Н-О-Л-Ь!!! ОТСЧЁТ ЗАКОНЧЕН. МЕНЕДЖЕРЫ СРЕДНЕГО ЗВЕНА ВЫЗЫВАЮТ ДЕМОНА

Средний Урал, 1995 год

Солнце лениво перекатывалось к закату. Новые районы города смотрелись праздничными кубиками, брошенными в тёплую зелень. Синяя змейка реки к горизонту превращалась в манящее своей синевой озеро. Трамвай бодро погромыхивал по рельсам, готовясь к многочисленным долгим петлям, по которым он должен был спуститься туда, где за тысячи лет река размыла целую долину, полную лесов и кустарника.

Захаров стоял, держась обеими руками за поручни, и с наслаждением подставлял лицо прохладе, рвущейся в открытое окно. Вечер пятницы грел душу. Впереди была суббота! Впереди была вечеринка на его законной, свежеотремонтированной квартире. Захаров приподнялся на цыпочки, стараясь высунуть голову подальше в узкое трамвайное окошко, и улыбнулся.


Бодро проскакав двор, заставленный машинами, Захаров ловко увернулся от говорливой соседки, набрал код на панельке домофона и ворвался в подъезд. Взлетев над суетой в дребезжащей кабине лифта, привычно попахивающей мочой, Захаров с удовольствием подошёл к двери своей недавно отремонтированной квартиры и, не удержавшись, погладил рукой лакированные рейки отделки двери. Железная дверь обошлась ему в немалую сумму, но на вид была строга и скромна, как красивая бизнес-леди. Захаров сунул руку в карман и…

…и не нашёл ключей.

* * *

Ночью, утомлённому донельзя Захарову снились удивительной красоты угодья в пойме реки. Живописные крепостные мелькали тут и там. Барин Захаров катил на двуколке, осматривая праздничные окрестности. Крестьяне снимали шапки и радостно кланялись. В кристальных струях реки отражались элитные многоэтажки.

— Виват! — истово вскричал Захаров, привстав, и срывая с головы белую помещичью фуражку. — Господи! Хорошо-то как! — свободно прокричал он сияющему солнцу, щедро льющему благодать на природу и человеков.

В мире царили покой и гармония.

* * *

На следующий день Захаров и Стрижов, нагруженные бутылками и закусками, стояли у той же двери.

— Ключи — это мелочи жизни, Захаров! — радостно сообщил Стрижов, разглядывая раскуроченную дверь. — Дверь — не задница, можно и поцарапать.

— Тебе хорошо говорить, — возразил Захаров, сражаясь со свежим замком. — Ибо завистлив ты и гнусен по природе своей.

— Ну, конечно же, приятно, когда ближний твой страдает! На том мир стоит, Захаров! Зато ты можешь вволю поплакаться Надюшке на свою сволочную жизнь, понимаешь? И добиться от неё интимной близости. Как лицо пострадавшее.

— Что ты орёшь на весь подъезд? — заметил Захаров, хотя они уже разувались в прихожей. — И потом, что есть Надюшка? — продолжал он, распаковывая салаты.

— Надюшка есть Надюшка, — пропыхтел Стрижов, пытаясь ввинтить штопор в тугую пробку. — Крашеная блондинка. Ты вчера ей звонил? Перенёс пьянку на сегодня? Ага… Поломал девке кайф! И она отдалась Ширяеву. В отчаянии и скорби…

— Что ты ковыряешься? Возьми нормальный штопор в ящике… да не в этом, дубина! А Надюшка вчера у себя дома на телефоне просидела. Потом до глубокой ночи мне названивала — ох и ах, и как же это так?! А ты в куртке смотрел? А ты в офисе не искал? Ах, я даже плакала!

— А чего ты хотел, олух? Ты у нас — кавалер на выданье. Молодой, холостой, с новой квартирой… с дверью. Ха-ха-ха!


Сладко заныл домофон. Захаров, вытирая на ходу руки полотенцем, ринулся в коридор. Стрижов с хрустом вскрыл коробку с тортом и, выпятив пузо, свободно макнул пальцем в завитушки крема.

— Захаров! — заорал он, облизнув палец. — Ты не тот торт взял! Этот — рыбой припахивает! Шляпа!

Захаров что-то неразборчиво ответил, бряцая засовом.

