О черном маге замолвите слово

Часть 3

«…Я и так обязан тебе настолько, что просто противно, но имею наглость обратиться с просьбой, и почему-то мне кажется, что ты ее выполнишь. Письмо тебе передаст мальчик, его зовут Дамир. Я был бы признателен вам с Гейне, если бы вы занялись его образованием: Дамир хоть и дикий местами, но способный парень.

Позаботься о нем, как если бы он был моим сыном, хотя к сожалению это не так. Я заберу его, как только смогу».

Строчки «рекомендательного» письма стояли у Райнарта перед глазами, пока он гнал степную лошадку, молясь, чтобы она не пала и не переломала себе ноги в какой-нибудь расщелине.

Кто бы мог поверить, что человек, олицетворяющий собой все, что только можно отнести к понятию зла: коронованный барон, бывший когда-то командующим захватнической армией Тьмы, черный маг и господин Башни, — возьмет на себя труд заботиться о беспризорном мальчишке, и тем более примет его судьбу близко к сердцу! Райнарт и сам не до конца в это верил, пока маленький камешек по имени Дамир не сорвал ужасающую по своей мощи лавину.

Дамон по натуре борец, привыкший подчинять себе обстоятельства, а не наоборот.

Смирение — это не про него, иначе он не стал бы тем, кто он есть… И то чему Райнарт был свидетелем за время их знакомства, говорило, что маг не склонен к истерикам, обладая стальной волей и нервами, — такой человек не сорвется из-за пустяка, забыв обо всем. Поэтому Райнарт был уверен, что с Дамиром случилось нечто страшное и непоправимое, и именно понимание своей беспомощности разбило вдребезги самообладание Дамона.

Райнарт не мог не чувствовать своей прямой вины в происходящем: Дамон отправил парня к нему, надеясь что он сможет защитить Дамира и в том числе — не даст натворить глупостей. На деле же получилось совсем обратное, и невольно обманутое доверие грозило обернуться катастрофой не только для мальчика.

Неказистая лошадка летела быстрее пущенной стрелы, но в душе стыло понимание, что он попросту не успеет ничего предпринять. Да к тому же Райнарт совершенно не представлял, как достучаться до впавшего в буйное помешательство мага, вывести его из аффекта и помешать устроить небольшой конец света. Если это конечно вообще еще возможно.

Все-таки герой это не только профессия, не просто наемник, занимающийся определенными проблемами. Герой должен оставаться немного идеалистом, уметь хотя бы изображать благородство. Что должны делать герои? Если исходить из того же девиза, карать зло. Очень четко и конкретно! А где здесь зло? Говоря на чистоту, Райнарт Дамона великолепно понимал: случись что с Гейне или детьми (не приведи того вышние Силы!) от него тоже не пришлось бы ждать тихой печали!

Спасать невинных. С этим еще сложнее! По части невинности к обеим сторонам конфликта были серьезные вопросы. И отдельный, главный, вопрос: кого от кого стоит спасать.

Куда именно направился Дамон, с какой целью и чем он занят — гадать не приходилось. Вихрь, которым обернулся маг, сметал все на своем пути, так что Райнарт мчался по идеально ровной прямой, которая могла посоперничать с дорогами Рикенты, составлявшими главную гордость ее монарха. Единственным неудобством было то, что земля вдруг перестала быть самой собой: землетрясение катилось впереди подобно волне цунами в штормовом море.

А потом где-то там, впереди, — из земли в небо — ударила исполинская молния.

Клубящиеся иссиня-черные грозовые облака стремительно наползали на небосвод, закручиваясь спиралью. Вспышки, отдаленные звуки грома, перекрывавшие оглушительный грай воронья, стон и трепет земной тверди, — не позволяли усомниться, что в той стороне полным ходом идет сражение магов, оставляя только одно решение для всех проблем.

«Черт бы тебя побрал, Дамон… Черт бы тебя побрал!! Какого лиха, тебя опять понесло в Башню! И какого лиха эти не могут оставить его в покое! Какого дьявола вам всем, неугомонным, надо! И почему вы не можете просто жить?!» С удил летели клочья пены, бедное животное было достойно того, что бы в табунах о ней еще веками ходили легенды: лошадка скакала так, как будто тоже знала, что там творится нечто чудовищное, и они просто обязаны успеть. В это время кошмарная гигантская ураганная волна, все более ускоряясь, пошла обратно к Башне.

