Обитаемый остров (Восстановленный полный вариант 1992 года)

18

Государственный прокурор спал чутко, и мурлыканье телефона сразу разбудило его. Не раскрывая глаз, он взял наушник и хрипло сказал:

— Слушаю.

Мяукающий голос референта произнёс, как бы извиняясь:

— Семь часов, ваше превосходительство…

— Да, — сказал прокурор, всё ещё не раскрывая глаз. — Да. Благодарю.

Он включил свет, откинул одеяло и сел. Некоторое время он сидел, уставясь на свои тощие бледные ноги, и с грустным удивлением размышлял о том, что вот уже шестой десяток пошёл, но не помнит он ни одного дня, когда бы ему дали выспаться. Всё время кто-нибудь будит. Когда он был поручиком, его будил после попойки скотина денщик. Когда он был председателем Чёрного трибунала, его будил дурак секретарь с неподписанными приговорами. Когда он был школяром, его будила мать, чтобы он шёл на занятия, и это было самое мерзкое время, самые скверные пробуждения. И всегда ему говорили: надо! Надо, ваше благородие… Надо, господин председатель… Надо, сыночек… А сейчас это «надо» говорит себе он сам… Он встал, накинул халат, плеснул в лицо горсть одеколона, вставил зубы, посмотрел, массируя щёки, в зеркало, скривился неприязненно и прошёл в кабинет.

Тёплое молоко уже стояло на столе, а под крахмальной салфеточкой — блюдце с солоноватым печеньем. Это надо было выпить и съесть как лекарство, но сначала он подошёл к сейфу, отвалил дверцу, взял зелёную папку и положил её на стол рядом с завтраком. Хрустя печеньем и прихлёбывая молоко, он тщательно осматривал папку, пока не убедился, что со вчерашнего вечера её никто не раскрывал. Как много переменилось, подумал он. Всего три месяца прошло, а как всё переменилось!.. Он машинально взглянул на жёлтый телефон и несколько секунд не мог отвести от него глаз. Телефон молчал — яркий, изящный, как весёлая игрушка… страшный, как тикающая адская машина, которую невозможно разрядить…

Прокурор судорожно, двумя руками вцепился в зелёную папку, зажмурился. Он ощутил, что страх нарастает, и поспешил одёрнуть себя. Нет, так дело не пойдёт, сейчас надо хранить абсолютное спокойствие и рассуждать совершенно бесстрастно… «Выбора у меня всё равно нет. Значит, риск… Ну что же: риск так риск. Риск всегда был и будет, нужно только свести его к минимуму. И я его сведу к минимуму. Да, массаракш, к минимуму!.. Вы, кажется, не уверены в этом, Умник? Ах, вы сомневаетесь? Вы всегда сомневаетесь, Умник, есть у вас такое качество, вы — молодец… Ну что же, попытаемся развеять ваши сомнения. Слыхали вы про такого человека — его зовут Максим Каммерер? Неужели слыхали? Это вам только кажется. Вы никогда раньше не слыхали про такого человека. Вы сейчас услышите о нём первый раз. Очень прошу вас, выслушайте и составьте о нём самое объективное, самое непредубеждённое суждение. Мне очень важно знать ваше объективное мнение, Умник: от этого, знаете ли, зависит теперь целость моей шкуры. Моей бледной, с синими прожилками, такой дорогой мне шкуры…»

Он прожевал последнее печенье и залпом допил молоко.

Потом вслух сказал: «Приступим».

Он раскрыл папку. «Прошлое этого человека туманно. И это, конечно, неважное начало для знакомства. Но мы с вами знаем не только как из прошлого выводить настоящее, но и как из настоящего выводить прошлое. И если нам так уж понадобится прошлое нашего Мака, мы в конце концов выведем его из настоящего. Это называется экстраполяцией… Наш Мак начинает свое настоящее с того, что бежит с каторги. Вдруг. Неожиданно. Как раз в тот момент, когда мы со Странником тянем к нему руки. Вот панический рапорт генерал-коменданта, классический вопль идиота, который нашкодил и не чает уйти от наказания: он ни в чем не виноват, он сделал все по инструкции, он не знал, что объект добровольно поступил в саперы-смертники, а объект поступил и подорвался на минном поле. Не знал. Вот и мы со Странником не знали. А надо было знать! Объект – человек неожиданный, вы должны были предполагать что-либо подобное, господин Умник… Да, тогда это поразило меня, но теперь-то мы понимаем, в чем дело: кто-то объяснил нашему Маку про башни, он решил, что в Стране Отцов ему делать нечего, и удрал на юг, симулировав гибель… Прокурор опустил голову на руку, вяло потер лоб. Да, тогда все это и началось… Это был первый промах в серии моих промахов: я поверил, что он погиб. А как я мог не поверить? Какой нормальный человек побежит на юг, к мутантам, на верную смерть?… Любой бы поверил. А вот Странник – не поверил».

Прокурор взял очередной рапорт. «О, этот Странник! Умница Странник, гений Странник… Вот как мне надо было действовать – как он! Я был уверен, что Мак погиб: Юг есть Юг. А он наводнил все Заречье своими агентами. Жирный Фанк – ах, не добрался я до него в свое время, не прибрал к рукам! – этот жирный облезлый боров похудел, мотаясь по стране, вынюхивая и высматривая, а его Кура подох от лихорадки на Шестой трассе, а его Тапа-Петушок был захвачен горцами, а потом Пятьдесят Пятый, не знаю, кто он такой, попался пиратам аж на побережье, но успел сообщить, что Мак там появлялся, сдался патрулям и направлен в свою колонну… Вот как поступают люди с головой: они ни во что не верят и никого не жалеют. Вот как я должен был поступить тогда. Бросить все дела, заняться только Маком, ведь я уже тогда прекрасно понимал, какая это страшная сила – Мак, а я вместо этого сцепился с Дергунчиком и проиграл, а потом связался с этой идиотской войной и тоже проиграл… Я и сейчас бы проиграл, но мне, наконец, повезло: Мак объявился в столице, в логове Странника, и я об этом узнал раньше, чем Странник. Да, Странник, да, хрящеухий, теперь проиграл ты. Надо же было тебе уехать именно сейчас! И ты знаешь, Странник, меня даже не огорчает то обстоятельство, что опять осталось неизвестным, куда и зачем ты уехал. Уехал и ладно. Ты, конечно, во всем положился на своего Фанка, и твой Фанк привез тебе Мака, но вот ведь беда – свалился твой Фанк после своих военных приключений, лежит без памяти в дворцовом госпитале – важная фигура, таких только в дворцовый госпиталь! – и теперь я не промахнусь, теперь он будет там лежать столько, сколько мне понадобится. Так что тебя нет, Фанка нет, а наш Мак есть, и это получилось очень удачно…»

Прокурор ощутил радость и, заметив, сейчас же погасил ее. «Опять эмоции, массаракш. Спокойнее, Умник. Ты знакомишься с новым человеком по имени Мак, ты должен быть очень объективен. Тем более, что этот новый Мак так не похож на старого, теперь он совсем взрослый, теперь он знает, что такое финансы и детская преступность. Поумнел, посуровел наш Мак… Вот он пробился в штаб подполья (рекомендатели: Мемо Грамену и Аллу Зеф), как гром с ясного неба обрушился там на них с предложением о контр-пропаганде, штаб взвыл – это означало раскрыть рядовым членам истинное значение башен, – но ведь убедил Мак! Запугал их там, запутал, приняли они идею контр-пропаганды, поручили Маку разработку… В обстановке он разобрался быстро, быстро и верно. И они там это поняли – поняли, с кем имеют дело. Или просто почувствовали… Вот последнее донесение: фракция просветителей привлекла его к обсуждению программы перевоспитания, и он с радостью согласился. Сразу предложил кучу идей. Идейки не бог весть какие, но не в этом дело, перевоспитание – вообще идиотизм, важно то, что он уже больше не террорист, ничего он не хочет взрывать, никого не хочет убивать; важно то, что занялся он политической деятельностью, активно зарабатывает себе авторитет в штабе, произносит речи, критикует, лезет наверх; важно то, что он имеет идеи, жаждет их осуществить, а это именно то, что нам нужно, господин Умник…»

Прокурор откинулся на спинку кресла.

«И вот еще то, что нужно. Донесения об образе жизни. Много работает – и в лаборатории, и дома, – тоскует по-прежнему по той женщине, по Раде Гаал, занимается спортом, почти ни с кем не дружит, не курит, почти не пьет, в еде очень умерен. С другой стороны – обнаруживает явную склонность к роскоши в быту и знает себе цену: полагающийся по штату автомобиль принял как должное, выразив недовольство его малой мощностью и уродливостью; недоволен также двухкомнатной квартирой – считает ее слишком тесной и лишенной элементарных удобств; жилище свое украсил оригинальными картинами и антикварными произведениями искусства, истратив на них почти весь аванс… ну и так далее. Хороший материал, очень хороший материал… А кстати, сколько у него денег, чем он сейчас располагает? Та-ак, руководитель темы в лаборатории химического синтеза… оклад в синем конверте… личная машина… двухкомнатная квартира на территории Департамента специальных исследований… Недурно его устроили. И еще больше, наверное, пообещали. Хотел бы я знать, как ему объяснили, зачем он понадобился Страннику. Это знает Фанк, жирный боров, но он не скажет, скорее подохнет… Ах, если бы как-нибудь вытянуть из него все, что он знает! С каким наслаждением я бы потом его прикончил… Сколько он крови мне попортил, шелудивая скотина… И Раду эту он у меня украл, а ведь как бы она мне сейчас пригодилась – Рада… какое это оружие, когда имеешь дело с чистым, честным, мужественным Маком!… Впрочем сейчас это, может быть, не так уж плохо… Не я держу под замком твою возлюбленную, Мак, это все Странник, это все его интриги, этого гнусного шантажиста…»

Прокурор вздрогнул: желтый телефон тихонечко звякнул. Только звякнул и больше ничего. Тихонько, даже мелодично. Ожил на долю секунды и снова замер, словно напомнил о себе… Прокурор, не отрывая от него глаз, провел по лбу дрожащими пальцами. «Нет, ошибка… Конечно, ошибка. Мало ли что, телефон – аппарат сложный, искра там какая-нибудь проскочила…» Он вытер пальцы о халат. И сейчас же телефон грянул. Как выстрел в упор… Как сабля по горлу… Как – с крыши на асфальт… Прокурор взял наушник. Он не хотел брать наушник, он даже не знал, что берет наушник, он даже вообразил себе, будто не берет наушник, а быстро, на цыпочках бежит в спальню, одевается, выкатывает машину из гаража и на предельной скорости гонит… Куда?

– Государственный прокурор, – сказал он хрипло и прокашлялся.

– Умник? Это Папа говорит.

Вот… Вот оно… Сейчас: «Ждем тебя через часок»…

– Я узнал, – сказал он бессильно. – Здравствуй, Папа.

– Сводку читал?

– Нет.

«Ах, не читал? Ну, приезжай, мы тебе прочитаем»…

– Все, – сказал Папа. – Прогадили войну.

Прокурор глотнул. Надо было что-то сказать. Надо было срочно что-то сказать, лучше всего – пошутить. Тонко пошутить… «Боже, помоги мне тонко пошутить!…»

– Молчишь? А что я тебе говорил? Не лезь в эту кашу, штатских держись, штатских, а не военных! Эх, ты, Умник…

– Ты – Папа, – выдавил из себя прокурор. – Дети ведь вечно не слушаются родителей…

Папа хихикнул.

– Дети… – сказал он. – А где это сказано: «Если чадо твое ослушается тебя…» Как там дальше, Умник?

