Ночь, которая умирает

Твини

Джефферсон Скэнлон вытер взмокшую бровь и глубоко вздохнул. Он потянулся дрожащим пальцем к переключателю — и остановился. Его модель, на которую ушло более трех месяцев напряженного труда, была, можно сказать, последней его надеждой. Он вложил в нее добрую долю тех пятнадцати тысяч долларов, которые сумел наскрести. И сейчас должно было решиться, выиграл он или проиграл.

Обхватив руками свою пылающую голову, он простонал:

— О боже! Она должна работать, должна! Мои расчеты верны, и я создал нужное поле. По всем законам науки оно должно расщеплять атом. — Он встал, выключил бесполезный рубильник и в глубоком раздумье зашагал по комнате.

Его теория верна. Но если теория верна, значит, установка собрана неверно. Но установка собрана верно, значит, теория…

Где-то неподалеку заорали мальчишки, нарушив ход его мрачных раздумий. Скэнлон нахмурился. Он не терпел шума.

Крики приближались, усиливались, становились отчетливее: «Хватай его, Джонни!», «Эй, держи!»

Меньше чем в двухстах ярдах от Скэнлона дюжина мальчишек выскочила из-за угла и понеслась ему навстречу.

Скэнлон невольно заинтересовался. Они набросились на кого-то с характерной для своего возраста жестокостью.

Скэнлон от изумления едва не выронил трубку, потому что беглецом был твини — полукровка, гибрид Земли и Марса. Ошибиться не давал совершенно белый, жесткий как проволока хохол, больше похожий на ерш для мытья бутылок или на иглы

дикобраза, чем на обыкновенные волосы. Скэнлон с удивлением подумал: как твини мог оказаться вне стен приюта?

Мальчишки снова нагнали полукровку, и их враждебный рев усилился. А затем потрясенный Скэнлон увидел, как взметнулась вверх и опустилась тяжелая доска. Происходившее было настолько дико, что он, не помня себя от возмущения, бросился с кулаками в самую гущу.

— Прочь, варвары! Прочь отсюда, пока я… — Хватив ближайшего хулигана башмаком по заднице, он одновременно бросил наземь двух других.

Скэнлон очутился один на один с твини, который, не переставая всхлипывать, опасливо поглядывал на него.

Он заметил, что твини, вымахавший сильно в длину, был устрашающе худ, что одежда его состояла из каких-то грязных лохмотьев, а его измученное лицо было печально.

— Слушай, ты, наверное, голоден?

По лицу твини прошла судорога: видно было, что он переживает внутреннюю борьбу. Наконец он негромко и смущенно ответил:

— Да… немножко.

— Это заметно. Пойдем ко мне. — Большим пальцем Скэнлон указал себе за спину. — Тебе необходимо поесть. И похоже, не помешает умыться и переодеться.

Он молчал до самого дома и, только открыв дверь, снова заговорил:

— Пожалуй, тебе следует сначала умыться. Ступай сюда, в ванную, и быстренько запрись, пока тебя не увидела Бьюла.

Но было уже поздно. Сзади раздался испуганный возглас.

Бьюла, домохозяйка Скэнлона, направлялась к ним; ее всегда кроткое лицо раскраснелось и выражало негодование, глаза сверкали.

— Джефферсон Скэнлон! Джефферсон! — Она обратила к твини исполненный омерзения взгляд. — Как мог ты привести в этот дом это существо? Ты что, утратил представление о приличиях?

Несчастный твини был совершенно уничтожен, но Скэнлон быстро взял себя в руки.

— Ладно, мы обсудим это потом. Ступай, парень, мойся. А Бьюла посмотрит, не найдется ли для тебя какой старой одежонки.

Одарив их обоих неодобрительным взглядом, Бьюла с важным видом удалилась.

— Не обращай на нее внимания, — сказал Скэнлон. — Она была когда-то моей няней и все еще видит во мне, что называется, своего рода собственность. На самом деле она не обидит даже мухи, так что иди мойся.

Когда твини наконец оказался за обеденным столом, он выглядел совершенно иначе. Отмытое от многодневной грязи худое лицо было почти красивым, а высокий открытый лоб говорил об уме и одухотворенности. Волосы, хотя и влажные, по-прежнему стояли торчком, в фут высотой, но в их ослепительной белизне было что-то благородное, почти величественное. Ничего уродливого Скэнлон в них сейчас не находил.

— Как насчет холодного цыпленка? — спросил Скэнлон.

— О да! — с энтузиазмом произнес твини.

Глаза его заблестели, и он энергично набросился на еду.

— А теперь, — сказал Скэнлон, — я хотел бы задать тебе несколько вопросов. Твое имя?

— Они звали меня Максом.

— Так! Ну а фамилия?

Твини пожал плечами.

— Они называли меня просто Максом, если вообще обращались ко мне. Не думаю, чтобы полукровке требовалась бы еще и фамилия. — Он произнес это с нескрываемой горечью.

— Но как ты очутился здесь? Ты ведь где-то живешь?

— Я жил в приюте. Лучше находиться где угодно, только не там.

— Они не желали тебе зла, Макс. Ты напрасно ушел. Ты не такой, как другие люди, и они тебя не понимали. Но что-то они все-таки дали тебе. Ты разговариваешь как человек, получивший некоторое образование.

— Я ходил на уроки, это верно, — хмуро признался Макс. — Но сидеть мне полагалось в углу, в стороне от других.

Макс подозрительно посмотрел на Скэнлона.

— Вы ведь не отошлете меня назад? — Он привстал, точно собрался бежать.

Скэнлон смущенно покашлял.

— Конечно, против твоей воли я этого не сделаю. Но для тебя это было бы лучше всего.

— Нет! — пылко вскричал Макс.

— Ладно, дело твое. Сейчас тебе надо прежде всего выспаться. Мы поговорим обо всем утром.

Он повел твини наверх.

— Переночуешь в этой спаленке. Только не вздумай ночью сбежать.

— Честное слово, не убегу.

Прошла неделя. Скэнлон сидел в своей мастерской. Появление Макса нарушило его однообразное существование, он чувствовал себя спокойным и отдохнувшим. И вдруг он сообразил: машина не работала просто потому, что была неисправна какая-то деталь. Все дело было в каком-то пустяке.

Скэнлон горячо взялся за дело. Через полчаса машина, полностью разобранная, валялась на рабочем столе, а Скэнлон уныло взирал на этот хаос.

Он не услышал, как отворилась дверь. Вошедший дважды покашлял, прежде чем Скэнлон оглянулся.

— О… Макс. — Взгляд его лишь постепенно из рассеянного становился осмысленным. — Я тебе нужен?

— Я просто хотел, чтобы вы объяснили мне тут кое-что из квантовой механики. Здесь интегралы, которые я не совсем понимаю. И это меня мучит. Вот… подождите, я сейчас найду. — Он начал листать учебник и вдруг заметил царивший в мастерской беспорядок. — Ой, вы сломали вашу модель?

Вопрос вернул Скэнлона к прежним заботам. Он горько усмехнулся.

— Нет, пока нет. Просто я думал, что где-нибудь не в порядке изоляция или контакты и что машина только поэтому не работает. Но ничего такого нет… значит, я в чем-то ошибся.

— Можно мне посмотреть уравнения?

Макс тщательно проглядывал листки один за другим и откладывал их в сторону.

— Для меня это, пожалуй, чересчур сложно.

Изобретатель слабо улыбнулся.

— Меня это не удивляет, Макс. — Он окинул взглядом замусоренную мастерскую, все сильнее раздражаясь. Почему эта штука не работает? Он резко поднялся и схватил свою куртку. — Я пойду пройдусь, Макс.

Вернулся он такой голодный, что не в силах был думать ни о чем другом, и не сразу обратил внимание на доносившиеся из лаборатории звуки. Но затем услышал все-таки гудение, которое, стихнув на миг, снова возобновилось, но почти сразу было заглушено пронзительным треском. В следующую минуту смолк и треск.

Скэнлон рывком распахнул дверь в лабораторию — и на миг ошеломленно застыл. Лишь понемногу дошло до него, что его прежняя машина опять собрана, но собрана настолько необычно, что даже его опытный глаз не мог уразуметь, как стыкуются отдельные части.

В первый момент он лишь с недоумением подумал, что это сон или розыгрыш, но потом в другом конце комнаты промелькнул над верстаком серебряный хохол — и все стало ясно.

— Макс! — заорал Скэнлон в бешенстве.

Этот идиот мальчишка из любопытства затеял нелепые и опасные опыты.

Макс обратил к опекуну бледное лицо, которое тут же стало заливаться краской, и неохотно приблизился.

— Что ты наделал? — сердито глядя на него, закричал Скэнлон. — Ты хоть понимаешь, из чего соорудил себе игрушку? Эта штука в один миг может превратить тебя в покойника.

— Извините, мистер Скэнлон. Я заметил, что в ваших уравнениях, — он вытащил два листка и указал пальцем место, — это выражение, определяющее искривление пространства, всегда строится, исходя из функции х¹ плюс у¹ плюс z². Поскольку поля, как мне кажется, всюду постоянны, дело должно идти о сферическом уравнении.

Скэнлон кивнул.

— Я в курсе, но к проблеме это не имеет никакого отношения.

— Ну, мне подумалось, что это потребует для создания поля определенных условий. Вот я и выпрямил все искривления и уже затем создал новые, сферические.

Изобретатель смотрел на него с открытым ртом. Теперь странная конструкция установки становилась понятной.

— Она работает? — спросил он.

— Я не совсем уверен. Отдельные части не были рассчитаны на подобный монтаж, так что в лучшем случае это выполнено лишь в очень грубом приближении.

— Но работает ли она? Да замкни же, черт возьми, цепь! — Скэнлон уже сгорал от нетерпения.

— Хорошо, отойдите. Я понижу мощность в десять раз, чтобы по возможности уменьшить опасность.

Он медленно включил рубильник, и в ту же секунду в центре камеры возник пылающий бело-голубой шар. Чувствуя, как у него подгибаются колени, Скэнлон опустился на стул, устремив на взволнованного твини взгляд, в котором были почтительность, благоговение и еще нечто — страх. До сих пор ему не приходило в голову, что твини не землянин и не марсианин, а что-то среднее, но совсем новое. Только теперь он по-настоящему заметил эту разницу, которая заключалась не в сравнительно небольшом физическом отличии, а в огромном, неизмеримом превосходстве ума.

— Атомная энергия! — выдохнул он хрипло. — И открыта она мальчишкой, которому не исполнилось еще и двадцати лет.

Оба — опекун и подопечный — притихли, почти подавленные грандиозностью сделанного ими открытия.

И в этот момент эра электричества завершилась.

С того знаменательного дня многое изменилось. Во-первых, Скэнлон был теперь всемирно известным и всемирно любимым ученым, и было бы странно, если бы он не гордился этим. Во-вторых, что, конечно, не менее важно, атомная энергия преобразила весь мир.

Контроль за использованием атомной энергии осуществляла коалиция мировых держав, сумевшая на деле доказать неисчерпаемые возможности этой великой силы, обращенной на пользу человечеству.

Претерпели революционные изменения межпланетные путешествия. Полеты на Марс и Венеру превратились в «детские прогулки» и затраты на них уменьшились в три раза. Делом ближайшего будущего стали полеты к внешним планетам.

Скэнлон уселся поглубже в кресло и снова задумался о единственной ложке дегтя, портившей эту чудесную бочку меда. Макс отказался от всех почестей, бурно и горячо воспротивился упоминанию своего имени в связи с этим открытием, и Скэнлон вынужден был ограничиться туманной ссылкой на «одаренного помощника», но до сих пор не мог простить себе такой вопиющей несправедливости и сам казался себе порядочной скотиной.

Резкий хлопок оторвал его от этих мыслей, и он с удивлением оглянулся.

— Хэлло! В чем дело?

Макс отшвырнул книгу и встал, по-детски надув губы.

— Я чувствую себя одиноким, вот и все.

Лицо Скэнлона вытянулось; он мягко, с виноватым видом сказал:

— Да, Макс, конечно. Мне жаль тебя, но обстоятельства… обстоятельства… они…

Макс опомнился и с нежностью обхватил плечи опекуна.

— Я не в том смысле… Просто… ну, не знаю, как сказать… просто… хочется иногда, чтобы рядом был кто-то такого же возраста… вообще такой же.

Бьюла подняла голову и пристально посмотрела на молодого человека, но ничего не сказала.

— Ты прав, сынок, — согласился Скэнлон. — Я тебя понимаю. Человеку необходим друг, товарищ.

Макс открыл рот, собираясь что-то сказать, но вдруг без всякой видимой причины покраснел и только тихо буркнул:

— Я веду себя глупо! — С этими словами он поспешно вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Экономка отложила вязание и вскинула на Скэнлона скучающий взгляд.

— Боже мой! Можно подумать, что ты сам никогда не был двадцатилетним, Джефферсон. Или ты и впрямь думаешь, что ему не хватает товарища?

Скэнлон с неподдельным ужасом глядел на нее.

— Ты серьезно, Бьюла? Ты предлагаешь мне отправиться искать девушку для Макса? Да я… да я вообще не разбираюсь в женщинах, не говоря уже о твини.

— Не говори глупостей, Джефферсон. Кроме волос, твини ничем от нас не отличается. Я вполне доверяю твоему вкусу.

— Нет! Ни за что! Более сумасбродной идеи…

— Джефферсон, ты его опекун. Это твой долг перед ним.

— Вот насчет долга ты права, права даже больше, чем представляешь. — Он вздохнул. — Что ж, придется взяться за дела.

Скэнлон нерешительно переминался с ноги на ногу под испытующим взглядом кислолицей чиновницы, восседавшей под табличкой, на которой крупными буквами значилось: «Мисс Мартин. Управляющая».

— Садитесь, сэр, — неприветливо сказала она. — Что вам угодно?