Умное существо, подчиняясь знаку, выученному Райнартом от степняков, успело вовремя лечь на землю, и их занесло шквалом пепла, — что бы затем немедленно подняться и продолжить скачку.

Райнарт замешкался лишь на мгновение: внезапно перед глазами встало мертвенно-бледное, с совершенно сумасшедшими глазами, лицо Алагерды, и бывшего героя коснулась тень ощущения. Магесса словно приказывала ему что-то, и не подчиниться этому приказу было невозможно. Райнарт не раздумывая, сменил направление движения, ориентируясь на полный леденящего ужаса зов.

Жаркий дым раздирал легкие, огонь уже был повсюду.

«…помоги мне! Больно… помоги… у меня никого нет… как больно… ничего не вижу…»

Сквозь окутывающий его огненный саван боли Дамир вдруг почувствовал неотвратимо надвигающееся нечто, напоминающее взбесившуюся штормовую волну, и выдохнул: «Пришел…». Это стало последней мыслью, и он уже не ощутил, как сорванное шквалом пламя зашипело и опало. Земля дрогнула.

— Время идет, а Совет по-прежнему предпочитает поединку — детоубийство! — раздался звенящий, исполненный яростной мощи голос.

Не заметить приближающуюся явно враждебную и грозную силу было невозможно даже без всяких специальных чародейских приспособлений, — она кипела и клокотала, начисто снося приготовленные ловушки и барьеры. На месте лагеря бушевали смерчи, обходя только два небольших пятачка: с угасшим костром и леди Ровеной, окруженной помощниками. То, что воплощалось против них, напоминало человека лишь общими очертаниями. Он стоял неподвижно, незыблемо, и земная твердь колебалась под его ногами, словно умоляя избавить ее от этой тяжести, но казалось, что тонкая фигура висит в воздухе. Тьма вилась вокруг вихрями, высилась исполинским шатром, покрывала непроницаемым плащом плечи и единственное, что можно было рассмотреть, — это тонкие руки с пламенеющим живым перстнем, держащие угольно черную флейту, которую Он просто взял из ниоткуда… И лицо, застывшее в неподвижности резной каменной маски, с двумя безднами мглы вместо глаз. Ветер стонал, ревел и плакал, загнанно метаясь, словно в плену, но не смея потревожить даже один седой волосок из рассыпавшихся прядей больше не стянутых потерявшейся где-то ленточкой.

— Впечатляет! — процедила Ровена, держа свой ошалело мерцающий посох наперевес, как будто собиралась броситься на Него в рукопашную, — БЕЙ!!

Крик магессы сорвался на визг.

Маска дрогнула, и Владыка Темной Башни улыбнулся уголком изумительной формы губ.

Обычно магический бой не слишком впечатляющее зрелище, мало интересное для непосвященных, ведь он заключается прежде всего в поединке двух воль, а большинство проявлений магии не доступны глазу обывателя. В самом деле, смешно даже представить, что бы могущественнейшие маги перекидывались друг в друга огненными шариками, как ученики начальной школы.

Однако в этот раз все было несколько иначе. Темный маг, — или то, чем он стал — не нуждался ни в каких фигурах, построениях, формулах и артефактах. Это была чистая Сила, соприкосновения с которой не выдерживало ничто, кроме такой же чистой Силы. Со стороны это напоминало две переливающиеся всеми возможными цветами звезды в коконе из молний.

С Ровеной оставалось все меньше соратников, ибо Дамон гасил их как светлячков, а те, кто все-таки смог до него добраться, сгорали сами мотыльками-однодневками в черном пламене его всепоглощающей ненависти.

Конечно, сойдись Темный Властелин со Светлым Советом, вопрос чья взяла — был бы открыт. Но из магов высшего уровня Ровена была одна, к тому же, известно, что в состоянии сильного душевного волнения люди порой способны превзойти не только себя самих, но и вообще всякие пределы и границы. А если этот кто-то черный маг, который к тому же располагает всей мощью Башни, тогда как его противники наоборот не могут пользоваться своими способностями в полную меру из-за близости вышеупомянутой Башни?

Ровена и иже с нею были лишь неприятной занозой, — но не более, и Дамон не собирался тратить на них слишком много времени. Черная флейта плавно поползла к губам, и магесса стала белее белого.

Надо отдать должное, Светлые сражались достойно, не взирая на раны и потери — до последнего вздоха. Только это не имело никакого значения — все живое, что находилось в радиусе слышимости флейты, — падало замертво на втором или третьем аккорде. И противопоставить этому жуткому оружию было нечего: это ж не меч или посох, его не сломаешь в поединке. И того, кто связан с Властелином судьбой, кому судьба позволила бы остановить творившееся безумие, — здесь не было.