Боже мой, боже мой, «…сотри его с лица земли». Он так и сказал тогда: «Сотри его с лица земли», и Странник взял со стола тяжелый черный пистолет, неторопливо поднял и два раза выстрелил, и чадо охватило руками пробитую лысину и повалилось на ковер…

– Память отшибло? – сказал Папа. – Эх, ты, Умник. Что собираешься делать? Умник.

– Я ошибся… – прохрипел прокурор. – Ошибка… Это все из-за Дергунчика…

– Ошибся… Ну, ладно, подумай, Умник. Поразмысли. Я тебе еще позвоню…

«И все. И нет его. И неизвестно, куда звонить ему – плакать, умолять… Глупо, глупо. Никому это не помогало… Ладно… Подожди… Да подожди ты, сволочь!» Он с размаху ударил раскрытой рукой о край стола – чтобы в кровь, чтобы больно, чтобы перестать дрожать… Это немного помогло, но он еще наклонился, открыл другой рукой нижний ящик стола, достал фляжку, зубами вытащил пробку и сделал несколько глотков. Его ударило в жар. «Вот так… Спокойно… Мы еще посмотрим… Это гонка: кто быстрее. Умника так просто не возьмешь, с ним вы еще повозитесь. Умника так сразу не вызовешь. Если бы вы могли вызвать, то уже вызвали бы… Это ничего, что он позвонил. Он всегда так. Время есть. Два дня, три дня, четыре дня… Время есть! – прикрикнул он на себя. Не психуй…» Он поднялся и пошел кругами по кабинету.

«У меня есть на вас управа. У меня есть Мак. У меня есть человек, который не боится излучения. Для которого не существует преград. Который желает переменить порядок вещей. Который вас ненавидит. Человек чистый и, следовательно, открытый всем соблазнам. Человек, который поверит мне. Человек, который захочет встретиться со мной… Он уже сейчас хочет встретиться со мной: мои агенты уже много раз говорили ему, что государственный прокурор добр, справедлив, большой знаток законов, настоящий страж законности, что Отцы его недолюбливают и терпят его только потому, что не доверяют друг другу… мои агенты показывали меня ему, тайком, в благоприятных обстоятельствах, и мое лицо ему понравилось… И – самое главное! – ему под строжайшим секретом намекнули, что я знаю, где находится Центр. Он прекрасно владеет лицом, но мне доложили, что в этот момент он выдал себя… Вот такой человек у меня есть – человек, который очень хочет захватить Центр и может это сделать – единственный из всех… То-есть, этого человека у меня пока нет, но сети расставлены, наживка проглочена, и сегодня я его подсеку. Или я пропал. Пропал… Пропал…»

Он больше не мог сдержать воображения. Он видел эту тесную комнатку, обтянутую темно-красным бархатом, душную, прокисшую, без окон, голый обшарпанный стол и пять золоченых кресел… «А мы, все остальные, стояли: я, Странник с глазами жаждущего убийцы и этот лысый палач… растяпа, болтун, знал ведь, где Центр, столько людей загубил, чтобы узнать, где Центр, и – трепло, пьяница, хвастун – разве можно о таких вещах кому-нибудь говорить? Тем более, родичам… особенно таким родичам. А еще начальник Департамента общественного здоровья, глаза и уши Неизвестных Отцов, броня и секира нации… Папа сказал, жмурясь: «Сотри его с лица земли», Странник выстрелил в упор два раза, и Свекор проворчал с неудовольствием: «Опять всю обивку забрызгали…» И они снова принялись спорить, почему в комнате воняет, а я стоял на ватных ногах и думал: «Знают или не знают?», и Странник стоял, оскалясь, как голодный хищник и глядел на меня, словно догадывался… Ни черта он не догадался… Теперь-то я понимаю, почему он всегда так хлопотал, чтобы никто не проник в тайну Центра. Он всегда знал, где находится Центр, и только искал случая захватить Центр самому… Опоздал, Странник, опоздал… И ты Папа, опоздаешь. И ты, Свекор. А о тебе, Дергунчик, и речи нет…»

Он отдернул портьеру и приложил лоб к холодному стеклу. Он почти задушил свой страх и, чтобы растоптать его окончательно, до последней искорки, он представил себе, как Мак с боем врывается в аппаратную Центра…

«Но это мог бы сделать и Волдырь с личной охраной, с этой бандой своих родных и двоюродных братьев, племянников, побратимов, выкормышей, с этими жуткими подонками, которые никогда ничего не слыхали о законе, которые всегда знали только один закон: стреляй первым… нужно было быть Странником, чтобы поднять руку на Волдыря – в тот же вечер они напали на него прямо у ворот его особняка, изрешетили машину, убили шофера, убили секретаршу, и загадочным образом полегли сами, все до единого, все двадцать четыре человека с двумя пулеметами… Да, Волдырь тоже мог бы ворваться в аппаратную, но там бы и завяз, дальше бы он не прошел, потому что дальше – барьер депрессионного излучения, а теперь, может быть, и два лучевых барьера, хватило бы одного, никто не пройдет там: выродок свалится в обморок от боли, а простой лояльный гражданин падет на колени и примется тихо плакать от смертной тоски… Только Мак там пройдет, и запустит свои умелые руки в генераторы, и прежде всего переключит Центр, всю систему башен, на депрессионное поле. Затем, уже совершенно беспрепятственно, он поднимется в радиостудию и поставит там пленку с заранее подготовленной речью на многоцикловую передачу… Вся страна от хонтийской границы до Заречья – в депрессии, миллионы дураков валяются, обливаясь слезами, не желая пошевелить пальцем, а репродукторы уже ревут во всю глотку, что Неизвестные Отцы преступники, их зовут так-то и так-то, они находятся там-то и там-то, убейте их, спасайте страну, это говорю вам я, Мак Сим, живой бог на земле (или там – законный наследник императорского престола, или великий диктатор… или что ему больше понравится). К оружию, моя Гвардия! К оружию, моя армия! К оружию, мои подданные!… А сам в это время спускается обратно в аппаратную и переключает генераторы на поле повышенного внимания, и вот уже вся страна слушает, развесив уши, стараясь не упустить ни слова, заучивая наизусть, повторяя про себя, а громкоговорители ревут, башни работают, и так длится еще час, а потом он переключает излучатели на энтузиазм, всего полчаса энтузиазма, и – конец передачам… И когда я прихожу в себя – массаракш, полтора часа адской боли, но надо, массаракш, выдержать, – Папы уже нет, никого из них нет, есть Мак, великий бог Мак, и его верный советник, бывший государственный прокурор, а ныне – глава правительства великого Мака… А, бог с ним, с правительством, я буду просто жив, и мне ничто не будет угрожать, а там посмотрим… Мак не из тех, кто бросает полезных друзей, он не бросает даже бесполезных друзей, а я буду очень полезным другом. О, каким другом я ему буду!…»

Он оборвал себя и вернулся к столу, покосился на желтый телефон, усмехнулся, снял наушник зеленого телефона и вызвал заместителя начальника Департамента специальных исследований.

– Головастик? Доброе утро, это Умник. Как ты себя чувствуешь? Как желудок?… Ну, прекрасно… Странника еще нет?… Ага… Ну, ладно… Мне позвонили сверху и приказали немножко вас проинспектировать… Нет-нет, я думаю, это чистая формальность, я все равно у вас ни черта не понимаю, но ты подготовь там какой-нибудь рапорт… проект заключения инспекции и все такое. И позаботься, чтобы все были на местах, а не как в прошлый раз… Ум-гу… Часов в одиннадцать, наверное… Ты сделай так, чтобы в двенадцать я уже смог уехать со всеми документами… Ну, до встречи. Пойдем страдать… А ты тоже страдаешь? Или вы уже, может быть, давно выдумали защиту, только от начальства скрываете? Ну-ну, я шучу… Пока.

Он положил наушник и взглянул на часы. Было без четверти десять. Он громко застонал и потащился в ванную. «Опять этот кошмар… полчаса кошмара. От которого нет защиты… От которого нет спасения… От которого жить не хочется… Как это все-таки обидно: Странника придется пощадить».

Ванна была уже полна горячей водой. Прокурор сбросил халат, стянул ночную рубашку и сунул под язык болеутолитель. «И так всю жизнь. Одна двадцать четвертая всей жизни – ад. Больше четырех процентов… И это – не считая вызовов наверх. Ну вызовы скоро кончатся, а эти четыре процента останутся до конца… Впрочем, это мы еще посмотрим. Когда все установится, я возьмусь за Странника сам…» Он залез в ванну, устроился поудобнее, расслабился и стал придумывать, как он возьмется за Странника. Но он не успел ничего придумать. Знакомая боль ударила в темя, прокатилась по позвоночнику, запустила коготь в каждую клетку, в каждый нерв и принялась драть – методично, люто, в такт бешеным толчкам сердца…

Когда все кончилось, он еще немного полежал в томном изнеможении – адские муки тоже имеют свои достоинства: полчаса кошмара дарили ему несколько минут райского блаженства – затем вылез, растерся перед зеркалом, приоткрыл дверь, принял от камердинера свежее белье, оделся, вернулся в кабинет, выпил еще один стакан теплого молока, на этот раз смешанного с целебной водой, съел вязкой кашицы с медом, посидел немножко просто так, окончательно приходя в себя, а потом позвонил дневному референту и велел подавать автомобиль.

К Департаменту специальных исследований вела правительственная трасса, пустая в это время дня, обсаженная кудрявыми деревьями, похожими на искусственные. Шофер гнал без остановок у светофоров, время от времени включая гулкую басовитую сирену. К высоким железным воротам департамента подъехали без трех минут одиннадцать. Гвардеец в парадном мундире подошел, нагнулся, вглядываясь, узнал и отдал честь. Тотчас же ворота распахнулись, открылся густой сад, белые и желтые корпуса жилых домов, а за ними – гигантский стеклянный параллелепипед института. Медленно проехали по автомобильной дорожке с грозными предупреждениями насчет скорости, миновали детскую площадку, приземистое здание бассейна, пестрое веселое здание клуба-ресторана, – и все это в зелени, в облаках зелени, в тучах зелени, и прекрасный чистейший воздух, и, массаракш! – какой-то запах стоит здесь удивительный, нигде такого не бывает, ни в каком поле, ни в каком лесу… «Ох уже этот Странник, все это его затеи, чертовы деньги ухлопаны на это, но зато как его здесь любят. Вот как надо жить, вот как надо устраиваться. Ухлопаны чертовы деньги, Деверь был страшно недоволен, он и сейчас еще недоволен… Риск? Да, риск, конечно, был, рискнул Странник, но зато теперь его департамент – это ЕГО департамент, здесь его не предадут, не подсидят… Пятьсот человек у него тут, в основном – молодежь, газет они не читают, радио не слушают: времени, видите ли, нет, важные научные исследования… так что излучение здесь бьет мимо цели, вернее, совсем в другую цель. Да, Странник, я бы на твоем месте долго еще тянул с защитными шлемами. Может быть, ты и тянешь? Наверняка тянешь. Но, черт возьми, как тебя ухватить? Вот если бы нашелся второй Странник… Да, второй такой головищи нет во всем мире. И он это знает. И он очень внимательно следит за каждым более или менее талантливым человеком. Прибирает к рукам с юных лет, обласкивает, отдаляет от родителей – а родители-то до смерти, дураки, рады! – и вот, глядишь, еще один солдатик становится в твой строй… Ох, как это здорово, что Странника сейчас нет, какая это удача!»

