Огненный котёл

ГЛАВА 1

Адмирал Леонид Вольский поднялся по трапу на верхнюю палубу, появившись на юте корабля в ясную звездную ночь. Теплый средиземноморский ветер был намного желаннее суровых ветров, к которым они привык на севере. Он глубоко вздохнул, погружаясь в сладость ночного воздуха и спокойствие моря.

Они шли на восток десять дней, пересекая Атлантический океан и направляясь к берегам Европы, дабы узнать больше о странных последствиях их плавания. Блуждая по воспоминаниям последних нескольких недель, он едва мог поверить в то, чему стал свидетелем — катастрофа, отправившая корабль в ледяной туман бесконечности и невозможные последствия. Случайная встреча со старым истребителем бросила их прямо в котел Второй Мировой войны. Несколько дней корабль и его экипаж вели бой не на жизнь, а насмерть с все нарастающими силами британского флота, а затем и их американских союзников. Приступ головной боли и странного головокружения отправил его в лазарет доктора Золкина, что позволило его верному заместителю капитану Карпову втянуть корабль в еще более тяжелый бой. К тому времени, как он оправился, погибли тысячи. Смертоносный арсенал современного вооружения «Кирова» был применен в полном объеме.

Карпов…

Адмирал покачал головой, размышляя об этом человеке и надеясь, что ему, наконец, удалось понять его несколько дней назад. Он пришел к нему всего несколько дней назад, с тысячами вопросом, идущих и от разума, и от сердца. Ему вспомнилось это сейчас, пока он медленно шел к вертолетной площадке на корме.

— Зачем, Карпов? — Сказал он тогда. Его глаза горели от боли и гнева за предательство, которое ему довелось испытать.

Капитан задумчиво молчал, отведя глаза и сложив руки на груди. На его лице все еще читался сдерживаемый гнев.

Вольский подался вперед, словно расстроенный отец к блудному сыну.

— Никто больше не участвовал в этом, — ровно сказал он. — Роденко, Самсонов, Тарасов — их не в чем обвинять. Орлова я понять могу, — медленно произнес он. — Орлов абсолютный валенок, когда доходит до дела. То, что он смог дорасти до главного корабельного старшины, меня уже напрягает. Он готов следовать за любым, кто ему понравится, и вообще явно привык больше полагаться на мышцы, чем на ум, когда нужно решить проблему. Да, он жесткий человек, но бесхитростный. Он бы никогда сам даже не задумался бы о том, что сделал ты, Карпов. Нет. Это все ты. Орлов был просто приспешником, и я готов поспорить, что тебе пришлось надавить на него, чтобы втянуть в это дело.

Они находились в каюте, где Вольский приказал привести мятежного капитана под охраной из карцера. «Киров» шел на восток, прочь от черного ужаса Галифакса.

Карпов резко посмотрел на адмирала и снова отвел глаза, все еще угрюмый и невосприимчивый. Он был погружен в себя и раздавлен множеством чувств — гневом, подавленностью, возмущением и, под всеми ними — ноткой стыда, которая словно осадила его, но и сделала мрачным, как никогда.

— То, что вы сделали, называется мятежом, — сказал Вольский. — Другого слова быть не может. И офицера в вашем положении не может ожидать светлое будущее.

— Будущее? — Карпов говорил тихо, с едва ли сдержанным тоном. — О каком будущем ты говоришь, старик?

Вольский мощно ударил кулаком по тонкому дереву стола, и капитан отпрянул от неожиданности.

— Обращайтесь по уставу, капитан! Вы разговариваете с командующим Северным флотом!

— Командующим флотом? И где тот флот, которым вы должны командовать, товарищ адмирал? Мы сами по себе, один корабль, потерянный среди моря и вечности. Один Бог знает, где мы сейчас, но могу вас заверить, что флота давно больше нет, и никто в Североморске не ждет нас. Этого больше нет, Вольский. Нет! Поймите это. Если вы хотите понять, зачем я это сделал, просто посмотрите правде в глаза. Все, что у нас осталось, товарищ адмирал, это этот корабль, и никто другой не мог сделать большего, чтобы защитить его. Если бы я не сделал то, что сделал, весьма вероятно, что мы были бы сейчас на дне моря. Вы не думали об этом? Делайте что хотите. Расстреляйте! Заприте на губе навсегда!

Он с болезненным видом указал на дверь, у которой застыл морской пехотинец, делая вид, что ничего не видит и не слышит, стальной манекен, и который, тем не менее, сейчас в полной мере символизировал власть адмирала. Вся эта дискуссия в конечном итоге сводилась к борьбе за власть между стареющим адмиралом флота, желавшим покоя и выхода на пенсию, и напористым склонным к интригам капитаном, всегда стремившимся лишь к следующей ступеньке служебной лестницы.

Карпов попытался захватить контроль над кораблем и почти преуспел. Если бы не удачное появление Федорова у двери в лазарет, и обнаружение того, что она была заблокирована снаружи, план капитана, возможно, вызвал бы еще больший хаос. За короткий промежуток времени, пока адмирал изо всех силы пытался освободиться и вернуть контроль над кораблем, капитан успел обрушить ад на союзные эскадры, приближавшиеся к ним со всех направлений. И в результате они сами оказались в каком-то далеком и забытом уголке ада, царстве жуткого безмолвия, где остались лишь опаленные войной берега.

Адмирал недовольно отвел глаза, в которых еще читалась боль. Затем встал и подошел к морпеху, что-то тихо сказав.

— Так точно, — четко ответил тот и быстро вышел, оставив двух офицеров наедине.

Вольский посмотрел на Карпова. Тот сидел молча, опустил голову на поставленные локтями на стол руки. Он медленно отодвинул стол и снова сел напротив, глядя на капитана с тем же болезненным выражением, однако Карпов казался безразличным к происходящему, смирившись с любой судьбой, которая его ожидала. Он собрал все запасы мужества без остатка тогда, в тот пьянящий момент, когда повесил замок на запорный механизм люка в лазарет, заперев там и Золкина и адмирала. Теперь он был полностью опустошен и выжат, в голове не осталось ничего, кроме подавленности, боли, и ужасного ощущения пустоты. Будучи намного моложе адмирала, он выглядел сломленным и усталым, глядя пустыми глазами на пустой стол.

— Я уже говорил, — сказал Вольский. — Что пришел не позорить вас и не стыдить. Однако мятеж это мятеж, и вы должны понимать, что, как любой человек, несете ответственность за то, что сделали. Нет, капитан. Я не стану вас душить или расстреливать. Но посидеть в карцере вам будет полезно. Понятно, что я не могу просто освободить вас. Что подумают остальные? Я думаю пока перевести вас в каюту, но пока посидите на губе. Да. Посидите и подумаете, прежде, чем вспомните, что вы человек, Карпов, а затем, может быть, снова сможете обрести чувство собственного достоинства вместе с раскаянием в том, что сделали.

