Объект «Фенрир»

Глава 2. Крылья «Хугина»

– Это было мое решение. Я приношу пользу человечеству так, как умею, – мрачно сказал Михеев.

Смотреть на Банева не хотелось, и он не смотрел. Смотрел в зеленое стекло стола. Банев что-то двигал на подоконнике, позвякивал и похрустывал невидимым.

– Дурак ты, Михеев, – осторожно, пробуя каждое слово на вкус, сказал Банев и добавил, уже уверенней: – Точно дурак. Ты не пользу приносишь. Ты от человечества ушел. Спрятался. Ты себя наказываешь и жалеешь. Что хуже, я, если честно, не знаю.

– Лурье тоже ушел. И пораньше моего. – Михеев хотел сказать это с холодным бешенством, но получилось как-то жалко. Аж уши покраснели.

– Лурье у меня под рукой нет, а ты есть, и ты нам нужен. Нам, людям. От которых ты решил уйти, потому что, видите ли, недостоин жизни в прекрасном обществе будущего и должен искупить свои кровавые преступления непрерывным страданием и принесением пользы. – Банев вдруг со всей силы грохнул ладонью по столу и заорал: – Ты эгоист, Михеев! Ты пещерный самовлюбленный эгоист, который упивается своими страданиями!

Слушать это было совершенно невыносимо, и Михеев очень спокойно представил, как сейчас встанет, одернет куртку, коротко поклонится бушующему Баневу и выйдет из комнаты, тихо прикрыв дверь. Абсолютно спокойный, корректный, готовый к новому глубокому поиску. Но отчего-то он продолжал сидеть, смотреть в стол, а щеки невыносимо горели.

– Ты, Михеев, трус, – с нехорошим спокойствием сказал Банев, – ты попросту сбежал. В тот момент человечество могло себе это позволить, и тебе помогли. Тебя отпустили в космос, где ты мог безопасно погружаться в свою дрянь и слякоть, пережевывать ее и жалеть себя. А сейчас тебя позвали. Как человека. Я лично позвал. Потому что поверил, что ты еще человек. – Он вскочил, заходил по комнате, сунув руки в карманы. – И все еще верю. Хотя дурак.

Желание уйти стало совершенно невыносимым. Забраться в кокон «Алконоста», почувствовать, как он ласково обнимает его, сливается с пилотом – могучий, доверчивый и все понимающий. Запросить в ЦУП-Дальнем задание, дать запрос на ресурсы – ресурсы для нужного полезного дела, а не вот этого не пойми чего, о чем Банев пока толком и не сказал. Но и так ясно: понадобился осколок прошлого. Древний уродливый осколок разорвавшейся гранаты, искалечивший не одну жизнь.

– Я не хочу никого выслеживать. – Слова давались с трудом. Нужно молчать, конечно, Банев только и ждет, чтобы он дал слабину. – Я не хочу никаких погонь и подозрений. Дай мне уйти, Банев, чтобы я думал, что хотя бы сейчас человечество умеет обходиться без тайн и слежки. А позвал ты меня как раз для этого, что я тебя, не знаю?

Банев как-то сразу успокоился. Сел на диван напротив Михеева и принялся чистить какие-то белые круглые орешки. Михеев вспомнил, что давно не ел.

– А ты, значит, так решил. Я, мол, жизнь и мораль свою на алтарь человечества положил, в звездный скит ушел, и человечество теперь пребывает в раю. Абсолютном и неизменном. Конец истории, значит, наступил. Хеппи, значит, энд.

Сейчас снова кулаком по столу двинет, решил Михеев. Банев аккуратно ссыпал скорлупу в изящную корзину у стола и отряхнул руки.

– Ан нет, дорогой мой друг Михеев. Сегодня вот с утра я читал увлекательный доклад группы энтузиастов, которые просят разрешить постройку поселения посередь Маракотовой бездны. Для исследования влияния изоляции на пси-способности младенцев. Младенцев, Михеев! А в Совете ходит по комитетам предложение разрешить добровольцам полную перестройку организма для колонизации Титана, а также, – тут Банев поднял глаза к потолку, читая по памяти, – а также иных планет, терраморфинг которых нецелесообразен с экономической точки зрения, но освоение которых может принести несомненную пользу человечеству. Какое изящество формулировок, а, друг мой? Корпоративщики нашего с тобой прошлого точно пришли бы в восторг!

А знаешь ли ты, Михеев, – он нагнулся к собеседнику, уперев руки в колени, – как продавливает одна из групп Академии наук поправку, позволяющую новый виток разработки полномасштабного искусственного интеллекта, мотивируя это как раз повышением общественной морали и новым уровнем ответственности человечества. И они по-своему правы, друг мой. Оперируют, знаешь чем? Достижениями педагогики и нашим же постулатом о роли социальной среды в формировании личности. Про дискуссию о полном возрождении личности и праве на посмертие тебе рассказать?

Михеев молчал. Было невыносимо стыдно.

