Объект «Родина»

Пролог

— Сволочи, — Игорёк, завзятый трепач и балагур был непривычно серьёзен. — Сволочи. Жили себе люди, детей растили…

— Ага, сволочи.

Лёшка рассеяно ковырялся в земле прутиком и озирался по сторонам. — Я с батей, царство ему небесное, и с брательником сюда обозы приводил. Последний раз прошлой осенью. Богатый хутор был. Батя сюда перебираться хотел. Уже и с дядей Сашей поговорил. А оно видишь, как получается.

От хутора не осталось ничего. Только массивные каменные фундаменты, сложенные позапрошлым летом бригадой каменщиков, которую он, Алексей, лично привёз сюда на своей телеге.

— Ты смотри, даже заборы спалили.

Вид вокруг был невесёлый. Судя по всему, дома и сараи сожгли по весне, пока ещё не сошёл снег. Головёшки вокруг валялись изрядно вымытые и гарью уже не пахли. Хуже всего были не сиротливо торчащие в небо печные трубы, и не запущенные огороды вокруг. Хуже всего был крест. Корявый и торчащий аккурат между двумя домами на большой, явно братской, могиле.

— Ну чего расселись! — Голова отряда ополченцев зло сплюнул, — пошли отсюда. Делать тут больше нечего.

Перемазанное сажей лицо ясно дало понять, что бывший дружинник Управы, а ныне командир отряда самообороны с заозёрных хуторов, лазил по развалинам в надежде найти хоть какие-нибудь подсказки о судьбе жителей Дубровки. Когда-то давно, в прошлой жизни, он был участковым.

Игорь закинул на плечо копьё, кивнул другу и поплёлся к телегам.

— Расскажи о нём. Если всё, что Шевцов говорил, правда, то, получается, ты его должен был видеть.

— Получается так. — Алёша разрядил арбалет и повесил его на плечо. — Я и представить себе не мог, что это ОН. Так, обычный нарик. Дядя Саша его на поводке выгуливал.

— В смысле?

— Да он на море смотреть любил. И орать. Подойдёт к обрыву, уставится на бухту и орёт.

— Чего орёт? — Старшой с интересом прислушивался к разговору двух приятелей.

— Да просто орёт. А. И всё. А там же высоко, ну Дубинин к его поясу верёвку привяжет и стоит сзади. Страхует. Привязывал.

Младший сын погибшего зимой в стычке с уголовниками караванщика помолчал.

— Не в себе он был. Псих. Молчал всё время. Только на море и орал. Худой, как щепка. Бомж натуральный. Батя ещё удивлялся, чего это с ним дядя Саша столько возится.

— Думаешь выжил он?

— Да ну… — Алёшка махнул рукой. — Не жилец. Да ещё эти козлы налетели.

— Может, всё-таки проверить? Опознать сможешь?

— Шеф! — Приятели уставились на мужика с круглыми глазами, — охота копать — копай. Мы — не будем!

— Нет, не хочу, — Командир покачал головой, — кто бы мог подумать, что они его здесь спрятали.

Все одновременно обернулись. На огромной поляне, оставшейся позади, не было ничего. Лошадь всхрапнула, телега подпрыгнула на корневищах, торчащих из земли, и море исчезло за поворотом. Игорёха повеселел и пихнул друга в бок.

— Ну чего, Машка тебе уже дала или всё обещает?

— А не пошёл бы ты!

Мужчина открыл глаза, поднёс ладони к лицу и принялся их сосредоточенно рассматривать.

«Нет. Это не мои руки».

Мужчина моргнул и задумался.

«А мои тогда какие? Откуда я знаю, что это не мои?»

Он сел и осмотрелся. Подвал. Вонь. Тряпьё.

«А я — кто? А? Кто я?»

Очень захотелось есть. Рука мужчины сама собой нырнула в ворох пакетов лежащих у мокрой стены и выудила оттуда кусок чего-то плесневелого и мерзко пахнущего.

«Это еда?! Я. Это. Есть. Не. Буду!»

Желудок протестующее взвыл, но рука уже запустила вилок гнилой капусты в темноту.

— Ты дебил! Ты, мля, чего еду бросаешь? Сегодня ничего не получишь, тварь.

Из темноты в ответ прилетел пинок по ноге и вонь дешёвого портвейна.

Мужчина вздрогнул.

«Талас! Гадость! Откуда я знаю, что это „Талас“?»

В темноте пьяно хохотали несколько голосов. В том числе — визгливый женский.

«Ляля? Кто это? Ляля… Я знаю, я… я… Максим».

Бывший владелец эвент-агентства повалился на склизкий матрац. Запах блевотины и испражнений резко шибанул в нос. Максим захрипел, от омерзения его скрутило и вырвало.

«Это не я. Это не со мной!»

Максим Баймуратович Укасов потерял сознание.

Глава 1 Крутые виражи

— Ну что же. Похоже все, наконец, в сборе. — Кузьмин внимательно осмотрел присутствующих. Кроме его заместителя, начальника порта Андрея Андреевича, в зале совещаний Управы Заозёрного была вся верхушка переселенцев. И федеральных и… тьфу! Нет никаких «федеральных» и «простых».

«Есть люди и есть нелюди… и всё».

Верховный ещё раз оглядел притихших людей. Пал Палыч Шевцов, бессменный лидер посёлка. Мужик неплохой, но себе на уме. Хотя…

«Да нет, вздор! Ему можно доверять, тем более, что он уже и сам в курсе».

Сёмин. Странный человек. С одной стороны про таких говорят — настоящий Офицер. Именно так. С большой буквы. А с другой стороны… не удержал своих подчинённых в узде. Самые жестокие и дерзкие банды возглавляли именно его выкормыши.

«Ладно… с ним посмотрим».

Марина Егорова. Представляет гражданскую власть острова. Ну с ней всё ясно. Ноль амбиций. Бездна чувства вины. Вот и пашет.

«Энтузиаст-общественник, блин… но полезна, полезна».

И два десятка глав общин, хуторов и посёлков.

И Саша.

«Ну тебя на закуску оставим».

На незнакомого обществу Дубинина это самое общество периодически метало заинтересованные взгляды.

— Андрей, докладывай. Что с «полковничьими»?

Сёмин немедленно покраснел и набычился.

«Ну-ну, подёргайся, подёргайся. Ты своё уже отдёргался, хотя формально север тебе ещё подчиняется… ладно… живи покуда».

— Ушли, проклятые. Там за хребтом их хрен сыщешь. Зато зачистили весь юг.

— Конкретнее.

— Объединённые силы ополчения, дружины Заозёрного и наших силовиков на сегодняшний день уничтожили всех…

Капитан торжествующе прокашлялся.

— Всех бывших заключённых с рудника, разбежавшихся во время бунта. Шестьсот двадцать душ.

Народ одобрительно зашумел. Каторжане за полгода вольницы успели наворотить такого, что жалости к ним и их семьям не испытывал никто.

— Заодно, частью постреляли их баб, — Заместитель Верховного смущённо почесал нос. — А частью — нахрен вывезли. На островок. Полста миль к востоку. Пусть живут, как хотят. Я их предупредил: сунетесь — убьём.

— Это жестоко. — Егорова поджала губы, а из задних рядов пришелестело.

— Да пошла ты…

— Шевцов. Что с переписью? Управились? Докладывай.

Палыч вздохнул и с трудом поднялся. Нога, простреленная бандитами при нападении на посёлок, до сих пор болела.

— Да сядьте вы!

Палыч благодарно кивнул.

— Что получается. За полгода от рук преступников на хуторах и в посёлках погибло почти четыреста человек. Сильно конефермы пострадали. Их разграбили в первую очередь. Сейчас собрали уцелевшие кадры, лошадей пособирали, где могли. Одну ферму восстановили. ДОК сгорел.

— О людях, Палыч.

— Женщин много изнасилованных. Всего зарегистрировано почти пятьсот случаев. А сколько ещё молчит — один Бог ведает. Вспышка венерических заболеваний сейчас страшная. Врачи делают что могут, но говорят — аукнется это нам потом. С рождаемостью.

Шевцов посмотрел на Кузьмина.

— Ваши сильно помогают…

Помолчал и будто выплюнул.

— Федералы.

Дубинин слушал и офигевал. Оказывается, пока они там у себя в медвежьем углу тихо-мирно жили, здесь бушевала настоящая война! С сотнями жертв. А они — ни сном, ни духом. И «папаша» хренов! Мог бы предупредить. Хорошо, что хоть автоматы оставил. Докладчик заговорил о его хуторе и Саша, встрепенувшись, вернулся на совещание.

— Последний случай. Хутор Дубровка, на побережье. Полностью сожжён. Убиты все жители. Кто это сделал, мы пока не знаем. Думаю, одна из тех банд, что мы недавно уничтожили.

Народ удивлённо и встревожено загомонил — уничтожение целого хутора со всеми жителями было случаем из ряда вон выходящим.

Шевцов криво улыбался, глядя на Кузьмина.

— И ХОДОК тоже… убит.

В зале повисла тишина.

«Ай да Палыч! Молодец! Знал, но ничего и никому…»

— Какой ходок? Он же умер… — Марина растеряно оглянулась на Кузьмина. Зал взорвался вопросами и криками.

— Тихо! — Дубинин с изумлением понял, что это крикнул он. Все присутствующие с не меньшим изумлением обернулись к неизвестному мужику — тот поднялся на ноги и коротко поклонился.

— Разрешите представиться, Дубинин Александр. Хозяин хутора Дубровка. Я расскажу вам про Максима. Про Ходока.

Глаза собравшихся заинтересовано заблестели.

— Дело было так…

Макс остервенело скрёб своё тело пучком травы, сидя прямо посередине реки. Голышом и на виду у всех. Рядом, прижатая камнями, полоскалась одежда. Ну как одежда. То, что на нём было надето это… это… это…

Макса бросило в дрожь. ЭТО было на нём надето!

Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Макс от омерзения заорал и принялся терзать свою кожу в три раза активнее. Он сидел в мелкой и вонючей речке, все берега которой были завалены горами мусора. Вода была мутная и пахла чем-то очень нехорошим, но Максу было наплевать. Сейчас это было блаженство!

Он выполз из канализационного коллектора, как только пришёл в себя и очнулся. Руки дрожали, ноги подгибались. Но он всё равно выполз на белый свет, сопровождаемый равнодушными взглядами соседей. Это была Алма-Ата! Какой район это был, он не знал, но эти силуэты гор ни с чем нельзя было спутать.

Укасов застонал и схватился за голову — память вернулась разом. Вся его жизнь вплоть до того момента, когда ТАМ на них бросились неизвестные люди и конвоир, пожав плечами и глухо матюгнувшись, выстрелил ему в грудь.

Максим, подвывая от ужаса, содрал с себя кишащую живностью рубашку. На тощей груди, возле сердца, красовался старый шрам. Со следами кондовой штопки. С самым безумным видом он осмотрелся. Промзона. Частный сектор. Пыль. Грязь. Смог. ААААА! Впереди была речка.

Распугивая своим видом редких прохожих, грязный, заросший бомжара, торопливо ковылял к мосту.

«А что дальше то? Как я здесь оказался?»

Рука, судорожно сжимавшая пучок травы, замерла. Максим огляделся внимательнее, заметил среди куч мусора дохлую собаку и сморщился.

— Это, блин, Шанырак какой-то. А это, наверное, Большая Алматинка.

Большая Алматинка на этой северной окраине города, густо заселённой репатриантами из Монголии и прочими приблудами, уже не имела гранитных берегов и скамеечек вдоль набережной, зато могла похвастаться целыми мусорными островами. Некогда прекрасные поля и теплицы пригородного совхоза в лихие девяностые были самым наглым образом захвачены аульным людом, валом валившим в столицу. И сейчас это место, носящее святое имя — Шанырак, было загажено так, что власти уже всерьёз задумывались о том, что бы пригнать сюда бульдозеры. И пару танков. Ибо местные будут сопротивляться на всю катушку.

Смыв липкую грязь и как следует прополоскав волосы и куцую бородёнку, Максим приободрился и принялся размышлять вслух.

— Так. Алматы. Лето. Жрать хочу.

Макс осторожно глотнул водички прямо из реки.

— Денег нет. Документов нет. Одежды…

Он посмотрел на полощущиеся штаны.

… тоже нет.

Мужчина поднялся на ноги, обернул задницу мокрой тряпкой и почапал прямо по воде в сторону видневшихся на горизонте небоскрёбов.

«Что за родители такие! Убивать таких надо! Отпустить ребёнка одного в таком районе!»

— Девочка, не бойся, я просто позвоню с твоего телефона и всё.

Девочка только дрожала, с ужасом глядя на утянувшего её под мост бомжа. По-русски она, похоже, почти не понимала. Максим, в свою очередь, несмотря на папу — казаха, по-казахски и двух слов связать не мог. Он приложил палец к губам.

— Тихо. Тссс.

Девочка залилась слезами и закивала. Макс почувствовал, как стыд заглушает чувство голода.

«Да что ж такое!»

Максим отошёл на два шага и уставился на телефон. Календарь показал десятое мая тринадцатого года. Он удивлённо присвистнул и показал экран девочке.

— Это правильная дата? Да?

«Три года! Мамочка, три года!»

Из оцепенения его вывело шевеление ребёнка.

«Ну что ж, на память я никогда не жаловался. Начнём».

Первые три номера не отвечали. Макс напрягся, вспоминая номера шапочных знакомых. Звонить Лейле или родителям он опасался. Как и близким друзьям.

— Алё, Юрбан, салам, узнал? Это Макс. Да, он самый. Да приехал только что. Угу. Как, в бильярд ещё режетесь? Хочу тебе долг отдать. Помнишь, я тебе четыре сотни евриков продул? Сможешь сейчас подскочить за мной? Запоминай…

На самом деле Максим никогда на деньги не играл. И тем более — в бильярд.

Старая Королла тормознула у моста, когда уже окончательно стемнело, а голый Максим замёрз так, что зуб на зуб не попадал. По ночам с гор, особенно вдоль реки, дул холодный и свежий ветер.

Было видно, что Юрка недоумённо озирается и терзает телефонную трубку, в надежде узнать, где же это шляются его четыре сотни евро?

Макс повертел в пальцах симку, вытащенную из аппарата девочки, вздохнул и вылез на дорогу прямо перед автомобилем. Водитель вздрогнул, уставился на почти голого тощего мужика и врубил заднюю.

Дальше было кино. Голливуд, одним словом. Макс (и откуда только силы взялись!) в два прыжка догнал не успевшую набрать ход машину и запрыгнул на горячий капот.

— А, гадство!

Тощий живот обожгло.

— Мужик, ты чего? — Юрка включил дворники, за которые Макс держался. — Слезь!

Давний партнёр по бильярду был напуган и растерян. — Слезь, говорю!

— Юрбан! Заткнись, это я!

Истории сочинять Максим всегда был горазд. Он поведал морщившему от запашка нос Юрке душещипательную повесть о том, как его ограбили и избили, а потом на три года превратили в раба, заставляя вкалывать на бахче где-то в районе Балхаша. И как он сумел убежать, но уже здесь, на реке его ограбили бомжи. Юрка его истории ни фига не поверил, но Макс простым русским матом убедил его остаться.

— Значит так. Едешь в магазин. Покупаешь там три пятилитровые фляги воды. Шампунь. Ножницы. Одежду купи. И обувь. Сорок первый размер. И пожрать.

— А какую одежду…

— Да, блин, хоть какую! Сделаешь, потом отвезёшь меня домой — с меня сразу пять сотен баков, уяснил?

Юрка, судя по всему, опять вдрызг проигрался, а потому немедленно «клюнул». Он кивнул и торопливо добавил.

— Штука.

А потом, извиняясь, развёл руками.

— Инфляция.

Юрку Макс «кинул». Он сожрал два «сникерса», вымылся чистой питьевой водой. С шампунем и мылом. Как смог обкарнал свою шевелюру и обстриг усы и бороду. Нацепил на себя жуткий китайский спортивный костюм и резиновые сланцы. Юра перестал морщиться и милостиво разрешил сесть в машину.

— Куда ехать то?

— Не знаю, Юра. — Макс серьёзно посмотрел на старого знакомого. — Денег у меня нет. И дома у меня нет. Можешь меня здесь оставить. Можешь к себе отвезти. Один до сих пор, небось, живёшь?

Юра оцепенело смотрел на то, как его пассажир поигрывает канцелярскими ножницами. До него только сейчас дошло, во что он влез. Макс понимающе прищурился.

— А всё деньги проклятые… да, Юрий Дмитриевич?

Юрий Дмитриевич согласно кивнул.

Макс вздохнул.

— Ладно, довези меня до магазина, купи мне телефонную карту и всё. Можешь быть свободен.

Долговязый водила затравленно посмотрел на тщедушного пассажира и снова кивнул. Максим изменился так, что Юрка нисколько не сомневался — пырнёт и не поморщится. Блин, идиот! Какие деньги? Он же никогда с ним на деньги не играл.

Юрка сплюнул в окно и не спеша поехал к придорожному магазину.

«Вот, тля! Последние деньги истратил…»

Взяли его быстро и некрасиво. С руганью, заламыванием рук и пинками по рёбрам. Потом к магазину, возле которого Макса высадил Юрка, визжа покрышками прилетела раздолбанная «ауди» из которой выскочил толстый пожилой мужчина и принялся молотить Макса пудовыми кулаками. Полицейские, прочёсывавшие район нападения на девочку, так удивились, что перестали пинать задержанного бомжа.

— Уважаемый! Вы кто? А, вы отец… тогда конечно. Но только… уважаемый, не до смерти, пожалуйста? А то… сами понимаете…

В конце концов «уважаемый» устал и патрульные, доложив по рации о поимке маньяка, закинули бесчувственную тушку Укасова в труповозку, прицепленную к дежурному УАЗику.

Как ни странно, но проснулся Максим не от боли, а от голода. В милицию он никогда раньше не попадал и как выглядит «обезьянник» знал лишь понаслышке. Продрав опухшие глаза и оглядевшись, Макс пришёл к выводу, что жизнь налаживается! Во всяком случае, это никак не походило на вчерашнее пробуждение в канализационном коллекторе. Налицо был явный прогресс.

«Угу! А завтра я в люксе „Рахат паласа“ проснусь…»

В маленькой камере кроме него находилось ещё три человека. «Коллеги» дружно храпели и не обращали на новенького никакого внимания. Макс приободрился. Пока тюремные ужасы были не столь ужасны. В коридоре загрохотали двери и послышались шаги. Зазвенела посуда и снаружи потянуло запахом еды.

— Имя? Зовут тебя как? — Усталый следователь посмотрел на часы.

«Десять вечера. Домой. Спать. Ну его…»

— Федя.

— Ладно «Федя», сейчас мы у тебя снимем отпечатки, — следак зевнул, — а там посмотрим.

Выбивать показания было лень. Хотелось пожрать и завалиться спать.

— Сержант! Уводи его.

Макс честно думал, что в этом занюханном полицейском здании, не видевшем ремонта с дремучелохматого года, ему намажут пальцы краской, а потом тиснут их на бумажку. Как в кино. Ага! Щаз. Его завели в маленькую комнатёшку, до потолка заставленную компьютерами и прочими прибамбасами и велели вытереть руки бумажной салфеткой.

Макс вытер.

Потом тот же сержант велел положить ладони на стекло и закрыть глаза. Самое интересное, что всё происходило вежливо и без насилия. Максим искренне подивился такому прогрессу в родной полиции и положил ладони, как ему велели.

«Сканер, обыкновенный. Ну как же…»

Макс скривился. То, что его отпечатки есть во всех базах, вплоть до Интерпола он нисколько не сомневался.

А потом тот же вежливый сержант отвёл его обратно в камеру.

— Добрый вечер.

— Скорее уж — доброй ночи.

— Извините за поздний звонок. Только что мне позвонил дежурный из центрального вычислительного центра. Из районного отдела полиции города Алматы пришли отпечатки. Совпадение с номером первым из списка «А» сто процентов.

— Список «А»? Помню. Вы уверены?

— Так точно.

— Генерал. Любой ценой задержите эту информацию. Хотя бы на час.

— А…

— Все наши договорённости в силе. Мы вам перезвоним.

Толком поспать Укасову так и не дали. Посреди ночи в камеру вломились крепкие мужчины в штатском, подняли его на руки, цепко держа за почти все возможные части тела и вынесли его на улицу. Краем глаза Макс успел заметить, что здание, в котором он находился, полностью оцеплено, а улица — перекрыта.

Накатила апатия. Даже если бы у него сейчас под рукой оказался пистолет, он бы не выстрелил себе в лоб. Не потому что страшно. А потому что — всё равно. Максим закрыл глаза, вдохнул полной грудью родной алматинский смог и успокоился.

«От судьбы не убежишь».

Третье по счёту утро, после того как к нему вернулась память, Максим действительно встретил в люксе «Рахат паласа».

«Наглость — второе счастье!»

Ночью, когда его вынесли на улицу и погрузили в микроавтобус, он не удержался и по привычке ляпнул.

— В номера!

«Сейчас шлёпнут».

Сидевший в темноте салона человек пошевелился.

— Куда изволите?

Макс, с высоты своего положения, повёл подбородком.

— Вооон туда!

Вдали, рядом с ярко освещённым куполом цирка, сверкал огнями пятизвёздочный отель.

По пустынным улицам кортеж донёсся к цели за пять минут. Всё-таки, когда нет пробок, Алма-Ата очень маленький город. Пусть и с миллионным населением. Охрана обступила его со всех сторон, всё так же цепко держа, и провела внутрь через чёрный ход. А дальше был номер и ванна, полная горячей воды. Сонный парикмахер, который лихо сбрил машинкой остатки бороды и шевелюры. И горячий ужин.

А потом — кровать.

— Во, даже на подушке вензель.

Макс сел в постели и потянулся. Вопреки его ожиданиям в номере было пусто. Ни души. Никто не дежурил у его кровати, и в шкафу вооружённой охраны тоже не было. Зато на прикроватной тумбочке лежал голубой паспорт и портмоне.

«Надо же! Укасов Максим Баймуратович. Ого!»

Макс уставился в потолок.

— Спасибочки.

В портмоне (Ёлы-палы! Это же «Монблан»!) стройными рядами лежали кредитные карточки. Не золотые, но всё же… и «Виза», и «Мастер», и, даже (Макс присвистнул) «Экспресс».

«Вот уж редкий гость в наших краях!»

На каждой было вытеснено его имя и фамилия.

«Трындец!»

Максим завернулся в халат и почапал к столу, где стоял телефон.

— Слушаю вас, господин Укасов.

Голосок девушки с ресепшена был мил и приятен.

«Мне всё это снится».

— А… да. Я могу поговорить со своими… — Макс запнулся, — сопровождающими?

— Простите?

— С теми людьми, с кем я вчера приехал.

— Простите, я не понимаю вас. Чем я ещё могу вам помочь?

Макс бросил трубку и пошёл к входной двери, ожидая, что она будет заперта снаружи.

Ничего подобного — дверь была вообще не заперта!

«Значит часовые».

Макс выглянул наружу. В конце коридора горничная катила тележку. Всё. Больше вокруг никого не было.

«Эээээ…»

В шкафу обнаружился простенький и непритязательный комплект одежды. Серые брюки и белая рубашка. Максим посмотрел на свои обломанные чёрные ногти.

— Алло, девушка. Пришлите мне в номер завтрак, а потом маникюршу.

Ноги сами отнесли его к кровати.

«Чего у нас там по телевизору?»

Два дня Максим ел, спал и шлялся по бутикам внутри отеля. Он приобрёл летний костюм и две пары туфель. Потом, повертев в руках кредитку, мысленно на всё махнул и прикупил себе новый «Таг Хойер», взамен пропавшего у федералов. Звонки родителям и Лейле никаких результатов не дали. Трубка услужливо сообщила, что такие номера не существуют. Даже домашние. А никому другому Максим звонить не хотел — что он мог сказать? Привет, я — Максим, ну помнишь…?

«Тьфу ты!»

— Алло, девушка. Обед в номер.

— Господин Укасов, с вами хотят поговорить. Соединить?

«Хе. Началось».

— Соединяйте.

Глава 2 Выбор

— Милый, как дела? — Леночка обтёрла руки об фартук и обняла мужа.

— Пирожки?

— Пирожки!

Жена улыбалась. С улицы раздавались звонкие детские голоса. И пусть общежитие здесь, на острове, ни шло ни в какое сравнение с их сгоревшим домом там, на севере, но всё же… Все живы и, слава Богу, здоровы. Тьфу-тьфу-тьфу!

— Нормально всё. Солнышко, — Саша чмокнул супругу в нос, — надо посоветоваться.

Её глаза разом стали серьёзными. Она вообще сильно изменилась. Стала жёстче. И реже смеялась.

«Лапушка моя!»

В груди у Дубинина заныло — оградить любимую от невзгод у него никак не получалось.

— Здесь дом мы не получим. И деньгами нам не помогут. Всё на общих основаниях. Эта комната наша до будущей весны, а потом…

Лена вздохнула и тяжело села на сундук.

— Понятно. Но ведь есть «но»?

Саша кивнул.

— Сейчас был на совещании. В узком составе. Нам предлагают отстроить Дубровку заново. Всем. Нам. Володьке, Олегу, Славке.

— А как же дети? Здесь школа, клуб… — Лена встревожено посмотрела на мужа, ехать обратно в эту глухомань она решительно не хотела. — Электричество даже есть!

Она умоляюще прижала руки к груди.

— Зачем нам туда?

— Ты знаешь, кем был Максим?

— Он же утонул!

— Не-а. — Сашка потёр лоб. — Он упал с обрыва, всё верно. Я сам видел. Он не долетел.

— …?

— Он не упал в воду. Он исчез. Он ушёл ТУДА. И боссы считают, что он может вернуться.

— Ах вон оно что…

Лена беспомощно расправила юбку и сделала ещё одну попытку.

— Он же псих.

— В том то дело, что нет. Я видел как он на нас СМОТРЕЛ. На нашу семью. На меня. На тебя. На детей. У меня всегда было ощущение, что его так и подмывает что-то сказать. А вот когда он пялился на море — то да. Псих.

Сашка помолчал.

— А может, он просто душу свою изливал. Или так плакал.

Лена думала. Пять минут прошли в томительном молчании.

— Как ты решишь — так и будет.

«Уфффф!»

— Шевцов даёт строителей. «Папаша» — денег. Сёмин на тропе организует охотничью заимку. Охранять заодно нас будут. Да и автоматы никто у нас отнимать не собирается.

Саша поцеловал любимые руки.

— Не переживай. У нас всё будет хорошо.

Лена слабо улыбнулась.

— Я знаю. Милый, у нас маленький будет.

— Господин Укасов, добрый день. — Голос был мужественен и приятен.

— Добрый.

— Если вы не против, мы могли бы встретиться, поговорить?

— Отчего ж, извольте.

Максим наслаждался, начав этот светский разговор. Он с удивлением понял, что соскучился по беседам.

— Прошу прощения, я не представился. Иван Иванович Марков. Можно просто Иван.

— Макс. Поднимайтесь ко мне. Заодно и пообедаем.

Иван оказался высоким загорелым мужчиной лет сорока с настоящей голливудской улыбкой. В тридцать два зуба. С ямочками на щеках и смешливыми глазами.

— Привет, давай на ты.

Макс посмотрелся в зеркало.

«Мда, с ним на пару девчонок цеплять не получится».

— Давай.

За обедом они болтали о всякой ерунде. О погоде, часах, тачках и шмотках. Марков ориентировался в моде словно рыба в воде, рассказав Максиму о новых магазинах и об «афигенном» индийском ателье, открывшемся в прошлом году. Максим в ответ посетовал на то, что его карточки, оказываются, «анлим». Что приводит его в состояние душевного трепета.

Марков беспечно отмахнулся.

— Ерунда это всё. Так. На первое время перебиться.

«А вот это уже интересно».

Макс подобрался и хищно оскалился. Лицо его, густо покрытое синяками, ссадинами и царапинами, стало страшным.

— А почему, ты, скот, решил, что у меня будет «второе» время?

Макса начало потряхивать.

— Снова всю мою жизнь распланировали? Так?