— И чего ради? — Глухо сказал Карпов. — Чтобы я с нетерпением ждал, когда вы меня выпустите, чтобы потом вернуться к вам обычным матросом и надеяться однажды снова получить свое звание? Разве вы не понимаете, насколько это глупо? Я держал время за горло, и дал ему вырваться. — Он сжал руку в кулак. Взгляд его снова стал твердым и холодным. — Разве вы не понимаете, что мы могли сделать с этим кораблем?

— Я все еще пытаюсь понять, что мы уже сделали, — быстро ответил Вольский. — Вы были заперты, когда мы вошли в Галифакс, а у меня не было времени разбираться. Я был нужен на ГКП, и слава Богу, что у нас есть Федоров. По крайней мере, есть хотя бы кто-то, на кого я мог рассчитывать в этом безумии. Да, Золкин и Федоров. Спасибо Богу за них обоих.

— Не забудьте про Трояка, — сказал Карпов с сарказмом в голосе. — Без него я все еще мог бы оставаться в том кресле, товарищ адмирал, — он указал пальцем в сторону главного командного поста, расположенного где-то над ними.

— И вот, к чему это привело, — сказал Вольский. — Вы и я, с пальцами на спуске, и Трояк между нами. Но, по крайней мере, он знает значение слова «долг», верно? Он, по крайней мере, смог сохранить трезвую голову, чтобы распознать сумасшедшего, потому что вы, Карпов, рехнулись. Вы хоть представляете, сколько людей погибло в тех боях, которые вы с такой радостью развязали? По крайней мере… — Адмирал тяжело вздохнул и повернул голову, услышав тихий стук в дверь.

— Войдите, — он подождал, пока морпех снова вошел в каюту, держа в руках бутылку водки и две рюмки. Вольский указал на стол, он поставил их и вытянулся по стойке смирно.

— Ждите снаружи.

— Есть! — Ответил морпех и вышел, со стуком закрыв за собой дверь.

Вольский посмотрел на бутылку и рюмки, затем снова на Карпова. Он медленно протянул руку к бутылке, отвинтил пробку и наполнил обе рюмки, после чего подтолкнул одну через стол к Карпову, искоса следящему за происходящим.

— Давайте, — сказал он. — Это нужно нам обоим.

Он поднес рюмку ко рту и выпил, выдохнув обожженным водкой горлом и ощутив некоторое удовлетворение, которое был способен понять только русский. Карпов проследил за ним взглядом, глубок вздохнул и быстро опрокинул свою рюмку, ничего не сказав. Вольский, тоже ничего не ответив, налил по второй.

Что-то в этом простом действии изменило всю атмосферу в помещении. Они смотрели друг на друга, и за небольшой промежуток каждый утратил свою собственную внутреннюю музу, потерявшись в собственной toska, как русские называли грустное погружение в себя, окрашенное меланхолией.

Наконец, Вольский заговорил снова, уже мягче, без упрека в тоне.

— Я понимаю, зачем вы сделали это, Карпов. Я не могу оправдать этого, но я, по крайней мере, вас понимаю. Однако теперь все изменилось. Мы пересекли Атлантический океан, потому что я решил как можно скорее уйти от этих недружественных вол, и, возможно, от тени вины, которую мы все ощущаем в равной степени после того, что увидели в Галифаксе. Кто знает, мы ли это сделали? Федоров полагает, что нас приняли за немцев, и американцы вступили в войну раньше. Он полагает, что использование нами ядерного оружие вызвало обжигающий страх у Союзников, и они пошли на все, чтобы заполучить бомбу самим. Возможно, они преуспели в этом, и война закончилась по-другому. Мы этого не знаем. Знаем мы только одно: не этот корабль выпустил ядерную ракету по Галифаксу.

Он сделал паузу, наполнив свою рюмку.

— Мы зашли на Азорские острова… Мадалена также была разрушена, я полагаю, зарядом малой мощности. Я отправил партию на остров Пико за свежей водой, но они мало что нашли… Несколько зданий уцелели, там вроде бы не было никаких признаков войны… Но людей не было — только кости… Только кости.

Он опрокинул рюмку.

— Поэтому я решил направиться в Средиземное море. Да, я понимаю, что там слишком много целей, чтобы считать, что что-либо могло уцелеть, раз уж кто-то решил потратить целую ракету на удаленный островной аванпост вроде Мадалены, но ведь интересно, верно? Вы оставались здесь и ничего не видели, но когда мы подошли к Гибралтарскому проливу, я надеялся увидеть огни Танжера, сверкающие над побережьем, но темнота была черной, как уголь. Как только мы подошли ближе, появился туман, густой, как хороший борщ. В проливе стояла мертвая тишина. Сам Гибралтар был сожжен и разрушен почти до неузнаваемости. Мы шли всю ночь в этом тумане, когда наступил тусклый серый рассвет. Некоторое время мы обходили побережье Северной Африки. Оран и Алжир также были разрушены — кто знает, почему?

— Я приказал направиться на север, в Балеарское море. Не знаю, что я хотел увидеть после всего, что мы встретили… Возможно, просто подтвердить свои худшие опасения. Я всегда любил южное побережье Франции. Когда-то я мечтал купить там дом и выращивать виноград на вино. Но этого больше нет… Там не растет уже ничего. — Он замолк, держа губы на краю рюмки. Капитан выпил одновременно с ним, медленнее, чем ощутить жгучий вкус водки и убрать от горла подступившую желчь.

— Мы сделали это? — Вольский махнул рукой в сторону невидимого берега. — Нет, не мы. Мы просто сделали возможным то, что сделали другие — все эти генералы, адмиралы, премьеры и президенты. Мы показали им силу, и они захотели иметь ее, Карпов. И вот мы видим результат. По правде говоря, я не могу винить вас больше, чем себя. В конце концов, перед нами стоит лишь вопрос выживания.

Карпов кивнул. Они оба некоторое время молчали, затем он посмотрел на адмирала и моргнул. Что-то в его лице сказало больше, чем мог сказать он сам. Вольский был достаточно мудр, чтобы увидеть это — горе, муку и стыд.

— Я хочу взглянуть на Рим прежде, чем снова направиться в Атлантику, — сказал он.

— Я полагал направиться через Эгейское море в Севастополь, но не вижу в этом смысла. Если на Земле что-то еще осталось, оно будет в южных широтах. Мы пройдем вдоль побережья Италии, а затем снова направимся на запад через Тирренское море. Кто знает, куда.

