Новый Гольфстрим

Тревоги миракумовцев

Как только комиссия закончила работы, Горнов закрыл лабораторию.

На другой день вместе с Петриченко он вылетел в Полярный порт, а оттуда на Саюм-Ньер, где заканчивалось строительство головного тучегона Центрального влагопровода.

Вера Александровна выехала в Бекмулатовск. Ей было поручено познакомиться на месте с ходом работ, согласовать сроки их окончания и распределить кадры атомотехников.

Она была рада этой поездке. Больше месяца она не видала отца, ей хотелось с ним повидаться.

В пустынях Мира-Кумах, Мед-Пак-Дала и в Чинк-Урте уже шла подготовка дна для будущих озер, но участок этот отставал от остального строительства. Причин к тому было несколько.

Работы на дне Арктического моря, строительстве Центрального влагопровода и зоны ливней заключались главным образом в сборке и установке машин, изготовляемых на заводах. В пустынях было другое.

Там строились тысячекилометровые плотины и дамбы, мосты, туннели. Передвигались с низких мест на более возвышенные строения, селекционные хозяйства, иногда целые сады и рощи.

Все эти работы требовали большого времени.

Во многих пунктах республики работали чрезвычайные комиссии по затоплению. Геодезисты и гидрогеологи потратили более полугода на оконтуривание озер. В проектных бюро разрабатывалась сложная система водохранилищ.

Работа эта была сложна еще и потому, что при затоплении затрагивались интересы множества хозяйств местного и общегосударственного значения. Приходилось согласовывать вопросы, составлять варианты проектов.

Строительство сверхаккумуляторов с самого начала было выделено в самостоятельную организацию, но теперь подходил срок для сдачи Гольфстримстрою участков затопления.

Вера Александровна прилетела в Бекмулатовск вечером. Переодевшись с дороги, она пошла на половину отца.

Комнаты в старом доме Измаила Ахуна были уже не те, что два года тому назад, в день торжества рождения первой многоводной реки. Большой зал стал похож на музей. На полках, в застекленных шкафах, повсюду стояли экспонаты — действующие модели машин шахтостроительства, макеты сооружений. На столе, занимавшем почти четверть комнаты, лежала рельефная карта участка Шестой Комсомольской.

Все это были подарки, поднесенные отцу в день его восьмидесятилетнего юбилея.

Каждый экспонат представлял собой памятник победной борьбы, одержанный мелиораторами, утверждал торжество идеи поднятия многоводных рек из глубины земной коры.

Вера Александровна открыла дверь в кабинет.

Измаил Ахун, еще более грузный и тяжелый, сидел в своем глубоком кресле. На нем был обычный костюм — свободная холщевая блуза, c полузакрытыми глазами, опустив голову, он слушал Агронома Марчука, работавшего с ним много лет в Миракумском водном хозяйстве.

При входе дочери Измаил Ахун приподнял опущенную голову. В глазах его блеснула радость.

— Вера, милая дочь, — старик хотел подняться, но Вера Александровна не дала ему.

Она быстро подошла к отцу и, обняв рукой его полную морщинистую шею, поцеловала. Марчуку она дружески пожала руку. Он был старым ее знакомым.

— Опять засмотрелась на твой музей, — пододвигая стул и садясь рядом с отцом, проговорила Вера Александровна. — Особенно хороша рельефная карта Шестой Комсомольской.

Она взяла пухлую большую руку отца и нежно пожала ее.

На лице Измаила Ахуна показалась довольная улыбка.

— Это подарок моих юношей. На трех машинах везли сюда, — проговорил он. — Ты еще не знаешь. Она вся действует. Нажмешь кнопку и все задвигается — машины, поезда. Из стволов шахты вытекают реки. A v нас все еще война идет. Вон Марчук каждое выращенное им дерево считает важнее всего Нового Гольфстрима.

В уголках глаз Измаила Ахуна собрались лукавые смеющиеся морщинки.

— А я думала, что все это позади, — сказала Вера Александровна.

Горновой были известны эти настроения, «миракумовцев», как называли себя те, кто, по их словам, отстаивал пустыни от затопления.

— А что вас так волнует? — обратилась она к Maрчуку.

Агроном нервно повел плечами. Его вид говорил, что же объяснять, все это уже решено и изменить ничего нельзя.

Однако он не выдержал и начал говорить, обращаясь поминутно к карте, где были нанесены пункты затопления.

— Вот в этих местах — наши заповедники и селекционные хозяйства. Десятки лет мы вели здесь акклиматизацию и выращивали плодовые и декоративные растения. А теперь нас сгоняют с насиженного места. Говорят: «давай, уходи, здесь будет аккумулятор». Марчук с горькой усмешкой взмахнул над картой, как бы сметая на пол сор.

Измаил Ахун снова опустил голову и полузакрыл глаза. Он не состоял членом комитета по затоплению и, когда ему предложили войти в состав комитета, отказался: «Стар я. Не хватит сил». Но все понимали, что причиной отказа было его отрицательное отношение к проекту Нового Гольфстрима.

Озеро, о котором говорил Марчук, было самым большим аккумуляторам солнечного тепла в Миракумской пустыне.

Комитет отвел заповеднику другую площадь; вопрос шел о том, как сохранить то, что было действительно ценным.

«Он все тот же, и его взгляды на затопление части песков не изменились», — с огорчением подумала Вера Александровна, взглянув на отца.

Измаил Ахун не проронил ни одного слова во время разговора дочери с Марчуком. Молча сидел он с полузакрытыми глазами, и, казалось, углубился в свои мысли.

Марчук продолжал говорить.

Он признавал большое хозяйственное значение строительства Нового Гольфстрима. И, как знающий агроном, он предвидел те благотворные перемены климата в пустынях и на огромном пространстве Советской страны и ту пользу для сельского хозяйства, которую получит страна в результате этого.

— Но зачем, — говорил он, — создавая одно, разрушать то, что уже сделано, на что потрачено много труда и средств?

— Скажите, Дмитрий. Иванович, — спросила Вера Александровна, — если бы на участке, занятом вашим заповедником, разведка обнаружила богатейшие в мире золотые или платиновые месторождения, признали бы вы необходимость перенести заповедник на другое место или хотя бы уменьшить занимаемую им территорию?

В голосе Горновой звучали сочувствие и доброжелательство.

— Ну, это совсем другое, — уклончиво проговорил Марчук.

— Почему другое? Вопрос идет — о ресурсах нашей страны.

Измаил Ахун, как бы очнувшись от дремоты, поднял голову.

— Будем говорить цифрами, — продолжала Вера Александровна. — На каждый квадратный метр водного зеркала падает солнечная радиация, которая только за один год даст тепла восемьсот миллионов калорий. Помножьте это количество на площадь Миракумского моря, получатся потрясающие цифры. И значит, как важно создать этот огромный аккумулятор солнечной энергии. Удержать, не допустить, чтобы эта тепловая энергия вновь унеслась в мировое пространство, а применить ее на пользу хозяйства нашей страны и, главным образом, в тех его отраслях, которые вам, как агроному, особенно близки.

Марчук взглянул на Измаила Ахуна, как бы ища в нем поддержки. Но тот, старый, уставший сидел опять с полузакрытыми глазами.

Разговор о заповеднике сам собой оборвался. Заговорили о другом.

Что думает отец?

В первый день приезда в Бекмулатовск Вере Александровне показалось, что она снова погрузилась в те споры, в нападки на Новый Гольфстрим, которые были в те дни, когда Виктор Николаевич впервые выступил со своей идеей.

И это неприятно удивило ее.

Она знала: ничто, никакие силы не остановят теперь начатого строительства. Но зачем сейчас эти терзания, сомнения в том, что уже претворяется в жизнь. Для чего они?

Вид отца… Его безучастное отношение к разговору в кабинете. Что это? Тайный протест или старческая дряхлость? Горновой было больно глядеть на него. С отцом у нее всегда было связано представление о силе, о несгибаемой воле и энергии, о страстном порыве.

И вот этот великан сидит согбенный, с низко опущенной головой.

С этим чувством Горнова вошла к отцу на другой день в Управление водного хозяйства.

Бекмулатов сидел за столом и просматривал бумаги, которые подкладывал ему стоявший рядом секретарь.

В кабинет влетел разгоряченный и вспотевший мужчина, с бронзовым от загара лицом. Это был директор «Каучуконоса».

— Ты что же — удушить меня хочешь?! Пятьсот саженцев каучуконосов к чорту полетят! Давай воды! — стремительно подбегая к столу, закричал он.

Измаил Ахун, не отрываясь от бумаг, пододвинул ему сифон.

— На, выпей, — прогудел он своим обычным низким басом.

Вошедший с сердцем оттолкнул сифон.

— К чорту! Говорят тебе — не уйду, пока не пустишь воду.

— Ну, что ж сиди, — спокойно пробасил Бекмулатов и обратился к секретарю; — Это надо выполнить немедленно. Через пять дней там будет тысяча человек. — Бекмулатов сделал отметку в настольном календаре.

— Ты скажешь мне что-нибудь или нет? — сердито проговорил директор «Каучуконоса». — Мои саженцы…

— Хорошо, я предложу вот этой тысяче людей, которые через неделю прибудут сюда, — Бекмулатов постучал карандашом по столу, — предложу, чтобы они потерпели, обошлись как-нибудь без воды, а твои саженцы польем…

Проситель, отвернувшись и нахмурив брови, замолчал.

— Вот что, если хочешь моего совета, — заговорил миролюбиво Измаил Ахун, — перетаскивай свои саженцы вот в этот район, а здесь тебе не будет ни литра воды.

В кабинет вошел новый посетитель. Ахун через стол дружески пожал ему руку.

— Бекмулатов! — сказал вошедший. — Твой Ахмат Алиев совсем взбесился. Канал засыпать принялся.

— Распоряжение чье?

— Твое.

— Так, выходит, взбесился-то я. Ты что же, товарищ Рогов, думаешь, я бумаги не читая, подписываю.

— Ну, как хочешь, а это я сделать не дам, — спокойно проговорил посетитель, опускаясь на стул… — У меня подготовлены две тысячи га под посевы хлопчатника, а ты…

— Ничего, засыплем. Дашь, — так же спокойно ответил Измаил Ахун, — а в будущем году можешь готовить не две, а двести тысяч га и воду. Получишь на все двести.

Рогов тяжело опустил на стол свою широкую ладонь.

На подносе зазвенели стаканы.

— Не облей бумаги, — добродушно заметил Бекмулатов и отодвинул от него поднос с сифоном. — Придется, Рогов, этим участком пожертвовать на нынешний год… А ты не кипятись, — добавил он, видя, что тот приготовился к отпору, — иди в комиссию по затоплению, там и разговаривай.

Измаил Ахун повернулся к хмуро сидевшему директору «Каучуконоса».

