Обреченность (И. С. Картер) читать бесплатно онлайн полную версию книги (ч. 2)

— Мамочка ушла, Люк. Она ушла, и я позабочусь о тебе, теперь только ты и я.

Темноволосый мальчик борется и незаметно вытаскивает руку из хватки брата, быстро бросаясь назад к двери.

— Она не ушла, она в кровати. Мамочка! Мамочка! Коул сказал…

Его слова резко обрываются на половине, когда он заворачивает за угол комнаты, золотоволосый мальчик следует за ним по пятам.

— Люк не надо! Остановись! — но маленький мальчик не слушает, и моё сердцебиение увеличивается в неистовой барабанной дроби, в то время как я следую за ними обоими через открытую дверь.

Вид за дверью так не похож на всё, чему я когда-либо была свидетельницей, и я чувствую, как моё тело сотрясается от шока, все мои собственные функции тела терпят бедствие.

Передо мной темноволосый мальчик стоит на коленях на полу, его руки цепляются за ногу женщины — красивой блондинки.

Её обнаженные ноги в нескольких дюймах от пола, её тело приколото к дальней стене пятью длинными кинжалами. По одному, пронзающему каждое плечо, по одному в каждом бедре и один прямо в животе. Она обнажена, её тело покрывают реки крови, которые словно накрывают её кровавым плащом. Красная кровь капает с пальчиков её ног, её поза практически подобна позе распятого Иисуса, её лицо — маска безмятежности. Ледяные голубые глаза пристально смотрят в небытие, но, несмотря на ужас, они, кажется, обрели покой. Её лицо практически совершенно.

«Как кто-то мог найти покой в такой смерти, как эта?»

Темноволосый мальчик хнычет, пока более взрослый мальчик наблюдает. Он смотрит на сцену перед ним в течение долгого времени, прежде чем его голова быстро оборачивается к открытой двери так, как будто он почувствовал меня позади себя, но его пристальный взгляд проходит сквозь мое тело.

Я осознаю его черты, от его ледяных голубых глаз до полных губ, и понимаю, что я смотрю на молодой образ моего мужа. Я хочу потянуться и прикоснуться к его невинному лицу. Я хочу сжать этих мальчиков в своих руках и забрать их подальше отсюда. Вместо этого, я наблюдаю за молодым Коулом, в то время как он колеблется вдалеке и в независимости от момента, в котором он потерялся, он бежит к своему младшему брату.

— Ну же, Люк. Мы должны уйти, прежде чем отец найдет нас здесь, — я наблюдаю, как он больше ни разу не взглянул на тело своей матери, его пристальный взгляд сосредоточен на маленьком мальчике, присевшем у неё в ногах.

Люк тихо хнычет в ответ, с его маленьких губ слетают слова.

— Не бросай нас, мамочка. Возвращайся, мамочка.

Звук голосов доносится откуда-то неподалёку. Звук шагов раздается всё ближе.

Я вижу панику в глазах Коула, он не хочет быть пойманным здесь, и он более решительно тащит своего младшего брата, но меньший мальчик отказывается уходить, и его хныканье превращается в полномасштабные рыдания.

Моё сердце болит за них.

Оно болит из-за маленького мальчика, трагически цепляющегося за мертвое тело своей матери, умоляя её вернуться, и сжимается от наблюдения явного ужаса, отражающегося на лице юного Коула.

Всё это время их любимая мать смотрит на них свысока невидящими глазами, в то время как темно-красная кровь капает с кончиков пальцев её рук, которые никогда снова не подарят им успокоение.

— Люк, мы должны идти. Сейчас!

Голоса становятся громче, пока они практически не достигают дверей. Я хочу спрятаться, хочу заблокировать это видение и то, что бы не следовало за ним. Я эгоистично не хочу больше ничего видеть из событий, которые превратили этих маленьких мальчиков в монстров.

Коул застывает, его тело в защитном жесте оборачивается вокруг Люка, полностью закрывая более младшего мальчика от происходящего.

Звук голосов становится громче, и я могу почувствовать их владельцев, пока они не оказываются прямо позади меня. Я не поворачиваюсь, я не хочу видеть, кто это, ленты их аур, ползущие по полу и между моими ногами, сообщают мне достаточно.

— Коул. Что я говорил тебе? Встань, СЕЙЧАС ЖЕ! — голос раздается прямо позади меня.

Коул не двигается. Он даже не поворачивает свою голову, чтобы подтвердить команду, он полностью сфокусирован на маленьком мальчике, которого так отчаянно пытается скрыть.

— Коул. Не заставляй меня идти за тобой. Встань, бл*дь, мальчишка, и прекрати валяться на полу в ногах этой шлюхи.

Однако Коул даже не вздрагивает, и я прошу его встать, повиноваться тому, кто бы не прокричал эти команды.

— Приведите мальчишку, — приказывает голос, и я ощущаю другое присутствие в комнате, и оно направилось прямо сквозь мою мысленную форму.

Мужчина с лысой головой, одетый в темный костюм, но я пока не могу разглядеть его черты. Он идет прямо туда, где неподвижно присел Коул, и хватает мальчика рукой, низко склоняясь, чтобы прошептать что-то в его ухо.

— Не успокаивай сосунка, ПРИВЕДИ ЕГО! — тьма сгущается вокруг моих ног, когда шаги другого мужчины следуют дальше по комнате, если б у меня была материальная форма, он был бы вровень с моей спиной. Я могу ощущать злую пульсацию его тела, практически как сердцебиение.

Лысый человек сжимает свою хватку и одним движением тянет теперь извивающегося Коула подальше от печальной картины, простирающейся перед ним.

Коул изо всех сил пытается вырваться, но он не ровня взрослому мужчине, и скоро мальчик оказывается на полу справа от меня и в нескольких дюймах от мужчины за моей спиной. Я смотрю, избегая побежденной позы и склонившейся головы маленького Коула, на стену и кровавую демонстрацию убийства его матери.

В том же положении, что он был и мгновение назад — Люк по-прежнему прижимается к её ногам, его голова вжимается в ее тело, его хныканье начинается заново.

Снисходительный смех раздается позади меня:

— А, вижу, ты защищал убогого щенка, — шаги, раздающиеся все ближе, наконец, приводят мужчину в поле моего зрения. Он невероятно высок, с поразительными черными как уголь волосами, а его профиль кажется знакомым.

— Турок, возьми маленькое отродье и отведи его в подвал вместе с его шлюхой матерью. Если он хочет быть с ней так сильно, то он может провести некоторое время один-на-один с её гниющим трупом.

— Нет!

Худое тело Коула бросается на более высокого человека и застигает того врасплох силой борьбы, что они оба падают на пол. Его маленькие кулаки неустанно бьют в грудь мужчины, его голова молотит из стороны в сторону, ноги наносят удары — но так и не попадают в свою цель.

Всё, что нужно, — один быстрый и зверский удар в голову мальчика, и борьба останавливается. Обмякшее тело Коула отброшено в сторону, и кровь сочиться из его носа.

— баный неблагодарный ублюдок. Как мне, блдь, покончить с двумя этими трусами — сыновьями этой шлюхи? Если бы не ДНК-тест, я бы поклялся, что в них нет и унции крови Хантеров в венах, — он поднимается с пола и пинает скрюченное тело ребенка, которого он только что хладнокровно вырубил.

— Брось и этого в подвал с братом и матерью, я уверен, что мои сыновья в скором времени обретут свой дух Хантеров, когда холод, голод и вонь от её гниющей плоти будут единственным, что составит им компанию.

— Сэр, вы…

Лысый человек начинает говорить, но затихает от вскинутой руки этого монстра.

— Твои приказы просты, Турок. Забери хлам в подвал и никогда, бл*дь, не задавай мне вопросов.

Турок кивает, его руки всё ещё обхватывают плечи младшего мальчика.

— Да, Сэр. Простите, что заговорил без разрешения.

Удовлетворенный ответом, мужчина поворачивается ко мне и выходит из комнаты. И только тогда, когда я вижу полностью его лицо, на меня обрушивается ясность, окуная меня в печаль.

Я видела его раньше — в своём другом видении.

Он — тот мужчина, которому перерезал глотку молодой белокурый мальчик — юный Коул.

Этот монстр был его отцом.

Понимание жалит.

Многократные шлепки ладони по моей щеке вырывают меня из сцены, которая испаряется из моей головы, как ранний утренний туман.

— Просыпайся, зверушка. У нас нет сейчас времени для обмороков, и мне бы не хотелось бросать тебя в подвал до тех пор, пока мы не вернёмся. Тебе не понравиться там внизу. Поверь мне.

— Ты звучишь как твой отец, — бессвязно бормочу я слова и моргаю, открывая глаза, чтобы встретиться с проникновенным тёмно-карим пристальным взглядом Люка.

— Что это было, зверушка? Ты грезишь о своём отце? Ладно, позволь открыть тебе секрет, — он наклоняется так, что его губы практически касаются моих, этого достаточно, чтобы мы разделили одно и тоже дыхание. — Я бы не стал тратить время, размышляя о дорогом стареньком папочке. Он достаточно скоро будет съеден червями.

— Хорошо, — слово незаметно проскальзывает с дыханием, но он не упускает его. В его глазах хитрая вспышка, прежде чем они опасно щурятся. Он не кажется убежденным моим добровольно сказанным признанием и без предупреждения встаёт и поднимает меня на ноги. Его рука неумолимо сжимает кожу предплечья, он наклоняется к моему уху, его голос низкий, но обманчиво спокойный:

— Я не тот, с кем можно играть в игры, зверушка. Будет мудро с твоей стороны запомнить это.

Мои глаза встречаются с его, когда Коул появляется из-за угла и резко останавливается, улавливая нашу близость.

— А вот и он — герой дня. Новобрачный и готовый показывать своей новой невесте бизнес Хантеров.

Отпуская мою руку, Люк проходит мимо Коула и останавливается только для того, чтобы сказать:

— Ты должен кормить свою зверушку, брат. Она чуть не упала и не сломала себе шею.

Глаза Коула по-прежнему сосредоточены на мне, пока его брат уходит и исчезает из вида. Он возвращается ко мне раздражённый и практически смущенный тем, что не знает, как реагировать на слова брата, прежде чем вздыхает, успокаивая себя, разворачивается на пятках и произносит свою любимую команду.

— Пойдём.

Он не ждет меня, уверенный в моём послушании.

Я с тоской бросаю взгляд на двойные входные двери, затем обратно на широкие плечи моего мужа, который теперь почти в конце длинного коридора.

Я делаю уверенный шаг, мое решение принято.

— Не давай мне повод идти и поймать тебя, Фей. Когда я говорю «пойдем» — ты идёшь. Кроме того, эти двери заперты, пробуй открыть их, если хочешь, тебе не уйти далеко.

Мой взгляд устремляется обратно вниз по коридору, чтобы увидеть ожидающего Коула, по-прежнему стоящего спиной ко мне.

Бросая последний взгляд на двери, я иду в другом направлении и подчиняюсь команде моего мужа — маленькими, тихими шашками.

Он, должно быть, ощущает моё повиновение, поскольку возобновляет движение, а я следую за ним как хорошая зверушка, кем я и являюсь.

За углом огромная профессионально оборудованная кухня, и я вижу, как Коул приказывает двум сотрудницам уйти.

— Сядь.

Эта команда, конечно же, для меня, поскольку мы — единственные оставшиеся люди в комнате.

Я смотрю вокруг на внушительное пространство и иду к большой барной стойке, забираясь на табурет с высокой спинкой, чтобы сесть. Коул не удосуживается проверить, повиновалась ли я, его голова глубоко скрыта за огромным трехдверным холодильником, его тело наклоняется, когда он осматривает продукты питания. От мысли о еде мой живот громко заурчит, звук эхом разносится в тихой комнате.

— Я бы спросил, голодная ли ты, — он ставит разнообразные продукты для завтрака передо мной, затем идет обратно к холодильнику и достает сок и молоко в картонных коробках, — но я слышу, что ты проголодалась.

Я наблюдаю, как он наливает себе по стакану каждого напитка, затем пододвигает коробки ко мне, так и не предложив стакан. «Он ожидает, что я буду пить из картонных коробок?»

Моя рука тянется к ним — мой голод отвергает здравый смысл.

— Я не сказал тебе, что ты уже можешь есть, принцесса.

Моя рука зависает над тарелкой с выпечкой: круассан дразнит мой урчащий живот обещанием слоеного великолепия, но как хорошая девочка, которой я натренирована быть, я терпеливо жду.

Я наблюдаю, как он делает глоток молока, прежде чем ставит его передо мной, затем, используя один палец, подтягивает тарелку выпечки к себе, прежде чем разворачивает пищевую пленку и откусывает большой кусок от круассана, который я собиралась съесть.

Его глаза наблюдают за моим лицом, его губы ухмыляются, когда он слышит, как мой живот протестует ещё раз. Крошки цепляются за его полный рот, его язык высовывается и слизывает их — его глаза всё время неотрывно смотрят в мои. Он открывает свой рот, чтобы откусить ещё раз, и колеблется, переводя взгляд на еду потом снова на меня. С напускным безразличием он кидает остатки круассана на стойку передо мной.

— Теперь ты можешь есть, — его большой палец заталкивает случайные кусочки выпечки в рот, а я смотрю, полностью загипнотизированная тем, как его влажный язык помогает отправлять крошку в рот. Я должна была дать отпор этой унижающей демонстрации власти. Я должна быть обеспокоена тем, что вынуждена ждать объедки, как собака, но я всего лишь потребность, замаскированная под сосуд, состоящий из крови, костей и сухожилий.

Этот мужчина убивает меня желанием.

Больным, извращенным, грязным желанием.

Он приподнимает свою бровь и показывает жестом на свою отвергнутую еду.

— Ешь, принцесса. Мы уезжаем через десять минут.

Затем он уходит.

Оставив меня голодной.

Такой болезненно голодной.

— Что, бл*дь, я делаю?

Кормлю её, забочусь о ней, а затем прикрываюсь этой демонстрацией в какой-то жалкой попытке восстановить контроль.

