Одинокие боги Вселенной

Глава 1 СЛАБО САМОМУ, ЧТО ЛИ?

Я слава Богу, служить попал не в Афганистан, а в пограничные войска, и служба мне выпала спокойная, мирная. Боевыми патронами стрелять довелось только на полигоне. Нарушителя ни одного не задерживал и, вообще, служил, не выделяясь особо. У командования прослыл солдатом средним, но понимающим толк в телевизорах. Из-за этого меня на втором году службы перевели с заставы в отряд, где я до дембеля только тем и занимался, что чинил местному офицерству телевизоры. Такое положение вещей устраивало и меня, и отцов-командиров. Так что, когда подошел срок увольняться в запас, начальство чуть не хором уговаривало меня остаться на сверхсрочную службу, чему я противился изо всех сил.

Главное, что дала мне военная служба, — это возможность оглянуться на счастливое детство, кое-что в прошедшей жизни переосмыслить и еще — наметить, хотя бы вчерне, вехи будущей жизни. Мне казалось, что я стал мудрее и спокойнее, но разве человек может вырваться из своей стихии? Я не взял в армию записок Ивана Ивановича, но на память в те годы я не жаловался. Служба оставляла мне для мыслей много времени. Я вспомнил почти все, что хотел сказать Иван Иванович. Только одно меня мучило: я не знал Галкиного отчества. А так я просчитал и себя, и Мишку, и маму, и Мишкиных родителей, и всех офицеров и прапорщиков, все более убеждаясь, как прав был Куб.

С Мишкой мы поддерживали более или менее регулярную переписку. Он воевал в Афганистане, два раза был ранен, затем получил третье серьезное ранение, и хотя он писал бодрые письма, но между строк по намекам я понял, что Мишка изменился, и изменился сильно. Из ташкентского госпиталя он мне так прямо и написал, намекая на тот наш разговор об интернациональном долге, что я, по всей видимости, был прав, а о здоровье — что ногу ему удалось отстоять, не отрезали. Боже мой, какая жестокая плата за прозрение! Чуть позже он написал, что и Иван Иванович тоже был во многом прав (а это он о социализме вообще и об афганском в частности). Писал он и о дурмашине: передали ему письмо из комитета (из КГБ) с заключением экспертов, что открытое нами явление «науке давно известно, это особый вид электромагнитного поля и интереса не представляет». Данная формулировка меня, надо сказать, просто возмутила: ни хрена той науке не известно, и не может полусфера быть особым видом электромагнитного поля! То есть основа у нее, конечно, электромагнитная, но сама полусфера… Да нет, чушь это. А еще доктор наук подписал, как там бишь его фамилия, Никитин. Ну-ну… Где они его только взяли? Жаль, что я в математике высшей не силен, я бы и сам посчитал, как это поле образуется дурмашиной.

Еще одно обстоятельство сильно укрепило мое недоверие к науке. В начале восьмидесятого года в отряде появились несколько молодых офицеров в звании младших лейтенантов, хотя обычно закончившим военное училище сразу присваивали звание лейтенанта и дальше они набирали чины обычным порядком. Впрочем, солдатская молва вскоре донесла, что в связи с нехваткой младших офицеров закончившим вузы молодым ребятам предоставляют альтернативу: либо отслужить два года в звании рядового, либо после краткосрочных курсов младших офицеров отслужить три года в звании младшего лейтенанта. В последнем случае они имели все льготы, положенные офицерам, и при случае, если вдруг передумывали увольняться в запас, могли продолжать военную карьеру. Пока же местное начальство до границы их не допускало, держало в роте обеспечения, комхозвзводе, и двоим дали по взводу в стройбате, который вообще-то назывался особой отдельной инженерно-строительной ротой. Как бы там ни было, но однажды я невольно оказался свидетелем разговора между двумя «микромайорами». Обычный треп, какой в ходу и между солдатами. Оба вспоминали «гражданку», и оба же не чаяли, как бы побыстрее сбросить с плеч офицерские погоны. Один был инженером-физиком, второй — преподавателем русского языка и литературы. Первый жаловался на то, что попал в офицеры по нелепости, мол, он уже в аспирантуру сдал экзамены и руководителем у него дед-профессор назначен был, но по собственной глупости он у того деда вышел из доверия и был вынужден выбирать между правоохранительными органами и армейским гостеприимством. Да еще пришлось долго перед профессором вилять хвостом, чтобы он смилостивился и благословил его на воинскую карьеру. Ну, и так далее, и в том же духе. При этом он раза два упомянул фамилию Никитин, что заставило меня навострить уши, а потом и вмешаться в разговор с вопросами. Судя по всему, разговор касался именно того Никитина, чья подпись стояла на крышке гроба с дурмашиной. Тесен, оказывается, мир. Этот профессор был прямо-таки вездесущ, особенно если надо было похоронить чью-то идею. Я вообще-то не понимаю, кому могла помешать Мишкина дурмашина. Если наш с Мишкой диагноз оказался бы верен, государству генератор гравитации явно не помешал бы, так что мои сомнения насчет объективности приговора дурмашине выросли в уверенность. Только вот доказать бы…

Так, я думаю, во мне впервые зародилась даже не мысль, а нечто вроде ощущения, что «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Кстати, с тем «микромайором» у нас установились вполне приятельские отношения, особенно после того как я вернул к жизни его «Юность». Когда возился с телевизором, то заметил у него толстый учебник «Квантовой физики» и попросил почитать. Отдал он его неохотно, всем своим видом выражая сомнение, пойму ли я что-то. Через месяц учебник я вернул, он был уверен в том, что книга пролежала без движения, и стал задавать вопросы. Однако вскоре выяснилось, что сам он уже забыл так много, что в конце концов смешался и заявил, что лично его интересует не квантовая механика, а физика твердого тела, и указал на не менее толстую книгу. Мне пришлось выпросить и ее, хотя я проявил бы больший интерес к теории поля. Это мое заявление повергло «микромайора» в шок, и он сообщил мне, что интересующая меня книга была совершенно случайно замечена им в отрядной библиотеке, а я пообещал заняться ею непосредственно после того, как одолею физику твердого тела. Дело в том, что к учебникам я относился как к художественной литературе, лишь изредка вникая в математические тонкости. Здесь меня интересовала не сама математика, а подходы к применению тех или, иных приемов для решения физических задач. С этой точки зрения и сами физические проблемы обретали стройность и смысл. Но именно учебник физики твердого тела раскрыл для меня глубокую взаимосвязь между микро- и макроявлениями. Я прочитал второй учебник даже быстрее, чем рассчитывал, после чего «микромайор» меня зауважал.

«Теория поля», судя по первозданному состоянию книги, еще ни разу не была никем востребована. Это, собственно, был не учебник, а справочник «для научных работников и аспирантов физико-математических факультетов университетов» — так, во всяком случае, говорилось в аннотации. Но меня книга поразила тем, что была сборником мыслей весьма изощренного ума. Каждая проблема рассматривалась здесь с нескольких точек зрения. Математический аппарат при этом применялся буквально эквилибристически — я никак не мог избавиться от ощущения, что присутствую на цирковом представлении. В самом деле, эта книга оставляла впечатление, обратное серьезному отношению к таинству науки. Мог ли я тогда представить, что через несколько лет сама жизнь заставит меня стать эквилибристом от математики?

Одним словом, от математики в этом неизвестно какими судьбами попавшем в захолустную библиотеку пограничного отряда справочнике по теории поля я находился в экстазе, я никак не мог с книгой расстаться и, еще не дочитав ее, пошел к библиотекарше — жене начштаба отряда — с просьбой продать мне эту книгу. От денег она, естественно, отказалась, но попросила наладить ей радиоприемник «Балтика», объяснив свое желание тем, что приемник обладал хорошей чувствительностью и мог ловить радиостанции на частотах, которые из современных приемников просто изъяты. Я, конечно, сообразил, что она старается так ради «вражьих голосов», которые вещают на СССР из-за границы, но вслух свои соображения высказывать не стал: какое мне дело, в конце концов, кто и что слушает? Поставил на место сгоревших исправные лампы, и приемник заработал не хуже нового. Так я стал владельцем книги, которую и сейчас считаю лучшим образцом печатной продукции.

Именно благодаря этой книге у меня впервые отчетливо прорезалось желание утереть нос профессору Никитину. Слабо мне, что ли, самому? Тогда же впервые я задумался над тем, что мне непременно потребуется вычислительная техника, ибо одно дело — посчитать градиент в какой-то одной точке, и другое — когда таких точек тысяча. Скажем так, чтобы описать параметры магнитного поля обыкновенного школьного магнита, мне потребовалось бы время чуть больше года. Такие сроки меня не устраивали. Но что я мог предпринять, сидя у себя в мастерской, где даже элементарный осциллограф был выменян у связистов соседней части на ящик водки? Оставалось ждать демобилизации, что я и делал.

Глава 2 НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ

Тело Кроума обнаружили только на пятый день, да и то благодаря возне стервятников. А сначала все были увлечены прибытием новых подруг.

Несколько странным показалось, что отец так и не попрощался перед передачей установки наместнику, но я успокаивала себя тем, что ему, видимо, что-то помешало. Возможно, наместник, обуреваемый желанием поскорее завладеть обещанной ему драгоценностью, явился гораздо раньше, чем предполагал отец, и отец пожертвовал последним поцелуем ради нашей безопасности. Но появление девушек выбило из колеи наших мужчин, сразу превратившихся в раздутых павлинов. Даже Марс на несколько часов забыл о своих обязанностях, и охранную систему лагеря пришлось проверять Вулкансу, оставшемуся без невесты. Интересно, почему отец не побеспокоился о женщине для него? Вулканс не кажется старым, а мужчина он ничего, интересный…

Мой Озерс, глядя на остальных, тоже повел меня в наш коттедж, где мы, стоя посреди прихожей, долго целовались, а он все не решался уложить меня в постель. Потом мне надоела его застенчивость, и я сбросила платье и помогла ему раздеться. Странно, он казался мне более решительным и умелым. Не сказать, чтобы наша близость доставила мне очень уж много радости, но тогда я сделала скидку на его неопытность, надеясь наверстать упущенное позже.

Вечером мы устроили праздник с танцами под магнитофон, шашлыками из местной дичи и вином. Вечер прошел весело. Когда наконец все разошлись по коттеджам, оказалось, что Озерс переусердствовал с вином и еще чем-то очень недоволен. Когда мне надоело его тормошить и я решила спать, он сообщил, что мой отец нас обманул и бросил и теперь мы обречены всю оставшуюся жизнь провести на Жемчужине, если не отыщем здесь алмазил или минерал, который сможет его заменить. Это сообщение вызвало во мне сначала замешательство, потом — нечто вроде паники: я плакала и уж не помню, как заснула.

Утро началось с нападения на наш поселок аборигенов, которые, потревожив охранную сигнализацию, сами оказались настолько перепуганными, что бежали, побросав свои каменные ножи и зажимая руками уши. Сама я этого не видела, меня разбудил звук сирены, и когда я выглянула из коттеджа, все уже кончилось. Лишь Марс ходил вдоль ограждающей лагерь колючей проволоки, проверяя целостность системы сигнализации. В руках у него был неизменный автомат с оптическим прицелом. Чем было вызвано нападение, да и было ли это вообще нападением, мы не знали. Возможно, аборигены заходили поболтать по-соседски о том о сем, а носить с собой нож — это у них мода такая. Однако Марс настоял на общем собрании, которое решили провести во время завтрака, так что мы, женщины, принялись дожаривать мясо, которое не успели употребить вчера. Я слушала разговоры новых женщин, не таясь обсуждавших достоинства своих мужей, и вдруг подумала, что я, видимо, такая же стерва, как и они, и с Озерсом маленько поспешила, но после его ночного сообщения чувствовала свою — и всех окружающих меня людей — полную зависимость от него.

Мой муженек взял слово первым и повторил то, что рассказал ночью мне. Но сегодня он особо упирал на то, что еще рано впадать в отчаяние, что еще имеется надежда, и надежда не маленькая, на то, что мы на Жемчужине тоже сможем отыскать алмазил, что не надо воспринимать случившееся как трагедию, все равно возвратиться на Олл нам можно не раньше чем через двадцать лет. Его выступление погрузило всех в заметную депрессию, даже я, представив, что должна буду целых двадцать лет сохранять Озерсу верность, всплакнула. Ну, я же не виновата, что меня прямо-таки разрывают безумные желания! Озерс же придерживается самых патриархально-ортодоксальных взглядов на секс и не желает их пересматривать.

Потом слово взял Марс. Он ориентировал нас на то, что здесь не Олл, этот мир для нас чужой, хоть и кажется таким приветливо-ласковым. Поэтому забываться и расслабляться нам нельзя. Как человек, отвечающий за нашу безопасность, начиная с этой минуты, он требует, чтобы каждый обзавелся личным оружием и взял в привычку носить бронежилет. При этом он показал стрелу, оброненную нападавшими аборигенами. Она, а особенно кусочек острого камня, искусно примотанный к ее концу, вызвали волну брезгливой дрожи. Я представила, как этот камень проникает в тело под левой грудью, и меня передернуло. Он прав, этот мальчик.

Мне, как и всем, Марс выдал широкий кожаный пояс с кобурой, в которую был вложен большой и тяжелый черный пистолет; только я не представляла, что с ним делать. Потом Марс принес бронежилет, который мне сразу не понравился тем, что был тяжел и с большим трудом застегивался на груди. Я рассказала об этом Марсу, и он научил, как подогнать бронежилет по фигуре, после чего эти доспехи показались мне не такими уж и неудобными. Правда, в них было жарковато, но стоял полдень, а вечера здесь прохладные. Слева Марс пристегнул мне к поясу ножны с огромным десантным ножом. Нож был неимоверно острым, со странной насечкой на грани, противоположной острию, и выглядел прямо-таки кровожадно. Легкую обувь пришлось заменить на крепкие, с толстой рубчатой подошвой солдатские ботинки, а платье — на комбинезон грязно-зеленого цвета с коричневыми пятнами. После переодевания я стала похожа на бравого солдата, и мне это понравилось. Я представила, как карабкаюсь по местным скалам, и ощутила, насколько удобнее нынешний наряд моего повседневного платья.

После обеда Марс принялся обучать нас стрельбе из пистолета. Занятие это оказалось несложным, правда, я так и не смогла попасть в консервную банку. У других женщин со стрельбой по мишеням дело складывалось не лучше, зато мужчины получали от этого занятия явное удовольствие. Вечером, включив сторожевые прожекторы (с электричеством у нас не было проблем, ибо ветер здесь присутствовал, как мне казалось, всегда, и три ветросиловые установки, исправно вращая лопастями, предоставляли нам максимум удобств), мы снова собрались за ужином. Вулканс одобрил сегодняшние мероприятия, проведенные Марсом, и сказал, что пора начинать думать, что делать дальше. По его предположениям, аборигенов на острове должно быть не менее двух тысяч и их проигнорировать не удастся, следовательно, они для нас создают проблему, с которой надо считаться. Мы без спросу поселились на принадлежащей им территории, и, естественно, в покое они нас не оставят, к этому надо быть готовым. Поэтому надо что-то решать, как-то этот вопрос утрясать, иначе мы не получим свободы передвижения по острову.

Марс было высказался, что надо уничтожить пару деревень вместе с населяющими их аборигенами, а оставшиеся, мол, больше не посмеют к нам подойти… Но вмешался Сетроум, сказав, что насилие влечет ответное насилие и в принципе аборигенам ничего не стоит устроить на нас засаду и перестрелять поодиночке из луков. Лучше пойти другим путем — показать аборигенам наше могущество и представиться богами. А получив статус бога, мы тем самым откроем себе доступ к любой точке на острове и никто не осмелится нам препятствовать, тем более — покушаться на наши жизни. Вопрос здесь упирается в знание языка как средства общения. Лучше бы, конечно, кому-то из нас выучить хотя бы несколько слов по-аборигенски…

— Интересно, — перебил его Марс, — как ты собираешься выучить эти несколько слов вдали от живого аборигена? Ты хоть одно слово слышал?

— Надо прийти к ним в деревню с подарками и погостить несколько дней, там и слов набраться, — парировал Сетроум.

— Что же ты за бог, который даже языка созданных им людей не знает?

— Мы можем назваться чужими богами, например, заморскими, — не сдавался Сет. — Ну, Боже мой, напрягите мозги, думайте!

— В словах Сетроума, — сказал Вулканс, — содержится истина. Давайте подумаем вместе…

Сколько мужчины за вечер воды перелопатили — ужас. Наконец сошлись на том, будто бы мы — боги, братья и сестры, нас послал в дорогу наш отец-бог, чтобы мы отыскали для него некий драгоценный камень-кристалл. Каков кристалл из себя — мы не знаем, но у нас есть специальные тесты, которые безошибочно этот камень опознают. А затем решили предложить аборигенам помочь нам в поисках, авось у них найдутся какие-нибудь камни.

А я сразу вспомнила о своем медальоне, который отец не так давно подарил мне. Собственно, не подарил даже, а передал, ибо в роду отца он уже несколько столетий переходил от матери к одной из дочерей или сыном дарился жене, матери его детей, но в любом случае никогда не покидал род.

— Всему в мире приходит конец, Мрай, — сказал мне Кроум. — Ты должна владеть этой драгоценностью, а потом передать ее либо сыну, либо дочери при единственном условии: чтобы они носили фамилию Раут. Теперь ты покидаешь Олл, и, возможно, надолго. Я не знаю, как сложится твоя судьба, так что владей этой семейной реликвией по своему усмотрению, леди Раут, и да поможет тебе Бог!

— Оз, — позвала я, — у меня есть семейная реликвия Раутов: медальон с четырьмя драгоценными камнями. Отец говорил, что камни — весьма редкий вид холицена, может быть, начнем с них?

— Что за реликвии?

— Медальон в виде креста, с четырьмя камнями голубого цвета.

— Холицен не бывает голубым, — подумав, изрек Озерс.

— Я же сказала — весьма редкий вид.

— Посмотрим, — равнодушно отозвался Оз. — Но не сейчас. Сначала надо собрать установку.

Все-таки он был красив. Я все еще надеялась, что Озерса можно как-то изменить. Надеялась…

— Предлагаю до начала контактов с аборигенами произвести инвентаризацию имущества и вообще перейти на жесткий режим экономии, — сказал Марс. — Иначе можно растранжирить все очень скоро, а теперь даже лампочки достать негде.

— Правильно, сынок! — поддержал его Вулканс. — Завтра и начнем с инвентаризации. Ну, на сегодня хватит, пора спать.

Инвентаризация заняла у нас два дня. Я не уставала удивляться, какой предусмотрительный у меня отец. Но все-таки почему он не попрощался? Может быть, у него появилась надежда как-то воспользоваться установкой еще раз? Что же с ним случилось? Ответ на этот вопрос мы узнали утром пятого дня. Принес его Марс. Он постучался в наш коттедж и, когда мы открыли, сказал:

— Мрай, мужайся, твой отец умер.

— Как? — воскликнула я. — Откуда тебе это известно?

И Марс рассказал, что тело Кроума лежит под скалой метрах в ста от ограды. Судя по всему, он застрелен дней пять назад, может быть, четыре. Выстрелом в спину. В нагрудном кармане, откуда вышла прострелившая его пуля, кроме горсти порошка, ничего нет. В остальных карманах пусто.

— Где он? Я должна его видеть!

— Наверное, не стоит тебе на него смотреть, — сказал Марс. — Над его лицом поработали местные стервятники. Лучше бы тебе его не видеть.

— Я должна. Должна.

— Тогда пошли. — И Марс, повернувшись, направился к группе понуро стоящих мужчин. На ватных ногах я поплелась следом…

Глава 3 МИШКА И Я

Наконец-то дембель! Я вернулся домой в июне 1980 года. Не то чтобы я гордился своей формой, но пограничные войска всегда считались престижными, и мне приятно было ощущать на голове новенькую зеленую фуражку. А потом, сознание того, что я ношу форму последний раз в жизни и на меня сейчас смотрят штатские люди, а по форме видно, что солдат я уже отставной, приятно щекотало самолюбие. К себе на второй этаж я взлетел словно на крыльях, позвонил в дверь, и там тотчас же раздались звуки «Прощания славянки» (магнитофон, конечно же!), затем дверь распахнулась и мама (наверное, с разгона) бросилась мне на шею. После бесчисленных поцелуев она наконец ввела меня в квартиру. Квартира за время моего отсутствия заметно преобразилась. Комнаты, бывшие проходными, стали теперь раздельными, и в зале у стены, в которой раньше была дверь в другую комнату, теперь стояла полированная мебельная стенка.

— Сынок, — сказала мама, — ты не будешь сердиться? Я сняла немного денег с одной из твоих сберкнижек на предъявителя и вот слегка прибарахлилась…

— Ну что ты, мама… О чем речь? Нам давно надо было так сделать!

— Ф-фу-х, камень с души… Юра, а сейчас я хочу тебя познакомить с одним человеком… В общем… он живет теперь здесь. И я его люблю. Коля, выходи, познакомься с Юрой.

Из другой комнаты, кажется, даже с балкона, вышел мужчина: не низкий и не высокий, не молодой, но и не старый, не то чтобы лысый, однако и кучерявым его назвать было трудно, — в общем, мамин сотрудник, а теперь, судя по всему, мой новый папа. Да-а… Неисповедимы пути Господни… Ну, что же делать, мама у меня тоже человек. Придется привыкать и мне.

Пока собирали на стол, я поднялся к Мишке, вернее, к его родителям, Мишка все еще лежал в ташкентском госпитале. Дома была только Мишкина мама. Она, конечно же, мне обрадовалась, но потом заплакала, причитая о Мишке: мол, лежит ее ненаглядное дитятко, весь израненный, неухоженный, может быть, даже голодный, и никто его не пожалеет, хорошо, хоть ногу ему не отрезали, но осколком раздробило колено, калека теперь на всю жизнь. И заплакала надолго, не слыша больше моих утешений.

— Что же вы к нему не съездите? — спросил я.