— Тебе было известно постановление комиссии и тебе тоже, — дружески взглянул Бекмулатов на Рогова. — Вы думали, шутки шутят с вами.

— По тому, как развертывались работы, я думал мой хлопчатник десять раз созреет, — проговорил Рогов.

— По тому, как развертывались. А ты возьми да прокатись по пустыне и посмотри, как они развертываются. Из окон твоего дома в совхозе не все видно.

Измаила Ахуна ежедневно осаждали с требованиями воды.

Вода нужна была людям и машинам. В Управление водного хозяйства звонили по телефонам, писали… Из пустыни мчались на самолетах люди. С утра до ночи Измаил Ахун слышал одно слово: воды, воды, воды!

В пустыне бурились сотни скважин, колодцев, рылись временные каналы, проводились стокилометровые водопроводы, ускоренным темпом шло строительство водоносных шахт.

Воду добывали всеми способами и все-таки ее не хватало для растущего народного хозяйства. Чтобы не сорвать работу, на которой сосредоточила силы страна, обеспечить водой людей, прибывающих на строительство. приходилось ограничивать отпуск воды хозяйствам местного значения.

Из-за этого Бекмулатов нередко выдерживал сражения с людьми, которые были его старыми друзьями.

Вера Александровна, отойдя в сторону, незаметно прислушивалась к твердому, решительному тону, которым разговаривал отец.

Вчера, как показалось ей, он был дряхлеющим стариком. Сейчас она видела его таким же энергичным. твердым и решительным, каким знала прежде.

Его низкий бас гудел спокойно, только изредка он возвышал голос и тогда звенели стекла.

Почему же вчера в своем домашнем кабинете он не был таким? Устал ли он от споров, которые в продолжение трех лет ведутся в его присутствии, или в этом молчании, в полузакрытых глазах, проявляется протест, непризнание идеи, заложенной в основу Нового Гольфстрима.

А если он понял, что был не прав, как должны его мучить его прежние выступления на собраниях и в печати.

И Вера Александровна снова и снова всматривалась в отца. И не раз ей удавалось уловить печаль в его глазах.

На строительстве солнечных аккумуляторов

Еще до выезда в пустыню Горнова чувствовала ту деятельную жизнь, которая била в Мира-Кумах, в Мед-Пак-Дала, в Чинк-Урте.

Она чувствовала эту жизнь по радостному возбуждению тех, кто появлялся в Бекмулатовске.

Между гольфстримстроевцами и работниками шахтостроя, строителями озер и мелиораторами не замечалось никакой розни. Дружно, настойчиво они разрешали совместными усилиями вопросы и противоречивые технические задачи того или другого строительства.

В ожидании засухи, которая, по предсказаниям метереологов и синоптиков, должна была охватить Средне-Азиатские страны и прорваться на Кубань, Украину, Белоруссию и весь Ближний Восток, сокращение сроков строительства Нового Гольфстрима должно было сыграть огромную роль в хозяйстве всей страны.

По новому плану и обязательствам, принятым гольфстримстроевцами, в половине апреля должен быть пущен в действие головной тучегон на мысе Ях-Пубы, у пролива Широкого, а к первому мая все тучегоны Центрального влагопровода.

В июне, самое позднее, в июле может начать действовать вся система Нового Гольфстрима.

Воды Арктического моря потекут по Транскаспийскому каналу в Миракумскую пустыню. Север и юг образуют единое гигантское водное кольцо. Заполнятся озера и моря Миракумов. Воды будет более чем достаточно для всех мелиоративных мероприятий, хозяйств больших и малых. Тогда никакая засуха, никакие ветры-суховеи не будут страшны.

Для непосвященных в планы нового строительства работы, начатые в пустыне, представлялись непонятными, хаотическими, бессмысленными. Среди песков и каменных плато, там, где на десятках километров нельзя было встретить воду, вырастали вдруг огромные арочные мосты. Они висели над песками на высоте тридцати-пятидесяти метров, соединяя возвышенные плато и оазисы. Многие оазисы, промыслы и города обводились высоким валом, что придавало им вид древних крепостей.

Трубы огромного диаметра — будущие подводные туннели, — тянулись на сотни километров.

Всюду по дорогам и близ дорог ползли огромные неуклюжие машины, подняв над землей свои стальные хвосты чудовищ. Громыхая, скрипя цепями и грузно поворачиваясь то вправо, то влево, они взбирались по крутому валу.

Высоко в воздухе по канатным рельсам мчались тележки, груженные бетоном и пластмассой; пронзительно свистели торопливые электровозы, тянулись длинные поезда с землей и камнем.

Люди были всюду: на мостиках машин, на вершинах земляных насыпей, в глубоких выемках, куда страшно было взглянуть.

Воздух был полон грохотом камнедробилок, гудением моторов и пропеллеров, шумом, вылетавшим из труб землесосов, лязганием чудовищ, разом подхватывающих своими ковшами десятки кубометров земли.

В серых комбинезонах, в шлемах с защитными наушниками, в окулярах, люди работали, сообщаясь между собой по радио или пронзительным свистом, жестикуляцией и флажками.

Хотелось зажать уши и отойти дальше от этого шума, хаоса движений, свистков, взрывов. Но Горнова наслаждалась. Техника, которую так любила она, автоматизация здесь была доведена до совершенства.

Вера Александровна впервые увидела в действии те кварцевальные машины, для которых Виктор Николаевич в институте разрабатывал конструкцию атомных установок.

Над песочной насыпью медленно проплывали дирижабли. Вниз лились горячие лучи. Пески плавились и с плотины, как лава из жерла вулкана, стекали широкие потоки жидкого кварца.

Кварцевальные машины только начали входить в технику плотино- и каналостроительных работ. Оплавлялись плотины, комбайны-каналостроители двигались по пустыням, дробя камни и нагромождая по бокам насыпи.

С воздуха они походили на корабли, плывущие по глади океана. А сзади них летели в воздух огненные брызги, и ослепительно белая лава кварца текла по дну и по склонам только что прорытого канала.

Горнова с трудом оторвалась от этих картин. Развернувшееся здесь строительство превзошло все ее ожидания.

Пробыв в Бекмулатовске и его районах еще несколько дней, Вера Александровна выехала в Москву. Она не спрашивала отца, что он думает теперь об идее Горнова, как к ней относится. Для нее было ясно, что отец ее, могучий Измаил Ахун, никогда не пойдет против воли народа. Он будет честно и самоотверженно исполнять то дело, которое ему поручено.

— Поцелуй его за меня. Пусть не сердится, — сказал Измаил Ахун, прощаясь с дочерью.

Вера Александровна ласково кивнула головой и долго глядела ему вслед.

Подводное путешествие

Шел январь, а в районе Полярного порта и в окружности его на несколько десятков километров тундра освободилась от снега. Из отеплительных галерей доносился глухой рокот. Пропеллер-насосы прогоняли тысячи кубометров воды через установки, переведенные на ядерное горючее койперита.

От свободной ото льда бухты поднимался туман, тянуло теплым воздухом. Порт работал полным ходом.

Строители торжествовали. Это была первая крупная победа, одержанная над грозной Арктикой. Она укрепляла уверенность в успешном завершении преобразования климата страны.

Но угрюмо молчала природа Севера. И в этом безмолвии, казалось, скрывалась угроза.

В море ледяные горы громоздились друг на друга, а из тундры, с визгом и с воем, неслась снежная буря. Стужа вновь грозила сковать льдом бухту. Мороз крепчал, но он не в силах был образовать хотя бы тонкую ледяную корку. Спокойно гудели пропеллеры в подземных галереях. Все так же ныряли в гавани и выныривали из морских глубин амфибии. К причальным вышкам подходили подводные транспорты, вернувшиеся из плавания подо льдами арктических морей.

Строители не хотели признавать законов сурового Заполярья. И полярная ночь не мешала им. Порт освещался тысячами искусственных солнц.

Подводное строительство подходило к концу.

На донных площадях Арктического моря стояли шестьсот башен с мощными пропеллерными насосами.

Шел монтаж атомных двигателей, предпусковые работы, опробование впервые появившихся в мире машин, которые должны были перевернуть море.

Горнов отправлялся в подводное плавание с членами приемочной комиссии на ледоколе «Богатырь».

Старые академики и инженеры были оживлены. Многие из них в первый раз всходили на борт подводного судна.

Профессор Лурье — непременный член всех комиссий, приезжавших в Заполярье, как всегда, хлопотал возле ящиков с какими-то «замечательно умными» приборами, и, как всегда, охраняя эти приборы, мешал тем, кто переносил его драгоценный груз.

«Богатырь» был чудом новейшей техники, первым судном, в котором так широко и многообразно было применено ядерное горючее койперита.

Стройный и узкий, как торпеда, с броней, позволяющей спускаться на большую глубину и выдерживать давление в пятьдесят атмосфер, с ядерными двигателями в несколько сот тысяч лошадиных сил, этот ледокол мог развивать скорость до шестисот километров в час, мог уходить далеко под ледяные поля, оставаться под водой неограниченное время и своими пневматическими горяче-воздушными таранами, взрывами и мощным корпусом пробивать окна и полыньи во льдах любой толщины.

«Богатырь» вышел из гавани Полярного порта в конце января. Корабль скатывался в глубину моря, излучая свет из иллюминаторов и освещая путь прожекторами.

В январе северные моря безжизненны. Но в этом году гидрологическое лето в Полярной бухте и в южной части Арктического моря наступило на шесть месяцев раньше обычного срока. Влияние теплой воды в гавани порта распространялось на много десятков километров к северу.

Дно моря было покрыто пышным ковром водорослей. Скользящие по дну лучи прожекторов освещали могучие заросли ярко-красных и бурых трав. На этих пышных подводных «лугах» паслись миллиарды рачков, червей и личинок. В ярких кругах света прожекторов и иллюминаторов копошились рачки — колянусы, стрелки, бокоплавы, личинки червей и моллюсков. Проносились стаи мелких рыбешек. Медленно проплывали «табуны» больших рыб и полярных животных. Казалось, весь животный мир со всего Полярного моря собрался сюда на роскошное пиршество, так неожиданно и в такое необычное время, устроенное природой.

Но это пробуждение полярной природы — гидрологическое лето — было только на небольшой площади.

Еще не пройдя лиман Верхний, «Богатырь» вошел под ледяные поля, сплошь покрывавшие все Арктическое море.

Море было мертво.

Теперь судно двигалось в абсолютной тьме. Но это не мешало быстрому продвижению корабля и ориентировке штурманов.

Тьма и взмученные насосами отеплительных станций воды не скрывали от них дна моря и всего, что было кругом.

Штурманы, сидя перед большими экранами телевизора, видели все. Они направляли мощные радиоизлучения в мутные воды. Отраженные ультракороткие волны принимались приемником телевизора, проецируя все на экране.

