Ноктюрн для водосточной трубы

2

Первым зазвенел будильник. Большая его стрелка была переведена на пять минут вперед — наивным таким манером хозяева часов пытаются обычно обмануть судьбу и встать вовремя. Затем, ровно в восемь, на руке Георгия запричитали электронные часы, привезенные из Японии. "Вставай, лентяй!" — вопили они сердито. Вопили, естественно, на аглицком, и дословно их вопль означал: "Вставайте, ленивые кости!" И ленивые кости открыли глаза… В эту минуту на первом этаже ударили старинные напольные часы и били долго, с размеренными паузами, зная себе цену. Георгий, улыбаясь, считал удары и с последним, восьмым, легко поднялся с постели…

Вскоре он уже выходил из ванной комнаты, держа в одной руке дорожный несессер, другой же, свободной, потирая порозовевшие гладкие щеки. Спортивный костюм, темно-синий, с широкими белыми полосами, удивительно шел к его ладной фигуре мастера парашютного спорта и дельтапланериста. На плече нес Георгий махровое, вьетнамского производства, полотенце с вытканное фазанами, ноги же облек в кроссовки "супертренер".

В таком виде наш герой сделал несколько шагов и остановился — навстречу из глубины коридора шла женщина. Представьте: струящееся разноцветье красок, холодный треск шелка, маленькая головка на высокой шее, зеленоватое мерцание глаз и живая волна темнорыжих волос, стекающая вниз длинными, в крупных кольцах прядями.

— Доброе утро, — широко улыбнулся Георгий.

— Доброе утро, — отзвенело в ответ. — Муж рассказал вчера о вас. Как хорошо, что вы встретились. Мы любим гостей. Завтрак в девять. Не опаздывайте.

И женщина направила дальше легкие свои стопы.

Ровно в девять, уже в тройке, наш герой спустился по винтовой лестнице.

— Привет! — Петр помахал рукой, — Знакомьтесь. Это Нина, а его Георгием зовут. Жорка значит. Да ты садись.

Завтрак, против ожидания, оказался невкусным и состоял из рыбных консервов да едва подогретой вчерашней картошки. К чаю же (а не умеют здесь чай заваривать, — отметил Георгий) подавались бутерброды с маслом.

Подталкивая гостю тарелку, хозяин проговорил извиняющимся голосом:

— Продукты в городе. Вчера привезти не успели. Не взыщи.

— Все очень вкусно, — корректно отвечал гость.

Петр пожал плечами и ничего не сказал, но взгляд Нины был поднят на Георгия и задержался на нем ровно столько, сколько допускала официальная вежливость.

Говорили о пустяках. К концу завтрака выяснилось, что хозяевам дачи необходимо побывать в городе, что к обеду они вернутся и будут свободны до второго января включительно, что ближе к вечеру приедут на своей "Волге" родители Нины и тогда же начнут сходиться приглашенные.

— А пока мы в городе будем, ты отдыхай, — предложил Петр. — Книжку возьми или журнал какой-нибудь. Они в кабинете.

— Если не возражаете, я поеду с вами — проговорил Георгий. — Мне необходимо в пединститут. Вам это будет по пути?

— А как же, — ухмыльнулся хозяин. — Всяко мимо не проедем.

— Вот и прекрасно.

— Постойте, — сказала вдруг Нина. — Вы Георгий… Александрович? И фамилия ваша Шатуров? — Она встала, резко отодвинув стул. — Боже мой, как же я сразу не догадалась!

— Точно! Это же он! Ну, дела! — лицо Петра изумленно замерло, а потом расползлось в пароксизме неудержимого хохота.

Георгий опешил. Еще никогда реакция на его фамилию не была столь странной.

— Я действительно Шатуров. Но, позвольте, что в этом особенного?

Залихватский смех хозяина был ему в ответ.

— Шутник! Деда чуть в гроб не вогнал. Ну, ты даешь!

И Петр продолжал хохотать.

