Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 3 (Главы 1-8)

Глава 8 И наши люди мужества полны

Обед в «полевых условиях», это особая церемония, позволяющая по достоинству оценить качество наваристого русского борща, сдобренного доброй чаркой. Сухой закон никто так и не отменил, но кто же на это обращал внимание, тем более, когда на столе стоит смирновская довоенной выделки, а вокруг осенняя идиллия.

За столом неспешно обсуждалось увиденное. Генералы перетирали тактику. Находили в ней спорные моменты, добавляли свое, надо заметить, почти всегда разумное. Много говорили о секретности. Так или иначе, но все понимали — залогом успеха является внезапность. Идеальной представлялась ситуация при которой противник не прознает подробности о новой технике, чтобы не успеть найти эффективное противодействие. Вопросов было больше чем ответов, а инспектор артиллерии Юго-западного фронта высказал крамольную мысль:

— Похоже, господа офицеры, что идеалом можно считать доставку техники на фронт непосредственно перед началом наступления, Так сказать, с колес и в бой.

— Мысль ваша верна, Сергей Николаевич, но в российской действительности не реализуема, — парировал предложение генерала Дальвига комфронта.

Разговор перешел на обеспечение боеприпасами. Генерал Рузский спросил, о ожидаемом расходе патронов.

— Для уверенного прорыва подобной обороны при ширине фронта в пять верст, — уверенно начал Самотаев, — требуется сотня транспортеров с штурмовыми группами. Считая, расход патронов по пять магазинов на одного бойца получим расход на отделение в 1500 патронов. Соответственно, на все 100 машин до полутора миллионов, а с учетом пулеметов не меньше двух.

Ожидая чего-то подобного, Рузский непроизвольно крякнул. Для проведения одной атаки силами четверти пехотного полка — требовалось два миллиона патронов! А ведь еще надо было посчитать расхода мин и гранат!

Эта цифра многократно превышала принятый норматив. Вот, только, маленькая ремарка — обычно прорыв такой обороны удавался не с первой атаки, и участвовало в ней (в зависимости от ширины прорыва) до нескольких дивизий одновременно и потери при таких атаках порою доходили до половины всего личного состава. Здесь же они вряд ли превысили десять процентов. Конечно, отрепетированная атака на полигоне далеко не то же самое, что атака на реального противника, и все равно результат обнадеживал, но где взять таких солдат? Эта мысль тут же прозвучала вслух:

— Господа, заказ на БТРы мы с генералом Маниковским обеспечим. Может быть не полной мере, но обеспечим, только, где нам взять столько людей, умеющих управлять этой техникой?

Подобного вопроса ждали, и Михаил своего не упустил:

— Командируйте к нам сорок рот новобранцев, и к весне получите сто пятьдесят машин, укомплектованных водителями, штурмовыми группами и минометчиками с радистами, — увидев непонимание в глазах командующего, Зверев пояснил, — после отбора толковых, шесть тысяч новобранцев вернутся в армию. Из отобранных двух тысяч сделаем настоящих солдат не хуже вагнеровцев.

В принципе, мысль была дельная, но при наличии Броневой школы, организовать подготовку новобранцев у гражданских, представлялось делом безнадежным. Все это отчетливо читалось на лице комфронта:

— А почему бы вам не оказать помощь Броневой школе? — на этот раз генерал посмотрел на Зверева.

— Чтобы через этот рассадник демократии наши лекции о тактике прямиком уходили в штаб господина Гинденбурга? — и не дав генералу возмутиться, тут же добавил, — Николай Владимирович, надо найти решение, иначе все наши старания пойдут насмарку.

Что характерно, Дмитрий был во многом прав, и все это понимали. Автоброневые части русской армии комплектовались вольноопределяющимися из высококвалифицированных рабочих-слесарей и механиков. Большой процент людей с высшим техническим образованием, естественным образом порождал не свойственную для крестьянской армии демократию. Части подобного состава тяготели к верности присяге, одновременно там присутствовал дух вольнодумства и понимание необходимости перемен. Не случайно, в другом мире по февральским улицам Петрограда раскатывали броневики под красными знаменами.

Зверев намеренно преувеличил угрозу, но здесь и сейчас его мысль легла на благодатную почву, и поэтому клиента требовалось добивать:

— Ваше превосходительство, чтобы за отпущенное время воспитать солдата по типу «вагнеровца», нам потребуется создать ситуацию, при которой солдат будет молить бога, чтобы ему дали возможность застрелиться. Его придется гонять до умопомрачения, иначе толку от него будет немногим больше, нежели от обычного пехотинца. Сами понимаете, в условиях Броневой школы такое невозможно. Нет там традиции готовить головорезов. Прибавьте сюда умонастроения в армии, и… боюсь, что времени у нас почти не осталось.

Намек на разложение армии прозвучал достаточно отчетливо. От темы повеяло тем тревожным, что последнее время мучало каждого военного, поэтому разговор сам собой свернул на обсуждение тактики.

Слушая своих коллег, генерал размышлял, что при такой мобильности и проходимости техники атаку можно планировать практически на любом мало-мальски пригодном участке фронта. Для ее успеха достаточно обозначить концентрацию сил на одном участке, но перебросив атакующие силы на сотню верст по рокаде, нанести удар в другом. Еще лучше одновременно на двух. При такой скорости БТР-ов и полной радиофикации, противник впервые будет безнадежно отставать.

Чем глубже он вникал в проблему, тем отчетливее осознавал — по-настоящему эффективно такое оружием удастся использовать один раз. Грозным оно останется навсегда, но позже потери существенно вырастут. Для этого достаточно на направлении главного удара поставить батарею дальнобойных тяжелых орудий, или рассредоточить замаскированные полевые пушки. И ведь прав Федотов — через полгода у германца появится такие же транспортеры и такие же автоматы. Скопировать его, сложности не представляет. Это сделает любой толковый мастеровой.

Когда за столом остались Гучков с комфронта и Зверев, разговор ненавязчиво перешел на дела российские, что в веке переселенцев значило «перетереть за политику». Первую скрипку вел Гучков, генерал изображал из себя незаинтересованного слушателя, но всем было понятно — идет знакомство будущих соратников или противников. Все будет зависит от позиций сторон.

С Гучковым Зверев снюхался весной 1915-го года. Правильнее сказать пока Гучков руководил комиссией по обороне и третьей Думой, они прилично поцапались — Александр Иванович сопротивлялся участию Зверева в работе «оборонки», но против военного министра не выстоял, что нормальным взаимоотношениям не способствовало.

Отношение к Звереву стало меняться с появлением слухов о причастности Дмитрия к победам русских подводников. Следующим сигналом стал нахальный рейд вагнеровцев по тылам противника. Перелом наступил после осознания Гучковым масштабов поставляемого «радистами» оружия и военного имущества. Мало того, что объем поставок превысил стомиллионный рубеж, так еще оружие оказалось неожиданно эффективным.

Друзьями они не стали, да и какие могут быть друзья между политическими соперниками, особенно, когда один из них отчаянный скандалист. Недаром Гучков слыл первым дуэлянтом столицы, но некоторых свои действия Зверев стал координировать с умеренной право-либеральной партией «Союз 17 октября» через Гучкова.

Руководя «оборонкой», Гучков всячески способствовал модернизации армии и наладил хорошие отношения с военными. Нет, ни какого заговора не было и в помине, но с тех пор Александр Иванович мог отписать письмецо с непритязательной просьбой, а кое с кем и пообщаться. Зная это, Зверев пригласил Гучкова на «смотрины», но подписку о неразглашении демонстративно взял, и вот прозвучал первый вопрос:

— Как вы относитесь к предложению «Прогрессивного блока» Думы о назначении ответственного министерства? — нейтрально поинтересовался Гучков.

Кто о чем, а вшивый о бане. Переселенцы слишком хорошо знали, что в реальности представляют собой «мечтатели о лучшей доле» и совершенно не важно, правые они или левые. До определенного момента, и те, и другие искренне отстаивают вполне добропорядочные идеалы, но взяв в руки руль начинают куролесить.

В истории переселенцев «февральские» революционеры быстренько довели страну до цугундера. Аналогично поступили доброхоты конца XX века, объединившиеся под вывеской «Межрегиональной депутатской группы».

— В общем-то, неплохо отношусь, — сделал удивленное лицо Зверев, — наша фракция проголосовала «за», правда, нам с вами надо отчетливо понимать, что последствия деятельности такого правительства могут существенно отличаться от ожидаемых.

— Хотелось бы слышать, что вы имеете в виду, — насторожился октябрист.

Чувствовалось, что без диспута на тему: «Как нам обустроить Россию», Гучков не отвяжется. Пришлось Дмитрию Павловичу пояснить, что дорвавшиеся до власти думские трибуны не смогут удержаться от желания немедленно все и вся переиначить под свои представления. И пофигу веники, что идет война, что экономика на грани развала, что любое непродуманное действие может привести к ее полному коллапсу. Ничего другого эта публика делать не хотела и, главное, не умела.

В качестве примера Зверев напомнил, как октябристы с кадетами проваландали здравое предложение Василия Шульгина о создании теневого кабинета с целью прочувствовать каково это, управлять державой.

— Ваше превосходительство, — Дмитрий впервые жестко посмотрел в глаза Рузскому, — не мне вам объяснять, что произойдет с любой из ваших армий, если ее штаб возглавят беззаветно храбрые поручики. Аналогично обстоит дело с правительством, состоящим из прекраснодушных, но не имеющих реального опыта управления государственной машиной думских лидеров, — фраза получилась жесткая, но юлить Зверев не хотел.

— Ваше сравнение не выдерживает никакой критики! Сопоставлять молодых поручиков и умудренных жизненным опытом, в корне неверно! — бросился в яростную атаку Гучков, но под взглядом генерала притих, отчего сразу стало понятно, кто в этом дуэте ведет главную партию.