По желто-серому фону экрана медленно, как инфузории в поле зрения микроскопа двигались силуэты подводных катеров и амфибий, вырастали тени насосов и башен отеплительных станций. Кое-где машины-автоматы заканчивали стройку — вбивали в дно моря сваи. Рефуллеры сосали песок и ил, круглые глазастые батисферы, как гигантские осьминоги, окружали еще недостроенную башню. Ухватив стальными руками большие полосы и плиты, они прилаживали к ажурному остову какие-то части конструкций.

Хлопотливо бегали яйцевидные аппараты, выбрызгивающие из сопла на каркас цементирующие растворы.

Автоматы-строители спешили закончить работу.

Звукоуловители наполняли штурманскую рокотом работающих насосов. На экранах телевизора вырастал темный силуэт.

«Богатырь» сбавлял ход. Снопы радиопрожекторов пронизывали взмученные воды. Корабль медленно подходил к башне. Огромный силуэт надвигался на судно. Яснее и отчетливее становились тени, оглушительнее рокотали пропеллеры насоса.

Корабль входил в круг, окаймленный широкими колоннами, поддерживающими башню.

И вот гремят лебедки, якорные цепи.

Дно судна крепко впивается в верхний люк башни, Герметически срастается с ней.

Вниз несется клеть подъемной машины. Слышатся сигнальные звонки. Клеть влетает в ярко-освещенный шлюз.

Пять дней продолжалось подводное путешествие Горнова. Пять дней члены приемочной комиссии тщательно производили осмотр всех построек. Особенное внимание обратили они на действие башенных насосов и приходившую к концу постройку бронированных складов для хранения койперита. Последнее они осматривали особенно тщательно. Ведь здесь сосредоточивалась сила, которая в недалеком будущем должна была привести в действие шестьсот могучих подводных богатырей — шестьсот башенных насосов и вывести наверх тяжелые глубинные течения из Атлантического океана.

Ртутный столбик

Результаты осмотра вполне удовлетворили экспертов и ученых. Через месяц объекты можно было вводить в строй. Страна с нетерпением ждала этого дня.

Наконец, этот день настал. Приемочная комиссия и Горнов вновь сели на ледокол «Богатырь» и спустились в море.

Подводники, снабдив на несколько месяцев энергией автоматы-насосы и установив связь с этих мощных машин с центральным пультом управления в Полярном порту, начали выбираться со своими батисферами на моря.

Машины-строители пробыли под водой более года и теперь выползали на набережные порта, обросшие ракушками, беспомощные и неуклюжие на суше.

Пятьсот семьдесят башенных насосов вступили в действие. Мощные струи Атлантического океана, принесшие в полярные моря тепло тропического солнца, двинулись из глубин Арктического моря растоплять его ледяную крышу.

В этот день в восемь часов по московскому времени все советские люди устремили свои взоры на экраны телевизоров. Термометр на экранах показывал 21 °C ниже нуля, — температуру поверхностных вод моря.

Ждали движения ртутного столбика.

Всюду на улицах, в клубах стояли группы людей, нетерпеливо ожидающих перемен. Прошел час в напряженном ожидании, но столбик, словно замерзший, стоял на той же черте-21 °C.

Нетерпение росло. В Гольфстримстрое зазвонили телефоны.

— Как? Ничего?

— Пока ничего, но это так и должно быть.

И, чувствуя, что слушатели полны недоверия и недоумения, поясняли:

— При таянии одной тонны льда поглощается 80 миллионов калорий тепла, которые отнимаются от окружающей воды. На площади 40 тысяч квадратных километров обогреваемого моря лед весит, примерно, 60000 миллиардов тонн. Отсюда можно высчитать, какое количество калорий необходимо затратить, чтобы растопить льды. Лишь после того, как закончится таяние, калории атлантических вод пойдут на нагрев воды. Можно сказать, движение столбика термометра начнется завтра не ранее двенадцати часов.

Радио спокойно и уверенно продолжало передавать рапорты, посылаемые с подводного ледокола «Богатырь»: башенные насосы работают отлично, количество поднимаемой из глубинных течений атлантической воды более, чем намечено по проекту.

В ночь на 1 марта многие не спали.

Дети зная, что ожидают взрослые, спрашивали, протирая глаза:

— Море все еще не греется?

Диктор каждый час передавал сводку наблюдений за таянием льда.

«Станция Китовый Нос, 2 часа 30 минут. — Толщина льда — 212 сантиметров, 4 часа — 211,8 сантиметра; 5 часов — 211,7 сантиметра. Остров Белый, станция мыс Широкий. 1 час — 248 сантиметров, 3 часа — 247,7 сантиметра…»

Вера Александровна слушала бесконечный ряд цифр, спокойный, как казалось ей, равнодушный голос диктора. Она знала, что один миллиметр толщины ледяного покрова обогреваемой площади, — это 40 миллионов тонн льда, при таянии которого поглощено огромное количество теплоты, ее не волновала медлительность, с которой уменьшались цифры. Но эта медлительность была скучна и неприятна ее стремительной натуре.

Утром Горнова забылась. Проснулась она от пушечного выстрела. Взглянула на телевизор, увидела тот же неподвижный столбик термометра.

— Половина льдов растоплена. Таяние ускоряется, — говорит диктор.

В полдень по всей стране разнеслось:

— Внимание! внимание! Слушайте рапорт начальника Гольфстримстроя академика Виктора Николаевича Горнова.

И через секунду все услышали сообщение о том, что первая фаза строительства Нового Гольфстрима выполнена в срок. В районе отогревания Арктического моря льды растоплены. Вся площадь в сорок тысяч квадратных километров свободна от ледяного покрова.

Залпы пушечной стрельбы потрясли воздух. Москва салютовала строителям Нового Гольфстрима.

В тумане

Вера Александровна уже полмесяца жила в Саюм-Ньере, на берегу мыса Широкого. Когда строительство гиганта-машины головного тучегона было закончено

Совет Гольфстримстроя поручил ей монтаж атомооборудования.

Ее увлекала работа на севере, не страшили ни полярные вьюги, ни морозы, ни разлука с Аллочкой и Виктором.

Она представляла себе работу атомотехников, как последний аккорд той героической симфонии, которую создавали сообща строители Центрального влагопровода.

С помощью атомных приборов тучегон должен был мгновенно реагировать на сигналы метеорологических станции и постов, превращать койперит в миллиарды калорий тепла, создавать зону восходящих тепловоздушных течений и передавать подтянутую с моря влагу на другие, хотя и менее мощные тучегоны Центрального влагопровода.

Головной тучегон занимал площадь в двенадцать. квадратных километров. Он высился тяжёлым массивом среди снежной пустыни, выставив навстречу полярным вьюгам широкие трубы стометровой высоты.

Дома, клуб и мастерские 911-го поста, где жила Горнова, находились в пятистах метрах от тучегона.

До марта ничто не нарушало нормальной колеи в работе поста. Монтаж атомоустановок шел успешно.

Третьего марта, после нескольких дней сильного снегопада, с пролива Широкого показался туман. Туман шел сплошной темно-синей стеной.

Двигавшиеся с востока холодные воздушные массы вошли в соприкосновение с насыщенным влагой воздухом. Северная часть полуострова Саюм-Ньер оказалась на гребне встречи этих воздушных течений…

911-й пост со всем своим хозяйством погрузился на дно молочного моря. Работы остановились.

— Надо что-то предпринимать, — волновались люди. — Мы сорвем сроки.

Никто не знал, что делать.

Туман был настолько густой, что атомотехники, работающие на тучегоне и в окружающей его тундре, не могли ни видеть друг друга, ни следить за устанавливаемыми приборами.

Вера Александровна однажды вышла из дома, проверить показания приборов. Перед ее глазами, как прилипшая к векам пленка от яйца, висел туман.

— Это кто? — услышала она. Рядом с ней смутно серела фигура Санаи — молодой девушки, атомотехника, работающей на монтаже под ее руководством.

— Вы это куда собрались? — удивленно спросила Саная.

— Попробую добраться до тучегона. Запишу показания приборов.

— Подождите, я надену лыжи. Пойдем вместе. Не заблудимся?

— Не заблужусь. Дорогу к тучегону я найду с завязанными глазами, — уверенно проговорила Горнова.

Лыжи скользнули, и разом все исчезло — и свет и стена дома. Сзади с крыльца опять кто-то ей крикнул. Голос потонул в тумане. Слова доходили откуда-то издалека. Она как-то сразу перестала понимать, где крыльцо, в какой стороне тучегон.

— Ay, — крикнула Горнова.

Кругом была тишина. Суровая Арктика бесстрастно молчала.

«Буду стоять на месте. Ведь дом тут, где-то рядом. Донесется же какой-нибудь звук», — решила она.

В это время тихо скрипнула открывавшаяся дверь. Показался красноватый свет. Вера Александровна шагнула и сразу оказалась у крыльца.

— Я говорила вам, что заблудитесь, — с ласковым упреком сказала Саная.

Так кончилась попытка продолжать работы на участке, где был 911-й пост.

Туман захватил громадное пространство и продолжал двигаться в глубь полуострова. На соседнем участке заблудился в тумане, и, видимо, погиб один инженер.

Был получен приказ, запрещающий выходить за пределы поселков.

Шли дни. Тревога и безделье угнетали всех, особенно молодежь. Все с завистью, с обидой читали радиограммы о победах на всех фронтах строительства.

Информации говорили о том, что заканчивается постройка Центрального влагопровода, что в зонах ливней подготовлено все для приема воды.

Телевизор передавал картины строительства: высокие дамбы и плотины, протянувшиеся вдоль рек, подготовку дна озер в пустынях.

Тишина, царившая кругом поста, становилась еще невыносимей.

Так прошла первая половина марта. 911-й пост был как бы выкинут из жизни.

Надежд на возобновление работ не было. Казалось, нет такой силы, которая смогла бы поднять навалившееся на землю тяжелое, молочно-серое море.

Вера Александровна еще раз попробовала сходить на тучегон, но уже в сопровождении монтажников.

Держась за протянутые шнуры, они двигались в густом тумане. Впереди темнела уходящая ввысь стена машины-гиганта. Из тумана слышались окрики часовых.

Не видя ничего перед собой. Вера Александровна ощупью взбиралась на балконы, окружавшие тучегон. Осветив фонарем ближайшую установку, она попыталась разглядеть показания приборов.

— Нет, — сказала она, спустившись вниз. — Пока стоит туман, невозможны никакие работы.

Наконец, стало известно, что в город Яшмуни начали приходить туманоосушители.

В тот же день была получена радиограмма от Горнова:

«Буду у вас завтра в 11 часов».

Надев малицу с открытым капюшоном. Вера Александровна вышла на крыльцо. Кругом царило безмолвие. Чудился какой-то беспрерывный, едва уловимый шорох. Словно миллиарды мельчайших частиц тумана перешептывались между собой, сговаривались о чем-то.