— К острову, товарищ адмирал? — Карпов выдавил из себя улыбку.

— К острову.

Вольский встал и направился к выходу, обернувшись через плечо.

— Будет лучше, чтобы экипаж увидел последствия того, что вы сделали, а также, чтобы вы поняли это сами. Со временем, вы вернетесь в капитанскую каюту. Что будет дальше, зависит только от вас.

Прежде, чем уйти, он протянул капитану последнюю рюмку. Затем слегка поправил фуражку и двинулся к выходу.

— Товарищ адмирал…

Вольский снова обернулся через плечо.

— Я был не прав. Я… Я совершил идиотскую ошибку.

Вольский тяжело кивнул. Вероятно, это было для Карпова чем-то, наиболее близким к подлинному осознанию своих поступков и раскаянию. Однако он ничего не ответил.

ГЛАВА 2

Вольский прохаживался по юту корабля, размышляя о разговоре с Карповым, и сам ощущал вину за то, что не смотрел на многие вещи более трезво.

Я должен был видеть это, думал он. Карпов был слишком уязвлен, слишком напорист, слишком жаждал продвижения. Я был занят попыткой разобраться в безумии происходящего, но должен был понимать и то, что он планирует, что сделает, если представится шанс. Да что теперь говорить. Он сможет оправдаться и может быть полезен в предстоящие дни. Однако пусть пока лучше посидит в каюте, чтобы самому придти к такому выводу.

В эту ночь он испытывал мало энтузиазма. Они прошли северное побережье Италии, и, наконец, прошли мимо легендарного города на семи холмах — Рима. Он смотрел на Эсквилин, самый большой из семи холмов, на одном из склонов которого император Нерон построил свой «Золотой дом», а на другой чернели ямы, в которые сбрасывали тела преступников на поживу птицам. Это была подходящая метафора для человеческой жизни, мрачно подумал он, то, насколько одно и то же могло быть приспособлено к совершенно разному. Затем когда-то были разбиты Сады Меценатов, чтобы скрыть остатки мертвых, но теперь не осталось ничего. Он противился стремлению отправить людей на берег, не желая выслушивать доклады и лицезреть свидетельства того, что они там найдут. Все ушло, он понимал это — город, памятники архитектуры, амфитеатры, соборы, картины, статуи, Ватикан и вся его долгая история, не говоря уже о людях, которые там жили.

С тяжелым сердцем он отдал приказ двигаться дальше, пройдя мимо в равной степени опустошенного Неаполя, а затем сдался и скомандовал изменить курс на запад. «Киров» находился примерно в двухстах милях к юго-западу от Неаполя, когда Вольский ощутил странное смутное беспокойство, где-то в глубине разума. Он остановился у края палубы, держась за леера с ощущением странной тревоги. Какой-то звук вдали. Затем по кораблю прокатилась странная дрожь, и он, не задумываясь, бросился к переговорному устройству, дабы связаться с главным командным постом.

Он открыл заслонку и взял трубку, нажимая кнопку связи с цитаделью.

— Говорит адмирал Вольский.

— Старший помощник Федоров слушает, товарищ адмирал, — ответил голос.

— Что-то, о чем мне стоит беспокоится?

— Добрынин докладывает, что реакторы снова барахлят.

— Барахлят?

— Странная дрожь по кораблю, товарищ адмирал.

— Да, я также это заметил.

— Следуем на двадцати узлах. Запрашиваем указаний, товарищ адмирал.

— Поддерживайте ход, если Добрынин не запросит сбавить его. Можете связаться с ним и выяснить, нужно ли это сделать. Что-либо еще, капитан? — Он присвоил молодому лейтенанту звание капитан-лейтенант и должность старшего помощника после инцидента с Карповым, не более двух недель назад, и молодой офицер работал с неподдельным энтузиазмом, с каждым днем обретая опыт и компетентность.

— Так точно… — Федоров немного заколебался. — Фиксируем помехи, товарищ адмирал. Роденко и Тарасов фиксируют низкочастотный фоновый шум. Это… Их беспокоит. Возможно, вам стоит прибыть на ГКП, товарищ адмирал.

— Хорошо, — сказал Вольский. — Следите за ситуацией. Я скоро буду.

Вольский повесил трубку, закрыл ящик и развернулся, направившись к ближайшему трапу. Пройдя мимо спасательных шлюпок[3], он вдруг порадовался, что для них не нашлось применения, несмотря на испытания, которые они прошли в последние недели. Добравшись до центра корабля и поднявшись на несколько уровней, он подумал, что было бы неплохо установить лифты, дабы облегчить жизнь его плотным усталым ногам, вынужденным переносить его значительный вес. Он направился дальше, но внезапно понял, что море вокруг них странным образом поблекло. Он остановился, ощутив нечто неправильное, и снова ощутил эту странную дрожь, словно исходящую из недр корабля.

Сознание лихорадочно заметалось по последним сообщениям, которые он получил, уйдя с ГКП. Погода ожидалась благоприятной, без признаков шторма или сильного ветра. Но темнота вокруг корабля словно рассеялась, и появилось странное неуместное свечение. В это время должна была стоять темнота.

Море все больше светлело, постепенно приобретая молочно-зеленый оттенок, и он ощутил, как его сковывает страх. Что-то было неправильно. Вместо того, чтобы воспользоваться лабиринтом проходов внутри надстройки корабля, он решил подняться по длинной вертикальной лестнице, идущей вдоль фок-мачты к служебному коридору, который привел бы его прямо на главный командный пост. Начав подниматься, он услышал еще один странный звук, нарушивший долгую застывшую тишину окружающего моря и неба. Он застыл на месте, напрягая все чувства, и глаза инстинктивно начали обыскивать стремительно светлеющее небо. Что такое? Звук наполнил его ужасом и волнением. Он понял, что это было — идущий на малой высоте летательный аппарат!

Кто это мог быть? Господи, неужели кто-то все же смог пережить этот ад? Но кто? Кто бы это не был, он приближался по серому небу. Серому? Куда исчезла ночь? Он взглянул на горизонт, в полном изумлении понимая, что небо светлело с каждой секундой. Он вышел на корму проветриться около часа ночи. Неужели он мог провести здесь четыре часа? Ему казалось, что это были несколько минут. Затем все вопросы затмила черная тень, приближающаяся с кормы. Он достиг следующей площадки, тяжело дыша. Сердце екнуло. Всеми фибрами души он ощущал угрозу, он ощутил прилив адреналина, давший ему силы начать взбираться быстрее.