Стрижов плеснул коньяк в маленькую стопочку и, крякнув, выпил. Вытирая усы, он вальяжно вышел из кухни и двинулся к двери, заранее раздвигая руки:

— О-о-о! Какие дамы! Леночка, радость моя! Надюшенька — моё почтение!.. Как вы вовремя, заиньки мои! На стол накрывать пора, а Захаров и не чешется!

* * *

— Мне нравятся мужчины старше меня! — заявила Леночка, сидя на коленях у Стрижова.

— Это потому, что мы умные и красивые, — захохотал Стрижов, развалившись в кресле и лениво поглаживая загорелую коленку Леночки. — Ты смотри, цыплёнок, вот, к примеру, Захаров — сие есть человек, проектировавший в своё время разнообразные математические конструкции. Начитался он умных книжек по самое не хочу, но не стал человеком засушенным и унылым! И даже перестройка не погасила в нём жизнелюбие и реальную тягу к знаниям. Потому и сидит он сейчас в приличном офисе в кожаном кресле, факсы шлёт, пасьянсы на компьютере раскладывает, и бумажки с места на место перекладывает… и всё это — за вполне конкретные деньги. И никакой кибернетики, никакой электроники, маленькой зарплатки, никакого там первого отдела и прочей заплесневелой секретности! Плесни-ка мне немножко коньячку, радость моя… ага… благодарствую! Так вот — интеллект в Захарове прёт наружу и вы, красавицы, это чувствуете!

Захаров вспомнил, как полгода сидел в подвале «хитрого НИИ» и кропотливо выстраивал свою «логическую установку». Пальцы в пятнах растворителя и ожогах от паяльника ныли весь вечер… а с утра младший научный сотрудник Захаров снова бежал в подвал и в сотый раз перепаивал систему тензорных датчиков по схеме, пришедшей ему в голову ночью.

— А вы кем были? — спросила Леночка, ласково погладив Стрижова по волосатой груди и запустив прохладную ладошку под воротник его рубашки.

— О-о-о, моя прелесть, я — корабел! Потомственный! — самодовольно прогудел Стрижов. — Берёшь лист ватмана и чертишь на нём, понимаешь ли, обводы океанского лайнера. Я на Урал в конце восьмидесятых из Северодвинска приехал…

— Я бы сейчас не отказалась от круиза на лайнере! — захлебнулась от восторга Надюшка. — Захаров, тебе налить коньячку?

— Конечно, — ответил Захаров, перебирая диски. — Вот, нашёл! Сейчас поставлю нам музычку… на компьютере!

— А теперь вы все — менеджеры по перепродажам перепроданного, — сухо сказала Аллочка, с неприязнью наблюдая за разомлевшей Леночкой.

— И это правильно! — прогудел Стрижов, целуя Леночку в плечико. — Там купил, здесь продал… и все вокруг благоденствуют! И никаких, понимаешь, селекторных совещаний, металлургических цехов и прочей грубой действительности! Хотя наш Захаров, между прочим, принимал активное участие в самодеятельном театре нашего родного НИИ!

— А мне, вот, сон такой приснился, — перебил его Захаров, плюхаясь на диван и обнимая Надюшку за талию, — что просто всё отдай — и то мало!

И он принялся рассказывать о своём сне, чувствуя приятное опьянение и полёт духа…

* * *

— …и крестьяне какают в речку! — заявил Стрижов, смешивая мартини с коньяком и щедро вливая в эту смесь апельсиновый сок. — Ты не представляешь себе, Захаров, каким экологически чистым было дерьмо в 19-м веке. Я не удивлюсь, если оно вообще не пахло. И в сортирах не ставили на полочку освежитель воздуха… Что? Нет, ты не перебивай меня! Это сейчас мы жрём и пьём… правильно, Леночка, химию! От наших фекалий в речке скоро можно будет плёнку проявлять! Дерьмо перестало быть удобрением. И это — эпохальное событие, которое ещё повлияет на будущее человечества, помяните мои слова! — он многозначительно поднял палец.

Леночка икнула и, хихикнув, шумно хлебнула сок. Захаров поник головой. За сон было обидно. Только-только жить начали! Ни тебе талонов, ни институтской столовки, ни «дай три рубля до получки»… хорошо!

И лошадка была такой… белой-белой…

— Я бы с тобой вместе на конике покаталась, — шептала ему в ухо Надюшка, прижимаясь к плечу упругой грудью.

Алла хмуро жевала яблочные дольки, аккуратно отрезая их ножичком для фруктов. Когда она глядела на Надюшку, глаза её вспыхивали недобрым огнём.

«Подруги… — подумал Захаров, всё ещё переживая сладость приснившейся сегодня ночью идиллии. — Чёрненькая и беленькая… вот, что бы им не вдвоём-то… со мной… а?» Он представил себе черную и белокурую головки, лежащие рядом с ним на подушке, и сладострастно вздрогнул.

* * *

— Ой, что это? — взвизгнула Надюшка, вытаскивая из шкафчика стенки «логическую установку». — А проводов-то, проводов! Это из оргстекла склеено, да? А зачем проводочки?

— Это Захаров себе на память оставил. Титаническая работа! — заржал довольный Стрижов. — Прорыв в 21-й век! Выпьем за человеческий гений!

— Это установка такая… — улыбаясь, сказал Захаров, чувствуя, что язык уже начал слегка заплетаться. — Понимаешь, для вероятностного расчёта траектории полёта…

— Наш Эйнштейн брал таракана и запускал его в этот лабиринт… — перебил его Стрижов.

— Подожди, я сам обя… объяс-ню!..

Надюшка брезгливо поставила «установку» на журнальный столик.

— Таракан шнырял по лабиринту во всех трёх измерениях, пытался выбраться. Датчики срабатывали, а Захаров посредством электронно-вычислительного устройства всю эту одиссею записывал на перфоленту! — орал Стрижов, машинально пощипывая млеющую Леночку за грудки. — А потом анализировал тараканьи бега и выводил разнообразные математические алгоритмы… — Он умолк, потеряв на мгновение нить.

— Зачем? — удивилась Алла, мягко положив ухоженную ручку на колено Захарова.

— Это… короче — для программирования мозгов у крылатых ракет! — победно заявил Стрижов. — Я же говорю, он — гений! Мы с ним и познакомились-то в одной хитрой конторе ещё при советской власти. Я по морю плаваю, Захаров пуляет умными ракетами — и всем хорошо! Кроме Америки!

— А зачем таракан? — нежно выдохнула Леночка, заманчиво склоняя красивую головку на плечо Стрижову.

— Я же об… объясняю!.. — упрямо продолжал Захаров. — Алгоритм…

Ручка Аллочки нежно пожала ему колено. С другой стороны Надюшка, ласково обхватив Захарова за шею, прихлёбывала мартини, не замечая наглых деяний подруги.

* * *

— Если бы я жила в 19-м веке, я бы повесилась, — заявила Надюшка, презрительно покосившись на Аллочку, забравшуюся в кресло с ногами. — Ходить в этих ужасных юбках — фу!

— Точно… не видно ничего… — пробормотал Захаров. — Однако, сударыня, не сие волнует душу мою!

— Ага, не сие! — самодовольно загудел Стрижов. — Небось, всех девок просто глазами ешь-раздеваешь, а, Захаров? Ну-ну, не смущайся! Ты у нас — известный сердцеед. Бабник! — и он ткнул в Захарова толстым пальцем.

— Влюблённость — лучшее время для мужчины, — дипломатично сказал Захаров, наливая мартини в Аллочкин бокал.

— Женщина нуждается во внимании! — гордо сказала Надюшка и поставила ножку на стул. — Гладкая голень, идеальное колено…

— Скульптурно вылепленное колено, — сладко сказал Захаров.

— И нежное, но крепкое бедро, — лукаво продолжала Надюшка, поднимая до пояса и без того короткую юбчонку-разлетайку. — Округлая попочка…

Стрижов оглушительно засвистел в два пальца.

— … а между бёдер находится штучка, при одном упоминании о которой немеет язык и на глаза наворачиваются слёзы! — громко сказал Захаров.

Эту фразу он ещё в детстве вычитал в «Тысяче и одной ночи» и она имела неизменный успех у дам.

— Штучка! — заорал Стрижов, и Леночка поперхнулась от смеха.

Стрижов довольно стучал её по спине.

— Прикрой задницу-то! — презрительно прошипела Аллочка. — Не на пляже… в плавочках-то выёживаться!

