выдержит кхэ-кхэ…

Семён подскочил к Василию, схватил за меховые отвороты побитого молью полушубка и с силой встряхнул:

— Ты чего несёшь, придурок?!

Антоний выглянул из вагончика и поначалу ничего не увидел: за порогом, застилая глаза, кружилась снежная кутерьма.

От соседнего вагончика по сугробам вилась неровная цепочка еле приметных следов, оставленная Василием.

— Где он?! — гаркнул Антоний.

— К нам кхэ-кхэ… — Василий опять забился в тягостном кашле, — перетащил кхэ-кхэ-кхе-е…

Семён отпустил Василия и выскочил наружу. Антоний кинулся следом.

— Стой! Кхэ-кхэ… — давясь жестоким кашлем, выкрикнул Василий. — Там плохой кхэ… воздух! Кхе-кхе…

Кинирийцы подошли к вагончику кришнаитов: из приоткрытой двери низом стлался кудлатый тёмно-зелёный дым и медленно расползался поверх хрусткой пороши.

Семён, сторожась, ступил внутрь. Леденящая душу картина сжала сердце: на полу у печки бился в конвульсиях здоровущий, безобразного вида пёс с разорванным брюхом; из раскрытой пасти истекала чёрная зловонная жижа, которая шипела, пенилась и чадила клубами удушающего дыма. От невыносимого смрада перехватило дыхание. Звероподобное чудище метнулось и, ударившись об печку, опрокинуло её на пол: из топливного отсека выплеснулась солярка и тут же вспыхнула.

Выпучив глаза, Семён пулей вылетел из вагончика и, пробежав несколько метров, упал в снег, заходясь в надсадном, выворачивающем всё нутро кашле.

К этому времени подоспел Василий:

— Нельзя кхэ… туда… кхэ-кхе…

Антоний мельком обернулся на Василия и с лёгким холодком в голосе спросил:

— Твои там?

— Нет, кхе… с млешником, — Василий стоял поодаль и отрешённо наблюдал, как разгорающийся огонь жадно пожирал вагончик кришнаитов: внутри выл и метался ведун.

— С кем?! — Антоний резко развернулся.

— С ним, кхэ-кхе… Рядом, — Василий махнул куда-то в сторону и, с трудом оторвавшись от страшного зрелища, более-менее внятно заговорил: — Ведун ночью учуял, взбесился. Вас уж не стали будить. Недосуг было. Ведуна… кхэ-кхэ… по следу погнали. Нельзя было такой случай упускать. Он сейчас ниже по реке, в заброшенном рыбацком поселке с какими-то бродягами. Сам идти не может. Ноги отморозил. Егорыч меня с ведуном срочно за вами услал, чтобы вы их вывезли оттуда. Я говорил ему, замёрзнет ведун, а он всё быстрей и быстрей…

Антоний крепко обнял Василия и радостно прокричал над самым его ухом:

— Семё-о-он!

— Я Вася, — слабо возразил Василий, в испуге отстраняясь от Антония.

— Знаю, — Антоний отпустил Василия и повернулся к очумело сидевшему в сугробе Семёну: — Сёмка! Нашли!

— Не ори, кхэ… не глухой, — сипло выдавил из себя Семён, обхватив горло. — Вот, тварь. Видел бы ты его.

— Да чёрт с ним, — отмахнулся Антоний. — Поднимайся. Заводи машину и вперёд к светлому будущему.

После нескольких часов тщетных поисков среди заснеженных сопок в обход скалистого Енисейского кряжа, преодолев несколько больших и малых притоков Енисея, БТР выехал на простор пойменной террасы: пустынный берег могучей сибирской реки был непорочно чист и гладок, как в день сотворения.

— Куда теперь? — с нескрываемой угрозой в голосе спросил Семён.

— Не знаю, — Василий потупился. — Заблудились, наверное.

— Заблудились, говоришь? — Антоний достал пистолет и, передёрнув затвор, приложил холодную воронёную сталь к виску незадачливого проводника. — Выбирай, сучий потрох. Исповедуешься — отпущу твоей испачканной душонке все прегрешения. А нет — примешь смерть лютую…

— Чего ты его обхаживаешь, недоумка! — одним резким ударом Семён расквасил Василию нос и за шиворот притянул к себе: — Курва!

— Раздевайся, погань малолетняя! — Антоний наотмашь саданул Василия рукояткой пистолета по голове. — И не буди лихо, пока оно тихо.

От сильного удара Василий непроизвольно клацнул зубами: перед глазами поплыли круги. Дрожа всем телом, шумно сопя, он начал лихорадочно стаскивать с себя залитый кровью полушубок.

— Надо же так лохануться! — Семён с силой ударил Василия в лицо. — Давануть бы тебя, гниду шкодливую, прямо здесь, да боюсь, обгадишься. Дерьмо твоё потом нюхать.

— Всё снимай, — Антоний ткнул Василия дулом пистолета в скулу, — пакость гадючья.

Василий заплакал. Хлюпая разбитым носом, он продолжил покорно раздеваться.

— Думай, думай, вражина приблудная, — зло хрипел Семён. — На куски резать начнём, поздно будет сопли на кулак наматывать.

— Портки стягивай, — грозно приговаривал Антоний, — валенки. Малёк посидишь в снежке голым задом, остынешь, и Семён тебя ножичком начнёт чикать. Сразу язык развяжется. Одно ушко, второе, носик, пальчики. Пока всё не отрежет.

— А-а-а! Они-и-и с млешником а-а в скит подали-и-сь, — залился в три ручья насмерть перепуганный Василий. — К карамыкам а-а!.. Лесным людям. А-а-а оттуда в озимицы на болота а-а! К водяному шаману-у-у!..

— Дорогу знаешь?! — крикнул Антоний.

— Зна-а-а-ю-ю! — пуще прежнего разрыдался Василий. — А-а-а! Они там два дня ждать меня-а-а… а-а-а обеща-а-а-ли-и-и!

— Ты чего, местный? — Антоний щёлкнул предохранителем.

— Тутошни-и-ий, — глотая слёзы, признался Василий.

— Скажи, пожалуйста, — Антоний убрал пистолет и всей пятернёй с размаху припечатал Василия по спине: — Ну?! Язык отнялся? Досказывай. Где это?

— У вороговской заимки, — Василий всхлипнул, но уже не ревел. — Отсюда километров сто до Тунгуски. Мы её час назад переплывали. А от неё ещё километров сто…

— Ну, тормоз, в натуре! — ощетинился Семён, готовый устроить Василию очередную взбучку. — Дешёвка паскудная!

— Уймись, Семён! — строго осадил Антоний и, сменив гнев на милость, мягко положил руку на плечо Василия: — Значит, говоришь, два дня обещались ждать?

Василий с опаской взглянул на зло сжатые губы Семёна:

— Сказали, если ко времени не обернусь, то в болота уйдут.

— Какие болота? — Антоний больно стиснул плечо Василия.

— До Чунки, — пискнул Василий и, вобрав голову в плечи, замер в ожидании удара.

— Как же ты меня утомил! — опять накинулся Семён.

Василий невольно вскинул руки и загородил голову.

— Не буянь, Сём, — упредил расправу Антоний. — Совсем пацана зашугал. Давай в лагерь, пока не стемнело. Переночуем, а там решим.

Семён завёл двигатель:

— Ну, варнак, если солярки не хватит…

— Кажись, улеглась погодка, — Антоний шлёпнул Василия по голой дрожащей спине. — Ну, чего скукожился? Накинь свитер, что ли, собачья твоя душа, застудишься, — помолчав, тяжело вздохнул: — Эх, чует моё сердце, нахлебаемся лиха мы до этой Чунки.

Семён обернулся и вопросительно посмотрел на друга.

— Да речка это, — объяснил Антоний. — Отсюда до неё вёрст пятьсот переться, как до Луны. А по зигзагам и вся тысяча наберётся. Ищи-свищи их теперь, — и влепил Василию крепкий подзатыльник: — Кажи дорогу, шкет! И попробуй только заблудись мне ещё. Печень вырву!

— Та-а-м! А-а-а!.. — ревмя заревел Василий, не в силах что-либо выговорить.

— Не скули! — приказал Антоний. — Распустил нюни! Рассказывай, что за скит?

— Община, — Василий подобрал с пола шапку, утёрся ей и надел. — Сами по себе живут. Я у них оленей пас.

— А мать с отцом где?

— Не знаю, — Василий пожал плечами. — Померли, видать, а меня в скит забрали.

— А чего ж ты не там? — выспрашивал Антоний.

— Мордовали да забижали по всякому, — разоткровенничался Василий. — Всё у них не пойми как. Женщины, дети общие. Спят, кто с кем хочет. Кто с бабами, кто с мужиками. Я раз удрал, так меня словили и так отлупцевали… Кровь горлом шла. Занедужил. Дядя Калистрат выкупил меня у них. К делу приучил.

— Учитель, — закипело в груди Семёна. — Волчара в овечьей шкуре. Смотри, сладенький, если жрачка сгорит, на строганину пойдёшь, вместо тушёнки. Нам тебя на месяц хватит.

К вечеру добрались до лагеря. Маленький вагончик стоял цел и невредим. Другой сгорел дотла.

— Живё-о-ом! — заорал Семён: наверное, матросы так не кричат, когда после длительного плавания в океане замечают на горизонте узкую кромку долгожданной земли. — Шоколад, тушёнка!

— Отоспимся по-человечески, — поделился сокровенным Антоний. — Веки уже как утюги виснут.

Семён заглушил двигатель, подтянулся к люку и мимоходом ткнул Василия коленкой в челюсть:

— Лезь за мной, кришна-харя неумытая.

— Чего ты его всё шпыняешь? — вяло заступился Антоний. — Мог бы уже и амнистировать по такому случаю.

— Щас! Стреножу! — отозвался снаружи Семён и, ухватив Василия за шкирку, дёрнул на себя. — Жирный, поросёнок.

Антоний подтолкнул Василия снизу:

— Накорми сперва охламона.

— Надо бы тебя, конечно, попотчевать, затейника, — Семён грубо спихнул Василия с брони БТР в снег, — стеклом толчённым. Топай в вагон, чучело.

Утром кинирийцы поднялись ни свет, ни заря.

Семён выволок Василия из-под кровати, распутал руки, ноги и вытолкал из вагончика:

— Ступай до ветру. На всё про всё минута. И делай у порога, чтоб я видел.

— Извращенец, — Антоний широко зевнул и сладко с хрустом потянулся.

— Скользкий он какой-то. С душком, — Семён включил фонарик и посветил в проём открытой двери на копошащегося в сугробе Василия. — И врёт, как сивый мерин…

Антоний запахнул полушубок и зябко поёжился:

— У тебя есть выбор?

— Ну, где?! — Семён перевёл свет фонарика на развёрнутую топографическую карту, оставшуюся на столе с вечера. — Здесь же на сотни километров хоть шаром покати.

— Не скажи, — не согласился бывалый Антоний. — Это на карте ничего, а ты пешёчком полазай — столько нарисуется. Одних промысловиков летом, как комаров.

— То-то и оно, что летом, — заспорил Семён.

— Всё! — Антоний был непреклонен. — Погнали. Больше разговоров.

К полудню кинирийцы выбрались к руслу замёрзшей реки, на другом берегу которой за крутояром стояло несколько крепеньких изб, огороженных одним общим тыном из врытых в землю толстых заострённых брёвен.

Тяжёлая бронемашина, взломав неокрепший лёд, с ходу форсировала неширокую речушку, обогнула обрывистый склон и, разорвав стальным грохотом вековую тишину, по заснеженному косогору подъехала к таёжному обиталищу лесных людей.

У наглухо затворённых ворот молча, переминаясь с ноги на ногу, топталась тесная кучка мрачных мужиков с ружьями.

— Этот? — спросил Антоний.

— Да, — ответил Василий.

Антоний вытащил из-под сиденья пачку долларов, сунул её во внутренний карман своего роскошного полушубка и, проверив пистолеты, напутственно распорядился:

— Если что, вали всех.

— Ты у меня первым будешь, слизень, — Семён бросил в Василия шапку и взвёл затвор крупнокалиберного пулемета, установленного на башне БТР. — Ползи в угол, чтобы я тебя видел.

Антоний вылез из машины и с сияющей улыбкой направился к мужикам:

— Здоровья вам, уважаемые!

Низкая башенка на корпусе броневика пришла в движение: теперь пулемёт был наведён точно в цель.

— И тебе не хворать, — пожелал неприветливый голос.

— Еще гостей примите? — хитро начал Антоний, выцелив намётанным глазом из всей группы высокого седобородого мужика: справные кожаные унты с меховыми чулками; полы, ворот и рукава суконной чуйки аккуратно оторочены рыжеватым мехом; ухоженное ружьишко поблёскивает маслицем.

— Погрейся, ежели озяб, — пригласил седобородый, поймав на себе внимательный взгляд опасного незнакомца.

— Благодарствую, добрый человек, — Антоний почтительно поклонился. — Не за себя прошу. Пацанёнок тут один заплутал. Попросил до карамыкского скита подвезти. Вот, думаю, не сюда ли?

— Это самое место и есть, — подтвердил седобородый. — А малец-то чей будет?

— Да кто ж его знает, чей, — Антоний приблизился. — Лопочет всякое. Говорит, его здесь какие-то кришнаиты ждать должны. В общем, не в себе паренёк.

— Наезжали давеча… цыгане какие-то, — седобородый важно пригладил окладистую бороду. — Взяли четырёх оленей с упряжью и пополудни съехали.

— А сколько их было?

— Пятеро, — седобородый прищурился одним глазом, как бы прицеливаясь, и в свою очередь спросил: — А тебе почто?

— Кумекаю вот… не они ли? — в тон деревенскому говору загуторил Антоний. — Парнишка говорит, товарищей его трое было.

— Так тех цыган трое и было, — картаво встрянул в разговор другой мужик: ростом пониже; борода чёрная, как смоль; просторный шерстяной армяк поверх чёрного тулупа из грубой овчины подпоясан широким армейским ремнём. — Их-то давно знаем. А чужак с бабёнкой брюхатой к ним с Выгорки прибились. Выгорские-то лиходеи… сами на большую землю подались, а энтих на рыбьей заимке бросили, чтобы не тратиться, значит.

— Паренька-то не Васькой кличут, нет? — оттесняя плечом картавого мужичка, повысил голос седобородый.

Антоний громко свистнул и позвал:

— Василий! Выходь к дядькам своим!

Из верхнего люка БТР показался Семён:

— Чего?!

— Да, не тебя! — Антоний махнул рукой. — Ваську! А ты оставайся! Обратно поедем!

Антоний подошёл к мужикам вплотную и спросил, обращаясь главным образом к говоруну в армяке:

— Вы оленей, чего… всем кому не попадя раздаёте, аль на выбор?

Седобородый мужик шагнул в бок и заслонил говорливого мужика:

— Ежели деньги есть, и с тобой сторгуемся. Только тебе-то они к чему? У тебя вон, танк какой.

Антоний рассмеялся:

— Разбираешься.

— Здоровье тебе, дед Матвей, — скромно поприветствовал седобородого мужика подошедший Василий и, неуклюже поклонившись, робко добавил, обращаясь к остальным: — И вам всем…

— И ты не кашляй, — сдержанно поздоровался дед Матвей, пытливо всматриваясь в лицо Василия. — Чего у тебя под глазом-то? В берлоге у мишки переночевал?