В пальцах лихорадочно вертелась мельхиоровая вилка.

Марков на оскорбление и угрозу никак не отреагировал. Он спокойно доел суп, промокнул губы салфеткой и, отбросив образ приятеля и свойского парня, совершенно серьёзно посмотрел на Максима.

— Когда я узнал, что ты сделал, чтобы не попасть в руки к русским спецслужбам, я тебя сильно зауважал, парень. Свобода — это всё. Это самое главное, что отличает человека от скота.

У Максима в животе разлился жидкий азот.

— «К русским»? А ты… разве?

— Иван Иванович Марков. Хочешь верь — хочешь не верь. Это моё настоящее имя. Мой президент поручил мне, — Марков надавил голосом, — лично. Говорить с тобой абсолютно честно. Только правду.

«Ёлы-палы, а ведь урод куратор был прав. Амеры узнали. Сейчас такая колбасня начнётся».

— Дядя Сэм?

— Точно. — Марков улыбнулся. — Я знаю, как ты относишься к моей стране. Плохо относишься. Чего уж там — твой психологический портрет нам хорошо известен. Выслушай меня. Если скажешь уйти — я уйду. Мы расстанемся по-хорошему и больше никогда не увидимся. Максим Баймуратович, у правительства Соединённых Штатов к Вам нет НИКАКИХ… претензий. Вот. Возьмите.

Иван протянул Максиму плотный пластиковый конверт.

— Я выйду ненадолго. А вы откройте это.

Марков упруго поднялся и вышел из номера.

В конверте оказались две фотографии.

Руки дрожали, глаза заволокло влагой.

Ляля.

Она УЛЫБАЛАСЬ.

Она стояла на берегу моря, стройная и загорелая. И улыбалась, глядя прямо ему в глаза. Рядом, на песке, валялся надувной матрац. Надпись на обороте гласила.

«Гонолулу, апрель 2013».

На второй фотографии она была не одна. Там был… там был… доктор. Дядя Саша. Александр Владимирович. И КУРАТОР! Все трое непринуждённо устроившись, сидели на террасе на фоне моря. За столом. На столе была бутылка вина. У стола стоял мексиканец в сомбреро и с гитарой. Надпись на этом фото гласила.

«Санта-Барбара, апрель 2013».

«Япона мать!»

Голова у Максима онемела окончательно, мозг выключился и он «завис».

— Ваня! Заходи.

Максим шарился в мини-баре. Там была Кока-кола и лимонад. Спиртного не было никакого.

«Суки!»

— Рассказывай. И вели принести водки. Я не уйду.

Марков вздрогнул, словно его стегнули плетью и прошептал.

— Holy shit! Это правда.

Макс оторвался от своих поисков и с интересом уставился на американца.

— ЦРУ?

Иван замялся.

— Нет. Госдеп. Специальная служба.

— Что. Как. Откуда. — Максим показал на фото с куратором. — Объясни.

— Это генерал-лейтенант Архипов. Виктор Сергеевич. Он пришёл к нам три года назад вместе с доктором и этой девушкой, Лейлой. Он рассказал нам поразительные вещи. Разумеется, мы ему не поверили. Он показал нам видео. Показал карты. Показал записи. Доктор рассказал о Ходоках, а Лейла подтвердила, что ты исчезал. Мы не поверили снова, но решили проверить. И, сам понимаешь…

— Почему он предал?

Марков захохотал.

— Ну ты и тип! «Предал». Скажешь тоже. Человек шкуру свою спасал. И его. И её.

Палец американца тыкал в изображения дока и Лейлы.

— Поверь мне, я сам — русский, хоть моя семья уже четыре поколения в Штатах живёт, так вот — поверь мне. Мы, — Марков снова выделил это слово голосом. — Мы, русские, и там и здесь — все отличные люди. И страна эта мне нравится. Честно. И кухня тоже. Но ваша власть это… это… нечто умозатмевающее. Они как монголы. После них — хоть потоп. Вернее — выжженная земля.

Макс вызверился.

— Ваша, что ли лучше?

Иван совершенно серьёзно кивнул.

— Да. Лучше. Приезжай — посмотри.

— Какие вы добрые! — Сарказм выплёскивался из ушей.

Марков впервые проявил неудовольствие.

— Ну да. Если бы ты. Мог. Как Мать перебрасывать людей…

«ОНИ НЕ ЗНАЮТ!»

… тогда, скорее всего мы бы тебя уговаривали… эээ… более настойчиво. А так… Мне дали распоряжение просто тебе всё рассказать и помочь. В надежде, что, может быть, ты хоть немного поможешь нам. Добровольно. Сейчас мы ищем. Ищем Ходоков. Открыли лотерею для «одарённых», — Иван скривился и едва сплюнул, — придурки толпами за грин-картой ломятся. Пока — пусто. Но мы ищем. И мы найдём. Есть наработки у вашего доктора. Сейчас, под видом повальной диспансеризации и медицинской реформы, прочёсывается ВСЁ население США и Канады. Всё это встало бюджету почти в триллион долларов, но дело того стоит. Мы найдём. Но с твоей помощью это будет быстрее.

«Они не знают, что я могу водить людей! Куратор, док и Лейла это скрыли! Опаньки!»

— Дальше рассказывай. — Макс прикрыл глаза и постарался скорчить кислую мину.

— Мы проверили информацию Архипова, как смогли. После твоего и сестры исчезновения ваш босс дал команду свернуть проект. Мы никого не нашли, хотя информации у нас — хоть отбавляй. Девяносто девять процентов, что они мертвы. Все триста человек, что обеспечивали проект «Родина» на этой стороне.

Макс неверяще посмотрел на Ивана.

— А, аа… мои родители?

— О, не беспокойтесь. С ними всё в порядке. Они живут в закрытом военном городке под Москвой. Оба работают. Ваш отец, увы, дворник. Зато мама — воспитательница в детском саду. Вы можете им позвонить, их номер телефона я вам дам.

Максим дёрнулся.

«Стоп. Не торопись».

— В общем, в историю с параллельным миром мы не поверили, но уровень секретности нас заинтересовал. Как мы ни пытались получить дополнительные данные, кроме тех, что предоставил перебежчик, у нас ничего не вышло. Как видишь, я полностью с тобой откровенен.

Максим хлебнул водки, принесённой здоровенным амбалом и устало прикрыл глаза.

— И что теперь?

— Макс! — Марков выпучил глаза. — Ты так ничего и не понял? Не спрашивай меня. Решай всё сам. Ты свободный человек!

«Где-то тут собака порылась».

— А где «но»?

— Нету.

— Врёшь.

Марков усмехнулся.

— Зуб даю. Паспорт настоящий. Деньги настоящие. Это подарок. Живи. Радуйся. Гостиница оплачена на три недели вперёд.

— Иди отсюда. Стой. Телефон родителей оставь. И Лейлы.

Хлопнула дверь. Макс вздрогнул и схватился за голову.

«Почему всё так? Свои тебя ни в грош не ставят, измываются, как хотят, потом списывают и сливают, а враги — в десну целуют?»

Максима мутило. И от водки и от новостей. Разумеется, родителям звонить он не стал. Учёный уже. Что такое Российская ГОСУДАРСТВЕННАЯ машина он уже понял.

«Или убьют или снова… подсадят».

Тело само собой дёрнулось.

«Не хочу!»

— Почему так?

Ивану Максим поверил. Просто поверил. Ему помогли. Да, с расчётом. Да, не бескорыстно. Да, осторожно надавив через Лялю. Но то, что они бы ушли из его жизни, потребуй он это от них — Макс ни сколько не сомневался.

— Ну а потом что?

Голова болела всё сильнее.

«Настоящий паспорт. На МОЁ имя. Как только уйдут одни, придут другие».

Веры к «другим» у Максима уже не осталось.

Будучи по паспорту казахом, Максим всегда считал себя русским человеком казахского происхождения. Он жил в этой культуре, говорил на этом языке, он болел за эту страну, за этот народ. Он всегда искренне ненавидел врагов этой страны, к коим причислял все западные «дерьмократии» во главе с США, исламских фундаменталистов и китайцев. Макс всегда считал, что китайцы мечтают оттяпать у его любимой России Сибирь и Дальний восток. С той самой деревней под Томском, где прошло его детство. Сволочи. И очень по этому поводу переживал, хотя внешне, для друзей, всегда был аполитичным пофигистом.

И тут такой финт ушами!

«А если я…»

«А как же они…»

Перед закрытыми глазами лежащего в полной темноте Максима взорвалась цветными кляксами бомба.

— А как же ОНИ?

Макс подскочил с выпученными глазами.

Он вспомнил всё.

Они.

Друг Саша, три года менявший ему подгузники. Его жена Леночка, кормившая его с ложечки. Егор, который каждый день читал ему вслух книги. И Оленька, которая каждый день с ним играла, пела ему песенки и танцевала.

Что с ними то будет?! Если он их предаст?

В бескорыстность и человеколюбие янки Максим верил ещё меньше, чем в благородство российских спецслужб.

Зубы сами собой вцепились в подушку. Макс замычал.

«Нет, родненькие мои, я вас не предам, чего бы это мне не стоило!»

Экран телефона светился в темноте словно прожектор.

«Красивые стринги, солнышко! Гонолулу, говоришь… Санта-Барбара, говоришь? Док-иудушка. Говоришь, у тебя наработки в поиске есть?»

— Алло, мам. Здравствуй. Это я, мам. Я вернулся. Да, мам. Я в Алма-Ате. Я скоро к тебе приеду.

«Очень скоро».

Глухо тарахтя дизельком в бухту вполз единственный имевшийся на Родине железный кораблик. И тащил он при этом единственную же железную грузовую баржу. Несмотря на разгар лета, погода стояла отвратительная — низкие серые тучи, то и дело брызгавшие мелким холодным дождиком и ветер. Холодный и колючий. Сашка вздохнул — всего год тому назад, когда строительство первого хутора было закончено и все строители ушли, они с Леночкой и с детьми устроили пикник на пляже. С шашлыками и квасом. И хотя вода в море и тогда была «не подарок», но назагарались они до африканского состояния. Что (тут Дубинин, наконец, улыбнулся) очень шло к длинным и стройным ножкам его жены.

Хутор отстраивался заново. Ударными темпами и с очень хорошим качеством. Пал Палыч действительно собрал и прислал на работы лучших специалистов, а с южного острова подкинули дефицитных стройматериалов. Шифер да стекло. Три недели тому назад, когда принципиальное решение о восстановлении хутора было принято, Дубинин посоветовался с женой, поговорил со свояком и решил на старом месте не строиться, а поднимать дома с другой стороны ручья. Там, где стоял старый домик «папаши». Место это вообще ничем не отличалось от того, где они жили раньше. Такая же поляна пятьсот на пятьсот метров, густо заросшая невероятно зелёной травой, такие же корабельные сосны вокруг и сопки. И даже родничок обильный имелся. Возвращаться на пожарище не хотелось, да и могила налётчиков в самом центре хутора… бррр! Мрак.

Кто и когда похоронил этих людей — так и осталось загадкой. При воспоминании о налёте Дубинин сморщился, как от лимона.

«Кстати, о лимоне… долечку бы одну, да с сахарком!»

Им тогда, в начале марта, сильно повезло. Банда была большая. Человек двадцать боевиков и с ними с десяток женщин и детей. Они тащили на себе пяток тяжело нагруженных саней, были измучены и шли медленно, так что дежуривший на тропе Славка успел шустро укатить на лыжах к хутору и предупредить о вооружённых автоматами гостях. Пришлось бросить всё и бежать к домику Кузьмина. Женщин и детей спрятали там, озадачив их связью с федералами, а сами мужчины, во главе с Сашей, залегли в сугробах на берегу ручья.

Банда оказалась не просто так — пограбить да поубивать, а со смыслом. Обнаружив пустые дома, беженцы шустро в них вселились, потом пустили под нож всю домашнюю скотину хуторян, потом ходили в баню, а потом завалились спать.

Свояк, поглаживая свой автомат, предложил прогуляться туда ночью.

— Абидна, да! В моём доме!

Дальше шли одни междометия и махание руками. Сашка вылазку запретил, хотя у самого банально чесались руки. Пойти и убить. Всех, из-за кого его дети вынуждены спать на лавках в чужом доме.

А утром всё стало просто и понятно. К ручью из хутора притопала делегация и очень вежливо попросила «одолжить во временное пользование» ходока.

Саня обалдел.

— Ребята, вы чего? Он же живой человек! Как же можно его «одолжить»?

«Ребята» по виду были все сплошь военные, а никакие не уголовники. И женщины, что были с ними, тоже были… вполне интеллигентного вида. И детки. Аккуратно и чисто одетые.

— Слушай, брат. Мы хотим домой. На большую землю. Отдай его по-хорошему. Я точно знаю — он здесь.

От одного вида собеседника у Сани противно свело живот. Перед ним стоял профессиональный убивец. Некстати вспомнился фильм «Белое солнце пустыни».

— Вот что, ребята, пулемё… э… Максима я вам не дам.

«Делегат» дёрнулся, но до висящего на плече автомата он так и не дотянулся — залёгшие в сугробе в полусотне метров Володька и Олег одновременно матюгнулись и начали стрелять. Через секунду их поддержал Славка. Через несколько секунд магазины опустели и вокруг воцарилась мертвая тишина. На снегу, на другом берегу ручья вповалку лежали убитые. Все десять человек, что пришли выпрашивать ходока.

Саню вырвало. Мир качался и был серым.

«Я, убил…»

Дубинин зачерпнул ладонью ноздреватый липкий снег и оттёр им рот.

— Пошли парни, надо наших прятать.

Своих женщин и детей, вместе с Максимом увели на Олегову пасеку, в землянку. Там было холодно и сыро, но всё равно — лучше, чем под открытым небом. На море был шторм и катер с помощью плотно застрял в порту. Кузьмин сообщил, что в Заозёрный информация уже ушла — оттуда вышла помощь, и попросил «держаться».

Ночью вся оставшаяся банда несостоявшихся эмигрантов пошла на штурм домика. А чтобы некуда было отступать, они сожгли Дубровку. Всю. Даже заборы. Даже сделанное детьми пугало.

«Масленница, мля!»

Бой шёл почти в кромешной тьме, только изредка озаряемой далёким пожаром. Дубинин куда-то бежал, куда-то стрелял. Одиночными. Тщательно прицеливаясь в темноту. Где-то кто-то орал. Кто-то плакал и звал маму. Где-то шла рукопашная. Там пыхтели, задушено матерились и раздавались глухие удары.

Когда небо над морем из чёрного превратилось в тёмно-свинцовое, измученный Дубинин выполз из-за сосны, обтёр с автомата налипший снег и воткнул в него последний магазин. Вокруг всё ещё постреливали, но как-то вяло, без души. Эмоций не было никаких — Сашка был выжат до предела.

Бывший хозяин, бывшего хутора поднял ствол в небо и нажал на спуск.

— Людииии! Поймите! Максиииим! Не можееет водить людей!

Горло сорвалось и Сашка тяжело закашлялся.

Эхо длиннющей, на весь магазин, очереди ещё металось среди сопок.

Но больше никто не стрелял.

Через пять минут в бухте раздался рокот двигателя. Моряки наплевали на шторм и всё-таки пришли. Нападавшие исчезли, словно их и не было. Словно весь бой хуторяне вели с призраками, и только следы на снегу, кровь и гильзы говорили об обратном.

Володьку ранили в плечо. Славку в ногу и в руку, а Олег страшно ободрал себе лицо, улетев в темноте вниз по склону. Дубинин с удивлением понял, что он единственный жив-здоров. И даже не ранен. К ним, что-то крича, спешили моряки, прожектор катера обшаривал берег, а со стороны пасеки…

— Максим, стой! Стой! СТООООЙ!

Сашка нёсся вниз по склону сопки к берегу, чудом уворачиваясь от еловых стволов. Максим медленно брёл к обрыву, неотрывно глядя на волны, за ним длинной серой змеёй по снегу волочилась верёвка.

Дуб не успел. Совсем немного. Макс прекратил орать на море, оглянулся, улыбнулся Саше своей безумной улыбкой и шагнул вперёд.

ХЛОП.

Саша не верил своим глазам. Он УШЁЛ. Внизу, на узкой полоске галечного пляжа было пусто.

Сторона, на которой они нынче строились, имела одно неоспоримое преимущество. Там был пологий спуск к бухте. Именно там сейчас и строился небольшой деревянный причал, к которому сейчас шла надувная лодочка с четырьмя гребцами, споро работавшими вёслами.

— Рассказывай, — «папаша» крепко пожал руку и осмотрелся, — мать тебе привет передавала, жалеет очень, что приехать не смогла. Ну ничего, вот отстроитесь, тогда уж…

Сашка надулся от гордости.

— Да чего рассказывать. Смотри сам.

Посмотреть действительно было на что. За двадцать дней ребята Шевцова умудрились приволочь сюда кучу тёсаных каменных блоков, попутно почистив и обустроив дорогу до Заозёрного, три тонны цемента и сейчас вовсю рыли траншеи под будущие фундаменты. Экономный Пал Палыч заикнулся было о двух домах, но Дуб упёрся и свои запросы отстоял. Четыре дома. Четыре сарая. Баня. Четыре. И так, по мелочи: конюшня, хлев, да погреба. Шевцов крякал, мялся и то краснел, то бледнел, но под пристальными взглядами Кузьмина и Сёмина сдался и дал добро на эту стройку.

— Неделю как плотники пришли. Сейчас с того берега брёвна перевозим. Сушёного леса у нас там много лежит. Думал побольше дома построить, вот и заготовили прошлой зимой. С запасом. А сейчас видишь как — пригодились. Так-сяк с прорабом прикинул — на всю стройку хватит.

Снова посыпала морось. Прямо зашиворот, Сашку передёрнуло.

— Михалыч, это Сахалин какой-то!

«Ну что тебе сказать про Сахалин, на острове нормальная погода… Умный мужик был Визбор».

— Привыкай. Считай каждое пятое лето здесь такое. Сёмин своих на дороге поставил? Твои Максима караулят? Что по стройке необходимо?

Верховный сыпал вопросами не дожидаясь ответов, стремительно шагая среди куч строительного мусора.

— Не дрейфь, сынок. К осени вселитесь. И смотрите! Во все глаза смотрите! Не пропустите его.

Сергей Михайлович на секунду замер.

— Если он, конечно, появится.

— Если он жив, то обязательно появится.

В своих словах Александр Дубинин абсолютно не сомневался.

Глава 3 Космополит

Максим поднёс к лицу руку с часами и только затем открыл один глаз. «Таг Хойер» честно показал одиннадцать утра.

«Ничего себе я поспал!»

Макс по жизни был «жаворонком» и подняться в полшестого утра для него было нормой. А тут…

«Мда».

Разговор с мамой выдался нелёгким. Со слезами счастья, нервами, причитаниями и с восхитительным чувством опасности. Макс говорил и слушал. Минута шла за минутой, потом трубку взял отец. Макс всё говорил, говорил, говорил. Каждую секунду ожидая, что их разъединят. Он нервно, с бесшабашной весёлостью смеялся в трубку, умом понимая, что его уже вычислили, что где то ревут сирены, куда-то мчатся люди, заводит двигатели самолёт.

«Ну же, падлы! Живее, живее! Ха! Два раза вам „ха!“».

— Да папа, я вам всё объясню. Была ошибка в информации. Меня приняли за другого человека. Всё уже разъяснилось. Я сейчас в гостинице. Нет, папа. Что вы. Конечно, власти всё подтвердят.

Макс нёс дикую ахинею, сочиняя на ходу немыслимую историю, добавлял в неё элегантные штрихи уточнений и вкрапления правды. Родители плакали от счастья и никак не могли наговориться. Минуты шли, превратившись в час, потом в другой. Ухо болело и грозило отвалиться. Договорившись, что утром он поедет в аэропорт, Максим попрощался с почти успокоившейся мамой, пожелал спокойной ночи отцу, выключил телефон и заснул.

Последней мыслью, что промелькнула у него в голове, перед тем, как он окончательно заснул было «лететь им сюда часов пять… нормально. Высплюсь!»

— Одиннадцать. И чего? — Макс недоумённо огляделся. Спецназа ФСБ или людей в штатском в номере не наблюдалось. Максим сполз с кровати и пошёл принимать душ.

«Хорошо!»

Рука легла на макушку — едва отросшие волосы кололись, а из зеркала на Максима пялился худой чувак с побитой мордой.

«Мда… в деревню! В глушь! В Саратов!»

— Ничего Максим Баймуратович, через месячишко будешь как новенький!

Цепкий и живой ум и тут подгадил — в голову влезла змея.

«У тебя будет то этот месяц?»

— Да и пох! — Макс задавил гадюку и достал лучший из своих двух костюмов. — Города надо брать…

Тощую шею украсил элегантный шёлковый платок.

… обаянием!

Знакомая девушка с ресепшена уже не шарахалась в испуге от внешнего вида странного постояльца, а наоборот, после его чудесного преображения и общения с подружками из отельных бутиков, стала бросать на Максима откровенно заинтересованные взгляды.

— Доброе утро, господин Укасов. Вам просили передать.

В плотном коричневом пакете оказался…

«Угу, ну конечно!»

… телефон. Стоило взять его в руки, как он немедленно запиликал. Краем глаза Максим заметил, как напряглись несколько крепких мужчин расположившихся в холле отеля. Поймав вопросительный взгляд Маркова, Максим отрицательно покачал головой. Тот кивнул, но, на всякий случай, вытащил из кармана пиджака американский паспорт, раскрыл его и ткнул пальцем. Сначала в фото на паспорте, а потом в него.

Максим отвесил челюсть.

«Они за ночь мне гражданство сварганили? С ума сойти!»

В том, что паспорт подлинный, он нисколько не сомневался.

— Да, слушаю.

— Господин Укасов, добрый день. Меня зовут Иван Иванович…

Максим заржал во весь голос. Отель замер и обернулся на бестактного бомжа в дорогом костюме.

— Стой! Дай угадаю. А фамилия у тебя Марков?

Трубка молчала секунд десять, переваривая смех и вопрос, а потом как-то обижено протянула.

— Кошечкин.

Макс заржал в два раза громче.

«У них там что? Совсем с кадрами плохо? Они ко мне Ко…Кошеч…кина прислали!»

Смех перерос в натуральную истерику, люди вокруг встревожено поглядывали на странного человека и обходили его стороной.

— Возьмите!

Перед лицом возник стакан с холодной водой. Девушка с ресепшена стояла рядом и взволновано рассматривала Максима. Тот благодарно кивнул и залпом выхлебал весь стакан. Смех пропал, но напала икота.

— Спа!сибо!

«Чёрт! Какая она красивая!»

— Ко!кошеч!кин, я тебе перезво!ню.

Макс ещё раз икнул, покраснел и протянул девушке руку.

— Мак!сим.

«Чёрт!»

— Асель. — Девушка поощрительно улыбалась и оправляла свои роскошные чёрные волосы, демонстрируя отличный экстерьер. Максим понимающе улыбнулся в ответ и зацепился взглядом на рвущейся от упругой груди блузке. Асель заулыбалась в два раза лучезарнее.

— Я заканчиваю через пятнадцать минут. Ровно в двенадцать.

Макс закатил глаза, развернулся, зашёл по пути в ресторан и заказал в номер шампанское, фрукты и икру.

Когда-то давно, в своей прошлой жизни, он очень любил ледяное Asti Martini с чёрной икрой и маленькими кусочками свежих фруктов.

Асель честно предложила всё, что имелось в её распоряжении, а Макс все её прелести честно употребил. Под шампусик и икорку. Чёрной икры в отеле не оказалось, пришлось довольствоваться красной.

«Ладно, не беда».

Макс сначала пообещал девчушке прогулку по бутикам, затем при помощи поцелуя выставил её из номера и сейчас задумчиво листал один занятный документик. Оный документик был выписан на имя Max Ukasov. Как выглядит реальный американский паспорт Max Ukasov не знал, но на вид этот паспорт был самым настоящим. Когда и как он оказался на его прикроватной тумбочке — один Бог ведает.

«Круто, у меня уже два паспорта».

— Алё, Кошечкин, о чём ты хотел со мной поговорить?

— Господин Укасов, мы можем встретиться?

Их тоже было человек десять. Все в хороших костюмах, с умными лицами и безукоризненными манерами. Макс окинул взглядом лобби бар. Двадцать мужчин сидело друг напротив друга, вызывая нехорошие подозрения бармена и охраны. Но это были, во-первых, гости отеля, а во-вторых, на бандитов они никак не походили.

Бармен нервно протёр бокал. Эти ребята были куда серьёзней братвы, а уж он то за свою карьеру насмотрелся на всяких.

— Ты знаешь, кто я?

Кошечкин покачал головой.

— Понятия не имею. Сам, — он поднял палец вверх, — просто лично приказал мне с тобой побеседовать. Откровенно. Ничего не утаивая.

Макс улыбнулся и посмотрел на Маркова.

«Дубль два».

— Ваши родители вас ждут. У них хорошая… э… нормальная, но хорошо оплачиваемая работа. Плюс персональная пенсия. Отличная трёхкомнатная квартира. В новом доме. Они получили паспорта и неограниченную свободу передвижения.

Кошечкин достал из портфеля пакет.

— Это ваше. Максим, я не знаю, кто вы и что вы сделали. Но я уполномочен заявить от имени президента. К вам лично, у Российской Федерации нет никаких претензий.

Максим лениво листал красную книжечку с двуглавым орлом. Он уже устал удивляться чему-либо.

— Зато у меня к Российской Федерации есть претензии!

Кошечкин понимающе наклонил голову.

— Это можно и нужно обсуждать. Не со мной, конечно. Самолёт ждёт. Ваши родители вас ждут.

«Русским» Укасов нифига не верил. Все эти обещания… царь слово дал, царь слово забрал…

«Господи! Что мне делать? Как поступить?»

— Погоди!

Макс встал и направился к Иванычу номер один. Бармен сделал вид, что уронил салфетку и нырнул за стойку — эти… «посетители» были готовы вцепиться друг другу в глотки в любую секунду.

— Вань, — Макс задумчиво чесал нос паспортом номер три, — у тебя яд есть? Да, и дай-ка мне свой номер телефона. Жив буду — позвоню обязательно. Даю слово. А сейчас извини, мне в другую сторону.

Американец долго играл желваками, очень серьёзно глядя в глаза Максу.

— Я тебе верю.

Марков подал незаметный знак, и все его люди поднялись и ушли, разом разрядив обстановку. Он протянул Максиму свою визитку и крепко пожал ему руку. Максим глядел на удаляющегося «врага» и в душе его бушевал пожар сомнений.

«Почему? Почему всё так?»

В потной ладони Максима осталась маленькая красная капсула.

На встречу с «самим» Максим смог попасть только через десять дней. Всё это время его банально не отпускала от себя мама. Увидев, в каком виде к ним домой заявился сын, мама упала в обморок, а отец странно закряхтел и схватился за сердце. Охрана, тащившая чемоданы странного ВИП-клиента, бросила их и рванула поднимать бедную женщину и приводить её в чувство.

Десять дней Максим кормили. Нет. Не так. Его кормили-кормили-кормили. Он уже не мог есть, но мама, всякий раз глядя на сына, плакала — её кровиночка так исхудал!

Квартира родителей Максу понравилась. Честно. Отличный новый дом, второй этаж, чистейший и ухоженный двор. И очень приличные соседи.

Одним словом, родители отнюдь не бедствовали. У Максима отлегло от сердца.

«Ну хоть здесь всё в порядке!»

Его никто не дёргал, не вызванивал, никто за ним не следил. Макс погулял с мамой по парку, сходил в кино на новый супер-пупер блокбастер, и усиленно залечивал синяки и ссадины на лице и теле. И ел. И опять ел. И ещё немножко кушал.

Уфффф!

— Кошечкин! Привет. Я готов. Ну ты понял.

Глава 4 Будда

Дома были хороши! Даже лучше чем те, что сгорели. И каменные фундаменты были сложены не как обычно — высотой по колено, а по пояс. Брёвна были более-менее подсушенные, так что плотники сразу прорезали и двери и окна. И всё навесили. И установили, честно при этом предупредив, что все эти оконные рамы и дверные коробки — полнейшее дерьмо. Взяты со склада, потому что их никто не брал, а на заказ новых просто не было времени.