– А про то, что Поля Возрождения, где мы пытаемся восстановить полную личность умерших, уже существуют, рассказать? И не просто восстановить, а дать принципиально иной опыт, который им позволит жить снова, но уже на совершенно ином уровне восприятия мира? А? Каково?

«Зачем он мне говорит об этом? – думал Михеев. – О Полях я и сам знаю, об этом подробно есть в Мировом информатории. Но остальное-то зачем?»

– И каждый из «воскрешенцев» – доброволец и понимает, что эксперимент может закончиться, Поля законсервируют и их личности отключат от информационных и энергоресурсов. Проще говоря, они второй раз умрут. Ну так как? Конец истории и райское блаженство? – Банев подался вперед и с искренним наслаждением сказал: – Ты ни черта не знаешь, Михеев.

Разговор получался тягостный и ненужный. Михеев в который раз прокручивал обвинения Банева, находил неотразимые аргументы, уже открывал рот, чтобы бросить в оппонента слова – еще более обидные, еще более правильные, но продолжал молчать. Потому что знал – Банев выслушает. Молча кивнет и отпустит его, Михеева. Даст «добро» на вылет. Но больше никогда не поинтересуется, где сейчас «Алконост», и никогда больше не позовет Михеева. Поэтому пилот сидел и глотал обидные слова. Наконец поднял широкую, тяжелую ладонь:

– Ты не о том говоришь. Хватит давить меня моралью, а то додавишь. И ты это знаешь. Говори уже, что случилось.

Банев откинулся на спинку диванчика и запрокинул голову, с интересом изучая что-то на потолке.

– Объект «Фенрир».

– Твою мать, – четко выговаривая каждое слово, сказал Михеев.

Молодежь сидела напротив, на том диване, где тремя днями ранее сидел Банев, и внимательно, со спокойным любопытством, смотрела на старших. В основном, на Михеева.

Земледел здорово изменился за эти десять лет. Внешне остался почти таким же, как был, лишь волосы выгорели, да прическа стала еще короче, и из татуировок осталась лишь полоска красных ромбов с точками посредине. Полоска начиналась у запястья и уходила выше, за локтевой сгиб, исчезая под закатанным рукавом линялой легкой куртки с шевроном службы терраморфинга на плече. Михеев насчитал пять ромбов. Пять символов плодородия. Знаков того, что ты засеял планету земной жизнью, приспособил ее для нужд человечества. Интересно, выше есть ромбы? Даже пять – очень и очень круто для десяти лет.

Было во взгляде земледела что-то такое, что заставляло Михеева чувствовать себя неуютно, хотя он знал, что тогда на Энтее поступил совершенно правильно. Информация, которую он должен был отправить в службу безопасности, стоила и его жизни, и жизни земледела. И он снова поступил бы так же и так же приказал бы подключить его умирающее сознание к передатчику, до которого юный в то время земледел, получивший свое первое задание по терраморфингу, тащил его в вездеходе, не зная сна и усталости.

Чудом было уже то, что «Гамаюн», первый его корабль, спас пилота ценой своего существования, вторым чудом – сообразительный и умелый земледел. А третьим – то, что Михеев сумел прийти в себя на борту рейдера «Сергей Павлов» и вспомнить последнее, что запечатлело ускользающее сознание, – лицо плачущего земледела, шептавшего что-то искусанными в кровь губами.

Михеев выздоровел, нашел своего спасителя, протянул земледелу руку, тот молча двинул его в ухо и ушел. Михеев не обиделся.

Но при разговоре с Баневым ту встречу вспомнил. Сразу, как только начальник, вернувшись к своей обычной невозмутимой деловитости, сказал:

– Кандидатуры для команды я тебе уже подобрал.

– Ну нет, отбирать я буду сам, – с наслаждением сказал Михеев, видя, как недовольно вытягивается лицо Банева, – точнее, есть уже кандидаты, главное, чтоб они согласились.

Терраформист, вернее, старший терраформист, специалист по освоению планет с особо сложными условиями Станислав Игоревич Светлов и пилот суборбитальной авиации, неоднократный призер гонок фамильяр-ботов, потомственный эмпат Кейко Яновна Мацуева. С обоими судьба свела Михеева за последние десять лет. Если говорить точнее, это были единственные люди, чьи орбиты за последние десять лет пересеклись с жизненной орбитой Михеева, не считая Банева и медикологов службы Дальней разведки.

Можно было, конечно, счесть это случайностью, но Михеев знал: там, где дело касается объекта «Фенрир», случайностям места нет.

А вот Кейко почти не изменилась. Как смотрелась девочкой-подростком, когда они с «Алконостом» вытаскивали ее фамильяр-бот из протуберанца, на пути которого ее угораздило оказаться, так и осталась миниатюрной сероглазой первокурсницей, в лицо которой хотелось всматриваться, настолько необычными и притягательными были его черты.

