Обет Ленобии

Глава 6

Для Ленобии рассвет наступил недостаточно быстро. Когда небо в ее иллюминаторе, наконец-то, начало краснеть, она больше не могла ждать. Она бросилась к двери, помедлив только из-за предупреждения Марии Магдалины:

— Будь осторожна, дитя. Не задерживайся у лошадей слишком долго. Оставаясь вне поля зрения Епископа, ты остаешься и вне его мыслей.

— Я буду осторожна, сестра, — заверила ее Ленобия, прежде чем исчезнуть в коридоре.

Она действительно наблюдала за восходом солнца, хотя мысли ее уже были в трюме, и прежде, чем оранжевый диск полностью освободился от водного горизонта, Ленобия поспешила вниз по лестнице.

Мартин уже был там, сидя на тюке сена лицом к входу, из которого обычно она приходила в грузовой отсек. Увидев ее, серые заржали, вызывая улыбку, но стоило посмотреть на Мартина, и улыбка исчезла.

Первое, что она заметила, это то, что он не принес ей бекон и бутерброд с сыром. Следующее, что она заметила — отсутствующее выражение его лица. Даже глаза казались темными и тусклыми. Вдруг он стал чужим.

— Как мне тебя называть? — голос его был столь же бесчувственным, как и лицо.

Она проигнорировала эту странность и ужасное чувство, поселившееся в животе, заговорив с ним так, как будто он спрашивал какую кисть использовать для чистки лошадей, и между ними все было хорошо.

— Меня зовут Ленобия, но мне нравится, когда ты называешь меня дорогой.

— Ты лгала мне, — его тон остановил ее, и первый холодок отстранения прошел через ее тело.

— Не нарочно. Я не лгала тебе нарочно. — Она умоляюще посмотрела на него, чтобы он понял.

— Ложь, все еще ложь, — сказал он.

— Хорошо. Ты хочешь знать правду?

— Ты можешь ее сказать?

Она почувствовала себя так, словно он ударил ее.

— Я думала, ты меня знаешь.

— Я тоже так думал. И я думал, ты доверяешь мне. Может быть, я ошибся дважды.

— Я доверяю тебе. Причина, по которой я не призналась, я притворялась Сесиль, но когда мы были вместе, я была собой. Между нами не было никакого притворства. Только ты, я и лошади.

Она сморгнула слезы и сделала несколько шагов к нему.

— Я не лгала тебе, Мартин. Вчера, когда ты впервые назвал меня Сесиль… Помнишь, как быстро я ушла? — он кивнул. — Так получилось, потому что я не знала, что делать. Я вспомнила, что должна претворяться кем-то другим, даже перед тобой.

После долгого молчания, он спросил:

— Ты бы когда-нибудь сказала мне?

Ленобия не колебалась. Она говорила от своего сердца прямо в его..

— Да. Я бы рассказала тебе свой секрет, после того как призналась бы, что люблю тебя.

Его лицо ожило, и он покрыл несколько метров, разделяющих их.

— Нет, дорогая. Ты не можешь любить меня.

— Не могу? Уже люблю.

— Это невозможно. — Мартин притянулся, мягко взял ее руку и осторожно поднял ее. Затем он прижал свою руку к ее, бок о бок, плоть к плоти. — Видишь разницу?

— Нет, — тихо сказала она, пристально глядя вниз на их руки — их тела. — Все что я вижу, это тебя.

— Посмотри глазами, а не сердцем. Увидь то, что будут видеть другие!

— Другие? Разве не все равно, что они увидят?

— Причин больше, чем ты можешь осознать, дорогая.

Она встретилась с ним взглядом:

— Таким образом, тебя больше заботит, что подумают другие, чем то, что мы чувствуем, ты и я?

— Ты не понимаешь.

— Я понимаю достаточно! Я понимаю, как я чувствуя себя, когда мы вместе! Что еще здесь понимать?

— Много, много больше. — Он выпустил ее руку и повернулся, отходя к стойлу, чтобы встать рядом с одним серым.

Она проговорила ему в спину:

— Я сказала, что не буду лгать тебе. Можешь ты сказать мне то же самое?

— Я не буду лгать тебе, — сказал он, не оборачиваясь.

— Ты меня любишь? Пожалуйста, скажи мне правду, Мартин.

— Правду? Какое значение имеет правда в таком мире, как этот?