— Ездила уж один раз, — сквозь рыдания ответила она. — Неделю возле него дежурила, тяжелый он тогда был. Вообще бы от него не уезжала, да деньги кончились.

— Теть Вера, может быть, мы вместе к нему смотаемся?

— И рада бы, да еще долги не раздала.

— Да Бог с ними, деньги у меня есть. Съездим?

— Юрочка, сынок, это очень дорого.

— Так ведь не дороже денег, теть Вера. Мишка у меня единственный друг, а у вас — единственный сын, поехали!

— А много ли у тебя денег?

— Двадцать тысяч хватит?

— Ты не шутишь, Юра?

— Разве это тема для шуток? Знаете что? Мне только в военкомате на учет встать и паспорт получить, и поедем, хорошо?

— Хорошо, сынок. Спасибо тебе, Юрочка! Дай Бог тебе здоровья! Всю жизнь за тебя молиться буду, сыночек ты мой, соколик…

Как ни спешил я, билеты на Ташкент смог купить только через десять дней. Самолет вылетал из Минвод, и мы с Мишкиной матерью добирались туда на такси, да еще на ночь глядя, потому что рейс был утренний и с утра мы бы не успели. Я отдал тете Вере тысячу рублей, чтобы она не очень от меня зависела, и весь полет продремал, даже не выглянув в иллюминатор. В Ташкенте, снова наняв такси, мы сначала заехали на базар. Тетя Вера купила там… Да проще рассказать, чего она для Мишки не купила, и только после этого мы поехали к нему. Местные таксисты в госпиталь, видимо, народу перевозили немало. Водитель, мужик лет тридцати пяти, в тюбетейке, только уточнил:

— В госпиталь? — И больше не проронил ни слова.

Мишку мы нашли во дворе. Он сидел на скамейке в тени, по-моему, акации и, отчаянно зевая, пытался читать какую-то книгу. Одна нога его была выпрямлена, вторая полусогнута, рядом прислонены костыли — мне даже показалось, что вернулся 1978 год и мы еще не служили. Скромно переждав в сторонке, пока мать его исцеловывала, я подсел сбоку, и мы с ним, тоже обнявшись, расцеловались. Тетя Вера успела сунуть Мишке огромную гроздь винограда, а он попытался всучить ее мне.

— Ну, как ты? — спросил я, отщипывая ягоду.

— Нормально, — ответил Мишка. — Ты как?

— А что я? У нас не стреляли. Тебя вот долго еще лечить будут?

— Вряд ли… Мало-мало подштопали — и гуляй.

— Комиссуют?

— Наверное. Какой из меня теперь служака? Слава Богу, что упросил ногу не отрезать. Ведь гады «духи» аккурат коленную чашечку прострелили…

— Больно? — поинтересовался я.

— Сейчас — если только потревожить, а сначала… Ну, да все позади! — Мишка оглянулся на мать, смотревшую на него круглыми глазами. — Вот уж кого я не ожидал в гости, так это вас! Как добрались?

— Да это неважно, — сказал я. — А все-таки, когда тебя теперь выпишут?

— По-моему, они рады будут меня выпихнуть. Все, что могли, они уже сделали. Остальное — вопрос времени. Вот если мать за меня похлопочет да еще возьмет ответственность на себя — хоть сейчас выпишут.

— О! — обрадовался я. — Теть Вера, на вас вся надежда. Будем его забирать или нет?

— Господи! Конечно же! Сейчас и побегу! — Она чмокнула Мишку в щеку и встала. — Где главврач? В общем, ждите.

После ее ухода я поинтересовался:

— Как это случилось?

— Обыкновенно. Старлей, мудак, погнал нас на пулемет, сволочь. Полроты под высоткой положил. Только что «За Родину! За Сталина!» не орал. Ну да хрен с ним. Сашку Черкасова жалко. В грудь его садануло. У меня на руках умер. Когда тащил его, и меня зацепило. Не нравится мне эта война, Юрка! Казалось бы, прогнали землевладельцев, бери землю и обрабатывай, а крестьяне ихние вместо сохи за автомат хватаются. Мне сначала все это диким казалось, потом поймал себя на мысли, что начинаю их всех ненавидеть. И богатых, и бедных, все они — мразь. Нельзя так, не по-нашему. Помнишь «Белое солнце пустыни», там Сухов говорил: «Восток — дело тонкое…» А знаешь, в чем тонкость? Кланы у них. И один клан у другого в подчинении или враждуют друг с другом. Чтобы социализм там построить, надо их всех под корень вывести… Это же дичайшее средневековье, а мы к ним с нашим аршином. Не доросли они до социализма. Жалко ребят наших. За что гибнут? Вот Сашка, к примеру, — за что? За социализм, который им не нужен? За идею, которую они понять не хотят? А наши? Думаешь, чего я больше всего боялся? Смерти? Нет. Больше всего я плена боялся! Потому что и замполит, и особист наш намекали постоянно, что плен приравнивается к измене Родине. Отбили мы как-то ребят наших, так их тут же всех в особый отдел, в Союз — и в зону. Ходили слухи, что по десять лет каждому досталось. За что? Неправильная это война, не выиграть нам ее. Тут, кстати, у всех, кого комиссуют, подписку берут о неразглашении. Все втихаря, чтобы население советское не волновать. Радио врет, телевидение — тоже, все врут. Разве это война? Кому верить?

— Мишка, я же тебе говорил!..

— Откуда я знал? Нас же чему учили? Партия сказала «надо», комсомол ответил «есть»! Только я подозреваю, что в партии у нас измена: не то эсеры власть у большевиков потихоньку отобрали, не то кадеты какие-нибудь. Черт-те что творится. Под наши лозунги маскируются, а политику гнут антинародную.

— Мишка, Куб утверждал, что вскоре коммунистов скинут. Война — это их лебединая песня.

— Юрка, ты мне это прекрати! Вот такие, как твой Куб, сейчас и у власти! Ленина забыли! Идеалы хоронят… Одно только с Лениным общее — отчество одинаковое. Эх вы!

— Ты спокойнее, главное. Я власть не захватывал и никогда не захвачу. Нужна она мне, как зайцу стоп-сигнал. Но что в Союзе творится!

— А что? — В глазах Мишки вспыхнул интерес.

— Куда-то жратва девалась. В Ставрополе масло только по талонам и по пачке на человека в месяц.

— Тебе-то что? У тебя денег куры не клюют, на базаре купишь.

— Да мне-то ничего, твои родители без масла сидят, и тебя то же ожидает. Господи! Не в этом дело! Ты вспомни, мы пацанами с тобой в магазин ходили, так там три-четыре сорта колбасы было всегда. А сейчас одни спинки минтая. Да «Завтрак туриста». Куда все делось? Действительно, дурак был царь, если мяса на шестьдесят лет не заготовил!

— Ладно, Юрка, хорош трепаться. Работаем плохо, вот и все.

— Ты знаешь, я анекдот недавно слышал…

— Ну-ка?

— Ну, мол, по радио объявляют: спокойно, товарищи, вместо обещанного в восьмидесятом году коммунизма в СССР состоялись Олимпийские игры.

Мишка, а вместе с ним и я немного поржали.

— У тебя сейчас нога болит? — спросил я.

— Тупо. Главное, что свищ образовался. Гноится, зараза. — Мишка сплюнул. — Сигареты у тебя есть? Дай.

— Ты ж не курил?

— А хрен с ним. Теперь жизнь другим боком повернулась, можно и побаловаться. — Он основательно затянулся и задумчиво выпустил дым. — Как ты полагаешь, справлюсь я с институтом?

— А почему бы и нет? Небось Никитина переплюнуть хочешь?

— Сволочь этот Никитин. Он и не пришел даже на дурмашину посмотреть, подписал не глядя. — Мишка взглянул на меня. — Ага, Юрка, хочу сам убедиться. Они у меня еще попляшут! — погрозил он неизвестно кому.

Мишку мы увезли с собой только через два дня, когда он выполнил все формальности, связанные с прохождением комиссии и демобилизацией. В военной форме и на костылях Мишке почему-то было стыдно возвращаться. Купили ему новый костюм, джинсы и несколько рубашек. Ну и туфли, разумеется.

Тетя Вера плакала от благодарности, уверяла, что вся одежда у Мишки есть дома, но все равно была довольна, а я задал Мишке наконец самый важный для меня вопрос: не писала ли ему в армию Галка и не знает ли он хоть что-либо о ней? Мишка о ней ничего не знал и не ведал с самой защиты диплома. Впрочем, он потом вспомнил, что видел ее буквально за день до призыва с каким-то парнем лет двадцати, высоким и мускулистым, но главное, рыжим, «аж прямо оранжевым».

С той поры в сердце у Меня поселился не очень определенный образ рыжего, как апельсин, соперника.

Глава 4 ПОТЕРЯННЫЕ БЕЗВОЗВРАТНО

Я не смогла поцеловать отца перед его захоронением. С одной стороны, надо мной довлела традиция рода лордов Раут, да я и сама, как мне казалось, безумно любила отца, но Марс был прав, стервятники уж слишком обезобразили лицо лорда, к тому же от тела уже вовсю несло запахом разложения, и я даже пальцем не смогла его коснуться. Брезгливость пересилила. Мой бедный, несчастный отец! Мы похоронили его под той же скалой, где нашли. Потом мужчины прикатили и водрузили на могиле огромный гладкий валун. Нет сомнения, что отца застрелил наместник, видимо, «в благодарность» за сокровище, которым завладел по милости лорда Раута. Что ожидало бы нас, останься мы на родной планете?

Смерть отца подействовала на нас по-разному. Озерс, например, погрузился в глубокое уныние, Марс, проигнорировав старшинство Вулканса, объявил себя, как наиболее подготовленного к предстоящей жизни, старшим и потребовал, чтобы все его приказы выполнялись безоговорочно и точно. Более или менее оптимистичным выглядел Вулканс — он надеялся со временем отыскать алмазил и убедил в этом Озерса. Сет воспринял случившееся с философским спокойствием.

Однако всех удивили три наши новые подруги — сейчас, после стольких прошедших лет, я просто не могу вспомнить их имена. Они потребовали полигамии. Мысль, поначалу показавшаяся всем просто безумной. Но, к моему удивлению, наиболее горячим сторонником полигамии оказался Сет. Он ни разу не взглянул в мою сторону, хотя я была уверена, что именно возможность владеть мною делает его таким ярым приверженцем многобрачия. Все возражения, приводимые противниками, либо тонули в хоре голосов, либо отвергались девушками, и когда вопрос поставили на голосование, против был лишь один Озерс. Большинством утвердили положение, что ни один мужчина и ни одна женщина не имеют больше права на персональное владение особой противоположного пола, а также не имеют права отказать особе противоположного пола в удовлетворении ее полового желания, если это не влечет каких-либо последствий для здоровья и не ущемляет свободу действий. Необоснованный отказ обществом не поощряется, а необоснованно отказавший подвергается остракизму на срок от трех суток и более. Злостные уклонения могут окончиться лишением гражданства, то есть высшей мерой наказания. Вид наказания определяется общим собранием граждан Жемчужины. Дети, появившиеся в результате подобных отношений, считаются общими.

Для первой оргии выбрали коттедж Марса. И хотя поначалу кое у кого присутствовало чувство неловкости, всем в конце концов такой брак понравился. Я же сделала открытие: лучше всего мне было с Вулкансом. Вот тебе и пожилой мужчина.

Потом начались будни. Первым делом решено было наладить добрососедские отношения с аборигенами. В поход решили отправиться в полном составе, для чего Марс лично проверил, как сидит обмундирование на каждом из нас, и занял место во главе отряда. Сразу за Марсом должны были идти мы, женщины, замыкал колонну Вулканс. Вышли утром, выбрав для посещения самую большую деревню. Мы рассчитывали встретить там главу «администрации» аборигенов. Путь предстоял неблизкий, однако мы одолели его за полдня. Когда подошли к деревне, аборигенов явно охватила паника; мы увидели дым от костров и услышали стук барабанов, но продолжали двигаться как ни в чем не бывало. Окраина деревни встретила нас настороженно. Аборигены-мужчины, вооруженные дротиками и дубинами, кучкой стояли у ограды из тесно вкопанных заостренных бревен, кое-где за кустами угадывались то ли спрятавшиеся воины, то ли играющие в них дети. Метров за пятьдесят Марс приказал остановиться, сам же, сломав покрытую листвой небольшую ветку и небрежно ею помахивая, направился к аборигенам. Те молча пялились на Марса. Подойдя поближе, Марс поднял над головой и сцепил кисти рук, громко при этом вещая, что пришел с миром и просит извинить его за незнание местных правил приличия. Он остановился примерно в полутора метрах от крайнего аборигена, и какое-то время они с интересом друг друга рассматривали. Потом абориген указал пальцем на нож, висящий у Марса на поясе. Марс отстегнул его и двумя руками протянул аборигену. Тот взял нож с недоверием, однако, вынув лезвие из ножен, долго его рассматривал, затем на его лице промелькнула радостная ухмылка. Он взмахнул лезвием, сверкнувшим на солнце, и вставил клинок в ножны. Затем стал неловко приделывать нож к поясу.

Надо сказать, что одеты аборигены были более чем скромно: все — в набедренных повязках, поверху которых завязывался пояс не то из рыбьей кожи, не то из кожи змеи, трудно было разглядеть. Естественно, что лица они себе размалевали разными красками, что произвело на меня удручающее впечатление, хотя, надо признать, некоторые из них имели очень даже правильные черты.

— А ничего местные мужички выглядят, — прошептала одна из женщин. — И то, что волосы у них черные, — это даже пикантно. Никогда бы не додумалась до волос черного цвета.

— Ну что ты, — прошептала ей в ответ другая. — Черный — это слишком контрастно… хотя, пожалуй, в этом что-то есть.

Тем временем абориген справился с застежками и указал пальцем на кобуру с пистолетом. Марс улыбнулся и отрицательно покачал головой. Абориген удивленно вскинул брови, затем протянул к кобуре руку. Марс отстранился. Все это явно пришлось аборигену не по вкусу. Он схватил Марса за рукав и грубо потащил к себе.

— Эй, приятель, не так экспансивно, — проговорил Марс и, сделав легкое движение, освободился. Абориген взревел и бросился на нашего командира. Марс применил к нему один из своих приемов, в результате чего абориген растянулся на земле. Наши мужчины схватились за пистолеты, но Марс прокричал им, что постарается сам уладить конфликт. Тем временем абориген поднялся на ноги и выхватил подаренный нож, собираясь прирезать Марса и, видимо, относя свои предыдущие неудачи на счет чего угодно, но только не своей неловкости. Марс по-прежнему стоял в свободной позе и с улыбкой на губах. Следующая атака аборигена окончилась для того трагедией: казалось, Марс легонько от него отмахнулся, а абориген, вонзив себе в живот подаренный нож чуть не по рукоятку, хрипя, повалился на землю, и лицо его при этом выразило искреннее недоумение. Его соплеменники воинственно замахали дротиками и прочим своим оружием, явно грозя Марсу расправой. Марс, однако, не испугался, а с агрессивным видом шагнул им навстречу и, ударив себя кулаком в грудь, заорал, что он Марс, а не какая-нибудь шавка, что он самый великий воин, с которым им довелось встретиться, и, если они, крысоеды, не верят, он готов голыми руками расправиться с десятком размалеванных мерзавцев. В это время кто-то из сидящих в кустах выстрелил в него из лука. Бронежилет стрела, естественно, не пробила и даже не оставила следа, но Марс выхватил пистолет и не целясь выстрелил в кусты. Пистолет у него был с глушителем, тем отчетливее все услышали крик и падение тела засевшего в кустах «снайпера».

Марс вложил пистолет в кобуру и снова, стуча себя в грудь, заорал:

— Недоноски! Грязные сукины дети! Я — Марс, самый великий воин на этой планете. Если вы не понимаете человеческого языка, я расскажу вам на языке воина. Я — Марс! — Это было непередаваемо, никто из наших так не смог бы. Я смотрела на Марса, не скрывая восхищения. Однако не видно было, что Марса поняли правильно. Аборигены решили, что даже самый бравый солдат ничего не сможет сделать против пятнадцати или восемнадцати дубин с привязанными к ним камнями. Размахивая дубинами, они стали надвигаться на Марса, жестами подтверждая намерение размозжить ему голову. Вместе с тем сидевшие по кустам аборигены покинули укрытия и стали окружать нас.

— Открывайте огонь на поражение! — крикнул Марс, выхватывая снова пистолет. От нас первым открыл огонь Аргус, ведя его неприцельно, веером. Его поддержали Сет и Озерс. Через несколько минут оставшиеся в живых аборигены улепетывали от нас во все лопатки. Мы продолжили движение и вошли в деревню, ставшую неестественно тихой. Хижины, кое-как сооруженные из веток и стеблей камыша, были расположены хаотично, видимо, хозяева строили их без какой-либо системы, кому где понравится. По всей вероятности, они были пусты.

— Нам позарез нужен пленник, — сказал 'Вулканс. — Иначе мы никогда не научимся их языку. Может быть, вернемся и подберем какого-нибудь подраненного аборигена? Все женщины и дети отсюда сбежали.

— Подстрелим еще кого-нибудь, — пообещал Марс— Но подождите, в этой хижине кто-то есть! — И Марс, откинув плетенную из трав циновку, которой был завешен вход, вошел внутрь. Вскоре послышался его призывный возглас:

— Посмотрите, что я нашел!

Мы поспешили на его зов. В полутьме хижины, куда мы попали после яркого солнечного света, я не сразу разглядела, что на полу в скрюченных позах лежат два человеческих тела. Они были связаны сыромятными ремнями, но нашему появлению явно не обрадовались. К тому же в рот каждого из пленников вместо кляпов были всунуты куски плохо выделанных шкур. Одно тело принадлежало упитанному мужчине, второе — молодой аборигенке. Марс, нагнувшись, перерезал путы и рывком поднял мужчину на ноги. Затем вытащил изо рта кляп. К нашему удивлению, на мужчине были остатки суконной одежды, а покрой ее, если не обращать внимания на повреждения, мог принадлежать платью современного нам жителя Олла. Едва рот пленника освободился от кляпа, как пленник, рухнув на колени, завопил на чистейшем атланском языке с небольшим урфским акцентом:

— Слава Богу, господа! Вы пришли вовремя! Еще несколько часов, и эти дикари употребили бы меня в пищу. Слава Богу! Я так молил Его о спасении, и Он внял молитвам моим! Спасен! Я так благодарен вам, господа! Спасибо! Большое вам спасибо!

— Кто это? — вырвалось у меня.

— Кто вы? — спросил Марс.

— Я — Арфик Абрагам Кнор, — ответил пленник.

— Арфик Абрагам… — протянул Марс. — Как вы сюда попали?

— Они набросились на меня ночью! Двадцать дикарей! Не меньше! А затем притащили в свою вонючую деревню, связали и оставили ждать, когда у них дойдет до меня очередь. Вы знаете, перед тем как зажарить человека, они избивают его палками, пока все тело не превращается в сплошной кровоподтек, потом потрошат и жарят на вертеле, как быка. Это ужасно!

— Ну что же, господин наместник, по-моему, для вас это самая прекрасная смерть, — сказал Марс. — Мне кажется, вы рано начали благодарить Бога за спасение. Видите ли, в наши планы совсем не входит портить аборигенам аппетит.

— Господа! Спасите меня! Ради человеколюбия! Господа! Не оставляйте меня этим дикарям! Пожалейте своего наместника! Ради человеколюбия, господа!

— Это ради человеколюбия, скотина, ты убил лорда Раута? — прошипела я, потеряв от ненависти голос. — Я собственными руками!.. — Слов у меня больше не было, но руки уже расстегивали кобуру.

— Мрай, отставить! — сказал Марс. — Местное правосудие вынесло ему приговор, соответствующий степени его вины. Смерть от пули — это слишком мягко за наши загубленные судьбы, оставим все как есть.

Как ни была я взволнована, голос Марса отрезвил меня. Действительно, стоит ли менять приговор самой судьбы, даже если гастрономические пристрастия аборигенов и внушают некоторые сомнения?

— Господа! Но ведь вы же не дикари! Неужели в ваших сердцах не найдется ни капли жалости? Пожалейте, умоляю! Верните меня на Олл! Я раскаялся. Я полностью и во всем раскаялся! Я даже хочу понести наказание, но пусть моими судьями будут олльцы! Господа, простите меня! Леди Раут, ради вашего отца, ради всего святого, простите меня! Пожалейте!

— А ты, Арфик, — почему ты не пожалел моего отца? Не пожалел нас? Именно ты выгнал нас с родной планеты! Именно ты, убив лорда Раута, лишил нас возможности вернуться! Я очень рада тому, что и у тебя такой возможности тоже нет. Мы все обречены на пожизненное заключение здесь, если мое признание может облегчить тебе существование. И не надейся вернуться. За все в жизни приходится платить. Мы поплатились за ошибку, но ты всю свою жизнь посвятил именно такому ее исходу. — Я намеренно ему грубила, опуская все знаки вежливого обращения. — Настал твой черед. Вспомни все свои жертвы, всех, кого ты убил, обидел, унизил, оболгал или изнасиловал. И прими возмездие за содеянное. Ты хочешь, чтобы тебя осудили олльцы? Олльцы здесь только мы, и мы осуждаем тебя своим согласием с местным правосудием. Если ты мужчина, то и принимай неизбежное как мужчина, а нам ты не нужен. Прощай, Арфик.

— Думаю, не стоит его и связывать, — произнес Вулканс. — Кстати, не следует тебе больше с нами встречаться, Арфик.

— Да, лучше держись от нас подальше, — добавил Озерс.

— Мы очень надеемся, что вас все-таки съедят, — поддакнул Сет.

— Пошел отсюда, слизняк! — подвел черту Марс, и мы занялись девушкой.

Глава 5 МИШКА ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ

По дороге из Ташкента в Ставрополь Мишка выразил сожаление, что самолет не делает посадку в тюменском аэропорту.

— Зачем тебе Тюмень? — поинтересовался я.

— Я Сашке Черкасову пообещал, что найду его родителей и расскажу, как он принял смерть. Погоны вот его передам…

— Стоит ли? Лишняя травма…

— Я обещал. А последнюю просьбу выполнить — святой долг.