Михеев смотрел за точными выверенными движениями земледела и думал, что не ошибся в выборе. Стержень, что чувствовался в парне уже на Энтее, окреп, Стас превратился в очень спокойного и уверенного в себе профессионала, но, похоже, не растерял своей юношеской тяги к приключениям. Иначе ромбов в татуировке было бы гораздо меньше – в профессии терраморфиста всякое случается.

– Так зачем вы нас вызвали, старший? – обратился Стас к Баневу.

Михеева он подчеркнуто игнорировал, и тот подумал, что мальчишеского в Светлове осталось куда больше, чем ему показалось поначалу. Кейко с самого начала молчала и только переводила взгляд огромных серых глазищ с Банева на Михеева, а потом на Стаса. Интересно, что она чувствует и какие выводы делает?

Михеев вдруг понял, что его удивляет – абсолютное спокойствие и доверие молодых к тем, кого они называли «старшими». Уважительное спокойное доверие, ничего общего не имеющее ни со слепой верой, ни с преклонением перед авторитетом. Наверное, оно основывалось на полной убежденности в том, что умудренные опытом старшие не могут желать им никакого зла. Ошибаться – да, могут. И в Стасе чувствовалась решимость отстоять свое мнение, возразить, если будет нужно, жестко выразить несогласие. А вот Кейко была куда более загадочной. Почувствовав интерес Михеева, девушка открыто и прямо посмотрела на него. Но ничего не сказала.

– Да, Банев, расскажи нашим юным друзьям, зачем ты их вызвал, – с мстительным наслаждением сказал Михеев. И сам обратился к Стасу и Кейко: – Сейчас старший Банев будет рассказывать увлекательные вещи. А мы с вами будем слушать.

И он пересел на диван, устроившись между молодым человеком и девушкой, откинулся на спинку и скрестил руки на груди. Банев посопел, походил по кабинету, наконец, хлопнул в ладоши, привлекая внимание сервисного джинна, и скомандовал:

– Полная изоляция, до особой команды не соединять, исключение – информация с аллюром «три креста».

Оживляя домашний реал-проектор, провел пальцами по мраморной полусфере, вделанной в край рабочего стола.

– Что вы помните о времени Первого Исхода?

Сначала ответил Стас – сразу взял на себя роль лидера, отметил Михеев.

– Первая волна расселения человечества, произошла на исходе эпохи новых Темных Веков, которые заканчивали Эру Разобщения. Стала возможна благодаря открытию эффекта «пробоя светового барьера». Корабли были оснащены кибернетическими системами управления, которые контролировались искусственными интеллектами, обладавшими зачатками сознания и самоорганизации.

– Что и привело к многочисленным трагедиям, – неожиданно заговорила Кейко.

Голос у нее оказался под стать внешности. Неожиданно низкий и глубокий. Кажется, такой называют грудным. Она говорила спокойно, просто констатировала факт. И все же в ней чувствовалась легкая, едва заметная грусть. Неужели этих слов было достаточно, чтобы вызвать в ней сопереживание?

Михеев внимательно посмотрел на Кейко. Как-то по-новому. Он вдруг осознал, как непросто ей приходилось, пока добрые и умные люди не научили ее обращаться с этим чудесным и жутковатым даром.

Краем уха он слушал Банева, сосредоточив основное внимание на молодых людях. Все, что скажет начальник, он и так знал.

– Давайте, молодежь, посидим где-нибудь и поедим, – потирая руки, сказал Михеев, когда они наконец вышли от Банева.

Его самого слегка подташнивало – плотность информации, которую пришлось прокачать, оказалась запредельной, – а у ребят глаза были осоловелые. Хотя их обоих учили приемам восприятия и обработки таких массивов информации, в которых человек прошлого просто утонул бы. Или с ума бы сошел, что, кстати, случалось, – вслух этого Михеев говорить не стал. Ребят подкосил не столько объем информации, сколько ее запредельная морально-эмоциональная чужеродность, которую приходилось преодолевать, запоминая все, что показывал Банев. А подготовился начальник капитально.

И Михеев в очередной раз спрашивал себя, зачем он Баневу понадобился на самом деле. Но этот вопрос надо задавать один на один. Он его обязательно задаст, вот только действительно ли захочет услышать ответ?

– Три яруса наверх, там по коридору есть милое местечко, называется «Девятихвостый лис». – Михеев снова невольно заслушался голосом Кейко.

Стас только пожал плечами. Мол, какая разница. Местечко и правда оказалось удивительно милым – его обустраивала и поддерживала «из любви к искусству» пожилая пара системотехников родом с Сеула-Вектор, который славился приверженностью историческим традициям.

Похожая на улыбающийся крепкий корень древней сосны, хозяйка принесла меню – бумажное! из настоящей бумаги! Единственной уступкой сегодняшнему дню были аккуратные прямоугольнички со скругленными углами рядом с описаниями блюд – сенс-метки Линии Доставки.

