Огненный пояс. По следам ветра

Знакомство под водой

История[1], которую я хочу рассказать, по-моему, не совсем обычна, хотя и произошла она не на далекой звезде, а в местах, где каждый год проводят отпуск сотни тысяч людей. Я бы и сам не поверил, что такие приключения и открытия возможны в Крыму, Даже мне самому все случившееся прошлым летом порой начинает казаться нереальным.

На столе передо мной лежит коричневый осколок греческой амфоры, который я своими руками подобрал на дне моря. Мы нашли и гораздо более ценные вещи. Но, конечно, они хранятся не дома, а в музее, где посмотреть их может теперь каждый.

Лежит передо мной на столе и маленькая зазубренная косточка, Я приобрел ее дорогой ценой: она едва не стоила мне жизни…

Беру косточку в руки и думаю: значит, все это было, а вовсе не пригрезилось. И о наших приключениях под водой стоит рассказать. Но, конечно, начинать следует сначала.

А начало тоже было необычным. Не так-то часто приходится знакомиться и заводить себе новых друзей под водой, верно?

Прошлым летом я демобилизовался из армии и не знал, куда себя деть. Другие как-то сразу выбирают себе жизненный путь, а у меня так не получилось. Кончив школу, решил я поступить в Институт кинематографии на сценарный факультет. Зачем, и сам до сих пор не знаю. В институт не попал и пошел работать на завод учеником электрика, а потом меня призвали в армию.

Но, видно, и армия мне ума не прибавила, потому что вот теперь снова стою на распутье и гадаю: как жить дальше? Куда податься? Проситься в экипаж космической ракеты, которую скоро, наверное, пошлют на Луну, или ехать в Сибирь на какую-нибудь стройку?

Никакого решения я принять не мог и отправился на лето в Керчь к дяде — побродить, покупаться в море.

— Непутевый ты, Колька, — сказал мне дядя, когда я без приглашения нагрянул к нему. — В каждом человеке должен быть стержень, понимаешь? А в тебе его нет.

Наверное, дядя Илья прав: нет во мне стержня. А где его взять? И что это за стержень, который должен быть в каждом человеке? В дяде моем он есть? Сам дядя Илья, конечно, считает, что живет правильно. Он у меня честный трудяга, без всяких возвышенный мыслей и взлетов. Работает на метеостанции, составляет прогнозы, которые очень редко оправдываются, а после работы копается в своем огородике или, подняв очки на лоб, старательно изучает таблицы в толстенных фолиантах. Я тоже было заинтересовался ими, соблазнившись толщиной книг и ветхостью переплетов.

У дяди мне скоро стало скучно. И в одно прекрасное утро на маленьком смешном пароходике я сбежал в Тамань. Почему именно сюда? Не знаю. Хотелось мне отыскать ту хату, в которой когда-то ночевал Лермонтов и едва не стал жертвой «честных контрабандистов». Помните «Тамань»? Я эту повесть очень люблю и знаю почти наизусть.

Легендарной хаты я не нашел, вернее, мне указали не одну, а сразу несколько. Все они были подозрительно новые, явно отстроенные уже после войны.

Я выбрал одну из них, стоявшую на самом краю станицы, и прожил здесь несколько дней у болтливой тетки Горпины.

Конечно, в этой хате Лермонтов никак не мог бывать. Но сразу за ее низеньким плетнем начинался пустырь, заросший высохшим на корню бурьяном, а дальше — крутой обрыв к морю. Именно потому я и выбрал себе это пристанище. Вспомнилось: «…берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны. Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию…»

Я наслаждался тишиной, солнцем, соленым ветром. Целые дни проводил на море: загорал на горячем песке, нырял с маской за рыбами. А потом решил поискать места совсем необитаемые и но совету знакомых рыбаков перебрался на попутном ялике на Тузлу. Вот тут-то и начались приключения.

Тузла когда-то была косой, длинным песчаным мысом, далеко вдававшимся в Керченский пролив. Но в двадцать пятом году после сильного шторма Тузла превратилась в остров, хотя местные жители и продолжают называть ее по старой памяти косой. Расстояние между островом и берегом все росло и теперь уже достигает трех с лишним километров.

На острове всего несколько домиков, где во время путины живут рыбаки, а вокруг — желтая песчаная пустыня. Берег такой низкий, что его не заметишь с моря, пока не подплывешь вплотную. На Тузле я сначала увидел даже не сам берег, а дом и одинокое раскидистое деревце возле него. Казалось, они стояли прямо посреди моря. Это мне сразу понравилось. Ночевал я прямо под открытым небом, на согретом за день песке, пропитание добывал у рыбаков. А пляж здесь оказался таким, какого я никогда в жизни не видывал. Он тянулся на десятки километров. В сущности, весь остров был просто-напросто громадным песчаным пляжем, совсем пустынным и голым. Отойдя от рыбачьего стана всего метров сто, можно совершенно свободно почувствовать себя Робинзоном на необитаемом острове.

Но скоро я убедился, что остров обитаем, — даже, пожалуй, слишком.

Как обычно, с утра, прихватив самодельный гарпун, я отправился на охоту за рыбами. Вода в Керченском проливе такая мутная, что не различишь порой кончики пальцев протянутой перед собой руки, и с ружьем тут охотиться бесполезно. Зато с гарпуном можно ловко подкрасться к зазевавшейся рыбешке.

Ныряя и вновь поднимаясь на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, я постепенно удалялся от берега. Море было пустынным и спокойным. Только вдали маячило несколько рыбачьих лодок, неподвижно застывших на якорях.

Под водой я вдруг услышал громкое постукивание. После паузы оно повторилось. Мне приходилось читать, будто рыбы издают разные звуки в воде, как бы переговариваются друг с другом. Но эти звуки были слишком размеренными и громкими: два звонких удара подряд, потом пауза, снова удар… Да ведь это азбука Морзе!

Постепенно складывалась фраза, хотя и не очень понятная: точка-тире, тире-точка, снова точка-тире… «Ана плыву тебе»…

Точка-точка-точка-тире, тире-точка-точка, — вдруг кто-то застучал, казалось, над самым моим ухом. Это означало: «Жду».

Кто же это переговаривался под водой? Вынырнув, я огляделся вокруг. Но наверху все оставалось по-прежнему спокойным и безмятежным. Только в одной месте, недалеко от меня, на поверхности воды вскипали пузырьки. По-моему, именно оттуда и раздавались таинственные сигналы.

Я снова нырнул почти до самого дна. И вдруг увидел впереди смутную большую тень. Приближаясь к ней, я стал различать очертания человеческой фигуры. Но только подплыв совсем вплотную, я разглядел, что это женщина. Она была не просто в маске, как я, а в легководолазном костюме — акваланге, так что ей не приходилось подниматься на поверхность за свежим воздухом.

Незнакомка повернулась ко мне и поманила рукой. Но когда я подплыл, почти столкнувшись с нею нос к носу, думая, что ей нужна какая-нибудь помощь, она отшатнулась и замахала на меня рукой. Я ничего не понимал. Но запас воздуха в моих легких уже кончался, и мне пришлось вынырнуть.

Я тотчас же нырнул снова и легко нашел женщину по пузырькам отработанного воздуха — они цепочкой струились из ее акваланга. Но теперь она уже была не одна. Рядом с ней я увидел мускулистого, загорелого парня примерно моего возраста, в голубых плавках. Они оба посмотрели на меня, переглянулись и медленно поплыли, взявшись за руки, над самым дном. Они демонстративно не обращали на меня никакого внимания и словно что-то искали на дне.

Это меня заинтересовало, и я поплыл вслед за ними. Что они потеряли? Подбитую рыбу? Но у них не было ружей в руках. Или что-нибудь упало с лодки? А может, ищут утопленника и надо помочь им?

Без акваланга мне приходилось то и дело подниматься на поверхность за воздухом. Но глубина не превышала трех метров, а плыли они медленно, пристально рассматривая илистое дно, так что каждый раз я их легко нагонял и не упускал из виду.

Моя навязчивость, видно, надоела им. Они остановились и подождали, пока я не подплыву совсем близко. Тогда девушка неожиданно протянула мне руку. Я пожал ее. Она закивала, словно говоря: ну вот и познакомились. И помахала мне рукой, что, несомненно, должно было означать: а теперь до свидания.

Но мне вовсе не хотелось оставлять их, не узнав, что же такое они ищут на дне морском. И когда они повернулись и так же медленно поплыли дальше, я снова начал их преследовать.

Через некоторое время они опять остановились. Теперь навстречу мне двинулся парень. Вид у него был довольно свирепый, но что он мог мне сделать: не затевать же драку под водой? На всякий случай я вызывающе выставил вперед свой гарпун. Но он вдруг наклонил голову, точно собираясь бодаться, и выпустил мне прямо в лицо целую тучу воздушных пузырьков.

Вода вокруг меня буквально закипела.

Это произошло так внезапно, что я чуть не захлебнулся и пулей выскочил на поверхность. Пока я приходил в себя, они успели отплыть довольно далеко. Но теперь уже я разозлился и кинулся в погоню за ними.

Не знаю, чем кончилась бы вся эта история, если бы мы вдруг не заметили, что постепенно заплыли на отмель, где воды оказалось всего по грудь. Мы могли теперь высунуться из воды и объясниться по-человечески.

— Ты что, ненормальный? — свирепо спросил парень, сдвигая маску на лоб. — Что ты к нам пристал?

— А что вы здесь ищете? — в свою очередь ощетинился я. — Кто вы такие? Ваши документы…

— Вот я тебе сейчас покажу документы! — замахнулся он.

Но девушка, не снимавшая маску, а только вынувшая изо рта дыхательную трубку, схватила его за руку:

— Не смей, Михаил! Ему просто надо все объяснить. — И, повернувшись ко мне, начала втолковывать, словно глупому ребенку. — Мы археологи, у нас тут целая экспедиция. Мы ищем затопленные древнегреческие города, которые стояли на этих берегах тысячи лет назад. Понимаете? А вы нам мешаете работать.

Мне стало неудобно, что со мной так разговаривают, словно с ребенком. Но сразу отступать не хотелось, и я упрямо повторил:

— Все равно у вас должны быть какие-то документы. Предъявите…

— А ты что, милиционер? — насмешливо буркнул парень.

Девушка снова потянула его за руку и мягко сказала мне:

— Ну откуда же у голых людей могут быть под водой документы? Если вы так уж сомневаетесь, приходите вечером в наш лагерь — он вон там, за холмом.

— А, да что с ним толковать! — сказал ее товарищ в стал натягивать маску. — Пошли, а то скоро обед.

Девушка снова помахала мне рукой, и они скрылись под водой. По воздушным пузырькам, выскакивавшим на поверхность, я видел, что они уплывают все дальше, от берега. Наверное, там ждала лодка. Но преследовать их я больше не стал.

Весь день эта встреча под водой не выходила у меня из головы. Припоминалось, что я и раньше читал в газетах или в каком-то журнале о подводных археологах. Неужели на морском дне действительно прячутся целые древние города? Искать их, пожалуй, куда интереснее, чем гоняться одному за испуганными рыбешками. Может быть, пойти к их начальнику и попросить, чтобы взял в экспедицию. Ныряю я неплохо…

Я думал об этом и весь вечер, сидя в одиночестве на теплом песке. Лагеря археологов отсюда не было видно, его скрывали песчаные холмы. Но мне казалось, будто ветер иногда доносит оттуда веселые голоса и смех.

Слишком обитаемый остров

Утром, закусив колбасой с черным хлебом, я сложил в рюкзак свои нехитрые пожитки и отправился искать лагерь археологов.

Он оказался дальше, чем я предполагал. Пришлось больше часа идти берегом моря, у самой воды, где мокрый песок был плотным и не вязли ноги. Сегодня море слегка разгулялось, и порой волна, с шелестом подкатываясь под ноги, заставляла отскакивать в сторону. Местами на берегу попадались доски, принесенные морем. В это утро они казались мне обломками затонувших кораблей…

Еще издали я увидел две большие оранжевые палатки. В стороне от них, под навесом, был вкопан в песок большой самодельный стол из некрашеных досок. Рядом торчала тоже самодельная печка с трубой из перевернутого чугунка без донышка, какие обычно устраивают на лето в кубанских станицах. На высоком шесте возле одной из палаток лениво трепыхался выгоревший флажок.

Лагерь выглядел совершенно пустым и покинутым. У меня даже екнуло сердце: не уехали ли все на другое место? Но когда я подошел поближе, под ноги мне с неистовым лаем выкатилась маленькая собачонка, похожая на комок свалявшейся шерсти.

— Шарик, на место!.. — крикнули из палатки.

Брезентовая дверца ее откинулась, и оттуда высунулась лохматая голова Михаила — моего вчерашнего противника.

Несколько минут он смотрел на меня, не узнавая, потом лицо его помрачнело.

— Ты что сюда пожаловал? — спросил он грозно. — Документы проверять?

— Мне нужен начальник экспедиции, — ответил я, не желая ввязываться в драку;

— Жаловаться пришел?

— Очень вы мне нужен, чтобы из-за тебя ходить в такую даль. Просто мне нужен ваш начальник. По личному делу, понял?

— Вот я тебе покажу сейчас личное дело. — Он начал выползать на локтях из палатки и неожиданно крикнул: — Шарик, куси его!

Собачонка, которая сидела шагах в пяти от меня, неуверенно тявкнула и тут же, словно извиняясь, замахала куцым хвостом. Она была куда добродушнее своего хозяина.

Я повернулся и отошел в сторону, стараясь шагать как можно медленнее, чтобы это ни в коем случае не походило на отступление.

Шарик и Михаил молча смотрели мне вслед. Я отошел метров на двадцать и сел у самой воды, всем своим видом показывая, что. готов ожидать начальника хоть до скончания века.

Ждать мне пришлось долго.

Уже под вечер с моря донеслось, наконец, далекое комариное гудение мотора. Звук все приближался, и скоро я увидел небольшой катер, спешивший к берегу. Шарик приветствовал его появление веселым лаем.

Катер с выключенным мотором мягко стукнулся о причал. Двое темных от загара ребят примерно моего возраста быстро и ловко закрепили его канатом. Кроме них, в катере находились еще две девушки и старик с остренькой седой бородкой. Один из парней помог ему спрыгнуть на причал, а потом уже с веселым хохотом выскочили остальные, с любопытством посматривая на меня.

— Ба! Да это наш неутомимый преследователь! — воскликнула одна из девушек, высокая и белокурая.

Только теперь я узнал в ней свою подводную знакомую. Но без маски она выглядела гораздо лучше. Ее подруга, подвижная и вся черная, как жучок, тотчас же схватила ее за руки и громко зашептала так, что слышно было всем:

— Кто это, Светланка? Где вы познакомились?

— Под водой, — ответила та с хохотом и, спрыгнув на песок, протянула мне руку. — Ну, а теперь давайте знакомиться по-настоящему. Меня зовут Светлана.

— Николай, — ответил я хмуро. — Николай Козырев.

Пожатие у нее было совсем мужское, твердое. А зеленоватые глаза все время смеялись, и я старался в них не смотреть.

— Мне нужен начальник экспедиции, — пробормотал я.

— Я начальник — ответил старичок, воинственно выставив вперед свою бородку и с любопытством разглядывая меня. — Слушаю вас, молодой человек.

Это было для меня полной неожиданностью. Я считал, что начальник экспедиции подводников должен быть непременно здоровяком этакого богатырского сложения. Может быть, флотский капитан. С ним мне было бы легко столковаться.

Поэтому я стоял и растерянно молчал. Тогда Светлана насмешливо сказала:

— Под водой вы были активнее, Коля.

Все вокруг засмеялись.

— Так я слушаю вас, — повторил начальник. — Судя по всему, вы хотите присоединиться к нашей экспедиции, — он смотрел на рюкзак, лежащий у моих ног.

— Да, — обрадовался я.

— А вы кто, археолог?

— Нет.

— А кто же?

— Я, собственно, служил в армии.

— Военная косточка? — оживился старик. — Это отлично!

Потом уже я узнал, что своим упоминанием об армии сразу расположил его к себе. Военное дело было, оказывается, любимым коньком профессора — по своей специальности, казалось бы, совершенно мирного человека.

Мы никогда не могли понять этого его увлечения. В армии Василий Павлович служил недолго и очень давно, еще в первую мировую войну. Но до сих пор во время раскопок носил военную фуражку, сапоги и брюки-галифе, любил, когда ему отвечали по-военному, коротко и четко. Даже в своей науке он сумел выбрать какую-то особую военную тропку, написав несколько интересных исследований о вооружении и тактике древних греков.

Все это я узнал уже потом, а сейчас просто обрадовался, что армейская служба оказалась хорошей рекомендацией.

— А где же вы служили? — продолжал он расспрашивать.

— На флоте, — ответил я. (Это было не совсем так: я служил в береговой обороне. Но все равно ведь это рядом с морем.)

— Отлично. И с аквалангом знакомы?

— Знаком.

— И плавает он хорошо, — лукаво вставила Светлана.

— А документы, простите, у вас при себе? — спросил профессор.

Светлана засмеялась. Он удивленно посмотрел на нее.

— В чем дело?

— Так, Василий Павлович, — ответила она, подмигнув мне. — Вы же знаете, я сметливая.

Покраснев так, что мне стало жарко, я достал из рюкзака все свои документы и передал их профессору. Он внимательно изучал их, а я смотрел себе под ноги, чтобы только не встретиться взглядом с насмешливыми глазами Светланы.

— Отлично, — одобрительно сказал, наконец, профессор, возвращая мне документы. — Ну что же? Я вас зачисляю. Только учтите, зарплата у нас маленькая…

— Да мне это совсем не важно!

— Ладно. Тогда отправляйтесь завтра в Керчь на медицинскую комиссию.

Я попробовал было возражать, уверял что здоров как бык. Но он поднял палец, посмотрел на меня поверх очков и строго сказал:

— Порядок есть порядок. Вы же военный человек, Козырев.

Я понял, что спорить бесполезно.

Комиссия, конечно, признала меня совершенно здоровым, и к вечеру следующего дня я уже снова был на косе. Теперь меня встретили как своего. Только Мишка бросил по моему адресу несколько замечаний, но я на них решил попросту не обращать внимания.

Остальные ребята были довольно славными. Долговязого и нескладного звали Павликом Борзуновым. С ним мы быстро подружились. Он оказался хорошим товарищем, не навязчивым и добродушным, — предложил мне место рядом с собой в палатке, давал читать книги по истории, которые повсюду таскал с собой в старом, облупленном чемодане. Разговаривая, Павлик быстро начинал горячиться и размахивать длинными руками. За это над ним частенько подшучивали, но он не обижался.

А другой паренек — его звали Борисом Смирновым — нередко сердился по пустякам, хотя и был медлительным, молчаливым, всегда как будто немножко сонным.

Светлана, ее подруга Наташа, Михаил и Павлик учились, оказывается, вместе на четвертом курсе. А Борис был на курс младше их и учился заочно. Он работал слесарем на заводе, а в экспедиции проводил свой отпуск.

Я немножко побаивался первого погружения. В армии нас, правда, знакомили с устройством легководолазных аппаратов, и я совершил больше десятка погружений. Но то были кислородные, а не акваланги, работающие на сжатом воздухе. Однако, получив утром от профессора Кратова акваланг, я увидел, что легко разбирался в его устройстве, и успокоился. Конструкция была собственно, та же.

Зная, что Василий Павлович наблюдает за мной, я одевался как можно более спокойно и неторопливо. Павлик помог мне укрепить на спине два увесистых баллона. Запаса воздуха в них хватит на целых два часа. В воде этот груз станет почти невесомым. К поясу я пристегнул металлические ножны, в них торчал кинжал с пробковой рукояткой, чтобы не тонул в воде, а всплывал на поверхность, если его нечаянно выронишь. «Зачем он нужен? — подумал я про себя, — Ведь акул в Черном море нет».

На левую руку я нацепил часы в герметическом футляре, а на правую — особый маленький компас, Грузил мы не брали, потому что нырять тут приходилось неглубоко.

Напялив на ноги неуклюжие ласты, я стал прилаживать маску. Ну вот, кажется, все готово.

— Не забывайте прислушиваться к указателю минимального давления! — погрозил мне пальцем Кратов. — А то знаю я вас. Попадете в воду и забываете о времени.

— Что вы, профессор, — солидно ответил я.

Устройство указателя мне тоже было знакомо. Так называют маленький манометр, укрепленный над левым плечом водолаза. Посмотрев на него, можно всегда узнать, много ли воздуха еще осталось в баллонах, А когда запас воздуха станет иссякать, указатель напомнит об этом громким щелчком под самым ухом.

Профессор еще раз повторил, как мы должны вести поиски. Собственно, обо всем договорились еще вчера вечером, но таков уж характер у нашего начальника: обо всем напоминать по сто раз.

А задача была простая: плыть недалеко друг от друга по определенному азимуту над самым дном и смотреть, не попадутся ли обломки кирпичей, обтесанные камни или осколки древних глиняных сосудов.

А я-то ожидал сразу найти на дне целый город…

Наконец беседа закончилась, и мы один за другим полезли по трапу в воду. Я нырнул следом за Светланой и сразу пошел на глубину. Волнующее чувство внезапного освобождения от земной тяжести сразу охватило меня.

Я парил, как птица. Я мог кувыркаться, повиснуть вниз головой — земное тяготение больше не сковывало меня. К этому ощущению невозможно привыкнуть. Оно радует при каждом погружении.

Пробыл я под водой два часа, пока хватило воздуха в баллонах, но не нашел ничего — даже обломка кирпича, хотя так старательно разгребал ил на дне, что все исчезало вокруг в облаке поднимавшейся мути.

Было стыдно возвращаться с пустыми руками. Но, увидев, что и другие не удачливее меня, я успокоился.

В этот день мы ныряли еще по три раза, но так же безрезультатно. Мне хотелось расспросить толком, что же именно мы ищем, но я как-то по-глупому стеснялся. Не хотелось лишний раз напоминать другим, что вокруг все студенты, хорошо знакомые с историей, а я круглый неуч.

Вечером у костра все разговоры вертелись вокруг наших бесплодных поисков, и, слушая их, я сразу поумнел, точно побывал на лекции.

Две с лишним тысячи лет назад, еще до нашей эры, здесь, в Крыму, жили кочевники — скифы и другие племена. Потом сюда разузнали дорогу греческие мореплаватели. Сначала они приплыли из далекой Эллады торговать, а потом греки построили здесь несколько своих колоний. Так на берегах Черного моря, которое они прозвали Понтом Евксинским — «гостеприимным морем», — появилась Ольвия возле нынешнего Николаева, Херсонес, развалины которого сохранились неподалеку от Севастополя, и другие города.

Особенно много греческих городов возникло по обоим берегам Керченского пролива. Он тогда назывался Боспором Киммерийским. Под угрозой набегов скифов эти города объединились в Боспорское царство. Столицей его был город Пантикапей, на месте которого теперь стоит Керчь. Отсюда в Грецию вывозили хлеб, рыбу, пушнину, закованных в цепи рабов.

Боспорское царство существовало почти тысячу лет, пока, наконец, не рухнуло под натиском кочевых племен. Древние города были разрушены. Теперь их раскапывают археологи, восстанавливая по находкам жизнь и обычаи народов.

За тысячелетия уровень моря повысился, и развалины некоторых этих городов очутились на морском дне. Вот их-то и разыскивала экспедиция профессора Кратова, оказывается, уже не первый год. Удалось найти остатки греческого города Гермонассы, стоявшего как раз на месте станицы Таманской, и Карокондама — у основания Тузлинской косы. Возможно, существовали какие-то поселения и на самой косе. Вот это-то и предстояло проверить.

Теперь, когда я уже немножко разобрался в истории, я решился спросить у Кратова:

— Василий Павлович, а разве может что-нибудь уцелеть в морской воде? Ведь тысячи, лет прошли. Наверное, все давно растворилось?

— Что вы, голубчик! — ответил он. — Камень, глиняная посуда, даже металлические изделия превосходно сохраняются…

— О, мы в прошлом году такие чудные амфоры здесь нашли.

— А ритон какой из слоновой кости! — вспоминали ребята.

— Я бы даже сказал, что на дне моря древности порой сохраняются лучше, чем на суше, — продолжал профессор. — Люди копаются в земле, строят дома, вспахивают поля. Следы минувших веков при этом, конечно, стираются. А в море развалины никто не тревожит. Их быстро заносит песком и илом, и так они лежат тысячелетия. На суше при раскопках в Тамани нам попадались только разрозненные черепки да обломки камня, а на дне мы нашли отлично сохранившееся на большом протяжении основание крепостной стены древней Гермонассы. Поэтому я и решил организовать подводную экспедицию…

— Вот если бы греческий корабль найти, — задумчиво сказал Павлик, помешивая в костре суковатой палкой.

Целый рой огненных искр взвился в ночное небо.

— Да, это было бы весьма заманчиво, — ответил Кратов и посмотрел на часы. — Ну, а теперь спать! А то вы завтра у меня под водой носами клевать будете! Спать, спать, отбой…

«Ну и рыбка!»

Мы ныряли уже целую неделю, пропустив только один день, когда разыгрался шторм, но найти так ничего не удалось. Один раз я, правда, откопал в иле кусок кирпича, но меня подняли на смех: кирпич оказался современной выделки. Наверное, просто упал с палубы парохода.

Нам хотелось подвигов, приключений, настоящих открытий.

И приключения неожиданно начались, дав нашим поискам совершенно новое направление.

В то утро мы отправились на катере к самому концу косы. День начинался чудесно. Стоял полный штиль, и море в этот утренний час, пока солнце еще не поднялось высоко, было жемчужно-серым, каким-то удивительно тихим, ласковым. Вдалеке, там, где море незаметно сливалось с небом, маячили три рыбачьих баркаса. Они, казалось, парили в воздухе.

После вчерашнего небольшого шторма вода сегодня была особенно мутной. Плавать в такой тьме не очень приятно. Все время кажется, будто сзади кто-то подкрадывается, то и дело хочется оглянуться.

Дно появилось так внезапно, что я едва не ткнулся маской в серый мягкий ил. Стараясь не взмутить его, я не спеша поплыл по указанному мне азимуту. Заметить что-нибудь среди серого ила в такой мутной воде, пожалуй, не легче, чем найти иголку в сене.

Я проплыл уже метров двести, как вдруг услышал звонкое постукивание: точка-тире-точка. Звук распространяется в воде в пять раз быстрее, чем в воздухе, и мне показалось, будто сигналы подает кто-то совеем рядом со мной. Но я уже знал, что источник звука может находиться за добрый километр, а все будет казаться, словно он возле тебя.

Тире-тире-тире-тире… Я остановился и расшифровал эти сигналы: «Шестой, я второй… Шестой, как у тебя дела?..»

Шестой — это мой условный номер для вызова под водой. Второй — это номер Светланы. Видно, ей уже стало скучно и она решила поболтать со мной. Я вынул из ножен кинжал и постучал по баллону с воздухом: «Дела неважные… Атлантиды пока не нашел…»

«Я тоже, — ответила Светлана. — И мне уже надоело… Очень мутная вода…»

Точка-тире-тире-точка, — вдруг загремело у меня, казалось, прямо над самым ухом: «Прекратите болтовню, продолжайте поиск…»

Ага, это Михаил скучает на катере и изображает начальника. Сейчас я ему отвечу!

Но кинжал выскользнул у меня из руки и, тускло сверкнув, провалился куда-то вниз.

Мне достался кинжал с обломанной пробковой ручкой. Все собирался ее приделать, да так и не успел. Вот теперь расплачивайся!

Мысленно обругав себя растяпой, я попытался найти кинжал на дне. Но сколько ни шарил, ничего, кроме ракушек, не попадалось под руку. Видно, он упал лезвием вниз и глубоко ушел в ил.

Потеря была не так уж велика. Жалко только, что не удастся продолжить беседу со Светланой.

А она так и сыпала точки-тире, отвечая Михаилу, чтобы «он не мешал своими глупыми замечаниями вести планомерный творческий поиск затонувших сокровищ глубокой древности».

Я тоже попытался добавить кое-что от себя, постукивая согнутым пальцем по баллону. Но звук получался слабый и невнятный, я сам его еле слышал.

«Шестой, шестой, — вызывала Светлана. — Почему не отвечаешь?»

Я решил немного изменить свой курс и плыть навстречу ей, чтобы она могла услышать меня. Плыл я довольно быстро и внимательно смотрел по сторонам.

И вдруг сильно ткнулся головой в какое-то препятствие. Оно было невидимым и упругим, словно совершенно прозрачная стена, которая слегка подалась под ударом, а потом, как резиновая, мягко спружинила и отбросила меня назад. Сколько я ни всматривался, ничего различить не мог. Это было так неожиданно и, главное, непонятно, что я напугался.