— Чего ж ты раньше молчал, пока билеты еще не были куплены?

— Я же не знал, что мы полетим, думал, на поезде поедем.

— Собственно, билеты еще можно сдать, — задумчиво сказал я. — Полетим через Тюмень.

— Нет, давай уж куда настроились — домой. К Сашкиным родителям я и потом как-нибудь вырвусь. Тем более что они не в самой Тюмени живут, а там еще добираться нужно до Березова. Древняя деревня, туда Меншикова ссылали. И из Березова затем вертолетом в поселок Белый Яр.

— Боже ж ты мой! — вмешалась тетя Вера. — Ну и в глухомани же они живут! Потом съездишь. Подлечишься дома, и отправляйся. А долг это действительно святой. Пока ты воевал, я себя каждую минуту на месте той матери чувствовала. Удерживать не буду.

— Ну, значит, домой. Признаться, соскучился я по Ставрополю.

В Ставрополе Мишка предложил мне сходить в техникум, узнать, куда Галка получила распределение.

— Если гора не идет к Магомету, придется нам самим ее поискать, хотя я бы на твоем месте искать не стал.

— Почему?

— Если она тебя не искала, прости… Не нужен ты ей. Но, поскольку тебе так думать не хочется, поищем.

В техникуме нам дали справку, что Звягинцева Г.А. прибыла к месту работы в «Главсевертрубопроводстрое» в городе Тюмени. Дополнительно я поинтересовался отчеством. Оказалось — Антоновна. Галина Антоновна Звягинцева. Понятно…

— Ну вот, — сказал мне Мишка. — Есть еще одна причина для моей поездки — заодно и про Галку узнать. Верно?

— В самый корень смотришь. А то, что я ей не нужен, я и сам знаю.

— На том и порешили, — закончил разговор Мишка.

Даже укладываясь спать, человек и то с боку на бок поворачивается, что же говорить о начале новой жизни? Если с Мишкой все было более или менее ясно: комиссован инвалидом 2-й группы, то есть нуждается в лечении, я-то демобилизовался здоровым, должен, значит, работать. Искать надо работу. У нас в СССР нет безработицы и не бывает безработных, не считая бомжей, законченных алкоголиков или наркоманов (которых тоже не должно быть) и цыган. Поскольку я к этим категориям людей не принадлежал, то обязан был найти для себя работу или поступить в институт и стать студентом. Увы, для студента я считал себя слишком умным. К тому же в армии я довольно сносно овладел программированием — то есть фактически был готов к работе с ЭВМ.

Но попытку приблизиться к вычислительной технике пресек первый же начальник отдела кадров. Твердым шагом я вошел в здание вычислительного центра, а покинул его весьма неуверенной походкой. Оказалось, что для работы программистом в первую очередь мне надо было иметь законченное высшее образование плюс свидетельство об окончании курсов программистов, которое также невозможно было получить без высшего образования.

Мир, однако, слухами живет. Загнивающий Запад уже вовсю использовал в повседневной жизни персональные компьютеры. Мы же вершиной успеха считали громоздкую ЭВМ третьего поколения, к которой без вышеперечисленных условий меня и на пушечный выстрел не подпустили бы. Слава Богу, что мне в голову пришла мысль обзавестись собственным компьютером. Все-таки хорошо иметь деньги! Найти в то время компьютер в Ставрополе было сложновато, но я его отыскал. Интеллигентного вида дядька запросил у меня тысячу долларов США. Я сказал, что долларов у меня нет, могу купить его только за советские деньги. Тот, призадумавшись, ответил, что в таком случае мне придется отстегнуть четыре с половиной тысячи. Я возразил, мол, по курсу тысяча долларов равняется шестистам восьмидесяти рублям, на что получил совет купить на базаре петуха и компостировать мозги ему, а не занятым деловым людям.

Торг кончился тем, что я выложил 4200 рублей и оказался владельцем изрядно поношенного персонального компьютера. Еще за тысячу рублей я прикупил пять гибких дискет. Но оказалось, что я только вступил на тропу расходов. Мать буквально через несколько дней после покупки компьютера предложила мне приобрести однокомнатную кооперативную квартиру, ссылаясь на то, что мне вот-вот предстоит женитьба, а две семьи в нашей квартире ну никак не разместятся. Поупиравшись немного, квартиру я купил, затем нанял рабочих, которые сделали в ней ремонт, потом пришлось купить мебель, телевизор и кухонную посуду. В конце концов я предложил переселиться туда маме с дядей Колей.

— Вы же не будете детей заводить, вам двоим 18 квадратных метров вполне хватит. А у меня тут и Мишка под боком, а на случай женитьбы и детей разместить есть где.

Они согласились. Впрочем, матери захотелось еще и дачу, и гараж, и машину, и все якобы для меня. Машину мне не хотелось, дачу — тоже, но денег оставалось еще чуть больше миллиона, и я купил им дачу и «Запорожец» с сорокасильным двигателем. Приятно было смотреть на то, как радуется мать. Все-таки женщины — большая движущая сила, трудно утолить их потребности и желания.

Следом и Мишка воспылал желанием вырвать у государства средство передвижения. Когда он сказал, что ему как инвалиду-«афганцу» государство может бесплатно выделить всего лишь мотоколяску, ярости моей не было предела. Мишка согласился на предложение заплатить за него и взять «Жигули» только после моего почти десятичасового орания и лишь после того, как я показал ему стопку сберкнижек и убедил, что для меня потратиться на «Жигули» равноценно тому, как для него — купить букет цветов. Затем мы вместе «вырвали» в собесе талон на машину. О том, как мы ее покупали, как доставляли, как сдавали на переделку на ручное управление и затем покупали гараж, можно написать целую книгу. Как учились на курсах и сдавали экзамены в ГАИ — еще одну книгу. Опомнился я уже ближе к апрелю. Боже мой, еще ничего не сделано из того, что я наметил по дурмашине! Но тут внезапно Мишка вспомнил, что всем этим мы обязаны Кубу, а мы даже на могиле у него не были. Решили съездить проведать и помянуть, а заодно и к Ларисе Григорьевне зайти.

Так как мы были на машине, то захватили с собой, кроме водки, еще всякой всячины и начали путешествие с того, что заехали за Ларисой Григорьевной. Нам она так обрадовалась, что даже заплакала. Она заметно постарела, но движения ее все же оставались по-прежнему порывистыми и ловкими. Мишка расточал Ларисе Григорьевне комплименты, мне даже за него было стыдно: ну разве она помолодела или стала красивее? Однако Ларисе Григорьевне была, судя по всему, приятна Мишкина ложь, и, видя это, я тоже стал врать в Мишкином духе. Она поохала над Мишкиным ранением, затем я решил, что мы уже достаточно уделили ей внимания, и сказал:

— Лариса Григорьевна, скоро третья годовщина, как мы расстались с Иваном Ивановичем. Мы хотели побывать у него на могиле. Вы не составите нам компанию?

— Боже мой, конечно, мальчики! Скоро Пасха, и могилку пора прибрать. Вы же на машине? Как хорошо! А то на автобусе ехать с двумя пересадками. Я сейчас, только возьму с собой инструменты и ведро…

Минут через пятнадцать мы сидели в машине. Мишка — за рулем, потому что мы хоть и сдавали на права вдвоем, я чувствовал себя на водительском месте не так уверенно, как он. Поэтому сам я, без Мишки, никогда за руль не садился и его доверенность мне ни разу не пригодилась.

Я с печалью смотрел на последнее пристанище Ивана Ивановича. Памятник оставался тем же, который поставили при похоронах, — деревянная тумба, покрашенная темной краской, — и мне было грустно, как будто в этом была моя вина. А может быть, и была: деньги-то у меня еще до армии появились, но я не вспомнил тогда. Зато сейчас я в состоянии поставить ему приличный памятник. Я поделился этой мыслью с Мишкой.

— Конечно! — поддержал он меня. — И вообще, мне кажется, что и Лариса Григорьевна тоже должна быть причастна к его наследству. Все-таки она — последняя любовь Ивана Ивановича. Даже странно, почему он не посчитал нужным оставить ей хоть что-нибудь, ведь она и тогда жила скромно, а сейчас… — Он не закончил, но я все и так понял.

Однако, к нашему удивлению, Лариса Григорьевна наотрез отказалась от денег, мотивируя отказ тем, что Иван Иванович знал, что делал. Она не на пенсии, зарплата же позволяет ей жить, ни в чем себе не отказывая (в разумных пределах), и деньги ей ни к чему. Спасибо нам, она знала, что ребята мы хорошие, но Ваня не то что запретил, но не рекомендовал ей брать из этих денег хоть что-нибудь. Эти деньги Юрику еще пригодятся.

Расставались уже вечером. Причем за руль мне уже было просто нельзя. Пьяный за рулем — преступник.

Мы с Мишкой успели до Пасхи приобрести и поставить над могилой Ивана Ивановича не роскошный, но вполне респектабельный памятник. А вечером, когда пропустили по стопочке за упокой его души, Мишка сказал, что пора и ему выполнить свой долг — навестить родителей Сашки Черкасова.

— Как же ты с такой ногой к черту на кулички? — спросил я.

— Как-нибудь, — ответил он. — Хоть и с такой ногой, но жить-то все равно надо. От жизни не спрячешься. Потихоньку как-нибудь…

— Ну и езжай, — сказал я. — Слава Богу, хоть время лишнее появится, совсем я обленился, уже и не понимаю сам, зачем компьютер купил. Но ты, как доедешь, телеграмму хоть дай, так, мол, и так, жив-здоров, добрался… А то волнуйся тут за тебя…

Числа десятого мая я отвез его в аэропорт и посадил на «АН-24», выполняющий рейс до Свердловска. Для Мишки эта поездка оказалась счастливой, но об этом позже.

Глава 6 ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ ПЛАНЫ

Девушку-аборигенку звали Лолой, это я запомнила, потому что пришлось довольно тесно с ней пообщаться. К тому же она была моей первой знакомой аборигенкой. Надо сказать, что мне в общем-то легко давалось изучение местного языка, а обучались мы вместе с Марсом, ибо ему язык нужен был в первую очередь. Да! Чуть не забыла: в тот раз, когда мы демонстративно отвернулись от наместника и занялись Лолой, он, видимо, потихоньку вытащил у меня из кобуры пистолет, ибо, когда я хватилась, не было ни наместника, ни пистолета. Марс, помню, долго меня распекал за беспечность, рисовал страшные картины, как наместник из засады убивает меня или Озерса, но, слава Богу, наместник не открыл тогда охоту на нас, а мы успокаивали себя мыслью, что патроны у него рано или поздно кончатся и он найдет себе смерть в желудках аборигенов.

Лола оказалась довольно смышленой девушкой и вскоре могла свободно болтать на атланском. Мы же с Марсом куда как медленнее осваивали аборигенский язык, составляя попутно словарь и правила склонения, а также записывая и запоминая местные идиомы. Меня, например, поразило, что о человеке, незнакомом с элементарными вещами, аборигены говорили (в виде шутки), что он свалился с Луны — так они называли естественный спутник планеты. Нас Лола считала посланцами Солнца (видимо, из-за цвета наших волос). И правда, наши волосы напоминали цвет местного светила через несколько минут после восхода.

Вскоре мы знали, что этот остров населяет одно племя, называющее себя детьми Многорукого Бога (судя по всему, это был огромных размеров спрут, обитающий в глубинах океана). Сама Лола была уроженкой одного из близрасположенных островов. Ее племя — дети Акулы, — так же как и дети Многорукого Бога, занималось рыбной ловлей. На островах процветало людоедство. Грехом это не считалось, предполагалось, что убийство — вовсе не убийство, а нечто вроде ритуала, когда освобожденная при этом душа отправляется к своему богу, который слегка пожурит ее за то, что не сумела подольше удержаться в теле, а затем отправляет назад, в новорожденное тело. Таким образом, аборигены считали себя бессмертными. Местные шаманы без труда угадывали, чья именно душа возродилась, и новорожденному присваивалось соответствующее имя. Имена аборигенов, особенно женские, очень редко заканчивались согласным звуком, чаще, как у Лолы, — на «а» или «я». Браки здесь заключались моногамные, но многое зависело от мужчины: он мог иметь столько жен, сколько в состоянии был прокормить. А прокормиться было аборигенам трудновато, особенно если их первопредок бывал не в духе и отгонял рыбные косяки с привычных мест обитания. Тогда племя голодало. Однако племена редко находились в состоянии междуусобиц. В основном каждое племя имело собственные территории или угодья, а с браконьерами хозяева угодий поступали просто, но жестоко. Кроме того, в моде здесь были вылазки на чужую территорию за людьми, которых или возвращали за выкуп, или съедали. Женщину похитители могли еще взять в жены, как должно было случиться с Лолой. К сожалению, во время стычки ее будущий муж был убит, а выкупа ее племя пожалело.

Можно добавить, что Лола была довольно хороша собой. Наши мужчины засматривались на нее, и во взглядах горело вожделение, но более близкого знакомства они все-таки избегали.

Сельским хозяйством и животноводством на островах не занимались. Охота, как средство пропитания, на островных животных также не практиковалась. То есть время от времени мужчинам удавалось добыть некрупное животное, однако системой это не становилось. Океан давал островитянам и пищу, и необходимые острые ощущения, свойственные охоте.

Почему я так подробно описываю жизнь аборигенов? Это связано с нашими планами на дальнейшую жизнь. Сетроум первым поставил вопрос: будем ли мы вести пассивное существование или, используя наши знания, добьемся хотя бы для себя более или менее приемлемых условий быта? В дискуссии приняли участие все девять олльцев. Сначала, естественно, мы попытались прикинуть, какой срок займет наше пребывание на Жемчужине. Выходило, что если алмазил мы отыщем на острове, то на это понадобится около десяти лет, не меньше, — разве только алмазил тут будет валяться прямо под ногами. Если же алмазила на острове нет, нам потребуется флот минимум из пяти парусников, чтобы добраться до материков и провести изыскания там. Учитывая, что само плавание представляет опасность, не говоря об экспедициях, пребывание на Жемчужине может затянуться на всю оставшуюся жизнь. Тогда посыпались вопросы к Озерсу, нет ли другого, обходного пути, чтобы его установка заработала без алмазила.

— Я день и ночь только об этом и думаю, — сказал Озерс. — Но все дело в том, что для экспериментов мне потребуется хорошо оснащенная лаборатория с современным оборудованием.

Потом он еще долго распространялся о векторных вихрях, излучениях, которые зарегистрировать удается только косвенно, виртуальных частицах и релятивистских эффектах — словом, нес наукообразную чушь, которую никто из нас не понял.

— Таким образом, — подвел итог Вулканс, — нам без алмазила или его заменителя отсюда не выбраться. Посмею огорчить вас, друзья, судя по местным породам, — хотя, конечно, остров еще следует детально изучить, — здесь мы не найдем ни алмазов, ни алмазила. То есть к строительству хотя бы одного корабля нам следует приступать немедленно. Марс, наверное, разъяснит нам, на какое время хватит боеприпасов.

— Ну, если производить в день по выстрелу каждому из присутствующих, — примерно лет на тридцать плюс неприкосновенный запас на трехсуточный ожесточенный бой, который, если растянуть его по вышеприведенной схеме, может добавить нам еще лет восемь. Я, естественно, не учитываю несколько десятков мин и сотню гранат с гранатометами, — сказал Марс. — Однако в целях экономии нам рано или поздно придется применять для охоты луки со стрелами, лучше — арбалеты, они точнее.

— А как у нас дело обстоит с лекарствами? Насколько мне помнится, все они имеют сроки, после которых ими пользоваться уже будет нельзя.

— Ты прав, Вулканс, — ответила я. — Некоторые лекарства мы выбросим уже через три года, через пять лет — все остальные. Правда, при инвентаризации я заметила семена некоторых лекарственных растений. Их надо вырастить и пользоваться ими.

— Вот ты, Мрай, этим и займись. Завтра же соберем мини-трактор, распашем огород, нет — поле, и засеем его.

— Прежде чем заняться растениеводством, нам необходимо договориться с аборигенами, — снова сказал Сетроум. — Нам следует выработать концепцию взаимовыгодных отношений. Иначе риск оказаться съеденными остается.

— Может быть, нам чем-то стоит их заинтересовать? — пробормотал молчаливый Аргус. — Что мы можем им предложить?

— Если исходить из равнонаправленности интересов у людей независимо от их местоположения в галактике, — начал Марс, — аборигенов, несомненно, воодушевит идея об их исключительности, об их превосходстве над жителями… м-м… соседних хотя бы островов.

— Вы это к чему, Марс? — спросил Вулканс.

— Я обучу местных приемам борьбы, мы вооружим их мечами, объявим войну всему остальному миру, навезем на остров рабов, при помощи которых выстроим здесь некоторое подобие города. Тем самым мы укрепим свои позиции на острове, улучшим жилищные условия, и бытовые, кстати, — тоже.

— Вы что, предлагаете распространить на острове рабство? — пришел в ужас Озерс.

— Не вижу, каким еще иным путем можно искоренить здесь каннибализм, а заодно сдвинуть местную цивилизацию с мертвой точки. Вы можете предложить что-то лучшее?

— Я? — спросил Озерс и замолчал.

— Да, господа. Сделав местное население рабовладельцами, мы двинем прогресс вперед. Правда, сначала нам самим придется как следует поработать. Во-первых, обучить аборигенов быть рабовладельцами, во-вторых, позаботиться о пище для рабов хотя бы на первое время, в-третьих, создать флот, на котором можно будет осуществлять агрессии против населения материков, ибо ближе рабов набирать небезопасно и невыгодно. Но, главное, сначала необходимо подготовить местных жителей, привить им, внушить представление об их исключительности и вооружить. Для начала нам надо изготовить хотя бы сотню мечей и сотню-другую луков. Да, рабы тоже должны чем-то работать! Остров гористый, здесь должны быть полезные ископаемые. Вулканс, вы знаете, как плавить сталь?

— Теоретически. Но сначала надо отыскать месторождения. И потом, кто вам сказал, Марс, что здесь есть железная руда?

— Ну вот что. По крайней мере мы теперь знаем круг вопросов, которые надо разрешить. Мрай, ты микробиолог, то есть ближе всех остальных к сельскому хозяйству. Понимаю, что не совсем, но все же… С завтрашнего утра вместе с девушками, которые, должно быть, еще не забыли навыки детства, займитесь посевами. Для вашей охраны останутся Аргус и Озерс, остальные, то есть Вулканс, Сет и я, произведут небольшую геологическую разведку. Пора заняться делом.

Глава 7 ПОКА МИШКА БЫЛ В ОТЪЕЗДЕ

Конечно же, описывая наши с Мишкой мытарства, я начал было рассказывать о том, как я устраивался на работу, но отвлекся. А случилось это обыденно и просто. Однажды, причем в один и тот же вечер, я встретил двух своих сокурсников. Один шел с работы усталый и несчастный. Он рассказал, что работает на заводе «Нептун» мастером. Но далеко не всегда может позволить себе посещать работу в белой рубашке и при галстуке, ибо в авральные дни (а 70 % рабочих дней — авральные) он ничем не отличается от подчиненных ему слесарей. Вот и сегодня ему пришлось авралить, и, пробивая в стене дырку для крепления, он стукнул себя молотком по кисти левой руки, которой сжимал шлямбур. Он вынул из кармана и показал опухшую кисть. Я, конечно, ему посочувствовал, спросил, сколько он получает, и узнал, что оклад у него 125 рублей в месяц. Маловато! А где платят больше?

Буквально через двести метров я наткнулся на второго однокашника. Он шел нарядный, с бабочкой под горлом и с папкой под мышкой, в дорогом костюме и светлой рубашке. На мой вопрос о работе сказал, что устроился в проектный институт. Получает 125 рэ за то, что сидит там с девяти до шести, и тяжелее карандаша пока еще ничего не поднимал. Если я хочу, то могу устроиться к ним, как раз есть свободная инженерная должность, на те же 125 рэ. Я поинтересовался куда.

— «Ставропольсельхозтехпроект». Знаешь, на площади 200-летия Ставрополя.

Я знал, это было минутах в десяти, если идти пешком, от моего дома. А если идти напрямую и быстро, то и за шесть минут успеть можно.

— Хорошо, — сказал я. — Завтра же и приду.

Вот так я нашел себе работу.

Проектная работа меня не очень обременяла. Сводилась она в основном к привязке типовых проектов. Привязка — это подгонка типового, разработанного для чего-то вообще, проекта к реально существующим условиям: вычеркиваешь из альбома лишние листы с «ненужными» чертежами, а на «нужных» ставишь штамп: «Привязку произвел…» — и расписываешься. Вот и вся работа. Естественно, у меня оставалось много времени на себя. А уж в «личное время» я составлял программу, описывая дурмашину, для последующих просчетов ее на компьютере. Программа получалась громоздкая. Я сомневался, правильно ли у меня написано, но соваться за советом к кому-либо не хотелось. Не всякий разберется в той мешанине деталей, которые Мишка засунул в дурмашину. Я не раз забирал расчеты домой, но разве выкроишь минутку, когда у Мишки каждый день новые проблемы?

После его отъезда часть программы я ввел в компьютер. Он долго переваривал задание, затем наконец заработал принтер. Я остановил его, дал команду вывести данные на дисплей. К моей радости, дисплей показал половину дурмашины в разрезе. Значит, пока что описание я вел верно. С новыми силами я засел за программу. Примерно через неделю после Мишкиного отъезда закончил с программой и решил проверить расчеты. Сразу же стали выплывать ошибки, допущенные мной в самом начале. Вообще говоря, еще тогда меня посетила мысль, что здесь, видимо, отыщутся еще погрешности, но не сразу. Сразу они в глаза бросаются только тогда, когда программа уляжется в голове, воспримется сердцем, а сейчас это — дело бесполезное, почти безнадежное. И правда, ошибки выискивались только в начале программы, к концу они исчезли. Либо я их пока не воспринимал, либо их действительно не было. В конце концов, не мне же самому считать! Я решил пустить программу как есть. Когда компьютер закончил расчеты, я попытался получить живую картинку взаимодействия полей. Выходило черт-те что, но только не полусфера.