Михеев недоуменно взглянул на хозяйку заведения, но ответила Кейко:

– Все, что могут, готовят сами. Но народ заходит самый разный, так что есть и «линейные» блюда. А чтобы не путаться, весь заказ идет через сенс-метки.

– Вот тогда и заказывай на свой вкус, и мне тоже, – перегнулся через стол Михеев, отдавая девушке меню, которое ему вручили как старшему. Правила этикета, понимаете ли.

Кейко быстро пробежала пальчиками по страницам, явно была здесь не первый раз и, обратил внимание Михеев, сохраняла постоянство в привычках. «Хорошо это или плохо для их задания – непонятно, но в копилку отправим».

Стас вдумчиво полистал меню, оживил три метки и, вежливо поклонившись, вернул книжечку в сафьяновом переплете хозяйке «Лиса».

– И попить нам сразу дайте чего-нибудь, – попросил Михеев, – простая минералка вполне сойдет. Мне, пожалуйста, газированную.

Пока ждали заказ, молчали. Хозяйка сама принесла три бокала и две тонкие длинные бутылки: прозрачную – негазированную, и зеленоватую – с газом. Михеев налил Кейко и Стасу по полбокала негазированной – молодежь кивнула в ответ на вопросительный взгляд старшего. Аккуратно поставил невесомую бутылку рядом с круглым вырезом утилизатора посреди стола. Себе налил, как любил, полный стакан, выпил, наслаждаясь настоящими, щекочущими нёбо и нос пузыриками, прохладой чуть солоноватой, приятно освежающей воды. Налил второй и стал потягивать маленькими глотками, смешно морща большой, чуть загнутый, словно клюв, нос.

– Скажите, старший, почему вы решили включить в команду меня? – Стас беззвучно поставил бокал на стол и выпрямился.

Он вообще, как заметил Михеев, был весь какой-то очень спокойный, прямой и подтянутый. Пилот понял, кого напоминает земледел, и наконец сам до конца осознал, почему сразу же решил включить Светлова в команду. Какой-то миг он колебался, как ответить, – сказывалась въевшаяся в плоть и кровь привычка говорить только то, что нельзя не сказать и умалчивать об остальном. Но здесь другие правила игры, напомнил он себе, другой мир, тот, ради которого он и творил все то, что не давало теперь заснуть по ночам. Чтобы не тащить дрянь того мира, он и попросил вызвать эмпата, и человечество в лице Банева пошло ему навстречу. Кстати, интересно, хорошо ли спит сам Банев?

– Вы были со мной там, в моих воспоминаниях, в моем прошлом, Стас, – негромко сказал Михеев, – и хотя бы отчасти представляете, с чем мы можем столкнуться. С какими изменениями в поведении человека. Кроме того, вы отлично подготовлены и психически, и физически к самым разным нештатным ситуациям, включая агрессивное поведение человека.

Земледел коротко кивнул:

– Принято, старший.

Михеев изумился тому, как в коротком кивке Стаса проявилось то отношение к себе и окружающим, которое он подмечал в старом мире среди много и хорошо послуживших кадровых офицеров. Именно их напомнил Михееву земледел. Хотя, казалось бы, откуда у парня с такой мирной профессией…

– Давайте так же честно отвечу и вам, Кейко, – перевел Михеев взгляд на девушку. – Вы хорошо умеете контролировать свои чувства и тонко понимаете состояние других. Вы молоды и еще не известны за пределами своей профессиональной среды как мощный эмпат. Это хорошо. Поскольку, придя в каюту, вы снимете форму и дальше будете выступать в роли моей личной помощницы и организатора взаимодействия группы с другими ведомствами и отдельными людьми. Иными словами, если вас не спрашивают прямо, вы не говорите о своих способностях и не демонстрируете их.

Кейко поморщилась, но кивнула, соглашаясь. Михеев знал, что своей просьбой нарушает неписаный кодекс поведения эмпатов в обществе, согласно которому сильный эмпат доложен объявить о своих возможностях, чтобы не ставить присутствующих в неудобное положение.

– И все же, старший, почему именно мы? Не хорошо подготовленные люди Банева, не ребята из Глубокой очистки, которые постоянно имеют дело с самыми разными угрозами и обучены их ликвидировать, а мы?

Да, все же старые навыки вспоминаются быстро. И от этого мир делается еще ярче и острее, такое не воссоздаст и самый совершенный консенсус-реал. И ты испытываешь удовлетворение от того, что снова полностью жив…

Михеев привычно погасил волну раздражения и отвращения, решив отложить рефлексию на потом. А сработал он хорошо, просчитал. Хотя вопросом этим наверняка первой задалась Кейко, но озвучил его именно Стас. Что, снова будем играть в открытую? Как раньше, когда такие же молодые ребята шли на смерть, поверив Михееву. Такую же просчитанную им смерть.