— Я пришел узнать, — речь его была тщательно отрепетирована, но произносил он ее запинаясь, — нет ли у вас тви… я хочу сказать, марсианских полукровок. Это…

— У нас их три, — прервала его управляющая.

— А женского пола? — нетерпеливо спросил Скэнлон.

— Все женского пола. — Она смотрела на него осуждающе и с подозрением.

— О, хорошо. Я хотел бы взглянуть на них. Это…

Мисс Мартин не сводила с него холодных глаз.

— Прошу прощения, но я желала бы прежде всего знать, намерены ли вы удочерить полукровку.

— Именно так, если она мне подойдет. Неужели это так необычно?

— Весьма, — последовал ответ. — Вы понимаете, что в каждом таком случае мы должны сначала самым тщательнейшим образом проверить общественное и материальное положение семьи. По мнению правительства, этим созданиям лучше находиться под надзором государства, и оформление опеки — дело сложное.

— Знаю, мадам, знаю. Я уже сталкивался с этой процедурой пятнадцать месяцев назад. Думаю, что смогу представить вам удовлетворительный отчет о моем общественном и материальном положении. Меня зовут Джефферсон Скэнлон…

— Джефферсон Скэнлон! — почти взвизгнула она.

Если ее прежняя надменность угнетала Скэнлона, то от ее теперешних неумеренных восторгов он и вовсе не знал куда деваться. Непрестанно утирая со лба пот, он что-то бормотал в ответ на ее бесконечные вопросы и чувствовал уже, что этот дракон в юбке сейчас обратит его в бегство. Но вот наконец его мучения были прекращены появлением служанки с тремя твини.

Скэнлон оглядел их с интересом и неожиданным удовольствием. Две были совсем еще девочки лет по десять, но третья, девушка примерно восемнадцати лет, похоже, удовлетворяла всем требованиям. Она была тоненькой, гибкой, необычайно грациозной, и даже в выжидательной позе, в которой она застыла перед управляющей, чувствовалось изящество. Убежденный холостяк, «человек без эмоций», каким он себя считал, Скэнлон не мог все же удержаться от одобрительного кивка.

Лицо девушки, несомненно, подходило под определение Бьюлы как «миловидное», а темно-синим, сейчас смущенно потупленным глазам Скэнлон был склонен придавать особое значение.

Даже ее странные волосы были прекрасны. Они не торчали таким непомерно высоким хохлом, как у Макса, и в их нежной белизне как будто отражался свет солнца.

Две девочки, стоя по бокам от нее, уцепились за ее юбку и глядели на взрослых со всевозрастающим испугом.

Самообладание изменило девушке, и она порывисто прижала к себе обеих девочек.

— Я не хочу покидать их, сэр! — Она нежно поцеловала малышек. — Не плачьте, мои маленькие. Я вас не брошу. Меня не заберут отсюда.

Скэнлон тяжело сглотнул и, поспешно выхватив носовой платок, начал сморкаться. Мисс Мартин всем своим видом выразила презрительное неодобрение.

— Не обращайте внимания на эти глупости, мистер Скэнлон. Полагаю, завтра к полудню я смогу приготовить бумаги.

— На всех троих, — был резкий ответ.

— Как на всех троих? Вы серьезно?

— Разумеется. Я ведь вправе это сделать? — рявкнул он.

— О, конечно, но…

Скэнлон, не слушая дальше, быстро исчез, оставив мисс Мартин в полной растерянности, а Мэдлин и девочек вне себя от счастья.

Изумление Бьюлы, когда в аэропорту перед ней вместо одной твини предстали сразу три, не поддавалось описанию. Но в целом этот сюрприз оказался приятным, так как маленькие Роз и Бланш мгновенно покорили сердце старой экономки. Почувствовав на своих морщинистых щеках их горячие и влажные поцелуи, она окончательно растаяла.

Мэдлин привела ее в полный восторг, и она тихонько шепнула Скэнлону, что он, оказывается, совсем неплохо разбирается в таких вопросах.

Затем с приближением раннего зимнего утра Бьюла вдруг обратилась к Мэдлин с просьбой:

— Не поможешь ли мне приготовить мужчинам еду?

— Мужчинам? — растерялась Мэдлин. — Значит, здесь есть еще кто-то, кроме мистера Скэнлона?

Бьюла, сразу поняв, что ее волнует, прибавила мягче:

— Не беспокойся, дорогая. Ему будет приятно узнать, что ты твини. Вот увидишь, он будет рад с тобой познакомиться.

Впрочем, слово «рад» ни в малейшей степени не отражало чувств, охвативших Макса при первом взгляде на Мэдлин.

— Как поживаете… Очень рад познакомиться, — вытаращив глаза, пробормотал Макс.

Роз и Бланш весело приветствовали его, но Мэдлин только на миг оторвала взгляд от тарелки.

Ужин прошел в полном молчании. Макс, весь день жаловавшийся на зверский голод, так и не дотронулся до еды, а Мэдлин рассеянно водила вилкой по тарелке. Скэнлон и Бьюла украдкой, с хитрецой поглядывали друг на друга.

После трапезы Скэнлон незаметно скрылся, справедливо решив, что такое дело лучше предоставить женщине. И когда Бьюла несколько часов спустя зашла к нему, он убедился, что поступил правильно.

— Лед сломан, — радостно сообщила она. — В данный момент они рассказывают друг другу о себе, и понимание между ними полное. Правда, они все еще друг друга побаиваются и сидят в противоположных углах, но это пройдет, и, думаю, довольно скоро.

— Славная пара, а, Бьюла?

— В жизни не видела лучшей. А Роз и Бланш — ангелочки. Я только что уложила их спать. — После некоторой паузы она продолжала: — Один-единственный раз ты был прав, а я ошиблась — это когда ты против моей воли привел к нам Макса… Но один такой случай стоит всех остальных. Ты достойный сын своей милой матушки, Джефферсон.

— Я хотел бы сделать счастливыми всех твини на земле. И это ведь совсем просто. Если бы с ними обращались как с людьми, а не как с потенциальными преступниками, если бы им позволили иметь свои дома и жить по своему вкусу…

— Ну а почему бы тебе этого не сделать?

Скэнлон серьезно посмотрел на нее.

— Я к тому и веду. — Голос его понизился до задумчивого шепота. — Подумать только. Город твини, их собственный город, со своими административными органами, своими школами, своими общественными предприятиями. Отдельный мирок внутри большого мира и такой, где каждый твини будет чувствовать себя человеком, а не ублюдком, на которого свысока смотрят все «чистокровные».

Он неторопливо набил свою трубку.

— Мир в неоплатном долгу перед одним-единственным твини… и я тоже в долгу перед ним. Я это сделаю. Я построю Твин-таун.

Эту ночь он провел без сна. Звезды совершили положенный им путь, потускнели и наконец погасли. Небо стало сереть, настал рассвет, а Скэнлон все сидел неподвижно, думал, планировал.

С легким сердцем встретил Джефферсон свое восьмидесятилетие. Походка его утратила пружинистость, спина сгорбилась, но могучее здоровье не изменило ему, а под копной волос, теперь таких же белых, как у твини, сохранился по-прежнему живой ум.

Счастливый человек не старится, а последние сорок лет Скэнлон наблюдал за ростом Твин-тауна и был счастлив.

Сейчас он смотрел из своего окна на эту жемчужину с населением чуть больше тысячи и с тремястами квадратных миль плодородной земли Огайо.

Стройные и прочные дома, широкие чистые улицы, парки, театры, школы, магазины — образцовый город, созданный коллективным трудом с приложением ума и таланта.

Он услышал, как отворилась дверь, и, не оборачиваясь, узнал легкие шаги.

— Ты, Мэдлин?

— Да, отец. — В Твин-тауне каждый житель называл его только так. — Макс и мистер Джонсон вернулись.

— Это хорошо. — Он ласково поглядел на нее. — Как вырос у нас на глазах Твин-таун.

Мэдлин со вздохом кивнула.

— Не вздыхай, дорогая. Мы прожили эти годы не зря. Жаль только, что Бьюла не может порадоваться вместе с нами. — Он погрустнел, вспомнив старую экономку, умершую четверть века назад.

— Сегодня не надо печалиться, — теперь уже Мэдлин успокаивала его. — Вот и мистер Джонсон. Вспомните: сегодня сороковая годовщина города — день радости, а не печали.

Чарльз Б. Джонсон был, что называется, человеком практичным. Под этим подразумевались ум, дальновидность, относительное понимание научных проблем, но с непременным обращением этих положительных качеств только себе на пользу. А потому мистер Джонсон серьезно занялся политикой и первым был назначен в недавно созданный правительственный комитет по вопросам науки и техники.

И эту свою новую деятельность он начал с визита к величайшему ученому и изобретателю мира Джефферсону Скэнлону, который и ныне, в столь преклонном возрасте, не имел себе равных по количеству ежегодно предоставляемых в распоряжение правительства важных изобретений. Твин-таун явился для Джонсона в значительной мере сюрпризом. До сих пор в мире имелось лишь весьма смутное представление об этом городе, на него смотрели как на своего рода хобби старого изобретателя, как на безобидную эксцентричность. Сейчас Джонсону почудилось нечто зловещее в этом слишком хорошо исполненном проекте.

Однако, войдя в сопровождении Макса к Скэнлону, он сумел придать своему лицу выражение самой искренней доброжелательности.

— А, Джонсон, — приветствовал его Скэнлон, — вы уже вернулись. Ну что вы обо всем этом думаете?

— Это поразительно… Это просто чудо!

— Рад слышать, — с довольным смешком отозвался Скэнлон. — У нас тысяча сто пятьдесят четыре жителя, город растет с каждым днем. Вы видели, каких успехов мы достигли, но это ничто в сравнении с нашими планами, которые будут осуществляться и после моей смерти. Впрочем, кое-чего я хотел бы добиться при жизни, и вот тут мне нужна ваша помощь.

— Что же это такое? — осторожно осведомился секретарь комитета по вопросам науки и техники.

— Только одно: чтобы эти так долго унижаемые твини были уравнены в правах с землянами и марсианами — в правах политических, гражданских, экономических, общественных.

Джонсон заколебался.

— Это будет затруднительно. Существует немало вполне понятных предрассудков, и пока мы не убедим жителей Земли, что твини заслуживают равенства… — Он с сомнением покачал головой.

— Заслуживают равенства?! — горячо воскликнул Скэнлон. — Да они заслуживают большего. Мои требования очень скромны.

При этих словах Макс, тихо сидевший в углу, поднял голову и выразительно посмотрел на Скэнлона, но тот продолжал:

— Вы не представляете, каковы эти твини в действительности. Они вобрали все лучшее, что есть на Земле и на Марсе. Они обладают трезвой, аналитической рассудительностью марсиан в сочетании с живой эмоциональностью и безудержной энергией землян. Интеллектом они превосходят нас с вами, да, любой из них! Я же прошу только равноправия.

— В своем усердии вы, пожалуй, преувеличиваете, мой дорогой Скэнлон, — снисходительно улыбнулся Джонсон.

— Ничего подобного. Почему, как вы думаете, я сделал столько ценных открытий? Почему я сумел несколько лет назад найти способ преодоления силы тяжести? Вы полагаете, мне удалось бы все это без моих помощников? Посмотрите на Макса. — Макс опустил глаза под пристальным взглядом правительственного чиновника. — Это ему принадлежит последний, завершающий штрих в открытии атомной энергии.

Скэнлон так распалился, что отбросил всякую сдержанность:

— Спросите профессора Уайтсана из Стэнфорда, и он вам скажет. Он мировой авторитет в психологии, он знает, о чем говорит. Он изучал твини… За ними будущее, и они заслуживают равноправия!

— Да, вероятно… несомненно. — В глазах Джонсона появился странный блеск, губы тронула кривая улыбка. — Это чрезвычайно важно, Скэнлон. Я займусь этим сейчас же. В буквальном смысле, сию минуту. Я ухожу немедленно, чтобы попасть на стратокар, вылетающий в два десять.

Сразу после его ухода Макс подошел к Скэнлону.

— Мне надо показать вам кое-что, отец, — выпалил он без всякого предисловия. — Такое, о чем вы до сих пор не знали.

Скэнлон с изумлением посмотрел на него.

— О чем ты говоришь?

— Пойдемте, отец, прошу вас. Я вам все объясню. — Он был почти пугающе серьезен.

В дверях они столкнулись с Мэдлин, которая по знаку Макса сразу все поняла, и лицо ее опечалилось.

В полном молчании все трое направились к роккокару. Он вскоре опустился на лесной лужайке у подножия холма. Высокий, крепко сложенный твини подскочил к ним и вздрогнул, увидев Скэнлона.

— Добрый день, отец, — прошептал он, вопросительно глянув на Макса.

— Добрый день, Эммануэль, — рассеянно отозвался Скэнлон. Он вдруг увидел, что стоит перед умело закамуфлированным входом, ведущим внутрь холма.

Именно туда и повел его за собой Макс. Пройдя сотню футов, они попали в громадную искусственную пещеру. Скэнлон застыл, восхищенный: перед ним были три гигантских корабля, великолепно сконструированных и, как он сразу заметил, снабженных новейшими атомными двигателями.

— Простите, отец, — сказал Макс, — что они сделаны без вашего ведома. Это единственный случай в истории Твин-тауна.

Скэнлон почти не слушал его, целиком поглощенный изумительным зрелищем. Макс продолжал:

— В центре — флагман «Джефферсон Скэнлон», справа — «Бьюла Гудкин», слева — «Мэдлин».

— Но что все это значит? — Скэнлон вышел из своего оцепенения. — И почему такая таинственность?

