Обратимость

Эшли Дьюал

ОБРАТИМОСТЬ

Я обернусь,

но только затем, чтобы

проститься.

Аннотация

Мы начинаем ценить то, что имеем только тогда, когда это теряем. Мы стараемся спешить только в том случае, если уже успели опоздать. Ни для кого не секрет, что время лечит и воспитывает. Время преподает уроки, бежит сквозь пальцы и утекает, оставив после себя лишь следы в виде бесформенных шрамов.

Но что, если ты способен управлять им? Что, если сила времени в твоих руках? Станешь ли ты мириться с тем, что для тебя уготовила судьба, или же сделаешь все, чтобы изменить свое будущее?

От автора: неужели Вы не понимаете, что именно в Вашем сердце находятся силы, способные изменить мир вокруг?

Эшли Дьюал – ОБРАТИМОСТЬ

_____________________________________________________________________________

***

Мне кажется, справедливо было бы сказать, что она отличается от других. Вряд ли внешнее. Волосы у нее обычные: русые, как и у большинства девушек, населяющих наши серые, разношерстные города. Глаза широкие, коричневые, и я даже не буду пытаться приукрасить их цвет, сказав мистическое слово - «шоколадные». Карие, ну, может радужка слегка отдает медью, однако заметить это смогут только близкие люди, которые при разговоре с ней не отводят взгляда вниз, вправо, влево, да куда угодно, лишь бы не встречаться с респондентом зрительным контактом. У нее худоватые, узкие плечи, треугольное лицо и россыпь едва видных веснушек на носу. Все это сосуд, в котором крыться может лишь пугающая пустота, однако речь, как у Заболоцкого, идет о внутреннем огне. Он проскальзывает в ее движениях, в ее особенно прямой, ровной спине, в сжатых ладонях, в любопытном взгляде, исследующем окружающих и их грустные лица, с сожалением встретивших позднюю осень. Он виден просто потому, что виден, и найти конкретную причину этому сложно. Я лишь могу сказать, что войдя в автобус, вы, конечно, первым делом отыщите себе свободное место, потом сядете, расположившись как можно удобней в ужасно неудобном кресле, а затем непроизвольно, совершенно случайно вы кинете взгляд именно в ее сторону. В сторону этой незнакомки. И глупо спрашивать: почему. Ведь мы не спрашиваем, почему Земля крутится. Просто потому что так есть, и потому что так будет. Потому что существуют люди, на которых хочется смотреть, не зависимо от того, знакомы ли мы с ними или нет.

***

ГЛАВА 1. НАЧАЛО.

Я каждый день возвращаюсь домой на этом автобусе. По возможности занимаю место около окна, ведь оно, словно преграда, ограждает меня хотя бы с одной стороны. К слову, сегодня тот самый день, когда данной возможности нет. Я сижу на проходе и смотрю краем глаза на мужчину, занявшего соседнее кресло. Он тучный. Плохо пахнет. Правда, удивляться этому глупо. В общественном транспорте всегда так: лучший запах – его полное отсутствие. Я выдыхаю и перевожу взгляд на двух болтливых женщин, сидящих с правого боку. Они обсуждают ребенка, который – да как он посмел - на уроке русского языка написал записку, содержащую ненормативную лексику. Женщины возмущаются, заявляют, что дети сейчас крайне не воспитаны, и со смехом неожиданно добавляют, что обиднее всего было прочитать не ругательства, выведенные корявым, детским почерком, а имена девочек, написанные с маленькой буквы.

Улыбнувшись, я отворачиваюсь и поправляю синий свитер. Он колючий, щекочет живот, подмышки, немного спину, и уже в который раз я задаюсь вопросом: к чему вообще потратила на него деньги. Именно рассуждая об очередной покупке, чувствую, как автобус резко ведет влево.

У каждого человека, есть тот момент, с которого бы он начал свою историю.

Моя история начинается в этом автобусе, в ту самую секунду, когда его грубо заносит в бок и несет вдоль дороги под дикий визг старых шин. Я пытаюсь спрятать лицо между колен, надеюсь опустить голову и внезапно проснуться совсем в другом месте. Однако ничего не выходит: меня кренит вниз и тут же, отпружинив назад, я кричу от боли.

- Эй! - оглядываюсь. Мужчина, сидящий рядом, придавливает локон моих волос, впившись в них толстыми, побледневшими пальцами. – Отпустите!

Вряд ли он слышит. Люди кричат, заглушая своими голосами посторонние звуки. От этого стынет кровь в жилах. Хуже самой смерти, только несколько минут до ее наступления, и поэтому сейчас все происходящее смазывается, представляя собой лишь сплошной комок из различных цветов и испуганных лиц. Я вижу, как водитель пытается справиться с управлением, крутит руль то вправо, то влево, затем опять вправо. Он стискивает зубы, словно рычит, восклицает что-то и неожиданно резко хватается за ручник. В ту же секунду автобус налетает на фонарный столб, и все люди, одновременно подлетая, валятся в бок. Я тоже подлетаю. Падаю на соседа, задевая подбородком впереди стоящее сидение. Мужчина же со всей силы ударяется головой о стекло, и почему-то именно в этот момент я думаю о том, как повезло мне сегодня оказаться не возле окна, а на проходе.

Несколько минут внутри автобуса царит страшная тишина, тяжелая, будто все вымерли или попросту утратили способность говорить. А я даже боюсь пошевелиться. Боюсь открыть глаза, ведь что я вижу? И увижу ли вообще? Вдруг я погибла, вдруг меня больше нет? Прихожу в себя, лишь услышав чей-то громкий плач. Распахнув глаза, испуганно оглядываюсь и внезапно понимаю, что чудом избежала серьезных увечий. Через разбитые стекла в салон проникает дым, с улицы слышен визг крутящихся колес, витает терпкий, колючий запах гари. Вокруг искалеченные люди.

- Помогите.

Меня передергивает. Отпрыгиваю назад и первым делом думаю о том, что нужно найти выход, как можно скорей выбраться отсюда. Правда, затем я вновь слышу чей-то дрожащий голос и замираю.

- Кто-нибудь.

Прикусив губу, выпрямляюсь и неуверенно поворачиваю голову в сторону слабого голоса. Этот тот мужчина, схвативший меня за волосы. Он еще жив. Кровь течет из раны на его виске, она покрывает его щеки и кожаную, черную куртку.

- Тише, - наклоняясь, шепчу я и стаскиваю с шеи льняной шарф. – Все хорошо. Не бойтесь.

Я пытаюсь приложить ткань к ране, но руки трясутся, не слушаются. Слыша, как где-то за спиной, кто-то взвывает от боли, я вздрагиваю и слишком сильно придавливаю шарф к ссадине. Тут же полузакрытые веки мужчины дергаются, и я вскрикиваю:

- Простите, боже, простите, я не хотела.

Оглядываюсь, надеясь позвать кого-нибудь на помощь, но вдруг понимаю, что это бессмысленно. Вокруг слишком много тех, кто сам нуждается в подмоге.

- Боже мой, - встряхиваю головой и чувствую легкое головокружение. Автобус полон черного, едкого дыма и дышать становится совсем трудно. Вновь осмотрев лицо раненного мужчины, я сглатываю и говорю, - нужно уходить. Вставайте. Я прошу вас, слышите, надо выбраться отсюда! – Однако тот не отвечает. – Эй, что с вами? Очнитесь!

Я пытаюсь поднять незнакомца, правда, пытаюсь, хватаю его за широкие, вялые плечи, трясу их и кричу что-то, однако через пару секунд сдаюсь. Он слишком тяжелый. Зарычав, отскакиваю назад, все-таки собираюсь позвать на помощь, как вдруг натыкаюсь на испуганного мальчишку. Появившись из ниоткуда, он хватает меня за руку, дергается и внезапно издает, пожалуй, самый отвратительный стон из всех известных мне стонов. Мои глаза расширяются. Боже мой. Нога, его нога! Она выглядит ужасно. Она изломана и сильно кровоточит.

Упав перед мальчиком на колени, я порывисто хватаю его за туловище и крепко прижимаю к себе.

- Тише, тише. – Шепчу я. – Не плачь! – Но ребенок не успокаивается. Откинув назад голову, он вновь кричит и испуганно зовет маму. А я вдруг ощущаю на глазах слезы – что же это такое? Поднимаюсь, с силой стискиваю зубы и решительно подхватываю худого мальчишку к себе на руки. – Все хорошо, - чеканю и бегу к выходу. – Слышишь? Сейчас мы найдем твою маму. Договорились? Сейчас все будет хорошо.

Чудом выбравшись из салона, подбегаю к собравшейся толпе и протягиваю вперед трясущегося ребенка. Тут же сразу несколько рук появляются перед моим лицом.

- Его нога, - задыхаясь, говорю я, - кажется, он сломал ногу.

Обернувшись, вижу, как дымится капот автобуса, как люди пытаются помочь пострадавшим, вытаскивая их через окна или через главную, погнутую дверь. Скорой помощи нет. Полиции тоже. Оглядев бегающим взглядом улицу, замечаю две обезображенные, изуродованные машины на перекрестке. Вряд ли там кто-то выжил.

- О, - выдыхаю и растерянно хватаюсь руками за лицо. Я не понимаю, что происходит. И вряд ли пойму вскоре. Разве такое можно осознать? Встряхнув головой, пытаюсь взять себя в руки, пытаюсь выбросить из головы чужие крики и испуганное лицо водителя, увидевшего перед своим носом фонарный столб, но не выходит. Лоб пульсирует, внутри, будто лопаются огромные, гигантские пузыри. Медленно сжимая пальцами виски, я закрываю глаза, задерживаю дыхание и говорю себе: все хорошо, все позади. Я пытаюсь прислушаться к стуку своего сердца, хочу огородить себя от этого шума, от этих криков. Однако вдруг вспоминаю о том, что оставила в салоне пострадавшего и резко открываю глаза.

Я должна помочь ему. Сорвавшись с места, несусь обратно к автобусу, как вдруг натыкаюсь на мужчину в форме медработника. Когда приехала скорая помощь? Он говорит что-то, лезет ко мне с отвратительно пахнувшим бинтом, но я сопротивляюсь. Отхожу немного назад и отрезаю:

- Там еще остались люди.

- Какие люди? – возбужденно восклицает доктор и властно хватает меня за плечи. – О себе сначала позаботься.

- Со мной все в порядке.

Медработник не отвечает. Лишь прикладывает бинт к моему лицу. Тут же я чувствую дикую боль. Расширив глаза, вскрикиваю:

- Что вы делаете?

- Подойди к машине, слышишь? Подойди!

Грозный тон доктора, словно отрезвляет меня. Согласно кивнув, я плетусь к скорой помощи, как вдруг неожиданно чувствую что-то жидкое и теплое, стекающее по пальцам. Я убираю от лица бинт и смотрю на него.

- Господи, - он в крови, он полностью пропитан ею! Откуда черт подери столько крови? Перед глазами мутнеет. Покачнувшись, я ударяюсь спиной о крыло скорой помощи, моргаю и рассеянно жмурюсь: все хорошо, все хорошо, хорошо.

Кто-то берет меня под локоть.

- Не трогайте, - отмахнувшись, рявкаю я и вновь смотрю на свои дрожащие руки. Откуда столько крови? Откуда она? Встряхиваю головой и беззащитно горблю худые плечи.

- У тебя рассечен подбородок, - говорит кто-то, находящийся совсем рядом, но я не вижу его лица. Лишь борюсь с приступом паники, подкатывающим к горлу. – Нужно остановить кровь, наложить швы. Возможно сотрясение.

- Я в порядке. Со мной все хорошо. Все нормально.

- Надо отправить тебя в больницу.

Сглатываю. Наконец, нахожу человека, которому принадлежит голос, и громко выдыхаю:

- Я должна позвонить папе.

- Потом позвонишь.

- Нет, надо сейчас, надо, - перед глазами смешиваются краски. Я собираю последние силы, чтобы устоять на ногах, но вдруг ощущаю невыносимую усталость и кренюсь в бок. Рыжеволосая медсестра тут же оказывается рядом. Шепчет что-то: наверно, успокаивает, но я уже ничего не слышу. Повторяя вновь и вновь о том, что мне необходимо поговорить с отцом, я проваливаюсь в темную пучину. Опять прошу найти телефон, облокачиваюсь на женщину и так же внезапно, как слышу оглушительный гул сирен, теряю сознание.

Я просыпаюсь под пронзительный визг телефона. Будильник.

Открываю глаза, осматриваюсь и неожиданно понимаю, что нахожусь в своей комнате. Здесь слишком холодно, чтобы резко вскочить с постели и отправиться на поиски интересующих меня ответов. Но недоумение все же берет вверх над обыкновенной ленью, угрожая взорваться в висках, где-то посередине между здравым смыслом и кошмарным сновидением.

Встав с кровати, я подхожу к зеркалу и первым делом осматриваю свой острый, треугольный подбородок. Никаких повреждений. Затем провожу ледяными пальцами по волосам и вспоминаю мужчину, схватившегося за них бледными руками в автобусе. Какой реальный сон. В последнее время мне так часто снятся подобные, четкие истории, что я уже не в состоянии точно сказать, что из них вымысел, а что – правда. Вдруг и сейчас я сплю? Нужно записать. Такими темпами, я напишу неплохой сборник из коротких, захватывающих рассказов.

Дверь в комнату открывается и на пороге показывается квадратная голова любопытного, симпатичного парня. Он прищуривает глаза и спрашивает:

- Чай будешь?

- Буду. – Поворачиваюсь лицом к брату и громко выдыхаю весь горячий воздух, накопленный в легких. – Мне приснилась авария, представляешь? Опять какой-то кошмар. Почему я попросту не могу нормально уснуть? Такое ощущение, будто я и не отдыхаю вовсе.

- Папа же передал таблетки, - проходя в комнату, отвечает он. Поправляет короткие, такие же, как и у меня, русые волосы, и пожимает плечами. – Ты принимаешь их?

- Принимаю. Не помогает.

- Ну, наверно, должно пройти какое-то время.

- Может быть. Просто я очень хочу спать, - раскидываю руки в стороны и валюсь на кровать. – Ты пойдешь в институт?

Неожиданно постель прогибается.

Поворачиваю голову и вижу перед собой улыбающееся лицо брата. Оно совсем близко. В нескольких сантиметрах от моего лба, поэтому я немного отодвигаюсь в сторону.

- Я примерный старший брат. Конечно, я иду в институт, - его глаза прилежно закрываются. – А ты? Может, пропустишь пары хотя бы раз в жизни.

- Папа разозлится.

- Папы здесь нет.

- Опять твоя тупая легкомысленность.

Саша хватает подушку и лениво бросает ее поверх моей головы. Усмехаюсь и, насупившись, легонько даю ему сдачи.

- Чего начинаешь?

- А ты чего? – парирует он. – Ты ведь приехала не для того, чтобы читать мораль? Тоже мне, советы излечившейся дикарки.