— Ты, Саня, не сомневайся, — тот же самый бригадир, что строил прошлый хутор, хитро улыбался, — эту зиму простоят, а там и бревно немного осядет, всё равно переделывать будем. За зиму брательник мой тебе хочешь из дуба двери, да рамы сделает, хочешь — из лиственницы.

— Из дуба давай, — Дуб, несмотря на мелкие неурядицы, довольно улыбался, — и крышу капитальную на будущий год тоже?

— Тоже, Саня, тоже.

Общее число работников, занятых на восстановлении хутора, превысило сто человек. Администрация Южного острова платила щедро, как следует распотрошив один из своих стратегических товарных складов. Сложно сказать, чего в этом решении Верховного было больше. Надежды на то, что Ходок объявится и дело себя оправдает или обычной заботой о своих приёмных внуках за счёт общего бюджета. Кое-кто потихоньку на эту тему начал ворчать, но Кузьмин не обращал на это ни малейшего внимания, деятельно готовя посёлки и хутора к зиме. Из-за холодного и дождливого лета, помноженного на разорённые фермы, зерна заготовили намного меньше чем обычно. Впритык. Экономисты управы Заозёрного считали так и сяк — получалось, что если затянуть пояса, то до следующего урожая дотянуть было можно. Сильно выручили рыбацкие артели, насолившие и накоптившие огромное количество кеты и мелкой краснорыбицы. И картошка. Картошка, как выразился Шевцов, «это наше всё».

Дубинин оглядел свой новый дом.

ШИК! Четыре комнаты и кухня. И ещё летняя кухня (Саша зажмурился от удовольствия) площадью со всю его Бишкекскую квартиру. Лена, когда увидела это «лёгкое» строение, собранное из толстого бруса, с печами, мангалом и казаном, была в шоке. Пятьдесят квадратных кухонных метров.

БЛЕСК! Внизу, под летней кухней были погреб и ледник. В стороне, за сараями, стояла банька. Небольшая, но очень толково сделанная. Всё-таки за десять лет жизни на природе многие бывшие горожане здорово поднаторели в деревянном зодчестве. Его собственный двор был обнесён двухметровым дощатым (!) забором с капитальными воротами и калиткой. Сейчас одна из бригад тянула второй, внешний забор, повыше и помассивнее. Пиломатериалов и гвоздей на это требовалось столько, что экономист Славка хватался за голову.

— Ни в жисть не расплатимся!

«Нет, Славик, расплатимся. Расплатимся».

КРАСОТА! В окне зажглась лампочка. Ветрогенератор, одолженный «на время» федералами, был слабоват, но по паре сороковаттных лампочек в каждом доме уже было. Светили они, правда, еле-еле, но по сравнению с лучинами это был огромный прогресс!

Дубинин тщательно вытер обувь и поднялся в дом по приставной лесенке (до крыльца ещё не дошли руки), поглядел, как печник заканчивает кладку печи-голландки, отпер сундук с оружием и забрал автомат. Сегодня была его очередь дежурить у того места где пропал Макс.

— Если честно, то я вас ненавижу.

Макс не дерзил, он просто говорил то, о чём он думает. В самом начале разговора на этой даче они договорились быть друг с другом предельно откровенными.

— Я знаю. — Человек, сидящий напротив Максима, поджал губы и нахмурился. — Надеюсь, вам не надо объяснять, ПОЧЕМУ?

— Не надо. Я всё понял. Есть вещи, которые важнее всего. Даже человеческой жизни. Но мне от этого не легче. И мнения своего о вас я не изменю.

— Неважно. — Человек погладил по голове забредшего в беседку лабрадора. — Совсем старая стала. Поговорим о будущем.

— Снова поводок, наркотики и выполнение плана по грузоперевозкам? — Макс ехидно прищурился.

— Проект закрыт. Вы можете протащить человека, я знаю. Но это вас очень быстро убьёт. Так что эту страницу можно считать перевёрнутой.

Человек отхлебнул чай и выжидающе уставился своими бесцветными водянистыми глазами на собеседника. Макс проделал тоже самое и уставился в ответ. Игра в молчанку затягивалась.

— Американцы знают. — Макс не выдержал первым. — Они обратились ко мне и заявили, что ищут своих ходоков. Что теперь будет?

— Ничего. — Президент был сама безмятежность. — Они не найдут.

Макс онемел. Человек, сидевший напротив больше всего сейчас напоминал… напоминал…

«Ёлы-палы! Будда!»

… те же полуприкрытые глаза, та же слабая и мудрая улыбка. В голове щёлкнуло. Всё сложилось.

— А Архипов…

— Вы, Максим, умный человек. Поверьте. Они не найдут. Вам незачем знать, почему.

На этом месте разговора всё возмущение Максима куда-то делось. Он впервые осознал всю глубину выражения «кишка тонка». У него кишка была тонка. Точно. Здесь играли в такие игры, с ТАКИМИ ставками, что разум отказывался в это верить.

— Мне сказали, что они триллион потратили…

Человек мягко отправил собаку из беседки в сад и оскалился.

— Прямые затраты — да. А всего, по прикидкам наших аналитиков, общая сумма расходов больше двух триллионов. И нулевой рост ВВП в этом году. А по поводу жизни…

Президент перестал расслабленно улыбаться и жёстко посмотрел на собеседника.

— Генерал Архипов, честнейший, умнейший и добрейший человек. Зубр. Скала. Он лично, за шкирку, выволок наши спецслужбы из того дерьма, в котором они находились в девяностые. Настоящий патриот своей страны.

У Макса предательски заболел живот, он уже знал, что президент скажет дальше. Тот понимающе покивал.

— Да, Максим, вы умный человек. Представьте себя на его месте. Он лично убил всех своих друзей и подчинённых, его семья от него отказалась. Его презирают и ненавидят. Его считают Иудой все кто его знал и чьё мнение для него имеет значение. Никто и никогда не узнает правды. Запомни Макс, — человек скрежетнул зубами и сжал кулаки, — никто и никогда. Врача играют втёмную, он не в курсе. А насчёт девушки…

Человек усмехнулся и с интересом посмотрел в глаза Максима.

… седина в бороду — бес в ребро.

Чашка с остывшим чаем упала на стол и разбилась.

— А вы не боитесь, что я могу американцам слить информацию о генерале?

Внутри у Макса всё ещё бушевала буря, но внешне он уже успокоился.

— Уже неважно, — Президент отмахнулся. — Если они узнают, то будут молчать, как партизаны. Это будет наша общая тайна. За два триллиона впустую потраченных долларов и потрёпанную экономику моему коллеге не то, что импичмент грозить будет. Там даже массовыми расстрелами дело не ограничится. Конгресс их всех сожрёт и не подавится. Нет. Если они узнают, то будут молчать.

Макс восхитился. Его собеседник сумел выжать максимум возможного из этой истории. На этом фоне его личные проблемы казались комариным писком, не имеющим никакого значения.

Уже уходя, он обернулся и с надеждой спросил.

— Может, всё-таки объясните, почему они не найдут?

Будда в ответ смежил веки, мудро улыбнулся и отрицательно помотал головой.

— Алё, Юрбан, привет, это снова я. Подъезжай, я тебе деньги отдам. Хм. Нет. Не на мост. Я в «Рахат-паласе» живу. Да. Тебя пропустят. Скажешь — ко мне. Укасов. У-ка-сов. Штука баксов, как и обещал.

Макс бросил трубку и хлебнул шампанского. Из открытой двери ванной комнаты неслось щебетание Асель и шум душа. Двигаться было лень. Жить было лень. У Максима Баймуратовича начался отходняк.

Он решил все свои проблемы. У него полный порядок с деньгами. Есть какая-никакая женщина. Глупая, как пробка, но красивая и умелая в постели. Родители счастливы. Он счастлив. Он счастлив?

Макс закрыл глаза и призадумался.

Из его жизни ушла огромная тайна. Сопричастность к чему-то грандиозному и великому. Те люди, что жили там — они жили. Дышали полной грудью, искренне радовались и искренне плакали. Они строили свой, новый мир. А он? Уже неделю жрёт икру и хлещет шампанское в люксе отеля. И трахает тупую девку.

«Девка» выскочила из душа, вся свежая, с горящими, в предвкушении от очередного грядущего похода по магазинам, глазами.

«Тьфу, ты. Пропасть!»

— На. — Макс отслюнявил штукарь зелени и кинул его девушке. — Вали отсюда и больше мне на глаза не попадайся.

— А…

— Пошла к чёрту!

— Марков, привет. Это Укасов. — Макс глядел на свой американский паспорт. В нём, на положенном месте была казахстанская виза и все пограничные отметки. — Где тебя можно найти? Я вылетаю немедленно.

— Юрбан. Помнишь, где мы в прошлый раз встретились?

Юрка с изумлением пялился на давнего знакомца. За месяц он сильно изменился.

— Помню.

— Так вот. Собери крепких ребят. Если нет таких приятелей, то найми. Вот тебе ещё штука. Не жмоться — плати щедро и честно. Пойдёте по реке вниз. В Шанырак. Там есть ещё один мост. Возле него найдёте большой канализационный коллектор.

Макс припомнил где он «очнулся» и его передёрнуло.

— На ещё штуку. Купите резиновые сапоги и перчатки.

Макс подумал и добавил ещё штуку.

— А лучше — костюмы химзащиты. Найдите там бомжей. Делай что хочешь. Пои их «Таласом», избивай, пытай, но узнай, где именно они меня подобрали. Помнишь ещё, как я тогда выглядел?

Юрка растеряно вертел пачки денег в руках и блеял нечто невнятное.

— Вот и молодец. Я приеду через пару недель. Дашь мне отчёт. И имей ввиду, — голос хозяина люкса звенел сталью. — Я смогу проверить, узнал ты правду или нет.

Глава 5 Pax Americana

— Вань, а почему Гавайи то? — Макс утёрся. Кондиционеры не спасали — в громадном старом металлическом ангаре был маленький филиал преисподней. — Вам чего, остальной Америки мало? Аляски, например.

Марков на подначку не повёлся, а молча ткнул большим пальцем себе за спину.

«Ага, угу. Молчу, дурак».

На стене висела охрененно здоровая карта Родины на английском языке. Все моря, океаны, континенты и горные хребты уже имели англоязычные названия. Только громадный северный остров, едва не дотягивающий до звания мини-континента, носил гордое имя Russian Rodina. Сам же новый мир, по версии американцев, назывался совсем просто New America.

Когда Максим увидал эту карту в первый раз, его прибил столбняк. Впрочем, свои эмоции, особенно после встречи с Лейлой и последующего бурного объяснения, Макс научился контролировать хорошо. А потому ни скрипеть зубами, ни сжимать кулаки он не стал. А тем более — материться. Он лишь «уважительно» цокнул языком и показал местному боссу жест «ок». Типа, уважаю, пацаны. Шустро вы. Действительно, до полного и подробного обзывания всех частей света, материков, архипелагов и прочего, русские не додумались. Все карты, что Макс успел посмотреть, будучи в Москве, были, мягко говоря, пустоваты. Даже обжитые места юга большого острова, где располагался Заозёрный, были прискорбно унылы. Сопка Дальняя. Мыс Ветреный. Хребет Каменный. Просто Река.

«Тьфу! Картографы хреновы!»

Даже сам остров назывался офигенно умно. «Северный». А федеральный остров в тридцати километрах к югу, соответственно «Южный». Американцы же подошли к делу с размахом и системно. Все карты, слитые им Архиповым, они тщательно изучили, совместили координатную сетку и выяснили, что ежели открывать окно из окрестностей Гонолулу, то в аккурат окажешься на берегу южного тёплого моря, возле устья большой судоходной реки. Именно на это Марков пальцем и показал.

«Ну и ладно. Козлы. Шкуру неубитого медведя делить все мастера!»

Пока все успехи американской стороны, кроме потраченных впустую двух триллионов долларов, свелись к двум ходкам Максима на ту сторону. В первый раз это было не здесь, а на Восточном побережье США, на территории военной авиабазы, где его встретил Марков и местный Босс. Тот, который САМЫЙ большой босс. Босс похлопал Укасова по плечу и крутанул ладонью, типа come on!

Марков немедленно перевёл.

— Давай, парень. Не подведи меня.

Глаза у него были жалостливые-жалостливые. Максим, уже с утра залитый дерьмовым американским «пивом», повалился на электрическую машинку для гольфа, пьяно рыгнул, дал по «газам» и исчез.

В пустом складе воцарилась тишина. Четверо присутствующих онемели — то, что произошло на их глазах, ожидалось, но увидеть это лично…

— Что ж, джентльмены, — Президент очнулся первым, — по крайней мере, мы точно знаем, что это возможно и что видео, предоставленное нам перебежчиком реально.

С громким хлопком в дальней части склада появился автомобиль и резко затормозил, едва не врезавшись в стену.

— Найдите таких людей, во что бы то ни стало. Мистер Маркофф, это точно, что он не способен перевезти людей?

— Увы, сэр. Это точная информация. Сами русские использовали его только для перевозки топлива.

Макс не спеша подкатил к четвёрке людей и бросил к их ногам охапку степной травы.

Президента откровенно разбирало любопытство.

— Что там?

Макс пожал плечами.

— Хз, Вань, не переводи ему это. Ночь. Не видно ничего. Поле какое-то. Волки воют, я травы нарвал и ходу. Вы бы мне, в следующий раз, хоть пистолет с собой дали.

Выдавать азиату, да ещё говорящему на русском языке, пистолет в присутствии Президента США, начальник охраны категорически запретил.

Второй поход туда Максим совершил уже на базе в пригороде Гонолулу. Американские вояки долго и яростно ругались между собой, периодически тыча пальцем в Макса и куда-то в угол.

— Чего это они?

Марков хмыкнул.

— Ракету не хотят тебе доверять.

— Какую ещё ракету?!

— Обыкновенную. Космическую. — Иван, несмотря на жару, чихнул. — Видишь грузовичок? Специально для тебя сделали.

Укасов встал и, наплевав на мнение окружающих, двинулся к стоящему в углу аппарату. Охрана судорожно дёрнулась, но осталась на местах. Свои генералы — это, конечно, круто, но вон тот дядя в штатском… Оравшие друг на друга вояки заткнулись и сопроводили Максима тяжёлыми взглядами.

Машина была забавная. Низенькая и длинная. Маленькая одноместная кабинка, по бокам выдвижные опоры, как на автокране и длиннющий короб, идущий вдоль машины слева. Следом, с бумагами в руках, подошёл Иван.

— Там ракета. Не волнуйся — штука полностью автоматическая. Переедешь на ту сторону, нажмёшь вон ту красную кнопку, хватай велосипед и вали быстрей. У тебя пять минут будет. Комплекс сам развернётся и запустит ракету.

Макс подозрительно уставился на Ивана.

— А там что? Боеголовка?

— С ума сошёл? Там микроспутник. Один. Ракета то предельно лёгкая и маленькая. Мой Босс хочет получить свою карту мира. Со своего сателлита. И сравнить. Ты понимаешь меня?

— Да понятное дело. — Макс был не в восторге от того, что он сейчас делает, но, во-первых, он обещал, а во-вторых — это было чертовски интересно! Он, Максим Укасов, собственноручно запустит ракету в космос!

«Блин! Да я крут неимоверно!»

Старт разочаровал. Не Байконур, однозначно. Когда то давно Максима занесло на станцию вблизи космодрома и он случайно увидал старт «Протона». Вот это был СТАРТ! А тут… в километре от него что-то пыхнуло, свистнуло, и из тёмно-зелёного контейнера в небо выскочила серебристая чёрточка. И всё. Больше Максим ничего не успел увидеть. Над головой ещё с минуту что-то грохотало, а потом и этот звук стих. Сплюнув с досады, он хлебнул пивка, включил плеер и оседлал велосипед.

— Ну Вань, ну чего ж Гавайи то? — Макс откровенно ёрничал и продолжал теребить сидящего за столом Маркова. Тот снова ткнул пальцем в карту.

— Тогда кондёры ещё поставьте!

«Козлы!»

Два человека в обычных шортах и майках подкатили к столу Маркова на электромобильчике, весь багажник которого был заставлен тёмно-зелёными ящиками.

— Так, — Иван вытащил из холодильника под столом упаковку «Гиннеса», — Прошу. Через час над местом запуска…

— Не-а, один не буду. — Макс вертел запотевшую бутылку с видимым удовольствием. «Миллер» и «Бад» уже не лезли в горло. — Что я, алкаш что ли?

Марков, ни слова ни говоря, поставил на стол второй бокал.

… через час над местом запуска пройдёт спутник. Развернёшь антенну…

Чувак в шортах раскрыл зонтик двухметрового диаметра.

… направишь её точно в зенит, подсоедини кабель и нажми эту кнопку.

Макс посмотрел на кнопку. Кнопка была одна и она была подписана по-русски: «кнопка». Макс улыбнулся инженеру самой дебильной улыбкой и поковырялся в носу.

— Аха.

Инженеры вздрогнули и ошарашено переглянулись.

Карты совпали до мелочей.

— Я не хочу возвращаться, пойми.

Её запах. Он сводил с ума. Её голос. Он проникал сквозь кожу. Её тело…

— Я останусь здесь. Там ничего у меня нет. Нет будущего. Я. — Шёпот Лейлы прервался. — Хочу быть здесь.

— С ним? А как же мы?

— Просто здесь. Ты же тоже… можешь…

— Что? Остаться и смотреть на то, как тебя… как ты…

— Тебя не было так долго. Я думала, ты умер.

«Лучше бы я действительно умер!»

Максим встал, оделся и, не оглядываясь, вышел, оставив часть своей души в этом прибрежном мотеле.

— Хочу тебя познакомить кое с кем.

— С кем ещё?

Идти никуда не хотелось. Макс покрепче взялся за край кровати на которой лежал и сфокусировал зрение. «Вертолёты» временно сели.

— Завтра, Вань. Всё — завтра.

Их было тридцать два человека. Очень разные. Молодые и старые. Мужчины и женщины. Всех цветов кожи. Трое в инвалидных креслах. Впереди этой разношёрстной толпы стоял улыбающийся дядя Саша и приветливо помахивал ручкой. Макс, только что вошедший с ярко освещённой улицы в прохладу здания, запнулся. Сердце застучало с силой парового молота. Оно било в рёбра с такой силой, что Максим испугался за их сохранность. Потом застучало в ушах. В висках. В желудке оказался кусок льда. Перед глазами заплясали разноцветные звёздочки.

— Дядя Саша, это… они?

Врач подпрыгнул от избытка чувств и кивнул.

— Да.

«Пипец!»

— Они МОГУТ? — Сердце замерло в ожидании ответа. Некстати заходило ходуном правое колено.

Доктор прекратил прыгать и торопливо подбежал, заглядывая Максиму в глаза.

— Пока нет, но если вы немного поможете…

Огонёк в его глазах Максиму сильно не понравился. Это был взгляд безумного учёного, который ради проверки своей теории не остановится не перед чем.

«Э… э… э!»

Макс, пытаясь вырваться из цепких объятий врача, беспомощно оглянулся на Маркова, ища поддержки.

— Ещё чего! Да пошёл ты…

И осёкся. Возле Ивана стояла пара громил с электрошокерами. Дядя Саша разомкнул объятия.

— Это будет совсем не больно.

И достал пистолет для инъекций.

— Марков, ты же обещал.

Максим пытался сфокусировать зрение. Ничего не получалось и лицо склонившегося над ним Ивана было в тумане. Марков хмыкнул и выдал сакраментальное.

— Ничего личного — просто бизнес. Док считает, что наши кандидаты полностью способны на то, что делаешь ты. Просто их надо немножко… подтолкнуть.

«Ничего личного — просто бизнес. Сука. Ненавижу».

— Развяжите, — Максим застонал — тело, растянутое на кровати ремнями, затекло и сильно болело.

В поле зрения возникло ещё одно белое пятно и ремни ослабли. Максим захрипел от боли, которая пронзила всё тело и, кое-как повернувшись на бок, свернулся калачиком.

«Просто бизнес…»

Хотелось заплакать. Пожалеть себя. Захотелось отмотать плёнку назад и снова быть беззаботным совладельцем эвент-агентства, кататься по горам на новенькой «Витаре» и шляться по ночным клубам. И не знать ни о какой Родине.

«Да что ж такое!»

Слёзы сами собой тихо текли по носу, капая на зелёную простыню.

Макс накрылся с головой.

— Пошёл вон. Тварь.

Глава 6 Коллеги

Насколько Максим понимал английский, помощники Дока громко орали одно слово: «плотнее!», при этом несколько вояк без всякого пиетета подталкивали будущих возможных ходоков руками, сгоняя их, навроде отары овец, к центру платформы.

— Угу, идите сюда, бараны. — Сегодня Макс был водителем этого туристического автобуса.

— Максим, ты, главное, не напрягайся. Не пытайся их тащить сам. Ты не выдержишь и умрёшь. Твой мозг не справится. Ты понял? — Дядя Саша суетился и потел. — Чуть-чуть дёрни…

— Дядь Саш… — Макс, усиленно дыша перегаром, проникновенно заглянул ему в глаза. Врач замер.

— Да Максим?

— Пошёл на …, Иуда!

От громкого крика Ходока доктор дёрнулся и свалился с платформы. Возбуждённый гул участников эксперимента смолк как по команде. Что орал на русском этот человек понял только присутствующий здесь Марков. Он поморщился и попытался Максима образумить.

— Ну зачем ты так?

Водила с ненавистью посмотрел на нового куратора, плюнул в его сторону и завёл двигатель.

— А ну пошли все на хер с дороги!

Затылок знакомо стало оттягивать. В плеере Шахрин затянул «а не спеши ты нас хоронить…»

«Мля! Как в тему!»

Макс попробовал на прочность наручники, которыми его приковали к рулю и оскалился.

«…а мы и так любим все темноту…»

АXXХАААААА!

Виски пробивал раскалённый прут. Кость трещала. Рядом бился пульс. Да не один.

«Пульс? Что ещё за пульс?»

Макс нажал на газ и потерял сознание.

— Sir! Wake up! Please!

«Ёханый помпей! Чё ж так плохо то, а? Да не тормошите меня, сволочи…»

В плечо тыкался чей то кулачок, отчего безвольно свесившаяся голова водителя моталась из стороны в сторону. Это было зря. Макса стошнило.

«…лошадь моя белая, такие, брат, дела…»

— Заткнись. — Максим выдрал из ушей капли динамиков и продрал глаза. Рядом с ним, с перекошенным от ужаса лицом, стояла девочка лет пятнадцати.

«Одна из этих…»

Макс огляделся. На платформе лежало около десятка тел, на дальнем краю, в инвалидном кресле сидел вполне себе живой и здоровый мужчина лет сорока, возле него визжала, словно её режут живьём, толстая негритянка. Сама платформа стояла на берегу моря, одним боком заехав прямо в лазурную воду. Другая сторона прочно сидела на пляже.

А вот пляж был просто роскошен. Мечта. Такое Максим видел только по телевизору. Белый-белый песок, лазурное море и без единого облачка — небо. И жара. Не хватало пива и чипсов. И много-много раздетых девушек.

— Кажись приехали.

Всего в полусотне метров от торчавших на солнце ходоков заманчиво шумели листвой пальмы. Макс сглотнул, судя по всему он провалялся без сознания довольно долго — кровь под носом успела засохнуть плотной коркой, а открытые участки кожи порядком поджарились на солнышке. Алкоголь, щедро употреблённый перед выездом, давал о себе знать и пить хотелось неимоверно. И отлить тоже. Макс подёргал наручники. Попробовал завести двигатель. Нифига.

Испуганный ребёнок что то щебетал то по-английски, то по-испански, не отходя от него ни на шаг. Негритянка же получила леща под зад от инвалида, поперхнулась и умолкла.

Тихий шум пальмовых листьев на ветру, ленивый прибой и шуршание песка…

Макс и мужчина-инвалид ошарашено переглянулись — звуковой контраст был потрясающим.

Максим с тоской посмотрел на своих спутников.

«Что ж ты, пророк недоделанный…»

— Они не найдут, они не найдут! — Макс вслух передразнил своего собеседника. — А они, блин, нашли!

Американцы удивлённо и вопросительно посмотрели на своего проводника, Макс махнул рукой, мол, неважно и продолжил ругаться.

— Колесо, ёшкин кот, ещё это!

Наручник снять не удалось — пришлось при помощи мужчины, назвавшимся Майклом, выломать рулевое колесо. Потом Макс, получивший свободу передвижения, при помощи безымянной негритянки и девочки доволок Майкла вместе с его креслом до тенька под пальмами и вот так, с прицепленным к левой руке рулём, он уже полчаса валялся на песке, пялясь на зелёную листву над головой. В голове был полнейший бедлам. Чего делать дальше — он не понимал. С пляжа донёсся новый звук. К мерному шелесту волн добавилось назойливое жужжание.

«Мухи? Пойду, посмотрю».

Семерых погибших, лежавших вповалку на раскалённом железе, Максим определил как «недоходоков». Они смогли пройти барьер, но не выдержали сам переход. У большинства погибших были абсолютно красные глазные яблоки, сильно выпученные, кстати, как-будто на них что-то давило изнутри и засохшие ручьи крови из носа, рта и ушей. Лица их были жутко искажены — смерть им далась нелегко. Против своей воли Максим остановился над молодой девушкой. Оба глаза супермодели лопнули от страшного напряжения. Видок был жуткий. И мухи, мухи.

«Откуда только взялись».

— Такая красивая. Была.

Получалось, что троица, сидевшая под пальмами, точно была ходоками. Макс кинул на них быстрый взгляд.

«Нашлись-таки».

И ещё двадцать два человека просто пропали, скорее всего, они просто остались там, в ангаре на окраине Гонолулу.

У каждого из погибших оказалась фляжка с водой и… пистолет. Маленький такой. Даже в невеликой ладошке Максима он исчезал без остатка.

«Козлы! Своим то всем выдали…»

Он вопросительно помахал пистолетом над головой. Майкл помедлил, но потом кивнул. Кивнула и девочка.

— Да кто бы сомневался!

— Но, но, но! Ай нид сам бир, понял? Дринк! И тогда уже… энд гоу он зе… ээээ… машинен.

«Тьфу, ё!»

В школе Максим учил немецкий. Сейчас он об этом очень жалел — английский б точно пригодился. Диспозиция была следующая. Остров. Тропический рай, так сказать. Рай отделялся от берега континента проливом шириной около километра. Самое поганое, что никаких источников воды на острове Макс не нашёл. Из плюсов было пять оставшихся литров воды, десять пистолетов, шикарный пляж и тёплое море. И отсутствие здесь всякой, кроме птиц, живности. Семерых погибших Максим сам похоронил в братской могиле возле платформы. Что характерно, никто из его «коллег» на помощь не пришёл.

«Да и пошли вы».

«Коллеги» о чём-то громко спорили и временами отходили в сторону, занимаясь чем-то непонятным. Они тужились, словно пытались что то из себя выдавить, лица их краснели, глаза лезли из орбит. Негритянка при этом визжала и зверски шлёпала себя по необъятной ягодице. Звон от шлепков в ушах стоял конкретный, но дальше садо-мазо дело не пошло.

Девочка-латиноамериканка покосилась на мужчин, покраснела, но решительно разделась, отошла к линии прибоя и, усевшись прямо в воду, принялась мастурбировать. Офигевший от этого зрелища Майкл явно чертыхнулся и поспешно отвернулся. Как и Макс. За пять минут юная особа громко кончила несколько раз, но с места она не сдвинулась так и оставшись лежать на песочке.

— Ну а ты чего делать будешь? — Макс с интересом уставился на инвалида. Русского Майкл не знал, но всё отлично понял. Он пожал плечами и достал шило.

— Давай-давай! — Макс ободряюще оскалился.

Американец сжал зубы и неторопливо воткнул шило в свою ногу.

— Come on!

Потом он воткнул ещё раз, потом ещё. Потом Макс похлопал его по плечу и пошёл спать.

