Новая реальность

Глава 16

От замка Гогенцоллернов я вышел на Унтер ден Линден и огляделся по сторонам. Неподалеку от места, где мы сейчас стояли, раскинулся огромный парк, но мне он был в данный момент неинтересен. Если информация, которую раздобыл Петька верна, то нужно пройти по улице вдоль Цойгхауза и свернуть во второй поворот. Маленькая улочка, которой даже названия еще не придумали, должна закончиться тупиком, и вот тот дом, который этот тупик образует, нам и нужен. На схеме была схематически показана дверь, значит вход в здание расположен со стороны тупика.

— Государь, разумно ли ночью ходить по городу? А коли на лихих людей нарвемся? Ежели их много будет, то я не смогу защитить тебя, — гвардейцу моей личной охраны, сопровождающему меня в этой поездке, было явно не по себе. Он вовсе не жаждал авантюрных вылазок, и, вероятно, с ужасом представлял себе ситуацию, в которой в ходе уличной стычки я случайно погибаю, а он почему-то нет. В этом случае ему нужно будет или в бега подаваться, или руки на себя накладывать – все будет безболезненнее.

— Не пори чушь, Михайло, — на улице было темно, фонарей, освещавших Берлин еще не было предусмотрено, во всяком случае здесь, где еще совсем недавно шло большое строительство большого арсенала для нужд огромной армии. — Какие лихие люди могу быть возле Цойгхауза? Ай, зараза, — я с остервенением тряхнул ногой. Теперь я прекрасно понимаю, почему европейцы все остальным видам обуви отдавали предпочтение именно ботфортам. Во всяком случае то дерьмо, в которое я только что наступил, с малой долей вероятности внутрь сапога попадет.

Весна как-то слишком уж неожиданно заявила о себе, застав нас всех врасплох. Как только мы пересекли границу Речи Посполитой, так сразу же на нас обрушилось яркое солнце, заставившее вылезти из шуб и мехов. И все бы ничего, но в то время, как мы подъехали к границам Пруссии, начали падать дороги. Кто сказал, что в Европах были хорошие дороги? Я лично хочу посмотреть этому проходимцу в глаза. Хорошо еще, что тракт окончательно превратился в практически непроходимое грязевое болото, когда мы уже подъезжали к Берлину, но та пара оставшихся миль, запомнилась мне надолго. Кареты и телеги толкали все вместе, я тоже не остался в стороне. Самое поганое наступало в тот момент, когда колеса кареты вроде бы начали выбираться на твердое покрытие, лошади, почувствовав облегчение, рвались вперед и ты со всего размаху летишь прямо мордой в самую грязную и вонючую лужу, потому что карета – это единственное, что тебя держало в вертикальном положении.

В очередной раз выползя из грязи, сплевывая ее и зло отмахиваясь от бросившихся помогать подняться гвардейцев, я поклялся себе, что приму дороги, которые начнет вести Брюс-младший, только если смогу нормально и без подобных выкрутасов проехать, например, от Москвы до Новгорода. Все-таки мы сошлись на том, чтобы он под присмотром дяди сначала потренировался на дорогах до Урала, прежде чем отправится Сибирь осваивать.

Так что нечего удивляться, что по прибытию в Берлин нам даром не нужны были все торжественные ассамблеи, потому что мы неделю только отмывались и чистили извазюканные вещи. И лишь спустя неделю, наконец-то начали понемногу показываться при дворе Фридриха Вильгельма. Разместили нас во дворце кронпринца, но самого Фридриха мы практически не видели, он постоянно где-то пропадал, так что дворец был почти весь в нашем полном распоряжение. О дальнейшем передвижении не могло быть и речи еще пару недель как минимум, пока дороги не станут более-менее проходимы.

Фридрих Вильгельм быстро взял в оборот Румянцева и Шереметьева, Петька уже на стены пытался лезть, потому что ничего полезного от короля добиться было невозможно. Большую часть времени тот посвящал самолюбованию и демонстрации своей новой, такой замечательной армии, для которой вон, даже арсенал выстроили недалеко от дворца.