— Уже пять лет, как эти корабли, заправленные топливом и провизией, стоят здесь, готовые в любую минуту к старту. Этой ночью мы подорвем холм и возьмем курс на Венеру. Мы до сих пор молчали, чтобы раньше времени не тревожить вас. Нам давно было ясно, что когда-нибудь это случится, но мы думали, — голос его стал тише, — может быть, нам удастся еще протянуть и беда грянет, когда вас уже не будет с нами…

— Да объясни же толком! — не выдержал Скэнлон. — Я хочу знать все. И почему именно сейчас, когда я твердо рассчитываю добиться для вас равноправия, вы решаете улететь?

— В том-то и дело, — хмуро ответил Макс, — После вашего разговора с Джонсоном нам нельзя здесь оставаться. Пока и земляне и марсиане презирали нас, но терпели. А вы заявили

Джонсону, что мы выше других, что за нами будущее. Вот теперь нас возненавидят по-настоящему. Ни о какой терпимости не может быть больше и речи, поверьте мне. Нам надо исчезнуть, прежде чем грянет буря.

Глаза старого изобретателя расширились: он уже видел, что Макс прав.

— Понимаю. Я сейчас же свяжусь с Джонсоном. Может быть, эту страшную ошибку удастся еще исправить, — Он в отчаянии хлопнул себя по лбу.

— О, Макс, — со слезами на глазах вмешалась в разговор Мэдлин, — почему ты не скажешь главного? Мы хотим, отец, чтобы вы полетели с нами. Венера так мало заселена, что мы неопределенно долгое время будем там в полной безопасности.

Она умолкла, встревоженная тем, как сразу вытянулось и постарело лицо Скэнлона.

— Нет, — совсем тихо произнес он, — нет! Мое место здесь, среди мне подобных. А вы, дети мои, летите. Когда-нибудь ваши потомки займут ведущее место в Солнечной системе. Но я… я останусь на Земле.

Скэнлон брел по опустевшим улицам Твин-тауна, стараясь побороть свою тоску. Это было нелегко. Вчера он праздновал сорокалетие со дня основания города и радовался его процветанию. Сегодня город умер, остался лишь его призрак.

И все-таки Скэнлон испытывал странное чувство. Пусть его мечта рухнула, но за ней ведь открылась другая, еще более прекрасная мечта. Он вырастил из подкидышей поколение людей будущего, представителей новой цивилизации, и его имя останется в истории.

Атомная энергия, преодоление силы тяжести — все отступало перед этой его заслугой, перед таким подарком, сделанным им Солнечной системе.

Очевидно, думал он, это и есть чувство, которое должен испытывать творец мироздания.

Твини на Венере

Влажная сонная атмосфера всколыхнулась и с воем уступила насилию. Обширное плато трижды содрогнулось, когда массивные яйцевидные снаряды, пришедшие из глубокого космоса, соприкоснулись с ним. Грохот посадки, отразившись от гор, вздымавшихся на одном краю плато, эхом докатился до буйных зарослей на другом; и снова все погрузилось в молчание.

Один за другим с лязгом открылись три люка; нерешительно, поодиночке стали появляться человеческие фигурки. Сперва настороженно, потом с нетерпением и ликованием люди делали первые шаги в новом мире, пока пространство вокруг кораблей не оказалось ими заполнено.

Тысяча пар глаз жадно всматривались в окружающее пространство, тысяча ртов возбужденно переговаривались. И тысяча белоснежных хохолков футовой высоты грациозно зашевелилась на ветру чужого мира.

Твини высадились на Венере.

Макс Скэнлон устало вздохнул:

— Вот мы и добрались! — Он отвернулся от иллюминатора и тяжело опустился в кресло. — Они счастливы, как дети… и я не могу осуждать их за это. Мы оказались в новом неведомом мире — мире, который целиком принадлежит нам одним. Знаменательное событие. Но это только начало, и впереди у нас трудные дни. Я почти испуган. Этот проект так хорошо начался, но как же тяжело будет довести его до конца…

Ласковая рука легко коснулась его плеча, и он крепко сжал ее, улыбнувшись голубым глазам, вопросительно и нежно смотревшим на него.

— Скажи, Мэдлин, а ты не боишься?

— Вот уж нет! — Восторженность ее тут же сменилась печалью. — Вот только… если бы отец был с нами! Ты… ты же знаешь, он значит для нас гораздо больше, чем для остальных. Мы… мы были первыми, кого он взял под свое крыло, помнишь?

Они смолкли, погрузившись в воспоминания. Макс вздохнул:

— Помню его в тот день, сорок лет назад… поношенный костюм, трубка, все прочее. Он пригласил меня в гости. Меня, презренного полукровку. И… и он нашел мне тебя, Мэдлин!

— Я помню. — На глазах у нее навернулись слезы. — Но ведь он остался с нами, Макс, и всегда с нами будет… здесь, и вот здесь.

Ее рука прикоснулась сперва к собственной груди, потом к груди Макса.

— Эй, папа, лови ее, лови!

Макс обернулся на голос старшего сына как раз вовремя, чтоб успеть подхватить стремительно несшийся к нему комочек трепыхающихся рук и ног. Он поставил девчушку перед собой и с серьезной миной спросил:

— Отдать тебя назад папе, Элиза? Он тебя зовет.

Малышка восторженно затопотала ножками.

— Нет, нет! Я хочу с тобой, дедуля! Я хочу, чтобы ты посадил меня на плечи, а потом и я, и ты, и бабуля пошли бы гулять по этим красивым местам!

Макс повернулся к сыну, суровым жестом указывая на дверь:

— Убирайся быстрее, никудышный отец. Пусть старый дед расплачивается за тебя и на этот раз.

Артур улыбнулся.

— Только внимательно присматривай за ней, ради всего святого. Едва она выбралась из ракеты, нам с женой пришлось устроить на нее настоящую охоту. Мы держали ее за воротник, чтобы не убежала в лес. Разве не так, Элиза?

Услышав это, Элиза неожиданно вспомнила о давней обиде.

— Дедуля, скажи ему, что мне хочется поглядеть на эти маленькие деревца. А то он меня не пускает. — Она выскользнула из рук Макса и подбежала к иллюминатору. — Ты только посмотри туда, дедуля, только посмотри! И там деревья, и там! И совсем снаружи не темно. Мне так не нравится, когда снаружи темно, а тебе?

Макс подался вперед и ласково взъерошил мягкий белый хохолок девчушки.

— Да, Элиза, мне тоже не нравится, когда там темно. Но и тогда была не совсем полная тьма, а отныне никакой тьмы вообще не будет. А теперь лети к бабушке. Она специально для тебя придумает какое-нибудь пирожное. Так что вперед — и бегом!

Он с улыбкой проследил за удаляющимися фигурами жены и внучки, но когда он повернулся к сыну, глаза его вновь стали серьезными.

— Итак, Артур?

— Да, папа?

— Нельзя терять время, сынок. Мы должны немедленно приступить к строительству. Подземному строительству.

— Подземному? — Артур отшатнулся, и на его лице появилось испуганное удивление.

— Раньше я молчал, но это вопрос жизни. Любой ценой мы должны исчезнуть из поля зрения Системы. На Венере тоже есть земляне… чистокровные. Правда, их немного, но от этого они не изменились. И они не должны нас обнаружить — по крайней мере, до тех пор, пока мы не подготовимся ко всему, что может нас ожидать. А на это потребуются годы.

— Но подземные жилища, отец! Жить, как кроты, вдали от воздуха и света! Нет, мне это не по душе.

— Какая чушь! Не стоит излишне драматизировать. Жить мы будем на поверхности. Но энергостанции, запасы пищи и воды, лаборатории — все должно находиться под землей и быть неуязвимым. — Старый твини раздраженно отмахнулся от этой темы. — Забудь об этом до поры до времени. Я хочу поговорить кое о чем другом, о чем мы уже однажды спорили.

Глаза Артура застыли, уставившись в потолок. Макс поднялся и опустил руки на мускулистые плечи сына.

— Мне уже шестьдесят, Артур. И сколько я еще протяну, не знаю. В любом случае, лучшие мои годы уже прошли, так что будет разумнее, если я передам руководство более молодому, более энергичному человеку.

— Все это сентиментальная болтовня, отец, и ты это знаешь. Среди нас нет никого, достойного припасть к твоим сандалиям, и никто даже секунды не станет слушать ни о каких планах о назначении преемника, пока ты жив.

— Я не собираюсь просить их слушать меня. Это ни к чему… новым вождем станешь ты.

Молодой человек отрицательно покачал головой.

— Ты не можешь заставить меня сделать это против воли. Макс досадливо улыбнулся.

— Боюсь, ты увиливаешь от ответственности, сынок. И обрекаешь своего бедного старого отца на тяжкий труд, на ношу, которую он со своими скудными силами уже не в силах нести.

— Отец! — последовало неуверенное возражение. — Но ведь это же не так. Ты же так не думаешь. Ты…

— Попробуй опровергнуть. Посмотри-ка на это следующим образом. Нашей расе необходимо активное руководство, обеспечить которое я не способен. Я всегда буду рядом, чтобы дать совет, — пока жив; но с этих пор инициатива должна исходить от тебя.

Артур нахмурился, с трудом подбирая слова:

— Хорошо, раз ты так ставишь вопрос. Я беру на себя должность фельдмаршала. Но помни, что верховный главнокомандующий — ты.

— Отлично! Теперь давай-ка отметим это событие. — Макс открыл шкаф, достал из него коробку и украдкой извлек из нее пару сигарет. Потом вздохнул. — Запасы табака почти исчерпаны, а нового не будет, пока мы не вырастим свой, но… покурим в честь нового руководителя.

Голубой дым клубами поплыл вверх. Сквозь его завесу Макс взглянул на сына.

— А где Генри?

— Понятия не имею, — усмехнулся Артур. — Я не видел его с момента посадки. Но зато я могу сказать, с кем он.

— Мне это тоже известно.

— Пока светит солнце, с детьми всегда будут хлопоты. Думаю, пройдет не так уж много лет, отец, и ты сможешь баловать вторую партию внучат.

— Если они будут такими же славными, как первые трое, то я согласен. Надеюсь дожить до этого дня.

Отец и сын нежно улыбнулись друг другу и молча прислушались к приглушенным звукам счастливого смеха сотен твини, доносившимся снаружи.

Генри Скэнлон склонил голову набок и поднял руку, требуя тишины.

— Слышишь звук бегущих волн, Айрин?

Девушка, стоявшая рядом, кивнула:

— Где-то там.

— Пойдем посмотрим. В той стороне перед самой посадкой блеснула река. Может, это она и есть.

— Наверное, но нам следовало бы вернуться назад, к кораблям.

— Чего ради? — Генри остановился, удивленно взглянув на нее. — Мне казалось, ты будешь рада размять ноги после многих недель, проведенных на борту. — Ну, там может быть опасно.

— Только не здесь, на возвышенностях, Айрин. Венерианские плато — это практически вторая Земля. Сама можешь убедиться, что это лес, а не джунгли. Даже если бы мы находились в прибрежных районах… — Он резко замолчал, точно вспомнив о чем-то. — К тому же чего тебе бояться? — И он похлопал по висящему у бедра тониту.

Айрин подавила невольную улыбку и бросила лукавый взгляд на своего хвастливого спутника.

— Я прекрасно знаю, что ты со мной. Но в том-то и опасность.

— Очень мило… — Генри нахмурился. — И это награда за мое хорошее поведение…

Он побрел дальше, печально размышляя о чем-то своем, потом жестом указал на деревья:

— Они напомнили мне, что завтра день рождения Дафны. Я обещал ей подарок.

— Подари ей корсет, — последовал быстрый ответ. — Этой толстухе!

— Кто толстуха? Дафна? Хм-м… я бы так не сказал. — Он тщательно обдумывал ответ, испытующе поглядывая на спутницу. — Нет, я бы скорее определил ее… как бы точнее выразиться… как «очаровательную пышку». От нее так и пышет уютом.

— Она толстуха, — не столько сказала, сколько прошипела Айрин, и ее личико исказилось от ревности, — и глаза у нее зеленые!

Девушка проскользнула вперед и пошла, вздернув подбородок, прекрасно осознавая, что фигура у нее грациозная.

Генри ускорил шаг и догнал ее.

— Я, конечно, всегда предпочту тощую девицу.

Айрин повернулась к нему, стиснув крошечные кулачки:

— Я не тощая, ясно тебе, нелепая, глупая обезьяна!

— Но, Айрин, почему ты решила, что это я про тебя? — Голос его звучал серьезно, но глаза смеялись.

Девушка покраснела до ушей и отвернулась, нижняя губа у нее подрагивала. В глазах Генри мелькнуло беспокойство. Он осторожно погладил ее по плечу.

— Сердишься, Айрин?

Улыбка, внезапно озарившая лицо девушки, была словно бриллиант в оправе серебристого сияния ее волос.

— Нет, — просто ответила она.

Их глаза встретились, и на мгновение Генри растерялся… А когда понял, что произошло, было уже поздно; неожиданный поворот, мягкий смешок — и Айрин вновь обрела свободу.

Дойдя до просвета меж деревьями, она воскликнула:

— Смотри, озеро!

И бросилась вперед. Генри проводил ее хмурым взглядом, бормоча что-то себе под нос, потом помчался следом.

Пейзаж походил на земной. Поток, проложивший свой извилистый путь между группами тонкоствольных деревьев, впадал в спокойное озеро, достигавшее несколько миль в ширину. Задумчивое спокойствие лишь подчеркивалось приглушенным хлопанием крыльев летучих ящеров, гнездившихся в кронах.

Двое твини — юноша и девушка — застыли на краю леса и упивались красотой открывшегося зрелища.

Неподалеку послышался негромкий всплеск, Айрин вздрогнула от неожиданности.

— Что случилось?

— Н-ничего. По-моему, что-то движется в воде.

— Ну ты и выдумщица, Айрин!