Горнова достала часы и приблизила к глазам светящийся циферблат.

«Десять. Еще час», — подумала она.

От сырого холодного воздуха по телу пробегала дрожь. Туман перехватывал дыхание.

Из глубины тумана неожиданно долетел до нее шум пропеллера. Вера Александровна вздрогнула.

Из темноты ночи раздался громкий, веселый кряк:

— Ого-го-го!

Это был голос Горнова.

Работники поста 911 собрались в клубе.

Виктор Николаевич в расстегнутой кожаной куртке, бодрый и крепкий, терпеливо ждал, когда затихнет зал.

— Почему завешаны окна? — негромко спросил он.

По залу, как шелест сухих листьев, пронесся шопот.

— Некоторые товарищи не могут видеть туман. Он их раздражает, — проговорила сидевшая впереди Саная.

Виктор Николаевич серьезным, внимательным взглядом обвел лица.

— Поднимите шторы! — попросил он.

Шторы тотчас были подняты. В окна заглянул туман.

— Раздражает! — Виктор Николаевич помолчал, как бы что-то соображая. Потом улыбнулся. — Я думаю, что все вы знаете, что туманы, идущие от Арктического моря. это та влага, за которую мы боремся, та влага, которая оживит мертвые пески пустынь, наполнит Миракумские озера, а здесь, на севере, покроет тундру полями пшеницы, пышными травами, лесами.

В уголках глаз Горнова снова собрались морщинки затаенной улыбки.

Далеко за полночь продолжалась его беседа с коллективом поста. Он сообщил им, что в самое ближайшее время туманоосушители будут пущены в ход. Их установят на всех строительных участках. Воздушный и наземный транспорт будет действовать регулярно.

— Потерпите еще немного, — сказал Горнов в заключение, — скоро вы увидите голубое небо. Впереди предстоит нам сдать серьезный экзамен: пустить в действие тучегон. С востока надвигаются суховеи. Нам нужно преградить им путь. Если в назначенный час мы пустим в ход все наши тучегоны, прольем дожди там, где нужно, мы сможем праздновать еще одну победу.

А пока, — Горнов улыбнулся, — на два-три дня смиримся перед туманом. Этот враг нам не страшен. Скоро он будет нашим крепким помощником.

Это простые, от сердца сказанные слова ободрили слушателей, вернули им прежнюю энергию.

Через час Горнов улетел в город Яшмуни.

Прощаясь с женой, он сказал:

— Не волнуйся за свой план. Сюда скоро прибудет еще несколько бригад. Твой тучегон не отстанет от других тучегонов.

Желанный день

Была еще ночь, когда Горнов прилетел в Яшмуни. Красный огонь электрических фонарей тускло освещал небольшие круги посреди улиц. Город имел вид военного лагеря перед большим сражением. Все аэродромы были заняты сотнями самолетов. От пристаней порта неслись непрерывные вереницы аэросаней и автомобилей. На аэродромах шло спешное оснащение самолетов туманоосушителями. Приборы эти, по своему виду, походили на небольшие гаубицы, а бидоны с раствором влагопоглощающих веществ напоминали шестнадцатидюймовый снаряд.

Машина Горнова, не замедляя хода, влетела в аэропорт. Здесь воздух был чист и прозрачен. Сотни туманоосушителей, установленных по окружности поля, мерно отпыхиваясь, как паровозы, выкидывали вверх брызги влагопоглощающего раствора. Дойдя до линии, где стояли эти машины, туман обрывался и падал на землю инеем.

Район, захваченный туманом, был обширен. Только на семидесятом градусе, у озер Хайве и Ямбуго, воздух становился прозрачней. Южнее этих озер работы продолжались полным ходом.

На площади в несколько тысяч квадратных километров, окутанных туманом, было разбросано более шестисот точек, где проводились монтажные работы.

Профиль Саюм-Ньера имел множество бугров и невысоких сопок. Чтобы пробить в тумане «просеки», надо было летать бреющим полетом.

Авиаторы в теплых куртках нагружали кабины бидонами, укрепляли туманоосушители.

Часть летчиков, окончив работу, стояла вокруг костров. Оттуда доносился громкий смех, звуки гармоники.

Над главным зданием аэропорта взвилась ракета. Раздался короткий сухой взрыв.

Прозвучала команда:

— К машинам!

Ночь наполнилась гудением моторов. Во всех концах аэропорта одна за другой взлетали ракеты. Самолеты поднимались с снежных полей и тонули в туманной мгле.

Приказ начальника строительства, объявленный по всему северному сектору, говорил о серьезном характере предстоящей операции и предписывал в целях облегчения и ускорения этой операции разложить на снегу возможно больше оранжевых знаков.

Строители Нового Гольфстрима почти три недели томились в бездействии. И вот наступило желанное время…

На 911-м посту позабыли о еде, о сне.

До утра шла работа. Монтажники, вооружившись кистями, красили в оранжевый цвет все, что находили подходящим — доски, фанеру, листы железа, куски материи. Затем увозили их в туман и раскладывали на снегу в виде треугольника. К утру было уложено несколько десятков опознавательных знаков.

Ночью все население 911-го поста вышло на эту линию, растянувшуюся более чем на километр.

Вера Александровна шла на лыжах, пропуская в руке протянутый вдоль линии шнур.

Туман был такой же густой и непроницаемый, как и все эти дни.

— Кто дежурный? — время от времени спрашивала она, когда из серой гущи показывался темный силуэт.

— Это ты, Сана? — позвала она тихо, почти столкнувшись с девушкой.

— Я, — так же тихо ответила Саная.

Обе, женщины постояли молча.

Где-то далеко завыла сирена. Вера Александровна подняла глаза кверху, надеясь увидеть самолеты. Над ней была тяжелая масса тумана. Звук сирены растаял и больше не повторялся.

Сердце Горновой сильно забилось. Его стук мешал прислушиваться. Но вот, наконец, с разных сторон снова послышался вой сирены. Арктическая тишина начала наполняться звуками. Туман вдруг ожил… Будто огромное живое существо, навалившееся на землю своей мягкой бесформенной массой, издавало этот стонущий тысячеголосый вой.

Гул приближающегося самолета становился все явственнее. Самолет пролетал где-то совсем близко. Не быстро нараставший звук опять заглох. Отшумели пропеллеры и все затихло.

Неожиданно раздался опять громкий вой сирены и рев мотора. Женщины вздрогнули. Им показалось, что машина летит над самой их головой. Огромная тень пронеслась мимо. Туман внезапно пришел в движение, разорванные клочья его закружились и понеслись вдогонку за самолетом.

— Смотри! — радостно вскрикнула Саная.

В нескольких метрах от места, где лежал оранжевый треугольник, обозначался просвет. Женщины бросились туда. Туман стоял двумя отвесными стенами, образуя длинный прямой коридор, похожий на лесную просеку. Вверху, сквозь дымку, виднелось небо с бледнеющими предутренними звездами.

Женщины крепко схватили друг друга за руку. Радость перехватила им горло.

Сигнал телеаппарата

День и ночь машины вели борьбу с туманом на строительных площадках. Безумолчное фырканье аппаратов сливалось с звонкими голосами монтажников, с шипением автогенных аппаратов.

Туманоосушители перемещались с одного места ча другое, и как только начинали работать, среди серой непроницаемой для глаз массы появлялись просеки. В них воздух был чист и прозрачен. А кругом лежало все то же неподвижное, серое море.

Работы на тучегоне и на всех других участках Саюм-Ньер велись усиленным темпом. Строительство всего центрального влагопровода и зоны ливней, там, куда не доходил туман, далеко опередило северные участки, и теперь Горнов двинул туда все, что было возможно… Необходимо было в самый короткий срок ликвидировать прорыв на решающем фронте.

На 911-й пост прибывали новые атомотехники и на посадочные площадки опускались грузовые самолеты. Дирижабли выбрасывали из своих трюмов тонны грузов.

Вырвавшись из плена вынужденного безделья, строители тучегона с неудержимой жадностью набросились на работу.

Вера Александровна целые дни проводила на тучегоне. Ее можно было видеть и на стометровой высоте, на узеньких мостках, где велась установка аппаратов, и в темных, обширных, как трюмы океанского парохода, галереях.

Оживленная, разрумянившаяся от мороза, взбегала она по лестницам и переходам машины-гиганта.

Мыс Ях-Пубы был еще окутан туманом. В начале апреля с утра поднялся ветер, и к вечеру разыгралась вьюга. Злобными рывками набрасывалась она на здание 911-го поста, раскачивая стальные тросы.

Вера Александровна, сидя в кабинете, с тревогой прислушивалась к шуму метели. Ей было грустно в этот вечер. В минуты вынужденного бездействия она всегда вспоминала Аллочку и неодолимо хотелось знать, что она делает.

Сегодня Горнова дежурила вдвоем с Санаей. Зябко кутаясь в теплый платок, Саная с тоской глядела на залепленное снегом окно.

— Не верится, что здесь когда-то будет тепло, — говорила она. — Кажется, что вечно будет метаться эта вьюга. Скажи, ты веришь, что вот здесь, перед нашим домом, зацветет когда-нибудь сирень и ребятишки будут рвать цветы?

Вера Александровна улыбнулась. Она понимала состояние подруги. В эту вьюжную ночь ей тоже было трудно представить здесь цветущий сад или луг. Уж очень резок был контраст.

— Я верю, что так будет, но сердце мое в эту минуту не может поверить.

— Вот, вот, и я также. Верю и не верю.

Саная натянула на голову платок, свернулась в комочек на диване и начала дремать.

Вера Александровна склонилась над рабочими записями. Закончив их обработку, она подошла к окну. Метель как будто стала спадать. Но тросы попрежнему завывали, и стены тревожно поскрипывали под напором ветра.

В комнате резко прозвучал звонок, и тотчас на сигнальной доске вспыхнула красная лампочка.

Горнова вздрогнула.

Телеаппарат сигнализировал о том, что кто-то приблизился к пульту управления тучегоном.

В ночное время было категорически запрещено подходить кому-либо к будке ближе, чем на десять метров. Телеаппарат сигнализировал о нарушении этого приказа.

Горнова выбежала в вестибюль. Отдав короткий приказ охране идти в обхват тучегона, Вера Александровна устремилась прямо к пульту управления.

Небольшая бронированная будка, где находился пульт управления, была вдвинута в глубь двора, в тень других зданий. Здесь всегда стоял часовой. Пульт управления был мозгом тучегона. Связанный с сотней метеорологических близких и далеких станций, он координировал их работу, улавливая малейшие изменения в атмосфере. При вводе тучегона в эксплоатацию пульта управления предстояло приводить в движение мощные механизмы машин-гигантов.

