Новая луна

Часть 1

…Ну, какого черта!!! Хотя все ожидаемо, что с Катюхи взять? Мне остается только порадоваться за широту ее интересов. И за себя конечно, ее спонСЭР, вице-приезидент нашей компании, доплатил нам за приличный двухкоечный нумер, я нужна была только для прикрытия, вся оформлялось-бронировалось через меня, чтобы его тесть не заподозрил странность в командировке на карибское побережье. Де-юре Катька в другой компании, а ко мне никаких претензий, я чиста, как слеза ребенка. Слеза…. Хотя тесть спонСЭРа далеко не дурак и вообще «свой парень», так что думаю, мы тут шифруемся скорее от тещи. Ну, это не мои проблемы, у меня своих достаточно. Вот они на двух сдвинутых койках под кондеем, и пусть хоть кому-то сейчас жизнь в кайф. А жару я не переношу, и вечер был, как на зло удушливым, никакой бриз не спасал.

И вот иду, типа гуляю, наслаждаюсь карибской природой. Наслаждаться карибской кухней — спасибо, что-то не хочется. Компанию заводить, из тутошних — на фиг нужно, из нашенских, коих здесь толпы — избави Боже…. Жарко, людно, шумно, пестро, сладко, липко: не закат, а какой-то торт с подтаявшими маргариновыми розочками. Наконец-то солнце скрылось за горизонт, но уже поздно, начала кружиться голова, резкость в поле зрения наводилась с трудом. Я присела на оказавшуюся очень кстати рядом скамейку. Из всей немереной окружающей рекламы взгляд выхватил «luna nueva». Какой все-таки язык понятный, надо было в свое время выбирать испанский. Хотя почему новая, сейчас не новолуние, а скорее наоборот. Вчера помнится, луна была весьма приличная, а с некоторых пор я схожу с ума в полнолуние, шорохи становятся громче, запахи резче и преследуют меня разъяренной толпой. Я начала искать фразу уже нарочно, и меня как холодным спасительным душем окатило. Это был взгляд с огромного рекламного плаката на другой стороне улицы, не арктический лед, не бодрящий мороз крещенского утра, но столь вожделенная для меня прохлада. Я поднялась и пошла навстречу этому взгляду, уставившись в одну точку, а из-за крыш домов за мной наблюдала огромная багровая хищная луна. Чем ближе я подходила к испано-язычному щиту, тем больше людей суетилось вокруг. И странно, все были исключительно женского пола. В конце концов, я уперлась в тесно сплоченный бабий коллектив. Женщины были разных возрастов, мастей, национальностей и материального положения. Но! То ли у меня в мозгах что-то щелкнуло, то ли…

— ИзвиниТТе, но сТесь оЧЧереТь, — глядя на меня воспаленно-прозрачными глазами, произнесла истинная арийка, достаточно долговязая и совершенно белобрысая.

— Фрау, но какие очереди могут быть во времена развитого капитализма?

— МеШТу проЧЧим, фройляйн.

— Очень рада за Вас.

— За эТТим фсегТа была оЧЧереТь, — произнесла моя собеседница, — Со фремен Евы. И она как фокусник достала откуда-то яблоко. Бедная наша праматерь, успело шевельнуться у меня в голове, как в толпе пробежала какая-то волна, и нас с немкой прижало к самому щиту. Она припала щекой к самой нижней надписи и со стоном произнесла:

— Муердеме, ЭдФарт.

— Эу, фройляйн! — я щелкнула пару раз пальцами у нее перед глазами, но она была разумом далеко от меня, прерывисто всхлипывала, прикусив губу. Толпа протащила меня еще на пару шагов вперед и просто ткнула лбом в это «Muerdeme, Edward». Ничего созвучного в великом и могучем не наблюдалось, я набрала фразу на карманнике. «Укуси меня, Эдвард» безразлично выдал он. Я не поверила, хотела запросить еще раз, но не успела. Толпа накатывала девятым валом, и я не решилась противостоять стихии. Я проскочила поближе к немке, рассудив, что возле ее нордического стойкого характера будет безопаснее, чем около южных темпераментов.

Мы оказались в помещении похожем на…, в прочем не важно. Засновали какие-то люди в униформах с странными приспособлениями, что-то подобное я видела у одной моей родственницы — диабетика, экспресс-анализ на сахар.

— Этта они берут аналиС на биохимию, ему нЭльСя с высокий холестерин, он на диэТТе. Высокий триглицеды тоше нЭльСя.

— Кому нельзя? Чего нельзя?