- А в чем проблема?

- Проблема в том, что я все равно тебя не послушаю.

Саша поднимается и, шаркая, покидает комнату. Этот парень всегда горбится, даже когда ощущает внеземной прилив сил. И такой недостаток можно было бы списать на неуверенность в себе, робость или трусость. На самом деле ответ кроется в куда более простой, и в то же время сложной вещи: беззаботность, странная беспечность заставляет Сашу не просто жить на широкую ногу, но еще и сгибаться в три погибели от своей же тяжелой ноши. Свобода – спорное слово, бросаться которым могут лишь те, кто ничего не смыслит в жизни. Но мой брат определенно считает себя таковым, ну, или, по крайней мере, хочет считать. От того с детства он привык высказываться, демонстрируя свое «я» во всеобщем неподчинении, в вальяжности, в ленивой небрежности, в горбатой, неторопливой походке, будто времени у него так много, что можно было бы прожить ни одну жизнь, а сразу несколько. Правда, все это лишь глупое притворство, которое поспешило перевоплотиться в плохую привычку. Тот мальчик, не подчиняющийся взрослым и отрицающий все, что попадалось ему под руку, давным-давно вырос. Его мировоззрение поменялось, взгляды смягчились, в отличие от черт лица. Однако повадки прочно врослись в скелет и никуда не делись, не испарились. От того спина его до сих пор такая же полукруглая, как и полумесяц.

Я еще несколько секунд лежу в кровати, думая о том, что вновь должна взять себя в руки. Присутствие брата немного отвлекло меня, но сейчас страх вновь подкатил к горлу, вновь упрямо заявил о себе. Когда человек позволяет мыслям взять контроль над чувствами, он саморучно кидает себя в реку. При этом он прекрасно осознает, что не сможет выбраться, так как абсолютно не умеет плавать, но все равно валится в воду. И я невольно делаю это – прыгаю в темную пучину неразберихи, вспомнив все: и испуганного мальчишку, и изуродованные машины, и кровь, пропитавшую стерильный бинт. Так что же такое сон? Это наши страхи или фантазии? Откуда в голове берутся подобные странные истории, наполненные, порой, нереальными, возмутительными событиями? Есть ли во сне хоть толика смысла? И стоит ли обратить на него внимание? А, может, правильным было бы просто выкинуть кошмар из головы, попросту забыть его? Ведь к чему донимать себя подобными мыслями, когда в реальной жизни и так хватает пищи для размышлений.

Расчесываю волосы, не отводя глаз от собственного отражения. Я изучаю россыпь веснушек, острые скулы и вдруг неуверенно прикусываю губу. Что-то не так. Мое лицо как-то изменилось, стало немного другим – вытянулось что ли. Может, с возрастом человек действительно начинает замечать в себе даже такие маленькие, микроскопические изменения, как эти. Ведь в детстве ты даже не улавливаешь тот момент, когда внезапно становишься старше. Но сейчас, когда за плечами далеко не семь лет, внимание привлекает каждая новая морщинка, каждый серьезный взгляд, каждое сказанное слово. Поджав губы, я надеваю заранее приготовленные вещи, складываю в сумку учебники и тяжело выдыхаю: глупые мысли. Наверно, я не выспалась и поэтому забиваю себе голову всякой чепухой.

Выйдя из комнаты, удивленно вскидываю брови, увидев на кухне одетого брата. Он увлеченно делает бутерброды, строя высокие пирамиды из хлеба, колбасы и листов капусты.

- Саша, - улыбаясь, протягиваю я и останавливаюсь на проходе, - неужели я все-таки посеяла в твоей голове зерно сомнения?

- Нет, - одарив меня, язвительной ухмылкой, отвечает он. – Я хочу заехать к Стасу, узнать, как он себя чувствует.

Выдыхаю и присаживаюсь за стол.

- А я уж подумала.

- Вот и не думай.

Витающий в воздухе аромат сарказма, на самом деле обычная защитная реакция. Когда-то давным-давно, мы могли поделиться друг с другом даже самыми страшными тайнами. Но сейчас.… Нет, мы все те же брат и сестра, несоизмеримо сильно тянущиеся один навстречу другому. Просто теперь между нами появились стены, которые вокруг себя воздвигают все взрослые, неожиданно решившие, будто быть самостоятельным и быть одиноким абсолютно одинаковые вещи.

Холодный октябрь никогда не приносит счастья тем, кто не способен довольствоваться малым. Например, видом из окна. Я в который раз замечаю до боли знакомую картину реки и леса, простирающегося вдоль ее берега, и не могу оторваться. Слишком красиво. Деревья такие яркие: желтые, зеленые, бардовые. Подперев рукой подбородок, я выдыхаю и довольно вытягиваю ноги.

- Хорошо, что ты согласился меня подвезти, - шепчу брату. – Обычно я долго жду автобус. Еще бы ты почаще выбирался по утрам из дома…

- Ты во сколько сегодня возвращается? – резко сменив тему, спрашивает Саша и лениво переключает передачу.

- Как обычно наверно. Часам к четырем.

- Надо к папе съездить. Он просил помочь с машиной.

- А что с ней?

- Это я и хочу выяснить.

Я изучаю похожие веснушки на щеках у брата. Они едва видны. Не то, что у меня. Затем смотрю на его прямой нос, тонкие губы – вдруг в нем тоже что-то изменилось. Но нет. Я не замечаю в Саше никаких перемен. Может, и мне все это почудилось, может, мое лицо вовсе не вытягивалось, а взгляд не становился жестче или тверже. Поправив на коленях и так хорошо лежащую сумку, я вновь возвращаюсь к пейзажу за окном, правда, неожиданно понимаю, что река осталась далеко позади. Теперь вместо леса по бокам высокие здания, чужие машины, спешащие люди. И ничего уже не оправдывает холодный октябрь.

Саша высаживает меня в нескольких метрах от главного входа в институт. Я выбегаю и машу ему рукой. Горстями студенты плетутся к зданию, шепчась и переговариваясь, будто действительно существуют интересные темы для разговоров в половину девятого утра.

Не верьте слухам, на втором курсе университета проблемы только убавляются. Если раньше мысль опоздать или не прийти вызывала дикий ужас – сейчас о ней рассуждают все, кому не лень. А правда, чего бояться, если приходится не студентов заставлять учиться, а учителей учить? Подобная политика вызывает у меня в груди неприятные, горячие ощущения. Я никак не могу понять: зачем люди ходят в институт, если никто из них не задается целью получить высшее образование? Все лишь хотят выйти в открытое море, иными словами расширить свои потенциальные границы, найти новых знакомых, завязать связи, провести неплохо время, отведенное на отрочество и юность. Но в том ли смысл? Потратить столько нервов на государственные экзамены, потратить столько денег и времени на репетиторов, чтобы в конечном итоге просто числиться в институте, но никак в нем не учиться? Нет. Я явно этого не понимаю. Крепко сжимаю в пальцах, не поместившиеся в сумке, книги и высоко держу подбородок. Возможно, внутри существует тот самый соблазн, перетягивающий к себе на берег всех хороших и нехороших людей. Но я не поддамся. Да, институтская жизнь – это действительно борьба. Правда, борьба не с учителями, а с самим собой.

Переступая порог нужного кабинета, я как всегда непроизвольно пробегаю глазами по немногочисленному составу прибывших однокурсников. Не смотря на все принятые стереотипы о том, что найти себе новых друзей сложно и трудно, в любом коллективе можно отыскать человека, более-менее разделяющего твои убеждения. Если же этого не происходит, стоит всерьез задуматься о душевном здравии, ведь неужели и, правда, реально остаться одиноким в мире, где все так сильно друг на друга похожи.

Я сажусь около Лили Бубновой. И нет, ее фамилия никак не связана с карточной мастью или с тем, что она любит долго и нудно побубнить. На самом деле, что отлично у Лили и получается, так это улыбаться и смотреть на жизнь с позитивного боку. Наверно, именно поэтому волосы у нее не черные, не коричневые, а огненно-рыжие.

- Думала, ты, наконец, сделала себе выходной, - она убирает книги с моей стороны и вздыхает, - спать хочется.

Киваю. Приподнимаю уголки губ и собираюсь ответить, как вдруг просто отворачиваюсь: как бы мне хотелось стать невидимкой. У меня никогда не получалось быть общительной. Только с близкими. Сложно объяснить, почему именно, просто в моей груди будто существует странный барьер. Он отделяет меня от окружающих, защищает от них: от их мнения, от их слов и поступков. Нужен ли он? Не знаю. Честно сказать, сейчас мне неловко, но, возможно, я избегаю глупого, бессмысленного разговора. Или, кто знает, может, избегаю непонимания или тупика.

Начинается пара, и я вновь придвигаюсь к соседке. Сейчас-то нам поговорить не удастся. Преподаватель читает лекцию по межкультурной коммуникации, рисует на доске какую-то схему, и я примерно достаю линейку. Пишу: структура межкультурной компетенции, подчеркиваю, затем вывожу от главного окна три стрелки.

- Есть запасной карандаш?

- Ага. – Аккуратно вывожу: знания, умения, личностные качества. Так. Дальше от каждого еще по три стрелки. В первом окне теория межличностной групповой коммуникации, затем теория психологических, возрастных особенностей людей, потом…

- Когда ты все успеваешь? – шепчет соседка, усмехаясь. Она поправляет юбку и заговорчески склоняется над моей тетрадкой. Я непроизвольно отодвигаюсь назад. – Ты вообще чем-то кроме учебы занимаешься?

- Что успеваю?

Лиля фыркает.

- Не притворяйся. Таблицу наизусть выучила. Когда успела?

- В смысле наизусть? - Недоуменно отрываю взгляд от схемы и вскидываю брови. – С ума не сходи. Я с доски списываю.

- Да, что ты говоришь.

Бубнова цокает, а я растеряно замираю, прочитав на доске лишь заголовок.

Межкультурную коммуникацию я никогда не считала серьезным предметом, поэтому с начала года не уделяла ей должного внимания. Однако, возможно, когда-то мне и приходилось читать пару глав о компетенции. Наверно, поэтому в голове и всплыли о ней воспоминания. Хотя, признаться, это довольно-таки странно. Я никогда не думала, что имею настолько развитую фотографическую память. Удивительно.

Всю оставшуюся пару внимательно слежу за действиями учителя. Не тороплюсь и не пытаюсь самостоятельно пройти параграф такой простой и такой ненужный, по моему мнению, адекватному человеку. Но мне не хочется вновь забивать себе голову мыслями о нелогичности образования, и поэтому я смиренно слушаю преподавателя, иногда зевая, иногда опуская тяжелые веки.

Мы с Лилей чем-то похожи. Иногда я даже думаю, что мне с ней жутко повезло. Да, она более открытая, но в целом, Бубнова так же боится заходить в деканат, не любит перемалывать косточки надоевшим однокурсницам, не лезет знакомым в душу, да и сама к себе толком никого не подпускает. Отличный послужной список. Для меня, как зеленый свет. Я все-таки проглатываю, застрявший в горле ком, и после пары рассказываю о странном сне, о том, что он был действительно жутким и до ужаса реальным. Лилия Александровна, как всегда отвечает коротко, но эмоционально: тараканы разыгрались. Что ж, ей не привыкать к моим ненормальным историям, ведь совсем недавно я описывала, приснившийся мне взрыв на третьем этаже юридического факультета. А еще раньше – дождь из огненных шаров.

Через пару минут мы подходим к кофе-автомату и покупаем любимый горячий шоколад. Вот ради чего стоит жить.

- В субботу засядем с книжками, а? – довольно сужаю глаза. – В понедельник контрольная по английскому, помнишь?

- Я гулять пойду, - отпивая напиток, протягивает Лиля. – Хочу отдохнуть в субботу.

- А кто за тебя будет правила учить?

- Ты жутко скучная.

- Я просто не хочу провалиться, - пожимаю плечами и вздыхаю. – Что в этом плохого? Потом ведь придется пахать в два раза больше. Кстати, сегодня Саша подвез меня до института. Подвез и опять уехал непонятно чем заниматься. Как он будет разбирать свои долги?

- Ань, ну, что ты как мама.

- Да, бред это просто. Я же не собираюсь учить его жизни. Но, согласись, это неправильно. Если бы папа только знал, на что он тратит время.

- О, - Бубнова хихикает, - давай еще, расскажи ему все.

- Не выдумывай. Просто, - недовольно взвываю, - просто мне не нравятся эти его постоянные гулянки.

- Мамочка, - пропевает Лиля и улыбается. – Нельзя думать только об учебе. И вообще нельзя только думать.

Усмехаюсь: когда-то я уже отключала голову, и ни к чему хорошему это меня не привело.

Мы подходим к нужному кабинету как раз в тот момент, когда из него выбегает староста-Лена и радостно кричит:

- Пар не будет!

Я нелепо застываю на месте. Вскидываю брови и под всеобщий вопль восклицаю:

- Сколько можно?

Лиля толкает меня в бок, цокает и улыбается однокурсникам: ей, как и всем, приятна данная новость, однако мне хочется заорать от несправедливости во все горло. Зачем вообще было приезжать? Зачем было просыпаться рано утром? Чтобы сейчас отсидеть всего лишь одну пару? Господи, да, к чему я вообще старалась и писала это длинное, нудное сочинение по английскому? Ох, я же убила на него весь вечер.

- Да, что с тобой? Ты ненормальная что ли? – неожиданно спрашивает меня Лена. Она ставит на пояс костлявые руки и выпячивает вперед свой кривой, квадратный подбородок. Вздыхаю. Неужели я и, правда, выгляжу расстроенной? – Мы не собираемся тайком сбежать с пар или обмануть кого-то из преподавателей, нас отпускают.

- Я и так это поняла. Все нормально.

- Что нормально? Посмотри на себя. Ты не от мира сего, а?

Вскидываю брови. Неужели она действительно думает, что я отвечу на этот тупой вопрос? Улыбаюсь и шутливо процеживаю, пусть в мыслях и мечтаю ударить эту девицу по пустой голове:

- Тебе не понять. Я пойду тогда. Позвони заранее, если узнаешь, что и завтра пары собираются отменить, хорошо?

Она кивает и со вздохом поворачивается ко мне спиной. Отлично. Очередной барьер. Я иногда думаю, что люди непроизвольно выстраивают стены друг перед другом. Знала ли Лена о том, что таким обыкновенным движением начертит между нами красную, толстую ограничительную черту? Вряд ли. Но теперь я определенно чувствую, что не смогу общаться с ней как раньше: то есть спокойно и просто, без задней мысли. Теперь я всегда буду вспоминать этот жест, буду вспоминать ее спину, будто мое мнение и мои взгляды заслуживают лишь внимания ее торчащего сквозь тонкую кофту позвоночника.

Лиля как всегда молчит, не вмешивается, а я, как бы, и не против. Ведь глупо защищать человека, чьи идеи сам с трудом поддерживаешь.