Последним из паладинов Совета оставалось только мужественно взглянуть в лицо разбуженной смерти.

Черная флейта приникла к губам своего создателя нежнее самой ласковой возлюбленной. Чистый трепетно-печальный звук, некстати вызывающий в памяти нечто хрупкое и возвышенное, как прозрачный лепесток, медленно оседающий на поддернутую рябью от прохладного ветерка воду, — разнесся над местом битвы.

Раз…

Но прежде чем раздалась вторая трель убийственно прекрасной мелодии, случилось нечто, на что никто не обратил внимания в первый момент: прогоревшие веревки лопнули под весом, и обожженное тело юноши рухнуло на поленья к подножию столба.

Флейта замерла.

Конечно, это был не более, чем самообман, плод расстроенного воображения, готового сыграть и не такую шутку с помутившимся от горя и гнева рассудком, но оказалось достаточно одного еле слышного стона, вроде бы сорвавшегося с бескровных изорванных губ, что бы изысканное, но от этого не менее смертоносное оружие было забыто. Как и все возможные враги на свете.

Даже если этот стон действительно был, разве возможно было расслышать его сквозь буйную пляску Сил и Стихий вокруг? И тем не менее, в следующую секунду истаивают и молнии, и черные вихри, и ураган уносится прочь, что бы остался лишь человек — на коленях, в пепле, судорожно прижимающий к груди безжалостно обглоданное огнем тело. Вздрагивающие губы шепчут имя…

Он не видел и не слышал ничего вокруг, и замешательство Ровены длилось всего лишь минутой дольше — сейчас было достаточно одного точного удара обычным мечом, что бы завершить этот причудливо затянувшийся Агон…

Они шагнули вперед одновременно: абсолютно потерявшаяся в происходящем Алагерда и наполовину преобразившаяся Раинн, распахивая когтистые крылья, только вампирка оказалась ближе и быстрее. Первая — так и не вступила в бой, вжимаясь в пресловутый столб с другой стороны. Вторая — очевидно, не собиралась вмешиваться в схватку, где ее помощь и так была не нужна.

До поры.

Это не было осознанным решением. Собственно, это вообще не было решением, просто волшебница метнулась во вновь сгустившийся сумрак, отчаянно тряся все еще пребывавшего в прострации Дамона за плечи.

— Очнись же! Слышишь меня! Очнись! Уходи! Уходи же!

Черные глаза смотрели так, как будто Дамон находился в трансе. А между тем, речь шла не о победе Раинн, а о том, что бы она смогла продержаться подольше. Светлые хотя и были основательно вымотаны, но вампирка в отличие от мага не могла пользоваться подпиткой из Башни, не говоря уж о том, что стоял белый день, а она была вынуждена не только драться, но и прикрывать от ударов его самого.

— Уходи! Прыгай же на пути! И ты, и она еще успеете отступить! Пожалуйста, уходи! — кричала Алагерда ему в лицо, и что-то дрогнуло в живых озерах мрака.

Дамон потратил еще одно короткое мгновение, что бы оглянуться на Раинн, и рывком поднялся с колен. Однако вместо того, что бы сосредоточиться на перемещении по тонким путям, он бросился куда-то в сторону, по-прежнему не отпуская тело юноши.

«Сумасшедший!» — успела подумать Герда, прежде чем почувствовала на своем плече мертвенную хватку, и ее увлекло следом. Волшебница вскрикнула, тщетно попытавшись вырваться, но тут же умолкла, что бы не привлечь к ним ненароком ненужное внимание, и прекратила сопротивляться, сосредоточившись на преодолении преподносимых ландшафтом сюрпризов.

То, что Райнарт вышел на них, можно назвать чудом, хотя зов Алагерды лишь набирал силу, и в нем звучала уже настоящая паника. Он был готов ко всему: что съехавший с катушек маг ее убивает, насилует, истязает кого-нибудь, а правда оказалась проще. И страшнее.

Продравшись сквозь заросли, Райнарт увидел чародейку живую и здоровую, только слезы катились по лицу градом. Он не помнил ее когда-нибудь такой растрепанной и такой… расстроенной, потрясенной, испуганной: почти не в себе. Она стояла на коленях перед Дамоном, который тоже сидел прямо на земле, и выглядел так, как-будто магам Совета все-таки удалось его убить, просто по какой-то причине он пока задержался на этом плане бытия.