— Захаров, красивые у меня ножки? — не слушая, кричала Надюшка, вскочив на стул. — Красивые, да?

— Романтичные, Наденька, ро-ман-тич-ные! — пропел Захаров, помогая ей сойти со стула.

Жизнь была хороша. Мартини и коньяку оставалось много. Солнце светило. Музыка играла. Девки липли. В свои пятьдесят, он, как и Стрижов, выглядел гораздо моложе. В ещё непривычно чистенькой квартире витали довольство и радость. К осени планировалось остекление лоджии, белая «Тойота» и даже сотовый телефон — пейджер для солидного менеджера это уже прошлый век. Спасибо тебе, Господи!

А на неделе и дверь заменим.

* * *

— Я тут нашла книжку одну… — перекрикивала музыку Алла, блестя странно остановившимися глазами — Предсказания! Там говорится, что ждёт вас большая беда! Ключи потерять — это к смерти. Да и сон у вас такой, знаете ли… нехороший.

— Мы все умрем! — ответил хмельной Захаров бессмысленно ковыряя вилкой в зелёных оливках. — Такова природа гомо сапиенс… и всего живущего на Земле. Аминь.

— В таких случаях, — гнула своё Алла, — надо обратиться к Помощнику! Вызвать его из глубин, понимаете?

Пьяненькая Леночка, стянувшая с себя кофточку, весело скакала топлес рядом с потным Стрижовым. Тот топтался не в лад музыке и периодически взрёвывал:

— Перси! Нагие юные перси! Девы младой!

Леночка хохотала, подрагивая красивыми грудками, и пыталась изобразить «цыганочку», надвигаясь на Стрижова. Багровый Стрижов восхищённо покачивался на месте, раскинув здоровенные лапищи. Надюшка извивалась рядом, увлечённо раскачивая белокурой разлохматившейся головой и временами делая Захарову призывные жесты.

— … просить его помочь, заклиная Царём Духов!

— Что? — тупо спросил не слушающий Аллочку Захаров.

Леночка потеряла равновесие и рухнула на компьютерный столик, чуть было не своротив с него монитор. Проигрыватель работал, — на мониторе причудливыми спиралями ритмично вспыхивали красивости Windows Player, этого гениального приложения к недавно поставленному на компьютер Windows 3.1, - но звука не было.

— О помощи просить! — заорала Аллочка во внезапно наступившей тишине.

Захаров вспомнил, что, готовясь к вечеринке, он подключал колонки на живую нитку, небрежно скрутив проводки.

— Не надо просить о помощи, — бормотал Стрижов, поднимая юное создание. — Мы и сами справимся с голенькими наядами… и дриадами… Как потомственный корабел, не могу не позволить себе… за очаровательные молочные железы…

Леночка хохотала и вырывалась.

* * *

Захаров проснулся оттого, что его трясли за плечи. В комнате по-прежнему было светло. На улице подвывала потревоженная автомобильная сигнализация.

— Вставай, кибернетик! — распаренный Стрижов тыкал ему в нос чашку, в которой плескался густой кофе. — Сейчас или никогда! Демона вызываем, Захаров, понял? Демона из зада… в смысле — из ада!

— Ночью надо, — сказала Надюшка, на коленях которой возлежал разомлевший от коньяка Захаров.

— Ночью — это было в прошлом веке! — заржал Стрижов, могучей дланью поднимая Захарова. — Надо смелее идти вперёд, как завещал великий Ленин! Пей, Захаров, пей! Это — самый значительный день в нашей жизни, не считая дня вступления в КПСС!

Захаров отхлебнул кофе, обильно сдобренный коньяком и лимоном. Соображалось туго. Стол был задвинут в угол. В кресле, свернувшись калачиком, спала голенькая Леночка. Её трусики висели на люстре. Аллочка ползала по полу, соблазнительно оттопырив задок. Она добросовестно рисовала мелом причудливые знаки, сверяясь с рисунком в книге.

— Много ещё? — капризно сказал Стрижов, топчась у компьютера.

— Да всё уже! Практически… — ответила Аллочка, продолжая выводить замысловатые фигуры.

— Боже, какой разгром! — простонал Захаров, косясь на Леночку.

