Обычное зло

Время до возвращения

Павлик перескакивал сразу через пару ступенек, отталкиваясь одной рукой от стены, а другой подтягивая себя цепким хватом за широкие перила. Несся, будто на рекорд. Витька топал позади, безнадежно отставая: сперва всего на несколько шагов, потом уже на целый пролет лестницы. Вот уже и на целый этаж опаздывает. Футболка промокла от пота, любимый значок фестиваля молодежи и студентов больно колол в грудь иглой застежки.

– Не отставай! – крикнул Павлик сверху. – Он там голодный. Заперли, д-дураки…

Витька вытер рукавом потный лоб, шумно выдохнул – ну да, толстый он, не привычен так бегать, но упрямо шел следом.

– Да погоди ты! – заорал он, не видя друга. – Два дня сидит, подождет еще минутку твой Маська.

Павлик не ответил, только уже парой этажей выше дробно простучали шаги. Вот же неуемный пацан! Но и торопиться надо, конечно, котенок там уже совсем выдохся. Два дня без еды – не шутка.

Дом был старый. Довоенный точно, а может и вовсе дореволюционный: в их четырнадцать лет все одно – древний. Времен князя Игоря и Петра Первого, которые были как известно современниками. У Павлика по истории был твердый трояк.

Витька, пыхтя, добрался до последнего этажа. Павлик уже залез на ступени массивной железной лестницы, упиравшейся в люк с висячим замком на дужках, нелепо изогнул шею, прижимаясь к потемневшим доскам ухом.

– Тихо! – сказал он. – С-слышишь?

Он иногда заикался, когда волновался. А обычно-то ничего, чисто говорил.

Витька стоял внизу. Сердце шумно колотилось где-то чуть ниже горла, в ушах стучало. Шутка ли: эти шесть этажей высотой как современные десять – потолки-то ого-го! Еле забрался.

– Не слышу! – буркнул он. – А он там?

– Там… – довольно улыбнулся Павлик. – Мяукает. Надо только замок как-то открыть. Поймаю Г-генку – башку отобью, что ж за урод!

Витька с трудом забрался по шершавым от ржавчины перекладинам лестницы, перепачкавшись рыжим. Мать прибьет, но не внизу же стоять. Взялся одной рукой за замок, подергал. Дужки болтались на старых гвоздях, но держались.

– Сейчас бы лом сюда… – мечтательно сказал Павлик, но сразу нахмурился: – И сейчас не с-слышишь?!

Теперь и до Витьки доносился приглушенный люком звук, словно вскрикивал кто-то жалобно-жалобно. Это и на мяуканье-то не похоже, просто плач.

– Ага, – ответил он и снова дернул замок. Без ключа или крепкой железки – никак. А искать времени нет, выручать надо Маську. Котенка весь двор любил, подкармливал, один Генка –скотина… Ну да ничего, разберемся и с ним, совсем сдурел пацан. Как он Маську на чердак-то закинул, где ключи взял?

Витька глянул под ноги: метра два. С половиной. Прыгал ведь и раньше с такой высоты, ничего. Правда, на землю, а не старый, давно поколотый от времени кафель, необычно мелкий, старинный.

Не отпуская замок, разжал вторую руку и, балансируя на поперечине лестницы, схватился пальцами за свое же запястье. Сжал покрепче, чуть зажмурился и прыгнул вниз и в сторону, стараясь не удариться о лестницу головой. Павлик и сказать ничего не успел: на голову ему посыпался мусор, щепки от вырванного с мясом замка, даже гвоздь по темечку стукнул.

– Сдурел?! – закричал он. – Ты живой?

– Да ничего… Ногу ушиб только, – проворчал Витька, вставая. Замок он так и держал в руках, не выронив даже в падении. – Лезь давай… спасатель. Нормально все.