Машина остановилась, референт распахнул дверцу. Прокурор вылез, поднялся по ступенькам в застекленный вестибюль. Головастик со своими холуями уже ждал его. Прокурор с надлежащей скукой на лице вяло пожал Головастику руку, посмотрел на холуев и позволил препроводить себя в лифт. В кабину вошли по регламенту: господин государственный прокурор, за ним господин заместитель начальника департамента, следом – холуй господина государственного прокурора и старший из холуев господина заместителя начальника. Прочих оставили в вестибюле. В кабинет Головастика вошли опять по регламенту: господин прокурор, за ним Головастик, холуя господина прокурора и старшего холуя Головастика оставили за дверью в приемной. Прокурор сейчас же утомленно погрузился в кресло, а Головастик немедленно засуетился, забил пальцами по кнопкам на краю стола и, когда в кабинет сбежалась целая орава секретарей, приказал подать чай.

Первые несколько минут прокурор для развлечения разглядывал Головастика. У Головастика был на редкость виноватый вид. Он избегал смотреть в глаза, то и дело приглаживал волосы, бессмысленно потирал руки, неестественно покашливал и совершал множество бессмысленных суетливых движений. У него всегда был такой вид. Внешность и поведение были его основным капиталом. Он вызывал непрерывные подозрения в нечистой совести и навлекал на себя непрерывные тщательнейшие проверки. Департамент общественного здоровья изучил его жизнь по часам. И поскольку жизнь его была безукоризненна, а каждая новая проверка лишь подтверждала этот неожиданный факт, продвижение Головастика по служебной лестнице происходило с редкостной быстротой.

Прокурор все это прекрасно знал, он лично три раза доскональнейшим образом проверял Головастика и тем не менее сейчас, рассматривая его, забавляясь им, он вдруг поймал себя на мысли, что Головастик ей-богу знает, пройдоха, где находится Странник и ужасно боится, что это из него сейчас вытянут. И прокурор не удержался.

– Привет от Странника, – сказал он небрежно, постукивая пальцами по подлокотнику.

Головастик быстро посмотрел на прокурора и тут же отвел глаза.

– М-м… да… – сказал он, покусывая губу. – Кхе… Сейчас вот… гм… чай принесут…

– Он просил тебя позвонить, – сказал прокурор еще небрежнее.

– Что?… А-а… Ладно… Чай у меня сегодня будет исключительный. Новая секретарша прямо-таки знаток в чаях… То-есть… кхе… а куда ему позвонить?

– Не понимаю, – сказал прокурор.

– Нет, я к тому, что… гм… если ему позвонить, то надо же знать… кхе… телефон… он же никогда телефона не оставляет… – Головастик вдруг засуетился, мучительно покраснел, захлопал по столу ладонями, нашел карандаш. – Куда он велел позвонить?

Прокурор отступился.

– Это я пошутил, – сказал он.

– А?… Что?… – на лице Головастика мгновенно, сменяя друг друга, промелькнуло множество подозрительнейших выражений. – А! Пошутил? – он загоготал фальшивым смехом. – Это ты ловко меня… Вот потеха! А я уж думал… Га-га-га!… А вот и чаек!

Прокурор принял из холеных рук холеной секретарши стакан крепкого горячего чая и сказал:

– Ладно, пошутили и хватит. Времени мало. Где твоя бумага?

Головастик, совершив массу ненужных движений, извлек из стола и протянул прокурору проект инспекционного акта. Судя по тому, как он при этом сокращался и ежился, проект был набит фальшивой информацией, имел целью ввести инспектора в заблуждение и вообще был составлен с подрывными намерениями.

– Н-нуте-с… – проговорил прокурор, причмокивая кусочком сахара. – Что тут у тебя?… «Акт проверочного обследования»… Н-ну… Лаборатория интерференции… лаборатория спектральных исследований… лаборатория интегрального излучения… Ничего не понимаю, черт ногу сломит. Как ты во всем этом разбираешься?

– А я… гм… Я, знаешь, тоже не разбираюсь, я ведь по специальности… гм… администратор, я в эти дела не вмешиваюсь.

Головастик прятал глаза, покусывал губы, с размаху ерошил на себе волосы, и уже было совершенно ясно, что никакой он не администратор, а хонтийский шпион с высшим специальным образованием. Ну и фигура!…

Прокурор снова обратился к акту. Он сделал глубокомысленное замечание о перерасходе средств, допущенном группой усиления мощности, спросил, кто таков Зой Баруту, не родственник ли он Мору Баруту, знаменитому писателю-пропагандисту, отпустил упрек по поводу безлинзового рефрактометра, который стоил сумасшедших денег, а до сих пор не освоен, и подвел итог по работам сектора исследований и совершенствования излучения, сказавши, что существенных сдвигов ему не видится («И слава богу», мысленно добавил он) и что это его мнение должно быть обязательно занесено в беловой вариант акта.

Часть акта, касающуюся работ сектора защиты от излучения, он просмотрел еще более небрежно.

—Топчетесь на месте, — объявил он. — По физической защите вообще ничего не добились, по физиологической – и того меньше… Физиологическая защита – это вообще не то, что нам нужно: чего это ради я дам себя кромсать, еще идиотом сделаете… А вот химики молодцы – еще минуту выиграли. В прошлом году минуту, да в позапрошлом году полторы… что же это получается? Значит, теперь я могу принять пилюлю и вместо тридцати минут буду мучиться двадцать две… Что ж, неплохо. Почти тридцать процентов… Запиши-ка мое мнение: усилить темпы работы по физической защите, поощрить работников отдела химической защиты. Все.

Он перебросил листки Головастику.

– Прикажи это отпечатать начисто… и мое мнение… А сейчас, проформы ради, проводи-ка меня… ну, скажем… э-э… У физиков я прошлый раз был, проводи-ка ты меня к химикам, посмотрю, как там у них…

Головастик вскочил и снова ударил по кнопкам, а прокурор поднялся с видом крайнего утомления.

В сопровождении Головастика и дневного референта он неторопливо пошел по лабораториям отдела химической защиты, вежливо улыбаясь людям с одним шевроном на рукаве халата, похлопывая иногда по плечу бесшевронных, приостанавливаясь около двухшевронных, чтобы пожать руку, понимающе покивать головой и осведомиться, нет ли претензий.

Претензий не было. Все вроде бы работали или делали вид, что работают, – у них не поймешь. Мигали какие-то лампочки на каких-то приборах, варились какие-то жидкости в каких-то сосудах, пахло какой-то дрянью, кое-где мучили животных. Было у них здесь чисто, светло, просторно, люди казались сытыми и спокойными, энтузиазма не проявляли, с инспектором держались вполне корректно, но без всякой теплоты и уж во всяком случае без приличествующего подобострастия.

И почти в каждой комнате – будь то кабинет или лаборатория – висел портрет Странника: над рабочим столом, рядом с таблицами и графиками, в простенке между окнами, над дверью, иногда лежал под стеклом на столе. Это были любительские фотографии, рисунки карандашом или углем, один портрет был даже написан масляной краской. Здесь можно было увидеть Странника, играющего в мяч, Странника, читающего лекцию, Странника, грызущего яблоко, Странника сурового, задумчивого, усталого, разъяренного и даже Странника, хохочущего во всю глотку. Эти сукины дети даже рисовали на него шаржи и вешали их на самых видных местах!… Прокурор представил, как он входит в кабинет младшего советника юстиции Фильтика и обнаруживает там карикатуру на себя. Массаракш, это было невообразимо, невозможно!

Он улыбался, похлопывал, жал руки, а сам все это время думал, что вот второй раз он уже здесь с прошлого года, и все вроде бы по-старому, но раньше он как-то не обращал на это внимание… А теперь вот обратил. Почему только теперь?… А, вот почему! Что такое был для меня Странник год или два назад? Формально – один из нас, фактически – кабинетная фигура, не имеющая ни влияния на политику, ни своего места в политике, ни своих целей в политике. Однако с тех пор он успел многое. Общегосударственного масштаба операция по изъятию иностранных шпионов – это его акция. Прокурор сам вел эти процессы и был тогда потрясен, поняв, что имеет дело не с обычными липовыми шпионами-выродками, а с настоящими матерыми разведчиками, заброшенными Островной Империей для сбора научной и экономической информации. Странник выудил их всех, всех до единого, и с тех пор стал неизменным шефом особой контрразведки.

Далее, именно Странник раскрыл заговор лысого Волдыря, фигуры жуткой, сидевшей очень прочно, сильно и опасно копавшей под шефство Странника над контрразведкой. И сам же его шлепнул, никому не доверил. Он всегда поступал открыто, никогда не маскировался и действовал только в одиночку – никаких коалиций, никаких уний, никаких временных союзов. Так он свалил одного за другим трех начальников Военного департамента, – те даже пикнуть не успевали, а их уже вызвали наверх, – пока не добился, чтобы поставили Дергунчика, панически боящегося войны… Это он год назад зарубил проект «Золото», представленный наверх Патриотическим Союзом Промышленности и Финансов… Тогда казалось, что Странник вот-вот слетит, потому что проект вызвал восторг у самого Папы, но Странник ему как-то доказал, что все выгоды проекта – сугубо временные, а через десять лет начнется повальная эпидемия сумасшествия и полная разруха… Он все время как-то ухитрялся им доказывать, никто никогда ничего не мог им доказать, только Странник мог. И в общем-то понятно, почему. Он никогда ничего не боялся. Да, он долго сидел у себя в кабинете, но в конце концов понял свою истинную цену. Понял, что он нужен всем нам, кто бы мы ни были и как бы ни дрались между собой. Потому что только он может создать защиту, только он может избавить нас от мучений… А сопляки в белых халатах рисуют на него карикатурочки, и он им это позволяет…

Референт распахнул перед прокурором очередную дверь, и прокурор увидел своего Мака. Мак в белом халате с шевроном на рукаве сидел на подоконнике и смотрел наружу. Если бы какой-нибудь советник юстиции позволил себе в служебное время торчать на подоконнике и считать галок, его можно было бы со спокойной совестью пустить по этапу, как явного бездельника и даже саботажника. В данном же случае, массаракш, ничего сказать было нельзя. Ты его за шиворот, а он тебе: «Позвольте! Я ставлю мысленный эксперимент! Отойдите и не мешайте!»

Великий Мак считал галок. Он мельком взглянул на вошедших, вернулся было к своему занятию, но тут же снова оглянулся и всмотрелся более пристально. «Узнал, подумал прокурор. Узнал, умница моя…» Он вежливо улыбнулся Маку, похлопал по плечу молоденького лаборанта, крутившего арифмометр, и, остановившись посередине комнаты, огляделся.

– Ну-с… – произнес он в пространство между Маком и Головастиком. – А здесь у нас что делается?

– Господин Сим, – сказал Головастик, краснея, подмигивая и потирая руки, – объясните господину инспектору, чем вы… кхе… гм…

– А ведь я вас знаю, – сказал великий Мак, как-то неожиданно возникая в двух шагах от прокурора. – Простите, если я не ошибаюсь, вы – государственный прокурор?

Да, иметь дело с Маком было нелегко, весь тщательно продуманный план полетел к черту сразу же: Мак и не подумал ничего скрывать, он ничего не боялся, ему было любопытно, он смотрел на прокурора с высоты своего огромного роста, как на некое экзотическое животное… Надо было перестраиваться на ходу.

– Да, – с холодным удивлением произнес прокурор, переставая улыбаться. – Насколько мне известно, я действительно государственный прокурор, хотя мне непонятно… – Он нахмурился и вгляделся в лицо Мака. Мак широко улыбался. – Ба-ба-ба! – воскликнул прокурор. – Ну конечно же… Мак Сим, он же Максим Каммерер! Однако, позвольте, мне же доложили, что вы погибли на каторге… Массаракш, как вы сюда попали?

