Один ленивый мальчик

Глава 40

Глава 40.

Хори вышел вслед за десятником и сощурился от яркого солнца. Перед башней вновь стоял походный алтарь, а подле него — Саи-Херу. Все, кто был ночью и утром в башне, тоже вновь оказались возле неё. Даже раненые, лежавшие на циновках в тени башни. Правда, Баи всё порывался встать или хотя бы сесть, так что жрец даже вынужден был подойти к нему, что-то строго сказать и даже надавить на плечи, заставляя лечь снова. Чуть дальше лежали и мёртвые, накрытые старыми рогожами, и мухи уже кружились над ними. Все свободные от службы (таковых было немного, не больше восьми-десяти человек), волнуясь, переминались с ноги на ногу на площади перед башней. В её глинобитной стене, на солнечной стороне, прямо напротив ворот, темнел свежий пролом, достаточный по высоте чтобы в него пролез человек, но намного шире. Возле него стояли три осла, от которых спускались в башню прочные длинные верёвки, и их погонщики. Иштек, командовавший всем этим безобразием уверенно, величаво, но споро, раздал им последние указания, просунул голову в пролом и крикнул кому-то внизу: «Готовы?» Из башни донеслось невнятное «бу-бу-бу», но Богомол, очевидно, разобрал всё, что нужно. «Отошли с пути» крикнул он в башню, повернулся к погонщикам и махнул рукой:

— Пошли! Тури, отгони своих ослов-помощников с пути полезных ослов, которые тянут туши! Или они хотят обратиться, забрызганные соками Изменённых? Бегом!

Все переименованные ослы, понукаемые своими погонщиками, пошли — помощники повара быстро, запряжённые — медленно и с достоинством. Веревки натянулись и затрещали. Хори испугался, что всё изгваздается слизью Проклятых, а на перегибе пола первого яруса от них и вовсе могут оторваться куски плоти, но Иштек все продумал. Заметив тревогу на лице командира, он успокаивающе доложил:

— Ёжики обернули их в рогожу. Верёвки перекинуты через балки второго этажа, подняв туши до уровня первого этажа, мы их осторожно опустим на пол яруса, снимем верёвки с балок и потащим к яме.

Хори успокоился. Если Иштек что-то делает, то делает это хорошо. Тем временем, судя по всему, первая туша поднялась на должную высоту. Богомол, вновь влезший по пояс в пролом, выскочил и громко и протяжно рявкнул:

— Стоооооой!

Погонщики остановили ослов. Туго натянутые верёвки продолжали потрескивать — очевидно, туша раскачивалась, повиснув под балками. Иштек забрался в башню. Внутри раздавались какие-то голоса и звуки. Верёвки дернулись несколько раз. Долговязый солдат вновь вылез и рявкнул погонщикам:

— Медленно на пять-шесть шагов назад!

Погонщики осторожно и слаженно развернули ослов и медленно повели их назад к башне. Шести шагов оказалось мало, но погонщики и сами сообразили, и не стали останавливать своих подопечных. Верёвки, наконец, ослабли, и вот тут как раз погонщики, очевидно, заранее наученные Богомолом, остановились сами и остановили своих питомцев. Дождавшись вновь вынырнувшего из пролома Иштека и его отмашки, они отвязали верёвки и те, свободные, вдруг дернулись и поползли, втягиваясь в башню. Через короткое время Иштек вновь вынес свободные концы, и погонщики опять их привязали к сбруе ослов. Не дожидаясь команды, они погнали, стараясь идти вровень, своих животных к воротам. Выбрав слабину, верёвки натянулись, и вот — из пролома показался рогожный куль с первым Потерявшим душу. Ничего зловещего в нём не было, но зрители зашевелились, подталкиваемые сладко-испуганным любопытством и тревогой. Ночное происшествие будоражило кровь, и тем больше, чем меньше о нём знали неучаствовавшие. Куль прошуршал мимо них и исчез за воротами, провожаемый взглядами и бормотанием этих самых «неучавствовавших». Ни дать ни взять гуси, увидевшие тень пролетевшего уже коршуна.