А неплохая, однако, у девочки фигурка. И характер такой… отзывчивый. Ай, да Стрижов, старый хрен! Что же он-то, Захаров, клювом щёлкал? Надо, надо было ему как-нибудь к ней подъехать…

— Ничего, приберёмся, — нежно пропела Надюшка, протягивая Захарову запотевший бокал с холодным соком. — Я помогу. Поколдуем, Ленку выгоним вместе с Стрижовым, и всё приберём…

Раскрасневшаяся Аллочка подняла голову, — остренький носик её был слегка запачкан мелом, — тряхнула головой и мстительно сказала:

— Я потом пол вымою… я вечером тоже останусь здесь и вымою… вы не волнуйтесь!

Захаров расплылся в улыбке. Мечты начинали сбываться.

* * *

Они сидели на коленях в разных углах комнаты. Захарову досталось место у кресла. Он мог видеть розовую щёку, по-детски прикрытую локоточком спящей Леночки. Крутое бедро стремительно переходило в нежную талию, сводя с ума совершенством и точностью линии. Математическое уравнение этой линии было таким же изящным, как и она сама.


— За руки берутся и садятся в кружок только в кино, — тихо сказала Аллочка.

На лбу её дрожали крупные капли пота. Вот одна из них скользнула вниз и, вспыхнув на мгновение лучиком солнечного света, упала на модную вышивку воротничка:

— Все видят друг друга?

— Лучше всего мне видна Леночкина очаровательная попка… и её грязные пяточки, — пробормотал внезапно притихший Стрижов.

Никто не улыбнулся.

Захаров посмотрел на Надюшку, чувствуя, как покрывается гусиной кожей. Его голова странным образом расширялась… оставаясь на месте. Зрение обострилось — он мог видеть микроскопический кусочек «моркови чу» на подоле юбочки… крохотные поры вспотевшего носика, биение пульса на загорелой шее, дрожание ресниц закрытых глаз, комочки туши на них…

Что-то происходило, — определённым образом что-то властно присутствовало здесь, в комнате, наполненной розовым светом заходящегося солнца, отражённого от высотного дома напротив.

— Мне солнце бьёт прямо в глаза, — севшим, совершенно не своим голосом медленно произнесла Надюшка… и слезинки воровато выскользнули из-под ресниц.

Захаров тряхнул головой. Алла, не отрывая глаз от лежащего перед нею листка, монотонно бормотала какую-то абракадабру. Захарову захотелось вскочить и закричать — в конце-концов, в каждой шутке всегда должен быть момент, когда все всё уже поняли и можно не продолжать! Ноги не слушались его. К спине прилипла рубашка, комната перед ним расплывалась, неотвратимо подкатывала тошнота. Что-то он видел с ужасающей чёткостью, а что-то смазывалось, практически исчезая в мороке. Он видел оскаленные в крике зубы Стрижова и совершенно чётко различал на правом глазном зубе незаметную обычно линию перехода живой эмали в мёртвый пластик дорогой пломбы…


И у этой линии тоже есть своё уравнение… можно взять интеграл…


Воскресшие из мёртвых динамики ёрничали и кривлялись:

— …Михаил Веллер, писатель и философ считает, что «в 2025 году евро-атлантическая белая цивилизация будет стремительно приближаться к своему закату и распаду. На смену ей в Европу придет варварство, которое будет носить оттенки восточный и юго-восточный. Национальные, расовые, религиозные противоречия обострятся до предела. Коренные народы окажутся на грани исчезновения», — пишет философ!


Этот маленький домик из оргстекла… это же всё-таки домик, да!?

Таракан, задыхаясь, бегал по нему, поминутно шарахаясь от неясных теней, шевелящихся в мутных полупрозрачных стенах. Он хватал ртом сухой, отравленный воздух, пропахший растворителем и канифолью. Иногда он останавливался, держась рукой за исцарапанную стену и, согнувшись, пытался отдышаться. Несколько раз его вырвало. Сказывались курение, лета и выпивка…

Проклятые датчики, ни обойти, ни перепрыгнуть которые было невозможно, пронзали тело болезненными спазмами. Однажды, поскользнувшись, он сильно ударился головой об острый угол и на миг потерял сознание. Очнувшись, он понял, что обмочил брюки…

Выхода не было.


— Да что же это такое, — взмолился он, перевернувшись на спину и глядя в загаженный канифолью и экскрементами потолок, — что происходит?