— К сожалению, Александр Иванович, все гораздо сложнее, нежели себе представляют наши думцы, и нам с вами надо быть готовыми безжалостно выкидывать из министерских кресел самых ретивых, пока эти неумехи не натворили бед.

Сказано было уверенно и твердо. Главное, что так оно и было, и в той или иной мере, каждый это понимал.

Генералу позиция Зверева показалась разумной с точки зрения отношения к думским демагогам. Ему импонировало невысказанное требование допуска к реальному управлению, а сам Зверев начинал ему нравиться. Гучков же понял, что несколько раз вставленное Федотовым «нас с вами», означает, что без серьезных уступок в части дележки будущих портфелей, рассчитывать на помощь новых социалистов не стоит.

Между тем, на кону стояло слишком многое, чтобы удовлетвориться разъяснением одной сущности, поэтому «пытки с пристрастием» продолжились. На этот раз «высокую инспекцию» заинтересовало, что это за социализм собираются предложить россиянам новые социалисты, дескать, не примутся ли они за чрезмерную национализацию.

«Социализм, социализм, — бурчал про себя переселенец, хлебнувший в школьном возрасте развитого социализма, — дался вам этот социализм, которого я толком не помню».

О развитом социализме аборигены так ничего и не услышали, зато услышали много интересного о творцах существующих теорий. Из российских левых самыми бестолковыми он посчитал эсеров:

— Разумом наши гуманоиды наделены, но не на столько, чтобы совершать разумные поступки, — изгалялся над лидерами эсеров Димон, — чего только стоит отказ этих долбоклюев от участия в четвертой Думе! Результат налицо — за два года партия эсеров сократилась на четверть, и эта четвертинка влилась в СПНР.

Самым приличным Дмитрию Павловичу представлялся социализм Маркса. Правда, он тут же уточнил, вроде бы, товарищ Маркс, в основном творил в части экономики и политэкономии, а социализм был у него, как бы гимнастикой для ума. Так это или не совсем, а может существенно иначе, Зверев толком не знал, впрочем, как и его собеседники.

Между тем социализма в России, по мнению Димона, конечно не море разливанное, но он, безусловно, наличествует. Взять те же народные школы и приюты. Пенсии служащих и рабочие инспекции. Что это как не социальные блага, а ведь перечислено далеко не все. В повседневности люди на многое не обращают внимания. В целом же социализация общества определяется развитием производственных сил, на которые накладываются производственные отношения, за что надо опять же благодарить товарища Маркса, заодно поставить ему памятник.

По мнению Зверева, никакого специального социалистического государства или строя, создавать нет необходимости.

— И вообще надо отделить мух от котлет, — продолжал сыпать своими афоризмами переселенец, — социальные блага это одно, а форма управления обществом нечто иное. Первые надо преумножать, второе совершенствовать, но везде без фанатизма, а попытки забежать вперед паровоза чреваты повторением финала Анны Карениной в масштабах державы, а нам этого не надо.

В качестве примера Зверев привел программный тезис СПНР о необходимости введения обязательного бесплатного семилетнего образования, пояснив, что бесплатное высшее, дело, конечно, замечательное, но преждевременное, и попытка его немедленного внедрения с треском провалится. Другое дело, оплатить высшее образование талантливым подросткам из бедных слоев.

С формами государственности так же все далеко не просто. Зверев прошелся по известной болячке монархий, когда бестолкового монарха «лечат» табакеркой по голове. В свое время монархия неплохо решала управленческие задачи, но по мере усложнения общества в этом плане стала давать сбои. Досталось от него и республике, язвы которой обсуждались со времен французской революции, а на вопрос что же лучше, последовал ответ: зацикливаться на монархии, равно как и на республике, или диктатуре, дело не самое разумное. Например, в стабильной ситуации республика демонстрирует лучшее развитие, а если в сегодняшней России полыхнет революция, то без диктата, жестко усмиряющего социальную бурю, на смену республике тут же придет гражданская война, и будет она жарче французской.

В широком же смысле, задача системы управления заключается в том, чтобы всем и каждому предоставить реально равные возможности для самореализации. А вот сумеет тот или иной сверчок стать генералом, это будет зависеть от таланта этого самого сверчка.

Нельзя сказать, что сказанное Зверевым о недостатках монархии было внове, но комфронта претила бесшабашная легковесность, с которой Дмитрий высказывался о «лечении» монархии. После того, как вместо ожидаемого славословия в адрес республики генерал услышал не менее едкую критику парламентаризма, его мнение о Звереве стало меняться. Тем более он не ожидал от человека искусства, обоснования необходимости введения диктатуры.

Попутно генерал начал осознавать, что же именно привлекало молодых офицеров в позиции СПНР, и отчего они отворачиваются от эсеров и кадетов в пользу социалистов. И все же, больше всего Николая Владимировича порадовала позиция Дмитрия относительно армии и единства России.

— Ваше превосходительство, для реализации наших замыслов, потребуется сильная власть, но надо отчетливо понимать — проблема сепаратизма одними пулеметами не решается, но и раздавать завоеванные земли нельзя. С армией в некотором смысле проще — без нее Россия исчезнет с политической карты мира.

— А как же быть с нашими либералами, им вы рот не закроете, — ехидно заметил Гучков.

— Не поверите, но исключительно с помощью зеленки. Поверьте, метод работает безукоризненно.

— Что вы имеете в виду, — вновь вскинулся лидер октябристов.

— Дык, все просто, чтобы проникающая в мозг пуля не внесла инфекцию, лоб перед расстрелом надо мазать зеленкой! — выдал очередной перл Зверев. — А если серьезно, то самая большая проблема России, это обеспечение ее качественной элитой, работающей на свою страну, а не на себя, тем более не на чужого дядю, но это тема отдельного разговора.

Излагая свою позицию, Димон в который уже раз за последнее время мысленно посетовал, что не слинял из страны, а ввязался черт знает в какую катавасию.

Легко говорить, что при жестком управлении гражданской войны удастся избежать. Можно подумать, что диктатура, это не та же самая гражданская война, только в иной форме. Конечно, жертв будет в сотни раз меньше, но без расстрелов один черт не обойтись, и висеть они будут, в том числе, и на нем, на Димке Звереве, который ни разу не Иосиф Виссарионович, и не Робеспьер. И, слава богу, что Самотаев оказался настоящим мужиком и не отказался от борьбы за кресло будущего начальника России. Он из этого мира и ему решать судьбу своей страны.

А сколько бед уготовано крестьянам?! Без крупно-товарного производства в сельском хозяйстве не обойтись. Не важно, как будет называться хозяйства: колхозы, совхозы, или латифундии. Рост производительности труда погонит бедолаг в города, где они пополнят армию никудышных рабочих. Их дети впитают технологическую дисциплину и станут инженерами, внуки учеными. Вроде бы все пучком, но самых первых придется ломать через колено за опоздания и брак.

Ну не может понять вчерашний деревенский увалень, почему вал двигателя надо обтачивать за четыре прохода, если станок позволяет это сделать за два. И пофигу веники, что мастер твердит о каких-то микротрещинах. Сам он микротрещина, вот и будут падать русские самолеты, а виновники пойдут по этапу.

При этом ни кого не будет волновать, что без Михаила Самотаева, все было бы много хуже. Лавры палача ему обеспечены, и Миха это понимает.

А ведь еще есть национализм, который возьмет свое море крови. Эта зараза кроется в нашем генокоде. В первобытные времена, она позволяла человеку выжить. И сколько не говори тому же киевлянину, или туляку, или минчанину, что мы одна нация. Всегда родится очередной отморозок, люто ненавидящий даже своего родственника-односельчанина за плохо выговариваемую букву «Р». Что уж там говорить, когда такой дебил видит другой разрез глаз или цвет кожи. Так может быть правы были большевики, во всю мощь развернувшие пропаганду интернационализма?

Правильного ответа переселенцы не знали. Знание будущих препятствий всего лишь помогало их преуменьшить, и то не факт, что во всех случаях.

К примеру, из Киева недавно убралась прорва местечковых социалистов-интернационалистов, что в скором времени должны были перекраситься в самых яростных русофобов. Аналогично обстояло дело в Закавказье.

Никого из этих придурков искать не пришлось — они пропагандировали свои «истины» с кафедр университетов. Демонстрировать фатальную неприязнь валенка с кирпичом к внутренним органам почти не потребовалось, а пяток особо упрямых не в счет. Как правило, достаточно было припугнуть и через подставных лиц подкинуть фальшивых марок и турецких лир, чтобы избавиться от «бескомпромиссных» борцов за счастье своего народа, а на самом деле за чистоту расы.

Проблема в том, что этой язве более трех столетий и ее адептов половина Малороссии, зато вторая половина «наши в доску». Не случайно в среде «своих» Ковпак смог создать свою партизанскую армию. Эх, займись держава ассимиляцией двести лет тому назад, смотришь, все было бы много лучше. Но могли ли предки провернуть такое в те стародавние времена? Если судить по Германии, то да, возможно, но Россия не Германия. Спустя полстолетия после воссоединения Украины с Россией, Христофор Антонович Миних произнес свой знаменитый афоризм: «Россия управляется непосредственно Господом Богом. Иначе невозможно представить, как это государство до сих пор существует».

Произнес ли это Миних, или его сын, существенного значения не имеет. Важен только факт — при том количестве ляпов, что постоянно репродуцирует держава, иного объяснения ее существованию дать сложно.