Только теперь Хори обратил внимание на жреца. Тот, стиснув зубы, что-то мычал про себя, размахивал тростниковой кистью, которую макал в горшочек с каким-то зельем и кропил пролом и всех стоящих вокруг. Собственно, юноша и заметил всё это потому, что на него попали брызги. Понятно — очищение уже началось.

Тем временем погонщики с ослами вернулись, и всё началось заново. Судя по всему, Иштек распорядился первыми вытащить туши с самого нижнего уровня. Дело шло ходко, зрелище утратило новизну, и солдаты-зрители, которых, как выяснилось, распорядился собрать Нехти, слегка расслабились, да и погонщики тоже. Но на шестой ходке случилось то, что и должно было из-за этого расслабления случиться. Один из погонщиков слишком сильно стегнул осла, и куль дёрнулся вбок. Веревка, обвязанная вокруг рогожи, не выдержала, или просто развязалась. Куль развернулся, являя морду того самого изменённого-негра, который первым набросился на Хори. Даже он, бившийся с этим чудовищем ночью, увидев его при свете дня, зябко передернул плечами, хотя бельма Измененного уже и не пугали так своей не-жизнью. Вытянутая пасть, хоть и лишилась части зубов, вселяла страх, а наросты на морде, лопнувшая лиловая кожа и сочащийся из этих разрывов и ран (на лице и лапе от стрел Тура, на шее и затылке — от ударов булавами Себекнехта и Хори) неопределённо-мерзкого цвета кисельная жижа — отвращение. Солдаты словно оцепенели от ужаса. Нехти, казалось, именно этого и ждал:

— Ну что, насмотрелись? Такой враг хуже любого разбойника. И, стоя на посту, помните о том, что подобная тварь может подобраться к вам, если вы будете раззявами или, спаси вас от этого все боги, заснёте! Не надо их недооценивать, но вот — мы их победили!

Страшная туша взбодрила и ослов, и оставшиеся два рейса закончились очень скоро. Из башни, наконец, выбрались «ёжики» — ночные нарушители. Они были напуганы до невменяемого состояния, и Старшая маджаев, появившаяся со вторым своим стражем к тому времени у башни, холодно улыбнулась — она была удовлетворена наказанием оскорбивших её и её людей солдат.

Нехти не позволил им сорвать обматывавшие их с ног до головы старые тряпки, измаранные слизью и гноем Проклятых, и погнал к яме, вырытой специально для тел Потерянных душ. Там они, наконец, освободились от тряпья, вбросив его в ту же яму, обтёрлись другими, которые им подал Иштек, и тоже выбросили. Затем бегом они понеслись к поилке для скота, но были вновь остановлены грозным рыком десятника:

— Куда? Колодец и поилка для вас закрыты! Принесите им воды в вёдрах и облейте за воротами, да так, чтобы они не касались ведер! Бегом! Им тоже проходить обряд очищения, и долго ждать я не собираюсь! Не меньше пяти ведер на одного! Только после этого разрешаю войти в крепость!

Солдаты, всё ещё стоявшие у башни, засуетились, забегали, и наконец «ёжики» с наслаждением стали оттирать себя оставшимися тряпками. Жрец же, перестав кропить, разжег на алтаре угли. И что-то заунывно напевал на странном языке, то ли знакомом, то ли что-то напоминающем. Ёжики, допущеные в лагерь, не сговариваясь, устремились к поилке и продолжили мыться, а затем жадно напились.