— С братом моим повздорил, — ответил за подопечного Антоний. — Тот его и помял чуток. Молодёжь. Слово за слово…

— Васёк, догонять будешь, аль у нас зазимуешь? — опять выступил вперёд картавый мужик. — Они уже, верно, до Чапы добрались, к оленным людишкам.

— Мне бы… — Василий шмыгнул носом, ссутулился и просительным тоном пролепетал, — к нашим, дядя Филарет, — после чего виновато посмотрел на Антония, ища одобрения.

— Соскучился, — улыбнулся в ответ Антоний, и снова обратился к картавому мужичку: — Далеко отсюда?

— До стойбища-то? Дак, ежели энтим берегом по урезу, то… — живо откликнулся словоохотливый Филарет и тут же запнулся, — ак… кр…

Дед Матвей ткнул болтуна под ребро и гаденько хихикнул:

— Хе-хе, мелет вечно, хе-хе, не знамо чаво, дурачина. Стойбище… оно… вона где. Ежели тебе олешки нужны, так наши не хуже.

— Спасибо, — Антоний перешёл с седовласым забиякой на «ты»: — Ты бы лучше проводника толкового дал до того стойбища, а я уж не обижу. Заплачу как за оленя.

— Человек не олень, — вступил в торг Матвей. — Да и толковых мало.

— Назови цену, — предложил Антоний.

— Цена-то невеликая, — начал осторожно выгадывать Матвей.

Антоний сдвинул брови и не по-доброму глянул на плутоватого старика:

— Короче так, дед. Покупаю у тебя стадо оленей в пятьдесят голов с погонщиком. Плачу вперёд и полцены сверху. Пастуха беру сразу, а олени пока у тебя побудут. Весной заберу. Если до мая не обернусь, себе оставишь, на память. Деньги тоже можешь не возвращать. А нет — прощай.

— Вот и столковались, — согласился Матвей. — А вам-то эти цыгане пошто?

— А тебе что за дело? — Антоний расправил плечи и распахнул полу шубы, из-под которой обнажилась чёрная рукоять массивного пистолета.

Седая борода Матвея дрогнула, и он снова противно хихикнул:

— Хи-хи, договор дороже денег. Двоих дам. Если надо, до самого моря тебя…

После недолгих денежных расчётов Матвей снарядил для Антония двух опытных провожатых на оленьих упряжках, и уже через час экспедиция тронулась в путь.

Ближе к вечеру бронетранспортёр, пропустив вперёд лёгкие оленьи упряжки следопытов, благополучно преодолел реку Чапу, по мысу выбрался на её невысокий берег и на спуске с увала попал в глубокую ложбину: сел на брюхо, забуксовал и основательно увяз в снегу.

Антоний вылез, осмотрелся: из-под чистых наносных сугробов там и сям проглядывали остовы печных труб, обуглившиеся и корявые, как гнилые зубы. Посёлок, к которому они с такими трудами добирались, выгорел дотла.

Остановив нарты рядом с одной из уцелевших печей, проводники распрягли оленей и, не теряя времени, принялись обосновываться на ночлег.

Антоний пробрался к занятым работой мужикам:

— Это, что ли, стойбище-то?

— Не-а, — угрюмо, не отвлекаясь от занятия, буркнул один из мужиков с изрытым оспой лицом. — Стойбище уже проехали.

— Как проехали?! — изумлённо воскликнул Антоний, — Нам же…

— Тебе кто нужен-то? — бросил через плечо рябой мужик в широкой парке, добротно пошитой из выпоротков оленьей шкуры с рыжеватыми подпалинами. — Эвенки, аль эти… цыгане?

— Цыгане.

— Ну, а раз цыгане, — невнятно разъяснил конопатый, выпуская изо рта густые клубы белого пара, — тогда начинай потихоньку… снежком забрасываться. Наполовину-то, я вижу, ты уже окопался. Ночью мороз вдарит, только держись. А цыгане твои до Енгиды подались.

— Ты чего о себе в голову забрал, Сусанин? — не на шутку осердился Антоний. — Я куда тебе сказал?!

— Туда одна дорога, — нестройно влез в разговор второй, что помоложе, одетый в такую же просторную парку и меховые штаны, как и его товарищ. — На стойбище они и не заезжали. Сразу свернули.

— А вот и не сразу, — старший, Тихон, сунул молодому сыромятную шлёбку от оленьей упряжки. — Поди-ка лучше, Захар, загон оленям наладь и… постромку вон… оленихе почини. Надорвала-таки, чертяка бестолковая. Не надо было эту двухлетку безрогую брать. Добро бы у неё ума было столько, сколь норову…

— А ну, ша! Оленеводы! — прикрикнул Антоний. — Предупреждаю! У меня в обойме остался последний нерастраченный нерв. Енгида! Это чо за хрень?

— Речка это, — снизошёл Тихон. — Тайга, она лишь для глазу привольна, конца-края не видать, а для ног тесная. Захар верно подметил. Там и наст понизу промеж сухостоя лежал неровно.

— Во-во, — поддакнул Захар, переминаясь широкими снегоступами в глубоком сугробе. — Я и говорю. Если бы они по берегу, скажем… мимо оленьего камня… тогда да. Видно было бы, что до Тунгуски к Вельминским порогам навострились, а так…

— Да иди уже, — подпихнул товарища Тихон. — Не видишь, смеркается. Стемнеет, не управимся.

— Тихон, — терпенье Антония быстро таяло: мороз делал своё дело, — ты, вообще, понимаешь, о чём я тебя спрашиваю?

— Чего говоришь? — отозвался Тихон. — А-а… Цыгане. Так те уже, поди, чечен обошли.

Промёрзший до самого мозга костей Антоний закатил глаза и вне себя заорал:

— Я тебя про кришнаитов спрашиваю! Какие к дьяволу чечены?!!

— Какие? Обыкновенные. Разбойники они и есть разбойники. Их способнее будет по косогору обойти.

— Кого-о-о их?!! — вконец раздосадовался Антоний: хоть караул кричи. — Какой к дьяволу косогор?!

— А-а, ну да, ты же не местный, — Тихон, тяжело сопя, начал устанавливать длинные жерди, делая из них треногу для походного чума. — Выше золотые ручьи, — и, махнув куда-то рукой, продолжил: — Чечены туда всех встречных-поперечных сгоняют, без разбора. Мимо тех урочищ даже эвенки перестали стада в тундру гонять на зиму. Лютуют, злодеи! Оно, может, конечно, напрямки-то, через ручьи, на денёк-другой и пораньше вышло бы… только шкура, поди не казённая. А цыгане что? Видать, приехали к стойбищу-то, а оленных людишек уже и след простыл. Им-то чего? Откушали своего деликатеса — варёной оленьей крови, чумы посбирали и дальше покатили. Цыгане, знамо, за ними. А куда же им ещё? И мы за ними. Ночку вот отогреемся. Уж коли они к водяному шаману в гости собрались, то переправу у оленьего камня им никак не миновать. Там по горячим следам и нагоним.

— Стало быть, можно срезать? — стуча зубами, выговорил Антоний.

— Вона как сопля в ноздре стынет, — Тихон смахнул с усов образовавшуюся от дыхания наледь и сделал вид, что не понял вопроса. — Щас как завернёт градусов с полсотни, вот тогда и попрыгаем. Ты бы не топтался тут без толку на ночь глядя. Обморозишься. Обутка-то на рыбьем меху поди.

Окончательно ошалев от жестокой стужи, Антоний равнодушно отвернулся и, утопая по колено в снегу, побрёл к машине: ноги совсем окоченели.

— Наконец-то, — Семён стоял на башне БТР и слегка пританцовывал, выбивая по крышке верхнего люка негромкую чечётку. — Я уж хотел за тобой идти.

— Выгоняй индуса, — Антоний с трудом вскарабкался на броню. — Надо борта снегом закидать. Пропади оно всё пропадом! Завтра к чеченам в гости едем…

Глава 31. Схватка

Медунов подошёл к окну: белёсое солнце, похожее на издохшую медузу, застыло в прозябшей толще серого стылого неба; бесформенным комком холодного студня оно безжизненно нависало над кривыми московскими улочками и совсем не грело. Внизу железной рекой проползал поток бокастых машин, наполняя промозглую атмосферу города ядовитой угарной изморозью. Толпы горожан миллионами ног месили в раскисших сугробах грязную снежную кашу. Как неутомимые муравьи, они шли, шли и шли, каждый к своей мечте — всем были нужны деньги, много денег.

— Дурачьё… — с презрением прошипел Медунов. — Здесь, говоришь?

— Зуб даю! — поклялся Грумов и как-то совсем ни к месту истово перекрестился. — Мой человек из Главного управления МЧС…

— Да мне хоть из Управления делами Президента России, — Медунов резко развернулся и, подступив к Грумову, нервно черканул себя ладонью по шее: — Ты у меня вот где уже со своими суконными однокашниками! Больше месяца мне мозги полощешь. То он в Германии, то в Америке…

— Точно говорю, — Грумов, не спуская глаз с Медунова, предусмотрительно отступил назад. — Он у них на прошлой неделе в Красноярске вертолёт фрахтовал.

— Откуда сведения?

— Да говорю же, — глубокие складки на красном мясистом лбу Грумова слегка расправились, — у меня кореш в Главном управлении МЧС России по Красноярскому краю. Антоний с ним лично договаривался.

— Где он? — еле слышно просипел Медунов.

— Кто? — толстые губы генерала мелко дрогнули.

Медунов сощурился и с тихой ненавистью выдавил:

— Антоний.

— К…как где? — залепетал Грумов. — В тайге… наверное.

— Где?! — глаза Медунова медленно расширились, обнажив чёрные озёра дымящейся кислоты.

Грумова прошиб пот: на лбу выступила холодная испарина. Он подобрал, сколько смог, бочкообразный живот, вытянулся по стойке смирно и чётко по-военному доложил:

— Антоний в составе группы из шести человек мужского пола высадился в семистах километрах от Красноярска вверх по течению реки Енисей. В их распоряжении БТР-90 с полным боекомплектом, два передвижных вагончика и запас провианта ориентировочн…

Медунов с остервенением сгрёб Грумова за ворот и прохрипел (прямо в ухо):

— Что же ты, сволота такая, жилы-то из меня тянешь?! Долдон безродный! Совсем сбрендил?!

— Никак нет, ваша честь, — глухо выдавил из себя побледневший Грумов. — Кашина с ним не было.

— Вот с этого и надо было начинать, — Медунов выдержал угрожающую паузу, — а то развёл здесь антимонии, — и примирительно добавил: — Ладно, не обижайся. Опаршивело всё.

Грумов немного расслабился и услужливо забубнил:

— МЧС, военные — все подключены. Землю роют. Шутка ли, целый БТР из-под носа упёрли.

— Всем отбой.

— Как отбой?! — выпучил глаза Грумов.

— Точно не было? — Медунов подозрительно скосился на генерала.

— Чего? — растерялся Грумов, но, спохватившись, уверенно затряс головой: — А, его. Нет-нет, не было. Точно. Млешака не было.

— Значит, — неспешно начал расставлять слова Медунов, как если бы размышлял вслух, — нашёл-таки покупателя. За товаром едет волчонок. Иначе бы не вылез из норы. Теперь мы знаем, где он, а он, видимо, знает, где млешак. Вот, пусть пока всё так и остаётся.

— Не понимаю, — Грумов напыжился: жилы на висках вздулись.

— И не надо, — отмахнулся Медунов, затем на секунду замер и вдруг дико во всё горло заорал: — Тупая скотина! Опять чеснока обожрался! Просил же! Аллергия у меня!

— Да… это… вчера было, — испугано залепетал Грумов, пятясь назад.

Медунов с омерзением отвернулся и флегматично продолжил:

— БТР у него, говоришь? С полным боекомплектом? Ну бардак! Как вы ещё с такой армией умудряетесь такую территорию удерживать? Генерал, в штаны наклал…

— Это в МЧС вольница, — выгородился Грумов. — А у нас…

— Заткнись и слушай! — ошпарил Медунов. — Антония не трогать! Учует — уйдёт. Заляжет на дно и поминай, как звали. Просто найти! Проследить! И доложить! Всё уяснил?!

— Сделаем, — подобострастно выдохнул Грумов.

— Звони прямо сейчас, — приказал Медунов, — и вылетай в Красноярск. Сегодня же. А я завтра… первым же рейсом. Доделаю здесь… кое-что.

Вечером следующего дня Грумов представил Медунова своему давнишнему приятелю из Главного управления МЧС по Красноярскому краю Андрею Викторовичу Рукавишникову, приземистому и корявому, как низко спиленный пенёк столетнего дуба, после чего кратко ввёл в курс дела.

— Ну… — Грумов смачно крякнул и рывком, как штангист, берущий вес, выдернул себя из глубокого кожаного кресла, — вы тут пошушукайтесь трошки, а я пойду, Петровича проведаю.

— Успеешь! — властно прогудел Рукавишников и, пригладив куцую щёточку коротко стриженых усиков, нелепо торчащих из-под нескладного, как большая прошлогодняя картофелина, носа, поинтересовался: — А что это за история там… с БТР?

— Всё, Андрюха, — поставил точку Грумов, — проехали. Нет никакого БТР. Был да сплыл. Мне сейчас только вертолёт нужен с экипажем. Желательно из глухонемых.

Глаза Рукавишникова широко округлились:

— Где я тебе глухоне… а-а, ну да, понял. Будут тебе глухонемые. Проверенные ребята. Утром в девять.

— Вот за что я тебя люблю, — Грумов растопырил ручищи, намереваясь заключить Рукавишникова в свои медвежьи объятья, — так это…

Облечённый высокой властью чинуша отгородился локтём от не в меру порывистого приятеля и повысил голос:

— С бабой своей обжиматься будешь! Ты сейчас водку жрать укатишь, а мне по твоей милости здесь до часа ночи сидеть, бумажки всякие выдумывать. Теперь всё строго. За каждую тонну солярки отчитываемся. По полной…

— Бумажки, ха-ха! — загоготал Грумов. — Мы тебе вон, сколько этой макулатуры подвалили. До конца жизни…

— Чеши отсюда! — Рукавишников вскочил из-за стола и животом упёрся в пузо Грумова. — Не в бане. Греха тут с тобой не оберёшься.

— Борис Викторович, — потешался Грумов, — ты с ним ухи на мокухи держи. Он у нас антилигент, пополам с квасом. Ха-ха!

— Иди, иди, мурло обмороженное! — забиячливо выпятил грудь Рукавишников. — Пока в харю не заехал…

— Андрэ, что за манеры? — Грумом показал глазами на Медунова. — Напился, веди себя нормально. Ха-ха!..

После этих слов Грумов, ухохатываясь, как нашкодивший мальчишка, выскочил из кабинета и с треском хлопнул за собой дверь.

— Мамон плешивый, развеселился! — раскрасневшийся Рукавишников вернулся за стол: — Не обращайте внимания, Борис Викторович. Мы с ним с училища знакомы.

— Я в курсе, — острые скулы Медунова на секунду напряглись и тотчас сгладились. — Выходит, мы с вами тёски… по отчеству.

— Выходит, — улыбнулся Рукавишников и без лишних слов перешёл к делу: — Вам надолго?

