Обители пустыни

Глава VIII В ПОСЛЕДНИЙ МИГ

Меррит, сидя в своей палатке, делал записи в дневнике, который давно следовало обновить. Беспощадный свет лампы падал на его серое обветренное лицо с усталыми глазами и бросал искаженную тень его фигуры на брезентовое полотно позади. Он писал медленно, без правок, методично, тщательно, как делал любую работу. Дневник представлял собой чудо лаконичности и выразительности. Его перо заканчивало фразу — «...которую я намерен предоставить Национальному музею Вашингтона в надежде, что мой добрый друг, доктор Пибоди, сможет опытным путем исследовать ее содержимое». Речь шла о лампаде, той самой лампаде, которая, холодная и мертвая, позже нашла свое место в музейной витрине среди прочих древних реликвий минувших времен — снабженная этикеткой, повествующей о ее фрагментарно известной и странной истории, начало которой навсегда затерялось в веках. Меррит глубоко погрузился в захватывающее описание находки, когда шум у входа и приглушенное проклятие возвестили о приходе Дина.

— Можно войти? — спросил Дин и поспешно вошел. На миг он застыл и прислушался, определяя месположение Меррита, и пересек палатку по направлению к нему, ощупывая путь тростью с беспомощной неловкостью недавно ослепшего человека.

— Посмотри-ка — из левого рукава моей рубашки, около плеча, вырван кусок? — отрывисто спросил он и наклонился ближе к Мерриту. Меррит заметил, что дыхание Дина было учащенным, а в его манере держаться ощущалось плохо скрываемое волнение.

— Нет, — сказал Меррит. — Рукав цел.

— Хвала Господу, — благочестиво пробормотал Дин.

— Но тогда все это становится совсем странным. Не понимаю, что могло произойти. Что-то буквально сейчас вцепилось в меня внизу, в раскопах. Не верится, что это игра воображения.

Одновременно Меррит воскликнул:

— Постой! Ты сказал — левый рукав? Я вижу шестидюймовую прореху на правом рукаве, вот здесь, где я тяну. Ты задел рукавом за гвоздь?

Дин перевел дыхание.

— Так все же, есть прореха, значит? — спросил он странным голосом. — Нет, это совсем не гвоздь.

Меррит поднял голову и посмотрел ему в лицо.

— Что случилось? — спросил он.

Но Дин, не замечая вопроса, быстро и все так же напряженно заговорил:

— Тогда я верю во все, верю всему. Я считаю, что люди правы. Верю, что это место проклято. И думаю, что Боба и арабов заманили в ловушку сверхъестественные силы. Я отвергал эту мысль и насмехался над нею раньше, но отныне я поверю всему, что преподнесет мне эта земля. Я проиграл, и я сломлен. Я ничего не понимаю — но я верю. Верю!

Его голос перешел в хриплый шепот. Меррит встал и мягко встряхнул его.

— Послушай, старина, так не пойдет. Тебе нужно успокоиться. Осталось потерпеть еще немного; самое большее десять дней — и мы покинем это место.

— Десять дней, — повторил Дин. — Десять дней. Думаю, десять дней я выдержу, разве нет?

— Если ты предпочитаешь тронуться в путь раньше, — сказал Меррит, — то возьми все нужные припасы и людей и отправляйся. Как бы то ни было, я думаю, что это самый лучший план. Твои глаза нуждаются в лечении. Я не задержусь здесь надолго.

Но Дин прервал его с внезапной яростью, с взрывом неуместного гнева, так что Меррит уставился на него в полном изумлении.

— Нет, это ты послушай! Больше такого не повторяй, понятно? Неужели ты сам не понимаешь, что предложил мне? Отпраздновать труса — сбежать и спрятать голову в песок; превратиться в еще более жалкое зрелище, чем я являю сейчас. Вот что ты предлагаешь мне! Но я не желаю — Бог свидетель, не желаю! Не думай, что если я бесполезен, если я стал обузой, то позволю тебе — или любому другому — оскорблять меня.

Его голос осекся, задрожал; словесный поток иссяк. Он произнес с какой-то непривычной робостью, с умоляющим смирением, резавшим слух:

— Я, я не хотел обидеть тебя, Меррит, душой клянусь, не хотел! Я нынче сам не свой.

— Ступай и ложись спать, — решительно сказал Меррит. — Это лучшее, что ты можешь сейчас сделать. Хорошо спится в последнее время?