«Что там?» — с тревогой думала Вера Александровна, напрягая все силы, чтобы ускорить свой бег на лыжах. Вьюга уже намела кучи снега. Лыжи то и дело проваливались в сугробах. Она мчалась навстречу ветру, не замечая, что меховая куртка ее распахнута и колючие иглы снега бьют в разгоряченное лицо. В ее ушах стоял неумолкающий звон сигнала: «Скорее, скорее!» сверлило в мозгу.

Еще не приблизившись вплотную к будке, она заметила на снегу неподвижно лежащего человека.

Это был часовой. Узнав ее, он приподнялся на локоть и, с усилием выговаривая каждое слово, произнес хрипло:

— Там… осторожнее… бомба замедленного действия.

Не слушая больше, Горнова бросилась в будку. Ей достаточно было одного взгляда при входе в пульт управления, чтобы различить среди знакомых ей приборов, аппаратов и механизмов, предмет ей неизвестный, стоявший на полу под щитом управления.

«Она», — без колебания подумала Горнова и, схватив, бросилась вон, не задерживаясь уже ни секунды.

«Только бы не здесь, только бы успеть отнести подальше», — беспорядочно проносилось в ее мозгу.

Она была теперь без лыж, проваливалась в сугробах, падала, вскакивала и вновь бежала.

Где-то в стороне прогрохотало несколько выстрелов.

«Скорее, скорее», — подгоняла она себя.

Мысль о том, что сейчас произойдет взрыв, не приходила ей в голову. Все силы были направлены на то, чтобы как можно дальше унести эту страшную бомбу.

И она продолжала бежать.

— Бросай! — раздался за ее спиной голос.

— Бросай, бросай! — крикнуло еще несколько голосов.

«Всех убьет взрывом», — резнула мозги мысль. К Вере Александровне вернулось самообладание. Она остановилась и, сделав резкое движение всем корпусом, далеко кинула бомбу.

В этот момент кто-то подхватил ее сзади и стремительно потащил назад.

И вдруг земля со страшной силой ударила ей в ноги. Раздался невероятной силы низкий тяжелый гул. Напор воздуха сшиб с ног тех, кто уносил Горнову.

Гул еще не затих, а сверху начали падать, тяжело ударяясь о снег и землю, громадные камни и глыбы мерзлой земли.

Вера Александровна лежала на снегу, прислушиваясь к этим шлепающим звукам. За большими глыбами посыпался дождь мелких осколков. И все стихло.

Вера Александровна подняла голову и взглянула на тучегон. Перед ней черным силуэтом вырисовывались его строгие очертания. Вокруг были видны двигающиеся фигуры людей.

— Все благополучно, — крикнула ей Саная, подбегая.

Между жизнью и смертью

Вера Александровна лежала на своей кровати. Рядом сидели Саная и молодой врач поста.

Горновой было трудно дышать. В груди что-то хрипело, причиняло боль при каждом вздохе.

Отвернув лицо от Санаи, которая не спускала с нее глаз, Горнова закусила губу.

— Что же это не летят? — с тоской проговорила Саная, прислушиваясь, не гудит ли мотор. На посту с минуты на минуту ждали прилета Горнова. Он должен был привезти с собой знаменитого врача — профессора Долинова.

Саная подошла к окну.

Ураган разметал туманы и унесся на юго-запад.

Небо было чистое. Спокойное море снегов светилось красноватым отблеском утренней зари.

Несколько человек пробежали мимо окна, они что-то кричали и размахивали руками.

— Кажется, прилетели, — с облегчением проговорила Саная и быстро вышла из комнаты.

На площадку, невдалеке от дома, действительно опускался самолет. Из кабины вышли Горнов, врач и медсестра.

Врач, маленький седой старичок, со старческой торопливостью взял из рук сестры чемоданчик и, опираясь на палку, стал подниматься на крыльцо, шагая со ступеньки на ступеньку одной левой ногой и подтягивал за собой правую.

Горнов обогнал его и, пробежав переднюю и столовую, вошел в комнату, где лежала Вера Александровна.

При появлении мужа она сделала движение приподняться, но острая боль заставила ее опустить голову. Она болезненно наморщила лоб.

Виктор Николаевич подошел и, низко наклонившись, поцеловал ее в губы.

— Чуть не взорвался пульт управления, — тихо проговорила она. — А я, кажется, застудила грудь…

Чтоб смягчить страшный смысл своих слов, Вера Александровна хотела улыбнуться, но улыбка не вышла. Она стиснула губы и потом, как бы извиняясь за свою слабость, проговорила:

— Больно.

В комнату вошел врач, за ним в дверях столпилась молодежь.

— Лишние выйдите, — сказал доктор.

Натянув очки, он наклонился над кроватью.

Когда осмотр был окончен, врач, не глядя ни на кого, отошел от больной и с особо деловым видом принялся наводить порядок в своей аптечке.

Сердце Виктора Николаевича сжалось. Он не решался задать вопрос.

— Вы ничего нам не скажете? — наконец, проговорил он. Доктор продолжал укладывать аптечку.

— Скажу, дайте все уложить — сердито пробормотал он.

Вера Александровна нахмурилась, закрыла глаза и повернулась лицом к стене.

Врач вскинул глаза на Горнова и пошел к двери. Виктор Николаевич вышел за ним.

Вера Александровна лежала с широко раскрытыми, горящими лихорадочным блеском глазами и рассматривала правую руку. На лице ее появлялась то улыбка, то сердитая гримаса.

В продолжение всех этих девяти дней Горнова, больная тяжелым воспалением легких, бредила, не приходя в сознание.

Она разговаривала с каждым своим пальцем, целыми часами, держа руку перед глазами. Большой палец это профессор Лурье, указательный — Горнов, маленький мизинец — Исатай, средний — был тот, кто убил часового и подбросил бомбу.

Этот палец, приводил ее в гнев и возбуждение. То, что он все еще был здесь, между другими пальцами ее руки, грозил и безнаказанно издевался над ней, заставляло ее мучиться. Она нежно гладила указательный палец и просила: «Витя почему ты не оторвешь его?»

И она сама схватывала средний палец и начинала его ломать. Сестра брала руки больной, и держала до тех пор, пока та не успокаивалась.

— Зачем вы заступаетесь за него? — ясным голосом, как будто она была совсем здорова, проговорила Горнова.

— Успокойтесь и играйте на тромбоне, дышите, — сестра приставила к ее губам широкий рожок.

— Какой смешной. Не умею, — сказала Вера Александровна, отталкивая от себя подушку с кислородом.

— Да вы дышите, как умеете, — уговаривала сестра, настойчиво толкая к губам рожок с резиновой трубкой.

— Да право же не умею… не умею… не умею… — уж досадуя на сестру, повторяла больная.

На глазах сестры заблестели слезы.

— Хорошо, хорошо, дайте сюда, — торопливо сказала Вера Александровна. Взяв рожок и приложив его ко рту, она со всей силой старательно надула щеки.

— Ну вот, я говорю, что не умею, — толкнула она от себя подушку. Лицо ее покрылось слабым румянцем. Губы ее были сухи.

— Зачем вы мучаете меня этой пузатой трубой? — жалобно, со слезами в голосе, проговорила она.

В комнату вошел врач. Вера Александровна с надеждой устремила на него блестящие, лихорадочные глаза.

— Дедушка, скажите сестре, что я не умею играть на этой штуке, — взмолилась она трогательным нежным голосом.

Врач посмотрел на пальцы ее руки и недовольный нахмурил брови.

— Вы на кого?

— Он отвратительный, но вовсе не такой страшный. Вот, — сказала Горнова и, схватив свой средний палец, с силой дернула его, как бы стараясь вырвать из своей руки.

Сестра остановила ее руку.

— И вот все время ломает этот палец, — сказала она.

Доктор пощупал пульс. Вера Александровна испуганными, полными ужаса, глазами смотрела на него.

— Зачем вы это сделали? — проговорила она. — Как же я полезу на автомат, а там ведь запрятана бомба. Там шпион. Они боятся нас… — Нет, покачала она головой, — так нельзя. Дайте руку обратно. Дайте же, я говорю, — настойчиво строго сказала она.

— Вот хорошо, — удовлетворенно, довольная проговорила она, когда доктор, хмурясь, отпустил ее руку. — Но право же мне неудобно без них, — мягко, как бы прося извинения, проговорила она. — Вот возьмите это. — И Вера Александровна опять схватила средний палец руки.

Бред усиливался. К концу дня сердце начало слабеть. Консилиум признал состояние больной чрезвычайно опасным и перевел Горнову в больницу.

Каждый день, где бы он ни был, Горнов прилетал навестить жену и каждый раз, приближаясь к больнице, испытывал страх.

Беспрерывные, иногда дальние перелеты, борьба с туманами, с свирепствовавшими в заполярье ураганами, заботы и дела, требующие от него немедленного решения, отвлекали его от тяжелых мыслей, но с той минуты, когда он садился в машину, чтобы лететь к жене, сердце его начинало сжиматься.

Сегодня он входил в больницу с таким же чувством страха. В вестибюле его встретила дежурная сестра.

— Жива? — спросил он, стараясь прочесть в глазах сестры ответ на этот страшный вопрос.

— Подождите, Виктор Николаевич, я принесу халат, — проговорила она.

Из дежурной комнаты вышел врач.

— Пока еще жива, — сочувственно глядя на Горнова, сказал он. — Держим на инъекциях, но сердце слабеет и слабеет.

Виктор Николаевич вместе с доктором вошли в коридор больницы. В коридоре было тихо, через открытые в палаты двери видны были больные, слышалось дыхание, то ровное и спокойное, то прерываемое тяжелыми вздохами, тихими стонами и бредом.

Электрические лампочки, бросающие мягкий свет из под матовых голубых плафонов, тихие стоны и дыхание спящих больных, бесшумно двигающиеся по коридору сестры, — все это каждый раз создавало у Виктора Николаевича настроение новое, незнакомое, бесконечно отличное от того, что было кругом за стенами больницы.

В дверях палаты Виктор Николаевич и доктор столкнулись с сестрой, державшей в руках шприц и пустые ампулы,

— Что? — спросил доктор.

Сестра безнадежно покачала головой.

Больная лежала в тонкой рубашке, покрытая до пояса голубым одеялом. Виктор Николаевич увидел матово-бледное, почти безжизненно-мраморное лицо. Длинные ресницы закрытых глаз черными полосками лежали на белой коже… Тонкие прозрачные руки вытянулись поверх одеяла. Больная делала слабое движение головой, чуть заметно шевеля посиневшими губами, произнося непонятные слова.

Доктор пощупал пульс и вышел, жестом позвав сестру следовать за ним.

Слабый свет полуприкрытой лампочки едва освещал лицо больной и замирал в дальнем углу комнаты.

Больная начала тревожно двигаться. Слабыми неверными движениями она стала ловить воздух.