Я попробовал свернуть чуть правее. Невидимая преграда не только снова оттолкнула меня, но вдобавок еще цепко ухватила за манометр, выступавший над левым плечом. Я дернулся что было силы. Но невидимка держала крепко. Попытался оттолкнуть загадочную преграду рукой и почувствовал, что она тоже в чем-то запутывается.

Я стал вырываться как бешеный. Но чем больше барахтался, тем сильнее запутывался. Я поднял такую муть, что уже ничего не видел вокруг. От волнения я начал задыхаться, и мне показалось, будто запас воздуха в баллонах кончается. Теперь я понял, как должна себя чувствовать муха в паутине.

…Паутина?! И вдруг я догадался, что случилось со мной, на какую преграду я наткнулся. Конечно же, это была сеть, поставленная рыбаками! Я ведь видел вдали три баркаса, когда нырял. Уйдя со своего азимута, я дал большой крюк и прямехонько заплыл в рыбачьи сети.

Сообразив это; я стал успокаиваться. Мне вспомнилась первая заповедь подводника: никогда не поддаваться панике. Стоит только испугаться под водой, как опасность возрастет во сто крат, — испуганный человек не может принимать правильных решений. Дыхание у него затрудняется, мутится разум. Я только что испытал это на собственном примере. Теперь мне стало стыдно, и я поспешил исправить ошибку: перестал барахтаться, расслабил мускулы, начал дышать спокойно и глубоко, выжидая, пока рассеется муть.

Расходилась она страшно медленно. Мне хотелось начать осторожно выкарабкиваться из проклятой сети. Но пока сеть не было видно. Надо ждать.

В этой мути я даже не мог рассмотреть часов на руке и узнать, сколько времени пробыл под водой. Вероятно, много, потому что снова услышал настойчивый стук: «Шестой, шестой, выходи на поверхность! Немедленно выходи на поверхность!» Это с катера вызывал меня Михаил. Но ответить ему я не мог.

Если бы не потерялся кинжал! С его помощью я бы уже давно освободился из этих злополучных сетей. Пока же мне оставалось одно: терпеливо ждать.

И вдруг услышал под самым ухом сухой, негромкий щелчок. Он был тревожнее самого громкого взрыва. Это указатель минимального давления предупреждал меня, что воздух в баллонах кончается. Надо немедленно всплывать!

Противный, липкий страх начал овладевать мною. Забыв обо всем на свете, я опять стал барахтаться, но только сильнее запутывался в тонких капроновых нитях.

И тут я почувствовал, что сеть начинает подниматься. Она суживалась, смыкаясь вокруг меня, как мешок. На меня стали накатываться рыбы, попавшие, как и я, в плен и обезумевшие от страха. Одна из них сильно ударила меня скользким хвостом по липу, едва не разбив маску.

Еще несколько мгновений — и в глаза ударил ослепительный, веселый солнечный свет.

Упираясь ногами в сеть и расталкивая метавшихся вокруг рыб, я высунул голову из воды. Прямо перед моим носом покачивался накренившийся борт рыбачьего баркаса. С него свесилось несколько загорелых лиц. Они выражали такую растерянность, что я едва не расхохотался и не выпустил из зубов мундштук.

— Вот так рыбка! — растерянно сказал один из рыбаков, молодой парнишка в выгоревшей тельняшке, и подтолкнул локтем соседа: — Что это, Петра?

— А вот мы сейчас проверим, — мрачно ответил склонившийся рядом с ним рыбак лет сорока, с черной гривой взлохмаченных волос, кривой на один глаз. Он взял в руки багор и встал во весь рост, чуть не опрокинув баркас.

Я ожидал, что он протянет багор мне и поможет вскарабкаться на борт. Но он угрожающе поднял его над головой, явно замахиваясь на меня, и гаркнул:

— Хенде хох!

«Руки вверх!» — настолько-то я знал немецкий язык. Да и так все было понятно и без перевода, стоило только взглянуть на эту грозную фигуру с занесенным над головой багром. Но почему вдруг он решил беседовать со мной по-немецки?! И как могу я поднять руки, если они запутались в ветке, а сам я един держу голову над водой?

— Брось, не валяй дурака! — закричал я, забыв, что мой рот занят мундштуком.

Конечно, он сразу выпал изо рта, и я хлебнул мутной воды.

— Петро, ты что, сдурел? Ведь он же тонет! — тонким голоском воскликнул третий рыбак. Это явно была девушка, хотя и одетая, как остальные, в брезентовую куртку и брюки и остриженная совсем как мальчишка.

Свирепый Петр бросил багор, и они все трое ухватились за тросы, подтягивая сеть поближе к борту. Потом паренек в тельняшке схватил меня за ремень, которым крепят баллоны к поясу, и с трудом втащил в лодку.

— Тяжелый какой, аж чугунный, — бормотал он.

Рыба билась вокруг и, изловчившись, выскакивала за борт. Но никто не обращал на нее никакого внимания. Все трое выжидательно смотрели па меня. А я сидел на дне баркаса, сгорбившись, как старик, под тяжестью баллонов, и никак не мог отдышаться.

— Документы есть? — вдруг строго спросил меня Петр. — Паспорт!

Повторялась та же глупая история. Но теперь уже со мной.

— Тю, тю, сказился, — сказала девушка и звонко расхохоталась. — Да откуда у голого человека паспорт? Где он его держать будет?

Засмеялся неуверенно и парнишка в тельняшке. Но Петр был неумолим, хотя и смутился немного.

— Я порядки знаю, на фронте в разведке был, — сказал он. — Вот доставлю в комендатуру, там пощупают, что это за рыбка.

— Да что вы меня за диверсанта принимаете, что ли? — возмутился я. — Мы же археологи, здесь работаем. Вон и катер наш стоит.

Они все трое послушно посмотрели в ту сторону, где виднелся наш экспедиционный катерок.

Петр, сунув в рот два пальца, по-разбойничьи свистнул, потом, сложив рупором ладони, громко закричал:

— Эге-ге-гей! На катере!

На катере тоже закричали в ответ и замахали белым флажком. Через минуту он снялся с якоря и двинулся в нашу сторону.

— Сейчас проверим, какой ты археолог, — уже мирно сказал Петр и лукаво подмигнул мне единственным глазом.

— А что же вы там ищете, под водой-то? — спросил паренек в тельняшке.

Постукивая от холода зубами, я коротко объяснил, что мы ищем здесь остатки затопленных древних городов и амфоры, которые могли бы нас навести на след затонувших греческих кораблей. Слушали они меня внимательно, но не очень поверили, потому что, когда я кончил, Петр подозрительно посмотрел на меня, потом на приближающийся катер и буркнул:

— Какие тут города под водой? Так, сказки одни. Я тут сызмальства рыбачу, все дно, как полы в своей хате, знаю. Какие уж там города…

— А может и правда, — вступилась девушка. — Вот в Тамани, гуторят, что-то нашли…

— А что это за амфоры такие? — перебил Егор.

Я снова начал терпеливо объяснять, что в этих глиняных сосудах древние греки хранили и вино, и масло, и даже зерно. (Вот каким стал специалистом!) Для наглядности я попытался нарисовать в воздухе очертания амфоры с заостренным донышком и длинной горловиной. Все трое следили за моим пальцем…

Мы так увлеклись, что не сразу заметили: катер с выключенным мотором уже покачивался рядом с нами. Я вздрогнул, когда раздался голос Светланы:

— Полюбуйтесь, он тут лекции читает. А мы его на дне ищем…

— Козырев, потрудитесь объяснить, что с вами произошло? — строго спросил Василий Павлович.

— Да он в сетку нашу запутался, — ответил вместо меня Петр. — Распугал нам всю рыбу, рассказывает невесть что. А вы кто же будете?

— Мы археологи, научная экспедиция из Москвы. А я руководитель, Кратов моя фамилия.

— Очень приятно познакомиться. А моя фамилия Созинов, Петр Трохимович. Я тут вроде за бригадира.

Он явно чувствовал себя виноватым, старался не смотреть в мою сторону и незаметно ногой заталкивал под лавку тот самый багор, которым хотел встретить меня. На дне лодки билось несколько крупных рыбин — все, что по моей вине осталось от улова. Взяв две из них за хвосты, Созинов сказал:

— Вот, товарищ руководитель, примите рыбацкий подарочек. На уху хватит.

— Что вы, что вы! — замахал руками. Василий Павлович.

Но Созинов, не обращая на это внимания, ловко Перебросил рыбу на катер.

— Какая с той рыбы уха! — набросилась вдруг на него девушка-рыбачка. — Постыдился бы показывать людям, а не то что дарить. Вы его не слухайте, товарищ Кратов. А лучше приходите к нам вечером на стан — вон у той хатки. Мы вас настоящей ухой угостим.

Мы запустили мотор и отправились домой.

— А теперь, Козырев, объясните нам толком, что же все-таки произошло? — спросил Кратов, когда рыбачьи лодки остались за кормой.

— Да вы же слышали, Василий Павлович, запутался в сети, — неохотно сказал я.

— А почему вы не воспользовались кинжалом? Почему вы заставили всех волноваться и не отвечали на сигналы?

— Да он потерял его, — весело сказала Светлана. — Посмотрите, у него на поясе. пустые ножны болтаются, а кинжала нет и в помине.

Испепелив ее презрительным взглядом, я рассказал честно, как потерял кинжал.

— Растяпа, — поспешил вмешаться Аристов.

А Кратов покачал головой и сказал:

— Козырев, Козырев, что мне с вами делать? Вроде взрослый уже человек, а ведете себя как мальчишка. Когда вы поймете, что у каждого из вас только одна жизнь и глупо рисковать ею без толку? Придется отстранить вас на некоторое время от погружений. А всем остальным приказываю перед спуском в воду проверять друг у друга снаряжение. При малейшей неисправности погружение отменю.

До самого причала добирались молча. Молчали и за обедом. А после обеда я забрался в палатку и притворился спящим. Разговаривать ни с кем не хотелось. Я чувствовал себя обиженным: еще бы, пережить такую опасность и в благодарность получить выговор. Но еще обиднее будет, если Кратов выполнит свою угрозу и отстранит меня от погружений. А я уже знал, что в таких случаях он тверже гранита.

Не пошел я вечером и к рыбакам, хотя Светлана пыталась вытащить меня за ноги из палатки. Признаться, пойти мне хотелось. Я любил слушать рассказы Василия Павловича. О событиях древней истории и жизни греческих городов он умел говорить так, словно сам был очевидцем.

Все ушли веселой гурьбой, даже Шарик, а я остался сторожить лагерь. Когда голоса затихли вдали, я вылез из палатки, насобирал сухого бурьяна, и развел костер у самой воды. Пламя жадно охватывало стебли, и они с треском корежились и разбрасывали искры.

Лежа у костра, я читал о древних городах, которые некогда стояли на этих берегах, об отважном Савмаке, поднявшем две тысячи лет назад восстание рабов Боспора, о жестоком и хитром царе Митридате, который захватил Савмака в плен, а затем казнил его.

Этот Митридат был отчаянным авантюристом. Прежде чем стать царем, он долго жил в изгнании, странствуя с караванами по разным странам. Еще в юности он выучил двадцать два языка! А потом, заточив в темницу родную мать, захватил Понтийский престол и начал завоевывать страны одну за другой, В конце концов он прибрал к рукам и Боспорское царство. Его империя, раскинувшаяся по берегам Черного моря, сорок лет угрожала Риму. Даже такие полководцы, как Помпей и Юлий Цезарь, долго не могли перехитрить Митридата.

Потом им все-таки удалось разбить его, и Митридат убежал сюда, в Пантикапей. Против него поднял мятеж его собственный сын. Митридат заперся в крепости и отбивался до последнего. А когда понял, каким будет исход битвы, принял яд. Но яд на него не подействовал. Он всю жизнь боялся, что его отравят враги, и для профилактики принимал разные яды маленькими порциями, постепенно приучая к ним организм, вырабатывая в себе иммунитет, что ли, как сейчас говорят. И это ему действительно удалось. Но зато, когда он решил покончить с собой, яд оказался бессильным против его организма!

И тогда Митридат приказал самому сильному из своих телохранителей заколоть его кинжалом. Наверное, тот сделал это с удовольствием…

Я сидел на теплом песке у затухающего костра и размышлял о судьбе царя Митридата Евпатора. Уже стало темно, и вдалеке, над самой водой, сверкали огоньки Керчи на том берегу пролива. И подумать только, что все эти события происходили не где-нибудь за тридевять земель, а именно здесь, в Керчи. Крепость, в которой погиб Митридат, стояла на горе над городом. Гора эта до сих пор носит его имя.

Незаметно для себя я уснул и очнулся только от заливистого лая Шарика. Он прыгал вокруг меня и норовил лизнуть в лицо.

Ужинать все отказались, видно, уха была отменной. Но спать не расходились, донимали Василия Павловича расспросами о какой-то банке Магдалины.

Я ничего не понимал и, отозвав Павлика в сторонку, спросил его, в чем же, наконец, дело?

— Понимаешь, рыбаки нам сказали, будто в одном месте им попадаются в сети настоящие греческие амфоры. Это где-то возле банки Магдалины, как они утверждают. Говорят, как раз туда должны на днях отправиться разведчики рыбы… Вот мы и уговариваем Кратова, чтобы связался с ними и попросил их пошарить там на дне. Они, наверное, не откажут.

Амфоры на морском дне… А вдруг там затонувший древнегреческий корабль? Теперь я жалел, что не пошел с ребятами в гости к рыбакам и вынужден узнавать такие новости последним.

Тем временем Василий Павлович сходил в свою палатку и вернулся к костру с большой книгой в руках. Я узнал ее. Это была лоция Черного и Азовского морей, изданная еще в прошлом веке. Я несколько раз брал ее у Василия Павловича и любил листать, наугад останавливаясь на красочных описаниях разных маяков и опасных скал. О них повествовалось возвышенным, суровым и мужественным языком, так не пишут ни в каких других книгах.

Василий Павлович придвинулся поближе к огню я нашел нужную страницу.

— Сейчас посмотрим. Вот, пожалуйста: «Близ устья реки Кубани, на зюйд-ост 48 градусов, в пяти милях от Бугаза лежит четырехфутовая каменная банка Марии Магдалины, в расстоянии от ближайшего берега одна и три четверти мили. Между нею и берегом существует свободный проход глубиною от пяти и трех четвертей до шести с четвертью сажен и шириною в одну милю, считая между линиями 30-футовой глубины на банке и у берега…»

— Как у устья Кубани? — раздались удивленные голоса. — Вы же говорили, что это в Черном море?

Вместо Кратова ответил Мишка Аристов, Он любил свою образованность показать:

— В конце прошлого века Кубань впадала не в Азовское, а в Черное море. Только позднее она изменила свое русло, надо бы знать историкам.

— Ну что же, — подумав, сказал Василий Павлович, — пожалуй, действительно стоит поговорить с разведчиками рыбы. Может быть, и помогут нам. Завтра наведаюсь в Керчь.

«Алмаз» ведет поиск

Сначала Кратов предполагал отправиться в Керчь один. Но выяснилось, что запас продуктов у нас на исходе. Значит, надо брать еще двух-трех человек. А что делать остальным? Ведь катер уйдет в Керчь. А без него нельзя продолжать поиски.

Мы быстро свернули лагерь и двинулись в город все вместе, включая Шарика, который всю дорогу сидел на носу катера, словно заправский впередсмотрящий.

Нам удивительно везло. В управлении Василию Павловичу и Аристову сказали, что разведчики тоже находили амфоры у банки Магдалины и передали их в местный музей и что один из кораблей отправляется завтра на поиски рыбы к берегам Кавказа. Он будет проходить мимо банки Магдалины и немного задержится, чтобы забросить для нас трал.

Вести, принесенные Кратовым, мы встретили радостными воплями. Но он поднял руку, требуя тишины, и сказал:

— Подождите радоваться. Я возьму с собой не всех. Это разведывательная поездка, она может и не принести никаких результатов. Нельзя, чтобы из-за нее срывалась основная работа. Поэтому со мной отправятся только двое, — тут он остановился. — Ну, скажем, Борзунов и… Козырев. А остальные должны к нашему возвращению решить все хозяйственные проблемы. Старшим оставляю Аристова.

— Везет тебе, — буркнул стоявший рядом со мной Михаил. — Хотя понятно: старик боится, как бы ты без него еще чего не натворил.

На язвительный выпад я ответил ему: пусть, дескать, не слишком огорчается, что не плывет с нами, все-таки его оставляют не просто так, а за начальника…

Утром мы отправились в порт искать судно разведчиков.

Оно стояло на якоре метрах в ста от берега, напротив гостиницы. Это оказался обыкновенный средний рыболовный траулер — «СРТ», как называют такие суда моряки. На борту большими белыми буквами аккуратно выведено: «Алмаз».

Мы подплыли к нему на шлюпке.

На палубе нас поджидала чуть ли не вся команда.

— Курбатов, Трофим Данилович, капитан, — представился один из моряков. Он был действительно в черной фуражке с «крабом», но вид имел совсем некапитанский: уже не молодой, толстый, в тенниске и парусиновых брюках. Какой-то бухгалтер в отпуске, а не морской волк.

Не очень моряцкий вид был и у остальных членов команды. Я ожидал увидеть их в чем-то вроде морской формы. А тут каждый одевался, как хотел, хотя у всех в разрезах воротников виднелись тельняшки…

Нас развели по каютам. Василия Павловича поселили отдельно, а мы с Павликом попали в общий кубрик. Почти все койки в кубрике пустовали, потому что, как объяснили нам матросы, ночью здесь душно и все спали на палубе.

— Да вы тоже сбежите, только вещички тут держать будете, — сказали нам они.

Для вещей мы с Павликом получили один шкафчик на двоих. Но не успели их рассовать, как басовитый низкий гудок поманил нас на палубу.

Заработала машина, сотрясая переборки. По всем признакам мы снимались с якоря, и пропускать такой момент никак не следовало.

Берег медленно уплывал вдаль. Над коричневой вспененной водой носились за кормой чайки. Они кричали жалобными, скрипучими голосами: «Дай, дай, дай…» Все явственнее выступала над городом на фоне бледного, словно выгоревшего от летнего зноя неба лысая гора Митридат.

Полюбовавшись на исчезающую вдали Керчь, мы с Павликом отправились осматривать корабль. Заглянули сквозь открытый люк в машинное отделение, но оттуда пахнуло таким зноем, что мы отшатнулись. С завистью посмотрели на капитанский мостик, где наш шеф оживленно толковал о чем-то с капитаном.

Мы спустились в каюту и занялись раскладкой своих вещичек, но не прошло а получаса, как прибежал матрос и сказал, что нас требуют на мостик.

— Идите рыбу искать, — встретил нас капитан, когда мы поднялись по трапу.

Я ожидал, что нам выдадут бинокли и предложат смотреть на море с высоты мостика. Как же иначе искать рыбу? Но капитан открыл дверь и втолкнул нас в тесную рубку, где царила полная темнота.

В разных углах рубки зажигались и гасли цветные лампочки. При их причудливом мерцании я постепенно разглядел, что все стены заняты приборами и металлическими шкафами. Глаза постепенно привыкли к этому освещению. Я увидел, что впереди сидит на стуле Кратов и внимательно следит, как молодой моряк крутит рукоятки на приборном щитке, приговаривая:

— Одну минуточку, профессор, сейчас настроюсь.

В глубине черного оконца на приборной доске засветилась красная шкала — треугольник с цифрами по бокам. Потом раздался протяжный скребущий звук. Он закончился звонким щелчком, словно у меня над ухом внезапно откупорили бутылку с квасом, а по шкале быстро пробежала голубая точка, волоча за собой светящийся хвост.

— Гидролокатор посылает вокруг судна в воду звуковые импульсы, — начал торопливо объяснять моряк. Я уже догадался, что это судовой гидроакустик. — Мы их слышим и в то же время можем видеть вот на этом экране. Мелькнет вспышка — значит звуковые волны встретили какое-то препятствие. А шкала показывает расстояние до него в метрах…

Протяжные звуки и щелчки повторялись через определенные промежутки времени.

— Рыба? — шепотом спросил Кратов.

— Нет, просто за дно задевают, — ответил почему-то тоже вполголоса акустик. — От рыбы звук другой. А тут, слышите, словно скребет.

Мы глядели на экран пятнадцать минут, полчаса. Вспышка, скрежет, щелчок. Снова вспышка, скрежет, щелчок. Красная сетка шкалы начала двоиться у меня, в глазах.

— А вот и рыба, — оживился акустик. — Метров двести по курсу, сейчас подойдет. Смотрите на эхолот.

Он включил другой аппарат, висевший на стене. В сором ящичке поползла под стеклом широкая бумажная лента. Острое колеблющееся перышко непрерывно выводило на ней изломанную, кривую линию.

— Это профиль дна под нами, — продолжал свои пояснения акустик. — А сейчас звуковые волны нащупают и рыбу, смотрите.

Признаться, я слушал его недоверчиво, потому что не уловил никаких перемен в таинственных негромких звуках, издаваемых гидролокатором.

Но через несколько минут на ленте эхолота поверх линии морского дна перо действительно начало выводить какие-то слабые косые штрихи.

— Ставрида на глубине семнадцати метров, — расшифровал их стоявший у двери капитан, о котором мы все забыли. — Слабый косячок, не промысловый…

Косые штрихи на ленте скоро пропали. Значит, стая рыб осталась где-то позади или свернула в сторону с курса нашего корабля.

— Вот так и ищем рыбу, — сказал капитан. — Посидишь тут в темноте целый день, глаза на лоб полезут. Зато можно нащупать косяки за сотни метров в толще воды.

— А потом? — спросил я. — Когда найдете рыбу?

— Если косяки крупные, сообщаем о них по радио, вызываем рыбаков. Кроме судов, есть у нас и разведочные самолеты. С воздуха косяки отлично видно. Самолет кружит над рыбным местом и по радио наводит рыбаков прямо на косяк.

Один за другим, щурясь и спотыкаясь, мы вышли из рубки.

Море сверкало под солнцем. За кормой кипела зеленоватая вспененная вода. Слева, у самого края неба, едва виднелся расплывчатый силуэт низкого берега.

— Через часок придем на место, — сказал капитан, глянув на часы. — Можно готовить трал.

Рыболовный трал — это сеть в виде громадного мешка. Когда ее расстелили, она заняла почти всю палубу. По краям сети прикреплены стеклянные поплавки — кухтули. Они поддерживают в воде этот мешок в раскрытом состоянии. Судно тащит его за собой на определенной глубине, и вся рыба, встретившаяся на пути, попадает в широко разинутую пасть трала.

Матросы надели брезентовые костюмы, высокие сапоги и взяли в руки багры. По команде капитана они разом перебросили сеть через борт.

Судно заметно сбавило скорость под тяжестью тянувшегося за кормой трала. Через полчаса подали команду вытаскивать его обратно.

Даже для бывалых матросов это было, видимо, увлекательное зрелище, потому что все высыпали на палубу. Не у нас одних замирало сердце в предчувствии чего-то необычного, когда вскипела замутившаяся вода за бортом и всплыли кухтули. Вот за ними уже тянется тяжелая, провисающая мешком сеть. Что там, в мешке?

Он повис над бортом на стальных тросах, и из него серебристым живым потоком хлынула на палубу рыба. Мы кинулись было рассматривать ее, но нас остановил грозным окриком тралмейстер.

Каких только рыб тут не было! Мы уже не замечали мелочи. В глаза прежде всего бросались крупные осетры. Они плясали по мокрой палубе и жадно глотали воздух сморщенными старушечьими ртами. Тяжелыми пластами лежали крупные камбалы, словно надеясь обмануть людей своей неподвижностью.

Тралмейстер вдруг подцепил багром плоскую рыбину, очень похожую на камбалу, только с длинным хвостом, и швырнул ее за борт.

— Морской кот! — пояснил он нам через плечо. — Опасная рыба, не дай бог повстречать ее под водой. Пока не подходите близко, надо их повыбрасывать…

Так же решительно и быстро он подцепил своим острым багром еще несколько морских котов и отправил за борт. Я даже не успел рассмотреть их как следует. А жаль: может быть, это избавило бы меня от неприятностей в будущем…

Когда улов был очищен от опасных рыб, матросы начали раскладывать его по корзинам. В одну сторону летели осетры, в другую — камбалы.

Палуба постепенно пустела. В сети остались лишь груды сорванных со дна водорослей да бившиеся среди них мелкие рыбешки. Мы натянули брезентовые рукавицы и вмиг переворошили эту кучу.

Тщетно. Никаких амфор море нам не подарило.

— Не сразу повезет, не огорчайтесь, — сказал капитан. — Сейчас мы повторим траление, А я еще разок проверю, где мы находимся.

Поднявшись на мостик, он долго колдовал с пеленгатором, наводя его на различные возвышенности на берегу, которые служат морякам ориентирами. Потом дал команду подойти поближе к берегу. Теперь банка Магдалины пряталась под водой где-то совсем рядом.

Мы забрасывали трал в этот день еще дважды; но все с тем же успехом. Опять попадались осетры, камбалы, морские коты, ракушки и всякая рыбная мелюзга. Но признаков затонувшего корабля сеть со дна моря не приносила.

Капитан снял фуражку и обескураженно почесал затылок.

— Попробуем последний разок, пока не стемнело, — нерешительно сказал он таким тоном, словно чувствовал себя виноватым в нашей неудаче.

Снова забросили трал. Василий Павлович следил за всеми манипуляциями с прежним интересом, но мне, признаться, это уже начинало надоедать.

Когда трал подняли на борт, в нем опять ничего не было интересного, кроме неистово бьющейся рыбы и раковин. Сначала я помогал разбирать добычу, а потом ушел на нос и улегся, закинув руки за голову и бездумно глядя в темнеющее небо.

Шум возбужденных голосов заставил меня вскочить на ноги. Вокруг трала собралась большая толпа. Я бросился туда и стал расталкивать матросов, пробиваясь вперед, к Василию Павловичу. Он вертел в руках большую раковину странной формы и внимательно рассматривал ее, сдвинув очки на лоб.

— Судя по глине и качеству обжига… это явно не Пантикапей, — бормотал он. — Но откуда же она?

— Что вы нашли, Василий Павлович? — потянул я его за рукав.

Он посмотрел на меня невидящими глазами:

— Амфора, осколок амфоры.

Теперь я и сам разглядел, что в руках у него была вовсе не раковина, как мне показалось сначала, а кусок изогнутой стенки амфоры, обросшей довольно толстым слоем тончайших зеленовато-бурых водорослей.

— Подержите-ка, только осторожно, — он подал мне осколок, а сам торопливо полез в полевую сумку, с которой не расставался, по-моему, даже во сне, и достал скальпель. Острым кончиком ножа профессор стал осторожно счищать водоросли, и мне вдруг показалось, что на глиняном черепке проступают какие-то знаки.

Когда Кратов расчистил осколок, стало видно отчетливое изображение уродливой головы с растрепанными длинными волосами, оттиснутое на древней глине!

— Медуза Горгона, очень интересно, — пробормотал Василий Павлович, не сводя глаз с изображения. Да, на осколке амфоры в самом деле была изображена страшная голова мифической Медузы Горгоны. Даже я узнал ее, я читал миф о подвиге Персея, отрубившего эту голову, на которую не мог смотреть никто из смертных. И то, что я принял сначала за растрепанные волосы, были на самом деле ядовитые шипящие змеи, как и рассказывалось в мифе.

Но что означал, этот рисунок?

— Трудно сказать, — ответил Василий Павлович, пожимая плечами и все вертя перед глазами черепок. — Пожалуй, просто фабричный знак, клеймо мастера, который сделал эту амфору, или личный знак ее владельца…

Меня немного огорчило столь прозаическое объяснение. Но то, что я услышал дальше, снова заинтересовало меня.

— Если мне не изменяет память, мы не находили еще амфор с подобным знаком. В городах Боспора амфоры, как правило, вообще не клеймили, — продолжал профессор. — Надо будет порыться в книгах, и тогда мы, вероятно, узнаем, откуда плыл этот корабль…

— Какой корабль? — не понял я.

— Греческий, который нам, очевидно, посчастливилось найти.

— Так вы думаете, что тут действительно затонувший корабль? — прерывающимся голосом спросил Павлик, до сих пор молчавший и только тяжело сопевший у меня над ухом.

— Конечно, корабль, — сказал Василий Павлович. — Мы слишком далеко от берега, чтобы допустить столь значительное погружение суши. И потом… Какая тут глубина, Трофим Данилович?

Оказывается, капитан давно спустился со своего мостика и стоял рядом с нами в толпе притихших матросов. На мостике остался один рулевой, да и тот по пояс высунулся из окошка, чтобы слышать все до единого слова.

— Сейчас проверим, — сказал капитан, отыскивая в толпе акустика. — Ну-ка, Костя, включи эхолот.

Акустик помчался в свою рубку. Мы все молча ждали его возвращения.

— Восемнадцать метров, товарищ капитан! — крикнул он.