Мы спускаемся к главному входу, обсуждая планы на завтра. Бубнова предлагает поехать с ней в кафе, обещает свести меня с парнем, настолько умным и настолько начитанным, что даже мне, сумасшедшей зубриле, будет неловко в его компании находиться. На это я лишь спрашиваю: на кой черт тогда мне вообще в это кафе идти? Я ведь буду чувствовать себя глупо.

Лиля громко выдыхает. Боюсь, однажды мои нынешние принципы все-таки отпугнут ее, поэтому выдавив из себя улыбку, я добавляю:

- Может, в следующий раз?

- О да, конечно. Ты всегда так говоришь. В любом случае, звони, если передумаешь.

Мы прощаемся уже на улице. Она машет мне и бежит к остановке, всячески придавливая руками розовую, непослушную юбку, но та только сильнее развивается, как у Мерелин в далекие семидесятые. Проследив за тем, как Бубнова скрывается за дверями автобуса, вздыхаю и оглядываюсь: придется возвращаться домой. Может, стоит позвонить Саше?

Поджимаю губы и направляюсь в сторону нужной остановки. Не хочется беспокоить брата. К тому же, я люблю ездить на автобусе. Впрочем, частично – это ложь. Ждать транспорт и мерзнуть – кому это понравится? Но ехать, слушать музыку, изучать людей –в этом уж точно что-то есть. Мы вечно куда-то спешим, пытаемся сделать сразу несколько дел одновременно. А в пути время замирает. Можно, ни о чем не думать, просто наблюдать. Конечно, бывают исключения, когда ты жутко устал и единственное, о чем ты мечтаешь, так это о теплой, родной кровати. Но в остальные дни, смотреть в окно и фантазировать, пожалуй, мое любимое занятие.

Прихожу на остановку, чудом успев к зеленому свету на светофоре. Поправляю скатившийся шарф и обхватываю себя за талию замерзшими руками. В воздухе витает сладкий, приятный запах из кондитерской, за спиной стоит огромный книжный магазин. И мне так жутко хочется сорваться с места, купить себе слойки и, наконец, найти книгу Стивена Чбоски, что я действительно поворачиваю голову в сторону свежей выпечки и уже фантазирую, как держу в руках заветную «Тихоню». Однако затем неожиданно вдалеке я замечаю нужный автобус. Всегда так. Вздыхаю. Завтра. Все завтра.

Неожиданно передо мной появляется тучный, пухлый мужчина. Кажется, нам в одну сторону, потому что он нагло отпихивает меня назад и подбегает к краю тротуара. Изначально мне хочется возмутиться, сказать, что я первая в очереди, что он не имеет права вести себя подобным образом, однако уже через секунду мой накал исчезает. Я пообещала себе измениться, так зачем же портить двухгодичное монашеское существование? Уверена, места все равно всем хватит. К тому же, со спины этот человек кажется мне знакомым. Вдруг преподаватель из института?

Автобус тормозит довольно громко и жестко. Дверцы распахиваются, из салона на меня обрушивается теплый, нагретый воздух, и я уже собираюсь зайти следом за тучным мужчиной, как вдруг чувствую чью-то руку на своем плече.

- Можно тебя?

Растерянно оборачиваюсь.

- Что?

- Можно тебя? – повторяет высокий брюнет. Я недоуменно выдергиваю руку, осматриваю его заросшее лицо, темные, почти черные глаза и пытаюсь понять: знакомы мы с ним или нет, однако в голову ничего не приходит. Кажется, я вижу этого человека впервые.

- Мне нужно ехать.

Он не отвечает. Просто вдруг опять берет меня под локоть и тянет на себя.

- Что ты делаешь? – испуганно вскрикиваю я. – Отпусти! Слышишь, я сказала, не трогай меня! Я…

- Ты обронила, - неожиданно отрезает незнакомец и протягивает ко мне вторую руку. В ней я вижу сжатый льняной шарф.

- Ой. - Стыдливо покачиваю головой. – Мне жутко неудобно. Я не заметила, как.… Ну, ты понял. Не увидела, что он упал. Спасибо.

- Не за что, - низким голосом отвечает парень и неожиданно задерживает на мне свой взгляд. Не знаю, как избавиться от странного чувства стеснения и кипятка в груди, и поэтому просто повторяю:

- Спасибо.

На этот раз незнакомец не отвечает. Кивает и медленно отходит в сторону.

Более странного разговора в моей жизни еще не было. А вспомнить я могу всякое. Даже перепалку с бывшей девушкой брата. Это кстати было ужасно, она кричала, вопила, жаловалась, что Саша уделяет мне больше времени, чем должен, что я сижу у него на шее, и что его квартира – не общежитие. Собственно, ее доводы, как и тогда, сейчас меня не впечатляют, однако даже тот разговор, как мне кажется, был более нормальным.

Недоуменно вскинув брови, потираю то место, которого коснулся незнакомец и поворачиваюсь лицом к автобусу. К автобусу, которого уже нет.

- Отлично! – взвываю я. – Просто замечательно.

Хочу вновь увидеть незнакомого парня. Интересно, он все так же пытается изучить мое лицо? Интересно, я действительно обронила шарф, или он незаметно стащил его с моей шеи? Интересно, я схожу с ума или просто выдумываю невозможные варианты произошедшего для того, чтобы хоть как-то согреть свою замерзшую голову?

От раздумий меня отвлекает дикий визг. Резко поворачиваю голову в сторону шума, присматриваюсь и вдруг вижу на перекрестке, врезавшиеся друг в друга машины. В паре метрах от них автобус, впечатанный в фонарный столб. Автобус, на котором я собиралась добраться до дома.

- О, господи.

Мои глаза становятся огромными. Схватившись рукой за рот, пошатываюсь назад и про себя повторяю: это не он, это не тот автобус, это просто случайность. Случайность! Люди рядом срываются с мест, я же не могу пошевелиться. Встряхиваю головой и несколько раз моргаю, пытаясь привести себя в чувство. Затем выпрямляюсь, громко выдыхаю и начинаю медленно двигаться в сторону дыма. Вдруг кому-то нужна помощь.

Весь путь до перекрестка не могу нормально дышать. Прибавляю темп, уже несусь к автобусу, как вдруг замечаю окровавленные стекла в изуродованных машинах. Отворачиваюсь. Боже, выжили ли там люди? Стискиваю руки в кулаки. Подхожу к собравшейся возле пешеходного перехода толпе и вытягиваю шею: дверцы автобуса погнуты, некоторые окна выбиты. Из них слышатся крики и стоны людей. Правда, они совсем тихие. Их перебивает ужасный визг крутящихся колес.

Кто-то вызывает скорую помощь, кто-то несется к дымящемуся автобусу. Я же ощущаю странное чувство дежавю. Будто данная картинка мне знакома. Оглядываюсь, пытаюсь осознать, что же происходит, как вдруг замечаю медработников. Они выбегают из скорой помощи, несутся к пострадавшим, раскладывают огромные носилки, и лицо одно из докторов не просто шокирует меня. Мне вдруг становится плохо. Жутко плохо. Резко отворачиваюсь, зажмуриваюсь и шепчу:

- Тебе показалось, это не правда, ты не знаешь этого мужчину, ты ничего не знаешь про этот автобус, ты…

Я задыхаюсь. Достаю из кармана телефон и набираю первый попавшийся номер.

- Да?

- Забери меня, пожалуйста.

- Что случилось?

Не могу понять, кому же все-таки позвонила. Шатаясь, отхожу от толпы, сглатываю и повторяю:

- Забери меня.

- Аня, что с тобой? Где ты?

- Я не знаю, что происходит. Я видела все это. Понимаешь? – Хватаюсь свободной рукой за лицо и непроизвольно бросаю взгляд за спину: из автобуса выносят мальчишку. Того самого мальчишку! – Господи, - глаза расширяются так сильно, что мне становится дико больно, - господи, я была в этом автобусе! Во сне! Я была там!

Уже не обращаю внимания на голос на конце трубки. Случайно выпускаю из руки телефон и замираю: может, мне опять все это снится? Дрожащими пальцами щипаю кожу на ладони. Ничего не меняется. Щипаю еще раз, на этот раз гораздо сильней. Морщусь от боли, прикусываю губу, и ошеломленно осознаю: все происходящее вокруг меня – реальность. Однако этого попросту не может быть! Я не могла видеть данные события во сне! Это же невозможно!

Неуклюже поднимаю с земли телефон, забрасываю его в сумку и неожиданно нахожу в себе силы вновь приблизиться к автобусу. Расталкиваю перед собой людей, подхожу к погнутым дверцам и сквозь стекло замечаю вдалеке тучного, пухловатого мужчину. Из его виска течет кровь, и она пачкает его кожаную, черную куртку. Отхожу назад. Все смешивается. Голоса людей, их крики и просьбы. Даже ветер исчезает. Пропадают запахи, цвета и звуки. Есть только мое дико стучащее сердце. Оно где-то в горле. Или в пятках. Или в животе. Не знаю. Пошатываясь, подхожу к дереву, облокачиваюсь об него головой и задерживаю дыхание. Мой мозг разрывается на части. Одна его сторона отрицает все, что сейчас происходит, но другая упорно воспроизводит картинки из кошмара, и они абсолютно идентично тому, что только что увидели мои глаза. Можно ли подвергать сомнению реальность? Я могу претвориться, будто не знаю, как выглядело лицо того тучного мужчины, или маленького парнишки, или взвинченного доктора. Но это же будет ложью, ведь я действительно их помню. Я знаю их!

- Аня? - Резко оборачиваюсь. Выдыхаю и порывисто обнимаю брата за плечи. – Ты чего? Господи, ты как? Черт, ты цела? Все нормально? Посмотри на меня, все хорошо?

- Саша, - только и могу выдавить из себя я. Дергано отстраняюсь, закрываю ладонями лицо и крепко зажмуриваюсь. Это все сон, страшный сон, потому что в жизни ничего подобного не происходит. Нельзя увидеть будущее. Это невозможно.

- Ты меня напугала. Я ехал домой, заметил аварию, и…, - он запинается и протягивает ко мне руки, но я вновь уворачиваюсь. – Черт. Ты как?

В жизни случаются странности. Пожалуй, они редки, но все-таки возможны. Да, и что скрывать, на самом деле, из ряда вон выходящие вещи даже спасают нас, ведь существовать в постоянном равновесии невыносимо. Однако что, если изменения сбивают с толку, обезоруживают. Это не просто нелепые карикатуры, это абсолютно новый сюжет, новые средства и мысли. Стоит ли с ними мириться, стоит ли их принять? Сны, которые сбываются, люди, с которыми на самом деле ты познакомился в своей голове – не чересчур ли это? Даже попытавшись примириться с такими фактами, можно сойти с ума.

ГЛАВА 2. НЕПРИЯТНОСТИ.

Не помню, как оказываюсь в машине.

Просто неожиданно я отключаюсь и открываю глаза уже на пассажирском сидении рядом с братом. Он так же лениво ведет машину, правда, теперь я замечаю, как дрожат его руки, сжимающие руль. Наверно, он испугался не меньше моего.

Облизываю засохшие губы, стаскиваю с себя чью-то теплую куртку и шепчу:

- Мы едем к папе?

Саша оборачивается. Кладет руку на мое колено и кивает.

- Это хорошо. - Чувствую, как трясется его кисть и убираю ногу в сторону таким образом, чтобы его пальцы скатились вниз. Не хочу больше разговаривать, правда, и молчать боюсь. Прикусываю кончик ногтя и откидываю назад голову. – Прости.

- Ты тут причем.

- Я не хотела тебя напугать. – Зажимаю переносицу. – Просто произошло нечто странное, и я позвонила первому, кто попался в списке. Надо было хоть что-то объяснить, но…

- Перестань.

- Нет. Я не знаю, как это называется. Я вообще ничего не знаю. Просто, понимаешь, я видела все это. – Вновь смотрю на брата. Покачиваю головой и горячо продолжаю, - я видела аварию, Саш, я видела ее! Во сне. Я утром тебе рассказывала, помнишь? И повторилось все. Кроме, того, что в салон я не попала. На остановке был парень, он отвлек меня. И…, - запинаюсь. Вижу, как напряжены скулы брата и спрашиваю. – Ты веришь мне?

Саша не отвечает.

- Ты веришь мне? – упрямо повторяю я. – Скажи!

- Что тут сказать? Ань, это сумасшествие какое-то.

- Но зачем мне выдумывать?

- Откуда я знаю. – Он мнет пальцами руль и нервно пожимает плечами. – Наверно, это совпадение.

- Совпадение? Разве такие совпадения бывают?

- А что же было в твоем сне? Похожая авария?

- Не похожая. Это был тот же автобус, те же люди, тот же перекресток. Совпало абсолютно все!

- Но почему тогда ты не оказалась внутри? – Саша оборачивается. – Того парня на остановке ты тоже знаешь?

- Нет. Я случайно обронила шарф. Он поднял его.

- Шарф, - скептически фыркает брат и сосредоточенно переключает передачу. – Звучит дико. Хотя я как-то читал о женщине, которая, прежде чем пойти на работу, забежала в аптеку за пластырем. Таким образом, она спасла себе жизнь 11 сентября.

- Значит, такое случается?

- Не знаю. Я когда тебя заметил, чуть коньки не отбросил. Видела бы ты себя со стороны. Вух, вся белая, испуганная.

Не отвечаю. Отворачиваюсь и упрямо поджимаю губы: неужели можно было выглядеть адекватней? Удивительно, как я еще не бросилась по улице с криками и воплями. Сразу бы повязали и отправили в психушку. Хотя ничего удивительного в этом нет, и я знаю почему.

Глубоко втягиваю воздух, выпрямляюсь и говорю себе: ты не сумасшедшая. Однако как еще объяснить то, что произошло? Допустим, я могла встретиться на остановке с тем тучным мужчиной и раньше, но как на счет ребенка? Или доктора? Или перекрестка?! Ведь автобус мог попасть в аварию, где угодно! Но нет. Его сбили именно на проезжей части в сотне метров от моего института. Именно сегодня. Именно в это время. Сдавливаю пальцами лицо и вновь повторяю: не сумасшедшая, не сумасшедшая.

- Ты как? – неожиданно спрашивает Саша. – Сейчас уже будем дома.

Я киваю и медленно опускаю руки. В конце концов, в жизни бывает всякое. Может, произошедшее действительно нелепая случайность. Не ставить ведь теперь на мне крест. Это неправильно.

Дом, в котором я выросла, находится в нескольких километрах от города. За крутым поворотом притаился поселок, заставленный небольшими коттеджами с небольшими окнами. Окружает его хвойный, густой лес, сзади подпирает грязная речка, а призрачную атмосферу разбавляет озеро, талантливо сооруженное ровно под окном моей комнаты. Здесь все знают друг друга. И не просто в лицо, но и по имени. Да, что там - по фамилии! Здесь каждый день такой же, как предыдущий. И если когда-то мне казалось, что по-другому и быть не может, сейчас я просто в ужасе. Как только я не взбунтовалась раньше? Неужели жить в клетке мне действительно нравилось?