Виктор Николаевич взял в руки ее пальцы. На лбу больной выступили крупные капли пота. Капли сливались в струйки и скатывались на подушку.

Виктор Николаевич все еще держал в своих руках ее холодеющие пальцы.

Боясь пошевелиться, он сидел у самой подушки в неловкой напряженной позе. С опустошенным сердцем смотрел он на лицо уходящего бесконечно близкого человека. Дыхание больной, вначале частое и заметное, становилось все поверхностнее, едва ощутимее. Пальцы, которые держал Горнов в своей руке, начали распускаться. Больная сделала глубокий вздох и перестала дышать. Капли пота все еще скатывались со лба. Вошла сестра. Горнов не слышал ее шагов. Сестра повернулась и быстро вышла из палаты. Через минуту она появилась с доктором. Они вошли быстрыми шагами, без всякой осторожности.

— Аппараты, — проговорил доктор на ходу. Сестра выбежала и сейчас же вернулась с какими-то приборами.

Доктор взял руку больной и хотел освободить ее из руки Горнова, но она сжала свои пальцы.

— Жива, — не веря своему ощущению, шепотом проговорил Горнов.

— Оставайтесь так, — прошептал доктор, втыкая иглу в руку больной. — Это кризис. Она будет жить.

В первый раз в жизни Виктор Николаевич почувствовал, как горло его сдавило тисками. Он осторожно освободил свою руку, и, отвернувшись от доктора и сестры, торопливо подошел к окну.

Перед новой угрозой

Туманы уже не лежали над Сают-Ньером неподвижной массой. Четыреста тучегонов выбрасывали из своих стометровых труб восходящие токи нагретого воздуха, создавали области низкого барометрического давления и втягивали в глубь континента влагу с Полярного моря.

Медленно двигался воздух от тучегона к тучегону над тундрой полуострова по долинам и ущельям к зоне ливней. Там ждали влагу конденсационные станции, рождающие дождевые тучи.

Строители Нового Гольфстрима должны были 1 июня передать в эксплуатацию Центральный влагопровод и зону ливней.

Со спокойной уверенностью следили они за продвижением воздушных течений. Велись подсчеты количества собирающейся влаги. Лурье руководил гидрометслужбой, получал сводки и каждый день поражал всех цифрами. «В воздухе, в районе зоны ливней находится… кубических километров воды», — сообщал он. Цифры сводок росли.

Но природа снова готовилась показать, что она была и остается полновластным хозяином планеты.

С. половины мая в воздушном океане земного шара стали происходить необычайные явления.

Казалось, солнце решило расплавить все вращающиеся вокруг него планеты. Солнце начало раскалять не только страны под тропиками, но и земли, лежащие значительно севернее.

Температура воздуха в Сахаре, в Ливии, на Аравийском полуострове, в Иране, в Индии, в Китае — в пустынях Гоби и Такла-Макан дошла до 60°, что было необычно даже и для этих жарких стран.

Перегретый, сухой воздух скоплялся огромными массами и полукольцом облегал страны Ближнего Востока, — Украину, Кубань, нижнее Заволжье и всю Туранскую низменность,

Над полями пшеницы и хлопка, над плантациями нависла угроза засухи и суховеев.

Советский народ с сознанием своей силы готовился отразить удар. Давно минули времена беспомощности в борьбе с засухой и неурожаями, времена, когда миллионы крестьян-хлебопашцев, гонимые голодом, бежали по дорогам, устланным трупами людей и животных.

Было время, великая Волга безмятежно катила свои воды в Каспийское море. 270 миллиардов кубических метров воды вливала она в него за один год, а по берегам ее сгорали от засухи поля и степи.

Было то время и прошло.

Народы Советской страны выступили на борьбу. Выступили и победили.

Реконструкция рек, мелиоративные и ирригационные системы навсегда покончили с неурожаями. Созданы на пути продвижения Волги и Камы внутренние моря, каналы перебросили в Волжский бассейн воды Печоры, Вычегды, Дона. Великая русская река стала еще более многоводной. Станции, машинного дождевания увлажняли поля по воле человека. Все это обезвредило прорывающиеся в Заволжье, на Кубань и Украину сухие горячие воздушные массы.

А на Востоке, за Каспийским мор. ем, появились новые, утопающие в зелени селения и города, там, где раньше носились по мертвым пустыням тучи раскаленных песков.

Страшная когда-то пустыня Бед-Пак-Дала, издавна носящая имя Голодной степи, Фергана, сотни мелких и больших оазисов, покрылись пышной растительностью. Далеко на запад, к пустыне Кзыль-Кум, протянулись фруктовые сады, виноградники. Золотыми морями на горизонт уходили поля пшеницы, белели под лучами солнца хлопчатники, колыхались зеленые степи.

Воды Аму-Дарьи, Сыр-Дарьи, Чу, Или растекаясь по каналам и арыкам, оживили миллионы гектаров прежде мертвых песков, а бурный Ахун и другие реки, вышедшие из глубин по стволам шахт и по скважинам, питающиеся подземными водостоками, еще более расширили поливные земли.

Но ненасытна жажда к труду и к борьбе у советского народа. Все шире и шире раздвигал он оазисы, теснил пустыню.

С пуском Центрального влагопровода вопрос о воде разрешался в полном объеме.

Надвигающиеся раскаленные воздушные массы вновь ставили под угрозу все эти богатые, вызванные к жизни, советские земли.

Комитет по борьбе с засухой работал уже несколько дней, разрабатывая план действий.

С последнего совещания Горнов вернулся задумчив. Мысли его были сосредоточены на одном: окажется ли Новый Гольфстрим решающей силой, чтобы обуздать стихии природы.

Центральный влагопровод на днях будет пущен в действие. Он поднимет с Арктического моря и передаст стране миллиарды тонн воды, так необходимой для ее хозяйства.

С зоны ливней двинутся широкие мощные потоки. Они переполнят Волжские моря, разольются по об водным каналам, приведут в действие новые гидростанции.

Эти воды потекут по Транскаспийскому каналу и начнут заполнять озера пустынь.

Для наполнения всех озер потребуется не один месяц. Но раскаленные воздушные массы угрожают обрушиться сейчас. Через какие-нибудь двадцать-тридцать дней, по предсказаниям метеорологов, раскаленные воздушные массы, скопившиеся над пустынями Гоби и Такла-Макан, сдвинутся с места и хлынут на запад к Средне-Азиатским пустыням. Нагревшись там еще сильнее, они горячими ветрами понесутся дальше к Заволжью, Кубани и Украине.

Горнов вспомнил смерч, вычерпавший воду из водоемов дождевальных станций, гибель полей и то обидное чувство бессилия перед стихиями, которое переживали миракумовцы три года тому назад.

Но те, кто сейчас слетались сюда в пустыню, были значительно сильнее вооружены и закалены в борьбе с трудностями.

Умело организовав и двинув в действие все технические силы, можно было победить и эту надвигающуюся грозную опасность.

На совещании сделали приблизительный подсчет, сколько надо воды, чтобы увлажнить все эти массы сухого горячего воздуха.

Цифры получились потрясающе огромными.

Такого количества воды не могли дать реки пустынь. А вода из зоны ливней не успеет им придти на помощь.

Дождевые завесы необходимо было создать ближе к восточным границам. Там уже на сотни километров протянулись линии дождевальных станций. Они готовы вступить в бой с суховеями. Но чем питать их? Откуда взять огромное количество воды, необходимое этим мощным машинам?

Горнов предложил пропустить воду, которая начнет притекать к пустыням с севера, прямо к верхним водоемам, временно отказавшись от заполнения озер нижнего и среднего горизонтов.

Подсчитали, сколько могут дать воды зоны ливней миллиарды тонн. Этого будет достаточно, чтобы преградить путь знойным ветрам, которые понесутся с востока.

Остается вопрос: справятся ли Казахстан и Средняя Азия, когда на них со всей силой навалится вся горячая воздушная масса, сжигая все на пути?

Виктор Николаевич сидел и курил. Густые клубы дыма окружали его.

«Пойду к отцу», — решил он.

Измаил Ахун вследствие слабости давно не появлялся ни на совещаниях комитета, ни в водхозе.

Было двенадцать часов ночи.

Горнов нашел отца за работой. Измаил Ахун сидел, склонившись над столом, и разбирал какие-то карточки.

— Опять не подчиняешься врачам, — с упреком проговорил Виктор Николаевич.

— Чем меньше времени осталось, милый сын, — тем больше приходится спешить, — ответил Ахун, продолжая рассматривать карточки и раскладывать их по кучкам:

— Отец, я к тебе за советом пришел.

— Говори, — не отрываясь от работы, сказал Измаил Ахун.

Виктор Николаевич рассказал о том, что было на совещании. Сказал сколько воды необходимо, чтобы увлажнить весь этот двигающийся воздушный океан.

— Да, цифры огромные, — как бы не вдумываясь и продолжая разбирать карточки, проговорил Бекмулатов.

— Мы подсчитали все ресурсы воды рек и водоемов, дебет водоносных шахт и скважин и пришли к выводу…

— Я знаю. Не хватает? — спросил Ахун и, подняв голову, неожиданно ударил широкой ладонью по карточкам.

— Вот где силища!

Горнов бросил на него вопросительный взгляд.

— Я говорю — вот сила, — откидываясь от стола и положив обе руки на кучку карточек, сказал Измаил Ахун, — надо лишь суметь использовать.

— Что это? — спросил Горнов.

— Я собирал их свыше шестидесяти лет, — начал Измаил Ахуи. — Мне надо было доставить подробную карту, где, на каких глубинах, в каких количествах мы имеем пресную воду.

— И эти карточки?

— Да, эти самые… Я обратился к бурильщикам, к шахтерам, к геологам разведчикам, ко всем, кто где-либо сверлит и роет земную кору. И вот здесь, в моих шкафах, более пятисот тысяч карточек. Это труд миллионов людей. Силища! — Измаил Ахун энергично несколько раз постучал ладонью по столу. — Силища! — говорю я.

Горнов с недоумением взглянул на отца. Весь юг страны под угрозой засухи, а он говорит о том, что не имеет сейчас практического значения.

Измаил Ахун, упершись обеими руками о ручки кресла, поднялся и пошел к библиотечным полкам.

— Вот труд, над которым я работаю. Автор этой книги — миллион человек — мои сотрудники, корреспонденты.

Измаил Ахун раскрыл одну. В ней были карты, усеянные множеством кружков, в которых стояли — цифры.

— Я всегда утверждал, что в глубине земли воды больше, чем во всех океанах, покрывающих большую часть нашей планеты.

Ахун снова опустился в кресло.

— Ты предлагаешь пропустить воду, которая начнет притекать с севера, к верхним водоемам и там у восточных границ пустить на полную мощность все станции дождевых полос.

Горнов качнул головой.