Перед сном генерал от инфантерии, Николай Владимирович Рузский, по привычке перебирал в памяти события насыщенного на события дня. Все началось с шифрованной телеграммы из ГАУ, в которой генерал-лейтенант Маниковский обратился к нему с просьбой оценить новый бронеавтомобиль завода Дукс. Завод славился своими броневиками, так отчего же не пойти навстречу своему приятелю из ГАУ, к тому же, своими глазами посмотреть на знаменитых заводчиков и лидера партии новых социалистов. Два года тому назад этот авантюрист устроил сафари в тылу германских войск в зоне его фронта. Сейчас начальник разведывательного отделения фронта генерал Батюшин, воспылал к господину Звереву уважением, хотя поначалу мечтал арестовать и тут же повесить.

Встреча и показ техники были обставлены с непривычной деловитостью. На технические вопросы ответ держал господин Федотов. Учебным боем руководил Дмитрий Зверев. Основную скрипку играл лидер новых социалистов господин Михаил Самотаев о похождениях которого в Южной Америке и Индокитае ходило столько слухов, что правду от выдумки было уже не отделить. Отметился он и в последней Русско-Персидской войне.

На полигоне гостям продемонстрировали возможности целого семейства бронированных машин. Из оружия самое большое впечатление произвел гранатомет, из-за брони, закидывающий гранаты прямо в окопы противника.

Без серьезного артиллерийского противодействия прорыв линии обороны с применением БТР-ов и становился делом максимум нескольких часов. Естественно, не всякая оборона может быть прорвана столь быстро, но противнику не поздоровится везде.

С техникой была показана тактика применения. Вспоминая идущие с интервалом в пятьдесят метров БТРы, Рузский вдруг осознал — устроители ненавязчиво наводили его на мысль, что размазывать эти машины по фронту категорически противопоказано. Только массированное использование бронемашин может дать существенный эффект, а БТР-одиночка обречен.

В какой-то момент, у генерала мелькнула мысль, что под известную тактику были разработаны техника и оружие, но в силу невероятности этой мысли он ее тут же отбросил.

Вспоминая полемику о секретности, генерал неожиданно нашел подходящее решение — Всеволожскую базу надо включить в состав Броневой школы, но с особым статусом, дабы исключить возможность «школьному» начальству совать свой нос, куда не следует. При таком положении дел база становится военным объектом, а работающие гражданские специалисты переходят в военное подчинение и формально в обучение не вмешиваются. Одновременно снимаются обоснованные опасения Зверева.

Завтра же надо будет переговорить об этом с Дмитрием Павловичем, а по возвращении на фронт с генералом Батюшиным.

На грани между сном и явью, вспомнилась фраза Зверева о необходимости жесткой диктатуры на время революционных бурлений. Если отбросить его дурацкие афоризмы с зеленкой, то за ними кроется твердое убеждение: или жесткое управление социальными процессами, или Россию ждет своя Великая революция, на фоне которой французская, покажется детской песочницей.

Похоже, что Зверев прав, а Александр Иванович не до конца осознает масштабы предстоящих потрясений. Тем более этого не понимают думские говоруны.

От того, что в Думе наконец-то нашлось твердое здравомыслие, на душе стало спокойней. Немного досаждали жутковатые афоризмы Зверева, но они оказались лишь формой, выпячивающей некоторые сущности, а вот единственный предельно жесткий взгляд, показал — Дмитрий Павлович далеко не слюнтяй, а еще он воевал. В этом генерал не сомневался. Служил и воевал. Опытный взгляд военную косточку угадывает сразу, а вот человека богемы в нем нет ни на грош, что, учитывая его принадлежность к миру искусства, весьма необычно.

Примерно в это же время, Зверев с Федотовым и Самотаевым закончили читать запись прослушки разговора между Гучковым и Рузским, в котором собеседники связывали преследующие Россию беды с фамилией Романов. Этот разговор радовал. По отношению к Рузскому Александр Иванович выступал в роли своеобразного агента влияния, и, одновременно, был связующим звеном между правым руководством думы и военными.

Вторая тема разговора понравилась не очень, точнее совсем не понравилась — Гучков высказал опасение по поводу наличия у переселенцев собственной маленькой армии. Генерал успокаивал:

— Александр Иванович, это не серьезно, рота мужичков непризывного возраста, даже с десятком БТР-ов, погоды не сделает. Они хороши для спектаклей, или для учебы молодняка, а на большее не способны. Поверьте моему опыту.

Гучков на время успокоился, но переселенцы не сомневались — эта мысль будет терзать неугомонного «общественника» пока не заставит сунуть нос не в свое дело. И вот ведь незадача — из-за воздействия на генерала, этого кренделя убирать нельзя.

Идея Рузского включить Всеволожскую базу стрешара в состав Броневой школы с особым статусом нашла своих сторонников и противников. На сторону командующего Северным фронтом встал генштаб. В военном министерстве окопались противники обособления.

Дело это казалось безнадежным ровно до того момента, пока к военному министру, Ивану Константиновичу Григоровичу, не заглянул «на огонек» председатель московского отделения Военно-промышленного комитета, Петр Петрович Рябушинский. С этого момента вопрос статуса оказался столь мелок, что подчиненные министра тут же осознали ошибочность своих прежних взглядов.

На незаданный вопрос, почему Иван Константинович столь радикально подправил мнение своих сотрудников, он, скорее всего, ответил бы примерно следующим образом: «Господа, на сегодняшний день через ВПК прошел почти миллиард казенных денег. К тому же, господин Рябушинский мне сообщил, что председатель центрального ВПК, господин Гучков, теперь всецело на стороне уважаемого начальника ГАУ».

Государственная машина это всегда вещь в себе, а российская в особенности. Одни приказы она выполняет медленно и сикось-накось, другие решаются в срок и до последней мелочи.

Так же обстояло дело и с октябрьским высочайшим повелением, согласно которому Всеволожская база стрешара с полигоном и зоной отчуждения до самого Гарболово, отходила к Броневой школе. Над ней стояла Офицерская стрелковая школа, и тем и другим было настоятельно рекомендовано с инспекциями не надоедать. Ответственностью «школьников» становилось обеспечение базы личным составом и довольствием, что низводило их до положения снабженцев. Естественно, никому такое понравиться не могло, и вопрос открытия «военных действий» против «свобод» базы, являлся вопросом времени.

Инструкторы базы стали вольноопределяющимися. Им в помощь были командированы вагнеровцы, поступившие на службу еще до войны. В результате инструкторский состав достиг полутора тысяч человек.

Для двух тысяч новобранцев был готов и кров, и корм, и даже опиум для народа в лице специально подобранного священника-пьяницы, когда в самом конце октября на базу пригнали вместо сорока рот новобранцев всего двадцать пять. Судя по всему, один из винтиков госмашины решил — авось обойдутся.

Зато другой винтик к пожеланию переселенцев отнесся более чем благосклонно, и половина новобранцев оказалась из города, а три четверти грамотными.

Каждой ротой командовал унтер-офицер, а офицеров, подготовленных по программе для броневых дивизионов, Броневая школы обещала предоставить после рождества.

Радовало, что возраст новобранцев соответствовал оговоренному- не старше двадцати трех лет, но когда был проведен отбор «умненьких да разумненьких» выявилась еще одна задница — «отсев» никто забирать не собирался. О нем в повелении просто забыли, чем тут же «воспользовались» школьники:

— Преданы вам новобранцы, господа хорошие, вот и извольте обучить их, как полагается, а о возврате в приказе нет ни слова, — огрызнулись «обиженные».

Надо заметить, что курировавший базу Самотаев, расстраивался не долго, точнее не расстраивался вовсе. Из отсева можно было подготовить пехоту по упрощенной программе. Эти люди годилась для охраны периметра, а то, что специфический интерес к базе резко вырастет, сомневаться не приходилось.

Опять же, из самых бестолковых можно будет сформировать заградотряды — спасибо господину Брусилову, повысившему этим приемом стойкость своего фронта.

Кто бы не говорил обратного, но воспитать заградотрядовца не просто. Эта разновидность двуногих должна испытывать острую неприязнь к своим «подопечным», и панически бояться передовой. К вопросу воспитания этих «высоких» качеств Самотаев подошел творчески. Изображающие противника кандидаты в заградотряды, регулярно получали травмы различной степени тяжести от атакующих супостата штурмовиков.

Бывало, прилетало и в ответ, но такое случалось не часто. Сказывались отбор, усиленное питание и обучение приемам мордобоя.

Все это реализовывалось позже, а сначала в лучших армейских традициях три тысячи охламонов отправились строить «лесной санаторий».

Пока в нем поживут сами «строители», а когда вокруг появится колючая проволока, а по углам вырастут вышки… Времена грядут неспокойные, и мало ли кому захочет перейти на санаторный режим.

Пехота числом в три тысячи душ в авральном темпе приступила к строительству бараков. Две тысячи будущих штурмовиков посмеивались — этого счастья они были лишены, зато прекрасно накормлены и одеты в новую удобную форму.

Наивные, они не подозревали, что сразу после разбиения на отделения, для них разверзнется рукотворный ад на земле.

Курс молодого бойца начался со строевой подготовки. Сколько бы ни писали о бессмысленности шагистики, но без нее ни одна армия мира не обходится. Она учит подчиняться и ощущать единство, особенно когда вечерняя прогулка сопровождается новой строевой песней о бесстрашных штурмовиках и десантных батальонах. По заказу Самотаева, несколько таких песен было написано заранее.

Строевой подготовки было немного. Новобранцев изматывали кроссами, полосой препятствий, рукопашным боем и далее по списку. Главным в этом винегрете была не физическая подготовка, а воспитание умения подчинятся.

Любой тактически и физически подготовленный боец может запаниковать в первом же бою и погибнуть. Чтобы этого не произошло, чтобы он не впал в ступор, инструкторы выбивали из курсантов дурь «гражданки», прививая у подопечных потребность в бездумном подчинении, что позволяло уйти от окружающего кошмара. И этим кошмаром на время обучения становился инструктор. Тот самый, который согласно параграфу номер один всегда прав.