— На недельку-другую, — перебрал возможные варианты Медунов. — Как пойдёт…

— Ладно, — Рукавишников поднял телефонную трубку, — не спрашиваю. Можете хоть до весны кататься, — и рявкнул в микрофон: — Зайди!

Рукавишников убрал деньги в сейф:

— В иной раз езжайте прямо ко мне домой. Женька знает. В баньке попаримся.

В кабинет вошёл рослый парень в форме полковника и вытянулся в струну:

— По вашему прика…

— Погоди, Костя, — перебил Рукавишников. — Познакомься. Борис Викторович Медунов. Поступаешь в полное его распоряжение, со всем своим хозяйством. Подписку о неразглашении оформишь перед вылетом. Надо одного человечка в тайге разыскать. Задание сложное, ответственное. Премиальные будут. Утром в семь общий сбор. У меня. Всё. Иди.

Полковник развернулся (по-военному) и удалился, не проронив ни слова.

— Молчун. Надо — в лепёшку расшибётся, — охарактеризовал вышедшего офицера Рукавишников и обратился к Медунову: — Непосредственно с вами будут работать майор Соколов и капитан Курябов. Полковник Ивлев с отрядом поддержки останутся на базе. Для подстраховки. У него два боевых вертолёта. Третий, гражданский, будет у вас. Связь спутниковая. Нос в ваши дела никто совать не будет. Об этом я позабочусь. Завтра в девять жду на лётной площадке.

— Если всё пройдёт без сучка и задоринки, — Медунов встал, — доложу о вас в Москве.

— Буду признателен, — поблагодарил Рукавишников. — У меня этот Красноярск уже в печёнках сидит.

— Скоро всё изменится, — Медунов вяло пожал алчную руку чиновника и вышел из кабинета.

Спустя месяц неустанных поисков Медунов, наконец-то ухватился за кончик той единственной ниточки, которая вывела его прямо туда, где Антоний должен был встретиться с одним из уголовных авторитетов, известного в местных кругах под кличкой Крюк.

— Прикинь, дед, — тонкие злые губы сухопарого мужичка с острым как бритва, взглядом, скривились, — ну, ваще не втыкает, — причмокнул, втянул через длинный мундштук из раззолоченного кальяна глоток сизого дурманящего дыма и выдохнул на Медунова. — Такой фуфел впарить… как соплёнышу последнему. Теперь ты мне здесь туфту втираешь. Уши от твоего клахтанья вянут.

Медунов вытащил из внутреннего кармана ярко красной куртки пачку стодолларовых купюр и положил на низкий китайский столик, инкрустированный цветным игристым перламутром:

— Тут дело принципа. У меня с ним свой базар. Старый должок.

Крюк словно упругий канат, туго сплетённый из прочных бычьих жил, напрягся всем телом и, наигранно кривляясь, заорал:

— Какой у тебя с ним может быть базар, гражданин начальник?! Я вор в законе! А от тебя, падаль, за версту ментом смердит! Он сперва мне должен! А на эти фантики можешь своим фраерам зачуханым мороженное купить.

— Извини, — Медунов, сохраняя непроницаемое выражение лица, ленивым движением расстегнул лежащую на полу сумку (она была доверху набита толстыми пачками американских денег) и ногой пододвинул к дивану, на котором сидел Крюк.

Вор уважительно покачал головой:

— Сильный аргумент.

— У меня к Антону всего пара вопросов.

— Кучеряво живёшь, дед, — Крюк полоснул по невозмутимому лицу Медунова злым затаённым взглядом и крикнул: — Стас! Похлопочи там пошамать чего-нито! И самовар этот мусульманский забери! Не втыкает! Давай нашу!

— Сведи меня с ним, — с лёгким нажимом попросил Медунов.

— Шустрый ты, дедуля… не по возрасту, — Крюк вальяжно откинулся на диване, широко зевнул и непринуждённо потянулся. — Прямо на ходу подмётки режешь. Может, ты Антоху грохнуть хочешь, и свалить… а у меня к нему за его прибабахнутого дружка предъява имеется. Я евоного полудурка у чечен на Золотых ручьях отбил с его лахудрой пузатой. Как родного, обогрел, накормил, работёнку дал… на руднике. А он чего учудил? Жлоб неблагодарный. Золотишко моё тихой сапой намыл и в тайгу ломанулся. А то и посерьёзней чего надыбал, оглоед вшивый. Антон зарекался за него ответить… если найти помогу. У него с ним тоже напряги какие-то…

«…по времени должен уже быть, — думал о своём Медунов. — И где тебя черти носят? Любые условия. Миллиард, два, сто…»

— Со мной проблем не будет, — отвлёкся от мыслей Медунов. — И в прогаре не останешься.

— Не спорю, бабки немалые, — в глазах Крюка появился волчий блеск. — Только здесь другая закавыка. Антон пацан правильный. Я его через Пыла знаю. А ты гусь залётный. Да ещё на таком шикарном вертолёте… И какая такая сорока тебе на хвосте принесла, что у меня с Антоном на сегодня стрелка забита? А?! Которая из ментовки прилетела? Так там все наши местные стукачи харчуются. Вот… и я говорю… уж больно рожа у тебя протокольная. Понт может и есть, да как бы на… не сесть.

«Обезьяна, — хладнокровно раскладывал в уме Медунов. — Шею тебе свернуть? Нет, рано. Дождусь Антония».

— Выходит, — Медунов потянулся за деньгами, — ладом не вышло.

— Не шебурши, дедок, — Крюк поставил ногу на сумку. — Надорвёшься. Чего ты? Обиделся, что ли? Покалякаешь ты со своим корешом. А с этим… как его?… Овсянкин? Гречкин? Я сам разберусь.

«Кашин?!! — верная догадка деранула сознание Медунова. — Точно! И девка его! Постой! Так… выходит… Антоний его сам разыскивает?! Ах, ты ж… солнышко ты моё каторжанское! Да я тебе сейчас сто, двести таких сумочек подарю. И доллары, и евро».

— Какой Гречкин? — Медунов сделал вид, что не понял о ком идёт речь.

— Да говорю же, чудило этот, за которым Антон гоняется, — Крюк смачно высморкался в полу своего китайского халата.

«Ищет! — тяжёлые мысли Медунова одна за другой медленно сгущались в нехорошее предчувствие. — Упустил или не нашёл? Оба пока сгодитесь. Рядом зверёныш. Затаился. И ниточка от тебя где-то тут болтается. Разберёмся…»

— Крюк, — в комнатку с низким потолком, безвкусно украшенную китайской мишурой, ввалился долговязый парень с кастрюлей в руках. — Это… этот… танкист…

— Сиди здесь, дед, пока не свистну. Бабки мои сторожи, — нагло указал Крюк, обращаясь к Медунову, после чего вскочил с дивана и, страшно вытаращив глаза, закричал на парня с кастрюлей: — Я тебе чего сказал, чмо болотное?!

Из соседнего помещения повеяло морозным воздухом.

Крюк грубо схватил парня за ворот и увлёк за собой из комнаты. Дверь захлопнулась, но сверхчуткое ухо кинирийского ведуна, всё же, успело уловить обрывок сумбурного диалога:

— А чо за кипешь такой? Сам же велел — придёт Антон…

— Хлебало закрой, пёс, а то я тебя точно об угол стукну…

— Да чо за дела?

— Удавить тебя мало, вахлак позорный…

— Да чо такое? Кручусь здесь, как падла последняя, на износ без продыха…

— В лом — скажи, а трескотня твоя мне на…

Минуты Медунову хватило, чтобы осознать случившееся.

«Гнида ненасытная! — с каменой злобой подумал Медунов. — Сколько не дай, всё мало. Увести хочет…»

Пробравшись через подсобку, заставленную разной кухонной утварью, Медунов оказался в длинном полутёмном коридоре, по которому, не спеша, вышагивал по направлению к выходу Крюк и с ним ещё трое крепких парней приблатнённого вида.

В проёме настежь распахнутой входной двери в студёных клубах морозного пара стоял человек в расстёгнутой шубе и весело похохатывал:

— Ха-ха! Там такой дубак заворачивает!

— Дверь закрой, обормот! — рявкнул Крюк.

Весельчак в шубе присмирел и прикрыл дверь: лицо его стало серьёзным, сосредоточенным, устремлённым куда-то поверх головы Крюка.

Крюк обернулся: за спиной почти бесшумно, ускоряя шаг, мягко ступал Медунов.

— Какими судьбами, Антон?! — выкрикнул Медунов, не сбавляя темпа.

— Проездом… кхэ-кхэ, — Антоний неторопливо сунул руки в карманы.

— Ой ли?! — на каменном лице Медунова проступила ядовитая ухмылочка.

— Пацаны! — взревел взбешённый Крюк. — Меня что, разводят тут, в натуре?!

Один из приспешников Крюка с приплюснутым носом навёл на Медунова пистолет:

— Куда прёшь, бивень?

Крюк закатил глаза и, брызгая слюной, заорал на Медунова:

— Я тебе где сидеть сказал, чушок трухлявый?! Ты же, свиристелка дешёвая, уже столько своим помелом натрепал, что теперь до конца жизни мне должен! Гнилушка, твою…

В следующую секунду Медунов неуловимо быстрым движением вырвал из рук кривоносого пистолет; коротким, точным ударом ногой в горло сбил с ног рядом стоящего братка с синяком под глазом и приставил дуло трофейного оружия ко лбу Крюка:

— Ты же умный человек. Давно всё просёк. Хочешь с МЧС силами помериться?

В это время третий парень, успевший отскочить в сторону, передёрнул затвор автомата и нацелился в Медунова.

— Ша, братишка, не дёргайся! — остановил расторопного сотоварища Крюк и на кураже зашёлся в истеричном хохоте, постепенно отходя назад: — Ха-ха-ха! Ну, давай ха-ха-ха! Жми, трюфель жёванный! Чего телишься?!

— Братан! — уверенно вмешался Антоний, направляя на подручных Крюка два пистолета. — Чего ты к моему свояку прицепился?!

— Опаньки! — Крюк презрительно ощерился, обнажив редкие жёлтые зубы. — Ты же чесал, что сирота казанская…

— Говорю, сродственник, — угроза в голосе Антония стала явной. — К тому же в Афгане контуженный.

— Точно! — в глазах Крюка зажглись озорные огоньки. — Портяночник! Они же тогда всей шоблой в МЧС на хлеба подались, — вызывающе паясничал вор, пытаясь сохранить лицо. — То-то я гляжу, вертолётик знакомый. Извини, брат, обмишурился малость.

— Ну, чего? — Антоний расплылся в дружелюбной улыбке. — Так и будем стоять, как бараны? Руки уже зачумели.

— Всё, пацаны, расслабтесь, — глаза Крюка налились кровью. — Спрячь пукалку, братишка.

Понятливый браток послушно опустил автомат.

— Не устал, своячок? — поганенько осклабился Крюк. — Волыну пришли.

Медунов вернул пистолет и равнодушно кивнул на лежащее в лужи мочи бездыханное тело парня с подбитым глазом:

— Кажется, я ему кадык сломал. Механическая асфиксия.

Крюк мазнул осатанелым жалящим взглядом непутёвых дружков и свирепо рыкнул:

— Ну! Чего зенки вылупили, бздуны косорукие?! Тащите этого обделка на мороз.

Бандиты подхватили за ноги тело упокоившегося приятеля и поволокли к выходу.

— Ухайдохали пацанёнка почём зря, — Антоний, тщательно скрывая волнение, лёгкой походкой подошёл к пахану местных воров и протянул руку: — Мир?

— Да пошёл ты! — Крюк пренебрежительно сплюнул на пол, но руку пожал. — Чего? Неужели пальнул бы?

— Обижаешь, Крюк, — Антоний заговорщически подмигнул. — Всё будет путём.

— Брехун, — недовольно пробурчал Крюк. — Если бы не Пыл, земля ему пухом, я бы тебя ещё тогда на куски порвал, свистуна драного. Накуролесил, аж вся Сибирь гудит. Иди, побалакай со своим делягой. Он мне про тебя уже все уши прожужжал. — Затем обернулся и с ненавистью покосился на Медунова: — Опять за спиной трёшься, индюк старый? Гляди, лазутчик, если что… столько же добавишь, сколько притаранил, — и, присовокупив к угрозе ещё пару солёных словечек, ушёл.

— Давненько не виделись? — лицо Медунова подобрело. — Ну, и какую на этот раз сказочку приготовил?

«Быстро же ты до меня добрался, — с замиранием сердца отметил Антоний: под ложечкой засосало. — Ох, не по нутру ты мне сегодня. Кончать с тобой упырём надо».

— Виноват, Борис Викторович, — Антоний покаянно вздохнул и смиренно склонил голову. — Упустил. Валгаи отбили. Не хотел тогда, на квартире говорить. Думал, сам маху дал, сам и…

«Вот оно что! — Медунов припомнил залитую кровью квартиру на окраине небольшого городка под Красноярском, куда он с тамплиерами несколько месяцев назад приезжал к Антонию за млешником. — Боишься? Хорошо. Ищешь? Тоже неплохо. А может, нашёл? Пощупаем. Теперь не уйдёшь, чертёнок».

— Вечно ты на рожон лезешь, — незлобиво проворчал Медунов. — Всё сам да сам. Гордый. Ты сам, я сам. Так и будем сами с усами? Конечно… куда мне старику за тобой угнаться?..

«Надоже!.. Одним ударом!.. — с опаской оценил нузаурядные возможности Медунова Антоний. — Парень-то вроде не хлипкий был. Секунда — и нет человека! За вторую… хотел бы — всех положил. Но… не положил. Почему? Значит, моя смерть пока не входит в его планы. Пожалуй, другого такого случая может и не представиться».

— Борис Викторович, вы же знаете, как я вас уважаю, — Антоний поднял глаза и тут же отвёл в сторону. — Мне бы ещё недельку… Я уже рядом. Надо только… это…

«Ну и зверюга! — с содроганием думал Антоний. — Аж мороз по коже… Вытаращился, как удав. Человек так не смотрит. Как я раньше не замечал?..»

— Если нужда какая, скажи, — вкрадчиво предложил Медунов. — А то всё тишком да молчком…

«Баллончик с чесноком здесь… — собравшись с мыслями, Антоний лихорадочно обдумывал план дальнейших действий. — Прыснем. Может, и правда… Так! Главное!.. Пистолеты! В наружных карманах шубы. Коридор узкий. Да! Предохранители! Один снять, другой поставить. Не перепутать бы!..»

— Там… — глаза Антония засветились почти неподдельной благодарностью, — вертолёт. Ваш?

— Мой, — подтвердил Медунов. — Нужен?

— Сгодится! — Антоний потёр руки. — Валгаи его на Колыме прячут. Они сейчас туда со всей Сибири валят! Целое паломничество. Злые, как собаки. Крюк помочь обещался.

— Забудь, — твёрдо отрезал Медунов. — Всё есть. Люди, оружие. Перебьём, как куропаток. Давно надо было…

— Да… думал, поймаю, ну и… как говорится, победителей не судят, — нарочито неумело оправдывался Антоний.