Что теперь, думал он, устремившись мыслями на мостик. Видел ли это Федоров? Знает ли он, что делать? Раздавшийся рев боевой тревоги принес ему облегчение.

Вой двигателей становился все громче. Вольский остановился и повернул голову, глядя на зловещую крылатую тень в светлеющем небе. А затем она расцвела белыми вспышками пламени, и к кораблю понесся поток раскаленных трассеров. Ему вторил грохот, который мог быть только звуком огня крупнокалиберных пулеметов. Их атаковали!

Флайт-офицер[4] Джордж Мелвилл-Джексон выполнял разведывательный полет на двухмоторном «Бристоль Бофайдер VIC». Недавно переведенный в 248-ю эскадрилью, он прибыл на Мальту из Гибралтара, где его эскадрилья действовала в составе сил Берегового командования. Теперь эскадрилья из шести «Бофайтеров» должна была поддержать отчаянные попытки провода еще одного конвоя через опасные воды Средиземного моря, чтобы доставить столь необходимые продовольствие, боеприпасы и, самое главное, топливо на осажденный островной форпост.

Он прошел на северо-запад над опасными водами Сицилийского пролива, а затем довернул на север, в сторону Тирренского моря, преодолел около 300 миль, а затем выполнил изящный разворот, ища признаки присутствия вражеских кораблей. Ввиду того, что конвой должен был прибыть всего через несколько дней, было жизненно необходимо поддерживать воды в районе Мальты свободными от тяжелых кораблей противника. И Мелвилл-Джексону не пришлось долго ждать. Его взгляд привлекло непонятное сияние на поверхности моря. Он двинул ручку управления вперед, слегка опустив нос самолета, чтобы лучше все рассмотреть.

— Что это, Лиззи? — Сказал он вслух, мысленно обращаясь к своей любимой жене, оставшейся дома. — Что это у нас тут?

— Томми, ты заснул? — Произнес он в гарнитуру, несколько раздраженный тем, что штурман не уведомил его о цели. — Что это там на три часа? И зачем нам новый радар, если мы не собираемся его использовать? — Он прищурился от странного сияния. Казалось, что-то поднималось со дна моря, взбаламучивая воду примерно в радиусе четверти мили. Он смутно различил нечто темное в центре вспененного участка. Это что, всплывала подводная лодка? Нет. Объект был слишком крупным, чтобы быть подводной лодкой.

Созданный как ночной истребитель, его «Бофайтер» был оснащен новейшим британским авиационным радаром Мк. VIII с новейшим концентрическим экраном, так что он хотел знать, видели ли они цель ранее. Все остальные «Бофайтеры» его эскадрильи были оснащены более старыми радарами Мк. IV, и немцы, опередив их частоты, начали неплохо глушить их в последние недели. Он надеялся, что его новый радар решит эту проблему.

— Ничего не видел весь полет, — ответил Томпсон. — Но сейчас… Вижу цель на удалении пять миль. Что довольно странно.

— Похоже, большой! Нужно снизиться и взглянуть.

Мелвилл-Джексон бросил самолет в резкое снижение, скользя по предрассветному небу и возвещая о своем появлении ревом мощных звездообразных моторов. Штурман и оператор радара переместился в верхнюю пулеметную точку, заняв место, положенное в боевой обстановке.

Джексон сжал зубы под густыми усами песочного цвета, ожидая, что по нему в любой момент может быть открыт огонь, но ничего не случилось. Мгновением спустя тень на поверхности моря четко оформилась в зловещий силуэт военного корабля. Дистанция сокращалась, и он уже отчетливо видел рад клинообразных надстроек.

— Что, неужто поймали макаронников? — Улыбнулся он, будучи уверен, что обнаружил крупный итальянский крейсер, выходящий на позицию для атаки конвоя. — Покажем и себя, Томми! — Крикнул он в гарнитуру.

«Бофайтер» был одним из наиболее мощных дальних истребителей Королевских ВВС. Убранный бомбоотсек позволил установить в нижней части фюзеляжа четыре 20-мм пушки, дополненные шестью 7,7-мм пулеметами в крыльях, что обеспечивало огромную огневую мощь, превосходящую любой другой истребитель, и даже многие тяжелые бомбардировщики.

Снижаясь, он не видел никаких флагов или обозначений, однако, как его заверили в предполетном инструктаже, в этих водах не было никаких союзных кораблей. В другой раз он, возможно, выполнил бы заход на опознание, прежде, чем открывать огонь, но не сегодня, не в свете ожидающихся боев и петли, затягивающейся вокруг осажденного острова, как никогда раньше. Роммель прорвался почти к самому Нилу, и джерри были жизненно заинтересованы в том, чтобы подавить все, оставшееся от сопротивления на Мальте, и обеспечить ему припасы для последнего рывка. Чтобы недавно принявший командование генерал Монтгомери получил возможность остановить его на подступах к Александрии, следовало поддерживать угрозу морским коммуникациям гитлеровского коалиции, и Мальта была ключевым узлом этих усилий — Мальта и такие люди как Мелвилл-Джексон и его «Бристоль Бо». Он положил палец на спусковую скобу, направляя нос самолета на корабль внизу, все еще окруженный странным пульсирующим светом.

— Доложить, — сказал он штурману. — Наблюдаю здоровенный крейсер, сообщи наши координаты. Поздороваемся, прежде, чем уходить домой. — Он не слишком торопился вернуться на аэродром Такали на Мальте, и, заходя на снижение, включил фотопулемет, зная, что разведка захочет чего-то большего, чем его слова. Жаль, что у нас нет торпеды, подумал он. Возможно, в другой раз.

Он нажал спуск, и четыре мощные 20-мм пушки взревели. Им вторил треск 7,7-мм пулеметов Браунига. Пушки обрушили шквал раскаленного металла прямо в центр корабля, ударив прямо в надстройку и вызвав море огня и дыма.

Вольский услышал грохот выстрелов, перекрываемый жутким воем самолета, пронесшегося над головой. На поверхности воды поднялось множество брызг в тех местах, где ударили первые снаряды, однако несколько следующих врезались прямо в надстройку в центральной части корабля, разбрасывая во все стороны алюминиевые осколки и раскаленные добела искры. Адмирал ощутил жгучую боль, когда что-то ударило ему в бок и ногу, и упал с высоты двух с половиной метров, сильно ушибив ноги, и ударился головой об ограждение. Ему повезло, что он не успел подняться выше, иначе падение могло его убить. Тем не менее, он лежал без сознания с несколькими кровоточащими ранами и не слышал панического грохота тяжелых ботинок по всему кораблю, когда члены экипажа бросились во все стороны, хватая спасательные жилеты и шлемы и занимая свои места по боевому расписанию.