— При том огромном количестве воды, которую теперь дает Волга, — сказал он, — мы сможем увлажнить сухие воздушные массы, прорывающиеся с востока.

— Да. Но этой меры будет далеко не достаточно. В этом году напор суховеев будет во много раз сильнее. Волга и каналы не спасут положения.

— Когда мы пустим зону ливней, она даст воду дождевым завесам и преградит путь зною.

Измаил Ахун слушал, покачивая головой.

— Так. А к нам сюда вы сможете направить дожди?

— Пока нет. Воды по Транскаспийским каналам не успеют притечь сюда к этому времени. Мне кажется, что всех мер, предпринятых нами для борьбы с засухой здесь, в этом районе, будет мало, чтобы предотвратить. неурожай.

— Я думаю так же, — задумчиво сказал Измаил Ахун. — И вот почему разбираю сейчас эти карточки. Нужно в кратчайший срок привлечь к работе мастеров скоростного бурения. За несколько дней они пробурят сотни тысяч метров скважин. Пусть пустыня покроется фонтанами. Дождевальные станции и эти маленькие помощники — фонтаны, действуя заодно, смогут противостоять суховеям любой силы.

Горнов с нежностью посмотрел на отца.

Да, этот глубокий старик, с виду казавшийся слабым, оставался все тем же богатырем, смелым и дерзновенным в своих замыслах, и силу свою он и сейчас, как всегда, черпал из недр великого своего народа.

На вершине Дор-Ньера

В один из июньских дней Лурье сообщил Горнову:

— Первый циклон приближается. Через сорок восемь часов он будет здесь. Будь готов.

Горнов тотчас созвал начальников участков Центрального влагопровода и поставил перед ними вопрос:

— Возможно ли ускорить продвижение влажных воздушных масс, сосредоточение достаточного количества влаги в зоне ливней, с тем, чтобы до циклона собрать тучи и пролить дожди там, где надо.

От того — удастся или не удастся в день пуска зоны ливней пролить четыреста миллионов кубометров воды, как это было намечено планом, конечно, не зависела ни судьба влагопровода, ни судьба Нового Гольфстрима.

Но строительство сдавало один из главных своих участков. Все — от рабочего до Горнова, считали успешное проведение операции делом чести.

Ночью все пришло в движение.

Штаб Горнова перелетел на Дор-Ньер. Вершина этой горы являлась одной из точек, от которой отходили стороны треугольника зоны ливней.

Взошла луна. Внизу колыхалось серое море тумана.

В нем утонула тайга. Лишь отдельные вершины гор, как айсберги, выступали и плавали в этом море.

Но вот на вершинах загорелись огни маяков и светофоров. В небе начали проноситься красные, оранжевые точки — сигнальные фонари самолетов. Откуда-то издали перекинулся луч прожектора, скользнул по склону Дор-Ньер и упал на землю.

Горнов и его помощники не отходили от аппаратов, руководя подготовкой к операции.

На площадках Дор-Ньер и всюду, где стояли агрегаты, механики, электрики и атомотехники еще раз проверяли свое хозяйство.

Ночь кончалась. Далекий край тумана осветился.

Небо побледнело.

На горизонте резкими контурами обрисовались вершины гор. Зарево востока, открытое за туманом, бросало в небо пурпуровые блики. На медных шпилях конденсационных станций загорелись яркие точки.

Горнов сошел с террасы дома, где собрались члены приемочной комиссии. Он остановился и стал смотреть на раскинувшееся внизу море тумана. К нему начали подходить рабочие и инженеры — участники предстоящей операции. Было видно, что в эту ночь не спал ни один из них.

Всех интересовало и беспокоило одно: какова скорость движения циклона?

— По последним сообщениям — девяносто километров. Если бы он и дальше двигался так, мы опередили бы его, но скорость нарастает, — сказал Горнов.

— Успеем? — с тревогой спросил молодой рабочий.

— Постараемся успеть. Через несколько часов вскинем всю эту гущу тумана на высоту шести тысяч метров. Циклону не сдадимся без боя.

Со стороны дома шла небольшая группа людей, среди них выделялась высокая фигура Петриченко. Все были одеты в непромокаемые комбинезоны. Яков Михайлович, как всегда, энергично шагал, жестикулируя и горячо объясняя что-то идущим с ним рядом.

— Готовы? — спросил Горнов.

— Сейчас вылетаем, — ответил Петриченко.

— Отлично. Помни, если связь прервется, действуй по своим соображениям.

Петриченко был назначен начальником операции Северо-восточного сектора зоны ливней. В случае, если циклон одержит верх, насыщенные влагой воздушные массы двинутся туда. Петриченко должен задержать облака и направить их на юг.

На площадке становилось более людно. Многие как и Петриченко, были одеты в непромокаемые комбинезоны.

Заревел мощный заводский свисток. Виктор Николаевич быстро пожал руки нескольким стоявшим с ним инженерам и пошел одеваться. По дороге он заглянул в комнату Веры Александровны.

Сдав в эксплоатацию тучегон, Вера Александровна приехала в штаб на Дор-Ньер с тайной надеждой подняться на воздух в день пуска зоны ливней и вместе с мужем регулировать движение облаков.

Самолет, приготовленный для Горнова, представлял лабораторию. С Горновым летели несколько специалистов — электриков, атомников, гидрологов.

Условия полета среди грозовых туч, в окружении — наэлектризованной атмосферы могли побудить летчиков на самые смелые виражи и, конечно, требовали от всех участников хороших нервов и крепкого сердца.

Сердце Веры Александровны было как-будто в порядке, но нервы… на них нельзя было вполне положиться после того, как она недавно вынесла продолжительную тяжелую болезнь. Обдумав это, Виктор Николаевич направил ее на конденсационную станцию.

— Представь, ты включаешь рубильник и ввысь понесутся биллионы электронов. Начнется конденсация паров. Ты будешь видеть появление облачков. Сперва белые, нежные, прозрачные. Ты продолжаешь посылать волны электронов еще и еще. Облака сгущаются в свинцовые тучи. Сверкнут молнии. Удары грома. Задрожат горы. И все это будет вызвано нажимом на рубильник вот этой маленькой руки, — говорил он, стараясь успокоить и примирить Веру Александровну с новым назначением.

Слушай команду!

Конденсационная станция занимала самое высокое плато Дор-Ньер. Здесь утесы сохранили свою дикость и суровость. Такие же станции были и на горе Ялзинг и на Ял-Пубы-Ньер и на других вершинах в Окружности зоны ливней. Шпили мощных электрических установок и громоотводов всюду пронзали безоблачное небо. Там, куда не доходили лучи закрытого туманом солнца, еще горели бледнеющие звезды.

Вера Александровна поднялась в кабине подъемной машины.

На площадке, покрытой черным изолирующим составом, стоял низкий, как бы приплюснутый к земле, тоже черный корпус конденсационной станции, вокруг ряды черных колонн громоотводов с густой проволочной сетью вверху.

С площадки видно было неподвижное тяжелое море тумана, да кой-где выступающие из него голые вершины гор.

Где-то совсем близко с легким шелестом взвился воздушный коробчатый змей, с соседних вершин один за другим начали подниматься такие же змеи и воздушные шары.

Над аэродромом скользнула стройная машина с голубовато-зелеными крыльями. До слуха, как последний привет, донеслись мелодичные звуки трубчатых двигателей самолета.

Вера Александровна вошла в здание. Огромный низкий зал, как и все на станции, был окрашен в матовочерный цвет. Отраженные лучи света могли влиять на чувствительные приборы.

Перед щитом управления была высокая изолированная подставка. На уровне глаз помещались дальнозорные трубы, буссоль, угломеры.

Поворачивая трубу легким нажимом ноги. Вера Александровна начала осматривать небесный свод. Всюду было ясное, лазурное небо, нигде ни одного облачка.

В зале было тихо.

Вдруг совсем рядом из репродуктора раздался голос:

— Слушай команду! До пуска зоны ливней осталось пять минут. Всем приготовиться!

И снова стало тихо.

Стрелка секундомера, казалось совершенно не двигалась с места.

— Энергоцентраль Нового Гольфстрима, — снова послышался голос из рупора, — агрегаты зоны ливней готовы к принятию энергии.

Горнова прильнула к дальнозорной трубе. Она знала, что сейчас термоустановки, раскинутые по всей площади треугольника, примут передаваемую по радио энергию и начнут работать. Струи нагретого воздуха поднимут туман. Пока ничто не указывало на вступление в действие тепловой энергии огромной мощности.

Прошло пятнадцать минут. Голубое небо было все таким же ясным и безоблачным. Только от густой киселеобразной массы, заполнявшей долину, начали отделяться легкие струйки тумана. Они тянулись к небу, превращались в прозрачную дымку, растекались и таяли в лучах солнца.

— Включить калориферы первой очереди, — прозвучала команда.

Несколько сот калориферов, раскинутых по площади треугольника зоны ливней, начали выбрасывать миллиарды калорий тепла.

И вот туман колыхнулся и с силой рванулся вверх.

Не отрываясь от окуляра, с бьющимся сердцем Вера Александровна смотрела на клокочущую серую массу. Из недр этой массы, взрываясь и кружась, повсюду вылетали длинные языки. Пролетев вверх триста-четыреста метров, все эти туманные образования рассеивались и таяли. В небе попрежнему было чисто.

Над площадкой, где стояло здание конденсационной станции рванул порыв ветра. Ударяя в стекла иллюминаторов, мимо понеслись тучи песка и мелких камней. Барометр быстро пошел вниз.

Работая на монтаже тучегона, Вера Александровна привыкла смотреть на его теплодувные машины, как на огромную силу, но лишь теперь она увидела мощь этих машин. То, что совершалось перед ее глазами, превосходило все, что могла нарисовать фантазия. Уходящее вдаль безбрежное море тумана, заполнявшее все долины и горные кряжи, рванулось вверх, как будто втягиваемое в трубу воздуходувки. В разреженные пространства, образовавшиеся в районе треугольника, со всех сторон хлынули воздушные потоки. Поднялся ветер. Воздух мчался с громадной силой и скоростью, втискиваясь в пересекающие хребет долины, натыкаясь на горы, на увалы, взвиваясь вверх, сталкиваясь и кружась в бешеном круговороте. Туман разметывало. Серые хлопья его разлетались на мелкие, рваные клочья, подхватывались восходящими токами и неслись выше и выше.

Какими маленькими, какими игрушечными казались в эту минуту Горновой те разбрызгиватели влагопоглотителей, которыми очищались от тумана строительные площадки на тучегоне, где она работала.

Туман, казавшийся на Саюм-Ньер непобедимым, таял и исчезал в течение немногих минут.

Вера Александровна жадно вглядывалась в небо, Вдали, над главным хребтом гор, начали собираться барашки-первые облака зоны ливней.