На этом этапе курсанты испытывали крайнюю усталость, а оставшегося времени едва хватало на туалет, прием пищи и сон. Кое-кто засыпал прямо за столом.

Выдержали не все. Четверых вытащили из петли, одного не успели. Каждого двадцатого вернули в пехоту. Туда же, с пометкой в личном деле «в заградотряд», отправили «вечно скулящих» и типов с разного рода психическими и политическими патологиями. В этом времени на такие мелочи призывные комиссии внимания почти не обращали, а с началом войны гребли всех без разбора.

Через четыре недели интенсивность физических нагрузок для водителей, минометчиков и снайперов снизили — огневая подготовка, и вождение с чрезмерными физическими нагрузками не дружат.

Теперь обработка сознания пополнилась слоганами: «Никто кроме нас», «Штурмовые батальоны не сдаются», «Штурмовики своих не бросают».

Причин гордиться своей исключительностью было достаточно, а выделенные инструкторам лидеры, повели за собой остальных, как следствие — авторитет инструкторов взлетел до небес.

По вечерам стали звучать песни. «Темная ночь» и «Синий платочек», пела вся страна. Приехавшие из столицы музыканты исполнили песни о единственной надежде России, о безумно храбрых и справедливых штурмовиках, о пехоте спец. назначения, и песни из репертуара Любе. Их Зверев специально приберег для этого случая.

Большинство удовлетворялись простенькой рифмой. Натуры поэтические шептали вслед за исполнителями:

Подспудно в сознание молодых людей внедрялась неприязнь к пораженцам во всех их разновидностях. Здесь опять на первый план выходили их лидеры.

Особое внимание уделялось снайперам, на которых у Самотаева были большие планы. Только метко стрелять мало. От настоящего снайпера требовалось величайшее спокойствие и способность часами неподвижно лежать в засаде, замечая то, что проходит мимо внимания обычного бойца.

Из этих курсантов выделялись бойцы с особыми способностями. Получив приказ отстрелить ухо, такой стрелок должен видеть только этот орган, и не важно, принадлежит ли он кайзеровскому офицеру или красавице с портрета Ивана Крамского «Портрет неизвестной». Главное, что бы у объекта было то самое ухо. Таких в будущем станут называть киллерами, и нет ничего удивительного в том, что эта горстка бойцов жила отдельно от остальных стрелков, и готовилась в индивидуальном порядке.

Пока шла первичная подготовка бойцов, в высоких кабинетах мусолился вопрос о закупке транспортеров. Заказ разрешился в конце ноября. С этого времени водители стали регулярно убивать моторесурс, а штурмовики и пехота кататься на броне и осваивать новое оружие.

Одновременно, Самотаев почувствовал повышенный интерес к базе. Сторож с древней одностволкой, он же вагнеровец «Козырь», едва не получил в зубы, от желающих поиграть в пострелушки. Увещевания, что база теперь закрыта и никаких игр теперь не проводится не действовали. На выстрел в воздух, ему в помощь тут же пришкандыбала пара таких же «дедков». Только тогда их благородия отвязались.

Резко увеличилось число заплутавших грибников и таких же дурных охотников. Нарушители «спокойствия» опрашивались, после чего их вели опытные филеры, и кое-какие результаты появились уже через неделю. Полицию и контрразведку не впутывали — у Вагнера были свои специалисты. Одни изымали клиента, другие развязывали языки, после чего очередной утопленник всплывал в одном из бесчисленных каналов Северной Пальмиры.

Между тем стройка шла своим чередом и после заселения первых бараков пехоту разбили на две части. Одна совершала трудовые подвиги, другая училась воевать. Через две недели они менялись. Со сдвигом в полтора месяца, пехоту стали обрабатывать в том же ключе, что и штурмовиков, а граница между ними стала постепенно истончаться.

Толпа молодых мужиков это не только сила, но и гремучая потенция. Разок ее сбили подвозом «девочек», но дело это оказалось хлопотным, в итоге в отдалении от военного городка появился бордель. И все равно, самые активные наладились в самоходы к сельским красавицам. Благо, деревушек вокруг было раз, два и обчелся.

Первым делом этих ухарей допросили на предмет, кто к ним подходил, и о что спрашивал, после чего вместо гауптвахты отправляли в «гулаг». Никаких колючек и охраны в «гулаге» не было. Просто некоторым балбесам удвоили норму выработки и до минимума урезали пайку. Выдержавших испытание фиксировали — отчаянные мужики на фронте были на вес золота. Не выдержавших… такие больше не бегали.

Вопрос с дезертирами решился кардинально. Двоих задержанных полицией в Питере, расстреляли перед строем, а всему личному составу базы устроили трехдневный марш-бросок, после которого личный состав падал с ног от усталости. Не весь — над ротой с бегунками инструктора издевались еще неделю и все суицидники были из нее.

После такой экзекуции мыслей о побеге больше не появлялось, а о незначительных прегрешениях типа «самоходов», командование узнавало вовремя, но чаще всего «лечение» проводилось на уроне роты без доносов.

Сложнее обстояло дело с «партейными». Нельзя сказать, что городские жители все как один были заражены политикой, но носителей антивоенных настроений в их среде было существенно больше, нежели среди сельчан, и время от времени политические темы вклинивались в общие разговоры.

— Командир, а почему новые социалисты хотят продолжения войны? — вопрос прозвучал у костра во время очередного и привычного уже марш-броска.

Николай Чижиков дано хотел задать этот вопрос, но все не решался. В первые недели после изматывающих кроссов у него на это просто не было сил. Позже, он стал опасаться наказания. Нет, не прямого. Инструкторы оказались совсем не зверями, какими они поначалу казались новобранцу. Скорее наоборот — Николай навсегда запомнил, когда его и Саньку Смирнова командир на сутки отправил отсыпаться. Если бы не тот случай, он бы сейчас ошивался среди этих слабаков из пехоты.

Зато теперь Николай стал увереннее в себе, и если бы не это состояние, сегодняшнего вопроса он так бы и не задал.

— Не знал, — сделал удивленное лицо инструктор по физической подготовке, Федор Твердых, — интересно, а где об этом написано?

— Так это, об этом пишут социал-демократы, — стушевался вдруг Николай, — войну надо кончать, она выгодна только капиталистам, а новые социалисты хотят войны.

Инструкторов к этим баталиям готовили, тем более, что «горячих» тем было всего три: война, земля и монархия. При этом о власти русский народ думал в последнюю очередь.

Из ответа Чижикова, инструктор сделал правильный вывод — в политике Николай не искушен, то есть, что услышал, то и сказал.

В таких случаях «начинающему политическому» надо показать, как именно его обманули, а для борьбы с настоящим идейным противником лучше привлекать специалистов.

— Социал-демократы делятся на две части, — зная, что его внимательно слушают, неспешно начал инструктор — на меньшевиков и большевиков, и друг с другом они дружат, как кошка с собакой. Меньшевики, как и новые социалисты, и эсеры, и кадеты понимают, что на нас напал германец и мы вынуждены обороняться. Отсюда мы называем себя оборонцами. Большевики считают войну захватнической, это как если бы мы напали на Германию, — пояснил инструктор, — и призывают ее прекратить без аннексий и контрибуций. Ты о каких говорил? — вопрос поставил Николая в тупик.

— Наверное, о тех, что без аннексий и этих, контрибуций, — не очень уверенно ответил Чижиков, впервые услышавший о внутренних дрязгах в РСДРП.

— Ну, хорошо, — продолжил инструктор, — вот приходишь ты, Николай, к господину Кайзеру и говоришь: «Кайзер, ядрена вошь, а ну-ка отдавай все захваченные у нас земли и вали в свою Германию». Думаешь, он такой дурак, чтобы задарма отдать тебе все завоеванное, а не послать лесом?

— Ну, не знаю, — под гогот солдат прозвучало неуверенно, — но надо же что-то придумать?

— Коля, ты еще не слышал о братании с германцем. Дескать, надо побрататься с германскими солдатами, чтобы потом дружно повертать штыки против своих офицеров и капиталистов. Ты, как услышишь этот шепоток, так и задай агитатору вопрос: «Друг любезный, а почему германские офицеры посылают своих солдат брататься, и даже выдают им для этого дела шнапс, хотя в Германии с хлебом совсем хреново, а наши офицеры братание запрещают?»

Сделав паузу, Федор хитро посмотрел штурмовика:

— Вот, значит, Николай, а как начнет такой агитатор юлить, тут ты ему лопаткой по кумполу и рубани. Как давеча деревянного болвана. Надо же, надвое расколол, силен! — уважительно закончил инструктор, под очередной взрыв хохота.

— Господин инструктор, а в чем выгода германца? — вопрос раздался с противоположной стороны от костра.

— Тут дело такое, — вновь степенно начал физрук, — Кайзеру никак нельзя допустить, чтобы мы шуранули его с нашей земли, ведь в таком разе Германии придется платить за все свои бесчинства, а ведь с нашими БТР-ами мы его шуранем! Сами знаете, какая это сила, а если мы начнем брататься, то наши земли останутся под Германией и в этом ее выгода.

— Значит большевики предатели? — теперь любопытным оказался стоящий рядом штурмовик из второго отделения.

— Если бы все было так просто, — вздохнул инструктор, — понимаешь, какое дело, большевики искренне верят, что достаточно нам повернуть оружие против своих офицеров, как то же самое сделают немцы. По их мыслям война тут же прекратится, а на земле наступит царство рабочего человека. Это как бы рай на земле. Вот, только, ошибаются эти робята — германские офицеры не дураки, чтобы подталкивать своих солдат против себя, а что до рая, то быстро только мышки кувыркаются.

— Тогда зачем их лопатой рубить?

— Тоже верно, — тяжко вздохнул инструктор, — значит так, даю новую команду: бить агитатора надо плашмя, но посильнее. Смотришь, и поумнеет, — последние слова инструктора потонули в громовом хохоте.