— Она имеет большое значение для меня, — сказала она.

Он повернулся, и она увидела, что его щеки влажные от тихих слез.

— Я люблю тебя, дорогая. Я чувствую, что это убьет меня, но я люблю тебя.

Ее сердце чувствовало полет, она двинула к нему и взяла его за руку.

— Я уже не невеста де Силене, — сказала она, стирая его слезы.

Он положил руки поверх ее и прижал к своим щекам:

— Но они найдут для тебя кого-то еще. Того, кто больше заботится о своей красоте, чем о имени, — он поморщился, пока говорил, как будто от боли.

— Ты! Почему это не можешь быть ты? Я бастард — уверенна, бастард может выйти замуж за креола.

Мартин шутливо засмеялся:

— Да, дорогая. Бастард может быть с креолом, если бастард черный. Если она белая, они не могут вступить в брак.

— Тогда я не забочусь о том, чтобы выйти замуж. Главное, быть с тобой.

— Ты так молода, — тихо сказал он.

— Как и ты. Тебе не может быть больше двадцати.

— Мне будет двадцать один в следующем месяце. Но внутри я стар и знаю, что даже любовь не может изменить мир — по крайней мере, не в наше время.

— Я собираюсь изменить это.

— Ты знаешь, что с тобой сделает этот мир, думаешь, любовь может его изменить? Они узнают, что ты любишь и отдаешь себя мне, они повесят тебя или еще хуже. Они изнасилуют тебя, а потом повесят.

— Я буду бороться с ними. Чтобы быть с тобой, я буду противостоять миру.

— Я не хочу для тебя такого! Милая, я не хочу быть тем, из-за кого тебе причинят вред!

Ленобия отстранилась от его прикосновения.

— Моя мама сказала мне, что я должна быть храброй. Что я должна выдать себя за девушку, которая мертва, чтобы жить без страха. И я сделала эту ужасную вещь, хотя и была против, лгала и пыталась взять имя и жизнь кого-то другого. — Она говорила так, словно мудрая мать шептала эти слова ей на ушко. — Я боялась, так боялась, Мартин. Но я знала, что должна быть храброй для нее, а затем, каким-то образом, я стала храброй для себя. Теперь я хочу быть смелой для тебя, для нас.

— Это не смелость, дорогая, — сказал он, и его оливковые глаза наполнились грустью, а плечи резко опустились. — Это просто молодость. Ты и я, наша любовь, принадлежат другому времени и месту.

— Ты отрицаешь нас?

— Мое сердце не может, но разум — он твердит «охраняй, не позволь миру уничтожить ее». — Он шагнул к ней, но Ленобия обняла себя руками и отстранилась. Парень грустно качнул головой. — У тебя должны быть дети, дорогая. Дети, которым не нужно будет претендовать на белую кожу. Я думаю, ты знаешь слишком мало об этом, не так ли?

— Я знаю, что предпочла бы делать вид тысячи раз, чем отрицать любовь к тебе. Да, я молода, но достаточно взрослая, чтобы знать, что любовь только с одной стороны не сработает. — Когда он ничего не сказал, она сердито стерла с лица слезы и продолжила: — Я должна уйти и больше не приходить, проводя остаток путешествия где угодно, только не здесь.

— Да, дорогая. Должна.

— И это то, чего ты хочешь?

— Глупость. Это не то, чего я хочу.

— Ну, мы оба дураки. — Она прошла мимо него и взяла щетку. — Я собираюсь почистить серого. Потом я вернусь в свою каюту и буду ждать завтрашнего утра. Тогда я буду делать то же самое. Снова и снова. — Она перешла в стойло и начала чистить ближайшего серого.

Оставаясь за пределами стойла, он смотрел на нее оливковыми глазами, выглядя, как она подумала, печально и очень, очень взросло.

— Ты храбрая, Ленобия. И сильная. И хорошая. Когда ты вырастишь в женщину, то будешь противостоять тьме в мире. Я знаю это, когда смотрю в твои глаза, цвета штормовых туч. Но, красавица моя, выбирай сражения, в которых можешь выиграть, не потеряв при этом сердце или душу.

— Мартин, я перестала быть девушкой в тот момент, когда ступила в обувь Сесиль. Я уже выросла в женщину. Мне жаль, что ты не понял этого.

Он вздохнул и кивнул.