Хорошо, что я себя и не настраивал сразу же на решение проблемы, хотя, конечно, некоторую долю досады я все же ощущал. Но что делать? К тому же меня никак не покидало чувство, что простой принцип суперпозиции здесь вряд ли применим, ибо в конце концов видно же, что количество переходит в иное качество. Успокоив себя тем, что по приезде Мишки я объясню ему на пальцах приемы программирования и засажу за поиск ошибок, я забросил программу на книжный шкаф и решил, не тратя зря время, доскональнее ознакомиться с работами Планка, Дирака и Гейзенберга, а заодно и Эйнштейна, для чего подался в краевую библиотеку. К сожалению, не все книги принадлежали абонементному фонду, процентов семьдесят были в фонде читального зала. Ну что же, придется посидеть в библиотеке, не все же дома шиковать.

А на дворе занималось жаркое лето 1981 года. Мне всего-то исполнился недавно двадцать один, и меня, если честно, сильно волновали девушки. Как предмет обожания я уже не держал в сердце Галку Звягинцеву, наверное, прав был Мишка: если бы мы, то есть я, ее интересовали, она написала бы мне в армию, во всяком случае, я знал бы, где ее найти сейчас. Если же она предпочла исчезнуть, наверное, для нее так лучше. И что же, мне теперь любить ее как память? Вечную память? Но в мире столько девушек! Иван Иванович говорил, что для любого мужчины на земле есть созданная словно специально для него женщина. Пусть она не знает об этом, судьба рано или поздно все равно сведет их, — хоть перед самой смертью, но они непременно встретятся. Первое чувство обычно бывает обманчиво. Подсознание, по опыту предыдущей жизни, обычно улавливает в случайных встречных какие-то запомнившиеся черты любимого человека, и ты неосознанно ищешь их, вдруг в ком-то находишь и решаешь: вот она, твоя судьба. Но проходит какое-то время, и ты однажды просыпаешься рядом с чужим человеком, которому тоже что-то показалось. Дальнейшее совместное проживание становится похожим на холодную войну, иногда — на горячую, но нужно найти в себе решимость, признать поражение и уйти, пока не случилось непоправимое… То есть лучше бы гармонию чувств заранее поверить алгеброй…

Ну-ка, вычислим: Галина — 8, Антоновна — 3, Звягинцева — 9. Итого: сексуальность — сумма имени и отчества = 8 + 3 = 11 = 1 + 1 = 2, средняя. Принадлежность к стихии 9 + 11 = 20 = 2. Женщина активного огня со средней сексуальностью… А я?

Юрий — 8, Антонович — 4, Карпов — 4. Сексуальность — 8 + 4 = 12 = 1 + 2 = 3, стихия = 12 + 4 = 16 = 1+6 = 7 — тоже активный огонь, но с пониженной сексуальностью.

Оба мы принадлежим к стихии огня, оба — активные. Есть небольшая разница в сексуальности, ну и что? Пара из нас получилась бы идеальная… Жаль. Ей-Богу, жаль… Ну, может быть, Мишка ее отыщет…

Ладно, Бог с ней, есть полусфера, есть учебники физики. И я с головой погрузился в науку, проглатывая книги с жадностью изголодавшегося по чтиву фанатика. При этом во мне все более укреплялось мнение, что Эйнштейн неверно истолковал наше… как бы это назвать? Нашу Вселенную. За трудами ученых чувствовалось, что хотя они и согласны с теорией Эйнштейна, однако с большим удовольствием заменили бы ее на более свежую, больше отвечающую вновь открываемым факторам. Не для трехмерного, как у нас, пространства, а n-мерного, которое существует на самом деле; время в принципе не является основным фактором и может рассматриваться там как частный случай, некая производная от более общего понятия, завуалированного у нас под словом «энергия». В нашем же пространстве и время, и гравитация рассматриваются отдельно, хотя надо понимать их как две стороны одной и той же медали. Этакое обобщение, пришедшее мне в голову, потащило за собой целый клубок мыслей, на распутывание которого могла уйти вся жизнь… Но хорошо то, что в нашем трехмерном пространстве энергия четко разграничена двумя основными проявлениями.

Не хотелось бы здесь обильно засорять повествование научными размышлениями, интересными сами по себе, но неуместными на этих страницах. Скажу только, что в результате моих бдений в читальном зале, постоянных домысливаний чужих работ по физике пространства и по физике вообще у меня все более укреплялась идея, что дурмашина, вероятно, так закрутила электромагнитные поля, что они каким-то образом, где-то, в какой-то точке образовали вихрь, который стал взаимодействовать с мировой энергией, или абсолютным вакуумом, преобразуя часть мировой энергии в искомую полусферу.

Придя к этой мысли, я снова вернулся к программе, штудируя формулу за формулой, выискивая возможные ошибки, и нашел-таки их наконец! Ай да я! Ай да сукин сын! Вскоре дисплей подтвердил мою догадку: именно в том месте, которое я и подозревал, происходил вихрь закручивания электромагнитных полей. В результате ускорения и сложения при этом суммарной мощности полей, при толщине жгута в сотые доли микрона, происходила таинственная для меня (пока) картина взаимодействия энергии жгута с мировой энергией, результатом которой становилась полусфера. Где там мой Мишка?! Утерли мы нос профессору Никитину! На-кась, выкуси, гражданин Никитин! Вот тебе и «явление, давно известное и интереса не представляющее…».

Ну, и что теперь с этим делать? Какая нам с Мишкой польза? Разгадали загадку или всего лишь распахнули дверь в новую? Теоретически вихревой жгут должен был достигать высоты примерно девяти метров, после чего начинать рассеиваться, однако я сильно подозревал, что уже за пределами полусферы ничего не обнаружится. Так оно, собственно, и вышло. Оставалось распахнуть новую дверь: узнать, что же, вообще говоря, представляет собой полусфера, какое именно беспокойство доставляет энергетический вихрь абсолютному вакууму. У меня было такое подозрение, что в полусфере замедляется поток времени, а полусфера — результат пограничного трения разнозамедленных потоков времени. Может быть, неуместная аналогия, но так и хочется сравнить это явление с пузырем воздуха под водой. Да… Тут было о чем подумать. Но объявился Мишка. Без костылей и со здоровыми ногами. Это было нечто! Когда у меня прошел первый шок, он рассказал мне самую удивительную историю из всех, какие я когда-нибудь слышал. Эту историю я приведу здесь со всеми подробностями, ибо она непосредственно связана и со мной.

Глава 8 МЫ НАЧИНАЕМ РАСКРУЧИВАТЬ МАХОВИК ИСТОРИИ

Утром Вулканс в сопровождении Марса и Сетроума отправился в поход, а Озерс с Аргусом собрали и выкатили из бокса мини-трактор. Я с девушками в это время присматривала участок для поля. Лола тоже была с нами.

Мы начали распахивать целину. Земля была мягкая и черная. Судя по виду, она должна была вскормить тучный урожай. Но, собственно, мы не собирались обращать первые всходы в пищу. Отец снабдил нас элитными семенами, и первый урожай мы собирались впоследствии посеять вновь. Я, кстати, нашла семена амброзии, стебли которой широко применялись на Олле фармацевтами. Чудодейственное растение, настои и отвары которого благоприятно влияли на иммунную систему, улучшали работу печени и почек, служили кровоостанавливающим средством, снимали нервное напряжение и усталость, а мужчинам даже помогали от импотенции. Амброзию я собиралась выращивать на грядках под окнами коттеджей, ибо ее ростки были очень нежными и требовали постоянного ухода и полива. Сначала Лола никак не могла взять в толк, что же именно мы хотим делать, боялась мини-трактора, жалела израненную плугом землю. Несмотря на мои объяснения, смысл сделанного дошел до ее немудреной головки лишь после окончания работы.

Фактически мы работали с Лолой вдвоем, но, слава Богу, обошлось без эксцессов со стороны аборигенов, и день прошел спокойно. Вечером вернулись наши исследователи с трофеями. Вулканс, перебирая образцы минералов, выглядел совершенно счастливым.

— Богатейший остров! — восклицал он. — Золотоносный ручей, самородки прямо по дну рассыпаны. Но главное не это! Здесь, почти рядом, в ущелье обширное месторождение меди! А через перевал — выход на поверхность оловянной руды. Вы представляете? Нет, вы представляете? Это же бронза. А посмотрите, что нашел Марс!

Марс выложил из карманов на стол три крупных зеленых кристалла.

— Изумруды! Это же бериллий! Прекрасная добавка в бронзовый расплав. Бериллиевая бронза бывает прочнее стали. Завтра же идем все вместе! Надо набрать меди и олова, чтобы хватило на десяток мечей. Мы откроем на Жемчужине бронзовый век!

Так мы приступили к раскручиванию колеса истории Жемчужины.

Сделав несколько рейсов к обнаруженным природным богатствам, мы привезли килограммов двести меди и олова, натаскали целую кучу изумрудов, аквамаринов, даже рубинов и топазов, и тогда Вулканс, используя муфельную электрическую печь, принялся искать оптимальный состав бронзы, пригодный для изготовления мечей. Через несколько дней мужчины стали отливать в формах оружие. Марс затачивал отливки на электронаждаке. Остальные трудились над формой рукояток.

Бериллиевая бронза действительно оказалась хорошим материалом. Лола с видом знатока помахала мечом, срубила им несколько веток с дерева и сказала, что для ее народа это будет лучшим оружием, о котором только можно мечтать. Воодушевленные мужчины отлили дополнительно еще несколько десятков ножей. Между тем посевы тоже дали всходы. Особенно меня порадовал будущий урожай амброзии. То ли земля здесь была настолько плодородной, то ли оказали влияние те несколько вызвавших опасение Аргуса линий в спектре местного светила, но амброзия росла не по дням, а по часам. Пожалуй, дней через пять амброзию можно уже будет срезать и сушить. Мы сообща вспомнили несколько рецептов приготовления отваров и настоек. Самый простой рецепт предложил Марс: жевать свежие стебли. Решили на пробу изготовить салат и есть его для профилактики.

Вулканс же задумал из остатков бронзы изготовить нечто вроде кольчуги и бился теперь над задачей изготовления проволоки. Ему помогал Озерс. Остальные были уверены, что они взялись не за свое дело, эта работа даже при наличии проволоки слишком кропотлива. И потом, для кого? Для аборигенов? Сами додумаются впоследствии. А у нас есть бронежилеты. Мы, собственно, уже дозрели до контактов с аборигенами, я и Марс владели их языком достаточно для того, чтобы они нас поняли. И мы решили повторить контакт.

Утро следующего дня выдалось пасмурным, но, судя по барометру, до настоящей непогоды дело не должно было дойти. Собрав заготовленные мечи и ножи, мы отправились в ближайший поселок. На этот раз аборигены нас не встречали, они просто разбежались кто куда. Положение спасла Лола. Она предложила нам оставить подарки в центре поселка и ее — тоже и прийти сюда завтра поутру. Марс поинтересовался, не боится ли она, что к утру от нее останутся лишь обглоданные кости? Но Лола не боялась. «Хорошо, — согласились мы. — Главное, скажи им, у нас есть что предложить им».

По дороге домой Сет оступился, упал и сломал ногу. Это происшествие нас расстроило. Остаток пути Сет ехал на спине Марса. Дома я занялась лечением Сета. Собственно, ему нужен был обыкновенный постельный режим, я просто ввела ему в вену обезболивающее, а ногу в лубки ему заправил Марс еще на месте падения. Вообще, удивительно, сколько разных вещей знал и мог сделать Марс. Сегодня наше меню разнообразил салат из амброзии, придуманный им же. Всем салат очень понравился. Вулканс только пожалел, что на Жемчужине пока еще не додумались до скотоводства: сметанка салату явно не повредила бы…

Ночью всех переполошил Сет, он жаловался на дикую боль в ноге, временами по его телу пробегали судороги. Я снова ввела ему обезболивающее, но Сету от него стало только хуже. Я и сама чувствовала себя вялой, а глядя на мучения Сета, ощущала ломоту в суставах. Первым догадался Вулканс.

— Мне кажется, — начал он, — амброзия приобрела в незнакомой почве новые свойства. Все мы сегодня ели ее перед сном, и, полагаю, не только Сет или я, но все сейчас испытывают некоторый дискомфорт. Мы все отравились амброзией, хотя на Олле я не помню ни одного случая отравления этой травой. Вот что, по очереди выскажитесь, кто как себя чувствует.

Первым на ломоту в суставах пожаловался Озерс. Аргус дополнил его, сказав, что у него болят глаза, он с трудом переводит взгляд. Вскоре выяснилось, что, кроме ломоты в суставах, девушки чувствуют, особенно на коже лица, зуд. Я это тоже чувствовала.

— Ну что же, — подвел черту Вулканс. — Противоядия у нас все равно нет, остается уповать на здоровые силы в организме и на Бога, возможно, это еще не конец, будем жить. — (Хотя ему, видимо, было хуже всех. Должно быть, возраст сказывался.) — Поскольку всем досталось одинаково, есть предложение разойтись по койкам и принять то, что нас ожидает, молча.

Так мы и сделали. Промучившись немного, я перенесла свою постель поближе к Вулкансу, однако ему было гораздо хуже, чем мне. Он то стонал, то метался на постели, то вдруг начинал чесаться. Одним словом, я не посмела до него даже дотронуться. Мне было жалко его, жалко себя, жалко всех остальных, я потихоньку плакала в подушку и… не заметила, как заснула.

Проснулась я рано, испытывая ужасный голод. Вулканс спал спокойно, мерно дыша. Я взглянула на него с нежностью и вдруг замерла: он изменился. Первое, что я заметила, — это ровный медный цвет его волос, еще вчера бывших пегими от седины. Присмотревшись внимательнее, я вдруг с радостью отметила, что кожа на его лице расправилась, морщины исчезли, и вообще Вулканс помолодел и выглядел так, как будто ему не больше двадцати лет. Вулканс выглядел моим ровесником! Я засмеялась и стала целовать его лицо. Он проснулся, открыл глаза, поморгал ими и сказал:

— Мрай, какая ты красивая! И молоденькая…Я снова рассмеялась:

— А ты? Ты не хочешь на себя посмотреть? Вставай, идем! — и подвела его к зеркалу. Вулканс долго рассматривал свое отражение.

— Глазам не верю! — наконец высказался он. — Что случилось?

— Наверное, это амброзия. Пойдем посмотрим, что с Сетом.

Мы пришли к Сету. Он также выглядел помолодевшим. Вулканс разбудил его:

— Сет, вставай!

Сет потянулся, открыл глаза и с удивлением уставился на Вулканса:

— Бог мой! Ты кто? Вулканс? Или мне кажется?

— Сет, ну-ка пошевели сломанной ногой.

Сет с сомнением посмотрел на него, поморщился и вдруг схватился за ногу:

— Послушайте, ребята, у меня вроде как нога зажила… Ну-ка… — Сет торопливо развязал жгуты и, отбросив лубки, встал на ногу. Притопнул, затем подпрыгнул на ней. — Ей же Богу, зажила! А ты, Вулканс, совсем пацаном выглядишь. Что случилось? А как я голоден! С удовольствием бы сожрал сейчас быка!

— Правда, — сказал Вулканс. — Я бы тоже тебе помог. Мрай, приготовь что-нибудь, в желудке вакуум.

— Иду, — сказала я. — Иду, мои родненькие. Вулканс, а ты взял бы у Марса автомат с оптикой, да и подстрелил бы какую-нибудь местную птицу. Хотя ладно, консервами обойдемся!

Глава 9 ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С МИШКОЙ, ИЛИ ПАНАЦЕЯ

Перелет до Белого Яра занял у меня два дня. После ночевки в свердловском аэропорту Кольцове я снова на «АН-24» летел два часа до Березова. Старинное сибирское село произвело на меня впечатление заштатной деревеньки: здание аэропорта напоминало скорее автостанцию где-нибудь в удаленном райцентре Ставропольского края, отличаясь от нее, пожалуй, только установленным на площадке перед входом постаментом со списанным вертолетом, не то «МИ-2», не то «МИ-4», совсем крохотным, меньше моей машины, я таких и не видел. У нас в Афгане меньше «МИ-8» вертолетов и не было.

Потоптавшись у постамента, я зашел в столовую, серую и темную, съел невкусный борщ с котлетами, затем поплелся снова в здание аэропорта. Послонялся, изучая расписание, стенгазеты и различные плакаты. Внезапно ожили скрытые где-то динамики, откашлялись и объявили, что желающие улететь в Белый Яр могут приобрести билеты в кассе. Желающих было много, я не рискнул сунуться в эту толпу с больной ногой. Решил переждать. Однако, когда после третьего внерейсового вертолета толпа у кассы не уменьшилась, я психанул и направился к начальнику аэропорта, положил перед ним удостоверение участника войны, указал на раненую ногу и сказал, что, если он не поможет, мне придется у него в порту прописаться, так как в порядке беспорядочной очереди мне билета ни за что не купить. Он заверил меня, что билет мне выдадут вне очереди и в любой момент.

И правда кассир сама попросила людей уступить мне дорогу и, выписывая билет, ласково попеняла, почему я не поговорил с ней, она же понимает, посадила бы давно. Я сослался на свою неграмотность и положил билет в паспорт. Снова объявили посадку, я подхватил «дипломат» и побрел, опираясь на свой батожок, к выходу на летное поле. Сопровождающая, проверив билет, подвела меня к автобусу «ПАЗ» и, вяло пререкнувшись с водителем, велела мне садиться, он довезет до вертолета.

— А то пешком очень уж далеко будет, — пояснила она.

На «восьмерках» я летал. Но не гражданских. Даже как бы с недоверием влез, уселся на боковое сиденье. Однако привычные предстартовые манипуляции экипажа меня успокоили, и я стал смотреть в иллюминатор. Первое впечатление от полета было странным: внизу одни сосны и болота, как они здесь ориентируются? Вскоре показалась река с плывущей по ней баржей. Потом река отвернула в сторону, а впереди замаячили бетонные пятиэтажки. Через несколько минут мы сели.

— Это Белый Яр? — спросил я у соседа.

— Да, да! — закивал тот, морщась от гула двигателей.

Я подхватил «дипломат» и неразлучный батожок и неловко выполз из вертолета. Механик закрыл за мной люк, и вертолет, резко увеличив обороты, взмыл вверх. Я огляделся. Песчаная взлетная полоса была окружена редкими чахлыми соснами, сквозь которые на противоположной стороне угадывались какие-то строения. Собственно, песок был везде, где не росли деревья. Вертолетная площадка, выложенная бетонными плитами, казалась здесь чужой. Невдалеке стояло крохотное здание аэропорта, весь второй этаж которого занимала застекленная диспетчерская. Я двинулся к нему, соображая, что выход где-то там. Тем более все туда и шли. Дохромав, принялся осматриваться, где что находится, затем снова вышел на улицу. Несмотря на то что была уже середина мая, ветерок чувствовался зябкий, большинство пассажиров были в плащах или нейлоновых куртках.

— И где же поселок? — спросил я одного.

— Вот по этой дороге, — указал он. — Вам в сам поселок или в городок СМУ-25?

Я пожал плечами:

— В центр.

— Это три километра, подождите, сейчас какая-нибудь машина подвернется.

Подвернулся бортовой «Урал», на который я даже и не попытался влезть. Решил добираться пешком. Брел потихоньку по дороге из уложенных прямо на песок бетонных плит, с интересом поглядывая по сторонам. Мне было интересно, никогда раньше я не бывал в местах таежных, а здесь этой тайги сколько хочешь. По сути, пятачок, отвоеванный у природы и слегка цивилизованный типовыми пятиэтажками. И повсюду меня сопровождал переменчивый от порывов ветерка не то звон, не то шум непонятного мне происхождения. Весна здесь еще только началась: взгляд постоянно натыкался на снежные «пятаки», затаившиеся в укромных от солнца местах. У попавшегося мне навстречу прохожего я попросил объяснить причину шума, начавшего уже надоедать. Ответ его был лаконичен:

— Компрессорные. Газ перекачивают.

Все сразу встало на свои места: выходит, придется привыкать, ради меня компрессоры не заглушат. Я пошел дальше. Впереди снова появились пятиэтажки. Слева, по мере приближения, блестящие здания компрессорных станций становились все выше, а гул все пронзительнее. Наконец, когда я миновал Т-образный перекресток, начались первые строения: панельно-щитовой барак с отдельно вкопанным щитом, извещавшим, что в бараке размещается ПМК треста «Сибкомплектмонтаж», далее шел длинный деревянный забор с арочными воротами, распахнутыми настежь. Над воротами красовалась надпись из четырех букв: «УПТК», а метров через двадцать гостеприимно согревала взгляд вывеска на дощатом бараке: «Вино». Я решил зайти. Сашка Черкасов как-то обмолвился, что отец у него мужик мощный, бутылку водки выпьет, и ни в одном глазу. Выходит, я с его отцом в разных весовых категориях: мне, чтобы отрубиться, и стакана много.

Видимо, я уже начал привыкать к обилию дерева и поэтому вполне равнодушно принял внутреннее убранство магазина. Там было пусто, если не считать старика, которого продавщица отчитывала, не жалея голосовых связок. Впрочем, она тут же смолкла, едва я приоткрыл дверь. Я вошел, напрягая на ходу извилины, сколько мне взять бутылок и чего. Выбора, однако, не было: водка «Русская» тобольского завода и знаменитые консервы «Завтрак туриста». Я купил три бутылки и баночку консервов, ибо березовский завтрак уже, кажется, усвоился. В «дипломат» поместилось две бутылки, третью я сунул в карман куртки, консервы — тоже. Все время, пока укладывался, я чувствовал на себе внимательный взгляд старика, но делал вид, что меня это не касается.