Елизавета откровенно скучала, прусский двор – это не польский вертеп, здесь женщинам отводилось больше декоративное место. Больших свобод дамы не имели, и вынуждены были ждать, пока занятые делами кавалеры обратят на них внимание. Не удивлюсь, если узнаю, что знаменитое «Киндер, кюхен, кирхен» зародилось именно здесь и именно в это время.

Ко всему прочему Фридрих Вильгельм оказался весьма скуп. Уже через несколько дней стало ясно, что тратиться ради русской царевны, устраивая ей различные увеселения, он не собирался.

Тем не менее, в качестве места для отдыха Берлин нам подходил, если бы не одно «но». Пруссия была все той же Европой, а это значило, что мылись здесь не так чтобы часто. Вообще-то это происходило только по назначению врачей, вероятно в тот самый миг, когда лекаря начинало рвать от стоящего перед ним больного. В первую же ночь меня искусали клопы. И не только меня. Лизка весь следующий день провела в слезах, показывая мне следы укусов. Хорошо еще, что тело не демонстрировала – только руки. Также она жаловалась на то, что на кровати, стоящей у нее в апартаментах спать невозможно из-за мешающей ей штуковины, расположенной в районе изголовья. Когда я увидел это производство столярного искусства, то долго ходил вокруг и морщил лоб в надежде понять, что это за вещь, и для чего ее сюда поставили. Вроде у поляков ничего подобного не было. Но поляки уже не совсем европейцами считались, еще не такими варварами, как мы, но и не совсем белая кость. Поэтому у них так причудливо переплелись традиции: и «наши», и «ваши». Может быть, поэтому они такие неуравновешенные? Их же бедных просто штормит от востока к западу, а золотой середины полякам никто никогда не подсказал.

В общем, в женской спальне кумира одного невысокого немца с забавными усиками, родившегося триста лет вперед, на кровати стояла какая-то хреномуть, предназначение которой даже я, вполне успешный физик, определить так и не сумел. Тогда я просто высунулся в коридор, схватил первую проходящую мимо служанку и втащил ее в комнату Лизы. Девчонка заверещала и начала отбиваться. Видимо думала, что меня ее сомнительные прелести привлекли, и я решил среди бела дня удовлетворить естество. Ага, в комнате царевны, которую мы сейчас выставим ненадолго, пускай в коридорчике погуляет. Решительно встряхнув девчонку за плечи, я ткнул пальцем в штуковину в изголовье и рявкнул.

— Что это такое? — она замерла, потом недоверчиво посмотрела на меня, но хоть верещать перестала. Увидев же царевну, она попыталась сделать книксен, но я снова ее встряхнул, заставляя посмотреть на себя. — Отвечай, что это за штука!

Немецкий язык удивительно подходит для того, чтобы отдавать команды. Моргнув, служаночка принялась быстро говорить. Елизавета морщила лоб, но так как немецкого она не знала, пришлось ей ждать, пока я переведу. Выслушав ответ, я почесал висок и повернулся к Елизавете, с трудом сдерживая смех. Ну вот никогда бы сам до такого не додумался.

— Вот это предназначено для того, чтобы женщина, ложась спать, укладывала на нее свою сложную прическу. Тогда эта прическа не мялась, и сохраняла укладку. И она спрашивает, ты не хочешь, чтоб тебе волосы уложили?

— Что? Нет-нет, я прекрасно помощью Ксаны обхожусь. И вообще, я боюсь, Петруша, — она понизила голос. — Я видела, как по чепцу одной из служанок, что мне ванную наполняли, пробежала вша. Давай уедем отсюда, Петруша, я очень тебя прошу.

— Мы не сможем уехать, а свой шар, на котором можно улететь, Эйлер еще не построил. Что касается вшей… Ну, они верят, что вши – это «божьи жемчужины», или что-то в этом роде, — я с философским видом почесал руку, чувствуя, что еще немного и начну чесать голову, как только Лиза упомянула вшей. — Но вот нашу одежду, которую мы здесь носим, я предлагаю оставить местным слугам. Они так за нами хорошо ухаживают, что их обязательно надо вознаградить.