— Ты права. Я знаю, что ты женщина, но я не единственный, кто понимает это. Дорогая, сегодня я слышал разговор слуг Командора. Этот Епископ, он не спускал с тебя глаз на протяжении всего обеда.

— Мы с сестрой Марией Магдалиной уже говорили об этом. Я собираюсь оставаться вне поля его зрения так долго, как это возможно. Не стоит беспокоиться обо мне. Я избегала епископа и таких мужчин, как он, в течение последних двух лет.

— Из того, что я видел, таких людей, как Епископ, не так уж и много. Я чувствую, за ним следует что-то плохое. Думаю, его Бакас против него.

— Бакас? Что это? — Ленобия прекратила чистку мерина и прислонилась к его боку, слушая Мартина.

— Думай о Бакас, как о ловце души, следящем за двумя ее сторонами. В каждом из нас есть хорошее и плохое, дорогая. Но если владелец вне гармонии, если он творит зло, то Бакас оборачивается против него, выпуская на свободу ужасную тьму.

— Откуда ты все это знаешь?

— Моя мама, как и многие рабы моего отца, с Гаити. Они следуют старой религии. На ней воспитан и я. — Он пожал плечами и улыбнулся наивному выражению в ее глазах. — Я думаю, что все мы приходим из одного места — и все когда-нибудь туда возвращаемся. У этого места много различных названий, потому и так много разных людей.

— Но Епископ католический священник. Откуда он знает о древней религии Гаити?

— Дорогая, не нужно знать, чтобы чувствовать. Бакасы реальны, и иногда они находят владельца. Тот рубин, который он носит на шее — бакас.

— Рубин на кресте, Мартин.

— Это так же бакас, обратившийся во тьму, дорогая.

Ленобия вздрогнула:

— Он пугает меня, Мартин. Он всегда получает то, что хочет.

Мартин шагнул к ней, залез себе под рубашку и вытянул за синий, сапфирового цвета мешочек на тонком кожаном шнурке. Он снял его со своей шеи и надел на нее.

— Это грис-грис, он защитит тебя, дорогая.

Ленобия потерла пальцами мешочек:

— Что в нем?

— Я ношу его большую часть своей жизни и не знаю наверняка. Я знаю, что в нем тринадцать маленьких вещей. Перед смертью мама отдала его мне для защиты.

Мартин взял мешочек из ее пальцев. Глядя в глубину ее глаз, он поднял его к губам и поцеловал.

— Теперь он станет защитой для тебя.

Затем медленно, не спеша, зацепив пальцами ткань у ее лифа, не задев кожи, уронил мешочек ей на грудь, где тот лег чуть выше четок ее матери.

— Носи его близко к сердцу, дорогая, и сила народа моей матери всегда будет рядом.

Его близость затруднила ее дыхание, и когда он отстранился, Ленобия подумала, что чувствует тепло его поцелуя через мешочек цвета драгоценного камня.

— Если ты даешь мне защиту своей матери, то я заменю ее на защиту моей.

Она взяла четки и протянула их ему. Он улыбнулся и наклонился, чтобы он могла повесить их на него. Мартин поднял одну бусинку, изучая.

— Вырезанные деревянные розы. Ты знаешь, для чего народ моей матери использует масло розы, дорогая?

— Нет, — она стояла все еще затаив дыхание от его близости и пристальных взглядов.

— Масло розы усиливает любовные заклинания, — сказал он, приподнимая уголки губ. — Ты пытаешься приворожить меня, дорогая?

— Возможно, — ответила Ленобия, столкнувшись с ним взглядом.

Тут мерин игриво боднул ее, нетерпеливо переступая с копыта на копыто, напоминая, что его чистка не закончена.

Смех Мартина разбил сгустившееся между ними напряжение.

— Я думаю, у меня появилась конкуренция за твое внимание. Серые тобой не делятся.

— Ревнивый мальчик, — пробормотала Ленобия, оборачиваясь, чтобы обнять мерина за шею и отряхнуть щетку от опилок.

Все еще тихонько посмеиваясь, Мартин принес деревянный гребень и принялся расчесывать гриву и хвост.

— Что рассказать тебе сегодня, дорогая?

— Расскажи о лошадях на плантации своего отца, — ответила она. — Ты начал несколько дней назад и не закончил.

Пока Мартин рассказывал о лошадях, способных пробегать четыре мили с такой скоростью, что Пегасу и не снилась, Ленобия отстраненно размышляла.