Наконец приступили к главному обряду. Жрец выстроил всех только ему понятным образом. Кинул на угли из одного мешочка щепотку зелья, и над алтарем вознесся жёлтый и сладкий дым. Из другого — и яркая вспышка на миг ослепила всех очищаемых. Солдаты застыли статуями и провожали глазами, боясь оторвать взгляд, каждый шаг, каждый вздох жреца. Вновь пройдя с тростниковой кистью и горшочком, он теперь не брызгал, а мазал всем лоб, плечи и ладони, на груди — против сердца и на правом боку — против печени. Речетатив-пение сменились понятными словами, он говорил их каждому, с одной интонацией и громкостьтю:

— Как отец-мать наш Хапи и мать воды львиноликая Тефнут ежегодно смывает скверну с лика Геба, очищаю тебя водой этой и смываю скверну всякую прочь! Да не пребудешь ты в великой пустыне и минуешь её и пройдешь первые Врата на пути к старшему Гору по этому небу!

Обряд очищения каждый проходил не раз, но не такой — не в храме, да ещё с какими-то незнакомыми, особо сильными обрядами и заклинаниями. Да и, признаться, бедна на развлечения солдатская жизнь. А тут было развлечение, да ещё какое! С пугающими чудовищами, рядом проскользнувшей своими крыльями смертью, победой и приключениями! И пусть победа была не их заслугой — каждый невольно примерял на себя судьбу Баи и Иштека. И гнал мысли о судьбе Ренефсенеба, Анхи и других погибших, еще вчера шагавших рядом, споривших, помогавших… А сейчас — вон они, под рогожей лежат, не спорят, не мешают, не помогают.

Обойдя всех, включая раненых и погибших, Саи-Херу вернулся к алтарю, закрыл глаза, воздел руки вверх и что-то долго шептал. Уронив, словно обессилев, кисти, он глубоко погрузил их в очередной кошель, а затем бестрепетно взял в них раскаленный уголь, судя по запаху, какого-то благовонного дерева из Пунта. Подходя к каждому, он почти касался нестерпимо горячим углем лба, уст и груди против сердца и произносил новое заклятье:

— Да появится солнечный свет и проникнет в Медное! Он изгонит пелену Ра, тот, что ежедневно применяет магию здоровья, у кого добрые намерения и кто облечен могуществом, тот, кто прогоняет пелену своим дыханием! Да пройдешь ты вторые Врата на пути к старшему Гору и достигнешь места утоления жажды нёба, его начало — огонь, его конец — тьма!

Завершив этот ритуал, и так же не обделив вниманием раненых и погибших, жрец стал у алтаря. Все, теперь уже и те, кто побывал в башне, стояли словно зачарованные и внимательно следили за жрецом. Было жутко — все бывали на похоронах и поняли, что ритуал частично напоминает погребальный. Это дало всем понять, насколько близко они подобрались к последним вратам, и холод пробежал по спине, невзирая на жаркий для зимы день. И вновь на жаровне алтаря — вспышка, и вновь — дым, зеленоватый на этот раз. Все, не отрываясь, глядели на жреца. Глубоким, сильным, но каким-то отрешенным голосом, вновь воздев руки и взгляд к солнцу, тот провозгласил:

— О Ра, сохрани нас от этого бога, чей облик сокрыт, чей облик скрыт, чьи брови в день расправы над мятежными — перекладины весов, кто тащит порочного, перевитого веревками, к месту заклания, чтобы потрошить души. Сохрани нас от этих мясников Осириса! И спаси от ловцов душ в полях камышовых!

Новая вспышка, новый, горький дым, бело-жёлтоватый…

— О Атум, сохрани нас от этого бога, у которого голова шакала и облик человека, того, что питается падалью, этого хранителя извива Огненного озера, что проглатывает тени, вырывает сердца, выдавливает дерьмо из кишок, чтобы мы его не видели!

Вспышка, и темный, почти чёрный дым…

— О Вселяющий ужас, владыка обеих земель, сохрани нас от этого бога, что хватает души, что проглатывает тленное и питается гнилью, что живет во мраке, жилец тьмы. Перед ним трепещут изнемогшие!