Утро вечера мудренее.

Поспать не удалось. Огромная дымчатая луна заливала всё вокруг таким нереальным серебристым светом, что Максиму казалось, что он в сказке. Он припомнил суровый климат русского острова. Мрачные сопки, заросшие тёмными елями. Свинцовые тучи. Холодный дождь. Ледяной ветер. Сугробы. Вспомнил того медведя, которого увидел во время своего первого путешествия и его передёрнуло.

«Ну почему так? Одним северный берег Карибского моря, а другим — южный берег Карского?»

Если бы Заозёрный находился в таком климате, он бы, пожалуй, сразу бы тут и остался. Рай! От добра добра не ищут!

«Интересно, как там Дубинины? Оле в этом году в школу надо. А где там школу взять? А учебники?»

Макс поймал себя на мысли, что размышляет об учёбе девочки, будто он заботливый дядюшка. Не меньше. Он тоскливо вздохнул. Ну почему он сразу, до отъезда сюда, тьфу, туда, в Америку, не ушёл к ним?

На самом деле Максим знал ответ. Он — боялся. Боялся того, что эти люди, которые заботились о нём три года, забыли про него. Сердце сжималось и протестовало, приводя тысячу доводов против, но разум предательски твердил — «ты им не нужен, забудь».

«А я им… всё…»

«А они тебя будут просто использовать, как и все остальные».

«Это неправда! Они не такие… они же мне…»

«Что? Ты хотел сказать „как семья“? Откуда ты знаешь?»

«Я им верю!»

«Лейле ты, помнится, тоже… верил».

«Заткнись, тварь!»

«Ну-ну, ну-ну… лучше подумай, что будешь делать сейчас…»

— Так! Всё! Хватит! Этак и с ума сойти недолго!

Лежавшие под пальмами «робинзоны» зашевелились — Максим разбудил их. А может быть, скорее всего, они и не спали.

Укасов проверил пару честно заныканных пистолетов, поднялся и потопал к морю.

Соседи угомонились только под утро. Из пальмовой рощицы почти всю ночь раздавались звонкие шлепки и визг негритянки, стоны девчонки и сдавленная ругань инвалида. Недоходоки пытались вернуться домой.

«Что-то с ними не то. Доходяги. Искусственные они какие-то. Недоделанные… мутанты, мля. Иксмены…»

Максим вспомнил, кого в Алма-Ате называли «иксменами» и хрюкнул. Настроение стремительно улучшалось.

«Выберусь в АА — найду Асель… а классно она… Стоп! Сейчас — „иксмены“».

Макс прислушался, кроме шума ветра и тихого прибоя тишину не нарушал ни один звук.

«Ничего личного — просто бизнес. Прости Оленька, дядя Максим тебе учебников не привезёт».

Девочка и негритянка спали рядом, так, что Максим смог спокойно прицелиться обеим в головы. Он никогда раньше не стрелял в людей. По идее, его должно было трясти, но ничего подобного не происходило. Максим спокойно навёл пистолеты, зафиксировал руки, ещё раз проверил прицел и, глядя на лежащего в пяти метрах Майкла, почти выстрелил.

— Ничего личного — просто бизнес. Твою дивизию!

Макс снова прицелился и снова попробовал нажать курки. Прицелиться получалось, а выстрелить — нет. Макс не боялся — просто два указательных пальца отказывались ему подчиняться.

— Да пошло оно всё!

Укасов сунул пистолеты за пазуху, развернулся и потопал к проливу. Надо было выбираться на континент.

В предрассветных сумерках, под пальмами хрипел во сне инвалид, и стонала и плакала девочка.

— Вот такое хреновое лето…

Глава 7 Торт, цветы, аплодисменты

Холодное лето плавно перетекло в ледяную осень. О том, что будет зимой, думать не хотелось. Саня зябко повёл плечами — даже тяжеленный, до пят, тулуп не спасал от пронзительного ветра, который так и норовил пробраться за пазуху. Ледяная крупа неслась параллельно земле и пропадала в серой мгле над обрывом. Хорошо, что свояк, измученный безнадёжно-скучными дежурствами у места ухода Максима, соорудил, пока было достаточно тепло, что-то вроде конуры. Она не грела, да и ветер свистел в сотне щелей между досками, но всё равно — там было куда приятнее.

Сашка задумался. Выводить людей на дежурство с каждым днём становилось всё тяжелее и тяжелее. Почти восемь месяцев прошло с тех пор, как Максим исчез и вера в то, что он вернется, таяла с каждым днём.

Дубинин с ужасом представлял себе, как он будет объясняться с Шевцовым следующей весной — всё-таки хутор им отгрохали на славу. И на зависть остальным. И пока получается — за так.

«Ладно. Об этом потом думать будем. Зато любимица в тепле и уюте».

Саня заулыбался. Срок неумолимо приближался. Заезжавшие с плановым осмотром Заозёрские акушеры пообещали приехать через две недели и принять роды, надавали кучу советов и укатили. Сейчас Леночка сладко спала за толстыми и крепкими стенами тёплого дома. Их дома. На их хуторе. На их, собственной, земле! Зашибись!

Дубинин перевесил автомат на другое плечо и двинул вдоль обрыва. Надо быть очень внимательным. Да. Точно.

Акушеры привезли с собой листок Заозёрной многотиражки «Вести Родины», из которой поселенцы узнали о том, что Сёмин и его бойцы, наконец, выловили остатки бандитов и на севере наступило затишье.

«Всё равно. Надо быть ОЧЕНЬ внимательным!»

Саня застыл на месте. Возвращаться в будку не было моральных сил — ветер бы тогда бил в лицо. Мужчина повернулся к ветру спиной, поднял воротник необъятного тулупа и замер. Ветер выл, впереди, в невидимой в темноте бухте, грохотал прибой.

«Блин. Чего я тут делаю? Всё равно ничего не видно».

Спина, нещадно избиваемая крупой, заледенела и покрылась тяжёлой коркой. Пора было идти домой.

— Чего стоим? Кого ждём?

Сашка решил, что ему померещилось.

— Чего ты тут торчишь, спрашиваю? Как три тополя на Плющихе…

Дубинин медленно обернулся. В сером сумраке раннего, почти зимнего вечера, в пяти шагах от него, в лёгкой кожаной куртке стоял Максим и улыбался. Ветер трепал его отросшую седую шевелюру, в руках он держал коробку с тортиком, перевязанную обычной верёвочкой, а под мышкой был зажат букетик белых роз.

Последняя лампочка, свисающая на тонком проводе посреди комнаты, светила еле-еле, но зрение у Максима уже адаптировалось, да и щёки, наконец, оттаяли, так что чувствовал он себя вполне сносно. Толстая, как уточка, Лена, счастливо улыбаясь, хлопотала, собирая неожиданный поздний ужин. Детки чинно сидели на сундуке, пожирая глазами сильно изменившегося Максима и не решаясь к нему подойти. Отчего тот всё больше и больше впадал в отчаяние. Ему было неуютно, холодно и страшно.

Неторопливый рассказ Александра о том, что из-за него сожгли прежний хутор, и что почти все были ранены, был страшен своей обыденностью. Дубинин ни словом не обмолвился о том, что всё это случилось только потому… а! Чёрт!

— … потом нас вывезли к федералам, но там… жить негде было, а тут ещё — видишь? — Дубинин показал на жену. — Я вынужден был согласиться.

Саша помялся и опустил глаза.

— Прости меня, Максим.

Макс остолбенел. Его узкие глаза широко распахнулись, он, словно зачарованный, медленно поднялся на ноги. Саня ничего не понял, но, на всякий случай, тоже встал.

На ватных ногах Макс подошёл к Дубинину, крепко его обнял и разрыдался, уткнувшись носом ему в плечо.

За три последних года у него впервые попросили прощения!

Неважно, что Дубинину не за что было извиняться — плотину прорвало. Макс ревел, как маленький ребёнок, изливающий свою обиду, боль и страх отцу или старшему брату. Саша осторожно погладил его по спине. Из кухни прибежала Лена и замерла у стены.

— Поплачь, Максим, поплачь. Легче станет.

Через минуту бурные рыдания, сотрясавшие Максима, сменились громким, счастливым хохотом. Макс смеялся, слёзы градом катились по его лицу, но это уже были слёзы радости.

— И… и… чего это я? Егор, Оленька, я вам… — Макс задохнулся от счастья и душивших его слёз, — … торт привёз!

Дети завопили и кинулись к дяде Максиму, облепив его со всех сторон.

— Лена, я тебе…

— А я знаю, спасибо, — женщина держала в руках колючие и изрядно помёрзшие розы. — Они так пахнут…

— Вы, Максим Баймуратович, счастливчик.

Человек, сидевший напротив Укасова, с интересом вглядывался в лицо Ходока.

— Про вашу гавайскую эпопею кино снимать можно, — он задумчиво побарабанил пальцами по столу, — в штатах до сих пор раздрай и политический кризис. Новый президент, судя по всему, был в курсе программы «Новая Америка», но предпочёл сделать вид что ни сном ни духом… впрочем, вас это не касается.

Человек упёр в Максима свои безжалостные водянистые глазки, отчего тот непроизвольно поёжился, и выдал нечто совершенно неожиданное.

— Какие у вас планы?

Макс офигел.

— С каких это пор вас интересуют МОИ планы?

Собеседник поморщился, как от зубной боли и махнул рукой.

— Идите и думайте.

— Ну и ну! — Кузьмин жадно ловил каждое слово Ходока. — А дальше?

— А дальше я уплыл через пролив на материк. Если честно — думал, не дотяну. И акул боялся. Но Бог миловал. Потом по пляжу топал всю ночь, но так ни одного ручья и не нашёл.

Макс пошвыркал чайку и заел тёртой брусникой.

— А жара там, я вам доложу, зверская. Даже тень от пальм не помогает. Чувствую — аллес приходит.

Слушателей у Максима было трое: Кузьмин, Сёмин и Шевцов. Впрочем, Глава Заозёрного за всю встречу не проронил ни слова, с головой зарывшись в ворох свежих газет, доставленных Максом с «большой земли».

— Достал шило, кольнул себя в задницу, да и вывалился назад. В кусты на склоне горы. От города километров шесть-семь.

— И? — Сёмину было очень интересно, но он всё ещё смотрел на Макса, как на врага народа — рассказ о сотрудничестве с американцами был воспринят им в штыки.

— Мой куратор меня нашёл. Всего за пятнадцать минут. Чуть не пристрелил его…

Макс почесал репу.

… вообще то он мне ни одного шанса бы не дал. Профи, мать его… был.

Ходок хищно улыбнулся.

— На мне маяк был. Жучок. На одежде два и в ляжку мне один вшили, пока я в отключке был. Суки. Так вот, видать Марков не из последних был, предупредили его. Власть у них там поменялась, уж больно сильно прежний президент в карман к кому не надо залез. Ну и… типа сердце не выдержало. А новый президент всю эту тему приказал…

Макс присвистнул и сделал вид, как тряпкой стирают пыль со стола.

… как-будто ничего и не было. Вот такое, блин, совпадение. В общем, всех, кто знал…

Максим помолчал.

— Везде власть одинаковая, что там, что тут… э… в России. Накосячат, а потом делают вид, что ничего и не было. А всех, кто знал — в крематорий. Был человек и нет человека.

— Да погоди ты! Нашёл он тебя…

— Он в бега подался. Умный, зараза. Переписал в компьютере номер моего сигнала, по которому меня могли найти и смылся. Месяц мы на одной ферме в буквальном смысле в подполье сидели. Фермер нас кормил и не выдал, уж не знаю, как они договорились. Марков ездил иногда в город, с нашими связывался и новости узнавал. Архипов, Док и Лейла исчезли, — Макс тяжко вздохнул, забыть девушку никак не получалось. — Марков дал понять, что, скорее всего, навсегда. База сгорела. Ангар тоже. Ну а потом — лодка, вёсла и алга!

— Куда «алга»?

— В Тихий океан. Всю ночь гребли. Резиновая лодка, пластмассовые вёсла. Ни одной железяки. Потом нас подобрал сейнер. Понятно — наш.

Макс припомнил встречу с Кошечкиным, изображавшего обычного моряка, припомнил, как лично врезал трубой по голове Маркова а «матросы» споро его упаковали в наручники и уволокли в трюм, и замолчал.

— Жизнь такая херня, братцы.

Макс судорожно, сам того не замечая, тёр ладонь о ладонь, словно пытался отряхнуть свои руки от грязи.

— А Москва то как?

— А что Москва? Стоит себе. Куда она денется?

Известие о том, что Ходок вернулся и назначил встречу на следующую пятницу, всколыхнуло всю Родину. Дубровка враз стала самым популярным местом на всём белом свете. Туда собрались все. То есть — вообще ВСЕ. Эдакий хадж к святым местам. Люди были прекрасно осведомлены и о стройке «века» и о том, почему несколько семей получили такие преференции. Многотиражка подробно обо всём рассказывала. Знали поселенцы и о том, что Ходок не сможет их вернуть назад. Что это не его, так сказать, профиль. Зато полюбопытствовать, поучаствовать в «мероприятии» хотели все. С развлечениями на Родине было, мягко говоря, не очень. Правящий триумвират схватился за головы. Дружинники Заозёрного обходили все дома, убеждая народ никуда по холоду не ходить. Бойцы Сёмина делали тоже самое, объезжая все хутора и посёлочки, а бывшие федералы с Южного просто поставили на дороге, между сопок, заставу с целью «бдить и не пущать». Не помогло. Хоть большинство и прислушалось к голосу разума и никуда не поехало, но пара сотен самых неугомонных всё же в Дубровку пришли. Не помогла и застава — её просто обошли по буеракам и ельникам. И сейчас все эти люди, да ещё сопровождение руководителей, шумели за окном возле полевой кухни. Народ весело обсуждал перспективы, громко интересуясь у аборигенов, чего бы можно было бы поиметь с Максима, отчего Дубинин нервно вздрагивал и теребил потёртый брезентовый ремень автомата.

О реакции народа он как-то не подумал.

Из дома притопал озабоченный свояк.

— Чего делать будем, Санёк? А если, — он мотнул головой на раскрасневшихся на морозе мужиков, — они попрут? И потребуют его выдать?

Дуб поскрипел зубами — пришедшие мужики к числу фермеров и прочих работяг не относились. Почти все они были из охотников и старателей. Народ тёртый, бывалый и ко всему привычный. И вооружённый, кстати говоря. Почти у каждого из пришедших имелось ружьецо. И, судя по красным рожам, все уже успели принять «для сугреву».

— Чёрт! — Сашка с надеждой оглянулся на три десятка бойцов «свиты», топтавшихся у крыльца его нового дома, где сейчас шли переговоры. — Пойду, поговорю с ними.

Не успел хозяин хутора пройти и половины пути к «гостям», как позади хлопнула дверь, «гости» заорали нечто радостно-приветственное и повалили к дому. Саня обернулся. На высоком и массивном крыльце его дома, словно на трибуне, стоял Максим. Позади него торчал Сёмин, хмуро посматривающий на живописную толпу, а в дверях маячил Кузьмин.

Толпа налетела, ароматно дыша перегаром, подхватила Дубинина и мягко понесла его назад.

«Приехали!»

— Ты видишь, — Сёмин ткнул пятернёй в пространство, — какой дом мы им построили?

Дом, конечно, впечатлял, но…

«Ой, дурак!»

Сергей Михайлович скривился, не особо скрывая свои эмоции. Полковник, со своей военной прямотой и… э… неумностью, уже откровенно «достал».

Максим отреагировал ожидаемо. Набычившись. С агрессией.

— И?

— Ты должен…

Кузьмин схватился за голову, а Шевцов сделал вид, что его тут нет.

… отработать всё это. С тебя…

— Сёмин, мне вот что интересно. Как? Как, чёрт побери, после нашей встречи меня вычислили на большой земле?

Полковник вздрогнул и непроизвольно уставился в пол.

Макс, поначалу собиравшийся устроить разборки, почему то успокоился и, удобно устроившись на лавке, с видимым сожалением смотрел на полковника.

— Сёмин, ты только что навсегда испортил наши с тобой отношения. С тобой я больше никогда не буду иметь никаких дел. Прощай.

Сказано это было очень тихо и спокойно, но, уже было собравшийся заорать в ответ, полковник запнулся и растеряно оглянулся на своих товарищей, ища у них поддержки.

«Товарищи» внимательно изучали потолок — и Кузьмин и Шевцов всё уже давно поняли. Ходок не позволит собой командовать. Не позволит ему указывать. Он, Максим, считал (и не безосновательно!) что уже отработал свой «долг» перед ними и дальше он будет жить своим умом. Его можно только попросить.

За окном поднялся гвалт.

— Что там? — Макс начисто игнорировал красного, словно помидор, Сёмина. Тот понял, что его «занесло», но что делать дальше — он не знал.

— Народ бузит, — Михалыч озабоченно посмотрел в окно, — Саша пошёл разбираться.

— Максим, ты… ВЫ куда?

Сёмин подскочил и побежал вслед за вышедшим из комнаты Максимом.

Макс стоял напротив толпы, вглядывался в их лица и не боялся. Сотни вооружённых мужчин. Бородатые, в тулупах и валенках. В непонятных лохматых шапках. Многие навеселе. Он смотрел в их лица и всё равно не боялся. Перед ним, остановившись в пяти метрах, стояли нормальные русские люди. Весь их внешний вид говорил о тяжёлой, неимоверно тяжёлой жизни, которой они живут, но глаза у этих мужиков были… живые. Умные. В них светился… нет, не ум… интеллект!

Максима пробил озноб. Перед ним стоял избранный народ. Причём — буквально избранный. Комиссией, мать её! У каждого из этих людей, что-то было за душой, чего не было у него. Семья, дом, дети. Это были образованные, сильные и умные люди, обманутые властью и брошенные на произвол судьбы. Но ни лишения, ни трудности не сломали их. Не вывели на кривую дорожку. Не заставили забыть о том, что они Люди.

Макс поднял руку, и шум моментально стих.

— Всем привет! Давайте знакомиться. Меня зовут Максим. Я Ходок. И я новый житель хутора Дубровка. Здесь будет мой дом. И я всегда буду рад вас видеть у себя в гостях.

Толпа не засвистела, не заулюлюкала, не заорала. Не было никакой толпы.

Пришедшие поприветствовать Максима просто ему зааплодировали. Негромко, спокойно, уверенно. Так, как это и полагается людям с приличным воспитанием и с чувством собственного достоинства.

Глава 8 Старая новая работа

Самое меньшее, что сейчас мог бы сделать для Дубининых Максим, были памперсы. В смысле подгузники. Малыш, которому он приходился теперь крёстным отцом, старательно спал, кушал и… в общем — без подгузников никак!

Два месяца пролетели как один миг. Максим прочно поселился в одной комнате с Егором, у окна. Из кривой рамы, несмотря на законопаченный в щели мох, изрядно дуло, но печка жарила исправно, так что жизнь была вполне сносной. Макс махал лопатой, разгребая снег во дворе, помогал Леночке готовить на кухне и учился у Володи работать топором. Пока получалось не очень. Макс вздыхал, глядя на мозоли на своих некогда холёных ладошках, на былой маникюр, но сильно не расстраивался, а продолжал жить жизнью обычного хуторянина. Давалось это ему нелегко. Ссадины на руках стали обычным делом, а спина теперь болела хронически — столько махать лопатой Укасову не приходилось ни разу в жизни. Вопреки ожиданиям Кузьмина, Максим не стал рвать жилы, таская на себе всё, что требовалось переселенцам, а лишь через месяц после своего появления соизволил притащить сверхдефицитную солярку, сполна рассчитавшись за хутор.

— Всё?

— Всё!

После чего Максим, понаблюдав, как Леночка носится по кухне, отвёл её в сторонку, пошептался с ней и исчез на целый день. Назад он приехал на трёхколёсном китайском велосипеде, с грузовым кузовом позади седла. Бедный велосипед трещал под тяжестью фарфора, фаянса и столового серебра. Не говоря уже о десятке кастрюль и казанов. А самый большой казан был битком набит косметикой, которую не разбиравшийся в этом деле Кошечкин просто смёл с полок в ближайшем приличном магазине. Продавщицы при этом так расчувствовались, что сунули сумасшедшему клиенту пачку каталогов для будущих заказов.

Женщины пищали, гремели посудой и ложками и рвали из рук несчастные каталоги.

За этими исключениями, Ходок совсем ничего не делал. Он просто оттаивал сердцем.

— Макс, я вот тебя спросить хочу, ну вот пригнал ты Кузьмину две цистерны с соляркой. Считай за хутор ты, — Сашка покраснел, — расплатился. Спасибо тебе.

— Если ещё раз заикнёшься!

Макс в шутку погрозил другу кулаком.

— У меня тут Максимка живёт! — Укасов улыбался в тридцать два зуба. — А ты «мне не удобно, не удобно…»

— Я чего хотел сказать, — Дубинин нахмурился и сосредоточился, — а чего ты ТУДА не уйдёшь? Отдохнуть. Я же вижу, как тебе здесь тяжело. Ты не думай, я тебя не гоню…

Макс и не думал. Он отлично видел, что этот человек искренне за него переживает и предлагает ему не заморачиваться и поехать в отпуск. Поехать «отдохнуть» в принципе было можно… Но было одно «но», о котором он пока предпочёл не распространяться.

В отпуске он был сейчас.

Юрка выполнил его поручение. Он нанял крепких ребят в институте физкультуры, объяснил им ситуацию и взбодрённые нехилыми суммами боксёры и борцы ринулись на поиски бомжей. Было всё, как и предполагал Максим. Пряники в виде «Таласа» и бич-пакетов и кнуты в виде дубинок и электрошокеров. Кодла, занимавшая коллектор, призналась, что они тут недавно, а их предшественники где то «там». Студенты получили ещё по паре сотен баксов и рванули по следу. Странный заказчик жёстко предупредил их о неверном ответе. Бывших обитателей канализации нашли на городской свалке. Бомжи, вонявшие сильнее, чем окружавший их мусор, вспомнили про прибившегося к ним психа и охотно, всего за пять бутылок «Агдама», показали пустырь за промзоной, где они его подобрали. Юрка счёл, что это «оно» и окончательно рассчитался с парнями, которые радостно посбрасывав с себя пластиковые комбинезоны, хрустнули зеленью и двинули в ресторан.

Сам пустырь и умирающий заводик с железнодорожным тупичком немедленно был куплен. Почему то группой «украинских» бизнесменов, которые немедленно обнесли всю территорию громадной бетонной стеной, поверху которой шла колючая проволока. Под напряжением. Внутри авральными темпами шло сооружение металлических ангаров, складов и офисных помещений. Генеральный директор Коновалюк, в миру больше известный как Иван Иванович Кошечкин, считал, что у логистики в Республике Казахстан большое и светлое будущее.

— Мне же там в карантин придётся. Особенно, если назад. Чтобы значит, сюда заразы не занести.

В карантин не хотелось. Хотелось в Таиланд, под пальму, на берег тёплого моря. Принципиально решив, что ничего страшного не произойдёт, если он исчезнет и Дубинины на него не обидятся, Макс собрал консилиум на тему того, что же ему всё-таки сюда привезти.

Кузьмин, после того, как Максим передал ему ключи от последней автоцистерны, пряча глаза, вручил кратенький список того, что требовалось промышленности Родины. Потом из Заозёрного приехал главврач и привёз свой список. Потом приехал директор школы. А потом в Дубровку потянулся тоненький, но непрерывный ручеёк просителей. Люди всё шли и шли, неся свои листочки и, самое главное, письма. Родным и близким, оставшимся ТАМ.

И несли, несли, несли. Картошку, шкуры, самодельную одежду, золото, поделки из кости, камня и дерева. У Максима шла кругом голова. Это было страшно. Столько слёз. Столько нервов. Столько дрожащих монологов.

«Тварь ты, столько судеб, столько жизней. Ты им всё сломал. Как ты мог? Почему ты решил, что можешь ими распоряжаться? Тварь. Не человек».

Руки дрожали.

«Какой, нахрен, Таиланд? Этой женщине нужен глюкометр. И срочно. А я — под пальму?»

— Конечно, я привезу. Обязательно, привезу. Очень скоро.

— Да, уважаемый, конечно. Конечно. Вы диоптрии в бумажку записали? Обязательно закажу.

— Если адрес верный, то конечно вышлю. Беда в том, что уже такие письма не ходят. Только электронные. Но я попробую.

— Да. Рецепты у меня в отдельной стопочке. Конечно, мамаша. Это первым делом.

«Мама! Я не могу больше! Что же будет дальше?»

— Кошечкин, возьми это.

Максим протянул через щель под стеклом пачку бумаг. Ультрафиолетовая лампа осветила на секунду руку синеватым светом.

— Сделай что сможешь. И побыстрее.

— Что вы решили?

Человек за столом сидел неподвижно, ничем не выдавая своего волнения.

Макс хрустнул пальцами.

— Я хочу уехать… туда.

— Да? И в качестве кого? Поселенца?

Ироничный взгляд, брошенный собеседником на покрытые свежим лаком ногти Максима, был красноречивее любых слов.

— Топором махать?

Макс пожал плечами.

— Найду чем заняться.

В принципе, несмотря на то, что американские кредитки были давным-давно аннулированы, Максим смотрел в будущее с определённым оптимизмом. Дураком он никогда не был, а потому, перед своим отъездом в штаты, он целый день провёл перед Алма-Атинскими банкоматами. Снимая, снимая, снимая. Причём в тенге, а никак не в долларах. Так что сейчас в заветном месте его ждал здоровенный спортивный баул битком набитый пяти и десятитысячными купюрами. Максим так спешил, что даже не успел пересчитать общую сумму, но то, что там было много — он и так догадывался. Весила сумка килограмм тридцать.

— Коммерция? — Хозяин кабинета с интересом прищурился. Макс кивнул — врать смысла не было.

— Сюда золото? Туда товары?

Макс снова кивнул.

— Хорошо. — Человек нажал кнопку на столе и в кабинете нарисовался Кошечкин.

— Максим, мы хотим предложить вам работу…

— Сдурел? — Голос Ивана, искажённый динамиками, гремел на весь изолятор.

— Ты чего тут притащил? Что за самодеятельность? Вольнонаёмный Укасов!

Кошечкин взревел.

«Настоящий… подполковник!»

Макс успел выяснить звание своего нового (тьфу, ты!) куратора и непосредственного начальника.

— Я!

— Головка от …

Кошечкин вспомнил, что он всё же не в казарме и сбавил тон.

— Максим, ну что за… всё же просчитано. Груз расписан на полгода вперёд, а тут, — он поднёс к глазам листок. — «Акварельные краски, сто комплектов, Масляные краски, двести…» Это что за … трах-тара-рах? «Пианино, одна шт.», а буровую установку куда? На помойку?

Было заметно, что ему очень хочется выматериться.

Максим сидел в своём изоляторе и закипал.

— Ты!

Голос сорвался на фальцет.

— Ты! Ты ИХ видел? Как я мог им отказать? Этим мамочкам, которым для их детей нужны такие лекарства, каких там нет! Или…

— Молчать! Подбери слюни — смотреть на тебя тошно. Мы подписали Договор. Ты работаешь на меня! Ясно? Мы подняли сохранившиеся данные медицинских наблюдений. Без особого вреда для здоровья ты можешь перебрасывать раз в пять дней около двух тонн грузов. С препаратами серии «А»…

Макса скрутило. Тело отреагировало само собой.

«Только не это!»

… ты можешь больше. Контрактные поставки скомплектованы. Ты, — Подпол помахал кипой бумаг, привезённых Максимом, — ради этого готов ОПЯТЬ? Не слышу!

— Нет. НЕТ! Не готов.

Весь запал у Ходока куда-то делся. Кошечкин тоже выдохся и упал на стул со своей стороны окна.

— Ты пойми, — прохладное стекло приятно холодило лоб, — ты пойми. И письма эти я не имею права никуда отправить. И на остальные заказы времени нет. Мне очень жаль. Отгулял два месяца в отпуске, пожил на природе. Всё, уважаемый, пора работать.