Он уже любит меня. Она прижала руку к груди, чувствуя тепло оберега его матери.

Если мы вместе, нам хватит храбрости противостоять миру.

***

Окрыленная надеждой, Ленобия поднялась из грузового отсека по лестнице, выведшей ее к каютам. Мартин заполнил ее голову рассказами о чудесных лошадях его отца, и где-то в середине истории, ее посетила замечательная идея: может быть, они с Мартином могли бы остаться в Новом Орлеане до тех пор, пока не заработали бы достаточно денег на покупку молодого жеребца. Тогда они, взяв своего бескрылого Пегаса, могли бы пойти на запад и найти место, где о них не судили бы по цвету кожи, и можно было бы остаться жить и разводить лошадей. И дети, шепнули ей мысли, много маленьких детей, столь же красивых, как Мартин.

Она просила Марию Магдалину помочь найти ей работу, может быть, что-то на кухне урсулинских монахинь. Каждый нуждается в кухарке, умеющей испечь вкусный хлеб, рецепт которого Ленобия знала от французских поваров Барона.

— Ваша улыбка делает вас еще более прекрасной, Ленобия.

Она не слышала, как он вошел в коридор, но вот внезапно он оказался здесь, загораживая ей дорогу. Рука потянулась к кожаному мешочку-оберегу, спрятанному под сорочкой. Думая о Мартине и силе защиты его матери, она вздернула подбородок, встречаясь взглядом с епископом.

— Прошу меня извинить, Отец, — холодно сказала она. — Я должна вернуться к сестре Марии Магдалине. Я бы хотела присоединиться к ее утренней молитве.

— Разумеется, не сердитесь на меня за вчерашнее. Это был шок, вызванный вашим обманом, — говоря, епископ поглаживал красный рубин на кресте.

Внимательно наблюдая за ним, Ленобия подумала, что то, что он светится и мигает в темном проходе, странно.

— Я не смею сердиться на вас, Отец. Только хочу пройти к Сестре.

Он шагнул к ней:

— У меня есть к вам предложение, услышав которое, вы будете знать, насколько я щедр и что вы можете заслужить нечто большее, чем мой гнев.

— Мне жаль, Отец. Не понимаю о чем вы, — сказала она, пытаясь протиснуться бочком.

— Разве вы не маленький бастард? Смотря в ваши глаза, я вижу многое.

Гнев Ленобии на то, как он назвал ее, отбросил страх.

— Меня зовут Ленобия Уайтхолл. Я вам не ублюдок! — швырнула она ему.

Его улыбка была ужасна. Руки взметнулись по обе стороны от Ленобии, прижав ее к стене. Рукава его пурпурных одежд походили на занавески, скрывающие ее от реального мира. Он был настолько высок, что рубиновый крест свисал перед ее глазами, и на мгновение она подумала, что видела в его глубине огонь.

Когда он заговорил, мир сузился до зловония его дыхания и тепла тела.

— Когда я закончу с тобой, ты будешь всем, чем я скажу: ублюдком, шлюхой, любовницей, дочерью. Всем, чем угодно. Но не сдавайся слишком быстро, мой маленький бастард. Мне нравится борьба.

— Отец, вот вы где! Какая удача, что я нашла вас так близко от наших кают. Не могли бы вы помочь мне? Я думала перенести статую Божьей Матери будет просто, но либо недооценила ее веса, либо переоценила собственные силы.

Епископ сделал шаг назад, выпуская Ленобию. Она побежала по коридору к монахине, вовсе не смотревшей на них. Вместо этого она изо всех сил тащила высокую каменную статую Девы Марии с порога своей комнаты в коридор. Когда Ленобия достигла ее, монахиня посмотрела на девушку и сказала:

— Ленобия, хорошо. Пожалуйста, возьми свечи для алтаря и жаровню с ладаном. Мы будем молиться на палубе оставшиеся несколько дней, пока не достигнем порта в Новом Орлеане.

— Несколько дней? Вы ошибаетесь, Сестра, — снисходительно сказал епископ. — У нас есть еще, по крайней мере, недели две путешествия.

Мария Магдалина выпрямилась от борьбы со статуей и потерла поясницу, одарив епископа холодным взглядом, полностью противоречащему ее поведению, но соответствуя намеренному вмешательству в ранний инцидент в коридоре.

— Дни, — серьезно сказала она. — Я только что разговаривала с Командором. Шквал помог нам опередить график. Мы будем в Новом Орлеане через три-четыре дня. Это прекрасная новость, что скоро мы все снова будем стоять на земле, не так ли? Я буду рада представить вас нашей игуменьи и рассказать, что это путешествие было приятным и безопасным, благодаря вашей защите. Вы знаете, как она влиятельна в городе, не так ли, епископ де Бомон?

После затяжного молчания епископ сказал:

— О да, Сестра. Я знаю это и многое, многое другое.

Затем священник нагнулся, поднял тяжелую статую, словно она была из перьев и пуха, а не из камня, и понес на палубу.

— Он причинил вам вред? — быстро прошептала Мария Магдалина, как только он скрылся из виду.

— Нет, — ответила Ленобия дрожащим голосом. — Но он хочет.

Монахиня мрачно кивнула:

— Возьми свечи и ладан. Разбуди остальных девушек и скажи им подняться на молитву. После этого оставайся близко ко мне. Тебе придется отказаться от своих прогулок на рассвете. Это просто не безопасно. К счастью, осталось всего несколько дней. Потом ты будешь в женском монастыре, недосягаемая для него.

Монахиня сжала ее руку, прежде чем подняться на палубу следом за епископом, оставляя Ленобию совершенно разбитой.

— Молитесь за нас…

Мартин! Как я собираюсь поклясться ему? Я должна увидеть его снова, даже если это означает еще одну встречу с епископом.

— Мать Пречистая…

— Молись за нас…

Взгляд Ленобии остановился на группе мужчин и человеке в пурпурных одеждах, становящегося на колени перед ними. Ее глаза расширились от удивления. Он не опустил голову и не закрыл глаза. Он смотрел на статую, перед которой стояла на коленях монахиня. Его руки не были сложены. Вместо этого одной он гладил рубин на распятии, а другой делал небольшие, странные пассы, только трепетание пальцев, словно притягивая к себе что-то.

— Матерь Божия.

— Молись за нас…

Растерянно наблюдая за епископом, Ленобия поняла, что священник смотрит вовсе не на статую, а на единственную массивную свечу, зажженную в ногах Марии, прямо перед монахиней. В этот самый миг пламя усилилось, засветившись так интенсивно, что свеча, казалось, плакала воском. Воск и пламя соединились, и огонь, взорванной от тонкой свечи, хлынул каскадом на льняную одежду Марии Магдалины.

— Сестра! Огонь! — плача, Ленобия вскочила на ноги, чтобы побежать к монахине, но странный огонь уже обратился бушующим пламенем.

Сестра вскрикнула и попыталась подняться, но оказалась дезориентирована огнем, окружившим ее. Вместо того, чтобы отойти от горящего столба, Мария Магдалина покачнулась вперед, прямо в лужицу горящего воска.

Девочки вокруг Ленобии кричали и наталкивались на нее, мешая пробраться к монахине.

— Назад! Я спасу ее! — крикнул Епископ, побежав вперед с ведром так, что фиолетовые одежды развивались за ним как пламя.

— Нет! — закричала Ленобия, вспомнив знания, полученные на кухне о воске, жире и воде. — Лучше набросьте одеяло, только не водой!

Епископ опрокинул ведро на горящую монахиню, и огонь взорвался пылающим дождем воска в толпу, вызывая у девушек еще большую панику и истерику.

Мир стал огнем и жаром. Ленобия пыталась добраться до Марии Магдалины, но сильные руки обхватили ее за талию и утянули обратно.

— Нет! — закричала девушка, пытаясь вырваться.

— Дорогая, ты не можешь ей помочь.

Голос Мартина был оазисом спокойствия в этом хаосе, и Ленобия обмякла. Она позволила оттащить себя от огня, ближе к кормовой части. Но в пламени она видела, что Мария Магдалина прекратила бороться. Полностью охваченная огнем, она подошла к перилам, повернулась, и на мгновение взгляд ее нашел Ленобию. Девушка никогда не забудет этого момента. То, что она увидела в глазах монахини, не было болью, ужасом или страхом. Она увидела покой. И в голове ее эхом прозвучал голос Марии Магдалины, смешанный с более сильным и наполненным красотой «Следуй за своим сердцем, дитя. Святая Мать всегда будет защищать тебя».