И причина задержки была у него на руках… Райнарт отвернулся от жуткой картины, не сразу найдя в себе силы взглянуть снова.

От такого зрелища не мудрено тронуться.

— Отпусти его! Не мучай! Дай ему умереть! — всхлипнула Алагерда.

Райнарт похолодел, осознав, что в обгоревшем комке плоти еще теплится жизнь.

Герда, конечно волшебница, целительница, но любые силы имеют пределы, а тело юноши представляло собой сплошной ожог. Это Дамон, не желавший смириться с неизбежным, своей властью черного, чьи способности неразрывно связаны со смертью, не пускал его на кромку, отделяющую бытие от небытия, заставляя сердце Дамира биться и не давая душе покинуть истерзанное тело.

Лишь понапрасну продляя его агонию, ибо исцелить подобное — невозможно…

— Костер… — хрипло выдавил маг.

Райнарт заглянул в чудовищно-черные глаза и окончательно уверился, что тот повредился в уме от горя.

— Огонь… — в голосе звенело запредельное напряжение.

Райнарт и Алагерда переглянулись в смятении.

— Огонь разожги!! — заорал Дамон, и ничего не понимающий Райнарт, тем не менее, поспешил выполнить требуемое.

Не дождавшись, пока костерок толком разгорится, маг вытянул руку с успокоившимся и застывшим перстнем, который зловеще переливающимся алым, словно только и ждал нового пробуждения, и севшим сорванным голосом произнес формулу вызова, завершив ее подлинным именем сильфа. Пламя вспыхнуло, преображаясь в женское лицо в обрамлении огненных колец.

— Ты свободна, — обратился к ней Дамон, и в тоне его проскользнули умоляющие нотки, — я смогу… сейчас… Только приди ко мне! Ты мне очень нужна!

Пожалуйста…

Пламя колыхнулось, отражая волнение сильфы, не меньшее, чем у героя и чародейки.

Дамон поднял заметно дрожавшую руку, и прикрыв глаза, заговорил на «anhr'mor».

Перстень снова ожил, плавясь и перетекая, изредка недовольно вспыхивая багровым.

На посеревшем лице мага мелькнуло отчаяние: видимо, даже для него это было уже слишком и ему не хватало сил, что бы разорвать путы, связывающие Пирру с Башней и вещным миром. Алагерда прижалась к нему, щедро делясь собой, уверовав, что Дамон все-таки знает, что делает, и не стал бы надрываться, только ради того, что бы устроить Дамиру торжественные похороны. Маг почти выкрикнул настоящее имя сильфы, и оно отозвалось огненной вспышкой вдалеке, — кажется, Пирра и не дожидаясь призыва уже мчалась к своему господину. А после того, как оковы грубой телесной оболочки были сброшены, освобожденному духу пламенной стихии понадобились считанные минуты, чтобы долететь до него. Раздался треск, шипение, и Алагерда едва успела отшатнуться.

— Пирра, — Дамон назвал зависшую перед ним шаровую молнию уже привычным именем, — Пожалуйста… я знаю, ты можешь!! Особенно теперь… Забери то, что сделано огнем… Пожалуйста!!

Странно и дико было слышать мольбу в его голосе, видеть ее в расширенных черных глазах. Райнарт затаил дыхание: разумеется, сильф не утратил памяти, оставалось надеяться, что он сохранил воспоминания и об испытываемых когда-то эмоциях.

— Пирра!

На мгновение снова проступило почти неузнаваемое лицо, а затем молния изменила форму, обволакивая собой тело юноши, которое Дамон так и не отпустил.

Составляющая суть сильфа субстанция как-будто омывала его волнами, окатывала с ног до головы, и там, где она соприкасалась с плотью — не оставалось даже шрамов на гладкой молодой коже.

Перед тем, как унестись прочь, кипящая плазма коснулась дрожащих губ мага последним поцелуем, в то время как Алагерда, уже опять собранная и сосредоточенная, пыталась закрепить достигнутый невероятный результат.

Расслабляться было рано: последствия болевого шока, отравления дымом, истощения и допроса Ровены никуда не делись. Чародейка тоже держалась на пределе возможных сил, но дело свое делала.

Райнарт едва успел ее подхватить, когда волшебница покачнулась и тихо осела в сторону. Он присмотрелся, — Дамир дышал ровно, глубоко.