— Оболтус! — в тон Антонию отчитал Медунов. — Толковая голова, а такому дурачку досталась. Когда ты только остепенишься? В общем, так… Летим за млешаком. По дороге доскажешь…

— Борис Викторович, — заискивающе осклабился Антоний, — а зря вы Крюку пушку вернули. Он же отмороженный на всю голову. Шмальнул бы, и маму не спросил. Сейчас сто пудов кодлу сбивает. Вы его пацана грохнули. Он такого не прощает. Возьмите мой… — Антоний сунул руку в карман (ведун напрягся), одним пальчиком подцепил пистолет за спусковую скобу и услужливо протянул Медунову. — Мало ли.

Медунов прищурился, взял оружие и с презрением подумал: — «Ишь ты… заботливый какой, гадёныш… Поздновато выслуживаться начал…»

— И магазинчик с патронами… к нему… — с этими словами Антоний улыбнулся и, выхватив взведённый пистолет, несколько раз выстрелил в Медунова: одна пуля угодила в шею и раздробила шейные позвонки; две другие — в грудь, в самое сердце. Но ведун не упал; костяшки на сгибах его пальцев, сжимавших рукоятку, побелели.

В следующие пару-тройку секунд, отступив на шаг, Антоний расстрелял остатки обоймы (всё до последнего патрона); вынул баллончик и выпустил в лицо смертельно раненого ведуна мощную струю липкой жидкости: безрезультатно.

В ужасе затаив дыхание, Антоний буквально врос в землю: душа, что называется, ушла в пятки, и неодолимый, животный страх сковал волю; ведун стоял, как скала, и с ненавистью смотрел прямо в глаза.

В это самое время в коридор шумливо ввалилась целая орава вооруженных людей во главе с Крюком.

Медунов подался вперёд, споткнулся и, не удержав равновесие, рухнул в ноги Антонию.

— Чего, Антоха?!. — выкрикнул Крюк. — Никак не определишься?! То впрягаешься за него, то мочишь…

— Всё путём, братан! Не кипешуй, — напряженно-хриплым голосом отговорился Антоний. — У меня с ним свои счёты…

— Ну, ты баламут, конкретный, — Крюк замедлил шаг. — Мне твои закидоны уже…

За спиной Антония распахнулась дверь, и на её пороге появились двое рослых парней, которые несколько минут назад вынесли на улицу труп товарища.

— Ладно! Баш на баш, пацаны! — объявил Крюк, обращаясь ко всем. — Базара не будет! Вытряхивайте старикашку на воздух, пока не протух!

— Я помогу, — Антоний присел на корточки и, незаметно прибрав с пола второй пистолет, схватил Медунова за ноги. — Сам намусорил, сам и приберу.

— Слышь, ты, чистильщик? — по-хозяйски бросил подошедший Крюк. — Ты и так уже на час опоздал.

— Я мигом, — Антоний привстал и потащил тело Медунова к двери. — Где у вас тут крематорий?

Парни, вошедшие с улицы, посторонились. Один из них подсказал:

— На речке. Там селяне с утра ледовину прорубили. Ещё не затянуло. Увидишь.

Крюк повернулся к одному из молодчиков, на голове которого красовалась роскошная рыжая шапка из лисьего меха, и тихонько обронил, показывая глазами на Антония:

— Проследи.

Здоровенный хлопец в лисьем уборе не мешкая предложил Антонию помощь:

— Не пыхай. Помогу.

Крюк притянул за рукав сметливого доброхота и зашептал прямо в ухо:

— Хотя нет, Гарик. Тормозни. Какая-то нездоровая канитель замутилась. Отошли с ним Веньку-недотыку. Сам с братвой к вертушке сгоняй, пока не упорхнули. А то шухер поднимут, кровью умоемся. В МЧС ребята серьёзные. Вали всех. Чтобы ни одна крыса не сбежала. Давай, не стой.

Сообща с малосильным пареньком в облезлой дублёнке Антоний подволок грузное тело Медунова к БТР и постучал по заиндевевшей броне.

Из верхнего люка БТР высунулся Семён, который сразу же обратил всё внимание в сторону невысокого одноэтажного домика с непритязательной вывеской «Чайная»:

— Мать честная! Это чего за манёвры такие?

Антоний обернулся и, завидев, как из дверей местного общепита выбегают вооруженные люди, с удивлением спросил, обратившись к хилому парнишке в куцей дубленке:

— Куда это твои намылились?

— К вертолёту, — бесхитростно поделился дохленький хлопчик, смахивая с глаз навернувшуюся от леденящего ветра слезу.

«Вертолёт! — взбудоражился Антоний. — Как это не кстати. Или кстати?»

— Заводи! — гаркнул Антоний и стал торопливо затаскивать Медунова на броню.

— А я и не глушил, — только сейчас Семён разглядел то, с чем возился Антоний, и с изумлением, не веря глазам, выговорил: — Так бы сразу и сказал…

— Пулемё-ё-ёт готовь! — с надрывом исторгнул Антоний.

Семён мгновенно исчез в люке: чрез пару секунд донеслось металлическое клацанье спешно заряжаемого оружия.

Забравшись на броню, Антоний кое-как, с рывка да с тычка, придавил закостневшее тело Медунова стальным тросом и крикнул:

— Поехали-и-и!

— Куда?!

— К вертолету! Люк не закрывай! — поставил конкретную задачу Антоний, после чего как можно строже рявкнул на трясущегося от холода шпанёнка: — А ты к мамке дуй, заморыш. Бегом!

Тяжеловесная машина взревела, дёрнулась (Венька-недотыка еле успел отскочить) и, набрав скорость, уже через пару минут нагнала бандитов.

— Куда-а-а прё-ё-ёшь?!! — на бегу прокричал запыхавшийся Гарик.

— Не парься, рыжий! — весело крикнул Антоний. — Крюк в курсах! Лупанём по этой птичке из крупнокалиберного для верности, чтобы не упорхнула! Ха-ха!..

БТР пронёсся мимо лихих людишек, выехал на окраину рыбацкого посёлка и подкатил к шестиместному транспортному вертолёту с броским логотипом на фюзеляже — «МЧС России».

— Мужики! — на пределе возможного заорал Антоний. — Открывай! Аборигены вашего шефа подстрелили! Еле отбили! Кажись, дышит!..

Из салона вертолёта показалось чисто выбритое лицо пилота:

— Что случилось?

— Ва-а-аш?! — перекрывая рёв двигателя, надрывался Антоний, показывая на Медунова.

Пилот, ещё не совсем понимая, что происходит, заприметив ярко красную куртку Медунова, утвердительно мотнул головой.

— Забирайте! и уматывайте! — надсадно орал Антоний. — Пока гопники не подоспели! Стрелять начнут, не взлетите! — и, ухватив задеревенелыми от стужи руками трос, накинутый на Медунова, потянул на себя: — Семён! Сдай задом! Осторожно только!

Семён развернул машину и подогнал впритык к вертолёту. Люди Медунова перебрались на броню БТР, подхватили тело своего шефа и понесли к себе.

Антоний заглянул в люк БТР и торопливо, стараясь как можно тише, вполголоса заговорил:

— Смотри в оба, Сень. Щас банда Крюка подгребёт. Как увидишь, стреляй. Патронов не жалей. Не давай головы поднять. Я пока пожитки в вертолёт покидаю…

— Эй, парень! — окликнул Антония один из членов лётной команды, высовываясь из салона вертолёта. — Ты как?

— Мы остаёмся! — решительно заверил Антоний и, дружелюбно протягивая руку, направился к распахнутой двери геликоптера. — Пока! — С этими словами он в крепком рукопожатии дёрнул пилота на себя, два раза в упор выстрелил ему в живот и, столкнув в снег, грозно рявкнул второму: — Бегом отсюда!

— Не стреляйте! — Напарник послушно вылез наружу. — Не стре…

— Прости, друг, некогда, — Антоний безжалостно одним метким выстрелом всадил в голову незадачливого пилота пулю и принялся спешно перетаскивать вещи.

Раздалась пулемётная очередь: стрелял Семён.

Погрузив в вертолёт самое необходимое, Антоний занял место пилота и включил двигатель: несущий винт пришёл в движение; длинные лопасти раскрутились; вокруг вертолёта вздыбилась стена снежного бурана; фильтры воздухозаборника начали быстро забиваться.

— Семён! — позвал Антоний. — Уходим!

На какую-то минуту стрельба стихла, но вскоре возобновилась: Семён с двумя автоматами перелез в вертолёт и уже оттуда открыл ожесточённый огонь, расстреливая в сторону плохо организованного противника последние патроны.

В это время Антоний плавно приподнял рычаг «шаг-газ», отклонил от себя ручку управления и заставил тяжёлую машину оторваться от земли: подгоняемый ветром, вертолёт по наклонной траектории взмыл в небо и на фарсаже, набрав крейсерскую скорость, лихо унёс кинирийцев прочь от опасного места.

Через десять минут, пролетая над одной из заснеженных сопок, Антоний спохватился:

— Чеснок!

— Кто?! — не сразу понял Семён. — Крюк?

— Баллончик где?! — крикнул Антоний и уточнил: — От вампиров!

— Оно тебе надо? — небрежно улыбнулся Семён.

— Где-е-е! — почти на срыве голоса исторг Антоний.

— Чего ты разорался-то, как резанный? — Семён достал баллончик с чесночной эссенцией и протянул Антонию. — На. Успокойся уже…

За спинами кинирийцев что-то шаркнуло. Они обернулись. Из пассажирского отсека к ним, еле переставляя ноги, шёл Медунов: один глаз заплыл; во лбу чернели два пулевых отверстия; кожа на лице вздулась, покрылась пузырями; из тех, которые лопнули, вытекала зеленоватая слизь, вроде гноя. Ведун беззвучно открывал и закрывал рот, пытаясь, что-то сказать.

Семён, впавший в немое оцепенение, судорожно сжал в кулаке спецсредство и как завороженный, с безумно вытаращенными глазами неотрывно смотрел на изуродованного командира: кровь в жилах застыла.

Антоний больно схватил Семёна за ухо и, подтянув вверх, что есть силы, прокричал:

— Дави ему в рожу! Давай! Дави!..

Семён неуверенно нажал на колпачок баллончика: из маленького отверстия прыснула слабая струйка белой жидкости.

Медунов шагнул вперёд и оказался рядом с кабиной пилотов.

Семён встряхнул ёмкость и поднёс её чуть ли не к самому лицу ожившего мертвеца: на этот раз брызнула мощная струя пахучей жидкости.

Ведун остановился.

Антоний зафиксировал рычаг «шаг-газ» в положении автопилота, вскочил с кресла и одним ударом ноги опрокинул Медунова на пол:

— Терпеть ненавижу, когда он так стоит и смотрит! Спускаемся. Надо его огню предать.

— А серебро?

— Нету, — севшим голосом выдавил Антоний: горло внезапно пересохло. — Так спалим. — Вернувшись в кресло пилота, он устало добавил: — Золу с собой заберём. Придумаем чего-нибудь.

Так и сделали: приземлившись в подходящем месте, они расчистили от снега площадку для костра, нарубили дров, завалили тело ведуна сухим валежником, облили керосином и подожгли. Через пару часов, когда костёр прогорел дотла, собрали всю золу в большой полиэтиленовый мешок из-под макарон и погрузили в вертолёт.

— Всё, — с облегчением выдохнул Антоний. — Летим за Васькой, пока он там не окочурился на морозе. Печку-то ему не оставили.

— Невелика потеря. Чечены его кришнаитов перестреляли. Лишняя ноша…

Вдруг откуда-то донёсся тонкий пикающий звук.

— Сотовый? — удивился Семён. — Чудеса…

На стенке пассажирского отсека в метре от пола висел простенький с виду чемоданчик: звук исходил от него. Открыв его, Антоний присвистнул:

— Знаешь, что за бандура? Автономная станция слежения за наземной целью через космический спутник. Цэ диковина, наверное, не одну кучу денег стоит. Смотри на экран. Видишь, красная точка на карте? Это тот, за кем следят.

— А мы где? — Семён достал крупномасштабную карту, поднёс к экрану и сверил. — А мы… мы…

— Это мы, — озадаченно подытожил Антоний, ткнув пальцем в красную точку. — Они чего? Сами за собой следили?

Семён отложил карту:

— А как тебя Медунов нашёл?

— Мне почём знать? — пугающая мысль ноющей занозой защемила в здоровом сердце Антония.

— Пробегись вокруг вертолёта. Без вещичек. Проверим их… на вшивость.

— Ты дурак? — неуверенно возмутился Антоний, кивнув на дверь. — Там за бортом минус сорок. Не меньше. Хотя… пёс его знает. Смотри на экран. — Он разделся догола, укутался в одеяла и в одних унтах обречённо потрусил по утоптанному снегу.

— Есть! — крикнул Семён. — Скакнула! В твою сторону!

Антоний опрометью кинулся обратно.

— Назад пошла! — радостно заорал Семён. — Назад!

— Чего ты скалишься? — Антоний закутался в шубу и, дрожа всем телом, опустился на мешок с рисом. — Ещё один такой марш-бросок, и детей у меня точно не будет…

Семён посмотрел на унты Антония и задумчиво проговорил:

— Помнишь, неделю назад мы у Тукан Барши в стойбище оленину закупали? Два дня гостили. К ним какой-то директор интерната из центра приезжал. Беглых детей забирать.

— Не может быть… — догадался Антоний.

— А ты сам посуди, — сопоставил Семён. — С какого такого перепугу он тебе унты подарил? Ненадёванные вовсе. Им же цены нет. Смотри, какая выделка, мех… а подошвы…

— Да спьяну, — пожал плечами Антоний, подозревая нехорошее. — Ужрался в зюзю, вот и… Чукча он и есть чукча. Они же, как напьются, так для них все люди братья. Привязался со своими унтами. Возьми да возьми, а то обижусь… — и, не выдержав, взорвался: — А сразу не мог сказать?!

— Антоша, последний разочек, — ласково попросил Семён, — и всё.

— Перебьёшься. Смотри на экран, изувер, — совладав с собой, Антоний снял унты, открыл дверь и со злостью зашвырнул их как можно дальше от вертолёта. — Ну, чего?

— Ничего, — не отрываясь от экрана, буркнул Семён.

— Раздевайся! — скомандовал Антоний. — Теперь ты побегаешь, экспериментатор хренов…

— Есть! — вскрикнул Семён. — Прыгнула!

— Тащи их сюда, — Антоний подошёл к станции слежения.

Семён сбегал за унтами.

— На место встала, — Антоний помял в руках унты. — Ну, Медун! Ну, волчара! Выходит, он нас уже давно пас.

— Вот бы их Кашину, — с азартом предложил Семён.

— Не тот размерчик, — Антоний подышал на ладони. — Когда же эта зима кончится?

— Слушай, погнали к староверам за млешаком, — загорелся новой идеей Семён. — Вертолёт есть. Три часа, и мы там. Всем стоять, проверка документов. Отобьём как-нибудь…

— Застрекотал, — ворчливо перебил Антоний. — Полетели за Васькой. Темнеет уже.

Глава 32. Добыча

На следующий день трофейный вертолёт с Антонием, Семёном и Василием на борту, преодолев (буквально одним махом) несколько сотен километров, ближе к вечеру благополучно приземлился в пятидесяти километрах от Медвежьего затона на реке Омолон, где по последним уточнённым данным старообрядческая община укрывала беглого млешника (Кашина).

— Топливо почти на нуле, — озабочено сообщил Антоний. — Осталось только на взлёт и до ближайшего селения…

— Тогда чего сели? — не сразу разобрался в новых планах друга Семён. — Летим дальше.