После этого Мария Магдалина перешагнула за ограждение и прыгнула за борт в приветствующее ее холодное море.

Следующим, что помнила Ленобия, это Мартина, сорвавшего с себя рубашку и сбивающего ей пламя, начавшее лизать ее юбку.

— Ты останешься здесь! — крикнул он. — Ни шагу с этого места, слышишь?

Ленобия задеревенело кивнула, и Мартин присоединился к остальным членам экипажа, уже использующих одежду и часть парусов, чтобы сбить оставшийся огонь.

Командор был там, выкрикивая четкие приказы и сбивая пламя, потушить которое теперь оказалось неестественно легко, собственным синим пиджаком.

— Я пытался помочь! Я не знал! — привлек внимание Ленобии Епископ, стоящий у перил и смотрящий в море.

— Чарльз! Вы не обгорели? Ранены? — Командор направился к Епископу столь стремительно, что тот покачнулся и упал бы за борт, если бы Командор не успел его обхватить.

— Нет, нет, — потряс его Епископ. — Я должен сделать…Должен…

Он поднял руку и начертал крест в воздухе, после чего принялся читать молитву последнего обряда. Никогда в своей жизни Ленобия ненавидела кого-то настолько сильно.

Симонетта взмахнула розовыми, задетыми горящим воском руками и зарыдала:

— Что же нам теперь делать? Что делать?

Ленобия цеплялась за нее, но что ответить не знала.

— Мадмуазели, вы не пострадали? — голос Командора нарастал по мере того, как он оказывался ближе, пробираясь через группу плачущих девушек, отодвигая тех, кто стоял к огню слишком близко и подзывая судового врача. — Если вы не пострадали, то спускайтесь в каюты. Смените одежды и отдыхайте. Огонь потушен, судно исправно. Вы в безопасности.

Мартин потерялся в дыму и хаосе, и у Ленобии не было выбора, кроме как спуститься с дрожащей перепуганной Симонеттой, крепко держа ее за руку.

— Вы тоже ее слышали? — прошептала она, когда дрожа, они спустились в узкий коридор к каютам.

— Я слышала крик Сестры… Это было ужасно, — прорыдала Симонетта.

— И больше ничего? Вы не слышали, что она кричала? — упорствовала Ленобия.

— Она ничего не говорила. Только кричала. — Симонетта смотрела на нее широко-раскрытыми глазами, полными слез. — Ты с ума сошла, Ленобия?

— Нет, нет, — быстро сказала Ленобия, утешающе обняв ее за плечи. — Я почти сожалею, что не сошла с ума. Лишь бы не помнить того, что только что произошло.

Симонетта зарыдала снова:

— Да-да. Я не покину каюту, пока мы не достигнем земли. Даже на ужин ходить не буду! Они не смогут меня заставить!

Ленобия крепко обняла ее, больше ничего не сказав.

***

Ленобия не оставляла ее четыре последующих дня. Симонетте не нужно было беспокоиться о том, чтобы ходить на ужин. Еду приносили в каюты.

Смерть Марии Магдалины заворожила всех, и привычная жизнь на корабле рухнула. Громких и иногда похабных песен, которые пела команда, больше не было. Не было смеха. Не было криков. Само судно казалось неестественно тихим.

Через несколько часов после смерти монахини, паруса наполнил сильный ветер, словно дыхание Бога гнало их дальше от места насилия.

Девушки пребывали в шоке в своих комнатах. Симонетта и некоторые другие по-прежнему плакали. В основном все они ютились на своих кроватях и тихо разговаривали или молились. Прислуга, приносившая им еду, убеждала, что все будет хорошо и скоро они достигнут земли. Это вызывало только мрачные взгляды и слезы.

Все это время Ленобия думала и помнила.

Она помнила доброту Марии Магдалины. Помнила силу веры монахини. Она помнила покой, смотревший на нее из умирающих глаз и слова, магическим эхом прозвучавшие в ее голове.

«Следуй за своим сердцем, дитя. Святая Мать всегда будет защищать тебя».

Ленобия помнила о Марии Магдалине, но думала о Мартине. А еще о будущем. Наступал рассвет третьего дня, когда приняв решение, Ленобия тихо прокралась из комнаты, в которой начинала себя чувствовать, как в мавзолее.