Странно было видеть эти спокойные, медленно двигающиеся нежные облачки, в то время как внизу сильней и сильней разрасталась буря.

— Калориферы второй и третьей очереди — на мощность 60, - неожиданно прозвучало над ухом.

Теперь туман мчался сплошной стеной. Несколько минут был виден только серый занавес, летящий ввысь с огромной скоростью.

— Калориферы второй и третьей очереди — на полную мощность!

Голос, несшийся откуда-то из этой мглы, был спокоен.

Внизу, в долине, туман редел. Мимо иллюминаторов неслась уже не сплошная масса, а тонкие светло-серые тени. Невдалеке от Дар-Ньер неясными очертаниями начали выступать силуэты гор, внизу показалась темно-зеленая тайга. Уже можно было различить и горные реки, и прямые черные линии бетонированных каналов зоны ливней. Наверху все еще было голубое небо. Солнечные лучи, переливаясь и дробясь в перенасыщенном влагой воздуха, играли радугами, падали на желтые каменные массивы, на скалы, на тайгу и отражались серебряными блестками в извилистых лентах рек.

Огромная масса влаги, поднятая теплыми восходящими токами, уносилась в пространство.

Радио передало новую команду:

— Эскадрильям приступать к опылению третьего слоя!

В дальнозорную трубу Горнова видела, как один за другим с разных мест поднимались самолеты, как в небе начали взрываться дымовые бомбы и как там, где они рвались, через несколько минут появлялись облака.

Облака образовывали длинные ленты, обозначая путь самолетов. Самолеты чертили небо, наслаивали полосу на полосу. Тучи сгущались. Внизу свирепствовал шторм, вызванный мощными, тепловоздушными токами, а на высоте трех тысяч метров серые тучи спокойно тянулись на юго-запад.

— Самолеты — на высоту четвертого слоя!

— Самолеты — на высоту пятого слоя!

— Самолеты — на высоту шестого слоя!

Тысячи глаз со всех точек треугольника искали на горизонте вертикальную растушовку падающего дождя. Миллионы людей во всех углах мира ловили у репродукторов несущуюся с Центрального влагопровода команду. Образовавшиеся в различных ярусах облака сгущались, темнели, но дождь не начинался. Репродуктор передавал команду:

— Всем авиамашинам в районе треугольника приземлиться. Укрыться от урагана. Выполнять инструкции по безопасности.

Рупор замолк.

Но что это? В верхних слоях ветер переменился. Тучи и облака, словно подхваченные могучим потоком, неслись теперь в одном направлении — не на юго-запад, а на север. Барометр, перед этим упавший до 720, дал резкий скачок.

После той гигантской работы, которую выполнили строители, Вера Александровна с замиранием сердца следила за небом. С каждой тучей, уносящейся на север, терялось как будто что-то бесконечно важное и большое.

— Батарея Дор-Ньер, — снова раздался голос. — Батарея Дор-Ньер — по сто восемнадцатому квадрату.

Глядя на приборы, Вера Александровна осторожно начала повертывать микрометрический регулятор.

— Есть, — мысленно проговорила она, установив батарею.

Нажимом ноги она повернула трубку и стала смотреть в небо. Сердце ее запрыгало так, будто хотело выскочить из груди. Посреди неба, в 118-м квадрате, начали появляться белые мазки, похожие на хвост кометы. Через минуту на месте этих Мазков образовалось облако еще и еще, и вот уже черная туча мчалась к вершинам горы Ялзинг.

— Уйдет. Неужели уйдет?.. — Вере Александровне захотелось схватить регулятор, перевести батареи, преследовать уносящуюся тучу ливнем электронов.

«Ни одного самовольного действия», — вспомнила она приказ Горнова.

— Батареи Ял-Пубы-Ньер, — услышала она команду, — квадрат сорок три.

— Батареи Ялзинг, — все так же уверенно и четко отдавалась команда, — квадрат двадцать три.

Твердый голос, четкость команды вернули спокойствие; теперь Вера Александровна знала, была уверена, что дождь прольется и прольется там, где это была заранее намечено.

— Батареи Дор-Ньер, — продолжал неторопливо командовать голос, — квадраты сто двадцать, сто двадцать два, сто двадцать четыре.

Вера Александровна опускала ручку рубильника, переводила прицел. На небе во всех точках треугольника начали быстро сгущаться серо-свинцовые тучи.

Солнце, освещая рваные клочья, придавало им зловещую желтую окраску. Сверкнула первая молния. Донесся отдаленный раскатистый гул. Даль закрылась косыми полосами дождя.

Самолет, с которого Горнов руководил операцией, держал связь с Главной обсерваторией, с синоптиками, со всеми станциями, с наблюдательными постами, рассеянными по площади треугольника. Горнову было известно все, что совершается в атмосфере, над зоной ливней и далеко за ее пределами.

Первые две части операции — сосредоточение большого количества влаги и поднятие этой влаги в верхние слои атмосферы — успешно выполнили тучегоны и калориферы. Сгущение паров, образование туч и пролитие дождем массы воды, подведенной с Полярного моря, было делом конденсационных станций.

Видя уносящиеся на север облака, Горнов пустил в действие все батареи станций. Биллионы электронов ускорили конденсацию. Электротонные батареи извергали миллиарды киловатт, конденсация паров, в свою очередь, сопровождалась образованием огромных количеств электричества. Все небо покрылось черными тучами. Наступил полумрак. Молнии чертили воздух и, подобно огненному дождю, неслись вниз, впиваясь в скалы и в почерневшую тайгу. Кругом летали и рвались золотые шары. Голубая машина, свернув крылья, захлебываясь своими двумя тысячами микропропеллеров, ракетой врезалась в водяные лавины.

Подхваченные воздушными вихрями тучи понеслись на юго-запад.

Самолет Горнова то взлетал вверх на высоту шести тысяч метров, где кончались облачные нагромождения, то пробивался навстречу восходящим вихрям, спускаясь до самой земли.

Мощная машина успешно боролась с ураганом.

Горнов сидел за штурвалом в скафандре, в шлеме и отдавал команду в микрофон.

В кабинах, увешанных барометрами, гидрометрами, барографами и другими приборами, шла работа. Электрики и гидрометеорологи следили за их показаниями.

Альтиметр перешел за семь тысяч метров, самолет внезапно рванулся вперед и выскочил из среды огромного сопротивления… Темнота рассеялась, вверху было чистое лилово-синее небо. Освещаемые сверху солнечными лучами, тучи неслись подобно бурному потоку, Грохот электрических разрядов глухо доносился через четырехкилометровый слой воды и града.

Сводка, передаваемая с центральной дождемерной станции, показывала 110 миллионов кубометров. Для выполнения плана нужно было еще триста миллионов кубометров. Налетевший циклон мчал тучи с огромной скоростью.

Передав штурвал пилоту и склонившись над картой и таблицами, Виктор Николаевич быстро составил план действия: определить оставшиеся в тучах запасы влаги, устранить восходящие токи, там, где они задерживали падение дождевых капель, усилить конденсацию в южном секторе.

— Включить тучегон Дор-Ньер, — отдал он команду.

И снова голубая птица врезалась в грозовые тучи. Снова начали носиться огненные сполохи, летающие шары и стрелы. Трепетали крепкие тросы, захлебывались и замирали трубчатые пропеллеры, молнии слепили глаза.

В западном секторе, ближе к Дор-Ньеру, происходило что-то неописуемое. Ворвавшийся в район треугольника, циклон столкнулся с восходящими потоками воздуха, извергаемыми пущенным в действие тучегоном, Ураган метался из стороны в сторону. Самолет Горнова, с задраенными наглухо иллюминаторами, сверну с крылья, отдался воле воздушных круговоротов. Горнов старался разобраться во всем, что происходило кругом.

Огромные груды облаков, громоздясь друг на друга, метались по небу. Это значительно задерживало продвижение грозы на запад.

— Тучегонные станции восточного и южного сектора-на полную мощность! — прозвучала команда.

Цель, которую преследовал Горнов — еще с большей силой столкнуть циклон с восходящими воздушными массами — была достигнута. Дождь падал сплошным потоком, гроза не стихала. Тучи, сталкиваясь друг с другом, не уходили из района зоны ливней.

Вера Александровна слушала команду, несущуюся из пылающих огненными сполохами туч, команду, которую не могли заглушить сухой треск и грохот громовых ударов.

Перебегая глазами от окуляра трубы к стрелкам электрометров, к рубильникам, к микрометрическим регуляторам, она быстро выполняла команду. Наэлектризовывание атмосферы нарастало с секунды на секунду.

Конденсационные батареи продолжали посылать биллионы электронов.

Самолет Горнова был защищен изоляторами, но выдержат ли они то колоссальное напряжение, которое было в тучах?

Разность потенциалов между заряженными электричеством облаками может достигать ста миллиардов вольт.

— Включить громоотводы. Электрон… — прозвучал и оборвался голос Горнова.

Это были последние слова, донесшиеся из грозовых туч.

Всюду на всех вершинах гор начали работать громоотводы. С шипением, с треском, разбрасывая снопы ослепительных голубых искр, понеслись вниз огненные нити. Извиваясь беспрерывной волнистой лентой, они связывали собой землю и небо.

Рупор продолжал молчать. A ливень электронов, посылаемых конденсационными станциям, попрежнему продолжал насыщать атмосферу.

— Выключить рубильник, остановить батареи — пронеслось в голове Веры Александровны. Она даже сделала движение рукой, но опять вспомнила приказ: «Точно выполнять команду, никаких своевольных действий».

Рука ее опустилась. Электронные батареи продолжали извергать в воздух миллиарды киловатт энергии. Грозовые тучи мчались на юго-запад. Над Дор-Ньер открылось голубое небо. Солнце лило яркие лучи на бархатно-зеленую тайгу, на омытые дождем каменные кряжи. По каналам неслись потоки воды, низвергаясь в долину шумными водопадами.

Вера Александровна сидела перед щитом управления.

Она видела только цифры измерительных приборов, стрелки. Потоки электронов продолжали нестись в пространство, все больше и больше насыщая воздух электрическими зарядами. Слух Горновой напряженно ждал какого-нибудь звука. Но рупор молчал. Электрометры не давали ей ни секунды, чтобы остановиться на своих мыслях-надо было удерживать напряжение тока, надо следить, регулировать.

Только на один короткий момент Вера Александровна бросила взгляд на черный зев рупора, как бы спрашивая его: что же теперь она должна делать? И снова цифры, стрелки, рубильник, регуляторы.

И вот из рупора прозвучал снова голос:

— Батареи конденсационных станций выключить!

— Калориферы первой, второй и третьей очереди выключить!

Вера Александровна перевела рубильник. Стрелки электрометров остановились на нуле.

Все слабее и слабее доносился от громоотводов шипящий треск разрядов. Воздух быстро освобождался от электричества.