Конечно, последствий замкнутого пространства огромное количество. Например, моя странная боязнь людей, боязнь собственного мнения. Но, с другой стороны, в детстве я была именно ребенком, который не сталкивался с проблемами, не убегал из дома – лес ведь вокруг, – не терял девственность на вечеринках, не менял друзей и не мечтал об иной жизни. Все как надо. Все правильно. Ровно, гладко, без шершавостей и препятствий. Вопрос лишь в том: стоило ли это того? И было ли так на самом деле?

Я убежала к Саше почти сразу же, как папа купил ему квартиру в городе. Не могла находиться здесь без брата: чувствовала себя ужасно одинокой. Мама подала на развод за год до моего выпуска, лучшая подруга позапрошлым летом поступила в другой город на невыносимый экономический факультет, и даже собака умерла, словно в добавление ко всему, что успело со мной случиться. Иными словами, ничего не держало меня в этом сером, маленьком поселке. Разве что папа. Но он так сильно любил свою работу, что, иногда даже не ночевал дома. И это имело свои последствия: я и так ощущала себя брошенной, а без него мне и вовсе казалось, будто не меня все покинули, а я покинула всех.

Сейчас мы с братом стараемся как можно чаще выбираться из дома, чтобы навестить отца. Не хочу врать: я жутко скучаю. Но опять-таки, свободу на клетку не променяешь. Я пусть и странный человек с огромным списком фобий, но даже мне гораздо комфортней жить в квартире с Сашей, чем наедине с самой собой в частном доме.

Вероятность, что папы нет - не просто огромная. Пожалуй, она гигантская. Но Саша все равно первым делом подъезжает к коттеджу. Вдруг удастся подловить отца перед его уходом на работу. Я смотрю в окно, вижу наш небольшой, двухэтажный дом и вспоминаю, как мама хотела посадить яблони напротив центровых окон. Конечно, папа именно так и сделал. Но знал ли он тогда, что она даже не увидит, как они расцветут. Первые несколько лет эти деревья упрямо сохли, сгибались, лишь не позволяли солнцу проникнуть в наш широкий, темный холл. Но прошлой весной что-то изменилось. Было больше дождей или больше света – кто знает? В любом случае, больные, скрученные деревья вдруг расправили свои ветви, вытянулись и превратились в нечто волшебное, не от мира сего. Пожалуй, приезжать домой в мае уже стоило ради этого: ради белой аллеи перед нашим узким крыльцом.

Мы выходим из машины. Я осматриваюсь, вдыхаю свежий, легкий запах леса, хвои и улыбаюсь: здесь все совсем другое.

- Папы нет, - сообщает Саша и достает запасной ключ из-под горшка с засохшим, тонким деревом. Брат ловит мой взгляд. – Ты точно в порядке? Выглядишь не очень.

- Если ты перестанешь меня об этом спрашивать, я, наконец, смогу расслабиться, - кривлю губы, тут же получаю в ответ похожую гримасу и усмехаюсь. – Я схожу тогда к папе на работу. Ты со мной?

- Да, ну. Лучше проверю его машину. Наверняка, опять пешком потопал.

- У тебя еще много времени. Мы же до вечера. Придем – починишь.

Саша вместо ответа смеется. Собственно, я и не нуждаюсь в пояснении. Было глупо пытаться его в чем-то переубедить: упрямство - давно знакомый мне его детский рудимент. Поджимаю губы, вздыхаю и смотрю в сторону небольшого, узкого мостика. Он соединяет два берега искусственного, овального озера. За ним находится папино место гнездования, второй дом, жилище, дело всей его жизни – детский дом имени Евгения Утвы – к слову, наши предки из Польши. Раньше мне нравилось ждать папу, пока тот решал до ночи проблемы, связанные с финансами, документами, вновь поступившими детьми. Но лет в четырнадцать я поняла, что грустнее место еще нужно поискать. Неприятности с деньгами и близко не стояли с душераздирающими историями, которые мне, порой, рассказывали наиболее приспособленные к общению ребята. Кого-то бросили еще в детстве, кто-то сбежал сам, а кому-то пришлось действительно пережить расставание с родителями. Не на поводу у гнева, не на поводу у обиды. А наоборот. Пришлось расставаться даже тогда, когда они были готовы закрыть глаза на все, что с ними вытворяли. Мама ведь – отвечали они. Папа ведь – повторяли некоторые. Но их разделяли, убеждали в необходимости таких радикальных мер, а затем кидали на попечение моему отцу.

До сих пор не понимаю, как он выдерживает такой напор ненависти, и как именно затем он этот напор ненависти превращает в уважение. В любом случае, в стенах приюта, сооруженного моим отцом, всегда тихо. Иногда слишком тихо, но зато мирно.

Укутываюсь в льняной шарф, невольно вспоминанию о произошедшей аварии и встряхиваю головой. Не стоит сейчас о ней думать, не стоит вообще о ней думать. Расскажу папе. Он расставит все на свои места, как всегда делал. Я столько раз обращалась к нему за помощью, что, наверно, и разучилась принимать серьезные решения самостоятельно. Это, конечно, сказано немного утрированно. Но я действительно не знаю, что бы я без него делала. Он у меня странный, преданный своему делу и каждому ребенку, находящемуся под его крылом. И, тем не менее, он всегда был и остается моим папой. Человеком, который смог пережить смерть брата, развод и даже переходный возраст Саши.

До детского дома минут пятнадцать. Я дохожу за двадцать пять. Не хочу торопиться. А, может, попросту не могу. Кто знает. Все это время мне кажется, будто кто-то вот-вот, да выпрыгнет на меня из-за угла. Странное чувство. Оно пугает и одновременно не дает мне ощутить себя одинокой.

Приют построен из белого, стандартного кирпича, который со временем стал серым и сейчас со стороны выглядит немного рыхлым. Папа уже, который год собирается реставрировать главный корпус, но у него вечно не доходят руки – иными словами, вечно не хватает денег. Я никогда не обращала на это внимание, но сегодня мне кажется, что здание выглядит немного зловеще. Оно огорожено металлическим забором, который вряд ли является преградой для особо активных подростков, и возвышается на пять этажей. На территории несколько спортивных площадок, теплица и беседка – там папа заставляет подопечных праздновать Новый Год. За последним корпусом – выход к речке. В то здание отец заселил особенно рассудительных, правильных детей, не способных подпортить себе и ему жизнь, ведясь на поводу у безбашенных желаний, что, впрочем, оказалось умным решением. Помнится, однажды лихачи из второго корпуса затеяли игру: кто безрассудней, и нахождение под их окном реки заметно бы ухудшило развязку того вечера.

Я прохожу в здание, киваю охраннику и сворачиваю в сторону лестницы. Внутри так светло, будто кроме солнечного света, коридоры освещают еще и тысячи огромных люстр. Непроизвольно обращаю внимание на тишину. Почему никто не бегает по этажам, не болтает, не гуляет на улице? Неужели здесь живут другие подростки, совсем не похожие на тех, кто учился со мной в школе или сейчас учится в институте? Странно.

Слышу музыку. Улыбаюсь, уверенно открываю дверь папиного кабинета и застаю его сидящем в своем широком, бардовом кресле.

- Неужели твои дети любят классику?

Он поднимает голову. Встает из-за стола и хитро сужает серые глаза:

- А кто их спрашивает?

- Привет. - Я неуверенно обнимаю папу и зажмуриваюсь. Хочу сказать, как соскучилась, как рада его видеть, но не произношу ни слова. Я не такая. Я не умею говорить то, что чувствую. Это сводит с ума! Обезоруживает! Меня попросту убивает это тупое ощущение никому не нужной скрытности или стеснения. И, к сожалению, я не знаю, как с ним бороться.

- Ты одна? Где Саша?

- Он дома. – Отстраняюсь и саркастически добавляю, - протестует в полном одиночестве.

- Против чего на этот раз?

- Против всего. Как всегда.

Папа понимающе кивает и спрашивает:

- Вы надолго? Я хотел разобраться с документами, прежде чем поеду домой.

- Разбирайся, конечно. – Рассеянно пожимаю плечами, пусть в глубине души и хочу привлечь его внимание. Почему отец так любит это место? – Мы наверно останемся до вечера.

- Отлично. Все в порядке? Ты какая-то дерганная.

Папа поправляет ворот серой рубашки, убирает со стола несколько папок и закатывает спустившиеся, мятые рукава. Я невольно замечаю круги под его глазами, вижу седые прорези, морщины. Когда он в последний раз спал?

- Мне надо поговорить с тобой кое о чем, - неуверенно чешу подбородок. Наблюдаю за тем, как папа вновь усаживается в кресло, как он сонливо потирает пальцами закрытые глаза, как он горбит широкие, угловатые плечи, и скрещиваю на груди руки. – Пап, ты неважно выглядишь. Что-то случилось?

- Не выдумывай.

- У тебя вид усталый. Но сейчас только полдень.

- Плохо спал.

- А ты почему? Или это у нас семейное? – я хотела пошутить. Выходит как-то не очень. Папа лишь хмыкает. – Что? В чем дело?

- Ань, я же сказал: все нормально.

- Ладно. – Упрямство Саши, пожалуй, перешло ему по наследству, поэтому я даже не пытаюсь разбить эту очередную вековую стену. Пожимаю губы и, вдохнув как можно больше кислорода в легкие, отрезаю, - со мной сегодня случилось невероятное.

- Что же?

- Звучит глупо. Только не смейся! Обещаешь? Я, кажется, сегодня предсказала свое будущее.

- Да ладно.

- Давай только без сарказма. Мне и от Саши его хватило. Лучше послушай! – решительно обхожу стол и останавливаюсь прямо перед папиным носом. – Мне сегодня приснился сон о том, как я попала в аварию. Точнее, как в аварию попал целый автобус. Так вот, часа три назад на перекрестке прямо возле моего института…

- Ты попала в аварию? Господи, Аня? Почему не позвонила?

- Пап, все хорошо. Я проворонила пазик и наблюдала за всем со стороны.

- Очень интересная история.

- Чего язвить? – обиженно взвываю я и выпрямляюсь. – Это правда. Пап, по-моему, я сошла с ума. Понимаешь, я вспомнила не только аварию, но и людей, находившихся в салоне. Разве это не странно?

Отец недоуменно пожимает плечами и отрезает:

- Совпадение, наверно.

Недовольно откидываю назад волосы.

- Какое совпадение? Пап, я же говорю, что узнала даже людей! Узнала автобус и перекресток. Неужели это нормально? Скажи, что такое часто случается, и я тут же оставлю тебя наедине с твоими документами.

- Анют, давай без сказок.

- Но я серьезно. Зачем мне выдумывать? Пап.

- Просто останови этот дикий поток мыслей и подумай: реально ли то, что ты говоришь. Здесь два варианта, правильно? Или ты, действительно, сумела увидеть свое будущее, или то, что произошло - поразительное совпадение. Ну, теперь скажи мне – что реальней?

- Но…

- Не надо выдумывать теории, не надо строить какие-то непонятные догадки, - отец берет меня за руку и улыбается, - давай серьезно, Анют. Как думаешь, где правда?

Отец так на меня смотрит, что я мгновенно покрываюсь красными пятнами. Вновь чувствую себя шестнадцатилетней девочкой, вновь вижу папины светло-голубые глаза, вновь слышу его строгие, твердые слова: как думаешь, где правда, - и испуганно горблюсь: неужели мне придется пройти через события позапрошлой весны снова.

Я совсем не похожа на отца: ни характером, ни внешностью. Ни, уж тем более, складом ума. Глупо было думать, что он поверит в сказки. Наверняка, для него, как для скептика, жизнь протекает обычно и ровно, причем даже тогда, когда она поражает людей своей жестокостью, несправедливостью и равнодушием. «Обычное дело», - сказал бы он, состряпав даже из самой ужасной трагедии банальную, примитивную историю. Может, именно поэтому он до сих пор не опускает руки и не ищет новую работу? Может, именно поэтому он помогает детям, ведь не пугается их проблем и не видит в них ничего особенного?

- Я, наверно, пойду, - неуверенно пожимаю плечами и киваю в сторону к двери. – Тебя ведь ждать долго, да?

Папа громко выдыхает. Наши взгляды встречаюсь, и мне кажется, будто он чувствует, что я нуждаюсь в его поддержке. Однако он не произносит ни слова, чтобы хоть как-то меня успокоить. Он откашливается и говорит:

- Не разрушьте дом, пока меня нет.

И для меня эта его фраза - странный предел равнодушия, о котором я раньше даже не догадывалась. Почему папа говорит так, почему не хочет помочь мне? Ведь он единственный, кому я действительно могу доверять. Необычайно новое ощущение стеснения появляется в груди, словно я только что поговорила не с отцом, а с кем-то иным. С кем-то чужим и немногословным. Это странно. Я не отвожу глаз от папы даже, когда выхожу из комнаты. Вижу, как он нервно сжимает ручку, как смотрит, на лежащие, на столе, документы, и думаю: неужели ему все равно?

Выбираюсь на улицу и растерянно останавливаюсь. Что делать теперь? На улице прохладно. Засовываю руки в карманы, выхожу с территории приюта на проезжую часть и громко, протяжно выдыхаю: лучше попросту претвориться, будто ничего не было. Правильно? И уж тем более не связывать случившееся с позапрошлой весной. Совпадение, так совпадение. В жизни ведь много странностей. Кто сказал, что сегодняшний день – не одна из них?

Киваю и в тот же момент чувствую, как кто-то пихает меня в бок.

- Осторожно!

Все происходит молниеносно. Я неуклюже валюсь на бок, вскрикиваю и, подняв голову, замечаю машину, проскользнувшую в нескольких сантиметрах от моих ног. Она уносится вдаль, скрывается за мостом, а я не могу вымолвить и слова. Сначала смотрю на свои исцарапанные камнями ладони, потом на грязные джинсы и чудом уцелевшие нижние конечности, а затем я встречаюсь взглядом с ней. С девушкой. Она стоит надо мной. Совсем близко. Тень от ее высокой, спортивной фигуры падает на мое испуганное лицо, и мне ничего не остается, как вновь выдавить из себя немой крик.

- Цела? – резко бросает она. Поправляет короткие, вьющиеся волосы и одергивает мешковатую куртку.

Знаю, что сейчас было бы правильным встать, взять себя в руки, собраться с мыслями, вымолвить хоть слово! Но я могу лишь молча пялиться вверх и моргать. Будто слабоумная.

- Не ходи по улицам одна, договорились?

- Что? – наконец, слышу свой голос. – Кто ты?

- Пообещай мне, - требует незнакомка, хватает меня за руку и грубо поднимает с асфальта. Вновь говорит, - пообещай.

- Отпусти, - с похожей интонацией, произношу я, стискивая зубы. – Отпусти меня сейчас же.