Он наконец положил замок на пол, стараясь не шуметь, оглянулся на высокие массивные двери лестничной клетки, по две с каждой стороны от широких ступеней снизу. Уф-ф-ф… Ну, хоть соседей не видно.

– Вместе полезли, – вдруг смешался Павлик. Он всегда был лидером, заводилой, а сейчас вдруг словно увидел друга заново. И удивился, и даже позавидовал: увалень, конечно, но когда надо – все правильно сделал. Однако, вслух не стал ничего говорить Витьке, нечего хвалить, не по-пацански. – Тем более, вон как ты с замком-то лихо…

Все-таки похвалил. Не удержался.

Витька, чуток припадая на ногу, снова подошел к лестнице, начал забираться наверх. Павлик не стал дожидаться, толкнул люк. Тот противно скрипнул и с хлопком опрокинулся куда-то в полутьму чердака. Плач Маськи стал громче, настойчивее. Даже бестолковый котенок понял, что есть шансы жить дальше: помощь близка.

– Давай, давай! – поторопил Павлик, уже забравшись на чердак. – Т-тут рядом уже!

Маську они нашли быстро. Дурак Генка, хулиган и пакостник, не просто занес сюда котенка, невесть где взяв ключ, но и оставил его в перетянутой грязной веревкой коробке из-под обуви. Дыры наделал, чтобы Маська не задохнулся, а вот выбраться тот бы не смог никогда. Похоже, и вентиляция такая не от доброты душевной, а наоборот – чтобы помучался.

Как есть – скотина и гад ты, Геннадий.

– Я его убью! – очень серьезно сказал Павлик, когда котенка уже вытащили из коробки и завернули в валявшуюся неподалеку тряпку. – В-вот правда убью! Нелюдь он, Генка. Ф-фашист.

Витька пожал плечами. Здесь, на чердаке, ему было холодно. Футболка прилипла к телу, парень дрожал. Еще и нога болит. Пора на улицу, на жару, пусть там самое пекло, не важно. Да и Маську покормить надо срочно, вон жалкий какой стал. А ведь был колобок – и не скажешь, что уличный, не всех домашних так кормят.

– Ух ты! – вдруг сказал Павлик. – А куда вон та дверь идет, на крышу?

Витька обернулся, всматриваясь в пыльную полутьму чердака. Скошенные ряды стропил из мощных бревен казались перевернутым над головой кораблем. Огромным, как испанские галеоны времен Великой Армады. Вот у Витьки по истории была пятерка, иногда с плюсом. Не то, что у некоторых.

– Ну да, наверное. Надо ж зимой снег чистить, вот там и вылезают наружу.

Павлик, не опуская Маську, пошел к двери. Другу ничего не оставалось, как следовать за ним. Только под ноги поглядывал, потому как у кед подошва тоненькая, а мусора здесь хватало. Ногу распороть вон той разбитой бутылкой или россыпью ржавых гвоздей – раз плюнуть.

На двери, насаженная углом на шляпку гвоздя, белела бумажка.

– Время до возвращения – один час, – прочитал Павлик, наклонившись: очень уж мелко написано. – Что за бред?

Витька опять пожал плечами. Он и обычно был немногословным, а уж в непонятных ситуациях – тем более.

– Наверное, это дворник написал. Зимой еще, – сказал он просто, чтобы хоть что-то сказать. – Пошли вниз, Паш, Маську кормить надо срочно. Да и я…

Он хотел произнести «замерз», но вовремя остановился. Павлик – он такой, проколешься на какой жалобе и все, потом год весь двор будет снеговиком называть. Если не как похлеще.

– Да ты чего! – закричал Павлик. – Это же настоящая тайна, как в кино! Вдруг мы секретное место нашли какое?

– На чердаке? В центре города? – недоверчиво отозвался Витька. – Фигня какая-то… Это ты фантастики перечитал. Булычева там, Казанцева. С Гербертом Уэллсом. Еще скажи марсиане записку написали!