— Ничего не понимаю, — чистосердечно признался Георгий.

А Нина даже не улыбнулась. Напротив, помрачнела лицом и складки собрались у губ.

— Это вы писали Глебу Евстигнеевичу Краснопольскому?

— Да. И получил приглашение приехать. Но при чем тут…

— Приглашение отправила вам я. Глеб Евстигнеевич поначалу был против, но я настояла.

— Вы?

Хозяин дома прямо-таки зашелся в смехе. На глазах его выступили слезы, он бил кулаками по столу.

— Прекрати, — бросила ему Нина и, повернувшись к Георгию, продолжала. — Именно я настояла на вашем приезде, так как не хотела, чтобы вокруг этой старой истории вновь поднялась грязная возня.

— Но позвольте, какое вы имеете к этому отношение?

— Да отец он ей! Папаня! Дошло?

— Видите ли, Нина Глебовна, — мужественно начал наш герой, но женщина предостерегающе подняла руку.

— Я — Нина Викентьевна. Мой отец — Викентий Викторович Миртов. Глеб Евстигнеевич — мой приемный отец…

— О! Прошу меня простить.

— …Но это не меняет дело, — и тут же, без перехода. — Впрочем, я даже рада, что так получилось. У вас будет возможность поговорить с Глебом Евстигнеевичем в неофициальной обстановке. А теперь, извините, я должна вас покинуть. Встретимся в машине.

Нина направилась к лестнице, но поднявшись на несколько ступенек, повернулась и проговорила уже легким голосом:

— Прошу вас, не чувствуйте себя неловко. Гостям мы в любом случае рады, — и двинулась дальше.

— Старику пошла звонить, — радостно сообщил Петр. — Да ты не тушуйся, он мужик — ничего! Широкая натура. Ты ему понравишься…

Дорогой до института, одиноко покачиваясь на заднем сидении и имея впереди двух молчавших супругов, размышлял наш герой о случившемся, о внутреннем своем голосе, что привел к столь неожиданной ситуации. Однако сквозь глубокомысленные эти размышления назойливо, как чертик из коробки, прорывалась иная мысль. Незатейливая, но весьма тревожная: "Черт возьми, а у этого тюхи удивительно красивая жена".

— Прибываем! — возвестил, не оборачиваясь, Петр, и Георгий оторвался от окна. Взгляд его при этом скользнул по зеркалу над лобовым стеклом, и в амальгамной глубине столкнулся с устремленными на него женскими глазами.

"Жигули" сбавили ход и остановились.

— Спасибо, — Георгий выбрался из машины и сделал несколько шагов к институту, но тут его окликнула Нина:

— Постойте, я с вами, — она стояла на тротуаре и улыбалась.

— Нина Викентьевна, — с достоинством проговорил наш герой, — я думаю, что вы напрасно решили меня сопровождать. Поверьте, я достаточно интеллигентен, чтобы не причинить…

Договорить Георгий не успел — Нина звонко рассмеялась. Он слышал ее смех впервые, и это было восхитительно.

— Простите, — Нина вытащила платок и промокнула глаза. — Бога ради, простите. Вы, должно быть, решили, что я взялась за вами шпионить? Уверяю, это не так. Я не намерена вмешиваться. Просто пединститут — место моей работы. Я — доцент кафедры психологии.

Вторично за утро оказавшись в дурацком положении, Георгий промычал нечто совершенно нечленораздельное и поспешил открыть перед дамой тяжелые двери.

— Здесь мы пока расстанемся, — мило улыбаясь, проговорила Нина, когда они поднялись на второй этаж. — Кабинет Глеба Евстигнеевича направо, четвертая дверь. Он ждет вас. Когда я освобожусь, а это произойдет достаточно скоро, мы сможем погулять по городу в ожидании Петра. Договорились? Тогда, до встречи.