— Куда? — Антоний развернул карту и внимательно всмотрелся в изгибы извилистой реки, на которой в километрах ста от Медвежьего затона (в противоположную сторону) маленькой точкой был обозначен таёжный поселок. — К затону или в посёлок? В оба конца одинаково.

— К валгаям, конечно, — рубанул с плеча Семён.

— А если там никого? — озадачил Антоний. — Застрянем до навигации…

— Как никого?! — встревожился Василий. — Это их место…

Антоний тяжело положил руку на плечо Василия:

— Вот с Семёном сходишь и…

— С ним? — глаза Василия округлились. — Вы же говорили…

— Что говорил?! — Антоний повысил голос. — Полсотни вёрст по зимней тайге — это тебе не прогулка в летнем парке. Вдвоём, оно… сподручней…

— Вась, ты не юли, — строго предупредил Семён. — Мы тебя не неволим. Захочешь, останешься… если примут. Ты, я вижу, больше о себе печёшься, а нам о млешнике думать надо.

— Так и мы тоже… — заикнулся, было, Василий.

— Кто вы «тоже»?! — нарочито возмущённо вмешался Антоний. — Хранители? Хороши защитнички. Сами не убереглись, и млешника чуть не сгубили.

— Ведун сказал, что вы чужие, — ватным голосом промямлил Василий.

— Пустому слову ведуна, значит, поверили, — по-своему повернул Антоний, — а делам нашим — нет. Сколько ведуны в этом году валгайских семей перетравили?

— Много, — Василий совсем сник.

— Вот, то-то и оно, — наставническим тоном пристыдил Антоний, набрасывая на неискушённую душу юного валгая ещё одну тонко сплетённую сеть нового замысла. — А ты?!

— Я помогу! Верьте мне! — клятвенно заверил Василий, окончательно размякший от справедливых, как ему казалось, попрёков Антония. — Всё сделаю, как договорились. Кровь из носу…

— Да уж, окажи милость, — снисходительно одобрил Антоний, — или не мешай хотя бы. А на Семёна зла не держи. Для всех хорошим не будешь, как ни старайся. Он наблюдатель. Для него главное, чтобы млешник в лапы кинирийцам не угодил.

— Я не обижаюсь, — отходчивый Василий шмыгнул носом и расплылся в добродушной улыбке.

— Ну и славно, — воодушевился Антоний. — Собирайтесь-ка в дорогу, ребятки. День короткий, — и обратившись к Семёну, добавил: — Спутниковый маячок не забудь. В тайге в трёх соснах заблудишься, не заметишь как…

За четыре дня томительных ожиданий Антоний понемногу обжился на новом месте: соорудил рядом с вертолётом скромный шалашик; печку наладил; нарубил дров; к суковатому стволу соседней лиственницы прибил несколько толстых веток, сделав из них удобные для лазанья ступеньки.

Ближе к полудню взобравшись, в очередной раз, на верхушку дерева, Антоний с надеждой всмотрелся в немую бескрайнюю даль.

«Пока погостят, обвыкнутся, — тешил себя необременительными мыслями Антоний, — пока обратно… как раз со дня на день…»

Тут его блуждающий взгляд наткнулся на еле приметную вдалеке фигурку человека, бредущего в сторону, куда до этого ушли Семён и Василий.

«Это ещё что за явление? — начал так и этак прикидывать Антоний. — Охотник? А-а какая хрен разница!»

— Э-э-й!! — душераздирающий клич Антония раскатистым эхом разнёсся в ломком морозном воздухе.

Было видно, как человек остановился, некоторое время постоял, видимо прислушиваясь, затем развернулся и двинулся на окрик.

Антоний спустился вниз и поспешил к одинокому страннику.

«Что я делаю?! — необъяснимая радость захлестнула учащенно забившееся сердце Антония. — Тьфу ты! Оружие забыл! Надо же так одичать! К валгаям идёт? Может, знает что».

Увязая по пояс в глубоких сугробах, Антоний с трудом пробирался вперёд к случайному путнику, который так же упорно, борясь со снежным покровом, шаг за шагом, рывками продвигался навстречу.

Вскоре Антоний с удивлением различил в приближающейся фигуре знакомые очертания и в изнеможении повалился в снег.

«Васька! — дошло до Антония. — Плохо дело».

Примерно через час обессиленный Василий забрался в вертолёт и ничком плюхнулся прямо на лежащий у двери полиэтиленовый мешок, плотно набитый древесным углём вперемежку с пеплом сожжённого Медунова.

— Потом отоспишься! — Антоний приподнял Василия за шкирку, хорошенько встряхнул и усадил прямо. — Дальше что?

— …кругом одни трупы, — перескакивал с одного на другое Василий. — Лица у всех страшные, как будто черви изъели. А так, всё целое. Собаки скулят. Много собак. И дед этот… по избам ходит, как заведённый и бормочет чего-то. Ходит и бормочет. Без шапки. Уши, наверное, отморозил. Семён его еле в чувство привёл…

— Точно всех посмотрели? — ещё раз уточнил о главном Антоний.

— Вх… всех… — заплетающимся языком выговорил Василий: усталая дрёма неудержимо клонила ко сну. — Этот брехать не станет. Один остался. С сыном в тайгу ходил. На медведя. Матёрый попался. Сначала сына помял, потом его. Плечо повредил. Хорошо двустволка была. Со второго выстрела одолел. Так оба у берлоги и остались. Сын со сломанной шеей и косолапый. Собак только покормил и медвежьего сала набрал. Целую торбу. Зверь большой, и сын большой. Тяжёлый. Не дотащить. Сало-то еле донёс. И то… попробуй с покалеченной рукой…

«Странно, — задумался Антоний, в пол-уха слушая нескладную речь Василия. — Что же там вверх по течению? Может, на карту не нанесли?»

— Когда млешника забрали? — перебил Антоний, жёстко направив длинное повествование Василия в нужное русло.

— В этот же день… наверное, — с усилием произнёс Василий. — Как он с сыном в тайгу ушёл, так и забрали. Или нет. Масоны приехали, а уж за ними дед… за медведем. Утром он, этот дед… то есть, из тайги вернулся… и мы тут с Семёном подоспели. Дед сказал, что масоны на какой-то адской машине приезжали. Он такую машину в жизни не видывал. Ведуна привезли. Нового. Оставили. А млешника и его женщину с собой увезли. Вверх по реке. Омолон, кажется.

— Сколько времени до затона добирались? — нетерпеливо оборвал Антоний.

— Дня два, — Василий, беспрестанно ёрзая, то и дело чесался. — Ни много, ни мало. По первости-то заплутали малость.

— Да уж видел, — ухмыльнулся Антоний, — как ты здесь круги нарезал.

— Места… такие, — Василий прикрыл глаза. — Сразу и не разберёшь, где ты. Вроде, прямо идёшь… ничего, а как сопку начнёшь огибать, стрелку компаса будто заклинивает, и непонятно куда дальше…

— Семён-то чего?! — Антонию уже становилось лихо: всё, о чём он узнал от Василия, никак не складывалось в одну общую картину, от которой можно было бы оттолкнуться и принять хоть какое-нибудь решение.

— …если бы не заблудились… то могли бы до масонов успеть… — заторможено продолжил Василий, после чего дёрнул головой, нервно ковырнул пальцем в ухе и добавил: — Сказал… чтобы я к вам… а он за масонами, пока следы не замело… Ещё… что вы его найдёте, и чтобы скорей за ним… летели…

— И молчал?! — гневно взметнулся Антоний. — Битый час мне здесь про каких-то медведей заливаешь! Чего ты всё обираешься, как тифозный?! Хвост тебе перцем посыпали, что ли? Сиди спокойно.

— Не знаю… — Василий снял шапку и энергично почесал в волосах: с головы обильно посыпались крупные хлопья перхоти.

«Чесоточный, — с неприязнью подумал Антоний и вдруг его будто обожгло. — Зараза! Неужели подцепили?! Оба?!»

Опустошающее чувство горя в один миг затуманило ясный разум Антония и с бешеной злобой вырвалось наружу:

— Уроды!..

— Кто? — слабо выдыхнул Василий.

— Сиди, где сидишь! — грубо приказал Антоний и перебрался в кабину управления в кресло пилота.

Василий знобливо передёрнул плечами и с остервенением поскрёб щёку.

— Сам-то чего делал?! — задыхаясь от отчаяния, не оборачиваясь, крикнул Антоний.

— Бегал… везде… — дряблым гнусавым голоском отозвался Василий, усердно расцарапывая нестерпимо зудящую шею. — Искал…

— И Семён?!

— Не… — Василий закрыл глаза. — Сказал… боится мертвяков. Набросятся… Обходил их…

«Красавец!! — радостно взорвалось в груди Антония. — Сообразил!»

— Значит, говор… — обернувшись, Антоний запнулся на полуслове.

Лицо Василия было бело, как мел. Схватившись обеими руками за шею, он широко открыл рот и ритмично раскачивался всем корпусом из стороны в сторону: из носа, ушей и рта вытекала пузырящаяся жидкость белого цвета, схожая с мыльной пеной.

«Всё! Отмучился», — по спине Антония холодной волной прокатилась нервная рябь мурашек; под ложечкой неприятно засосало; лёгкая паника дробью застучала в висках.

Антоний в ужасе выскочил из кабины управления, вытолкал взашей из вертолёта Василия и следом выкатил мешок с пеплом Медунова.

«Недотёпа, — с искренним сожалением подумал Антоний о Василии. — Как это всё не вовремя. И печка в шалаше осталась. Нет, фиг с ней… — мысли, как загнанные в угол зверьки, бестолково метались в поисках выхода. — Что же делать? Лететь? Куда? Тоже мне, следопыт… „Пока следы не замело“. Где я теперь тебя? Керосину кот наплакал. Станция!»

Приведя в рабочее состояние станцию спутникового слежения, Антоний отыскал на экране красную точку.

«Недалеко же ты ушёл, бродяга», — на душе Антония немного посветлело: он вернулся в кресло пилота и включил двигатель.

Примерно через десять-пятнадцать минут полёта Антоний завис над обширным взгорьем, на пологом уступе которого отчаянно прыгал и махал руками Семён, стараясь изо всех сил привлечь к себе внимание. Снизиться Антоний не решился: топлива в баках практически не осталось. С высоты птичьего полета было видно, как далеко впереди по заснеженному руслу замёрзшей реки, зажатой между крутыми склонами горных хребтов, поднимая клубы белых вихрей, мчался вездеход на воздушной подушке.

«…молодчина, Сёмчик! — охотничий инстинкт целиком овладел Антонием. — Потерпи, родненький. Потерпи, а то уйдут. Сердце чует — они это».

Буквально за пять-семь минут, с лёгкостью перемахнув через раскинувшийся внизу каменный лабиринт, сложенный из невообразимого нагроможденья скалистых отрогов и выломов гор, Антоний обогнал вездеход и приземлился в пяти километрах перед ним в узкой горловине высокого ущелья. С обеих сторон излучистой реки тянулись неприступные утёсы, у подножья которых из-под снежных завалов чернели груды причудливых валунов.

Через десять минут из-за крутого уступа зубчатой скалы, прихотливо изогнувшей ледовое русло в тугую подкову, показался вездеход. В ста метрах от вертолёта он остановился; вертящиеся струи снежной пыли, вырывавшиеся из-под его днища, улеглись, и над ущельем повисла ломкая тишина.

Из машины вышли три вооружённых человека. От берега в их сторону полетел круглый предмет, похожий на булыжник; через мгновение извечное безмолвие снегов вспорол оглушительный взрыв; все трое, как подкошенные, попадали в сугроб. Река ожила: вспенилась, зажурчала.

Выждав секунду, Антоний, не поднимаясь, швырнул вторую гранату вдогон первой: тучи игольчатых снежинок разом взметнулись вверх и искристым облаком бриллиантовой пыли зависли в остекленевшем от мороза воздухе. Речной покров треснул ещё в нескольких местах, и бурлящие потоки, взламывая и кроша ледяной панцирь, хлынули к вертолёту, обдав его лыжеобразные опоры брызгами студёных бурунов.

«Пропади оно всё пропадом! — мысли Антония ураганном понеслись по проторённой тропе войны, подчиняя все действия только одной логике: выжить и победить. — Стрелять по верху! Млешак и мёртвый сойдёт. Девка не в счёт. Главное — баки с топливом не задеть. Без них всем хана!»

Сразу же после взрыва Антоний поднялся в полный рост и прицельно выпустил по кабине управления длинную автоматную очередь; затем, перезарядив оружие, стремглав, насколько позволял глубокий снег, бросился вперёд. Вблизи вездеход даже с просевшей покрышкой гибкого ограждения оказался довольно высоким. Кой-как вскарабкавшись на его борт со стороны движущих двигателей, Антоний осторожно заглянул внутрь: в кабине на полу лежали два бойца; один не шевелился; второй пытался трясущейся окровавленной рукой поднять пистолет. Раздался одиночный выстрел: раненный дёрнулся, выронил оружие и обмяк; пуля вошла в самое сердце.

Антоний залез внутрь и настороженно замер: было слышно, как недалеко плещется вода, и бьются друг о дружку хрупкие ледышки, беспомощно бултыхаясь в свинцовых волнах разбуженной реки; залитый кровью пол ещё дымился тёплым прозрачным парком; дверь в соседнее машинное отделение с подъёмным двигателем была чуть приоткрыта. Стрельнув (наугад) в узкую щель, он перекатился с места на место и снова затих.

— Не стреляйте!! — умоляюще запричитал визгливый женский голос. — Здесь ребёнок! Ребёнок!

Антоний узнал голос Насти Орловой.

«Выкидыш, что ли? — ворохнулось в голове Антония. — Ты же, вроде, на шестом месяце должна быть… Или на восьмом?»

— Ты когда успела-то, Настюха?! — нарочито весело крикнул Антоний, осматриваясь по сторонам.

— Антон Николаевич?! — послышался радостный возглас Кашина. — Это вы?!

— Мы, мы! — Антоний еле сдержался, чтобы не заорать, не завопить во всё горло от нахлынувших чувств: наконец-то добыча у него в руках. — Много вас там ещё?

— Двое! — откликнулась Настя.

— А ребёнок?! — сбился со счёта Антоний.

— Ха-ха-ха! — залился рассыпчатым смехом Кашин. — Не родился ещё!

— Чего вы мне голову морочите! — не очень сердито ругнулся Антоний. — Вояк этих сколько было?!

— Пять человек! — не замедлил с ответом Кашин.

— Тьфу ты! — Антоний расслабился. — Я-то думал… Выходи строиться!

— Нас тут наручниками пристегнули! — пожаловалась Настя.

— Понятно, — деловито оценил обстановку Антоний и начал проворно обшаривать карманы лежащих на полу бойцов. — Разберёмся.

Целый час ушёл только на то, чтобы обойти бурные разливы потревоженной реки и по раскисшей снежной хляби, торосам разбитого льда подобраться к вертолёту: подъёмный двигатель вездехода был всё-таки повреждён одним из осколков гранаты и восстановлению не подлежал.

Следующие два часа Кашин старательно помогал Антонию подтаскивать к вертолёту канистры с керосином, взятого с вездехода.

Взлетели с неплохим запасом топлива. Полчаса вертолёт, кружа, раз за разом облетал пологий склон, где остался Семён.