Девушка неожиданно усмехается. Разжимает пальцы и тянет:

- Как скажешь.

Я недоуменно наблюдаю за тем, как незнакомка поворачивается ко мне спиной и уходит. Вот так, просто. Ни объяснив ничего. Высокая, худая. Что это вообще было? Ее подходка такая же грубая, такая же резкая, как и тембр ее голоса. Одежда черная, старая. Волосы спутаны. Может, наркоманка?

Часто дыша, поправляю задравшееся пальто. Затем непроизвольно смотрю в сторону моста, будто жду, что машина вновь вернется. Но нет. Господи. Что сейчас вообще произошло? Меня пытались сбить? Здесь? В этом маленьком, треклятом поселке, где по проезжей части автомобиль проезжает раз в три часа?

- С меня хватит.

Резко срываюсь с места и несусь в сторону дома. Я могу смириться с тем, что я каким-то магическим образом воспроизвела таблицу по межкультурной коммуникации. С неоспоримым усилием, я так же могу смириться со странной аварией, приснившейся мне ночью. Но смириться с тем, что кто-то пытается меня сбить посреди дня в моем родном поселке, где я знаю не только имя каждого жителя, но и его генеалогическое древо – это уже чересчур.

На смену страху приходит злость. Разрывая воздух громким дыханием, я иду вперед и думаю о том, как заставляю Сашу вернуться в город. Он должен понять, должен поверить. Если папа не хочет мне помочь, надеюсь, захочет помочь брат.

Добегаю до дома, сразу же несусь в гараж и протягиваю:

- Саша! – останавливаюсь перед машиной. Здесь никого нет. – Саша, ты где?

Оглядываюсь. Протираю руками вспотевшее лицо и иду в дом. Дверь открыта, однако внутри царит отвратительная тишина, которая, словно одеяло, накрывает меня с головой. Проверяю кухню, зал – брата нигде нет.

- Саша, - вновь говорю я, - куда ты подевался?

- Куда я подевался? - Вскрикиваю и резко оборачиваюсь. Брат вальяжно притаился на пороге и держит в руках папин набор с инструментами. Он вскидывает брови. – Ты чего орешь?

- Господи, где ты был? – недовольно откидываю назад голову. – Отвратный сегодня день.

- Что уже случилось? Ты опять бледная. Папы не было на работе?

- Был. Как всегда. – Саша проходит мимо, вываливает на пол инструменты и присаживается на корточки. – Он занят. Опять какая-то морока с документами. Впрочем, неважно. Саш. Слушай, давай поедем домой.

- Но мы только приехали.

- Я знаю, просто… Просто мне не по себе.

Брат отвлекается от инструментов и поднимает на меня взгляд. Его глаза совсем другие, в них нет и толики страха. А мне страшно. Очень.

- Аня, - Саша встает, - что случилось?

Я не отвечаю. Облокачиваюсь спиной о стену и обхватываю руками себя за талию: надеюсь, хоть как-то усмирить разбушевавшееся внутри чувство паники. Но брата не обмануть. Он лишь ближе подходит ко мне и вновь спрашивает:

- Почему ты дрожишь?

- Не дрожу.

- Дрожишь. – Он заботливо кладет ладонь мне на плечо. – Замерзла? Ань, тебя трясет.

- Там была девушка, - спутанно отрезаю я, а затем усмехаюсь. Воспользовавшись паузой, брат собирается что-то сказать, однако я тут же продолжаю. – Она оттолкнула меня в сторону, прежде чем черный нисан проехался по моим ногам. И ты наверно спросишь, о чем я вообще говорю, да? Так вот, десять минут назад на дороге возле приюта меня, кажется, хотели сбить. И ты вновь спросишь: сошли ли я с ума? Но нет. Саша, клянусь! Происходит нечто странное. Да, бывают плохие, черные дни. Бывает, что ты проливаешь чай на кофту, или спотыкаешься о порожки в подъезде, но это ведь другое, правда? Это чересчур. Да?

Саша буравит меня недоуменным взглядом. Я бы сказала еще что-то, но не могу. Лишь покачиваю головой и нервно улыбаюсь: думаю, такое поведение напугало брата еще больше. Вместо того чтобы обсудить проблему, он отрезает:

- Я звоню отцу. А затем мы едем в полицию.

- Что? – округляю глаза и наблюдаю за тем, как Саша решительной походкой направляется к домашнему телефону. – Не надо никакой полиции. Зачем? Мы же не в сериале, чтобы по каким-то пустякам вызвать мусоров.

- Пустякам? Сначала авария, теперь это. Чудо, что ты цела, но если больше чудес не будет? Надо чтобы кто-то постоянно был рядом. Хотя бы сейчас на время. Если это паранойя или совпадения, или бред, или что-то еще – и, слава богу. Но в противном случае…

- Саш, - беру брата за локоть и тяну на себя прямо перед столиком с телефоном. – Пожалуйста, не надо. Я рассказала тебе об этом не для того, чтобы ты поднимал панику.

- А для чего тогда?

- Не знаю, - неуверенно пожимаю плечами. – Наверно, для того, чтобы ты просто попытался меня успокоить.

Брат тяжело выдыхает и протирает пальцами глаза. Затем спрашивает:

- И что это была за девушка?

- Странная девушка. Мы с ней незнакомы.

- Это я понял, как ни странно. И, кажется, это единственное, что я понял.

Усмехаюсь.

- Сегодня необычный день. В чем секрет, интересно.

- Слушай, а, может, случившееся как-то связано с позапрошлой весной?

- Саш.

- Подожди, не злись. Я знаю, что ты не любишь об этом вспоминать, но…

- Не о чем тут вспоминать, - резко бросаю я и тут же меняюсь в лице. Тело сводит. Иногда давно ушедшее задевает куда сильнее очевидных неприятностей. – Давай не говорить об этом, договорились?

- Почему?

- Потому что.

- Дело твое. - Брат пожимает плечами. – Как хочешь. Кстати, я все равно думаю, что надо рассказать о произошедшем папе. Не слушаешь меня, может, с ним согласишься. Папа этого просто так не оставит.

Учитывая то, как сегодня отец странно отреагировал на мои слова, было бы неудивительным его полное равнодушие и по данной теме. Но я ничего не говорю Саше. Лишь киваю и бегу к себе в комнату. Пусть считает, что я согласилась.

Захожу к себе, закрываю дверь и обессиленно облокачиваюсь об нее всем телом. Зажмуриваюсь.

От прошлого нельзя сбежать. И даже если ты стараешься что-то изменить, стать лучше, пойти по иному пути – попытки очищения бесполезны. Словно тень, былые поступки следуют за нами по пятам. И даже тот факт, что, порой, они исчезают в полдень, не облегчает наше существование. Открываю глаза и нехотя бросаю взгляд на шкафчик. Ноги сами делают несколько шагов в его сторону, руки сами распахивают его дверцы, а пальцы сами нащупывают под бельем обувную коробку. Сажусь на пол, открываю крышку и с силой стискиваю зубы. В миллиардный раз достаю такую родную и такую чужую фотографию. С нее на меня смотрят три счастливых человека. Они улыбаются, обнимают друг друга за талию, они будто живут совсем в другом мире. Я тоже счастлива. Спокойна и расслаблена. Уже и забыла, что значит быть такой. Рядом Никка – тогда еще лучшая подруга. По другую сторону – Андрей. Ее парень. Мы дружили так же долго, как тянулось детское время. Однако в один миг все изменилось. Я все изменила. Сказать испортила – не сказать и о половине того, что я сделала. Сказать разрушила – не сказать и об одной четвертой. Сказать уничтожила – и попасть в точку. Вот так бывает. Ты не ждешь от жизни ничего особенного, а она преподносит тебе на блюде целое рагу из неприятностей, отчаяния и потерь.

Я просыпаюсь, услышав глухой треск. Открываю глаза, привыкаю к темноте и недоуменно вскидываю брови. Который час? Я и не заметила, как уснула. Одеяло почему-то на полу, в руках смятая фотография, а на душе тяжело и грузно, будто несколько часов назад туда скинули целый бак огорчений. Встаю с кровати, включаю свет и вновь слышу глухой треск. Хмурю лоб.

- Саш?

Никто не отвечает. Выхожу из комнаты и внимательно изучаю коридор, будто боюсь, что кто-то выпрыгнет на меня из-за поворота или поднимется ко мне по лестнице. Взяв под контроль разбушевавшуюся фантазию, спускаюсь на первый этаж, зову брата и опять не слышу ответ. Начинает надоедать это странное ощущение чьего-то присутствия, когда в доме нет никого кроме меня самой. Вновь по дому проносится тихое потрескивание, оборачиваюсь и замечаю, развивающуюся от ветра, занавеску.

- Отлично. - Выдохнув, подхожу к окну и крепко его закрываю. Собираюсь завесить стекло шторкой, как вдруг в темноте на улице замечаю чью-то тень. Возле соседнего дома, напротив. Человек смотрит на меня. Господи. Он, правда, на меня смотрит! Резко отхожу в сторону и зажмуриваюсь: что за вечный фильм ужасов? Откуда этот незнакомец, и почему меня так напугало его присутствие? Вдруг это просто человек, и он просто ждет такого же простого друга. Ага. В свете прошедших событий, в такой вариант слабо верится. Включаю свет во всех комнатах на первом этаже. Сейчас около семи вечера. Где черт подери Саша? Где папа? Смысл было мне приезжать домой? Чтобы сойти с ума? Почему-то бросаю взгляд на огромную, широкую картинку. На ней изображен папа с родным братом. Сейчас дяди Сережи уже нет, и мне становится не по себе: почему отец до сих пор не уберет это напоминания со стены? Прошло ведь так много лет. Неужели у него не екает в сердце, когда он замечает их вместе? Таких молодых, счастливых. И живых.

Собираюсь сходить за сотовым телефоном как раз в тот момент, когда открывается входная дверь.

- Мы дома, - протягивает папа и пропускает Сашу вперед. В руках у брата огромная коробка с пиццей: вот, что значит жить без женщины. – Ань?

- Я здесь. – Вздыхаю. – Чего вы так долго? Нам ведь домой еще возвращаться.

- Прости, я заработался.

- Зато у нас есть пицца, - усмехается Саша. Улыбка поддельная. Думаю, брат пытается как-то себя успокоить, хотя внутри переживает из-за случившегося. Взглядом я будто спрашиваю: проболтался или нет? Однако тот лишь опускает глаза в пол. Значит, проболтался. Черт.

- Саша, ставь чайник, Анют, пошли со мной.

Я поджимаю губы и неуверенно скрещиваю на груди руки: интересно, что папа собирается мне сказать? Заявит, будто случившееся – очередное совпадение?

Следую за ним до его комнаты. Он стягивает с плеч пиджак, расстегивает запонки и со вздохом оборачивается. Признаться, вид у него, как у Саши, когда тот собирается вычитать меня за разбросанные по дому вещи. Зрелище не из приятных. Да, и вообще лицо худоватое. Щеки впали. Когда он в последний раз спал?

- Что произошло, и почему ты не позвонила мне? – отец устало протирает широкими ладонями лицо. – Разве скрывать такое нормально? Ань, я думал, что вбил в твою голову всегда полагаться на меня, в любых ситуациях. Всегда рассказывать мне обо всем. Тебя пытались сбить, и, тем не менее, ты собиралась промолчать?

- Пап, - растеряно протягиваю я. – Все ведь обошлось. Все нормально.

- Ничего не нормально. – Он выпрямляется и становится таким высокими, что его тень полностью поглощает все мое тело. – Я, может, не принял в серьез твой рассказ об аварии, но это.… Это уже не шутки. Кто-то додумался причинить тебе вред! Здесь! В нашем мизерном поселке! В поселке, где все знают подноготную каждого! Это же какой безбашенностью и неадекватностью нужно обладать? Видимо, человек, совершивший такой проступок, ненормальный, что прокручивает дело еще на сто восемьдесят градусов и делает его крайне опасным. Я не собираюсь закрывать на это глаза!

- Я и не прошу. Просто подумай, вдруг произошедшее действительно совпадение? С кем не бывает. – Говорю, а сама не верю. Что за чушь? Случайно выехать за проезжую часть на грунтовку по пустой дороге? Но мне почему-то не хочется беспокоить отца. Или не хочется видеть его таким. Не знаю. – Пап, машина уже уехала. Я цела. К счастью, все обошлось, и, да, я не буду скрывать, что жутко перепугалась. Но разве сейчас не бессмысленно пытаться отыскать этих людей? Обращаться в полицию? Это лишь урок. Я должна быть внимательнее на дорогах. И все.

- Что значит, и все? Ты думаешь, мы не найдем этих придурков? Аня, в нашем поселке семь тысяч человек. Из них у половины черные машины. У одной четвертой нисаны. И у одной шестой нисаны черные. То есть ты понимаешь, к чему я веду?

- Но вдруг эти люди не отсюда?

Папа удивленно вскидывает брови.

- Что? – он покачивает головой. – Ты хочешь сказать, что у тебя есть какие-то проблемы в городе?

- Нет. Господи, пап, ты меня не слушаешь! Я к тому, что мы можем и не найти этих людей. Только лишь поднимем шум.

- Значит, поднимем.

- Зачем? Пожалуйста, перестань. Ехал какой-то пьяный урод. Повело его вправо. Я оказалась не в том месте, не в то время. Слава богу, рядом была та девушка. Она меня спасла, и уж кого и стоит найти, так это ее, чтобы отблагодарить. А таких придурков, как тот водитель, их просто пруд…

- Девушка? – перебивает отец. – Что за девушка? Мы ее знаем? Она отсюда?

- Нет. Наверно. Понятия не имею. – Протираю руками лицо и поджимаю губы. – Пап, я понимаю, что ты волнуешься, и, да, я должна была рассказать тебе. Но не стоит поднимать на уши весь поселок. Пожалуйста. Ты же знаешь, как люди любят поговорить. Мы лишь подкинем им очередную сплетню, и зачем? Все ведь обошлось.

- Я никому не дам тебя в обиду, - серьезно чеканит отец и подходит ко мне так близко, что я чувствую от него родной запас цитруса, вижу каждую морщинку у его светло-голубых глаз. – И мне все равно, если придется хорошенько потрепать нашу хваленую полицию или всколошматить целый поселок. Я все равно добьюсь того, чтобы ты и твой брат были целы, были в безопасности. Слышишь?

- Но мы и так в порядке. Перестань, пожалуйста. Давай забудем. М?

- Аня.

- Серьезно, - выдавливаю из себя улыбку и пожимаю плечами, - пусть это будет самой большой неприятностью в моей жизни. Как считаешь?