— И десяти минут не проспал с тех, с тех пор, как вернулся, — коротко ответил Дин. — Иногда мне удается задремать, но это, это хуже, чем ничего. Всякий раз я снова оказываюсь там, далеко, спотыкаюсь о камни, обезумев от голода и жажды.

Он вытер лоб тыльной стороной ладони.

— Порой я чувствую на шее высохшие руки и что-то ластится ко мне, как было в тех снах в пустыне! — он содрогнулся. — И тогда мне остается только бодрствовать остаток ночи.

— Поезжай домой, Дин! — попробовал уговорить его Меррит. — Тебе не стоит оставаться здесь. Никому не стоило бы — после всего, что случилось.

Гнев Дина мгновенно вспыхнул с новой силой, безумный, яростный, несоизмеримый с вызвавшими его словами.

— Кажется, я вполне счастлив и без твоей помощи, — сказал он с жестокой иронией. — Ты ведь не думаешь, что я подожму хвост и сдамся сейчас, в последний миг?

— Нет. В конечном счете, я полагаю, что тебя это никак не устроит, — мрачно сказал Меррит, внимательно поглядев на осунувшееся лицо Дина.

Дин сразу же успокоился.

— Так и думал, что ты со мной согласишься, — сказал он удовлетворенно. — Конечно же, ты можешь войти в мое положение.

Он угрюмо рассмеялся резким, дребезжащим смехом.

— Боже, что за фарс! Я во всем повторяю Холлуэя: прихожу к тебе с хныканьем, чтобы ты уложил меня спать, как приходил ко мне он, бедняга! Дальше мне предстоит подобраться в ночи к твоей палатке — только бы слышать твои шаги внутри; затем я начну бродить внизу среди могил; а затем…

— Что это ты выдумал? — беспомощно отозвался Меррит. — Будь добр, не думай больше о Холлуэе. Сейчас я дам тебе кое-то выпить, а потом ты ляжешь.

— К чертям выпить! — воскликнул Дин. — Бога ради, меня-то ты не обманешь! Я сам не раз поил чудесным средством таких же расклеившихся героев и укладывал их спать, заставляя поверить, что они получили приличную дозу снотворного. Избавь меня от фокусов с лимонадом!

Меррит чуть слышно охнул.

— Что ж, отлично. В таком случае я зайду попозже и гляну, все ли у тебя в порядке.

Он вернулся к своему дневнику. Дин, на пути к выходу, спокойно бросил через плечо:

— Тогда тебе лучше громко запеть перед тем, как войти. Хамд, это черное дьявольское отродье, внезапно решил навестить меня прошлой ночью. Я порядком придушил его, прежде чем он сумел сказать мне, кто он такой. Я едва держусь, честно говоря.

Он вышел, коротко выругавшись, когда наткнулся по дороге на складной стул.

«Да уж! Он дошел до предела. Я должен как-то помочь ему», — сказал себе Меррит и вновь взялся за перо.

Некоторое время спустя Меррит, громко возвещая свое появление, вошел в палатку Дина, но нашел ее пустой. Меррит остановился у входа и тревожно огляделся, нахмурив брови.

— Жаль, что я не предложил ему переночевать у себя, — произнес он вслух. — Парень не в том состоянии, чтобы оставаться сейчас в одиночестве. Он может, того и гляди — Господи! Он может.

Меррит сел на кожаный сундук и стал ждать. Ночь была недвижна и тиха. Ни звука не доносилось из лагеря; весь мир спал. Меррит задремал в неудобной позе, его голова свесилась вперед, руки безвольно повисли между коленями. Он сонно подумал, что спит уже давно. В сновидении за десять минут могут пройти долгие годы, и Мерриту показалось, что миновала добрая половина ночи, когда он наконец собрался с мыслями, виновато сознавая, что должен встать и пойти искать Дина. Он зевнул, потянулся и поднялся на ноги с мутной от сна головой, заметив некстати, что лампа продолжает гореть, а лунный свет, льющийся сквозь распахнутый полог, стал мерклым и болезненным. Но вдруг он дернулся, мгновенно пришел в себя и начал прислушиваться, склонив голову и стиснув руки: в глубинах ночи зародился стон, нарастающий и переходящий в крик, разорвал тишину и внезапно прервался, словно захлебнувшись в удушливом молчании; наступило глубочайшее безмолвие. Крик, понял он, донесся из раскопов. Меррит выскочил из палатки и ринулся к траншеям, с силой сжав зубы, напрягая каждый мускул, готовясь встретиться с неведомой опасностью. Он знал лишь то, что безошибочно подсказывал ему инстинкт — опасность была совсем рядом.