Михеев дождался, когда хозяйка быстро и бесшумно расставит на столе глубокие миски с гречневой лапшой, приправленной чем-то таким, от чего аж голова закружилась. Палочки он брать не стал – так и не научился ими пользоваться. С наслаждением намотал лапшу на вилку и отправил горячий пряно-сладковато-соленый ком в рот. Долго, с наслаждением жевал, оглядывая темно-зеленую, в тускло-золотистых драконах, обивку маленького, всего на пять столиков, помещения кафе.

– Удивительно простое и уютное местечко, да, Кейко? – спросил он с набитым ртом. Прожевал, положил вилку на край миски. И, не давая ей ответить, сменил тему: – Я выбрал вас именно потому, что вы никак не связаны со старшим Баневым, службой безопасности или Глубокой очисткой. И когда мы с вами найдем объект «Фенрир», ничто из этого не повлияет на ваше решение.

– А каким будет это решение? – задумчиво спросила Кейко.

– Найдем – узнаем, – пожал плечами Михеев, наматывая на вилку лапшу. – И, кстати, – он показал вилкой на Стаса, – Банев это прекрасно понимает.

– Вы не доверяете старшему Баневу? – В голосе Кейко сквозило сомнение.

Конечно же, девочка его чувствовала и понимала, что это не так. Но понять, в чем дело, не могла, поскольку это лежало за рамками ее опыта. Вот потому Банев и позвал Михеева. Ради опыта, которого нет ни у кого в новом мире.

– Помните, что старший рассказывал об идеях лаборатории «Сфера» и Департаменте подготовки колонизации?

– Выяснилось, что проектом «Хугин» очень заинтересовались в Департаменте подготовки колонизации, было такое подразделение в Объединенной Корпорации. Тогда вообще очень любили создавать департаменты и… прочие, – хмыкнул чему-то своему Банев, – рабочие группы.

С этого момента Михеев полностью сосредоточился на разговоре. Сейчас начиналось главное – от того, что и как Банев расскажет Стасу и Кейко, зависело, как будет действовать он, Михеев. На всякий случай пилот послал мысленный запрос «Алконосту». Корабль задумчиво ответил, что все штатно, станционные комплексы диагностики и коррекции действуют крайне деликатно, а сама она – ах, «Алконост» снова решил выбрать свою женскую ипостась – скачивает обновления для корабельной библиотеки. И, да, она помнит, что Михеев просил в первую очередь обратить внимание на книги, именно книги.

Вот и хорошо.

– Так вот, – продолжал Банев. По тому, как осторожно массивный и кряжистый начальник службы ходил по своему кабинету, Михеев понял, что тот чувствует себя неуютно. Все нутро Банева должно было протестовать против выдачи информации посторонним.

Волонтерам, елки зеленые! Добровольным помощникам! Банев переживал, что приходится отправлять на задание неизвестной степени сложности неподготовленных людей. Да еще в компании Михеева. Уж кто-кто, а Банев точно представлял себе возможности Михеева и его «модус операнди».

«Ну что, старый хрыч, ты сам меня позвал», – не без злорадства подумал пилот, вслушиваясь в негромкий голос начальника.

Департамент подготовки не просто заинтересовался проектом «Хугин». По словам Банева, вежливые мужчины в хороших неброских костюмах вкрадчиво интересовались у разработчиков, получится ли создать что-то вроде саморазворачивающегося компактного комплекса, который можно будет, скажем, настроить на заранее заданные параметры информационной среды и закинуть, скажем… да неважно куда. Старший группы разработки попросил время на раздумье, задача его заинтересовала.

Михеев еще не раз встречался с ним, но позже… гораздо позже, когда работа над новой версией «Хугина» шла уже на всех парах. Михеев понимал, что проект двигается к чему-то запредельному, куда нельзя открывать дверь, а ее не просто открывали – ломали тяжелыми молотами, и дверь уже едва держалась на петлях. И по ту сторону кто-то с нетерпением ждал.

Михеев метался по всей Европе, добывая информацию, подкидывая наживку тем, кто мог что-то сболтнуть. Он даже отступил от своей обычной манеры демонстративно не выказывать заинтересованность в заказах и пару раз обмолвился, что ему интересно в первую очередь все, что связано с технологиями воздействия на реал: «Ну вы же понимаете, сейчас основные инвестиции и прорывные технологии здесь, а значит, и необходимость наиболее деликатного… эм-м-м… решения целого комплекса проблем, выходящих за рамки типовых протоколов».

Михеева ценили именно за то, что он умел решать творческие задачи. Точнее, то, что считали творческими задачами его заказчики. Именно тогда он впервые услышал о лаборатории «Сфера». Как раз сейчас о ней говорил Банев.

– Чем больше погружались в решение задачи специалисты Объединенной Корпорации, тем больше вопросов перед ними вставало. И среди прочих тот, значимость которого поняли не сразу. – Михеев вытянул руки, с хрустом потянулся и сказал, глядя Баневу в глаза: – Проблема наблюдателя.

– Проблема наблюдателя, – медленно повторил Стас.