На главном командном посту исполняющий обязанности старшего помощника капитан-лейтенант Антон Федоров услышал жуткий вой самолета и поспешил к иллюминаторам левого борта, ощущая смесь удивления и шока. Роденко доложил о странных помехах — как и Тарасов, но они не видели и не слышали ничего, до тех пор, пока отдаленный гул самолета словно не вылетел из густой темной ночи, загадочно сменившейся серым рассветом. Гул были низким и угрожающим, постепенно переходящим в протяжный резкий вой. Воздух словно наполнился треском статических разрядов, а по кораблю снова прокатилась странная дрожь. Море вокруг светилось потусторонним светом, освещавшим еще темное небо. Он бросил взгляд на хронометр. 1.37 ночи. Ночи, которая всего несколько мгновений назад была угольно-черной, а луна еще не взошла. Что это было?

Гул двигателей самолета показался ему злобным ревом, и инстинкты, наконец, побудили Федорова действовать.

— Боевая тревога! — Крикнул он.

А в следующую секунду ночное небо словно вспыхнуло огнем. Раскаленные белые полосы понеслись вниз, проходя сквозь стекла и переборки, словно лучи лазеров, исчезая во внутренностях корабля. Затем раздались четкие и безошибочно узнаваемые хрустящие звуки ударов металла о металл. Свет словно внезапно обрел материальность, превратившись в жидкий огонь, а затем в твердый металл, ударивший по кораблю.

Они ощутили глухие удары тяжелых снарядов по броне главного командного поста и решеткам хрупких антенных куполов над ним. Затем глухой рык двигателей самолета стал более тонким, исчезнув с правого борта корабля. Федоров обернулся, заметив, что все на посту смотрят на него, некоторые с выражением шока, другие со страхом и изумлением. Его собственное сознание судорожно пыталось понять, что только что случилось.

— Вы это видели? — Сказал Тарасов, указывая на место, где луч света пролетел через пост и исчез в палубе, не оставив, однако, никаких признаков повреждений.

Федоров не мог ответить. Он знал, что должен что-то сделать, принять адекватные меры для защиты корабля, но что именно? Он был штурманом. Он никогда не проходил боевой подготовки, хотя его инстинкты были верными, а суждения обычно здравыми, это не был реальный опыт командования кораблем в морском сражении. Он на мгновение снял шапку, вытирая рукавом холодный пот со лба. Все ждали, наблюдая за ним, пока он изо всех сил пытался вспомнить, что делал в подобной ситуации адмирал Вольский или как поступал в боевой обстановке Карпов.

— Роденко, — сбивчиво сказал он. — Вы сопровождаете цель?

— Я не видел его ранее, товарищ капитан-лейтенант, но сейчас наблюдаю. Сигнал слабый, уходит в южном направлении. Я не думаю, что он атакует снова.

— Тарасов? — Он хотел знать и то, что происходило под ними. Первым правилом, которое он мог вспомнить, было оценить обстановку и составить как можно более четкую картину происходящего вокруг корабля. Он видел, как Карпов делает это много раз, поэтому решил поступить аналогично, проверяя глаза и уши корабля и уясняя самые безотлагательные на данный момент вопросы.

Тарасов поправил гарнитуру и закрыл глаза, затем открыл их и сверился с экранами ГАК.

— Ничего, товарищ командир, — сказал он. — Подводных целей не наблюдаю. Вообще ничего. Что-то не так.

— Рулевой, пятнадцать влево.

— Есть пятнадцать влево. Курс 210.

Изменить курс, подумал он. Правильно. Он видел, как Карпов делал это, чтобы уклониться от любого приближающегося врага — самый элементарный маневр. Корабль занял новый курс, и напряжение немного уменьшилось. Федоров посмотрел на радиста.

— Николин, — спокойно сказал он. — Включить «Ротан» и дать полную картинку района по носу и корме. — Если радары не засекли самолета, подумал он, что еще они могли пропустить?

— Так точно, — Николин включил систему камер высокого разрешения, выводящую картинку на ЖК-монитор на главном командном посту. Стабилизированные антенные посты комплекса «Ротан» располагались на носовой и кормовой надстройках и обеспечивали панорамный обзор на 360 градусов в реальном времени. Изображение шло с небольшими помехами, видимо, из-за того, что статические разряды затронули всю электронику главного командного поста, однако Федоров смогу увидеть ясное спокойное море без малейших признаков опасных целей. И, тем не менее, было светло! Это, похоже, поразило младших членов экипажа, которые смотрели на экран широко раскрытыми глазами, периодически поглядывая на Федорова, чтобы оценить его реакцию. Свет проникал и сквозь обзорные иллюминаторы, смешиваясь с мягким ночным освещением. Федоров удивленно моргнул, но собрался, желая подать пример для личного состава.

— Итак, Николин, вам было явно нечего делать последние десять дней, — сказал он. — Теперь, будьте любезны начать проверку всего диапазона. Проверьте все, КВ, УКВ, после чего доложите мне о результатах.

— Так точно, — молодой mishman[5] вскоре занялся радиостанцией. Федоров повернулся к самому старшему гардемарину[6] этой вахты — Виктору Самсонову, их крепкой руке на посту командира боевого информационного центра.

— Самсонов, доклад, — хладнокровно сказал он.

Самсонов тяжело сглотнул. Его мощные черты на мгновение утратили твердость, но затем он начал стандартный доклад четким и ясным голосом.

— Товарищ капитан, — начал он. — Нет параметров цели. Самолет, атаковавший нас, исчез, по крайней мере, по показаниями приборов. Обе носовые РЛС МР-90 неисправны, индикаторы красные. Комплекс С-300, один индикатор желтый.

По-видимому, получили повреждения основные радиолокационные станции ЗРК средней дальности «Кинжал», являвшегося основой ПВО корабля на дистанциях[7] от тридцати до девяноста километров. В НАТО этот комплекс получил обозначение «Гоунтлет» — «тяжелое испытание» — за свою смертоносную эффективность, а комплекс, которым был оснащен «Киров» был значительно модернизирован. Желтые индикаторы относились к не менее эффективному ЗРК дальнего радиуса действия С-300, вертикальные пусковые установки которого располагались в носовой части палубы. Оба комплекса были использованы несколько недель назад для отражения налета с авианосцев «Фьюриос» и «Викториес», и мысль о том, что они могут выйти из строя, вызывала у Федорова опасения.

- Еще что-либо?

— Все три комплекса ПКР норма[8]. Одна ракета каждого комплекса к пуску готова. — Настоящие зубы корабля, смертоносные противокорабельные ракеты, скрытые под люками в носовой части, были остры, как никогда.