Он взлетел на вершину насыпи и глянул на внутренний двор в сорока футах ниже. Там, среди раскопанных могил, лежала густая черная тень, и лишь в центре открытого двора мерцал лунный свет, подобно серебристому озеру на дне колодца. Меррит застыл в нерешительности, не зная, где затаилась беда, и услышал странные звуки, исходящие из средоточия теней внизу: хриплое дыхание, глухое рычание, низкое и пугающее, как из глотки разъяренного пса; и топот тяжелых тел, сцепившихся и раскачивавшихся в смертельном объятии. Затем из темноты появилось нечто, и Меррит протер глаза, убедившись, что бледный лунный свет, делавший все вокруг бесплотным и призрачным, не обманул его; да, что-то перекатывалось по земле, поднималось и рушилось вновь в чудовищной схватке — бесформенная масса, черная на фоне серебра, задыхающаяся и яростно рычащая. Меррит огромными прыжками помчался вниз по наклонной галерее. Но и в эту минуту его разум продолжал действовать, выдвигать и отметать предположения. Там могло оказаться дикое животное — лев, гиена или шакал; быть может, обезумевший туземец или вор. Неизвестный враг увлек Дина, слепого и ослабевшего от недавних страданий, в эту яму и заставил сражаться не на жизнь, а на смерть.

Меррит добежал до нижнего уровня, споткнулся по дороге о что-то невидимое, выпрямился и метнулся во двор, где шла схватка. Борьба тем временем прекратилась; ибо за тот краткий миг, что занял у Меррита спуск, произошло то, чему суждено было произойти. Осталась лишь искореженная груда на земле, которая вскрикнула, когда Меррит коснулся ее, и сжала его изо всех сил, и потянулась слепыми, отчаянными пальцами к горлу. Меррит громко закричал:

— Прекрати, Дин, перестань сейчас же, слышишь! Это я, Меррит! Послушай, ты совсем выжил из ума?

С трудом он справился с ним и удерживал, повторяя снова и снова:

— Это я, только я, Меррит. Прекрати уже, хватит, разве тебе не понятно, это я, Меррит!

Наконец сопротивление Дина стало ослабевать и он затих, тяжело дыша, а Меррит прижимал его к земле.

— Ты — Меррит? — спросил он еле слышно. Меррит, по-прежнему удерживая его, автоматически бормотал успокаивающие слова. Но вдруг Дин приподнялся и сел, легко, как пушинку, стряхнув с себя Меррита.

— Тогда где она? — воскликнул он. — Меррит, Меррит, найди эту тварь, найди ее, ради Бога, и сожги! Она не могла уйти далеко. Я только что схватил ее. Быстрее, старина, найди ее — она где-то здесь, среди могил. Я поймал ее всего полминуты назад!

Меррит положил ладонь на его руку и почувствовал, что Дин дрожит всем телом.

— Успокойся, дружище! — сказал он. — Опомнись! Здесь нет никого — могу поклясться, никого. Как ты здесь оказался?

— Как оказался? — прошипел Дин сквозь зубы. Его руки конвульсивно сжимались и разжимались. — Говорю тебе, я поймал ее! Пойми же наконец! Не мешкай! Ты хочешь, чтобы тварь ушла от нас снова?

— Погоди-ка. Кого это ты схватил? — спросил Меррит. Голос Дина раскатился воплем гневного бессилия.

— Мумию, глупец ты эдакий, мумию! Ты что, не понимаешь? Скорее, найди ее, черт тебя побери!

— Мумию! — ошеломленно повторил Меррит. Странное поведение Дина тотчас нашло свое объяснение: несомненно, Дин сошел с ума; перегруженный мозг в конце концов не выдержал. Но Дин все говорил, высоким, пронзительным, дрожащим и срывающимся голосом.