Он отпил глоток минералки. Земледел явно пребывал в глубокой задумчивости, его прямой основательной натуре претили все эти недоговоренности и тайны, но он здраво оценивал значение происходящего и не мог подвести старших. Особенно Банева.

Михеев понимал, что после Энтеи Стас отчасти знал, что происходит у пилота внутри, осознавал степень излома и поэтому присматривался к каждому его шагу. Земледел видел ложь и жестокость Михеева. Кейко пока не видела, но чувствовала. Михеев мрачно хмыкнул про себя. Похоже, он неосознанно подобрал себе не просто команду, а пару хороших качественных надсмотрщиков. Или санитаров.

«А все же ничто не сравнится с настоящей жизнью, истинными ощущениями, вкусами, запахами», – подумал он, но тут же кольнула недобрая игла:

«А те семь минут тридцать две секунды в “Сфере” ты помнишь?»

Он отлично все помнил. И был готов идти с этими ребятами до конца и сделать что надо.

– Кейко, ешьте, ешьте! – Михеев показал вилкой на мисочку девушки. – Раз уж вы с нами, то надо учиться пользоваться любым моментом, чтобы получить энергию. Хорошую, полезную энергию. В том числе от вкусной еды.

Он неожиданно улыбнулся, и Кейко смешливо фыркнула в ответ. Теперь она знала, как улыбается тяжелый грузовой межсистемник. Сразу стало легче. Девушка ловко подцепила палочками лапшу и принялась ее с аппетитом уплетать – чуть остывшую, но удивительно вкусную.

– Не в том дело, что я не доверяю Баневу. Я и себе-то не всегда доверяю. – После того, как засмеялась Кейко, говорить Михееву стало проще.

Три очень разных человека, до этого момента объединенные лишь уважением и общим заданием, впервые почувствовали себя чем-то единым. Еще не группой, не экипажем, но общностью. Михеев уловил этот момент и усилием воли подавил желание развить успех. Все должно идти, как идет.

– Старший Банев не стал вам рассказывать, а я скрывать не считаю возможным. Раз уж мы вместе, то никаких тайн. Я думаю, Банев опасается, что в службе безопасности или еще где-то в его окружении есть последователи идей лаборатории «Сфера».

– И если бы он начал дело через службу, то эти люди могли бы получить доступ к гипотетическому объекту «Фенрир», – резюмировал Стас.

Михеев ткнул вилкой воздух:

– В точку, земледел.

– Если честно, у меня до сих пор в голове не укладывается, что старший Банев рассказывал об этом «научном подполье», «междисциплинарниках», «запредельщиках». Слушайте, это же… как оно называлось, – Кейко пощелкала пальцами, вспоминая забытое слово, – криминал!

– Ну, криминалом это назвать сложно, – хмыкнул Михеев, – но опасности они принести нам всем могут немало. Причем из самых лучших побуждений. Впрочем, так оно всегда и было в человеческой истории. Но если тут действительно замешан «Фенрир», то дела у нас, други мои, хреновые.

Первоначально лаборатория с кодовым названием «Сфера» занималась чисто теоретическими разработками. Тем, что сама ОК называла «вопросами послезавтрашнего дня». И это было очень правильно. Те, кому на самом деле принадлежала ОК, играли, как говорится, «вдолгую» и собирались передать дело, ресурсы и прибыль не только детям, но и далеким потомкам. Для этого фундамент должен был держаться многие века и позволять строить на нем заранее рассчитанные конструкции с помощью материалов и технологий, что существовали сегодня лишь на страницах книг самых безумных фантастов.

«Сфера» занималась теоретическими задачами создания контролируемой биоорганики, разработкой методик адаптации человеческого сознания к нечеловеческим и негуманоидным физическим телам и принципиально иным условиям существования. Они разрабатывали морально-этические конструкции, которые могли бы использовать пастыри будущих поколений в зависимости от того, в каких условиях придется существовать их пастве. И, главное, тем, для кого эта паства будет существовать.

Лаборатория интересовалась и другими, уже совершенно непонятными играми разума, суть которых Михеев, сумевший ознакомиться с частью программ, вроде бы понял, но с таким скрипом на грани ужаса, что предпочел решить, что не понял вовсе. Например, в одном из докладов речь шла о разработке многопоколенческой операции под названием «Доктрина приручения бога». Как понял Михеев, ученые «Сферы» пытались решить задачу, как убедить бога создать вселенную с заранее заданными параметрами. И все это снова и снова крутилось вокруг «эффекта наблюдателя».

«Сфера» определяла наблюдателя как «субъекта, не демонстрирующего явно заинтересованность в определенном исходе процесса, за которым он ведет наблюдение, и не вмешивающимся в ход процесса с помощью каких-либо средств, воздействие которых может быть зарегистрировано и определено элементами и структурами, участвующими в процессе». Зубодробительно, конечно, но достаточно понятно для того, чтобы Михеев присвоил делу лаборатории «Сфера» наивысший приоритет.