- Ты очень похожа на свою маму. – Папа нервно покачивает головой и протягивает. – Не думаешь о последствиях, лишь надеешься на то, что все обойдется. Но правда в том, ничего не обходится, Ань. Твоя мама поняла это слишком поздно. Сейчас она уехала, и, как бы странно это не звучало, она поступила правильно. Однако поверь, меньше всего на свете, мне хочется, чтобы тебе потом тоже приходилось принимать подобные серьезные решения. Если есть проблема – ее нужно решить. Если тебе кто-то угрожает – его надо найти. Никогда не надейся на удачную развязку. Кроме счастливчиков, живут и те, кому хорошенько достается по жизни. И я не хочу, чтобы этим человеком оказалась ты. Всегда защищай себя, слышишь? Всегда.

- Пап, чего ты так завелся? Сделал из мухи слона.

- Очень жаль, что ты меня не понимаешь. Ладно, хорошо. К счастью, я и твой брат рядом, и мы решим все проблемы за тебя, даже если ты против. Но это не вечно. Я хочу быть уверен в том, что воспитал ответственного, сильного человека, а не ребенка, плывущего по течению. Разберись в том, что случилось. Найди этих людей и заставь их понести наказание. Ты могла умереть, а хуже этого ничего в жизни не случается. Ясно?

- И все равно мне кажется, что ты чересчур серьезен, - неуверенно протягиваю я и хитро сужаю глаза, - признавайся, что тебе рассказал Саша? Такое чувство, будто меня похитили, изнасиловали и кинули в озеро. И это как минимум.

- Не вижу повода для шуток, - устало шепчет отец, протирает глаза и говорит, - иди на кухню. Разговаривать с тобой бессмысленно. Ты все равно меня не слышишь.

- Я слышу, - упрямо хмурю лоб. – Просто мне не хочется зацикливаться, не хочется раздувать из проблемы проблемище. Я понимаю, ситуация паршивая. Но давай не будем делать вид, будто произошло нечто настолько из ряда вон выходящее, что стоит поиграть с водителем в пилу, или в законопослушного гражданина. Я жива. Спасибо той девушке. Не спасибо тому уроду. Возможно, ему это вернется. Не вернется – бог с ним. Не надо же с ума из-за этого сходить?

Говорит девушка, десять минут назад рвущая на голове волосы из-за того, что в доме было открыто окно, и потрескивала рама.

- В пятницу приедешь, и мы поедем в участок.

- Пап!

- Я все сказал.

- Зачем?

- Ань, неужели ты думала, что я пойду на попятную? – Что, правда, то, правда. Папино упрямство не знает границ. – Кстати, мы так и не определились, что то была за девушка. Вдруг она видела водителя.

- Не знаю, - недовольно бросаю я. Блин. Придется ехать в участок! Отлично.

- И как она выглядела?

- Наглая, грубая, - все так же ворчливо, перечисляю я. – Вся в черном. Кожа смуглая, волосы темные. Глаза огромные и дикие, будто она курит. И курит отнюдь не сигареты. Высокая, спортивная, может, даже красивая. Правда, под мешковатой одеждой это трудно было проследить. – Вздыхаю. - Что еще сказать. Наверняка, ее папа не такой же серьезный, потому что в противном случае она бы не умела дерзить.

- По-моему, у тебя отлично получается дерзить, - отрезает отец. На несколько секунд он замирает, задумчиво смотрит перед собой и молчит. Я собираюсь спросить, что происходит, почему он завис: неужели перебирает в голове лица всех ему известных девушек с похожими темными волосами и черной одеждой? Однако через пару мгновений он робко улыбается и кивает в сторону выхода. – Иди к брату. Я переоденусь и спущусь к вам. Хорошо?

- Хорошо.

Выхожу из комнаты и думаю: с чего папа так разволновался? Да, ситуация плохая, но мне впервые пришлось увидеть его в подобном состоянии. Будто меня действительно собирались убить, это было спланировано, и попытки, несомненно, повторятся. Странно. Не ожидала услышать от него столько нравоучений после сегодняшнего сухого утреннего разговора. Может, на работе проблемы, и поэтому его настроение так резко меняется?

Спускаюсь на первый этаж, вижу за столом Сашу и недовольно скрещиваю на груди руки. Сейчас я выскажу ему все, что накипело. И пусть он даже не думает отделаться.

ГЛАВА 3. ПОБЕГ.

Утром просыпаюсь под протяжный стон будильника. Сонными глазами осматриваю комнату, стол, со сваленными на нем учебниками, окно, зеркало. Приподнимаюсь на локтях и выдыхаю громко-громко, словно выталкиваю из себя все плохие мысли, воспоминания и предрассудки. Сегодня обычный день. Все будет нормально. Надо просто забыть о вчерашнем и влиться в рабочую колею.

Правда, как это сделать, если в пятницу придется ехать с папой в участок?

Закатываю глаза и валюсь обратно в кровать. Поспать толком не удалось. После того, как мы приехали из поселка, я не смогла и на минуту утихомирить в груди странное чувство паники. Решила сделать уроки на завтра, уроки на послезавтра. Затем прочитала пару глав Толстова: все пытаюсь добить Анну Каренину – тезка ведь. Потом еще долго и упорно сидела на полу, складывая скомканные вещи из шкафчика. И только к половине четвертого удосужилась лечь в постель. Лечь и заснуть, собственно, разные понятия. Поэтому отрубиться мне удалось только к пяти утра. Сейчас девять. От осознания того, что я отдохнула всего часа четыре, хочется заорать во все горло, но я как всегда подавляю в себе желание проявить хоть какие-то эмоции. Стискиваю зубы и невозмутимо вылезаю из-под одеяла. Взрослые люди не позволяют себе обнажать слабости. И я не позволю.

Зевая, одеваюсь, бужу Сашу. Прошу его опять подвести меня до института, потому что ехать на автобусе нет настроения, или, если быть честной, нет смелости. Готовлю нам завтрак, затем мою посуду, протираю стол, обуваюсь, выхожу из дома, сажусь в машину, и даже не догадываюсь, что нахожусь в состоянии критического анабиоза. Делаю все на автомате, боясь того, что на секунду отвлекусь и ненароком подумаю о вчерашнем дне. И, возможно, со стороны это выглядит глупо – Саша то и дело бросает на меня косые взгляды – мне все равно. Главное сосредоточиться на чем-то одном. Например, на учебе. Как я всегда и делала. Отличный способ сбежать от проблем: полностью погрузиться в работу. Голова забита психологией, английским, философией, и не остается времени на мысли о чем-то таком, что заставляет все тело дрожать, как при тридцатиградусном морозе.

Саша все так же вальяжно переключает передачи. Говорит что-то, наверно опять пытается быть старшим, грозным братом. Но у него не выходит. Совсем. Когда я на него смотрю, то вижу ленивого блондина, единственный раз в жизни, проявившего решительность, выбирая цвет дивана в гостиную. И мне хочется почувствовать себя защищенной, хочется почувствовать себя в безопасности рядом с ним, но я не могу. И не потому что не хочу. А потому что не ощущаю от Саши того, что заставило бы меня спокойно выдохнуть. Наверняка, это предрассудок, однако его сложно побороть. Когда ты проводишь рядом с человеком слишком много времени, волей не волей, ты начинаешь видеть его таким, каким привык видеть. А не таким, какой он есть на самом деле.

В институт я приезжаю за пятнадцать минут до начала занятий. Саша обещает отвести меня обратно, напоминает, что я всегда могу ему позвонить.

- Не волнуйся, - открывая дверь, прошу я. – Со мной все будет в порядке. Давай просто попробуем выкинуть вчерашние события из головы? М?

Ох, если бы все было так легко.

Брат кивает. Одаряет меня очередным беспокойным взглядом и отворачивается. Я лишь вздыхаю. Да, Саша не может успокоить меня: разве в такой ситуации это возможно? Однако он все равно придает мне уверенности, решительности. Я не могу быть слабой рядом с ним хотя бы потому, что не хочу его пугать, не хочу, чтобы он волновался или переживал. И, по-моему, это отлично. Отлично, что ради него я стараюсь быть храброй.

Наблюдаю за тем, как машина скрывается за поворотом, и вновь поворачиваю голову в сторону института. Он красивый. Раньше я никогда не обращала на это внимания, принимала архитектуру здания за обычное последствие пятидесятых годов: реконструкция и все такое. Что ж, зря я закрывала глаза на такие простые вещи. Институт огромный, с широкими, белыми окнами и расписными стенами. Даже утром его освещает слабая подсветка. На несколько секунд меня поражает чувство гордости. Да, я учусь здесь, и, да, я не жалею об этом.

К слову, данный порыв мимолетен. Я вдруг вспоминаю о том, что прибывать в данном учреждении и учиться в нем вещи абсолютно разные. Правда, долго порассуждать на эту тему не удается. Перейдя дорогу, я примерзаю к месту. Просто прирастаю к земле. Собираюсь сказать что-нибудь, чтобы хоть как-то выразить свое смятение и удивление. Но я не произношу ни звука. Лишь заставляю ноги вновь сдвинуться с мертвой точки, заставляю лицо стать немного мягче и заставляю свое сердце стучать чуть спокойнее. Естественно, каждое из этих желаний едва ли исполняется.

Около входа в институт стоит странная незнакомка. Вновь в черной куртке, в черных ласинах. С зелеными, яркими глазами. Она улыбается, когда понимает, что я не собираюсь кричать и нестись прочь от нее в обратную сторону, и вскидывает брови.

Мой первый порыв просто пройти мимо: мол, стоит себе и стоит. Мне-то до этого, какое дело? Однако план оглушительно проваливается, едва между нами остается три свободных метра. Шатенка отталкивается от стены и говорит:

- Привет.

Привет? Я еле сдерживаю в горле смешок. Уж очень странное начало диалога. Хотя, может, и не странное. Господи, что со мной?

- Привет. – Вскидываю подбородок и неуверенно останавливаюсь напротив незнакомки. Пожимаю плечами. – Ты что-то хотела?

- А ты ничего не хотела?

Сужаю глаза. Складываю на груди руки и признаюсь:

- Возможно.

- Возможно?

- Возможно, я хотела сказать тебе спасибо. Как-никак ты спасла мне жизнь, кажется. Я должна быть тебе благодарна за это.

- Хм, - только и тянет девушка. Осматривает меня с головы до ног, изучает лицо, руки, одежду. Затем как-то неуверенно хмурит лоб. – Тебе бы сейчас уехать вместе с братом и переждать пару дней вдалеке от города и проблем.

- Откуда ты знаешь, что у меня есть брат? – я ошеломленно вскидываю брови. Это становится уже не просто странным. Данная ситуация начинает меня пугает. – Мы разве знакомы?

- Ань.

- Вау! Ты еще и имя мое знаешь?

- Послушай, вернись домой. Здесь небезопасно. Тем более, в одиночку.

- Что? Здесь – это где? И почему небезопасно? О чем ты вообще говоришь? Хотя, знаешь, было очень приятно с тобой пообщаться, но…, - собираюсь пройти мимо незнакомки, как вдруг та вновь хватает меня за руку. Как и день назад, ее пальцы держат мой локоть крепко и сильно, словно никогда не собираются отпускать. – Что ты делаешь?

- Я знаю, ты напугана, но сейчас это неважно. Просто поверь, что я друг.

- Мне не нужны друзья.

- Ты ошибаешься. – Девушка выпускает мой локоть и поправляет ворот своей черной куртки. Ее зеленые, изумрудные глаза излучают тревогу, и это тут же сбивает меня с толку. Чего она боится? Почему смотрит по сторонам? Неужели ее предупреждения, касаемые моей безопасности, небеспочвенны? Но это же бред. Я вижу ее впервые! Да, и кто сказал, что я влипла в неприятности? Ну, подумаешь, вчера на дороге какой-то алкоголик едва не проехался по мне старенькими шинами? Что с того? – Я спешу на пары.

- Пары подождут.

Не собираюсь вступать в дебаты, не собираюсь спорить или кричать. Я просто поворачиваюсь к девушке спиной и начинаю решительно идти к главному входу в здание. Тяну на себя огромную металлическую дверь, уже собираюсь расслабленно выдохнуть за порогом, как вдруг слышу:

- Тебя засекли еще позапрошлой весной. - Замираю. Голос девушки резкий, недовольный, низкий, но отнюдь не это заставляет все мои органы одновременно подпрыгнуть и взорваться, разлетевшись на тысячи, миллиарды частиц.

- Что?

- Ты знаешь, о чем я говорю. Не претворяйся. - Оборачиваюсь, однако, с места не двигаюсь. Незнакомка смотрит на меня во все глаза: к слову, они у нее огромные, широкие. Она тяжело выдыхает, опустив плечи, и добавляет, - я помогу тебе, если ты послушаешь меня и пойдешь домой. Здесь небезопасно. Тебя ищут. Считаешь совпадением аварию на перекрестке? Или машину возле приюта твоего отца? Боже мой, Аня, ты же сама чувствуешь нечто неладное! Так избавь меня от глупых объяснений и просто иди домой!

Я не знаю, как описать то, что сейчас чувствую. Эта девушка знает то, о чем никто даже не догадывается! И главный вопрос, разрывающий на части мою голову: откуда? Откуда ей известно, что случилось со мной позапрошлой весной? Еще, конечно, я спрашиваю себя: неужели она поверила в произошедшие события? Я шокирована. Пожалуй, моя реакция очевидна и проста, ведь мне в лицо только что кинули мое же прошлое. И я хочу ответить, собираюсь это сделать. Собираюсь все отрицать, собираюсь оправдываться. Но неожиданно что-то щелкает у меня внутри, что-то ломается, и вместо ответа, я вдруг просто срываюсь с места и забегаю в институт. Достаю дрожащими пальцами студенческий, показываю его охраннику и буквально взлетаю по ступенькам. Голова кружится. Во рту так сухо, что я готова выпить воду даже из-под крана. Господи. Несусь в туалет. Несколько стоящих возле зеркала девушек, увидев меня, покидают помещение. Правильно. Выгляжу я, наверно, дико. Сбрасываю с плеч сумку, пальто, открываю кран с ледяной водой и нервно умываюсь. Что это было? Кто эта девушка?

- Фух.

Так, главное дышать. Все хорошо. Хорошо. Надо просто успокоиться. Просто…, просто…

Покачиваюсь назад и резко хватаюсь руками за голову. Откуда эта незнакомка знает о том, что случилось позапрошлой весной? Почему она не в ужасе? Почему она хотя бы не удивлена? Неужели она поверила в нечто подобное? А, может, она тоже так умеет? Может, она тоже необычная?

- Нет. – Опускаю руки, опираюсь ими о грязную, сероватую раковину и глубоко втягиваю воздух. – Это нереально. Она сумасшедшая. Ты – нет. Аня, ты - нет! Она не может знать то, в чем даже ты не уверена!

Зажмуриваюсь и мысленно повторяю: совпадение, совпадение. Это просто совпадение.