Теперь все как по команде перевели взгляд на профессора.

— Ну вот, видите, — сказал он. — Конечно, берег не мог опуститься так далеко от своей нынешней кромки и на такую глубину. Значит, здесь не затопленный город. Могло случиться, что эта амфора упала за борт корабля. Но, учитывая, что амфоры находили в этом районе и раньше, такое предположение исключается, Видимо, действительно, нам посчастливилось наткнуться на затонувший корабль. И за это мы прежде всего должны благодарить вас, дорогие друзья!

Тут он церемонно начал раскланиваться во все стороны. А капитану крепко пожал руку.

Я решил схватить быка за рога.

— Василий Павлович, разрешите готовиться к погружению?

— Какому погружению? — он сделал вид, что не понимает.

— Разве мы не будем искать затонувший корабль?

— Будем, но не сегодня. Надо дождаться, когда прибудет вся экспедиция.

— Но хотя бы один спуск, разведывательный! — взмолился я.

Василию Павловичу явно не меньше моего хотелось поскорее начать поиски затонувшего корабля. Но, как всегда, старик проявил осторожность и благоразумие.

— Нет, нырять будете только все вместе, — сказал он и ехидно добавил: — К тому же я отстранил вас на несколько погружений, не так ли?

Место, где нашли осколок амфоры с головой Медузы Горгоны, отметили ярко-красным буйком, хорошо заметным издалека. Потом разведчики, распрощавшись с нами, переправили нас на шлюпке на берег. Предстояло еще добираться до ближайшего селения, где можно найти попутные автомашины до Тамани.

А наутро мы уже были в Керчи.

Надо ли рассказывать, какую сенсацию вызвало наше сообщение. Все рвались сейчас же, немедленно отправиться в море. Но на чем?

— На катере выходить в открытое море нельзя, — остановил нас Кратов. — Надо подготовиться как следует, запастись врачом, прожекторами, продуктами…

А для этого необходимо звонить в Москву, связываться с институтом, просить денег — мы уже чувствовали., что сборы затянутся на месяц, если не дольше.

Но полоса везения продолжалась. Через неделю в Керчь вернулся «Алмаз». Перед новым рейсом на катере предстояло обновить покраску и провести текущий ремонт машины. Мы поговорили с моряками, а они упросили свое начальство разрешить им провести всю эту работу не в гавани, а в открытом море. Так что мы могли снова отправиться к банке Марии Магдалины.

Больше того: в управлении рыбной разведки было решено только что прибывшую из Москвы новенькую подводную телевизионную установку проверить и наладить на «Алмазе» во время поиска затонувшего судна.

Не прошло и двух недель, как все сборы были закончены. Рано утром мы покинули Керчь, отправляясь навстречу неведомому.

«Одинокие в ночном море»

Наш буек оказался целым и невредимым. Возле него мы и стали на якорь. Солнце уже склонялось к закату. Но всем, конечно, не терпелось начать поиски сегодня же. Василий Павлович на этот раз не возражал, только сам начал осматривать у каждого снаряжение. Особенно придирчиво проверял он меня. Все осмотрел: и компас, и часы, и новенький кинжал, многозначительно заглянув при этом мне в глаза. Неужели он снова вспомнит о своем приказе отстранить меня от погружения?

Но вот уже подана команда к погружению.

Спускались мы по двое. В первой паре Михаил со Светланой, во второй мы с Павликом. Наташа и Борис оставались на борту в полной боевой готовности, чтобы в случае опасности прийти нам на помощь.

Мы ныряли как бы у них на привязи: к поясу каждого из нас прикреплен тонкий тросик. Дергая за него, с борта можно подавать сигналы водолазам. Плавать на такой привязи неудобно, но не спорить же с начальником экспедиции…

Нырять предстояло довольно глубоко, поэтому каждому из нас прибавили вес, нацепив на пояс свинцовые грузила. А то вода вытолкнет, не даст добраться до дна.

Стоя на трапе, я следил, как, оставляя за собой серебристый хвост воздушных пузырьков, все глубже погружаются Михаил и Светлана. Вода была такой прозрачной, что они были отчетливо видны даже на глубине пятнадцати метров. Мне показалось, будто они держатся за руки. Но вот они разошлись в разные стороны и словно растворились в воде. Только пузырьки воздуха, вскипавшие на поверхности, «сообщали», где находятся наши товарищи.

Теперь была моя очередь отправляться вслед за ними. Восемнадцать метров — это не то что в Керченском проливе. Я покрепче зажал зубами мундштук и нырнул.

Примерно на глубине шести метров я почувствовал боль в ушах и, прижав маску к носу, попытался сильно выдохнуть воздух через нос и одновременно сделал несколько глотков. Уши были «продуты». Боль уменьшилась, а через некоторое время я и совсем перестал ее замечать.

Так бывает только при погружении на первые десять метров, где давление возрастает вдвое по сравнению с атмосферным. Дальше оно увеличивается медленнее.

Чем глубже я погружался, тем заметнее менялось освещение вокруг меня. Не то чтобы становилось темнее, но постепенно пропадали теплые красновато-оранжевые оттенки. Теперь меня окутывал синевато-зеленый сумрак, и, наверное, поэтому начало казаться, будто вода становится холоднее.

Но она и впрямь стала заметно холоднее, словно я внезапно провалился в прорубь. Это я миновал слой температурного скачка, как называют его океанографы. Температура воды на определенной глубине в зависимости от многих условий меняется на несколько градусов. Граница между двумя слоями и называется слоем температурного скачка. Я посмотрел на глубиномер: здесь она сегодня проходила на глубине шестнадцати метров.

А снизу уже наплывало дно. И сразу стало немного светлее. Это всегда бывает, когда приближаешься ко дну. Вероятно, оно отражает часть световых лучей, и поэтому получается как бы добавочный источник освещения не только сверху, от поверхности воды, но и снизу.

Я ухватился рукой за кустик водорослей — судя по длинным лохматым веточкам, это была цистозира, «бородач», как называют ее рыбаки, — и огляделся вокруг.

Какая-то тень скользнула по дну. Я поднял голову. Это спускался Павлик. Когда он приблизился, я предложил ему двигаться направо, а сам поплыл налево.

После Керченского пролива вода казалась идеально прозрачной, и скалистое дно покрывал не противный. липкий ил, а тонкий слой светлого песка. Каждый камешек отчетливо выделялся на его фоне. Но я все-таки плыл медленно, раздвигая руками водоросли и разрывая каждый песчаный холмик: не прячется ли под ним амфора или обломок корабля? Найти обломок деревянного борта было, конечно, маловероятно, потому что дерево за двадцать веков должно было давным-давно истлеть, раствориться в морской воде. Но амфоры вполне могли сохраниться, да и металлические части тоже — скажем, якорь.

Вдруг мое внимание привлек небольшой овальный бугорок. Сердце радостно затрепыхалось: неужели амфора?

Я уже занес руку, собираясь разгрести песок, и тут же торопливо отдернул ее. Песчаный бугорок внимательно смотрел на меня огромными выпученными глазами!

Глаза были явно живые. Я выхватил кинжал и осторожно ткнул им в загадочный бугорок. В тот же миг, вихрем взметнув песок и замутив вокруг всю воду, прямо перед моим носом шмыгнула крупная рыба. Я только успел заметить, что у нее длинное золотисто-желтое тело, усеянное темными пятнами неправильной формы. Это она, оказывается, так ловко пряталась в песке, выставив только глаза.

— Твое счастье, что вовремя отдернул руку и не погладил ее, — говорили мне потом рыбаки, когда я, поднявшись на борт, рассказал об этой подводной встрече. — Это же морской дракон, самая, можно сказать, вредная рыба на Черном море. У нее такие ядовитые иглы в плавниках — как наколешься невзначай на несколько дней рука отнимается…

Сигнальный конец, привязанный к моему поясу, резко дернулся трижды. Увлеченный столкновением с морским драконом, я даже не сразу понял, что это значит. Неужели прошло сорок пять минут и меня вызывают на поверхность? Дольше на этой глубине работать не полагалось.

Я отметил место, где прервал поиски, выложив на песке крест из камней. Потом, в свою очередь, три раза сильно потянул за сигнальный конец. Это означало, что сигнал я понял и сейчас выхожу на поверхность.

Подниматься следовало не спеша, чтобы пузырьки азота, растворенного в крови, не закупорили кровеносные сосуды. Иначе водолаза может поразить кессонная болезнь — об этом меня предостерегали еще при учебных погружениях. Чтобы не огорчать Кратова, который наверняка сейчас стоит у трапа с секундомером в руке и придирчиво проверяет, соблюдаем ли мы инструкцию, я поднимался, как и требовалось, ровно три минуты.

На борту, свесив ноги, сидели Миша Аристов и Светлана. Михаил, отдуваясь, с наслаждением пил горячий чай, обернув ручку алюминиевой кружки носовым платком. А Светлана уплетала шоколад, который нам выдавали опять-таки строго по инструкции после каждого погружения. По их лицам я сразу понял, что и они тоже ничего не нашли.

В бесплодных поисках прошло три дня. С утра до вечера мы ныряли, метр за метром обшаривая дно. Несколько раз нас снова обманывали морские драконы, зарывшиеся в песок до самых глаз.

Между прочим, коварные драконы оказались на редкость вкусными. Они часто попадались в сети, которые наши матросы забрасывали каждый день, чтобы разнообразить скудноватый («спартанский», как утешал нас Василий Павлович) судовой рацион. Но, прежде чем отправить пойманных дракончиков на сковородку, судовому коку приходилось обстригать их ядовитые иглы ножницами.

Для лакомок наш кок каждый раз к обеду выставлял также на стол целый тазик свежезасоленных барабулек. У этих рыбешек есть еще и другое имя — султанки, и рыбаки нам объясняли, что, дескать, получили они его потому, что служили любимым лакомством какому-то легендарному турецкому султану.

— А почему у них такая окраска разная, у живых барабулек и у соленых? — заинтересовалась Светлана.

Действительно, у живых барабулек, которых мы каждый день встречали, рыская под водой, окраска скромная, под цвет песка. Только вдоль боков тянется красноватая или зеленовато-бурая полоска. А на стол вам подают будто совсем другую рыбу — вся чешуя у нее покрыта красивыми ярко-алыми пятнами.

— Это она от испуга краснеет, — уверяли нас рыбаки. — Как попадется в сеть или на крючок, начнешь ее вытаскивать, сразу красными пятками покрывается.

— Сказки! — недоверчиво отмахнулась Светлана.

Но рыбаков неожиданно поддержал профессор Кратов.

— Совершенно правильное объяснение, — сказал он. — И эта любопытная особенности барабулек — менять свой цвет в минуты сильного возбуждения — была, к вашему сведению, известна еще в древности. Сенека, Цицерон и Плиний, как, впрочем, и другие авторы, рассказывают, будто многие римские гурманы даже приказывали приносить этих рыб в стеклянных посудах в триклиний перед обедом, чтобы гости могли полюбоваться, как будут они менять цвет, когда их станут вылавливать.

Через несколько дней мне довелось увидеть собственными глазами, как живая, гордая барабулька от испуга переменила свою окраску.

Как обычно, я плыл, у самого дна, заглядывая под каждый кустик зостеры и разгребая песок всюду, где попадался хоть малейший бугорок. За мной увязалась стайка барабулек. Видно, они смекнули, что незачем самим трудиться и разгребать песок в поисках корма, когда я делаю это гораздо быстрее и успешнее.

И вдруг откуда-то сбоку к нам метнулась рыбина, похожая на диковинную птицу, чудом залетевшую в подводное царство. У нее были два больших темных крыла, отороченных удивительно красивой лазоревой широкой каймой.

«Знаменитый морской петух!» — сообразил я, вспомнив вечерние рассказы рыбаков на баке о всяких причудливых обитателях подводных глубин.

Я знал, что эта рыба безобидна, и повернулся к ней, стараясь рассмотреть ее получше и в то же время не вспугнуть. И тут увидел, как замешкавшаяся барабулька, оказавшаяся между мною и морском петухом, так перепугалась двойной опасности, что действительно моментально покрылась кровавыми пятнами. Но стоило ей только стремительно отскочить в сторонку, как она снова приняла свой обычный цвет и стала невидимой на фоне желтовато-серого песка.

А морской петух неожиданно издал ей вслед укоризненный скрипящий звук! Неужели он способен «разговаривать», как многие рыбы, или мне только показалось?

Я осторожно подплыл к петуху поближе. Он задумчиво рассматривал меня печальными глазами. Я протянул к нему руку. Петух немного отодвинулся и снова протяжно, недовольно заскрипел. А потом плавно взмахнул своими крыльями и, словно птица, легко поднялся вверх.

Мы. ныряли день за днем, любовались подводными жителями и порой даже затевали веселую игру с барабульками, но никаких следов затонувшего корабля не находили.

На судне между тем шла своя будничная работа. Механики возились внизу, перебирая машину. Матросы в одних трусах, покачиваясь на подвешенных скамеечках, покрывали борта краской. Они так привыкли к нашим неудачам, что на третий день даже не поворачивали головы, когда кто-нибудь из нас всплывал — опять с пустыми руками.

Время на борту текло размеренно и спокойно. Мы втянулись в этот режим. Меня и Бориса только огорчало довольно странное расписание работы судового камбуза. Завтракали мы в восемь утра, в полдень обедали, а в пять часов уже ужинали — и все, до следующего утра. Часам к десяти вечера зверски хотелось есть, а приходилось ложиться на голодный желудок.

Василий Павлович считал такой режим весьма разумным. Но мы не разделяли его мнения.

Спали мы на палубе, каждый вечер раскладывая рядком на баке матрацы. В полночь свет на судне гасили. Оставались только белые сигнальные огни на носу и на корме. Они означали: «Стою на якоре». В ночные часы судно окружала такая тишина и тьма, что я понимал, почему греки называли своих моряков «одинокими в ночном море».

Представляю, каково было им плавать на неуклюжих судах за тысячи миль от родных городов у этих чужих берегов, населенных враждебными племенами. Ночами они обычно отстаивались на якорях, ожидая рассвета, — одинокие в ночном море…

Мы надеялись, что нам поможет в поисках подводный телевизор, но Костя-акустик все никак не мог его наладить. Отгородив уголок палубы, он целые дни напролет возился там с лампами, трубками, прожекторами. Постепенно вырастало довольно неуклюжее сооружение: большая рама, похожая на виселицу, а на ней, в паутине проводов, телевизионная камера и три сильных прожектора.

Наконец он объявил, что все готово и можно провести первую передачу. Приемник установили в кают-компании, завесив все иллюминаторы, кроме одного. Через него Костя командовал матросами у лебедки, в какую сторону повернуть стрелу с подвешенной к ней на длинном тросе установкой.

Народу в кают-компании набилось битком. Те, кому не удалось занять место заранее, расположились в дверях. Но их скоро прогнали: свет, падавший из двери, мешал смотреть на экран.

Экран засветился призрачным голубоватым сиянием. Сначала трудно было понять, просто ли он светится или уже идет передача из морских глубин? Но вот в уголке экрана появилась барабулька с вытаращенными глазами — значит, аппарат работал нормально. Мы, не выходя из каюты, как бы сразу все вместе нырнули под воду. Для нас, уже совершивших немало погружений, изображение на экране было, конечно, лишь тусклой и серой копией подводного мира. Но для тех, кто никогда не нырял с аквалангом, все это выглядело феерически. Со всех сторон раздавались возбужденные возгласы и вскрики:

— Смотри, кефалька!

— А вон медуза!

— Ух, как удирает!

Действительно, медуза почему-то промчалась через весь экран снизу вверх, как ракета. Мне никогда не приходилось видеть под водой, чтобы эти противные существа так быстро плавали.

«Да ведь это не медуза так быстро всплывает, — сообразил я, — а наоборот, — погружается все глубже телевизионная камера! Так, пассажирам поезда кажется, будто бегут за окном столбы и деревья, на самом деле неподвижные».

Промелькнул бычок, быстро работая широкими плавниками, В середине экрана он на миг задержался, поведя выпученными глазами в нашу сторону, а потом юркнул в темноту. Появились две довольно крупные кефали. Но они держались вдалеке, не приближаясь к аппарату. Сверкнув чешуей, они тоже скоро скрылись из глаз.

Теперь камера, чуть наклонившись, медленно двигалась над самым дном. И все мы, затаив дыхание, не отрывали глаз от экрана. Ощущение было такое, будто я сам опять парю над морским дном в акваланге. Зубы мои непроизвольно сжались, словно прикусывая мундштук дыхательной трубки…

Мы обшаривали дно двумя десятками глаз, если не больше. Но ничего особенного не заметили. Все те же пучки водорослей, колыхавшиеся, словно ковыль под ветром, камни, песчаные бугорки, рыбешки, стремительно уплывавшие в разные стороны от аппарата.

И тут движение на экране прекратилось, как бывает в кино, когда вдруг застрянет пленка.

Телевизор выключили. Голубой экран померк. Мы зашевелились, щурясь от яркого света и распрямляя затекшие шеи и спины.

На столе разложили морскую карту, и Василий Павлович с капитаном начали совещаться.

— Мы стоим вот здесь, — пометил капитан на карге красным карандашом. — Весь этот район осмотрен. Дальше глубина увеличивается. А что, если нам продвинуться сюда. и осмотреть склон банки?

— Но ведь осколок мы подняли с глубины восемнадцати метров, — задумчиво сказал профессор. — Какой же смысл лезть на большую глубину?

— Мы тут доставали такие горшки и с глубины тридцати метров.

Горшками наш бравый капитан непочтительно называл амфоры!

— Что же, здесь не один, а несколько кораблей утонуло? — пожал плечами Кратов.

— Вряд ли, но даже обломки одного корабля могли оказаться на разной глубине, — капитан острым кончиком карандаша водил по тонким линиям, обозначавшим на карте перепады глубин. — Корабль, если он тут затонул, видимо, наскочил на банку. Это сейчас она ограждена вехами, а тысячи лет назад, тут, конечно, плавали наугад, вслепую. Склоны банки довольно крутые. Видите, как быстро возрастают глубины? Обломки судна должны были, конечно, постепенно падать с уступа на уступ, и теперь их надо искать у подножия банки, где-нибудь вот здесь.

— Пожалуй, резонно, — сказал после долгого раздумья Василий Павлович и посмотрел на капитана. Тот молча кивнул и стал выбираться из-за стола.

— Сейчас перейдем на новое место. Только без меня не включайте. Я все растолкую помощнику и сразу вернусь.

Видно, его здорово захватили картины подводного мира. Я бы не удивился, если бы наш капитан пожелал принять участие в следующем погружении с аквалангом, хотя он, пожалуй, и староват уже для этого.

Заработала машина. Властный голос вахтенного потребовал на палубу всех матросов. В кают-компании стало попросторнее.

Капитан вернулся быстро и снова занял свое место напротив экрана. Переговорные трубки с мостика л из машинного отделения проведены и в кают-компанию, так что он мог отдавать распоряжения прямо отсюда.

Снова засветился экран. Опять замелькали на нем рыбешки и медузы. Но мы уже не обращали на них внимания. Все ждали, когда же появится дно.

И вот оно выплывает из сумрачной глубины, постепенно заполняя весь экран.

— Лево руля, — сказал негромко капитан в переговорную трубку, словно опасаясь вспугнуть очарование этой картины.

Дно на экране телевизора начало медленно поворачиваться, повинуясь команде.

— Так держать. Малый вперед, самый малый…

Снова полная иллюзия, будто это мы все, погрузившись в воду, плывем над самым дном, обшаривая глазами каждый бугорок и кустик водорослей. И вдруг дно куда-то исчезло, провалилось. Обрыв!

— Стоп машина! — торопливо вскрикнул капитан. Костя склонился над пультом управления, колдуя с бесчисленными рукоятками, чтобы приемная камера там, на глубине, повернулась объективом к склону обрыва. Кто-то подсвечивал ему карманным фонариком.

Камера повернулась, и мы увидели на экране скалистую неровную стену обрыва. Местами за нее каким-то чудом цеплялись водоросли.

— Спускайте, — дрогнувшим голосом сказал Кратов. Камера, покачиваясь, поползла вниз вдоль отвесной стены.

Изображение на экране было черно-белым, поэтому перемены в цвете от глубины погружения не ощущались. Только все меньше и меньше росло водорослей да реже мелькали рыбешки. И постепенно темнее становилось изображение: лампам все труднее было пробивать сгущающуюся подводную тьму. Но вдруг экран заметно посветлел.

— Сейчас будет дно, — громко сказал Аристов. Он никогда не упустит случая щегольнуть своими знаниями подводных глубин.

В самом деле: посветление говорило о близости дна, отражавшего рассеянный в воде свет солнца. Костя осторожно повернул камеру, и мы увидели небольшой кусочек морского дна, площадью, наверное, в десять квадратных метров, не больше. Дальше все пряталось в темноте. Наши глаза быстро обшарили все, что умещалось на этом маленьком участке, освещенном мощными прожекторами: два обломка скалы, торчавшие из песка, одинокая актиния, лениво колыхавшая щупальцами, и небольшой песчаный бугорок.

…Он сразу привлек мое внимание своей странной продолговатой формой. Что там под песком? Обломок скалы? Или амфора? Во всяком случае, бугорок явно что-то таил в себе, иначе море давно бы сровняло его с песчаной поверхностью дна. У меня прямо зачесались руки.

Бугорок привлек не только мое внимание; Миша Аристов вскочил и, нарушая благоговейную тишину, торопливо сказал:

— Надо немедленно проверить, что там. Василий Павлович, разрешите мне нырнуть!

— Почему именно тебе? — вскипела Светлана.

Но Кратов остановил их поднятой рукой.

— Тише, тише… Трофим Данилович, какая тут глубина? — повернулся он к капитану. Тот не успел ответить. Его опередил акустик, сообщивший показания своих приборов:

— Глубина двадцать девять метров!

Кратов на минутку задумался, закусив губу. Мы все пятеро смотрели на него умоляюще. Было очевидно, что ему самому страсть как хочется разворошить этот загадочный бугорок. Но он не решался посылать нас на такую глубину без тщательной подготовки.

— Василий Павлович, ведь мы же ныряли, когда учились, и глубже, — умоляюще сказала Светлана.

Кратов посмотрел на нее, потом на капитана, нахмурился и стал рыться в своей неразлучной сумке. Что он искал?

Василий Павлович достал из сумки инструкцию и начал сосредоточенно изучать таблицу декомпрессии. Что там изучать? Каждый из нас наизусть знал, сколько минут можно пробыть в акваланге на той или другой глубине и как следует потом подниматься, чтобы не заболеть кессонной болезнью.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Только будем строго придерживаться инструкции. Находиться на такой глубине следует не более пятнадцати минут и четыре минуты подниматься на поверхность…

— Почему пятнадцать? Можно и двадцать пять, — перебил его я, отлично помня таблицу.

— Потому что я так приказываю, — строго оборвал меня Кратов. — Ясно? Погружается Аристов, страхуют его Козырев и Смирнов.

Мишка и Борис вскочили и бросились к двери. А я мрачно посмотрел им вслед и сказал:

— Василий Павлович, я не могу страховать, у меня что-то голова болит…

Кратов внимательно посмотрел на меня и ответил:

— Хорошо, вторым страхующим назначается Борзунов.

Обрадованный Павлик побежал на палубу. Не знаю, чему они с Борисом так радовались. Если б нам разрешили нырять, а то страховать этого выскочку Аристова, который всегда успевает выхватить себе задание поинтереснее.

Честно говоря, голова у меня вовсе не болела. Отказался я просто от обиды: почему для такого ответственного погружения Василий Павлович выбрал не меня, а Аристова? И надо же мне было влезть со своими двадцатью пятью минутами! Конечно, он подумал, что я могу нарушить его приказ. Ну и пусть Мишка ныряет, а я лучше посмотрю, как он будет выглядеть на экране телевизора, чем скучать на палубе с сигнальным концом в руках…

Когда ребята приготовились, Василий Павлович не поленился сходить на палубу, чтобы проверить их снаряжение. А мы продолжали сидеть перед экраном и пристально рассматривали бугорок на дне. Я так пялился на него, что глаза заболели и начали слезиться.

Василий Павлович вернулся, в кают-компании погасили свет, и снова все придвинулись к телевизору. Несколько минут изображение не менялось. Потом щупальца анемона вдруг заколыхались сильнее, на песок легла тень, и в кадре появился Михаил, окруженный целой тучей воздушных пузырьков. По-моему, он нарочно выпускал их побольше, но это было красивое зрелище.

Аристов сразу направился к бугорку и начал разрывать песок руками. Мы все затаили дыхание и еще теснее сгрудились у экрана. Как назло, Михаил заслонил от нас своим телом бугорок. Василий Павлович заворчал и даже постучал пальцем по экрану, словно Аристов мог его услышать и подвинуться в сторону. Если бы я сейчас был там, на его месте!

Но вот он повернулся к аппарату, и все ахнули. В руках у него была настоящая, совершенно целая греческая амфора!

Мишка чувствовал себя, как на сцене Большого театра. Делая вид, будто совершенно забыл о нас всех, он рассматривал амфору, вертел ее перед носом, даже зачем-то заглядывал в горлышко. Потом он начал соскребать с неё наросшие водоросли. Тут уже Василий Павлович не выдержал и закричал на всю кают-компанию:

— Дайте ему сигнал немедленно подниматься! Что это еще за штучки!

В этот момент Михаил поднес амфору к самому объективу телевизора. Она заняла весь экран.

И все мы отчетливо увидели отпечатанное на глине изображение косматой головы Медузы Горгоны!

Подводные раскопки

Древнегреческое судно найдено! Теперь никто уже не сомневался в этом.

Сразу забыв о телевизоре, мы все заторопились на палубу, чтобы своими глазами увидеть поскорее чудесную амфору, тысячи лет покоившуюся на дне в сумраке морских глубин. Михаил всплывал, держа ее перед собой на вытянутых руках. Она была большая, почти метровой высоты.

Драгоценную находку принял у него Борис Смирнов, стоявший по колено в воде на трапе, и осторожно передал Кратову.

— Несомненно, второй век до нашей эры, — бормотал он, вертя амфору в руках. — Но мастерская не боспорская. Как и тот осколок. И клеймо такое же. Но откуда же он плыл?

Как наш старик ухитрялся различать мастеров по качеству обожженной ими некогда глины и. по ее составу — это всегда поражало нас. Но он в таких делах не ошибался.

Амфору бережно завернули в толстый слой ваты, и Василий Павлович сам отнес ее в свою каюту. Мы, конечно, все рвались немедленно, в воду. Но, как всегда, профессор быстро охладил наш пыл.

— При раскопках главное — строжайший порядок, — сказал он нам, — Это следует знать и студентам. Мы ведь не клады ищем, а изучаем жизнь и быт давно исчезнувших народов. Малейшая неточность при раскопках может привести к непоправимым последствиям. Это справедливо при работах на суше и стократ справедливее. при раскопках под водой.

Вечером Василий Павлович созвал в кают-компании «большой военный совет», как он его назвал. Кроме всех нас, участников экспедиции, пришли капитан и гидроакустик. Заседали мы часа три и разработали подробный план подводных работ.

Прежде всего большой участок дна предстояло разбить на квадраты, натянув между колышками проволоку. Так всегда принято при раскопках, чтобы точно знать, в каком месте найдена та или иная вещь.

Работать мы должны были по двое. Пока первая пара находится на дне, вторая страхует ее, а третья отдыхает. При таком графике каждый из нас работал на дне по двадцать пять минут, затем час отдыхал перед следующим погружением.

В этот вечер мы долго не спали, сидели на баке и пели песни. Уже за полночь Василий Павлович прогнал нас, пригрозив отменить завтра погружения. Но и улегшись на палубе под звездами, мы все долго вертелись, перешептывались, девчата о чем-то хихикали.

А потом я сразу заснул. В десять утра мы все шестеро выстроились вдоль борта. Василий Павлович снова придирчиво проверил у каждого снаряжение. Потом первая пара — Михаил с Наташей — начала облачаться в гидрокостюмы. Это довольно неудобный наряд из резиновой рубашки и таких же брюк. Снизу под него надевается теплое шерстяное белье. По инструкции работать в таких костюмах полагается, если температура воды падает ниже шестнадцати градусов. Сегодня у дна, где нам предстояло работать, было семнадцать градусов. Но Василий Павлович все-таки настоял, чтобы мы напялили эти костюмы.

Михаил оделся первым и полез по трапу. Наташа увидела его неуклюжие движения и расхохоталась.

— Не смейся, у тебя вид не лучше, — утешала ее Светлана и, оглянувшись на Кратова, вызывающе добавила: — А я ни за что не надену такую уродину.

— Ну что же, тогда вам придется посидеть на палубе, — коротко ответил Василий Павлович.