В это время входная дверь распахнулась и магазин в мгновение ока наполнился людьми. Кажется, это была целая бригада: одетые в ватники, нагруженные объемистыми рюкзаками с притороченными к ним валенками бородатые мужики, входя, сразу бросались к прилавку, выражая восторг, что попали в пустой магазин. Гомоня и беззлобно матерясь, они быстро образовали какое-то подобие очереди. Следом дверь запустила еще толпу таких же мужиков, которые бурно выражали не то возмущение, не то зависть к попавшим в магазин раньше. Я в это время сторонкой, возле стенки, пробирался к выходу. Но тут в дверь протиснулся здоровенный мужик в ватнике, с огромным рюкзаком, снимая который, он задел им меня как раз по раненому колену… Такой пронзительной боли я не испытывал с самого ранения. По-моему, у меня даже слезы из глаз брызнули. Охнув, я припустил к выходу, выскочил на улицу, озираясь и ища глазами, на что бы присесть, успокоить ногу, но присесть было абсолютно не на что, лишь в открытые ворота УПТК просматривалась куча бревен. Боль погнала меня к ним.

Добравшись, я обессилено рухнул на ближайшее бревно и, охватив ладонями колено, стал баюкать ногу, постанывая и мысленно причитая.

— Что у тебя с ногой? — услышал я вдруг хриплый голос. — Повредил, что ли?

— Мужик рюкзаком зацепил, — выдавил я.

— А с ногой-то что?

— В Афгане прострелили.

— Где-е?

Я поднял глаза и увидел, что это давешний старик из магазина.

— В Афганистане. На войне, — снова выдавил я из себя.

— Вон чо… — протянул старик. — Выходит, ты служивый? Солдатик, значит? Да ты не стесняйся, задери штанину. Может, перевязать надо?

Именно эту мысль я и лелеял. Закатал брюки; бинты, как я и предполагал, ослабли и сдвинулись.

— Ну-ка, дай мне. — Руки старика потянулись к бинтам. — Да ты не бойся, опыт имеется.

И правда, руки его ловко, но осторожно размотали бинты. Разглядывая колено, он пару раз присвистнул, затем туго перемотал мне его. Боль постепенно утихала.

— Да, служивый, колено тебе распахали основательно. Давно это?

— Больше года.

— Проще было ногу отрезать, уже зажило бы. А я смотрю, затарился человек пузырями и поспешает в меру сил. Свой, думаю, тоже трубы горят. А ты вон, значит, зачем. А может, угостишь старика?

— Водкой, что ли? Да возьмите бутылку. — Я протянул ему ту, что была в куртке. — Я к родителям погибшего друга приехал. Не хотелось с пустыми руками заявляться. Слово ему дал, что навещу родных его.

— Это правильно, по-солдатски. Ну, пошли на бережок, посидим.

Я подумал, какая мне разница, и согласился. На реке был ледоход. До этого настоящий ледоход я видел только в кино: зрелище завораживающее, все равно что на костер смотришь, только вместо пламени — льдины. Плывут, сталкиваются, переворачиваются, и так до бесконечности — все плывут и плывут… Дед тем временем подготовил место: застелил толстое бревно газетой и выложил на нее кусок хлеба и луковицу, открытую бутылку поставил рядом.

— Садись, солдатик. Вкусим от Божьего подношения.

— Как река называется?

— Казым. Пристраивайся, служивый. Только водку придется из горлышка употреблять.

— Зачем же из горлышка? — сказал я, устраиваясь на бревне. — У меня стакан есть.

Я открыл «дипломат» и достал походный стаканчик, такой складывающийся, из пластмассовых колец. Затем, вспомнив, вытащил и банку консервов.

— Я же говорил, что ты свой человек! — обрадовался дед и потер руки. — Наливай.

Я плеснул полстаканчика, протянул ему и сказал:

— Мне один человек говорил, что случайных встреч не бывает. За знакомство.

Дед кивнул и, опрокинув содержимое в рот, спросил:

— А звать-то тебя как?

— Михаил, — отрекомендовался я. — А вас?

— Вообще-то меня Афанасием кличут, а уж прозвищ имею множество.

— Ну, неудобно мне как-то вас просто по имени звать. Отчество тоже ведь имеется?

— Степаныч.

— Тогда за знакомство, Афанасий Степаныч. — И я выпил свою долю.

— И как же ты, такой молоденький, на войну попал? — спросил Афанасий Степаныч, наливая себе полный стаканчик. — Таких молоденьких я только в Отечественную на фронте встречал. Тебе ведь, поди, еще и двадцати нет?

— Есть, — ответил я. — Весной двадцать один стукнул.

— А ранило когда, сколько было? — Второй стакан он опрокинул в себя как бы между делом.

— Девятнадцать.

— Ай-я-яй, я-яй, таких молоденьких за басурманов умирать посылают! Как были они сволочами без стыда и совести, так и остались ими.

— Кого вы имеете в виду?

— Дак большевиков же! Кровососы сталинские. Сидел я в лагерях у них! В плен в сорок втором попал, в сорок четвертом освободили. Берлин штурмовал! А в сорок седьмом десять лет за плен получил. От звонка до звонка отсидел. Здесь, неподалеку, в Лабытках. Домой уже и не поехал, в этих местах по сию пору и обретаюсь. А ты чего ж не пьешь? Хорошую водку в Тобольске гонят.

— Да мне же еще Черкасовых найти надо.

— Черкасовых? Не знаю. Народу — во какая тьма привалила! Нет, не знаю.

Я достал нож и принялся вскрывать «Завтрак туриста». Дед в это время хрустел луковицей.

Выпью еще, решил я, прислушиваясь к ощущениям в колене. Налил.

— Ну, Афанасий Степаныч, за ваше здоровье!

— Чего за мое пить? Ты за свое выпей.

— И за мое тоже, — добавил я, осушая стаканчик.

— Хороший ты, видать, человек, Михаил, — сказал дед. — Не вижу я в тебе задних мыслей, и помочь мне тебе хочется. — Он налил еще. — Жалко мне тебя, такого молоденького. Вот сидишь, пьешь со мной, весь израненный. По отчеству величаешь, хоть и алкаш я здесь распоследний. Хочешь, я тебе здоровье верну?

— Интересно как?

— Травка у меня волшебная есть. Панацея называется, сиречь, значит, от всех болезней лекарство. Вторую сотню лет у себя сохраняю. Мария мне сказывала, что человеку один раз ее попробовать — и то сотен на пять лет жизни хватает, так что у меня в запасе еще сотни две с половиной годов имеются. Но долго это, ох как долго! А до чего мне такая жизнь обрыдла, кто бы знал!

— А чего, — сказал я легкомысленно, — жизнь как жизнь.

— Не-ет, парень, жизнь все хреновее и хреновее. Тебе вот двадцать один? А мне знаешь сколько?

Я окинул собутыльника взглядом.

— Лет шестьдесят-семьдесят.

— Вот из-за этого тоже страдаю. Внешний вид подводит. А на самом деле родился я в 1840 году, в сентябре, 21 числа, в деревне Овражки Екатеринбургской губернии.

— Так вам что, 160 лет сейчас?

— Именно! Давно б уже и косточки мои сгнили, если б не страсть к охоте. Да что это я все треплюсь? Давай допьем да ко мне сходим. Я ж панацею дома сохраняю, не с собой же ее таскать.

— Да вы допивайте, Афанасий Степаныч. Мне уже достаточно.

— Во! И я о том же. Вырождается народ. Хлипким становится. В твои годы я на завтрак для аппетита стакан самогонки хвачу, и пошел, и целый день потом бодрый. Не будешь? Ну, как знаешь.

Он долил остатки в рот, утерся, или, как говорят, «закусил мануфактурой», встал, аккуратно стряхнул с газеты крошки, сунул ее в карман и скомандовал:

— Пошли.

Что меня заставило пойти с ним — не знаю, возможно, соображение, что рабочий день в разгаре и мне все равно сейчас Черкасовых не застать, а время до шести часов вечера надо как-то убивать. А возможно, что и надежда: согласен — детская, согласен — наивная, где-то на уровне волшебных сказок. Нет, этого тоже не надо со счета сбрасывать, мне так надоело быть больным, я же в каждом сне себя здоровым видел, и потом, слишком это жестокая шутка, даже самый распоследний алкоголик так шутить поостерегся бы…

— Пошли, — согласился я. — А кто была эта Мария?

— Я так думаю — ведьма. Но это история длинная…

— А если в двух словах?

— В двух словах: здесь она объявилась. Рыжая. Только ни за что не признается, стерва, что это она. Думаешь, я почему такой добрый? Я ее все равно раскручу.

Постепенно мы приблизились к первым пятиэтажкам.

— Сколько же ей лет?

— А кто его знает, тыщи три, не меньше. С этим зналась, как его, с этим… ну, который про древнегреческих героев писал, бородатый такой мужик, и слепой…

— С Гомером, что ли?

— Во-во! Гомер. Точно… Так она и его старше.

Я представил себе сгорбленную старуху с крючковатым носом, с клюкой и в резиновых галошах, надетых на тощие ноги в самовязаных шерстяных носках. А как может выглядеть трехтысячелетняя старуха?

— И что же ей здесь надо?

— Как что? Работает мастерицей у «сушняков»!

— А это кто?

— Извини, это местное… Спецуправление у нас тут есть — СУ-6, автоматику на компрессорных станциях делают. Их все «сушняками» называют. Вот у них она мастерицей и работает. Делать ей больше нечего…

— Как же она выглядит?

— Так же, как и двести лет назад, — невинной девочкой с рыжими патлами. Но я ее как облупленную знаю, от меня не вывернется, сука.

— За что же вы ее так, Афанасий Степаныч?

— А чего ж она от меня, можно сказать, от мужа, рыло воротит? Я ее никогда не обижал, любил, можно сказать, стерву, смерть вместе с ней принимал… Все честь по чести…

— Но вы же не умерли!

— Вот и жаль.

— Как же это случилось?

— Долго рассказывать, но можешь мне поверить, убивали нас основательно. Придем, я тебе шрам покажу, в самое сердце пулю вогнали!

— А ей?

— Не знаю. Кажется, тоже. Когда нас расстреливали, мы рядом стояли.

— Кто расстреливал?

— Известно кто, чекисты.

— Как чекисты? Когда?

— Слушай, Михаил! Достал ты меня своей простотой! Если интересно, придем, поставишь пару пузырей… О! Тебе ж так и так у меня заночевать придется!

— Почему?

— Потому. Начнет из тебя панацея хворь выгонять, узнаешь. Все косточки выкрутит. Благим матом орать будешь. Мне да Таньке это без разницы, а чужим людям — беспокойство напрасное. Так что деться тебе некуда.

— А закусывать у вас хоть есть чем? Я есть хочу.

— Сейчас Таньку в магазин пошлем. Авось чего принесет. Пришли мы, вот хоромы мои.

— А кто такая Танька?

— Баба моя. Живет со мной.

Я уже представлял примерно, какими покоями владеет этот старик, однако действительность побила все мои самые смелые предположения. На полу в квартире было столько песка, что разуваться мне сразу как-то расхотелось. Афанасий Степаныч и сам переобуванием пренебрег, прошел сразу в комнату, и тотчас же послышалось его возмущенное ворчание:

— У, сука, нажралась уже! Вставай, тварь! Кто тебя напоил? Чего бельма вылупила? Вставай, говорю! Гости у нас! В магазин дуй! Ну?

— Да ты чего, старый мерин, разорался? — послышался в ответ скрипучий бабий голос. — Дай хоть в себя прийти! А деньги у тебя есть? С чем мне в магазин идти?

— А на какие шиши ты тут без меня похмелялась? Так и норовишь, сука, хоть глоток для себя выгадать! — Тут хозяин появился в дверном проеме. — Ты чего столбом в прихожей стал? — обратился он уже ко мне. — Раздевайся, проходи. Снимай курточку, чего жмешься. — Он выхватил у меня из руки «дипломат» и направился с ним на кухню. — Ты, это, Михаил, если кушать хочешь, дай хоть червонец, у нас стесненные обстоятельства…

Сказать честно, мне уже ничего не хотелось; уйти бы отсюда, но я полез во внутренний карман пиджака и достал пятидесятирублевую бумажку:

— Вот, Афанасий Степаныч, возьмите. — А про себя подумал, что смоюсь отсюда, едва хозяйка уйдет.

Дед взял у меня деньги и снова заорал:

— Танька! Иди деньги возьми. Да пошевеливайся, человек голодный, есть хочет, да и нам пожевать не худо бы!

— Здравствуйте, молодой человек, — вышла из комнаты хозяйка. Я вздрогнул.

Вообще-то я не без глаз, и мне приходилось видеть опустившихся женщин-алкоголичек, в основном это случалось в районе вокзалов или возле какого-нибудь заштатного гастронома, который по известным причинам местные алкоголики выбирают местом тусовки. Однако всегда эти женщины вызывали во мне брезгливое чувство, и я старался обходить их стороной.

Сейчас такой вариант исключался. На вид подруге моего случайного знакомого можно было дать от сорока до шестидесяти лет, причем нижний предел был с учетом преждевременного износа, характерного для поклонниц зеленого змия. Но я изобразил на лице приветливую улыбку и с легким наклоном головы выжал из себя сердечное приветствие. Хозяйка расцвела и в ответ наговорила мне кучу любезностей.

— Ты, главное, мяса возьми, — напутствовал ее Афанасий Степаныч. — Гость наш с утра голодным проснется. Не будет мяса, тебя сожрет. Давай дуй.

Его сожительница, жеманно мне улыбнувшись на прощание, ушла.

— Вот и живу с этой стервой, — как бы извиняясь, сказал дед. — Ну да хрен с ней, пока она затарится, начнем лечиться.

Он достал складной нож и подошел с ним к кровати, долго щупал край матраса, наконец вспорол шов и, поковырявшись внутри, извлек полиэтиленовый пакетик, подошел ко мне, сказал, чтобы я подставил ладонь, и высыпал на нее из пакетика какую-то труху.

— Вот она, панацея, — приговаривал он во время манипуляций. — Все для себя берег на крайний случай, нуда тебе она нужнее. Клади все это в рот и жуй. Жуй хорошенько, не глотай, пока в кашицу не перетрешь, а потом сглотни. Ну, приступай, чего ты на меня смотришь? — Он непроизвольно сделал глотательное движение. — Ешь, пока я не передумал.

Я подчинился. Труха на вкус казалась обыкновенным сеном, однако по мере разжевывания я стал вычленять какой-то необычный привкус. Даже не знаю, с чем его сравнить. Но привкус приятный, запоминающийся.

— Ты ладонь-то не отряхивай! — схватил дед меня за руку. — Этим крошкам цены нет, панацея-то на Земле не растет, она с другой планеты к нам завезена.

— Откуда?

— С Марса, кажется, а может, с Венеры… Языком залижи, не стесняйся.

— Кто ж завез ее?

— Про то Мария знает, а может, она и завезла, мне без разницы.

— Афанасий Степаныч! Ну сейчас-то нам спешить некуда! Расскажите, как вы с Марией встретились? — И, не зная, чем еще подогреть старика, я раскрыл «дипломат» и достал из него две оставшиеся бутылки водки. — А это чтобы язык легче во рту вращался. Пойдет?

— Змей ты, искуситель! — сказал старик. — Ладно, слушай. Никому не рассказывал, все одно никто не поверил бы. А ты сегодня в таком положении, что и не захотел бы поверить, да придется. Начну, пока моей нет…

Глава 10 НАЧАЛО АТЛАНТИДЫ, ИЛИ ХОРОШО ЛИ БЫТЬ БЕССМЕРТНЫМ

Да, мы все помолодели и выглядели теперь не более чем на двадцать лет. Мало того, мы перестали болеть, хотя, конечно, выяснилось это не сразу. И раны у нас или травмы заживали полностью часа через три. И виной всему стала незаметная, ничем внешне не примечательная травка. Амброзия дала нашим организмам относительное бессмертие. Относительное — это потому, что тела наши не были гарантированы от уничтожения. Скажем, Лолу во времена инквизиции сожгли на костре как колдунью. Но до инквизиции было еще почти пятнадцать тысячелетий, которые нам пришлось прожить. Словом, бессмертие принесло с собой и свои проблемы, но тогда о бессмертии мы не думали, мы были просто молодыми, не знающими проблем со здоровьем, энергичными людьми.

К сожалению, амброзия примерно через пять поколений выродилась и потеряла свои лечебные свойства, превратившись в обыкновенный сорняк. Впрочем, чрезвычайно живучий и неприхотливый. Но я старалась сохранить ее семена, как олльские, так и первых трех поколений, надеясь в случае нужды вырастить ее снова, хотя, как оказалось, нам всем для подлинного относительного бессмертия хватило того салата, раз и навсегда перестроившего нашу иммунную и регенеративную системы.

Сет с Марсом выдвинули идею построения цивилизованного общества на отдельно взятом острове, а мы все приняли деятельное участие в осуществлении проекта.

Повторяю, мы не знали в то время о том, что стали бессмертны, мы просто хотели оставить свой след в истории Жемчужины, поэтому сколько-нибудь продуманной концепции у нас не было.

Случилось так, что Лола забеременела (мы же, остальные женщины, не то к счастью, не то к огорчению, оставались бесплодными; впоследствии выяснилось, что навсегда). Событие это внесло в нашу жизнь столь нужное нам разнообразие. Хотя Лола и сказала, что она знает отца будущего ребенка, указывая при этом на Марса, все же мужчины продолжали гадать, сомневаясь и ожидая появления на свет младенца для окончательного вердикта. Пока же мы вели среди населения трех близрасположенных селений агитационную работу в пользу могущественной державы. Много усилий мы затратили, чтобы убедить аборигенов в том, что пленных лучше использовать на работах, чем бездарно съедать. Самых тупых Марс заставил потрудиться на добыче меди, после чего нужность и полезность рабов перестала оспариваться. Затем пришлось долго объяснять, что остальные жители острова имеют на свободную жизнь такие же права, как и подопечные нам аборигены. Марс потихоньку обучал желающих фехтованию на мечах и каким-то приемам единоборств. Впрочем, сам Марс справлялся с вооруженным аборигеном голыми руками. При этом он старался вложить в свои рассказы побольше военной романтики. И вскоре аборигены стали бредить мечтами о морских походах и о славе завоевателей. Одним словом, наше предложение построить большой корабль нашло в их душах понимание, и, забросив свои рутинные занятия, многие энтузиасты выразили желание принять участие в постройке судна.

На наше счастье, Аргус, кроме астрономии, занимался в юности моделизмом, а в университете стал яхтсменом и участвовал в парусных регатах. Пока Марс вел беседы о романтике завоеваний, Аргус построил модель парусника попроще: двухмачтовый фрегат. Команда фрегата должна была состоять из пятидесяти матросов. Модель вызвала у аборигенов восторженную реакцию. Правда, они еще долго не могли сообразить, как на этом можно плавать. И все-таки вскоре первая верфь была нами заложена. Корабелами, естественно, стали и мы все. Постройка судна заняла в общей сложности около двух лет. Сколько инструмента было изведено аборигенами, пока они не научились владеть им более или менее прилично! За время постройки определились мастера, которые впоследствии возглавили атлантское кораблестроение.

Лола родила мальчика, в котором легко угадывались черты Марса.

— Быть ему местным царем, — решили мы.

Вообще кораблестроение встряхнуло рутинную жизнь аборигенов. И, кстати, способствовало появлению денег. Золото быстро поднялось в цене, как и драгоценные камни. Появились первые украшения. Аборигены с удовольствием осваивали новые виды профессий: оружейники, углежоги, рудокопы, плавильщики меди, ткачи. Кроме того, Аргус готовил мореплавателей, будущих капитанов. Марс занимался войском. Мы с женщинами воспитывали будущих хлеборобов. Наконец корабль был спущен на воду. Настал этап ходовых испытаний, тренировки экипажа на слаженность действий. Через месяц корабль полностью был готов к путешествию. Загрузившись провиантом, приняв на борт команду и подготовленных Марсом военных, корабль взял курс на восток, к берегам недалекого материка.

Было бы несправедливо не рассказать здесь о встрече корабля с местным божеством — гигантских размеров спрутом, детьми которого считали себя аборигены. На их наречии спрут именовался Посей-Дон, то есть многорукий бог. Однажды утром команду встревожил голос впередсмотрящего, который указывал на бурое пятно в воде, истошно при этом вопя. Команда столпилась на носу, на все лады повторяя имя многорукого бога, который простер к кораблю несколько щупалец. Однако никто не сделал даже попытки увернуться от протянутых к ним щупалец. Несколько человек было сметено с палубы и утащено чудовищем. Лишь Марс и Аргус, ругаясь, попробовали перерубить щупальца, но добились только того, что спрут, собравшись в комок, внезапно очутился возле судна и обхватил его, намереваясь вообще раздавить. Толщина щупалец чудовища превышала метр, однако нерастерявшийся Марс проскочил мимо огромных отростков с двумя гранатометами и не спеша всадил обе гранаты в глаза моллюска. Взрывы разнесли вдребезги чудовищную голову, но щупальца продолжали свою разрушительную работу. Мечами Марс и Аргус пытались перерубить их. Вскоре к ним присоединились и аборигены. Наконец последнее щупальце, на котором еще удерживался спрут, было перерублено, и гигантский кусок мяса отделился от судна. Вскоре им занялись привлеченные запахом смерти акулы. Одно из щупалец Аргус распорядился оставить на палубе, надежно принайтовав его веревками. Правда, уберечь его не удалось. Через три дня, как ни сожалели и олльцы, и аборигены, со щупальцем пришлось расстаться. Так дети Посей-Дона впервые проявили неповиновение своему богу.

Скажу сразу, первое плавание окончилось удачно, корабль возвратился без рабов, но с лошадьми, которые впоследствии сыграли значительную роль в развитии островной цивилизации. Рабов завезли позже другие экспедиции с капитанами-аборигенами.

Сын Марса рос мальчиком смышленым, Лола дала ему имя Атлант, сказав, что такое окончание звучит для уха аборигена более привычно. К совершеннолетию Атланта на острове жизнь кипела уже по-новому, а мы оставались все такими же молодыми.