— Нет, я что-то видела. Оно появилось и… о господи, Генри, не сжимай меня так сильно…

Она чуть не упала, когда Генри неожиданно оттолкнул ее прочь и схватил за тонит. И тут же прямо перед ними из воды высунулась мокрая зеленая голова и уставилась на них широко расставленными, удивленно выпученными глазами. Широкий безгубый рот раскрылся и быстро закрылся, не издав ни звука.

Сцепив руки на затылке, Макс Скэнлон задумчиво обозревал суровые предгорья.

— Значит, вот что ты надумал?

— Именно, отец, — с энтузиазмом настаивал Артур. — Если мы укроемся под этими толщами гранита, никто нас не сыщет. С нашими неограниченными запасами энергии потребуется не больше двух месяцев, чтобы выплавить просторную пещеру.

— Хм-м! Это потребует осторожности!

— Все предусмотрено!

— Но ведь горные районы — районы землетрясений.

— Мы изготовим достаточное количество статис-излучателей, чтобы утихомирить недра Венеры.

— Статис-излучатели поглощают прорву энергии, любая авария на энергостанции может означать наш конец.

— Мы построим пять автономных энергоцентров — для вашей надежности. Все пять одновременно выйти из строя не могут.

Старый твини улыбнулся.

— Отлично, сынок. Вижу, ты взялся за работу, засучив рукава. Так держать! Пусть будет, как ты решил, но помни, за все отвечать тебе.

— Порядок! А теперь вернемся к кораблям.

Они пустились в обратный путь, осторожно выбирая дорогу на каменистом склоне.

— Знаешь, Артур, — заметил Макс, неожиданно остановившись. — Я все размышляю об этих статис-лучах…

— Да? — Артур подал ему руку, помогая спускаться.

— Мне пришла в голову одна идея: что, если сделать их двумерными и изогнуть в пространство? Можно получить великолепную защиту, способную существовать, пока не иссякнет энергия — статис-поле.

— Для этого потребуются четырехмерные лучи, отец… о таких вещах приятно размышлять, но они неосуществимы.

— Ты полагаешь? Тогда послушай…

Но что именно следовало выслушать Артуру, так и осталось невысказанным — по крайней мере, в тот день. Пронзительный крик, раздавшийся впереди, заставил обоих твини поднять головы. Прямо на них несся Генри Скэнлон. За ним еле поспевала Айрин.

— Слушай, пап, я чертовски вовремя встретил тебя. Где ты был?

— Тут неподалеку, сынок. А ты где пропал?

— A-а, тоже неподалеку. Послушай, пап. Помнишь, ты рассказывал про амфибий, что населяют высокогорные озера Венеры? Так вот, мы с Айрин обнаружили целую колонию этих существ.

Айрин остановилась, переводя дыхание и энергично кивая.

— Они такие миленькие, мистер Скэнлон. И все — зеленые. — Она смешно наморщила носик.

Артур обменялся с отцом недоверчивыми взглядами и пожал плечами.

— Вы уверены, что видели их? Я ведь помню, Генри, как ты заметил в пространстве метеор, и напугал всех до смерти. А потом выяснилось, что это было собственное отражение в стекле иллюминатора.

Генри, болезненно перенеся смешок Айрин, воинственно выпятил челюсть.

— По-моему, Арт, ты напрашиваешься на неприятности. Я уже достаточно взрослый, чтобы тебе их обеспечить.

— Ну-ка успокойтесь оба, — приказал старший Скэнлон, — Артур, ты бы лучше научился уважать хорошие манеры младшего брата. Так вот, Генри, Артур имел в виду, что эти амфибии пугливы, как кролики. Никому еще не удавалось больше, чем мельком их увидеть.

— Пусть так, но мы нашли множество особей. Полагаю, они очарованы Айрин. Никто не может устоять перед ней.

— Уж мы-то знаем, кто не может, — громко рассмеялся Артур.

Генри напрягся, но отец встал между братьями.

— Прекратите-ка. Лучше пойдем и взглянем на этих амфибий.

— Поразительно, — воскликнул Макс Скэнлон. — Надо же, они дружелюбны, как дети. Ничего не понимаю!

Артур покачал головой.

— Я тоже, отец. За пятьдесят лет ни одному исследователю не удалось даже разглядеть их как следует. А тут их… словно мух.

Генри швырнул камешек в озеро.

— Эй, смотрите, смотрите.

Камешек описал высокую дугу, и не успел он плюхнуться в воду, как шесть зеленых тел разом перекувырнулись и скрылись под водой. Тут же одна из амфибий вынырнула, и камешек упал возле ног Генри.

Теперь амфибии подплыли совсем близко, количество их увеличивалось. Они собрались здесь со всего озера, лупоглазо таращась на твини. Безгубые пасти непрерывно открывались и закрывались в странном нечетком ритме.

— Мне кажется, они разговаривают, мистер Скэнлон, — заявила Айрин.

— Вполне возможно, — задумчиво согласился старый твини. — Их черепные коробки достаточно велики, чтобы вместить значительный мозг. Если их голосовые связки и уши настроены на звуковые колебания более низкие или высокие, чем человеческие, то мы не можем их услышать — это хорошо объясняет их немоту.

— Наверное, они так же деловито обсуждают нас, как и мы их, — заметил Артур.

— Конечно, и удивляются, что это за игра природы, — добавила Айрин.

Генри ничего не сказал. Он осторожно подошел к берегу озера. Группа амфибий неподалеку озабоченно нацелилась на него глазами; одна-две отделились от остальных и уплыли.

Но ближайшая особь осталась на месте. Ее широкий рот плотно сжался, глаза насторожились — но она не шевельнулась.

Генри остановился, заколебавшись, затем протянул вперед руку.

— Привет, фиб!

«Фиб» уставился на протянутую ладонь. Очень осторожно его рука с перепонками между пальцев протянулась вперед и коснулась пальцев твини, тут же резко отдернувшись; пасть фиба заходила от беззвучного возбуждения.

— Осторожно, — раздался позади голос Макса. — Так ты отпугнешь его. Их кожа ужасно чувствительна, сухие предметы могут раздражать ее. Обмакни руку в воду.

Генри немедленно последовал совету. Фиб напряг мышцы, готовый пуститься наутек при малейшем неосторожном движении, но все обошлось.

Вновь протянулась рука твини, на этот раз покрытая каплями воды.

Долго ничего не происходило, словно фибы обсуждали про себя дальнейший ход событий. А затем, после двух неудачных попыток и поспешных отступлений, руки вновь соприкоснулись.

— Ай да фиб! — произнес Генри и сжал зеленую ладонь.

В первое мгновение лапа ящера дернулась, стремясь высвободиться, а затем Генри ощутил сильное ответное пожатие, такое долгое, что рука у него занемела. Очевидно, ободренные примером первого фиба, его соплеменники подобрались поближе; к твини протянулось множество рук.

Остальные тоже спустились к воде и теперь обменивались рукопожатиями с амфибиями.

— Вот что странно, — заметила Айрин, — каждый раз, когда я с ними соприкасаюсь, я начинаю думать о волосах.

Макс повернулся к ней.

— О волосах?

— Да, о наших волосах. У меня в голове возникает картинка — длинные белые волосы, поблескивающие на солнце.

Ее рука инстинктивно поднялась к собственным мягким локонам.

— Слушай-ка, — неожиданно вмешался Генри. — Я это тоже подметил. Это появляется у меня только тогда, когда я касаюсь их ладоней.

— А ты, Артур? — поинтересовался Макс.

Артур только кивнул, приподняв брови. Макс улыбнулся и шлепнул кулаком по ладони.

— Ну что ж, примитивный вид телепатии — слишком слабый, чтобы ощущаться без физического контакта, и даже тогда пригодный лишь для передачи некоторых простых образов.

— Но почему волосы, отец? — спросил Артур.

— Может быть, наши волосы заинтересовали их в первую очередь. Они никогда не видели ничего подобного и… и… ладно, кто из нас в силах объяснить их психологию?

Он неожиданно присел на корточки и смочил водой свой длинный хохолок. Вода вспенилась, когда фибы, взметнув зеленые тела, придвинулись ближе. Зеленая лапка осторожно скользнула по тугому белому хохолку. Движение сопровождалось взволнованной, хотя и неслышной болтовней. Отпихивая друг друга, стараясь занять место поудобнее, фибы боролись за привилегию прикоснуться к волосам, пока Макса, совсем выдохшегося, не поставили на ноги силой.

— Теперь они, скорее всего, наши друзья на всю жизнь, — заметил он. — Очаровательная и эксцентричная порода животных.

Именно Айрин заметила группу фибов в сотне ярдов от берега. Они спокойно плавали, не делая попыток приблизиться.

— А они почему не плывут сюда? — спросила она.

Она повернулась к ближайшему фибу и ткнула в его сторону пальцем, делая энергичные, но не слишком вразумительные жесты. Однако в ответ получила только недоумевающие взгляды.

— Это делается не так, Айрин, — ласково подсказал Макс.

Он протянул руку, пожал лапу одного из фибов и на мгновение неподвижно застыл. Потом разжал руки, фиб скользнул в воду и исчез. Немного погодя бездельничающие фибы неторопливо направились к берегу.

— Как вам это удается? — воскликнула Айрин.

— Телепатия! Я крепко сжал ему лапу и представил в голове картинку: изолированная группа фибов и длинная рука, протянувшаяся над водой, чтобы коснуться их. — Он добродушно улыбнулся. — Они весьма сообразительны, иначе не поняли бы меня так быстро.

— Так это же самки! — воскликнул Артур, задохнувшись от изумления. — И, клянусь всем святым — они кормят детенышей грудью!

Вновь прибывшие отличались большей стройностью и более светлой окраской. Они осторожно приблизились, подталкиваемые самцами посмелее, и застенчиво протянули вперед лапы в знак приветствия.

— Ой-ой, — в восторге воскликнула Айрин. — Вы только посмотрите!

Она присела на корточки и протянула руку к ближайшей самочке. Остальные твини наблюдали за ней в зачарованном молчании. Занервничав, самочка еще теснее прижала к груди маленькое существо.

Но руки Айрин сделали несколько просящих жестов.

— Пожалуйста, пожалуйста. Он такой славненький. Я не сделаю ему больно.

Сомнительно, чтобы мамаша-фибия поняла что-нибудь, но со внезапной решимостью она подняла маленький зеленый комочек и вложила его в ждущие руки.

Айрин тихо взвизгнула от восторга. Крохотные перепончатые ножки беспорядочно болтались, круглые испуганные глазки уставились на нее. Три другие самочки придвинулись поближе и с любопытством наблюдали.

— Ах ты наша драгоценная крошка! Вы только посмотрите, какой у нас маленький славненький ротик! Хочешь подержать его, Генри?

Генри отшатнулся, словно обжегшись.

— Ни за что в жизни! Да я просто уроню его!

— Ты видишь какие-нибудь мысленные изображения, Айрин? — задумчиво спросил Макс.

Айрин задумалась, хмурясь от напряжения.

— Н-нет. Наверное, он еще слишком маленький, чтобы… Ах, да! Он… он, — девушка рассмеялась, — он хочет есть!

Она вернула малыша матери. Маленький фибик повернул крохотную зеленую головку и еще раз вытаращился на существо, только что державшее его на руках.

— Дружелюбные создания, — произнес Макс, — и сообразительные. Пусть забирают себе реки и озера. Мы довольствуемся сушей и не станем им мешать.

Одинокий твини стоял на хребте Скэнлона, его полевой бинокль был нацелен на Водораздел, расположенный в десяти милях дальше, на холмах. Минут пять твини не шевелился, словно бдительная статуя, высеченная из того же камня, что и окрестные горы.

Потом бинокль сместился ниже, и лицо твини побледнело. Он поспешил вниз по склону к охраняемому, тщательно замаскированному входу в Винес-таун.

Он проскочил мимо охранников, не сказав им ни слова, и спустился на нижние уровни, где кипела работа по расширению пещеры.

Артур Скэнлон поднял голову и со внезапным предчувствием катастрофы махнул рукой, останавливая работу дезинтеграторов.

— Что случилось, Соррелл?

Твини подался вперед и прошептал на ухо Артуру одно-единственное слово.

— Где? — Голос Артура прозвучал отрывисто и хрипло.

— По ту сторону хребта. Теперь они двигаются через Водораздел в нашу сторону. Я заметил сверкание металла на солнце и… — Он выразительно подбросил бинокль.

— Господь всемогущий! — Артур смущенно потер лоб и повернулся к озадаченно наблюдавшим за ним от пульта управления дезинтом твини. — Продолжайте, как намечено! Ничего не менять!

Донельзя озабоченный, он поспешно направился к лифту, отдавая короткие команды:

— Немедленно утроить охрану! Никому, кроме меня и моих помощников, не выходить из пещеры без особого распоряжения. Выслать гонцов, чтобы вернули всех, кто работает снаружи. Воздержаться от излишнего шума!

По главному проходу он направился к резиденции отца.

Макс Скэнлон оторвался от своих расчетов, морщины на лбу медленно разгладились.

— Здравствуй, сын. Что-то случилось? Опять прочные пласты?

— Нет, кое-что похуже. — Артур тщательно прикрыл за собой дверь и произнес, понизив голос: — Земляне!

— Переселенцы?

— Похоже. Соррел сказал, что видел среди них детей и женщин. Их всего несколько сот, есть оборудование для стоянок… и они движутся в нашем направлении.

Макс простонал:

— Вот уж не везет, так не везет. В их распоряжении все обширные земли Венеры, а они выбрали себе именно эту долину. Пойдем, надо взглянуть на них собственными глазами.

Они перевалили через Водораздел длинной, извилистой колонной. Грубые пионеры, их забитые, изможденные работой жены, беззаботные, малограмотные, скверно воспитанные дети. Приземистые вместительные «венерианские фургоны» неуклюже подскакивали на ухабах.

Вожаки оглядели открывшуюся долину. Один из них заговорил резко, отрывисто, заглатывая слова:

— Почти добрались, Джем. В предгорье можно передохнуть.

Второй неторопливо добавил с тяжелым вздохом:

— Там дальше пойдут хорошие, урожайные земли. Можно будет заложить фермы. Этот месяц дался нам нелегко, — медленно выговорил он. — Я рад, что все близится к концу!

А с горного хребта впереди — последнего хребта перед долиной — отец и сын Скэнлоны, незаметные крапинки на таком расстоянии, с тяжелыми сердцами наблюдали за пришельцами.

— Единственное событие, к которому мы не были подготовлены, — именно это и случилось!

Артур заговорил неторопливо и спокойно.

— Их немного, и они не вооружены. Мы сможем запросто отогнать их отсюда. — И со внезапной яростью произнес: — Венера — наша!

— Да, мы сможем изгнать их. Но они вернутся — уже вооруженные и в гораздо большем количестве. А мы не в состоянии бороться со всей Землей.

Молодой человек в отчаянии прикусил губу.

— Никогда, — воскликнул Макс, его усталые глаза вспыхнули. — Мы не должны начинать со схватки. Если мы станем убивать, нам ничего ожидать милости от Земли. Так мы ничего не добьемся.

— Но, отец, что нам еще остается? Мы вообще не можем рассчитывать на землян. Если нас обнаружат… если они хотя бы заподозрят наше присутствие, то все усилия окажутся напрасными, мы проиграем с самого начала.

— Знаю, знаю.

— Мы уже ничего не можем изменить, — продолжал пылко Артур. — Мы потратили месяцы на строительство Винес-тауна. Разве можно теперь начать все заново?

— Нет, — бесстрастно согласился Макс. — Стоит нам попытаться тронуться с места, и нас мигом обнаружат. Мы разве что…

— …Можем затаиться, как кроты, — подхватил Артур, — вот и все. Загнанные ублюдки! Так?

— Можешь к этому относиться, как тебе нравится, но мы обязаны спрятаться, Артур. Обязаны затаиться.

— Пока?

— Пока я… или мы… не завершим работу над искривляющимся двухкратным статус-лучом. Снабженные непреодолимой защитой, мы сможем спокойно объявиться. На это могут уйти годы, но может, потребуется и одна неделя. Я не знаю.

— И каждый день мы будем трепетать от опасности быть обнаруженными. Каждый день ожидать, что вот-вот вторгнется в наш город орда чистокровных и выкурит нас наружу. Нам придется трястись от страха день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем…

— Но мы с этим справимся, сынок. — Губы Макса плотно сжались, глаза стали льдисто-голубыми.

Они медленно двинулись в сторону Винес-тауна.

Работы под землей стихли, все внимание было обращено на верхний этаж и на замаскированные выходы. Там, снаружи, были воздух, солнце, трава, леса и земляне.

Они обосновались в нескольких милях вверх по реке. Уже появились их примитивные домишки. Начали расчищаться площади под посевы. Размечались первые фермы. Колония организовывалась.

А в недрах Венеры одиннадцать сотен твини оборудовали себе новые жилища и ждали, когда старый Скэнлон доведет до конца свои расчеты.

Айрин сидела на каменном выступе, глядя перед собой туда, где серый свет свидетельствовал о наличии открытого входа, и предавалась невеселым размышлениям. Ее изящные ножки грациозно покачивались взад-вперед, и сидящий рядом Генри Скэнлон безнадежно старался придать себе вид безмятежного зеваки.

— Знаешь, о чем я подумала, Генри?

— О чем?

— Готова поспорить, что фибы могут нам помочь.

— В чем, Айрин?

— Помочь нам отделаться от землян.

Генри детально обдумал услышанное.

— И что тебя заставляет так думать?

— Ну, они такие умненькие… гораздо умнее, чем мы считали. К тому же их мышление своеобразно. Вместе они что-нибудь сообразят… я это просто чувствую. Тебе этого не понять, Генри, — отмахнулась она.

Генри стерпел.

— Я… я думаю, у тебя появилось что-то вроде неустойчивой связи… ну, силовые волны телепатического рода.

Айрин поглядела вниз с пугающей трехфутовой высоты.

— В твоих словах что-то есть…

Генри усмотрел в ее тоне намек и повел себя соответственно. На минуту воцарилось молчание, а потом Генри в очередной раз предался размышлениям о том, на самом ли деле Айрин охладела к нему. Но прежде чем юный твини сумел окончательно убедиться в этом, девушка заявила:

— А сказать я хотела, Генри, всего-навсего вот что. Почему бы нам не выбраться наружу и не повидаться с фибами?

— Отец оторвет мне голову, если я что-нибудь такое выкину.

— Это будет довольно забавно.

— Возможно, но неприятно. Мы не можем рисковать: вдруг нас кто-то заметит.

Айрин благоразумно пожала плечами.

— Хорошо, раз ты боишься, не будем больше говорить об этом.

Генри, залившись краской, вскочил. Теперь он оказался на самом краю выступа.

— Кто боится? Когда ты собираешься идти?

— Прямо сейчас, Генри. Сию минуту. — Ее щеки зардели от энтузиазма.

— Отлично! Двинулись!

Он быстрым шагом устремился вперед, увлекая ее за собой… Но тут же ему в голову пришло соображение, заставившее остановиться.

Он свирепо повернулся к Айрин.

— Сейчас я покажу тебе, как я боюсь.

Его руки обхватили ее, и слабый удивленный возглас был эффективно заглушен.

— Господи, — прошептала Айрин, когда снова оказалась в состоянии заговорить. — Какая невероятная грубость!

— Верно. Так я же известный грубиян, — ответил Генри и, чуть помолчав, добавил: — А теперь пошли к твоим фибам, и не забудь мне напомнить, когда я стану президентом, чтобы я поставил памятник тому парню, что изобрел поцелуй.

Вверх по прорезанному в скале коридору, мимо охранников, через тщательно замаскированный проход они выбрались на поверхность.

Дымные костры в южной стороне горизонта являлись зловещим доказательством присутствия человека. Ни на минуту не переставая об этом думать, двое молодых твини проскользнули через лес к озеру фибов.

Возможно, фибы каким-то внутренним чутьем ощутили присутствие друзей — утверждать этого парочка не могла, — но стоило твини приблизиться к берегу, как плывущие им навстречу под водой темнозеленые пятна указали на появление этих созданий.

Голова с широко расставленными, выпученными глазами выскочила наружу, а секундой позже раскачивающиеся лягушачьи морды уже усеяли поверхность озера.

Генри смочил руку и дружелюбно коснулся протянутой ему лапы.

— Привет, фиб.

Огромная пасть распахнулась в беззвучном ответе.

— Спроси его про землян, Генри, — поторопила Айрин.

— Погоди. — Генри нетерпеливо отмахнулся. — На это потребуется время. Постараюсь сделать все наилучшим образом.

На две томительно долгие минуты человек и фиб застыли в неподвижности, вглядываясь друг другу в глаза. Потом фиб резко рванулся в сторону и нырнул, и, словно повинуясь неслышимой команде, остальные озерные обитатели также исчезли с поверхности, оставив твини в одиночестве.

Какое-то время Айрин растерянно глядела им вслед.

— Что случилось?

— Не знаю. — Генри пожал плечами. — Я представил себе землянина, и, похоже, фиб знает, про кого я думал. Затем я вообразил землян, воюющих с нами и убивающих нас… В ответ фиб представил множество твини и совсем немного людей — и другое сражение, в котором мы их перебили. Я подхватил его картину и показал новое нашествие землян, только их стало больше, как они приходят орда за ордой, как они убивают нас… И тогда…

Но девушка зажала уши руками.

— Боже мой! Неудивительно, что несчастное создание ничего не поняло. Как еще он не свихнулся окончательно!

— Я старался, как мог, — хмуро ответил Генри. — В конце концов, это же была твоя распрекрасная идея.

Айрин лишь фыркнула, ничего не успев ответить, как озеро вдруг вновь наполнилось фибами, причем их стало значительно больше.

— Они возвращаются, — негромко произнесла она.

Первый фиб протянул лапу Генри, в то время как другие столпились вокруг. Наступило долгое молчание. Айрин забеспокоилась.

— Ну? — не выдержала она наконец.

— Помолчи, пожалуйста. Я еще не все понял. Что-то насчет крупных животных — каких-то чудовищ… — Его голос оборвался, меж бровей от болезненной сосредоточенности залегла глубокая складка.

Потом он закивал — сперва как бы машинально, затем все энергичнее.

— Я все понял… И это прекрасное решение. С помощью фибов мы можем спасти Винес-таун, Айрин, — если ты согласна завтра отправиться со мной в Низины. Надо только взять пару тонитов и пищевые концентраты, а там, если мы двинемся по течению реки, у нас уйдет не больше двух-трех дней в один конец и столько же на обратный путь. Что ты на это скажешь?

Юность не склонна к длительным размышлениям. Колебания Айрин были чистым кокетством.

— Что ж… может быть, мы и не вернемся, но… но я иду… с тобой.

На последнем слове было сделано едва заметное ударение.

Через десять секунд они уже двигались назад к Винес-тауну, и Генри предавался размышлениям о том, что если уж браться за дело с размахом, то не лучше ли будет воздвигнуть сразу два памятника парню, изобретшему поцелуй.

Мерцающие оранжево-красные языки пламени переливались багровыми отблесками на пышном хохолке Генри, отбрасывали пляшущие тени на его нахмуренное лицо. В Низинах было душно, от костра жара становилась еще мучительнее, но Генри придвинулся поближе к огню, не отводя обеспокоенных глаз от фигурки Айрин, спавшей по ту сторону. Обильная фауна венерианских джунглей уважала огонь, и потому костер означал здесь безопасность.

Они находились уже в трех днях пути от плато. Ручей превратился в теплую, неторопливую реку, покрытую вдоль берегов зеленой пеной водорослей. Уютные леса возвышенности сменились здесь переплетающейся, извивающейся растительностью джунглей. Лесное многоголосие разрослось до мощного крещендо. Воздух становился все теплее и влажнее, почва — болотистой, окружающее — фантастичнее.

Но реальная опасность им пока не грозила — в этом Генри был убежден. Ядовитые формы жизни на Венере были неизвестны, что же касается толстокожих монстров — повелителей джунглей, то огонь ночью и близость фибов днем удерживали их на расстоянии.

Дважды звучал в отдалении разрывающий уши рев центозавра, дважды треск сокрушаемых деревьев заставлял юных твини замирать от ужаса. Но оба раза чудовища уходили прочь.

Теперь шла третья ночь. Фибы уверяли их, что с рассветом можно будет пуститься в обратный путь, и уже одна мысль о комфорте Винес-тауна доставляла удовольствие. Приключения и переживания — это прекрасно; с каждым часом гордость за Генри все ярче сверкала в глазах Айрин — а глаза у нее изумительные! — но все же мысли о Винес-тауне и дружелюбных Возвышенностях были приятны.

Генри перевернулся на живот, уставясь в огонь и размышляя о прожитых им двадцати годах… почти двадцати.

— Ах, черт! — Он поранился о жесткую траву. — А ведь пора бы уже подумать о женитьбе…

Взгляд Генри невольно скользнул по фигурке, спящей по другую сторону костра. Словно в ответ, веки Айрин задрожали, в глубине синих глаз мелькнул отблеск пламени.

— Никак не могу заснуть, — пожаловалась она, тщетно пытаясь пригладить свой белый хохолок. — Такая жарища.

Она с неудовольствием покосилась на костер. К Генри вернулось хорошее настроение:

— Ты проспала несколько часов… и храпела, как тромбон. Глаза Айрин распахнулись.

— Не может быть! — воскликнула девушка и добавила трагически дрогнувшим голосом: — Я храпела?

— Нет, конечно нет! — Генри с подвыванием расхохотался, остановившись лишь от внезапного резкого соприкосновения сапога Айрин со своими ребрами.

— Ой! — вырвалось у него.

— Не смейте больше со мной разговаривать, мистер Скэнлон! — последовала хладнокровная реплика девушки.

Из-за панического испуга Генри пошел пятнами и осторожно сделал шаг к девушке; вдруг застыл от оглушительного рева центозавра. Когда он пришел в себя, то обнаружил в своих объятиях Айрин.

Опомнившись, она попыталась освободиться, но тут рев центозавра прозвучал снова, уже с другой стороны… и она вновь нырнула в объятия Генри. Он побледнел, несмотря на прекрасную добычу.

— Кажется, фибы загнали центозавров в ловушку. Пойдем спросим.

В наступившем сером рассвете фибы казались смутными пятнами. Глазам открывались только ряды и ряды искаженных утренним туманом тел. Все они производили впечатление замкнутой сосредоточенности; лишь один из фибов направился навстречу твини. Генри обменялся с ним рукопожатием и чуть позже сообщил:

— Они поймали трех центозавров, с большим количеством им не справиться. Мы прямо сейчас отправляемся на Возвышенность.

Восход солнца застал отряд в двух милях выше по течению. Твини, пробираясь вдоль берега, опасливо поглядывали на близкие джунгли. В редких просветах мелькали огромные серые туши. Рев рептилий почти не прерывался.

— Прости, что я потащил тебя с собой, Айрин, — произнес Генри, — Теперь я уже не так уверен, что фибы могут справиться с монстрами.

Айрин покачала головой.

— Все в порядке, Генри. Я сама этого хотела. Только… мне кажется, можно было бы отправить фибов и одних. Тут мы им ни к чему.

— Это верно, они и без нас справляются! Но если вдруг центозавры выйдут из-под контроля, настанет наша очередь: от нас им не уйти. В худшем случае мы перебьем ящеров из тонитов…

Он замолчал, поглаживая смертоносное оружие, ощущая его холодную надежность. Первая ночь обратного пути прошла для обоих твини без сна. Где-то там, невидимые во тьме, фибы сменяли друг друга, и их телепатический контроль над крохотным умишком гигантских двадцатиногих ящеров при этом слегка менялся. Там, в джунглях, три чудовища весом по несколько сотен тонн раздраженно выли, сопротивляясь силе, заставляющей их двигаться вдоль реки вопреки собственной воле; бессильно неистовствовали из-за невидимого барьера, не позволяющего им приближаться к потоку.

