Ноль

Глава 1

Я не хочу говорить, что что-то происходит снова. Да, цветут белым деревья в саду перед отделением психиатрии. Заляпан грязью номер стационара по лечению профессиональных заболеваний, и в стационаре два отделения: венерология и психиатрия. Самое удивительное, что за прошедший год я так и не удосужилась узнать, почему их два, а точнее почему именно такой набор.

И все-таки не все осталось по-прежнему. Я шла теперь уже не одна, по знакомой мне дорожке, мимо знакомых ворот. За мной тащил картину (почти во весь немалый авторский рост) Виктор. И шла я уже без боязни, не робко, а вполне уверенно и знала, что есть рядом в большой дверью приема на покой небольшая серенькая, в которую и входят все доктора и медсестры.

Мы вошли в нее. На крючке висело разрисованное ангелами пальто доктора ван Чеха. Я удивилась, это лето было жарким. Сами мы с Виктором были одеты очень легко, хотя я и старалась соблюсти приличия. На полочке лежала видимо ван Чеховская белая шляпа. Шляпы как-то незаметно вошли в моду. Виктор снял свою черную и положил рядом с докторовой. Утер платком лицо и снова скрылся за картиной.

— Положи ее пока, чего ради держать?

— Ты будешь периодеваться еще? — Виктор выгляднул из-за рамы и поставил аккуратно на пол картину.

Я быстро переобувалась.

— Сколько тут всего было, — вздохнул Виктор.

— Если не хочешь не ходи, потом встретим ван Чеха в более непринужденной обстановке.

— Он не ответил ни на одно мое приглашение. В любом случае надо идти к нему самим, иначе рискуем никогда его не увидеть.

— Ну, мне это не грозит.

Мы сели в лифт и поднялись до ординаторской.

— Какой знакомый запах, — глубоко вдохнув, сказал Виктор.

— Только рискни еще раз сойти с ума и он станет для тебя родным, — фыркнула я.

— Любовниц я заводить не собираюсь, а ты смотри не играй со спичками, у меня на спички знаешь ли пунктик, — огрызнулся Виктор.

— И плита у тебя электрическая, — поддакнула я.

— И запятые перед деепричаными оборотами и перед вводными мы не ставим, — поддел Виктор, который правил мои эссе по психиатрии, которыми я на досуге развлекалась.

— Туше, — сказала я, открывая дверь.

Белый вихрь ослепил меня. Раскинув руки, на меня несся доктор психиатрии Вальдемар Октео ван Чех.

— Брижит, — он стиснул меня в объятьях, — как я рад видеть тебя. Я сам думал записать тебя на практику, но ты меня опередила. Ты похорошела — девочка моя, похудела? А это что с тобой за сверток в кедах?

Ван Чех, наконец, мен отпустил, даже оттолкнул немного всторону и встал задумчиво напротив картины.

— Если под этим есть кеды, значит, в них обуты ступни, если есть ступни, значит есть ноги. Судя по размеру ног, они длинные и то, что выше ягодиц тоже длинное, — ван Чех сложил губы бантиком и прочистил горло, — Может, перестанете прикрываться этим, Виктор, выходите, я не люблю пряток.

— Примите у меня, она тяжелая.

— Ах, значит, это все-таки не приглашение на свадьбу. А я уже губу раскатал, если такое приглашение, какая же будет свадьба.

Мы с Виктором переглянулись. Я не удержалась и хихикнула.

— Что смеешься, Бри? И вообще, что стоите, как не родные, марш за стол. А что это вообще такое?

— Картина, — ответила я.

— Я вижу, что не блендер, — отозвался задумчиво ван Чех. — Я могу порвать бумагу?

— Зачем рвать? — удивился Виктор, — Бантик видите?

Он легким движением распустил полупрозрачный бант в уголке и бумага сама собой упала на пол. Последней упала легкая прозрачная лента.

Я охнула. Ван Чех был, как живой, изображен в шапочке, в белом халате, воторот которого был расписан будто бы углем. Особенно пронзительны были голубые его глаза, они как будто горели холодным пламенем. В руках доктора сидела куница, вид у нее был воинственный, но глаза водянисто-голубые были спокойны и мудры. За спиной доктора я заметила едва различимые руины цирка в серо-зеленых разводах.