— Отпусти, — мягко, но настойчиво попросил Райнарт, — отпусти, теперь можно…

Он выживет. Позволь, я его заберу…

Дамон кивнул, но герою пришлось разжимать ему руки. Маг откинулся к стволу поваленного ураганом дерева, глаза у него закатились, и Райнарт подумал, что он тоже сейчас потеряет сознание от изнеможения. Однако Дамон превозмог слабость и даже поднялся сам. Шатаясь, он оттолкнул протянутую к нему ладонь Райнарта, и скрылся в зарослях.

Обернувшись и увидев, что Алагерда уже сидит, роясь в складках своего сильно потрепанного и далеко не белого платья, в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы им сейчас пригодиться, Райнарт вздохнул и направился вслед за темным.

Чтобы найти Дамона, не нужно было быть следопытом, и Райнарт без труда обнаружил его у ручья. Тот полулежал на бережке, опустив руку в воду, и занимался примерно тем же, чем во время заключения в Башне, пополняя свои силы.

Герой промолчал по этому поводу: возвращение обратно в нормальное состояние должно было обойтись чародею еще дороже, чем магическое буйство, к тому же добавлялся еще бой, вызов сильфа, а сколько он отдал Дамиру так долго его удерживая, — и вовсе страшно представить.

Дамон даже не повернул головы в сторону приближающегося героя, но заговорил:

— Забавно… Я могу разнести к чертям полмира, могу поднять покойника любой степени давности, но не могу спасти тех, кого… — он осекся, как будто слово могло ободрать губы.

«Господин Фейт» тоже часто думал о своем ученике, порой жалея, что не снабдил его зеркалом, или не сохранил у себя несколько капель крови Дамира, что бы если уж не переговариваться, то по крайней мере знать, что мальчик благополучно добрался и с ним все в порядке. Он усмехался себе, удивляясь, что ему так не хватает присутствия парнишки. Не раз ему приходилось останавливать свою руку, уже начинавшую чертить символы для заклятья поиска и отодвигать подальше ни в чем не повинную кружку с водой, что бы удержаться от вызова. Но во избежание последствий он решил, что ему лучше вообще не вспоминать о нем, что бы исключить всякую возможность связать Дамира с ним. В том, что Райнарт поймет ситуацию правильно — Дамон не сомневался… А теперь проклинал себя, что ничего не сделал, допустил происшедшее, когда мог и должен был вовремя предотвратить.

Райнарт сел рядом и протянул ему небольшую фляжку: напиток был самым обычным и представлял собой не эликсир какой-нибудь, а настоянный на травах бальзам — тоже полезная вещь, если подумать. Дамон устало улыбнулся:

— Да уж, герой… ты приходишь меня убить, а потом опять начинаешь откачивать…

— Значит, судьба у нас такая.

— Ты из-за меня опять без меча остался.

— Извини… — тяжело уронил Райнарт.

— Не извиняйся, — горько усмехнулся Дамон, — Ты был в своем праве. Тем более, что это право я дал тебе сам…

Райнарт кратко и очень зло выругался, пнув ни в чем не повинный камень.

— Когда я выбирал свою судьбу, я думал что от меня потребуется просто убивать чудовищ.

— Я свою судьбу не выбирал.

Дамон потер ноющий висок. От старого шрама, оставленного посохом Рандольфа остался тонкий белый изломанный след, почти незаметный под волосами.

— Татуировку тоже свел?

— Нет, — на удивленный взгляд Райнарта объяснил, — Зачем? Это тоже часть меня… от которой не избавишься, стерев рисунок на коже…

— Фейт… Тебя теперь так называть? — поинтересовался Райнарт.

Темный улыбнулся слегка.

— Я привык к этому имени. К тому же… ему стыдиться нечего.

— Знаешь, о чем я думаю? — негромко спросил Дамон после долгой паузы, и продолжил, когда Райнарт не ответил, — О том, что по сравнению с Дамиром, мне в жизни везло… Странно, но именно боль делает нас людьми, и она же толкает в пропасть…

Он говорил с улыбкой, но в устремленных в пространство черных глазах по-прежнему плескалась боль.

— Больше всего на свете я ненавижу Башню. Парадоксально, но и это дает ей силу.

Как бы объяснить… Предназначение предназначением, но пока что-то в тебе не изменится — выражаясь языком поэтов, сердце не напитается достаточной ненавистью и не обратиться ко злу, — Башня не почует претендента, а тот не услышит ее зова.

Конечно, — Дамон болезненно скривился, — нет ничего окончательного, кроме смерти…

Но свернуть с этого пути уже сложно. Понимаешь, зов — он тоже что-то меняет в тебе…

Райнарт бросил в его сторону быстрый взгляд, стараясь не ежиться от этого тихого голоса.