Павлик рассмеялся. Потом, придерживая котенка, подергал свободной рукой дверь, толкнул. Та не подалась, хотя замка видно не было.

– Да ерунда какая-то, конечно. Пойдем вниз!

Но Витька теперь стоял как зачарованный: от двери тянуло странными запахами: теплый воздух лета, в который были вплетены дым, почему-то кирпичная пыль (аж на зубах захрустела!) и неприятная вонь чего-то химического. Будто тухлятина какая, но не от мяса, а непонятно из чего. Все вместе будто обволакивало его, манило, не отпускало. Тащило к себе.

– Иди, Паш, я сейчас приду, – совсем чужим, взрослым голосом сказал он. И прозвучало это не как просьба и даже не как сообщение, а чистой воды приказом. Павлик поперхнулся готовым едким ответом, промолчал, только глянул зачем-то на часы на руке – отцовский подарок на окончание шестого еще класса. Десять сорок три.

– Витька… Написано: час. Не забудь.

Он и сам себе не смог бы ответить, зачем это сказал. Почему. Просто так было нужно.

Друг кивнул и открыл дверь совсем легким толчком, не напрягаясь. Павлик увидел в затянутом дымкой проеме не ожидаемую панораму соседних домов, а почему-то улицу, поперек которой лежал вырванный из земли столб со скрутками оборванных проводов на массивных непривычных изоляторах. Вместо асфальта дорога была замощена брусчаткой, как весь город до войны, а дома казались маленькими, низкими. и все забросано мусором, битой посудой, тряпками, вон у стены даже погнутый таз валяется. С дырой в днище.

– Что за… – сказал Павлик, но Витька уже шагнул в проем, не оборачиваясь. Дверь захлопнулась за ним сама собой.

Маська запищал. Павлик шагнул к двери, потрогал ее с опаской пальцами: да нет, самая обыкновенная, шершавое дерево, сбитое железными полосами. Потом отступил назад.

– Мистика какая-то… – сказал он вслух. – В тыща девятьсот восемьдесят пятом году мистики не бывает!

Ему внезапно стало страшно. Очень страшно, как не было даже в пионерлагере, когда пацаны из старшего отряда взяли «на слабо» и потащили ночью на деревенское кладбище неподалеку. Тогда такого ужаса – не было. Котенок истошно пищал и трясся, того и гляди сдохнет. И зачем тогда все эти подвиги?! Надо в милицию сообщить, что Витька полез непонятно куда, пусть ищут.

Павлик решительно выдохнул и заторопился к лестнице. Ему казалось, что на него кто-то смотрит, уперся взглядом в спину и подгоняет: иди-иди, нечего тут…

С Маськой в руках его встретили восторженно. Все же их с Витькой одноклассники, все друзья. И молоко нашлось дома у Маши, и даже пара ломтиков дефицитной копченой колбасы – это уже Наташка принесла. Серега с Антоном обещали помочь выловить Генку. Драться, конечно, один на один Павлик решил, не толпой же на одного. В суете прошел час. Потом второй.

Витька не появлялся, хотя дверь подъезда, через который они забрались на чердак – вон она, на виду. Пашке было страшно, но и бросать друга… пусть не в беде, но в напрочь неясных обстоятельствах – не по-пионерски. Да и вообще не по-человечески.

– Наташ, ты за Маськой присмотри пока, а я Витьку поищу, – наконец сказал Павлик.

– Витьку? Какого Витьку, музыканта, что ли? Других вроде нет… Не знала, что ты с ним дружишь, – засмеялась девчонка.

– Почему – музыканта?! – оторопел парень. – Бурова Витьку, друга моего. Нашего.

Наташка удивленно вскинула голову:

– Это новенький кто-то?

Вот в этот момент Павлику стало совсем жутко. Он открыл рот, чтобы объяснить, напомнить, да выругаться в конце концов, но… промолчал. Сказать было нечего.