С какого-то момента такие разговоры стали возникать среди инструкторов, когда один странным образом нес ахинею, а другой его уверенно разбивал. К таким, как бабочки на огонь, слетались заинтересованные, и… обработка сознания шла полным ходом. При этом новые социалисты становились единственно правильными защитниками трудового народа и крестьянства, которому должна принадлежать земля. Ну что тут скажешь — люди неискушенные пропаганде поддается легко.

В сложных случаях с упертыми «политическими» начинал работать профессионал своего дела. После этого из схватки выходил или перевербованный, или заградотрядовец. Кто бы сомневался, что после такой обработки личный состав стал разделять взгляды новых социалистов, особенно в части необходимости твердой руки.

Сразу после рождества Федотов продемонстрировал генерал-лейтенанту Маниковскому обещанный танк прорыва. День был пасмурный и морозный.

Перемолотая гусеницами черная земля с пластами смерзшегося снега, казалась неприлично нагой, а два бронехода засыпающими монстрами. В остывающем стальном чреве периодически потрескивало и поскрипывало. Над моторным отделением вибрировало марево горячего воздуха. От машин пахло порохом, соляркой и горячим машинным маслом.

Судя по выщерблинам на броне и разболтанной ходовой части, бронеходы, за их железный век, лиха хлебнули с избытком. На башне ближайшей машины красовалось испещренное оспинами полуметровое пятно. Это след обстрела из германского МГ-08. Сюда угодили все двести пуль с дистанции в сотню шагов. На лобовой боне закрашенные следы от ударов болванок. На башне машины с номером 01 металлическим блеском выделялся свежий «мазок» — это результат сегодняшнего рикошета практического снаряда германского полевого орудия.

После демонстрации генерал лично проверил, каково это, одеть на себя танкистский шлем с комбинезон и посидеть на командирском месте. Как раз напротив «мазка» по броне, где на скорости шестьсот метров в секунду в броню врезался снаряд. Ощущение было не из приятных, зато, когда повинуясь его командам, машина, взревев мотором, легко выполнила его волю, он почувствовал себя едва ли не богом войны.

Когда в бетонированный окоп загнали троих солдатиков, Алексей Алексеевич убедился, каково приходилось германским солдатам, когда над ними проползал британский Марк-1. Сидящие рядом инструкторы с трудом удержали расползающихся охламонов из пехоты. При этом двое обделались. Еще страшнее был вид обшитых деревом заваливающихся окопов, когда через них проползал двадцати тонный бронеход.

В финале генерал потребовал обкатки. Федотов с Самотаевым возражали, но осознав бесперспективность своих поползновений, нахально влезли в окоп к Маниковскому. Когда над ними проползал танк, генерал с трудом удержался, чтобы не драпануть на манер несчастных солдатиков. Радовало лишь то, что от дрожи в руках у Федотова сломалась его вонючая папироска, а тлеющий табак залетел за воротник.

Между тем, бронеходы показали почти полную неуязвимость, а там где колесная техника наматывала на оси колючку, гусеница почти всегда выходила победительницей. Все это, в сумме с огневой мощью говорило — в мир вторглось принципиально новое и грозное оружие, и это оружие надо хранить в тайне!

Вновь, как и в сентябре, генерала осенило, что эти машины Федотов мог продемонстрировать вместе с транспортерами. Об этом говорили шрамы на броне и следы ремонтов. Мог, но не показал, зато провел всесторонние испытания и походу устранил основные недостатки. Сейчас его действия представлялись генералу весьма дальновидными, а еще генерал осознал, что бронеходы по-настоящему сильны только вместе с БТР-ами. Теперь у него не было сомнений, что обе эти машины задумывались в паре, даже скорости у них были одинаковые. Бронеходы подавляли артиллерию противника, пулеметные гнезда и дзоты противника, а идущие за ними БТР-ы, у самых окопов выбрасывали штурмовые группы.

Генерал понимал, что недостатков у бронехода еще много и устраняться они будут не один год. Подшипники бортового фрикциона требовали ежедневной смазки, а сами фрикционы часто входили из строя. Мотор плохо переносил максимальные обороты, поэтому максимальные обороты рекомендовалось использовать только по необходимости. Немного лучшим образом обстояло дело с ленточными тормозами с чугунными накладками, но и тут были претензии. Между тем в сравнении с британским «Марком-1» и французским «Рено-FT» эти машины были верхом совершенства. Чего только стоил ресурс гусеницы в пять тысяч верст и противоснарядное бронирование.

После демонстрации бронеходов Михаил Самотаев на пару с Федотовым показали генералу… узников. В холодной избенке сидело четверо мужчин. Один был из чухонцев, двое городские жители. Лицо господина в дорогом пальто с каракулевым воротником показалось ему знакомым.

— Это барон Н, — Михаил напомнил генералу помощника начальника департамента из министерства финансов.

— Вы их отдадите полиции?

— Чтобы об их аресте тут же узнал противник? — вопросом на вопрос ответил Самотаев. — Их все одно повесят, а здесь они хоть какую-то пользу принесут.

Увидев непонимание в глазах генерала, Михаил пояснил:

— Пропавших германских агентов ищут, и искатели могут попасть в расставленные сети. Этих мы выдоили до донышка, — Михаил неопределенно махнул рукой, — но мало ли что еще вспомнят. Отправить на встречу с господом богом всегда успеется. Этих мы позже передадим в военную контрразведку, а пока пускай отдохнут.

— Вы сами занимаетесь расследованием!? — до генерала, наконец-то, дошло существо дела.

— А что вас удивляет? — Самотаев вновь вернул шар назад. — Все мало-мальски серьезные компании имеют своих шерлок-холмсов, а у некоторые содержат целые службы. Или вы думаете, что у нас ничего не украли только божественным провидением? Вы поймите…

Оказывается, после выхода в свет высочайшего повеления о Всеволожской базе, охрана периметра с завидным постоянством стала ловить то «грибников», то «охотников», а после решения о закупке транспортеров потеряшки повалили валом. Последнее время вохры взяли моду сходу бить таких блудунов прикладом по зубам. Пришлось провести разъяснительную работу: «После вашей экзекуции черта с два, разберешь, что они бормочут». Призывам к гуманности вохры вняли, и лупить стали по почкам. Надо заметить, что о бесчинствах охраны Самотаев рассказывать генералу не стал.

Ответ Михаила на вопрос Маниковского о проблемах в его ведомстве генерала в целом обнадежил:

— С сохранностью секретов в ГАУ не все в порядке, но настоящий предатель сидел в министерстве финансов. От него в Германию ушла информация о заказе непонятных транспортеров с номерами 15 и 152. Барона насторожила их стоимость. К счастью о технике он ничего не знал. Затем из ГАУ через жену поручика Жмурова ушла информация о Всеволожской базе с секретными броневиками. Дурой она оказалась редкостной и болтливой под стать мужу. Сопоставив два эти факта, противник догадался, о чем может идти речь и по максимуму задействовал свои ресурсы, а наша база оказалась засвечена.

Рассказывая о Жмурове, Михаил присматривался к генералу и реакция его удовлетворила.

— Выявлен еще один канала утечки. К вам он отношения не имеют, но через него в Германию ушли рисунки транспортеров с толщинами брони. О гранатометах и автоматах противник, похоже, не знает, но, сами понимаете…, — Михаил сокрушенно развел руками.

Самотаев не стал говорить, что и второго, и третьего, и даже пятого шпионов удалось нейтрализовать на дальних подступах, и никаких рисунков в природе не существовало, но точно так же не было гарантии, что до противника не дошли обсуждаемые на всех уровнях ТТХ, и все связанное с БТР-ами. Не случайно же взбеленилась вся кайзеровская агентура. И не факт, что виновником оказался только барон Н.

Всего этого генералу знать не полагалось, зато чувство вины следовало растормошить.

Алексей Алексеевич был человеком трезвомыслящим и понимал, что утечки неизбежны, но такого скандального фиаско не ожидал. Теперь можно не сомневаться, что противник встретит российские транспортеры во всеоружии, и нет гарантии, что германские инженеры прямо сейчас не передают чертежи в производство. Самое скверное что, не вняв в должной мере предостережениям Зверева, он в какой-то мере явился виновником такого поражения. Благо, что о танках противник ничего не знает.

Уже находясь в кабинете Самотаева, и еще раз, покрутив в голове услышанное, Маниковский понял, почему на смотрины бронехода Федотов пригласил его одного — заводчик больше не хотел рисковать.

— Вы в курсе, что обсуждается закупка еще двухсот с лишним БТР-ов? — на этот раз вопрос адресовался Борису.

— Двухсот пятидесяти, если быть точным, — скрывать свою осведомленность переселенец не стал.

— Вот как? Пусть будет так, а какова цена бронехода? — вопрос генерала прозвучал почти нейтрально.

— Один танк стоит примерно трех БТР-15.

— Не сказать, чтобы слишком дорого, а эффективность танка выше таковой у десятка транспортеров?

— Не совсем так. Без пехоты танк уязвим, — переселенец, поведал, как легко бутылка с бензином уничтожает дорогую машину.

— Неужели ничего нельзя сделать? — формально возглас относился к уязвимости танка, но в контексте разговора наметилась совсем иная направленность.

— Можно. Вместе с танками надо пускать пехоту, но где гарантия, что сведения о танках не уйдут к Кайзеру? — переселенец внимательно посмотрел в глаза генералу.

Несмотря на умение «держать лицо», было видно, что Маниковский хочет что-то предложить, но не решается. В принципе, ход его мыслей просчитывался.

Испытания танков с последующей процедурой заказа и изготовлением, займет слишком много времени, и к летнему наступлению танки опоздают. К тому же такой путь чреват очередной шпионской историей.