Она не встречала рассвет. Сразу направилась в грузовой отсек. Одиссей, черно-белый гигантский кот, потерся о ее ноги, когда она подошла к отсеку вплотную. Лошади увидели ее первыми и радостно заржали, возвещая о ее приходе Мартина, тут же покрывшего расстояние между ними в три больших шага и крепко прижавшего девушку к себе.

— Дорогая, ты пришла! Я думал…думал… Думал, что больше не увижу тебя!

Ленобия положила голову ему на грудь и глубоко вздохнула его запах: лошади, сено и честный пот человека, работающего помногу каждый день.

— Я должна была подумать, прежде чем прийти. Я должна была решить.

— Что это ты решила, дорогая?

Она подняла голову и посмотрела в его глаза, любя эту легкую маслину и коричневые искрящиеся пятна в них, походившие на янтарь.

— Во-первых, я должна спросить… Ты видел ее прыжок в воду?

Мартин серьезно кивнул:

— Да, дорогая. Это было ужасно.

— Ты слышал что-нибудь?

— Только ее крики.

Ленобия глубоко вздохнула:

— Просто прежде, чем прыгнуть, она посмотрела на меня, Мартин. Ее глаза были полны покоя, а не страха или боли. И я не слышала ее криков. Вместо них я слышала ее голос, смешанный с другим, говоривший мне следовать за моим сердцем и что Святая Мать всегда будет защищать меня.

— Монахиня была святой женщиной, обладающей сильной верой и большой добротой. Ее дух был силен. Она могла говорить с тобой. Возможно, она могла говорить с тобой вместе со Святой Девой Марией…

Ленобия почувствовала слабость вперемешку с облегчением:

— Ты веришь мне!

— Да, дорогая. Я знаю, что есть нечто большее, чем то, что можно увидеть или коснуться.

— Я думаю так же. — она глубоко вздохнула, расправила плечи и взрослым голосом, какого и сама от себя не ожидала, объявила: — По крайней мере, теперь. Вот что я хочу тебе сказать. Я люблю тебя, Мартин, и хочу быть с тобой. Всегда. Неважно как. Неважно где. Смерть Марии Магдалины изменила меня. Если самое худшее, что может случиться со мной, то, что я умру, любя тебя, то я выбираю все счастье, которое мы сможем найти в этом мире.

— Дорогая, я…

— Нет. Не отвечай мне сейчас. Возьми на размышления два дня, так же, как это сделала я. Но так или иначе, ты должен знать, Мартин. Если ты скажешь «нет», то я не захочу видеть тебя когда-либо снова. Если ты скажешь «да», то я буду с тобой и рожу тебе детей. Я буду любить до самой смерти, Мартин. Всегда только тебя, клянусь.

Тогда, прежде чем дрогнуть и начать умолять его или плакать, Ленобия вырвалась из рук Мартина, подхватила с пола щетку и отвернулась к лошадям, лаская их, шепча приветствия и нежные словечки.

Мартин медленно прошел за ней ко второй лошади, ничего не говоря и не смотря на девушку, принимаясь расчесывать гриву мерина. Таким образом, он был скрыт от глаз Епископа, когда тот зашел в грузовой отсек.

— Уход за животными — работа не для леди. Но ты ведь и не леди, маленькая бастард?

Ленобия почувствовала неприятное ощущение в животе, но все же обернулась лицом к священнику, о котором думала больше как о монстре, чем как о человеке.

— Я говорила не называть меня так, — Ленобия гордилась тем, что голос ее не дрожал.

— А я говорил, что мне нравится борьба, — он растянул губы в змеиной улыбке. — Но с ней или без нее, в любом случае, когда я с тобой закончу, ты будешь тем, кем я захочу — любовницей, шлюхой, дочерью, бастардом. Кем угодно. — Он шагнул вперед, и свет скользнул по рубину на кресте, словно оживляя его. — Кто защитит тебя теперь, маленькая бастард? Теперь, когда монахиня мертва? — Епископ достиг края стойла, и Ленобия в страхе прижалась к боку мерина. — Время быстротечно, моя маленькая бастард. Ты станешь моей до того, как мы достигнем Нового Орлеана, и тогда никакие урсулинские монашки тебя не спасут.

Священник положил руку на створку стойла, чтобы открыть его.

Мартин вышел из тени, становясь между Ленобией и Епископом. Юноша говорил спокойно, однако размахивая зажатым в руке скребком для копыт, который отблеск фонаря сделал его похожим на нож.