Почти два месяца назад, когда Максим сам принял стратегическое решение жить на Родине, они договорились о том, что пустырь и промзону, через подставных лиц купит контора и заведёт там вполне легальный бизнес, заодно переправляя на Родину нужные поселенцам вещи. Максим должен был приходить на свою «чистую» половину, забирать груз и идти назад. Домой. Так что, при необходимости шесть раз в месяц «ходить», исполняя график грузоперевозок, возможности вырваться в большой мир у Максима не было. Потому как карантин.

«Блин!»

Вспомнился тропический остров. Море, песок, пальмы. Вспомнилась загорелая и стройная девчонка-нимфоманка.

«Интересно, они там ещё живы?»

Макс закряхтел.

— Кошечкин. А медсестричек или горничных у вас тут нет?

Куратор оторвал лоб от стекла.

— У меня тут сорок два бойца охраны, экспедитор, электрик и шесть грузчиков. Выбирай.

Несмотря на жестокий облом с самодеятельностью, Макс не смирился. Он сгрёб все газеты и журналы со столика в его комнате, запихал в свою сумку моток туалетной бумаги из санузла. Туда же пошло мыло и новенькая зубная щётка.

«Ничё, не разоритесь. Новые купите».

Простыня и тонкое шерстяное одеяло превратилось в скатку и пристроилось, как и полагается, через плечо. Выкрученные лампочки вместе с демонтированными светильниками, отправились в пластиковый пакет. Его небольшая и уютная комнатка выглядела, как после бомбёжки. Макс был готов в дорогу.

Иван Иваныч, одетый в костюм биологической защиты, долго ржал, глядя на Ходока, с ног до головы обвешанного разными котомками и авоськами, но потом хлопнул его по плечу и повёл Макса в новенький ангар на заднем дворе. Ангар был мелкий — метра четыре в ширину и столько же в высоту. Зато длиной — метров шестьдесят. Пол был закатан асфальтом. Под сводом потолка висел ряд ламп. Подпол показал на перспективу.

«Ехай туды».

— Понял?

— Понял. — В промёрзшем помещении хлопками включились лампы. — Это чё за…?

Максим остановился — перед ним стоял странный уродец о четырёх колёсах. Маленький кургузый грузовичок. Колёса у него были мелкие, как у запорожца, а кузов был два метра в длину и всего метр в ширину.

— Знакомься! Номер первый!

Кошечкин хлопнул перчаткой по крашеному белой краской металлу кузова. Кузов прогнулся и с жестяным звуком встал на место.

— Нормальный аппарат. Фуйня называется.

— А?

— Грузовичок однотонка. Китайский. Фуй Муй… как-то… не помню если честно. Здесь на АЗТМе договорились, загнали им партию — вот они и изгаляются.

— А это чего?

За двухместной кабинкой, занимая без малого треть куцего кузова, стоял грубо сваренный, грубо отшлифованный и грубо покрашенный параллелепипед. Воняла эта конструкция чем-то неуловимо знакомым. Из далёкого детства.

— Движок это. На дровах работает.

— На дровах?! — Авоська выпала из руки. — Как я на ЭТОМ ездить буду?

— Да не грузись ты. Туда тебе только тронуться, а дальше не твои заботы. Обратно на велосипеде. — Кошечкин показал на притороченный к заднему бамперу складной велосипед.

— Тоже китайский?

Иван вздохнул.

— Ну канешна. Десять таких уродцев тебя ждут. Сначала их попробуем, потом десять электромобилей отправим. Пусть ребята сами решают, что для них лучше.

Как потом выяснил Максим, в остаток кузова влезало килограмм девятьсот. При этом сама машинка садилась так низко, что колёса регулярно шоркали об арку. Но делать было нечего. Максим спокойно уселся в крошечную кабинку. С мрачным удовольствием подумал о том, что немаленькие мужики на той стороне быстро раскурочат эту конуру и завёл двигатель.

В уши привычно влипли наушники. Макс замер. Потом посмотрел на себя в зеркало.

«Это не я. Я был на Витаре. Была тёплая осень и я пел. Потому что — любил».

Рука сама вывернула ключ из замка зажигания.

— А сейчас я никого не люблю. И песен я тоже… не пою. Кошечкин, ну его нахрен это пиво. Принеси водки.

Глава 9 Прикладная политэкономия

— Слышишь, как она кричит? — Володя был мрачнее тучи. Он метался между окном и дверью, горя желанием выскочить на улицу и заткнуть эту безумную бабу. За забором виднелись головы дежурной охраны, которые, впрочем, особого рвения в службе не показывали.

— Сволочь, ненавижу! За что? — Женщина повалилась на грязный истоптанный снег, скрывшись с глаз обитателей дома за забором. Оба охранника тоже исчезли, но потом появились вновь, унося убитую горем мать к своей сторожке. Слышимость сразу резко упала. Сквозь глухие рыдания ещё можно было разобрать «кровиночка», «убийца» и «будьте вы все прокляты». Максим, которому адресовалась вся ругань, только вздрагивал и невидящим взором сверлил самодельную столешницу.

— Максим, — Звонкий голос Елены развеял чёрную вату проклятий. Все посмотрели на хозяйку хутора. — Максим, ты ни в чём не виноват! Даже не вздумай себя корить!

Укасов поднял бледное лицо.

— Я ведь ей тогда пообещал. Перед самой первой переброской. Помните те бумажки? Рецепты. Я же ей пообещал.

Сашка тихонько выматерился.

— Вот уж точно сказано — от любви до ненависти…

В комнате повисла тяжёлая вязкая тишина. Всё взрослое население Дубровки молча сидело, не зная что сказать и лишь когда через пару минут со двора донёсся заливистый собачий лай, звонкие детские крики и смех, все облегчённо выдохнули.

— Знаешь, Макс, — Славка задумчиво изучал свои ногти, — а ведь эти, которые там грузы собирают, совсем не дураки.

— В смысле?

— Они правильно делают, что не отправляют сюда товары по заявкам.

Все недоумённо уставились на бывшего экономиста. Тот раздражённо поморщился.

— Мужики, не тупите! К нам… да, Макс! К нам всем сейчас относятся плохо, потому что ты им не даёшь того, чего они просят.

— Требуют.

— Ну требуют. А представьте себе, что будет, когда ты дашь им всё, что они хотят. Да ты только хуже сделаешь! Ты у них заберёшь всё. Их кусок хлеба.

— Не понял. Как это? Я же им…

— Ты сюда что эти два месяца таскал? Кроме солярки.

Максим пожал плечами.

— Да я, если честно и не интересовался. Шесть грузовичков, десяток электрофургончиков, а что там внутри…

— А внутри были кабели, трансформаторы, лампы и прочая хрень которую мы здесь делать пока не можем. Ты понял? Объясню на простом примере — Серёга-бригадир, который нам дома ставил. Знаете, с чего его семья живёт?

Мужики посмотрели на Бахмутова с жалостью, словно на умалишённого.

— Он дома строит.

— Ага, ну конечно! Я с ним разговаривал недавно. У него жена и две дочери носки вяжут. Причём не тёплые, из шерсти, а из льняных ниток — тонкие, летние. И колготки детские да женские. Вкалывают — будь здоров и денег больше него втрое выручают. Соображаете? И тут ты, такой красивый…

Макс грустно хрюкнул.

… привозишь баул с китайскими носками. Хлопок. А. Нет. Колготки польские. «От Парижа до Находки»… и всё. Их труд никому не нужен. Да Серёга после такого «подарочка» не то, что дома нам достраивать не будет. Он собственноручно тут нам всё спалит!

Монолог Славки впечатлил. Об этой стороне челночного бизнеса Максим как-то не задумывался. Получалось что если, к примеру, привезти дешёвых турецких кожаных курток. Хорошего качества и отличной выделки, то…

«Ой, ё!»

— Слав, а сколько здесь, например, кожевенных мастерских?

— Я три знаю. В Заозёрном, в Андреевке и на хуторе на севере ещё есть. А что?

— Ничего. А, например, из кожи здесь что-нибудь шьют?

Саня похлопал его по плечу.

— Я всё понял. И ты, вижу, тоже. Шьют здесь очччччень многие. И дублёнки тебе сюда возить не стоит.

— Я про куртки подумал.

— Да какая разница!

Славка посмотрел на Максима, на Александра и довольно подмигнул.

— Знаете, парни. Есть тема…

Поняв, что никаких ништяков с Ходока поиметь не получится, поселенцы довольно быстро к нему потеряли интерес, лишь три десятка человек продолжали, как на работу приезжать в Дубровку в надежде получить заветные лекарства. Более того, получив назад свои письма и заявление Макса о том, что связи нет и не будет, общественное мнение резко качнулось в другую сторону. Обожание сменилось глухой, затаённой злобой. Все прелести которой ощущал на себе не только Ходок, но и все остальные жители хутора. Даже присланная охрана поглядывала волками, заставляя мужчин быть постоянно при оружии.

И никому не было интересно, что начавшаяся массовая электрификация Заозёрного — целиком заслуга Максима, сделавшего за два месяца пятнадцать перебросок. Центр посёлка был уже весь опутан проводами. В окнах домов горели яркие лампочки, а возле Управы и торгового центра даже были установлены уличные фонари. Электрики работали как проклятые, успевая за один день подключить к сети по полтора десятка домов. Народ воспринимал это как само собой разумеющееся и наседал на Шевцова, требуя ускорить работы по освещению и оказать нужное влияние на Ходока.

— Нам в музыкальный класс нужно пианино! Я писал ему заявку ещё зимой, на Новый год! Вы поймите, Пал Палыч, это же не рояль, а всего навсего…

— Я ему песка отсыпал почти сто пятьдесят грамм — ружьё заказал. А он… нет, песок, конечно, они вернули, но что ему — тяжело было ружьё купить?

— Вы поймите, без этих инструментов я просто не могу. Мне в мастерской эти маховики нужны позарез!

И таких посетителей было каждый день не меньше десятка. Это было похоже на массовое помешательство.

«Мда. Хуже нет разочарованного человека».

Пал Палыч вздохнул и потянулся к телефону спецсвязи.

— Сергей Михайлович, Шевцов беспокоит. Надо бы встретиться — поговорить.

— Ты всё поняла?

Кузьмин испытующе смотрел на женщину.

— Это просто надо сделать. Марина, ты отлично здесь поработала, но…

— Погоди, Михалыч. — Шевцов выбрался из своего кресла и принялся расхаживать по кабинету. Простреленная нога еще побаливала, но глава посёлка старался обращать на это поменьше внимания.

— Думай что хочешь, Егорова. Ты отлично пропиарила Ходока. Твои статьи в многотиражке доброе дело сделали. Чего уж тут — то, что народ, так сказать, гнев на милость сменил это твоя заслуга. Но тут другая беда вылезла — Максим.

Женщина перестала раздувать в гневе ноздри и недоумённо уставилась на Шевцова.

— Господи! Что с ним опять?

После того, как её отец погиб в бою с конвоем ходоков, Марина закрылась. Закрылась в себе. Тяжёлые раны, полученные ею при той атаке, были ничто, в сравнении с болью утраты отца и друзей. Ведь это же она, она их… Марине не хотелось жить. А тут, после гибели отца, с сердечным приступом слегла мама. Её спасли, но у Марины сдали нервы. Ночью она сползла с госпитальной койки и доковыляла до ординаторской. Никаких таблеток Марина не нашла, но зато в ящике стола отыскался старый скальпель, которым обычно точили карандаши. К её счастью дежурная медсестра не спала, как это обычно принято в больницах на большой земле, а добросовестно исполняла свои обязанности.

Марину снова спасли. Но её глаза потухли. Она уже ничем не напоминала ту весёлую девчонку, первую красавицу и самую завидную невесту Южного.

А потом пришёл бывший сослуживец и попросил помочь с отчётом по рыбной отрасли. Потом надо было написать что-то в газету о жизни госпиталя. Потом надо было поехать с мамой, помочь ей пересчитать мелкий скот в подсобных хозяйствах в посёлке энергетиков. Потом, потом, потом. Так и закружилось, завертелось. Марина ожила.

Когда месяц назад её вызвали в Заозёрный, вывалили на неё кучу информации о Максиме и дали отмашку сделать из него любимца публики, она испугалась. Не работы. А того, что ей придётся встретиться с НИМ.

«Я разрушила его жизнь. Отняла у него его семью. Его любовь. Его здоровье. Мама, мне страшно. Мне стыдно».

Она отказалась. Верховный тогда сверкнул глазами и вслух повторил то, о чём она подумала. О том, что она отняла у него ВСЁ. И теперь она ему ДОЛЖНА.

— Так что не дури! Иди и работай! Не хочешь с ним встречаться — ради Бога. Сиди в Управе и пиши. В каждый номер. Шевцов тебе кабинет выделит.

Палыч, затеявший всю эту катавасию, показал большой палец. Мол, выделю, выделю.

И Марина сделала это. Тонко, умно, ненавязчиво объясняя людям, как им повезло. Какие перспективы их ожидают в будущем, и при этом ни разу умудрилась не упомянуть о Ходоке. О том, кто все эти перспективы будет обеспечивать. Впрочем, народ тут жил совсем не глупый и прекрасно всё понял. В тему пошли и статьи местного врача о том, какой ценой Ходоку далось их благополучие.

И люди оттаяли.

— Так что с Максимом?

Марина решила временно позабыть о прозрачных намёках и постаралась сосредоточиться на разговоре.

— Тут вот какое дело, — Шевцов выглядел по-настоящему озабоченным, — он ничего взамен не просит. Совсем. Он живёт у хозяина Дубровки. В его доме. У него даже нет отдельной комнаты. У него ничего нет. Ни кола, ни двора. Он нигде не получает зарплату за свою работу. Ни у нас, ни на большой земле. Хотя, вроде бы, должен. Москва в панике. Да и я…

Шевцов посмотрел на Кузьмина.

… мы, если честно, тоже. Здесь его кроме дружбы с Дубиниными ничего не держит. Ты поняла? Вообще. Нам остаётся с Дубининых пылинки сдувать и молиться на то, чтобы с их дружбой ничего не случилось. Максиму нужен ещё один… якорь. Ты поняла?

Женщина встала и гордо подняла подбородок.

— Я…

— Молчать! Сядьте, старший лейтенант Егорова.

Кузьмин сверлил её глазами.

— Ты заварила эту кашу — тебе её и расхлёбывать. Выполнять!

Когда Сам рассказал ему о том, кто был тот человек, которого он вытащил из Алма-Аты и отвёз в Москву, он не поверил. Подполковник Кошечкин решил, что у президента на старости лет прорезалось чувство юмора. Внешне он никак это не показал, но Хозяин его прочёл как открытую книгу. Всё же за плечами президента была та ещё школа. Он отвёл его в свой личный кабинет и показал ему кино. А потом поставил по стойке смирно и ПРИКАЗАЛ ему верить.

Подполковник Кошечкин понял, что «попал». Отсюда, из этой комнаты, было только два выхода. На тот свет или верить. Он едва не щёлкнул каблуками, вытянулся и рубанул.

— Есть верить!

Развернулся и пошёл служить.

— Кошечкин, смотрю я на тебя и знаешь, кого я вижу?

Подполковник устало вытянулся в кресле в своём «зазеркалье».

— Кого?

Максим с удовольствием хомячил плитку шоколада, а потому был невнятен и сладок без меры.

— Себя. Три года тому назад. Ты теперь не подполковник. Ты теперь — раб.

Начальник спецбазы номер двадцать два дробь восемь, как она значилась по документам, катнул желваки и ничего не ответил. Нервы у него были железные. Впрочем, Максима это не обмануло.

«Проняло тебя, дорогой. Проняло. Ну что ж… вода камень точит. Будем работать».

Перед самой отправкой очередного груза, сплошь состоящего из маленьких японских двухкиловаттных генераторов, Иван Кошечкин сунул Максу в руку записку. В записке была только одна фраза.

«Чего ты хочешь?»

Иван с тоской вспоминал то время, когда он, молодой сотрудник спецслужб, мотался по всей стране, занимаясь очень нужными и важными делами. А командировки за рубеж? Временами это было опасно. Иногда смертельно опасно, но он понимал, что это было необходимо и что его начальство это ценило и не забывало. Кошечкин не был карьеристом, но здоровое честолюбие у него присутствовало в полной мере. Когда его вызвали в Москву и показали фото Укасова, он воспринял это как шанс. Шанс проявить себя перед самыми верхами. Да и дел то было… тьфу! Вытащить из под носа американцев этого человека и привезти в Москву. Был, правда, один нюанс — это надо было делать вежливо. Но ничего — справился! А командировка на Гавайи? А очередное звание? Подполковник тогда впервые почувствовал укол. Где то в желудке. Уж слишком быстро и весело стала развиваться его карьера.

А потом подписка. Гостайна такого уровня, что проще было сразу застрелиться. И никаких перспектив. Иван понял, что этот железный ангар — единственное, что он будет видеть до конца своих дней. И выхода отсюда не было никакого. Разве что в могилу. Он никогда не задавал много вопросов, но и дураком он тоже не был. Да и связи кое-какие у него имелись, так что слухи о бесследном исчезновении многих коллег Кошечкин сразу связал с этим проектом.

Родина.

«Красивое название придумали. Душевное».

Подполковник посмотрел на то место где только что исчез Ходок и пошёл проверять посты.

Надо было что-то делать.

Глава 10 «Казачка»

Снег в этом году растаял рано. Аж в середине апреля, что приятно грело сердце мечтами о тёплом лете и хорошем урожае. Одно было плохо — раскисшая земля, превратившаяся в жирную непролазную грязь. Хутор, весной и осенью, когда шли дожди, был полностью отрезан от мира — дорога до Заозёрного была совершенно не проходима. Иногда выручали моряки из Южного, но погода в это время года была настолько непредсказуема, что и они не всегда рисковали выходить в море на своём небольшом кораблике. Короткие, но яростные шторма налетали внезапно. С ледяным ветром, снегопадами и крутой волной. А если учесть, что плавать приходилось вдоль скалистых берегов, то каждый выход в море в это время года превращался в настоящий подвиг.

Макс выдрал сапог из грязи, поёжился от пронзительного ветра и, прищурившись, оглядел бухту. Волна даже здесь была нешуточная, а уж что творилась там, за сопками, на выходе из бухты… Несмотря на ясное и чистое небо со стороны моря раздавался непрерывный гул. Весенний северный океан это, знаете ли, не подарок. Однозначно! Максима передёрнуло.

«Не, братцы, море — это не моё!»

Возле пирса стоял катер, долбясь бортом о старые покрышки. Десяток «братцев» орудовал самодельным подъёмным краном и грузил на борт какие-то ящики. Электромобиль, на котором он всё это привёз, увязнув по днище в грязи, прицепленный к четвёрке тяжеловозов медленно проплыл к навесам, где уже стояли два его собрата, ожидая когда же, наконец, просохнет проклятая дорога.

И всё равно — было хорошо! Максим вздохнул полной грудью. Этот воздух был сладок, чист и немыслимо вкусен. Никакого смога. Запах моря смешивающийся с запахом хвои и чуть-чуть дровяного, не угольного или, упаси Господь, мазутного, дымка. Благодать! На сопках шумел лес, ветер свистел в ушах, а по небу одновременно ползли солнце и тонкий серпик месяца.

Фантастика!

Настроение было преотличным — эта скала дрогнула и поддалась. Максим снова перечитал мятую записку Кошечкина.

— Ой, Ваня, чего я только не хочу!

Макс запнулся. Улыбка слезла с его лица в один миг.

«А чего я хочу? Я… я… не знаю».

Укасов выбрался на самодельный дощатый тротуар и уныло побрёл у дому. В голову ничего не приходило.

Марина тихо выдохнула и постаралась стать незаметной. Он её не узнал! В окно она видела, как Максим, устало волоча ноги, зашёл во двор, тяжело поднялся на высокое крыльцо и, хлопнув дверью, вошёл в дом. Было слышно, как он негромко ругается в сенях, стягивая с себя сапоги. А потом он вошёл в комнату. Сердце у Марины было готово выпрыгнуть из груди, кровь отхлынула от лица, а язык онемел. Но ничего страшного не случилось — мужчина через силу улыбнулся хозяйской дочке, чмокнул в щёчку саму хозяйку дома, хлопотавшую на кухне и, мельком поглядев в её сторону, кивнул.

— Это Марина, из Управы прислали.

Лене было не до гостьи — вокруг всё шкворчало и булькало, распространяя умопомрачительные ароматы.

— Привет.

Макс на неё даже не посмотрел. Повесил на гвоздь свою роскошную замшевую куртку, достал из кармана плитку шоколада и ушёл в комнату девочки. Оттуда сразу же донёсся радостный детский визг.

— Всё балует и балует. — Хозяйка покачала головой. — Саша скоро придёт. Есть будешь?

Марина, держась из последних сил, покачала головой и, отвернувшись к окну, беззвучно заплакала.

Сашка смотрел на гостью и не мог понять, что же с ней не то. А может, он её где то уже видел? Женщина была очень красива, хотя и не молода.

«Лет тридцать уже. Если не больше. Фигурка что надо. А держится скованно. Как будто болит у неё что».

Гостья, поужинав вместе со всеми, сидела на лавке у окна, украдкой бросая на Максима любопытные взгляды. Интерес женщины к Ходоку был понятен, но всё равно — Дубинину эта особа не нравилась.

Женщина словно почувствовала, что за ней наблюдают.

— Александр, мы можем поговорить?

Всё оказалось и просто и непонятно одновременно. По словам Марины выходило, что ей просто негде жить. Что она сирота — раз. Одинока — два. И Кузьмин ей выдал ордер на заселение в его бывший домик — три. И положил мизерный оклад за охрану посёлка.

Дубинин подавился.

— Ч-чего? Ты? Нас? Охранять?

В комнате повисла тишина. Даже Макс отложил ложку и с интересом уставился на неё. У Марины похолодело сердце.

«Узнает! Сейчас узнает».

Не узнал.

— Верховный считает, что постоянно здесь держать двух дружинников не разумно. Да и толку от них…

— А от тебя, значит, толк будет?

Марина мысленно перекрестилась, глубоко вздохнула и выдала.

— Так точно. Разрешите представиться…

— Я помню — лейтенант Егорова, — голос Ходока был всё так же, как когда то в машине, тих и спокоен. — Ты же блондинкой была?

А… э… — Марина смешалась и покраснела. — Я красилась. Когда туда… там…

— Понятно. — Максим прикрыл глаза и сжал кулаки.

— Лена, дети! Все быстро идём в гости к дяде Володе! — Дубинин выразительно посмотрел на друга.

«Мне остаться?»

«Спасибо, Саша. Не надо».

Молчание затягивалось. Этот привет из прошлого разбередил почти зажившие раны. Снова, как будто это было вчера, вспомнилась поездка на Витаре по зимнику. Вспомнилась окончательно исчезнувшая из его жизни Лейла и последний день свободы. Последний день жизни ДО. Макс открыл глаза и посмотрел на точёную фигурку женщины, всё так же сидевшую на лавке у окна.

— Как нога, не болит? Ты извини, что я тебя тогда… машиной…

Марина ждала чего угодно, только не этого. Криков. Ругани. Унижений. А тут… в его голосе не было ни намёка на издёвку или сарказм. Только искреннее сожаление от того, что всё так произошло. В груди у Марины лопнул тот огромный кусок льда, что все эти годы она носила у себя внутри. Женщина сползла с лавки на пол и, рыдая, стала бессвязно просить у него прощения. Макс не стал к ней бросаться и утешать, а неторопливо налил стакан ледяного морса.

— Пей.

Она рассказала ему всё. И про то, как её отец, ценой собственной жизни спас уже раненного Ходока. Как она, уже тяжело раненная, застрелила последнего конвоира. Рассказала про работу в газете. Про общественное мнение. Про свою жизнь. Одинокую и неустроенную.

Макс уже всё понял и с интересом смотрел на заплаканную женщину.

«Расскажет или не расскажет?»

Марина рассказала.

— Кузьмин и Шевцов решили меня тебе подложить. — Женщина сглотнула и выпрямилась, невидяще глядя в стену. — Чтобы у тебя здесь… была…

Она поникла и еле слышно добавила.

— Семья.

Макс восхитился. По идее он должен был разозлиться — за него опять решали! Но он, почему то, восхитился. И наглостью «папаши» с Палычем. И смелостью Марины — сказать такое ей было очень нелегко.

«От суки!»

— У меня здесь уже есть семья. — Он обвёл рукой дом. — Здесь. Про жильё, про дом Кузьмина, про работу здесь правду сказала? Да? Ну что ж — тогда живи. Вещи твои туда мы перевезём.

— У меня нет вещей.

— Совсем?

— Ага.

«От суки!»

Снова восхитился Макс.

— Вань, а сколько тебе лет?

— Сорок пять.

— Вань, а семья у тебя есть?

— Нет.

— Вань, а почему?

— Не сложилось.

— Вань, передай там… кому надо. Я в отпуск хочу съездить. В Таиланд, например. Или на Мальдивы. Задрался я от этой вечной зимы.

— Передам.

«Подпол, ну что за меланхолия?»

Максим сполз с кровати и добрался к стеклу. Вынул блокнот, карандаш и, приложив палец к губам, принялся за писанину.

«А чего хочешь ты?»

Лист на миг просиял синевой ультрафиолета.

«Туда».

Снова свет.

«Ай да Кошечкин! Ай да сукин сын!»

«Ты же сможешь?»

«Смогу, но не сейчас. Хочу бизнесом заняться. Ты сможешь здесь пристроить золотой песок?»

Кошечкин не колебался ни секунды. Едва прочитав написанное, он твёрдо и резко кивнул.

«Я смогу с каждой переброски снимать килограмм сто-двести. Никто не заметит».

«Не засыпешься?»

Иван помотал головой.

«У моего отца хранится мой баул. Там деньги. Сможешь его привести сюда?»

Макс доверил офицеру огромную сумму денег с лёгким сердцем. Если кто и мог провезти через границу такие деньги, так это только такой человек из спецслужб. А в то, что он просто сбежит, Макс не верил. Уж слишком умным мужиком был подполковник Кошечкин. Он знал, что с этого корабля ему деваться некуда. И никакие деньги его не спасут.

Укасов широко улыбнулся.

— Мдааа. Под пальму хочу. Ёлки меня, Вань, если честно, достали уже!

Неделю назад Максим, впервые на памяти Дубинина, долбанул по столу кулаком и, нагло глядя в глаза Шевцову, потребовал выстроить ему дом. Мол, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. И красноречиво покосился в окно. Там, помогая женщинам по хозяйству, неуклюже суетилась Марина.

Пал Палыч поперхнулся, покраснел и кивнул, сказав, что немедленно пришлёт переговорить прораба.

— Архитектора найди. — Максим скривился. — Не хочу я в простой избе жить.

И показал опешившему начальнику язык.

Для чего ему особняк Укасов до сих пор как-то не задумывался. Его в принципе вполне устраивали жилищные условия — дом Дубининых был для шестерых его обитателей невелик, но очень уютен. От ошкуренных сосновых брёвен несло теплом и ароматом смолы. На окнах висели занавески, пошитые из старого платья Леночки, а на полу — вязаные половички. На эти половички пошло вообще всё тряпье, которое хозяйка смогла найти. Ну и, конечно, шкура медведя! Не добытая лично хозяином дома в страшной схватке в глухой тайге, а купленная на базаре — но всё равно! Не хватало персидских ковров и турецких сабель. Уезжать отсюда Максим никуда не хотел — кто же ещё будет его так вкусно кормить?

Что он хочет получить от Шевцова, Макс не знал. Дом. Какой именно — это был вопрос. Одно он знал точно — дом должен стоять на берегу моря.

— Вот так, Палыч, задарил мне женщину, так теперь её ж обеспечить надо! Приданое хде? Ась? Вот и мучайся! — Укасов уже едва ли не в полный голос ржал. — Куда я твою креатуру приведу? В сарайчик Кузьмина?

На самом деле ничего у Максима с Мариной не было. Они даже не общались, так — изредка здоровались при встрече. И всё.

Сашка, бывший свидетелем этого разговора, вздохнул. Максу всё равно была нужна женщина. Пусть даже такая. Казачка, блин, засланная. Не ехать же с ним в Заозёрный — смотрины устраивать. О! Или вообще — объявление в газете тиснуть: так, мол, и так — Ходок желает познакомиться. Обращаться: х. Дубровка, д.1. С девяти утра до шести вечера.

Сашка представил себе это и заржал, разбудив маленького Максимку.

А потом представил, что получится. Какие толпы вдов и девиц на выданье сюда припрутся и смеяться сразу расхотелось.

«Уж лучше эта. Не страшная и не дура, вроде…»

Архитектор приехал не один. А вместе с прорабом, геодезистом и геологом. Шевцов, поняв, что «рыбка клюнула» решил не скупиться. Максим, только вчера пригнавший очередной грузовичок с тремя двухсотлитровыми бочками солярки, продрал глаза, умылся и, не завтракая, пошёл здороваться с делегацией. В голове крутились кадры из сериала «Санта-Барбара» и воспоминания о бунгало на Самуи, где он как-то раз в молодости жил целый месяц.

«Да будет так!»

Они не договорились. Архитектор, худой длинный мужчина лет пятидесяти, упёрся и все поползновения Максима заказать себе нечто воздушное, с огромными окнами и открытыми террасами, пресёк на корню, повертев пальцем у виска.

— Клиент всегда прав, Максим Баймуратович, но мне ведь после этого ещё здесь жить! Да ко мне никто больше не обратится! И вы тоже косо смотреть будете. Климат тут не тот. Не Испания и не Италия. Норвегия здесь. Пополам с Камчаткой. Так что строить будем кирпич, но с утеплителем. И окна, извините, большие делать не будем.

Максим зевнул, потёр лицо и махнул рукой.

— Вам виднее. А террасу я всё-таки хочу.

Место он приглядел в паре сотне метров от хутора, на самом берегу моря. Кирпичный особняк должен был стоять прямо на обрыве. Геолог облазил склон, постучал своим молотком по гранитным валунам и сообщил, что здесь не только коттедж построить можно, но и целый небоскрёб заложить. Архитектор довольно потирал руки — наконец то! Настоящая работа. Настоящий заказ! А не это… деревянное, блин, зодчество.

— Тогда так. «Вот тут» в сторону моря — терраса, чтобы, значит, вид. Подумайте, может быть стоит сделать её остеклённой. Вот тут, в гостиной, камин, а тут, тут и тут — санузлы. И кабинет рабочий. С приёмной.

Максим ещё немного подумал.

— И сделайте так, чтобы рабочая зона и жилая не пересекались.

— Два дома под одной крышей?

Архитектор Игорь Владимирович всё ловил на лету.

— Сделаем.

Сашка слушал и охреневал. А прораб, ничем не показав своего удивления, поинтересовался.

— Котёл в доме будем ставить, или отдельно, рядом с водонапорной башней?

Макс хлопнул архитектора по плечу.

— Через две недели жду вас с эскизами. Два. Нет, три варианта. Дом, подворье. Гараж, сауна и всё, что нужно. Работайте, Игорь Владимирович. Время — деньги.

Саму Дубровку Максим решил не достраивать. Исключение он сделал лишь для Дубининых. Знакомый бригадир плотников Серёга снова был нанят на всё лето. Дом следовало перекрыть основательной железной крышей, поставить новые окна и установить всю столярку. Строитель почесал репу и предложил пристроить к дому тёплый ватер-клозет и провести паровое отопление. Всего-то за три тыщщи рубликов.

Услышав об этом, Лена завизжала от счастья. Стараниями Максима все дома уже были электрофицированы, в каждой комнате был свет. А в доме Дубининых — здоровенный плоский телевизор, перед которым, вечерами, бывало, собирался весь хутор. Но паровое отопление — это паровое отопление! Это было круче любого телевизора.

Максим посмотрел на неимоверно довольную женщину и улыбнулся. Лену он по-настоящему любил. Как сестру. Наверное, именно она была той частью семьи Дубининых, к которой он относился по родственному. Сашка был просто другом, а вот Леночка — сестрой. Ну и, понятное дело, Егор, Оля и маленький Максим — любимые племянники!

— Серёга, — бригадира пришлось догонять на улице. Тот, радостно потирая руки, уже нёсся к своим ребятам, ожидавшим его возле телеги. — Серёга, погоди.

— Максим Баймуратович!

В глазах плотника звенели монеты и хрустели купюры.

— Тут такое дело…

Серёга выслушал шёпот заказчика и завис. До дубового штучного паркета здесь ещё не доросли.

— Обмозговать надо. Здесь, на Родине никто и никогда этого не делал. Не до этого было. Не до роскоши.

— И всё-таки, я тебя прошу. У тебя же брат столярку держит, вот и …

— Недёшево обойдётся. — Мужик хитро улыбался в бороду и искоса поглядывал на реакцию Ходока. Максу это надоело и он отрезал.

— Лак я привезу. Делай.

На немой вопрос Саши про остальные дома, Максим только пожал плечами. Он хорошо относился и к Володе, и к Славке, и к Олегу. Но они ему были… Макс задумался — лезть в хозяева хутора ему не хотелось.

— Саш. Это твои люди. И тебе о них заботиться. Они мне, извини, просто знакомые. Всё, что я мог для них сделать, я уже сделал.

Сашка обернулся вслед за взглядом Ходока. Хутор впечатлял. Высокие, статные дома, на капитальных каменных фундаментах блестели стеклянными окнами. Его люди жили не в лачугах, а в отличных больших и тёплых домах. При всех трудностях освоения нового мира они уже сейчас жили лучше, чем ТАМ. Качественней. Их дома были больше их прежних квартир. Экологичней. Они пили чистую воду и ели чистую пищу. Дышали чистым воздухом.

«Что ещё надо?»

Взгляд хозяина соскользнул с домов. Масса построек: сараи, навесы, бани. Забор, больше смахивающий на крепостную стену. И вокруг огороды, огороды. Даже на том берегу ручья, на месте старого сожжённого хутора ещё прошлым летом было всё распахано. Эта земля обрела своего хозяина.

«И это всё моё!»

Сашка сграбастал друга в медвежьи объятия.

— Сделал, дружище, сделал. Кстати, вечерком в баньку сходим? Попаримся?

— А то!

Русскую баню казах Максим очень уважал.

Вечером погода снова испортилась. Из-за сопок наползли тяжёлые низкие тучи, из которых, как назло, посыпался мелкий холодный дождь. А ещё подул ветер. Не порывистый, а такой… плотный, ровный и, блин, ледяной.

«Ни хрена себе — май!»

Сашка непроизвольно поёжился, но решительно распахнул дверь сарая, куда он бегал за веником, и двинул к бане. Перспектива горячего пара согревала — Дуб прибавил шагу.

— Милый, — За углом сарая вдруг оказалась жена, — ты не торопись.

Сашка встал как вкопанный.

— Ты чего здесь? Случилось чего?

Леночка ничего не ответила, а взяв мужа под руку, повела его к дому. У крыльца, в почти уже кромешной тьме, оказался ещё один, замотанный в тулуп, персонаж. Оставив мужа в покое, Елена переключилась на него. Вернее, как с удивлением понял Дуб, на неё.

— Иди. Иди сейчас же и не вздумай повернуть назад!

Супруга подталкивала замотанное до макушки чучело в направлении бани. «Чучело» испуганно пискнуло и пошло.

Дубинин, наконец, допетрил.

— Маринка?

Вдалеке хлопнула дверь предбанника.

— Ну а кто ж ещё? — Жена победно улыбалась. — Нечего ей одной куковать. И начальство её тут ни при чём.

Саня улыбнулся, обнял любимую и, чувствуя, как по венам бежит горячая кровь, крепко её поцеловал.

Дубинины целовались, стоя на холодном ветру, десять минут и ни капельки не замёрзли.

Сказать, что это был сюрприз — значит, ничего не сказать! Вместо Сашки с веником в предбаннике оказалась… ОНА.

Максим в одном полотенце стоял на карачках возле печки и закидывал дрова. Электричество в баню Саша провести ещё не успел и маленькая раздевалка освещалась лишь пламенем из незакрытой печи. Максим замер. Женщина аккуратно положила берёзовый веник на лавку и сбросила с себя тулуп.

«Какая она красавица!»

Под тулупом не было ничего. Только роскошное, стройное тело. Всполохи пламени играли на её коже, окрашивая в красный и оранжевый. Марина закрутила волосы в тугой узел и, подойдя к двери, ведущей в парилку, обернулась и протянула руку.

— Пойдём.

В себя Макс пришёл лишь под утро, когда маленькая банька начала остывать. На полоке, разметав свои чудесные волосы, спала обнажённая Марина. А он… а он не знал, что ему и думать. И как себя вести. За окошком начало сереть. Максим вышел в предбанник, тихо оделся и пошёл домой.

Глава 11 Лучший город земли

— С приездом!

Кошечкин хлопнул ладонью по оконному стеклу. Сегодняшний Максим был какой-то не такой. Он был похож на кота, переевшего сметаны. Ходок валялся на кровати, бездумно пялился на потолок и дела обсуждать был явно не в состоянии.

— Случилось чего?

— Не-а.

Голос Укасова был ленив и мечтателен.

— Ваня. Я, наверное, влюбился.

— О как! Поздравляю!

— А может и нет. Не знаю. Знаю только, что у меня есть огромная потребность — любить. Дубининых я тоже люблю, но это не то…

Максим забросил руки за голову и вытянулся на кровати. Мысленно он был где-то далеко-далеко. Подполковник почувствовал лёгкий укол зависти — у него любимого человека не было.

Макс закрыл глаза. Тогда утром, когда он улизнул из бани и на подкашивающихся от усталости ногах попробовал прошмыгнуть в свою спальню, он был пойман за шкирку железной рукой хозяйки и отправлен назад. Будить свою женщину, снова её любить, холить, лелеять, одевать и нести на руках в свой дом.

Вот такие чёткие инструкции поставила перед ним Леночка Дубинина. Максим поражённо посмотрел на хрупкую молодую женщину, гукнул нечто согласное, развернулся и пошёл… исполнять. Он выполнил всё, кроме переноски тела на руках — всё-таки комплекция у него подкачала. Да и Марина была не такая уж и кроха. Ростом она была выше Макса на полголовы, хотя и весила значительно меньше.

Максим вернулся, подтопил почти остывшую баню и вошёл в парную. Марина сидела на полоке, нервно дрожа и прикрыв грудь руками. Подбородок её тоже мелко дрожал.

— Я думала, ты не вернёшься.

Язык у Максима отнялся. В башке стоял сквозняк, и не было ни одной мысли. Он посмотрел в её громадные зелёные глазищи и утонул.

Следующие три дня, до следующей, по графику, переброски, Сашка носился с кастрюльками по хутору. Он стучал в окно, оно открывалось, из-за занавески появлялась рука Максима и утягивала очередную порцию еды внутрь, взамен выбрасывая пустую вчерашнюю кастрюлю. Калорий затворникам требовалось немало.

— Макс! Ма-акс! Ку-ку!

— Да, Вань, я не сплю.

— Поговорим о деле?

— …?

— Здесь уже безопасно. Можешь мне поверить. Деньги твои я привёз. Со следующего груза сниму где-то сто-сто двадцать килограмм. Какие будут указания?

Макс с изумлением посмотрел на подполковника. Тот с каменным лицом сидел перед открытым блокнотом и с карандашом в руке.

«Хм. Нормально. Я, значицца, Босс. И он это понимает. Интересно, Ваня, интересно».

Макс соскочил с кровати и сел напротив. Все идеи он давно обговорил со своим персональным экономистом и бухгалтером Славкой.

— Сколько там?

— Почти двадцать миллионов тенге.

— Это сейчас много?

В нынешних ценах «большого» мира Максим уже не ориентировался.

— Не слишком. Но, в общем, и не мало. — Кошечкин призадумался. — Два новых Крузака купить можно.

— Первое. Закупать и завозить ТУДА мы будем только то, чего там не делают.

Подпол кивнул.

— Разумно.

— Электрооборудование и электроника. Системы связи. Охотничье оружие. Порох. Велосипеды.

Макс припомнил женские писки, визги и вздохи по недоступной косметике.

— Ещё косметика разная. Духи, одеколоны. Пока всё.

Подполковник закончил строчить в блокноте, кивнул и вышел из комнаты.

Максим смотрел на закрывшуюся за ним дверь, и настроение стремительно шло вверх.

«С этим парнем кашу точно сваришь. Ни словом не обмолвился, а что ж ему от всего этого перепадёт. Молодчина, подполковник. Молодчина!»

Сашка с превеликим трудом отвоевал себе место во втором от ограждения ряду, продравшись сквозь плотную толпу зрителей. Зрелище предстояло колоссальное — спуск на воду первого построенного на Родине корабля! Корабль был самый настоящий. Деревянный, правда, но настоящий. В длину он был, Сашка прищурился, ну метров сорок, а в ширину — чуть больше десяти. Бандура впечатляла. Вокруг живо обсуждали сие событие, прикидывали возможности кораблика и просто трепались о последних новостях, так что речь Кузьмина с последующим разбиением бутылки шампанского, Дубинин прослушал. Бутылка исправно разлетелась от удара по стальной оковке форштевня, обрызгав пеной всю верхушку поселенцев, а здоровенный мужик начал выбивать кувалдой какую-то херню. Звон кругом стоял такой, что все заткнули уши.

— Видал, — незнакомый сосед толкнул Сашу в бок, — нос то у него сталью обшит. Типа ледокол.

— Круто.

Корабль нехотя покатился по деревянным направляющим к воде.

«Поехали!»

В воду «Варяг» влетел на приличной скорости и, подняв тучу брызг, на миг завалился на бок. У Сашки обмерло сердце, а вокруг раздалось дружное.

— Ааааххх!

Кораблик качнулся в обратную сторону, показав зрителям на берегу свою палубу и встал ровно. Народ ликующе заорал, зааплодировал и от избытка чувств принялся швырять в воздух «чепчики».

Программа строительства больших кораблей, способных ходить по неспокойному океану, забуксовавшая было после начала криминального бунта, была снова реанимирована. Фактически, кроме незначительного строительства в Дубровке, все ресурсы колонии были направлены на создание собственного флота. Привлекались все возможные средства. Как ни морщился Верховный, подписывая Указ о Морском Товариществе, но другого пути не было. Кузьмину до жути не хотелось выпускать из своих рук такую золотую жилу, но тому зародышу государства, что сейчас имелось на Южном острове и, частично, в Заозёрном, такое было не потянуть. Вытянули проект зажиточные фермеры, вложив в это дело полста тысяч рублей и обеспечив стройку века пропитанием и материалами. С «федералов» шла начинка. Дизеля. Топливо. Радиосвязь. Даже команды были сформированы не из моряков Южного, а набраны среди хуторской молодёжи. Толку от них было пока немного, но они учились, изо всех сил стараясь выбраться с огородов и полей в новый неизведанный мир.

Всего было заложено три похожих корабля. Два сорокаметровых транспортника и один танкер. Сашка не очень себе представлял, как возить на деревянном корабле нефть, но «папаша» заверил, что всё продумано. На каждый кораблик планировалось установить по два дизельных двигателя, воткнуть по две мачты и затянуть их кучей парусов. Хотя, как опять-таки сообщил папаша, «паруса это так — если ветер попутный. С этими, мать их, морячками…» На этом месте Кузьмин скривился и плюнул.

Морячки в формируемых экипажах были все как один исключительно бестолковыми сухопутными крысами.

«Ну да. Народ то из Средней Азии в основном, чего ж ты хотел? Там с морем напряжёнка, но это же их деньги, вот эти ребята своих сыновей и пропихивают».

Фермеры и ремесленники северного острова, в отличие от «федеральных» переселенцев Южного, всегда были предоставлены сами себе и полагаться могли только на свою смекалку и свои руки. Социальным обеспечением на Севере и не пахло. Многие, конечно, не смогли удержаться на плаву, но от таких, после двух криминальных бунтов, удалось избавиться. Причём буквально — русские резали русских без всякой жалости и скидок на милосердие. И сейчас, избавившись от балласта, население Северного зверскими темпами богатело, вкалывая на самих себя, любимых, тогда как «федералы» в основном работали «на дядю». Все заводы, фабрики и прочая промышленность юга была государственной, а потому не ахти какой эффективной. Впрочем, задел прочности юга был оччччень значительным.

Так что корабли строил Север, а оснащал их со складов — Юг. Да и Ходок здорово помогал. Как в последнее время мог еженедельно видеть Дубинин, Макс привозил только дизтопливо. Бочки сгружались и сразу увозились телегами в Заозёрный, а оттуда по реке на склад в порту.

«Хотя…»

Сашка призадумался. С каждой своей «ходки» Максим приволакивал один-два ящика лично себе. Грузчики пытались разузнать, что же это они носят в сарай, но Укасов молчал как партизан. Мало того, он ни словом не обмолвился на эту тему даже с ним! Сашка с вопросами не лез, занимаясь текущими делами на хуторе. Огороды, поле и скотина требовали уйму времени. По уму то можно было всё это купить и не мучиться — деньги у Дубининых имелись. Но это пока… а что же будет дальше? Полагаться на волю случая Сашка не хотел, упорно работая над поставленной задачей — продовольственным самообеспечением.

Олег поднял пасеку. Пока небольшую — мёду хватало только для внутреннего употребления, но планов было громадьё.

Побегав по базару в Заозёрном и съездив в самый крупный посёлок на севере — Андреевку, пасечник выяснил основные цены, договорился с перекупщиками-продавцами и составил бизнес-план. За три года предполагалось стать вторым самым крупным производителем мёда. Сашка поначалу сомневался, но потом к ним в гости приехала мама и пообещала составить протекцию выхода на рынок Южного. Это было круто! За перевоз фляг моряки брали всё тем же мёдом, а в самой лавке могла сидеть сама мама.

«А если медовуху варить? А если там кабачок открыть? А если ещё и в Заозёрном?»

В столице севера пока имелся дорогущий и пафосный ресторан «Париж», два пивбара, шашлычная и столовая при Управе, где недорого кормили всех желающих.

— А чего, — Сашка глядел за горизонт и рассуждал уже вслух, — продукты свои, мёд варить начнём. Один кабачок на юге, один здесь, в Заозёрном и один на севере, в Андреевке или на тракте поставим. Федеральная сеть «Dubinin». Хех!

Свояк Володька косил сено для десятка коров и бычков. Бахмутовы ковырялись на безмерных огородах и картофельных полях, а сам Александр поспевал всюду, заодно помогая по хозяйству Максиму. Руками у того делать по прежнему ничего не получалось. Да и Марина… тоже… Сашка поморщился, в земле ковыряться мало приспособлена.

На корабле суетился и орал народ. Там таскали какие то канаты и чего то пилили, весело смеялись и пели Дубинушку. Санёк спохватился. Зрители помаленьку разбрелись и на берегу он остался почти в одиночестве. Несколько мальчишек поодаль, с жаром размахивая руками, обсуждали «Варяг», явно с прицелом стать членами его экипажа. Сашка развернулся и потопал на трамвайную остановку.

Трамвай, связывающий порт в устье реки и Заозёрный был наследием тех жирных лет, когда Мать заставляли таскать неподъёмные грузы, не считаясь с её возможностями. Тогда-то на Родине и появилась эта тридцатикилометровая однопутная узкоколейка. И трамвай — странная конструкция из трёх деревянных вагончиков. Сделаны они были здесь же, в порту. Лишь колёса, да электромотор пришли с «большой» земли.

Битком набитый вагон жалобно скрипел, его мотало из стороны в сторону, но скорость он держал весьма приличную — до посёлка Сашка доехал минут за сорок, успев за это время как следует помечтать о том, что и к его хутору такую штуку запустить не мешало бы.

«Эх, мечты, мечты!»

За месяц на хуторе произошли удивительные перемены. Самое главное — был окончательно достроен каменный пирс. Широкий и высокий. С прицелом на большой корабль. У края обрыва вовсю шли строительные работы. Тарахтел компрессор, стучали отбойные молотки, вгрызаясь в гранит — особняку требовалось ровное и горизонтальное основание. И люди, люди. Десятки строителей. Десятки извозчиков, грузчиков и прочего люда. Лошади, грузовики. Огромная поляна у бухты враз показалась Дубинину маленьким пятачком, где негде было протолкнуться. Почти всё свободное пространство поляны, незанятое ещё огородами и застройкой было превращено в склады под открытым небом. Впрочем, для пиломатериалов и цемента кое-какие навесы строители сделали. Архитектор, с рулоном чертежей подмышкой, коротко кивнул хозяину хутора и порысил дальше в сопровождении бригадиров подрядчиков. Жутко заорала алмазная пила, с дальней стороны стройки поднялся столб каменной пыли — там подгоняли фундаментные блоки. Дуб скривился — вечная стройка его утомила.

Лошадка, чувствуя приближение к родному стойлу, припустила резвее и вынесла Александра к воротам. Снова зашлась в истошном вопле болгарка.

«Да ерунда всё это! Перетерплю».

Хутор стоял. Бани — топились. На стройке всё так же копошились люди, а к обычным телегам и грузовикам прибавились неизвестные Дубинину автомобили.

— Александр.

— Егор.

— Алексей.

Ладонь будто в тисках побывала. Егор и Алексей оказались высокими мужчинами богатырского телосложения и на отсутствие силёнок пожаловаться не могли. Макс хлопнул Сашку по плечу.

— Хозяин тутошний. Его хутор.

Оценивающие взгляды прошили хозяина с ног до головы.

— Добро.

— А это, — Максим ухмыльнулся, — олигархи местные. Не знаком?

Лично с этими богатейшими латифундистами Дуб был не знаком, но кое-что о них слышал.

Внутри всё оборвалось.

— Бог миловал.

Как скупают мелкие фермы эти монополисты — он уже знал. Парняги довольно оскалились.

— Не продаётся? Жааааль.

Макс снова ухмыльнулся.

— Это ко мне.

— Давай так. Сейчас мы тебе кредит. Строим и запускаем дело. А ты нам — долю малую.

— Угу. И штаны последние.

Максим помотал головой.

— Не пойдёт. Стройку товаром оплачу. Оружием. Но никакой доли не будет.

Услышав про оружие, мужчины замерли.

— Оружие?

Егор кивнул на сидящую в углу с автоматом Марину.

— Такое?

— Вряд ли. Гладкоствол. И порох. Много.

Макс понял что зацепил. Марина обладала обширной информацией — она то и сообщила ему, что на всей Родине сейчас имеется примерно две сотни автоматов, включая те, что есть у них тут, в Дубровке, полсотни пистолетов и четыреста пятьдесят три штуки охотничьего гладкоствола. И это на почти восемь тысяч душ взрослого мужского населения! В плане торговли это была непаханая целина.

Алексей поднял бровь и запустил пальцы в бороду.

— И торговать стволами только через нас. Всё возьмём. Оптом.

Макс скис и снова помотал головой.

Всё-таки они его дожали — торговаться с эдакими зубрами Максу было не по силам. Торговое товарищество «Мельников и Строев» получило право на пятилетнюю монополию торговли оружием и средствами связи, взамен пообещав выстроить у причала кирпичный склад на тысячу квадратных метров и кирпичное же здание торговой фактории. В два этажа и с натуральной крепостной стеной. И замостить камнем дорогу от причала к торговому комплексу и далее к дому Ходока. И от дома, через хутор до самой заставы в лесу. Работы предстояли настолько грандиозные, что даже сам Макс призадумался — это ж сколько эти ухари за ствол ломить будут?!

Торговый дом «Петров и сыновья» на пять лет получили монополию на велосипеды и электронику. Взамен пообещав капитально обустроить дорогу до Заозёрного. Не асфальт, конечно, но и утрамбованная гравийка — это тоже неплохо. Да и три деревянных мостика через ручьи надо было поставить. И покрепче.

Сам же Максим планировал торговать лампочками и… косметикой. Обычной. Женской. Представив себе, какие толпы будут сюда приезжать за товаром, он довольно потёр руки. План превращения захолустного хуторка в приморский городок начал обретать ясные черты.

Глава 12 Dream team

Работа встала. Все рабочие дружно бросили свои дела и рванули на пирс. Следом неслась детвора во главе с повзрослевшим Егором, за ними спешили взрослые. В бухту, глухо рыча двигателями, входил «Варяг». Толпа встречающих сгрудилась на пирсе и со всё возрастающим изумлением наблюдала за причаливанием. К таким махинам люди ещё не привыкли. Макс с щелчком закрыл рот — Сашка рассказывал об этом корабле, но то, что он такой огромный Максим не ожидал.

Борт корабля возвышался над пирсом на три метра.

— Ну как? — Кузьмин стоял, свесившись через фальшборт, сияя, как начищенная рында.

— А-бал-деть!

Тёмное дерево было, на не искушённый взгляд Укасова, подогнано просто идеально, да и вообще — штука эта была чертовски солидной. Корабль в последний раз рыкнул двигателем, выпустил в небо чёрный вонючий выхлоп и затих, пришвартованный бортом к пирсу.

Кузьмин спустился по трапу, облобызал внуков и двинул обниматься с Ходоком.

— Дооснастили всё. Всё отладили. Три недели в учебном походе были — вокруг Южного, считай, три круга намотали. Хоть немного мальчишек понатаскали. Ничего — справляются, черти! Даже с парусами. Опыта никакого, многие моря то и в глаза не видели, но ничего — выйдет толк из них.

Максим посмотрел на корабль и в его голове что-то щёлкнуло.

— Кузьма, пойдём — поговорим.

Разговор, состоявшийся на задворках у сарая, пришлось продолжить в порту у бывшей базы, куда спешно прибыли два десятка человек, к мнению которых Верховный прислушивался и которые, фактически, были негласным правительством Родины.

— То, что я вам сейчас расскажу — пока секретно.

Кузьмин обвёл народ пристальным взглядом. Народ проникся и затаил дыхание, с интересом поглядывая на сидевшего рядом с Боссом Максима.

— Прошу.

Макс прокашлялся, взял указку и подошёл к карте мира.

— Тут.

Указка прилипла к точке возле экватора.

— На этом острове я оставил трёх американских недоходоков. Это было почти год тому назад. Две женщины и мужчина-инвалид. Опасных животных я там не видел. Рыбы до чёрта. Надеюсь, они всё ещё живы.

Шевцов мутно посмотрел на Максима.

— И чего? Ты же сам говорил — они никто, а корабль в такую даль гонять…

— Есть у меня одна мысль…

Слышно было как жужжит и бьётся в стекло муха.

— Я думаю, — Максим кивнул своим мыслям. — Я надеюсь, что они…

Макс тщательно взвешивал каждое слово.

— Что они при моей помощи смогут не только пройти на большую землю. Но и…

— Вывести других?

Один из присутствующих не выдержал напряжения и сорвался. Следом загомонил весь зал.

— Смогут?

— Я надеюсь, что да. Проверить это надо обязательно.

Зал гудел, обсуждая сногсшибательную новость — возможность отсюда уехать была до этого момента чем из области ненаучной фантастики и вот на тебе!

Максим спокойно положил указку и сел за стол, рядом с Кузьминым. Тот громко прокашлялся.

— Вопросы? Пал Палыч, прошу.

Шевцов встал, дождался пока стихнет шум и, глядя прямо в глаза Максиму, тихо с нажимом спросил.

— ТЫ УВЕРЕН?

Максим поднялся. В зале стояла гробовая тишина.

— Нет.

Шевцов сверлил взглядом лицо Ходока минуты две. Потом разглядел что-то, понятное только ему, кивнул своим мыслям и высказался.

— Кузьма, надо плыть.

Зал взорвался.

Морские офицеры задумчиво сидели над картой.

— Это авантюра, Андрей. Не иначе.

— Знаю. Но делать нечего — решение принято.

— Мы не знаем ничего. НИЧЕГО о течениях, мелях, рифах. Вообще ничего не знаем! У нас абсолютно неопытный и неподготовленный экипаж. Корабль… сам знаешь. До сих пор латаем и доделываем. А эти…

— Стоп!

Начальник порта Андрей Андреевич устало потёр лицо.

— Решение принято. Корабль УЖЕ грузится. Забросим по пути геологов вот сюда, — он ткнул пальцем в берег континента лежащего южнее, — и пойдём вот так.