Вместе с тем, появление таких машин на фронте гарантировало прорыв обороны противника с минимальными потерями и на большую глубину. Более того, генерал не сомневался — эти атаки приведут к коренному перелому в войне и ради этого стоило рисковать и своим положением и… и чем угодно.

Сейчас идеальным положением Маниковскому представлялось неофициальное изготовление хотя бы одного десятка танков вместо тридцати транспортеров, а заказ бронеходов пустить своим порядком с самыми жесткими мерами безопасности. При этом недостающие БТР-ы изготовить по остаточному принципу.

Официально этого не провернуть, а предложить Федотову, чтобы тот взял на себя риск Алексей Алексеевич таки не решался.

Ждать, пока генерал разродиться, можно было до бесконечности, а отказываться от танков не хотелось. Пришлось пойти товарищу навстречу:

— В принципе, один вариант есть, — задумчиво начал Федотов, внимательно контролируя Маниковского, чтобы в любой момент перевести все в шутку, — вместо каждых трех БТР-ов, я могу рискнуть изготовить по танку, а вы пока начнете пробивать танковый заказ. Только, никаких широких обсуждений, — Федотов знал, что Маниковский может почти единолично провести заказ.

Как переселенец и ожидал, последовали уверения, дескать, да, риск есть, но победителей не судят, и господин Федотов может рассчитывать на полную поддержку со стороны ГАУ. Итогом стало решение об изготовлении пятнадцати танков до конца марта и еще столько же к летнему наступлению.

Подготовку танкистов, точнее бронеходчиков, переселенцы начали за месяц до переговоров с Маниковским. Кандидатов в бронеходчики проверили на умение держать язык за зубами и не только на полиграфе. В качественно организованной пьянке, специально обученные люди выпытывали, мол, что же такого удивительного есть в ваших транспортерах? Итог был закономерен — не умеющие себя контролировать «поплыли». Их не наказывали, но сами того не ведая из списка потенциальных танкистов они выбыли. Зато прошедшие испытания поселились отдельно от общей массы, а спустя неделю с отдельного плаца стала раздаваться новая строевая песня:

Беда не приходит одна, и в подтверждении этой истины на следующий день после показа танков начальнику ГАУ, на базу заявилось командование Офицерской и Броневой школ, с подготовленными офицерами. С ними приехал эмиссар Северного фронта подполковник Виктор Шульгин.

На самом деле никакой беды не случилось, и молодых офицеров давно ждали, но проблема была. Школы готовили командиров бронедивизионов, оснащенных броневиками.

Иначе обстояло дело с «Самотаевским войском». По численности оно соответствовало бригаде двух полкового состава. По построению и задачам, можно было говорить о двух оперативно тактических группах, предназначенных для прорыва фронта и действий в тылу противника на большом удалении от основных сил.

Каждая такая ОТГ состояла из своего штаба, БТР-ров со штурмовиками, артиллерийско-минометными БТР-ами и буксируемой артиллерией.

При этом штаб такой ОТГ мог сам планировать выполнение поставленной командованием задачи, решая ее в плотном взаимодействиями с разведывательной и штурмовой авиацией. О последней переселенцы не распространялись, но командование оперативных групп учения проводило с учетом этой возможности.

Ко всем указанным прелестям, ОТГ могли придаваться танки прорыва. На учениях их роль выполняли БТР-152. Реальные возможности танков знали немногие, а для всех остальных дали дезу о больших пушечных машинах. Еще немного еще чуть-чуть, и вы их увидите.

Штабы оперативных групп состояли из наиболее подготовленных для этой цели вагнеровцев и четверых унтер-офицеров. Остальные унтеры командовали штурмовиками, заградотрядовцами, пехотными частями и тыловыми службами. Из-за нехватки младших командиров их роль выполняли наиболее шустрые из недавних призывников.

Прибывших офицеров предполагалось поставить командирами танковых взводов и рот. Самых толковых подучить на командиров штурмовых подразделений, при этом им предстояло руководить и танками, и транспортерами, и штурмовиками имея целью прорыв линии обороны, т. е стоящие перед ними задачи были существенно шире и ответственней, нежели у командиров бронедевизионов.

Встреча прибывших была обставлена в лучших армейских традициях. Шеренга новоиспеченных офицеров с одной стороны. Ей перпендикулярно выстроилась рота почетного караула бойцов в непривычной пятнистой форме. На головах каски, на груди короткие карабины со штык-ножами и изогнутыми коробчатыми магазинами. Во главе взводов унтер-офицеры.

Перед построением Самотаев успел шепнуть начальнику Офицерской школы генерал-майору Филатову: «Это новая форма бойцов разведывательных отделений, а парадную пока не придумали».

Ритуал встречи сопровождался речами и торжественным прохождением роты почетного караула. Молодые офицеры сразу отметили — ходить солдатики толком не умеют, впрочем, это дело наживное.

Встреча окончилась ритуальным предложением отведать, что бог послал, после чего командованию показали товар лицом.

Пять БТР-ов прошли кольцевую трассу со всеми типичными препятствиями. С натугой ревя моторами машины взбирались на крутой склон, потом так же тяжело месили колесами грязь, преодолевая незамерзающий заболоченный участок, лихо разворачивались на скоростных участках.

На огневой минометы выпустили по три мины. Пушка, стоящая на БТР-152, сделала три выстрела и даже поразила цель. Отстрелялись пулеметчики и гранатометчики. Силами двух отделений вчерашние новобранцы показали действия штурмовых групп по захвату вражеских окопов. В учебном бою преимущества автоматов и новой формы были неоспоримы.

Недавние новобранцы управляли машинами, стояли за пулеметами. Они же наводили на цель минометы. Огрехи были, но начальник Броневой школы подполковник Вячеслав Халецкий всего два с половиной месяца тому назад лично отправлял на базу новобранцев. Сегодня, дабы избежать очковтирательства, он сам тащил жребий — какому отделению выходить на показ своих умений.

Результат впечатлял и в части выучки бойцов, и в части показанной техники. В военном городке царил порядок и дисциплина, и не показушные, а вполне себе здоровые — у командиров на это глаз наметан.

Офицерский молодняк увиденным был ошарашен, а кто-то из самых шустрых пустил шепоток в адрес Михаила:

— Господа, это же сам командир Вагнера, вот вам крест!

Командованию школ стало за себя неловко. Положа руку на сердце, они не только ожидали увидеть бардак, но и в какой-то мере хотели его увидеть, чтобы закрыть эту базу к чертовой матери, точнее привести ее к нормальному подчинению.

С одной стороны конфуз командования школ был налицо, с другой Самотаев сам не сделал ни единой попытки пригласить «школьников». Видимо ему так было проще, а потому ни каких претензий друг к другу не последовало. Тем более, что оставшись с генералом наедине, Михаил кратко поведал ему о истинном предназначении этого подразделения и приказах хранить секретность. Теперь Филатову стали понятны требования «не досаждать вниманием». В итоге перед отбытием он напутствовал своих вчерашних подопечных в духе необходимости безоговорочного подчинения господину наставнику. Так для всех представлялся Самотаев. Сам же Михаил просил генерала базу не забывать.

Проводив высокое начальство и распустив почетный караул, Самотаев прошелся вдоль строя офицеров и, странное дело, стоящие по стойке смирно подтягивались, когда мимо проходил Михаил.

Выйдя к центру шеренги и перекатываясь с пятки на носок, он поздравил офицеров с окончанием школы и началом очередного этапа в их жизни. Заверил, что каждый новый шаг всегда будет казаться сложнее пройденного, и их пребывание на Всеволожской базе будет продолжение учебы. Более того, молодым офицерам придется и переучиваться, и учить подчиненных, и никуда от этого не деться, потому что, в этом проявляется Россия, которую господам офицерам предстоит защищать. Сообщил, что на увольнения рассчитывать раньше мая-июня не приходится, а попытки покинуть расположение части, будет оканчиваться торжественным выносом тела вперед ногами.

Поднявшийся было ропот, был прерван настоящим командирским рыком:

— Смирр-но! Прошу всех раз и навсегда запомнить. Для вас я всего лишь наставник, но мои приказы выполняются неукоснительно! Такие меры я принял для сохранения секретов, с которым вы уже отчасти познакомились. Никаких рапортов о переводе в другие части я не приму, а особо настойчивые пожалеют, что родились на свет. И последнее, сейчас, все получают новую форму одежды, разбиваются на отделения и знакомятся со своими инструкторами, а завтра с утра весь выпуск отправляется в трехдневный марш-бросок. На всякий случай поясняю — слабаков у нас нет и не будет, а не выдержавшие испытания, после небольшого отдыха пройдут четырехдневный маршрут.

Чувствовалось, что офицеры автоброневых частей ошарашены таким положением. Они, изучавшие броневики и тактику их применения, не понимали, зачем нужны дурацкие марш-броски. Но что делать, если перед отбытием, генерал-майор Филатов в категорической форме потребовал от них не опозорить школу и во всем слушать господина Самотаева, который, согласно высочайшему соизволению, на базе «царь и бог». Не такой они представляли себе свою службу.

Сейчас им было невдомек, что почти сразу после марш-броска молодым офицерам будет доверено самое грозное и самое совершенное оружие, которого на этот момент нет ни в одной армии мира. Более того, их обязанности окажутся много шире, нежели у обычных командиров отделений и взводов бронедивизионов, и все их сиюминутные обиды отойдут на второй план. В своем новом качестве им придется решать задачи поля боя, став, по существу командующими своих маленьких, но очень кусачих армий.