Завьюжило: мелкий летучий снег кружливой позёмки окутал мглою и без того неясные очертания причудливого рельефа. С каждой минутой Антоний становился всё мрачнее и неразговорчивее.

В скором времени внизу в одной из ложбинок сквозь мутную пелену белёсого сумрака мелькнула жиденькая ниточка синеватого дымка, плавно вившегося между заснеженными склонами двух невысоких холмов.

«Живой! — неудержимое ликование радостным спазмом сдавило изболевшееся по другу сердце Антония. — Держись! Братишка!»

Вертолёт приземлился рядом с местом, откуда сочился скудный дымок: вокруг, сколько хватало глаза, лежал чистый, нетронутый наст. Антоний спрыгнул в глубокий снег и надсадно крикнул:

— Семё-ё-ён!

Рядом зашевелился снежный ком, и из раздвинувшегося сугроба, медленно разгибаясь, поднялся чумазый, как трубочист, Семён: сильный озноб колошматил всё его тело; спёкшиеся кровенящие губы потрескались, вспухли.

— Ан… то… ша… — остуженным голосом прохрипел Семён. — Ты… чего?.. Я тут… чуть… дуба… не… дал…

— Опять снег ел, дурень? — Антоний протянул Семёну руку. — Говорил же, нутро только сожжёшь…

— Пить, — жадно выдохнул Семён, хватаясь за руку Антония. — Знобит чего-то кхэ… кхе…

— Беда с тобой, — ворчал Антоний, отворачиваясь от едкого морочного дыма. — Полчаса кхэ-кхэ… и угорел бы в своей норе кхэ-кхэ… Кто же так костёр разводит?

Антоний помог другу дойти до вертолёта и залезть внутрь.

Укутав Семёна в тёплые одеяла, Настя и Николай заботливо хлопотали над ним, и без умолку, перебивая друг друга, рассказывали о своих нескончаемых мытарствах. Поведали они и о несчастном Лёшке Бусине, которого один пьяный уголовник пырнул ножом и полуживого бросил на съедение собакам.

Стемнело.

— Сядем здесь, — разумно решил Антоний, всматриваясь в относительно ровную площадку, свободную от деревьев.

— Устал? — неокрепший голос Семёна с трудом пробился сквозь шум двигателя. — Давай порулю.

— Ну, ты глянь, — довольно усмехнулся Антоний, — не успел оклематься, а уже ручонки тянет. Не хватало ещё в этих потёмках на какую-нибудь скалу или ёлку налететь…

— Тут до ближайшего городка осталось… всего ничего, — заспорил Семён, тыкая пустой кружкой в развёрнутую у себя на животе географическую карту.

— Нам теперь только один город нужен, — металлическим тоном оборвал Антоний. — Владивосток. А там на корабль… и на все четыре ветра. Заправляться будем на нефтедобывающих комплексах у вахтовиков. Сейчас этих буровых вышек по всей Сибири понатыкали, плюнуть некуда. Охрана у скважин, можно сказать, никакая, а горючего хоть пруд пруди. В общем, огородами полетим…

Через несколько дней нелёгких скитаний с вынужденными остановками в пути то из-за мелких поломок, то из-за нехватки топлива, все четверо благополучно долетели до Владивостока. Выправили всякими правдами и неправдами загранпаспорта; приобрели супердорогие и очень «горячие» туристические путёвки; и пересели на гигантский тихоокеанский мега-лайнер класса «Люкс», где разместились в двух роскошных стометровых сьютах, оказавшихся свободными в связи с отказом каких-то двух важных персон из России подтвердить на них свою бронь. От пассажирского терминала круизный лайнер водоизмещением более ста тысяч тонн должен был отчалить уже на следующий день и продолжить кругосветное путешествие через воды Тихого океана к берегам Северной Америки.

А тем временем, далеко в Сибири, под толстой плёнкой полиэтилена в прелом месиве угля и пепла, надёжно защищённого увалистыми сугробами мёрзлого снега, пробудилась и начала возрождаться новая плоть Медунова. Кучка чудом уцелевших в огне клеточек кинирийского ведуна, впитав влагу, налились жизненными соками, и, подобно мицелию подземного гриба, стали быстро прорастать своими хрупкими белыми нитями во все поры плодородного субстрата.

Глава 33. Последний круиз

Посетив очередной бутик на борту круизного лайнера и хорошенько приодевшись, Антоний, сияющий и довольный, неспешно возвращался к себе в изысканную трёхкомнатную каюту с овальным балконом, джакузи и персональным сейфом.

— Добрый день, Антон Николаевич, — вежливо побеспокоил услужливый батлер, по обе стороны которого расположились два плечистых сотрудника из службы бортовой безопасности. — Я ваш персональный дворецкий. Необходимо уладить одну нетерпящую отлагательств формальность.

— Весь во внимании, — приподняв уголки рта, безучастно отозвался Антоний. — А-а… в чём, собственно?

— Пассажирам корабля не положено иметь при себе оружие, — бархатным голоском проворковал дворецкий.

— И чего?! — неубедительно возмутился Антоний, обращаясь, по большей части к одному из представителей службы безопасности. — Сами же вчера наш арсенал в камере хранения закрыли. Электрошокеры, травматику…

Тактичный дворецкий чуть подался к Антонию и доверительным тоном уведомил:

— Прошу прощения, Антон Николаевич. Он по-русски ни бельмеса.

— Ну, так переведи, — нетерпеливо велел Антоний. — Как тебя там?

— Павел, — скромно, без тени обиды напомнил персональный дворецкий, и ещё раз попробовал деликатно вразумить строптивого пассажира: — Антон Николаевич, лучше бы сдать. Ваш спутник, Семён Григорьевич, утром на восьмой палубе у пятой спасательной шлюпки пистолетик обронил. Стюард палубы доложил.

От досады Антоний закатил глаза и с шумом выдохнул:

— А чего ты тогда до меня-то дое… докопался?

— Потому что он сейчас у вас, — с тихим смиренным упорством объяснил Павел, — в кармане. Семён Григорьевич вам его сегодня в лифте передал.

— У них тут что… везде видеокамеры? — с заметным неудовольствием в голосе спросил Антоний.

— Кроме туалетов, — взболтнул лишнего Павел.

Порывшись некоторое время (для приличия) в карманах новомодного клубного пиджака, Антоний извлёк на досмотр дамских размеров револьвер системы Вальтер и протянул одному из служак:

— Я недавно в Интернете прочитал, что пираты один туристический лайнер в Тихом океане из гранатометов расстреляли. Вот… вооружился.

Паша почти синхронно перевёл устное объяснение Антония на английский и преданно воззрился прямо в рот старшему офицеру. На что тот, выдержав недолгую (немного туповатую) паузу, в ответ что-то неряшливо прожевал на своём наичистейшем американском диалекте.

Паша добросовестно перевёл:

— В настоящий момент на борту лайнера находится самое современное звуковое оружие. Это устройство дальнего действия, генерирующее направленные звуковые волны, невыносимые для человеческого слуха. К тому же около пятидесяти человек из четырёхсот членов экипажа — профессиональные военные. В случае необходимости им будет роздано автоматическое оружие.

— Серьёзные ребята, — отдал должное Антоний и не очень любезным тоном обратился к Паше: — Пойдём, полиглот, цветочки в каюте заменишь.

Учтиво откланявшись, дворецкий ввернул офицерам ещё пару английских словечек, и те, растянув губы в долгой, бессердечной улыбке, удалились восвояси.

— Что… вчерашние чаевые не вдохновили, или я не поглянулся? — с обидой в голосе спросил Антоний. — Мог бы и пораньше ввести в курс дела. Между прочим, насколько мне известно, чаевые уже включены в цену услуг по сервису класса люкс. А ты их слопал… и не поперхнулся.

— Это конфиденциальная информация, — извинительным шёпотом вывернулся Паша. — Я вообще не имел права об этом…

Антоний достал стодолларовую купюру и небрежно запихал её в нагрудный карман Пашкиного пиджака:

— Студент, что ли?

— Факультет иностранного языка. Четвертый курс Московского педагогического института…

— Растёшь, сынок, — неискренне подольстился Антоний. — Давно здесь подъедаешься?

— Второй рейс, — похвастался Пашка. — На корабли такого класса только с лицензией берут, а её выдают, если уже отплавал на лайнерах класса «Стандарт» или «Премиум».

— Чего-то ты не договариваешь, пацан, — Антоний прищурился и замедлил шаг. — У них что, своих со знанием русского не нашлось?

— Честное слово, второй, — почему-то начал горячо оправдываться Пашка. — Я через Интернет. Как о наборе прочитал, сразу академический отпуск купил, то есть… взял. На четвёртой палубе русские туристы плывут, так там вообще вся обслуга из одних наших укомплектована. Кто из Воронежа, кто из Саратова. Отовсюду. Других дураков нет за шестьсот баксов корячиться…

— Корячиться, говоришь, — суровым тоном перебил Антоний, обрушив на не по годам пронырливого дворецкого всю мощь своего артистического негодования. — А не твою ли задницу вчера в бильярдной один массовик-затейник Семёну за четыреста долларов сватал? Знаю я, чем и как вы тут карьеру себе делаете.

— У них такая подработка поощряется, — Пашка раскраснелся, потупился. — Эта услуга в цену билета войти не может… по известным соображениям, а клиенты разные попадаются. Задача экипажа — соответствовать заявленному сервису. Мы подумали, что раз вы с Семён Григорьевичем в одной каюте, то… наверное… эти…

— Геи? — многозначительно улыбнулся Антоний.

— Нет, я не это хотел сказать… — толерантно ретировался Пашка и предусмотрительно перешёл на шёпот.

— Гомосексуалисты! — нарочито громко помог с нужным словом Антоний и расхохотался. — Ха-ха-ха! Ладно, не тушуйся. Я лично стопроцентный натурал. А вот Семён Григорьевич, тот любитель… остренького. Молодой, горячий. Балуется иногда, паршивец, скуки ради. Можешь с ним пообщаться на досуге. У него этих обезьяньих гормонов на всех хватит. Вас здесь проверяют? Ну… в смысле здоровья? СПИД, коклюш, ангина, скарлатина…

— Проверяют, — окончательно саморазоблачился Пашка.

— Первую ходку не со стариками-нудистами из Америки на Каррибы плавал? — подтрунивал Антоний.

— Нет, — подавленный проницательностью Антония, дворецкий совсем сошёл с лица и погрустнел: на душе закрапал мелкий холодный дождик.

Антоний сжалился и покровительственно потрепал Пашку по загривку, как породистого щенка:

— Всё нормально, Пашуня. Не можешь изменить мир, измени себя. И вообще… живи по сердцу. А то, о чём в книжках пишут… моралисты-гуманисты… так это их личные страхи и всякие там сублимации несбывшихся желаний. Не жизнь, а жалкое тление. Гуманизм, мораль — оружие слабых. Сможешь дек-план технических палуб этой посудины раздобыть?

— Смогу, — с рвением мотнул головой Пашка.

— Ну, беги тогда, — Антоний по-отечески хлопнул Пашку по плечу. — А с цветочками ко мне какую-нибудь девчонку пришли. Не сильно капризную. У вас же, говоришь, это поощряется.

— Брюнетку или блондинку? — заговорщическим шёпотом спросил Пашка.

— Молоденькую, первого сока, — с нетерпением уточнил Антоний. — И чтобы под юбкой всё было правильно, а то знаю я… эти ваши таитянские фокусы.

Пашка с достоинством отменно вышколенного дворецкого развернулся и важно удалился выполнять новые поручения состоятельного клиента. Антоний продолжил путь в каюту, где его ждали Семён, Николай и Настя.

— О-о! — восхитился Антоний, едва переступив порог. — Как же всё-таки одежда меняет людей! Особенно женщин! Настенька, ты само очарование.

— Антон, всё готово, — Семён подправил нацеленную на диван видеокамеру от компьютера. — Можно начинать.

— Будешь сегодня первой героиней нашего фильма… — Антоний бережно усадил Настю на софу, подоложил подушечку и галантно обратился к Кашину: — Ну, а вы, товарищ будущий папа, тоже сюда. Поближе. Хорошему бриллианту хорошая оправа.

Кашин послушно сел рядом с Настей.

— Ой, — жалобно пискнула Настя, — чего-то меня подташнивает.

— Морская болезнь, — успокоил Кашин. — Укачало.

— Это не от качки, а от Кольки, ха-ха!.. — грубовато скаламбурил Семён. — Здесь стабилизаторы…

— Господа! — высокопарным слогом начал Антоний. — Чудеса спутниковой связи, которую нам любезно предоставил капитан корабля, наконец, позволят нашим друзьям в Америке увидеть нас всех вместе живыми и здоровыми. Тысячи людей влачат свои жалкие дни в комфорте, без потрясений, а в конце… так и умирают, даже не почуяв вкуса настоящей жизни…

— Антон! — прервал выспреннею речь Семён. — Выходят.

Антоний тут же переметнулся на диван.

На экране компьютера появилось одутловатое лицо старого знакомого — Марка Савельевича Берзина.

— Вижу, вижу, — вещал из узенького динамика, вмонтированного в панель монитора, одобрительный голос старого тамплиера. — Можете ничего не говорить. Кстати, Антон Николаевич, забыл вас вчера спросить. Вы захватили с собой банковскую пластиковую карту какой-нибудь международной системы?

— Разумеется, — подтвердил Антоний. — Только стоит ли о таких мелочах в такой день?

— Вы правы, — согласно кивнул Берзин. — Обсудим это позже. Но кое-что хотелось бы выяснить прямо сейчас. С нашим другом прелестная особа в интересном положении… М-м…

— Извините меня, невежду, — Антоний, как смог, изобразил на своём нагловатом лице смущение и, показывая рукой на экран, представил Насте Берзина: — Настя, это Марк Савельевич Берзин. Тот самый, легендарный, о котором я вам много рассказывал. В прошлом тоже советский разведчик. На данный момент возглавляет в США фонд оказания помощи политическим беженцам из России…

— Антон Николаевич, — в мудрых глазах Берзина отразилась тихая усталая грусть всё понимающего человека. — Время.

— Умолкаю, — Антоний выразительно взглянул на Настю и предупредил: — От Марка Савельевича у нас нет никаких секретов.

— Анастасия Игоревна, — Берзин сделал смущённый вид, — ваш ребёнок от Николая Михайловича?

— Да, — загадочная улыбка Джоконды нежно тронула чувственные уголки Настиных губ. — А вам зачем?

— Я, конечно, сильно извиняюсь за мою назойливость, — Берзин изобразил ответную улыбку и перешёл на более тёплый тон, — и прошу простить меня, старика. Это необходимо для оформления вашего гражданства в США. Если его отец остался в России, могут возникнуть…

— Поверьте мне, Марк Савельевич, — мягко, но с некоторым нажимом, на секунду прикрыв глаза, заверила Настя в той известной манере, с которой обычно говорят женщины касаемо вещей, целиком и полностью зависящих только от них. — Отец моего ребёнка — Кашин Николай Михайлович.

— Чудесно, — улыбающихся морщинок вокруг глаз Берзина прибавилось, и он задушевно обратился к Кашину: — Извините меня ещё раз за доставленное неудобство. Необходимо было удостовериться. Такие правила. Я могу вас, Николай Михайлович, попросить с Анастасией Игоревной ненадолго оставить меня наедине с моим другом? Не сердитесь. Это личное.