Сетроум разработал конституцию Атлантиды — так уже называлась наша страна, — стали появляться первые институты бюрократии. До окончательной постройки жилища богов, которое мы задумали как шикарный дворец на живописном холме, мы продолжали жить в наших пластмассовых коттеджах. Марс отыскал среди аборигенов наиболее талантливых бойцов и вскоре организовал нечто вроде военной академии. Вулканс, в свою очередь, задумал создать подобие академии наук. Аргус и Озерс тоже заинтересовались этой идеей и всячески ему способствовали. Озерсу привозили с разных концов как острова, так и доступной теперь Ойкумены всевозможные кристаллы, но нужного нам никто так и не отыскал. Я думаю, что начало увлечению аборигенов магией кристаллов все-таки было положено Озерсом. Тем более что при работе Озерс имел привычку напевать или бурчать себе под нос, естественно, на атлантском языке, а дошлые новомаги-аборигены, подражая Озерсу, считали его бормотание могущественными заклинаниями, запоминали песенки Озерса и применяли их в собственных опытах, которые, кстати, редко удавались. Нас это забавляло.

Годы шли, росло благосостояние островитян, а вместе с тем и их могущество. Наше — тоже. Рабы возвели шикарный дворец, провели водопровод и создали для нас все мыслимые удобства. Наш общий сын Атлант тоже выстроил себе дворец и вообще вел вполне царскую жизнь. Его высокопоставленные подданные также занимались градостроительством. Хотя и без определенного плана, город вскоре разросся и приобрел некоторое своеобразие. В нашу честь воздвигались и храмы.

Через пятьсот лет все более или менее удобные бухты острова имели собственные города. Мы с удивлением прислушивались к нашим ощущениям, понимая, что скучаем, теряем интерес к жизни. Атлант, видимо, бессмертным не стал. Он уже выглядел человеком среднего возраста, если не старше.

Как-то он заявился к нам и пожаловался на то, что воздух в городе стал неприятно, пахнуть. Мне тоже в последнее время от городского запаха становилось как-то не по себе. Марс пренебрежительно отозвался в духе: «А как вы хотели?», но Вулканс решительно посоветовал намылить шею бургомистру, с тем чтобы тот организовал коммунальную службу с достаточным количеством конного транспорта для вывоза мусора, определил места свалок, построил общегородскую канализацию с очисткой сточных вод, установил место для кладбища и повелел бы хоронить умерших не позднее трех суток.

— А главное, не жалей на это денег. Чистый воздух в городе стоит недешево. Благо обычай съедать умерших уже в прошлом, но с их размещением надо навести порядок. Живые тоже воняют.

Благоустройство города немного нас развлекло. Вообще, я чувствовала, что мне все до чертиков надоело. Хорошо было бы заснуть на пару сотен лет, но оказалось, что это невозможно. Организм мог функционировать только так, как привык делать это с самого рождения. Я не могла спать более восьми часов в сутки; а интересно, сколько дней я смогла бы обходиться без еды или питья?

Впрочем, на такие эксперименты я не решалась, предпочитая наблюдать за узниками Атланта, который обзавелся собственными заключенными, поместив их в специально отведенные под темницы подвалы дворца. Условия содержания царских заключенных были просто ужасны, я бы там долго не выдержала, однако меня не трогали их страдания — это были всего лишь аборигены. Конечно, они живые люди, как и все, они подвержены боли, они мучились от физических и душевных травм… но я не могла или, вернее, не хотела им сочувствовать. Аборигены чрезвычайно быстро старились и дряхлели, а затем и умирали. Не успеешь к кому-то привыкнуть, как он уже становится стариком. Они мелькали, словно капли дождя, это в конце концов надоедало, но что делать, таковы, видимо, издержки собственного бессмертия.

Вообще говоря, наше бессмертие тоже не абсолютное. Если, к примеру, у меня отделить голову от туловища, часов через пять-шесть клетки головного мозга умрут. То же самое случится, если меня сжечь на костре или на пять-шесть часов погрузить в воду. В любом случае я буду умирать долго и мучительно. Это своего рода плата за относительное бессмертие. На всякий случай я бережно хранила стебли амброзии первых трех урожаев, не говоря уже о семенах, привезенных с Олла.

Подозревая, что наше беззаботное существование когда-нибудь кончится, я очень много времени посвящала изучению амброзии, а также узников Атланта. В первом случае я хотела понять, что именно повлияло на наше бессмертие. Во втором — было лишь смутное предчувствие: мне казалось, я могу приобрести над аборигенами власть просто так, без всякого оружия.

И первое и второе мне в общем-то удалось. После долгих опытов я выделила фермент бессмертия, хотя и имеющий весьма сложную формулу, синтезировать который было бы довольно трудно, даже если бы я обладала современной лабораторией, какие существовали на Олле. Впрочем, если бы у меня хватило терпения лет на тысячу, я, несомненно, добилась бы стопроцентного успеха, даже из местных материалов. Но я не фанатик, с нами и так все в порядке. Тем более что вторая проблема меня занимала гораздо больше.

Аборигены оказались легко поддающимися внушению. Не то чтобы мне это сразу стало понятно, но местный шаман умел запросто приводить аборигенов в состояние ступора, или транса, причем сам он не менее легко впадал в это же состояние. По моей просьбе он научил меня некоторым приемам, далее технику гипноза я осваивала самостоятельно. Наиболее подходящим для моих упражнений материалом оказались узники Атланта. Лет через пятьдесят я достигла если не совершенства, то по крайней мере в первую десятку (разумеется, вместе с местными «гипнотизерами») входила несомненно. Во всяком случае, никто, кроме моих соплеменников, моего взгляда не выдерживал. Впоследствии я повысила свое мастерство, когда убедилась, что обладаю действительно сильным орудием. Я даже заставляла останавливаться сердца аборигенов. С некоторыми узниками я поступала так из жалости, видя, каким нестерпимым мукам они подвергаются под пытками, а несколько особо подлых аборигенишек уничтожила, просто следуя своему желанию. Иногда, вспоминая наместника Кнора, я испытывала сожаление, что мое умение неприменимо к олльцам.

Кстати, наш замок мы называли Новым Оллом. Для уха аборигена это звучало как Олл-Лимп. Монументальный дворец возвышался над городом, являя собой истинное жилище богов. Не знаю, как для аборигенов, но для нас он был шедевром, хотя и незаконченным: мы все время его достраивали. Особой нашей гордостью были сады на террасах, поддерживаемые колоннадами. Дворец строился под каждого индивидуально: Аргус владел обсерваторией, Марс — спортивными залами, Озерс — лабораториями, Вулканс — тоже лабораториями, но специфическими, с плавильными печами, кузницей и еще какими-то помещениями, в которых хранил образцы местных пород и занимался химическими опытами, вспоминая рецепт пороха. Мои апартаменты были главным образом приспособлены для любовных утех. У остальных женщин, кстати, тоже.

Оргии наши происходили все реже: мужчины сеяли свои семечки среди аборигенов. Мы, женщины, тоже прибегали к услугам местных умельцев, которые по выносливости значительно уступали олльским мужчинам, но отдельные экземпляры способны были на интересные и сладостные ухищрения, на которые наши мужчины если иногда и соглашались, то весьма неохотно.

В гавань стали заходить торговые суда, изготовленные самими аборигенами, иногда очень странной конструкции, а главное, издалека, с материка. Как правило, они прибывали с торговыми целями, купцы непременно везли дары нам, так что пришлось организовать специальную службу по приему гостей и подарков от них. Одним словом, Атлантида становилась все известнее и богаче.

Но всему приходит конец. Начало конца Атлантиды было положено весьма неординарно: всем нам, бессмертным, приснился один и тот же сон. То есть в деталях сон, конечно, различался: мне, например, приснился отец — лорд Раут, Марсу — старый Арес, остальным не то чтобы родители, но близкие люди. Однако все они говорили об одном и том же — что населению этой планеты мы принесли зло, поведя ее по техническому пути развития, хотя у аборигенов была прекрасная альтернатива: жить в единении с природой, не загрязняя ее промышленными отходами. Но в принципе сами аборигены фактически уже склонялись к такому исходу, и наша вина здесь заключалась только в том, что мы просто подтолкнули аборигенов в нежелательном направлении. Гораздо более интересным экспериментом является наше приобретенное бессмертие. Бог, наверное, с любопытством следит за нами, размышляя, к чему может привести обыкновенного человека полученное им бессмертие, не влечет ли оно за собой усталость души и чем это чревато вообще.

Отец подтвердил, что фактически мы и так бессмертны, частица ЕГО заключена и в нас, и после физической смерти тела мы, как и он сам, вернемся в лоно Отца нашего, где после положенной вслед за жизнью в физическом теле реабилитации вновь возродимся, забыв о прошлой жизни, и так бесконечно. И делается это с одной целью: чтобы физическая жизнь не наскучила, ведь, по сути, все повторяется и повторяется с небольшими нюансами… В общем, нас просветили в том, в чем дикари-аборигены были и так уверены.

А кроме того, из сна нам стало известно, что Жемчужина обретается в звездной системе, загрязненной обломками планеты, разорванной местными планетами-гигантами, и теперь должна подвергнуться встрече с одним из астероидов массой 4,5·10¹⁰ кг, или, что, может быть, доступнее воображению, с камнем размером примерно 2,5 километра в диаметре. Встреча эта должна произойти ровно через год и два месяца, а точкой соприкосновения будет остров Атлантида.

Нет, это не Божья кара, просто в данной точке пространства ОН не в силах совладать со столь внушительной массой, и столкновение неизбежно. Нам же, бессмертным, предлагается альтернатива: мгновенная безболезненная смерть или бегство с острова на каком-нибудь судне, причем без гарантии спасения в последующих возможных катаклизмах.

Затем лорд Раут счел необходимым выдать мне информацию, что Олл все-таки не сумел избежать ядерного конфликта, вина за который лежит полностью на нем и Арфике Абрагаме: на лорде Рауте — за то, что он не передал лично наместнику инструкцию по пользованию установкой Озерса, а наместник, увлекшись местью, оставил инструкцию на установке. Его начальник контрразведки посчитал себя законным наследником и довел Олл до ядерной войны. Теперь Олл — полностью выжженная радиацией пустыня.

Видя, как удручен отец, я постаралась оправдать его, сказав, что еще неизвестно, до чего довел бы Олл наместник, попади установка именно к нему в руки, но отец ответил, что Арфик более дальновиден. Затем я проснулась. Это случилось так внезапно, что я заплакала. Я столько еще хотела узнать у отца! Как я ни старалась, сон больше не приходил. Проворочавшись в постели еще часа два, я встала и пошла искать Вулканса. Сон не уходил из памяти, словно разговор с отцом произошел в действительности. Поплутав по дворцу, я наконец узнала у какой-то рабыни, что все господа боги собрались у Аргуса. Я тоже поспешила к нему.

Действительно, все бессмертные, включая и Лолу, были там, лица их казались хмурыми и озабоченными.

— Что случилось? — спросила я с невинным видом.

— Ты разве не спала? — спросил меня в ответ Озерс.

— Спала, — ответила я. — И мне приснился странный сон. Мне приснился отец.

— Что он тебе сказал? — задал вопрос Марс.

— Он говорил ужасные вещи: будто Олл теперь радиоактивная пустыня и виноват во всем он, лорд Раут. Будто начальник контрразведки наместника завладел установкой Озерса и довел Олл до ядерной войны.

— А что еще он сказал? — поинтересовался Сет.

— Что на наш остров скоро упадет астероид диаметром 2,5 километра и у нас, бессмертных, есть альтернатива: принять мгновенную смерть или покинуть остров на каком-нибудь судне.

— Вот! Именно это всем и приснилось! — поднял вверх палец Вулканс. — Именно поэтому мы все собрались у нашего главного астронома. И Аргус уже нашел в небе направленный на нас астероид. По трем точкам его траектории компьютер выдал время и место падения на Жемчужину этого небесного посланника. Лорд Раут сказал тебе истинную правду. Кстати, мне тоже приснился Кроум.

— Значит, Олла больше нет? И нам не на что надеяться? — спросила одна из девушек. — Даже если случится чудо и мы вновь построим установку, нам некуда будет возвращаться?

— Выходит, так, — сказал Марс. — Мне, кстати, приснился мой отец, старый Арес. Он советовал принять смерть. Говорил, что лучше нету того света, а жизнь — понятие относительное. Возможно, он прав. Последнее время мне что-то скучно.

— Боже мой! — встрепенулся вдруг Озерс. — Получается, что в конечном счете Олл погубил я! — И он вдруг зарыдал: — За каким чертом я построил эту установку? Кто от этого стал счастливее? Такую планету загубил!

Нами овладело безнадежное отчаяние.

— С места не сдвинусь! — заорал Озерс. — Я больше всех заслуживаю смерти!

Вдруг с улицы донесся полузабытый звук. Мы насторожились.

— Я бы сказал, — промолвил Вулканс, — что звук принадлежит хорошему грузовику. С дизельным мотором внутреннего сгорания. Но этого не может быть.

Мы прислушались. Да, несомненно, нарастающий рокот мог принадлежать только грузовику. В это время по всему городу залаяли собаки, заглушая столь хорошо знакомые нам всем звуки. Не сговариваясь, мы почти бегом направились к главному входу.

Зрелище было действительно необычное: от гавани по мощеной широкой главной улице, преодолевая подъем и освещая все вокруг двумя фарами, к дворцу ехало что-то, внешне напоминающее олльский грузовик, однако же имевшее немного странные очертания. Что-то вроде фургона, оконтуренного в почти сплошное массивное кольцо. Грузовик натужно рычал, продвигался уверенно, изредка сигналя неожиданно попавшим в лучи фар редким прохожим. При звуках сигнала собачий лай переходил в истерическое завывание, растерянные прохожие молча прыгали на обочины, норовя забиться в ближайшие подворотни. Грузовик сопровождали конные полицейские, поднятые, видимо, по тревоге. Изредка то один, то другой выезжали вперед и делали отчаянные знаки, требуя остановиться, впрочем, безрезультатно. Так продолжалось, пока Марс не отдал приказ бургомистру убрать своих блюстителей порядка, пояснив:

— Это к нам.

Кланяясь, бургомистр исчез. Фары, включенные на дальний свет, ослепляли, мы щурились и никак не могли разглядеть водителя. Наконец грузовик подъехал к воротам и, развернувшись, встал боком к нам. Дверь кабины открылась, и к нам выпорхнула из приехавшего чуда… я. Я собственной персоной, правда, одетая в наряд весьма необычного фасона.

— Кажется, я вовремя, — сказала «новая я». — Ну, что же вы застыли как идолы, встречайте же нас в конце концов!

Глава 11 ПАНАЦЕЯ (ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА АГЕЕВА)

Не дожидаясь возвращения бабы Тани (как я решил называть сожительницу Афанасия Степановича), он откупорил очередную бутылку, налил себе в мутный граненый стакан чуть более его половины и, сказав предварительно:

— Тебе сейчас нельзя, иначе эффект не тот будет. Сиди, служивый, и слушай, — опрокинул содержимое в рот, крякнул, утерся рукавом и стал рассказывать: — Аккурат мне тогда девятнадцать было. Если ты заметил, я и сейчас при теле, а в то время вообще был хлопцем видным и статным, девки сами на шею вешались, да и любил я это дело! Одних целок штук двадцать сломал, пока не понял, что не в том геройство, чтоб девку спортить, а в том, чтоб с самой ядреной бабой управиться — с той, кому за тридцать или за сорок. Эти точно знали, что им от меня нужно, зря не ломались, а иной раз такие попадались, что по трое суток гонять приходилось, глаз при этом ни на миг не сомкнувши! Была у нас в деревне одна такая — мужняя, правда, баба, — было ей о ту пору 33 года. Ну, и схлестнулся я с ней как-то. По грибы она ходила, а я на охоту тогда любил шастать. Бабенка с виду неказистая, в деревне-то я в ее сторону навряд посмотрел бы. Ну да в лесу все по-другому смотрится. Слово за слово с ней перемолвились, вот тебе и пожалуйста.

А горячая была, да на всякие выдумки горазда — удивление сплошное! До этого мне бабы попадались обыкновенные: раз-два и уже пощады просит, ан не тут-то было. Я и так, я и этак, уж чуть жива, кажется, ну, говорю, что, сдаешься? Так говорить не может, а головой мотает: нет, мол, еще… К концу дня чуть меня не заездила. Да еще ночью ни секунды вздремнуть не позволила. Я говорю:

— Что мужу-то хоть скажешь?

— Заблудилась, — говорит, — скажу. Проплутала всю ночь, устала, как собака… Да пошел он, козел, сам если не может… Ну его!

С тех пор и зачалась меж нами тайная любовь.

Да разве в деревне соблюдешь тайну? Особливо такую. Дознался все ж таки муженек ее, по какие грибы она таскается, и решил меня да ее кончить. А я к тому времени обнаглел настолько, что даже патроны охотничьи с собой не брал, закину ружьишко за спину — и на условленное место в лес, а уж она еще с опушки раздеваться начинает и ко мне совсем готовенькая приходит.

В тот раз ейный муж аккурат за ней следом крался и бердану свою самой крупной дробью зарядил. Вот. Подошла она ко мне и сразу в свою любимую позу встала — на колени то есть. Я, значит, только пристроился, слышу: бах! — и в левом боку боль. Оборачиваюсь — он, падла, ружье перезаряжает. Переволновался, видно, потому и левей взял. Я за свое ружье схватился, да вспомнил, что оно не заряжено, а потому упал только и думаю: «Вот она, смертушка моя, и подкралась…» Лежу тихо, не дышу. Он подходит, направляет ружье на нее и кричит:

— Доблядовалась, сука! Получай! — и бах ей в голову. Пол головы как не бывало.

Тут я его прикладом и стал охаживать, приподнялся только чуть. Да, видать, крепко он меня зацепил, не те, слышь, силы-то. Стал он уворачиваться, отскочил. Ну все, думаю, сейчас добьет точно. Собрал все, какие были, силешки — и бечь. Бегу, за бок держусь, боль дикая, а он вслед орет:

— Не уйдешь, сука! Все одно добью! — Ружьишко свое перезарядил и за мной. У нас, слышь, все охотники, а за мной след кровавый, пацан пятилетний по такому следу найдет, не то что здоровый мужик в сорок лет. Да на счастье свое вспомнил я, что пещерка недалеко есть. Не то чтобы большая, но схорониться можно, а уж из пещерки я его стращать ответным выстрелом буду…

Как добежал, не знаю — врать не буду, нонче говорят «на автопилоте»; ничего не помню. Втиснулся кое-как, и тут дошло: вряд ли озверевший рогоносец будет меня опасаться, ему ведь все одно, если не виселица, то каторга пожизненная светит. Остается только выставить наружу ствол, а самому забиться в пещерку как можно дальше, хотя, если честно сказать, все это мертвому припарка. Вряд ли его остановит вид высунутого ружья, но вот если сам он пальнет в пещерку — добьет непременно. Я еще подумал, что могила у меня хоть и без гроба, зато уютная и для покойника просторная, а главное, никто меня здесь до скончания времен не отыщет. С этими мыслями я ногами вперед все глубже и глубже втискиваюсь. Чувствую, все: уперлись ноги. Но чу! Вроде пещерка с поворотом — это я правой ногой определил. Упираюсь из последних сил, кое-как завернул за поворот, а дальше вниз дыра, вроде — так чую — пройду весь.

«А, мать твою так, все одно пропадать! — думаю. А у нас на Урале пещеры есть бездонные — я сам две таких знал. — Была не была!»;— и ухнул вниз. Метра четыре, наверное, летел, но упал на землю, не на камень. Темно кругом, как у негра в желудке. На всякий случай отполз, а то пальнет сверху. Левый бок жжет, сил нет. Тогда сообразил, что выбраться отсюда сам все одно не смогу, и только так польза вышла, что удовольствия лишил гада. А тот дополз, слышу, сверху орет: «Афоня!» Помолчал, потом бересты клок подпалил и вниз бросил. Береста почти рядом упала, но погасла. Он еще бросил, но, пока поджигал, я подальше отполз. «Ну, на тебе, сволочь!» — И стал он палить, наугад, конечно. После четвертого выстрела земля осела, меня наполовину засыпало, а его, слышь, видать, совсем придавило. Орал он орал, на помощь звал, да кто придет-то? Я разве что. А мне он на хрен не нужен, такую бабу жизни лишил за то, что сам не справлялся, ублюдок! Затем подумалось: а ведь новый патрон ему сейчас не достать, придавленному.

— Петро! Ей-Богу, не зря тебя придавило, а то, что орешь, — так кроме Бога да меня тебя никто не слышит. За что ты жену убил?

— Знаешь за что.

— Я-то знаю: за то, что сам не мог с ней сладить, вот и порешил. От злобы на самого себя, верно?

— Ишь, грамотей выискался! А ты на моем месте что стал делать бы?

— А мне, Петро, на твоем месте никогда не быть. Меня все подряд бабы любили, потому что я их потребности нехитрые выполнял, не уклоняясь. Я б такую женку, как у тебя была, на руках носил бы да еще пылинки сдувал. Она ведь у тебя везде поспевала, все в ее руках горело. Ты вон какой обихоженный. Она от тебя только одного и хотела. Да ты, Петро, зажрался, лень было пару раз елдой махнуть, предпочел ей голову снести. Сволочь ты, и никто больше.

— Молчи, Афоня, вот такие, как ты, баб всех и перепортили!

— Во-во! Свою-то вину легче всего на других перекладывать. И сам не гам, и другому не дам. Свято место пусто никогда не будет, не можешь сам обеспечить, отойди в сторону либо совсем уйди. Окромя тебя, Петро, винить тут некого. Бог каждому мужику одинаковый набор отмерил, как и бабе, конечно. Пользоваться надо, а не искать виноватых. Так что правильно тебя придавило. Видать, ее душенька невиновная справедливости успела у Бога выпросить. Подохнешь живым в готовой могиле.

— А тебе Бог ту же самую смертушку припас, Афоня. Бог блядства не любит.

— Ну-ну, — только и ответил я. Боль в боку вроде как утихать стала, видно, крови многовато вылилось, шевелиться не хотелось, сил не было.