— Я нашел ее здесь, внизу, среди могил. Я знал, что обязан ее найти; я ждал ее. Она пришла, и я почувствовал ее руки на своей шее, и понял, что сон, снившийся мне в пустыне, был не сном, но явью. И когда я попытался оттолкнуть ее, она вцепилась в меня, вцепилась, точно пиявка, ногами, руками и зубами. Меррит! О Господи, Меррит, где ты? — это был смертельно испуганный голос ребенка, пробудившегося в кромешной темноте.

Услышав этот голос, Меррит быстро произнес:

— Эй, старина! Все хорошо — я здесь. Я никуда не денусь.

Дин нащупал его руку и сжал ее с такой силой, что Меррит невольно вздрогнул. Его голос зазвучал вновь:

— Я дрался с ней, и она цеплялась за меня руками и ногами, и мне никак не удавалось сбросить ее. Я пробовал бить ее головой о камни, но она впилась зубами мне в плечо и не отпускала. Тогда я решил вытащить ее наверх. Я перестал отдирать ее от себя, обхватил руками и бросился бежать; но я заплутал и все время двигался по кругу на одном месте. Наконец я достиг галереи, но она догадалась о том, что я задумал, и стала сопротивляться. Боже мой! Как она билась, стараясь освободиться! Я споткнулся, и мы оба упали, она пыталась вырваться, а я держал ее. И тогда я услышал крик, и приближающиеся шаги, и она выскользнула у меня из рук и исчезла.

— Ну все, пойдем отсюда! — ласково сказал Меррит. Про себя он строго добавил: «Должен же кто-то нас, болванов, сохранять спокойствие!» Дина, подумал он, следует утихомирить, убедить подчиниться.

Дин рассмеялся.

— Думаешь, я спятил? — воскликнул он. — Никак нет. Пока еще. Я, я в здравом уме, совсем как ты, но это ненадолго. Если бы ты почувствовал, как она виснет на тебе, обвивая костлявыми руками, и не был способен увидеть, что это такое — ты был бы тоже близок к помешательству.

— Но это не могла быть, мумия, ты ведь понимаешь, — терпеливо, будто успокаивая маленького ребенка, сказал Меррит. — Это полнейший абсурд. Мумии не умеют вальсировать по гробницам. Это нарушает порядок вещей и.

— Разумеется, нарушает! — яростно прервал его Дин. — Думаешь, я этого не знаю? — его голос дрогнул. — Я не могу больше вынести, Меррит. Называй меня как угодно — я это заслужил. Но со мной, со мной. — он рассмеялся безумным смехом, и Меррит с опаской посмотрел на него. И вдруг Дин, уронив лицо в ладони, начал содрогаться в долгих, неостановимых спазмах.

— Со мной покончено, — хрипло произнес он.

— Вставай и пошли со мной, — приказал Меррит.

Он поймал себя на том, что настороженно поглядывает вокруг; припадок Дина сказался даже на его железной выдержке.

— Мы здесь и дня не останемся. Это место, оно нечестиво, вот и все. Пойдем, старина.

Он помог Дину подняться на ноги, и тот беспомощно прильнул к Мерриту, моля не бросать его в одиночестве. Меррит осторожно повел Дина к галерее, затем по взрытой земле к его палатке. Дин послушно сел на кровать, все время поворачивая свое побледневшее, осунувшееся от ужаса лицо и прислушиваясь к шагам Меррита. И лишь в палатке Меррит с изумлением заметил, что рубашка Дина была с одной стороны разодрана в клочья, а на плече была кровь и след от укуса. Он промыл рану и обработал ее нитратом серебра; и Дин угрюмо рассмеялся сквозь сжатые зубы. Затем Меррит уложил Дина в постель, а сам, не погасив лампу, лег рядом на полу, чтобы Дин мог сразу дотянуться до него и убедиться в его присутствии.

Палатка погрузилась в тишину; но Меррит, остававшийся все время настороже, с натянутыми до предела нервами, ощущал напряженность лежащего на кровати человека; понимал, что Дин держится лишь неимоверным усилием воли; и лихорадочно ждал рассвета, когда кошмар темноты развеется. После он забылся тревожным сном, но вскоре его разбудили мокрые от пота руки Дина, шарящие по лицу; голос Дина шептал:

— Она снаружи. Я слышу ее. Меррит, если она войдет сюда, я сойду с ума!

Меррит, быстро очнувшись, вскочил, выглянул из палатки в ночь и только тогда осознал всю глупость этого поступка, все заключавшееся в нем легковерие.