— Моя сестра?! — сходу с импровизировал Антоний. — Что с ней?!

— М-м… с ней всё хорошо… м-м… дело в том, что… м-м… — попробовал подыграть Берзин и, замявшись, растерянно увяз в штопоре затяжной паузы.

Семён перехватил взгляд Кашина и глазами показал на выход. Николай помог Насте подняться, и они, попрощавшись с Берзиным, вышли из каюты.

Семён подкрался к двери и прислушался:

— Ушли.

— Марк Савельевич, — перешёл к делу Антоний, — надеюсь, вы не забыли, что им ничего не известно о наших с вами договоренностях. Для них у меня другая легенда. Вы спрашивали, какая у меня банковская карта. Сбербанка России.

— Сойдёт, — лицо Берзина приобрело обычный усталый вид. — Счета вашего любимого германского Коммерцбанка корреспондируются со счетами Сбербанка России. Так что в первом же порту Америки можете обналичить свои десять миллионов долларов.

Семён сел на диван к Антонию:

— Спасибо, мы уже воспользовались услугами местного банкомата. Час назад еле вырвали из этой твари кровные две штуки баксов. Как будто мы у него в долг просили.

— На лайнерах в банкоматах обычно не так много налички, — объяснил Берзин. — На берегу…

— Марк Савельевич, — холодноватым тоном вмешался Антоний, — как насчёт наших трёхсот миллионов, которые вы заморозили в Коммерцбанке? Назовите уже, куда доставить товар…

— Антон Николаевич! — с фальшивой непосредственностью воскликнул Берзин. — Такие милые молодые люди, а вы — товар! Завтра всё узнаете. И… одна маленькая просьба до вас. Не разлучайте эту прекрасную пару.

— Вот только не надо меня так тяжело уговаривать, — нахраписто парировал Антоний. — Давайте не будем делать вид, что ничего не произошло. Через месяц на планете Земля может появиться ещё один млешак.

— Может, — с ядовитой любезностью согласился Берзин и тут же оговорил: — А, может, и нет. Даже, скорее всего, нет. Чудес не бывает. Хотя, кто знает. Один миллион долларов сверху. Наличными, вас устроит?

«Вот ты и показал себя во всей красе, харя тамплиерская, — с недобрым азартом завертелось в голове Антония. — Дай срок. Ты у меня раскошелишься. Я не я буду, если не вскрою тебя на пять миллионов баксов за эту пустышку!»

— Забудьте, — задиристо перешёл в контрнаступление Антоний. — Миллионом больше, миллионом меньше. За эти деньги я и сам посмотрю, кто у неё внутрии. Впрочем, если вы действительно желаете растопить мою душу…

— Сколько? — надменно спросил Берзин. — И не забывайтесь. Вы…

— Это вы не забывайтесь! — победоносно остерёг Антоний. — Если за млешака…

— Вы с ума сошли! — возмутился Берзин. — Что вы всё в кучу валите? Впрочем, если вам так будет угодно, Орлову мы можем и сами забрать. Пятьдесят миллионов. Наличными. Это окончательные условия.

«Чёрт! — мысленно засуетился Антоний. — Вот рожа тамплиерская! Чего же ты мне про миллион начал загибать? Не прогадать бы…»

— Евро! — чугунным голосом выпалил Антоний. — И Орлова ваша. Не заберёте в первом же порту… через два дня начну искать другого покупателя. Всё по-честному. Сами сказали — доставка ваша.

— По рукам, — с неожиданной лёгкостью согласился Берзин. — Думаю, что вопрос с доставкой мы решим раньше. Там где-то рядом с вами авианосец США должен курсировать. Пожалуй, завтра вышлем за Орловой вертолёт.

«Однако! — дался диву Антоний. — Ладно. Пусть подавятся. Зато, если швырнут в Коммерцбанке, пятьдесят миллионов евро наличными… неплохой утешительный приз».

— А чего бы вам сразу и Кашина не забрать? — разохотился Антоний.

— Ждите, — бесцеремонно попрощался Берзин: экран монитора опустел.

Семён выключил компьютер и с восхищением посмотрел на друга:

— Я всё правильно понял?

— Есть!! — Антоний вскочил с дивана и, сжав кулаки, подпрыгнул высоко вверх. — Пятьдесят секунд! И пятьдесят миллионов евро в кармане! Новый мировой рекорд! О-о-лео-лео-лео! Россия! Вперёд! — Он в припляс обошёл низкий столик (при этом чуть не свалил на пол хрустальную вазу с фруктами) и, немного успокоившись, сел на место. — Родит, не родит. Какая нам разница?

— А если тройню? — предположил Семён.

— Да пошёл ты! — в зародыше пресёк всякое вольнодумство Антоний. — Поздновато ты их разведением занялся. Самец уже продан, да и самка уже на выданье…

К полудню следующего дня могучие машины в чреве круизного лайнера по приказу капитана были остановлены. Бурливая волна кильватера постепенно улеглась, и тяжёлое судно, не меняя курса, легло в дрейф. Третий помощник капитана отдал команду сигнальщику, нёсшему вахту на верхней палубе, отправить сообщение о возможности принять гостей на свободную вертолётную площадку со стороны кормы.

Боевой вертолёт США, ощетинившийся крупнокалиберными пулемётами и ракетами лазерного наведения, зашёл на посадку и сел точно в центр расчерченного как мишень круга, высадив на укрытую пеньковой сетью палубу двух гражданских с группой навороченных десантников с объёмным багажом.

Внизу о белый борт корабля с уханьем, шипящими всплесками неутомимо бились грузные волны: они то откатывались, разбиваясь в мелкую зыбь, то вновь тяжелели и набегали с новой силой.

С высоты десятой палубы в хороший бинокль можно было без труда рассмотреть стадо кашалотов, царственно бороздящих безкрайние воды Тихого океана.

В каюту Антония деликатно постучали.

— Какого чёрта?! — грубо отозвались из-за двери.

— Антон Николаевич, тут к вам в гости, — приторный голосок Пашки в этот раз был чересчур предупредителен. — Два господина.

Антоний встретил гостей в элегантном дорогом костюме из чёрного бархата:

— Марк Савельевич! Вы?! Ах, да…

— Я могу пройти? — не дожидаясь ответа, Берзин, тяжело опираясь на трость, протаранил своим крупным телом проход в каюту так, что Антоний еле успел посторониться.

За Берзиным скромно проследовал малорослый японец в белом халате и с компактным чемоданчиком в руке.

— Приведите их, — по-хозяйски распорядился Берзин, опускаясь в кресло: было видно, что чувствовал он себя неважно.

— Решили-таки забрать обоих? — Антоний с надеждой взглянул в осунувшееся лицо Берзина.

— Нет, — не оправдал чаяний Антония Берзин. — Надо образцы ткани взять. У всех. Для экспертизы. Убедиться, что ребёнок от Кашина.

Антоний потёр указательным пальцем переносицу, как если бы поправлял очки, и, не двинувшись с места, задал второй вопрос:

— Может быть, сначала покажите деньги?

Берзин с нескрываемым раздражением окатил Антония леденящим, как жидкий азот, взглядом:

— Вы хотите посмотреть на них или получить?

— Сейчас будут, — кратко пообещал Антоний и вышел из каюты.

Через десять минут Антоний привёл Настю:

— Марк Савельевич, это не ваши там люди… в коридоре столпились?

Лицо Берзина озарила приветливая улыбка. Он встал и, абсолютно проигнорировав Антония, заискивающе обратился к вошедшей Орловой:

— Анастасия Игоревна! Рад вас снова видеть. А где же Николай Михайлович?

— Скоро будет, — ответил за Орлову Антоний.

— Да, — присовокупила Настя. — Он сейчас подойдёт. За ним Семён пошёл. Где-то гуляет.

Берзин царапнул Антония колючками сузившихся зрачков и ласково заворковал:

— Анастасия Игоревна, поскольку гражданство США вы получаете в упрощённом порядке, мы должны представить ваши полные биометрические данные. Ваши и вашего ребёнка. Для этого необходимо пройти один несложный тест. Это займёт всего пару минут.

— Но он же ещё не родился, — удивилась Настя.

— Такое правило, — не моргнув глазом, солгал Берзин. — В США много странных законов.

— Как это вообще возможно? — усомнилась Настя.

— Сейчас увидите, — без всякого зазрения совести врал Берзин. — Для женщин США это уже давно стало рутиной. Как прививка от гриппа. Пройдите к доктору.

Настя зашла в спальню, где прямо на широкой кровати обходительный японец неопределённого возраста развернул из своего чемоданчика целую походную лабораторию, состоящую из множества портативных приборчиков и всевозможных инструментов, запаянных в стерильные вакуумные упаковки. Человек в белом халате закрыл дверь и вежливым жестом пригласил Настю подойти ближе.

— Как это понимать? — прошипел Берзин.

— Всё в рамках конвенции, — ничтоже сумняшеся, напомнил Антоний. — Разве не так? Уговор был только об Орловой.

— Договор был о ребёнке Кашина, — злым шёпотом поправил Берзин. — Нам нужна его кровь.

«А ведь он прав, — признал Антоний. — Что я, в самом-то деле, копытом бью? Упёрся, как баран. Понятно же, что не Орлова ему нужна, а её ребёнок. Вот хохма будет, если он не млешак. Стоп! А если этот японец прямо сейчас узнает, кто у неё там? Бред. На такое лишь ведуны… А японец кто?! Ах ты, старый лис! И оружия под рукой нет».

— Всем нужна кровь Кашина, — лицо Антония сделалось непробиваемым, как танковая броня. — Орлова у вас. Прошу рассчитаться…

«Пока денег не увижу, — затаённо решил Антоний, — Кашина не отдам. Настьке, в случае чего, горло бутылкой перережу…»

Берзин подошёл к входной двери и выглянул в коридор:

— Гершон, мальчик мой…

Антоний подскочил к бару, извлёк оттуда бутылку с шампанским и крепко ухватил её за горлышко, на манер дубины.

…принеси, — Берзин обернулся, и на его лице промелькнула пренебрежительная усмешка: — Антон Николаевич, не сходите сума.

— О чём вы, Марк Савельевич, — дружелюбно оскалился Антоний, еле справляясь с боевой дрожью в коленках. — Может быть, отметим? Всё-таки… такое дело…

В каюту одним за другим молча ввалились трое дюжих парней с необъятными, как тюки с хлопком, сумищами, и поставили их на пол. Берзин лениво повёл тростью: парни удалились.

— Будете пересчитывать?

Антоний убрал бутылку в бар, расстегнул одну из сумок и замер: так много денег, разом в одном месте, доселе он никогда не видел.

С трепетом в сердце Антоний надорвал целлофановую упаковку и бережно провёл пальцем по розоватому торцу крайней пачки, плотно набитой пятисотенными евро-купюрами: запахло свежей типографской краской.

«Вот и верь после этого людям, что деньги не пахнут, — немного успокаиваясь, подумал Антоний. — Ещё как пахнут! Аж воняют!»

Антоний подошёл к телефону внутренней связи:

— Алё! Это ты?

— Я, я, — назвался Семён. — Ну?

— Тащи его сюда, — распорядился Антоний и, повесив трубку, сел на диван.

Через пять минут в каюту вошли Семён и Николай.

Берзин поприветствовал Кашина и предложил сдать кровь для экспресс-анализа. Николай с Семёном прошли в спальню.

Через полчаса вышел японец и на своём языке скороговоркой что-то сообщил Берзину, после чего вернулся обратно.

— Вы бы просветили своего хунвейбина, — осуждающе выговорил Антоний, — что шептаться в присутствии посторонних неприлично.

— Ещё минут сорок, — на лице Берзина появилось благостное выражение полной умиротворенности. — От силы часик. Думаю, самое время…

— Вы о чём? — не понял Антоний, прикидывая, куда бы припрятать такую вызывающе большую наличность.

— О вас, Антон Николаевич, — Берзин с неподдельным интересом вгляделся в лицо Антония. — Вы удивительный человек.

— Спасибо, я знаю, — поблагодарил Антоний.

— Выслушайте меня, пожалуйста, — с какой-то неизбывной печалью в голосе попросил Берзин. — Наверное, я не должен этого делать, но что-то мне подсказывает… вы меня поймёте. Во всяком случае, это не помешает. Нам всем… — он как-то невпопад замолчал и прикрыл глаза.

— Марк Савельевич, вы что-то хотели сказать, — странные слова Берзина слегка заинтриговали Антония.

— Да… да… — Берзин медленно открыл глаза и с грустью посмотрел на Антония: так иногда смотрят дедушки на любимых, озорных внуков. — Полагаю, это будет правильно, — и, как бы в раздумье, сам себя спросил: — Да и что мы, собственно, такое? — И негромко продолжил. — Разум… всего лишь результат случайной комбинации генов в ДНК хромосом. Одно из редчайших проявлений или… свойств, если хотите… жизни, которая и сама-то что-то вроде крохотного лоскутка мимолетной ряби на поверхности безбрежного океана неживой материи. Ветерок пролетел, и гладь воды снова чиста и безжизненна… на долгие, бесконечно долгие времена… — его голос звучал глубоко и ровно, как на гипнотическом сеансе.

Антония будто опоили: как зачарованный он слушал Берзина, всё больше и больше проникаясь его кроткой всесветной скорбью.

Берзин образно и ёмко рассказал Антонию о новых и старых масонах, о древней цивилизации Гирфийцев, раздираемой гражданской войной между Муавгарами и Эфгондами, о бунте кинирийских ведунов, валгаях и подземельях Южной Америки, где новые масоны прячут уцелевших после пандемии млешников, не имеющих иммунитета от вируса-убийцы. Поведал и о готовящейся Гирфийцами колонизации Земли, грозящей гибелью всему человечеству.

… иной бы счёл это всё полным бредом, блажью, — неспешно подытожил Берзин, — но вы непростой человек. Вы кинириец. Вам ведомы тайные знания. Теперь вы знаете всё. И не только о себе.

— Да вы маньяк! — Антоний вскочил с дивана и с силой пнул сумку с валютой. — Не могли сразу сказать?!

На шум из спальни выглянул Семён.

— Извини, Сём, — перешёл на шёпот Антоний. — Всё нормально.

— Дверь открыть? — побеспокоился Семён.

— Сёма, исчезни! — шикнул Антоний. — Как будто тебя вообще не было.

— Всё, — не заставил себя долго уговаривать Семён, — меня нет, — и плотно прикрыл за собой дверь.

— Честное слово, Марк Савельевич, — горячо зашептал Антоний, — мне со всего этого так же смешно, как вам, наверное, грустно. Я же его мог и убить… по недомыслию. Нет, думки, конечно, были… разные. Как-никак последний млешак. Потом этот мор среди валгаев. Слухи о скором Конце Света. Но, чтобы такое! Короче, забирайте деньги, Кашина с Орловой и мотайте в свою Южную Америку, пока не поздно. И здравствуйте себе там, сколько я сам нежил.

— Поздно, — выдохнул Берзин. — Как такового союза между Орденом Тамплиеров и новыми масонами нет. Масоны наши враги. О существовании тайного братства новых масонов известно только высшему руководству Ордена.

— Судя по осведомлённости, — догадался Антоний, — один из руководителей…

— Ваш покорный слуга, — осанистый старик приподнял подбородок и с достоинством представился, но уже в ином качестве: — Извольте, так сказать, лицезреть воочию. В другое время вам бы это стоило жизни.