Шея становится горячей. Я так жутко хочу испариться, хочу стать невидимкой, хочу убежать вон из этого института и запереться дома на все замки, что едва ли удерживаю свои ноги, прикованными к полу. Хочу забыть о том, что услышала, забыть о позапрошлой весне! Но я не могу. Надо идти на пары. Какой вздор, правда? Какие занятия? Однако я пообещала себе. Пообещала, что изменюсь, что буду прилежной, ответственной. Что исправлюсь. Я пообещала себе два года назад, что стану другой.

Но сейчас мне хочется сбежать. Мне просто хочется сбежать.

Сильнее горблюсь и вдруг вспоминаю лицо Никки. Вспоминаю ее глаза в тот день. Они были такими грустными, такими растерянными. Подруга кричала и спрашивала о том, что произошло, а я не могла ей даже ответить, ведь сама ничего не понимала. Тот день полностью изменил наши жизни. Не только мою. Но и ее. И жизнь Андрея, конечно, если так можно сказать. Я не видела Никку уже два года, хотя раньше не могла прожить без нее и нескольких часов. А что теперь? Теперь я прячусь. Теперь мне стыдно даже посмотреть ей в лицо.

Дверь туалета распахивается так громко, что я вздрагиваю. Испуганно оборачиваюсь и вдруг вижу на пороге Лилю. Рядом с ней еще две незнакомые мне девушки, наверно, подруги. Они смеются. Правда, когда замечают меня, резко замолкают.

- Боже, Ань, - восклицает Бубнова и недоуменно подбегает ко мне, - что с тобой? Ты где была? Матерь Божья! Твое лицо бледнее моих колгот!

- Я…, просто, - нервно осматриваюсь, - просто задумалась, наверно.

- Задумалась? – Ее рыжие брови одновременно подлетают вверх. – На три часа? О чем же ты таком задумалась, что все пары пропустила? Серьезно. Где ты была? Без меня гулять ходила, а?

- О чем ты? На какие три часа?

- Ань, ты вообще здорова?

- Не понимаю. – Растерянно отхожу от мойки и покачиваю головой. Лиля смотрит на меня так пристально, что я готова провалиться сквозь землю, клянусь! Ее лицо выражает отнюдь не удивление, и мне становится так паршиво, что я едва ли сдерживаю в груди возрастающий гнев. – Что ты имеешь в виду? На какие три часа? Сейчас умоюсь, и пойдем на пары, глупости только не говори. Просто мне нужно было помыть руки, что с того? Вечно ты преувеличиваешь.

- На пары? – Теперь подруга не на шутку испугана. Она бросает взгляд в сторону, видит, как две ее знакомые покидают туалет, и нервно усмехается. – Пары вообще-то давно закончились, Ань. Ты на часы смотрела? Уже половина третьего.

- Что? - Меня будто окатили ледяной водой. Недоверчиво прищурив глаза, кидаюсь к сумке и дрожащими пальцами начинаю искать сотовый. – Очень смешная шутка, - бурчу я, посмеиваясь, - просто замечательная. Знаешь, когда мы пойдем на английский, я тебя…, тебя…

На дисплее четырнадцать двадцать пять.

Телефон обратно падает в сумку, и я ошеломленно замираю. Как. Такое. Возможно.

- Говорю же. Черт, Аня, с тобой все в порядке? Выглядишь ты кошмарно. Бледная вся. Знаешь, если это из-за пар, то брось. Ну, пропустила ты их, и что с того? Все так делают, господи нас помилуй. Нашла из-за чего себя изводить. – Бубнова присаживается рядом со мной на корточки и неуверенно кладет ладонь на плечо. Молчит сначала, наверно, не знает, что сказать, а затем вдруг спрашивает. – Хочешь, в кино сходим? Я попкорн куплю.

- Нет, - шепчу я. – Спасибо, я лучше домой поеду.

Медленно встаю на ноги и непроизвольно встречаюсь взглядом со своим отражением в зеркале. Поразительно похожая на меня девушка испугана. Жутко испугана. Она бледная и потная. Если бы я увидела такую на улице, я бы перешла дорогу, боясь заразиться чем-то опасным.

- Давай я Саше позвоню, а? Пусть за тобой приедет.

- Спасибо, - повторяю я. – Не надо. Я пойду сама.

- Но, Ань.

- Не надо.

Поднимаю сумку, пальто. Не смотря на Бубнову, плетусь вон из туалета. Даже не пытаюсь обдумать то, что случилось. Это сон. Сто процентов. Сейчас я проснусь. Уже скоро, я уверена. Сейчас все пройдет. Сейчас все будет нормально.

Прибавляю скорость, на ходу натягиваю на плечи пальто и крепко стискиваю зубы. Надо отоспаться, надо просто отдохнуть. А то придумываю небылицы, с ума схожу. Наверняка, это нервы. Да. Именно они.

Быстро спускаюсь по лестнице, собираюсь свернуть к главному выходу, как вдруг замечаю трех мужчин около дверей. Они одеты в черную одежду. И они смотрят на меня. В любой другой день я бы даже не обратила на это внимания. Ну, стоят себе и стоят. Что с того? Однако сейчас у меня почему-то переворачиваются все внутренности. Интуиция вспыхивает и начинает визжать, как пожарная сирена! Она говорит мне: беги. Беги! И я внезапно к ней прислушиваюсь. Резко сворачиваю за угол, врезаюсь в людей, несусь по зеленому, широкому коридору и думаю о том, что попала в очередной фильм Стэнли Кубрика. Не хватает только Джека Николсона с топором и двух отвратительных близняшек.

- Простите, - бросаю я, наткнувшись на очередного преподавателя, и с дикими глазами продолжаю нестись ко второму выходу. Наконец, вижу двери. Выбегаю на улицу, собираюсь пойти на остановку, чтобы как можно скорее добраться до дома, но вдруг опять вижу их. Эти мужчины: они перегородили мне путь. Кажется, они даже одинакового роста. Протираю глаза. Нет. Теперь они уже не стоят. Теперь они приближаются.

- О, боже мой.

Слова незнакомки взрываются в моей голове: здесь небезопасно, тебя ищут. Что она имела в виду? Неужели отвратительно похожих, широкоплечих мужчин, одетых полностью в черную одежду?

Поворачиваюсь к ним спиной и решаю бежать в сторону другой остановки. Оттуда можно сразу сесть на автобус до папы. Прибавляю шаг, нервно копаюсь в сумке, пытаясь найти сотовый, и непроизвольно бросаю взгляд за спину. Незнакомцы уверенно шествуют за мной, будто действительно хотят поймать. Но это же вздор! Кому я нужна? А главное – зачем? Что я такого сделала?

Единственный ответ, который крутится в моей голове, довольно печальный.

Я убила человека.

Думаю, за это стоит заплатить.

Мне удается сесть в автобус до того, как трое незнакомцев оказываются достаточно близко, чтобы схватить меня за ворот пальто. Я наблюдаю за ними в окно. Они тоже наблюдают за мной. Мы не отрывам глаз до тех пор, пока не скрываемся друг от друга из вида, и меня тут же накрывает волна дикой злости. Почему злости? Почему не страха? Да, я именно в гневе. Меня испугало то, что кто-то пытается меня схватить. Но более того, меня разозлило то, что они действительно считают это реальным. Напасть посреди дня? Схватить на виду у всего института? Может, и авария – их рук дело? И черным нисаном управляет один из этих поразительно похожих близнецов? Протираю лицо и, наконец, достаю из сумки телефон. Звоню Саше. Наверно, я не должна его пугать, ведь так? Или должна? Господи, что мне делать? Непроизвольно оборачиваюсь, будто жду, что эти мужчины пустятся галопом за автобусом. К счастью, сзади лишь полноватая, недовольная женщина, от которой воняет рыбой.

- Да?

- Саш, - протягиваю я и громко выдыхаю. Услышав голос брата, я почему-то немного успокаиваюсь. Странно. – Тут такое происходит. Боже, ты не поверишь.

- Где ты? Я за тобой приеду. Все в порядке?

- Да, не волнуйся. Минут через тридцать я буду у папы. Так что давай встретимся там, и я все тебе объясню.

- Зачем ты опять едешь к отцу? – Тон брата тут же меняется. Может, раньше просто не происходило ничего такого, что сделало бы из Саши ответственного и решительного человека? – Ты точно в порядке? Опять черный нисан?

- Нет. Не знаю. Давай дома об этом поговорим. Сейчас я просто хочу отвлечься. Скажи что-нибудь. Что угодно! – опять оглядываюсь. Вжимаюсь в кресло и крепко-крепко зажмуриваю глаза.

- Разве я могу говорить о чем-то левом, когда твой голос так трясется?

- А он трясется? Черт. Сначала эта девушка, потом близнецы…

- Близнецы? – Видимо, тот факт, что я вновь встретила таинственную незнакомку, никак его не впечатляет. – Что за близнецы? – Слышу, как Саша хлопает дверцей холодильника.

- Ты ел?

- Собирался.

- Прости.

- С ума сошла? Нашла, за что извиняться. Так что за близнецы?

- Я не знаю, как объяснить. Просто мужчины. Они жутко друг на друга похожи. В черной одежде, будто из фильма про Джеймса Бонда. Саш, мне кажется, они за мной приходили. Господи, как такое возможно?

- Зачем? Зачем им ты?

Прикусываю губу. Брат не знает о том, что на самом деле произошло позапрошлой весной. Никто не знает. Кроме меня.

Наверно.

- Не знаю. Не хочу об этом думать. Приезжай скорее.

- Я постараюсь. Надо только забрать ключи от машины у Стаса.

- Ты опять одолжил ему нашу хонду?

- Мою хонду.

- Ладно, твою хонду.

- Да, он попросил. Сказал срочно. Я не думал, что опять случится нечто подобное. Прости.

- Ничего.

Мы разговариваем еще несколько минут, а затем, сославшись на то, что я хочу послушать музыку, отключаюсь. Естественно, до музыки мне нет никакого дела. Только не сегодня. Только ни тогда, когда дрожат руки, а сердце стучит громче, чем работает двигатель автобуса.

Весь путь смотрю в окно. Думаю о том, что натворила весной, и думаю о том, что сделают со мной сейчас. Ведь нет сомнений, что неизвестные близнецы появились именно из-за тех событий двухлетней давности. Но почему только сегодня? Прошло столько времени. Почему меня не осудили тогда, когда я действительно считала себя виноватой? Сейчас все воспоминания размылись. Я даже не смогу точно сказать, что именно произошло. Хотя кого я обманываю? События той весны так прочно впились в мой рассудок, что стереть их не сможет даже тонна ушедшего времени.

Я иду сразу к папе на работу. Не хочу тратить время на бессмысленные пешие прогулки от дома до приюта. Здороваюсь на улице с двумя маленькими девочками, они играют в мяч. Затем забегаю в здание и случайно взрезаюсь на пороге в охранника.

- Ой, - вскинув руки, восклицаю я. – Здравствуйте. Простите. Папа на месте?

- Ты какая-то взвинченная, Ань. Все хорошо?

- Да, конечно. Так что?

- Вроде Евгений Александрович был в кабинете. Пойди, посмотри.

Я киваю и рассеянно срываюсь с места. Голова кружится.

Странная в семье моего отца традиция. Всех первенцев поочередно называть либо Женей, либо Сашей. Так моего дедушку зовут Александр, и даю руку на отсечение, сына моего брата определенно назовут Евгением. Глупости. Хотя, может, что-то в этом и есть, ведь даже как женские имена Сашка и Женька вполне подходят. Ох, какие же продуманные у меня родственники. Аж за душу берет.

Подобные мысли позволяют немного отвлечься от произошедших событий, однако как только я вихрем врываюсь в кабинет отца – проблемы возобновляются и на этот раз достигают еще больших размеров. Здесь никакого нет. Кроме беспорядка. Разбросанных бумаг и папок. Недоуменно вскинув брови, я оглядываюсь и тяну:

- Пап? - Неуверенно подхожу к заваленному документами столу. – Папа? Ты где?

Все это начинает мне уже не просто не нравиться. Где-то в затылке взвывает встроенный радар самозащиты, требующий живо уносить отсюда ноги, и я испуганно задерживаю дыхание: где же отец? Куда он подевался?

Сглатываю и бросаю любопытный взгляд на разбросанные по столу папки. Каждая из них открыта и лишь в некоторых имеются какие-то документы. Странно. Если формуляры пусты – зачем они вообще нужны здесь?

Хмурюсь и достаю из сумки сотовый телефон. Решаю позвонить. Набираю номер отца и уже через несколько секунд слышу знакомую мелодию его мобильного, гудящую из какого-то закрытого выдвижного шкафчика.

- Черт, - цокаю, бросаю обратно в сумку телефон и внезапно, совершенно случайно, замечаю на столе отца знакомую фотографию. Моя реакция довольно странная, потому что данное фото я вижу впервые. И, тем не менее, что-то заставляет меня изучить изображенного на нем ребенка, девочку с темными, шоколадными волосами. Они вьются, лезут ей в лицо, лезут в ее широкие, зеленые глаза. И я хмурюсь, пытаясь понять, кого же мне так сильно напоминает эта смуглая незнакомка? На кого же она так сильно похожа?

- Не может быть…

- Ань?

Я испуганно подпрыгиваю и оборачиваюсь. Папа выставляет перед собой руки:

- Ты чего?

Не знаю, что ответить, что сказать. Вновь смотрю на фотографию, затем на отца, потом опять на фотографию и едва ли сдерживаюсь от раздраженного, протяжного стона.

- Что случилось?

- Случилось, - я перевожу взгляд на папу. – Случилось то, что я никогда еще не была так напугана. Господи.

- Анют…

- Наверно, ты был прав и стоит пойти в полицию.

Лицо отца тут же становится серьезным. Словно ястреб, он подлетает ко мне и низким голосом приказывает:

- Рассказывай.

- Может, сначала ты расскажешь, что у тебя на столе делает фотография той девушки?

- Какой девушки?

- Пап, не претворяйся! – я нервно убираю назад волосы и усмехаюсь, - черт знает что! Откуда ты знал, что именно она спасла меня от машины? На свете миллион незнакомок с каштановыми волосами и глазами, цвета Сашиных новогодних носков! Почему именно ее дело находится у тебя в приюте? Она что, отсюда? Мы с ней знакомы? Господи! – ударяю себя по лбу. - Тогда ведь ясно, почему она так много обо мне знает!

- Анют, что ты выдумываешь?

- Ничего я не выдумываю. Происходит нечто странное. Сегодня эта девушка пришла ко мне в институт, и она говорила о том, что никто знать не может! Никто, понимаешь? Сказала, что я в опасности. А потом вообще случилось такое! Клянусь, я зашла в туалет, когда на часах было около одиннадцати! Хотела умыться, подумать.… И вроде прошло всего минут десять, ну пятнадцать, может, как вдруг зашла Бубнова и сказала, что уже половина третьего!

- Что? О чем ты, Аня? – глаза папы, словно мутнеют. Он кладет огромную ладонь на мое плечо и сжимает его так сильно, что я едва не валюсь на пол. – О чем ты говоришь? – повторяет он.