Она пытается влезть в мою голову и трахнуть мой мозг, эти её глаза отрезают меня от моей черной и гнилой сути.

Когда я наблюдал, как Люк прикасался к ней, его рот был практически на её, я почти потерял свой контроль. Я почти пролил кровь моего брата. И из-за чего? Из-за шлюхи Крэйвен?

Я отказываюсь становиться жертвой её хитрости.

В отличие от моего отца.

Его стремление к крови Крэйвенов превратила его в монстра, а его желание киски Крэйвен убило единственного человека, кроме Люка, которого я любил.

Да, я любил.

Мое глупое, молодое сердце глубоко любило, и я наблюдал, как эта любовь была загублена шлюхой Крэйвен.

История не повторит себя.

Она умрет, прежде чем поймает меня в ловушку.

Я не стану моим отцом.

Я опять на заднем сиденье автомобиля Коула. Не произнесено никаких слов, не разглашено никаких планов, я сижу и наблюдаю, как кусочек голубого неба преобразовывается в серые здания, как только мы приближаемся к Лондону. Всю поездку Коул печатает на своём планшете, время от времени используя селекторную связь, чтобы отдавать приказы водителю. Ни разу не взглянув в мою сторону. Я должна быть благодарной за передышку, за шанс обдумать всё, что произошло за последние двадцать четыре часа, и возможность сформулировать план.

Грант мертв, и теперь я должна найти другой выход.

Люк.

Люк — это ключ.

Он хочет меня. Я только должна найти способ заставить его захотеть меня достаточно сильно, чтобы он предал своего брата.

У меня может быть план, но он будет не легким.

Автомобиль останавливается возле известного джентельменского клуба в Мэйфейр. Клуб, принадлежащий «Багряному кресту» и являющийся местом господства моего отца.

— Мой отец не приезжает сюда по понедельникам, — рассеянно произношу я, больше для себя, чем в ожидании ответа, длинные часы дороги усыпили мою бдительность, внушив ложное чувство спокойствия.

Лицо Коула медленно поворачивается ко мне, его рука тянется к двери.

— Мы здесь не для того, чтобы увидеть твоего отца, принцесса. Мы здесь, чтобы сплотить войска, мы здесь, чтобы положить начало перевороту, — он изучает моё лицо, возможно, ожидая моей реакции: это должен быть или шок, или ужас, но он не получит этого от меня. Моё тело кричит на меня, чтобы отпраздновать, но мой разум предупреждает меня, чтобы я оставалась спокойной.

— Хмм, — он даже не старается скрыть удивление от отсутствия у меня реакции. — Возможно, маленькая папочкина девочка скрывает некоторое количество своих собственных тайн, — его свободная рука поднимается и медленно тянется к моему лицу, кончики его пальцев плавно скользят по моей шее, прежде чем он нежно захватывает несколько прядей за моим ухом. — Не волнуйся, принцесса. Ты сможешь разделить со мной все свои тайны позже. Муж и жена не должны никогда ничего утаивать друг от друга, именно поэтому ты здесь. Чтобы явиться свидетелем из первых рук — относительно моих планов для Крэйвен. К концу дня «Багряный крест» будет иметь нового Короля.

Его прикосновение стремительно меняется от нежного до жестокого за один взмах его длинных ресниц, его рука сурово сжимает мой затылок, притягивая мою голову ближе к своему лицу.

— Вопрос в том: будешь ли ты по-прежнему находиться на моей стороне, Королева? — он ещё раз ищет ответ в моем лице, его глаза безжалостные в их попытке донести его образ действия в мою душу. Я позволяю его взгляду заполнить меня, ни разу не моргнув, разрешая ему увидеть в моём безэмоциональном пристальном взгляде то, в чём он так нуждается. Его взгляд меняется и фокусируется немного дольше на моём голубом глазе, его брови хмурятся, в то время как он незначительно наклоняется.

— Твоя радужная оболочка кровоточит, вблизи я бы поклялся, что в форме сердца.

В его тоне не чувствуется отвращение или насмешка над моим несовершенством, он просто констатирует то, что видит.

Возможно, именно поэтому я честно отвечаю:

— Это скорбь по моей матери, они не всегда были такими.

Его голова откидывается назад, как будто мои слова — это физический удар. Его любопытный пристальный взгляд теперь жесткий и непреклонный. Это — правда, мои глаза изменились после несчастного случая, который забрал мою мать от меня. До того дня я была обычным голубоглазым ребенком. Мои тёмные волосы от моего отца, мои глаза — дар моей любимой матери после её смерти, как подарок того несчастного случая, когда моим новым разноцветным глазам был дарован уникальный дар или проклятие.

— Шлюхи не должны быть оплаканы, — он выплевывает слова в меня так, как если бы они жгли его рот, он словно желает навязать мне их власть.

— Моя мать не была шлюхой.

Я не должна была отвечать, я понимаю это, как только сердитое заявление слетает с моих губ. Я чувствую его незамедлительную реакцию, когда он яростно ударяет моё лицо тыльной стороной своей руки, и я откидываюсь назад, скользя с гладкого кожаного сиденья на пол автомобиля.

Кладя руку на мою пульсирующую щёку, я ослеплена в моём неуклюжем положении, но не желаю отступать, независимо от физической расплаты. Его мертвенно бледный пристальный взгляд соответствует моему.

— Все женщины Крэйвен — шлюхи, жена.

Я хочу ответить и защитить честь моей матери, но его разъяренные глаза предупреждают меня молчать.

Довольный моим подчинением, он открывает дверь автомобиля и выходит на резкий солнечный свет. Он по-прежнему командует, стоя спиной ко мне.

— Пойдём, жена. Позволь мне показать моим людям мой новый приз.

Мое неповиновение не даст мне ничего, так что я поднимаюсь с пола и практически вываливаюсь из открытой автомобильной двери на неустойчивых ногах. Я знаю это место, я знаю о людях, приходящих сюда: аристократы, миллиардеры, финансовые магнаты, члены парламента, все богатые и знаменитые. Все они состоят в «Багряном кресте» — могущественном тайном обществе, которое управляет Англией сотни лет. Более влиятельное, чем любой монарх или премьер-министр, «Багряный крест» провоцировал войны, террористические атаки и даже голод. Обеспечивая всемирный охват своими щупальцами, переплетенными по всей западной мировой иерархии. А во главе этого учреждения всегда были — Крэйвены и Хантеры. Две всесильные семьи, которые вершат судьбы, разрушают жизни и поглощают тех, кто слабее, чем они сами.

Я поднимаю взгляд на величественный фасад и вижу тоже, что и остальная часть мира: богатство, престиж и эксклюзивность. Красивый фасад этого архитектурного ошеломляющего здания, источающего благородный воздух и умно маскирующий зло, затаившееся в его недрах.

Женщины здесь в качестве домашних животных, не допускающихся за стены. Я знаю, что попадаю в эту категорию из-за моего мужа, я глубоко убеждена, что он выставит меня как свою зверушку, что в дальнейшем будет способствовать обеспечению его имиджа, как человека, которого не следует обманывать ни при каких обстоятельствах. Мужчина, который осмелился выставить дочь Алека Крэйвена напоказ как игрушку. Только то, что большинство людей будут не в состоянии осознать, что я — дочь своего отца только лишь на словах. Я — товар, что стал достоин обмена только для его выгоды. Между нами нет никакой любви, никакой родительской защиты, предоставляемой мне. Единственная причина, по которой я осталась сравнительно нетронутой, — он берёг меня как подарок. Награда для того, кого он посчитает пригодным, и он посчитал мужчину передо мной таким человеком. Какая ирония, что затем этот же самый человек замыслил смерть Алека Крэйвена.

— Пойдём.

Рука Коула тянется ко мне, но он не напрягает себя необходимостью оглянуться назад. Он уверен, что я подчинюсь, он знает, что мне некуда бежать.

Я кладу свою влажную руку в его, и он сильно хватает её, таща меня позади себя. Его длинные шаги стремительно сокращают расстояние тротуара, и вскоре мы стоим перед изящно вырезанной дверью Империи.

Никакого охранника перед дверью, защищающего вход, — безопасность внутри здания достаточно высока для членов клуба, чтобы не волноваться о любой попытке проникновения. Всё, что требуется для получения доступа, — ваш отпечаток пальца. Простое прикосновение большого пальца Коула к осторожно скрытому сканеру, и двери щелкают, открываясь с тихим гудением.

Опять я тащусь позади моего мужа, дверь широко открывается и позволяет нам зайти в вестибюль. Темная, тускло освещенная область без окон и никаких очевидных дверных проёмов.

Солнечный свет испаряется с закрытием дверей позади меня, и красный свет освещает маленькое пространство.

— Пароль: Коул Хантер, — голос моего мужа ясен и краток, пока он произносит своё имя и пароль. Краткая пауза, прежде чем другой низкий гул предупреждает меня об открытии стены перед нами.

Мрачный коридор со встроенным светом, который отбрасывает зловещее свечение на полированные деревянные полы, ведущий к ещё одной двери. На этот раз, я вижу, как Коул помещает свой указательный палец на панель, и как только дверь щелкает, открываясь, я вижу, что он посасывает кончик между своими губами.

Кровь.

Конечно, кровь будет заключительным ключом в это место.

«Багряный крест» процветает на ней.

Он толкает последнюю дверь, открывая, и мы входим в роскошную приёмную. Консьерж представляет собой хорошо вооруженного мужчину, который сидит за высоким витиевато украшенным дубовым столом, контролируя камеры безопасности. Он кивает Коулу, а затем возвращается к своим обязанностям. Мои глаза жадно поглощают детали, пробегаясь по каждому открывающемуся взору дюйму, жаждущие знаний о том, что же скрывают эти стены. Слишком быстро Коул тащит меня глубже в Империю — в недра общества, порожденного жадностью.

Вводя меня через темные деревянные двери с матовыми стеклами, приводящими нас в большую, роскошную комнату, заполненную гобеленами, деревянными панелями и тяжелым запахом дыма сигар и ликера. Ниже антикварный Честерфилд (Прим. стиль английской мебели — диванов и кресел) в оттенках изумрудной зелени и бордовой кожи, расставленных вокруг столов Чиппендейл (Прим. стиль английской мебели). Мужчины всех форм и размеров развалились на местах, многие просто читают газеты или увлечены беседой, гораздо большее количество смеётся и грубо хохочет, пока как худые голые девушки стоят на коленях у их ног, воротники впиваются в их шеи, их кожа тонкая, как бумага, и многие из них украшены следами пыток.

Все глаза поворачиваются, чтобы посмотреть на нас, Коул указывает простым кивком на дальний зал, где он ожидает их.

Примерно дюжина мужчин поднимается со своих мест. Те, кто с рабами, оставляют их со склоненными головами, без инструкций следовать за ними.

Я живо иду позади Коула, но поворачиваю свою голову, чтобы посмотреть на отвергнутых девушек, задаваясь вопросом: находят ли они моменты спокойствия в этих кратких моментах свободы от своих Хозяев или же они теперь вообще ничего не чувствуют? Их воля сломлена, их разумы уже давным-давно разрушены?

Резкий рывок моей руки сотрясает мои суставы и принуждает меня развернуть свою голову вперед, требует мой уступчивости, и я пытаюсь вытолкнуть изображение этих девушек из моей головы. Я задаюсь вопросом: сколько матерей оплакивает потерю своих дочерей и сколько из этих дочерей никогда не вернутся домой.

Коул тащит меня через другую дверь, вниз по короткому коридору — в большой просторный зал для переговоров. Он шагает в самый дальний конец, бросает мою руку и выдвигает кресло во главе большого стола для переговоров. Я смотрю на другие места и кладу свою руку на спинку одного из них слева от него, мои пальцы впиваются в ткань, готовые выдвинуть его из-за стола.

Его рука ложится на моё предплечье и сжимает, я поворачиваю голову, чтобы быть лицом к нему.

— Ты не сядешь, принцесса. Ты встанешь на колени.

Он указывает жестом на пол у своих ног, пока сам усаживается и вытягивает свои длинные ноги перед собой.

Я слышу, как мужчины проходят в комнату позади меня, мягкие скрипы кресел по отполированному деревянному полу, и знание того, что мы не одни, заставляет меня колебаться.

Это колебание не пройдет мне даром.

Длинные ноги, прежде растянутые передо мной, резко выпрямляются, и Коул атакует со своего кресла, мускулы напрягаются и растягиваются под его пиджаком. Прежде чем мои глаза встречаются с его, и прежде чем удар его жесткого движения выбивает меня из моих мыслей, мои длинные волосы схвачены в кулак, и я вынуждена встать на колени.

С острой болью от рывка кожи моей головы и с синяками от глухого удара моих колен об пол, я поставлена в позицию, которую он желает, чтобы я приняла, — на его стороне, на полу, глаза опущены, подбородок прижат к груди.

— Останься, принцесса. Позволь этим прекрасным людям смотреть, как ты поклоняешься в моих ногах, — он наклоняется ближе, его рот у моего уха, его губы ласкают мочку. — Подчинись, или я заставлю тебя сосать мой член, пока ты будешь слушать детали гибели своего отца.

Сильная дрожь пробегает через меня, и я не могу быть уверена, является ли она от возбуждения или от оскорбления.

Я желаю смерти моего отца.

Я видела и испытала из первых рук все уровни его развращенности. Вместе с этим, моя извращенная потребность в моем муже и любом виде его прикосновений только служит для того, чтобы усилить мои чувства. Больная часть меня умоляет воспользоваться шансом и взять его в рот, наблюдать, как мой язык и губы украдут немного его контроля, выпить залпом его сперму и позволить ему и дальше порочить мою душу.

— Тебе нравится, как это звучит, принцесса? Ты хочешь подавиться моим членом и позволить этим мужчинам наблюдать, как твоя слюна перемешается с моей спермой и потечет по твоему подбородку?

«Да».

Я хочу это. Принятие желания этого мужчины окатывает меня с ног о головы, словно ведро холодной воды.

Я так же развращена, как и мой отец.

Так же больна разумом и душой.

Моя мать бы рыдала, если б могла видеть меня сейчас.

Я не беспокоюсь об ответе ему. Он может ощущать мое возбуждение, и я чувствую, как он насыщается моей извращенной нуждой.

Он выпрямляется и самодовольно смеется, чтобы все услышали.

— Джентльмены, давайте сделаем это быстро. Моя новая жена «голодна», и я жажду дать вкусить ей ее «блюдо».

Приглушенные смешки вспыхивают вокруг нас, но я воздерживаюсь от взгляда на их лица. Здравая часть моего мозга управляет моими действиями на этот раз.

Он продолжает:

— Дело было сделано, соглашение в силе?

Тихие голоса отвечают из-за стола:

— Да, как договаривались. Каждый член Пирамиды дал своё полное одобрение. Алек изменил «Багряный крест» до неузнаваемости, и он больше не служит на пользу общества. Впервые в нашей истории мы согласны, что пришло время отрезать нашу голову. Все лидеры Пирамиды полностью поддерживают ваше предложение лидерства.

Вокруг все затихает. Я слышала упоминание о Пирамиде раньше. Они — главы «Багряного креста» — люди, которые управляют этим обществом наряду с моим отцом, его якобы самые преданные сторонники.

— Хорошо. Тогда всё будет сделано. И он мой?

Другой голос отвечает моему мужу — мужчина сидит ближе, но с другой стороны комнаты.

— Да. Ты найдешь его, как и было обещано, в месте, где он наиболее уязвим. Между прочим, — продолжает голос, — …просто гениально так устранить Гранта, он, возможно, представлял бы для тебя проблему, если бы ты не убрал его. Хороший ход.

Стол дрожит, когда Коул резко садиться вертикально и бьёт кулаками по столешнице.

— Я вырезал этого ублюдка, потому что он заслужил смерть. Его преданность никогда не была на стороне Алека — она всегда была только для него самого.

Комната затихает ещё раз, и от дальнейшего я приседаю ещё ниже — мой муж вскакивает на ноги.

— Позвольте всем Вам преподать урок. Вы можете сохранить ваших зверюшек, Вы можете делать это по-своему усмотрению, это было частью «Багряного креста» с момента его возникновения, но… — от его голоса идет смертельный холод, — я не потерплю любого, кто трахает детей. Люди не трахают детей. Так что Вы, развращенные ублюдки, должны прекратить это дерьмо немедленно и наказывать тех, кто это делает, или Хантеры сделают это за вас.

Больше никто не говорит. Тишина такая оглушающая, что я слегка поднимаю свои глаза, чтобы посмотреть на разные ноги людей за столом. Ауры циркулируют вокруг их нижних конечностей, как туман, представляющие различные оттенки в настоящее время, но я вижу только одну ауру того, кто испуган, и она принадлежит телу человека непосредственно слева от меня. Его аура кричит от страха и сильной дозы негодования. Этот мужчина любит насиловать детей. Этот мужчина хочет уничтожить Коула навсегда за угрозу своих педофильных желаний.

Его нога дергается, и я молюсь, чтобы он сдвинулся. Я жажду, чтобы он раскрыл сам себя. И я чувствую, что мой муж тоже что-то видит. Возможно, глаза мужчины предают его, возможно, его рот открылся, чтобы протестовать. Чтобы он не сделал — этого достаточно для нападения моего мужа.

Я подаюсь назад и падаю на свою задницу, в то время как тело Коула бросается вперед, и его кресло отлетает назад, ударяясь о стену с такой силой, что замысловато вырезанные ножки откалываются.

Я поднимаю голову, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Коул ныряет через стол, вытаскивая большой зазубренный охотничий нож из кобуры на его щиколотке. Таким плавным движением, которое выглядит практически нереальным, он набрасывается на мужчину, чьё паникующее тело тем временем сражается, чтобы встать, и плавно перерезает его яремную вену с такой силой, что он практически обезглавлен. Его безжизненная голова отброшена назад, кровь брызжет из ужасной раны, а шейные позвонки единственное, что удерживает её привязанной к его дрожащему телу.

Начинается паника, мужчины выхватывают пушки, некоторый из них направлены в Коула, некоторые друг на друга, но это не волнует моего мужа.

Он отталкивает стол, вставая в полный рост, и угрожающе впивается взглядом в каждого человека в комнате.

— Это всего лишь проба того, что случиться с теми, кто проигнорируют моё правило. Я не Алек-мать-его-Крэйвен, я — Коул Хантер, и вам потребуется больше, чем несколько пушек, направленных в мою грудь, чтобы убрать меня.

Мужчины стоят с широко распахнутыми глазами, большинство — не борцы, и у тех, кто с оружием в вытянутых руках, в глазах плещется истинное опасение, пока их руки трясутся под весом оружия.

Это элита. Эти мужчины отдают приказы убийцам выполнять их требования, они не убивают сами, это ниже их достоинства. Большинство, вероятно, никогда не стреляли из оружия.

Однако Коул выглядит достаточно опасным, чтобы пролить кровь каждого в этой комнате, даже не дрогнув.

Просто на случай, если кто-то думает иначе, двое мужчин прорывают ряды и медленно встают с каждой стороны моего мужа.

Я узнаю их обоих.

Это — Грим и Люк.

Остальные мужчины смотрят вокруг друг на друга, прежде чем трое занимают места во главе стола.

Трое мужчин, кого я знаю, — отнимут всё у людей вокруг и одержат победу.

Оружие медленно опускается, и кресла дрожащими руками ставятся на место, пока все они начинают рассаживаться.

Когда последний мужчина занимает свое место, Коул улыбается. Он кладет руки на плечи Люка и Грима, похлопывая по ним еще раз.

— Хорошо. Я рад, что все согласились. Теперь, если вы извините меня, джентльмены, у меня есть изнывающая от «голода» жена, которой нужно срочно помочь насытиться.

Они кивают ему, прежде чем он поворачивается ко мне и шагает вперед.

— Ты насладилась зрелищем, любовь моя?

Его рука хватает меня за предплечье, и он поднимает меня на ноги.

— Я искренне надеюсь, что так, поскольку это — только прелюдия к финалу сегодняшней ночи. Я уверен, что тебе понравится.

В то время как он выводит меня из комнаты, я улавливаю периферическим зрением Грима. Его лицо — маска чистого удовольствия, когда он наклоняется над убитым мужчиной и отрывает его голову от тела.

Претензионные ублюдки.

Заседая за столом, господствующие над всеми, они думают, что неприкасаемые.

Они — средство для достижения цели.

Каждый из этих тварей думает, что я — бешенный пес под их контролем.

Перерезать тощую шею Реншоу — это избавило меня лишь от части давления, что я ощущаю в своем желудке.

В то время, когда я перерезал его вену, мои люди были на его детской порно-ферме.

Величественное и благородное поместье, которое передавалось из поколения в поколение, — дом Лордов и Леди — являлся тщательно продуманным фасадом для центра размножения. Женщин силой принуждали размножаться, а их отпрысков использовали как массовку в кровавой порнухе (Прим. порнографический фильм, кончающийся настоящим убийством одного из актёров) или в вызывающих отвращение порнофильмах. Дети, даже младенцы, использовались как живые игрушки, которых можно насиловать, бить и убивать.

Прямо в этот момент мои люди казнили там каждого сотрудника и освобождали женщин и детей.

Его извращенная жена, так высоко чтимая Леди Эмилия Реншоу — идейный вдохновитель фермы. Ее должны были взять живой.

Её обещали Гриму. Я давно поклялся, что её голова была его и только его.

Я мог ощутить пульсацию возбужденной энергии от него, пока он впитывал вид отстраненного от должности Реншоу. Его поиск мести и жажда крови, разожжённая в его венах, более осязаема, чем комната, наполненная страхом.

Он заслужил это.

Он заслужил носить её голову как корону и искупаться в её крови.

Генри Реншоу.

Просто юный, избитый мальчик, над которым надругались, — таким он был, когда я встретил его впервые.

Теперь он мощный и неумолимый противник.

Мой брат, если не по родственной крови, то по пролитой точно.

Грим.

Как бы я хотел понаблюдать, как жизнь покинет глаза мрази, которая является его матерью. Хотя, зная Грима, он сделает запись в качестве сувенира.

Я оставляю моих братьев с их задачами.

Адреналин от нашей победы, которая ощущается такой близкой, что я могу буквально ощутить ее, переполняет меня желанием чего-то ещё. Чего-то более сладкого.

Моей жены.

Я жажду её сладких криков.

И она будет кричать.

Фей Крэйвен.

Шлюха Крэйвен.

Никакой частице ее не удастся спастись.

Воздух в автомобиле наполнен эмоциями, которые я подавляю в себе.

Быть наедине с Коулом, после того как я стала свидетелем того, как он забрал ещё одну жизнь, должно было оттолкнуть меня, но нет.

Я замужем менее двух дней, и уже четыре человека умерло от его рук.

Я не буду себе лгать и говорить, что он не ошеломил меня, это не так. Те, кто был убит, все заслужили свою зверскую смерть.

Убийцы, насильники, педофилы — все зло, что по праву отправились к своему создателю.

Я не настолько невинна, чтобы верить в то, что мой муж — хороший человек. Я могу видеть тьму в нём. Настолько мощную, что я готовлюсь к тому, что она поглотит меня целиком, и я не уверена, что достаточно сильна, чтобы выжить.

— Твои глаза будут оплакивать твоего отца так же, как и мать?

Я поворачиваю голову к Коулу, он не смотрит на меня, но пристально наблюдает за миром за стеклом автомобиля.

Его вопрос смущает меня. Моё состояние не имеет никакого отношения к собственному выбору, а вообще-то к травме головы, которую я получила в аварии. Однако, я отвечаю, давая ему чуть побольше моей правды.

— Я не буду горевать об этом мужчине. Мои глаза — часть меня, они не будут оплакивать его.

Он медленно поворачивается, чтобы оценить меня. Его лицо настолько поразительно красиво, что у меня практически перехватывает дыхание, когда он позволяет открыто уставиться на него.

— Он отказывался побаловать тебя подарками или перекрыл тебе доступ к трастовому фонду? Ты зла на него за то, что он отказал тебе в дизайнерской одежде или роскошной тачке? Скажи мне, принцесса, как отец теряет любовь своей дочери?

«С чего же начать?»

«С какого плохого момента начать свою историю?»

«С наиболее худшего из всего».

Намного большего, чем любые наказания, отмеренные рукой моего отца, или часы изоляции, что я пережила. Намного большее, чем презирать свою собственную плоть и кровь.

— Он убил мою мать.

Моя правда. Чистая и простая.

Что-то вспыхивает в его глазах, и его аура тонко меняется, становясь вместо уже привычной полностью черной — дымчато-серой с пульсирующим бледно-зеленым.

Симпатия.

Он с пониманием относиться к моей причине.

Это продолжается всего лишь секунды до того, как черный полностью поглощает все другие цвета, и его взгляд становиться жестким.

— Возможно, она заслужила это.

Его слова вливают ярость в мои вены, и я снова говорю не подумав.

— Возможно, я тоже заслужила умереть. Я была просто ребенком, когда наш автомобиль вылетел с дороги той ночью, когда она пыталась уйти от него. Ночью, когда она пыталась спасти меня от этой жизни, — разгневанная я продолжаю: — Возможно, я тоже заслужила годы наказаний, изоляции и голода. Извращенные способы, которыми он пытался сломать меня, чтобы я расплатилась за грехи моей матери. Возможно, закрывать маленького ребенка в клетку не больше её тела и опускать в резервуар, полный ледяной воды, а затем наблюдать, как она борется за воздух — ещё одно, что я заслужила. Или, возможно, это была жестокость моей надзирательницы, что было самым подходящим наказанием. Способ, которым она дразнила меня привязанностью, как ослика морковкой, а просто выбрасывая её подальше. Или способом, которым она наблюдала, трахая себя пальцами, пока Грант заставлял меня позировать для него, трогать его, втирать его сперму во всю мою кожу. Возможно, именно это дочь предательской шлюхи и заслужила.

Мой голос срывается на заключительных словах, рыдание, перехватившее моё горло, жаждет вырваться на свободу. Но он не заслуживает моих слез, Коул никогда не получит моих слёз.

Его ледяной пристальный взгляд схлестнулся с моим, кажется, что на целую вечность. Когда он прерывает зрительный контакт и снова смотрит в окно, я мгновенно ощущаю потерю и оборачиваю свои руки вокруг себя, чтобы отразить холод, исходящий от моих костей.

Потерянная в своих мыслях, я не замечаю, как мы приезжаем назад в имение Коула до того момента, пока мы не паркуемся перед передними дверьми. Автомобиль останавливается, и Коул выходит, затем он делает что-то неожиданное: моментом позже моя дверь открывается.

Он не отпускает свою любимую команду, но его раскрытая ладонь сообщает мне, что он ожидает от меня.

Слегка потрясённая его демонстрацией учтивости, я медленно размещаю свою руку в его, дрожа от теплоты его прикосновения и того ощущении его большой руки, касающейся моей маленькой ладони.

Он не вытаскивает меня из автомобиля, он ждет, пока я вылезу, и я могу почувствовать его взгляд, даже если и не смотрю в его лицо.

— Я должен заняться кое-какими делами. Я провожу тебя до нашей комнаты и велю прислуге принести тебе еды. Мы уезжаем в восемь. Я ожидаю, что ты будешь готова к этому времени, думаю, что ты насладишься развлечением этого вечера.

Я могу только кивнуть.

Нет никакой причины вызывать его гнев, плюс, я могу провести время в одиночестве, чтобы собраться мыслями и обдумать все.

Когда он оставляет меня одну в нашей комнате, я сажусь на край кровати и пробую успокоить разбежавшиеся мысли. Я долго сижу, пока солнце не поднимается высоко в небе, а затем начинает опускаться. Проходят часы, но я не двигаюсь до тех пор, пока низкое гудение не указывает, что кого-то разблокировал замок и вошёл в комнату.

Я поднимаю голову и вижу, как Люк входит в комнату, держа наполненный едой поднос, который он относит к французским дверям и ставит на маленький столик, расположенный между двумя креслами. Он закидывает виноград себе в рот, перед тем как повернуться ко мне лицом, его рот поглощает сочный плод, когда уголки губ приподнимаются в усмешке.

— Ты должна есть, зверушка. Иди и поешь со мной, я обещаю не кусаться.

Я наблюдаю за его расслабленной позой и тем, как обыденно он наклоняется за другим плодом, в то время как его глаза не оставляют меня.

Люка, как всегда, трудно прочесть. Он — один из немногих, о которых мой дар не дает ясного представления. Это интригует и расстраивает. Живя с моей способностью в течение многих лет, когда я нахожусь в окружении таких людей, как Люк, я осознаю, как сильно на неё полагаюсь. Так же, как и большинство людей принимают свои решения, основываясь на пяти чувствах, я делаю свои, используя мою «обреченность» (Прим. на англ. языке «обреченность» созвучно имени героини — Фейнесс) или ясновиденье.

Без этой способности, я обращаюсь к моей интуиции, того, чего мне серьёзно не достаёт.

Люк дружелюбный? Сомнительно.

У него есть скрытый мотив? Определенно.

Могу ли я использовать его для своего преимущества? Увидим.

Медленно встав, я иду к нему и сажусь на одно из кресел с высокой спинкой. Он улыбается сам себе и занимает другое. Мы достаточно далеко друг от друга, что я не чувствую себя задыхающейся, но все же достаточно близко для него, чтобы прикоснуться ко мне, если бы он пожелал это сделать.

— Коул прислал тебя?

Я задаю свой вопрос, но опускаю взгляд на еду на столе. Тянусь, чтобы захватить немного сыра, которого в действительности мне не хочется, но я должна держать свои руки занятыми. Волнение — одна из моих подсказок.

Мои глаза возвращаются к его лицу, чтобы увидеть, как он кусает блестящее красное яблоко. Он жует его, прежде чем небрежно посмотреть на меня и ответить:

— Нет, я увидел горничную, несущую тебе поднос, и подумал, что тебе бы понравилась некоторая компания. Это было неправильно? Ты предпочитаешь сидеть в изоляции?

Я беру крекер с тарелки и подношу его к своим губам.

— Нисколько. Это твой дом, и ты волен делать всё, что пожелаешь.

Он ещё раз подносит яблоко к своим губам, затем опускает его, не укусив. Его глаза следуют от моего лица вниз по моей груди и так до самых ног. Затем он поднимает свой пристальный взгляд, чтобы встретиться с моим ещё раз.

— Я бы мог сказать что-нибудь грубое, что-нибудь такое, что я желаю с тобой проделать, как только ты надоешь моему брату, но я лучше демонстрирую, чем рассказываю, — он ухмыляется, и его первоначальный фасад беспечности исчезает. Его слова передают ревность, которую он затаил по отношению к Коулу. Его усмешка вынужденная, и в течение краткого момента его аура высвечивает слабый цвет. Оранжевый, ярко оранжевый — цвет предательства.

Независимо от того, были ли это его эмоции, что он излучал постоянно, или лишь единожды он почувствовал это в отношении своего брата, я не могу сказать. Это мелькнуло слишком быстро, чтобы быть полностью уверенной.

— Проглотила язык, зверушка? Ну-ка, ты же можешь пообщаться со своим новым братом, можешь же?

Я прочищаю своё горло, отталкивая все мысли в сторону. Остается лишь мой план. Я должна найти способ, как использовать Люка, а это возможность начать собирать от него информацию.

— Почему вы оба ненавидите Крэйвенов? Почему, когда наши семьи были связаны более сотен лет, ты и твой брат хотите разорвать эту связь?

В этот раз нет никой ошибки в его эмоциях — его аура вспыхивает красным. Злой, жестокий и кровожадный красный, который быстро был поглощен тьмой, такой же, как и та, что цепляется за Коула.

Он кладет половину своего недоеденного яблока на стол и прижимает свой указательный палец поперек губ, размышляя.

Я пользуюсь возможностью посмотреть на него, изучить его черты и почувствовать его мужское совершенство.

Если Коул имеет ангельскую красоту, Люк — это обратная сторона монеты с его темными и задумчивыми чертами.

— Проглотил язык, братец?

Я не знаю, почему провоцирую его, кроме как из-за того, что я хочу увидеть: также быстро он срывается, как и его родной брат.

Да, также.

Тяжелое кресло с высокой спинкой, в котором я сижу, опрокидывается назад, весь воздух покидает мои легкие со свистом. Боль от соприкосновения моей спины с полом настолько неожиданная, что крадет мой кислород.

Спустя считанные секунды, он на мне, его руки прижимают меня к грубой ткани обивки, его туловище между моих согнутых ног, которые бесполезно свисают в воздухе.

Теперь я вижу всю правду о Люке и тьму, что он так хорошо скрывает, тьму, что сигнализирует, возвращаясь к жизни, и пульсирует вокруг его тела.

Я поднимаю свой подбородок настолько, насколько могу в моём положении, и смотрю на него, подзадоривая его пойти дальше.

— Напористая маленькая сучка, не так ли? Скажи мне, сестра, ты будешь кричать, когда я поимею тебя, закованную в мои цепи? Будешь просить пощады своими пухлыми губами, когда я вырежу свои инициалы на твоей плоти? Ты будешь проливать реки слёз, когда я вставлю член в твою вагину, или вместо этого ты будешь рыдать от порки моей тростью?

Наконец Люк показывает мне себя. Каждый прогнивший угол его души широко открыт и обнажен, чтобы я смогла лицезреть.

— Я принадлежу Коулу. Ты думаешь, что он позволит тебе первым вкусить его жену, братец?

Последнее слово остается незаконченным на моих губах, когда он вскидывает руку, чтобы схватить меня за горло. Его пальцы оставляют синяки на моей коже и сдавливают мое горло.

Я позволяю своему триумфу отобразиться в моих глазах, даже в то время, когда чёрные мушки начинают мелькать у меня в глазах, он нужен лишь только для того, чтобы ещё больше разозлить его.

— Отпусти её, Люк, — глубокий голос моего мужа доносится от двери и озвучивает четкий приказ, он стоит в нескольких шагах от брата.

Я поднимаю свои руки и вцепляюсь в его, безуспешно пытаясь ослабить его крепкую хватку. Большие руки Коула ложатся ему на плечи, его угрожающий тон безошибочен даже для меня, чье тело и ощущения падают вниз из-за недостатка кислорода.

— Отпусти. Её. Ты не хочешь, чтобы я причинил тебе вред, брат. А я сделаю это без сожаления.

Злые глаза Люка смотрят в мои, и они — последняя вещь, которую я вижу, прежде чем мой мир полностью уходит во мрак.

Последние приглушенные слова, что я слышу, прежде чем падаю в небытие:

— Я предупреждал тебя, Люк.

«Почему Люк в моей комнате с моей женой, когда я запретил ему находиться рядом с ней, и что Крэйвенская шлюха сделала, чтобы сломить его обычное непоколебимое хладнокровие?».

Видя, как его руки на её горле забирают жизнь из неё, пробуждает мой гнев как ничто другое.

Я вижу кровь.

Много, много крови.

Крови моего брата.

Потребовалась каждая унция моего самоконтроля, чтобы не выпотрошить его на месте.

Когда Люк не слушается моего приказа отпустить её, и когда я вижу, как свет оставляет её разноцветные глаза, я полностью теряю контроль.

Моё тело действует на автопилоте, мой брат пригвожден к дальней стене с моим любимым ножом у его горла, прежде чем он успевает сделать свой следующий вздох.

Его руки трясутся от напряжения. Его глаза сверлят меня с недоверием и тяжелым чувством предательства.

«Я собираюсь искупаться в крови моего брата, кто — моя единственная семья, и за что? За жизнь Крэйвен»?

Это второй раз, когда та шлюха встала между нами. Однако я не могу опустить своё оружие от горла Люка. Я всё ещё бушую от потребности порезать его плоть.

— Я предупреждал тебя, брат. Я говорил тебе не трогать её, — выдавливаю я сквозь стиснутые зубы, лезвие входит дальше в его кожу, проливая первую кровь.

— Ты забыл, Коул. Ты забыл, кто она, что её семья сделала с нами. Каждый раз, когда я вижу тебя с ней, я вижу, что ты забываешь немного больше. Я спасу тебя от неё, прежде чем она превратит тебя в нашего отца.

— Я ничем не похож на нашего отца, а она — не её мать, — меня трясет от ярости, большое тело моего брата выглядит меньше в моей безжалостной хватке.

— Я не забыл и никогда не забуду.

Мой взгляд оставляет его лицо и падает на женщину на полу у наших ног. Её волосы разметались вокруг головы словно нимб. Бледная кожа безжизненна, пухлые губы синие. Это первый раз, когда я смотрю на неё и не вижу Крэйвеновскую шлюху — я вижу Фей. Жертву обстоятельств — точно такую же, как и мы.

— Она не такая, как они. Она также не такая, как мы, и от того, что я увидел, она не заслуживает нашего гнева.

Признание потрясает меня, и я обращаюсь к разъяренному лицу моего брата, ловя взгляд презрения, полностью нацеленный на меня.

— Ты пал под её чарами, Коул. Ты слеп, но я могу видеть. Мой неприкасаемый брат околдован одержимой шлюхой.

Я убираю лезвие от его горла и наношу удар в висок. Удар в голову идеален в этом случае, чтобы отправить его в отключку.

Он резко падает на пол, а я наклоняюсь, чтобы переместить его поверженное тело, заботясь о его комфорте.

— Ты ошибаешься, мой брат. Она не такая, как мы, поскольку в ней ещё есть невинность. Я никогда не трогаю невинных. Так же, как и ты.

Затем я отхожу от его тела и подхватываю мою жену, выходя из этой комнаты и направляясь в комнату по соседству.

Мой брат захочет мести, когда очнётся. Я только хочу перенаправить её на отца Фей и уберечь ее от его поисков мести.

Я парю.

Спокойствие окружает меня, и впервые с тех пор, как я была маленьким ребенком, я не одна. Я чувствую себя в безопасности. Я чувствую заботу, и я желанна.

— Я умерла?

Хриплый смешок прерывает тишину, и я чувствую движение рядом со мной, но с осознанием приходит и боль.

Она стучит молотком в моих висках и пульсирует за моими глазами. Воспаленное горло болит и жжет, словно я выпила кислоты.

— Нет, принцесса. Ты очень даже жива.

Я несколько раз моргаю и открываю глаза, встречаясь с проникновенными голубыми глазами моего мужа, только его взгляд не ледяной, он нежный, ненастороженный и беспокоит меня даже больше, чем тот факт, что он лежит рядом со мной, опираясь на свой локоть.

Я неловко перемещаюсь и пытаюсь подтолкнуть себя в вертикальное положение.

— Что произошло? — мой неестественный хриплый голос представляет собой больше писк, слова словно царапают мое горло.

— Полегче, Фей. Вот, выпей это, только медленно.

Коул дает мне стакан холодной воды, и я делаю большой глоток, но жидкость отказывается проходить через мои пострадавшие мышцы горла, и я задыхаюсь, хрипло поперхнувшись напитком, намочившим весь перед моего платья. Влажная ткань прилипает к моим грудям, выставляя на обозрение каждую окружность, и я могу почувствовать горячий взгляд Коула, подобно клейму на моей коже.

Я вздрагиваю, когда его рука тянется ко мне, но меня шокирует, когда он медленно подносит стакан к моим губам.

— Маленькими глотками.

Мы встречаемся взглядами, когда его нежное поднесение стакана к моему рту позволяет мне принять немного напитка.

В то время как жидкость бежит вниз по моему горлу, охлаждая поврежденную плоть и успокаивая боль, я вспоминаю причину, по которой я так сильно травмирована.

Я аккуратно убираю свои губы от стакана и отодвигаюсь назад на большой кровати.

Мои глаза перемещаются от его лица и рассматривают обстановку комнаты.

Она намного больше той, в которой я прежде была, и оформлена в холодных голубых тонах.

— Это была моя ошибка, я спровоцировала его.

Я не оглядываюсь на Коула. Вместо этого, я намеренно воспользовалась возможностью, чтобы осмотреть мою новую клетку. Взгляд падает на портрет красивой женщины, распятой на кресте, женщина с длинными светлыми волосами и поразительными голубыми глазами. Она одета в простое белое платье и носит корону из кроваво-красных роз. Единственная слеза падает из уголка ее глаза — мельчайшая детализация картины приносит ощущение, что кажется — протяни руку и сможешь вытереть ее.

Это поразительно.

Это душераздирающе.

Поскольку я знаю, кого изображает картина.

— Она красивая.

Он поворачивается от моих слов и смотрит на произведение искусства, его глаза упиваются ей, как будто он видит её впервые.

— Она была.

Его слова нежны, такой тон я прежде никогда не слышала от него. Печаль в оттенках голубого, более темного, чем стены комнаты, окутывает его, лаская кожу.

— Ты похож на неё.

Его глаза находят мои. Замешательство очевидно в их глубинах.

Быстро, чтобы прикрыть свой промах, я заикаюсь.

— У-ууу тт-ебя её глаза.

Его рука поднимается к лицу, его пальцы слегка прослеживают кожу под его нижними ресницами. Он, кажется, не осознаёт это движение, но я смотрю с увлеченным вниманием. Этот жест — непосредственный в своём целомудрии — так отличается от всего, что я когда-либо видела, что делал этот сложный и ожесточённый мужчина раньше.

Он обращается обратно к картине, прежде чем встает и направляется к двери. Кулак напрягается вокруг ручки — его аура меняется ещё раз, и тьма охватывает его.

— У тебя есть час, чтобы собраться, — он дарит один последний мимолетный взгляд на картину, и его резкий голос возвращается. — Я хочу, чтобы ты видела, как жизнь покидает глаза твоего отца, как я смотрел, как жизнь оставляет её.

Затем он уходит.

На этой двери нет никакого автоматического замка, и я слышу поворот ключа, прежде чем его шаги отдаляются, и я остаюсь в тишине.

Вокруг лишь тишина и слёзы его матери.

***

Проходит меньше часа, когда я слышу, как ключ, поворачивающийся в замке ещё раз.

Я была неспособна переодеться, так как этот шкаф был укомплектован только мужской одеждой — еще один знак, что это комната Коула. Лучшее, что я смогла сделать: освежиться и обернуть несколько холодных полотенец вокруг моей шеи, в попытке успокоить повреждения и уменьшить красные отпечатки рук, которые покрывали шею.

Я сижу, вытянувшись в струнку, мой живот сводит от беспокойства.

Если Люк войдет в эту комнату — я покойница.

Его ненависть ко мне никогда не смягчится. Она циркулирует в его теле, как кровь, и вплетена в саму суть его существа.

Но не Люк входит в комнату, а миниатюрная старая леди с улыбающимися глазами и вьющимися тёмными волосами с проседью.

В руках она несет чистую одежду, а позади неё молодой мальчик не старше четырнадцати лет входит в комнату, неся поднос с кофейником, супницей и мягкими булочками.

— Господин Хантер пожелал, чтобы Вы надели это. И не хотели бы Вы поесть что-нибудь, прежде чем уедете.

Она раскладывает одежду на пуфике в ногах кровати, а мальчик ставит поднос на столик в дальнем углу комнаты.

Как только их задачи выполнены, мальчик уходит из комнаты, женщина следует за ним. В то время, как она приближается к двери, я обращаюсь к ней:

— Спасибо, миссис…?

Она поворачивается ко мне с широкой улыбкой:

— Я — Анна, миссис Хантер. Главная экономка в «Хантер Лодж», а молодой парень со мной — Саймон, он провел с нами примерно два года, но Вы будете видеться с ним только когда закончиться семестр, так как он идет в школу «Академия Бриайрбрук».

«Бриайрбрук» — это эксклюзивная школа-интернат для мальчиков, и я задаюсь вопросом, как сына экономки приняли в такое элитное учреждение.

— Спасибо, Анна. И пожалуйста, зовите меня Фей, — я пожимаю плечами, добавляя: — Я не совсем привыкла к своей новой фамилии.

— Он — прекрасный человек, самый лучший из тех, за кого вы могли выйти замуж, миссис… Я имею в виду — Фей. Я уверена, что вы скоро полюбите быть Хантер, — затем она уходит с мягким поклоном головы. Ее аура безмятежна, ни лжи, ни злого умысла в её словах.

Уместно было бы полагать, что персонал такого человека, как Коул, испытывает страх перед своим хозяином, а не такое уважение, и я уверена, что ни один здравомыслящий человек не захочет видеть своего ребенка около него, тем более впечатлительного маленького мальчика. Встреча с Анной и Саймоном полностью озадачила меня, я поняла, что неспособна разгадать своего мужа.

Беря простые черные брюки и кремовый кашемировый свитер, что Анна оставила для меня, я быстро стаскиваю платье и нахожу чистое нижнее белье в маленькой груде одежды. Только я натягиваю маленький клочок бледно голубого шёлка на свои бёдра, как дверь открывается ещё раз, и я мигом хватаю свитер в попытке прикрыть себя.

Стоя в открытом дверном проёме, мой муж пристально смотрит на меня. Его глаза бродят по моему телу и задерживаются на неприкрытых участках кожи.

Похоть струится из него, его осанка выпрямляется, прежде чем он заходит в комнату, пинком закрывая за собой дверь. Он двигается в моём направлении, затем взгляд падает на нетронутую еду, и он меняет направление, направляясь в близлежащую ванную.

— Поешь, принцесса. Тебе необходимо подкрепить твой желудок.

Дверь ванной грохочет на петлях от силы его хлопка, а я медленно выпускаю дыхание, которое я даже и не поняла, что задержала. Мои руки трясутся, пока я натягиваю свитер через голову, но прежде чем я успеваю натянуть брюки, я слышу, как дверь открывается ещё раз, резко ударяясь о стену.

Полуголый Коул, одетый только в брюки от костюма, его ремень и верхняя пуговица расстёгнута, демонстрируя дорожку тёмно-русых волос, исчезающих в нижнем белье, шагает через комнату с огнем в его глазах.

Я отступаю. Задняя часть ног ударяются о пуфик в конце кровати, и я прижимаю черные брюки так сильно перед собой, как жалкий щит, как будто отступление от этого мужчины пойдет мне на пользу.

В мгновении ока мы — лицом к лицу.

Кожа его ботинок прикасается к коже моих ступней, и я неспособна прекратить задерживать дыхание.

— Ты хочешь меня, принцесса?

Его рука тянется, и он нежно прослеживает линию моей челюсти кончиком своего пальца. Всё мое тело — дрожащий комок нервов только от одного прикосновения.

— Ты хочешь этого нежно или грубо?

Мой голос представляет собой не больше, чем мучительный шёпот:

— Ласково, я уже испытала на себе грубость.

Его рука останавливает движение и опускается. Его глаза яростно сверлят меня.

— Ласка и грубость переплетены друг с другом. Твои глаза упиваются моим видом и добротой, судя по всему, и всё же твоё тело питает отвращение к злу.

На этот раз он поднимает свою руку, чтобы провести по моей ключице.

— Даже если ты борешься с этим, я могу почуять, что ты хочешь меня, Фей. Это сочится из твоей кожи и чертовски сводит меня сума.

Я дрожу. Я не могу ничего поделать. Как человек, изголодавшийся по прикосновению, он пробуждает во мне желания, каких я никогда и не помышляла, что могу ощущать.

— Тогда возьми то, что твоё, не спрашивая у меня разрешения, которое я не способна дать.

Слова вылетают из моего предательского рта, его аура, полностью исчезнувшая прежде, вспыхивает самым ярким красным.

В мгновение ока, я прижата к кровати, удерживаемая за мою поврежденную шею. Хватка Коула вокруг моего горла крепка, но он не намерен причинить боль.

Красный пульсирует вокруг него, почти принимая самостоятельную физическую форму, и всё, что я могу сделать, — подчиниться. Моё тело реагирует на него, и я роняю брюки из своих рук. Я развожу ноги, чтобы предоставить больше места его мощному телу. Голубой шёлк, что прикрывает мои интимные части, влажный от возбуждения, а мои соски настолько твердые, что болят.

Он позволяет своим глазам медленно скользить по моему телу, и низкое рычание вырывается из его груди, когда они добираются до вершины моих бёдер.

Используя костяшки пальцев своей свободной руки, он медленно очерчивает контур губ моей киски через влажную ткань. Прикосновение настолько нежное, что физически причиняет боль, и пульсация между моими ногами настолько безжалостная, что я не могу сконцентрироваться на чем-то ещё.

Его прикосновение успокаиваются, и его движения останавливаются, когда он твердо нажимает на мой холмик, вытягивая хриплый стон из моих губ.

Его глаза темнеют, веки прикрываются, и греховные уголки рта поднимаются в его фирменную ухмылку.

— О, у меня есть твоё разрешение прямо здесь, — он жестко потирает своими костяшками мой клитор, кружа и надавливая до такой степени, что удовольствие смешивается с болью. Затем он останавливается и подносит свою руку к моему рту, растирая мою влажность по всей поверхности моих губ. — Но отсюда я хочу твоё согласие. Когда ты будешь умолять меня трахнуть тебя, только тогда я сделаю так, чтобы боль, которую ты ощущаешь между своих бёдер, исчезла.

Он резко разжимает свою хватку на моём горле, и прежде чем у меня появляется шанс сделать свой следующий вздох полной грудью, я слышу хлопок двери ванной ещё раз.

Он оставил меня такой напряженной, как туго натянутая тетива лука.

Пульсация внутри меня такая сильная, что я чувствую её на кончиках пальцев рук и ног.

Хотя он ошибается.

Независимо от того, что он делает с моим телом, я никогда не буду умолять.

***

Я полностью одета к тому времени, когда Коул появляется из ванной.

Он одет в свой идеальный, сшитый на заказ костюм, ткань обтягивает его тело, выгодно подчеркивая мускулистую фигуру. Этот вид — настоящая эротическая фантазия каждой женщины: одетый в дорогой, сшитый на заказ костюм, предназначенный лишь для того, чтобы увеличить пульсацию между моими ногами.

Я изображаю безразличие. Мой пристальный взгляд сталкивается с его, мои глаза игнорируют красный туман, который нисколько не рассеялся.

Может быть, я отчаянно желаю его, но я тут не она такая. Коул может притворяться незаинтересованным мной, но мой дар точно позволяет мне видеть, насколько я зацепила его, и я использую это знание для укрепления моей решимости.

Он медленно оценивает меня. Я могу видеть, как работает его мозг, но я никогда не смогла бы предположить, какие следующие слова выйдут из его рта.

— Ты останешься здесь.

Мое сердце останавливается в груди.

«Он не собирается свергнуть и убить моего отца? Его планы изменились?».

«Или ещё хуже, он отошлёт меня назад?».

Вы можете сказать, как надо так напортачить в своей жизни — когда место, где вы стали свидетелем ужасных убийств, где вас чуть не задушили до смерти, где вам угрожали практически ежечасно, — становится лучшим местом, чтобы остаться, чем отправиться домой.

Дом.

Что за абстрактное слово.

В панике я бросаюсь вперед, делая несколько шагов, останавливаясь только тогда, когда мой мозг начинает функционировать, и я резко замираю в футе от него.

— Нет. Возьми меня с собой.

Мольба готова сорваться с моих губ, но я удерживаю её.

Мой голос вышел более смелым, чем я думала, его глаза сужаются в неодобрении.

— Ты не та, кто командует здесь, принцесса. Если я говорю, что ты остаёшься, — ты остаёшься.

Выпрямляя позвоночник, я стою перед ним, моё тело бросает ему вызов, отрицая лишения меня силы.

— После всего того, что он сделал, не лишай меня этого. Не отстраняй меня от наблюдения за мужчиной, которого я презираю, мужчины, который украл моё детство, детство, которое сделало меня этим… — я указываю на себя, презрение в моем голосе очевидно, — …не отнимай моё право увидеть, как он заплатит за свои грехи.

Мой голос обрывается на последнем слове, и я проглатываю ком в своём горле, смаргивая влагу с глаз.

Он молча оценивает меня. Не спускает с меня глаз, и я благодарна, что он не замечает, что я прижимаю обе руки к своим бокам, чтобы прекратить их дрожь.

— Тебе станет легче?

Его голос мягок, когда он, наконец, отвечает. Он ждет ответа, но видит моё замешательство.

— Смотреть на меня, сдирающего кожу с твоего отца живьем, поможет отправить твоих демонов на покой? Ты достаточно жаждешь его крови, чтобы слышать его крики вечность? Сможешь ли стерпеть, что твоя плоть, твоя семья, будет убита мужчиной, которому ты теперь принадлежишь, пока смерть не разлучит нас? Ты хочешь этого, принцесса?

Я не колеблюсь.

— Да.

Если мой ответ — отречение от моей души, что ж, так тому и быть.

Он кивает. Принимая правду, он протягивает свою руку мне.

— Тогда, пойдём. Если это то, чего ты жаждешь, — его кровь, я могу обеспечить тебя достаточным ее количеством, чтобы насытить любую потребность в мести, которая у тебя есть.

Я кладу свою руку в его, ленточки черноты, что сейчас являются настолько нормальными для меня, оборачиваются вокруг наших переплетенных пальцев и вьются вокруг наших запястий.

В этот момент, несмотря на причины нашего брака, несмотря на ещё не осуществление супружеских обязанностей, мы — одно целое.

Мы — тьма.

Я никогда не испытывал такого чувства правильности.

Зверь внутри меня успокаивается от её прикосновения.

Бог, возможно, покинул и обрек меня на ад еще со дня моего рождения, но если это было ради того, чтобы я достиг этого момента, так тому и быть.

Преисподняя может вечно изжигать мои кости до горстки пепла, ради одного проблеска этого момента или хотя бы ещё одного ее прикосновения…

Я выхожу из моей комнаты, глаза моей матери смотрят мне в спину, рука моей жены в моей ладони, я клянусь и Богом, и Сатаной — я заставлю его заплатить.

Он будет носить свои грехи, написанные на его коже кровью.

Я буду носить его кожу, как трофей.

Она будет носить мою темную душу, как обещание.

Мы достигаем нашего пункта назначения — величественного особняка в викторианском стиле в Голландском парке, облицованного красным кирпичом и производящего сильное впечатление, одним из наиболее эксклюзивных памятников архитектуры.

Здание преимущественно уединенное, защищенное высокими кирпичными стенами и окруженное чистыми, ухоженными садами.

Я никогда не была здесь раньше и никогда не слышала, чтобы «Багряный крест» владел чем-то значимым здесь.

Пока я впитываю красоту старинных садов и симпатичного, увитого плющом фасада этого изящного дома, Коул рычит команды в свой телефон.

— Цель на месте? Хорошо. Очистить область, следовать протоколу пять и убрать всю охрану. Избавьтесь ото всех, кроме цели.

Кто бы ни был на том конце линии, он произносит что-то, что заставляет Коула глумиться:

— Не причиняйте вред ни одному из его товаров. Я хочу, чтобы всё это благополучно упаковали и доставили к Анне. Деликатно, Грим. Ты слышишь меня? Ты получил своё возмездие, а теперь время для моего.

Его приказы Гриму означают, что Люк тоже где-то здесь, и это знание заставляет мой пульс резко участиться, адреналин так быстро зашкаливает, что все четыре мои конечности дрожат.

Сквозь стук сердца в ушах и звук открытия автомобильной двери, я слышу:

— Хорошо. Сука это заслужила.

Он завершает звонок и выходит из автомобиля, мой паникующий пристальный взгляд впивается в его протянутую руку.

«Ты сама просила об этом, Фей. Бери его чертову руку и направляйся в этот дворец со стальным позвоночником и соблазнительным ароматом крови на твоих губах. Время пришло».

— Пора, Фей, — его рука проникает глубже в автомобиль, мой муж, по-видимому, читает мои мысли.

Моя рука прикасается к его, и все моё тело действует на автопилоте, ведя меня от автомобиля к великолепному особняку перед нами, но это не то, что сейчас я вижу перед глазами, это — юный Коул.

Я перевожу взгляд на руку, которую сжимаю, и вижу мягкую женскую ладонь, ногти с идеальным французский маникюром, гладкую как шелк кожу, а не мощную хватку моего мужа.

Я поднимаю свой пристальный взгляд, и он натыкается на естественную красоту его матери. Её длинные светлые волосы развеваются и взлетают от дуновения ветерка, другая её рука счастливо раскачивается, в то время как она держит руку маленького мальчика — Люка.

Счастливый смех вырывается из его крошечной груди, темное небо трансформируется в яркий солнечный день.

Я наблюдаю, как моя рука тоже раскачивается, чередуясь с движениями Люка, и я чувствую радость, исходящую от невинной души Коула.

Я поворачиваюсь и смотрю на здание перед нами, мать Коула мягко разговаривает с Люком, сказав ему, что он должен лучше себя вести:

— Будьте хорошими, мои мальчики. Папа ждет нас внутри, мы же хотим показать ему, насколько мы все хорошо воспитаны. Он встречается с большим количеством важных людей, и мы не хотим сделать так, чтобы он плохо выглядел, ведь так?

Я отвечаю кивком в тандеме с Люком, но в его глазах пляшут чертики, очевидно, у мальчика другие планы.

Она притягивает нас в свои объятья, нежно даря поцелуй в каждый из наших лбов, прежде чем мы проходим через открытые двери в прохладное, отделанное мрамором фойе.

Женщина колеблется мгновение, как если бы она ожидала кого-то, чтобы поприветствовать нас, и прислушивается к эху смеха, раздающемуся из дальней части особняка, мы движемся в направлении звука, наши шаги отзываются эхом от стен, объявляя о нашем прибытии.

Голоса раздаются из открытой двери, которая ведет во внушительный рабочий кабинет. Стены заставлены книгами от пола до потолка, лестницы размещены вокруг комнаты, чтобы помочь добраться до верхних полок.

В центре огромного пространства — стол и расположенные в особом порядке кресла.

За столом сидит человек, такой же молодой, как и Коул сейчас, и я узнаю в нём Алека Крэйвена, а на другом кресле восседает мужчина, которого я не узнаю.

— Ах, вы сделали это, входите, входите, — мой отец показывает жестом руки «выметайся» человеку перед ним, чтобы тот ушел, и незнакомец встает и покидает комнату, не удостоив нас взглядом.

Я не упускаю вспышку раздражения в глазах моего отца, пока он осматривает обоих мальчиков.

— Джек разве не велел тебе приехать одной, Мелинда?

Я могу почувствовать, как предчувствие настигло тело Мелинды, она не ожидала такого приема, она приехала, чтобы увидеть своего мужа, и смущена его отсутствием.

— Новый помощник нашей экономки передал сообщение от Джека, и я не думала, что он будет против, если мальчики приедут встретиться с ним тоже. Он поблизости?

Она осматривает обширное пространство, даже если очевидно, что он не здесь.

Алек встает и медленно выходит из-за стола, его глаза пожирают женщину, стоящую перед ним, прежде чем взгляд опускается на каждого из мальчиков. Он, очевидно, надсмехается, даже если и пытается это замаскировать.

— Его вызвали по поручению, он просил тебя подождать до тех пор, пока он не вернется, — с фальшивой улыбкой он смотрит на Коула, и я могу почувствовать, как его молодое сердце замирает, потому что даже в своей детской невиновности он распознает зло.

— Почему бы тебе не забрать твоего брата в игровую комнату? Она вверх по главной лестнице, первая дверь справа, — это не пожелание, и как только мой отец произносит это, его взгляд опять опускается на мать Коула. — Возможно, мы смогли бы выпить, пока ждём Джека. Я уверен, мальчикам будет намного лучше сыграть в бильярд, чем торчать здесь.

Её глаза вновь осматривают огромное пространство даже при том, что очевидно, что ее мужа здесь нет.

Снова каждый осознает, что это не предложение, а приказ, каждый, кроме нетерпеливого и возбужденного Люка, который подпрыгивает на носочках, оглядываясь вокруг, поверх меня со своей вездесущей неугомонностью, вспыхивающей в его глазах.

Выпуская обе наши руки, Мелинда опускается на колени так, чтобы находиться на нашем уровне, неловкость явно написана на её лице.

Кладя руку на мою щёку, она смотрит в глаза своего первенца и нежно ласкает его кожу.

— Возьми своего брата, повеселитесь. Я приду и найду вас, как только ваш отец приедет. Хорошо?

Когда Коул кивает в ответ, натянутая улыбка растягивает её губы, и я чувствую каждую нервную частичку, сочащуюся из её тела.

— Ты такой хороший мальчик, Коул, — она поворачивается к Люку и взъерошивает его волосы, обращаясь к ним обоим. — Только последи за этим маленьким негодником для меня, а ты веди себя как твой старший брат. Побудьте в игровой комнате — никаких хождений по дому.

Алек вставляет замечание:

— Плохие вещи случаются с мальчиками, которые суют свои носы туда, куда не следует, — его тон зловещий, и он, понимая свою ошибку, смеется и добавляет: — Но поскольку вы оба хорошие мальчики, всё будет просто прекрасно. Теперь бегите и поиграйте. Ваша мать придёт и заберет вас в скором времени.

Люк немедленно выпускает руку своей матери и выбегает из комнаты, не сознавая напряженность, которую он оставляет позади. Коул колеблется и остается прикованным к месту, его глаза умоляют мать не заставлять его уходить. Дрожащей рукой она слегка гладит его волосы и шепчет:

— Иди, я буду здесь, — её бледное лицо выдаёт каждую её эмоцию.

Неохотно, на тяжелых ногах Коул разворачивается и следует за своим братом вверх по величественной лестнице. Когда он оглядывается назад на открытую дверь, его мать больше не стоит там, где он её оставил, и его желудок скручивается от беспокойства.

Я могу чувствовать борьбу внутри него.

Должен ли он последовать за Люком и позаботиться о нем, или бежать назад к его матери и отказаться оставить её?

Он не знает, что происходит, но всё чувствуется неправильно.

Всё чувствуется плохо.

— Пошли, я хочу исследовать это место, — рывок на его руке вынуждает его обернуться, чтобы посмотреть на младшего брата, и как только он собирается отчитать его, маленький мальчик убегает, прямо из комнаты, где им велели оставаться, дальше вниз по длинной, широкой прихожей.

Не имея выбора, кроме как последовать за ним, прежде чем Люк втянет их в серьезные неприятности, он делает последний шаг на лестницу и бросается в направлении, где скрылся его родной брат.

Он пропускает многочисленные закрытые двери, до того как ловит маленького мальчика, который очень шустрый для своего возраста, и видит, как он проскальзывает в тёмную комнату.

Коул медлит.

— Люк, Люк, вернись сюда, — кричит он шепотом в щель дверного проема, не желая заходить, не желая доставлять им обоим неприятности. Но его брат не отвечает.

Делая маленький шажок, он пробует снова, чуть более громко на этот раз:

— Люк, иди сюда, или я скажу папе, когда он приедет, что ты снова не слушался. Не думай, что я этого не сделаю.

По-прежнему ничего. Тишина.

Когда хныканье разноситься в темноте, все другие мысли покидают Коула, кроме одной. Удостовериться, что Люк в безопасности.

Широко открывая дверь, он ступает во мрак, его глаза приспосабливаются к потере света достаточно, чтобы уловить клочок света, исходящего из дальнего конца пространства. Это — другая дверь.

Быстрыми шагами он идёт вперед к ней и толкает, открывая ее, его глаза оценивают тускло освещенное пространство.

Первая вещь, которую он видит, — его брат, стоящий на коленях на полу на расстоянии примерно в фут, его лицо обращено на стену перед ним.

Подняв голову, чтобы посмотреть, Коул отшатывается назад в шоке, его спина натыкается на стену с глухим стуком.

К стене прикреплён мужчина.

Он изнурен, избит и истекает кровью. Его голое тело на стене привязано к большому кресту Х-образной формы наручниками с шипами. Его голова низко повисла, склонившись к груди, но гвозди в шарике-кляпе во рту отчетливо видны, и его лицо искажено в молчаливом крике. Рубцы от ударов плетью, подобно жуткой дорожной карте, испещряют его кожу, и как только мои глаза охватывают низ его тела, я проглатываю свой ужас, не в состоянии озвучить своё отвращение. В это время маленькая фигура Коула за секунду резко оседает на пол, прежде чем он бросается вперед и блюёт на голые половицы.

Из члена мужчины торчит толстая игла, которую засунули в мочеиспускательный канал. Искалеченная длина раздута и покраснела, искаженная форма, кровь, капающая с головки, чтобы сформировать алую реку на полу у его ног, где всё это сливается с другими телесными жидкостями в огромную лужу.

Человек не двигается, несмотря на то, что его дыхание очевидно из-за треска его легких с каждым слабым вздохом.

Когда Коул поднимает голову ещё раз, его глаза охватывают остальную часть комнаты, его тело полностью содрогается, когда другие люди оказываются в поле зрения.

Стройная женщина привязана к скамье. Её голые груди порезаны на квадратики, её соски были удалены, и все возможные фаллические инструменты выступают из каждого её отверстия.

Маленькая девочка, голая и связанная, в крошечной клетке, её вялый взгляд затуманен, тень смерти передаёт каждый ужас, который она вынесла, её сломанное тело свидетельствует о нестерпимой боли. И наконец, мальчик-подросток с самыми зелеными из зеленых глаз привязан к креслу, очень похожему на кресло дантиста.

Коул зажмуривает свои глаза, закрываясь от любого ужаса, отказываясь принимать больше деталей, его живот скручивается ещё раз, угрожая вывернуть все внутренности.

Он вздрагивает, когда что-то касается его колен, его руки бьются в конвульсиях, пока он пытается прижаться назад к стене, его пристальный взгляд встречает маленькое заплаканное лицо Люка.

— Прости. Мне жаль. Мне так жаль.

Люк рыдает, его крошечное тело сотрясается в ногах Коула.

С большим количеством решимости, чем любой маленький ребенок должен обладать, Коул заставляет себя встать, притягивает Люка в свои объятия и быстро вытаскивает маленького мальчика из заполненной ужасом комнаты в темноту снаружи.

— Мы должны идти в игровую комнату, Люк. Мы должны забыть это, всё из этого, — он жестко встряхивает брата. — Ты слышишь меня? Мы ничего не видели, мы просто играли в пул.

Видение рассеивается со звуком шепота и дрожания Люка в согласии.

Мои глаза фокусируются, как только мы входим в то же самое вымощенное мрамором фойе, что и в моем видении.

Моё тело начинает неудержимо трястись, останавливая быстрый шаг Коула.

— Фей, сейчас не время для одного из твоих припадков. Я говорил тебе поесть. Если ты не можешь удержать всё это, тебе лучше остаться в автомобиле.

Его тон не подлежит обсуждению.

«Разберись со своим дерьмом».

Бледное, маленькое тело, не больше пяти или шести лет, темные вьющиеся волосы, руки связанны за её спиной, ноги широко раздвинуты…

«Блокируй это».

Зеленые глаза, темные волосы, ноги в стременах, руки привязаны к подлокотникам кресла дантиста, разбитая винная бутылка, врезающаяся между его ногами, кровь, струящаяся по зубчатому стеклу…

«Дыши, Фей. Отключись от этого, запри крепче».

Вязальная спица, виден только лишь дюйм…

«Нет. Остановись. Дыши».

Я вырываю свою руку из хватки Коула и вытираю свои потные пальцы о штанину. Каждое неустойчивое дыхание задерживается в моём горле.

— Фей.

Его голос — предупреждение. Он отошлет меня, а я должна увидеть это до самого конца. Если мой отец здесь, он должен оплатить большее количество грехов, чем я могла бы когда-либо представить.

«Будь ветром».

Я закрываю свои глаза на краткую секунду, глубоко вздыхаю, чтобы избавиться от остаточных изображений, которые навсегда выгравированы в моём мозгу, и поворачиваюсь лицом к мужу.

— Заставь его заплатить.

Нет никакой надобности вдаваться в подробности.

Коул крепко стоит на ногах, его тело возвышается над моим, его пристальный взгляд оценивает мои шансы не упасть в обморок и доставить ему ещё большие неудобства.

Я протягиваю руку, имитируя его обычную позу.

— Я готова.

Что бы он ни увидел на моём лице, он быстро всё принимает и пропускает свои пальцы через мои, его большая рука обволакивает мою, такую маленькую в сравнении с его.

Мы движемся к величественной лестнице перед нами, его быстрые шаги ни на секунду не замедляются, чтобы подождать меня. Когда мы достигаем вершины, он понижает свой голос и замирает, его глаза вглядываются в глубину прихожей.

— Какой бы я не отдал приказ — ты подчиняешься. Если ты облажаешься здесь, я буду не способен защитить тебя. Мы зашли так далеко только потому, что люди твоего отца и его система безопасности выведены из строя. Наш человек внутри позаботился обо всём, и дорогой старенький папочка не ожидает посетителей, так что я могу гарантировать, что он предаётся своему любимому времяпрепровождению.

Его глаза встречаются с моими, и среди взрыва красного, который так часто вспыхивает вокруг Коула, я ловлю краткий проблеск тёмно-зелёного — волнение. Он волнуется за меня, за то, что я собираюсь увидеть. Он многого не знает, что я уже засвидетельствовала глубины развращенности моего отца. Я готова столкнуться лицом к лицу со всем, и я более чем жажду наблюдать, как этот ублюдок заплатит своей кровью.

Я хочу сказать ему.

Я хочу объяснить всё, что видела, и раскрыть все мои секреты. Я хочу рассказать ему, что я знаю, почему он на этом пути. Почему этот красивый мужчина, обладатель одной из ослепительных внешностей, но с плохой жизнью, превратился в монстра.

Это потому что он был сделан худшими монстрами и искупался в их развращенных действиях. Сегодня вечером я буду наблюдать, как он сразит наихудшего из них.

Моего отца.

Вместо того, чтобы рассказать ему, я киваю.

Простой жест, который ничего не подразумевает под собой, но, несмотря на это, означает многое.

Сегодня будет финал.

Несмотря на всё, что я сделал в прошлом, сегодня вечером решится моя судьба и отсекутся сломанные кусочки моей души.

Не потому, что я собираюсь убить человека, чья смерть стала главной причиной моего выживания, а потому что вынуждаю Фей стать частью своей болезни.

Поскольку заставляю ее засвидетельствовать из первых рук этот акт, как предполагалось, моего финала. «Я поимею тебя, Алек Крэйвен. Теперь я вижу всё так, как есть».

Ещё одну несправедливость.

Она — просто ещё одна жертва господства Крэйвена, несмотря на их кровь, текущую по её венам. Что начиналось как месть за деяние, совершенное давным-давно, вместе с деяниями, совершенными за мою собственную жизнь, теперь превратилось в месть с эпическим размахом.

Сегодня вечером дочь, вероятней всего, увидит, что отец творит со своими врагами.

И их семьями…

Сегодня вечером она испробует судьбу, которая выпала на долю моей матери, тот образ жизни, которого мы оба должны были придерживаться — я и мой брат.

Сегодня вечером она станет свидетелем действий против маленьких детей, в то время как их родители беспомощны и вынуждены смотреть.

Она увидит, как её отец выбирает самых молодых и самых слабых, прилагая самые большие усилия, чтобы они вынесли боль от побочных действий.

Каково это должно ощущаться, когда мужчина наблюдает, как его крошечную дочь насилуют снова и снова, и снова?

На что должно быть похоже, когда мать наблюдает, как её сына разорвали изнутри?

Интересно, каково это — молиться, чтобы те, кого вы любите, умерли как можно быстрее, так чтобы им больше не нужно было выносить боль? Чтобы смотреть, как жизнь утекает из глаз детей, что мать-природа создала и обязала защищать. И все ради чего?

Власти.

Денег.

Жадности.

И голода, который лишь наиболее ужасающая пытка может насытить.

Но не наблюдение за смертью её отца беспокоит меня.

А поглощение его грехов и принятия их как её собственных.

Никакой здравомыслящий человек никогда не переживет это.

Она уже сломана, несмотря на то, что остаётся сильной.

Она уже испытала небольшой вкус боли, которая должна прийти.

Но справится ли она с наводнением, которое собирается настигнуть её?

И самый больший вопрос: почему, бл*дь, меня это волнует?

Коул медленно ведет меня вниз по широкому коридору.

Стены обклеены дорогими обоями с золотыми листьям, полы — полированный деревянный паркет с персидскими ковровыми дорожками. Целый дом, напоминающий «Крэйвен Холл», — от художественного оформления до дорогостоящей обстановки. Если у меня и были сомнения относительно того, что это место принадлежит моему отцу, произведения искусства на стенах прогнали их прочь. Он всегда был коллекционером искусства, и часть коллекции украшает стены — это в его стиле. Не то, чтобы он приверженец, просто хочет обладать тем, что жаждут другие.

Когда мы достигаем конца величественной прихожей, то заворачиваем за угол и сталкиваемся лицом к лицу с Люком и Гримом. Воздух вокруг них слегка колеблется от волнения. Яркие объемные водовороты их аур пульсируют в воздухе красным и черным.

Я готовлю себя столкнуться лицом к лицу с яростью Люка, но ни один из мужчин не удостаивает меня взглядом. Оба сосредоточены исключительно на моём муже.

Один кивок от Коула — всё, что требуется для них обоих, чтобы вытащить своё оружие.

В пальцах Люка гладкий черный пистолет, в то время как Грим удерживают небольшой ручной топор и устрашающе выглядящий охотничий нож. Также не ускользает от моего взгляда то, что у Коула нет никакого оружия. Он хочет использовать свои руки. Хочет покрыть их сладким свидетельством мести.

Движением руки Грим медленно открывает дверь перед нами и заходит в комнату, Люк следует за ним.

Коул не идет следом, его рука никогда не оставляет мою, его поза расслаблена, несмотря на ожидание, которое я могу почувствовать в его венах. Комната, в которую мы входим, темна и кажется пустой, точно такая же, как в моем более раннем видении, и точно так же, как и тогда, мы спокойно направляемся к дальнему концу комнаты, до того, как мы подходим к другой двери. Только, в отличие от моего предыдущего видения, безопасность была обновлена: замок открывается отпечатком пальца и мигает ярким зеленым светом.

Двое мужчин обеспечивают Коулу доступ, и он использует свою свободную руку, чтобы прижать большой палец к сканеру — дверь щелкает, немедленно открываясь.

В порыве движения Люк и Грим прорываются внутрь комнаты и прирастают к месту.

Коул проходит мимо мужчин и оставляет меня одну в дверном проёме. Дьявольский рёв вырывается из его груди, и воздух в комнате полностью замирает. Время, по-видимому, останавливается на его пути, его гнев — живое существо, которое захватило власть в пространстве передо мной.

— Отнеси, бл*дь, его вниз и вызови Дока сюда.

Люк мчится вперед, его тело все еще закрывает мне вид, пока Грим бросается мимо меня, его тяжелые ноги стучат, когда он за моей спиной выходит из комнаты и исчезает в прихожей. Я слышу, как где-то в отдалении он звонит доктору.

Оба, Коул и Люк, стоят в океане свежей крови, но их тела всё ещё скрывают её причину.

Я хватаюсь за дверной проем, не желая ни в коем случае входить в комнату, моё предыдущее видение всё ещё свежо в моём сознании.

Комната выглядит так же, как в моем видении: скамья — где женщину порезали на куски, как свежую тушу в мясной лавке — всё там же по-прежнему, как и клетка, и кресло дантиста. Здесь также некоторое количество новых приспособлений, включая «Колыбель Иуды» — табурет, имеющую форму пирамиды, окруженный веревками, которые используются, чтобы опустить человека вниз с намерением медленно и болезненно нанизывать отверстия жертвы на кол, растягивая их. И средневековая дыба, простирающейся вдоль дальней стены, пол перед ней окрашен запекшейся кровью. Эти новые дополнения указывают на длительное использование этой комнаты, зловоние в воздухе подтверждает собой регулярность присутствия здесь жертв.

«Сколько мужчин, женщин и детей погибли здесь?».

В то время, как я задаю себе вопрос, я эгоистично осознаю, что не желаю знать ответ.

Дделаю рваный вздох с облегчением, что не могу чувствовать присутствие тех, кто умер, если б стены состояли из аур, я уверена, что никогда бы не пережила этого зрелища.

Низкое мычание, сопровождаемое глухим стуком тела, упавшего на пол, возвращает моё внимание к Коулу, Люку и окровавленному человеку в их ногах.

Я могу видеть, как жизнь убывает всё дальше из этого бытия, и слабая аура рассеивается в пустоту.

Я делаю шаг вперед, перевожу дыхание, задаваясь вопросом: окажусь ли я сейчас лицом к лицу с моим отцом.

— Нет.

Слово незаметно проскальзывает на свободу, когда я вижу лицо человека.

Это — мужчина из моего недавнего видения, тот, кто сидел с моим отцом в кабинете, когда Мелинда и мальчики впервые прибыли сюда. Он, возможно, на двадцать лет старше, но это — точно он. Только теперь он собирается сделать свой последний вздох. Множество ножей торчат из его тела, красные реки крови на полу быстро увеличиваются, в то время как он истекает кровью перед нами.

Лицо синеет, его невидящие глаза открыты, а голос слаб, но ясен.

— Он знает. Он знает, что вы идете за ним.

Коул наклоняется вниз, как только мужчина резко кашляет, красные брызги вылетают из его рта и покрывают одну сторону лица моего мужа.

— Он хочет, чтобы ты последовал за ним. Это — западня. Он знает, что вы видели видео. Он знает, что ты убил Джека. Он на один шаг вперед. Вы нуждаетесь в…

Предложение тает на его губах, его тело опадает, и его аура исчезает.

— *бать!

Люк вскакивает на ноги, переворачивая всё на своём пути.

Клетка сорвана и брошена в противоположную стену, скамья опрокинута в гневе. Его глаза обращаются к кресту на стене, и он начинает пытаться оторвать её с крепежа, его окровавленные пальцы впиваются в древесину, его ногти вырваны из плоти от жестоких попыток разрушить каждое устройство пыток в этой комнате.

Коул наблюдает за своим братом, не пытаясь его успокоить. Он понимает его потребность выпустить свою ярость. Но, в отличие от неспособности его брата успокоиться, я вижу, как Коул использует свой гнев, чтобы насытить себя. Тьма вокруг него растет до тех пор, пока не угрожает занять большее пространство.

— Док прибыл.

Грим проходит мимо меня, его тело склоняется над полом рядом с покойником.

— Как, бл*дь, он узнал? Кто, черт возьми, предупредил его?

Его вопросы переполнены необходимостью убивать. Это выливается из него волнами. Кем бы ни был этот мужчина, они все оплакивают его. Он был важен для них. Они значительно ощущают его потерю. Он был одним из них.

— Я не знаю, однако найду кого-нибудь, кто снимет записи камер слежения. Я хочу выяснить, кто ответствен за это, и я хочу знать, куда делся этот ублюдок, — Коул ещё раз смотрит на своего мёртвого товарища. — Филипс предупредил меня о западне. Если этот трусливый ублюдок думает, что меня легко поймать в клетку, он ошибается. «Багряный крест» теперь мой, и я буду использовать все их ресурсы, чтобы добиться его головы.

Его глаза останавливаются на Гриме, два человека всё ещё игнорируют тот факт, что Люк громит комнату.

— Найди крысу. Приведи её мне до полуночи.

Грим кивает, его лицо расплывается в широкой маниакальной усмешке.

— О, и Люк, остановись от уничтожения дыбы. Я хочу отправить её в «Хантер Лодж». У меня есть несколько клиентов, которые должны почувствовать натяжение.

— *бать, да! — Грим хлопает его в грудь, соглашаясь.

Когда он почти поднимается, то наклоняется ближе к Коулу и вытаскивает что-то, висящее вокруг его шеи, и с гордостью показывает предмет.

Коул улыбается:

— Я вижу, что у тебя есть трофей, брат. Надеюсь, что ей не хватает её брильянтов.

— Зола и кости не могут носить серьги, она не нуждается в них там, куда она ушла, — с этими словами он встаёт, и я невольно смотрю на предмет вокруг его шеи.

В то время как он добирается ближе ко мне, мне видно отчетливее. Через дырку на кожаном шнурке висят два человеческих уха, украшенные большими брильянтовыми серьгами.

Эмилия Реншоу. Мать Грима. Все, что от нее осталось, — жуткое ожерелье, гордо висящее на шее её сына.

Грим встречается со мной глазами, когда проходит мимо, его зубы сияют в широкой гордой усмешке. У него совершенные зубы, его резцы остры и выглядят так, как будто они способны разорвать вам горло.

Как только он покидает комнату, Коул сосредотачивается на своём брате, который, наконец, остановил свое неистовство разрушения и стоит перед стеной, его лоб касается голой штукатурки, его спина в буквальном смысле приподнимается от усилий.

Коул приближается к нему, как к одному из диких зверей. Медленно, осторожно, просто ожидая, что Люк будет атаковать.

Когда остается менее шага, он кладет свою руку на плечо брата и наклоняется к нему.

Всё тело Люка выпрямляется и становится напряженным. Его кулаки сжимаются по бокам, кровь капает с них и соединяется с цветом крови на полу.

— Время уезжать, брат, — тон Коула всё ещё мягок. Он ощущает боль своего брата, но не потворствует ей.

Наблюдать за ними вместе в этот момент — странно интимно. Их связь очевидна, в то время как они дают и черпают силы друг у друга. Сражение истощило тело Люка, и Коул убирает свое прикосновение, отступая и аккуратно обходя безжизненное тело Филипса.

Мой муж вытаскивает свой телефон из кармана, и я слышу простую команду:

— Пришлите уборщика, — затем он вспоминает обо мне. Его голова поворачивается в мою сторону, лицо лишено эмоций, мысли заблокированы.

Он смеряет меня взглядом. Он задается вопросом, имею ли я какое-либо отношение к небольшому сюрпризу от моего отца. Я могу практически видеть, как его голова отрицательно поворачивается из сторон в сторону, но всё равно это прожигает мою грудную клетку — то, что он изначально поддерживал эту мысль.

Хотя, кто я такая, чтобы мне доверять?

Он прав, не доверяя мне. Я — враг, в конце концов.

— Он будет скрываться у всех на виду.

Его глаза сужаются от моего предположения.

— И почему ты так думаешь, принцесса?

Я прочищаю своё горло, мои слова до хорошего меня не доведут.

— Говори.

Команда исходит от Люка. Хладнокровный, но все же крайне ужасающий Люк подходит, чтобы встать рядом со своим братом.

Я сглатывает сухость во рту, нервно облизываю губы, молясь тому, чтобы передаваемая мной информация была правильной.

— У него есть протоколы на случай переворота. Только самым высокопоставленным членам Пирамиды известно о них.

Люк скрипит зубами и делает шаг вперед.

— Мы знаем, зверушка. Его безопасный дом в Шотландии…

Я перебиваю его, неспособная скрыть свой внезапный взрыв гнева.

— Если бы вы позволили мне закончить, я бы сообщила, почему я знаю, что ваша информация ложная.

Оба мужчины впиваются в меня взглядом, и вместо того, чтобы сжаться, я выпрямляюсь в полный рост, расправляю свои плечи и продолжаю:

— Да. Дом в Шотландии — это крепость, и его местоположение настолько конфиденциально, что только избранные знают, где он, но избранные — это слишком много для моего отца. Он не доверяет никому. Я знаю, где он будет скрываться, я помню, как он говорил моей матери много лет назад, как он будет держать её вечность и что её никогда не найдут, так как она будет спрятана в самом очевидном месте.

— Он в «Крэйвен Холле».

Мои глаза опускаются на Коула, и взрыв гнева ярко светится в нём, прежде чем он усмехается.

— Ублюдок думает, что он один может обыграть нас, мы попадем в жесткий переплет в безопасном доме, а информатор готов предупредить нас о его прибытии, но мы не озадачились наблюдать за «Крэйвен Холлом». Насколько глупым надо быть, чтобы спасаться бегством в очевидное место?

— Не глупым. Умным, — вставляет замечание Люк.

— Но недостаточно умным, — улыбка Коула смертоносна, света в его глазах достаточно, чтобы ужасать любого, но не меня. Я нуждаюсь в убийце в нём, чтобы стать сильнее, чем прежде.

— Пойдем, принцесса, или я должен говорить — моя королева? Наши подданные ждут, и ни один из них не ожидает увидеть тебя на моей стороне. Мне нравиться иметь элемент неожиданности, и ты превращаешься в моё секретное оружие.

Я не думаю, что он подразумевал под этим похвалу, но как женщина эмоционально изголодавшаяся, которой я и являюсь, я воспринимаю это как правду, и мне хочется улыбнуться, греясь в теплом жаре, пробужденном его словами.

Он обращается ко мне и берет меня за руку, но Люк останавливает его, хватая за предплечье, чтобы остановить его движение.

— Ты доверяешь шлюхе Крэйвен, брат? Ты желаешь поставить под угрозу годы нашей работы из-за того, что она сказала? — он выплевывает слова через стиснутые зубы, яд в его тоне безошибочен.

Взгляд Коула становится задумчивым, затем он отвечает:

— Доверие — это сильное слово. Если ты спрашиваешь: верю ли я ей, то мой ответ — да.

Он не доверяет мне, а почему он должен это делать?

— Если она ошибается… — слова Люка режут мою грудную клетку как нож. Коул освобождает свою руку от захвата брата и движется за моей рукой. — Если она ошибается, ты сможешь наказать её, брат.

— Без каких-либо условий?

Коул смотрит непосредственно на меня, но говорит с Люком, слегка кивая своей головой, сопровождающей его слова:

— Без каких-либо условий.

Если я ошибаюсь, мне уготована участь, ожидающая моего отца.

Если я ошибаюсь, это будет моя кровь, капающая с кулаков Люка.

Я беру руку моего мужа и принимаю свою судьбу.

Алек Крэйвен всегда умудрялся оставаться на шаг впереди нас.

Его прапрадед был тем, кто начал эту давнишнюю вражду, которую мы, Хантеры, скрывали из поколения в поколение, просто выжидая наше время, чтобы уничтожить династию, и она прервется на Алеке.

В день, когда он заманил мою мать, чтобы погубить, самый первый день, когда я и мой брат были лишены нашего детства, — день, предопределивший его судьбу.

Он умрет от моей руки.

Его род умрет вместе с ним.

Убийство Филипса было шикарным ходом. Человек был предан нам, начиная с того дня, когда он вломился к Крэйвену, насилующему мою мать на столе с декоративной резьбой в его доме в Голландском парке.

Он не просто изнасиловал её, он также заставил её вести себя так, как будто ей это нравилось.

Он сделал запись, где она стонала его имя, её наманикюренные ногти царапали его спину, когда он с силой врезался в каждое из её отверстий.

Она истекала кровью для него, окрашивая его стол своей добродетелью.

Затем он оставил свидетельство, чтобы нашел мой отец, а остальное — история.

«Что заставляет любящую жену и мать кричать в принудительном экстазе, когда сам дьявол трахает её задницу на сухую?»

«Любовь».

Ее любовь к нам погубила её.

Он показал ей прямую трансляцию нас из его камеры пыток. Он описал в ярких красках, как он и его люди неоднократно насиловали пятилетку до смерти. Они насиловали её, пока заставляли родителей ребенка смотреть. Потом они осквернили их сына-подростка. Засовывали предметы в его тело до тех пор, пока он не стал истекать кровью от внутренних повреждений.

Она слышала каждую ужасающую деталь, пока плакала из-за её мальчиков, за которыми беспомощно наблюдала на зернистом экране слежения, на который камеры транслировали этот ужас. Когда он закончил свою историю, он дал ей выбор.

Она выбрала нас.

Мой отец превратился в монстра из-за Алека Крэйвена.

Он убил свою единственную истинную любовь из-за Алека Крэйвена.

Его месть?

Жена Алека Крэйвена.

Мать Фей.

Шлюха Крэйвен.

Она заслужила такое название за то, что забрала нашего отца от нас. Монстра, которого мы боялись, она заманила в свою кровать.

Наши юные глаза знали, что он убийца.

Наши опустошенные сердца не понимали, почему он безжалостно зарезал нашу мать за грех, который он продолжал скрывать.

Наши невинные жизни превратились в наказания, возмездие и избиения, и всё это в то же самое время, когда он выставлял перед нами на показ шлюху Крэйвен с его нежными прикосновениями и сердечными обещаниями спасти её от жизни в ловушке, в которой она оказалась.

Только теперь я понимаю, что это был ещё один вынужденный грех.

Расплата за смерть нашей матери.

Возмездие за роман, которого никогда не было.

Наш отец прятал своего вновь пробужденного зверя всякий раз, когда шлюха Крэйвен была рядом.

Она влюбилась в его обещания безопасности.

Все это время он дразнил её мужа и подталкивал к действиям.

Он не любил её.

Он презирал её.

Фей и меня объединяет еще одна вещь.

Обе покойные матери были уничтожены любовью.

Любовь убивает.

Это не сердечки и цветочки.

Это — смерть и кровь.

И снова я оказываюсь внутри Империи.

По крайней мере, теперь в другой комнате. Эта богато украшена темными деревянными полами, которые так сильно отполированы, что клянусь, можно увидеть отражение в них, а тёмно-красные стены с тяжелыми драпировками создают иллюзию утробы матери.

Шикарные диваны из мягчайшего бархата расставлены на протяжении огромного пространства, все сосредоточены на вращающейся платформе в самом центре комнаты, которая на три фута выше уровня пола. Посередине сцены установлена кровать. Огромная, покрытая винилом, она может с удобством разместить дюжину людей, возможно даже больше.

Хотя комната безупречно чиста, никакое количество хлорки или чистящих средств не смогут когда-либо удалить запах секса.

Он цепляется за воздух, покрывая всё и вся туманом грязи и похоти, с какой бы стороны ваши взгляды не отклонялись.

Комната пуста, не считая меня, Коула и Люка, за кем я покорно следую к наиболее доступной зоне отдыха, в то время как они занимают места, я по-прежнему спокойно стою около своего мужа.

Нервы начинают пузыриться в моём животе, и моя голова идет кругом, когда я задаюсь вопросом: почему Коул выбрал именно эту комнату для обращения ко всем руководителям членов Пирамиды.

Эта комната, очевидно, используется для сексуального развлечения. Кровать достаточно большая, чтобы предположить, что она видела достаточную долю массовых оргий, а диваны, разбросанные по комнате, — все с превосходным видом на сцену, — указывают, что какие бы действия здесь не происходили, многие стремятся на это посмотреть.

Коул и Люк сидят в расслабляющей тишине, но с каждым моментом ожидания мой страх только увеличивается. Мы недолго ждем, прежде чем множество людей начинают неторопливо входить в комнату. Как только они занимают свои места, один из сотрудников, как кажется, появляется из ниоткуда, чтобы прислуживать им.

Коул сжимает руку, что я положила на подлокотник дивана, и притягивает меня сесть рядом с ним.

Из-за полупрозрачного занавеса появляются достигшие брачного возраста молодые девушки в различной стадии обнажения, в сшитых портным костюмах, словно воплощая любую мужскую прихоть.

Спиртные напитки заказаны и поданы.

Девушки заказаны и поданы.

Некоторых всего лишь заставили сесть рядом с мужчинами, которым они должны здесь уделить внимание, в то время как другие работают в парах и начинают показывать сексуальные действия друг с другом на полу, у мужских ног.

Когда комната наполняется до предела, ласки становятся более развратными.

Там, где мы все трое сидим, — одно из основных мест в комнате с полным обзором каждого, кто входит, и я наблюдаю, впитывая всех и каждого. Я группирую в определенном порядке имена мужчин, которых я знаю, и запоминаю лица тех, кого нет. Я жила этой жизнью достаточно долго, чтобы понимать, что знание — это сила, так что я впитываю каждую каплю.

Коул и Люк устанавливают зрительный контакт только с несколькими мужчинами и обмениваются кивками, прежде чем отвернуться.

Мой взгляд скользит по комнате, преднамеренно надолго не задерживаясь на любой из разыгрываемых передо мной сцен, но невозможно не замечать то, что происходит, и некоторые из видов заставляют меня ерзать на месте.

Человек слева от меня откидывается на диван, его ноги широко расставлены, в то время как одна рука подносит хрустальный стакан со скотчем к его губам, тогда как другая наматывает на кулак волосы симпатичной блондинки, пока она заглатывает его член от самой головки до основания с непринужденностью профессионалки. Так ни разу и не сделав рвотных движений, тогда как его ленивые толчки — тяжелые беспощадные удары глубоко в её горле. Его брюки по-прежнему на нём, так что видно только его член из расстёгнутой ширинки, сцена становится только еще более эротичной из-за этого.

Двое других мужчин разделяют диван справа от меня, оба глотают свои спиртные напитки до того, как ставят их на спину голого раба, которого они купили, стоящего на четвереньках у их ног.

Позади них другие мужчины оживленно болтают, едва бросая взгляды на двух девушек, которые перед ними. Две девушки растянулись в позе шестьдесят девять, вылизывая киски друг друга с необузданным голодом. Девушки извиваются друг на друге, лица в экстазе, громко выкрикивая похотливые стоны, полностью забыв о комнате вокруг них. Я замечаю, что они не носят ошейники, — это не рабы, по-видимому, это просто девушки, желающие поучаствовать в действе логова распущенности.

Я ерзаю ещё раз, слыша гортанный стон, срывающийся с губ одной из девушек, в то время, когда она кончает на язык другой. Коул останавливает мои взволнованные движения, разместив свою руку на моём бедре и твердо сжав.

Он наклоняется в мою сторону, его мягкие губы скользят по моему уху.

— Тебе неудобно, принцесса? Или ты неспособна сидеть неподвижно из-за боли, которую ты ощущаешь между своих бёдер?

Его рука хватает меня сильнее, перемещаясь выше по моей ноге, от его большого пальца и ладони через мою одежду глубоко в мою плоть просачивается жгучее тепло, но недостаточно близко к самой боли, о которой он говорит.

Я должна чувствовать отвращение, а не возбуждение из-за необходимости быть свидетелем всего этого. Только мысль о том, чтобы сделать все эти вещи с Коулом, приводит к тому, чтобы моё сердцебиение превратилось в отбивающую барабанную дробь в верхней части моих бедер.

Его член у меня во рту.

Его губы на моей чувствительной плоти.

Его бедра неутомимо толкаются, вводя себя глубоко в мою киску.

У меня слышно перехватывает дыхание, когда его пальцы сгибаются, и кончик его мизинца задевает мой чувствительный холмик.

Я одновременно хочу оттолкнуть его и притянуть ближе, не желая большее его прикосновения, но нуждаясь в этом также сильно, как и в следующем дыхании.

«Не здесь, не бери меня здесь».

Мой разум молчаливо умоляет его не заходить дальше.

Мой тело осознает, что будет неспособно остановить его, если он решит взять то, что его.

Я — его, чтобы обладать мной. Его, чтобы использовать. Его, чтобы причинить удовольствие… или боль.

Его мизинец по-прежнему остается у моих прикрытых материалом интимных частей тела, не шевелясь, не увеличивая давление, всё же я едва могу дышать из-за взрыва чувств внутри меня.

Я концентрируюсь так сильно на удержании этих чувств внутри меня, что величественные двойные двери в огромной комнате закрываются до того, как я успеваю полностью восстановить контроль над собой.

— Шоу вот-вот начнется, принцесса.

Его голос щекочет моё ухо, дрожь прорывается вниз по моему позвоночнику, а мой пристальный взгляд следует по пути всех остальных на вращающуюся сцену.

Предвкушение звенит в воздухе, и мне приходится закрыть глаза из-за взрыва цветов, циркулирующих в комнате. Волнение, похоть, а от некоторых — апатия. Если я смогу сконцентрироваться, то увижу лица тех, чья аура сообщает мне, что они не хотят здесь находиться по какой-либо причине. Смогу ли я найти друга или врага в глазах мужчин, которые не желают принимать участие в том, что должно произойти?

Я полностью поглощена блокированием эмоций каждого в комнате, так что мне требуется время, чтобы заметить, что теперь я сижу одна.

Мой паникующий взгляд ищет Коула и Люка и натыкается на сцену, где они оба стоят, их присутствие привлекает всеобщее внимание, прежде чем любые слова были произнесены.

Тишина накрывает комнату.

Девушки, которые заботились о каждой прихоти мужчин, собравшихся здесь, отосланы по щелчку руки, они уходят, не оглядываясь назад. Только рабы остаются, глаза опущены в пол, выражения их лиц — кроткие, раболепные и повинующиеся.

Мои глаза ещё раз находят братьев Хантер.

Коул с его мощным телом и лицом ангела, и Люк с его таким же внушительным телом, но с темной красотой.

Как только они уверены во всеобщем внимании, Коул говорит:

— Братья, сегодня вечер нового порядка. «Багряный крест» таким, какой он был, умер и возродился подобно фениксу, восставшему из пепла, — мы переродились, жаждущие нашего нового бытия.

Все по-прежнему пригвождены к месту взглядом моего мужа, и я могу видеть цвета в комнате, где подавляющее большинство хочет работать с Хантерами на благо нового лидерства. Хотя здесь есть несколько, кто не хочет этого изменения. Я задаюсь вопросом, знает ли Коул, кто они, и также это очевидно для него, как и для меня?

Коул осматривает комнату, прежде чем продолжает:

— Стало очевидно, что в наших рядах есть змея. Я пока все ещё не уверен, кто именно Иуда и единственный ли он, или же предателей больше одного. Но, поверьте мне, когда я говорю, что мы выясним, кто нас предал, — мы сделаем это, и человек поплатится кровью.

Я ещё раз поворачиваю свою голову, чтобы осмотреть комнату — мои глаза болят от вспышек аур, пульсирующих и постоянно изменяющихся.