— А попроще, — высокомерные слова тамплиера явно пришлись не по нутру Антонию.

— Скажу иначе. В середине двадцатого века группа кинирийских ведунов учинила бунт. Фашисткая Германия — их затея. Гитлер был кинирийским ведуном. Они ещё тогда планировали сделать оружие, способное поразить базы Гирфийцев на Земле и в Космосе. Но не успели. Муавгары в союзе с Эфгондами руками людей подавили восстание. Были объединены почти все мировые ресурсы масонов. В Европе, в Америке. В общем, перебили всех бунтарей, подчистую. А лояльных Муавгарам ведунов… кстати, Сталин был один из них… решили не трогать. Да те, собственно, о новых масонах ничего и не знали. И кинирийская система устояла. Но семя было брошено. Мятежники успели создать тайное братство новых масонов. Дали им тайные знания и внедрили во всемирную масонскую организацию. В результате той беспрецедентной операции погибло очень много евреев. Отбор был жесточайший. Хотя, надо отдать должное, выбор был точен. Только из евреев, с их природным фанатизмом, исторически традиционным консерватизмом и абсолютной замкнутостью на свои духовные ценности, внутри мировой масонской организации и в тайне от неё же самой можно было выпестовать братство новых масонов, идеология и задачи которых полностью отрицали идеологию и задачи старых. Наконец, брошенное семя проросло. Среди кинирийских ведунов зародилась новая смута. И знают об этом лишь новые масоны, кое-кто из высшего руководства моего Ордена и вы, Антон Николаевич. Тайна, из-за которой миллионы сложили свои головы.

— И что мне теперь делать с этим богатством? — с едкой иронией спросил Антоний. — В прах обратиться за светлую радость тайного знания? Харакири подойдёт?

— Ну, зачем же? — в тон Антонию возразил Берзин. — Ваша смерть стоит дороже.

— Не понял, — Антоний насторожился.

— Сейчас поймёте, — убежденно заверил Берзин. — Когда в конце девяностых годов двадцатого века среди кинирийских ведунов вызрел новый заговор, обстановка на Земле была уже совсем иная. Мощная разветвлённая организация с огромными человеческими и финансовыми ресурсами, собранная в один кулак братством новых масонов, была готова к новому восстанию. Кинирийские ведуны чрезвычайно живучие и умные твари. Они не умирают, а лишь перерождаются, меняют облик. Их память…

— Ну, об этом вы мне можете не рассказывать, — согласился Антоний и тут же попытался разобраться в одном не до конца ясном для себя вопросе. — Лучше растолкуйте, как новые ведуны о новых масонах узнали? Вы же сказали, что всех опальных ведунов истребили.

— Я же говорю, — Берзин с неохотой отвлёкся от основной темы разговора, — у них генетическая память. Это мы познаём мир с рождения, а кинирийским ведунам то без надобности. Они размножаются клонированием, и клону передаётся память предыдущего ведуна. Видимо, кто-то выжил. Короче… несколько лет назад кинирийские ведуны заключили с новыми масонами союз, к которому присоединились и члены высшего руководства Ордена Тамплиеров.

— Им-то зачем?

— Кому?

— Ведунам, — только сейчас Антоний заметил, что Берзин начал изредка и нетерпеливо постукивать тростью о пол.

— Цель кинирийских ведунов в этом союзе — власть над человечеством, — разъяснил Берзин, — Цель новых масонов — спасти само человечество. И не более того. Цель руководства Ордена Тамплиеров — выжить и уничтожить кинирийских ведунов. Мы воины, и, в отличие от новых масонов, никогда не смиримся с тем рабством, которое кинирийские ведуны уготовили людям в своём новом мире тоталитарного фашизма. Вот по этой причине я и не могу прямо сейчас забрать с собой и Кашина и Орлову вместе. Все яйца в одной корзине не хранят.

— И вы думаете, мне стало яснее? — Антоний осоловелым взглядом тупо упёрся в крупное лицо Берзина.

— Видите ли, Антон Николаевич, — в голосе Берзина прошелестели нотки разочарования. — Посвятив вас в тайные знания, я ступил на очень тонкий лёд. И вынудило меня к этому одно новое обстоятельство, изменившее всё. Ну, или почти всё. Ребёнок Насти — млешник, и у него тоже есть иммунитет. И об этом знаем только вы и я…

«Так и знал! — пронеслось в голове Антония. — Японец. Япона мать! Ведун валгайский. В кошки-мышки со мной поиграть хочешь, Марк Савельевич. Ну-ну, доиграешься. Старый пень».

…ребёнок, — продолжал Берзин, — позволит выиграть время. Найти базы Муавгаров — полдела… их ещё надо взорвать. Будем надеяться, что кинирийские ведуны не ошибаются, утверждая, что Эфгонды не начнут освоение Земли, не отловив Кашина. Так что ваша кончина пока не входит в мои планы. Я реалист. В ваших руках два уникальных млешника. А вы слишком умны и к тому же вам чертовски везёт. Прямо-таки прёт! В чём вам моё искреннее восхищение.

— Польщён. Весьма, — взгляд Антония снова затвердел, тело напряглось, как натянутая тетива боевого лука.

— Как видите, я с вами до конца честен, — подчеркнул Берзин. — Когда речь идёт о судьбах человечества, законы морали превращаются в песок, предательски подсыпанный в тонко настроенный механизм жизни…

— Короче, — не разделил философского настроя Антоний, задетый циничной откровенностью тамплиера.

— Пожалуй, всё, — ледяным тоном закруглился Берзин. — И не забывайте. Мы не прощаем…

— Ой, я вас умоляю! — дал яростную отповедь Антоний. — Зачем так шуметь?! Здесь хватит за всё. С лихвой. Насколько я понимаю, жизнь налаживается. Уже ни у вас, ни у меня нет никакого выбора. А посему… это чтоб вы знали… лично моя цель… теперь… любой ценой уберечь Кашина. Потому что пока он дышит и хорошо кушает… живу я, Сёма, и куча симпатичных девчонок. Да! Я прагматик.

— Помилуйте, Антон Николаевич! — не скрывая радости, воодушевлённо воскликнул Берзин. — Я совсем не хотел вас обидеть.

— Да ладно вам, не хотели, — обиженно отмахнулся Антоний. — Разжёвываете мне тут, как умственно-отсталому. Я кинириец. Ставьте задачу. Не пойму — спрошу.

Глаза Берзина засветились боевым огнём, и он сжато изложил план действий:

— Орлову сейчас отправим на авианосец, с него на истребителе в Южную Америку, и там передадим новым масонам. Они попробуют сделать вакцину от вируса. Если получится, подкинем Гирфийцам новых млешников… с иммунитетом. Пусть ловят. Время дороже. А вы, Антон Николаевич, отвлечёте неприятеля от ребёнка.

— То есть? — уточнил Антоний.

— Вам придётся принять огонь на себя, — лаконично пояснил Берзин. — Будете с Кашиным колесить по миру…

— Стоп! — прервал Антоний: чёткая, ясная до этого цепочка мыслей вдруг оборвалась и смешалась. — Что-то мне никак на ум не идёт, аж башка вскипела. Если всё дело в моём млешаке, чего бы его не туда… в Южную Америку, и концы в воду, чтоб уж, как говорится, во всём мире красота и гармония?

— Нельзя, — сухо отрезал Берзин. — Это моя личная позиция. Кинирийский ведун, допущенный в подземелья новых масонов…

— Как?! — окончательно запутался Антоний. — Ведун с млешаками? Это ж всё равно, что козла в огород…

— Я сам уже многое перестал понимать в логике новых масонов, — честно признался Берзин. — Но одно знаю твёрдо. Стоит Кашину задержаться на одном месте, его сразу же вычислят, и время будет упущено. Поэтому, пока не началась война…

— Какая война? — опешил Антоний.

— На базы Муавгаров будут сброшены термоядерные бомбы, — будничным тоном пояснил Берзин, — и… начнётся война. Сработают автономные системы противоракетной защиты ведущих ядерных держав. За ней… долгая, долгая зима. Океаны замёрзнут…

— И это, по-вашему, решение задачи, — изумился Антоний. — Тогда какая к чёрту разница? Муавгары или ядерная война?

— Эфгонды перед тем как высадиться на Землю перебьют всех людей, до единого, — терпеливо втолковывал Берзин. — А вот после войны непременно кто-нибудь да выживет. Ведуны об этом уже позаботились. Без нас для них всё теряет смысл. Да и новые масоны не сидят без дела.

— Да уж… Чего может быть хуже ядерной войны? — обуреваемый сомнениями протянул Антоний.

— Может, — потухшим голосом усугубил Берзин. — Биологическое оружие.

— Вирусы? — блеснул эрудицией Антоний.

— Нет, — не порадовал Берзин. — Гораздо страшнее. То, что даётся нам с рожденья.

— Чушь, — скривился Антоний.

— Если бы, — мягко возразил Берзин. — В нас есть группа спящих генов, которая… Хотя… что я вам рассказываю? Достанет одного факта. Люди не происходили от обезьян, а были созданы из них… Эфгондами, для каких-то своих целей. А уж они-то загодя предусмотрели…

— Ладно, фигня это всё, — вернулся к главному Антоний. — Если я правильно понял: пока Кашин со мной, можно надеяться, что атомная война не за горами. Потеряю… — кинириец задумался.

— Человечество будет обречено, — помог Берзин. — И кое-кто… этого не понимает.

— Я в том числе, — присоединился к кое-кому Антоний. — Накрыли бы всех этих тварей… разом.

— Мы бы так и сделали, — не со всем согласился Берзин, — но, увы, миром правят не только люди. Кроме того, если о базах Эфгондов на Луне и Марсе нам сейчас известно достаточно, то с базами Муавгаров на Земле сложнее. Как выяснилось, Гималаи — не единственное место их базирования. Пробы воды, которые удалось достать из подлёдного озера, под четырёхкилометровой толщей льда в Антарктиде, дают основания полагать, что… — тамплиер посмотрел на часы и, не закончив мысль, с какой-то безысходностью заговорил совсем о другом: — Здесь кинирийские ведуны правы. Если сначала разбить базы Эфгондов, то Муавгары ликвидируют кинирийских ведунов и захватят Землю. Тогда нам уже никто не поможет. А так… может, улыбнётся удача, и мы с помощью ведунов уничтожим все базы Гирфийцев. В первую очередь Муавгаров, потом Эфгондов, а там и… даст Бог, с кинирийскими ведунами поквитаемся. С ними, родными, будет проще. Их разум устроен так же, как и наш… или почти…

— Как же всё запущено, — сокрушенно покачал головой Антоний.

— В общем, — подытожил Берзин, — где бы вы ни оказались, валгаи, кинирийцы — все должны знать — млешник жив. Дразните, маните их, но не попадайтесь. Об Орловой и её ребенке забудьте. Кашину я вкратце всё объясню.

— А без этого никак? — высказал опасение Антоний. — Закатит истерику…

— Не закатит, — заверил Берзин. — Тот японец, которого вы видели…

— Вы о ведуне? — поделился подозрениями Антоний.

— Как? — в замешательстве спросил Берзин. — Откуда вам?..

— Марк Савельевич, — снисходительно улыбнулся Антоний, — я вас умоляю. Часто догадка ближе к истине, чем свидетельство очевидца.

— Ну, да, конечно. Вы же кинириец…

— Так вот… неувязочка. Выходит, о ребёнке знает и…

— А-а, вы про это, — Берзин подался вперёд и заговорил тише. — Пустяки. Для этого существует специальный порошок. Ну… вы же кинириец. Понимаете. А пока, пусть занимается своим делом. Кстати, думаю, он их уже подготовил. Пора бы уже…

— В каком смысле, подготовил? — забеспокоился Антоний. — Кого — их? К чему?!

— К гипнотическому сеансу, — не разделяя тревоги Антония, исчерпывающе объяснил Берзин.

Антоний (как громом поражённый) вскочил с дивана:

— Кого?!..

— Не волнуйтесь, Антон Николаевич, — Берзин тоже встал. — К вашему другу это не относится…

Антоний с криком «Семё-о-он!» перескочил через сумки с деньгами и ворвался в спальню: Кашин и Орлова спокойно сидели на краю кровати, а Семён с японцем стояли у окна и о чём-то непринуждённо беседовали по-русски.

— Чего? — встрепенулся Семён.

— Да так… — Антоний внимательно вгляделся в лицо японца: — Шпрехин зи дойч, парле ву франсе или абле испаньоле, сеньор самурай?

— Всё равно на каком, — проговорился ведун.

Антоний подхватил Семёна под руку и потянул за собой:

— Поди-ка сюда.

Семён оглянулся на японца:

— Извини, братан. Дела.

В это же самое время в спальню вошёл Берзин.

Антоний вывел Семёна и закрыл дверь:

— Пусть пошушукаются…

— Чего, всех забирает? — спросил Семён.

— Сядь, — Антоний пихнул Семёна на диван, а сам плюхнулся в кресло. — Кажется, это наш последний круиз. Знаешь, с кем ты сейчас разговаривал? С ведуном.

Семён подскочил с дивана как с раскаленной сковородки:

— Во! Тварь!

— Сядь! — грубо приказал Антоний. — Это не всё.

Семён подчинился, поняв по яростному взгляду товарища, что только этим дело не ограничится.

— Пока они там нашим подопечным мозги промывают, — тоном, не терпящим возражений, произнёс Антоний. — Я тебе здесь твои вправлю, — и кратко изложил Семёну суть дела: про Эфгондов, новых масонах и бунте кинирийских ведунов.

Потрясённый услышанным, Семён приуныл и капельку обмяк:

— Значит, хэпиэнда не будет.

— Ты-то чего изводишься? — не разделил настроение друга Антоний. — Можешь забирать свою долю и сваливать. Ты никому ничего не должен.

На скулах Семёна заиграли острые желваки:

— Тебе сразу в харю заехать или подождёшь, когда гости разойдутся?

— А вот грубить не обязательно, — широкая улыбка без края расплылась на довольном лице Антония. — Чего он тебе там втирал-то?

— Не помню… — озадачено почесал затылок Семён. — Чего-то интересное…

Из спальни вышли Берзин, ведун и Орлова. Антоний встал, приосанился.

— Кстати, — мимоходом обронил Берзин, — на вашем счету в Коммерцбанке уже не триста миллионов долларов, а три миллиарда евро. У вас могут быть расходы. Денег не жалейте. Закончатся — добавим.

— Вот за это премного вам благодарен, — ещё больше приободрился Антоний. — Так надоело копейки считать…

— Прошу вас, — Берзин посторонился, пропуская вперёд Орлову, после чего тихонько шепнул Антонию: — Там Николай Михайлович… Пусть поспит. Через часик разбудите. Он уже в курсе. Да, и… чтобы ни о чём не думалось. До Америки вас будет сопровождать авианосец США.

Слегка пошатываясь, с полузакрытыми глазами, Орлова, бережно поддерживаемая за руку валгайским ведуном, вышла из каюты. Берзин проследовал за ними.

Вскоре Берзин с командой сопроводили Настю Орлову на военный вертолёт и покинули корабль.

Погода испортилась. Стылое небо затянуло тяжёлыми низкими облаками. Надвигался шторм.

С юга наперерез круизному лайнеру величественно дрейфовал гигантский айсберг площадью пять тысяч квадратных километров…