Сидя возле костра, двое твини, затерявшиеся между горами плато с одной стороны и хрупкой защитой телепатической паутины — с другой, с волнением глядели в сторону Возвышенности, начинавшейся милях в сорока впереди.

Продвижение шло медленно. Если фибы начинали подгонять, то центозавры упрямились. Но постепенно воздух становился прохладнее, джунгли по берегам редели, расстояние до Винес-тауна сокращалось.

Генри отметил первые признаки знакомой растительности с нескрываемым облегчением. Только присутствие Айрин заставляло его продолжать играть роль героя.

Он презирал себя и испытывал необоримое желание, чтобы их донкихотское странствие поскорее кончилось, но сказал совсем другое:

— Ну вот, практически все позади, кроме аплодисментов. И будь уверена, аплодисменты будут, Айрин. Мы вернемся героями, ты и я.

На Айрин его энтузиазм подействовал слабо.

— Я устала, Генри. Давай передохнем.

Она медленно опустилась на землю, и Генри, дав сигнал фибам, присоединился к ней.

— Долго нам еще идти, Генри?

Почти невольно она устало примостила голову у него на плече.

— Еще один денек, Айрин. Завтра к этому времени мы уже будем дома. — Он чувствовал себя негодяем. — Думаешь, нам не следовало браться за это самим, да?

— Ну, тогда это представлялось удачной идеей.

— Да, конечно, — согласился Генри. — Я уже заметил, что у меня хватает идей, которые поначалу кажутся удачными, но потом приносят одно разочарование. — Он философски покачал головой. — Не знаю, почему так, но так оно и есть.

— Все, что я знаю, — заметила Айрин, — что мне теперь и на ноги не подняться… И мне это безразлично…

Голос ее прервался, когда прекрасные глаза взглянули направо. Один из центозавров задержался посредине небольшого притока реки. Его громадное извивающееся тело, опирающееся на десять пар коренастых ног, отвратительно поблескивало.

Омерзительная голова, покачиваясь, поднялась к небу, и чудовищный вой распорол воздух. Ему ответил другой ящер.

Айрин вскочила на ноги.

— Генри, чего ты ждешь? Идем же! Скорее!

Генри поудобнее перехватил тонит, тоже поднялся.

Артур Скэнлон одним свирепым глотком опрокинул в себя пятую чашечку кофе и, переключив аудиовизор на оптический режим, покрасневшими от бессонницы и запавшими от усталости глазами стал всматриваться в экран. Тщетно! Он встал, подошел к дивану, на котором беспокойно спала мать, наклонился, поправил одеяло.

— Бедная мамочка, — вздохнул Артур и поцеловал ее в бледную щеку. Потом вновь вернулся к аудиовизору и стиснул кулаки. — Ну, погодите, доберусь я до вас, дурные головы.

Мэдлин приподнялась.

— Уже стемнело?

— Нет, — насколько мог бодро солгал Артур. — Он объявится еще до заката, мам. Спи, я обо всем позабочусь. Папа наверху, работает со статис-полем. Говорит, что дела идут. Еще несколько дней — и будет полный порядок.

Он тихонько присел подле матери, осторожно погладил ее руку. Усталые глаза Мэдлин сомкнулись.

Замигал световой сигнал. Артур бросил на мать последний взгляд и вышел в коридор.

— В чем дело?

Твини-наблюдатель щеголевато отсалютовал.

— Джон Барно просил сообщить, что надвигается ураган.

Он протянул официальный рапорт. Артур раздраженно пробежал бумагу глазами.

— Неужели нам не достаточно всего остального, а? И что еще ждет нас на Венере?

— Судя по всему, нам придется очень скверно. Барометр падает невероятно быстро. Концентрация ионов в верхних слоях атмосферы — на неуравновешенном максимуме. Бьюла вышла из берегов, и уровень быстро поднимается.

Артур нахмурился.

— В Винес-таун вода не проникает — входы, как-никак, ярдах в пятидесяти выше уровня реки. А если ливень — на нашу дренажную систему можно положиться. — Неожиданно он скорчил рожу: — Возвращайся и передай Барно, что этот ураган — в мою честь; пусть он хоть сорок дней и ночей свирепствует! Может, заодно смоет землян.

Он повернулся, но твини остановил его.

— Простите, сэр, но это не самое скверное. Сегодня разведывательный отряд…

— Разведотряд? — растерялся Артур. — Кто разрешил ему выйти наружу?

— Ваш отец, сэр. Они должны были войти в контакт с фи-бами — не знаю, каким образом.

— Хорошо. Дальше?

— Обнаружить фибов не удалось, сэр.

И тут Артур впервые испугался настолько, что даже позабыл о своем беспокойстве за брата.

— Исчезли?

Твини кивнул:

— Похоже, ушли искать спасения от надвигающегося урагана. Вот поэтому Барно и ожидает наихудшего.

— Крысы бегут с корабля, — пробормотал Артур. — Господи! Все сразу! Все сразу!

Закат догорал, и тьма медленно взбиралась по склонам гор. Последние солнечные лучи высвечивали лишь стремительные контуры возносящихся в поднебесье пиков.

Айрин поежилась:

— Становится холоднее, правда?

— Холодный ветер скатывается с гор. Похоже, надо ожидать непогоды, — рассеянно согласился Генри. — Думаю, и река поднялась. — Он замолк, но после короткой паузы заговорил снова; в его голосе звучало возбуждение: — Ты только посмотри, Айрин, всего несколько миль до озера, а там мы, считай, уже в поселке землян. Почти все позади!

— Я рада, — кивнула Айрин. — За нас… И за фибов тоже.

Основания для последних слов у нее были. Фибы плыли все медленнее. Днем раньше с верховьев реки к ним прибыло подкрепление, но даже с этой помощью продвижение вперед давалось заметно труднее. Непривычный холод беспокоил многоногих ящеров, они со все растущей неохотой поддавались воздействию мысленной силы фибов.

Первые капли упали, едва они добрались до озера. Сгустилась тьма; в ослепительных голубых сполохах молний деревья казались призраками, воздевавшими к разгневанному небу качающиеся руки ветвей, факел, неожиданно вспыхнувший в отдалении, являл собой погребальный костер сраженного молнией дерева.

Генри побледнел.

— Выбираемся на открытое место. Под деревьями в такую погоду опасно.

Прогалина, которую он имел в виду, находилась уже почти на самой окраине поселка землян. Наспех сколоченные домишки, такие маленькие и ненадежные перед лицом буйной стихии, то тут, то там были освещены, что говорило о присутствии людей. И когда первый центозавр, спотыкаясь и сокрушая деревья, выбрался на расчищенное пространство, ураган разразился во всей своей ярости.

Твини теснее прижались друг к другу.

— Фибы их ведут, — воскликнул Генри; голос его был едва различим сквозь дождь и ветер. — Надеюсь, им это удастся.

Айрин спрятала промокшую головку на таком же промокшем плече Генри.

— Не могу смотреть! Эти домишки развалятся, словно они сделаны из кубиков. Бедные-бедные люди!

Три монстра надвигались на здания. Их движения становились все быстрее, фибы держали их под телепатическим контролем уже не так сильно.

— Нет, Айрин, нет. Они их задержали!

Центозавры остановились, злобно меся лапами грязь, их рев мощно и чисто перекрыл звуки урагана. Взволнованные лица стали выглядывать из хижин.

Захваченные врасплох — большинство из них только что проснулись, оказавшиеся лицом к лицу с венерианской бурей и кошмарными чудовищами, они и подумать не могли о каких-либо организованных действиях. Они выскакивали кто в чем был и, не выдержав вида чудовищ, пускались наутек.

Смятение царило невообразимое. Один или два человека все-таки попытались оказать сопротивление, они открыли яростную пальбу по горам живой плоти, но, убедившись в ее неэффективности, тоже бросились прочь.

Когда в деревне не осталось ни одного человека, гигантские рептилии ринулись вперед, и там, где совсем недавно стояли дома, вскоре остались лишь раздробленные обломки.

— Они никогда не вернутся, Айрин. Никогда! — Генри был в восторге от успеха своего плана. — Теперь мы с тобой герои… — Его голос взвивался до пронзительного визга. — Айрин, назад! Под деревья!

Рев центозавров достиг самой низкой ноты. Ближайший ящер присел на двух задних парах ног, его гигантская голова, поднятая на две сотни футов, чудовищным силуэтом рисовалась на фоне грозовых сполохов. С глухим шлепком он вновь опустился на все лапы и побрел к реке, которая бушевала теперь под ударами урагана, выйдя из берегов.

Фибы потеряли контроль над чудовищами!

Генри толкнул девушку в сторону, его тонит тут же полыхнул. Айрин медленно пятилась, держа свое оружие наготове.

Генри не промахнулся — пурпурный шар вспыхнул в ночи, и ближайший центозавр дернулся, его мощный хвост замолотил по ближайшим деревьям. Из дыры, где только что была нога, потоком хлынула кровь. Ящер в слепой ярости атаковал врага.

Последовала новая пурпурная вспышка — и он рухнул с тяжким грохотом, жуткий рев сменился пронзительным беспомощным визгом.

Но два других чудовища уже мчались в атаку. Они слепо перли в направлении источника той силы, что всю неделю держала их в повиновении; исполненные неистовства, они стремились ко мщению со всей мощью своей безмозглой ненависти. И на пути этой безжалостной силы оказались двое твини.

Позади бурлила река. Впереди — лес, полный грохота сокрушаемых деревьев и раздирающего уши рева.

И тут внезапно откуда-то со стороны ударили тониты. Пурпурные сполохи… шквал ударов, спазматический визг… И настала тишина; даже ветер, словно преклонившийся перед недавними событиями, мгновенно стих.

Генри издал торжествующий вопль и заскакал в импровизированном боевом танце.

— Это пришли наши, из Винес-тауна, Айрин! — орал он. — Они перебили центозавров! Теперь всему конец! Мы спасли твини!

Все произошло в одно мгновение. Айрин выронила тонит, зарыдала от облегчения, бросилась к Генри, споткнулась — и река подхватила ее.

— Генри!!! — Ветер унес крик прочь.

За одно мучительное мгновение Генри понял, что не в силах ничего поделать. Он лишь недоверчиво и глупо таращился на то место, где только что стояла Айрин. А потом сам оказался в воде и медленно погрузился в кипящую тьму.

— Айрин!!!

Ни звука в ответ — лишь вой ветра. Он попытался плыть, но тщетно. Даже на поверхности Генри с трудом удерживался лишь на доли секунды, едва успевая сделать новый вдох.

— Айрин!

Никакого ответа. Только стремительно мчащаяся вода и тьма.

И тут что-то коснулось его. Он инстинктивно оттолкнулся, но напор усилился. Он почувствовал, что его выталкивают из воды. Измученные легкие с трудом начали втягивать воздух. Генри увидел ухмыляющуюся морду фиба, а потом все пропало. Осталось лишь ощущение холодной, мрачной сырости.

Воспринимать окружающее он начал отрывочно. Сперва — он сидит под деревом на одеяле. Потом — теплое излучение рефлекторов сверху, свет автоламп. Кругом толпились люди, и он понял, что дождя больше нет.

Он повел вокруг затуманенными глазами и прошептал:

— Айрин!

Она сидела рядом — укутанная, как и он, слабо улыбаясь.

— Со мной все в порядке, Генри. Фибы выловили нас вовремя.

К нему наклонилась Мэдлин, он ощутил на губах вкус горячего кофе.

— Фибы рассказали нам, как здорово вы им помогли. Мы все гордимся вами, сынок, — тобой и Айрин.

Улыбка превратила лицо Макса в символ родительского удовлетворения.

— Психологически ваш расчет был замечателен. Венера достаточно обширна, здесь хватает пригодных для жизни районов, чтобы земляне захотели вернуться туда, где кишат центозавры… по крайней мере, в ближайшее время. А когда они снова объявятся, у нас уже будет статис-поле.

Из тьмы выступил Артур. С силой похлопал Генри по плечу, крепко пожал руку Айрин.

— Мы с твоим телохранителем послезавтра устраиваем празднество, — сообщил он ей, — так что приведи себя в порядок и отдохни как следует. Это будет величайшее торжество.

— Праздник, да? — произнес отчетливо Генри. — Хорошо, тогда я тебе скажу кое-что. Я намерен… жениться. Думается, я уже достаточно взрослый.

Глаза Айрин опустились, отчаянно сосредоточившись на траве.

— На ком же, Генри?

— На ком? На тебе, конечно же. Господи, да на ком же еще?

— Но ты даже не спросил меня, — Она произнесла это не торопясь, но с величайшей решительностью.

На мгновение Генри смутился, потом упрямо стиснул зубы.

— Верно, не спросил. Но я уже сделал предложение. Что же ты ответишь?

Он придвинулся к ней поближе; Макс кашлянул и жестом отослал всех прочь. Внезапно к ним приблизился один фиб. Он медленно, неуклюже двигался по влажной траве, помогая себе неприспособленными для этого лапами. Приблизившись, он протянул им передние конечности.

Намерения его были ясны. Айрин и Генри тоже протянули руки. На несколько секунд сделалось тихо, потом глаза фиба понимающе заблестели в свете автоламп. Смущенно взвизгнула Айрин, озадаченно хихикнул Генри. Контакт нарушился.

— Ты видела то же, что и я? — спросил Генри.

Айрин покраснела.

— Да. Много-много маленьких фибиков, десятка полтора…

— Если не два, — заметил Генри.

— …с длинными белыми хохолками!

Хомо Сол

Семь тысяч пятьсот сороковая сессия Галактического Конгресса восседала торжественным конклавом в просторном полукруглом зале на Эроне, второй планете Арктура.

Председатель собрания поднялся во весь рост. Его широкое лицо аркгурианца слегка покраснело от волнения, когда он обвел глазами собравшихся делегатов, а любовь к драматизации заставила сделать некоторую паузу перед тем, как обратиться с официальным заявлением.

— Как бы там ни было, а принятие новой планетной системы в состав великой галактической семьи — это событие не из тех, что выпадает дважды на протяжении одной человеческой жизни.

Мертвое молчание было ответом на эту паузу. Двести восемьдесят восемь делегатов — по одному представителю от двухсот восьмидесяти восьми планет с кислородной атмосферой, входящих в систему, — терпеливо ожидали его слова.

Здесь были представлены существа всех человекообразных форм и обликов. Одни были высокими, жердеподобными, другие — широкими, дородными, третьи — низенькими и коренастыми. Одних отличали редкие длинные волосы, других — редкий серый пух, покрывавший всю голову и лицо, у третьих пышные кудри были уложены в высокую прическу, другие были полностью лысыми.

Одни выделялись крупными, поросшими волосами раструбами ушей, у других на макушке выпячивались слуховые мембраны. У одних были большие, словно газельи, глаза, отливающие глубоким пурпуром, крохотные зрачки других напоминали черные бусинки. Имелись делегаты с зеленой кожей, у одного был восьмидюймовый хоботок, у другого — рудимент хвоста. Вариации внутренних органов были бесконечны. Но все они были схожи по двум пунктам.

Все они были гуманоидами, и все обладали разумом.

Загудел голос председателя собрания:

— Делегаты! Система Солнца раскрыла тайны межзвездных перелетов и на основании этого факта может быть выдвинута для принятия в состав Галактической Федерации.

Буря аплодисментов поднялась при этом предложении. Арктурианин поднял руку, призывая к тишине.

— Передо мной официальный рапорт из системы альфа Центавра, на пятой планете которой высадились гуманоиды из Солнечной системы. Рапорт полностью положителен, и потому запрет на полеты в Солнечную систему и коммуникации с ней может быть снят. Солнце теперь свободно и открыто для кораблей Федерации. В настоящее время подготавливается экспедиция под руководством Джоселиана Арна с альфы Центавра с тем, чтобы предложить этой системе формальное приглашение на вступление в Федерацию.

Он сделал паузу, и двести восемьдесят восемь глоток принялись скандировать:

— Слава тебе, Хомо Сол! Слава тебе, Хомо Сол! Слава!

Таким было традиционное приветствие Федерацией всех ее новых членов.

Тан Порус распрямился во весь свой (пять футов два дюйма) рост — для ригелианца он был высок, — и его пронзительные зеленые глаза замерцали от раздражения.

— Такие вот дела, Ла-фан. Вот уже шесть месяцев этот уродец, проклятый спрут с беты Дракона IV ставит меня в тупик.

Ла-фан осторожно постучал себя по лбу длинными пальцами, и одно из его волосатых ушей судорожно передернулось. Он преодолел восемьдесят пять световых лет, чтобы оказаться здесь, на Арктуре II, у крупнейшего психолога Федерации и в первую очередь взглянуть на этого странного моллюска, реакции которого завели в тупик великого ригелианца.

Теперь он на него посмотрел: жирная тускло-пурпурная масса мягкой плоти, с равнодушным безразличием распустившая щупальца по всей поверхности огромного бака, в который ее поместили.

— Выглядит достаточно ординарно, — заметил Ла-фан.

— Ха! — фыркнул Тан Порус. — Сейчас увидите.

Он щелкнул выключателем, помещение погрузилось во тьму. Только луч тусклого голубого света падал на бак, и во мраке спрут с Дракона был прекрасно различим.

— Даем стимул, — сообщил Порус.

Экран над его головой наполнился мягким зеленым светом, точно сфокусировавшись на баке. Он продержался мгновение, потом сменился тускло-красным и почти сразу же ярко-желтым. С полминуты освещение менялось, сдвигаясь по спектру; когда же сделалось ослепительно белым, то прозвучал чистый, напоминающий колокольчик звук. Как только стихло его эхо, по телу спрута пробежала дрожь. Тело содрогнулось и медленно сместилось к краю бака. Порус потянулся к занавеске.

— Этот звук усыпляет, — проворчал он. — Еще одна неудача. Любой вид, с которым нам приходилось иметь дело, камнем бы пошел на дно при этом звуке.

— Усыпляет, вы говорите? Странно! Графики стимулов выстроили?

— Всенепременно! Там все в порядке. Отмечена длина используемых световых волн, отмечена продолжительность каждого цветового диапазона, указано точное значение светового диапазона, точное значение тона звукового сигнала в конце.

Ла-фан с сомнением изучал графики. Лоб его собрался морщинами, уши удивительно оттопырились. Он достал из кармана логарифмическую линейку.

— Какого типа нервная система у этого животного?

— Два-Б. Простенькая, несомненная и ординарная Два-Б. Я заставил анатомов, физиологов и экологов уточнять это, пока они не посинели. И все в один голос утверждают: Два-Б, проклятые дураки.

Ла-фан ничего не сказал, только аккуратно начал перемещать туда-сюда движок логарифмической линейки. Остановился, пригляделся как следует, пожал плечами и потянулся к одному из толстенных томов, стоящих на полке над его головой.

Зашелестел страницами, подбирая близкие значения среди приведенных в таблице. Потом снова взялся за линейку. Завершив эти манипуляции, он беспомощно произнес:

— Бессмыслица!

— Сам знаю! Я шесть раз шестью разными способами пытался рассчитать эту реакцию и каждый раз терпел неудачу. Даже если я выстраивал систему, объясняющую, почему эта тварь не засыпает, я не мог объяснить специфическое воздействие раздражителей.

— А оно очень специфическое? — спросил Ла-фан. Голос его звучал в самом верхнем регистре.

— И это самое скверное, — отрезал Тан Порус. Он наклонился вперед и похлопал собеседника по колену.— Если ты смещаешь длину волны любой световой комбинации на пятьдесят ангстрем в любую сторону — в любую, — и он не засыпает. Меняешь время светового облучения на плюс-минус две секунды — и он не засыпает. Меняешь высоту тона конечного сигнала на восемь октав в любом направлении — и он не засыпает. Но стоит дать верную комбинацию, и он тут же впадает в кому.

Уши Ла-фана превратились в два поросших волосами полотнища.

— Галактика! — прошептал он. — Так вы споткнулись на комбинации?

— Не я. Это случилось на бете Дракона. Мои коллеги проводили лабораторные занятия для первокурсников, демонстрируя реакцию моллюсков на цвет и звук, — это было несколько лет назад. При этом у некоторых студентов сложилась вот такая светозвуковая комбинация, и это пакостное существо погрузилось в сон. Разумеется, они побоялись за здравость своего рассудка и бросились к наставнику. Наставник проделал то же самое с другим спрутом — и тот заснул. Они изменили комбинацию — ничего не получилось! Они вернулись к начальной — сон! После того как они достаточно долго с этим провозились, пока не выяснили, что не могут понять даже, где в этом деле голова, а где хвост, они отослали спрута на Арктур, пожелав, чтобы я сам в этом разобрался. И вот уже целых шесть месяцев мне не удается даже уснуть спокойно.

Послышалась музыкальная нота, и Порус нетерпеливо повернулся.

— В чем дело?

— Посланник от председателя делегатов Конгресса, сэр, — раздался металлический голос из коммуникатора на столе.

— Пусть войдет.

Посланник приблизился к Порусу ровно настолько, чтобы вручить ему впечатляющим образом опечатанный конверт, и энергично произнес:

— Великие новости, сэр. Система Солнца квалифицирована достойной принятия.

— Что дальше? — фыркнул Порус, как только прибывший сделал паузу. — Мы все знали, что так и будет.

Он содрал с послания наружную упаковку из целловолокна, достал оттуда пачку бумаг, быстро проглядел их и скривился.

— О Ригель!

— Что-то не так? — спросил Ла-фан.

— Эти политиканы осмеливаются беспокоить меня по самому незначительному поводу. Можно подумать, что на Эроне не сыщется другого психолога. Взгляните только! Мы предполагаем, что соляриане откроют гиператомный принцип в ближайшее столетие. Они наконец-то до этого додумались, и их экспедиция совершила посадку на одной из планет альфы Центавра. Разумеется, для политиканов это праздник! Теперь нам следует отправить собственную экспедицию, чтобы пригласить их вступить в Федерацию. И, ясное дело, для этого нам необходим психолог, чтобы пригласить их самым милым образом и быть уверенными в их реакции, поскольку можно утверждать, что в армии не найдется ни одного человека, который обладал бы психологическими навыками даже в самой слабой степени.

Ла-фан совершенно серьезно кивнул.

— Знакомо, знакомо. У нас случались такие же трудности. Психологи им ни к чему, пока они не вляпаются в неприятность, тут уж они мчатся к вам со всех ног.

— Ладно, то, что я не собираюсь отправляться к Солнцу, это определенно. Этот дрыхнущий спрут слишком важен, чтобы обойти его своим вниманием. Работа там рутинная, как и всегда с присоединением новых миров: реакция A-типа, которая по силам любому второкурснику.

— И кого вы пошлете?

— Еще не решил. Под моим началом трудятся несколько юнцов, которые справятся с таким заданием с закрытыми глазами. Поручу кому-нибудь из них. Кстати, надеюсь увидеть вас завтра на вечере встречи факультета.

— Увидите и даже услышите. Мне предстоит произнести речь о рецепторах указательного пальца.

— Прекрасно! Я тоже над этим работал, так что будет интересно послушать, до чего вы там додумались. Значит, до завтра.

Оставшись один, Порус еще раз взялся за официальный рапорт о Солнечной системе, который передал ему порученец. Он неторопливо, без особого интереса перелистал его, потом со вздохом отложил в сторону.

«Лор Харидин с этим справится, — подумал он. — Славный парнишка, стоит дать ему шанс».

Он вырвал из объятий кресла свои тощие бедра, сунул рапорт под мышку, вышел из комнаты и быстро направился по длинному наружному коридору. Вскоре он остановился перед дверью в самом конце коридора. Автоматическая вспышка осветила его лицо, голос изнутри предложил войти. Ригелианец приоткрыл дверь и просунул в нее голову.

— Занят, Харидин?

Лор Харидин поднял глаза и тут же вскочил.

— Великий космос! Босс! Мне просто нечем заняться с тех пор, как я завершил работу над реакцией злости. Может, вы подыщете что-нибудь для меня?

— Уже подыскал, если ты уверен, что с этим справишься. Слыхал что-нибудь о Солнечной системе?

— Ясное дело, все визоры ею забиты. Они наконец научились осуществлять межзвездные перелеты, верно я понял?

— Верно. Через месяц с альфы Центавра отправится экспедиция к Солнцу. Им требуется психолог для тонкой работы. И я подумал, не послать ли тебя?

Молодой ученый от удовольствия залился краской до самой безволосой макушки.

— Вы не передумаете, босс?

— С чего бы? Можешь заняться, если уверен, что справишься.

— Разумеется, справлюсь. — Харидин вытянулся с обидой и высокомерием. — Реакция A-типа, тут не ошибешься!

— Видишь ли, тебе придется выучить их язык и управлять реакцией так, чтобы им было понятно. А это не всегда просто.

Харидин пожал плечами.

— И все же тут я не ошибусь. В делах вроде этого перевода требуется только процентов на семьдесят эффективности, чтобы добиться эффекта необходимой реакции с точностью до девяносто девяти и девяти десятых процента. Одну из таких задач мне пришлось решать на выпускном экзамене. Так что здесь, шеф, вы меня не собьете.

Порус рассмеялся.

— Ладно, ладно, Харидин, я знаю, что ты не подведешь. Закругляйся здесь, в университете, подай заявление о бессрочном отпуске и напиши что-нибудь вроде статейки об этих солярианах. Если все получится удачно, ты на основе этого можешь получить неплохое положение.

Молодой ученый нахмурился.

— Но, шеф, это же все старина, реакция гуманоидов хорошо известна так же, как… как… Да тут не о чем писать!

— Всегда что-нибудь найдется, если присмотреться повнимательней. Не существует ничего, что было бы известно до конца. Не забывай этого. Если, к примеру, ты посмотришь на таблицу двадцать пять в докладе, то обнаружишь там беспокоящие сведения о том, что соляриане с особой тщательностью оснащают свои корабли оружием.

Харидин отыскал указанное место.

— Вполне разумно, совершенно нормальная реакция, — заметил он.

— Согласен, но они настаивают на сохранении оружия даже тогда, когда тепло встречены и имеют дело с братьями по разуму. Займись этим, может, обнаружится что-нибудь ценное.

— Ну, раз вы так считаете, шеф… благодарю, что предоставляете мне такой шанс. Да… сдвинулось что-нибудь насчет спрута?

— Шестой по счету скорчился вчера, подох. Какая безвкусица!

И с этими словами он исчез.

Ригелианец Тан Порус задрожал от ярости, проглядев полученные бумаги. Сложил их вдвое и разорвал, потом резко пододвинул к себе коммуникатор.

— Сантиса мне, из математического отдела. Немедленно! — резко бросил он.

Его зеленые глаза метали молнии, когда почти сразу же на экране визора появилось безмятежное лицо. Он приложился к изображению кулаком.

— Найдется на Эроне хоть один человек, который разберется в том анализе, который мне сейчас прислали? Ты, слизняк, червь болотный!

Изображение с кротким недоумением подняло брови.

— Не сваливайте все на меня, Порус. Это же ваши уравнения, не мои. Откуда вы их откопали?

— Вас это не касается, это забота департамента психологии!