— А я-то боялся, что это опять треугольники, — ошелмленно промямлил ван Чех.

— Оказывается и вас можно чем-то поразить, — заметила я.

— Ты почему еще стоишь? — брезгливо отозвался доктор, — Чтобы вы знали, леди, основа нашей профессии… нет, сама соль жизни в том, чтобы уметь удивляться. Но на этот раз я в шоке. Нет, Виктор, я положительно в шоке. Спасибо. Большое спасибо. Я повешу его здесь в кабинете. Дома для него нет места, и потом я там почти не бываю. Я как-то молод здесь, и излишне суров, вам не кажется?

— Я специально поменял глаза ваши с куницей местами, — скромно отозвался Виктор.

— Ах, вот оно что, — погладил бородку ван Чех.

Он перетащил картину к стене и прислонил. Подошел к столу рухнул в кресло и достал коньяку.

— Вы все так же пьете коньяк, — неудержалась я.

— Не все так же, а гораздо больше, — педантично заметил доктор.

— Как ваши дела?

— О, неужели за год это первый раз, когда ты все-таки удосужилась спросить как дела у бедного несчастного доктора ван Чеха? — беззлобно передразнил он.

— Такого уж и несчастного? — прищурилась я и тут только заметила, что Вальдемар Октео ван Чех переменился. Лоску в нем поубавилось, прибавились мелкие порщинки у губ и обозначились мешки под глазами, которых у доктора не бывало никогда, даже если он не высыпался. Он не постарел, он стал грустнее. Хотя голубые глаза лучились шутками и мудростью, и спокойствием по-прежнему.

— Дела мои хороши, как и всегда, — выдержав философскую паузу, сказал доктор.

— Как Пенелопа?

— Я старый закоренелый холостяк, и, наверное, это к лучшему, — странно невпопад ответил доктор, как-то посерев и съежившись. Молча выпил, будто бы взгрустнув.

— Тебя не спрашиваю, — наконец, сказал он мне, — я и так прекрасно знаю, что ты стала учиться гораздо лучше. Красного диплома тебе, конечно, не видать, как своих ушей, но… я горжусь тобой, Бри. И очень рад, что у вас все сложилось, — ван Чех нарочито умиленно посмотрел на нас с Виктором, — Когда уже свадьба? Представляете, я в жизни не был на свадьбе.

Мы переглянулись. Меня этот вопрос покоробил. Конечно, я уважаю доктора, но какое его дело?

— Может, мы вообще и не поженимся, — из вредности высказалась я.

Виктор не обратил ко мне удивленно-возмущенного взгляда, только неуверенно кивнул в подтверждение моих слов.

— Не пугай так своего кавалера, он же в обморок готов упасть! Посмотри, напугала художника, — шутливо сердился ван Чех, — это твое "может", может быть единственным верным решением в жизни, — он откинулся на спинку, положил ногу на ногу и наслаждался произведенным на меня эффектом.

Кажется, я просто распахнула глаза, но дара речи точно лишилась.

— Слишком бурная реакция, для взвешенного и принятого решения, — резюмировал ван Чех, — если бы это было бы возможным, я и не любил бы никогда. Но я натура влюбчивая, а по сему сердцу моему суждено страдать, — патетически закончил он.

— Высокая мысль, — резюмировал Виктор скептически.

— Как ни вам, Виктор, об этом знать, — жестоко поддел ван Чех.

Виктор и бровью не повел.

— Здоров, — пробормотал ван Чех, — Так ты сегодня просто чаи гонять пришла? Или начнем работать?

Я заглянула в свою рюмку.

— Так там чай. Доктор, а у вас весь чай коньяком пахнет?

Ван Чех разразился басистым заливистым смехом.

— Выпроваживай своего благоверного, пока я прихожу в себя после твоих анти-Чеховских шуток и начнем работать, — серьезно, почти злобно сказал доктор, отсмеявшись.

Виктор сам встал и спросил:

— Когда Брижит закончит?

— Когда я скажу, — хитро сверкая глазами сказал ван Чех.