- Хорошо, — кивнул Федоров, вспомнив, что именно так говорил адмирал после получения доклада. По той же причине он принял позу, которую принимал Вольский, получив доклад по обстановке — сложил руки на груди, приподнял подбородок и пристально посмотрел на поверхность моря — спокойного моря под дневным светом высоко взошедшего солнца. Он много раз смотрел на адмирала со своего поста штурмана и в душе надеялся, что адмирал уже направляется сюда, так что начал собираться с мыслями для собственного доклада. Но минуты уходили, а Вольский так и не появился. Время шло, а он так и стоял, не зная, что делать дальше.

Раздался вызов, и Федоров быстро подошел к переговорному устройству возле командирского кресла.

— Старший помощник Федоров слушает, — сказал он, желая услышать в ответ голос адмирала Вольского. Однако это бы начмед корабля Золкин.

— Боюсь, что у нас есть потери, Федоров[9]. — Его голос был слаб и серьезен. — Если ситуация позволяет, вы не могли бы зайти в санчасть?

Федоров заколебался. Затем он собрался с духом и заговорил, стараясь держать голос ясным и ровным.

— Понятно. Мне нужно получить доклады по повреждениям, но я прибуду, как только смогу.

Он положил трубку на место, и у него возникло ощущение, что он знает, почему адмирал не прибыл на ГКП.

ГЛАВА 3

Задержавшись у командирского кресла, Федоров понял, что очень скоро может оказаться в нем, чего он никогда не мог себе на самом деле представить, и чего, в общем-то, и не хотел. Он все еще слышал сигналы тревоги и знал, что возгорание под палубой еще не ликвидировано. Аварийные партии пытались справится с огнем. Взглянув в иллюминаторы переднего обзора, он увидел столб густого черного дыма, поднимающийся из центральной части надстройки «Кирова», покрывая сажей вращающиеся антенны радиолокационных станций на вершине фок-мачты.

Командир дивизиона борьбы за живучесть Быко доложил на мостик о характере полученных повреждений, которые казались удивительно легкими, учитывая грохот и ярость атаки, которую они только что пережили. Одна из спасательных шлюпок левого борта была пробита пулеметным огнем и загорелась. Более тяжелые снаряды ударили в главную надстройку, проникнув весьма глубоко. Трое погибли, еще семеро получили ранения. Наиболее плотный обстрел пришелся на район главного командного поста, но именно там повреждения были минимальны. 200-мм броня, защищавшая критически важные системы и личный состав, выдержала, но расположенные выше чувствительные антенные посты и другие электронные системы получили серьезные повреждения. Антенный пост левого борта комплекса «Кинжал» (SA-N-92) был разбит и почти полностью уничтожен[10]. Быко отправил группы на вершину цитадели, чтобы разобрать обломки и проверить, возможно ли восстановить поврежденные системы при помощи имеющихся запасных частей.

В конце концов, Роденко, похоже, обнаружил, что основные обзорные РЛС не были затронуты, и получил четкую картинку района вокруг корабля, хотя дальность действия систем все еще была ограничена.

— На данный момент все чисто, — доложил он старшему помощнику. — Я считаю, что нам повезло, что они не задели основные РЛС. МР-900 «Восход» работает нормально, трехкоординатная МР-910 «Фрегат»[11] на грот-мачте полностью работоспособна. Не могу понять, почему дальность настолько ограничена, но не похоже, что это как-то связано с полученными повреждениями.

- В прошлый раз были те же проблемы с дальностью радаров, — сказал Федоров. — Навигационные РЛС работают на 50 % возможностей последние несколько часов.

Роденко посмотрел на него.

— В прошлый раз? Вы хотите сказать…

— Нас атаковал не современный самолет, — сказал Федоров. — Я не слишком разобрался, но успел более-менее его рассмотреть и понял, что это двухмоторный винтовой истребитель. Вероятно, «Бофайтер» или, возможно, Ме-110.

Самсонов нахмурился. Он никогда не слышал о таких самолетах, и понял, что события опять уходят в невозможное русло.

— Мы что, опять вернулись во времена Второй Мировой? Это безумие!

Федоров посмотрел на него, на мгновение задумавшись. Он вспомнил ослепительные вспышки, пронесшиеся прямо через мостик. Роденко тоже их видел.

— Те вспышки, Роденко. Вы помните, как это было?

— Я решил, что это был лазер[12], - ответил Роденко. — Прошел прямо через стену цитадели и ударил в палубу. Но ведь никакого ущерба не было, — он почесал в затылке с явным смущением.

- Это могли быть снаряды авиапушек того самолета, — сказал Федоров.

— Не может быть, — возразил Самсонов. — Прошли прямо через броню? И где тогда пробоины?

— Я не думаю, что они действительно попали в нас тогда, — начал Федоров, все еще пытаясь объяснить случившееся прежде всего самому себе. — Эта проблема с реактором, о которой доложил Добрынин… Странное свечение моря перед атакой, странная дрожь — все было так же, как в прошлый раз. Я полагаю, что, возможно, мы снова переместились во времени.

— Но как? — Роденко и Тарасов повернулись к нему, внимательно слушая. Остальные члены экипажа также навострили уши, хотя Роденко махнул на одного из операторов РЛС рукой с раздражением на лице, что заставило того вернуться к своему экрану.

Федоров подошел к ним ближе, и они четверо словно сформировали круг сташих офицеров — Федоров, исполняющий обязанности старшего помощника, и старшие лейтенанты Роденко, Тарасов и Самсонов[13]. Федоров продолжил, все еще пытаясь разобраться с ситуации прямо на ходу.

— Предположим, что мы снова переместились, — начал он. — Бог знает, где мы сейчас, но явно не в будущем. Мы снова вернулись — или, возможно, нас отбросило обратно. Когда этот самолет атаковал нас, мы словно были уже здесь, но еще не здесь. Несколько снарядов прошли прямо через мостик, словно, как вы, Роденко, говорили, лазер. Затем мы как бы закрепились в этом времени, и снаряды начали бить по броне цитадели, которая легко их задержала. Эти пушки могли нанести гораздо больше вреда, если бы поразили критически важные системы, но большая часть снарядов словно прошла сквозь нас… Потому что мы были еще не здесь, а только начали появляться в новом времени.

Он понимал, насколько бредово это звучит, но к этому моменту экипаж начал свыкаться с невозможными обстоятельствами.

— Посмотрите на время, — указал Федоров на хронометр. — Два часа ночи, должна стоять непроглядная темнота. Прошу поправить меня, если это не дневное время. Если только скорость вращения Земли не изменилась, мы очевидно переместились во времени.