Вспышка, красноватый дым.

— О Хепри, сохрани нас от этих высших судей, которым владыка вселенной даровал духовную силу, что сторожат его врагов, что умерщвляют на месте казни, от чьей хватки не ушел никто! Да не попадём мы под их ножи, да не попадём мы на их место казни, да не войдём мы в их сети!

Очищены мы пред тобой, о старший Гор, да будешь ты постоянен на твоём месте беспредельности, в твоём горизонте вечности, о хозяин северного ветра! Это так же верно, как то, что мы любим жизнь и ненавидим смерть, и да славится Великий бык, жив, невредим, здоров на миллион лет! Да падёт змея, вышедшая из-под земли, да падёт огонь, вышедший из Нуна! Позволь нам быть правыми во всех проявлениях, каких бы мы ни пожелали!

К концу ритуала и Хори, и все остальные впали в какое-то гипнотическое состояние. Жрец отдал заклинаниям много сил, но был ещё бодр, а вот они были как выжатые губки.

Наконец всё завершилось. Все были в каком-то трансе, и только когда жрец сказал, что он пошёл в башню, творить обряд очищения и там, как-то пришли в себя. Нехти вопросительно глянул на Иштека. Иштек объяснил, в первую очередь Хори и жрецу, что, когда они вытащили последнего Проклятого, все оставшиеся от них следы и жидкости были залиты маслом и подожжены. Действительно, из башни шел дымок.

— Я думаю, чародейный господин и отец наш, мы можем пока провести совет, а потом ты очистишь башню, — предложил Хори.

— Не выйдет так, как хочешь ты. Это один обряд с очищением людей, и я должен довести его до конца, иначе он утратит свою силу. Это недолго, но мне нужна будет помощь. Кроме того, погода портится, и может случиться буря.

Хори посмотрел на Иштека, тот догадливо и безрадостно кивнул, и отправился в башню вместе с жрецом. Алтарь остался на месте, и ароматный дымок тянулся вверх, к небу и богам, чуть выше срываясь ветром — погода и всамом деле начала портиться. Нехти же пошел проверить, как закопали Изменённых.

Юношу глодал один вопрос, и он направился к маджайке, а стоящий рядом с ней Минмесу делал вид, что даже не обращает внимания ни на что, кроме дыма из башни и неба, начавшего на горизонте темнеть. Светлоглазая обернулась к Хори и внимательно посмотрела ему в лицо, словно что-то пытаясь прочитать в его глазах. Затем она чуть покосилась на Минмесу. Похоже, ей не хотелось говорить при скользком писце. Хори сообразил, что погорячился — это и не в его интересах. Ну что ж, как говорил Иаму — прячь сокрытое на виду и обращай слабость в силу. Он сделал вид, что именно к Минмесу и направлялся.

— Достопочтенный, я спрошу тебя — готово ли уже послание господину конюшен Пернеферу? Я хотел бы его прочитать и, возможно, что-то добавить. Кроме того, стоит подготовить хесемен к отправке в крепость, и обдумать — как это следует сделать. И не стоит оставлять мешки с камнем Золотой хозяйки систров без присмотра. Если нужно, я выделю солдат, чтобы они неусыпно стерегли его, но пока это не сделано, тебе придется постеречь его, камень этот. Как только солдаты закончат закапывать Измененных в песок, я пришлю стражников тебя сменить, тем более, что нам нужно завершить наш совет. И решить многое, что не терпит отлагательства. Поэтому сразу, как только чародейный господин Саи-Херу освободится, я призываю всех вас к себе — расписать дела и отвечающих за их выполнение по тому, насколько каждое из этих дел срочное и насколько — важное.

Чуть заметно помедлив, писец поклонился и, не выражая на лице недовольства, ответил:

— Я немедля принесу тебе письмо.

Поклонившись, он развернулся и направился к себе.