Палец описал дугу, разом перескочив по карте половину мира.

— Заодно и матросов подучим.

Он криво усмехнулся. Идут все морские офицеры. Если не хочешь…

Его собеседника подбросило пружиной.

— Разрешите идти, принимать корабль.

— Идите. Капитан.

Ранним утром первого августа «Варяг» ушёл в свой первый поход. На его борту было тридцать человек экипажа, полсотни человек из геологической партии и двадцать две тонны солярки — ВЕСЬ, до последней капли, запас колонистов.

— Господин президент, ядерная программа Ирана и его ультиматум, это, конечно, важно. И, я уверен, что прошедший здесь, в Кремле, саммит был очень полезен, но всё же мы пригласили Вас в Москву, господин президент, не поэтому.

Дородный мужчина выслушал перевод и удивлённо задрал бровь.

— Вот как? А зачем же, позвольте спросить, господин президент?

Русский коллега радушно улыбнулся американскому. Встал и жестом предложил пройти в соседнюю комнату.

«Варяг» вполз в бухту, легко ломая тонкий лёд. Сильно солёная океанская водичка упорно не желала замерзать и потому порт, несмотря на изрядно северную широту, считался незамерзающим.

— Эк его потрепало то. — Встречающие качали головами. Из радиограмм было известно, что экспедиция удалась полностью. Геологи, по наводке со спутника, высадились двумя тысячами километрами южнее и прямо на отмелях в устье реки нашли нефть. Эфир был забит радостными воплями геологов и химиков — первые радовались тому, что бурить много не придётся, нефть почти на поверхности и даже кое-где сама вытекает, а вторые — что нефть была светлая, лёгкая и почти не имела примеси серы. Экипаж корабля выгрузил геологической партии продукты, стройматериалы, отсалютовал из ракетницы и ушёл дальше на юг.

Поход к острову занял месяц и ничем особенно тяжёлым не отличался. Постоянно авралил лишь судовой плотник, заделывающий течи, да трюмная команда, работающая ручной помпой. Пользоваться электронасосом капитан строго настрого запретил — солярки было в обрез. На юг «Варяг» шёл самым экономичным ходом, максимально используя паруса. Как потом признался Кузьмину капитан, если бы не этот относительно спокойный месяц, они бы не вернулись. Но этот месяц у них был и команда использовала его на всю катушку — учёба шла непрерывно. Матросы, вчерашние фермеры, ремесленники и охотники, нахватались азов морской службы и перешли из разряда сухопутных крыс в разряд земноводных. Лягушек, так сказать.

Затем «Варяг» удачно проскочил полным ходом бурный пролив, вышел, поливаемый тропическими ливнями, в местный аналог Средиземного моря и в устье огромной реки, на маленьком островке запросто отыскал четырёх папуасов, один из которых был двух недель отроду, а ещё одна папуасиха готова была вот-вот разрешиться. Всё-таки карты у них были, что и говорить, первоклассные, а штурман опытный. Обратный путь дался очень нелегко. Дорогой ценой. Постоянно штормило. Корабль скрипел как столетний дед и грозил развалиться. Команда работала как проклятая, показывая чудеса стойкости и отваги. Никто не струсил, не запаниковал. Во время одного из штормов за борт смыло пятерых молодых ребят, кинувшихся спасать придавленного брусом плотника. Ещё один моряк позже умер от теплового удара. Да и вообще — посудина оказалась так себе. Опыта у местных кораблестроителей не было никакого и то, что у них в итоге вышло, можно было назвать одним словом — корыто. Ремонт и латание прорех в экспедиции был процессом постоянным.

Начальник порта украдкой вытирал глаза.

— Чудо, что вернулись.

«Да, чудо».

Макс поднял каракулевый воротник. Навскидку было где-то минус пять.

— Привет, Майкл. Поговорим?

— Да пошёл ты.

— И всё-таки давай поговорим.

Майкл, он же Миша, отвернулся к окну и сделал вид, что Максима здесь просто нет. Впрочем, получалось это у него плохо — за окном мела вьюга, даже в доме было холодно, а его женщины и дети были чёрт знает где.

— Где Люси, где Мария? Где мои дети?

Если бы инвалид мог, он бы, наверное, уже душил этого гада голыми руками.

Марина, выступающая в роли переводчика, сделала Максиму страшные глаза, мол, говорила тебе и поспешила успокоить американца.

— Они в гостинице. Там теплей, чем здесь.

Максим вздохнул.

— Рассказывай, Миша. Что да как. Всё рассказывай.

Миша рассказал. После того, как они обнаружили утром исчезновение «траппера» женщины ударились в неуправляемую истерику. Особенно буйствовала, к немалому удивлению бывшего строителя, Мария — пятнадцатилетняя девчонка мексиканка. Сорокадвухлетняя Люси напротив, немного для порядка повыв, быстро успокоилась и привела в чувство всех остальных. Миша, передвигаясь по песочку по пластунски, облазил весь островок и между пальм приметил влажный кусок земли. Остальное было делом техники. Колодец. Вода. Заготовка пальмовых листьев и строительство громадного шалаша. Из раскуроченной платформы мужчина повыдирал кучу железок, которые с успехов заменили ему некоторые инструменты. Дальше — больше. Мария распустила своё платье на нитки, которые использовались вместо лески, ну а потом…

Тут Майкл покраснел, а затем схватился за голову.

— Меня арестуют и посадят. Она же несовершеннолетняя. А я… понимаешь, у меня женщины не было очень давно. Кому нужен нищий калека? Жена ушла. Деньги от страховки ушли на образование детей. Я. Я просто сорвался.

Макс заржал.

— Да ну? Она же мексиканка, так? Так. А дело было где? В Америке? То-то же. Забудь. С бабами понятно. И вообще — я тебе амнистию выпишу. Дальше что?

— Просто жили. Климат там райский, — Миша снова посмотрел в окно, — мы туда в самое пекло прибыли, а в основном там прохладнее и дожди как по расписанию. Раз в неделю ливень. Рыбу ловил. В ловушки креветки попадались. Люси, оказывается, прекрасно разбирается в морской кухне. Так-то вот.

— Слушай меня, Миша, внимательно. Как я понял твои бабы не ходоки. Ты случайно их протащил с моей помощью, так? Поэтому. Сейчас мы с тобой. Едем ко мне домой, и оттуда пробуем пройти назад. Вместе.

Глаза инвалида вспыхнули с безумной надеждой.

— Гонолулу?

— Нет. В Россию. Ты, я, пару местных с собой возьмём. Твои женщины и дети поживут пока здесь.

Макс помолчал.

— Я три года был рабом на грузоперевозках и знаю, чего ты сейчас боишься. Ты не будешь рабом — обещаю. Если у нас всё получится, то ты уйдёшь куда захочешь. Немного поможешь нам и уйдешь. Со своими женщинами и детьми. Даю слово.

— Марина, сядь к нему ближе. Ещё ближе. Кто ещё рискнёт?

Сашка вздохнул.

— Я.

Лена протестующе вскинулась, но под неожиданно суровым взглядом мужа промолчала.

— Давай-давай.

Максима захватил азарт — будничные переброски приелись и ничего кроме зевоты и скуки не вызывали. Здесь задачка была поинтереснее. Групповой переброс. Макс уселся за руль электрического фургончика, рядом сел Майкл, а позади — Марина и Саша. Майкл помахал рукой своим женщинам, укутанным с ног до головы в меха, ободряюще улыбнулся и достал шило.

— Ready.

— Не дай мне повод встретить тебя…

Максим хлебнул пива и счастливо захохотал. У него было чувство, что он только что отмотал свою жизнь на четыре года назад.

… не дай мне подойти к тебе слишком близко…

Все проблемы были позади.

«Оп-па! А вот и пульс. Не мой. Его.».

… и следующий шаг…

Чёрт знает почему, но Макс заорал песню. Во всю глотку. Брызгая слюной и забив на мелодию.

— Не дай мне повод!

Сзади тоже орали во всё горло. Дуэтом. Майкл ни слова по-русски не знал, но ритм он чувствовал и выбивал его кулаком по торпеде.

Максим выдул бутылку «Гиннеса», сытно рыгнул, плюнул в окно и нажал на педаль. Не было ничего. Никакой боли. Никаких зелёных мух перед глазами. Секундная темнота и…

— Аааааа!

Песня перешла в восторженный рёв пассажиров. Их фургончик резко затормозил в промёрзшем ангаре. На большой земле!

Макс выполз с сиденья и прислушался к своим ощущениям.

«Ха, два раза ха! Я в полном порядке!»

Марина перестала радостно визжать, принюхалась и сморщила носик.

— А чем это здесь воняет?

— Ничем. Это здесь просто воздух такой. Экология, понимаешь.

У входной двери стоял Кошечкин и улыбался в ватно-марлевую повязку.

В соседней комнате был установлен белый шатёр.

— Это так ваша русская комната тишины выглядит?

Американец с интересом рассматривал странную конструкцию.

— У нас она овальная.

— Прошу.

— Я знаю, господин президент, что вы были в курсе программы «Новая Америка».

— Господин президент! Даже в этом шатре я не желаю обсуждать этот вопрос!

— Я закончу. Программа «Новая Америка» НЕ провалилась.

Собеседник застыл.

— Что вы имеете ввиду? Это чёртова «медицинская реформа» до сих пор нам аукается! Не могу не признать — вы почти смогли взять реванш за поражение в холодной войне.

Американец широко улыбнулся.

— За два триллиона — двадцать трупов. Весь результат. Или вы хотите сказать, что те, кто исчез…

— Тоже умерли. Но ТАМ. Кроме этих троих.

Русский достал из папки фотографию. На фоне неуклюжего деревянного кораблика находились три человека. Загорелый мужчина с худым лицом. Почти чёрная молодая женщина с ребёнком на руках и неимоверно толстая афроамериканка.

— Узнаёте? Это номера пять, семь и одиннадцать из списка ваших кандидатов.

На лице американского президента не дрогнул ни один мускул — в прошлом он был военным моряком.

— Вы хорошо осведомлены.

— О, у нас есть, — русский усмехнулся, — перебежчик. Не всё ж к вам бегать, в самом деле…

… они выжили. Наш Ходок их бросил и ушёл назад. Сейчас он живёт там, на Родине. Колонисты, по его совету, построили корабль и спасли ваших сограждан. Надо сказать — они молодцы. Быт свой устроили хорошо. Но вот пройти без помощи нашего Ходока они не могут. Вы понимаете? Зато они могут водить людей. Вы ПОНИМАЕТЕ?

Американец откинулся на спинку стула. Он понял. Всё и сразу.

— Я пришлю к вам своего доверенного человека. Пусть это пока останется тайной.

Глава 13 «Свободные» люди

— Кого там чёрт принёс в такое время?

Николай Евгеньевич Тепляков, бывший таксист из Ташкента, а ныне плотник из Заозёрного, щёлкнул выключателем и, щурясь от яркого электрического света, потопал в сени.

— Чего надо?

Рука по привычке нащупала топор, лежавший возле входной двери.

— Евгеньич, извини что так поздно. — Знакомый голос соседа пробился сквозь шум ветра. На улице мела позёмка, грозя перейти в настоящую метель. — Дело есть.

— На вот.

— Это чего? — Николай крутил листок бумаги.

— Читай! — Сосед хлопнул по плечу, подмигнул и ушёл.

«Заявка на возвращение».

— Таааак. Мать! Иди сюда!

Руки дрожали.

«Если вы желаете вернуться на большую землю, то заполните таблицу, расположенную ниже».

Ниже шла анкета. Имя. Фамилия. Возраст. Гражданство.

«Вы будете приняты во временном лагере на территории Российской Федерации. Вам будут выплачены подъёмные и выписаны документы, а также билет до любого пункта на территории РФ по вашему желанию. Сумма подъёмных — двадцать тысяч рублей на одного человека.».

— Мать, это чего?

Коля растеряно поднял глаза.

«Если вы желаете уехать, то ваша анкета должна быть в Управе не позднее 1 февраля текущего года».

Женщина прижала руки к груди.

— Николаша, как же мы …?

Мужчина сел на лавку и ошалелым взглядом обвёл свой дом. Большой, в пять комнат, он стоял посреди громадного участка, с которого его жена и дети снимали летом отличный урожай.

«А работа моя как же?»

— Николаша. А куда мы поедем? У нас же…

У Тепляковых в России не было родных и близких. Большая квартира в центре Ташкента была давным-давно продана и возвращаться им было некуда. Тепляков посмотрел в глаза жены и медленно порвал листок. Затем сложил половинки и снова их порвал.

— Папа, мама, чего вы не спите?

В дверях спальни показалась старшая дочь.

Мама вытерла слёзы и облегчённо смеясь, покачала головой.

— Всё хорошо, доченька. Иди спать, дорогая.

Марина снова занимала знакомый кабинет в Управе, который теперь был центром общественной жизни всей колонии. Дверь всё время хлопала, все три телефона постоянно звонили, народ носился с бумагами, а к самой Марине Укасовой на приём валом валил народ.

Надо было что-то делать.

Наутро перед Управой появился информационный стенд, из которого любопытствующие узнали о грядущих переменах. Во-первых, вывоз желающих на большую землю — разовая акция и решить этот вопрос каждый должен был один раз и навсегда. Потом передумывать будет поздно.

Во-вторых, в Заозёрном, на ГЭСе и в Андреевке открываются отделения «Почты России», которые будут за умеренную плату принимать к отправлению письма к родным и будут заниматься доставкой газет и журналов по подписке.

И, в-третьих, после проводов зимы будет проведён всеобщий референдум о будущем этого мира. Два десятка вопросов, которые будут вынесены на голосование, будут опубликованы через неделю в многотиражке. Всё.

Если честно, то Марина была в шоке. Жесткий ультиматум мужа руководству России, о том, что он вывезет назад всех желающих и «плевать он хотел на ваши соображения секретности» вызвал у неё панику. Она была абсолютно уверена в том, что Родина обезлюдит. Но. Но. НО! За две недели количество заявок, принесённых в Управу Заозёрного не превысило тысячи штук. То есть получалось, что всё бросить и уехать отсюда пожелало менее пяти процентов населения! И это только из простых переселенцев. Из бывших федералов уехать не пожелал ни один человек! Наоборот, взбодрённые грядущими переменами, люди постоянно задавали вопросы о том, могут ли они перевезти сюда своих родственников? Это было невероятно. А как же климат? Как же лошади вместо «мерседесов»? Как же отсутствие супермаркетов? Как же, в конце то концов, «удобства» во дворе?

В ящике стола запиликала ТА САМАЯ радиостанция.

— Да любимый, у меня всё хорошо. Как съездил? И Кошечкину тоже от меня привет передай. Я приеду завтра вечером — много дел. Да. Я люблю тебя.

— Конечно, Майкл свободный человек. — Макс ухмылялся, глядя в глазок видеокамеры. На экранах напротив маячила пара голов.

«Президенты, едрёныть!»

— Он может идти куда пожелает. Но. Сначала пусть своё спасение отработает. Нет. Его женщины и дети покамест у нас поживут. Да мне похер, что ты там думаешь! Мне надо чтобы он вывез тысячу сто сорок четыре человека. По его возможностям это четыре месяца, может пять. Потом забирайте его нахрен! Да я не дерзю. Я вам дело говорю.

Русский президент шевельнулся.

— Ваши предложения по поводу почтовой службы приняты. Но с оговорками. Вся корреспонденция будет подвергаться цензуре. Предупредите население, чтобы не писали чего не нужно. Это первое. Второе. Ваш референдум неприемлем. Я…

— Ты! — Макс аж подпрыгнул. — Ты! Какое право ты имеешь решать за них? Пусть своей головой думают. Они свободные люди и имеют право сами решать свою судьбу!

В мониторе справа довольно заулыбался уже американец.

— Конечно! Свобода, демократия…

Макс зажал уши и едва не сблевнул.

— Мистер президент, помолчите, а? Плииииз. Референдум будет. Люди сами решат, что делать и стоит ли допускать к переселению туда ваших людей, мистер президент. Больше я ничего добавить не могу.

Максим выключил камеру и устало вытер пот со лба. Такие переговоры давались ему настолько тяжело, что… да было просто страшно. Так разговаривать с самыми сильными мира сего…

«Уфффф!»

— Ну ты зверь, — Кошечкин стоял в углу и очумело тряс головой. — Убьют тебя когда-нибудь за твой длинный язык.

У Макса свело живот.

— Позже. Я в туалет.

— А он наглец, коллега.

— Да. Но незаменим.

— Как вы думаете, ваши аборигены дадут своё согласие на то, чтобы ТУДА поехали американцы?

Русский усмехнулся.

— Надеюсь, что нет, коллега. Впрочем, решать действительно им.

— Дорогой Виктор Сергеевич!

Хозяин кабинета совершенно искренне поспешил обнять старика и усадить его за стол, богато украшенный самоваром, водкой, закусками и прочей снедью.

— Вы, господин президент, словно тамада на юбилее.

Видно было, что старикан, тяжело опирающийся на трость, тоже рад встрече.

Хозяин кабинета запнулся, что случалось с ним крайне редко, потерял мысль и расхохотался.

— Здравствуй, отец. Здравствуй, дорогой.

— Так-то лучше.

Президент не пил, но сейчас он собственноручно наполнил две рюмки. До краёв.

— За встречу!

— И тебе не хворать!

— Посоветоваться нужно, Виктор Сергеевич. Очень нужно.

— Родина?

— Да. — Хозяин кабинета взял трубку. — Проценко ко мне.

— Это Александр Николаевич…

— Помню такого, — старик без всякого интереса посмотрел на моложавого мужчину, стоявшего по стойке смирно, и налил себе чаю. — Новый куратор?

— Так точно!

— Вольно. Сядь. Докладывай.

Архипов глотнул чаю и бросил взгляд на президента. Тот, удобно устроившись с другой стороны стола, пил чай с абсолютно безмятежным видом. Генерал мысленно присвистнул — дела, по-видимому, были совсем плохи.

Проценко вкратце изложил то, что Архипов, пребывая на нелегальном положении в Южной Америке, и так прекрасно знал. Ниточки и связи в самых верхах у него оставались всегда.

— Значит, этот щегол, кусаться решил? Репатриацию затеял. Ну-ну. А с референдумом что?

Проценко сглотнул. Считалось, что на этой стороне об этом знают только три человека. Два президента и он.

— А вот с референдумом у нас проблемы. С незначительным перевесом народ проголосовал за расширение компании. — Президент смотрел в одну точку за стеной. — Народ, видите ли, решил. Уррроды тупые.

— Да. С самого начала, когда Ходок привёл сюда американца и двоих местных, он дал нам понять, что ни о какой принудительной эксплуатации этого человека не может быть и речи. Пришлось согласиться. Сейчас наши американские партнёры очень плотно общаются с этим… Майклом. А наш Ходок выставил нам условия.

— Что? Он? Нам?

Генерал явно не верил своим ушам. Так не должно было быть! Быдло никогда не должно ставить под сомнение решения власти. Это был основной принцип. Аксиома. Фундамент, на котором держалось всё. А тут…

«Ну, тварь…»

— И какие же?

— Первое. Сначала — репатриация. Второе — почта. Третье — новые переселенцы идут на паритетных началах. И только через Алма-Ату. У него там с комендантом базы коммерция. Мы пока делаем вид, что не знаем об этом. Комендант снимает с каждой переброски сто-двести килограмм и комплектует свой груз. Взамен получает золотой песок.

— Интересно.

— Так точно. Но господин президент…

— Я распорядился их пока не трогать. Даже помощь оказать.

— Так точно. Всё золото у коменданта скупают наши люди. Дешевле рыночной стоимости, конечно. Туда они отправляют охотничье оружие, порох, капсюли. Пока туда ушло триста двадцать четыре ствола. Пороху много ушло. Радиостанций различных модификаций двести десять штук. Телевизоры, бытовая электроника. Велосипеды. Почти сотня. И так. По мелочи. Женское. Агенты приложили полный список.

— Агенты это персонал базы?

— Так точно. Весь. До единого человека.

— Ну ну.

Архипов успокоился, одобрительно покачал головой и усмехнулся.

— Бизнесмены. Это я не про них — про вас.

Хозяин кабинета хлопнул ладонью по столу.

— Вернёмся к нашему барану. Резать или нет, Виктор Сергеевич?

— Резать, конечно. Но не сейчас. Подсчитали, сколько эта парочка сможет туда людей протащить?

Проценко вскочил.

— Так точно! Приблизительно сто человек в месяц. Половина из них — наши. Плюс личный груз на каждого переселенца. Килограмм сорок — пятьдесят.

— Это немного. — Архипов задумался. — За десять лет всего шесть тысяч американцев. Да мы шесть тысяч забросим. Сейчас-то уже там около сорока тысяч живёт. Верно?

— Приблизительно.

— Док давал этому… Майклу десять лет. Больше он никак не протянет. Нет в нём этого…

Архипов прищёлкнул пальцами и замолчал.

— Чего?

В комнате повисла тишина. Старик молчал. По спине его табунами бегали мурашки — такого с ним, в его долгой жизни, не случалось никогда.

— Я всю свою жизнь был атеистом. Я и сейчас атеист. Но вот док… он назвал ЭТО Божьей искрой. Даром. Наука ЭТО объяснить не может. Совсем. Никак. Мы нашли идеально совпадающих с Ходоком людей, но это как манекены рядом с живыми. Как протез и живая нога. Понимаешь? Этот Майкл для Максима — всего лишь инструмент. Он его, сам того не зная, использует, отработает и в могилу сведёт. Десять лет. Потом будем нашего барана резать. И всех американцев — тоже. Хер им, а не Родину. Это — русская земля.

Старик рычал, тяжёлым взглядом глядя на карту нового мира.

— Это наша земля.

— Проценко, готовь людей. Несколько групп. Надо сделать так, чтобы они постоянно были рядом с Ходоком.

«Ишь ты, условия диктовать вздумал. В клетку, зверёк. В клетку!»

Костяшки крепко сжатого кулака побелели.

Глава последняя Уборка зерновых

Вчера утром в гости к Дубинину пришла официальная делегация. Ну как делегация, ну как официальная. Свояк, Славка и Олег. Всё взрослое мужское население хутора. Володька, как неродной, долго мялся, вздыхал и собирался духом, а потом выдал.

— Дуб. Надо эту бодягу с колхозом заканчивать.

Олег тогда промолчал, а Славка лишь согласно покивал. Несмотря на все усилия и кучу вложенных в дело денег, производство продуктов питания никак себя не оправдывало. Зелень с огородов для себя, понятно, не в счёт, но вот продать на рынке до сих пор ничего не получалось. Пока с деньгами выручала столовая, организованная женщинами — в ней сытно и недорого, из своих продуктов, кормили полторы сотни строителей, работавших на строительстве у Максима. Доход от всего этого был мизерный, но всё равно — это было лучше, чем ничего.

Глава хутора Александр Дубинин тогда крепко задумался — бодаться дальше с суровым климатом и успешными конкурентами ему в одиночку было не по силам. Мужики ясно дали понять, что ковыряться в земле за копейку они не согласны. Олег, правда, про свою пасеку промолчал, но тоже заявил, что остальное сельское хозяйство ему нафиг не нужно.

— За мёд я, всё что надо на базаре куплю. Даже с доставкой сюда.

А Славка, задушевно переглянувшись со свояком, подтвердил догадку Александра.

— Надо бизнес делать, нечего на грядках время терять.

Всю ночь Дуб не мог уснуть. В голову лезли разные мысли. Он то мысленно соглашался с народом и собирался всё бросить, то наоборот — решал сцепить зубы и в одиночку вытащить это дело. Так ничего толком и не решив, Дубинин промаялся до самого утра.

Прекрасный дубовый паркет, уложенный ещё прошлой осенью, даже не скрипнул, когда накинув на плечи по случаю прикупленную шинель, Саша вышел из комнаты. Дверные петли тоже не подвели — дверь без звука выпустила мужчину на крыльцо.

С высокого, будто трибуна, крыльца открывался замечательный вид. Бухта, зажавшие выход из неё сопки, густо поросшие лесом и море. Саша глубоко, на пределе своих лёгких, вдохнул немыслимо сладкий воздух. За шесть лет своей жизни в этом новом мире он так и не привык к невероятной чистоте местного воздуха, всякий раз воспринимая его как чудо. Раннее утро было прекрасным. Саня скосил глаза на привинченный к стене термометр. Тот честно показал двенадцать градусов тепла, что для пяти утра в начале мая было отличным результатом! Солнце ещё не взошло, ветер стих, море тоже было на редкость спокойным и нешумным. Саня с тоской оглядел поля и огороды.

«Столько сил…»

Позади негромко хлопнула дверь.

— Леночка?

Дубинин обернулся. Позади него стоял Егор. Сын за эти годы сильно вырос и повзрослел, в свои неполные семнадцать на полголовы переросши немаленького отца.

— Чего не спишь?

«Гренадёр!»

Отцовская гордость рвалась из груди. Захотелось, как когда-то давно, покачать мальчишку на руках, подбросить высоко в небо и услышать в ответ восторженный визг. Саня печально усмехнулся.

«Ну да, скорее он меня подбросит».

Свежий воздух, отличное питание и физический труд обеспечили Егора широченными налитыми плечами и каменной крепости ладонями.

— Пап. Я вчера слышал ваш разговор.

«Тааааак».

Парень очень серьёзно посмотрел на отца.

— Пап. Я тоже не хочу быть фермером. Я хочу стать моряком. Я хочу уйти на юг. На Ямал.

Ямалом в этом мире в шутку назвали побережье на дальнем юге, где закладывался небольшой посёлок нефтяников и строился примитивный нефтеперерабатывающий заводик.

Саша понял. Сын вырос, принял самостоятельное решение о своём будущем, и спорить с этим было бесполезно.

— Мать знает?

— После завтрака скажу.

Дуб отвернулся, на глаза предательски навернулись слёзы.

«Ну вот и всё».

В курятнике проснулся и заорал петух.

Саша проводил глазами испуганно охающую жену, которую пытался успокоить и заболтать старший сын и повернулся к мужикам.

— Вторая часть марлезонского балета.

Коммерческая жилка и привычка быстро думать и быстро решать Александра никогда ещё не подводила. Хозяин хутора мрачно посмотрел на своих друзей и достал самолично нарисованный план Дубровки.

— Ну что парни, разбегаемся?

Вовка отвёл глаза. Олег и Славка напряжённо молчали — чего удумал Дуб было для них загадкой.

— Вот смотрите, — Саня расстелил карту на столе. — Это правый берег, где стоят наши дома, дом Максима и причал. Это, — палец ткнул в другой конец карты, — левый берег, где был первый хутор. Общая площадь до сопок и леса где то полтора квадратных километра.

Делить буду — по справедливости. Олег — у тебя пасека, ты здесь самый малый надел получишь.

Сашка быстро отчертил карандашом кусочек земли в самом дальнем углу левобережья. Свояк довольно заулыбался.

— Славка, Вовка, вы делите весь оставшийся левый берег как хотите!

Мужики переглянулись и набычились.

— А здесь?

— А здесь, — Дуб пристально посмотрел им в глаза, — земля моя и Максима. Ясно?

Это был аргумент. Вес и значимость Ходока в местном обществе были настолько велики, что всё недовольство мужики быстро засунули себе в…в одно место, в общем.

— Дома разбирайте и перевозите. — Дуб рубил непререкаемым тоном. — Со строителями я вам помогу. Всё, мужики. Разговор окончен.

Володька стоял на крыльце и пытался закурить. Пальцы почему то дрожали и спички ломались одна за другой.

«На хрена я этого Славика послушал?»

Из дома следом выползли, явно ошарашенные стремительным и суровым развитием событий, Славка и Олег.

— Поговорим?

— Поговорим.

И Вовка от всей души приложил Бахмутову по уху.

На самом деле Сашка был даже рад, что всё так получилось. Всё дело было в том, что в Дубровке банально не хватало места, территории, жизненного пространства, так сказать. Зажатый между сопок и морем клочок ровной и незаросшей лесом земли был страшно тесен. Деятельность Максима, ни в какую не желавшего менять «прописку», заставляла администрацию Заозёрного и самого Дубинина считать каждый квадратный метр, свободный от огородов, пастбищ и посевов.