И откуда им знать, что буквально с сегодняшнего дня опытные инструкторы начнут подмечать все нюансы их поведения. Из их среды выделят все типы лидеров, аутсайдеров, аналитиков. Личностей с холерическим характером отсортируют в одну шеренгу, флегматиков в другую. В третьей группе окажутся сангвиники, и это будет только начало. Дальше пойдет практика, на которой «инструкторы-вампиры» уточнят все особенности каждого и подберут ему наиболее подходящую роль. Не забудут они и о вторых номерах, ибо в бою искать замену всегда недосуг. Не всем молодым офицерам их миссии придутся по нраву. Некоторые будет считать себя незаслуженно обойденными. Идеального решения такая проблема не имеет, но есть приемы ее минимизации. В этом ряду стоит психологическая обработка, которую в будущем стыдливо назовут психологической помощью. Там же игнорирование претензий и даже ликвидация. Нет, не перед строем, это не дезертиры. Ликвидировать будут, бросая в безнадежные атаки, всегда планируемые в наступательных операциях. Кто-то из особо чутких засучит ножками, заполошно заверещит: «Как можно? Это преступление перед человечностью! Где закон разрешающий такие бесчинства?» Такой чел в период обострения либерастии головного мозга начнет сравнивать причастных к этому «безобразию» с отморозками типа алойзовича. Что характерно, обязательно в пользу последнего. И как быть? Обращать на этих людей внимание, или делать, что должен, и будет, что будет? Ответ на этот вопрос заключен в строках Юрия Левитанского:

Что касается командующих армиями, фронтами и т. д, то в целом они всегда исходят из минимизации потерь, и если есть слабое звено, то его надо заменить на здоровое, в противном случае потери вырастут многократно. В воюющей армии это, как правило, делается ликвидацией, как бы кто этот термин не заменял на благозвучный.

А еще молодняк начнут учить военному делу, с использованием всех приемов, о которых вспомнили переселенцы, до чего додумались сами, и что почерпнули в этом мире. И опять ответ скептикам, утверждающим, что коль нет висящих во всю стену электронных планшетов боевых действий, то ничего путного из замены не получится — в мире нет ничего, что невозможно было бы реализовать в прошлом, исключая сущности типа полета на луну.

В подтверждении этого тезиса, к прибытию офицеров плотники заготовили деревянные ящики, в которых горные хребты выполнены глиняным раствором, реки и озера закрашены синим, дороги и тропы черным и серым. Планшеты боевых действий 2х2 метра. Фигурки батарей и подразделений воюющих сторон перемещаются стиком. Кто бы сомневался, что ведущий тут же приобретет прозвище «крупье».

Таких планшетов-ящиков пара десятков. На них отображены рельеф и инфраструктура наиболее вероятных районов будущих боев. До сегодняшнего дня командиров отбирали из новобранцев, оценивая правильность принимаемых ими решений, скорость реакции и умение вести многочасовой напряженный бой. «Противнику» проще — он может попить чаю, его подменяют каждые два часа, курсант же должен выдержать непрерывный «бой» без сна и отдыха продолжительностью до двух суток.

Втянувшиеся в игру подверглись очередному издевательству — теперь в самые сложные моменты на курсантов обрушились звуки боя, в «блиндаж», вбегали и выбегать связисты, посыльные совали в руки пакеты, «труба» вышестоящего придурка с неприятной периодичностью требовала доклада, а помощники то «получали пулю», то несли ахинею, при этом разведка периодически безбожно врала.

Такая «мясорубка» быстро выявила тех немногих, кого можно было бы поставить на офицерские должности, включая капитанские. Недостающих кадров планировалось взять из офицерского пополнения. Больших иллюзий по этому поводу не питалось — людей талантливых всегда нехватка, но среди прошедших обучение в Офицерской школе способных людей всегда больше нежели среди новобранцев, к тому же образование само по себе являлось большим благом. Дальше вступало в силу условие: делай, что должен, и будет, что будет.

Всех этих подробностей Шульгин не знал, но глядя на спектакль с участием Самотаева и офицерского молодняка, последним он мог только посочувствовать. Уже завтра некоторые из них пожалеют, что родились на свет. Не завидовал он и наставнику, представляя каково переучивать офицеров бронедивизионов.

С Михаилом и тремя переселенцами из Чили Виктор познакомился, когда в 1905-ом году молоденьким жандармским поручиком пришел в борцовский клуб «Славянской борьбы». Самотаев был его тренером, а владельцами клуба оказались чилийские переселенцы, занимавшиеся борьбой наравне с остальными спортсменами.

Сейчас Михаил Константинович стал первым лицом думский фракции новых социалистов, и куратором Всеволожской базы, а подполковник Шульгин приехал на базу с инспекцией от штаба Северного фронта, где он служил в разведочном отделении.

Время пообщаться выдалось только вечером. Бывшие борцы поведали о своей жизни. У Шульгина уже пятеро детей, у Самотаева трое. Михаил кратко поведал о целях и методике обучения.

— Ты не слишком к ним строг?

— Не больше чем обычно. Нам офицеры позарез нужны и инструктора об этом предупреждены. Отсев будет минимальный.

От клуба «Славянской борьбы» Шульгин стал отдаляться, после попытки ареста Федотова в 1909-ом году. История эта была с нехорошим душком. В те годы жандармский поручик еще не верил, что европейцы в сговоре с высокопоставленными Российскими особами могут пойти на кражу секретов российских предпринимателей, но факты вещь упрямая и под впечатлением этой несправедливости Виктор вывел из-под преследования человека переселенцев, задержанного на распространении запрещенных брошюр Железного Дровосека.

Еще раньше, после событий у дома Фидлера в 1905-ом году, у Шульгина зародилось подозрение, что разгром правительственных сил был совершен не эсерами, а некоторой третье силой. Увы, проведенное им следствие ничего не дало. Зато на чердаке дома, он обнаружил следы тщательной уборки. Ни гильз, ни следов обуви, только хорошо смазанные петли чердачных окон смотрящих на площадь.

Тогда же, в ночь с девятого на десятое декабря 1905-го года поблизости от дома Фидлера неизвестными был уничтожен десяток урядника Красницкого.

Время шло. Происшествия декабря 1905 года стали забываться, тем более, что ничего подобного в Империи больше не происходило.

Летом 1908-го года Виктор удивился гениальной придумке Зверева с базами стрешара. Любители пострелять валили валом, да и сам он с удовольствием принимал в этом участие. Во время одной из таких игр, мелькнула мысль — люди, хладнокровно уничтожившие десяток казаков на Маяснцкой, могли получить навыки на базе стрешара. Вот, только, баз таких в то время еще не было.

В начале 1910-го года Шульгина перевели в столицу и там ему стало не до спортивных развлечений. Мысль, что к трагедии у Дома Фидлера был каким-то боком причастен Зверев, постепенно переросла в уверенность, но ее к делу не пришьешь, а сам Виктор на все происходящее стал смотреть несколько отстранено, да и дело это было давно закрыто.

Вновь о Дмитрии Павловиче Виктор услышал с появлением звукового кино и выходом в свет кинокартин по мотивам нашумевших фантастических книг. Никаких театральных талантов за Зверевым Шульгин не замечал, но факт оставался фактом — весь мир рукоплескал Дмитрию Павловичу, ставшему основоположником нового искусства.

Тогда же, при случайной встрече с Дмитрием, между ними произошел весьма непростой разговор.

Виктор прямым текстом заявил — он не сомневается, кто скрывается за псевдонимом Железный Дровосек. Виктор прекрасно понимал, что доказательств у него нет, да он и не собирался никого уличать, но болезнь жены и неприятности на службе… в результате, фраза получилась излишне резкой, зато Зверев ответил в своем стиле:

— Эт точно, пишут разные, а потом кальсоны пропадают. Ты мне лучше скажи: написанное железякой идет на пользу империи или во вред?

И опять, вместо признания правоты Дмитрия, в Шульгине заговорил жандарм, и на фразу в стиле: «Писать без высочайшего соизволения нельзя», Виктор тут же отгреб:

— А пИсать можно? Или так и будешь ждать высочайшего соизволения спустить портки? — Зверев голоса не повышал, но холодное бешенство ничего хорошего не сулило. — Ты вообще-то на вопрос отвечать собираешься, господин жандарм, или сдристнул?

Шульгин почувствовал, как от резких простонародных слов в голову ударила кровь, и ведь не поспоришь — Зверев был практически во всем прав. О роли Железного Дровосека, в отделе регулярно вспыхивали дискуссии. Что характерно, его начальник как-то в сердцах заявил, что если бы Дровосека не было, его надо было бы придумать. Самое обидное, что сейчас из Виктор действительно полезло сословное чванство, а живущий в нем жандарм захотел поставить Дмитрия на место.

Понимая, что неправ, он по инерции выдвинул аргумент, мол, Дровосек ни в грош не ставит самодержавие, чем подрывает устои России.

Ответ последовал мгновенно:

— Ты мне еще расскажи о сакральном смысле лественничного права Киевской Руси, и я горько заплачу. Ответь, почему эта сакральность не мешала князьям резать друг друга? А ее итог с татаро-монголами тебе напомнить? — Зверев зло уперся взглядом в Шульгина. — Я что-то не помню, чтобы ты стенал о подрыве устоев при переходе к монархии, так какого черта ты мне сейчас втираешь о сакральности царизма, когда эта система управления сдохла? Ты слышишь, что я тебе постоянно говорю? Речь идет не о злобной тирании, а о системе управления не отвечающей возросшей сложности организации общества.

Разговор этот был не первый, но Зверев впервые так резко отреагировал на нытье Шульгина.

— Ты пойми, Виктор, — немого сбавив тон Дмитрий, — что бы ты себе не нафантазировал, но по факту Железяка единственный и до конца последовательный сторонник единой и неделимой России. Попомни мое слово — очень скоро даже Великие Князья запоют о раздаче российских земель.

О царящих в высшем свете настроениях Шульгин по долгу службы кое-что знал, и Зверев был прав, но уязвленное самолюбие вновь толкнуло Виктора на то, чего в обычной обстановке он бы никогда себе не позволил:

— Зато я бы никогда не стал способствовать трагедии у дома Фидлера.