— Я жизнь положу на то, что бы эта дрянь больше ни до кого не дотянулась! — выдохнул Дамон, на мгновение снова вскипая яростью.

— Так ты за этим вернулся сюда?

— Я ее уничтожу…

— Разве это возможно? Совет…

— Возможно. Ирония в том, что это может сделать только темный. А какой черный в своем уме пойдет на такое?

— Одного я вижу перед собой!

— А ты уверен, что я в своем уме?

— На комплементы напрашиваешься? — усмехнулся Райнарт.

Дамон засмеялся.

— Я проторчал здесь достаточно времени, так что даже примерно представляю, как это сделать. Проблема в том, что нужно соединиться с ее создателем.

— А!

— Вот-вот. Полное растворение личности. Знаешь, я бы рискнул… но не очень хочется отдавать свое тело Черному Мастеру для воплощения.

— Лично мне тоже больше нравится иметь дело с тобой.

— Спасибо. Я найду способ, поверь… И тогда белые тоже потеряют — самое для них дорогое: власть.

— У тебя всегда камень за пазухой?

— Привычка, — Дамон улыбался уже без подтекста, горечи или язвительности, — Между прочим, эту идею подсказал мне ты. В Анкарионе.

— Тоже привычка, валить все с больной головы на здоровую? — Райнарт помог ему подняться, и на этот раз, маг его руку принял.

— Мне можно, Властелин я или не Властелин.

Райнарт шел за Дамоном туда, где остались Алагерда и Дамир, совершенно успокоившись: раз уж он начал шутить, значит отошел и снова вполне адекватен.

Первым делом Дамон склонился над все еще пребывающим в беспамятстве юношей, осматривая его, и лицо темного мага совершенно преобразилось. Райнарт и Алагерда уже имели возможность видеть несколько его лиц: для врагов, когда он во истину становился лишь оружием Тьмы, острием ее стрелы; обычное бесстрастие, разбавленное едва заметной улыбкой уголками сомкнутых губ или мелькающей в непроницаемой черноте глаз насмешкой…

И вдруг им было явлено то, что иначе, чем чудом назвать было нельзя: черты лица ожили, жесткая линия рта расслабилась, а взгляд исполнился нежной грусти и тревоги. Не сговариваясь, невольные свидетели отвернулись, стыдясь вида обнажившейся души.

— Нам стоит поторопиться, — заметил маг, выпрямляясь.

Райнарт кивнул несколько поспешнее, чем оно того заслуживало.

— Наверно, его стоит нести мне.

Можно было бы и волокушу сделать, ведь в седло Дамир не сядет, но задерживаться и впрямь не стоило, а подобная конструкция их только обременила бы и оставила хороший след.

— Не будешь дожидаться свою клыкастую подружку? — Алагерда не была бы собой, если бы упустила возможность съязвить.

— Нет, — спокойно отозвался Дамон, — И ты же понимаешь, что она погибла.

Он коротко взглянул на волшебницу, и та прикусила губу.

— Откуда ты знаешь? — женщина опустила голову в неловкости.

— Я ее больше не слышу, — ровно сообщил Дамон, завершая поднятую тему.

Он знал, что Раинн сражалась из-за него. Дамон мог бы взойти на тонкие пути, и она тоже успела бы отступить. Он мог остаться и снова вступить в бой. Возможно даже, что именно на это она и надеялась. Ожидала, что он вернется…

Но у него на руках был Дамир. Выбирая между значительной вероятностью гибели вампирки, дававшей им время отойти, и крохотным шансом спасти еще даже не начавшуюся толком жизнь — Дамон Фейт выбрал последнее.

И будь на месте Дамира любой другой мальчишка, — скорее всего, поступил бы так же, хотя бы потому, что на собственной шкуре знал: первыми и единственными невинными жертвами в играх взрослых всегда остаются дети.

На Пустоши Дамон вызвал своих орков, воспользовавшись для этого расставленной сигнальной системой. Надо сказать, что в стане его союзников царило не меньшее смятение и растерянность, чем в лагере их противников. Люди из корабельной команды не особо задумывались, кем может быть человек, нанявший их, благо расплачивался он щедро из немалой сокровищницы Башни. Конечно, им было ясно, что он маг, и наверняка не божий одуванчик с крылышками, раз явился в такое место, да и в знаках и нравах вольной братии разбирался. Если люди такого сорта и могли испытывать к кому-нибудь уважение, то это как раз именно оно и было. Господин Фейт держался уверенно и просто, однако на значительной дистанции, преодолевать которую совсем не тянуло, хотя и обходился ученый без надменности и высокомерия.