Он так же молча отошел в сторону, постоял, потом поднялся в подъезде на шестой этаж, повертел в руках вырванный замок, что так и лежал на кафеле пола. Нехотя забрался по перекладинам лестницы на чердак. Двери на месте не было: промежуток между стропилами в этом месте был забран ровной изнанкой шифера, серого от старости, грязного. Сразу видно: лет двадцать так и лежит.

Павлик потрогал его рукой. Только испачкался, больше никаких открытий. Обошел на всякий случай весь чердак, дважды – кроме подслеповатых окошек в торцах крыши больше ничего.

Сел на поломанный ящик, брошенный здесь то ли местными алкашами, то ли дворником, и задумался. Только вот мыслей не было. Витька… Теперь и ему казалось, что не было никогда забавного толстяка. Привиделся. Выдумал он, Павлик, себе друга, а настоящие – они там, внизу, Маську откармливают за все два дня вынужденной голодовки.

В милицию пойти? Так они его в психушку направят, куда больше-то. К Витькиным родителям? Опять же… Если ребята его не помнят, небось и родня у виска пальцем покрутит. Замкнутый круг.

Спустился вниз, отряхнулся от чердачной пыли как мог. Отозвал Серегу в сторонку, якобы обсудить, где лучше Генку-гада ловить, вскользь упомянул о пропавшем друге. Ноль эмоций. Серега тоже не понял, о ком речь.

Вот такие пироги…

– Слушай, Пабло, а не к Старому мосту ли прокатиться с девчонками? Жара ведь, искупнемся внизу. Ты как?

Павлик удивленно посмотрел на приятеля. В городе было три моста: Островной, Северный и – совсем уж в стороне, почти в пригороде – Прилученский, для поездов. Старым ни один из них не называли никогда. До войны был еще один, но его немцы взорвали, отступая, только на фотках и остался. А красивый был, арки высокие, фонари старинные как перевернутые якоря по всей длине.

– На троллейбусе? – аккуратно уточнил Павлик.

– На самолете! – заржал Серега. – Ты перегрелся похоже. Трамвай туда идет, «двойка», ну ты чего?

Интересное кино. Очень. Но раз зовут, надо бы и прокатиться.

Трамвай, похожий на перекрашенный в темно-красный поезд-недомерок, медленно полз по сонному городу, подолгу – как казалось Павлику – стоя на перекрестках, гремел сдвижными дверями на остановках. Сквозь пыльные окна светило солнце, проплывали мимо дома, знакомые улицы, вдалеке мелькнул знакомый с рождения монумент Победы. Все на месте, каждый столб, каждый киоск с мороженым и «Союзпечать». Вон школа восьмая, там Антон раньше учился.

Трамвай покатился под горку, приближаясь к реке. Все верно, второй маршрут, сейчас повернет и поедет вдоль Листвянки до Северного моста, а через него – на восточный берег, к консервному заводу, воинским частям и дальше, дальше, почти до пригородных дач.

Но Павлика ждал сюрприз. Обманув его ожидания, «двойка» поднялась на холм возле реки и, никуда не сворачивая, покатилась вперед. К Старому мосту.

Он был таким же, как на фотографиях: даже фонари те же, якорями. Он – был.

– Остановка «Овражная», – не очень внятно сказала в микрофон вагоновожатая. Двери медленно отъехали вдоль бортов, ребята, предвкушая близкий пляж, посыпались на остановку. Павлик вышел последним. Рельсы уходили на мост, теряясь там, одна дорожка сворачивала влево и вниз, туда уже топал Серега с Машей, от которой был без ума. Антон с Верой шли под руку, степенно, как взрослые. Наташка стояла и ждала его, Павлика. Все верно, один Витька в компании был без пары: застенчив, да и внешность…

– Наташ, – промямлил Павлик. – Ты иди, а я чуток позже приду. На мост захотелось подняться.