— Ему…, — произнесла фройляйн с придыханием и достала свой медальон и раскрыла его передо мной, там был портрет какого-то бледно-зеленого.

— Этта ОН! ЭдФарт, — и она провела вокруг рукой, как птица крылом. Все стены этого загончика были завешены постерами с тем же, кто был на рекламном щите, с его охлаждающим взглядом, с чуть приоткрытым ртом, как будто его мучала жажда, и он был готов пить даже туман. И эти глаза со всех сторон, угрожающе-умоляющие, измучено-веселящиеся, беззащитно-злые…. Что-то зашевелилось в ямке между ключиц.

— Кто ОН?

— ЭдФарт вампир. Ласковый вампир, милосердный вампир… У меня с губ сорвался то ли смех, то ли стон. Я потрогала лоб — вроде холодный, ущипнула себя — вроде не сплю. Блин! Может, меня травой какой-то обкурили, знатная травка у них тут произрастает.

— ЭдФарт дает сегодня праСТничный уШин, — пояснила немка, видя, что я не прониклась пафосом момента.

— Ага, а я думала сеанс одновременной игры, — но истинная арийка не приняла моего сарказма.

— Мы, так понимаю, приглашены в качестве закусок? Или кто-то из нас на горячее сгодится? У меня не было страха, был какой-то первобытный восторг. Я даже не сразу поняла, что кто взял мою руку. Один из униформистов держал меня за запястье и внимательно изучал голубоватый рисунок вен. И вдруг сказал:

— Пройдемте.

— Ну, так отпустите. Я не маленькая девочка, чтобы за ручку ходить.

— Да — да, конечно. Прошу Вас. Чегой-то во мне спесь проснулась, даже сотрудника местного смутила. Хотя какой же он местный, европеец, причем северный. И почему со мной разговаривает на моем чистом родном? Да-уЖ, чем дальше в лес, тем толще партизаны. Ага, где партизанен, там и дойчланд зольдатен, ну так где моя фрицка?

— Фройляйн! Где тебя носит? Ну-ка, ком цу мир. Фройляйн и так уже стоит, вытянув над толпой свою длинную шейку, слишком бледная среди южанок. Ее взгляд похож на взгляд попавшей в водоворот овечки, ее нельзя здесь оставлять.

— Мы вообще-то вместе, — заявляю я униформисту, — я без нее не пойду.

— Хорошо, хорошо, только побыстрее, пожалуйста.

— Цигель, цигель! Михаил Светлов! — перевожу я немке. Мы проскакиваем через прозрачные раздвигающиеся двери и через оцепление. Черт! это уже силовые структуры, полицейские или военные, но я не успеваю разглядеть знаки различия. Мы идем очень быстро, почти бежим по коридору или проходу, а его стену сплошь увешаны плакатами с тем самым ЭдФартом, с пересохшими губами, собирающимся то ли рассмеяться, то ли расплакаться. Его лицо мелькает-мелькает-мелькает… это один и тот же снимок, но мне кажется, что они складываются как кадры на кинопленке, что он шевелит губами, пытается что-то сказать, но то ли не может, то ли боится. Еще одни двери, опять прозрачный пластик. Сквозняк надувает белую штору как тугой парус и опускает на нас с немкой, мы вцепляемся друг в друга от неожиданности. Кажется, что попали в снежную лавину…. Парус надувается снова, поднимается, и мы выскакиваем из-под него, наш провожатый уже далеко и тянет к нам руку, как будто хочет вытащить на берег. Все пространство поделено белыми занавесями на клетушки, в некоторых что-то делают люди, похоже на госпиталь времен Первой мировой. Русскоговорящий униформист откинул шторку одной из клеток, значит нам туда. Как только мы уходим с общего прохода, раздается грохот, где-то бьется стекло, пол под ногами дрожит, потянуло гарью… женский визг, детский плач, вой сирен. Потом остался только звук, вытеснивший все остальные, топот кованых армейских подошв. Ёхарный бабай! Только этого не хватало в моей гребаной жизни!!!

— Что есть ёкарный гудбай? — интересуется моя соседка. Поднимаю голову, осматриваюсь. Молодцы мы с фройляйн, не сговариваясь, нырнули под диванчик и вцепились друг в друга как сестры-близнецы.

— Подруга дней моих суровых, вроде все стихло, давай вылезать. Стихло это с большой натяжкой, но смысла валяться на полу не было. В квадратике нашей клетушки стоял гостиный диванчик, журнальный столик, в углу еще стул офисного типа.