– Длинная история, – ответил Мак, махнув рукой. – Между прочим, я тоже удивлен, увидев вас здесь. Никогда не предполагал, что наши занятия интересуют Департамент юстиции…

– Ваши занятия интересуют самых неожиданных людей, – сказал прокурор. Он взял Мака под руку, отвел его к дальнему окну и доверительным шепотом осведомился:

– Когда вы нам подарите пилюли? Настоящие пилюли, на все тридцать минут…

– А вы разве тоже?… – спросил Мак. – Впрочем, да, естественно…

Прокурор горестно покачал головой и с тяжелым вздохом закатил глаза.

– Наше благословение и наше проклятие, – проговорил он. – Счастье нашего государства и горе его правителей… Массаракш, я ужасно рад, что вы живы, Мак. Должен вам сказать, что дело, по которому вы проходили, было одним из немногих в моей карьере, оставивших у меня чувство досадной неудовлетворенности… Нет-нет, не пытайтесь отрицать, – по букве закона вы были виновны, с этой стороны все в порядке… вы напали на башню, кажется, убили гвардейца, за это, знаете ли, по головке не гладят. Но вот по существу… Признаюсь, рука у меня дрогнула, когда я подписывал ваш приговор. Как будто я приговаривал ребенка, не обижайтесь. В конце концов, ведь это была затея скорее наша, чем ваша, и вся ответственность…

– Я не обижаюсь, – сказал Мак. – И вы не далеки от истины: выходка с этой башней была ребяческая… Во всяком случае, я благодарен прокуратуре за то, что нас тогда не расстреляли.

– Это было все, что я мог сделать, – сказал прокурор. – Помнится, я был очень огорчен, узнав о вашей гибели… – он засмеялся и дружески стиснул локоть Мака. – Чертовски рад, что все кончилось так благополучно. Чертовски рад сделать знакомство… – Он поглядел на часы. – Слушайте, Мак, а почему вы здесь? Нет-нет, я не собираюсь вас арестовывать, это не мое дело, пусть теперь вами занимается военная комендатура. Но что вы делаете в этом институте? Разве вы химик? Да еще… – Он показал пальцем на шеврон.

– Я – все понемножку, – сказал Мак. – Немножко химик, немножко физик…

– Немножко подпольщик, – сказал прокурор, благодушно смеясь.

– Очень немножко, – решительно сказал Мак.

– Немножко фокусник… – сказал прокурор.

Мак внимательно посмотрел на него.

– Немножко фантазер, – продолжил прокурор, – немножко авантюрист…

– Это уже не специальности, – возразил Мак. – Это, если угодно, просто свойства всякого порядочного ученого.

– И порядочного политика, – сказал прокурор.

– Редкостное сочетание слов, – заметил Мак.

Прокурор вопросительно посмотрел на него, потом сообразил и снова засмеялся.

– Да, – сказал он. – Политическая деятельность имеет свою специфику. Политика есть искусство отмывать дочиста очень грязной водой. Никогда не опускайтесь до политики, Мак, оставайтесь со своей химией… – Он посмотрел на часы и с досадой сказал: – Ах, проклятье, совершенно нет времени, а так хотелось бы с вами поболтать… Я смотрел ваше досье, вы – любопытная личность… Но вы, вероятно, тоже сильно заняты…

– Да, – сказал умница Мак. – Хотя, конечно, не так сильно, как государственный прокурор.

– Ну вот, – произнес прокурор, снова засмеявшись. – А ваше начальство уверяет нас, будто вы работаете днем и ночью… Я, например, не могу сказать этого о себе. У государственного прокурора случаются свободные вечера… Вы удивитесь, но у меня есть к вам масса вопросов, Мак. Признаться, я хотел побеседовать с вами еще тогда, после процесса. Но – дела, бесконечные дела…

– Я к вашим услугам, – сказал Мак. – Тем более, что у меня тоже есть к вам вопросы.

«Ну-ну! – мысленно одернул его прокурор, – не надо так откровенно, мы здесь не одни». Вслух он сказал, просияв:

– Прекрасно! Все, что в моих силах… А теперь – прошу меня простить, бегу…

Он пожал огромную ладонь своего Мака, уже пойманного Мака, окончательно попавшегося на удочку Мака, он прекрасно мне подыгрывал, он несомненно хочет встретиться, и сейчас я его подсеку… Прокурор остановился в дверях, щелкнул пальцами и сказал, повернувшись:

– Позвольте, Мак, а что вы делаете сегодня вечером? Я только что сообразил, что у меня сегодня свободный вечер…

– Сегодня? – сказал Мак. – Ну, что же… Правда, сегодня у меня…

– Приходите вдвоем! – воскликнул прокурор. – Еще лучше – я познакомлю вас с женой, получится прекрасный вечер… Восемь часов – вас устроит? Я пришлю за вами машину. Договорились?

— Договорились.

«Договорились!» – ликуя, думал прокурор, обходя последние лаборатории отдела, улыбаясь, похлопывая и пожимая. «Договорились!» – думал он, подписывая акт в кабинете у Головастика. «Договорились, массаракш, договорились!» – кричал он про себя торжествующе по дороге домой.

Он отдал распоряжение шоферу. Он приказал референту сообщить в Департамент, что господин прокурор занят… никого не принимать, отключить телефоны и вообще убираться к дьяволу с глаз долой, но так, впрочем, чтобы все время оставаться под рукой. Он вызвал жену, поцеловал ее в шею, вскользь припомнив, что не виделись они уже дней десять, и попросил ее распорядиться насчет ужина, хорошего, легкого, вкусного ужина на четверых, быть за столом паинькой и приготовиться встретить очень интересного человека. И побольше вин, самых лучших и разных.

Потом он заперся в кабинете, опять выложил на стол дело в зеленой папке и принялся продумывать заново, с самого начала. Его обеспокоили только один раз: курьер из Военного департамента принес последнюю фронтовую сводку. Фронт развалился. Кто-то надоумил хонтийцев обратить внимание на заградотряды, и вчера ночью они расстреляли и уничтожили атомными снарядами до девяноста пяти процентов танков-излучателей. О судьбе прорвавшейся армии сведений больше не поступало… Это был конец. Это был конец войне. Это был конец генералу Шекагу и генералу Оду. Это был конец Очкарику, Чайнику, Туче и другим, помельче. Очень возможно, что это был конец Свекору и Шурину. И уж конечно это был бы конец Умнику, если бы Умник не был умником…

Он растворил сводку в стакане с водой и пошел ходить кругами по кабинету. Он испытывал огромное облегчение. Теперь он по крайней мере точно знал, когда его вызовут наверх. Сначала они покончат со Свекром и будут не меньше суток выбирать между Дергунчиком и Зубом. Затем им придется повозиться с Очкариком и Тучей. Это еще сутки. Ну, Чайника они прихлопнут мимоходом, а вот генерал Шекагу один отнимет у них не меньше двух суток. А потом и только потом… Потом у них уже больше не будет никакого «потом»…

Он не выходил из кабинета до самого приезда гостя.

Гость произвел исключительно приятное впечатление. Он был великолепен. Он был настолько великолепен, что прокурорша, баба холодная, светская в самом страшном смысле слова, давным-давно в глазах прокурора уже не женщина, а старый боевой товарищ, при первом взгляде на Мака сбросила лет двадцать и вела себя чертовски естественно – она не могла бы вести себя естественнее, даже если бы знала, какую роль должен сыграть Мак в ее судьбе.

– А почему вы один? – удивилась она. – Муж заказал ужин на четверых…

– Да, действительно, – подхватил прокурор, – я понял так, что вы придете со своей дамой, я помню эту девушку, она из-за вас чуть не попала в беду…

– Она попала в беду, – сказал Мак спокойно. – Но об этом мы поговорим потом, с вашего разрешения. Куда прикажете идти?…

Ужинали долго, весело, много смеялись, немножко пили. Прокурор рассказывал последние сплетни – разрешенные и рекомендуемые к распусканию Департаментом общественного здоровья. Прокурорша очень мило загибала нескромные анекдотцы, а Мак в юмористических тонах описал свой полет на бомбовозе. Хохоча над его рассказом, прокурор с ужасом думал, что бы сейчас с ним было, если бы хоть одна ракета попала в цель…

Когда все было съедено и выпито, прокурорша извинилась и предложила мужчинам доказать, что они способны просуществовать без дамы хотя бы час. Прокурор воинственно принял этот вызов, схватил Мака под руку и повлек его в кабинет угощать вином, которое имели возможность дегустировать всего три или четыре десятка человек в стране.

Они расположились в мягких креслах по сторонам низенького столика в самом уютном углу кабинета, пригубили драгоценное вино и посмотрели друг на друга. Мак был очень серьезен. Умница Мак явно знал, о чем пойдет разговор, и прокурор вдруг отказался от первоначального плана беседы, хитроумной, изматывающей, построенной на полунамеках, рассчитанной на постепенное взаимопризнание. Судьба Рады, интрига Странника, козни Отцов – все это не имело никакого значения. Он с удивительной, доводящей до отчаяния отчетливостью осознал, что все его мастерство в такого рода беседах окажется лишним с этим человеком. Мак либо согласится, либо откажется. Это было предельно просто, так же, как и то, что прокурор либо будет жить, либо будет раздавлен через несколько дней. У него дрогнули пальцы, он поспешно поставил рюмку на столик и начал без всяких предисловий:

– Я знаю, Мак, что вы – подпольщик, член штаба и активный враг существующего порядка. Кроме того, вы – беглый каторжник и убийца экипажа танка специального назначения… Теперь обо мне. Я – государственный прокурор, доверенное лицо правительства, допущенное к высшим государственным тайнам, и тоже враг существующего порядка. Я предлагаю вам свергнуть Неизвестных Отцов. Когда я говорю: вам, – я имею в виду вас и только вас, лично, вашей организации это не касается. Прошу понять, что вмешательство подполья может только испортить дело. Я предлагаю вам заговор, который базируется на знании самой главной государственной тайны. Я сообщу вам эту тайну. Только мы двое должны знать ее. Если ее узнает кто-нибудь третий, мы будем уничтожены в ближайшее же время. Имейте в виду, что подполье и штаб кишат провокаторами. Поэтому не вздумайте доверяться кому-нибудь – и в особенности близким друзьям…

Прокурор залпом осушил свою рюмку, не почувствовав вкуса.

– Я знаю, где находится Центр. Вы – единственный человек, который способен этот Центр захватить. Я предлагаю вам разработанный план захвата Центра и последующих действий. Вы исполняете этот план и становитесь во главе государства. Я остаюсь при вас политическим и экономическим советником, поскольку в делах такого рода вы ни черта не смыслите. Ваша политическая программа мне в общих чертах известна: использование Центра для перевоспитания народа в духе гуманности и высокой морали и на основе этого – построение в самом ближайшем будущем справедливого общества. Не возражаю. Согласен – уже просто потому, что ничего не может быть хуже нынешнего положения. У меня все. Слово за вами.

Мак молчал. Он крутил в пальцах драгоценный бокал с драгоценным вином и молчал. Прокурор ждал. Он не чувствовал своего тела. Ему казалось, что его здесь нет, что он висит где-то в небесной пустоте, смотрит вниз и видит мягко освещенный уютный уголок, молчащего Мака и рядом с ним в кресле – нечто мертвое, окоченевшее, безгласное и бездыханное…

Потом Мак спросил:

– Сколько у меня шансов остаться в живых при захвате Центра?

– Пятьдесят на пятьдесят, – сказал прокурор. Вернее, это ему почудилось, что он сказал, потому что Мак сдвинул брови и снова уже громче повторил свой вопрос.

– Пятьдесят на пятьдесят, – хрипло сказал прокурор. – Может быть, даже больше. Не знаю.

Мак снова долго молчал.

– Хорошо, – сказал он, наконец. – Где находится Центр?

19

Около полудня раздался телефонный звонок. Максим взял наушник. Голос прокурора сказал:

– Прошу господина Сима.

– Я слушаю, – отозвался Максим. – Здравствуйте.

Он сразу почувствовал, что случилось неладное.

– Он приехал, – сказал прокурор. – Начинайте немедленно. Это возможно?

– Да, – сказал Максим сквозь зубы. – Но вы мне кое-что обещали…

– Я ничего не успел, – сказал прокурор. В голосе его прорвалась паническая нотка. – И теперь уже не успеть. Начинайте немедленно, сейчас же, нельзя ждать ни минуты! Вы слышите, Мак?

– Хорошо, – сказал Максим. – У вас все?

– Он едет к вам. Он будет у вас через тридцать-сорок минут.

– Понял. Теперь все?

– Все. Давайте, Мак, давайте. С богом!

Максим бросил наушник и несколько секунд посидел, соображая. Массаракш, все летит кувырком… Впрочем, подумать я еще успею… Он снова схватил наушник.

– Профессора Аллу Зефа.

– Да! – рявкнул Зеф.

– Это Мак…

– Массаракш, я же просил не приставать ко мне сегодня…

– Заткнись и слушай. Немедленно спускайся в холл и жди меня…

– Массаракш, я занят!

Максим скрипнул зубами и покосился на лаборанта. Лаборант прилежно считал на арифмометре.

– Зеф, – сказал Максим. – Немедленно спускайся в холл. Тебе понятно. Немедленно! – Он отключился и набрал номер Вепря. Ему повезло: Вепрь оказался дома. – Это Мак. Выходите на улицу и ждите меня, есть срочное дело.

– Хорошо, – сказал Вепрь. – Иду.

Бросив наушник, Максим полез в стол, вытащил первую попавшуюся папку и перелистал бумаги, лихорадочно соображая, все ли готово. Машина в гараже, бомба в багажнике, горючего полный бак… оружия нет, и черт с ним, не надо оружия… документы а кармане, Вепрь ждет… это я молодец, хорошо придумал про Вепря… правда, он может отказаться… нет, вряд ли он откажется, я бы не отказался… Все. Кажется, все… Он сказал лаборанту:

– Меня вызывают, говори, что я в Департаменте строительства. Буду через час-два. Пока.

Он взял папку под мышку, вышел из лаборатории и сбежал по лестнице. Зеф уже расхаживал по холлу. Увидев Максима, он остановился, заложил руки за спину и набычился.

– Какого дьявола, массаракш… – начал он еще издали.

Максим, не задерживаясь, схватил его под руку и потащил к выходу. «Что за дьявольщина? – бормотал Зеф, упираясь. – Куда? Зачем?…» Максим вытолкнул его за дверь и по асфальтовой дорожке поволок за угол к гаражам. Вокруг было пусто, только на газоне вдалеке тарахтела травокосилка.

– Да куда ты меня, в конце концов, тащишь? – заорал Зеф.

– Молчи, – сказал Максим. – Слушай. Собери немедленно всех наших. Всех, кого поймаешь… К черту вопросы. Слушай! Всех, кого поймаешь. С оружием. Напротив ворот есть павильон, знаешь?… Засядьте там. Ждите. Примерно через тридцать минут… Ты меня слушаешь, Зеф?

– Ну! – сказал Зеф нетерпеливо.

– Примерно через тридцать минут к воротам подъедет Странник…

– Он приехал?

– Не перебивай. Примерно через тридцать минут к воротам, может быть, подъедет Странник. Если не подъедет – хорошо. Просто сидите и ждите меня. А если подъедет – расстреляйте его.

– Ты что, свихнулся? – сказал Зеф, останавливаясь. Максим пошел дальше, и Зеф с проклятиями побежал следом. – Нас же всех перебьют, массаракш! Охрана!… Шпики вокруг!…

– Сделайте все, что сможете, – сказал Максим. – Странника надо застрелить…

Они подошли к гаражу, Максим навалился на засов и откатил дверь.

– Какая-то безумная затея… – сказал Зеф. – Зачем? Почему Странника? Вполне приличный дядька, его все здесь любят…

– Как хочешь, – холодно сказал Максим. Он открыл багажник, ощупал сквозь промасленную бумагу запал с часовым механизмом и снова захлопнул крышку. – Я ничего не могу тебе сейчас рассказать. Но у нас есть шанс. Единственный… – Он сел за руль и вставил ключ в зажигание. – И еще имей в виду: если вы не прикончите этого приличного дядьку, он прикончит меня. У тебя очень мало времени. Действуй, Зеф.

Он включил двигатель и задом выехал из гаража. Зеф остался в дверях. Первый раз в жизни Максим видел такого Зефа – испуганного, ошеломленного, растерявшегося. «Прощай, Зеф», сказал он про себя на всякий случай.

Машина подкатила к воротам. Гвардеец с каменным лицом неторопливо записал номер, открыл багажник, заглянул, закрыл багажник, вернулся к Максиму и спросил:

– Что вывозите?

– Рефрактометр, – сказал Максим, протягивая пропуск и разрешение на вывоз.

– «Рефрактометр РЛ-7, инвентарный номер…», – пробормотал гвардеец. – Сейчас я запишу…

– Побыстрее, пожалуйста, я тороплюсь, – сказал Максим.

– Кто подписывал разрешение?

– Не знаю… Наверное, Головастик.

– Не знаете… Расписывался бы разборчивее, все было бы в порядке…

Он, наконец, отворил ворота. Максим выкатил на трассу и выжал из своей тележки все, что было можно. «Если ничего не выйдет, подумал он, и я останусь жив, придется удирать… Проклятый Странник, почуял, сукин сын, вернулся… А что я буду делать, если выйдет? Ничего не готово, схемы дворца нет – не успел Умник, и фотографии Отцов он тоже не достал… ребята не готовы, плана действий никакого нет… Проклятый Странник. Если бы не он, у меня было бы еще три дня на разработку плана… Наверное, надо так: дворец, Отцы, телеграф и телефон, вокзалы, срочную депешу на каторгу – пусть Генерал собирает всех наших и валит сюда… Массаракш, понятия не имею, как берут власть… А ведь еще есть Гвардия… и армия… и штаб, массаракш! Вот кто сразу оживится! Вот с кого надо начинать. Ну, это дело Вепря, он будет рад этим заняться, он в этом хорошо разбирается… И еще маячат где-то белые субмарины… Массаракш, ведь еще война!…»

Он включил радио. Сквозь бодрый марш нарочито хриплый диктор кричал:

– …еще и еще раз продемонстрирована перед всем миром бесконечная мудрость Неизвестных отцов – теперь это военная мудрость! Будто вновь ожил стратегический гений Габеллу и Железного Воителя! Будто вновь поднялись славные тени наших воинственных непобедимых предков и рванулись в бой во главе наших танковых колонн! Хонтийские провокаторы и разжигатели конфликтов потерпели такое поражение, что никогда уже отныне не осмелятся сунуть нос через свои границы, никогда более не позарятся на нашу священную землю! Многотысячные армады бомбовозов, ракет, управляемых снарядов бросили хонтийские горе-вояки на наши города, но и тут победила не стратегия тупой силы и хищного напора, а мудрая стратегия тончайшего расчета и ежесекундной готовности к отражению врага, нет, не зря мы терпели лишения, отдавали последние гроши на укрепление обороны, на создание непроницаемого панциря противобаллистической защиты! «Наша система ПБЗ не имеет равных в мире», – заявил всего лишь полгода назад фельдмаршал в отставке, кавалер двух Золотых Знамен Иза Петроцу. Старый вояка, ты был прав. Ни одна бомба, ни одна ракета, ни один снаряд не упали на священную землю Страны Отцов! «Неодолимая сеть стальных башен – это не только наш несокрушимый щит, это символ гения и нечеловеческой проницательности тех, кому мы обязаны всем – наших Неизвестных Отцов», – пишет в сегодняшнем номере…

Максим выключил радио. «Да, война, кажется кончилась. Впрочем, кто знает, что они еще там готовят…» Максим свернул с центральной улицы в узкий проулок между двумя гигантскими небоскребами розового камня и по булыжной мостовой, мимо длинной очереди в хлебную лавку, подкатил к ветхому почерневшему домику. Вепрь уже ждал, покуривая сигарету, прислонившись спиной к фонарному столбу. Когда машина остановилась, он бросил окурок и, протиснувшись через маленькую дверцу, сел рядом с Максимом. Он был спокоен и холоден, как всегда.

– Здравствуйте, Мак, – сказал он. – Что случилось?

Максим развернул машину и снова выехал на главную улицу.

– Что такое термическая бомба – знаете? – спросил он.

– Слыхал, – ответил Вепрь.

– Хорошо. С синхронными запалами имели когда-нибудь дело?

– Вчера, например, – сказал Вепрь.

– Отлично.

Некоторое время они ехали молча. Здесь было большое движение, и Максим отключился, сосредоточившись на том, чтобы прорваться, пробиться, протиснуться между огромными грузовиками и старыми воняющими автобусами, и никого не задеть, и не дать никому задеть себя, и попасть под зеленый свет, а потом снова попасть под зеленый свет, не терять хотя бы ту жалкую скорость, которую они имели, и, наконец, их автомобильчик вырвался на Лесное шоссе, на знакомую автостраду, обсаженную огромными раскидистыми деревьями.

«Забавно, подумал вдруг Максим. По этой самой дороге я въезжал в этот мир, вернее, меня ввозил бедняга Фанк, а я ничего не соображал и думал, что он – специалист по пришельцам. А теперь по этой же дороге я, возможно, выезжаю из этого мира, и из мира вообще, да еще увожу с собой хорошего человека…» Он покосился на Вепря. Лицо Вепря было совершенно спокойно, он сидел, выставив локоть протеза в окно, и ждал, когда ему объяснят. Может быть, он удивлялся, может быть, волновался, но это не было заметно, и Максим почувствовал гордость, что такой человек доверяет ему и полагается на него без оглядки.

– Я вам очень благодарен, Вепрь, – сказал он.

– Вот как? – произнес Вепрь, повернув к нему сухое желтоватое лицо.

– Помните, однажды на заседании штаба вы отозвали меня в сторонку и дали мне несколько разумных советов?

– Помню.

– Так вот, я вам за это благодарен. Я вас послушался.

– Да, я заметил. Вы меня этим даже несколько разочаровали.

– Вы были правы тогда, – сказал Максим. – Я послушался ваших советов, и в результате дело повернулось так, что мне предоставляется возможность проникнуть в Центр.

Вепрь дернулся.

– Сейчас? – быстро спросил он.

– Да. Приходится спешить, я ничего не успел приготовить. Меня могут убить, и тогда все будет напрасно. Поэтому я взял с собой вас.

– Говорите.

– Я войду в здание, вы останетесь в машине. Через некоторое время поднимется тревога, может быть, начнется стрельба. Это не должно вас касаться. Вы продолжаете сидеть в машине и ждать. Вы ждете… – Максим подумал, прикидывая. – Вы ждете двадцать минут. Если в течение этого времени вы получите лучевой удар, значит, все обошлось. Можете падать в обморок со счастливой улыбкой на лице… Если нет – выходите из машины. В багажнике лежит бомба с синхронным запалом на десять минут. Выгрузите бомбу на мостовую, включите запал и уезжайте. Будет паника. Очень большая паника. Постарайтесь выжать из нее все, что только можно.

Некоторое время Вепрь размышлял.

– Вы не разрешите мне позвонить кое-куда? – спросил он.

– Нет, – сказал Максим.

– Видите ли, – сказал Вепрь, – если вас не убьют, то, насколько я понимаю, вам наверняка понадобятся люди, готовые к бою. Если вас убьют, люди понадобятся мне. Вы ведь для этого меня и взяли, на случай, если вас убьют… Но один я смогу только начать, а времени будет мало, и людей надо предупредить заранее. Вот я и хочу их предупредить.

– Штаб? – спросил Максим неприязненно.

– Ни в коем случае. У меня есть своя группа.

Максим молчал. Впереди уже поднималось серое пятиэтажное здание с каменной стеной вдоль фронтона. То самое. Где-то там бродила по коридорам Рыба, орал и плевался разгневанный Бегемот. И там был Центр. Круг замыкался.

– Ладно, – сказал Максим. – У входа есть телефон-автомат. Когда я войду внутрь – но не раньше! – можете выйти из машины и позвонить.

– Хорошо, – сказал Вепрь.

Они уже подъезжали к повороту автострады. Почему-то Максим вспомнил Раду и представил себе, что с нею станется, если он не вернется. «Плохо ей будет. А может быть, и ничего. Может быть, наоборот, ее выпустят… Все равно – одна. Гая нет, меня нет… Бедная девочка…»

– У вас есть семья? – спросил он Вепря.

– Да. Жена.

Максим покусал губу.

– Извините, что так неловко получилось, – пробормотал он.

– Ничего, – спокойно сказал Вепрь. – Я попрощался. Я всегда прощаюсь, когда ухожу из дому… Вот это, значит и есть Центр? Кто бы мог подумать… Все знают, что здесь телецентр и радиоцентр, а здесь, оказывается, еще и просто Центр…

Максим остановился на стоянке, втиснувшись между ветхой малолитражкой и роскошным правительственным лимузином.

– Ну, все, – сказал он. – Пожелайте мне удачи.

– От всей души… – сказал Вепрь. Голос его осекся, и он закашлялся. – Все-таки я дожил до этого дня, – пробормотал он.

Максим положил щеку на руль.

– Хорошо бы этот день пережить… – сказал он. – Хорошо бы увидеть вечер… – Вепрь посмотрел на него с тревогой. – Неохота идти, – объяснил Максим. – Ох, неохота… Кстати, Вепрь, имейте в виду и расскажите своим друзьям. Вы живете не на внутренней поверхности шара. Вы живете на внешней поверхности шара. И таких шаров еще множество в мире, на некоторых живут гораздо хуже вас, а на некоторых – гораздо лучше вас. Но нигде больше не живут глупее… Не верите? Ну и черт с вами. Я пошел.

Он распахнул дверцу и вылез наружу. Он прошел по асфальтированной стоянке и стал подниматься по каменной лестнице, ступенька за ступенькой, нащупывая в кармане входной пропуск, который сделал для него прокурор, и внутренний пропуск, который сделал для него прокурор, и простую розовую картонку, изображающую пропуск, который прокурор так и не сумел ни сделать, ни украсть для него. Было жарко, небо блестело, как алюминий, непроницаемое небо обитаемого острова. Каменные ступени жгли сквозь подметки, а может быть, это только казалось. Все было глупо. Вся затея была бездарной. «На кой черт все это делать, если подготовиться толком не успели… А вдруг там сидит не один офицер, а два? Или даже три офицера сидят в этой комнатке и ждут меня с автоматами наготове?… Ротмистр Чачу стрелял из пистолета, калибр тот же, только пуль будет больше, и я уже не тот, что прежде, он уже основательно укатал меня, мой обитаемый остров. И уползти на этот раз не дадут… Я – дурак. Был дурак, дураком и остался. Купил меня господин прокурор, поймал на удочку… Но как он мне поверил? Уму непостижимо… Хорошо бы сейчас удрать в горы, подышать чистым горным воздухом, так мне и не довелось побывать в здешних горах… Очень люблю горы… Такой умный, недоверчивый человек – и доверил мне такую драгоценность! Величайшее сокровище этого мира! Это гнусное, отвратительное, подлое сокровище… Будь оно проклято, массаракш, и еще раз массаракш, и еще тридцать три раза массаракш!»

Он открыл стеклянную дверь и протянул гвардейцу входной пропуск. Потом он пересек вестибюль – мимо девицы в очках, которая все ставила штампы, мимо администратора в каскетке, который все ругался с кем-то по телефону, – и у входа в коридор показал другому гвардейцу внутренний пропуск. Гвардеец кивнул ему, они были уже, можно сказать, знакомы: последние три дня Максим приходил сюда ежедневно.

Дальше.

Он прошел по длинному, без дверей, коридору и свернул налево. Здесь он был всего второй раз. Первый раз – позавчера, по ошибке. («Вам собственно куда нужно, сударь?» – «Мне собственно нужно в шестнадцатую комнату, капрал». – «Вы ошиблись, сударь. Вам – в следующий коридор». – «Извините, капрал, виноват. Действительно…»)

Он подал капралу внутренний пропуск и покосился на двух здоровенных гвардейцев с автоматами, неподвижно стоящих по сторонам двери напротив. Потом взглянул на дверь, в которую ему предстояло войти. «ОТДЕЛ СПЕЦИАЛЬНЫХ ПЕРЕВОЗОК». Капрал внимательно рассматривал пропуск, потом, все еще продолжая рассматривать, нажал какую-то кнопку в стене, за дверью зазвенел звонок. Теперь он там приготовился, офицер, который сидит рядом с зеленой портьерой. Или два офицера приготовились. Или, может быть, даже три офицера… Они ждут, когда я войду. И если я испугаюсь их и выскочу обратно, меня встретит капрал, и встретят гвардейцы, охраняющие дверь без таблички, за которой должно быть полно-полно солдат.

Капрал вернул пропуск и сказал:

– Прошу. Приготовьте документы.

Максим, доставая розовую картонку, раскрыл дверь и шагнул в комнату.

Массаракш.

Так и есть.

Не одна комната. Три. Анфиладой. И в конце – зеленая портьера. И ковровая дорожка из-под ног до самой портьеры. По крайней мере, тридцать метров.

И не два офицера. Даже не три. Шестеро.

Двое в армейском сером – в первой комнате. Уже навели автоматы.

Двое в гвардейском черном – во второй комнате. Еще не навели, но тоже готовы.

Двое в штатском – по сторонам зеленой портьеры в третьей комнате. Один повернул голову, смотрит куда-то вбок…

«Ну, Мак!»

Он рванулся вперед. Получилось что-то вроде тройного прыжка с места. Он еще успел подумать: не порвать бы сухожилия. Туго ударил в лицо воздух.

Зеленая портьера. Штатский слева смотрит в сторону, шея открыта. Ребром ладони.

Штатский справа, вероятно, мигает. Веки неподвижно полуопущены. Сверху по темени, и – в лифт.

В лифте темно. «Где кнопка? Массаракш, где кнопка?»

Медленно и гулко застучал автомат, и сразу – второй. Ну, что ж, отличная реакция. Ду-ут… ду-ут… ду-ут… Но это пока еще – в дверь, в то место, где они меня видели. Они еще не поняли, что произошло. Это просто рефлекс.

«Кнопка!»

Поперек портьеры косо, сверху вниз, медленно движется тень, – падает кто-то из штатских.

«Массаракш, вот, она – на самом видном месте…»

Он нажал кнопку, и кабина пошла вниз. Лифт был скоростной, кабина ползла довольно быстро. Заболела толчковая нога. «Неужели все-таки растянул?… Впрочем, теперь это неважно… Массаракш, да я же прорвался!»

Кабина остановилась, Максим выскочил, и сейчас же в шахте загрохотало, зазвенело, полетели щепки. Сверху в три ствола били по крыше кабины. «Ладно, ладно, бейте… Сейчас они сообразят, что не стрелять надо, а поднять лифт обратно и спуститься самим… Проморгали, растерялись…»

Он огляделся. «Массаракш, опять не то… Не один вход, а три. Три совершенно одинаковых тоннеля… Ага, это просто сменные генераторы. Один работает, два на профилактике… Какой же сейчас работает? Так, кажется, вот этот…»

Он бросился в средний тоннель. За спиной зарычал лифт. «Нет-нет, уже поздно… Не те скорости, не успеете… хотя тоннель, надо сказать, длинный, и нога болит… Ну, вот и поворот, теперь вы меня вообще не достанете…» Он добежал до генераторов, басовито урчащих под стальной плитой, остановился и несколько секунд отдыхал, опустив руки. «Так, три четверти дела сделано. Даже семь восьмых… осталась чепуха, одна вторая одной тридцать четвертой… сейчас они спустятся в лифте, сунутся в тоннель, они наверняка ни черта не знают, депрессионное излучение погонит их обратно… Что еще может случиться? Швырнут по коридору газовую гранату. Вряд ли, откуда она у них… Вот тревогу они уже, наверное, подняли. Отцы могли бы, конечно, выключить депрессионный барьер… Ох, не решатся они, не решатся и не успеют, потому что им же надо собраться впятером, с пятью ключами, договориться, сообразить, не проделка ли это одного из них, не провокация ли это… Ну в самом деле, кто в целом мире может прорваться сюда, через лучевой барьер? Странник, если он тайно изобрел защиту? Его задержали бы шестеро с автоматами… А больше некому… И вот, пока они будут ругаться, выяснять, соображать, я закончу дело…»

В тоннеле за углом ударили в темноту автоматы. «Разрешается. Не возражаю…» Он наклонился над распределяющим устройством, осторожно снял кожух и зашвырнул в угол. «М-да, крайне примитивная штука. Хорошо, что я сообразил подчитать кое-что по здешней электронике…» Он запустил пальцы в схему… «А если бы не сообразил? А если бы Странник приехал позавчера? Н-да, господа мои… Массаракш, как током бьется!… Да, господа мои, оказался бы я в положении эмбриомеханика, которому надо срочно разобраться… даже не знаю, в чем… В паровом котле? Разобрался бы эмбриомеханик… В верблюжьей упряжи?… Да, в верблюжьей упряжи! А? Ну, как, эмбриомеханник, – разобрался бы? Вряд ли… Массаракш, да что у них здесь все без изоляции?… Ага, вот ты где… Ну, с богом, как говорит господин государственный прокурор!»

Он сел прямо на пол перед распределителем и тыльной стороной руки вытер лоб. Дело было сделано. Огромной силы удар депрессионного поля обрушился на всю страну – от Заречья до хонтийской границы, от океана до Алебастрового хребта.

Автоматы за углом перестали стрелять. Господа офицеры были в депрессии. «Сейчас я посмотрю, что это такое: господа офицеры в депрессии.

Господин прокурор впервые в жизни обрадовался лучевому удару. Не желаю смотреть на этого типа.

Неизвестные Отцы, так и не успев разобраться и сообразить, корчатся от боли, откинув копыта, как говаривал ротмистр Чачу. Ротмистр Чачу, кстати, тоже в глубокой депрессии, и мысль об этом меня восхищает.

Зеф с ребятами тоже лежат, откинув копыта. Простите, ребята, но так надо.

Странник! Как это здорово: страшный Странник тоже лежит, откинув копыта, расстелив по полу свои огромные уши – самые огромные уши во всей стране. Впрочем, может быть, его уже пристрелили. Это было бы еще лучше.

Рада, моя маленькая бедная Рада, лежит в депрессии. Ничего, девочка, это, наверное, не больно и вообще скоро кончится…

Вепрь…»

Он вскочил. «Сколько прошло времени?» Он рванулся назад по тоннелю. «Вепрь тоже лежит, откинув копыта, но если он услышал стрельбу, у него могли не выдержать нервы… Это, конечно, в высшей степени сомнительно – нервы у Вепря, но кто знает!…»

Он подбежал к лифту, на секунду задержавшись взглянуть на господ офицеров в депрессии. Зрелище было тяжелое: все трое плакали, побросав автоматы, у них не было даже сил утереть слезы и сопли. «Ладно, поплачьте, это полезно, поплачьте над моим Гаем, поплачьте над Птицей… над Гэлом… над моим Лесником… надо полагать, вы не плакали с детства и уж во всяком случае вы не плакали над теми, кого убивали. Так поплачьте хоть перед смертью…»

Лифт стремглав вынес его на поверхность. Анфилада комнат была полна народа: офицеры, солдаты, капралы, армейцы, гвардейцы, штатские, все при оружии, все лежат, сидят, пригорюнясь, некоторые плачут в голос, один бормочет, трясет головой и стучит себя в грудь кулаком… а этот вот застрелился… «Массаракш, страшная штука – Черное Излучение, недаром Отцы приберегали его на черный день…»

Он выбежал в вестибюль, перепрыгивая через бессильно шевелившихся людей, чуть не кубарем скатился по каменным ступенькам и остановился перед своим автомобилем, с облегчением переводя дух. Нервы у Вепря выдержали. Вепрь полулежал на переднем сидении с закрытыми глазами.

Максим вытащил из багажника бомбу, освободил ее от промасленной бумаги, осторожно взял под мышку и, не торопясь, вернулся к лифту. Он тщательно осмотрел запал, включил часовой механизм, уложил бомбу в кабину и нажал кнопку. Кабина провалилась, унося в преисподнюю огненное озеро, которое выльется на свободу через десять минут. Точнее, через девять минут с секундами…

Он побежал обратно.

В автомобиле он осторожно посадил Вепря более или менее прямо, сел за руль и вывел машину со стоянки. Серое здание нависало над ним, тяжелое, нелепое, обреченное, битком набитое обреченными людьми, не способными ни передвигаться, ни понимать, что происходит.

Это было гнездо, жуткое змеиное гнездо, набитое отборнейшей дрянью, специально, заботливо отобранной дрянью, эта дрянь собрана здесь специально для того, чтобы превращать в дрянь всех, до кого достает гнусная ворожба радио, телевидения и излучения башен. «Все они там – враги, и каждый ни на секунду не задумался бы изрешетить пулями, предать, распять меня, Вепря, Зефа, Раду, всех моих друзей и любимых… И все же хорошо, что я вспомнил об этом только сейчас. Раньше такая мысль мне бы помешала. Я бы сразу вспомнил Рыбу… Единственный человек в обреченном змеином гнезде, да и тот – Рыба… А что – Рыба? – подумал он. Что я о ней, в конце концов, знаю? Учила меня говорить? Убирала за мной постель?… Ну-ка, оставь Рыбу в покое, ты отлично понимаешь, что дело не только в Рыбе. Дело в том, что с сегодняшнего дня ты выходишь драться всерьез, насмерть, как все здесь дерутся, и драться тебе придется с дурачьем – со злобным дурачьем, которое оболванено излучением; с хитрым, невежественным, жадным дурачьем, которое направляло это излучение; с благоустремленным дурачьем, которое радо было бы с помощью излучения превратить кукол злобных, осатаневших, в кукол умиленных, квази-добрых… И все они будут стремиться убить тебя, и твоих друзей, и твое дело, потому что – запомни это хорошенько, усвой на всю жизнь! – потому что в этом мире не знают других способов переубеждать инакомыслящих… Колдун сказал: пусть совесть не мешает мыслить ясно, пусть разум научится при необходимости заглушать совесть. Правильно, подумал он. Горькая правильность, страшная правильность… То, что я сейчас сделал, здесь называется подвигом. И Вепрь дожил до этого дня. И в этот день верили как в добрую сказку Лесник, Птица, Зеленый, и Гэл Кетшеф, и мой Гай, и еще десятки и сотни, и тысячи людей, которых я никогда не видел… И все-таки мне нехорошо. И если я хочу, чтобы в дальнейшем мне доверяли и шли за мной, я никогда и никому не должен рассказывать, что главный мой подвиг я совершил не тогда, когда скакал и бегал под пулями, а вот сейчас, когда еще есть время пойти и разрядить бомбу, а я гоню и гоню машину прочь от проклятого места…»

Он гнал по прямой автостраде, там, где полгода назад Фанк вез его на своем роскошном лимузине в обгон бесконечной колонны броневиков, мчал, чтобы передать из рук в руки Страннику… «И теперь понятно – зачем… Неужели он уже тогда знал, что я нейтрален к излучению, что я ничего не понимаю и мною можно вертеть, как угодно? Значит, знал, Странник, знал, проклятый. И значит, это действительно дьявол, самый страшный человек в стране и, может быть, на планете. «Он знает все», – сказал государственный прокурор, боязливо оглядываясь через плечо… Нет, не все. Ты обставил Странника, Мак. Ты выиграл у дьявола. И теперь надо его добить, пока не поздно, пока он еще не очухался, а может быть, его уже добили – прямо у ворот его собственного логова… Ох, не верю, не верю, не по плечу это ребятам, у Волдыря было двадцать четыре родственника с пулеметами… Массаракш! Да, я не знаю, как делаются революции. Я ничего не подготовил, чтобы захватить телеграф, телефон, мосты в первую голову, у меня почти нет людей, рядовые подпольщики меня не знают, а штаб будет против меня… я не успел даже сообщить Генералу на каторгу, чтобы он был готов поднять политических и гнать их эшелоном сюда. Но что бы там ни случилось, со Странником я должен покончить. Суметь покончить со Странником и суметь продержаться несколько часов, пока армию и Гвардию не свалит лучевое голодание. Никто ведь из них не знает о лучевом голодании, даже Странник, наверное, не знает, откуда ему знать, ведь во всей стране только я вывозил бедного Гая за пределы лучевого поля…»

На шоссе было полно машин. Все они стояли кое-как – поперек, наискосок, завалившись в кюветы. Раздавленные депрессией водители и пассажиры сидели, пригорюнясь, на подножках, бессильно свисали с сидений, валялись у обочин. Все это мешало, все время приходилось притормаживать, огибать, объезжать, и Максим не сразу заметил, что навстречу ему, со стороны города, тоже огибая и объезжая, но почти не притормаживая, движется плоский, ярко-желтый правительственный автомобиль.

Они встретились на сравнительно свободном участке шоссе и проскочили друг мимо друга, едва не столкнувшись, и Максим успел заметить голый череп, круглые зеленые глаза и огромные оттопыренные уши, и весь поджался, потому что все снова шло кувырком… «Странник! Массаракш! Вся страна валяется в депрессии, все выродки валяются в обмороке, а этот гад, этот дьявол, опять как-то вывернулся! Значит, он все-таки придумал свою защиту… И оружия нет…» Максим посмотрел в зеркальце: длинная желтая машина разворачивалась. «Ну, что ж, придется обойтись без оружия. И с этим-то совесть меня мучить не будет…» Максим нажал на акселератор. «Скорость, скорость… ну, милая, еще…» Желтый плоский капот надвигался, рос, уже видны над рулем зеленые пристальные глаза…

«Ну, Мак!»

Максим растопырился, уперся, одной рукой загородил Вепря и изо всех сил надавил на тормоз.

В раздирающем вое и визге тормозов желтый капот со скрежетом и хрустом вломился ему в багажник, и сминаясь гармошкой, встал дыбом. Посыпались стекла. Максим ногой вышиб дверь и вывалился наружу. Больно было ужасно, боль была в пятке, в разбитом колене, в ободранной руке, но он забыл о ней через мгновение, потому что Странник уже стоял перед ним. Это было невозможно, но это было. Дьявол, дьявол – длинный, сухой, грозный, с отведенной для удара рукой…

Максим бросился на него, вложив в этот бросок все, что у него еще оставалось. Мимо! И страшный удар в затылок… Мир накренился, чуть не упал, но не упал все-таки, а Странник снова перед глазами, снова голый череп, пристальные зеленые глаза и рука, отведенная для удара… «Стоп, остановись, он промахнется… Ага!… Куда это он смотрит?… Ну, нас на это не купишь…» Странник с застывшим лицом уставился поверх головы Максима, и Максим бросился снова и на этот раз попал. Длинный черный человек согнулся пополам и медленно повалился на асфальт. Тогда Максим обернулся.

Серый куб Центра был прекрасно виден отсюда, и он больше не был кубом. Он плющился на глазах, отекал и проваливался внутрь себя, над ним поднимался дрожащий знойный воздух, и пар, и дым, и что-то ослепительно белое, жаркое даже здесь, страшно и весело выглядывало сквозь длинные вертикальные трещины и оконные дыры… Ладно, там все в порядке… Максим с торжеством повернулся к Страннику. Дьявол лежал на боку, обхватив живот длинными руками, глаза его были закрыты. Максим осторожно придвинулся. Из покореженной малолитражки высунулся Вепрь. Он возился и ерзал, пытаясь выбраться наружу. Максим остановился рядом со Странником и наклонился, примериваясь, как ударить, чтобы покончить сразу. Массаракш, проклятая рука не поднималась на лежачего… И тогда Странник приоткрыл глаза и сипло произнес:

– Dumkopf! Rotznase! {Дурак! Сопляк!}

Максим не сразу его понял, а когда понял, у него подкосились ноги.

«Дурак…

Сопляк…

Дурак…

Сопляк…»

Потом из серой гулкой пустоты донесся голос Вепря:

– Отойдите-ка, Мак, у меня пистолет.

Максим, не глядя, поймал его за руку.

Странник с трудом сел, все еще держась за живот.

– С-сопляк… – прошипел он с трудом. – Не стойте столбом… ищите машину, живо, живо… Да не стойте же, поворачивайтесь!

Максим тупо огляделся. Шоссе оживало. Центра больше не было, он превратился в лужу расплавленного металла, в пар, в смрад, башни больше не работали, куклы перестали быть куклами. Ошеломленные люди, приходя в себя, хмуро озирались, топтались возле своих машин, пытаясь сообразить, что с ними произошло, как они сюда попали, что делать дальше.

– Кто вы такой? – спросил Вепрь.

– Не ваше дело, – сказал Странник по-немецки. Ему было больно, он кряхтел и задыхался.

– Не понимаю, – сказал Вепрь, приподнимая ствол пистолета.

– Каммерер… – позвал Странник. – Заткните глотку своему террористу… и ищите машину…

– Какую машину… – сказал Максим тупо и беспомощно.

– Массаракш… – прокряхтел Странник. Он кое-как поднялся, все еще сутулясь, прижимая ладонь к животу, неверными шагами подошел к Максимову автомобильчику и пролез внутрь. – Садитесь… быстро! – сказал он уже из-за руля. Потом он оглянулся через плечо на окрашенный пламенем столб дыма. – Что вы туда подбросили? – спросил он безнадежно.

– Термическую бомбу.

– В подвал или в вестибюль?

– В подвал, – сказал Максим.

Странник застонал, посидел немного, откинув голову, потом включил двигатель. Машина затряслась и задребезжала.

– Да садитесь же вы, наконец! – заорал он.

– Кто это такой? – спросил Вепрь. – Хонтиец?

Максим помотал головой, рывком открыл заднюю заклинившуюся дверцу и сказал ему:

– Полезайте.

Сам он обошел машину и сел рядом со Странником. Автомобиль дернулся, в нем что-то завизжало, треснуло, но он уже катился по шоссе, нелепо вихляясь, дребезжа незакрывающимися дверцами и громко стреляя глушителем.