— Видишь ее? — напряженно спросил Дин за его спиной. — Если она там, я пойду за ней. Я не в силах больше думать о том, как она бродит вокруг. Представь, что она войдет внутрь.

Меррит помедлил, прежде чем ответить. Затем он сказал:

— Ничего там нет.

Он вернулся обратно и снова завернулся в одеяло. Но он не рассказал Дину, как что-то скользнуло от его взгляда прочь, за курган, в тень, не далее чем в десятке ярдов от палатки; и если глаза его не обманывали, это что-то не походило ни на сбежавшего козла, ни на гиену, ни на любое другое существо, ходящее на четырех ногах. Ни на блуждающего в ночи землекопа — лагерь тонул в безмолвии.

Снова сгустилась тишина. Из глубины ее внезапно снова раздался голос Дина, прерываемый дребезжащим смехом:

— Ну и адское же здесь местечко, как по-твоему?

И после:

— Эх, эх! Если бы мы только не издевались над тем, чего не понимаем, и отринули проклятую уверенность в себе и своих взглядах!

Наступило утро. Небо прощалось с темной вуалью ночи, когда Меррит вызвал Ибрагима. Тот пришел; но если он и сделал какие-то выводы относительно двух серых и изможденных лиц, представших перед ним, то не подал виду. Меррит отдал ему определенные приказания; Ибрагим издал ряд пылких восклицаний на своем грубом и жизнерадостном английском и удалился. Пятнадцать минут спустя весь лагерь пришел в движение. Завтрак состоялся в обычный час, но на сей раз он был приправлен гулом сборов и ожидания. Ящики с табличками и прочими древностями были бережно погружены на верблюдов; лагерное снаряжение — собрано и упаковано; в полдень палатки были сняты. Все руки были заняты делом; четверо с нетерпением бросались выполнять работу одного. Восток победил; какие бы средства ни были использованы, чтобы скрыть остатки его сокровищ от глаз пытливого Запада, они сделали свое дело. Гробница, наполовину раскопанная, вновь покоилась с миром. Восток защитил ее своими методами, законными или противозаконными.

На закате караван выступил в путь. Меррит, чье серое лицо и усталые глаза, казалось, ничуть не изменились, был спокоен, но все же с энергией предводителя, который обязан быть всем для всех людей, подгонял караван. Дин, молчаливый, с задумчивым лицом и поникшими плечами, вяло покачивался в седле, доверившись арабу, который вел его коня в поводу. Его рыжеватые волосы тронула седина; смешливые морщинки у рта уступили место иным, заново вылепившим лицо; он выглядел постаревшим на много лет. Солнце, осенявшее пустыню последними лучами, высветило их лица, когда они тронулись в обратный путь, оставив работу незаконченной.

Авангард растянулся по пустыне длинной цепью лошадей, людей и верблюдов. В последний миг сумерек, когда небо стало фиолетовым и тьма, накрывая их крылами, пала с высот, Меррит повернулся в седле и поглядел назад, на арену своих трудов. Раскопы, спешно забросанные землей, зияли как отверстые раны — неисцелимые раны, что навсегда пребудут открыты для беспощадного солнца, исступленных песчаных бурь и священных ночей, частью обнажая, частью скрывая тайны, спрятанные под ними. Взметенный прах затерянного города снова возвращался к своему потревоженному покою, раскинувшись в жалкой наготе — дабы вновь, когда придет полнота времени, быть погребенным в безбрежности песков. Человек пришел, человек ушел; человек придет снова, а после снова уйдет, и земля вновь обретет свою власть. Таинственный Восток, задумчивый и мрачный, напоенный мудростью забытых нечестивых преданий, торжествовал победу.

Больной козел, брошенный за ненадобностью, пробежал несколько шагов за караваном, немощно блея. Он остановился перед одним из курганов и посмотрел им вслед. Кони и люди медленно исчезали в пустыне. Иногда откуда-то спереди доносились голоса, становясь все более тихими по мере того, как темная нить каравана уходила под звездами все дальше на запад. Но замыкавшие хранили молчание. Меррит, обернувшись назад, увидел нечто, скользящее среди курганов, черное пятно в сумерках, и вонзил шпоры в бока своей лошади. Затем он вспомнил, что это мог быть козел.

И тогда занавес ночи опустился, и крадущаяся тень канула во тьму.