— Я позвоню, — торопливо встряла я. Виктор наскоро поцеловал меня и вышел, сказав, что клинику знает хорошо, и найдет выход самостоятельно.

— Конечно, он клинику наизусть знает, за три года-то с лишком, — хмыкнул доктор, когда дверь закрылась, — Ну, вот мы и одни, Брижит, — хищно оскалился на меня ван Чех.

— Не пытайтесь меня напугать, у вас не получится, — холодно ответила я.

— Подумаете какая, — пробурчал ван Чех, — Готовься к скуке, я принесу тебе карты.

Он мгновенно исчез из ординаторской. Я налила себе еще коньяку.

— Ваше здоровье, — сказала я портрету и выписла залпом, благо докторского "чая" было немного. Почему-то выступили слезы, я закусила шоколадкой из сумки, но лучше не стало.

— Ну, Брижит, ты чего-то напугалась? Доктор ван Чех рядом, он тебя ото всех спасет. Кто тебя обидел? — издевался доктор, увидев, непроходящие после коньяку слезы.

— Вот он, — кивнула я в сторону бутылки.

— Какой нехороший коньяк, — засюскал ван Чех, — я его вечером истреблю.

Бутыль исчезла под столом, вместе с рюмками.

— Выбирай, есть старые алкоголики, я тебе их подсунул на тот случай, если ты забыла их и, что совсем невероятно, полюбила алкогольные делирии. Есть новенькие. Ну, общем выбирай себе работу, а я пока найду место для этого шедевра.

Доктор порывисто встал, поднял словно перышко картину и стал примеривать ее во все совободные места, приговаривая:

— Нет, здесь утром солнце, выгорит…. Не здесь, за шкафом не видно…. Брижит, прости, что отвлекаю от созерцания меня, что если я повешу картину у окна?

Я внимательно посмотрела. Какзолось бы бредовая идея. Но стоит отойти к двери, как тут же ясно, что она гениальна.

— А если вы еще каждому входящему будете строить злобное лицо, то эффект от картины будет тройной.

— Думаешь?

— Уверена.

— Спасибо за комплемент. Говорят, что в молодости я был очень эффектен. Но и сейчас, пожалуй, я еще ничего, — самодовольно любовался портретом ван Чех.

— Давай занимайся, — подгонял он меня. Поставил картину на место и нажал кнопку под столом. Через несколько минут явился хмурый человек с шикарными седыми усами и крепким ящиком инструментов.

— Вот там, — повелел ван Чех, небрежно указав рукой.

Хмурый человек кивнул и пошел к картине. Тщательно измерив ее, он стал дрелить стену, встав на стул.

— Шуруп, — угрюмо сказал он.

Ван Чех с интересом подал рабочему шуруп.

— Дюбель, — крякнув, сказал рабочий.

В глазах ван Чеха заискрилась шутка, он сложил губы бантиком, чтобы она раньше времени не выравалась. Он подал дюбель.

— Молоток, — отрывисто вещал рабочий.

Я отвлеклась, так и не приступив к работе, интересно было чем все это кончится.

Рабочий стал вбивать дубель в стену, затем молча вворачивал шуруп.

— Картину, — мрачно сказал рабочий.

— Вы прекрасны, — ласково сказал ван Чех. Я подпрыгнула на стуле, настолько противоестественно это звучало. Рабочему видно тоже резануло по ушам, он вытаращил на ван Чеха серые глаза.

— Вы никогда не хотели работать хирургом?

— Э-э-э, ну-у-у-у, — замямлил рабочий, вникая в смысл остроты, — Типа, нет, короче, — выдавил он из себя.

— О, это славно, — разочаровался ван Чех, — вне операционной вы были бы невыносимы.

Рабочий нахмурился, ища подвох, но снова обернулся к стене. Создалось впечатление, что он понял не все слова доктора. Картину повесили ровно и рабочий ушел.

— Ты долго еще будешь смеяться? — поднял брови ван Чех, — ты отвлекала человека от редкого мыслительного усилия своим смехом. Как тебе не стыдно?!

— Сгораю от стыда, — ухнув перед собой карту первого больного, сказала я.

— Вот и умница, — ван Чех сел напротив и стал подписывать какие-то листки.