В кабинете ректора из-за большого письменного стола навстречу Георгию поднялся моложавого вида человек. Хорошо сохранившаяся подтянутая фигура теннисиста и яхтсмена, загорелое лицо, волосы серые, коротко стриженные, без намека на лысину, и темно-карие проницательные глаза, не знавшие очков. На вид доктору наук можно было дать не больше пятидесяти.

— Вы — Георгий Александрович, — проговорил хозяин кабинета, протягивая руку. — Присаживайтесь. Прошу вас.

А затем, и сам, опустившись в кресло, продолжил хорошо поставленным голосом:

— Я долго размышлял над вашим письмом, и, разумеется, у меня есть что сказать, но думаю, что сейчас может состояться лишь предварительная беседа. Более подробно мы поговорим на даче. Хорошо, что вы заранее известили Петра, и он вас встретил.

— Наша встреча была совершенно случайной, — поспешил разъяснить ситуацию Шатуров. — Я предположить не мог такого совпадения.

Хозяин кабинета послал ему долгий взгляд, а затем кивнул.

— Тем лучше, тем лучше. Здесь же нам просто не дадут побеседовать — время предсессионное.

Подтверждая его слова, в дверь постучали.

— Вот видите, — Глеб Евстигнеевич кротко улыбнулся и развел руками, а затем, поворотясь на стук, проговорил: — Войдите!

На пороге возникла студентка.

— А, Ложкина, — голос Краснопольского был полон доброжелательности. — Как здоровье вашей матушки? Да вы садитесь.

— Спасибо, Глеб Евстигнеевич, — девушка продолжала стоять. — Маме сделали операцию, теперь ей лучше.

— Искренне рад за вас, — декан соединил руки горкой и положил на них свой красивый подбородок. — Ну-с, так какое дело привело вас ко мне на этот раз?

— Я зачет не смогла сдать… Не подготовилась из-за поездки. Один зачет. Может быть, можно его после сессии?

— Один? И какой же?

— По психологии.

— Нет, — решительно произнес Глеб Евстигнеевич. — В данном случае ни о каком переносе зачета речи быть не может.

— Но ведь я уезжала.

— Мне это известно. Я же вас сам и отпускал. Однако, — с этими словами Краснопольский вышел из-за стола, подошел к девушке, и почти силой усадил ее в кресло, сам сев напротив, — однако, Ложкина, вы должны понять, что поездка к маме может служить оправданием во всех случаях, кроме одного — когда речь заходит о вашей профессиональной подготовке. Здесь не существует никаких оправданий. Пройдет немного лет, и в ваши руки попадет самое главное наше богатство — дети. Вы будете писать на этих "табула раза", на этих чистых пока листах первые слова благородства и ума, чести и доброты. А это, дорогая моя, невозможно без досконального знания детской психологии, инструмента тончайшего и сложнейшего. Примите же совет не ректора, нет, просто старого учителя, — он положил руку на плечо студентки, — самым внимательным образом изучите эту науку. Она будет вам нужна не только для зачета, но и для всей вашей дальнейшей жизни. Идите.

— Но у меня…

— Идите, идите, — ректор мягко, но решительно поднял девушку из кресла и повлек к выходу. — Мне вам больше нечего сказать.

От двери он повернулся к Георгию.

— Прошу меня простить за столь тягостную сцену. К сожалению, подобное еще случается. Вы меня понимаете? Увы, приходится быть строгим. Ну-с, а теперь перейдем к нашему делу, — и он вновь занял место за столом.

Увиденное показалось Георгию, быть может, излишне суровым, однако наполненным строгой логикой, а поскольку он и сам более всего ценил ясность и однозначность толкований, то решил сразу же, в лоб, задать мучавший его вопрос:

— Нина Викентьевна упомянула, что поначалу вы были против моего приезда. Позвольте узнать, почему?

Краснопольский, помедлив с ответом, будто примериваясь, взглянул на Георгия.

— Насколько я понял, вам известно, что Нина — моя приемная дочь?

— Да.