В какой-то момент «Сфера» начала обрастать филиалами, группой силового прикрытия и прочими структурами, сделавшими ее в итоге лидером в мире теневого научного сообщества. Мегалодоном среди тех, кто действовал по ту сторону любых морально-этических принципов, руководствуясь лишь жаждой познания, власти и богатства. В первую очередь, конечно, власти.

Михеев не успел вытащить разработчика, который впервые просчитал влияние «эффекта наблюдателя» на проект «Хугин». С трудом удалось замести следы встречи – благо он пользовался глубоким легендированием и проверенными методами изменения внешности. Теперь разработчик со своим стареньким лэптопом сидел наглухо изолированный от мира и занимался задачами, погружавшими его в восторженный ужас.

«Сфера» полностью поглотила проект «Хугин» и принялась создавать на его основе систему, которая не просто творила для потребил информационное поле. Нет, теперь «Хугин» должен был создавать на строго определенной территории общество, целиком живущее в реальности с заданными параметрами. И не просто создавать, но и непрерывно поддерживать, развивать и совершенствовать.

«Сфера» заложила в проект самые совершенные и безумные свои теории, разработала алгоритмы оценки гипотез и многое другое. «Команда обеспечения», то есть компактное и чрезвычайно эффективное подразделение разведки, сумела получить результаты эксперимента «Фокус-группа», которые так пытался похоронить Михеев, и «Хугин» сожрал еще и «ДНК» искина, предназначенного для создания агрессивного потребительского ажиотажа. Михееву окончательно сделалось нехорошо.

– Старший Банев не просто так рассказывал вам подробности о наследниках идей «Сферы». Да, многое из того, что они высказывали, воплощается сейчас. А кое-что еще даже не начали воплощать. Но методы и последствия в том мире оказались таковы, что… словом, о решении Совета человечества вы знаете. Во многом запрет на определенные методы и технологии последовал именно из-за «Сферы», хотя ее решили не упоминать.

– Не буди лихо, – хмыкнул Стас.

– Именно так, земледел, именно так. В конце концов, следование законам Ефремова в науке не зря признано наиболее разумным методом развития познания. Но горячих голов, считающих, что цель оправдывает средства, всегда хватает. Теперь вы понимаете, почему Банев придал такое значение даже чисто гипотетической информации о возможном обнаружении одного из объектов «Фенрир»?

Конечно, они понимали, и Михеев был рад тому, что теперь все проговорено, команда переварила услышанное и пришло время разрабатывать конкретный план действий. Да и с первым шоком они справились неплохо.

– Об операции «Мертвый мир», думаю, хотя бы Светлов должен был слышать, – говорил Банев.

А Михеев все ждал, упомянет начальник планету Надежда или нет. Упомянул-таки.

– Видеофрагмент десять-два, – скомандовал Банев джинну, и посреди кабинета развернулся плоский экран, точно напротив дивана, на котором сидела вся команда.

Поплыли по экрану картинки давней, не раз восстановленной и отреставрированной съемки. Снимали, судя по всему, прямо со шлема кого-то из передового отряда.

– Об этой экспедиции историки осведомлены достаточно неплохо, поскольку это была одна из последних совместных экспедиций землян и негуманоидной расы «призраков». Вскоре после нее «призраки» внезапно отозвали свое представительство с Земли, запросили у Совета разумных два тяжелых грузопассажирских корабля и отбыли с родной планеты, не сообщив никому конечную точку маршрута.

– Да уж, история известная, – подался вперед Стас, – у каждого первокурсника-земледела мечта – найти новую планету «призраков». Говорят, они отличались тем, что совершенно не меняли биосферу своей планеты, полностью приспосабливаясь к естественным условиям.

– Недалеко от истины, но не это важно для нас, – поднял руку Банев. – То, что вы видите на экране, – общедоступная информация, вошедшая в энциклопедии и учебники. Но часть доклада комиссия решила сделать доступной только по запросу.

Михеев увидел, как ползет вверх бровь земледела. Ну да, само понятие «закрытой информации» для Светлова было знаком очень серьезного и неприятного дела. Общество, в котором он жил, не любило что-то скрывать. Да и зачем скрывать что-либо от людей, тесно связанных друг с другом узами родового восприятия, в обществе, где такие, как Кейко, еще не каждый второй, но и не уникумы, которых по пальцам пересчитать можно.

Но именно поэтому, сталкиваясь с грифом «информация предоставляется по запросу для осуществления профессиональной деятельности», люди понимали, что ради пустого любопытства запрашивать ее не стоит – скорее всего, она связана с чьей-то личной трагедией или, как минимум, серьезной травмой, лезть в которую просто так никто не станет.

На экране мерно подрагивали мрачные развалины. Мелькнуло древнее, очень похожее на земное, орудие. Человек развернулся, в поле зрения попал угол желтоватого с черными подпалинами павильона, стена какого-то дома со следами попаданий снарядов. Картинка почему-то была беззвучной, хотя, по идее, разведчик должен был регистрировать окружающий звуковой фон, да и переговоры с базой обязательно фиксировались.