— Угу, нашел трагедию, — неожиданно весело парировал Дмитрий, — одни придурки вместо того чтобы отстрелить артиллеристам яйца поперлись сдаваться, другие решили геройски пройтись шашечками по беззащитным говнюкам. Я тебе так скажу, пить надо меньше.

Намек на ринувшегося в пьяную атаку корнета Соколовского, был более чем прозрачен, а Виктора в который раз удивило, как легко Дмитрий оказывается над схваткой, поэтому следующий вопрос выскочил сам по себе:

— А урядник Красницкий?

— Красницкий, это тот, который оказался в ненужное время, в ненужном месте? — наблюдая за реакцией Виктора, Зверев слегка склонил голову набок. — Война, господин жандармский капитан, это такая штука, на которой иногда убивают, и не их вина, что они попали под каток гражданской войны. Да-да, именно гражданской войны, которая была развязана властью и ею же подавлена. И не делай мне круглые глаза — ты все прекрасно понимаешь.

Разговор на этом увял. Каждый из собеседников понимал — негласному соглашению об откровенных разговорах пришел конец, и теперь они может и не по разные стороны баррикад, но в отношениях что-то сломалось.

Вместе с тем Шульгин понимал, что он с еще большим вниманием будет вчитываться в каждое слово Дровосека, выискивая в его сентенциях зловещий смысл, но никогда не поделится знанием о авторстве со своим начальством. Нить, связавшая Виктора с переселенцами из Чили, оказалась гораздо крепче, чем он поначалу себе представлял.

После отъезда Виктора из Москвы, в России заговорили об автомобилях, выпущенных в мастерской Дукс. За ее вывеской зазвучала фамилия Федотов. Чуть позже в небо взмыл русский самолет и опять Шульгин услышал об инженере из Чили.

По этому поводу пресса резко разделилась на два лагеря. Противники повизгивали о грандиозном надувательстве, дескать, в неразвитой России создать самолет невозможно, и без французских инженеров тут не обошлось.

Патриотические издания писали о талантах русских инженеров. Точку в этом споре поставили, как это ни странно, французы, бельгийцы и британцы, закупавшие русские аэропланы, а автомобили марки Дукс стали продаваться по всему миру.

Только тогда до Виктора стал доходить масштаб события — Россия впервые в истории стала продавать машины! Выпущенные на русских заводах автомобили и аэропланы, оказались едва ли не лучшими в мире, а звуковое русское кино шло победным маршем по кинотеатрам планеты. И все это было связано с именем трех репатриантов из Чили, которых Виктору довелось наблюдать в течении почти четырех лет.

Когда заложенные на верфях Корабела субмарины стали бороздить Балтику и принесли громкую победу на море, Виктор перестал удивляться, и все же удивился. Это случилось в 1915-ом году, когда его перевели в подчинение к начальнику разведывательного отделения штаба Северного фронта, генерал-майору Батюшину.

В ответ на вопрос капитана Шульгина, кому он обязан высоким доверием, была названа фамилия шефа жандармов Джунковского, и, как это ни странно, господина Зверева. Оказывается, Дмитрий Павлович нашел у Виктора неслабые задатки организатора противодиверсионной работы.

И вот судьба вновь свела Виктора с его бывшим тренером и правой рукой Дмитрия Павловича.

— А что будешь делать с отсевом? — спросил подполковник Михаила.

— Определю в ремонтные команды, и бумажки перебирать.

— Рузский просил отобрать для него офицеров из бывших фронтовиков, поможешь?

— Обязательно, и передай Николаю Владимировичу, что на Северный фронт будут направлены самые подготовленные и политически стойкие, а к ним в придачу готовый заградотряд.

Заметив мелькнувшую на лице «контрика» гримасу, Михаил подумал, что вот ведь как все перемешалось. Бывший жандарм и сегодняшний контрразведчик чурается заградотрядов, а он, думский деятель и слуга народа, навязывает жандарму оттренированную под задачу шваль.

— Если этой весной прорвать фронт не удастся, Россия капитулирует.

— Ты это к чему? — хмуро откликнулся контрразведчик.

— К тому, чтобы ты понял — из всех этих мальчишек я выращиваю смертников. Это не самоцель, я их учу выживать в самых кривых ситуациях, но само соединение готовится на одноразовую задачу — прорвать фронт даже ценой своей жизни. На это же нацелены заградотрядовцы. Поверь, эти отбросы не станут задумываться стрелять в отступающих, или нет — только огонь на поражение. Из пулеметов.

Брусилов это понимает, как никто другой. Рузский в этом плане не такой напористый, зато по его инициативе местным командирам вход на базу заказан, но есть проблема с освоением новой тактики. Если ее сейчас донести до командиров дивизий-полков, то мы рискуем потерять эффект внезапности. Если запоздаем, то офицеры не успеют вникнуть. Поэтому на словах передай Рузскому, что принять офицеров штабов мы будем готовы к первому апреля. И еще, об этом разговоре не должен знать даже генерал-майор Батюшин, только командующий фронтом. Ставки слишком высоки, чтобы жевать сопли, а здесь ты присутствуешь только потому, что я тебе всецело доверяю.

Шульгин всегда знал, что Михаил человек решительный, но только сейчас он осознал, какие полномочия сосредоточены в его руках.

Между тем, о деградации армии контрразведка знала, и это была самая больная тема, но вот так прямо заявлять о капитуляции пока никто не решался. Одновременно Виктор мгновенно сложил все факты, в том числе активизировавшуюся последние недели подрывную деятельность социалистов-пропагандистов и участившиеся братания.

«Да прав, Михаил, конечно, прав, но почему до этого не додумались генерал-майор Батюшин и комфронта Рузский? А может быть все это им известно? Тогда получается, что они опасаются раньше времени поднимать панику. Пожалуй, последнее вернее, ведь не случайно стали создаваться ударные части гренадер».

Сейчас его разговор с комфронта перед командировкой выглядел в ином свете, а сам Шульгин оказался втянут в непростую интригу.

«Собственно говоря, а почему интрига? Михаил, конечно, изменился, но для него держава не пустой звук и республиканец из него, как из коровы гончая. На это публику я насмотрелся, но в экономическом смысле республиканское устройство общества эффективнее монархии. Так может и вправду лучше республика, чем позор сепаратного мира?»

— А ты изменился, — Виктор по-новому посмотрел на Самотаева.

— Знал бы ты, что там за гадюшник, — неопределенно мотнув головой вверх, Михаил тяжко вздохнул, — и вот, что, Виктор, всякое может случиться. Зверев просил тебе передать, что если твое командование запаникует, ты сначала подумай, стоит ли выполнять дурные приказы. Старый тоже рассчитывает на твой здравый смысл, а я прошу тебя пообщаться со своими бывшими коллегами в жандармерии, мол, если будет совсем кисло, пусть обращаются к любому вагнеровцу. Наши будут предупреждены, только сделай это так, чтобы твое бывшее начальство не всполошилось. Не маленький, сам придумай через кого и как сделать вброс.

Прощаясь, Михаил передал Шульгину текст очередной статьи Железного дровосека:

— Это лично тебе от Зверева. Текст будет редактироваться, поэтому пока о нем никому знать не надо, но если сможешь, то отпиши Тренеру свою рецензию.

Статья начиналась с утверждения о неизбежности политических реформ. «… при этом только мальчики в розовых штанишках отказываются узреть очевидное — политические преобразования неизбежны и долго ждать их не придется. Вопрос заключается только в последствиях. В этом плане Россию ждет или разгул демократии с реками крови, или новая власть сумеет консолидировать общество на победу в войне и на оздоровление экономики, для чего необходима твердость».

Прямо о отречении царя сказано не было, но это явно следовало из контекста.

Далее Железный прошелся по думским говорунам, доказывая их несостоятельность, как управленцев. Описал свое видение событий, если из таких прекраснодушных идиотов будет состоять правительство.

Вместо налаживания расстроенного войной хозяйства, либералы кинутся реализовывать свои идеологические задумки и итог это «титанической» деятельности окажется ужасающим.

Первым делом будет уничтожена полиция. Затем придет черед армии. Расстрелы офицеров станут обыденностью, а толпы бегущих с фронта вооруженных дезертиров пополнят банды выпущенных на свободу преступников.

Под стать бандитам окажутся и амнистированные лидеры политических партий, которые тут же ринутся все переиначивать под себя, под свои догмы.

В точности, как и либералы, они, обуреваемые наивной верой в непогрешимость своих теорий, начнут доламывать, то, что еще работает. В ход пойдут наработанные десятилетиями навыки террора и ведения подпольной борьбы.

Выход Железный видел единственный — после отречения царя, России необходима власть, преследующая исключительно экономические цели, а глубокие политические преобразования надо будет отложит до приведения экономики в порядок, на что потребуется два-три года. В противном случае большая кровь неизбежна.

Картина рукотворного апокалипсиса настолько выбивалась из всего написанного Железным Дровосеком ранее, что у Виктора не осталось сомнений — вся либерально-демократическая публика заткнет глаза и уши, и завизжит, что это полицейская провокация. Для себя же Шульгин сделал вывод — ждать надо не волнений, а полноценной революции и вспыхнуть она может в самое ближайшее время.

Сергей не знал, что концовка в этом выпуске отсутствовала. В ней автор предлагал задуматься, что произойдет лично с монархом и его семьей, если завтра произойдет невозможное — Николай II отречется от престола.

Удержится ли новое правительства от ареста монарха и его семьи? И тут же доказывал — нет, не удержится. Более того, всю царскую семью надо будет немедленно арестовать и вывезти из России, в противном случае расправа по французскому варианту, но с российской безжалостностью неизбежна.

Под стук колес, Шульгин в который уже раз задался вопросом: «Да что же это такое? Как они могут так точно предугадывать события?!»