Мало-помалу голос Афанасия Степановича стал от меня отдаляться, а боль в колене уже напоминала по остроте ту, когда мужик стукнул по нему рюкзаком. Вскоре мое состояние стало заметно и деду.

— Куда эта стерва запропастилась? — сказал он. — А тебе, служивый, уже, вижу, не до рассказов. Терпи, эта боль лечебная, утром как новый гривенник будешь, даже лучше. Пойдем, я тебя в Танькину постель устрою: у нее перина пуховая. Пошли, пошли, не стесняйся, я знал, зачем тебя веду. А Танька жратву приготовит и со мной ляжет, не барыня. Ты небось думаешь, как я с этой образиной живу? А она, между прочим, если непьяная, о-го-го в постели какая! Пойдем, служивый…

Да ладно, решил я, в Афгане на чем только спать не приходилось. Лишь бы вшей не было. В конце концов дед знал, на что идет, а мое дело — солдатское.

Я позволил деду отвести меня и помочь раздеться. В постели у бабы Тани было действительно уютно, мягко и тепло, даже боль как будто стихла, вернее, отдалилась. Улегшись, я спросил:

— Ну, а вы сами-то как из той ямы выбрались?

— Я-то? Так тут самое приключение и началось. Лежу я на земле и размышляю, мол, странная какая-то яма: эта стена, у которой я находился, — земляная, а противоположная — вроде как каменная. Нашарил я бересту погасшую, поджег ее снова и, превозмогая боль в боку, подошел к противоположной стене. И тут рассмотрел, что стена-то бетонная! То есть это я сейчас знаю, что бетонная, а в то время только и понял, что рукотворная. И аккурат супротив меня — прямоугольник в стене, ну, чисто дверь. Только непонятно, как открывается. Береста уже догорала, но увидел я отпечаток ладони. Поднес бересту с огнем поближе, чтобы разглядеть. Стоял, слышь, подсвечивал, пока огонь не погас. А как стало темно, смотрю, отпечаток-то ладони светится, словно гнилой пень в лесу. Что мне вдруг в голову пришло — не знаю, только я свою ладонь к светящемуся отпечатку приложил. И вдруг дверь сама вправо пошла. Со скрипом, но пошла. Я и шагнул внутрь.

Оказался я в комнате — понял это потому, что сразу свет вспыхнул. Сначала неяркий, голубой такой, но со временем свет нормальным стал. Но не это главное… Ты у Пушкина Александра Сергеевича про спящую царевну читал? Самого Александра Сергеевича года за три до моего рождения на дуэли убили. Так вот. Гляжу я, а посреди комнаты лежит в хрустальном гробу царевна красоты неописуемой. А гроб тот к шести столбикам на пружинах подвешен и крышкой хрустальной закрыт… Хочешь верь, хочешь не верь.

«Ну, — думаю, — это не то, что в компании с Петром помирать, здесь гораздо приятнее это делать». А у самого уже в глазах мутится. По сказке, помню, положено крышку у гроба разбить, а царевну поцеловать. Только сил уже стоять нет. А покойница шибко девка красивая, даже жаль, что не голая. Рыжая только, но рыжие тоже красивыми бывают.

В общем, полюбовался я на нее сколько мог, потом рядом на пол опустился побережнее и отключился.

Очнулся я от того, что кто-то у меня в раненом боку копается без всяких церемоний. Открыл глаза — оказалось, это давешняя покойница. От боли я, конечно, заорал. Тут она посмотрела мне в глаза, и я сразу же отключился. Когда опять пришел в себя, бок уже не болел, однако рыжая покойница сказала мне по-русски, но с каким-то непонятным акцентом, что дела у меня совсем плохие и она вынуждена прибегнуть к крайнему средству, за тем, собственно, и разбудила. Дала какой-то прозрачный пакетик с высушенной травой и велела эту траву высыпать в рот, как следует разжевать, прямо в кашицу перетереть, и проглотить.

Я, конечно, не дурак, — спросил, что за трава. Она ответила:

— Панацея, если это тебе о чем-нибудь говорит.

Название мне было знакомо: доктор, который иногда нас пользовал, постоянно жаловался на отсутствие у него панацеи, то есть лекарства от всех болезней, а потому я здраво рассудил, что всю панацею сразу съедать не имеет никакого смысла, хватит и половины, так что примерно половину сжевал, как она и велела, а вторую половину сохранил и по сию пору. С тобой вот, служивый, поделился, и дай Бог тебе здоровья. Она по комнате между делом ходила, всякие приборчики крутила, так что догладывать за мной ей было некогда.

Э-э, служивый, вижу, тебе уже не до рассказа. Ну, мучайся, мучайся, главное — до утра дотерпи, а там, глядишь, и как кузнечик прыгать будешь. Отдыхай, вон Танька пришла, я ей помогу, а ты уснуть если сможешь — постарайся. Ну, до утра.

Это была одна из самых длинных ночей в моей жизни. Несмотря на милостивое разрешение не только стонать, но и кричать, если что, я до этого не опустился, хотя боль порой становилась совершенно нестерпимой. Я иной раз готов был встать и задушить деда, ибо сколько ни отгонял я от себя мысль об отраве, с новым приступом она возвращалась. Дед это, видимо, понимал, потому что подошел ко мне среди ночи с предложением поглядеть на колено, указал мне на отсутствие видимых признаков свища, потрепал по голове и постарался ободрить: мол, все идет так, как и должно идти, терпи, служивый… И я терпел. Кусал подушку, но не издал ни стона. Потом я заснул, но, убей меня Бог, как это случилось — не помню. Утром проснулся от того, что хотелось не просто есть, а жрать. Такого голода я не испытывал даже в армии. Старики, обнявшись, мирно посапывали в соседней комнате, я же, потихонечку встав, прошлепал на кухню и только там заметил, что не испытываю с ногой больше никаких неудобств, попрыгал на бывшей покалеченной ноге, попытался на ней же присесть, но не удержал равновесия — растянулся на неметенном полу, причем со страшным грохотом. На шум вышла баба Таня, лениво поинтересовавшись:

— Ну, вылечился, соколик? Мы тут с дедом вчера засиделись, за твое здоровье болели, так ты ешь что найдешь. Борщ вон, в кастрюле на плите, консервы в холодильнике, водка под столом… О! И дед встал! Так мы, значит, сейчас присоединимся. В туалет схожу только. — И она юркнула в боковую дверь.

Следом за ней появился Афанасий Степанович в трусах и майке. Он остановился в проходе и сказал:

— Ну что, служивый, здоров?

— Здоров! — радостно подтвердил я. — Даже не знаю, как теперь вас благодарить, Афанасий Степаныч! Вы для меня такое сделали!

— Оставь, — махнул он рукой. — Обмыть бы теперь необходимо. Там еще что-то остаться должно.

— Я ж тут не хозяин, — развел я руками.

— Ничего, сейчас себя в порядок приведем, и чертям тошно станет. Танька! Долго тебя ждать?

Завтрак очень логично перерос в обыкновенную пьянку. Сначала было сказано, что грех не обмыть чудом исцелившиеся раны, второй тост (по моему предложению) выпили за драгоценное здоровье хозяина этого дома и его «очаровательной» супруги… После третьего… Эх, да что там говорить, в борьбе с зеленым змием я явно уступал пожилым, но хорошо тренированным сожителям. Чувствуя себя на грани отключения, я достал все деньги (Юрка мне все же смог всучить 800 рублей), отсчитал сотню на обратный билет плюс непредвиденные расходы, забрал эту часть себе, а оставшиеся с бычьим упорством, пока не убедил, стал совать то хозяину, то хозяйке. Наконец Афанасий Степанович согласился принять их у меня, небрежно бросил на кухонный подоконник и предложил выпить за щедрость южного гостя. Я этот тост пытался отклонить, мотивируя тем, что вряд ли у кого еще можно было бы купить здоровье, которое вообще не продается, и, как говорится, рад бы дать больше, но — увы! — нету…

Мои слова на деда возымели совершенно не то действие, какое можно было ожидать. Он встал и сказал, что желает немедленно разобраться с «этой рыжей стервой», и попытался нас с бабой Таней покинуть. Но тут с нашей стороны Афанасий Степанович столкнулся со столь яростным сопротивлением, что вынужден был отступить, опрокинув в себя с горя едва ли не до краев налитый граненый стакан. Крепкий был старик, чего уж там… Но это его наконец сломало, и он как-то незаметно соскользнул под стол. Я предпринял попытку его оттуда достать, но баба Таня очень строго посоветовала мне этого не делать, затем попыталась выпить со мной на брудершафт, чего я испугался до полусмерти, а потому отключился сам.

К обеду старики ожили, разбудили меня и предложили продолжить пиршество, но оказалось, что с горючим теперь напряженка, и баба Таня сама вызвалась сбегать «по водку». Стойкость хозяев, а особенно упоминание о новой пьянке уже приводили меня в трепет, можно сказать, священный. Я уже жалел о приобретенном здоровье и вообще о том, что когда-то родился, и не знал, как быть. Однако едва за бабой Таней закрылась дверь, как Афанасий Степанович, заговорщически подмигнув, скрылся в туалете и тотчас же вышел, держа в руках мокрую бутылку. Судя по всему, он прятал ее в смывном бачке, куда баба Таня ввиду ее низкорослости заглянуть не могла, даже если бы подставила табурет. Я мысленно застонал, а вслух поинтересовался:

— Афанасий Степанович, куда вы спешите?

Можно подумать, что последний день живете. Сейчас баба Таня принесет, да и закуска уже на исходе…

— Молод ты еще, служивый. — Он, видимо, давно и начисто забыл мое имя. — А я тебе вот что скажу: всегда живи так, как будто последний день доживаешь. Под Богом ходим. Глядишь, и не ошибешься. Так-то…

— Все-таки давайте бабу Таню дождемся. А вы мне пока расскажете, за что чекисты вас тогда с Марией расстреливали.

— Тем более налить надо! Ты вот что, неужели и вправду выпить откажешься?

— Ну, если требуется… Только я ведь опять пьяный буду!

— А для чего ж еще пить? Пей! Пока нас бомбой нейтронной не шандарахнули. Слышишь, чего радио каждый день рассказывает?

— А-а! Волка бояться… Пусть треплется. — Это я у Юрки перенял.

— Так-то оно так, служивый, да только слишком много этих бомб изготовлено, а предводитель наш уже старенький — ему, поди, все равно. Большевики — они всегда крутые были. Вот и тогда тоже…

— Когда?

— А когда царя-батюшку вместе с семьей расстреляли… Ладно, не об том речь. — Дед налил два стакана. — Ну что? Будем?

— Будем, — храбро отозвался я.

Мы выпили. Как ни странно, водка совершенно спокойно улеглась в желудке. Я даже не опьянел, а как-то чуть отупел, что ли.

— Ну, не томи, Афанасий Степаныч! Что дальше-то было?

— Всего-то не расскажешь… Одним словом, поступил я к рыжей в услужение, словно крепостной какой. Оказалось, что я ее лет на сто раньше намеченного разбудил, скоротать она время хотела, а потом, все ее на Кавказ тянуло, прямо бредила, как ей в какой-то городок, Ставрополь, что ли, хотелось. Еле-еле ее отговорил, там с горцами тогда война шла. Ну, таскались мы по России туда-сюда, акцент у нее вскоре исчез. А я — ты сам понимаешь, — сил нет, как ее попробовать хотел. Ну, и достиг как-то своего. Тугая была баба, иной раз ночь всю напролет гоняешь, к утру только и кончит. Ну а если сама за тебя примется, кричи караул: словно в сладком омуте тонешь.

Так проваландались с ней до самой революции. По России мужики на красных и белых поделились, и ну друг другу скулы сворачивать — чья возьмет. Вот в это время мы в Ставрополь и подались. Край казачий, сам городишко больше на село похож — на станицу то есть. Купили с ней домик на окраине, которую местные Форштадтом звали, что-то типа предместья, ну а поскольку мечта ее наконец сбылась и она в Ставрополе оказалась, зажили мы тихо и спокойно. Платила мне Мария золотом. Где она его брала — не знаю, хотя при себе не таскала. Тут еще пара рыжих объявилась, друзья ее, что ли. Году примерно в девятнадцатом или двадцатом — точно не помню — в Ставрополь пришли красные. Все честь по чести, губчека быстренько образовали, облавы стали по городку делать. Ну и решил я на всякий случай золотишко свое припрятать. Купил на барахолке табакерку золотую — монет у меня не так уж чтобы много было, но не в газету же их заворачивать. А Мария крестик носила красоты — да и цены — невиданной, с четырьмя такими синими камнями, на цепочке золотой. Я ей и говорю:

— Машенька, может, и крестик твой сюда присовокупим? Не ровен час — облава, тебя чекисты из-за одного крестика к стенке поставят.

Она головой покачала:

— Меня до стенки еще довести надо, — говорит, — но вообще-то ты прав. — И крестик свой отдала. Монет еще горсть сыпанула. — Прячь, — говорит, — авось со временем найдем…

А я уже в погребочке и место подготовил, как чувствовал. Замуровал в кладку табакерку, и стали мы спать укладываться.

Под утро стучат в дверь. Попрепирался я для виду, открыл. Заходят человек шесть, все в кожаных тужурках, при «маузерах». А главным у них молодой такой, бравый и рыжий, аж светится. Я было воспрял, принял его за дружка Марии, ну, думаю, пронесет нынче… Ан нет. Хотя Мария его, кажется, знала. Во всяком случае, он с ней приветливо поздоровался, правда, звал он ее странно… сейчас припомню… леди Раут. Да! Точно. Так и сказал: «Леди Раут? Какая приятная неожиданность! Давненько мы с вами не виделись!» Затем скомандовал своим, чтобы начинали, и понеслось! Все вверх тормашками в доме перевернули. Что искали — непонятно. А Мария между тем с рыжим беседу вела. Я, слышь, служивый, грузин рыжих видел, но армян — ни разу.

— А с чего вы взяли, что это был армянин?

— Ну, ежели смотреть на рожу, так чистый хохол он, рыжий. Но ты хоть одного хохла с армянским именем видел? То-то же. Мария его называла Арфиком, а иной раз и господином Кнором, но больше по имени. Когда чекисты с обыском закончили, Арфик их всех из дому во двор выгнал. Я, само собой, не пошел. Он у Марии интересуется, кто, мол, я такой? И тут Мария обозвала меня словом, каким дикарей зовут: абориген, мол. Только я хотел обидеться, как Арфик тянет из кобуры «маузер», приговаривая: «Именем советской власти мне даны большие полномочия, поэтому, друзья, давайте попрощаемся, уж не обижайтесь, работа такая». И направляет ствол Марии в лоб: «Извините, леди Раут, для вас так будет лучше». Затем нацелил пистолет на меня: «Хотя, пожалуй, начнем с мужчины…» — и бах! — мне прямо в сердце. Во, смотри, шрам так и не сошел…

Афанасий Степанович задрал рубаху и показал мне маленький круглый шрам. Зажившие пулевые ранения видеть мне приходилось, поэтому я ни на секунду не усомнился в его словах. Шрам действительно был в области сердца.

— За что про что — непонятно. Почти и не больно было, свет в глазах только померк — и все, темнота. — Тут дед налил себе целый стакан и опрокинул его в рот, словно воду. — Так-то, служивый. Очнулся я днем, уж не знаю, в какое время. Пуля, оказывается, внутри застряла, шевельнуться больно, крови, однако, вытекло не так много — то ли потому, что я ладонью рану зажал, то ли еще почему. С трудом голову поворачиваю, смотрю, где Мария. Нет ее! С тех пор я в недоумении: или Арфик пристрелил ее, или передо мной комедию ломал… Только я таких подлюк много на своем веку навидался, считал, что армянин тот рыжий для Марии нечто более пакостное придумал, и убежден был в этом, пока не увидел Марию здесь, в Белом Яре. Я уже подходил к ней, поговорить хотел по-хорошему. Так сделала вид, что совсем меня не знает, что я ее с кем-то спутал. Это я-то, который с ней почти шестьдесят лет бок о бок жил! Да я все изгибы тела ее помню, походку, жесты! Врет, сволочь. Ну, ей же хуже будет! Долго там Таньку п… носить будет?

— Афанасий Степаныч, может, не стоит вам к ней больше подходить? Если она такая старая, у нее же мужиков небось тыща была. Бог с ней, не вы первый, не вы последний, разойдитесь миром.

— Главное, рыло-то от меня чего воротит? Чай, не чужие, могла бы и поздороваться, поговорить о том о сем! А то прям чуть не на три веселых буквы посылает. Прынцесса!

— Ну, а может, это и правда не она? Бывают же на свете двойники?

— Двойники бывают, но не абсолютно похожие, скорее она просто растерялась, не думала меня в живых увидеть, но я ее в чувство привести сумею, будь спок. Она у меня еще попляшет! Да вон она! — Он указал в окно на остановившийся автобус марки «ПАЗ», из которого вышла… Бог ты мой! Галка Звягинцева…

Глава 12 СТОЛКНОВЕНИЕ ИНТЕРЕСОВ

Итак, к нам пожаловали гости. Нежданные, но очень желанные. Два молодых человека-аборигена и я собственной персоной. То есть я-то была я, но только старше меня на пятнадцать тысяч лет. Этот факт выбил меня из колеи. Неужели мне еще так долго жить? Но самое интересное, что к моей предшественнице в свое время являлась еще одна предшественница, а к той — еще одна… и, вероятно, событие это, сделай крюк в пятнадцать тысячелетий, должна повториться снова.

Я бросилась с расспросами к Мрай; но та отшила меня словами:

— Последние сто пятьдесят примерно лет я провела в стране этих аборигенов. Не, могу сказать, что страна у них устроена лучше всех, зато в ней есть обычай, по которому гостей надлежит сперва вымыть в бане, затем накормить и напоить, после спать уложить, ну а потом уже спрашивать.

— Ну что ж, время пока терпит, — согласилась я. — Примем вас по высшему классу.

Я хлопнула в ладоши и приказала подоспевшей рабыне приготовить баню и распорядиться насчет ужина.

— Твои спутники знают наш язык? — спросила я Мрай-старшую.

— Нет, но я полагаю, что быстро ему обучатся. Это очень талантливые ребята. Кстати, того, который без ног, — его зовут Юрий Антонович Карпов — непременно надо накормить салатом из амброзии.

Я взглянула на молодого аборигена, сидевшего в коляске и с любопытством поглядывавшего вокруг. Правда, взгляд его больше задерживался на мужчинах, на женщин он по преимуществу косился: видимо, наши одежды приводили его в смущение. Второй был подвижен, ладно скроен, красив лицом, а осанка и движения наводили на мысль, что он не чужд воинского дела. Пятнадцать тысячелетий все же не прошли для аборигенов даром, лица их стали значительно красивее, впрочем, не исключено, что я ошиблась.

Рабы пригласили всех в баню. Женщины раздели гостей, которые при этом смущались и краснели. Мрай-1 что-то говорила им, не то подбадривая, не то укоряя.

Марс предложил плавно перейти к оргии, однако Мрай-1, которую пришельцы-аборигены называли Галкой (в дальнейшем я тоже стану называть ее так, почему-то это имя мне понравилось), посоветовала Марсу не увлекаться всем сразу и не выбивать гостей из колеи, всему свое время, разве он не видит, что женская нагота их и так смущает? Марс удивился, но Галка пояснила, что тысяча лет — это много не только для человека, но и для народа, а их религия за последнюю тысячу лет воспитала в людях извращенные понятия об эротике и сексе. Половые контакты получали одобрение жрецов, если только их целью было воспроизведение потомства. Особенно порицалось прелюбодеяние, приравненное к смертному греху. Хотя в принципе запреты несли в себе и разумное начало, предотвращая эпидемии, возникавшие от любых контактов с больными. Так что ее друзей, сказала Галка, пока еще смущает наша нагота, ибо провоцирует в них желание, а желание ведет к греху. И, хотя они не ханжи и не аскеты, быстро преодолеть нормы общественного поведения трудно. Надо дать им время освоиться, привыкнуть…

Оба Галкиных знакомца мне понравились, правда, в некоторое смущение приводили их имена: Ми-ша, Ю-ра… Второе имя проще, а первое — с шипящей буквой! Но Галка сказала, что его можно называть Михайлус… Да, так получается почти атлантское имя. А второго, безногого, который вызывал во мне что-то вроде сочувствия, можно звать Юриус. Верно, так привычнее. И эти обрубки вместо ног… Галка сразу же сообщила мне, что это результат несчастного случая, когда Юриус при переходе через «окно» замешкался и в это время заглох дизель. Хорошо еще, что Михайлус успел дернуть Юриуса к себе, иначе его перерезало бы по пояс. Бедный мальчик! Интересно, подлежат ли регенерации отрезанные ноги? И как же ему будет больно, когда он отведает амброзии!

Жалеть в то время я умела только одним способом, хотя и не решалась, боясь оскорбить их культовые предрассудки; но чувство жалости во мне нарастало, я наконец решилась и знаком отослала рабынь, омывающих Юриуса.

— Разрешите, я сама займусь вами? — спросила я его, совершенно позабыв, что он не понимает наш язык.

В ответ он недоуменно пожал плечами и что-то ответил. Из его фразы я поняла только слово «Мрай», да и то звук «р» он произносил слишком раскатисто. «Поймет», — решила я и пристроилась рядом. Руки мои заскользили по его телу, умащивая благовониями. Наконец они добрались до заветного места, которое он сразу же попытался прикрыть, но я эти попытки проигнорировала и, несмотря на робкое сопротивление, коснулась его сразу же затвердевшей плоти.

К моему немалому удивлению, результата я не добилась, сколько ни старалась.

— Спроси его, — обратилась я к Галке, — может быть, я что-то не так делаю?

— Все так, — улыбнулась она. — Просто здесь много людей, он стесняется. Если хочешь, приди к нему в покои. Один на один он будет гораздо покладистее, а пока оставь его.

Я приветливо улыбнулась Юриусу и встала с колен.

— Переведи ему, — сказала я Галке, — что я непременно навещу его позже, когда он останется один, — после чего разрешила рабыням закончить омовение гостя.