— Но ведь не было ядерного взрыва, — сказал Роденко. — Как это могло случиться? Как мы снова могли переместиться во времени?

— Этого я не знаю, — Федоров быстро признал свое невежество. — И мы можем никогда не узнать. Возможно, мы так и не закрепились во времени после катастрофы, забросившей нас в прошлое. Как камешек, брошенный по поверхности пруда. Мы плюхнулись в 1941, потом отскочили от воды в этот кошмарный мир будущего, а затем снова опустились на поверхность воды. Мы перешли Атлантический океан, потому что сознательно перемещались в пространстве.

— Но я не вижу никакого рулевого управления у перемещений во времени, — возразил Роденко. — Как это возможно?

— Я уже сказал, что не знаю, — ответил Федоров. — Послушайте, мы не сможем понять это в ближайшее время. В первый раз нам потребовалось несколько дней, чтобы понять, что случилось, но на этот раз у нас может не быть такой роскоши. Мы должны сохранять бдительность и быть готовыми к тому, что мы больше не там, откуда пришли. Если это случилось снова, мы должны понять, где оказались, потому, что если мы снова в 1940-х, это может быть очень опасным местом. — Он указал на передние иллюминаторы. — Не обманывайтесь спокойствием моря и ясным синим небом. Средиземное море во время Второй Мировой было плавильным котлом, и мы оказались прямо в нем. Если бы я только смог установить дату и время… — Он повернулся к радисту с загоревшимся взглядом.

— Николин, есть что-нибудь?

— Никак нет, товарищ капитан-лейтенант. Шумы на всех частотах. Я словно начинаю что-то принимать, но сразу теряю сигнал.

— Хорошо, продолжайте. — Он окинул мостик взглядом и задумался, что делать дальше. На данный момент ситуация успокоилась, и он хотел бы спуститься вниз, чтобы собственными глазами увидеть повреждения. Но еще больше он хотел бы добраться до санчасти и проверить, зачем его вызывал начмед.

— Мы выясним, что случилось, достаточно скоро, — подвел он итог. — Тем временем, мне нужно доложить адмиралу Вольскому. Роденко — нет, вы все — соблюдать готовность. Самсонов, — предупредил он. — Мы не можем дать застать себя врасплох. Я никого не обвиняю. Никто не видел этого самолета, пока он не оказался прямо над нами. Но не позвольте никому снова подойти к кораблю таким манером, понятно? Если Роденко обнаружит враждебную цель, разрешаю применить оружие по усмотрению. Боюсь, что обстоятельства вынуждают нас сначала стрелять, а потом уже задавать вопросы, пока мы не поймем, что произошло, и где мы оказались. — Он решительно поправил шапку.

— Это все, товарищи офицеры. Я должен идти вниз. Роденко, вы за старшего.

— Так точно.

Он вышел с ГКП и направился вниз. Встречающиеся члены экипажа отдавали ему честь, но исключительно его форме и званию. Все знали Федорова как молодого штурмана, вне вахты вечно погруженного в свои в пыльные страницы истории в своих книгах. Тем не менее, учитывая слухи, которые пошли насчет адмирала, все были рады, по крайней мере, увидеть рядом старшего офицера. Карпов и Орлова все еще находились под арестом в каютах, а большая часть других старших офицеров — на ГКП. Хотя большинство младших офицеров все еще воспринимало Федорова как кого-то из своей среды, факт оставался фактом: теперь у него на манжетах были три полосы и две бляшки капитан-лейтенанта[14], а также должность старшего помощника командира корабля, второго человека после адмирала Вольского.

На нижних палубах всем заправляли mishmanyy, командовавшие starshini различных статей Ниже них находились старшие матросы, хотя большая часть 750 человек экипажа носили самое низкое звание — матрос, выполняя все каждодневные задачи, необходимые для поддержания корабля в надлежащем состоянии.

Федоров заметил худшее из случившегося — снаряд пробил наружный люк, породив град острых металлических осколков, убивших и ранивших нескольких в отсеке. Несколько трасс, густо идущих под потолком, были пробиты. Техники уже работали над ними, обрезая и заменяя поврежденную проводку и заменяя электрощитки, почерневшие от недавнего возгорания.

— Насколько все плохо? — Спросил он матроса.

Молодой человек повернулся к нему, отсалютовав, когда заметил фуражку и погоны Федорова. Затем он узнал и его лицо, чуть улыбнувшись. Однако его глаза быстро померкли.

— Было много осколков, товарищ капитан-лейтенант. Мы потеряли троих — Горохова, Калинина и Пушкина. Остальные более-менее нормально. Старшина отправил их в санчасть двадцать минуты назад.

Федоров знал одного из них достаточно хорошо, чтобы не суметь принять новость совсем просто так. Он кивнул. Его черты были напряжены, но он держал себя в руках.

— Я проверю, что с ними, — ответил он.

— Что это было, товарищ капитан-лейтенант? — Спросил матрос с широко раскрытыми глазами.

— Неопознанный самолет. Мы еще сами не разобрались, но все спокойно. Роденко следит за обстановкой.

— Но что с адмиралом, товарищ капитан-лейтенант? Он убит, как говорят?

— Убит? — Федоров попытался произнести это так, будто знал сам, однако новость потрясла его, и лицо не смогло скрыть эмоций. — Нам не сообщали этого, — тихо сказал он.

— Но я затем сделаю объявление. Продолжайте работать.

Федоров направился по длинному коридору в сторону санчасти. По пути многие пытались задавать ему вопросы, но он отвечал им только заниматься своим делами и побыстрее, что мало способствовало подавлению беспокойства, волной прокатившегося по экипажу корабля.

Убит? Эта мысль навалилась ему на плечи свинцовой тяжестью. Если все было так, то ответственность за корабль и весь его экипаж ложилась на него. По правде говоря, он никогда не хотел командирской должности, будучи довольным должностью штурмана. Адмирал Вольский стал для него наставником, почти отцом. Он выслушивал его, направлял, постепенно вводил в новую жизнь старшего помощника в последние дни. Он не мог погибнуть! Не мог! Но если это было так, то теперь ему придется стать примером другим. Вольский был тем большим связующим звеном, которое связывало экипаж корабля воедино. Все любили его и были готовы на все ради него, потому мятеж Карпова был обречен с того самого момента, как был задуман. Но теперь… Если адмирал погиб…

О чем думал экипаж? В последние дни они прошли через многое. Долгий и тоскливый переход через Атлантический океан наполнял всех нехорошим предчувствием с тех пор, как они впервые зашли на Азорские острова. Быстро пошли слухи, что там все были мертвы, что там не нашли ничего, кроме обгоревших руин и обугленных костей. Когда они, наконец, вошли в Средиземное море и прошли на север к Тулону, а затем вдоль побережья Италии, все, наконец, увидели, что слухи верны. Они собирались группами на верхней палубе, глядя на руины Рима и Неаполя. Это не способствовало поднятию боевого духа. Были ли они единственными, кто пережил эту жуткую войну, думали они? И что теперь будет с ними?