Внезапно, совершенно неожиданно, как-то даже исподтишка… во всяком случае, так показалось застонавшему таракану, в глаза ему ударил ярчайший свет. Обухом, оглоблей, кувалдой — чем-то твёрдым и жестоким, как сама жизнь.

Вот он — алгоритм!

Вот!

ДА ВОТ ЖЕ ОН! Приплясывает на кончике языка, дразнит и ускользает!

Записать! Срочно записать, пока не ушло!

Таракан вскочил на ноги. Мокрые вонючие брюки его уже не беспокоили. Господи, да он просто ничего не замечал! Всё растворилось в божественном экстазе сияющих в голове строк. Ряды бесконечно прекрасных математических символов, словно по волшебству выстраивались в геометрически правильную решётку. Где-то в одном из выводов всё упрощалось до дивной краткой формулы, потрясающей своей лаконичностью… обманчиво простой, но таившей в себе неоткрытые математические миры…

Всё это нужно было срочно записывать. Но записывать, — хотя бы выцарапывать! — на бугристой глади оргстекла было нечем. Таракан Захаров заорал, как безумный, лихорадочно оглядываясь. Что же делать, Господи, что же делать? Ключи, ключи! Если бы в кармане летних брюк у него по-прежнему были ключи!!! Оскальзываясь ногами в мокрых носках, он завертелся на месте, тяжело упал на карачки и завыл.


Поздно вечером Захаров и Стрижов в одних трусах сидели на кухне и пили водку. Шла она тяжело и не приносила никакой радости, только тяжелели головы и заплетались языки. Впрочем, сидели они молча. Стрижов иногда нюхал руки, брезгливо морщился и машинально вытирал их полотенцем, криво висящем на коленях.

Дамочки давно ушли. Поддерживая друг друга, они молча вывалились из квартиры и нестройно застучали каблуками-шпильками вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Аллочка несла в руках полиэтиленовый пакет для мусора, в котором скомканными тряпками кисло нижнее бельё всех троих. У подъезда равнодушно желтело такси.

— Дерьмо… — медленно пробурчал Стрижов. — Всё в дерьме. Всё, что я хотел, так это заниматься любимым делом…

— Ах, оставь ты это, пожалуйста — пробормотал Захаров и положил голову на руки.

В ванной комнате дребезжала стиральная машина «Вятка-автомат», терзающая их брюки. Футболки, густо засыпанные порошком, комьями отмокали в тазике.

Эсминцы… сторожевые корабли… странно грациозные туши авианосцев… НИОКР и конверсионные программы…ерунда всё это.

Алгоритм! Алгоритм ушёл безвозвратно!


Через час Захаров снова засыпал в машинку порошок, чтобы брюки менеджеров были постираны по второму разу.

— Дай мне какое-нибудь трико, — сказал Стрижов, с тоской глядя в угол кухни. — Такси вызову и поеду. И футболку дай…


Оставшись один, Захаров достал из шкафа стенки старый надувной матрас. Диван, обмоченный и обгаженный им и девицами, был прикрыт двумя одеялами, но в комнате всё равно стоял густой и тяжёлый запах. Пол они с Стрижовым вымыли на три раза. От дерьма, пепла и таинственных фигур, нарисованных мелом, не осталось и следа… лишь дико темнело выжженное пятно на том месте, где сама собой сгорела книга с магической абракадаброй.


— Эсминцы… алгоритмы управления крылатыми ракетами… — прошептал вдруг Захаров. — Всё-таки — это было нужно лишь для того, чтобы убивать человеков… Ведь, правда, да? — жалко спросил он, сам не зная, к кому обращается…

«Правильно, — услужливо забормотал глумливый внутренний голос, — всё правильно! Не жалей, не жалей, нежалейнежалейнежалейнежа…»


Захаров надул матрас, положил его на полу кухни, застелил простынёй и тихо улёгся. Если бы установка не исчезла, он, может быть, поставил её на стол и до утра вглядывался бы в лабиринт тараканьих ходов и переходов, пытаясь хоть на мгновение вспомнить…

Но в голове было пусто; только давешний глумливый голос повторял, как заведённый, одну фразу:

— Эффективность работы менеджеров среднего звена… Эффективность работы менеджеров среднего звена… Эффективность работы менеджеров среднего звена…

Загрузка...