- Чуть позже появились эти люди.

- Какие люди?

- Трое мужчин. Они следили за мной, уверена. И знаешь, если ты опять сейчас скажешь, что я попросту сочиняю сказки, я развернусь и уйду!

Внезапно папа хватает со стола ключи от машины и отрезает:

- Домой. Живо.

Смутившись, я собираюсь спросить, в чем дело, однако не успеваю сказать ни слова. Отец выключает свет, берет меня за руку и буквально выталкивает из кабинета. Закрывает дверь, ключ прячет в карман куртки и кивает: мол, иди за мной. Я не сопротивляюсь. Просто плетусь следом за ним по ступенькам и упорно приказываю себе контролировать эмоции. Может, мы просто едем в полицию?

Но мы едем домой.

Папа гонит так сильно, что я недоверчиво вжимаюсь в сидение. Сглатываю и говорю:

- Такими успехами, ты тоже кого-то собьешь.

Он не отвечает. Со свистом сворачивает к нашему коттеджу, резко паркуется, глушит двигатель и выходит из машины.

- Пойдем. – Я медленно вытаскиваю свои ноги из салона, когда слышу, - Аня, живее!

Меня начинает пугать эта странная паника в голосе отца. Да, что вообще происходит. Хлопаю дверцей, недовольно забегаю в дом и протестующе восклицаю:

- Почему мы куда-то бежим?

- Мы уезжаем.

- Что? - Я ошеломленно расширяю и так широко открытые глаза и слабо покачиваюсь назад. – Ты ведь шутишь.

Но на лице у папы нет ни намека на улыбку. Широкими шагами он преодолевает расстояние от коридора до кухни, затем находит пакет и сует его мне.

- Собери что-нибудь поесть. В магазин ехать нет времени.

- Я ничего не понимаю. Пап, ты сошел с ума? Что происходит!

- Не спорь!

Не знаю, что на меня находит. Я когда-то была характерной, но мне казалось, что нынешние два года полностью стерли это качество из моей головы. Однако, очевидно, это не так. Отбросив пакет в сторону, я подхожу к отцу и похожим, металлическим голосом отрезаю:

- Скажи, что ты делаешь, иначе я никуда не поеду.

Моя угроза смешна. Естественно, отец может спокойно схватить меня в охапку и насильно запихнуть в машину, но он так не сделает. И не потому что побоится моих воплей, а потому что он меня уважает. Действительно уважает. Надеюсь, сейчас ничего не изменилось.

Я вижу, как сжаты его скулы, вижу, как он мнет свои пальцы, и эти его странные, нервные повадки наталкивают меня на мысль о том, что все не просто плохо, а ужасно паршиво.

- Пап, - смягчив голос, тяну я и пожимаю плечами, - пап, что случилось?

- Аня, есть вещи, которые очень сложно объяснить.

- Я пойму.

- Нет. Не поймешь.

- Папа, неужели ты считаешь, что после того, что произошло, меня легко удивить? Надо очень сильно постараться, чтобы в очередной раз надломать мою психику.

- Сейчас нет времени на разговоры, - он закрывает шторы, подходит к телефону и бросает на меня взволнованный взгляд, - где Саша?

- Не знаю. – Нервно пожимаю плечами. – Он тоже должен был сюда приехать.

- Надо остановить его.

- Но почему? Почему, папа? Скажи мне, пожалуйста. Кто эти люди? Что им от меня нужно? Или от нас? - Отец тяжело выдыхает и закрывает глаза. Мне кажется, сейчас он борется с чем-то таким серьезным, что мне даже и во сне не снились подобные, терзающие душу сомнения. – Расскажи мне, прошу! Это…, - останавливаюсь, набираю в легкие больше воздуха и вновь повторяю, - это как-то связано с позапрошлой весной?

- Аня…

- Нет, просто ответь. Это как-то связано с ней?

Папа молчит несколько минут. А затем тихо отвечает:

- Да.

- И ты знаешь о том, что на самом деле случилось?

- Да.

Я отворачиваюсь. Резко поднимаю подбородок и бросаю в сторону папы испуганный, недоверчивый взгляд: что же такое происходит? Мне становится нехорошо. Я опять вспоминаю лицо Никки, лицо Андрея, лица их родителей, и мне жутко хочется сорваться с места и убежать куда-нибудь далеко-далеко, стать кем-то другим.

- Все началось восемнадцать лет назад, - неожиданно говорит папа, и мы случайно встречаемся абсолютно разными взглядами друг с другом. Он обходит диван, подходит к окну и выдыхает. – Я и Сережа ехали за город. Он тогда ждал первенца, сказал, что хочет провести время вместе со своим старшим братом. Мы редко встречались, и поэтому я не смог отказаться, даже не смотря на то, что твоя мама жутко сопротивлялась. Она вообще не любила, когда я ездил куда-то без нее. – Я знала эту историю, знала, чем она кончится, и у меня еще до того, как отец продолжает рассказ, сжимаются все внутренности в один огромный кулак. – Я понятия не имею, как это произошло. Погода была отличная: никакого тумана, дождя. Сережа вдруг просто резко свернул с дороги, и машину так занесло, ох. Мне кажется, мы крутились целую вечность. А затем я очнулся уже на трассе. Не знаю. Мне сказали, я вылетел через лобовое стекло: молодость, она такая беспечная, никогда не думаешь о том, что может случиться. Я даже не пристегнулся, представляешь? Но не суть. Дело в том, что, когда я открыл глаза, то увидел перед собой очертания человека. – Я недоверчиво вскидываю брови, и тут же замечаю, как отец смущенно горбит спину. - Ань, я знаю, то, что я скажу, покажется тебе полнейшей чепухой, но этот незнакомец, этот силуэт, он приложил руку ко мне и забрал всю мою боль! Он, словно меня вылечил! Я не мог спастись, Анют. Не мог! Я проехался по асфальту несколько метров, разбил телом лобовое стекло! Но я как-то выжил. А Сережа... – Папа протирает ладонями лицо и отрезает, - А Сережа – нет.

- Но как это связано с тем, что происходит сейчас? – нерешительно интересуюсь я и делаю несколько шагов к папе. – Я помню эту историю про дядю Сережу, но не понимаю, зачем ты мне вновь ее рассказываешь.

- Ты хотела узнать о том, что происходит. А происходит именно то, чем я занимался почти двадцать лет. Я пытался выяснить, что же случилось в тот день, что же послужило причиной аварии, и кто именно меня вылечил. И ты просто не поверишь, сколько же всего я узнал. Анют, - отец вплотную подходит ко мне, аккуратно хватает за плечи, и я вдруг замечаю в его глазах яркий, восхищенный огонек, - в мире столько всего удивительного! Ты даже себе представить не можешь! Столько необъяснимого. Я вдруг понял, что не природа скрывает в себе чудеса, а сам человек! Я искал этих людей, порой, они и сами меня находили. Но главное, я вдруг осознал, что движусь в правильном направлении. Тогда-то мне и пришла в голову мысль создать свой детский дом. В моем приюте практически все воспитанники вполне обычные дети. Но некоторые из них, - он прищуривает голубые глаза и пожимает плечами, - некоторые из них абсолютно иные. Особенные.

- О, Боже мой.

Я растеряно вскидываю брови и покачиваюсь назад. Мне становится не по себе. Одаренные дети? Люди Х? Что? Я запускаю пальцы в волосы, зажмуриваюсь и тихо спрашиваю:

- Ты серьезно?

- Да.

- Пап, ты меня пугаешь.

- Знаешь, для испуганной, ты слишком хорошо реагируешь.

Я поднимаю на него взгляд и уязвленно горблюсь. Господи, папа действительно знает о том, что я сделала позапрошлой весной. Скрещиваю на груди руки и вскидываю подбородок:

- Получается, та незнакомка была в твоем приюте? – Отличная попытка перевести тему.

- Так и есть.

- То есть она особенная?

- Более чем. Эта девушка была восхитительной, однако уже через пару месяцев она сбежала.

- Почему?

Папа горбится, отходит назад и что-то мне в его движениях совсем не нравится. Я вдруг чувствую внутри отвратительную пустоту. Смотрю в абсолютно не похожие глаза отца, и словно знаю, что он сейчас собирается сказать.

- Я нашел эту незнакомку шестнадцать лет назад. И…, - он упрямо стискивает зубы. – И не только ее. - Нет, нет. Не может быть. Я покачиваю головой, когда папа продолжает. – Она была вместе со своей трехлетней сестрой. Она была не одна, Анют.

Я вдруг начинаю улыбаться. Нервно. Пожимаю плечами и смеюсь:

- Ты ведь сейчас шутишь, да? Правда? – Он не отвечает. Отворачивается, закрывает глаза, и тогда в моем теле зарождается что-то настолько огромное, что меня буквально разрывает на части. Я хватаюсь руками за рот и испуганно отхожу назад. – О, Боже мой! Этого попросту не может быть! Папа, пожалуйста, скажи, что это не так! Пожалуйста!

- Ань…

- Нет. Нет!

Я неуклюже поворачиваюсь к отцу спиной и несусь на кухню. Дрожащими руками достаю кружку, подношу ее к крану, но никак не могу включить воду. Перед глазами все смазывается, становится безликим. Я говорю себе успокоиться, приказываю себе взять себя в руки! Но не выходит. Меня трясет, словно банный лист. Меня трясет, словно я нахожусь на тридцатиградусном морозе!

- Черт!

- Анют…

- Как такое возможно? – со стуком отставив в сторону все еще пустую кружку, восклицаю я и вновь разворачиваюсь лицом к отцу. – Вы меня удочерили? Ты нашел какую-то особенную, потерянную девочку, и решил посмотреть, что с ней будет, если она вырастет в твоем доме?

- Чушь не говори.

- А как тогда это понимать?

- Да, я, как только тебя увидел, сразу почувствовал между нами связь. Это сложно объяснить. Я просто должен был тебе помочь, и все тут.

- Но папа, - я буквально слышу, как по очереди ломаются все мои клетки, - пап, это же невозможно. Это неправда. Я не хочу в это верить! Кто же тогда мои настоящие родители? Мутанты какие-то? Или, может, убийцы? Или, кто? А эта девушка? Выходит, она моя сестра? Господи.

- Какая разница? Я всегда буду твоим отцом. Сейчас не в этом заключается наша основная проблема.

- Серьезно? А есть что-то более интересное?

- Да, есть. Позапрошлой весной ты убила человека. Не специально, - будто опередив поток моих криков, добавляет отец и сильно кашляет. Он сгибается, сжимает пальцами уголки губ, и первый мой порыв – кинуться вперед, поддержать его за сгорбленные плечи. Однако уже через секунду папа мужественно выпрямляется, - произошел несчастный случай и, возможно, только сейчас тебя сумели найти. Вычислить.

- Но кто и зачем? Это полиция?

- Нет.

- Тогда кто?

Внезапно раздается оглушающий треск, и окна на кухне мгновенно превращаются в сотни мелких, безобразных осколков. Папа тут же оказывается рядом, прижимает меня к себе и грубо тянет вниз.

Я кричу. Закрываю руками лицо и в ужасе поднимаю глаза на отца. В отличие от меня, он сохраняет удивительное спокойствие, хладнокровие. Коснувшись шершавыми пальцами моей щеки, он едва заметно улыбается и говорит:

- Ты всегда будешь моей дочерью.

- Папа!

- И сейчас ты убежишь.

- Что? О чем ты? – Раздается очередная серия выстрелов, и отец крепко сжимает меня в своих объятиях. Я ничего не понимаю. Впиваюсь пальцами в его крепкие плечи, вдыхаю его цитрусовый запах и едва сдерживаюсь от того, чтобы не расплакаться. А он целует мой лоб. Отстраняется, чтобы посмотреть прямо в глаза.

- Беги через заднюю дверь.

- Нет, - качая головой, шепчу я. Стоит ужасный грохот. Кто-то снаружи уничтожает наш коттедж, превращая его в сплошную груду щепок. – Я без тебя не уйду!

- Уйдешь.

- Нет!

- Аня! – Папа опять хватает меня за плечи, опять встряхивает, опять смотрит мне в глаза так пристально, что я готова прямо сейчас провалиться сквозь землю. – Ты должна бежать, слышишь?

- Но как же ты? Господи, папа, - взвываю я, - я тебя не оставлю! Не оставлю!

- Мы потом встретимся.

Я знаю, что он врет. Как мы встретимся? Как мы вообще выживем?

Внезапно выстрелы прекращаются. Наступает пугающая тишина, во время которой мое сердце начинает стучать так громко, что я даже боюсь нас выдать.

- Анют, - вновь поглаживая мое лицо, шепчет отец, - просто беги. И не оглядывайся.

- Но я не могу, - сквозь стиснутые зубы, рычу я.

- Можешь.

- Нет!

- Можешь. - Он подталкивает меня к выходу, а сам открывает нижний шкафчик, где мы обычно храним кастрюли, и достает длинное, коричневое ружье. Я ошеломленно замираю: кто же такой мой отец? – Я сумею позаботиться о себе. А ты - беги.

- Но…

- Давай! – под очередную вспышку грохота кричит он, и тогда я, сама того не ведая, подрываюсь на ноги и начинаю нестись в сторону второго выхода.

Я не понимаю, что делаю. Врезаюсь всем своим весом в дверь, вырываюсь на улицу и изо всех сил бегу в глубину леса. Подавляю в груди стонущее чувство страха, боли, и просто несусь вперед, стараясь как можно осторожнее перепрыгивать через поваленные, широкие деревья. Мне все хочется обернуться, хочется вернуться к отцу, хочется закричать его имя в лесной, свежий воздух. Но я не позволяю себе ничего из вышеперечисленного. И пусть я слышу выстрелы, пусть я слышу позади чьи-то голоса. Я упрямо переставляю ноги. Упрямо заставляю себя ровно дышать. Мне приходится забыть на время о том, что я узнала. Сейчас главное выжить, ведь так? И я действительно не нагружаю себя мыслями, не даю слабину, не сдаюсь и не падаю. Я просто бегу. Но этого оказывается мало.

Внезапно я чувствую резкую боль в животе, кричу и, споткнувшись, пролетаю вперед несколько сантиметров, прежде чем валюсь на неровную, колючую траву. Паника. Я хватаюсь дрожащими пальцами за бок, прижимаю к себе ноги и испуганно раскрываю рот: пытаюсь заорать, но не произношу и звука. Морщусь, перекатываюсь на спину и, опустив глаза ниже, замечаю кровь. О, боже мой. Кажется, меня подстрелили. Вдалеке кто-то кричит. В ужасе я замечаю в нескольких сотнях метров от себя фигуры людей, одетых в черную униформу, и ошарашенно пытаюсь подняться на ноги. Мне удается со второго раза. Взвыв от боли, я облокачиваюсь о ствол дерева, неожиданно вижу вновь пролетевшую рядом с моим лицом пулю и думаю: мне конец.