Девчонка удивилась и, кажется, обиделась, что не позвал с собой. Дернула плечами и зашагала по дороге вниз, догоняя друзей. А Павлик пошел вдоль рельсов, поднимаясь все выше и выше. Дошел до моста, пересек по нему Листвянку, не обращая внимания на проезжающие машины. Трогал рукой фонари, один раз даже наклонился, чтобы коснуться пальцами тротуара. Да нет, все настоящее. Реальное, насколько могут быть реальными чугун, асфальт, металлические полосы поперек дорожного полотна.

Он дошел до конца моста и собрался было повернуть назад, чтобы догнать все-таки друзей, извиниться перед Наташкой, раздеться и нырнуть в прохладную воду в тени массивного ящера, лежащего над рекой. Но не повернул: на восточном берегу рядом с мостом начинались многоэтажки современной застройки, а перед ними, чуть в стороне на высоком берегу реки стояло незнакомое старое здание. Пара этажей, узкие высокие окна. Интересно!

«Музей Победы», – прочитал скромную вывеску Павлик и зашел внутрь.

Никаких билетеров на входе, только в углу холла стол, за которым сидел высокий грузный мужчина под шестьдесят. Планки наград на давно уже неуставной гимнастерке, армейская выправка: вон как прямо держится, когда встает. И одной руки нет, рукав заправлен под ремень, чтобы не болтался.

– Добрый день, – вежливо сказал Павлик. – Я у вас никогда не бывал.

– Да? – откликнулся мужчина. Голос у него был хриплый, то ли сорванный, то ли прокуренный. – Ну, это легко исправить. Пойдем, я покажу экспозицию.

Мужчина рассказывал, Павлик слушал. За сорок лет после войны и очевидцы забыли многое, но здесь были вещи. Были фотографии. Были карты. Все это не умеет врать, так уж устроена жизнь. Вещи вообще честнее людей, если это настоящие вещи, а не поделки, которые и выкинуть не жаль. Которые лучше не брать в руки никогда.

– А вот интересная фотография… Впрочем, они здесь все интересные, как иначе. Это Старый мост – да-да, вон он в окно виден. В сорок четвертом, когда немцев уже почти выбили из города, его едва не взорвали. Вмешался какой-то мальчишка, перерезал провода к зарядам. Очень удачно попал в нужное время в нужное место, да еще и сообразил, что делать.

Павлик стоял перед огромной, в ватманский лист размером черно-белой фотографией. В отличие от экспонатов, она не была огорожена лентой на столбиках или стеклом витрины, можно было подойти вплотную, рассмотреть все в подробностях. Часть Старого моста с того, западного берега, небольшая будка охраны, рядом сгоревший закопченый бронетранспортер с крестами на бортах. Тело в серой мышиной форме с нелепо свернутой набок головой, незнакомая винтовка на ремне рядом. Мусор, грязь, три змеящихся провода, так и не передавших смертельный импульс. И небольшой, еле видимый в пыли предмет у самого края снимка.

Павлик ткнулся в фото, почти задев его носом: нет!.. Ну не может этого быть!

В пыли сорок четвертого валялся несомненный значок фестиваля молодежи и студентов: звезда с округлыми лучами, закрашенными разными цветами в честь континентов – но на снимке они все были серыми. И птичка в центре на фоне земного шара.

Тридцать копеек стоит в любом киоске «Союзпечати», хоть ведрами скупай. До самого фестиваля еще месяц.

– Не м-может быть! – невольно сказал Павлик.

– Всякое бывает. Всякое… Я, Пашка, даже почти успел вернуться тогда, нога вот только помешала. Сильно отбил, а час – все-таки очень мало.

Парень резко развернулся и уставился на однорукого смотрителя музея. Тот улыбнулся. Чуть виновато и очень-очень знакомо.

– Возможно, у тебя еще будет своя дверь. И свое время до возвращения. Или – нет. Здесь уж как повезет.