– Что вы теперь намерены делать? – спросил Странник.

– Погодите… – попросил Максим. – Скажите хоть, кто вы такой?

– Я – работник Галактической безопасности, – сказал Странник с горечью. – Я сижу здесь уже пять лет. Мы готовим спасение этой несчастной планеты. Тщательно, бережно, с учетом всех возможных последствий. Всех, понимаете?… А вот кто вы такой? Кто вы такой, что лезете не в свое дело, путаете нам карты, взрываете, стреляете, – кто вы такой?

– Я не знал… – произнес Максим упавшим голосом. – Откуда мне было знать?…

– Да, конечно, вы ничего не знали. Но вы же знали, что самодеятельное вмешательство запрещено, вы же работник ГСП… Должны были знать… На Земле мать по нему с ума сходит… Девицы какие-то звонят непрерывно… отец работу забросил… Что вы намеревались делать дальше?

– Я намеревался застрелить вас, – сказал Максим.

– Что-о-о?

Машина вильнула.

– Да, – покорно сказал Максим. – А что мне было делать? Мне сказали, что вы здесь главный негодяй, и… – он усмехнулся, – и в это нетрудно было поверить…

Странник искоса глядел на него круглым зеленым глазом.

– Ну, ладно. А дальше?

– А дальше должна начаться революция.

– Чего это ради?

– Но Центр-то ведь разрушен, излучения больше нет…

– Ну и что же?

– Теперь они сразу поймут, что их угнетают, что жизнь у них дрянная, и поднимутся…

– Куда они поднимутся? – сказал Странник печально. – Кто поднимется? Неизвестные Отцы живут и здравствуют, Гвардия цела и невредима, армия отмобилизована, в стране военное положение… На что вы рассчитывали?

Максим опустил голову. Можно было бы, конечно, изложить этому печальному чудовищу свои планы, перспективы и прочее, но что толку, раз ничего не готово, раз все так получилось…

– Рассчитывать они будут сами, – он показал через плечо на Вепря. – Вот этот человек, например, пусть рассчитывает… Мое дело было – дать им возможность рассчитывать.

– Ваше дело… – пробормотал Странник. – Ваше дело было – сидеть в уголке и ждать, пока я вас поймаю…

– Да, наверное, – сказал Максим. – В следующий раз я буду иметь это в виду…

– Сегодня же отправитесь на Землю, – жестко сказал Странник.

– И не подумаю, – возразил Максим.

– Сегодня вы отправитесь на Землю! – повысив голос, повторил Странник. – На этой планете у меня хватает забот и без вас. Забирайте свою Раду и отправляйтесь…

– Рада у вас? – быстро спросил Максим.

– Да. Давно у меня. Жива и здорова, не беспокойтесь.

– За Раду – спасибо, – сказал Максим. – Большое спасибо…

Машина въехала в город. На главной улице гудела, дымила и чадила чудовищная пробка. Странник свернул в проулок и поехал трущобами. Тут все было мертво. На углах столбом, руки за спиной, лицо под боевой каской, торчали чины военной полиции. Да, здесь на события отреагировали быстро. Общая тревога, и все на местах, как только очнулись от депрессии. Может быть, не надо было сразу взрывать, может быть, надо было действовать по плану прокурора?… Нет, нет, массаракш! Пусть все идет, как идет. Пусть он мне не выговаривает зря. Пусть они сами разберутся, что к чему, они ведь обязательно разберутся, как только у них прояснится в голове… Странник снова вывернул на главную магистраль. Вепрь деликатно похлопал его по плечу стволом пистолета.

– Будьте добры, высадите меня. Вот здесь. Вон, где люди стоят…

Возле газетного киоска, засунув руки глубоко в карманы длинных серых плащей, стояли люди – человек пять, а кроме них на тротуарах никого не было, очевидно, депрессионный удар сильно напугал жителей, и они попрятались, кто куда.

– А что вы намерены делать? – спросил Странник, замедляя ход.

– Дышать свежим воздухом, – ответил Вепрь. – Сегодня на редкость славная погода…

– Это наш человек, – сказал ему Максим. (Странник страшно осклабился.) – При нем можно говорить все.

Автомобиль остановился у обочины. Люди в плащах зашли за киоск. Видно было, как они выглядывают оттуда.

– Наш? – переспросил Вепрь. – Чей это – наш?

Максим в затруднении поглядел на Странника. Странник и не думал помогать ему.

– Впрочем, ладно, – сказал Вепрь. – Вам я верю. Мы сейчас займемся штабом. Я полагаю, что начинать нужно со штаба. Там есть люди – вы знаете, о ком я говорю, – которых надо убрать, пока они не оседлали движение…

– Правильная мысль… – пробурчал вдруг Странник. – Между прочим, я вас, кажется, узнаю. Вы – Тик Феску, по кличке Вепрь. Так?

– Совершенно верно, – вежливо сказал Вепрь. Потом он сказал Максиму: – А вы займитесь Отцами. Это трудное дело, но оно как раз для вас. Где вас искать?

– Погодите, Вепрь, – сказал Максим. – Я чуть не забыл. Через несколько часов вся страна на много суток свалится от лучевого голодания. Все будут абсолютно беспомощны…

– Все? – с сомнением спросил Вепрь.

– Все, кроме выродков. Это время, эти несколько суток, нужно использовать…

Вепрь подумал, подняв брови.

– Что ж, прекрасно, – сказал он. – Если это правда… Впрочем, мы-то будем заниматься как раз выродками. Но я буду иметь это в виду. Так где вас искать?

Максим не успел ответить.

– По прежнему телефону, – сказал Странник. – И на прежнем месте. И вот что. Создавайте свой комитет, раз уж так получилось. Восстанавливайте ту же организацию, что была при империи. Кое-кто из ваших людей работает у меня в институте… Массаракш! – прошипел он вдруг. – Ни времени нет, ни людей нужных под руками нет… Черт бы вас подрал, Мак!

– Самое главное, – сказал Вепрь, положив руку Максиму на плечо, – это что нет больше Центра. Вы молодец, Мак. Спасибо… – Он стиснул Максиму плечо и неловко, цепляясь протезом, полез из машины. Потом его вдруг прорвало. – Господи, – произнес он, стоя рядом с машиной с закрытыми глазами. – Неужели его на самом деле больше нет? Это же… Это…

– Закройте дверь, – сказал Странник. – Покрепче, покрепче…

Автомобиль с места рванулся вперед. Максим оглянулся. Вепрь стоял посреди кучки людей в серых плащах и что-то говорил, размахивая здоровой рукой. Люди стояли неподвижно. Они еще не поняли. Или не верили.

Улица была пуста. Вдоль тротуаров катили навстречу бронетранспортеры с гвардейцами, а далеко впереди, там, где был поворот к департаменту уже стояли поперек дороги машины и перебегали фигурки в черном. И вдруг в колонне бронетранспортеров объявилась до тошноты знакомая ярко-оранжевая патрульная машина с длинной телескопической антенной.

– Массаракш… – пробормотал Максим. – Я совсем забыл про эти штуки!

– Ты многое забыл, – проворчал Странник. – Ты забыл про передвижные излучатели, ты забыл про Островную Империю, ты забыл про экономику… Тебе известно, что в стране инфляция?… Тебе вообще известно, что такое инфляция? Тебе известно, что надвигается голод, что земля не родит?… Тебе известно, что мы не успели создать здесь ни запасов хлеба, ни запасов медикаментов? Ты знаешь, что это твое лучевое голодание в двадцати процентах случаев приводит к шизофрении? А? – Он вытер ладонью могучий залысый лоб. – Нам нужны врачи… двенадцать тысяч врачей. Нам нужны белковые синтезаторы. Нам необходимо дезактивировать сто миллионов гектаров зараженной почвы – для начала. Нам нужно остановить вырождение биосферы… Массаракш, нам нужен хотя бы один землянин на Островах, в адмиралтействе этого мерзавца… Никто не может там удержаться, никто из наших не может хотя бы вернуться и рассказать толком, что там происходит…

Максим молчал. Они подъехали к машинам, загораживающим проезд, темнолицый коренастый офицер, странно-знакомо отмахивая рукой, подошел к ним и каркающим голосом потребовал документы. Странник зло и нетерпеливо сунул ему под нос блестящий жетон. Офицер угрюмо откозырял и взглянул на Максима. Это был господин ротмистр… нет – теперь уже бригадир Гвардии Чачу. Глаза его расширились.

– Этот человек с вами, ваше превосходительство? – спросил он.

– Да. Немедленно прикажите пропустить меня.

– Прошу прощения, ваше превосходительство, но этот человек…

– Немедленно пропустить! – гаркнул Странник.

Бригадир Чачу угрюмо козырнул, повернулся и махнул солдатам. Один из грузовиков отъехал, и Странник бросил машину в открывшийся проход.

– Вот так-то, – проговорил он. – Они готовы, они всегда были готовы. А ты думал – раз-два и все… Пристрелить Странника, повесить Отцов, разогнать трусов и фашистов в штабе – и конец революции…

– Я никогда так не думал, – сказал Максим. Он чувствовал себя очень несчастным, раздавленным, беспомощным, безнадежно глупым.

Странник покосился на него, кривовато усмехнулся.

– Ну, ладно, ладно, – сказал он. – Я просто зол. Не на тебя – на себя. Это я отвечаю за все, что здесь происходит, и это моя вина, что так получилось. Я просто не поспевал за тобой… – Он снова усмехнулся. – Быстрые вы, однако, там ребята – в ГСП…

– Нет, – сказал Максим. – Вы не казнитесь так. Я ведь не казнюсь… Простите, как вас зовут?

– Зовите меня Рудольф.

– Да… Я вот не казнюсь, Рудольф. И не собираюсь. Я собираюсь работать. Делать революцию.

– Собирайся лучше домой, – сказал Странник.

– Я дома, – сказал Максим нетерпеливо. – Не будем об этом больше… Меня интересуют передвижные излучатели. Что с ними делать?

– С ними ничего не надо делать, – ответил Странник. – Подумай лучше, что делать с инфляцией…

– Я спрашиваю про излучатели, – сказал Максим.

Странник вздохнул.

– Они работают от аккумуляторов, – сказал он. – И зарядить их можно только у меня в институте. Через трое суток они сдохнут… Но вот через месяц должно начаться вторжение. Обычно нам удается сбивать субмарины с курса, так что до побережья доходят только единицы. Но на этот раз они готовят армаду… Я рассчитывал на депрессионное излучение, а теперь их придется просто топить… – Он помолчал. – Значит, ты – дома. Ну, предположим… И чем же ты конкретно намерен теперь заниматься?

Они подъезжали к Департаменту. Тяжелые ворота были закрыты наглухо, в каменной ограде чернели амбразуры, которых Максим раньше никогда не видел. Департамент стал похож на крепость, готовую к бою. А около павильончика стояли трое, и рыжая борода Зефа горела в зелени, как экзотический цветок.

– Не знаю, – сказал Максим. – Я буду делать то, что мне прикажут знающие люди. Если понадобится, я займусь инфляцией. Если придется, я буду топить субмарины… Но свою главную задачу я знаю твердо: пока я жив, никому здесь не удастся построить еще один Центр. Даже с самыми лучшими намерениями…

Странник промолчал. Ворота были уже совсем близко. Зеф продрался через живую изгородь и вышел на дорогу. Через плечо у него висел автомат, и было издали видно, что он зол, ничего не понимает и сейчас со страшными проклятиями потребует объяснений, почему его, массаракш, оторвали от работы, задурили ему голову Странником и заставляют, как мальчишку, торчать здесь среди цветочков уже второй час подряд.

1968