Наши друзья скрылись под водой. Василий Павлович с капитаном сразу же отправились в кают-компанию, чтобы наблюдать за их работой по телевизору, Павлик, подумав, ушел следом за ними. А Борис растянулся на палубе на самом солнцепеке и честно начал отдыхать, как и полагалось по графику.

Держа в руках сигнальные концы, убегавшие в воду, мы со Светланой свесились через борт, стараясь рассмотреть, что делают наши товарищи. Но они погрузились уже слишком глубоко.

Нам не терпелось сменить их. Но время на борту текло, видно, гораздо медленнее, чем под водой. Во всяком случае, меня всегда огорчало, что на поверхность вызывают слишком быстро. Теперь мне страшно хотелось поскорее поднять на палубу и Михаила с Наташей. Последние десять минут я не отрывал глаз от часов, взглядом подгоняя ползущую стрелку.

И, признаться, мы подали сигнал подъема на минуту раньше. Собственно, это сделала Светлана.

— Я совсем забыла, что мои часы отстают, — вдруг сказала она и решительно дернула трижды за сигнальный конец. Не мучаясь особенно угрызениями совести, я поступил так же. Михаил попробовал ответить мне со дна негодующим частым подергиванием тросика. Но тут. уж я имел полное право понять такой сигнал в соответствии с инструкцией как просьбу о помощи и со всей силой потянул за трос, вытаскивая разозленного Михаила.

Пока они поднимались, мы передали сигнальные концы Павлику с Борисом, а сами торопливо натянули гидрокостюмы, чтобы нырнуть раньше, чем выйдут из воды наши друзья, и тем самым надежно скрыться от возмездия.

Светлана, воровато оглянувшись хотела было спускаться, не надевая костюма, как и грозилась. Но я вовремя заметил выглядывавшего из люка Василия Павловича и указал ей на него глазами.

— Конечно, разве он утерпит, чтобы не проверить, — проворчала Светлана и, тихонько чертыхаясь, стала натягивать ненавистный костюм.

— Я в нем на пугало похожа. Не смотри на меня! — жалобно сказала она.

Но я уже полез на трап, потому что увидел, как из глубины поднимается Миша Аристов, грозя кулаком.

Медлить было нельзя, и мы со Светланой торопливо бухнулись в воду, взметнув целый водопад сверкающих брызг.

До первого уступа, на глубине шестнадцати метров, где я уже побывал, мы опускались без всяких происшествий. Но у края обрыва Светлана знаками показала мне, что хочет передохнуть. Наверное, она просто не могла сразу решиться нырять дальше, в темную пропасть, зиявшую под нами. Времени у нас и так было мало, я решительно нырнул глубже, потянув ее за собой.

С каждым метром становилось темнее. Свет здесь напоминал лунный, хотя на поверхности вовсю сияло горячее южное солнце. Исчезли, потускнели все теплые тона. Мои оранжевые ласты казались совершенно черными.

Внизу расплывчатым пятном светили прожекторы на раме телевизионной установки. От них Светлана поплыла направо, внимательно осматривая дно, а я налево. Камера повернулась в сторону Светланы, а я очутился опять в голубоватом сумраке.

Дно было песчаным и ровным, каждый бугорок бросался в глаза. И водорослей на такой глубине растет уже мало. Проплыв метров пятьдесят, я заметил всего три кустика цистозиры.

Я старался не пропустить ни одного бугорка. Раскопал их штук. пять, но ничего не нашел. То попадались осколки рифа, скатившиеся вниз во время шторма и засыпанные песком, то странные норки, сделанные, видимо, какими-то морскими обитателями. Один из бугорков, когда я протянул к нему руку, вдруг начал двигаться в сторону. Это оказался большой каменный краб, бочком ускользавший от меня в расщелину скалы.

Я развернулся и поплыл в обратную сторону. Но закончить маршрут не успел. Три сильных рывка сигнального конца вызывайте меня на поверхность. Наверное, и у них часы испортились, как у Светланы, успокоил я себя, можно проплыть еще немножко. Но рывки становились все настойчивее, требовательнее. Не стоило понапрасну — сердить Василия Павловича. И я, стал всплывать.

И представьте, что я увидел, поднявшись по скользкому трапу на борт! Все столпились вокруг Василия Павловича, державшего в руках небольшую статуэтку. А рядом в гордой позе победительницы стояла Светлана, забывшая даже, как смешно и неуклюже она выглядит в гидрокостюме.

Значит, пока я гонял проклятого краба, она нашла эту статуэтку? Что мне стоило отправить ее налево. а самому поплыть в ту сторону, где ей посчастливилось наткнуться на такую замечательную находку?

Торопливо сбросив гидрокостюм, я присоединился к товарищам. Статуэтка переходила из рук в руки. Она изображала молодого круглолицего человечка, который неистово хохотал, запрокинув голову. Поза была настолько живой и непосредственной, что у всех у. нас на лицах тоже невольно появились улыбки.

— Сросшиеся густые брови… Приплюснутый нос. Это, вероятно, изображение сатира, — говорил Василий Павлович, любовно поглаживая фигурку буйного весельчака заметно дрожавшими пальцами. — Так принято изображать этих лесных демонов, неизменных спутников бога Диониса. И посмотрите, какая тонкая работа! Ай да Светлана! Ну, удружила! Будет очень любопытно узнать, привезена ли эта статуэтка из Греции или слеплена местным мастером…

— А из чего она сделана? — спросила Наташа.

— Терракота — неужели вы не можете определить сами? Великолепная глина, отличный обжиг, по этим признакам мы определим в лаборатории, в какой мастерской она родилась.

— По-моему, она настоящая, греческая, — солидно сказала Светлана, стаскивавшая в сторонке свой резиновый костюм. — Вряд ли так хорошо умели делать здесь, в колониях.

Василий Павлович рассмеялся.

— Просто вам хочется, голубушка, набить цену своей находке, — сказал он. — А для неуки гораздо ценнее, если эта статуэтка окажется местного производства. В наших музеях уже есть немало замечательных статуй, барельефов, мозаик, которые отнюдь не уступают тем, что находят при раскопках в Греции. И делали их, несомненно, местные мастера. Возьмите, например, чудесную статую горгиппийского наместника, найденную в Анапе незадолго до войны. Или мозаику пола древнегреческой бани из Херсонеса — вы ее, наверное, видели в Эрмитаже…

Он задумался о чем-то, потом добавил:

— Не думаю, чтобы подобные произведения искусства встречались часто у мореплавателей того времени… Видимо, хозяин статуэтки был человеком достаточно образованным и большим поклонником искусства. И кто знает, не посчастливится ли нам найти… — и вдруг замолчал, прервав себя на полуслове.

— Что найти? — зашумели мы. — Каких находок вы ожидаете? Скажите, Василий Павлович!

Но в ответ на все наши просьбы он только махал рукой и смущенно улыбался:

— Нет, нет, мечтать некогда. Надо работать! Время дорого, друзья, давайте продолжать. Чья очередь погружаться?

Очередь была Бориса и Павлика. Они начали торопливо надевать комбинезоны. Мы помогали им.

Когда они скрылись под водой, оставив, на поверхности шипящее облачко воздушных пузырьков, Василий Павлович неожиданно сказал:

— Если бы самому нырнуть туда, в глубину… Эх, молодежь, молодежь! Ничего-то вы не понимаете, — и, махнув рукой, торопливо пошел в каюту.

Мы молча смотрели ему вслед, потрясенные этой завистью к нам, молодым и здоровым, прозвучавшей в его словах…

Удача оказалась не последней в этот день. До вечера мы успели совершить еще по три погружения и почти ни разу не возвращались с пустыми руками. К вечеру на палубе лежало семь целехоньких амфор. У одной из них сохранилась даже смоляная пробка в горлышке, и мы с любопытством гадали, что же содержится внутри амфоры.

Она была довольно тяжелой, и, когда ее покачивали, в ней что-то булькало.

— Ой, братцы, а если там запрятан какой-нибудь дух, как в арабских сказках?! — воскликнула Наташа.

Но сколько мы не упрашивали, Кратов не разрешил ее распечатать.

— В лаборатории, в лаборатории, — повторял он.

На большом куске парусины, расстеленном у мачты, выросла солидная груда глиняных черепков. Конечно, находить целые амфоры было приятнее, но мы не пропускали ни одного черепка. Каждый из них Василий Павлович придирчиво осматривал и показавшиеся ему наиболее интересными откладывал в особую кучку.

Павлику посчастливилось отыскать в песке медный рыболовный крючок, позеленевший и сильно изъеденный соленой морской водой. Я нашел странный кусок обожженной глины — круглый, с отверстием посередине. Определить его назначение не мог даже Василий Павлович.

— Может, он имел какое-нибудь ритуальное значение? — несмело предположил я.

— А это не грузило? — сказал вдруг один из матросов, как обычно толпившихся вокруг нас.

— Какое грузило? — удивился Кратов.

— Ну, обыкновенное… Какие к сетям привязывают. Ведь и тогда рыбу ловили.

Василий Павлович задумчиво пожал плечами и на всякий случай спрятал плитку в отдельную коробочку.

Следующий день принес новые находки. Правда, это были только амфоры. Но зато за день мы их добыли девять. Девять целых амфор, не считая множества черепков!

Может быть, мы нашли бы в этот удачливый день и больше амфор, но работу нам сорвала довольно большая стая дельфинов. Во второй половине дня они внезапно появились возле нашего судна и начали кувыркаться вокруг, словно веселая акробатическая труппа бродячего цирка, решившая позабавить нас своим искусством.

Я в это время работал на дне, отправил наверх порцию раскопанных амфор и начал неторопливо всплывать. И вдруг увидел, как сверху навстречу мне стремительно и легко спускается какое-то длинное продолговатое тело. Первая мысль была — сорвалась одна из амфор и падает обратно на дно.

Я раскинул в стороны руки, чтобы перехватить ее, — и только тут понял, что мне навстречу мчится дельфин! Мелкие рыбешки, словно серебристые брызги, разлетались от него во все стороны.

Но дельфин не охотился за ними. Он, верно, просто хотел поиграть. Легко и плавно изгибая свое мускулистое тело, он пронесся так близко, что волна качнула — меня в сторону. Он тут же развернулся и снова ринулся ко мне, теперь уже снизу. Метрах в трех он остановился. Я отчетливо видел его черные, веселые глаза. Готов поклясться, что он улыбался, посматривая на меня!

А я смотрел на него, конечно, с опаской. Моментально вспомнились всякие рассказы о том, будто играющие дельфины могут защекотать пловца до смерти…

Но мой дельфин был настроен весьма дружелюбно. Он выпустил серебристую гроздь воздушных пузырьков, словно передразнивая меня, и снова умчался на поверхность.

Очень красиво было наблюдать снизу, из глубины, как одна за другой проносятся надо мной эти живые торпеды. Всплывать мне что-то не хотелось. Кто его знает, как встретят меня дельфины, когда я вынырну прямо посреди их стаи? Только торопливое и совершенно беспорядочное подергивание сигнального троса заставило меня подняться на поверхность.

Потом мне рассказывали, какой переполох возник на борту, когда дельфины отрезали мне дорогу к кораблю. Никто не знал толком, что мне лучше делать — поскорее всплывать или, наоборот, отсиживаться в морских глубинах. Но дельфины не собирались покидать корабль, и Василий Павлович приказал поднять меня наверх.

Когда я вынырнул метрах в десяти от судна, дельфины устроили вокруг меня настоящую карусель. Чего они только не выделывали! То носились вокруг друг за другом, то выскакивали высоко из воды, а потом с плеском падали, обдавая меня брызгами. Но ни один из них не сделал даже попытки помешать мне, пока я плыл к трапу.

Теперь, когда я был уже возле трапа и уверился в полной безобидности этих грациозных животных, мне даже не хотелось вылезать из воды. Но Василий Павлович так рявкнул на меня, что я поспешно начал карабкаться по трапу на борт.

Дельфины развлекали нас еще добрых два часа, без малейших признаков усталости бороздя во всех направлениях синюю гладь Моря. Порой они так дружно и согласованно начинали все разом то нырять, то выскакивать из воды, что казалось, будто вокруг «Алмаза» плавает исполинский морской змей.

— Как хотите, а они умные, все понимают и нарочно придумывают всякие штуки, чтобы нас повеселить, — захлебываясь звонким смехом, убеждала нас Наташа. — Нет, вы только посмотрите, что они выделывают, вы только посмотрите!

— А что ты думаешь? Возможно, дельфины — наши братья, только навсегда оставшиеся в море, — серьезно убеждал ее Михаил. — Мозг у них как человеческий, с такими же глубокими извилинами, дышат они воздухом, как и мы. И вон Козырев даже уверяет, будто дельфин ему улыбнулся под водой. Хотя, собственно, ничего в этом удивительного нет, — добавил он, повернувшись ко мне. — Просто у тебя, наверное, был такой перепуганный и глупый вид, что даже дельфин не смог удержаться от смеха.

— Хватит вам без конца пикироваться, — вмешался Кратов. — Полюбуйтесь лучше этими красавцами. Какие изящные, какие ловкие движения! Недаром дельфинов так любили изображать греческие мастера — и на вазах, и на монетах, и мозаикой на стенах своих гимнастических залов. И они действительно верили, что это подводные жители, подобные человеку. Когда Ифигения тосковала вдали от родины и плакала на берегу, дельфины приплывали ее утешать.

А я любовался игрой дельфинов и завидовал им. Если бы мы могли с такой же легкостью и быстротой нырять в морских глубинах, насколько проще бы стали тогда наши поиски! Ни сигнальных тросиков, которые держат тебя на привязи, ни строгих инструкций — ныряй себе сколько влезет…

Дельфины пропали внезапно. Только что их сверкающие на солнце стройные тела высоко взлетали над водой. Но вот они все разом нырнули — и словно растворились без следа в синей морской воде.

Солнце уже висело низко над морем, и в этот день мы больше не стали погружаться. Но тем больше работы выпало на следующий день.

Честно говоря, вести раскопки на дне оказалось труднее, чем мы сначала предполагали. Одно дело разводочные поиски, когда просто плывешь над морским дном, а совсем иное целый день копаться в песке. Его приходилось разгребать руками, просеивать в пальцах, чтобы не пропустить ни одного, даже крошечного, осколка амфоры или проржавевший рыболовный крючок. Много ли при этом успеешь за двадцать пять минут? Только приладишься, как тебя уже вызывают на поверхность. И сколько мы ни уговаривали профессора увеличить хотя бы на пять минут время пребывания на дне, он не соглашался.

На суше археолог пользуется лопатой или скребком, когда раскапываются мелкие находки. А нам приходилось все время разгребать песок собственными руками: лопатой ведь под водой копать не будешь, она вырвется у тебя из рук да всплывет.

Когда нам однажды потребовалось отколоть от скалы несколько образцов, зачем-то понадобившихся нашему дотошному профессору, то, сколько мы ни бились с обыкновенным молотком, у нас ничего не выходило. Пришлось спустить на тросе пудовую кувалду. В подводном мире, где вещи весят во много раз меньше, она пришлась как раз по руке. Да и с ней работать было неловко, — замахнешься сильно, а удар получается слабый, ленивый.

Никто еще не вел больших археологических раскопок на дне морском, так что нам приходилось самим по ходу дела изобретать орудия труда и разрабатывать методику подводных раскопок. В конце концов лопаты нам с успехом заменил шланг с медным наконечником, который спустили с корабля на дно. По шлангу сверху подавалась вода под давлением, и ее струя слой за слоем смывала песок, обнажая погребенные под ним амфоры.

Не легко было и поднимать амфоры па поверхность. Весили они в воде немного, но не станешь же таскать их по одной. А свяжешь вместе несколько амфор, получается очень неуклюжая и громоздкая гроздь, никак не удержишь в руках.

Вспомнив один случай, описанный в книге Кусто «В мире безмолвия», я нашел было выход. Выкопав амфору, переворачивал ее острым донышком кверху и направлял в горловину пузырьки отработанного воздуха. Он постепенно наполнял амфору, словно глиняный воздушный шар, и она всплывала на поверхность. Сначала Кратову понравилась моя выдумка. Но одна из всплывших таким образом амфор по несчастной случайности легонько стукнулась о дно «Алмаза» и едва не разбилась. И пользоваться этим приемом нам всем запретили.

Мы с Михаилом разработали другой метод. Все раскопанные амфоры аккуратненько складывались рядком на дно. При последнем погружении очередная пара водолазов собирала всю добычу в большую капроновую сетку, и эту громадную «авоську» осторожно поднимали на борт.

В этот день со мной случилось смешное происшествие. Узнав о нем, ребята бы, конечно, посмеялись. Но там, под водой, мне было не до смеха.

Стоя на коленях, я очищал от песка амфору. И вдруг ощущение опасности заставило меня быстро оглянуться.

Прямо на меня неторопливо плыла акула! Снизу я отчетливо видел ее белое брюхо и кривую, полумесяцем, пасть на заостренной уродливой морде. Как же так? А говорили, будто большие акулы в Черном море не водятся, только карликовые, не опасные для человека.

Так утверждают ученые. Но знают ли об этом акулы?! Может быть, одна из них заплыла из Средиземного моря и сейчас кинется на меня? Она казалась весьма внушительных размеров.

Я выхватил кинжал и торопливо вскочил на ноги. Акула остановилась метрах в трех и с интересом разглядывала меня маленькими свиными глазками. Кусто советует в таких случаях выпустить в воду как можно больше воздушных пузырьков. Я вздохнул изо всех сил и выпустил их столько, что вода вокруг меня закипела.

Когда пузырьки воздуха умчались вверх и вода снова стала прозрачной, я увидел, как моя акула стремительно улепетывает, прижавшись почти к самому дну. И признаться, теперь она не показалась мне большой. Длина ее наверняка не превышала и метра. Просто раньше я смотрел на нее снизу, стоя на коленях, и забыл, что в воде все предметы кажутся увеличенными примерно в полтора раза. Мне стало смешно и стыдно. Конечно, я встретился с самой обыкновенной и ничуть не опасной черноморской акулой — катраной.

Но все-таки, скажу вам, у нее все было как у заправской «грозы морей» — и острая кровожадная морда, и кривой рот с торчащими зубами, и стремительное, сильное тело. Пойди тут сразу разберись, опасна эта акула или нет.

Только теперь я вспомнил, что всю эту сцену могли видеть с «Алмаза»…

Я посмотрел на установку. О, счастье! Кажется, объектив направлен в сторону…

Когда я поднялся на поверхность, Борис, страховавший меня, спросил:

— Чего это ты так сильно воздух стравил? Плохо стало?

— Нет, просто мух отгонял.

— Какие под водой мухи? — обиделся он. — Чего ты разыгрываешь…

— А ты поглядывай повнимательнее, может, и заметишь.

Об этой подводной встрече я решил никому не рассказывать. Нашим ребятам только попади на зубок — они тебя разделают почище всякой акулы.

На следующий день никаких происшествий не было. Мы подняли со дна еще девять амфор и какие-то изогнутые медные пластинки — вероятно, часть якоря.

А четвертый день едва не кончился трагически.

«Жизнь ему спас другой…»

В этот злополучный день происшествия начались с самого утра. Когда я поднялся на палубу, утро было чудесным, солнечным и тихим. У левого борта стояла Наташа и смотрела в воду. Она повернулась ко мне, лицо у нее было бледное-бледное, а глаза такие большие и круглые, словно она увидела морского змея.

— Что с тобой? — испугался я.

— Ты посмотри, какая гадость! — жалобно проговорила она. — Я нырять не стану ни за что!

Ничего не понимая, я заглянул за борт. Вода была какой-то странной, белесой, точно в море пролили молоко. Приглядевшись, я увидел, что вокруг судна кишмя кишат медузы. Никогда в жизни я не видел столько медуз сразу. Маленькие и большие, они буквально превратили море в чудовищный живой суп. Признаться, меня тоже слегка передернуло при мысли, что придется нырять в это месиво. Но я как можно бодрее сказал:

— Ну чего ты струсила? Они же не кусаются.

— Они липкие, противные, холодные, как лягушки! — затараторила Наташа. — Чуть притронутся ко мне, я сразу умру!

— Кто это посмеет к тебе притронуться? — грозно спросила подошедшая к нам Светлана. — Уж не этот ли неудавшийся дельфин, опустошитель рыбачьих сетей?

«Ага, ты все еще вспоминаешь мое пленение! — злорадно подумал я. — Посмотрим, как ты сегодня станешь нырять в эту гущу медуз…»

— Взгляни туда! — умирающим голосом сказала Наташа, махнув рукой. — Я не могу больше.

Светлана заглянула вниз, и лицо у нее вытянулось, а в голосе уже не осталось никакой воинственности, когда она пробормотала:

— Вот так мерзость… Это Медуза Горгона их подослала.

— Ты думаешь? — ахнула Наташа. — Пускай это предрассудок, но я сегодня нырять отказываюсь.

— У меня тоже голова разболелась, — сказала Светлана и потерла лоб. — Пойду прилягу…

Вот так и получилось, что нырять в этот день нам пришлось вчетвером. Я оказался в паре с Михаилом.

Медузы плавали только в верхнем слое. Но пробиваться через первые два метра было довольно неприятно. Зато на дне вода была сегодня особенно прозрачной.

Мы благополучно опускались на дно трижды и все время работали почти рядом. Но перед четвертым погружением, когда мы натягивали гидрокостюмы, Миша вполголоса сказал мне:

— Давай разделимся. Ты продолжай копаться на старом месте, а я пойду немного правее. Надо разведать границы судна, а то здесь уже мало попадается материала. А в следующий раз поменяемся: я буду копать, ты отправишься на разведку.

— Ладно, — кивнул я.

В самом деле, уже следовало расширить место раскопа и точнее определить границы затонувшего корабля.

На лбу у Михаила сверкали крупные капли пота, словно он только что вылез из воды.

— Что с тобой? Ты болен? — спросил я.

— Нет. Просто жарко. Лень было снимать костюм после прошлого погружения, так в нем и просидел час. Пропарило лучше бани. Ничего страшного, на дне освежусь! Пошли.

Нырнули мы вместе. Я занялся раскопкой на прежнем месте, а Михаил поплыл в темноту, окружавшую участок дна, освещенный прожекторами.

Мне повезло. Когда сверху подали сигнал выходить, я уже успел кое-что раскопать. С сожалением посмотрев на результаты своей работы в последний раз, я начал всплывать. По инструкции на это полагалось четыре минуты, так что пришлось дважды сделать небольшие остановки на глубине пятнадцати, а потом девяти метров.

Но сегодня мне почему-то мешали соблюдать инструкцию, сильно натягивая сигнальный конец. Ухватившись за трап и высунувшись по пояс из воды, я вытащил изо рта мундштук и заорал:

— Чего вы тянете? Я не рыба на крючке, сам выплыву.

И осекся, увидев побледневшее, перепуганное лицо Павлика.

— Где Михаил? — спросил он.

— Разве он не вышел? Сейчас поднимется, чего вы порете горячку…

— Он не ответил на сигнал, — сказал Павлик, дергая за сигнальный конец. — Видишь, я тащу, а никакого ответа.

Раздумывать было некогда.

— Прыгай за мной! — сказал я и начал торопливо засовывать в рот загубник.

Павлик мешкал. Я хотел поторопить его, но мундштук уже был зажат у меня в зубах, и получилось какое-то неразборчивое мычание. Тогда я просто махнул рукой и нырнул.

По правилам должны были идти на выручку страхующие. Но они растерялись, а медлить было нельзя. У меня же в баллонах еще оставалось вполне достаточно воздуха.

Я погружался все глубже вдоль троса, который должен был привести меня к Михаилу, но вдруг почувствовал такую резкую боль, что едва не вскрикнул и не выронил изо рта мундштук.

Маска сжала мне лицо, словно стальными клещами. Я не сразу сообразил, что получился «обжим», как называют его водолазы.

Я опускался слишком быстро. Давление воздуха внутри маски не успевало сравняться с давлением окружающей воды. Маска присосалась к лицу, словно медицинская банка, какие ставят больным при простуде, и края ее сильно сдавили мое лицо.

Чтобы избавиться от обжима, я на минуту остановился и несколько раз сильно выдохнул воздух в маску через нос.

Стекло запотело, но зато давление на лицо сразу уменьшилось, и боль немножко утихла. Дальше я погружался уже осторожнее.

Еще несколько метров вниз, и я увидел Михаила, лежащего ничком на песчаном дне. Он не подавал никаких признаков жизни, хотя пузырьки отработанного воздуха продолжали серебристой цепочкой вырываться из клапана акваланга. Было некогда разбираться, что с ним приключилось. Трясущимися руками я вытащил кинжал и перерезал сигнальный трос, привязанный у него к поясу, потом подхватил его под мышки и посадил на песок.

Мундштук, к счастью, не выпал у него изо рта, значит, он не захлебнулся. Но глаза были закрыты, и лицо заметно потемнело.

Крепко обняв товарища за пояс, я начал всплывать. Это было не легко. С трудом поднявшись метров на пять, я сообразил, что можно уменьшить наш вес, сбросив грузила.

Пока я это делал, ко мне присоединился Борис, нырнувший наконец на подмогу. Вдвоем мы стали подниматься быстрее, но я вовремя вспомнил об опасности кессонной болезни и, как ни хотелось нам поскорее вырваться на поверхность, мы сделали две необходимые остановки.

Нас одного за другим втащили на борт, и судовой врач с помощью Светланы тут же начал делать Михаилу искусственное дыхание и растирать грудь. Я стоял рядом, тяжело, прерывисто дыша. Почему мне так трудно дышать? И вдруг Павлик сказал:

— Да сними ты маску, уже все…

Я торопливо содрал ее с головы и склонился над Михаилом.

Что же с ним произошло? Азотное опьянение? Но оно бывает только на глубинах свыше пятидесяти метров. Кессонная болезнь? Тоже не похоже. Ведь я его нашел на дне, он еще не начинал подниматься на поверхность.

Врач сделал Михаилу два укола в руку, затем поднес ему к носу пузырек с нашатырным спиртом.

Михаил сморщился и застонал. Потом открыл глаза и бессмысленно уставился на наши встревоженные лица.

— Что с тобой случилось? — спросил я.

— Не знаю… Кажется, потерял сознание, да?

— Что вы чувствовали перед этим? — допытывался врач. — Какие были ощущения?

— Какие ощущения? Какая-то слабость, тошнота… и голова болела, — он остановился, припоминая, — дышалось плохо.

— Акваланг у него в порядке, я проверил, — вставил Борис.

— Вам было жарко? Дышали часто? — продолжал допрашивать врач.

— Очень жарко. И дышал часто, воздуха не хватало.

— Принесите-ка с камбуза холодного чаю, только очень холодного, — приказал врач, — пусть кок ледку в кружку бросит из холодильника.

— Что же все-таки с ним приключилось, доктор? — спросил Кратов.

— Судя по симптомам, ничего особенно страшного. Просто тепловой удар. Перегрелся на палубе перед погружением. Вот и обморок. Но поскольку это произошло под водой, все могло кончиться гораздо хуже. Вырони он загубник…

Да, если бы Михаил выпустил мундштук, а я опоздал, все обернулось бы трагически.

Теперь я вспомнил, что перед погружением видел испарину на лбу у Мишки. Ну да, он же просидел целый час на солнце в резиновом костюме — вот и весь секрет! Я уже раскрыл рот, чтобы поделиться своей догадкой со всеми, но перехватил напряженный взгляд Михаила. «Молчи, — умоляли его глаза, — молчи!» И я поспешно закрыл рот.

Когда Павлик и Борис унесли Михаила вниз, в каюту, Светлана вдруг накинулась на меня:

— Почему у тебя кровь из носа идет?

— Где? — я провел рукой по лицу.

На ней действительно были следы крови.

— И глаза у него красные, больные, посмотри, Света, — закудахтала Наташка.

Пришлось сознаться, что у меня был маленький обжим. Тут уж девчата, конечно, бросились демонстрировать на мне свои медицинские познания. Они обмотали мне голову мокрым полотенцем, так что я ничего не мог видеть вокруг, а потом заставили задрать голову повыше и в такой смехотворной позе, придерживая за локти, как инвалида, повели меня в каюту.

Михаил лежал на койке и, отдуваясь, пил холодный чай, густой и темный. Меня торжественно уложили на другую койку, как я ни упирался. А потом Светлана встала в «артистическую» позу посреди каюты и запела:

Я запустил в нее подушкой, но она увернулась и продолжала:

Следующий куплет со смехом подхватила Наташа:

Песня, пожалуй, довольно точно отражала наши взаимоотношения с Михаилом…

Девчата с хохотом убежали на палубу, а он сказал мне:

— Шутки шутками, а ты ведь действительно спас мне жизнь. Спасибо! Постараюсь отплатить тебе тем же.