Наконец мы собрались в трапезной. Гостей, естественно, усадили особо, так, чтобы все они были в центре внимания. И тут Галка сообщила нам новость, которую мы услышать не ожидали. Она сказала;

— В стране моих друзей есть одна пословица, которая звучит приблизительно так: «Наш пострел везде поспел». Я хочу сказать, что наместник, вопреки нашим надеждам, не только не был съеден аборигенами, но сам, пробравшись в наше отсутствие к коттеджам, отведал амброзии. Таким образом, он и по сию пору жив и находится в добром здравии. Однажды, встретив меня, он добился, чтобы я оказалась на каторге. Мне, правда, вскоре удалось скрыться оттуда, но воспоминания остались не самые приятные.

Мы посплетничали немного о наместнике, потом Юриус выразил желание поговорить с Озерсом как изобретатель с изобретателем. Однако все мы дружно запротестовали (кроме, разумеется, Озерса), тогда встал Михайлус и, подняв кубок с вином, сказал, — а Галка переводила, — что он бесконечно рад тому, что удостоился чести участвовать в пиршестве на Олимпе, в присутствии бессмертных и таких знаменитых богов, как мы, в честь которые даже названо несколько планет солнечной системы, и особенно в присутствии самого бога войны Марса, имя которого дошло сквозь тысячелетия без искажений, и если могучий бог не сочтет для себя унизительным дать пару уроков рукопашного боя простому смертному, то он готов поучиться. На что Марс с достоинством ответил, мол, легко прослыть грозным и непобедимым бойцом, находясь на нецивилизованной планете, и сам Марс глубоко сомневается, что спустя полтора десятка тысячелетий наука единоборств осталась на прежнем уровне, так что он, Марс, хотя ему и приятно слышать комплимент, несколько сомневается, не преувеличивает ли дорогой гость его мастерство и не придется ли ему — богу войны — самому поучиться у нового друга.

Мы зааплодировали и выпили за боевое мастерство вообще. Затем Вулканс распорядился насчет музыкантов и танцовщиц, сказав, что для гостей экзотика должна оставаться экзотикой, раз уж они попали в Атлантиду. Одним словом, мы старались как могли, и, по-моему, наше гостеприимство не оставило новых знакомых равнодушными. Разговор между тем постоянно скатывался на насущные проблемы, и Галке иной раз стоило некоторых усилий пресечь эти отклонения. Мне было интересно, как она заново знакомилась с нашими подругами: Ио, Вестой и Грай. Это, однако, девушек насторожило, они стали интересоваться, почему Галка забыла их имена, — неужели им грозит смерть? Галка оправдывалась, но как-то не очень уверенно, пока наконец всем не надоели ее увертки. В запальчивости я выкрикнула:

— Ну, неужели же ты не знаешь, что грозит Атлантиде?

— Знаю, — согласилась она. — Просто не хотелось портить вечер.

— Какой вечер? — возмутилась Ио. — Солнце уже давно взошло!

И все мы потребовали просветить нас в отношении будущего. Галка грустно обвела собравшихся глазами и скрепя сердце согласилась.

— Я помню, перед катастрофой мне приснился отец, — сказала она. — Было? — Ее взгляд уперся в меня.

— Было, — подтвердила я.

— Помнишь, что он тебе сказал? Он предложил альтернативу: бегство, об исходе которого он ничего не сказал, или мгновенная смерть здесь. Смерть без агонии, без мучений. Я тогда выбрала бегство. Я просто не предполагала, что меня ждет. Никто на Земле из современных нашим гостям аборигенов не может представить себе Потоп, иначе они давно прекратили бы разработку ядерного оружия. Я тоже не могла представить. Не могла, хотя предшественница убеждала меня выбрать легкую смерть. Боже мой! Как я ее теперь понимаю! Три месяца Жемчужина не видела Солнца. Сумерки, и все. В результате сумерек наступил не холод, а нечто вроде парникового эффекта. Лед в полярных районах начал таять, уровень морей и океанов поднимался с непостижимой быстротой, а кроме того, сама планета изменила угол наклона оси вращения. Вы не представляете, раз пять мы чуть не налетели на айсберги, и это здесь, почти в экваториальной зоне. Много раз на горизонте мы видели землю, но вода прибывала так быстро, что земля скрывалась раньше, чем мы успевали подплыть к ней. Карты вообще перестали что-нибудь значить. Два раза нас атаковали Посей-Доны, которых катаклизм вынес из глубин на поверхность. Во время одной из атак погибли вы, девушки: Ио, Веста и Грай — одно из щупалец отыскало вас в каюте. Мы же отбились буквально чудом. Меня несколько раз едва не смыло волной. До сих пор страшно вспоминать наше путешествие, особенно в первый день катастрофы.

Ужасный рев сверхболида, который пронесся прямо над нашим кораблем, оставляя за собой светящийся след… Хотя мы уже неделю были в пути и успели отдалиться от Атлантиды на приличное расстояние, морская волна высотой, наверное, с полкилометра догнала нас через несколько часов. Нет, это словами не рассказать, любые слова будут лишь жалким отражением действительности… И потом, когда наступило первое затишье, в сумерках… Вода, кругом одна вода, с плавающими на поверхности… Боже мой! Да что только на поверхности не плавало! Было такое впечатление, словно кроме нас на планете не осталось ничего живого. Никого, одни мы.

Наконец мы увидели землю: это были Кавказские горы. Ну, не сами горы. Мы были рады любой суше. Аргус мудро повелел оставлять судно на рейде, сами же мы ночевали и охотились на суше, меняя днем место будущей охоты и ночевки. Мало-помалу уровень воды стал понижаться. И хотя вулканическая деятельность повсеместно продолжалась, атмосфера становилась все более прозрачной. Карты и впрямь можно было выбросить: все изменилось. Иногда нам попадались дикие племена людей, но мы с людьми решили больше не связываться. Возможно, мы и вправду толкали аборигенов не по тому пути развития. Во всяком случае, было принято твердое решение не вмешиваться более ни в какие местные дела. И, кстати, так оно и было все последующие почти пятнадцать тысячелетий, ну а когда пошли слухи об Иисусе Христе, когда стало утверждаться христианство, я с облегчением поняла, что ждать осталось около двух тысячелетий. Да мы, собственно, и не удалялись более от средиземноморского региона.

Однако семена, посеянные нами, неожиданно стали давать бурные всходы. Начиная с семнадцатого века после Рождества Христова наука ни с того ни с сего вдруг рванула вперед семимильными шагами. Думаю, прогрессу способствовала прямо-таки неуемная воинственность аборигенов. Особенно ужасные и жестокие войны были в XX веке. И тогда же произошел буквально всплеск развития науки и техники. Причем сценарий мало чем отличался от олльского. Наконец страх поголовного самоуничтожения вроде бы начал отрезвлять любителей жестоких забав. Однако эта угроза еще не снята. Если они и здесь затеют атомное безумство, это будет гораздо страшнее гибели Атлантиды. Вот так, друзья мои. Мы относительно бессмертны, но хорошо ли это? Я, например, чувствую усталость от жизни. Ее опыт, помноженный на бессмертие, кажется, уже убил во мне чувства…

— Умненькая какая! — крикнула я Галке. — А я жить хочу! И вот они, — я указала на девушек, — они тоже жить хотят. Может быть, кому-то из присутствующих и надоело жить, но не мне! Кто хочет смерти? — обвела я глазами рыжих богов. — Вижу, жизнь пока не надоела никому! Боже! Неужели через несколько столетий я превращусь в такую же стерву?! И сама буду предлагать ужасную смерть молодым, полным сил и здоровья, жаждущим любви людям?

— Но ты еще действительно молода, Мрай, — начала Галка. — Ты просто не представляешь, что тебя ждет впереди!

— Вот я и хочу представить!

Галка села.

— А нас, значит, ждет ужасная пасть Посей-Дона? — подала голос Грай.

Мужчины подавленно молчали.

— И нет никакого выхода? — поддержала ее Ио. — Тогда лучше действительно остаться здесь. Это хотя бы безболезненно! Зачем ты нам все рассказала? У тебя есть что-то новое? Ты что-то придумала?

— Господи! Что я могу придумать? ТАМ на совете мы решили развязать эту затянувшуюся петлю времени. С помощью моих друзей мы отправимся на Олл, отговорим вас от глупой затеи использовать установку Озерса, неважно для чего, и вообще отберем ее, петля времени развяжется, и мы просто исчезнем отсюда. Вот и весь план.

— А Олл в скором времени сгорит в пекле ядерной войны? — подал голос Марс. — И никто ничего не сможет сделать? Так?

— Не знаю, — сказала Галка.

— А я догадываюсь, потому что глобальные войны просто так, сами, не возникают. Их сперва тщательно обдумывают и готовят, правда, в надежде на призрачную победу. Что скажешь?

— Но в этом виноват начальник контрразведки наместника! Или Озерс, если уж искать крайнего.

— Он ТАМ случайно не наложил на себя руки? — спросил Озерс.

— Предложи выход, — сказала Галка, — Он за полтора десятка тысяч лет придумать ничего не смог.

— О чем спор? — спросил вдруг Галку Юриус, я поняла его по интонации.

Галка что-то долго ему объясняла. Затем обратилась к Озерсу:

— Вот Юра хочет что-то сказать, послушай, — и начала переводить вслед за словами безногого: — Слыхал ли уважаемый Озерс о колебательном контуре?

Озерс кивнул.

— Понимает ли он, что находится во временной петле? — Озерс кивнул вторично, тогда Юриус продолжил: — Не скажу, что занимался вопросами временных петель так, что изучил их свойства досконально, однако могу с уверенностью подметить аналогию между колебательным контуром и временной петлей: и там, и там колебания со временем затухают. Я имею в виду лишь приблизительную аналогию. Влияние семимерного пространства на трехмерное выражается прежде всего в сопротивлении циркуляции темпорального возмущения, возникновении явления вроде вихря вектора, что приводит в конце концов к замедлению и полной остановке циркуляции в возникшей петле и, как следствие, к отторжению ее от реальности, вектор которой должен пройти, касаясь некоторого кратчайшего витка. Что произойдет при этом с петлей? Она потеряет право на существование. Это пока все.

— Ты все уяснил? — спросила Галка.

Озерс мрачно кивнул, зато взял слово Вулканс:

— Насколько я понял уважаемого Юриуса, все, что бы мы ни предприняли, будет либо затягиванием, то есть подпиткой колебательного контура, либо созданием новых петель?

Галка перевела. Юриус кивнул.

— То есть наши интересы вступают в противоречие с законами природы?

— Абсолютно верно.

— И нет никакого выхода?

— Один из моих современников сказал как-то, что выход обычно находится там же, где и вход. Глубокая, между прочим, мысль.

— В таком случае, — сказал Озерс, — вся ответственность за петлю ложится на вас. Я с временем не заигрывал.

— Я бы не стал это утверждать столь категорично. Вопрос спорный. Кольцо есть кольцо. Где у кольца начало? Где конец? Определить невозможно. Вероятно, если хорошо подумать, отыщется какой-то выход. Время еще есть. А насчет катастрофы — мы можем вас куда-нибудь эвакуировать. Хоть сию минуту. Девушкам никакой Посей-Дон не будет страшен.

— Да, — сказал Марс, — лет бы хоть на десять-пятнадцать вперед, когда основные последствия катаклизма останутся позади.

— Сожалею, грозный бог, но будущего для вас пока нет. Во всяком случае, при нынешнем состоянии науки. До будущего надо дожить, а оно — многовариантно. Так что и рад бы помочь, да… — Юриус развел руками. — Вот что-нибудь неживое для эксперимента, да и то вряд ли. Прошу прощения, великие боги, мне что-то нездоровится. Прилечь бы…

— Это начала действовать амброзия! — воскликнула я. — Юриус, я постараюсь облегчить ваши страдания!

— Облегчи, — согласилась Галка. — Ты уже сможешь.

Я хлопнула в ладоши и спросила у подоспевшей рабыни:

— Покои для гостей приготовлены?

— Да, богиня.

— Отвезите кресло с нашим гостем Юриусом в его покои, уложите в постель, я сейчас приду.

Юриуса увезли. Теперь все взгляды обратились на Михайлуса.

— Я лишь скромный помощник у Юрия, — сказал он. — Я — руки и ноги, а голова — он, так что не ждите от меня откровений. Единственное, что могу добавить, опять же ссылаясь на Юру, — петли времени, по его расчетам, исчезают на шестом витке. Думайте, может быть, что-то придет в голову. Жаль, если все кончится так бездарно. И вас жаль, и нас тоже.

— Ну, что ты ничего не скажешь? — спросила я Галку. — Какой это виток? В прошлый раз вы об этом говорили? Что решили? Не молчи!

— Я вспоминаю… Да, разговор был, правда, не такой напряженный… А виток… Должно быть, четвертый, по идее. Или… Нет, точно четвертый.

— Значит, последний заход, — подытожил, Озерс. — Что-то надо делать…

И тут… Мы услыхали надсадный рев дизельного мотора. Второй раз за одни и те же сутки. Михайлус сразу как-то весь подтянулся, строго осмотрел нас и сказал:

— Нипочем бы не подумал, что на Атлантиде у нас будут угонщики. Боги, вы стражу у машины поставили?

— Поставили, — растерянно сказал Марс.

— Воистину, мафия бессмертна! — воскликнул Михайлус, выбегая.

Мы бросились за ним. Грузовик гостей стоял там, где ему и полагалось, окруженный стражниками, а внизу по мощенной булыжником мостовой взбирался в направлении Олл-Лимпа еще один, точно такой же. «Неужели уже все? — растерянно метались в голове мысли. — Неужели уже последний виток?»

— Черт меня побери! — воскликнул Михайлус. — Неужели мы что-то забыли? Возвращаться — плохая примета. Хотя… за рулем, кажется, не я! Это не наш грузовик. Ну да, черт побери! Это вообще не я и не Юрка.

— Что-то будет, — спокойно отметил Вулканс.

Грузовик между тем, плавно покачиваясь, подползал ближе и ближе. Снова в надсадном лае зашлись успокоившиеся было городские собаки. Михайлус равнодушно отвернулся, сказав Галке:

— Ваш кто-то. Рыжий.

А грузовик въехал уже на придворцовую площадь и, скрипнув тормозами, остановился, стравив воздух из тормозной системы. Незнакомец, сидевший за рулем, хлопнул дверцей, заглушив двигатель, и наконец предстал перед нами. Я сразу его узнала, несмотря на отсутствие живота и прочих атрибутов старости: Арфик Абрагам Кнор собственной персоной.

— Приветствую вас, господа боги, — раскланялся наместник. — Понимаю, что не ждали, что еще пятнадцать тысячелетий глаза бы ваши на меня не смотрели, и тем не менее обстоятельства складываются не в вашу пользу. Я вынужден предстать перед вами. И, между прочим, имею два деловых предложения. Вы разрешите мне войти? Спасибо.

Мы вновь собрались в трапезной. Арфик занял место Юриуса.

— Давненько не сиживал я за столь богатым столом, прямо слюнки текут. Ну ладно. В силу исторических традиций в стране, где я провел последние почти двести лет, существует пословица: «Незваный гость хуже татарина». Вон Агеев знает. Он хоть и меньше меня там прожил, все же коренной русский, не правда ли? — Михайлус кивнул. — Я, кстати, сам лично возил вашу дурмашину на экспертизу в Москву, но этот недоумок Никитин даже слышать о ней не захотел. «Вы что, — говорит, — Арфик Абрагамович, с ума сошли? Два пацана из старого радиоприемника гравитационный генератор сделали? Лучшие умы, лучшие НИИ Союза проблему долбят, ничего не получается. А у вас подростки из старья лампового… Над академиками посмеяться хотите?» Прямо так и сказал, слово в слово я запомнил, Михаил Константинович! Ну, решил подождать, понаблюдать за вами, тем более что леди Раут все вас с Юрием Антоновичем опекала. Деньжат ему подбросила. Маловато, конечно, но все же жить стало веселее. Ну, это я к слову.

Арфик говорил на аборигенском языке, Галка переводила, а я смотрела на истинного виновника нашей эпопеи, убийцу отца, и, удивительное дело, в голову мне пока кровожадных мыслей не приходило. Возникло просто легкое раздражение оттого, что мне надо снять боль у Юриуса, а Арфик своей болтовней мешает отлучиться. Видимо, мое состояние было ясно написано на лице, потому что Арфик вдруг стал серьезным.

— Господа, прошу простить мою болтливость, давно не общался с земляками. Полагаю, все вы озабочены проблемой петли времени, в которую мы с вами сунули шею однажды, и, надо сказать, не очень осторожно. В силу специфики своей работы мне по должности положено совать нос туда, куда его сунуть не всякий и догадается, поэтому, прошу прощения у Михаила Константиновича, приходилось мне интересоваться и вашими с Юрием Антоновичем делами, вследствие чего я здесь. — Лицо Михайлуса осталось непроницаемым. — Поэтому я в курсе и всех дальнейших проблем. Есть решение. Весьма простое и эффективное. И предлагаю его я, Арфик Абрагам Кнор, а тем самым оно становится невыполнимым без одного очень важного соглашения, которое состоит в том, что мы, забыв обиды и амбиции, прощаем друг другу абсолютно все и становимся если не друзьями, то единомышленниками. При этом условии мы возвратимся на Олл, сохранив свое бессмертие, предотвратим там возникновение ядерного конфликта и конфликтов вообще. И заживем далее так, как нам заблагорассудится. Наши земные друзья также возвратятся к себе, сохраняя все свойства, приобретенные ими от общения с вами, и тоже начнут наслаждаться жизнью бессмертных. Таким образом, как говорится, и волки будут целы, и овцы сыты. Как вам мое предложение?

— Зная вас, Арфик, можно в конце концов сделать вывод, что, как только надобность в нас отпадет, вы постараетесь от нас избавиться. Зачем вы убили лорда Раута? Разве он не сдержал своего слова? — сказала я.

— Увы, леди Раут, аргумент у вас неоспоримый, но с тех пор прошло более пятнадцати тысяч лет, я о многом передумал и, вероятно, изменился. Вы тоже уже не та девочка, какой ступили на этот остров. Краткоживущие смертные мало задумываются о судьбах мира или жизнях окружающих. Согласитесь, сто лет — это не срок, во всяком случае, срок, мало чем отличающийся от, скажем, двадцати лет. Краткоживущему, знающему, что рано или поздно его жизнь прервется, порой хочется взять от нее не только все блага, но и удовлетворить собственные амбиции власти, славы, мщения… При этом он почти не задумывается о том, что будет после, скажем, лет через несколько. Мои амбиции сгорели в первое же тысячелетие, и, отправляя вас, леди Раут, — он посмотрел на Галку, — в советские лагеря, я не сомневался, что свою свободу вы обретете еще по дороге, что и случилось. Проверка своего рода.

— Вот я и опасаюсь «проверок своего рода», — сказала я.

— Ну ладно, сходите к Юрию Антоновичу, — сказал наместник, — а я пока соберусь с мыслями.

Я поспешила к Юриусу. Он лежал в постели, и было видно, что едва сдерживал себя, чтобы не закричать. Наскоро сняв у него болевые синдромы, после чего он сразу же уснул, я вернулась в трапезную. Там все было по-прежнему. Наместник с видимым удовольствием поглощал жареного поросенка. Увидев меня, он с сожалением отложил недоеденный кусок, вытерся полотенцем, услужливо поданным рабыней, и сказал:

— Ну хорошо, господа. Обстоятельства складываются так, что друг без друга нам не обойтись. Коротко объясню мой план: мы грузимся в мой автомобиль и все вместе, исключая, пардон, вас, леди Раут, — он посмотрел на Галку, — Перебираемся на Олл, причем во время приблизительно года за два до рождения самого старшего из нас, то есть меня. Далее мы всеми мыслимыми и немыслимыми способами последовательно, в порядке старшинства, мешаем нашим родителям встретиться и зачать нас. И так — вплоть до самого младшего. Когда плоды нашей деятельности увенчаются успехом, то есть никто из нас не родится, решаем задачу № 2, а именно — предотвращаем ядерную катастрофу. Последнюю задачу без меня вам решить будет не под силу: я все обдумал. Что скажете?

Предложение наместника было таким неожиданным, что в первые мгновения мы молчали. Затем Вулканс поинтересовался:

— Но если мы не родимся, откуда же мы возьмемся?

— Из Атлантиды, — коротко ответил наместник.

— Да, но…

— Не знаю, насколько правильная разобрался в математике Карпова, но, поскольку мы уже свое время покинули и очутились в прошлом и оно нас не отвергает, тем более мы тут натворили чертову уйму дел, то же самое будет и на Олле, даже если мы не родимся, В этом и заключается суть парадокса, и даже больше: мы обретем возможность путешествия в будущее. Тем самым мы сможем в любой момент проверить правильность своих действий. То же самое я предлагаю сделать и вам, Михаил Константинович, вместе с Юрием Антоновичем. Кстати, с вами проще, я вам и документы уже подготовил. Вот, возьмите, пожалуйста. — Он протянул два паспорта, два университетских диплома и две трудовые книжки вместе с двумя военными билетами, в которые были вложены профсоюзные удостоверения. Комплект документов дополнялся комсомольскими билетами. — Это полный набор документов среднего советского гражданина вашего возраста. Думаю, что год 1958 — самое хорошее для задуманного мероприятия время. Или лучше 57-й — в тот год в Москве состоялся Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Да, вам, пожалуй, лучше начать именно с 57-го года. Имеете что-нибудь возразить?

— Нет, — покачал головой Мишка. — Думаю, что Юрий согласится тоже.

— А почему вы не хотите взять меня? — спросила Галка.

— Вообще-то принципиальных возражений нет, мне казалось, что вам, леди Раут, лучше побыть с новыми друзьями, но, если вы настаиваете…

— Ну что ж, друзья, — поднял бокал Марс, — за новые приключения!

— Надо будет предупредить Атланта, — напомнил Вулканс. — Пусть спасет, кого сможет. И плотник еще замечательный есть, по имени Ной, я бы не хотел, чтобы он погиб раньше времени…