Он даже не брезговал демонстрировать свои познания в медицине, и решительно пресек попытки орочьих шаманов поклоняться ему аки святому пророку.

По его слову призрачное свечение отступало, а к подкидываемым Пустошью неудобствам можно было привыкнуть, тем более, что люд подобрался не робкого десятка.

После столь убедительной и эффектной демонстрации феноменальной мощи к уважению добавился и немалый страх.

Навстречу выехали орки во главе с самим Дайком, который тоже был мрачен. У кланов не было единого правителя или верховного шамана, но Дайка, прозванного Сыном Змеи, в степи знали и слушали. Он обещал кланам, избавленным от повинности перед Башней, благоденствие и процветание, он обещал им весенний рассвет для степи, благословенный дождь после засухи… Множащиеся табуны и стада на тучных пажитях, полную чашу, многочисленное и крепкое потомство, — он обещал им Золотой век, и убедительность доводов в его речах не в последней мере проистекала из впечатления, которое оказала на него самого личность нынешнего хозяина Башни.

Настороженный и озабоченный он, однако, не мог позволить себе просить у мага объяснений подобно его своенравным женщинам, хотя происшедшая вспышка могла погубить все дело. Лишь беседа с героем, прибывшим в сопровождении потрепанной светлой чародейки в качестве чуть ли не дорогих гостей, смогла обнадежить шамана.

И вселить надежду, что черный лорд помнит о своем обещании и не отступит.

Фейт в свою очередь не мог не заметить, как на него теперь смотрят, но ему было не до того. Дамир лежал в жесточайшей горячке: расстроенное состояние надломленного сознания выразилось в сильнейшей лихорадке, которая могла сжечь его за считанные дни. Вообще-то был способ справиться и с таким припадком, но врядли рассудок юноши выдержал еще одно вторжение, пусть и лечебное.

Он бредил и звал в бреду, даже не называя имени. Еще в дороге он несколько раз открывал глаза, но ни на что окружающее не реагировал, и казалось, что даже если он и поправится физически, то разум к нему уже не вернется.

Дамон все это время провел, не отходя от его постели: и в качестве врача, и в том числе оттаскивая от края способом, доступным любому человеку.

— Мальчик мой, я здесь, я рядом…

Он гладил его по влажным от пота волосам, посеченным огнем и все еще пахнущим гарью, или по руке и говорил, сам не помня о чем, только бы Дамир слышал его голос и успокаивался.

Отодвинув полог шатра и увидев Дамона так же как и вчера, и день назад: на ковре рядом с узкой походной кроватью, обессилено опустившего на нее голову, но не отпустившего руки юноши, Алагерда только вздохнула.

— Из тебя получился бы хороший отец, — задумчиво проговорила она, и, встретив ответный взгляд, поняла, что опять ляпнула что-то не слишком уместное.

Герда опустилась рядом, накрывая сомкнутые руки своей ладонью.

— Он спит, — прошептала она, — И тебе не мешало бы, а то тоже сляжешь. Иди. Я посижу, а если что — сразу же тебя позову.

Дамон некоторое время вглядывался в нее, как-будто впервые увидел, и в темных глазах появилась улыбка.

— Спасибо, — он осторожно высвободил руку и тяжело поднялся.

Он и правда был вымотан настолько, что отключился чуть ли не раньше, чем добрался до постели.

Женщина проводила его взглядом: черные, белые… Пожалуй, главная магия — это увидеть человека!

Дамиру снился странный сон: мастер Фейт разговаривал с какой-то женщиной с худым длинноносым лицом. Они стояли у входа в деревенский дом по разные стороны порога, и она не пускала его внутрь.

— Нельзя тебе, сам знаешь… Зачем торопиться… Тебе жить надо, у тебя теперь много забот, — с ласковой улыбкой говорила она, — Ты все правильно делаешь…

Есть долги, которые можно оплатить только задолжав снова.

— Есть долги, которые вообще не возможно оплатить, — черные глаза мягко светились…

Дамир проснулся. Боли не было, но на него обрушилась мгла. Услышав, что юноша завозился, Алагерда подошла ближе и окликнула его.

— Дамир, ты меня узнаешь? Я — леди Алагерда. Ты в полной безопасности… И твой учитель тоже здесь, просто сейчас он отдыхает.