— Что за счеты! — ответил я. — Как-нибудь рассчитаемся…

Мы с ним и не подозревали в тот момент, что наш шутливый разговор окажется пророческим…

Странная находка

Наутро мы оба чувствовали себя вполне здоровыми, я-то уж во всяком случае. Но Кратов отменил все погружения и объявил этот день выходным.

Расстелили на баке брезент и загорали, болтая о всякой всячине. Но как-то так получилось, что все наши разговоры так или иначе возвращались к древнему кораблю, остатки которого покоились на морском дне. Откуда он плыл? Почему наскочил на риф? Что случилось с его командой?

— Больно вы шустрые, все хотите сразу узнать, — ворчал Василий Павлович. — Я прекрасно понимаю ваше нетерпение и разделяю его. Но вопросов масса, а ответов почти нет. Откуда плыл корабль? Неизвестно. Клейма на амфорах не наводят на след. Может быть, узнаем это по другим особенностям груза.

Вокруг профессора постепенно собирались свободные от вахты матросы. Тихонько подошел капитан и сел в сторонке на бухту каната.

— А люди как, все погибли? — спросил один из матросов.

— Это мы вообще никогда не узнаем, — ответил Кратов. — Даже если кто-то из- них и доплыл до берега, на суше его поджидало не меньше опасностей, чем в море. На пути к ближайшим греческим поселениям кочевали враждебные племена синдов и скифов. Попавшие в плен навеки становились рабами.

— Навряд ли кто-нибудь спасся, — задумчиво сказал капитан. — Наскочили они на банку скорее всего ночью. Днем ее можно было бы заметить по цвету воды. А ночью все спали, так и пошли ко дну в каютах… А что же это было за судно, профессор? Как оно выглядело, любопытно узнать. Похоже на наши, современные?

— Вопрос весьма нелегкий, уважаемый Трофим Данилович, — покачал головой профессор. — Мы знаем по описаниям военные корабли греков — триеры. На них плавало до двухсот гребцов. Торговые суда, конечно, были поменьше. Но до сих пор нет в музее даже модели такого корабля. Некоторое представление мы можем получить только по увеселительным лодкам римского императора Траяна. Их удалось найти при осушении озера Неми в Италии. Но одно дело лодки, предназначенные для увеселительных прогулок по тихому, небольшому озеру, а совсем иное — настоящие торговые корабли, на которых древние мореплаватели совершали свои походы. Некоторые греческие города-полисы, как, например, Милет, имели сотни заморских колоний, куда, конечно, они часто плавали. Недаром милетских купцов прозвали «вечными мореходами». Найти целиком хоть один корабль, на котором они странствовали, конечно, весьма заманчиво для науки. Но — увы! — дерево не сохраняется в морской воде. А все корабли в те времена строили только из дерева. Сейчас уже известно несколько находок древних затонувших судов. Но всюду, как и в нашем случае, находят только амфоры и отдельные металлические части судов. Сами же корабли давно растворились в морской воде.

— А если попытаться хотя бы восстановить облик этого корабля? — сказал Аристов. — Ведь груз, уцелевший до наших дней, хранился в каком-то определенном порядке: в трюмах, в каютах. Значит, по находкам можно представить устройство корабля, верно, Василий Павлович?

— Верно, — согласился Кратов. — Я уже пытаюсь сделать нечто подобное. Не случайно же я требую от каждого из вас точно сообщать, где именно сделана каждая находка, в каком квадрате. Все эти данные я наношу на специальную схему…

— Почему же вы нам не показываете?

— Покажите! — зашумели мы.

— Она еще не готова, — отказывался профессор. Но потом уступил, отправился в каюту и принес оттуда большой лист ватмана.

Он расстелил его на палубе, аккуратно приколов кнопками. Цветными карандашами были обведены склон рифа с уступом, на котором мы нашли первую амфору, и участок дна у подножия скалы, где покоился затонувший корабль. Пунктир намечал контуры самого корабля. Местами он прерывался: значит, в этом месте мы еще не копались.

— Судя по всему, корабль ударился о риф правым бортом и очень быстро пошел ко дну, — пояснял Василий Павлович, водя тупым концом карандаша по карте. — Лег он на дно так, что его нос оказался чуть приподнятым, а правый борт наклоненным. — Как я это узнал? — профессор хитро прищурился и окинул взглядом наши лица. — Методом почтенного Шерлока Холмса, которым вы все, наверное, еще недавно увлекались, сиречь путем логических рассуждении. И, конечно, наблюдений за местом раскопок с помощью телевизора. Ну-ка, проверим вашу наблюдательность и сообразительность. Прежде всего, кто мне скажет, куда повернут носом затонувший корабль: к скале или в противоположную сторону от нее?

— К скале, — торопливо ответил Миша Аристов.

— Правильно, но почему ты так решил?

— Не мог же он удариться о скалу кормой.

Кратов засмеялся.

— Довод действительно весьма резонный. Конечно, корабль плыл не кормой вперед, а носом. Но я пришел к тому же выводу несколько иным путем. Вспомните, где Светлана нашла статуэтку?

— Почти у самого подножия скалы, — сказала Светлана.

— А что это означает? Статуэтку, конечно, везли не в трюме. Она украшала каюту кого-то из моряков, вероятно, самого капитана. А в те времена, как и поныне, для жилых помещений отводилось самое неудобное место — на баке, где больше всего качает. Кормовую же часть занимали трюмы для грузов. Мы действительно находим амфоры не там, где обнаружена статуэтка, не у самой скалы, а в некотором отдалении от нее. Так?

— Так! — хором ответили мы.

— Теперь разберем второй вопрос. Откуда мне известно, что судно ударилось о скалу именно правым бортом и получило большую пробоину? Ну, кто скажет?

Мы все переглядывались, словно ожидая друг от друга подсказки, и молчали. В самом деле: как это узнаешь? Ведь бортов не сохранилось, попробуй теперь переделить, в каком из них зияла пробоина?

— Задумались, шерлоки холмсы? — насмешливо сказал Кратов. — А все потому, что больше работаете руками, чем головой. Для археолога же и то и другое одинаково важно. Вы обратили внимание, как расположены амфоры на дне? Здесь они почему-то лежат в полном беспорядке; А вот в этом месте вы их находили целыми гнездами, словно аккуратненько уложенными в штабели. Почему так? Рядами амфоры были уложены в трюме корабля, и часть их так и осталась там лежать после крушения. А другая часть груза вывалилась через разбитый борт а рассыпалась по дну в беспорядке, И именно справа от судна, раз оно лежит носом к скале. Значит, поврежден правый борт.

Нам все стало ясно, и доводы Василия Павловича казались совершенно неопровержимыми. Как только мы сами не додумались до этого?

— Теперь нам предстоит продвинуть раскопки вот сюда, чтобы уточнить контуры судна, — продолжал Кратов, показывая на те места схемы, где пунктир обрывался и начинались «белые пятна». — Но в этом году мы, вероятно, не успеем все закончить. Только после полного завершения раскопок, уважаемый Трофим Данилович, мы, может быть, сумеем, наконец, ответить на вопрос, интересующий нас всех, — как же были устроены суда у древних греков?

— Как, Василий Павлович, неужели мы не закончим работу в этом году? — огорчилась Светлана. — Мы вам будем доставать по сто амфор в день!

— Вот этого-то я как раз и боюсь, — покачал головой профессор. — Опасаюсь вашей прыти. Она ни к чему хорошему при раскопках не приводит. Поймите же, что не амфоры нужны. Их много в музеях, а вот судна ни одного. Когда мы выберем все амфоры, тогда только и начнется, в сущности, настоящая работа. Придется применять какие-нибудь машины, что ли, и просеять весь песок на месте крушения. Только так, по крупицам, и добывается в археологии истина. И конечно, в этом году мы все проделать не успеем. Уже сентябрь, скоро вода станет холодной…

— По последнему прогнозу, — вмешался капитан, — в ближайшие дни следует ожидать хорошего шторма. А тогда придется бежать отсюда. Если прижмет наш «Алмаз» к банке Магдалины, то как бы нам не повторить последний путь вашего древнего корабля — на дно морское. Море-то ведь осталось таким же, не постарело за две тысячи лет.

— Вот видите, — засуетился Кратов, свертывая свою схему. — Значит, для работы остались буквально считанные дни. Не будем же их растранжиривать на всякие происшествия!

Он все-таки чудак немножко, наш старик. Как будто мы нарочно ищем приключений или сами вызываем «всякие происшествия»! Море есть море. Когда ныряешь, не знаешь, какие сюрпризы поджидают в его глубинах.

Отдохнув, мы на следующий день взялись за работу с большим азартом и подняли на поверхность двадцать шесть амфор!

Выкапывая их из песка, я мечтал уже о других, более интересных находках. Меня все время тянуло порыться в том месте, где Светлана нашла чудесную статуэтку. Видимо, там были каюты команды или капитана. Может быть, в песке у подножия скалы скрыты какие-нибудь сокровища?

Перед очередным погружением я отозвал Михаила в сторону и сказал:

— Помнишь наш уговор? Теперь моя очередь поискать что-нибудь интересное, пока ты за меня будешь раскапывать амфоры.

— Справедливо, синьор, — согласился он. — Но мы же с тобой работаем в разных нарах. Поменяйся со Светланой, тогда я смогу выполнить свое обещание.

Осуществление своего плана я решил отложить до другого дня. Но, проснувшись утром, сразу понял, что ничего из моего замысла не выйдет: койка раскачивалась; по полу каюты, как живые, ползали чьи-то ботинки; переборки скрипели; на полочке дребезжал графин. Начинался шторм, а это значит — конец нашей работе.

Я вышел на палубу. Она качалась и ускользала из-под ног. На крыле мостика стоял капитан в плаще, придерживая обеими руками фуражку.

— Три балла! — весело крикнул он мне, — И ветерок крепчает!

Нашел чему радоваться. Конечно, старик ни за что не разрешит дам сегодня опускаться. Инструкция «не рекомендует» погружения даже при волнении в два балла. А почему? Ведь на дне сейчас спокойно, как всегда. Волнение затихает уже в нескольких метрах от поверхности моря.

В десять часов мы собрались на совещание в кают-компании. Кратов был мрачен и сразу предоставил слово капитану.

— Мне жаль вас огорчать, Василий Павлович, — сказал тот, — но, судя по всему, придется уходить. Ветер крепчает, и к ночи достигнет баллов шести. На таком грунте мы не устоим и на двух якорях. Придется дальнейшие поиски отложить.

Кратов поднял голову, тяжело вздохнул и пожал плечами.

— Ну что же, — сказал он медленно, — с морем, конечно, не поспоришь. Только как мы сможем в следующий раз найти это место?

— Об этом вы не беспокойтесь, запеленгуем наше положение, и в будущем году вы точно придете сюда.

Кратов помялся, а потом со смущенной улыбкой добавил:

— Если бы можно… было как-нибудь… прикрыть место раскопок… На суше мы всегда так непременно делаем. А то размоет все штормом, — и выжидательно посмотрел на капитана.

— Это на дне-то? — капитан громко рассмеялся. — Простите, профессор, но вы плохо знаете море. Поверьте мне: там, где лежит затопленное судно, сейчас полный штиль. Если уж ваши амфоры за двадцать веков не разбило вдребезги, то наверняка ничего с ними не случится еще за год.

— Вы правы, — смутился Василий Павлович.

Но по выражению лица Кратова было видно, что слова капитана его, все-таки не успокоили. Он боялся потерять так счастливо найденный корабль.

Заметил это и капитан и, подумав, предложил:

— А что, если нам поставить под водой сигнальные буйки? Чтобы надежнее определить границы раскопок? На поверхности их могут сорвать зимние штормы, да и не стоит привлекать к этому месту внимание. А если их укрепить на якорьках метрах в двух от дна, то никакая волна не потревожит.

Как загорелись мы этой идеей! Еще бы: совершить погружение в шторм! Воспоминаний хватит надолго.

Профессор засомневался:

— Предложение весьма заманчиво, Трофим Данилович. Но ведь работать в шторм под водой запрещает инструкция.

— А вы не читайте ее, — к нашему восторгу, добродушно ответил капитан. — В шторм инструкции листать некогда. Да и разве предусмотришь в — них все случаи? Ребята у вас бравые, ныряют отлично. А если вы в них сомневаетесь, могу послать кого-нибудь из своих морячков. Вот Курзанову, например, доводилось нырять и не в такой шторм, чтобы освободить от намотавшихся сетей рулевое перо…

Мы никак не ожидали от капитана такой прыти и так зашумели, что он шутливо замахал на нас руками и закричал:

— Да это форменный бунт! По морским законам я могу вас всех перевешать сейчас на рее!

Однако его предложение подменить нас задело и начальника экспедиции. Кратов потребовал тишины и сказал решительно:

— Так и сделаем. Аристову и Козыреву готовиться к погружению, Павлик и Борис страхуют.

С помощью матросов мы быстро привязали к двум буйкам тяжелые грузила на коротеньких тросах. Сначала выбрали более яркие красные буйки, а потом сообразили, что под водой они потеряют яркость и будут плохо заметны. Решили их заменить белыми.

Буйки с грузилами надо было сбросить на дно и прочно укрепить у предполагаемого носа и кормы затонувшего корабля.

На этот раз погружением руководил капитан. Нам предстояло спускаться в воду не с трапа, как обычно, а не веревочной лестнице, спущенной со стрелы, чтобы волна не шарахнула нас о стальную обшивку судна. Стрела же, с помощью которой на палубе поднимают грузы, выступает далеко над бортом.

Первым полез на стрелу Михаил. Он неуклюже спустился по веревочной лесенке и повис на ней, выжидая набегающую волну. Вот она накрыла его. Мишка разжал руки и сразу ушел на глубину. Это у него довольно легко получилось. Наступила моя очередь. Стрела сильно раскачивалась, я чувствовал себя котенком, вцепившимся в маятник стенных часов и не зияющим теперь, как спрыгнуть на землю. Дважды чуть не сорвался и не полетел в бушующие волны. Нелегко было во время качки с, тяжелыми баллонами за спиной спускаться по лесенке. Зыбкие веревочные ступеньки предательски ускользали из-под ног.

Зато, очутившись в воде, я сразу почувствовал облегчение, как рыба, вернувшаяся в родную стихию. Волна качнула меня и властно потянула вниз. С каждым метром глубины вода становилась прозрачнее и спокойнее.

Спустившись на дно, я увидел ожидавшего меня Михаила. Телевизионную установку уже подняли на борт, и дно, где еще вчера мы с таким азартом работали, выглядело теперь пустынным и заброшенным. Волнение здесь совсем не ощущалось. Только чуть колыхались стебельки водорослей, торчавшие из песка.

Михаил поднял руку. К нам неторопливо опускался буек, покачиваясь, словно воздушный шар. Немного правее и выше его виднелся и другой. Михаил направился к нему, а я, поймав первый буй, потащил его к подножию скалы, чтобы отметить носовую часть корабля.

Установка буя заняла не больше пяти минут. Закончив ее, я огляделся вокруг. До чего мне хотелось покопаться напоследок в песке! Ведь как раз сюда я давно стремился. Не упускать же такую возможность!

Определив примерно место, где Светлана нашла статуэтку, я начал разгребать песок чуть левее. По схеме Кратова каюта капитана погибшего корабля должна была находиться где-то здесь.

Рылся я пять минут, десять, но безрезультатно. Мои пальцы не нащупали в песке ничего, кроме двух обломков скалы, а в запасе оставалось всего десять минут.

Обозлившись, я стал так разгребать песок, что вокруг поднялась муть. Видел бы Василий Павлович, как я веду раскопки, ох и отругал бы меня!

И вдруг левая моя рука нащупала какой-то острый предмет. Чтобы рассмотреть, что это такое, мне пришлось поднести его к самым глазам, такая мутная стала вокруг вода. Это оказался всего-навсего черепок глиняной чашки!

Как ни странно, даже такая ничтожная находка придала мне силы. Значит, я все-таки на правильном пути: чашки могли находиться именно в жилых помещениях, где готовили пищу, обедали, спали. И я решил продолжать раскопки.

Но не прошло и минуты, как сигнальный конец, обвязанный вокруг пояса, трижды туго натянулся, Меня вызывали наверх.

«Покопаюсь еще хоть несколько минут», — подумал я и, сообщив ответным подергиванием троса, что сигнал понял и выполняю его, продолжал рыться в песке.

Что-то круглое попалось мне под руку… Словно палка или, скорее, тонкое бревно. Неужели дерево сохранилось в воде?! Я лихорадочно потянул бревно из леска. Оно оказалось коротким или, может, обломилось?

Разбираться некогда. Сверху решительно потянули за сигнальный конец. Прижимая обеими руками к груди найденный обломок, я покорно начал всплывать.

Подтащив меня кверху метров на десять, трос слегка отпустили, чтобы я сделал необходимую по инструкции остановку.

Здесь вода была чище, и я смог наконец рассмотреть свою находку. Это был вовсе не обломок бревна, как мне показалось сначала. Я держал в руках странный цилиндр длиною почти в полметра, а диаметром сантиметров в двадцать. Я поскреб его кончиком кинжала, счищая плесень.

Цилиндр несомненно был металлический!

«Разум отказывается верить»

Пока я нырял, море за какие-то полчаса разгулялось не на шутку. Волна едва не ударила меня о борт корабля. Мне не удавалось уцепиться за веревочную лестницу: ведь руки-то были заняты..

К счастью, с палубы заметили это и поспешили на помощь. Один из матросов влез на стрелу и повис над волнами на веревочной лесенке. Я передал ему цилиндр и, выбрав момент, крепко вцепился в лестницу. Потом стрелу повернули, и она плавно перенесла нас по воздуху прямо на палубу.

Еще паря в воздухе, я увидел, какое свирепое лицо у Кратова. Надо было первому переходить в наступление. Выхватив из рук матроса найденный цилиндр, я молча подал его оторопевшему профессору.

Он повертел его в руках и вдруг крепко прижал к груди:

— Циста! Боже мой, это же циста! Я. боялся надеяться — и вдруг…

Никто ничего не понимал. А старик, не выпуская находки из рук, подскочил ко мне и трижды поцеловал в мокрую щеку.

— Ты понимаешь, что ты нашел? — спросил он. — Это же листа!

Я постарался изобразить на лице изумление и радость, но, наверное, это мне не очень удалось, потому что Кратов покачал головой и укоризненно сказал:

— Они не знают, что такое циста! — тут он посмотрел на своих студентов. — И еще собираются стать археологами! Благодарите судьбу, что сегодня не экзамен. Я бы всем вам недрогнувшей рукой поставил по двойке!

Он поднял цилиндр высоко над головой и торжественно проговорил:

— Запомните раз и навсегда — в таких медных футлярах греки перевозили книги и рукописи. Это бесценная находка, потому что рукописей древних сохранилось ничтожно мало. Мы знаем, что великий Софокл написал сто двадцать три пьесы, а дошло до нас только семь. Понимаете теперь, как дорога для науки каждая — вновь найденная древняя рукопись?!

— А вдруг эта циста пуста? — испуганно перебил я профессора.

Василий Павлович сердито посмотрел на меня, словно я покушался отобрать у него драгоценную находку. Он снова начал вертеть цилиндр в руках.

— Не может быть, — сказал он наконец. — Кто станет так тщательно запечатывать пустой футляр? В нем несомненно что-то есть. Сейчас проверим…

Сопровождаемый чуть ли не всеми, кто оказался на палубе, Кратов спустился в каюту. Торопливо стянув с себя маску и переодевшись, я через несколько минут исследовал за ними, но в каюте Кратова никого не нашел. Оказывается, туда набралось столько желающих присутствовать при вскрытии цисты, что пришлось всем перебраться в более просторную кают-компанию.

Когда я протолкался туда, Василий Павлович, расстелив на столе большой лист бумаги, уже осторожно соскабливал с цисты наросшие за века водоросли: Находка, видимо, действительно очень взволновала его, потому что против обыкновения он стал необычайно разговорчив.

— Циста… Я мечтал с самого начала… — не очень связно восклицал он, возясь с цилиндром. — Помните, когда нашли статуэтку, я сразу подумал, что на корабле… плыл человек, интересующийся искусством. У него могли быть и рукописи. Сейчас мы узнаем, какие… Сейчас мы посмотрим, что же в ней таится…

Я постепенно проталкивался поближе к столу. Как главного виновника-торжества меня пропускали, хотя и не слишком охотно.

Между тем профессор острым скальпелем продолжал счищать водоросли с медного позеленевшего цилиндра.

Что в нем? А вдруг мне посчастливилось подарить миру неведомую раньше трагедию Софокла? Или Эсхила? Или какой-нибудь удивительный философский трактат, который перевернет все наши знания о древних греках?!

Ну, а если вода проникла в футляр и рукопись превратилась в грязную кашицу? Или вовсе растворилась в морской воде, как и тот неведомый корабль, на котором ее везли двадцать веков назад?

— Нет, крышка засмолена хорошо, — сказал Кратов.

Он словно читал мои мысли!

Затаив дыхание мы следили, как профессор начал Потихоньку соскабливать слой за слоем окаменевшую смолу. Потом попробовал отвернуть крышку. Но она не поддавалась.

— Огня! — скомандовал Кратов. — Налейте спирту и подожгите. Только осторожно!

Светлана сбегала к нему в каюту и принесла спирт. Его налили на блюдце. Капитан, который примостился рядом с Василием Павловичем, торопливо чиркнул спичкой. Спирт загорелся голубоватым пламенем.

Кратов поднес к огню крышку цисты. Смола зашипела. Еще несколько поворотов — и крышка начала отвинчиваться.

Кратов снял ее, перевернул футляр, и из него медленно, словно нехотя, выполз толстый сверток.

Пергамент! Я никогда в жизни не видел пергамента, по сразу догадался, что это именно он.

Профессор дрожащими пальцами начал его разворачивать. В трубочку были скатаны два больших листа, слипшихся вместе. Кратов осторожно разделил их и положил перед собой на бумагу, тут же с помощью Светланы придавив куском толстого стекла.

По серому листу неровными строчками рассыпались буквы. Неужели можно их расшифровать? Буква наскакивала на букву, видно, писали во время сильной качки.

Но наш старик ни на минуту не растерялся. Он сразу начал читать с листа, словно текст ему был давно знаком:

— «От Аристиппа, сына Мирмека, дорогому другу Ахеймену — привет! Спешу тебя порадовать, дорогой друг и покровитель, славными новостями…» Это может читаться и как известие, и как новость… «Грозная опасность, нависшая над благословенным Боспором, к счастию, миновала. Славный Диофант, присланный к нам сюда мудрым царем Митридатом — да продлят боги его жизнь! — в решительном сражении разбил мятежного раба Савмака…»

Профессор остановился, посмотрел на капитана и перечитал снова, точно не веря себе:

— Да, совершенно несомненно: сигма, альфа, ипсилон, мю… Савмак! И Диофант, конечно, тот самый!

Он снова склонился над пергаментом:

— Где я остановился? Да… «Подлый раб схвачен живым и будет отправлен ко двору великого Митридата. Я надеюсь, что вы подберете ему наказание, какого он заслуживает. Жаль, что его ближайшим помощникам, коварному Бастаку и нечестивцу Аристонику, удалось ускользнуть от нас. Это случилось поистине чудесным образом, чему сам я оказался свидетелем.

Произошло это так. Мы окружили последнюю группу мятежников в крепости Тилур, расположенной, как ты помнишь, в дикой и суровой местности на самом берегу Понта Евксинского…»

Василий Павлович остановился и задумчиво произнес, подняв глаза к потолку каюты:

— Тилур… Крепость Тилур на берегу Черного моря. Не знаю такой.

Покачав головой, он продолжал чтение:

— «Мятежники спрятали в крепости, где у скифов было древнее святилище, много награбленных ими сокровищ, поэтому ты понимаешь, как стремились все наши воины овладеть его. Мы взяли крепость после трехдневного штурма. Представь наше удивление, дорогой Ахеймен: среди убитых и захваченных в плен мы не нашли никого из вожаков мятежа. Не обнаружили мы и сокровищ. Они исчезли совершенно бесследно. Сразу же среди воинов прошел слух, будто защитники крепости в самый последний момент вознесены их проклятыми варварскими богами на небо. Разум отказывается верить таким нелепым суевериям, но согласись со мной, что дело это поистине удивительное. Мы обсудим его подробнее при скорой встрече, а пока я кончаю, ибо начинается буря и писать становится трудно. Твой Аристипп».

В каюте воцарилась тишина, только скрипели переборки и было слышно, как воет на палубе ветер. Все мы, наверное, думали об одном и том же: о событиях далекой старины и о судьбе людей, которые плыли много веков назад в шторм по этому морю. Сквозь века до нас словно донесся на миг их живой голос. Донесся — и оборвался на полуслове.

Мне было немного обидно, что вместо драгоценных творений древних философов и поэтов в цисте оказалось самое обыкновенное письмо…

— А тут какие-то стихи, — вывел меня из задумчивости взволнованный голос Кратова.

Он рассматривал уже второй листок пергамента, вынутый из цисты.

— «Муза… ты расскажи каждому… всем о муже, который, полный отваги, стремясь навстречу… на свидание с другом…» — бормотал Кратов и покачал головой. — Пожалуй, подражание Гомеру, но, надо сказать, весьма слабое. Вероятно, этот Аристипп увлекался поэзией и, попав в бурю, возомнил себя вторым Одиссеем, Стихи, конечно, вряд ли содержат важные исторические сведения, а художественной ценности, совершенно очевидно, не представляют. Мы ими займемся на досуге. А зато письмо чрезвычайно интересно. Новые сведения о восстании Савмака! Первое революционное восстание на территории нашей родины, а мы о нем почти ничего не знаем. Если бы нам найти эту крепость и там как следует покопаться! Тилур… Вы случайно не слышали о таком месте? — повернулся он к капитану.

Тот пожал широкими плечами и, словно извиняясь, ответил:

— Нет, профессор, плаваю по Черному морю вот уже тридцати лет, такого порта не знаю.

— Да, и откуда же вам знать, — спохватился Кратов, — ведь все это было двадцать веков назад! Но и ни в одном из источников такая крепость не упоминается… Нет, не помню…

Он опять склонился над письмом.

— Посмотрим, может быть, что-нибудь даст текстологический анализ… Автор письма, конечно, грек. Пишет он некоему Ахеймену. Судя по имени, это, вероятно, перс. Скорее всего, придворный Митридата Евпатора. Диофант — известный полководец, руководивший операциями против Савмака. О нем есть введения в источниках. А вот весьма любопытны имена сподвижников Савмака. Бастак — имя, пожалуй, скифское; Аристоник, несомненно, грек. Значит, к восставшим примкнула и какая-то часть греческого населения. Это важное свидетельство!

Он опять забыл обо всем окружающем, снова и снова вчитываясь в каждую букву и бормоча:

— Если бы еще хоть какой-нибудь намек… Найти эту крепость…

Капитан осторожно потянул его за локоть.

— Вы меня извините, профессор, но больше задерживаться нельзя. Надо уходить в Керчь, а то якоря не выдержат.

Только тут, мы заметили, что свист ветра перешел в глухой, монотонный рев. Я заглянул в иллюминатор. Море стало белым от пенистых гребней, по стеклу катились хрупкие брызги.

— Да, да, конечно, капитан, — торопливо закивал Кратов. — Пожалуйста, командуйте, вам виднее.

Мы помогли перенести цисту и найденные в ней записки в каюту и вышли на палубу.

Ветер пронизывал. до костей, всю палубу то и дело обдавало брызгами. Нос судна то проваливался вниз, то взлетал под самое небо. Наташа побледнела; жалобно пискнула и, схватившись рукой за горло, убежала, Светлана продержалась дольше, но вскоре сказала:

— Куда это Наташка подевалась? Плохо ей стало, что ли? Пойду поищу ее…

Все убыстряя шаги, она тоже помчалась в каюту и больше не появлялась. Мы покурили, любуясь разбушевавшимся морем, а потом поспешили вниз, где было тепло и сухо.

Павлик с Борисом уселись играть в шахматы, падавшие поминутно на пол, а Михаил сказал, что хочет немного вздремнуть, и лег на койку. По-моему, его тоже начинало укачивать, только он не хотел признаваться.

Достав из чемодана Павлика все книги по античной истории Крыма, я начал искать сведения о восстании Савмака.

Их оказалось поразительно мало. Кратов не преувеличил: все достоверные исторические сведения, дошедшие до нас об этом первом в пределах нашей страны восстании рабов против угнетателей, в сущности, заключались в одной-единственной надписи на триумфальной плите, найденной археологами при раскопках Херсонеса. Эту стелу жители Херсонеса воздвигли в честь полководца Диофанта. Надпись была длинная, Но о Савмаке в ней говорилось совсем мало.

Сначала идут всякие традиционные фразы, восхваляющие Диофанта. Я их пропускаю.

Слова, взятые в скобки, подставили исследователи этой надписи, чтобы сделать более связным ее текст:

«…скифы, с Савмаком во главе, произвели государственный переворот и убили боспорского царя Перисада, выкормившего Савмака, на Диофанта же составили заговор; последний, избежав опасности, сел на отправленное за ним [херсонесскими] гражданами судно и, прибыв в [Херсонес], призвал на помощь граждан. [Затем], имея ревностного сподвижника в лице пославшего его царя Митридата Евпатора, Диофант в начале весны [следующего года] прибыл с сухопутным и морским войском и, присоединив к нему отборных херсонесских воинов на трех судах, двинулся из нашего города, овладел Феодосией и Пантикапеем, покарал виновников восстания; Савмака же, убийцу царя Перисада, захватив в свои руки, отправил в царство [то есть в Понт] и снова приобрел власть [над Боспором] для царя Митридата Евпатора».

Вот и все, что нам известно о восстании Савмака. Кроме того, как я узнал из книг, археологам удалось найти две мелкие серебряные монеты тех времен. Надписи на них полустерлись, сохранились только четыре греческие буквы: сигма, альфа, ипсилон, мю. По-русски они читаются как начало имени вождя восставших рабов: САВМ… Но действительно ли эти монеты чеканились от его имени, пока восставшие держали власть в своих руках, — ученые не сошлись во мнениях.

А восстание, видно, было значительным. Целый год рабы владели Боспором.

Если бы узнать обо всем этом побольше! А мы не знаем почти ничего. Как выглядел Савмак? Где он родился, как провел свою юность? Каким страшным казням предал его царь Митридат Евпатор, прославившийся даже в те времена своей непомерной жестокостью? Ведь он, пробиваясь к власти, убил родного брата и заточил в темницу собственную мать. Митридат, не задумываясь, убивал своих детей, лишь стоило ему только заподозрить их в стремлении к власти. Можно представить, как расправился он с рабом, осмелившимся восстать против империи, которую сорок лет не мог победить Рим!

Теперь я начинал понимать радость Василия Павловича. Раз мы так мало знаем о восстании Савмака, каждый новый документ бесценен для науки. Если бы еще разузнать, где находилась эта крепость, ставшая последним оплотом восставших! Вдруг там сохранились какие-нибудь рукописи, оружие… Хотя преследователи, конечно, все перерыли в поисках спрятанных сокровищ, об этом же говорится в письме.

Но куда делись последние защитники крепости? Не улетели же, в самом деле, на небо! Чертовщина какая-то! И вряд ли мы когда-нибудь узнаем об их судьбе, Попробуй теперь разобраться, через двадцать веков…

Мои размышления прервал матрос, позвавший нас на ужин.

За ужином капитан спросил Кратова:

— Ну как, профессор, наверное, вы уже. порылись в книгах? Не нашли, где была эта самая крепость… простите, забыл ее название.

— Тилур. Представьте себе, нет. Никаких упоминаний. Конечно, источников здесь у меня под рукой мало, но и вспомнить, главное, я ничего похожего не могу. Судя по названию, это какое-то скифское укрепление. А может быть, его построили тавры. Они обычно обитали в прибрежных районах и частенько промышляли пиратством. А вот стишки я разобрал. Они действительно, к сожалению, дрянные.

С этими словами он вынул из кармана лист бумаги и, надев очки, начал заунывно читать:

Василий Павлович на миг прервал чтение, чтобы пояснить капитану:

— Тут все образы заимствованы из мифологии, Трофим Данилович. Посейдона, бога морей, вы, конечно, знаете. Борей — это северный ветер. Зефир — западный, Евр — восточный, а Нот — южный.

— Я уже понял, не беспокойтесь, профессор, — успокоил его капитан. — Мы и сейчас жестокий норд-ост, который частенько свирепствует у этих берегов, называем борой.

— Совершенно верно, — кивнул Кратов и продолжал чтение.

— Описание бури в подражание «Одиссее», — заключил Кратов, снимая очки. — Но весьма слабо, небрежно. До Гомера нашему стихотворцу-мореплавателю далеко, как до звезд. Историю древнегреческой литературы подобные вирши не украсят…

— Разрешите? — капитан взял листочек из рук Кратова и перечитал вслух: — «То наш корабль Нот бросал в лапы Борею, то его Евр предоставлял гнать дальше Зефиру». Черт его знает, тарабарщина какая-то!..

— Стихи, — пожав плечами, снисходительно сказал профессор. — Так называемые «поэтические красоты». Чем марать пергамент такими стишками, лучше бы этот Аристипп написал свое письмо подробнее и обстоятельней…

По следам ветра

В Керчи мы появились настоящими триумфаторами. Весть о наших находках взбудоражила город. Здесь всегда работает несколько археологических экспедиций, раскапывая древний Пантикапей и окрестные боспорские городки и поселки. Так что нашего старика буквально с утра до вечера атаковали старые и молодые археологи, желавшие узнать все подробности поисков. Во дворе маленькой хатки на склоне горы Митридат, где располагалась база нашей экспедиции, теперь вечно толпился народ. Мне удалось лишь пару раз вырваться в гости к дядюшке.

В конце концов нас замучили. бесконечными расспросами, и Кратов решил сделать доклад в городском саду. Народу собралось много. Возле летней эстрады мы выставили найденные на дне амфоры. Светлана нарисовала большую цветную схему раскопа с примерными контурами корабля. Все это выглядело весьма внушительно.

К несказанному удивлению, среди слушателей я заметил и своего дядюшку. Он все время делал пометки в толстом блокноте.

Со свойственной ему педантичностью, Кратов начал доклад с нескольких осторожных фраз: речь-де идет только о самых предварительных результатах, что какие-либо итоги подводить, конечно, совершенно преждевременно. Но потом он разошелся и рассказывал очень живо и интересно. Даже мы, все это сами пережившие, заслушались.

Когда он кончил, посыпались вопросы. И потом его еще долго не отпускали, окружив плотным кольцом.

Но вот все постепенно разошлись. И тут к Василию Павловичу подошел… Кто бы вы думали? Мой дядя!

— Простате, профессор, не могли бы вы мне дать переписать здесь, при вас, те стихи, что вы отыскали? — сказал он, прикладывая руку к козырьку своей морской фуражки.

Просьба, видно, показалась совершенно неожиданной не только мне, но и Кратову, потому что он спросил:

— А вы что, поэт?

— Нет, я, собственно, метеоролог, — ответил дядя.

— Зачем же вам эти стихи? — удивился Кратов.

Дядя Илья помялся, потом туманно ответил:

— Понимаете, есть у меня одна идея, — он пошевелил в воздухе толстыми, короткими пальцами. — Но, как вы только что прекрасно выразились, идея эта весьма еще расплывчата и требует уточнения. Так что мне, с вашего разрешения, не хотелось бы пока распространяться более обстоятельно…

— Пожалуйста, пожалуйста, как вам угодно! — засуетился Кратов. — Садитесь вот сюда, за стол, и перепишите. Я могу вам предложить и фотокопию греческого оригинала с условием, конечно, что вы нигде не будете ее пока публиковать.

— Конечно, профессор, очень вам благодарен и даю слово…

Хотел бы я знать, на что ему эта фотокопия — ведь он не знает греческого языка!

Возвращая стихотворение Кратову и снова рассыпаясь в благодарностях, он неожиданно задал еще один, по-моему, довольно нелепый вопрос:

— А вы не знаете, когда погиб этот корабль? В какое время года?

Кратов удивленно посмотрел на него, подумал и ответил:

— Как свидетельствует херсонесская стела в честь Диофанта, восстание Савмака было разгромлено, видимо, весной сто шестого года до нашей эры. Тогда же судя по письму, отправился в плавание и этот корабль.

— Весной? Отлично! А в каком именно месяце?

На подобный вопрос Василий Павлович мог, конечно, только пожать плечами. Да и какое это может иметь значение, тем более для моего дяди-метеоролога?!

К счастью, он оставил Кратова в покое. А меня — в полнейшем недоумении; зачем понадобились ему и эти стихи и время гибели корабля? Что он, водолазом собирается стать на старости лет? Да ни в какую экспедицию его тетя Капа и не пустит…

Целые дни мы занимались обработкой своих находок. Это оказалось очень кропотливой работой. Каждый осколок амфоры приходилось подробно описывать, исследовать состав глины и краски. «В квадрате номер шестнадцать обнаружен бронзовый гвоздик без шляпки», — торжественно записывал я в дневник раскопок, сидя под навесом во дворе нашей полевой базы.

В полдень мы убирали все эти древности со стола, дежурные притаскивали из кухни громадное ведро окрошки и таз жареных бычков, и начинался обед. Завершали мы его обычно арбузами: по половинке на брата. А потом снова до вечера корпели над черепками и гвоздиками.

Особенно тщательному анализу подвергались неповрежденные амфоры. Их не только фотографировали, зарисовывали, описывали. Надо было по возможности разузнать, что же в них везли. В одной из амфор чудом сохранилось несколько тонких косточек. В них хранили рыбу, вероятно, селедку, которой и тогда уже славилась Керчь — Пантикапей.

В торжественной обстановке была наконец открыта и запечатанная амфора, не дававшая нам покою.

Когда из нее вытащили засмоленную пробку, раздалось негромкое шипение и свист, словно и впрямь вырывался на свободу какой-то таинственный дух.

Василий Павлович осторожно наклонил амфору и вылил из нее в мензурку немного темной, густой жидкости с довольно резким, но приятным запахом.

— Да это же вино! — воскликнул, принюхиваясь профессор. — Несомненно, виноградное вино.

— Подумать только! — ахнула Наташа, — И ему две тысячи лет!

У нас загорелись глаза: вот бы попробовать этого вина! Ведь говорят, оно с годами становится лучше. А такого старого вина не найдется ни в одном погребе мира, Но, конечно, из этой затеи ничего не вышло. Он не дал нам попробовать самого старого вина на земле. А наследующий день принес какую-то бумажку и, размахивая ею, сказал:

— Вот вам анализ этого винца. Оно превратилось в чистейший уксус. Представляю, какие бы вы скорчили рожи, если бы хлебнули его!

Дня через два после лекции я наведался к своим родичам. Тетя Капа обрадовалась и сразу захлопотала на кухне.

— А где же дядя Илья? — полюбопытствовал я. — Разве он и вечерами работает?

Собственно, из-за него-то я и пришел. Надо же разузнать, зачем понадобились ему стихи.

Тетя Капа таинственно кивнула на плотно закрытую дверь в соседнюю комнату.

— Дома, — прошептала она. — Только никого видеть не хочет. Обложился бумагами, книжками и сидит третий вечер.

Наверное, его загадочные занятия как-то связаны с докладом Кратова. Но как, с какой стороны?

Беспокоить дядю я не решился, однако перед самым моим уходом он сам вдруг выглянул из двери и спросил:

— Ты еще здесь? Сколько узлов делали греческие корабли?

— Узлов?

— Ну да. Ты что, не знаешь морской меры скорости?

— Знаю… Но греки не мерили скорость в узлах.

— Неважно! — рассердился он. — Какая у них была скорость?

Я что-то промычал.

— Не знаешь? Ну конечно! Чему вас только учат! Ладно, иди, завтра сам позвоню твоему профессору.

Зачем ему теперь понадобилась скорость греческих кораблей? Да ее никто, пожалуй, не знает, не только я. Ведь неизвестно еще толком, как эти корабли были устроены.

Дядюшка интриговал меня все больше и больше. Но того, чем поразил он всех нас ещё через два дня, я никак не мог от него ожидать.

Дядя неожиданно появился у нас на базе вскоре после обеда. Меня прежде всего удивил его торжественный вид: черный костюм, черный галстук, ботинки ослепительно начищены, словно на парад собрался. Под мышкой он держал большой круглый футляр, тоже черный, вроде тех, в каких архитекторы носят проекты и разные чертежи.

Не обращая на нас внимания, дядя направился прямо к профессору и поздоровался с ним, как со старым хорошим знакомым.

— Прошу извинить, что отрываю вас от трудов, — сказал он важно, — но у меня к вам дело, не терпящее отлагательства, и, надеюсь, существенное для науки.

— Конечно, прошу вас, уважаемый Илья Александрович, проходите.

Мой дядя между тем неторопливо подошел к столу, на котором мы сортировали черепки, и по-хозяйски сказал:

— Молодые люди, освободите-ка нам один уголок. Мне здесь надо карты разложить.

Его просьбу послушно выполнили. Он вынул из своего черного футляра большой сверток бумаг и разложил на столе вычерченную от руки карту той части Черного моря, что прилегает к Керченскому проливу. Уголки ее, чтобы не загибались, дядя аккуратно приколол кнопками.

— Какая превосходная карта! — воскликнул Кратов. — Ваша работа, Илья Александрович?

— Моя.

— Вы настоящий художник!..

Было видно, что и наш начальник совершенно не понимает, что означает появление метеоролога с этой картой. А дядя, как назло, молчал, словно давал нам время как следует полюбоваться своим произведением.

Кратов с недоумением склонился над картой. Несколько минут он рассматривал ее, потом спросил:

— Скажите, Илья Александрович, а это что за линия?

— Эта? Вы сразу схватили суть, профессор! — радостным тоном ответил мой великолепный дядюшка. — Это я проложил курс вашего корабля.

— Нашего?

— Ну, древнегреческого, я оговорился, простите.

Тут все мы немедленно окружили стол, заглядывая через плечи Василия Павловича.

Через всю карту от места гибели корабля возле банки Марии Магдалины к берегам Крыма тянулась извилистая пунктирная линия. Дядюшка нанес путь затонувшего корабля так уверенно, словно сам был его капитаном две тысячи лет назад!

Мы все, конечно, совершенно опешили. Кратов смотрел то на карту, то на сияющее дядино лицо, явно не зная, что сказать. Наконец он неуверенно, спросил:

— Но позвольте… Откуда же вы все это взяли? У вас есть какие-нибудь источники?

— Есть, — невозмутимо ответил дядя и, развернув одну из принесенных бумаг, громко, точно со сцены, прочел:

— «То наш корабль Нот бросал в лапы Борею, то его Евр предоставлял гнать дальше Зефиру…»

Он остановился, как актер, привычно ожидающий аплодисментов. Но мы совершенно ничего не понимали.

Это были стихи, найденные в цисте. Однако какая связь между ними и путем корабля на карте?

— Не улавливаете? — спросил Кратова дядюшка.

— Нет, — честно сознался тот.

— Да, ведь в этих словах ключ! — воскликнул метеоролог, потрясая над головой листком со стихами. — Это же точное описание циклона!

— Циклона?

— Ну конечно же! Смотрите: «То Наш корабль Нот бросал в лапы Борею, то его Евр предоставлял гнать дальше Зефиру». Направление ветров меняется по часовой стрелке!

— Постойте, постойте! — пробормотал Кратов. — Я, кажется, начинаю…

— Понимаете? — обрадовался дядя Илья. — Это же совершенно очевидно. Перечитайте стихи: «Только Покинули гавань, где мы одержали победу, как быстровейный Зефир подхватил наш корабль…» Западный ветер для них попутный, так что он отзывается о нем хорошо: «быстровейный Зефир подхватил». А что происходит потом? «Утром Зефир передал нас в лапы Борея седого…» Западный ветер сменился северным, потом восточным. «Чтобы на третью ночь Евру жестокому стал наш корабль игрушкой…» — Дядя, довольный, рассмеялся, потирая руки, и добавил: — Не знаю, конечно, каким он был поэтом, этот ваш стихотворец, не берусь судить, но метеонаблюдатель из него получился бы неплохой. Он совершенно точно передал смену ветров по ходу часовой стрелки, типичную для южной части циклона, перемещающегося с запада на восток.

Теперь мы смотрели на дядю Илью точно на кудесника, показавшего нам потрясающий фокус. Вы только подумайте: по каким-то слабым стихам восстановить след ветра, промчавшегося над морем двадцать веков назад! Разве это не чудо?

— Ваше открытие поразительно, дорогой Илья Александрович! — сказал Кратов, крепко пожимая ему руку. — Но простите мою назойливость, я все-таки не понимаю, как на основе его можно было восстановить маршрут корабля. Ведь вы установили только общее направление ветров, которые в это время менялись над морем…

— Расчеты, расчеты, дорогой профессор! — перебил его дядя Илья, потрясая пачкой листков, сплошь исписанных формулами и цифрами. — Математика — наука точная. Ведь каждая смена ветров отражалась на курсе парусного корабля. Западный ветер судно подгонял, восточный — мешал ему. Вы мне сказали, профессор, что, по словам Геродота, за день торговое судно проходило почти семьдесят тысяч сажен, — помните, я вам звонил? Но это в тихую погоду. Для шторма я рассчитал ее по дням, в зависимости от господствующего ветра. А пути весенних циклонов мы знаем. Так что все это сделано математически точно. Из Керчи, или, по-вашему, из Пантикапея, этот корабль выйти не мог: слишком близкое расстояние до места гибели получается. Да и вообще при сильном циклоне ему бы не выбраться из Керченского пролива, непременно бы напоролся на мели у косы Тузлы. Из Херсонеса это судно тоже не могло плыть: получается, наоборот, слишком длинный путь, чтобы в такой шторм его преодолеть за шесть дней. К тому же при сильном западном ветре судно непременно бы разбило волнами у мыса Меганом, возле Судака. Этого мыса и сейчас в штормовую погоду побаиваются капитаны. Остается одно…

Мы снова все, как по команде, склонились над картой. Пунктирная линия, обозначавшая путь корабля, начиналась от Феодосии.

— Феодосия… — задумчиво повторил Кратов. — Пожалуй, вы правы. Здесь проходила граница Боспорского царства. Дальше до самого Херсонеса побережье занимали тавры, а степные районы — скифы. Феодосия… А рядом Карадаг, Не о нем ли сказано в письме: «…в дикой и суровой местности на самом берегу Понта Евксинского»?

Неужели мы нашли место, где пряталась эта загадочная крепость Тилур, последнее убежище восставших рабов? И как необычно нашли: по стихам, с помощью моего дяди, метеоролога!

А он с видом человека, выполнившего свой долг, неспеша свертывал карту и складывал бумажки с расчетами. Потом убрал все в футляр и протянул его Кратову:

— Прошу вас, профессор, примите мой посильный вклад в археологию…

Карадаг

На следующий же день мы выехали в Карадаг. Василий Павлович раздобыл в одной из экспедиций грузовик —.фургон с брезентовым верхом. Плыть морем, в Феодосию на нашем катере он не разрешил.

— Постараемся найти какое-нибудь суденышко на Карадагской биологической станции, — обнадежил он нас.

Мы уложили в кузов акваланги, мешки с имуществом, сняли заднюю стенку фургона и, удобно улегшись на вещах, смотрели, как убегает назад дорога. Скоро скрылись из глаз белые домики Керчи. Потом и гору Митридат заслонили окрестные холмы. Вокруг расстилалась степь.

В стороне от дороги маячил большой покатый, холм. Он приметен издали и так велик, что даже не верится, что создали его человеческие руки. Это знаменитый Золотой курган, могила безвестного скифского вождя. Даже сейчас, спустя десятки веков, когда. земля на его вершине сильно осела, он достигает двадцати с лишним метров. Почти шестиэтажный домина!

Неподалеку от него виднелся второй курган, поменьше. Он называется Куль-Оба. Раскопав его еще в прошлом веке, археологи нашли богатое скифское погребение. Оружие, золотые сосуды и драгоценные украшения, положенные в могилу вождя, теперь выставлены в одном из залов Эрмитажа. Я видел их на снимках в книгах и решил непременно побывать в Эрмитаже, когда попаду в Ленинград.

С другой стороны дороги уходила к далекому горизонту целая вереница курганов. Их называют одним общим именем Юз-Оба, что означает в переводе «сто холмов». Это не могильники, а сторожевые курганы. С их вершины воины наблюдали, чтобы из степных неоглядных просторов не налетали внезапно на Пантикапей скифы на горячих, полудиких конях.

— А правда, их сто или меньше? — спросила Наташа. Кратов сидел в кабинке, и ответить ей было некому.

— Слезь да посчитай, — уклончиво предложил Михаил.

До самого края неба раскинулись поля уже убранной пшеницы. А когда-то вся эта степь была разбита на участки, разгорожена каменными оградами. Здесь гнули спины рабы, выращивая хлеб, которым кормилась далекая Греция. Профессор рассказывал нам, что, по античным источникам, из Боспора ежегодно вывозилось в Грецию четыреста тысяч медимнов хлеба. В переводе на современные единицы измерения это почти семнадцать тысяч тонн!

Каждое поместье было в те времена маленькой крепостью. Всегда нужно было опасаться набега скифов. Но и в своем доме-крепости хозяин никогда не чувствовал себя спокойно. Рабы тоже были ведь в основном из пленных скифов. Они работали только под угрозой оружия и в любой момент могли восстать. Так они и сделали по зову Савмака.

Мы беседовали об этом, подпрыгивая на мешках, как вдруг машина резко затормозила. Уж не авария ли? Но дорога впереди была пустынна.

— Вылезайте-ка, разомните ноги! — пригласил нас Кратов, выбираясь из кабины.

Когда мы соскочили на землю и окружили его, он сказал:

— Место, кстати сказать, историческое.

Вокруг не видно ни курганов, ни развалин. Только степь до самого горизонта.

— А это разве не памятник? — укоризненно сказал профессор, взмахнув рукой.

Там, куда он показывал, дорогу пересекал невысокий земляной вал. Перед валом тянулась едва заметная канава, почти сравнявшаяся с землей. Неужели это остатки древних укреплений?

— Конечно, — оживился Кратов. — И даже самых древних! Этот оборонительный вал, вероятно, существовал еще до появления греков на крымских берегах. Он пересекает весь Керченский полуостров с севера на юг и стал как бы естественной границей Боспорского царства. А построили его, видимо, еще киммерийцы, легендарные обитатели Крыма в самую древнейшую эпоху, о которых мы почти ничего не знаем, их впоследствии вытеснили отсюда скифы.

Машина тронулась дальше.

Вал тянулся через всю степь, теряясь в пыльной дымке жаркого для. Мы пытались представить себе события двадцативековой давности. Кто знает, может быть, именно здесь, под защитой этого вала, восставшие рабы Савмака готовились отразить грозный натиск тяжело вооруженных воинов-гоплитов, которых привел Диофант, чтобы покарать мятежников. Греческие воины были опытны, закалены в боях и вооружены, конечно, гораздо лучше восставших рабов.

Бой этот, так говорилось в письме, был проигран. Савмак здесь, видно, и подал в плен. А может быть, его ранили в бою.

Скрыться удалось, наверное, немногим. Но и их по пятам преследовали воины Диофанта, пока не прижали к морю и не заперли в крепости Тилур. Дальше отступать было некуда. И все-таки вожаки мятежа скрылись. Куда? Удастся ли нам это узнать?

— Ребята, море! — воскликнула Наташа, отрывая меня от дум.

В самом деле, дорога незаметно привела нас к самому берегу моря. Значит, скоро Феодосия. Промелькнули белые коттеджи лагеря автотуристов, выстроившиеся цепочкой вдоль берега… Широкий песчаный пляж, заполненный отдыхающими. Машина повернула направо, и море снова стало удаляться.

— Поехали прямо на Коктебель, — сказал Михаил, бывавший здесь раньше. — В Феодосии задерживаться не будем, и правильно.

Меньше чем через полчаса мы уже были в Планерском. Небольшой поселок прямо на шоссе, а весь промежуток между морем и дорогой тесно застроен санаториями и домами отдыха. Как-то странно показалось вести научные исследования в таком многолюдном месте.

Одно мне только понравилось: большая темная гора с острой вершиной, нависшая над поселком. Она напоминала профиль сказочного богатыря, сраженного в бою и упавшего навзничь головой в море. Это и был Карадаг.

Мы наскоро перекусили в чайной, а потом уселись вокруг нашего начальника в тени машины.

— Подумаем, что. нам делать, — сказал Василий Павлович, расстилая на коленях карту. — Здесь устраивать лагерь мне, признаться, не хочется. Это будет не работа, а пикник. Да и вряд ли крепость стояла на берегу Коктебельской бухты. Правда, тут существовало античное поселение. Следы его нашел под водой еще до войны профессор Орбели, большой энтузиаст и, в сущности, зачинатель подводной археологии. Но это типично греческое поселение, а не крепость, в которой оборонялись восставшие скифы и тавры. Для нее, конечно, выбирали место более неприступное. Скорее всего, искать ее следует в одной из бухточек Карадага. Давайте-ка перебираться на биостанцию! Начнем танцевать оттуда.

Михаилу явно не хотелось покидать Планерское.

— Чудит старик, — буркнул он, усаживаясь на мешки. — Тут вечерами отдохнуть можно, на танцы сходить, в теннис поиграть. А то совсем одичали, верно, Светлана?

— Да, потанцевать было бы не вредно, — вздохнув ответила вместо Светланы Наташа.

Но тут в кузов влез Василий Павлович, и мятежные разговоры прекратились.

— Чтобы не терять времени, я хочу вам дать некоторое представление о месте, где будем работать, — сказал Кратов, усаживаясь рядом со мной. И пока мы ехали по горной дороге, петлявшей из стороны в сторону, он рассказывал о Карадаге.

Оказывается, гора эта некогда была вулканом. Миллионы лет назад здесь текли потоки раскаленной лавы и, шипя, сползали в море. Когда вулкан утихомирился и лава застыла, тут образовался целый горный массив из причудливого нагромождения высоких хребтов, обрывистых скал и глубоких ущелий. Некоторые, из этих ущелий выходят к морю, образуя небольшие бухточки. Их нам и предстояло исследовать в поисках развалив таинственного Тилура.

В поселке с веселым названием Щебетовка мы свернули с шоссейной дороги на разбитую проселочную. Она скоро привела нас к берегу моря, где прямо на крутом обрыве, над морем, словно висело белое здание биостанции.

Был уже восьмой час вечера. Мы, разбили палатку на склоне горы за огородами, разожгли костер и взялись за приготовление ужина.

Рано утром Василий Павлович отправился на биостанцию и часа через полтора вернулся с известием, что на целую неделю нам дали изящный белый кораблик, которым мы еще вечером залюбовались с горы.

Он оказался рыбачьим тралботом, переделанным специально для недалеких экспедиционных плаваний. Все на нем было крошечное: кубрик с четырьмя койками, капитанский мостик и миниатюрный камбуз. Команда состояла всего из трех молодых загорелых ребят — капитана, моториста и матроса. Звали их Сергей, Женя и Валя.

Наш капитан уверенно вел судно. Перед нами, сменяя друг друга, открывались картины, одна изумительнее другой.

Красноватые мрачные скалы вздымались высоко над нашими головами и, казалось, в любую минуту были готовы сорваться и с тяжким грохотом обрушиться на палубу. Одна екала совсем откололась от горы и повисла над морем, удерживаясь в неустойчивом равновесии вопреки всем законам тяготения. Другая поднималась из воды, словно гигант, мрачно закутавшись в плащ до самых бровей. Она так и называлась — Иван Разбойник.

Некоторые скалы напоминали своими очертаниями то льва перед прыжком, то. женщину с ребенком на руках, то камедные ворота. И каждая имела свое. Имя.

Мы обогнули скалу Парус и вошли в Сердоликовую бухту. Здесь чувствовалась близость Планерского, на пляже виднелось много загорающих.

Это подтвердил и наш капитан:

— Дальше бухт нет, это последняя. А вон там, за мысом Мальчин, уже Коктебельская бухта.

— Ну что же, — сказал Кратов. — Отсюда и начнем!

— Есть! — браво ответил Сергей и скомандовал как заправский капитан: — Стоп машина! Отдать якорь!

Женя, как игрушечный чертик в коробке, исчез в своем люке, а Валя торопливо побежал на нос. Мерный рокот мотора стих, и в наступившей тишине мы услышали, как с веселым плеском упал в воду якорь. Начинался новый этап наших поисков и приключений.

За два дня мы обшарили почти все дно Сердоликовой бухты до глубины двадцати метров — и не нашли ничего, никаких следов древних поселений.

Нырять здесь было необычайно приятно. Дна бухты покрыто гравием и галькой, а берега скалистые. Поэтому вода всегда кристально-чистая, точно в роднике, — стоишь на трапе и каждый камешек виден далеко внизу, на глубине пятнадцати метров. Начинает невольно казаться, что между дном и тобою нет никакой преграды и ты сейчас сорвешься и полетишь на эти камни с высоты пятиэтажного дома.

При каждом погружении мы встречали множество рыбешек. Больше всего попадалось зеленушек. Это небольшие, очень красиво раскрашенные рыбки — ярко-зеленые или синие, иногда с красными и желтыми пятнами, которые придают им какой-то тропический вид. Наверное, их предки забрели в Черное море из далеких теплых океанов, потому что, как рассказывали нам Наши моряки, узнавшие, в свою очередь, это от ученых-биологов, зеленушки не переносят холодной воды и на зиму впадают в спячку, забираясь в расщелины скал и больших камней.

Другой интересной особенностью этих рыбешек являются очень острые и крепкие зубы, каких нет ни у кого из других обитателей Черного моря. Пестрыми стайками плавая у самого дна, они сгрызали с камней наросшие ракушки. При нашем появлении они совершенно не пугались и даже не прерывали своего занятия.

На песчаных участках дна кормились наши старые знакомые барабульки-султанки. У этих рыбешек смешная, сильно скошенная голова, похожая на нож бульдозера. Султанки и действуют как маленькие бульдозеры, ловко разрывая головами песок в поисках рачков и крабов. Мы научились издали узнавать места кормления барабулек по легкой мути, которую они поднимали своими «подкопами».

Встречались и более крупные рыбы. Светлая однажды нырнула в большую стаю резвящейся кефали, и, по ее уверениям, каждая рыбина была чуть ли не в полметра величиной. Дважды я видел акул. Но они держались вдалеке и поэтому вовсе не казались большими и не вызывали тревоги.

Мне привелось видеть, как охотится морской ерш-скарпена. Уродливый, зловещий, грязновато-буротг цвета, весь ощетинившийся колючими плавниками, он неподвижно лежал на дне в тени камней, почти сливаясь с рыжеватыми кустиками цистозиры. Он замер, как убитый, жили только его тупые, злые глаза. Мимо проплывала барабулька. Мгновенный бросок — и она исчезла в прожорливой пасти скарпены. А эта гадина, которую недаром рыбаки называют «помесью жабы с драконом», снова замерла в засаде, поджидая новую добычу.

Вид у скарпены какой-то доисторический: вся она покрыта шишками и буграми непонятной грязноватой раскраски, глаза тусклые, мрачные, угрожающие. В кипящей ухе он оказался бы куда приятнее, хотя бы на вкус. Но я поостерегся его трогать, вспомнив рассказы рыбаков о ядовитых колючках. Они у него в спинном плавнике. Голыми руками его не возьмешь, а остроги или ружья у меня, увы, не было.

Да и с убитым морским ершом, как ни заманчиво добыть его для ухи, нелегко справиться под водой. Насадить его просто на кукан, как других рыб, нельзя: пока доплывешь до берега, весь непременно исколешься. Единственный выход — тут же, прямо под водой, остричь у него все ядовитые колючки. Но не станешь же для этого брать с собой ножницы на морское дно!

Теперь, когда «Алмаз» с опытными рыбаками плавал далеко, нам приходилось самим добывать себе свежую рыбку к обеду и ужину. Этим занимались дневальные, ныряя в маске с подводным ружьем. Но и остальные не упускали случая загарпунить зазевавшуюся рыбешку.

Шип хвостокола

Наступала осень, времени удавалось мало, а следов загадочной крепости мы все не находили. Решили перебираться в соседнюю бухту Барахты.

Для первого погружения нам с Наташей досталось место у подножия скалы. Рядом работали Светлана и Михаил.

Подплыв к скале, я начал опускаться. Солнечные лучи пронизывали воду до самого дна и переливались на крупной гальке. Местами среди камней виднелся чистый песок. Он был почти белый и шелковистый на ощупь.

На обломках камней, валявшихся у подножия скалы, покачивались длинные алые ленточки каких-то водорослей. Глубина здесь не превышала пяти метров, поэтому их яркий, сочный цвет почти не тускнел от поглощения света водой.

Наташа показала мне большой палец, выражая свой восторг, и поплыла дальше в сторону открытого моря. Так мы договорились еще на берегу. Искать среди камней она боялась. А я начал методически, метр за метром, осматривать дно у подножия скалы.

Прошло уже минут пятнадцать, как вдруг серое облачко мути, поднявшееся левее над леском, привлекло мое внимание. Наверное, там пасутся барабульки? Но сколько я ни всматривался, ни одной рыбешки не видел. А притаиться им негде, кругом чистый белый песок.

Это меня заинтересовало, и я подплыл ближе. Мне показалось, будто на светлом фоне песчаного дна проступают слабые контуры непонятного предмета. Там словно что-то пряталось под слоем леска.

Сердце у меня дрогнуло. Неужели мне опять повезло и я первый наткнулся на след древнего поселения?! Мне показалось, что в песке находилась мраморная плита. Может быть, с надписью…

Я протянул руку, чтобы смахнуть с нее песок… и в тот же миг ощутил страшный удар, словно в ладонь вонзилась сразу сотня острейших кинжалов. Плоское, точно блин, гибкое тело взвилось перед моим лицом, подняв облако, песка. Черные и белые полосы замелькали в глазах…

Первое, что я увидел, открыв глаза, было высокое синее небо и вонзившееся в него острие мерно качавшейся мачты. Я лежал на палубе нашего тралбота на мокром матраце. Рядом сидела Светлана и читала книжку. Заметив, что я очнулся, она торопливо наклонилась ко мне и сказала:

— Лежи, лежи. Только не ворочайся! Хочешь пить?

Я попытался привстать, но тут же почувствовал такую боль в левой руке, что невольно застонал. Рука была тяжелой, точно каменная, и не повиновалась мне.

С мостика, стоя у штурвала, на нас смотрел Сергей. Он что-то крикнул в переговорную трубку. Через минуту на палубе вокруг меня собралась вся экспедиция во главе с Кратовым.

— Что случилось? — спросил я, еле разжимая спекшиеся губы.

— Тебя ранил хвостокол! — сделав большие глаза, выпалила Наташа. — Ужас!

Я ничего не понимал. Только смутно припоминались мелькнувшее под водой плоское тело и пестрые полосы.

— Первой тебя увидела возвращавшаяся к берегу Наташа, — сказал Кратов, — ты лежал на песке…

— Я так испугалась, что закричала под водой, представляешь? — торопливо вставила девушка.

— Она выскочила на поверхность, и мы сразу поняли, что с тобой что-то стряслось, — продолжал профессор. — К тому же ты не ответил на сигнал. Правда, это с тобой частенько бывает, — тут он строго посмотрел на меня поверх очков. — Аристов, к счастью, еще не успевший снять акваланг, сразу бросился на выручку. Вдвоем с Наташей они тебя и вытащили.

Я посмотрел на Михаила и, постаравшись улыбнуться неповинующимися губами, сказал:

— Значит, мы теперь с тобой квиты? Спасибо.

— Не стоит, — небрежно ответил он. — Долг платежом красен. Хорошо, что мундштука не выронил. А то бы я так и остался твоим должником.

— Что же все-таки со мной было? — спросил я.

— Пожалуйста, помолчи, а то тебе опять станет плохо, — строго остановила меня Светлана. Она, видно, всерьез решила играть роль сестры милосердия.

— Судя по ране, ты наткнулся на морского кота-хвостокола, — ответил Кратов.

Я вспомнил, с каким отвращением выбрасывали матросы за борт «Алмаза» этих странных, уродливых рыб, попадавшихся в трал. Значит, вот такая плоская гадина и притаилась в песке? А я принял ее за драгоценную мраморную плиту!

— Куда же мы плывем? — спросил я.

— В Планерское, в больницу, — торопливо ответила Светлана. — Успокойся, уже прибыли.

В самом деле, мотор заглох, и Валя пробежал на нос с длинным багром в руках. Под килем громко заскрипела галька.

Ребята подхватили мой матрац на руки и, толкая друг друга, потащили к сходням. Когда меня приподняли, переваливая через борт, я, наконец, смог увидеть свою руку. Она вся посинела и сильно распухла. А из вздувшейся, как лепешка, ладони торчал глубоко вонзившийся твердый шип.

Не буду рассказывать, как его вырезали из ладони в больнице. Операция была весьма мучительной и долгой. Шип хирург подарил мне на память, хотя и так я вряд ли забуду об этом приключении. Это была небольшая, но очень острая костяная игла, к тому же зазубренная, словно наконечник гарпуна. Вытащить ее самому из раны совершенно невозможно.

У морского кота, как мне рассказали потом научные сотрудники биостанции, бывает даже не одна, а две или три такие иглы. Они спрятаны у него в основании хвоста. Хвостокол вонзает их в жертву со страшной силой. Но и этого мало: каждый шип покрыт ядовитой слизью, которая долго не дает ране заживать.

Ученые рассказали, будто иногда в аквариумах разозленные морские коты даже кончают жизнь самоубийством, нанося самим себе этими отравленными шипами смертельные удары в спину.

А напороться на хвостокола легко. Брюхо у него темное, а спина желтовато-серая, вот почему пестрые полосы мелькнули у меня в глазах. Когда он зароется в песок, подстерегая добычу, заметить его очень трудно.

Придется полежать недели две, решили врачи. Это меня совсем доконало. Выбыть из строя в такое напряженное время! Но опухоль опадала очень медленно, рука еле двигалась, точно парализованная, и мне волей-неволей пришлось смириться.

Лежать одному в пустой больничной палате, когда за окном сияет солнце и шумит море, невыносимо тоскливо и скучно. Хорошо хоть друзья не забывали меня. Они наведывались почти каждый вечер, приносили книги и рассказывали о ходе подводных поисков. А я им показывал шип хвостокола.

— Во всяком случае, у тебя есть одно утешение, — с интересом рассматривая его, сказал Василий Павлович. — Ты ранен историческим, даже, я бы сказал, легендарным оружием. Как рассказывает Гомер, хитроумный Улисс — Одиссей тоже был поражен дротиком с наконечником из такого же шипа.

Наташа иглу даже в руки взять побоялась.

— Ты знаешь, нас из-за этих хвостоколов теперь заставляют нырять непременно с железной палкой в руках. Мы ими песок сначала разгребаем — нет ли там хвостоколов. А потом уже можно руками…

Один бесконечный день тянулся за другим, а новости, которые приносили друзья, оставались неутешительными. Уже обследовали всю бухту Барахты и перебрались в следующую, Голубую, а толку никакого. Нигде ни малейших следов поселений. Видимо, в те далекие времена места эти были совсем дики и необитаемы.

Прошла неделя, и мне стало совсем невмоготу валяться в одиночестве. Как назло, в тот вечер и навестить меня никто не пришел. Вчера ребята, тщетно обшарив все дно Голубой бухты, перебрались в Пограничную — ту самую, что расположена напротив Золотых ворот Карадага. Неужели и там ничего утешительного?

Так я лежал, не зажигая света, в темной палате и грустил, прислушиваясь к задорным звукам фокстрота, доносившимся с танцевальной площадки.

И вдруг в окне, на фоне звездного неба, появилась лохматая голова.

— Коля, ты спишь? — неуверенно спросил знакомый голос. Я узнал Павлика.

— Нет, — обрадовался я.

Он неуклюже влез в окно и зажег свет.

— Ты один?

— Один, — ответил он с каким-то таинственным, заговорщицким видом. — Ребята не решились идти, думали, ты уже спишь. А я не удержался, решил тебя сегодня же порадовать.

— Чем? — я сел на кровати.

Он протянул мне руку и медленно разжал кулак. На ладони у него лежал точно такой же острый, зазубренный шип, каким меня наградил хвостокол.

— Что, опять кого-нибудь ранило? — испугался я. — Чему ты радуешься?

Он расхохотался и сунул ладонь прямо мне под нос.

— Да ты возьми его в руки и рассмотри как следует!

Ничего не понимая, я повертел зазубренную косточку в руке. Самая обыкновенная, как и моя.

— Да ты ослеп, что ли? — закричал Павлик. — Она же просверлена!

Только теперь я заметил у основания шипа маленькую сквозную дырочку.

— Ну и что же?

— Да ведь она не могла сама по себе образоваться! — Павлик уже начинал приходить в ярость от коей непонятливости. — Ее кто-то просверлил! Этот шип был наконечником дротика или стрелы. Мы обнаружили на дне остатки каменной стены, и там он валялся. Раз там бросали оружие, значит, там кипел бой. Понимаешь? Значит, мы нашли эту крепость!

Теперь-то я все понимал. Забыв о больной руке, я вскочил и бросился искать свою одежду. Черт, ее же отобрали!

— Еще что нашли?

— Больше ничего пока. Понимаешь, шип обнаружили при последнем погружении, уже под вечер. Поэтому и ребята не пришли, устали, спорят там у костра…

— Ты настоящий товарищ! — сказал я, крепко пожимая ему руку. — Теперь достань мне где-нибудь рубашку и брюки.

— Какие брюки?

— Я пойду с тобой. Не могу же я идти в этом халате.

— Что ты! — перепугался он. — Ты же еще болен, Кратов прогонит тебя.

— А ты думаешь, что я смогу здесь валяться, пока вы раскапываете крепость? Я сдохну с тоски!

Павлик задумался, а потом рассудительно сказал:

— Все равно ты не имеешь права нарушать дисциплину.

Тогда я взмолился:

— Хорошо, я останусь здесь еще на одну ночь. Но только до утра! Поклянись, что уговоришь старика завтра утром непременно прислать кого-нибудь за мной. Рука уже почти зажила, видишь, как свободно ворочается? Расскажи об этом Кратову. Пусть мне нельзя еще нырять. Я буду лежать на палубе и быстрее поправлюсь на свежем воздухе, чем в этой больнице. Слышишь? Не все ли врачам равно, где я буду лежать?

— Ладно, ладно, — замахал он на меня рукой. — Чего ты горячишься? Конечно, Василий Павлович поймет. Мы его уговорим. Ну, я пошел.

Он полез обратно в окно, а я крикнул ему вслед:

— Если утром не возьмете меня, сам приду! Так и передай.

Спая я плохо, а утром не мог найти себе. места. Неужели они оставят меля здесь, когда начинается самое интересное? Нет, не могут. Ведь это я первый нашел цисту. А мой дядя расшифровал стихи и направил нас сюда, в Карадаг. Если Кратов не учтет этого, нет больше справедливости на свете!

С такими мыслями я метался по комнате, как вдруг услышал за окном знакомые веселые голоса. Они пришли за мной! Экспедиция в полном составе!

— Да, но где же Василий Павлович? — упавшим голосом спросил я.

Неужели он сам не пришел, а только прислал их уговаривать и утешать меня?!

— Успокойся!

— Не трусь! — загалдели друзья.

— Шеф отправился к главному врачу. Если тот разрешит, твое дело в шляпе.

Я кинулся к двери. Но она уже отворилась, и в комнату вошли Кратов с врачом. Врач осматривал меня очень уж медленно, но потом сказал:

— Ладно, можешь отправляться. Но только минимум неделю еще полный покой.

— Конечно, конечно, доктор. Я буду все время лежать…

— За этим я сам прослежу, — добавил Кратов.

Оделся я быстро, стараясь как можно свободнее действовать раненой рукой, хотя, признаться, она и побаливала еще немного. Поблагодарил доктора и через минуту уже был свободен, снова среди товарищей.

Мы поспешили на берег, где, уткнувшись носом в гальку, стоял наш чудесный кораблик. Вся команда радостно приветствовала мое появление. Женя сразу запустил мотор, и мы отчалили, взяв курс прямо на Золотые ворота Карадага.

— А вот твое место, — сказал профессор, указывая на матрац, разложенный на палубе перед мостиком под небольшим навесом из парусины. — Немедленно ложись — и ни шагу отсюда!

— Есть… — упавшим голосом ответил я.

Внутри у меня все кипело от негодования, но не спорить же.

Так я и валялся все время на этом унылом ложе. Мы стояли на якоре посреди Пограничной бухты, неподалеку от Золотых ворот.

Ребята надевали акваланги, ныряли, потом возвращались с находками, а я все лежал, словно инвалид, Правда, мне все было видно и слышно, но от этого становилось еще обиднее. Теперь я в полной мере оценил пословицу: «Видит око, да зуб неймет».

Ночевал я на тралботе. Вместе со мной остались Павлик, Женя и Валя. Остальные отправились на берег. Разложив на палубе матрацы, мы лежали рядком и смотрели, как они там разводят костер возле палаток.

На берегу было весело, но и у нас не плохо. Палуба чуть заметно покачивалась. Над нашими головами с протяжным скрипучим криком проносились чайки и прятались под каменной аркой Золотых ворот. В вечерней тишине было отчетливо слышно, как странно плещется море в камнях. Оно то вздыхало, то начинало что-то глухо бормотать, совсем по-человечески.

Прислушиваясь к этим таинственным звукам, мы говорили вполголоса, точно боясь неосторожно вспугнуть засыпающее море. Говорили мы, конечно, все о том же — о подводных находках.

Их было мало, а главное, против наших ожиданий, все они оказались не очень интересными. За первый день Михаил и Павлик нашли только еще три таких же, как и первый, наконечника дротиков из шипов хвостокола, а Светлана — сильно проржавевший медный наконечник копья. Вот и все. Правда, ребята еще подняли со дна четыре крупные гладко обтесанные каменные глыбы, но никаких значков или надписей на них не оказалось. Вероятно, это были обломки крепостных стен.

А мы ведь так рассчитывали найти сокровища, о которых упоминалось в письме. Неужели они исчезли навсегда и бесследно?

В подводноя капкане

Прошло еще два дня. Изредка попадались жалкие остатки древнего оружия — металлические и костяные наконечники копий, дротиков, стрел и осколки посуды. Все это находили и раньше на суше при раскопках скифских курганов и греческих поселений. Стоило из-за них нырять!

Один Кратов был доволен, с увлечением рассуждал о всяких тонких различиях фортификационного искусства скифов, тавров и греков. Но даже и он порой вздыхал, рассматривая поднятые со дна черепки:

— Здорово поработали солдатики, что и говорить, здорово!

Да, с каждым погружением становилось все более очевидно, что, захватив крепость в беспощадном бою, каратели буквально постарались стереть ее с лица земли. От крепостных стен сохранились только основания. Их решили не выкапывать, а только слегка расчистить, чтобы составить план разрушенной крепости.

Крепость стояла на самом берегу моря. Уровень его в те времена, видимо, был метров на девять ниже нынешнего. Одной из стен крепости служила высокая отвесная скала, на вершине которой, вероятно, располагался сторожевой пост.

Чем больше вырисовывался план крепости, тем меньше мы понимали, куда же могли скрыться оставшиеся в живых защитники ее. Да еще не налегке, а унося с собой сокровища, о чем прямо говорилось в письме Аристиппа.

— Не понимаю, — вздыхал Кратов, снова и снова перечитывая вслух строки письма: — «Мятежники спрятали в крепости, где у скифов было древнее святилище, много награбленных ими сокровищ, поэтому ты понимаешь, как стремились все наши воины овладеть ею. Мы взяли крепость после трехдневного штурма. Представь наше удивление, дорогой Ахеймен: среди убитых и захваченных в плен мы не нашли никого из вожаков мятежа. Не обнаружили мы и сокровищ. Они исчезли совершенно бесследно. Сразу же среди воинов прошел слух, будто защитники крепости в самый последний момент вознесены их проклятыми варварскими богами на небо…» Ну, дальше уже начинается ерунда, мистика, — сказал профессор, задумчиво складывая копию письма. — Но куда же они скрылись? Уйти в горы не могли. Уплыть в море — тем более.

Он посмотрел на море, сверкавшее в лучах солнца, потом на горы, тесно обступившие маленькую бухту, словно ожидая от них ответа.

Но горы молчали, а море шумело лениво и равнодушно, как и двадцать веков назад. Только чайки, словно поддразнивая нас, кричали, кружась над палубой и выпрашивая подачки.

— А может, это не та крепость? — сказал Михаил. — Поищем еще в соседних бухтах. Кратов пожал плечами.

— Нет, видимо, это именно Тилур. Конечно, прямых подтверждений у нас пока нет. Но уж очень беспощадно она разрушена. Не мудрено, что даже упоминания о ней не сохранилось в источниках. Пока она была скифской или гаврской, греки ею особенно не интересовались. А разрушив до основания, они, конечно, постарались, чтобы все забыли даже ее ненавистное имя. Да и место это, наверное, судя по легендам, упоминаемым в письме, считалось каким-то дьявольским, зачарованным. Его никто не посещал.

Он снова вздохнул и предложил:

— Ну, хватит гадать. Давайте лучше продолжать поиски. Чья очередь нырять?

— Наша, — ответил Михаил и лениво пошел надевать акваланг.

Через полчаса Михаил и Светлана вернулись — опять с пустыми руками.

Это было последнее погружение в тот день.

Поднялся резкий ветер. Наш капитан с тревогой посматривал на косматые тучи, застрявшие на острых горных вершинах. Мы все опасались, что он вот-вот скажет: «Пора уходить отсюда…»

Но Сергей промолчал, только решил на всякий случай остаться ночевать на борту вместе с нами.

Солнце спряталось за вершинами Карадага. Шлюпка ушла на берег.

Я лежал, закинув руки за голову, смотрел в небо и думал о загадке исчезновения защитников крепости, строку за строкой вспоминал письмо Аристиппа. Каждый из нас успел уже выучить его наизусть. Но сколько я ни ломал голову, никакая мало-мальски правдоподобная разгадка не подвертывалась. Чтобы отвязаться от этих мыслей, я взялся за книгу.

Читал я — вернее, в какой уже раз перечитывал — замечательную книгу Кусто «В мире безмолвия». В этот вечер — как раз ту главу, где Кусто рассказывает, как нырял с товарищами в аквалангах в залитые водой пещеры. Особенно сложным оказалось исследование знаменитого Воклюзского источника во Франции. В книге был приведен подробный план этой громадной пещеры, и я внимательно изучал по нему все этапы опасного погружения.

Читал я долго при свете переносной лампочки, качавшейся у меня над головой на вантах, Товарищи уже все уснули, потух и костер на берегу. Вокруг маленького пятна света от лампы темной стеной стояла ночь, глухо шумело в скалах море.

Сунув книгу под подушку, я быстро заснул. И мне снилось, будто я тоже, надев акваланг, лезу в какую-то пещеру. Вход в нее был очень узкий, и, помню отчетливо, я подумал во сне: «А как же туда могли забраться сторонники Савмака?»

С этой мыслью я и проснулся. Стояла уже глубокая ночь. Ветер стих. Море тоже притихло и плескалось едва слышно. Над черными громадами гор висели крупные, яркие звезды.

В этой бездонной тишине я слышал стук своего сердца.

Пещера…

Конечно, там должна быть пещера, вход в которую находился под водой даже тогда, во времена Савмака! Только туда и могли скрыться уцелевшие защитники крепости. Им оставался один только путь: в море — и под землю! Там, в пещере с подводным ходом, они могли переждать, пока враги покинут это место, и затем спокойно выйти снова на поверхность.

Как это никому из нас не пришло в голову раньше! Только так ведь и можно объяснить загадочное исчезновение окруженных со всех сторон людей. И никакой чертовщины и мистики в этом нет.

Неужели я первый нашел разгадку?

И тут же промелькнула горькая мысль: увы, даже если так, все равно попасть в эту пещеру мне первому не суждено. Хотя рука у меня совсем зажила, старик, конечно, ни за что не позволит мне завтра нырнуть, чтобы поискать вход в пещеру. Сначала он пошлет меня к врачам. А пока я буду бегать, мои товарищи уже найдут пещеру и все исследуют.

А почему мне не сделать этого сейчас же, не откладывая? Все спят, я тихонько оденусь, нырну и так же незаметно вернусь обратно. А завтра расскажу о своей находке, и тогда Кратов на радостях не станет меня ругать: ведь победителей не судят…

Акваланги, готовые к утренним погружениям, лежали на корме. Я тихо пробрался туда, не зажигая света, нашел свой акваланг и торопливо прикрепил к нему еще один добавочный баллон, чтобы иметь запас воздуха побольше. Как потом оказалось, это было весьма предусмотрительно.

Гидрокостюм я надевать не стал. Вода достаточно теплая, а по моим расчетам, вход в пещеру вряд ли мог находиться глубже пятнадцати метров. Иначе даже при более низком уровне воды в те далекие годы в пещеру трудно было бы нырять без водолазных костюмов.

На вантах висели электрические фонари, с которыми мы ныряли на большие глубины. Я выбрал самый мощный из них.

По привычке начал было привязывать к поясу сигнальный конец. Но тут же спохватился: зачем он? Страховать меня некому. А он будет только мешать. И я отвязал его, совершив еще одно непростительное нарушение инструкции…

Закончив ощупью все приготовления, я так же осторожно, боясь за что-нибудь зацепиться и поднять шум, перелез через борт и начал спускаться по трапу. Когда ноги мои коснулись воды, она замерцала сотнями голубовато-зеленых искорок.

Я натянул маску и повернул вентиль. Воздух тихо, успокаивающе зашипел. Все было в полном порядке.

Я спустился до самой последней ступеньки и совершенно бесшумно нырнул сразу на четыре метра.

Никогда прежде мне еще не приходилось плавать под водой ночью. Я даже не представлял, насколько это необычно.

Первое впечатление было, словно я попал в чернила, так показалось темно вокруг по сравнению с обычными погружениями днем. Но не прошло и двух минут, как я понял, что эта тьма наполнена светом, только таинственным, скрытым до поры до времени. Стоило мне только взмахнуть рукой — ив воде во все стороны рассыпались голубоватые искры, призрачные, как светлячки. И руки у меня мягко светились, точно покрытые фосфором.

Я поднял голову и посмотрел наверх. Над морем царила ночь, но с поверхности воды ко мне все-таки пробивался свет — слабый, мертвенно-бледный, какой-то неземной.

Он пробуждал непонятное чувство. Словно меня перенесло на другую планету, Я торопливо зажег фонарик, совсем не подумав о том, что его свет может быть замечен с берега или с судна.

Но с фонарем оказалось не лучше. Его узкий луч вырывал из тьмы только незначительное пятно желтоватого цвета. А тьма вокруг от этого стала еще гуще, еще тяжелее. Невольно хотелось обернуться и посветить фонариком во все стороны: не прячется ли кто-нибудь за спиной в темноте? Я еле удержался от этого желания, внушая себе, что опасных хищников в Черном море не водится.

Погасив фонарик, поплыл в сторону берега, постепенно погружаясь все глубже. Единственным подходящим местом для пещеры могли быть только высокие скалы в левом углу бухты.

Но как найти к ним дорогу в кромешной подводной тьме? Нервы мои были напряжены до предела. Минуты две пришлось парить в воде на одном месте, чтобы успокоиться. Потом я определил по слабо светящейся шкале компаса север и юг, мысленно представил себе план бухты, выбрал направление и поплыл медленно и осторожно.

Вот и скала, отвесно уходящая вверх. Приблизившись к ней, я больно ударился в темноте о камень. Пришлось снова зажечь фонарик.

В его слабом свете камни отбрасывали расплывчатые тени и, казалось, начинали двигаться. Из-под моих ног метнулась сонная рыба. Тень ее была громадная. Успокаивая себя и стараясь не озираться по сторонам, я медленно поплыл вдоль скалы, освещая ее фонариком.

Метра через три я заметил в скале темное углубление. Нет, это не пещера, а просто узкая трещина. Я поплыл дальше. Начинало слегка познабливать. Неужели слишком долго пробыл под водой? Посветив фонариком, я глянул на часы. С момента погружения прошло всего двадцать две минуты. Или вода здесь у берега холоднее?

Не раздумывая особенно над этим, я продолжал поиски. Прошло еще десять минут, потом еще пятнадцать.

Я обогнул большой камень, глубоко зарывшийся в песок, и внезапно прямо над головой увидел зияющую черную дыру.

Луч фонарика проникал всего метра на два, но не упирался ни во что. Дыра углублялась в толщу скалы, Отверстие было довольно широким, я свободно мог протиснуться в него, даже не зацепившись баллонами. Но, может быть, и это не пещера, а просто грот в скале, имеющий выход где-нибудь с другой стороны? Таких гротов нам здесь попадалось немало.

Водя тонким лучиком света, по неровным стенам, я раздумывал, что же предпринять дальше. Нашел я пещеру или нет? Смешно было бы вернуться, так и не узнав этого. Что же я тогда расскажу товарищам? Какие приведу доказательства в защиту своей догадки? Меня просто поднимут на смех.

Подумав об этом, я решительно полез в отверстие. Ощущение при этом возникло не слишком приятное. Все время боялся, что застряну в каменной трубе. Но она постепенно расширялась, и я стал успокаиваться.

Я начал продвигаться вперед быстрее, забыв об осторожности. И напрасно: правый шланг, идущий от редуктора к маске, вдруг зацепился за что-то.

Зацепился крепко, я не мог даже повернуть головы. Дернуться посильнее опасно: шланг может порваться, в маску хлынет вода. Попробовал пятиться назад — тоже не получается. Я засел прочно и основательно, как рыба на крючке.

«Только не волноваться! — внушал я себе. — Вспомни, как ты попался в сети и ничего страшного не произошло. Только не волноваться и не терять разума!»

Я начал медленно покачивать из стороны в сторону головой, пытаясь освободиться. Покружившись так минут пять, устал и остановился передохнуть. Сразу стало холодно. Готов поклясться, что всего пять минут назад вода была теплее. Не могла же так быстро меняться ее температура? А может быть, из пещеры идет холодное течение? Но я не ощущал особого движения воды вокруг.