Михеев уже открыл рот, чтобы задать вопрос, и в этот момент кабинет заполнил тоскливый шелест дождя. Он пошел на записи сразу стеной, включился вместе со звуком. По камере поползли маслянистые медленные струйки, от которых становилось тоскливо-мерзковато на душе.

– …иксировал …здействие. Считает… измене…е эмоц… фона выше нормы.

Голос молодой, профессионально-спокойный.

– Продолжаем движение, новых изменений не фиксируем.

Мертвый город, на который падал мертвый дождь. Сквозь него шел давно уже умерший человек, сознание которого растворилось в Великом Космическом Всем-и-Ничто. Могут быть и другие варианты, но о них Михеев предпочел пока умолчать. Человек наклонился, в кадр попал край мясистого треугольного уха, торчащего из короткой серой шерсти.

– Что ты почувствовал? – спросил он кого-то.

– Там, впереди, что-то. Я не понимаю. Оно не отсюда и ведет… – Нечеловеческий хрипловато-монотонный голос заглушил треск, звук снова пропал.

Как и изображение.

– Эта часть общедоступна. А вот то, что входит в часть «по запросу». Здесь звука практически нет, так что я параллельно буду говорить. А то мы и так засиделись сверх всякого приличия.

Снова пошла картинка. Все так же мерно колыхалась камера, лил все тот же дождь. Мертвый город делался все выше, лез к серому небу стеклянными стенами – страшными своими черными провалами, оплавленными металлическими балками, перекошенными челюстями выбитых окон с редкими торчащими зубами грязного мокрого стекла.

– На корабль вернулись все группы. После чего началось неожиданно бурное обсуждение увиденного.

На экране стеклянные иглы небоскребов оплели серые пыльные лианы – невозможные, невероятные, настолько титанические, что глаз отказывался воспринимать их масштаб. Изменился ракурс – разведчик задрал голову, пытаясь рассмотреть что-то в вышине. Одна из лиан неожиданно дрогнула, посыпалась пыль, по боку поползли непонятные, но смутно знакомые значки. Михеев не видел раньше этой записи и смотрел с таким же вниманием, как и его молодые коллеги.

– …чень …пасно, как там на площади… про…л, там… нет… чего, – прорезался нечеловеческий голос, и звук снова пропал.

Разведчик со своим невидимым напарником продолжал углубляться в дикий лесогород, а вокруг нарастало едва заметное, почти неуловимое глазом движение. Взлетали в воздух облачка пыли из трещин, которыми покрывались лианы, тут же превращаясь в грязные потеки, сползающие по остаткам стеклянных полотнищ, к шуму дождя добавилось едва слышное постоянное потрескивание.

– Надо уходить, – вдруг очень отчетливо раздался нечеловеческий голос, и запись закончилась.

– Они вернулись, – успокаивающе сказал Банев. – Все разведчики вернулись. Кроме совершенно загаженного мира, в котором доживали свои дни несколько общин, полусумасшедшие члены которых почти поголовно страдали от синдрома, получившего название «скачковое старение», они нашли и такие вот «леса», причем в сердцах всех крупных городов. Поначалу мертвые, они начали оживать буквально на глазах. Экспедиция раскололась на два лагеря и, по воспоминаниям капитана, накал обсуждений превосходил все разумные пределы. – Банев жестом убрал экран. – Не буду утомлять вас подробностями. Захотите порыться в истории «Мертвого мира» – направьте запрос мне. Скажу только, что экспедиции невероятно повезло. Ее начальником оказался известнейший педант и перестраховщик своего времени, потому с ним и любили летать ученые. Начальник экспедиции сослался на параграф, согласно которому он имеет право свернуть работы, поскольку считает уровень угрозы несоразмерно высоким по сравнению с возможной пользой от исследований, загнал экспедицию на корабль и стартовал. Вывесил корабль на орбите и послал категорический запрос на полную блокаду планеты. Судя по всему, этим он спас экспедицию от безумия и гибели. Одна деталь – начальник экспедиции категорически приказал оставить на планете все, вообще все: пробы, артефакты, отработанную одноразовую технику, которая по правилам подлежала утилизации. Уже много позже кто-то из ученых обратил внимание на одну интересную деталь. Съемок аборигенов было немного, прямой контакт произошел всего пару раз и длился пару часов. Исследователя удивило совершенная отстраненность и спокойствие аборигенов по отношению к происходящему. Как он написал в небольшой статье, которая так и прошла незамеченной, «создается ощущение, что аборигены живут в кардинально отличной от нас реальности с иной системой координат и приоритетов. Лично у меня сложилось впечатление, что в их картине мира происходящее просто не определяется как катастрофа».

– Что происходит с «Мертвым миром» сейчас? – снова инициативу проявил Стас.

Банев устало усмехнулся.

– Он исчез.