— Петруша, ты грозился выкупить у меня мой дворец, что мне мать оставила, — Лиза очень аккуратно обошла кровать и встала передо мной. — Так вот, я продам его тебе. Прямо сейчас. Можешь приготовить бумаги. И все деньги, которые я могла бы получить, ты используешь на то, чтобы соорудить в Москве мыловарню, в которой мыло будет производиться разное, и чтобы оно было так дешево, что даже крестьяне могли себе его позволить. Это же кошмар какой-то. Нет, мы не мылись так, как ты заставил нас это делать часто, но клопов и вшей у нас не было!

Буквально через час часть сундуков вернулась на телеги, которые прекрасно себя чувствовали на конюшне. Я же, бесстыдно воспользовавшись положением, точнее моим объявленным положением младшего помощника главного в отряде, перебрался на ту же конюшню. Пусть это будет колючее сено, зато в нем не живут клопы и его не очень уважают вши. А одежду я все равно здесь оставлю. Лиза же и поносящий весь белый свет Шереметьев вынуждены были остаться в замке. Румянцев не впервые гостил при европейских домах, поэтому относился к подобным неудобствам философски.

Но Лизка пускай привыкает. Или она думает, что во Франции ее ждет что-то лучшее? Да там Людовик, который Четырнадцатый всего два раза в жизни мылся по настоянию врачей, и ему не понравилось. Делать было особо нечего. Все, что можно было подсмотреть в Берлине, я подсмотрел, но тут процветал культ армии, поэтому мне было не слишком интересно, тем более, что я не собирался копировать армию Фридриха Вильгельма. Как показала практика на примере другого Петра, который еще и Ульрих и который никогда не станет русским императором, прусская модель нам не подходит. Почему? А черт его знает. Просто не подходит и все тут.

Дни шли, а возможности как-то пересечься с кронпринцем мне все не предоставлялось. Он вообще не жил дома, даже не ночевал. Пока Шереметьев искал для меня типографию, я бесцельно слонялся по Берлину в сопровождении одного гвардейца, чтобы не привлекать внимания, ну гуляют два приятеля из сопровождения русской царевны, что с них взять?

Сегодня днем я забрел на раскинувшийся посреди площади рынок. Бродя по рядам, я рассматривал предложенные товары. В лавке одного итальянца я увидел диковинку, в которую сразу же вцепился как тот клоп в нежную Лизкину кожу: я увидел самую настоящую зубную пасту в банке с притертой крышкой. Купив сразу несколько банок, я решил сначала отдать их кому-нибудь из своих химиков, чтобы они мне состав хотя бы приблизительно выявили. Если там все безопасно, то намешать саму пасту времени много не займет. Так глядишь мы и зубки чистить научимся.

Весна все больше и больше захватывала власть. Было так жарко, что я даже расстегнул несколько пуговиц на мундире. Мне на глаза попалась лавка ювелира. Заходил я в полутемное помещение с вполне определенной целью. Немного рискованной, но весна как-то странно действовала на мозги: хотелось похулиганить просто до одури. Приобретя то, что хотел, заметил, что сопровождающий меня гвардеец смотрел недоуменно, не совсем понимая, зачем мне эти штуковины, я уже двинулся было на выход, когда до меня наконец-то дошло – рынок, больше похожий на ярмарку? Повернувшись к хозяину лавки, я задал интересующий меня вопрос:

— А как вы сюда добрались?

— Так уже можно проехать, господин, — любезно ответил хозяин. — Мы немного переждали близ Вены и без задержек успели сюда приехать.

— Надо же, какие интересные новости, — я оскалился и вышел из лавки, быстрым шагом направляясь во дворец.

Там я застал Шереметьева в покоях скучающей Елизаветы. Он попросту сбежал от короля и слушавшего его тошнотворные излияния Румянцева.

— О чем вы так долго болтали все это время с его величеством? — я бросил подарки на стол, даже забыв про то, что собирался преподнести их в торжественной обстановке.

— Да ни о чем, — раздраженно ответил Шереметьев, которому тоже до смерти надоело сидеть в этом клоповнике. — О муштре на плацу, и о том, что его сыновья с пяти лет мундиры носят.

— А что говорят о нашем отъезде? — я сжал и разжал кулаки. За каким-то хреном Фридриху Вильгельму было нужно, чтобы мы сидели безвылазно во дворце, который даже не королевский, а принадлежащий кронпринцу.