— Я думаю, не тебе претендовать на эту леди. Она не хочет тебя, Лоа. Оставь ее в покое и уходи.

Глаза Епископа опасно сузились, и пальцы стали поглаживать рубин на кресте.

— Ты смеешь говорить со мной подобным тоном, мальчишка? Ты должен знать, кто я такой. И насчет Лоа ты ошибаешься. Я Епископ, человек божий. Уходи сейчас, и я забуду, что ты когда-либо что-то говорил мне.

— Лоа — дух. Я вижу его в тебе. Вижу тебя. Бакас поглотил тебя. Ты — зло. Ты — тьма. И тебе не место здесь.

— Как ты смеешь мне перечить? — взревел Епископ.

На его возросший гнев откликнулось пламя фонарей, висевших по краям стойла.

— Мартин! Огонь! — отчаянно шепнула Ленобия.

Епископ сделал шаг вперед, словно хотел напасть на Мартина голыми руками. Все произошло стремительно. Мартин взмахнул скребком, но священника не ударил. Вместо этого юноша обратил его против себя. Ленобия шумно вздохнула, поскольку Мартин порезал скребком себя, после чего махнул порезанной рукой в сторону онемевшего Епископа и окропил кровью его рубин, оттолкнув того ударом в грудь.

— Она принадлежит мне, а я ей, — властно сказал Мартин. — Верностью и правдой, и эта кровь тому доказательство. Все твои попытки напрасны. Все тобой сделанное обратится против тебя же десятикратно.

Священник застыл в стороне, словно кровь действительно его ударила. Мерины прижали уши к своим большим головам и злобно зафыркали на него, обнажая квадратные зубы.

Чарльз де Бомон отпрянул назад, спотыкаясь и хватаясь за грудь. Отклонившись, он внимательно посмотрел на Мартина.

Парень поднял руку окровавленной ладонью вперед, держа ее так, словно щит.

— Ты спрашивал, кто защищает эту девушку? Я. Вызов брошен. Я заклинаю его своей кровью. Здесь у тебя нет никакой власти.

Глаза священника налились ненавистью, и он зло выговорил:

— Твое заклинание крови может дать тебе власть здесь, но не там, куда мы направляемся. Там ты будешь всего лишь чернокожим, противостоящим белому. Я выиграю… выиграю… выиграю… — он продолжал бормотать это, покидая грузовой отсек, по-прежнему держась за грудь.

Как только он ушел, Мартин притянул Ленобию к себе и держал ее все время, пока она дрожала. Он гладил ее по волосам, шепча разную бессмыслицу, успокаивая. Едва страх достаточно ослабел, Ленобия оторвала от своей рубашки полосу, чтобы перевязать его руку. Перевязывая ее, девушка молчала. Только когда с перевязкой было покончено, она обхватила его раненную руку ладонями и посмотрела в глаза:

— То, что ты сделал, это правда? Это действительно сработает?

— О да, дорогая, — ответил он. — Сработает достаточно, чтобы держать его подальше от тебя на этом судне. Но этот человек — зло. Ты знаешь, что это он вызвал огонь, убивший монахиню?

— Да, знаю, — кивнула Ленобия.

— Его бакас силен, чистейшее зло. Я связал его десятикратной болью, но придет время, когда он решит, что быть с тобой этого стоит. И он прав. Туда, куда мы плывем, власть у него, не у меня.

— Но ты его остановил!

— Я могу бороться с ним магией моей матери, — кивнул Мартин. — Но я не могу бороться против законов, принятых белыми, которыми он воспользуется против меня.

— Тогда ты должен будешь уехать из Нового Орлеана! Туда, где он не сможет добраться до тебя!

— Да, дорогая, — улыбнулся Мартин. — С тобой.

— Со мной? — уставилась на него Ленобия, из-за беспокойства с первого раза не понявшая смысл сказанного. Но едва к ней пришло понимание, девушка словно почувствовала внутри себя восход солнца. — Со мной! Мы будем вместе.

Мартин снова притянул ее в свое объятье.

— То, что сделало заклинание таким сильным… Это моя любовь к тебе. Она заполняет мою кровь и заставляет сердце биться. Теперь у тебя есть моя клятва. Я буду всегда любить тебя, только тебя, Ленобия.

Ленобия спрятала лицо на его груди, но на этот раз, причиной ее слез было счастье.