— Квадратиш, практиш, гут! — сказала я оглядевшись, моя подружка засмеялась. Горел только резервный свет, но нам тут не гладью вышивать, с нас и этого хватит, с меня уж точно. Мы забрались на диванчик.

— Ёкарный гудбай? — снова прозвучал вопрос.

— Знаешь, в России есть три до сих пор неизвестных науке животных: бляха муха, ёшкин кот, и ёхарный бабай. По поводу биологической классификации последнего ведутся самые жаркие споры.

— А!! бабай есть муш бабы, — сделала логический вывод моя напарница. Замечательно, значит, фройляйн не зануда.

— Фройляйн, а не пора ли нам наконец-то познакомится?

— КонЭШно. Адельхайд фон Кольнер.

— Оу-у! Даже «фон». Маргарита Дубочинская, — и я поморщилась от своей фамилии, — просто Рита, а то долго говорить.

— Просто Ади, — улыбнулась немка — а то у меня тоШе долго. Но так у нас полоШено, чтобы в роду было имя, оно старое.

— Чем старше вино, тем оно дороже. Это означает, что его обладательница из древнего благородного рода. Уж не наследница ли ты тевтонских рыцарей?

— Та, моШно так.

— А я — проще некуда: «У меня отец крестьянин, ну а я крестьянский сын».

— ЭТТо Эсенин….

— Откуда ты так здорово все знаешь и вообще по-русски шпрехаешь???

— Я русскую литературу изуШаю в университете.

— Адичка, да тебе цены нет!!! Ты для меня находка.

Фройляйн улыбнулась, но почему-то грустно. И,как это называется в литературе 19-го века, потупя очи, задала мне вопрос:

— Из твой семьи на войне кто-то был?

— На какой еще войне?!?!?!

— На той…. Здесь уже настал момент тупить очи мне.

— У нас из любой семьи были, нечего спрашивать.

— Ты не скаШешь где?

— Дед был на Ленинградском фронте, бабушка в оккупации в Одессе осталась….Другой дед был слишком молодой, на Урале на заводе работал, бабушка еще девочкой в эвакуации где-то очень далеко…Интересно получается, одесский дедушка как бы защищал ленинградскую бабушку, пока детей оттуда вывозили, и не знал, что в Одессе у него родился сын…. Вот такие странности судьбы.

— Мой деТушка там не был, Сначит не мог встретить твоего….эТТа карашо….

— Хорошо, но встречал других.

— Ja!..Та, он рассказывал….

— Так Герр Кёльнер вернулся?

— Ja! Ja!

— А Роман Дубочинский — Nein. …Зря я это сказала, она-то здесь не причем. Хотя кто ее просил лезть в историю с географией, оставалась бы в своей литературе. А почему в «своей»? это наша общая литература, да и история теперь общая. Ну что мне с ней делать!

— Ладно, — говорю, — не грузись, ты не в чем передо мной не виновата. И вообще……

Образовалась пауза, и мне из ее надо было выруливать. Все говорят, что трудно держать паузу, но ее труднее из нее выйти без потерь. А я претендую на роль сильной, надеюсь еще и умной, значит должна быть снисходительна. Ну, фройляйн тоже отмочила, она бы еще Ледовое побоище вспомнила.

— «И остави нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим. «Не мною придумано, поумнее меня люди были.

— У, правда, нас говорят проще: «Кто старое помянет, тому глаз вон. «И еще добавляют: «А кто забудет, тому оба», — последнее я пробормотала себе под нос, чтобы моя подруга не услышала. Она вздохнула с облегчением, честно говоря, я тоже.

За парусиновыми занавесками было постоянное движение, суечение, но равномерное в рабочем порядке. Это вселяло надежду, что все обойдется. К нам просунулся униформист, убедится, что все в порядке, поинтересовался, не нужно ли чего.

— Воды! — вскрикнули мы в один голос, и он удалился выполнять наш заказ. Вернулся довольно быстро, протянул литровую бутылку Ади. Я рассчитывала на вторую, которая у него в руках, но он заговорщически наклонился к моему уху и прошептал:

— Вас ждут, там, через один бокс, — и сверкнул глазами влево. От меня это было право. Я со вздохом встала, сказала Ади, чтобы никуда не уходила, вырвала бутылку воды из рук у этого раздолбая и пошла напрямую через занавеси. Во втором от нашего парусинового квадратика светила лампа, все остальное было так же, только угол, где стоял стул, задернут какой-то кисеей. Я уселась на диванчик с ногами, я хотела пить, если меня ждут, ну что ж, пусть подождут.