— Говорят, что еще пару недель нужно подождать, — Елизавета подошла к столу, с любопытством разглядывая брошенные на него предметы.

— У меня другие сведения, — я пытался понять суть интриги, но у меня ничего не получалось. Для чего нужно, чтобы мы тут торчали? — Собирайтесь, послезавтра мы уезжаем.

— Слава Богу, — Шереметьев истово перекрестился и упал в кресло. — А адрес типографии тебе, Петр Алексеевич, уже не нужен?

— Еще как нужен, но ради него я сидеть здесь не собираюсь, — Петька без лишних слов протянул мне кусок бумаги, на которой был даже не адрес был написан, а подробная схема нарисована, как попасть в искомое место. — Все-таки странно, ни одной ассамблеи, ничего. Или это из-за нас такое затишье?

— Хм, — Петька глубокомысленно хмыкнул и замолчал. Я принялся буравить его пристальным взглядом, и он вскоре не выдержал и, покосившись на Елизавету, тихо проговорил. — Тут такое дело… В общем, его величество намедни орал так, что даже я слышал, хоть и в соседней комнате находился. Меня недалеко от принца Фридриха поселили, ежели что. Я так понял, что отец с сыном дюже лаются. Король даже в запале вскрикнул, что никогда не думал, будто его сын и наследник станет таким жеманным… он его содомитом назвал. Сказал, что стыдно такое порождение гостям показывать. Я так понял, что Фридриху запрещено с нами встречаться, поэтому-то мы его и не видим почти никогда. А еще его величество кричал, чтобы этого… фон Катте духа не было поблизости от Фридриха. И что они оба очень сильно пожалеют, ежели не прекратят. Но я не понял, что они должны прекратить. Неужели это правда, насчет Фридриха?

— Думаю, что в запале отец его так назвал, — я задумчиво провел пальцем по губам. Фон Катте, имя знакомое. Это не тот ли друг Фридриха, которого Фридрих Вильгельм убил на глазах у сына? Так может быть король пытается нас удержать вовсе не по политическим мотивам, тем более, что именно этот король, вроде бы помешанный на армии, практически не воевал. Может быть, мы нужны ему в качестве свидетелей? — Когда люди ссорятся, чего только не наговорят друг другу. А вот от тебя, Петька, я, если честно, не ожидал, что ты по стопам Андрея Ивановича решишь пойти и начнешь подслушивать.

— Да они просто кричали шибко, а я как раз мимо проходил…

— А потом развернулся и опять мимо прошел, — я усмехнулся, глядя на порозовевшие скулы друга. Шереметьев не ответил, лишь выпрямился в кресле, гордо задрав подбородок.

Был ли Фридрих на самом деле связан с мужчинами любовными связями? Историки моего времени до сих пор спорят об этом. Доподлинно известно только то, что у него была как минимум одна любовница – графиня Ожельская. А вот с женой он не спал и у него не было детей: ни родных, ни побочных. Наличие Анны Каролины уже делает его бисексуалом, если все остальное все-таки правда. А оно мне вообще надо – гадать об ориентации будущего Фридриха Великого? Еще как надо. За такие шалости вообще-то казнят, если шалость удается доказать. Я ведь, в случае чего, молчать в тряпочку не буду, всем, кто меня захочет услышать про это расскажу. Будут ли солдаты уважать и слушать своего прославленного командира, если такая неприглядная правда всплывет? Вряд ли. Не то сейчас время. Когда про его брата Генриха начали вслух подобные мысли измышлять, тот сразу же перестал быть военачальником, удалившись в дальнее загородное поместье.

— Вы сейчас говорите о таких откровенных гадостях, при этом совершенно не стесняясь меня, — голос Лизы прозвучал капризно, но из него исчезли истеричные нотки. Новость о скором отбытии подняла настроение не только Шереметьеву.

— Привыкай. При французском дворе и не такое услышишь, — я искоса посмотрел на нее. Лиза в это время вертела в руках мои подарки. — Это нам должно быть с Петькой противно. Все-таки про мужчину говорим, будущего короля.