Наконец он добрался до входа в санчасть. Два старших матроса отдали честь, заметив его. У одного была забинтована голова, у второго рука лежала на перевязи, однако оба были ранены не слишком серьезно. Он проскользнул в люк, мельком заметив в дальнем углу три тела, накрытые белыми простынями. Сердце екнуло от мысли, что одно из них может принадлежать адмиралу, но затем из соседнего помещения появился слабо улыбающийся Золкин. Начальник медицинской части корабля, обладатель бороды и очков, имел звание капитана второго ранга после долгой службы в российском флоте и был, в сущности, на две ступени старше Федорова по званию, хотя по роду своей должности не входил в обычную командную структуру корабля.

— А, Федоров! Я надеялся увидеть вас. Мне сказали, что нас обстрелял самолет. Это так? Надеюсь, серьезных повреждений не было? Как видите, нам уже хватило, — он мрачно указал на три тела.

— Все в порядке — на данный момент, — ответил Федоров. — Но что с адмиралом? Мне сказали…

— Не беспокойтесь о том, кто что говорит, — сказал Золкин. — Я вот только что прочитал последним двоим лекцию по поводу пользы самообладания и вреда нелепых слухов. Один говорит то, другой это, а дальше вам докладывают, что «Титаник» тонет по правому борту, — он вытер руки чистым белым полотенцем, и Федоров не мог не заметить на его халате пятна крови.

Первая кровь, подумал он. Враг, кем бы он ни был, наконец нанес им повреждения.

— Адмирал жив?

— Разумеется — по крайней мере, так было пять минут назад — но у него будет жуткая головная боль, когда он очнется. Он получил ранение осколками, когда нас обстрелял этот самолет. Что случилось, Федоров? Я полагал, что в этом кошмаре нашего собственного изготовления мы, по крайней мере, находимся в безопасности.

— Адмирал поправится?

— Конечно. Он в изоляторе. Рана в ноге и поверхностная рана на боку. Видимо, он пытался подняться по лестнице вдоль надстройки, и упал, когда мы были атакованы. О чем он думал, пытаясь сделать это в свои-то годы? Адмирал в хорошей форме, но уже не юноша. Кроме того, у него ушиб головы, и, вероятно, легкое сотрясение мозга. Однако я подлатал его, и через несколько дней он будет здоров.

— Мы потеряли троих?

— К сожалению да. Я ничего не мог сделать. Они уже были мертвы, когда их доставили сюда. К счастью для Вольского, аварийная партия имела при себе носилки и доставила его сюда. Но вы не ответили на мой вопрос. Что случилось?

— Мы пока не знаем.

Федоров собирался сказать, что они сами пока ничего не знает, но внутренний голос напомнил ему, что сейчас нужно проявлять большую решимость и собранность. В этот момент раздался вызов по системе внутренней связи. Золкин взглянул на него поверх очков.

— Можете ответить, — жестом указал он. — Возможно, это вас? Я пока сниму халат и уберусь.

Федоров поднял трубку. Это был радист Исаак Николин, который доложил ему о ситуации с радиосигналом.

— Принимаю сигнал, достаточно слабый, но различимый. Похоже на переговоры между кораблями, товарищ капитан-лейтенант. На английском. Что-то насчет орла.

— «Орла»?

— Так точно. Я полагаю, это корабль — и они говорят о каком-то пятом за войну, по крайней мере, я слышал это выражение. Затем сигнал снова пропал.

Федоров на мгновение задумался. «Орел»… Корабль… Пятый за войну… Затем разум внезапно осознал три эти странные подсказки, и его словно громом поразило. Они понял, где они оказались.

— Ясно. Продолжайте. Я скоро вернусь на мостик.

Федоров пошатнулся от внезапного осознания. Как проверить это? Как подтвердить?

— Еще плохие новости? — Спросил Золкин, бросая халат в корзину. — Вы будто привидение увидели. Почему бы вам не присесть?

— Нет времени, доктор. Я должен идти обратно.

Золкин взглянул на него и приобнял за плечо.

— Я понимаю вас, — сказал он с кривой ухмылкой. — Всему свое время, молодой человек. Переведите дыхание и передохните на мгновение. Вы находились в центре событий все последние дни на своем новом поту, и этого достаточно, чтобы выбить из колеи кого угодно.

— Спасибо, — Федоров кивнул, а затем понизил голос. — Я полагаю, мы снова переместились обратно во времени. Николин перехватил фрагмент радиопереговоров. Мне кажется, что я понял, где мы оказались, и это не может меня радовать. Как скоро адмирал поправится?

— Сложно сказать. Понадобится хотя бы день, прежде, чем я разрешу ему что-либо делать. Боюсь, вам придется некоторое время побыть за старшего. Идите и разберитесь, что там на ГКП, но если вам удастся немного поспать, то это будет хорошо. Я вижу необъяснимый день, вместе с которым отменился и мой ночной сон, но думаю, как-нибудь справлюсь, учитывая, какие ужасы мы переживали последние недели. Возвращайтесь, когда узнаете что-либо, и у нас будет больше шансов во всем разобраться — у вас, у меня и у адмирала.

— Наверное, — сказал Федоров. — Тогда я пойду… Вы помните книгу, которую я отдал адмиралу? «Хронология войны на море»?

— Хотите немного заняться чтением? Зачем вам это сейчас, Федоров?

— Нужно свериться с датами.

Золкин сложил руки, потирая густую бородку.

— Я полагаю, она в каюте у адмирала. После того, как мы справились с Каропвым, он читал ее много ночей подряд.

— Спасибо, доктор. Я пойду, — он задержался взглядом на троих погибших. — Что будет с ними? Я полагаю, похороны в море будут уместны.

— Я займусь, — ответил Золкин. — У вас достаточно забот. Идите и найдите свою книгу.

Федоров мрачно кивнул и вышел. Золкин покачал головой ему вслед.

Да, мне на плечи свалилось многое, подумал Федоров. Больше, чем я когда-либо пытался нести в жизни. Он задался вопросом, не сломает ли это ему спину, и не подведут ли ноги в решающий момент, когда на кону будет стоять гораздо больше жизней, чем три.

Он шел по длинному коридору к офицерской кают-кампании, и в голову пришли строки о тех троих, которых он увидел в медчасти: