О времени, о душе и всяческой суете

Что за чушь

Провода энцефалографа тянулись к его черепу, словно паутина, сплетенная пьяным пауком. На глазах, словно монетки, лежали мягкие клейкие подушечки, придавая Старлингу сходство с трупом, оплетенным пыльными гирляндами времени. Но этот труп – пухлый и цветущий, не совсем мертвый – напоминал вампира. В комнате, как и в любом мавзолее, царила тишина, однако пахло здесь средством для мытья пола, а не пылью; гробом ему служила больничная койка, а саваном – тонкое хлопковое одеяло.

В палате было темно, и только сквозь вентиляционные отверстия на корпусе аппарата слабо мерцали желтые огоньки. Но, когда Уиллс открыл дверь из коридора, упавший через его плечо луч света позволил ему как следует разглядеть Старлинга.

Он предпочел бы вообще не видеть его в таком состоянии. Не хватало только свечей, да и то лишь потому, что он не был мертв. Это можно было исправить, имея в своем распоряжении подходящие инструменты: остро заточенный кол, серебряную пулю, перекресток, где нужно захоронить тело…

Уиллс одернул себя. Свежий пот покалывал лицо. Опять на него что-то нашло! Безумная идея все возвращалась, будто рефлекс, будто расширяющиеся под воздействием белладонны зрачки, хоть он и пытался избавиться от нее. Старлинг лежал неподвижно, как труп, потому что привык не тревожить прикрепленные к голове провода – вот и все! Вот и все! Вот и все!

Словно дубиной, он вколачивал эти слова себе в сознание, чтобы заставить мозг подчиниться. Старлинг спал уже много месяцев. Лежал на боку, приняв типичное для спящего человека положение, но из-за проводов почти не двигался, отчего постель казалась нетронутой. Дышал он сам. Все нормально.

Вот только жил он так уже несколько месяцев, а это невероятно и невозможно и никоим образом не нормально.

Дрожа с головы до ног, Уиллс сделал шаг вперед. И в тот момент это снова произошло. Теперь это случалось десятки раз за ночь. У Старлинга началось сновидение.

Электроэнцелограф зарегистрировал изменения в активности мозга. Подушечки на глазах Старлинга почувствовали движение глаз и подали сигнал. Прозвучал тихий, но пронзительный гудок.

Старлинг засопел, пошевелился, двигаясь осторожно, будто хотел согнать усевшуюся на него муху. Гудок стих. Старлинг проснулся – нить его сна оборвалась.

И тут же он снова заснул.

Уиллс представил, как он окончательно просыпается и понимает, что в палате кто-то есть. Тихо, как кошка, он вернулся в коридор и закрыл дверь. Сердце колотилось так, словно он едва избежал катастрофы.

Почему? Днем он мог спокойно общаться со Старлингом, проводить испытания так же беспристрастно, как и на ком-либо другом. Однако по ночам…

Он прогнал образ Старлинга днем, Старлинга, похожего на труп на койке ночью, – и пошел по длинному коридору, стиснув зубы, чтобы не стучали. То и дело он останавливался возле других дверей, прижимал к ним ухо или на секунду заглядывал в палаты. За некоторыми из этих дверей скрывался чей-нибудь личный ад, шокирующее насилие которого должно было бы внести разлад в его собственную нормальность, как было всегда. Но ничто не влияло на него так, как пассивность Старлинга, – даже молитвенные стоны женщины в палате номер одиннадцать, которую истязали воображаемые демоны.