А вода становилась холоднее с каждой минутой, Уже начинало сводить руки от холода.

И тут меня осенило: ведь я же могу просто сбросить баллоны и зацепившуюся маску и, оставив их пока в пещере, вынырнуть на поверхность!

Руки и ноги у меня были свободны. Это крайняя мера. Хорош я буду, совершив самовольное погружение да еще вдобавок утопив акваланг.

Медлить было нельзя, и я решил осуществить свой опасный план.

Прежде всего отстегнул ремни, которые удерживали на спине баллоны с воздухом. Сбрасывать их я пока не стал, опасаясь, что потеряю тяжесть и вода затянет меня глубже в пещеру. Потом сделал несколько сильных вдохов и выдохов… Вдохнув напоследок побольше воздуха в легкие, сбросил с головы маску и, отталкиваясь от стенки, начал выкарабкиваться из ловушки.

Вот и конец тоннеля. Сбросив баллоны на дно, я оттолкнулся посильнее и стремительно помчался кверху навстречу свежему воздуху, жизни!

Снова Медуза Горгона!

Казалось, я никогда не достигну поверхности. До нее было дальше, чем до Луны. Воздуха не хватало, мне страшно хотелось поскорее раскрыть рот и вдохнуть, вдохнуть полной грудью!

Но я устоял и разжал рот как раз в тот момент, когда голова моя вынырнула из воды.

Я дышал жадно и глубоко, отфыркиваясь как тюлень. Наверху все оставалось таким же безмятежно-спокойным, как и перед моим погружением. Сияли звезды, тихо шумело море. Природе не было ровно никакого дела до моих подводных приключений. Я мог бы остаться навсегда в пещере, а здесь, наверху, ничего бы не изменилось.

Я поплыл к нашему тралботу, черневшему на фоне звездного неба. Пока добрался до него, вода стала прямо-таки ледяной. С трудом я вскарабкался на трап, руки у меня сводило от холода.

На борту все спали. Только когда я, лязгая зубами, пригнувшись, прокрадывался к своему матрацу, кто-то, кажется Сергей, поднял голову и сонно спросил:

— Ты чего возишься?

— Замерз что-то, ходил за одеялом, — ответил я шепотом.

— Замерз? Ты что? Заболел?.. — и, уронив голову на подушку, он моментально захрапел.

А я накрылся одеялом да еще двумя кусками брезента и все никак не мог согреться. Меня била дрожь. Но мало-помалу волнение и усталость взяли свое, и я крепко уснул.

Во сне я снова лез в какую-то пещеру, задыхался, вскрикивал под водой и захлебывался. Потом кто-то крепко схватил меня за ногу и дернул. Я вскочил.

Это было уже не во сне. Сияло солнце. Облака плыли по небу. Павлик тревожно смотрел на меня.

— Ты что, заболел?

— Нет, с чего ты взял.

— А чего же кричишь во сне?

Мы услышали плеск весел и приближающиеся голоса. Это подплывали наши товарищи, ночевавшие на берегу. Надо было принимать какое-то решение и объяснять Кратову исчезновение одного акваланга. Я решил ничего не скрывать и все выложить начистоту.

Когда он поднялся по трапу на борт, я поздоровался и сказал:

— Василий Павлович, мне нужно поговорить с вами наедине.

Он подозрительно посмотрел на меня и торопливо ответил:

— Если ты насчет погружений, то прежде надо поговорить с врачами.

— Нет, у меня к вам важное дело.

Все с любопытством окружили нас, прислушиваясь к разговору.

— Хорошо, — кивнул Кратов. — Пойдем в каюту.

Мы спустились в кубрик и сели за узенький откидной столик. Василий Павлович выжидающе смотрел на меня. А я не знал, как же начать свое покаяние.

— Понимаете какое дело, — промямлил я, наконец, — я утопил акваланг…

— Акваланг? Где? Какой?

— Свой акваланг. В пещере. Вы не беспокойтесь, его ребята легко достанут.

— Ничего не понимаю, — помотал он головой. — Какая пещера? Что за акваланг?

Собравшись с духом, я начал ему рассказывать все: как меня осенила во сне догадка насчет пещеры, почему я решил ночью нырнуть один и как едва не застрял в подводной ловушке.

Его загорелое худощавое лицо все время менялось во время моего рассказа. На нем попеременно отражались то изумление, то гнев, то радость.

— И ты действительно нашел эту пещеру? — крепко схватив меня за руку, спросил он, когда я кончил.

— Кажется, — ответил я неуверенно. — Ведь я же не смог в нее проникнуть.

Несколько минут он молчал. Потом задумчиво произнес, пытливо глядя на меня:

— Не знаю, что мне делать с тобой. Когда кончится твой глупый детский анархизм? Совершить открытие в одиночку! Какая глупая мечта! Откуда такая самонадеянность? Да что ты можешь один? Затонувший корабль нам помогли найти рыбаки, и они же спасли тебе жизнь. Тропинку к затерянной крепости нащупал твой дядя — метеоролог. Сотни ученых в течение многих лет по крупицам добывали и накапливали сведения о далеком прошлом нашей Родины. Так что же ты надеешься сделать в науке один?

Я молчал, опустив голову. Разве я сам не понимал, что поступил по-мальчишески. А он, вздохнув, продолжал:

— По-настоящему следовало бы после этих фокусов просто выгнать тебя из экспедиции. И только одно меня удерживает. Знаешь что? Не то, что ты нашел эту пещеру, совсем нет, не надейся. Победителей тоже судят, ты ошибаешься! Но ты сумел не растеряться в опасном положении и самостоятельно выпутаться из него. Вот это внушает мне надежду, что ты, наконец, становишься взрослым…

Он неожиданно ткнул меня кулаком в грудь и добавил уже совсем другим тоном:

— Ну, а теперь все наверх! Посмотрим твою находку.

Выйдя на палубу, мы увидели, что Аристов и Светлана надевают гидрокостюмы.

— Зачем? — удивился Кратов.

— Вода очень холодная, Василий Павлович, — пожаловалась Наташа. — Вы подумайте: вчера была двадцать градусов, а сегодня только шесть.

Я совсем забыл рассказать Кратову о странном похолодании воды, которое так меня удивило ночью. Значит, это мне не показалось.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Кратов, беря в руки термометр, недавно вытащенный из воды. — Действительно, всего шесть градусов тепла.

— Это сгонный ветер поработал, — пояснил свесившийся со своего мостика Сергей. — Вчера ветер дул с берега. Он и согнал в море всю верхнюю теплую воду. А снизу, с глубины, поднялась более холодная. Так здесь нередко бывает.

— И надолго это? — спросил Кратов.

— Нет, ветер переменился. Я думаю, завтра все снова в норму придет…

— Любопытное явление, — сказал профессор. — Ну что же, придется сегодня отдохнуть.

— Почему? — удивилась Светлана. — Мы же можем нырять в гидрокостюмах.

— Закончим уж сегодня здесь и перейдем в другую бухту. Зачем время терять? — поддержал ее Михаил.

— Отсюда уходить рано, друзья мои, — ответил профессор, незаметно для других заговорщицки подмигнув мне. — За ночь произошли некоторые события, которые заставляют нас продолжать поиски именно в этой бухте.

Тут, конечно, поднялся шум и гам. Все требовали рассказать, что произошло… Пришлось мне снова излагать свои ночные похождения.

Услышав о пещере, все, конечно, стали просить Кратова начать ее исследование непременно сегодня. Но профессор возразил:

— Вы же слышали, что в пещеру трудно проникнуть даже голому человеку, в одном акваланге. А вы хотите лезть туда в гидрокостюмах. Придется потерпеть до завтра, хотя, поверьте, мне это так же трудно, как и вам.

Возражение было, конечно, резонное, и мы, поворчав, смирились.

Но ждать было действительно нелегко. Мы все измаялись за этот бесконечный день. Купаться нельзя — вода ледяная. Целый день валяться на пляже — жарко. Мы через каждые полчаса мерили температуру воды, но к полудню она поднялась всего на два градуса.

За этот день мы облазили со всех сторон скалу, в недрах которой таилась пещера. Карабкались по ее склонам, стучали, приложив ухо к горячим камням. Но скала была как скала, никаких признаков пустоты внутри. Я уже начинал сомневаться: а вдруг мои предположения ошибочны и никакой пещеры там нет? Неужели я нашел не вход в пещеру, а просто расщелину в скале, которая никуда не ведет?

На следующий день я проснулся рано, когда солнце еще только вылезало из-за лысой горы. И первым делом сунул термометр в воду. Все десять минут, пока он торчал в море, я простоял, свесившись через борт, словно мог согреть его взглядом.

Сергей оказался прав! Вода снова нагрелась до восемнадцати градусов. На радостях я сложил ладони рупором и заорал на всю бухту:

— Эге-гей!

Ох, какой крик подняли перепуганные чайки, тучами вылетая из-под каменных сводов Золотых ворот! Ко мне подбежал заспанный капитан. Началось какое-то движение и на берегу.

Через полчаса все уже были на борту кораблика, Сергей подвел тралбот почти к самой скале и дал команду бросать якорь. А мы поспешили на корму, за аквалангами.

Я очень боялся, что Кратов не позволит мне нырять вместе с ребятами. Но он ничего не сказал, когда я взял запасной акваланг и стал проверять его. Только, поднимая голову, я несколько раз перехватывал его испытующий взгляд.

Проверив снаряжение, мы выстроились вдоль борта.

— В первой паре пойдут Аристов и Козырев, — сказал профессор и посмотрел на меня. — Сам утопил акваланг, сам его и добывай. Вторая пара — Павлик и Борис. Девушки сегодня работают страхующими, пока не прояснится обстановка.

Светлана сердито фыркнула, но Наташа, по-моему, была даже довольна, что ее не пускают в пещеру.

— Первым пусть лезет Николай, — продолжал наш чудесный старик. — Он знает дорогу. Ты, Миша, при малейшей опасности окажешь ему помощь. Кроме ручных фонариков возьмите прожектор. Сигналы остаются прежними. Время работы — полчаса.

Конечно, срок он, как всегда, отвел нам небольшой. Но на радостях спорить не хотелось. Я торопливо, боясь, как бы Кратов не раздумал, надел маску и полез на трап. Мне подали прожектор в непроницаемом кожухе. Толстый провод, тянувшийся от него, стеснял движения, но зато теперь я не буду блуждать в темноте с жалким фонариком, как прошлой ночью.

Под водой Михаил попытался меня обогнать. Я погрозил ему кулаком и поплыл быстрее.

Теперь, пронизанное солнечными лучами, море было приветливым и вовсе не казалось загадочным. Я еще издалека увидел свои баллоны, лежащие на песке.

Вот и вход в пещеру. Как его не заметили раньше? Да ведь никто его и не искал. Мало ли гротов встречали мы под водой и проплывали мимо.

Я зажег прожектор и смело полез в туннель. Стайка мелких рыбешек заметалась в каменной трубе и умчалась куда-то в темноту. Прожектор светил так сильно, что был отчетливо виден каждый выступ в стене.

Еще несколько метров, и я увидел свою маску — она зацепилась за большую раковину мидии, прилепившейся к своду туннеля! Не стоило никакого труда освободить ее. А ночью?

Высвободив маску, я обернулся и бросил ее Михаилу, который двигался за мной на некотором расстоянии, следя, чтобы не зацепились за камни провод и сигнальный трос, обвязанный вокруг моего пояса.

Дальше туннель начинал расширяться, поднимаясь полого вверх. Стены его раздвигались. Похоже, что я уже попал в пещеру. Тогда я остановился и начал водить лучом прожектора из стороны в сторону.

Внизу, подо мной, что-то тускло блеснуло. Я направил свет в эту точку и подплыл поближе.

Прямо перед собой я увидел в воде уродливую, страшную рожу. Она показывала мне язык!

«Да это же Медуза Горгона», — догадался я. Ее маска была изображена на круглом большом щите. Оскаленные зубы, выпученные глаза — все должно было, видимо, вызывать страх у врагов.

Поворачивая прожектор, я старался рассмотреть, что же еще есть в пещере. Вот что-то вроде столба или плиты, уходящей вверх. На стене нарисованы странные фигуры. Зная, что меня в любой момент могут вызвать на поверхность, я торопился увидеть как можно больше. Рассматривать детали не было времени.

Я направил луч света прямо вверх. В том месте, которое он освещал, переливалось радужное пятно. Что это могло быть? Может быть, рисунок на потолке пещеры?

Я начал подниматься медленно и осторожно, чтобы не удариться о потолок головой. Но вдруг с удивлением почувствовал, что голова моя словно прорывает легкую невидимую пленку. В тот же момент давление воды на маску перестало ощущаться. Я поднял руку с прожектором — и сразу ощутил его солидный вес, почти пропадавший в воде.

Тут только я сообразил, что поднялся на поверхность. Вода заполняла пещеру не до самого потолка, над нею оставался слой воздуха!

С некоторой опаской я вынул изо рта загубник и сделал осторожный вдох. Воздух был самым обыкновенным, чуть влажным, довольно свежим, во всяком случае даже не затхлым. Видимо, он просачивался по каким-то щелям с поверхности земли. Иначе люди не могли бы прятаться в пещере.

Я хотел позвать Михаила, чтобы он тоже глотнул подземного воздуха. Но тот уже сигналил, что сверху приказывают выходить. Сунув загубник обратно в рот, я нырнул и, стараясь как-нибудь невзначай не наткнуться на столб, поплыл к выходу из пещеры.

Выбравшись из туннеля, мы подхватили валявшиеся на песке баллоны и маску и стали всплывать, Наши лица были совсем рядом, а поговорить нельзя, Никак не поделишься впечатлениями! Я видел сквозь стекло маски, как Миша гримасничает и таращит глаза. Ему тоже хотелось поговорить.

Мы вынырнули одновременно и, ухватившись за трап, даже не вылезая, начали стаскивать маски.

— Ты видел? — задыхаясь, выпалил я. — Медузу?

— Еще бы! — ответил Михаил, тоже с трудом переводя дыхание. — По-моему, золотая.

— Ну да! А вода не доверху. Я вынырнул, а там воздух…

Тут мы увидели, что все участники экспедиции, свесившись через борт, напряженно прислушиваются к нашей сумбурной беседе, и расхохотались.

— Вылезайте немедленно и докладывайте! — закричал Кратов. — Что за секреты!..

Потайное святилище

— Я должен сам посмотреть пещеру, — решительно заявил профессор, когда мы, перебивая друг друга, рассказали о том, что видели.

Мы опешили: ведь нужно нырять на порядочную глубину, а потом еще ползти по узкому туннелю, заполненному водой. И в то же время нам всем понравилась его горячность и смелость.

— Василий Павлович, но… ваш возраст. И потом… — нерешительно пробормотала Светлана.

— Что потом? Возраст у меня вполне зрелый.

— Но по инструкции не полагается, — вмешался я.

Ох, как свирепо он на меня глянул! Наверное, подумал, что я издеваюсь над ним, напоминая, что он всегда заставлял нас придерживаться этой самой инструкции. Но я, честно, совсем не это имел в виду, просто опасался за старика.

— Должен же я когда-нибудь нырнуть! — продолжал он, воинственно выставляя свою бородку. И тут же просительно добавил: — Только никому не говорите, пусть это останется между нами. Все-таки это нарушение в какой-то степени, вы правы…

Выходит, теперь он нас просил о смягчении жестких правил! Разве могли мы устоять?

Но каждый чувствовал большую ответственность за него, поэтому все сообща стали разрабатывать детальный план погружения. Было решено, что сначала в пещеру отправятся Михаил с Павликом. Они должны захватить с собой пустую автомобильную камеру, чтобы там надуть ее, превратив в своего рода спасательный круг. Потом они укрепят под сводом лампу в тысячу свечей. Вместе с прожекторами, установленными под водой, это позволило бы осмотреть все уголки пещеры.

Когда все это будет сделано, передовые дадут сигнал, и в пещеру направится Василий Павлович в сопровождении Бориса и Светланы. Мы с Наташей остаемся на борту для страховки.

Как ни хотелось мне снова отправиться в пещеру, я не стал возражать против такого распределения. Ведь я уже дважды побывал там.

Осуществлять этот четко разработанный план мы начали немедленно. Самой трудной задачей было, конечно, доставить благополучно в пещеру профессора. С аквалангом он был хорошо знаком и надевал его с нашей помощью довольно умело. Но ведь нужны еще здоровье и опыт. Под тяжестью баллонов Василий Павлович совсем согнулся. Тогда мы поспешили опустить его в воду, чтобы он поскорее потерял вес и заодно потренировался в правильном дыхании.

Придерживаясь за трап, он с головой погрузился в воду и сидел там, пуская пузыри.

Михаил и Павлик нырнули, навьюченные лампами, прожекторами и другим снаряжением, и минут через пятнадцать уже подали условный сигнал.

Теперь спустились в воду Борис со Светланой. Они попытались взять Кратова за руки с двух сторон и так провожать в морские глубины. Но старик сердито вырвался и стал самостоятельно и довольно ловко погружаться.

Три тени постепенно растаяли в глубине.

Время остановилось. Мы с Наташей томились на раскаленной палубе, казалось, целую вечность, а товарищи не подавали никаких сигналов. Они все еще оставались в пещере: пузырьки воздуха не выскакивали на поверхность.

Терпение мое лопнуло, и я дернул разок за сигнальный конец, привязанный к поясу Михаила: «Как себя чувствуешь?» Он ответил тоже одним рывком: «Хорошо».

Тогда я дернул за тросик трижды, приглашая его на поверхность. Он не ответил. Повторил сигнал. Он продолжал молчать. Я был совершенно бессилен: вытащить его оттуда нельзя — зацепится за выступы скалы.

И тут на поверхности моря весело забулькали пузырьки. Кто-то возвращался. Не дожидаясь, пока товарищи выйдут из воды, я торопливо спустился по трапу и нырнул.

Мне навстречу поднимались Борис и Светлана, что-то таща в сетке. Проплывая мимо, Светлана восторженно показала мне большой палец: «Во!!»

Хотя в туннеле было темно, я пробирался уже уверенно, словно по коридору собственной квартиры. Пещера оказалась залитой ярким светом. Два прожектора горели под водой, а наверху, под сводами, ослепительно сияла пузатая лампа.

Между потолком пещеры и поверхностью воды оставался промежуток метра в полтора. По этому подземному озеру плавал наш профессор, придерживаясь за спасательный круг из автомобильной камеры. Он то и дело опускал голову в воду и наблюдал за работой Аристова и Павлика.

Увидев меня, Кратов удивился и хотел что-то спросить, но забыл вынуть мундштук изо рта. Смутившись, он исправил эту ошибку и набросился на меня:

— Вы здесь зачем?

— Мне сказали, чтобы плыл вам на помощь, — слукавил я.

— Ничего подобного я не поручал! Но ладно… Раз уж вы тут, помогите ребятам разметить пещеру.

Сверху не было видно, чем заняты под водой мои товарищи. Нырнув, я увидел, что они вбивают колышки в пол пещеры и натягивают между ними проволоку. Старик оставался верен себе: прежде всего заставил их разметить раскоп на квадраты, чтобы все находки разложить по определенным полочкам…

Я стал помогать им, но невольно то и дело отвлекался, чтобы разглядеть получше находки. В одном углу пещеры были грудой навалены какие-то не то кубки, не то чаши. Повернувшись, я едва не наткнулся на каменный столб, который видел при первом посещении пещеры. У его подножия лежали тот самый щит с маской Горгоны, меч и браслеты, тоже, по-моему, золотые. Рассмотреть их как следует не удалось, потому что Михаил толкнул меня в бок, приглашая приняться, наконец, за дело.

Работа наша растянулась почти на неделю.

Пока мы не разметили всю пещеру, Кратов не позволял ничего сдвигать с места. Каждый квадрат попа с лежавшими на нем предметами мы фотографировали специальным аппаратом для съемок под водой, Одновременно Василий Павлович, который каждый день нырял вместе с нами, составлял точный план пещеры. Для него это оказалось делом совсем нелегким. Приходилось то погружаться в воду с головой, чтобы рассмотреть находки, то снова выныривать к резиновому плотику, который мы превратили в плавучий письменный стол, положив на камеру широкую доску.

Только закончив все эти подготовительные работы, мы начали выносить находки из пещеры. И, собственно, только теперь как следует разобрались в том, что же нашли.

Пещера оказалась довольно просторной. Длина ее достигала без малого девяти метров, а ширина — пяти с половиной. От пола до потолка, нависшего полукруглым сводом, в самом высоком месте было около четырех метров. Во времена Савмака в пещере да и почти во всем наклонном туннеле было сухо, вода заливала только самый вход в него. Но когда уровень моря поднялся или, может быть, наоборот, — опустился берег, пещера оказалась затопленной.

Подробная перепись наших находок заняла почти полную тетрадку. В пещеру, словно в музей, были собраны самые различные вещи.

Еще издавна она, видимо, служила потайным святилищем тавров. Об этом свидетельствовали два громадных рельефных изображения мужчины и женщины с раскинутыми в стороны руками, вырубленные в одной из стен. Фигуры были очерчены совсем примитивно, словно рукой ребенка.

Перед ними, немного отступая от стены, торчал каменный столб, или, точнее, плита. Ее всю покрывали какие-то значки. А в верхней части плиты, почти достигавшей уровня воды, был укреплен золотой, сверкающий диск с расходящимися во все стороны лучами — символ бога Гелиоса. Точно такое же изображение, как сказал Кратов, есть на обратной стороне монет, приписываемых: Савмаку!

— Почему восставшие рабы выбрали такой символ, — ответил профессор на наши недоуменные вопросы, — можно только догадываться. Но это не единичный случай. Примерно в то же время восстание рабов потрясали античный мир во многих местах — в Малой Азии, в Сипилии, на острове Делосе, в рудниках Аттики. И вот что чрезвычайно любопытно, восставшие рабы в Пергаме тоже избрали своим символом изображение Гелиоса и провозгласили себя гелиополитами — «гражданами солнца». Вероятно, и Савмака увлекала мечта о стране счастливых, о «солнечном государстве», где не будет места угнетателям…

Скифы приспособили таврское святилище для своих целей. Может быть, здесь прятались беглые рабы, собирались заговорщики. Здесь они мечтали о солнечной стране…

Перед изображением Гелиоса покоился на полу плоский камень. На нем сохранились следы костра. Вероятно, здесь пылал священный огонь. А по бокам плиты стояли два изумительных глиняных светильника. Один изображал сирену в виде полуженщины, полуптицы, а второй — богиню Афродиту, выходящую из морской раковины.

— Работа, несомненно, греческая, — сказал о них Василий Павлович. — Вероятно, привезены из Афин и украшали какой-нибудь дворец. А скифы перенесли их сюда. Среди них оказались истинные ценители красоты.

Еще более причудливую смесь из самых различных вещей мы обнаружили в углах пещеры. Чего тут только не было! Золотые и серебряные чаши, блюда, щиты, мечи, цепочки с драгоценными камнями. Это и были сокровища, о таинственном исчезновении которых сетовали алчные захватчики крепости. Теперь они попадут в музеи.

Описывать все эти замечательные находки было бы слишком долго, да и бесполезно. Их надо видеть собственными глазами. Но некоторые мне особенно понравились и запомнились.

Там был громадный, в пол-обхвата, золотой фиал, сплошь покрытый удивительно живыми и выразительными рельефными фигурками зверей: львы терзали быстроногих антилоп, над ними кружили орлы, распластав широкие крылья…

Светлане и Наташе особенно понравилось круглое серебряное зеркало. Оборотная сторона его была покрыта особым сплавом — электром, и на нем выгравировано изображение сидящей крылатой богини победы Ники.

Увы, она не долго сопутствовала восставшим… Мечты о солнечном государстве были растоптаны гоплитами. Для немногих уцелевших потайная пещера стала последним прибежищем.

Сумели ли они перехитрить врагов и, переждав здесь опасность, ночью выскользнуть через подводный ход на свободу, уйти в большой мир, чтобы снова скитаться, прятаться, разносить по другим городам и странам неугасимые искры восстания? Или враг устроил на суше засаду, караулил их, и они предпочли погибнуть в этом подземелье от голода и жажды, но не сдаться?

Для одного из вожаков восстания пещера, несомненно, стала гробницей.

Я упоминал, что посреди пещеры лежали на полу золотые украшения, меч и щит с головой Медузы Горгоны. Они оказались здесь не случайно. Нанеся эти находки на план, Василий Павлович вдруг воскликнул:

— Постойте, да ведь это же погребение! Теперь понятно, почему украшения расположены в таком странном порядке. Видите? Здесь лежал человек…

Присмотревшись, мы тоже как будто начали различать очертания некогда лежавшего здесь распростертого человеческого тела. Браслеты украшали запястья, щит покоился на груди убитого воина, а меч с отделанной золотом рукояткой был положен рядом с телом.

Если бы вода не залила пещеру, тело погибшего, может быть, превратилось бы в мумию, высохло. Но море поглотило героя навеки, и только погребальные украшения сохранили для нас его тень…

Кто это был? В письме, найденном в цисте, упоминались два сподвижника Савмака, скрывшиеся в крепости, — Бастак и Аристоник.

— Скорее всего здесь погребен Бастак, — размышлял профессор. — Погребение типично скифское: рельеф на ручке меча в характерном «зверином» стиле, и сам меч короткий, у него массивный эфес с крестовидной сердцевиной. Типичный акинак. Но изображение Медузы Горгоны на щите, конечно, греческое, Восставшие могли похоронить и грека Аристоника по скифским обычаям. Во всяком случае, это еще раз подтверждает, что в восстании принимали участие не только рабы скифы. Оно стало подлинной революцией всех угнетенных Боспора против рабовладельцев.

Меня немножко разочаровало, что не нашлось никаких рукописей или записок о ходе восстания. Но этого и не могло быть, как нам разъяснил профессор. Ведь скифы еще не знали письменности, а среди рабов было немного грамотных. Да и кому пришло бы в голову вести записи в горячке смертельной битвы?

Но это не беда. Когда ученые как следует разберутся в подводных находках, мы наверняка узнаем что-нибудь новое о восстании отважных людей, еще тысячи лет назад мечтавших построить на нашей земле светлое Государство Солнца…

Эпилог… или пролог?

…Сейчас зима. Я сижу за столом и вспоминаю летние приключения. Кажется, о них рассказано уже все. Но история моя на этом не кончается.

Нужно ли говорить, что в этих поисках под водой я нашел не только разные удивительные вещи, но и свое призвание? Наверное, вы сами уже догадались об этом по тому увлечению, с каким я вел рассказ. Дядя Илья может быть спокоен: я обрел стержень, который необходим каждому человеку. Василий Павлович и мои новые друзья помогли мне, и теперь я студент-заочник первого курса исторического факультета МГУ. Я твердо решил разобраться до конца в печальной судьбе отважного Савмака и в других загадках истории.

Частенько я наведываюсь в музей, где со щита, лежащего в отдельной витрине, смотрит на меня золотая маска Медузы Горгоны. На витрине надпись: «Найдена в Карадаге (Крым) подводной археологической экспедицией профессора В. П. Кратова».

Отчищенное до блеска в свете лампочек тускло сверкает золото разных кубков. Кажется, будто их поднимали на пирах только вчера. Не потускнели яркие краски глиняного светильника, изображающего Афродиту, выходящую из морской раковины. Богиня улыбается и смотрит на всех загадочными глазами…

И каждый, останавливаясь перед витриной, невольно задумывается о былой жизни, отшумевшей много веков назад. Вещи хранят тепло рук людей, давно ставших тенями. Но стоит присмотреться к вещам внимательнее, и люди словно воскресают.

Кто бродил с этим светильником, прикрывая его пламя от ветра, по мрачным коридорам царского дворца в акрополе Пантикапея? Какой воин пил за победу из объемистого кубка, любуясь изображениями львов и мчащихся антилоп на его округлых боках? А этот кинжал с тяжелой рукоятью? Не им ли заколол царя восставший Савмак?..

Так любопытно узнать побольше о жизни всех этих людей! Так хочется восстановить во всех деталях ход восстания, — ведь то была первая искорка свободы, вспыхнувшая на нашей земле еще двадцать веков назад.

Но вещи загадочно молчат…

Я смотрю на искаженное гневом лицо Медузы и думаю: сколько еще загадок ожидает нас в морских глубинах, в укромных тайниках и пещерах? И мы непременно разгадаем их!

Летом мы снова отправимся в море продолжать раскопки затонувшего корабля. Там могут таиться в песке и другие цисты с древними рукописями.

И подземное потайное святилище еще нуждается в детальном исследовании. А вдруг там найдутся подземные ходы в другие пещеры?

Надо проверить, нет ли связи между маской Горгоны и таким же клеймом на амфорах.

Множество приключений и открытий ожидает нас впереди. Значит, история эта не закончена, она только начинается…