Кроме здоровенного дома, заканчиваемого строителями, на правом берегу размещались склады, навесы, жильё строителей, барак, используемый под гостиницу и даже, Сашка злобно сплюнул, парковка для транспорта! Эта хрень занимала полтора гектара и Шевцов уже всю плешь проел, требуя увеличить её вдвое!

А ведь сейчас Максим собирался построить и личный склад. Каменный. И здание собственного магазина, а «федералы», получив указание из Москвы решили выстроить, наконец, ангар для переброски, чтобы драгоценные ходоки не мёрзли здесь под открытым небом. А ещё дом для этого Майкла-Миши и его мексиканско-африканской семьи, а ещё охрана, а ещё…

Дубинин схватился за голову. Проблемы лезли со всех сторон.

«Уйти что ли на ту полянку? Снова свою тему поднять?»

Тут Саша вспомнил, что поднимать то её, эту тему не для кого. Егор уйдёт, а младший ещё слишком мал. Мужчина спокойно налил себе водки, покосился на настенные часы с кукушкой и, не торопясь выцедил целый стакан.

На часах было полдесятого утра.

— Да и хрен с ним! Земля тоже денег стоит! Маааать! Иди сюда, посоветоваться надо.

Так в пустом, незаселённом, диком мире под названием Родина, началась купля-продажа земельных участков. Сам того не зная, Сашка Дубинин создал самый первый рынок недвижимости.

— Проценко ко мне.

Хозяин кабинета нервно стучал пальцами по столу. Решение, которое предстояло ему принять, было очень непростым.

— Разрешите?

Новоявленный куратор ел глазами начальство, в упор не замечая Старика. Архипов, впрочем, тоже на полковника не смотрел, с удовольствием попивая чай.

Хозяин махнул рукой.

— Сводку. Кратко.

Проценко встал по стойке смирно и, даже не глядя в бумаги, бодро начал.

— Вывоз желающих завершён. Всего одна тысяча сто тридцать три человека. Все сейчас находятся в военном городке на Урале. Пока никого не выпускаем. И связи им не даём.

— Дальше.

Хозяин поморщился. С этими… «репатриантами» надо было что-то делать.

— За последний год на ту сторону ушло всего триста сорок три человека. В основном родственники тех, кто уже живёт ТАМ. И по федеральной программе ещё двадцать четыре медицинских работника. По людям всё.

— Американцы?

Президент прекрасно знал все эти цифры. Он заставлял Проценко повторять их для Архипова. Да и для себя самого. Спокойствия на душе не было.

«Всё ли предусмотрел, ничего не забыл?»

— Пока они туда не торопятся. Отправили полста учёных и два десятка бойцов охраны. Перебросили туда десять тонн научного оборудования и запустили ещё один спутник. Полученными данными с нами, несмотря на все договорённости, делиться не спешат.

Архипов с громким стуком поставил на стол чашку с чаем.

— Корабли? Нефть?

Полковник от неожиданности щёлкнул каблуками и невпопад отрапортовал.

— Так точно!

Этого старика он просто боялся.

— Все три судна в строю. Одно — учебное. Заложено ещё два корабля. Ориентировочно войдут в строй через год. Нефтедобыча пока не велика — примерно две тонны нефти в сутки. Завод перерабатывает её на мазут, дизтопливо и керосин. Совсем немного — бензин. Нынешние потребности ОФО закрыты полностью. Танкер совершает регулярные рейсы. На Южном построено хранилище ГСМ. Всё.

— Получилось, Виктор Сергеевич?

Президент довольно потёр руки.

— Получилось.

Старик посмотрел на Проценко.

— Выйди.

— Наш баран нам больше не нужен.

— Вы думаете?

— Да.

— У нас уже нет ТАМ верных людей. Да и охраняют Ходока неплохо. Подобраться к нему будет нелегко.

Архипов удивлённо задрал бровь.

— А наши группы?

Президент промолчал. Сказать было нечего. Последний информатор доложил, что один из заброшенных под видом врача агент сдался. И рассказал обо всём Кузнецову, так что все вновь прибывшие теперь добывали нефть за две тысячи километров от Ходока.

— График перебросок соблюдается?

— Да. Ходок ходит минута в минуту и ни разу ещё не опоздал.

— Почта доставляется?

— Да.

— Ладно.

Голос Деда скрипнул.

— Есть у меня одна консерва.

Мишка сегодня отдыхал. Переброски давались ему с каждым разом всё тяжелей и Максим настоял на его отдыхе. Так что сидящие в карантине на большой земле три семьи федеральных переселенцев «зависали» ещё, как минимум, на неделю.

Максим похлопал по плечу Кошечкина, пошептался с ним на предмет новых поставок и запрыгнул на жуткий скелет автомобиля. Разбомбленный грузовик выглядел весьма… эээ… Макс затруднился… инженерно. С него была снята кабина, кузов и все «ненужные» детали. Даже сиденья. Всё это планировалось приделать уже на Родине. Таких лысых чудовищ Максим перегнал уже четыре штуки и Кузьмин слёзно молил ещё хотя бы о десятке таких же. После того как в ОФО была снята проблема с ГСМ, пригнанные ранее электромобили потеряли свою актуальность. На бездорожье северных островов нынче царили полноприводные дизельные итальянские грузовички.

Этот был почему то покрашен оранжевой краской.

«Юмористы».

Максим пощёлкал кнопкой плеера.

«Вот! В тему…»

Двигатель утробно зарычал, Максим сел на ящик с расходниками и запчастями и махнул провожающим рукой.

У него будет сын! Точно сын. Перед самым отъездом Марина позвонила ему из госпиталя Южного. Сделали УЗИ.

Сын.

— Урррра!

Макс сделал малюсенький глоток безалкогольного пива и тронулся с места.

«Домой».

Тёплый летний ветер с моря пробивался даже в ангар. Максим, с широченной улыбкой в тридцать два зуба, спрыгнул с машины, кивнул приёмщику грузов и выскочил на улицу.

«Как же тут хорошо!»

— С приездом, дядя Максим!

Младший сын Славки, как всегда отирался поблизости, помогая отцу вести учёт.

— Ага.

Укасов расстегнул рубашку и поспешил к дому.

«Надо позвонить, узнать как она там. Незамедли…».

В спину что-то сильно стукнуло. Максим не успел додумать свою мысль и на ходу посмотрел на свою грудь. Груди не было.

По затылку ударило и мир погас.

— Нашли?

— Ну да. Знаешь, Палыч, лучше не искать. Били из снайперской винтовки. С расстояния больше километра. При сильном ветре. Понимаешь? А ведь такого оружия у нас не было. Не привозили его. Я бы знал. Ты понимаешь?

— Понимаю. Да. Лучше не искать. А то ведь можем и найти. На свою голову. Большой специалист где-то тут обретается. Кузьма, а может, это ты?

— Палыч. Пошёл на хер.

— Шучу.

— Шутник.

— Думаешь, выжил он?

— Понятия не имею. Но, думаю, вряд ли. Сквозное в грудь и полчерепа вдрызг. Аж мозги наружу.

— Мда. Но, может, всё-таки…

— Забудь. Даже если его там сразу в реанимацию, то… нет. Вряд ли.

— И Мишка не вернулся. Как он его туда упёр?

— Ты не знаешь? Марина ему ноги прострелила. Видать на болевом шоке смог пройти. В общем, знаешь, сдаётся мне, что это всё уже в прошлом.

— Так, ладно. Что у нас там дальше на повестке дня?

— Уборка зерновых.

— Ну, блин, докладывай.

Эпилог

3 июля. +35 в тени. Ветер слабый.

Решил завести себе дневник. А то тут так скучно. Делать совсем нечего. Ни поговорить, ни выпить. Хотя доктор мне пить всё равно запретил.

Поймал себя на том, что сам с собою вслух стал разговаривать. Хожу, руками махаю и с выдуманным другом общаюсь.

Вроде, был такой мультик на Никельодеоне.

Смешно. Я уж не помню, как телевизор выглядит, а про мультик помню.

Вчера Жанибек пригнал на разъезд трёх верблюдов. Привёз шубат. Вот гадость! Но крышу помалу сносит. Всё-таки алкоголь в нём есть.

Водки бы.

Катался на верблюде. А чего — удобно. Между двух горбов сядешь — фиг свалишься. Видно далеко. Идёт спокойно. Жанибек сказал, что вояки отгородили его Ащыбулак для своих складов и теперь он уйдёт на восток. Вдоль железки.

Жаль.

Хороший он человек. Но странный. Всякий раз, как меня увидит по-своему говорить начинает и только затем на русский переходит. И дочка у него… красавица. Хотя… всё равно здесь других девушек на триста вёрст кругом нет. Красавица. Да.

Состав встречу, схожу — попрощаюсь. Может, отговорю ещё.

4 июля. +36 в тени. Пыльная буря.

Еле заставил себя сесть за стол и что-нибудь написать. Решил, через не могу, вести дневник ежедневно.

Там посмотрим что получится.

5 июля. Жара.

Сходил на разъезд. Далеко, блин, оказывается, с бодуна то…два километра. Пока дошёл — чуть не сдох. Вояки привезли и побросали как попало кучу труб. Будут, наконец-то, навес над перроном варить. Долго ругал их за неаккуратность. Жрут, суки.

Ой! Ржут.

Солдатня. Чё с них взять.

Жанибек уехал. Здесь остался только я, да бабка. Собаку что ли попросить привезти?

А чего — это мысль. Хоть составы теперь у меня не останавливаются, но на стрелке всегда притормаживают и с Мишкой всегда можно парой слов перекинуться. Попрошу его. Пусть на пристани щенка какого-нибудь подберёт.

Перечитал позавчерашнюю писанину. Крепко задумался. Что такое «Никельодеон»? Надо доктору позвонить. Пусть придёт — укол сделает. А то голова совсем пустая какая-то.

Жара стоит страшная. На небе ни облачка. Ветра тоже нет. Их сиятельство-с обещалось кондиционер привезти, но всё им не досуг, знаете ли. Зимой чуть не околел от холода — буржуйку только в декабре привезли. Хорошо хоть угля насыпали тонн пять. До весны хватило.

Не хочу я туда идти. Что? Если я этот зелёный флажок не подниму — паровоз проехать не сможет?

Дебилизм.

Сказал об этом их Сиятельству. Изволили долго гневаться и бить в зубы. Обещались мобилизовать, забрить лоб и вообще — служить не за зарплату, а за так.

Ладно. Пора. Скоро литерный пойти должен. Побегу.

Дневник! А ты ничего так! С тобой приятно опчацца! До завтра.

6 июля. +42 в тени. Сильный ветер.

Бабка слегла с утра. Жарко ей, видите ли. А мне, значит, не жарко? Сходил с утра на разъезд. Постукал рельсы. Чего с ними сделается? Новые же ещё совсем. Ан нет. Положено. Ну и фиг с ними. Завтра затемно пойду. Ну её нафиг, эту жару.

С бабкой нужно что-то делать. Попросить её отсюда перевести? А куда ж её? Она же одинокая. Но с работой она не справляется. У меня же тут не богадельня. А увезут её. И чего? Я тут один куковать буду? Ни телевизора, ни интернета. Даже книг нет. Свихнусь совсем.

Вчера вечером к ограде припёрся лис. Мелкий и ободранный. Бросил ему требухи варёной. Сожрал, гад и не поморщился! А ещё говорят, что дикие животные только сырое едят. Надо поилку за оградой сделать. А то с водой тут в степи совсем худо. Пусть живность на водопой приходит.

О! Приедет автолавка, надо будет себе фотоаппарат прикупить. Буду дневник иллюстрациями украшать. Бабку сфотаю. Лисёнка. Ну… ещё что-нибудь.

Места здесь невесёлые. Я, признаться, не ожидал такого. Голая степь. Кое-где песок. Ровная как стол. Только пупырь этот, сквозь который туннель проложили. Идиоты, блин. Вокруг всё ровное, а они — прокопали. Квадратное катаем, круглое носим. Родная армия.

На этот пупырь я, кстати, залез как-то. Лучше бы я этого не делал. Только оттуда до меня впервые дошло — куда меня занесло.

В великое НИЧТО. В пустоту. В вакуум. Рельсы за горизонт, да от стрелки в тупик колея. И всё!

Пойду жрать готовить.

7 июля. +33 в тени. Сильный ветер.

Сегодня Мишкин паровоз сделал две ходки до пристани. Сначала товарняк тащил. С лесом. Солдатня из Ащыбулака набежала, на стрелке залезла на платформу с кругляком и сбросила вниз три бревна. Пацаны, блин, совсем. Ума нет. Помог им погрузить брёвна на тележку.

Пацаны позвали на шашлык. Дрова, мол, появились — надо замутить.

Надо сходить. Уважить.

В обед прошёл фирменный. Надел фуражку и китель. Стоял навытяжку. Вагоны новые, с занавесками. Видно, что у них там воздух кондиционированный. Козырно.

А какие там женщины! Держите меня семеро!

8 июля. + 37 в тени. Сильный ветер.

Пересчитал деньги. Да я богач! Восемьсот полновесных обязательств! Было бы на что их тратить. И где. Автолавки месяц как не было, а на пристани я с весны не был. Надо лейтенанту дать, пусть на базе закупится.

Вчера был на шашлыках. Было весело и вкусно. Хоть посиделки были только в мужской компании и без спиртного. Рассказал мальчишкам анекдот — долго смеялись. А я нет. Откуда я его знаю?

Только что позвонили из линейного управления. Завтра их Сиятельство изволят прибыть. Шухер! Надо соответствовать.

Велел бабке привести мою форму в порядок. Кряхтит, но чистит. Молодец у меня бабка. С пониманием.

Ё! Опаздываю! Надо наливняк пропускать. Уже бегу.

9 июля. Поменьше бы таких дней, как вчера.

Их Сиятельство изволили прибыть на мотодрезине в сопровождении свиты-с. Сходу получил в лоб за то, что китель не глажен. Сука. Да где же я тебе утюг то возьму?! Солдатики стояли навытяжку и ели глазами начальство. Выслужиться хотят и свалить отсюда. Я тоже хочу отсюда свалить.

Как я тут оказался?! Не помню. Дурдом какой-то.

Их Сиятельство презентовал мне очередные часы от Президента. И даже с гравировкой. «Стрелочнику от Президента».

Хм. «Полёт».

Сквалыги. Оба.

Раньше швейцарские дарили. Нафига мне четыре пары часов? Всё равно не ношу.

С их Сиятельством приехал доктор.

Хороший он мужик! Добрый и умный. Похож чем-то на булочника. Нет. На пекаря. А, нет. На кондитера. Такими кондитеры должны быть. Толстыми, румяными и улыбчивыми. Вколол мне витамины. И от головы ещё один укол. А то болеть стала чуть не каждый день.

Стало полегче.

Ходили по путям, лазали в туннель. А там прохладно. Как дома, раньше. Спорили, где ставить домик и нужно ли его там ставить вообще. Попросил его баньку возле хутора поставить. А то в бочке мыться надоело. Обещал подумать.

Попросил его забрать бабку и прислать женщину. Хоть какую-нибудь. Их Сиятельство изволили посмеяться, а потом уехали. А я остался.

Пропустил два пассажирских.

Вот дурак! Надо было просить не бабку отсюда забрать, а меня!

10 июля. +38 в тени. Сильный ветер.

Сегодня на линии никого. Тишина. Затеял постирушку. Потом решил пострелять по банкам из под тушёнки. Ничё так. Увлекательно. Только очень громко. И плечо прикладом отбил. Синячище — будь здоров.

На мою канонаду прибежал летёха и два потных солдатика с автоматами. Матерились долго и с выдумкой. Они думали, что на хутор опять стая волков набрела.

Кстати, надо проверить ограду.

На прощание лейтенант объяснил мне, что ружьё теперь придётся чистить.

Никогда этого не делал. Пойду — почищу.

Ёлы-палы. Не буду больше стрелять! Это же как дети. Тридцать секунд удовольствия — тридцать лет несчастий. Я эту двустволку три часа полировал. Упасть — не встать.

А вот интересно — у меня есть дети?

О чём это я? Какие дети?

Голова болит. Уколы не помогают. Звонил в больницу. Доктор очень озаботился и обещал прислать медсестру или фельдшера, чтобы за мной понаблюдать.

Лучше медсестру.

11 июля. +41 в тени. Сильный ветер.

Пришёл состав с немцами. Лейтенант и все десять солдатиков были в брониках и с автоматами. Вместе со мной на перроне. Мишка загнал свой паровоз в тупик, стравил пар и объявил, что «станция говённая, конечная, поезд дальше не идёт».

Уродец. Я ему «говённую» ещё припомню.

Я, честно говоря, удивился. Откуда немцы то? Пленные? Мы же с ними не воюем. Война то, слава Богу, уже… э… давно, да? Закончилась?

Надо у бабки уточнить.

В любом случае — этим немцам не повезло. Все пассажирские всегда шли к пристани, это отсюда четыре сотни вёрст будет. А этих — сюда. Коммунизм строить.

Интересно было, но я, почему-то, не пошёл смотреть как они из этих теплушек лезут. Жалко мне их. Лейтенант с приёмом и без меня справится.

А доктор мне так никого и не прислал.

12 июля. +42 в тени. Сильный ветер.

Пропустил литерный. Затем, сразу, товарняк. Длинный, зараза, сто восемь вагонов. Два паровоза еле его тащили. Устал флажок держать, пока он мимо меня полз. Чего везли — непонятно, но на каждом вагоне по охраннику.

Потом припёрся в гости лейтенант и принялся жаловаться на жизнь. Все восемьдесят семей немцев разместили на складе, но что с ними делать дальше — он не знал. Пошли звонить в управление.

Мда. Чем они там думают? Зря что ли Жанибек свою стоянку Ащыбулаком назвал? Нашли куда народ заселять. Идиоты.

Кстати, бабка сказала, что война шестьдесят лет как закончилась.

Откуда здесь немцы?

13 июля. + 39. Сильный ветер.

Назвал лисёнка Архипом. Уж больно хрипло он тявкал и подвывал. Архип снова пожрал, попил, но на этот раз не убежал в степь, а завалился в тенёчке забора спать. Ночью был очень сильный ветер. С пылью. Полиэтилен на окнах порвало. И ставни не помогли. Проснулся оттого что на зубах песок. Долго отплёвывался. Что характерно. Бабка в своей каморке без окон спала без задних ног. Храпит, старая.

Ну ничего. Зато готовит вкусно.

14 июля. +38. Слабый ветерок.

Пропустил товарняк. Потом ещё один. Потом ещё. Как сбесились, в самом деле. Семь утра — а уже три состава. Дурдом.

Прибежал на разъезд солдатик. Сказал, что командир зовёт спектакль смотреть.

Удивился, но пошёл.

Спектакль мне не понравился. Аукцион, блин, рабский. За складом вояк, в тени, оказалась куча тентованных КамАЗов и Уралов. Штук двадцать.

Понаехали, блин!

Вот не люблю я этих хуторян. Они мне каких-то сектантов напоминают. Только Пашка нормальный. С ним можно поговорить. А эти… смотрят на меня как на…

Блин! Чего они все на меня пялились? На мне что? Хохломская роспись?

Надо обдумать это дело.

Немцы, кстати, оказались совсем не немцами. Весь табор матерился и плакал по-русски и требовал какой-то «повторной репатриации». Какая-то чернявая сумасшедшая баба долго ругалась и не хотела лезть в КамАЗ, а потом увидала меня и почему-то назвала меня Максимом.

Дура, что ли… я же…

Я же…

15 июля. + 35. Ветер умеренный.

Не знаю что писать. Руки трясутся. У меня же должно быть имя? Я же человек. Без имени мне нельзя.

Пойду, позвоню доктору.

16 июля. +36. Ветер умеренный.

Сегодня с утра при обходе путей нашёл пустую бутылку из под пива. Странно. Я же точно знаю, что здесь пиво в бутылках не продают. Откуда она взялась? Да ещё этикетка с иероглифами. Кстати, теперь я хожу не один. Со мной Архип ходит. Близко не подходит, но и далеко не убегает. Хвост у меня появился, одним словом. Смешно. Увидел лейтенанта — затявкал.

Дал летёхе сто рублей. Он пообещал привезти рубашек, тушёнки и соли. Говорит, что переселенцы бунт устроили. Пришлось пострелять. И не только в воздух. Говорит, а у самого руки трясутся и лицо серое. Мальчишка он совсем. Хоть и лейтенант.

Отдал ему последнюю остававшуюся у меня карамельку. Он уж очень странно на меня посмотрел, а затем меня обнял.

Не ожидал от него такого.

Снова разболелась голова.

Дневник, пока. Я — спать.

17 июля. +32. Безветренно.

Сегодня поставил эксперимент. Получилось забавно. Должен был идти товарняк, а за ним следом — пассажирский состав. Так вот. Стою на перроне, смотрю на чёрный провал тоннеля, и уже совсем было собрался достать зелёный флажок, как вдруг мне подумалось.

А если красный показать?

Я, почему то никогда не показывал красный флажок.

Показал.

А поезд то и не пришёл!

Ни один, ни второй.

18 июля. +33. Ветер умеренный.

Звонило их Сиятельство. И, почему-то, не орало, как обычно. Не понимаю. После звонка приехали вояки и привезли мне разобранную баню. Сейчас молотками стучат. Заканчивают уже. Старший лейтенант сказал, что завтра приедут электрики и привезут… эту штуку… будет свет. Здорово.

Снова разболелась голова, но настроение было всё равно хорошим. Стоял на перроне весь день. Поездов мимо прошло… ого-го сколько. Рука затекла флажок держать. Но ничего — справился.

Вспомнил. Генератор привезти обещали.

Надо летёху или Мишку попросить телевизор привезти. Или радио.

Только что звонил доктор и беспокоился о моём здоровье. Хороший он дядька. Заботливый. Решил его не расстраивать и сказал, что самочувствие у меня отличное и ничего не болит. Он пожелал мне спокойной ночи и отключился.

Сижу, слушаю гудки в трубке. Что-то надо написать.

Блин. Как голова болит то!

19 июля. +37. Пыльная буря. Гроза.

Сегодня ночью умерла бабка.

Я остался совсем один.

20 июля. +38. Ветрено.

Пришёл лейтенант. Принёс водки. Помянули мою бабку. Помолчали. Водка была палёная. Жутко вонючая и горячая. Но всё равно — было здорово. Боль немного притупилась.

Пацан ведёт себя странно. Напился до чёртиков, а потом начал задавать глупые вопросы. Как меня зовут. Откуда я. Про семью стал спрашивать.

Смешной какой. Это же и так понятно. Я — это я.

Ой. Нет. Не буду я больше водку пить никогда. Только пиво.

Вот, помню, мы с Соппычем в «Тинькоффе» как наквасились!

Стоп.

Кто такой Соппыч? И что такое «Тинькофф»?

Не надо вспоминать. Голова лопается.

Пойду. Отнесу летёху в Ащыбулак.

31 июля. +42. Сильный ветер.

Моё имя — Максим. Я не помню, но я знаю. Максим. Ляля говорит, что у меня должна быть фамилия и я должен её вспомнить.

Десять дней я не мог писать. У меня очень сильно болела голова. Я даже не помню, как я поезда встречал. Вчера стало немножко лучше. А вечером приехал доктор. Снова сказал ему что всё хорошо. Доктор посоветовал мне витамины, но я послал его на… куда я его послал?

Ненавижу. Тварь. Скот. Урод вонючий.

Надо позвонить ему. Извиниться. Пусть поставит укол.

2 августа. +41. Сильный ветер.

Ляля заперла меня в бабкиной каморке. И не дала позвонить. Интересно. Кто она такая и откуда взялась? И откуда я знаю, что её зовут Ляля? По виду — турчанка и говорит с акцентом. Красивая.

Сегодня утром приехало начальство, и меня выпустили.

А доктор, оказывается, довольно неприятный тип. Как он на неё орал. Аж слюни летели. Жлоб.

Сказал их Сиятельству, что если они её увезут, то я сильно расстроюсь. И попросил доктора уйти из моего дома.

На всякий случай, взял Лялю с собой. Пропустил три наливняка.

После ужина — ещё три. Зачастили они что-то.

Голова почти не болит, но состояние какое-то мутноватое. Тошнит и в голове туман.

Архип теперь живёт у меня под крыльцом.

Спросил Лялю кто она. Сначала она ревела долго. Дура, что ли? Чего реветь то? Говорит, что она беглая. С хутора. Ничего не понял. Почему беглая. Крепостное право сто пятьдесят лет тому назад отменили. Что за дичь?

3 августа. +38. Ветрено.

Сегодня у меня день рождения. Я вспомнил. Никому не сказал. Ни Архипу, ни Ляле. Что они мне могут подарить? У Ляли одна мужская рубашка и всё. Даже обуви нет.

А почему у неё ничего нет? Попрошу Мишку чего-нибудь купить.

Постоянно тянет лечь поспать. Всё время. Пишу и клюю носом. Еле-еле один состав сегодня отстоял.

4 августа. +39. Сильный ветер.

Летёха подарил Ляле комплект х/б. И ботинки. Она очень обрадовалась. Сказал ему что она — моя. И что она отныне спит со мной. Он странно на меня посмотрел и отвалил.

Мишка привёз зеркало. Тоже ей. В подарок. Забрал его и долго рассматривал сам себя. Не узнаю. Неизвестный кто-то отражается. Не знаю я его.

Лохматый. А волосы белые. Брови белые. От солнца, наверное. На лбу вмятина — ого-го! Глаза — узкие. Чёрные. Борода у меня седая.

Я старый? Я азиат?

Вчера мне сколько лет то стукнуло?

Вспомнить не получилось. Хорошо хоть голова как прежде не болит. Хоть какой-то прогресс. Вот ещё интересный вопрос — а что я здесь делаю? Понятно — за разъездом смотрю.

Станционный смотритель, блин. (Это Пушкин. Кто такой Пушкин? Надо уточнить…)

А зачем я это делаю?

Снова спать тянет. Нельзя. Надо идти — литерный встречать.

Поздно вечером припёрлись их Сиятельство-с. Зачастили прям что-то. Доктор с ним не приехал, зато приехал телевизор и холодильник.

Я богат, как Крез!

Крез — это что-то из мифологии? Или из истории. Он был царь.

Кажется.

С удивлением обнаружил на окнах занавески. Вот что значит — женщина в доме! Очень жду ужина.

А потом — в кровать!

5 августа.

Ляля пропала. Я весь день бегал — искал её. Летёха поднял своё отделение. Нигде её нет. Мне так плохо. Меня тошнит весь день.

Мне так плохо. Не могу писать. Не вижу ничего сквозь слёзы.

6 августа. +34. Ветрено.

Приехал линейный. Их Сиятельство. Сказал, что тоже будет искать. С ним приехали солдаты. И медсестра. Она сказала, что мне надо успокоиться.

Я не хотел, но они сделали мне укол.

Стало лучше. Голова не болит и не тошнит. Сейчас поем и пойду на работу.

7 августа. +37. Пыльная буря.

Блокнотик закончился. Надо новый купить.

— Ну что? Купил?

— Нет, вроде.

— Так вроде или нет?

— Вроде нет, товарищ генерал-лейтенант. Обыскали всё. Ничего.

— Как он?

— Работоспособен. Медики докладывают, что личность под воздействием препаратов стёрта полностью. И безвозвратно.

— Этих. «Мишку» и «летёху»…

— Машиниста переходного локомотива отправили в командировку. На Ямал. К нефтяникам. Лейтенанту старлея дали и на Родину перевели. Рядовых — досрочно уволили в запас.

— Хорошо. Можете быть свободным. А. А с этой, с Лейлой что?

— Ничего. Вернули на разъезд. Кому-то надо же о нём заботиться…

16 декабря. — 35. Буран.

Я РЕШИЛ завести себе дневник. А то тут так скучно. Делать совсем нечего. Ни поговорить, ни выпить. Хотя доктор мне пить всё равно запретил.

Поймал себя на том, что сам с собою вслух стал разговаривать. Хожу, руками махаю и с выдуманным другом общаюсь…