— Что ж, это облегчает дело. С Викентием Викторовичем Миртовым мы дружили. Его внезапная смерть и последовавшая вскоре смерть его жены были для меня тяжелым ударом. Я его по-настоящему любил. Однако, "амикус Плато…

…сэд магис амика эст вэритас, — машинально закончил Георгий бессмертный афоризм об истине, которая дороже друга Платона.

— Вам знакома латынь?

— В известных пределах.

— Тем лучше… Так вот, когда Викентий впервые изложил свою идею и низложил ее именно мне, я сразу понял ее антинаучность, о чем, разумеется, не замедлил ему сказать. Разговор вышел тяжелый и потому, видимо, не занесен Викентием в дневник, в котором он скрупулезно описывал каждый свой день. Кстати, дневник этот сохранился.

Зная горячий характер Викентия, я просил его хотя бы не торопиться с обнародованием своих догадок. Но он не прислушался к моим доводам, и получилось — хуже некуда. Его выступление на ученом совете было совершенно некорректным, а это вызвало ожесточение другой стороны. Результатом явилась статья в газете, и дальше все покатилось по наезженным в те годы рельсам. Викентий был вынужден уйти из института, работал то ли истопником, то ли дворником, скрывался от нас, своих друзей, и, в конце концов, сломался, — Глеб Евстигнеевич замолчал, странно поеживаясь, затем вновь заговорил. — Он был чрезвычайно талантлив. Раньше о таких говорили — талант от бога. Но завиральные идеи, нежелание смотреть фактам в лицо и самомнение. Да, да, самомнение! А отсюда эпатаж, непризнание авторитетов, вздорность характера. Из него, я уверен, никогда бы не получился настоящий ученый. Он должен был сломаться, и он сломался. Да-с!

Георгий вдруг осознал, что интонации декана не отвечают моменту. Таким голосом зачитывают обвинительное заключение. Осознал это, как видно, и Краснопольский. Он горестно вздохнул и развел руками.

— Увы, столько лет прошло, а мне и сейчас до слез жаль его нереализованных возможностей. Не могу сдержаться… Что же касается непосредственно вашего вопроса, то дело тут вот в чем: Нина долго не знала истинного положения вещей, а потом, узнав, очень болезненно все это переживала. Однако со временем рана затянулась. Получив ваше первое письмо, я сразу подумал о Нине, о том, что рыться в этой истории снова ей будет нелегко. Отсюда и негативное отношение к вашему приезду.

— Но почему же Нина Викентьевна узнала о моем письме?

— Да потому, — Краснопольский чуть наклонил голову, и взгляд его ушел в подлобье, — да потому, что в нашей семье тайны не приняты. Вот так… А Нина высказалась за ваш приезд. Она всегда отличалась здравомыслием и тут достаточно резонно заметила, что лучше объясниться накоротке, чем оставлять проблему открытой.

— Известно ли вам, кто скрывается под псевдонимом М. Преклонный?

— Никто не скрывается, ибо это не псевдоним. Был такой в институте. Мерзкая, надо сказать, личность. Ныне на пенсии. Впрочем, не знаю, жив ли… Как вы понимаете, встреч с ним не ищу… Но довольно об этом. Нина сообщила мне, что вы близкий друг Петра.

— Мы школьные приятели, — Георгий во всем любил точность.

Тонкой улыбкой Глеб Евстигнеевич просигналил, что уловил нюанс.

— Надеюсь, вам у нас понравится. Мы любим гостей. И, знаете ли, я рад, что в вашем лице, как мне кажется, нашел интеллигентного человека.

Дверь кабинета открылась, и вошла Нина.

— Я без стука. Это не страшно?

— Нет, — отвечали мужчины одновременно.

Нина рассмеялась.

— Я вижу, у вас полное единомыслие.

— Именно так, — проговорил Георгий, поднимаясь. Он обратился к Краснопольскому. — Большое спасибо за беседу. Рад был познакомиться.

— До вечера, — последовал благожелательный ответ.