Юноша кивнул, что понял и пожаловался:

— Темно…

Волшебница непонимающе нахмурилась: по крайней мере, синие глаза смотрели вполне осмысленно, и безмозглым растением он не остался. В шатре царил полумрак, но сквозь откинутый полог в него проникало достаточно света. Алагерда все-таки прищелкнула пальцами, зажигая небольшой магический огонек, — это она могла себе позволить даже рядом с Черной Башней, — и потянулась за чашкой с питьем, когда Дамир снова спросил, садясь:

— Почему так темно…

Он смотрел прямо на нее, исхудавшая рука беспомощно застыла в воздухе… И волшебница вздрогнула, начиная понимать: «чтение» могло повлечь и такие последствия, побочные эффекты случались всякие. Она повела трясущейся ладонью у него перед лицом: никакой реакции, — Алагерда едва не отшатнулась.

— Дамир, ты… — она так и не смогла произнести это слово, но юноша ее понял, — Я… я сейчас вернусь…

Волшебница медленно развернулась и вышла из шатра, не представляя как сообщить новость Дамону.

Учиненный Властелином Башни ураган местами ободрал Пустошь до скального основания, разнеся пыль, пепел и прах далеко в море и по степи. Обняв колени руками, и запрокинув голову к небу, Дамир сидел на плоском камне, упорно добредя далеко за пределами лагеря. Порывы сухого холодного ветра обжигали веки, но глаза были широко распахнуты, и невыносимо яркая синь отражалась в такой же синей глубине под нею.

Дамир встал: тот, кто шел к нему не скрывался, и явно искал его. Юноша не услышал шагов, но теперь с легкостью мог чувствовать магов, магических существ и прочее в том же роде. Видимо за все приходится платить, и жизнь, дав что-то одной рукой, обычно затем отбирает уже обеими.

— Дамир, нам нужно поговорить… — Дамон подошел совсем близко и решительно опустил руки ему на плечи, — Я обещал тебе объяснить…

Юноша не отшатнулся, не высвободился из-под тяжести этих рук. Ирония судьбы: он шел сюда, что бы взглянуть в глаза своему наставнику, а сейчас, будучи к нему так близко, — не может его увидеть.

И никогда уже не увидит этих внимательных темных глаз, как впрочем, и всего остального.

— А стоит ли? К чему я вам теперь… Так, обуза… — голос Дамира не дрогнул: он, кажется, принял свою беду с большим мужеством, чем его горе-покровитель.

Ему показалось, что мастер Фейт… Владыка Дамон — с трудом перевел дыхание, а в следующий миг юноша оказался прижат к его груди, и сведенные судорогой пальцы бережно поправляли волосы.

— Никогда, слышишь, никогда больше не смей так говорить! И тем более думать!!! — раздался прямо в ухо сдавленный прерывающийся шепот, — Дами… Дороже тебя у меня никого нет!..

А потом Дамир вдруг ощутил на своей щеке нечто, что вовсе должно быть находилось абсолютно за гранью возможного и невозможного.

— Я никуда больше тебя не отпущу, даже если ты попробуешь сбежать! Никому не позволю причинить тебе вред… Дами, я верю, я все сделаю… Ты будешь снова видеть! Мы справимся, мы что-нибудь придумаем… Мы со всем справимся!! Я не могу тебя потерять… Дами, мальчик мой, прости меня!!!

К чему глаза, они так часто могут обмануть! Замерев, Дамир вслушивался в самый драгоценный и волшебный на свете звук: биение согревающего тебя сильного сердца…

— Не плачь… — мастер Фейт уже справился с собой и оттер слезы, которые бежали по щекам юноши, — Разве у нас есть повод плакать?

Они сидели рядом, как когда-то в Кларесте, и говорили. Дамир прижимался к плечу своего наставника, словно боялся, что если он отстранится, то тот исчезнет. Фейт или Дамон — он мог быть властелином чего угодно, но какая сила сравнится с тем, что он делал в этот момент?

Маг вел Дамира обратно к лагерю и думал, что опирающаяся на него рука и есть единственный надежнейший якорь, который не даст ему самому соскользнуть в разрушительное неистовое безумие и утратить себя.

Вот только, сможет ли он когда-нибудь, — спросил себя Дамон, пытаясь справиться с точно пережатым тисками горлом, — спокойно смотреть на две седые пряди, неподлежащим обжалованию приговором, клеймом изгоя, — серебрившиеся у висков мальчишки, которому и пятнадцати-то не было!