— Оставьте эти свои разговоры, — Лизка протянула руку с зажатой в ней длинной палочкой с инкрустированной драгоценными камнями рукоятью. — Что это? Такая шпилька любопытная?

— Ну-у-у, — протянул я и как бы невзначай отступил поближе к двери. — Это специальная такая палка. Ты же слышала про прически, что носить тебе придется, дабы не опозориться при дворе. Вот этой палкой в такой прическе можно башку почесать, — выражение лица Елизаветы менялось со скоростью звука, с которым вылетали слова из моего рта. — А вот эта интересная коробочка, которую ты во второй руке держишь, это вошница. Очень удобная штуковина. Ловишь вошку с короля и таким кокетливым движением раз в вошницу убираешь…

Я успел пригнуться, потому что злополучная вошница, украшенная россыпью сапфиров, полетела мне прямо в голову, а учитывая, что Лизка сама знатная охотница… В общем, я успел пригнуться. И довольно изящная на самом деле вещица с весьма неприятным стуком ударилась в дверь. Ну это уже совсем не по правилам. Табакерками русских царей убивали, было дело, а вот вошницами – никогда. И я просто не могу позволить себе погибнуть в столь юном возрасте такой позорной смертью.

Пока Лиза набирала в грудь воздуха, и явно не для того, чтобы поблагодарить меня за подарок, я сумел выскочить за дверь. Уже закрывая ее, я услышал отборный мат, который издавал нежный женский голос. Прислушавшись, покачал головой, а она умеет. Ну, собственно, чему удивляться-то? Ее отец всем известный загиб изобрел, грех таким генам пропадать втуне. Громко засмеявшись, чем вызвал еще более разнообразную брань, я пошел к себе на конюшню, чтобы приготовиться для визита в одну типографию.

— Что там происходит? — я обернулся и увидел испуганные глаза той самой горничной, которая про подставку для прически рассказывала.

— Я умудрился вызвать гнев ее высочества, и меня прогнали вон, — состроив скорбную мину, я вполне натурально вздохнул. — У ее высочества очень вспыльчивый нрав, — еще раз вздохнув, я удалился, провожаемый сочувствующим взглядом.

— …Государь, — я повернулся к Михайле. Мы уже стояли возле двери, которую с трудом разглядели в неярком свете молодой луны. — Мы или пойдем, или вернемся. По мне так лучше второе, но, разве мое мнение тебя остановит?

— Нет, разумеется. Я не для того в дерьмо вляпался, чтобы в последний момент сыграть труса. Тем более, что мы не к разбойникам в логово суемся, а к свободным художникам, если их можно так назвать, — и я толкнул дверь ногой, чтобы убедиться в том, что она закрыта, и нужно придумать способ попасть внутрь. К моему невероятному удивлению дверь тихо открылась, явив нам черный провал, идти в который было совершенно неохота. — Факел нужно было взять с собой, что ли, — я поморщился. И почему я не додумался свечу захватить?

Посмотрев на черноту за дверью еще раз, я решительно шагнул вперед, высоко подняв ногу, чтобы не запнуться о воображаемый порог. Сзади Михайло практически неслышно повторил мой маневр. Как только мы оказались в доме, стало заметно светлее. Скорее всего виной этому был лунный свет, освещающий комнатку через стекла окон. Да, стекла на этих окнах были из стекла, что выдавало немалый достаток хозяина, или хозяев этого дома.

Коридора не было. Сразу от дверей начиналась комната, а чуть дальше слышался шум пресса, и через щель в двери пробивался свет. Я тут же направился в ту сторону. Михайло тенью следовал за мной. Но у самой двери он меня оттолкнул и рванул дверь на себя.

Это была мастерская. В ней стояло два печатных станка, везде валялись наборные шрифты, а по полу тонким слоем разлетались высохшие чернила. На звук открываемой двери повернулись двое юношей, лет восемнадцати на вид. Один из них держал в руках газетные листки, а второй быстро набирал страницу, высунув от усердия кончик языка.

Немая сцена длилась недолго. Выйдя из-за спины Михайлы, я склонил голову, обозначив поклон и обратился к юноше, держащему газету.

— Доброй ночи, ваше высочество. Разрешите представиться, подпоручик Семеновского гвардейского полка Петр Михайлов.