— Прекрасно! Но решать их — забота департамента математики. Ваша семерка образует такую дьявольскую математическую головоломку, какие мне еще не встречались. Хуже я не видел. К тому же вы допустили пятнадцать приближений, которыми не имели права пользоваться. У нас ушло две недели, чтобы распутать все это, пока не удалось кое-что сократить.

Порус подпрыгнул, словно от удара.

— Знаю я, что вы там понасокращали! Я посмотрел выкладки. Вы берете восемнадцать независимых переменных в двенадцати уравнениях, тратите два месяца на работу, наконец добираетесь до сути, решаете и излагаете на последней странице истину, которую в силах понять только оракул. «А» равно «А». Работа сделана. А все, что я получил, это вот такое равенство.

— И все же я тут ни при чем. Ваши уравнения замкнулись сами на себя, математически это означает, что они равны сами себе, и тут вы ничего не поделаете. — Его губы сложились в мягкую улыбку. — Кстати, чего вы кипятитесь? Ведь «А» и должно быть равно «А». Разве не так?

— Сгинь!!!

Экран погас, психолог стиснул зубы, кипя в глубине души.

Световой сигнал над коммуникатором снова подал признаки жизни.

— Что там еще?

В ответ послышался мягкий, безликий голос секретаря:

— Посланник от правительства, сэр.

— К чертям правительство! Скажи им, что я помер.

— Это важно, сэр. Лор Харидин вернулся с Солнца и хочет вас видеть.

Порус нахмурился.

— С Солнца? С какого еще Солнца? Ах да, вспомнил. Скажи, пусть приходит, но попроси поторопиться.

— Заходи, заходи, Харидин, — проговорил он немного погодя. Голос его немного смягчился при виде молодого арктуриан-ца, ставшего за те шесть месяцев, которые прошли со дня его отлета, немного более тощим и даже как-то моложе на вид.

— Ну, молодой человек, написали статью?

Арктурианец внимательно рассматривал свои ногти.

— Нет, сэр.

— А почему «нет»? — Зеленые глаза Поруса прищурились. — Только не говорите мне, что возникли какие-то сложности.

— Честно говоря, да, сэр, — нехотя признал Харидин. — Психологический отдел непосредственно обратится к вам после того, как вы выслушаете мой отчет. Суть дела в том, что Солнечная система отказалась вступить в Федерацию.

Тан Порус выскочил из своего кресла, как чертик из коробочки, и только волею судеб опустился на ноги.

— Что?!

Харидин с несчастным видом кивнул и откашлялся.

— Ну и ну! Клянусь Великой темной туманностью, — проревел ригелианец как безумный, — ничего не скажешь, праздничный сегодня денек. Сперва мне заявляют, что «А» равняется «А», потом ты заявляешь, что напортачил с реакцией A-типа, провалил простейшее задание!

Молодой психолог вспыхнул.

— Я ничего не напутал. Что-то не в порядке с самими солярианами. Когда я прилетел, они на нас просто свихнулись. Празднества были фантастическими, прямо-таки необузданными. Не было ничего такого, что считалось бы в достаточной степени хорошим для нас. Я выступал с приглашением перед их парламентом на их языке — есть у них такой простенький, называется эсперанто. Могу поклясться, что мой перевод был на девяносто пять процентов адекватным.

— Допустим. Что дальше?

— Остальное я понять не в силах. Поначалу реакция была нейтральной, и я был слегка удивлен, а затем… — Он вздрогнул от воспоминаний. — За семь дней, всего за семь дней, шеф, вся планета полностью переменилась к нам. Я не могу проследить за их психологией, словно нахожусь в сотне миль от них. Я привез копии их газет того периода, в которых они протестуют против союза с «чужеродными монстрами» и отказываются подчиняться «нелюдям, живущим во многих парсеках от них». Ну как прикажете понимать такие заявления? И все это — лишь начало. Были призывы на световые годы хуже. Милосердные Галактики, я бросил все силы на реакцию Г-типа, пытаясь вычислить ее, и не смог. Под конец нам пришлось отступить. Мы испытывали чисто физическую угрозу со стороны этих… этих землян, как они себя называют.

— Так. — Порус задумчиво прикусил губу. — Интересно. Отчет с собой?

— Нет, он у психологической группы. Все эти дни они изучают его чуть ли не с микроскопом.

— И что же выискали?

— Они прямо не говорят, но у них создалось впечатление, что отчет ошибочный.

— Ладно, поговорим об этом после того, как я прочту его. А пока отправимся-ка мы с тобой в зал Парламента, и по дороге ты ответишь мне на кое-какие вопросы.

Джоселиан Арн с альфы Центавра потер щетинистый подбородок крепкой шестипалой рукой и взглянул из-под нависших бровей на полукруг самых различных лиц, глядевших на него снизу. В состав психологической группы входили психологи из двадцати миров, и выдержать их совместное внимание было нелегким испытанием.

— Нам сообщили, — начал Фриан Обель, руководитель группы обитателей Веги, родины зеленокожих людей, — что разделы отчета, касающиеся военного уровня соляриан, написаны вами.

Джоселиан Арн склонил голову в знак согласия.

— И вы готовы привести доказательства своих слов, несмотря на то, что вы не специалист, и на то, что все это неправдоподобно? Вы же знаете, что вы не психолог.

— Нет, но я солдат! — Челюсти центаврианина упрямо выпятились, когда его голос загромыхал над присутствующими. — Я не разбираюсь в уравнениях, не понимаю графики, но я смыслю в звездолетах. Я видел их корабли, видел наши — их лучше. Я видел их самый первый корабль. Дайте им сотню лет, и их гиператомный привод будет лучше, чем у нас. Я видел их оружие. Они располагают почти всем тем, что есть у нас, и это при том, что они отстают от нас в развитии на тысячелетие. То, чего у них нет, они изобретут наверняка. А то, что у них есть, усовершенствуют. Я видел их военные заводы. Наши более современны, зато их — более эффективны. Я видел их солдат, и я скорее предпочел бы сражаться с ними, чем против них. Обо всем этом я сообщил в отчете. Все это я могу повторить и сейчас.

На этом его резкое, отрывистое выступление закончилось. Фриан Обель подождал, пока стихнут перешептывания сидящих возле него людей.

— А в остальных областях науки: медицине, физике, химии? Что вы можете сказать о них?

— Тут я вам не ответчик. У вас же есть отчет тех, кто в этом разбирается. Исходя из того, что они написали, я их поддерживаю.

— И эти соляриане — настоящие гуманоиды?

— Если судить так, как привыкли судить у нас в системе альфы Центавра, то да.

Старый ученый с раздражением опустился в кресло и хмурым взглядом обвел присутствующих.

— Коллеги, — начал он, — Мы добились малого успеха в том, чтобы по-новому оценить всю эту путаницу несообразностей. Перед нами раса гуманоидов на высочайшем технологическом уровне развития, которой в то же время присущи антинаучная вера в сверхъестественные силы, невероятное, детское пристрастие к индивидуализму, одиночному и групповому, и, что хуже всего, отсутствие достаточно широкого кругозора, чтобы воспринять всегалактическую культуру.

Он взглянул на сидящего напротив него угрюмого центаврианина.

— Именно с такой расой мы имеем дело, если поверить отчету, и тогда придется пересмотреть все фундаментальные аксиомы психологии. Но лично я отказываюсь верить подобному, с позволения сказать, кометному газу. Если откровенно, то все упирается в неумение подобрать нужных специалистов. Надеюсь, вы все согласитесь со мной, когда я скажу, что этот отчет можно смело выбросить, и только следующая экспедиция, составленная из специалистов в своей области, а не неопытных молодых психологов и солдат…

Монотонный голос ученого был внезапно прерван ударом железного кулака по столу. Джоселиан Арн, чье мощное тело содрогнулось от ярости, утратил выдержку и дал выход своему гневу.

— Вот уж, клянусь трясущимся отродьем Темплиса, червями ползучими и комарами летучими, выгребными ямами и чумными язвами, клянусь одеянием самой смерти, такого я не по-терплю! Вы, значит, расселись тут со своими теориями, со своей всеобъемлющей мудростью и отрицаете то, что я видел собственными глазами! Или мне не верить своим глазам, — он говорил, и глаза его полыхали, — только лишь потому, что вы своими параличными руками испачкали бумагу своими уклончивыми замечаниями? В системе альфы Центавра не продохнешь от этих мудрецов, что крепки задним умом, скажу я вам, — и психологи среди них первые. Чтоб их разорвало, уткнулись в свои талмуды, позапирались в лабораториях и в упор не видят всего, что происходит вокруг в живом мире. Психология, как же! Гнилые, вонючие…

Пряжка на его поясе грозилась отлететь, глаза пылали, кулаки сжались. На мгновение он показался почти беспомощным. Потом, взглянув на присутствующих, он обнаружил, что не может оторваться от загадочных зеленых глаз крохотного человека, чья внимательность и пронзительность подействовали на него не хуже холодного душа.

— Я тебя знаю, Джоселиан Арн. — Тан Порус говорил медленно, тщательно выговаривая слова. — Ты мужественный человек и храбрый солдат, но я вижу, что ты не любишь психологов. И это скверно для тебя, потому что именно на психологии основаны все успехи Федерации. Стоит отказаться от нее, и наш союз развалится, Федерация распадется, Галактическое Объединение рухнет. — Его голос сменился мягким, обволакивающим напевом. — Ты давал клятву защищать систему от всех ее врагов, и теперь сам стал для нее величайшей опасностью. Ты разрушаешь фундамент, ты подкапываешься под корни. Ты отравляешь ее истоки. Ты беспринципен, ты беспечен. Ты — изменник!

Центаврианский воин потупил голову. Порус говорил, а его охватывало глубокое и болезненное раскаяние. Воспоминание о его собственных словах мгновением позже легло на его совесть. Когда Порус закончил, Арн опустил голову и зарыдал. Слезы текли по изрезанному шрамами лицу, которое не знало их уже сорок лет.

Порус снова заговорил, но теперь его голос громыхал раскатами грома.

— Хватит ныть, трус! Опасность надвигается! К оружию!!!

Джоселиан Арн мгновенно насторожился. Печаль, охватившая его, испарилась, точно ее и вовсе не существовало.

Зал содрогнулся от хохота. Воин только теперь разобрался в ситуации. Таким способом Порус решил наказать его. С его превосходным знанием окольных воздействий на разум гуманоида ему было достаточно надавить на соответствующую кнопочку и…

Центаврианин смущенно прикусил губу, но ничего не сказал.

Но и сам Тан Порус не смеялся. Довести вояку до слез — одно дело, а унизить его — другое. Он быстренько выбрался из кресла и похлопал маленькой ручкой по мощному плечу.

— Не обижайся, друг мой, это всего лишь маленький урок, не больше. Боритесь с субгуманоидами и враждебным окружением в полусотне миров. Рвитесь в космос на протекающем, дряхлом звездолете, но никогда, никогда не задевайте психолога. В следующий раз он может рассердиться всерьез.

Арн запрокинул голову и захохотал. От могучего рева, силой больше смахивающего на землетрясение, зал содрогнулся.

— Ты дал хороший урок, психолог. Разнеси меня на атомы, если ты не прав.

Большими шагами он вышел из зала, плечи его все еще вздрагивали от сдерживаемого смеха.

Порус нырнул в свое кресло и повернулся лицом к присутствующим.

— Коллеги, мы с вами встретились с интересной расой гуманоидов.

— Ну-ну, — едко произнес Обель. — Великий Порус решил взять своего ученичка под защиту. Похоже, ваша способность усваивать материал улучшилась, поскольку вы готовы взять на веру доклад Харидина.

Харидин, стоящий в стороне, покраснел от негодования, но не сдвинулся с места.

Порус нахмурился, но голос его ничуть не изменился.

— Вот именно, и доклад, если его внимательно проанализировать, может привести к революции в науке. Это же психологические золотые россыпи, а Хомо Сол — находка, случающаяся раз в тысячелетие.

— Говорите конкретнее, Тан Порус, — протянул кто-то, — Ваши трюки хороши для тупоголовых центавриан, но на нас-то они не действуют.

Вспыльчивый маленький ригелианец буквально вскипел от ярости. Он пригрозил говорившему худеньким кулачком.

— Можно и конкретнее, Инар Тубал, клоп ты волосатый космический. — Было отчетливо видно, что его ярость и благоразумие вступили в отчаянную схватку. — Да здесь найдется больше для гуманоида, чем вы можете себе представить, и уж гораздо больше, чем вы, умственные калеки, можете вообразить. Нет, необходимо ткнуть вас в ваше невежество, этакое вы сборище иссохших ископаемых. Могу гарантировать, что способен продемонстрировать вам немного такой психотехники, что у вас все кишки перевернутся. Я вам гарантирую панику, дебилы, панику! Всемирную панику!

Воцарилось благоговейное безмолвие.

— Вы сказали — паника? — заикаясь, выдавил Фриан Обель, его зеленая кожа посерела. — Всемирная паника?

— Вот именно, попугай несчастный! Дайте мне пятьдесят гуманоидов и шесть месяцев, и я вам продемонстрирую панику, мир, охваченный паникой!

Обель тщетно попытался ответить. Его рот скривился в героическом усилии сохранить серьезность, но не смог. И словно по сигналу, все собравшиеся покатились в едином пароксизме смеха.

— Помню, — с трудом выдавил Инар Тубал, сирианин, по круглому лицу которого катились слезы неподдельного веселья, — был у меня один студент, который однажды заявил, что открыл стимул, способный вызвать всемирную панику. Я проверил его вычисления и высчитал, что он вознес в степень число, не там отделив целое от дроби. Так что он сбился всего на десять порядков. На сколько сбились вы, коллега Порус?

— Порус, разве вы не знаете закона Кроута, согласно которому невозможно вызвать панику более чем у пяти гуманоидов одновременно? Может, нам принять резолюцию, отменяющую этот закон? Может, нам и атомную теорию отменить, если мы ее не понимаем? — весело хихикнул Семпер Гор с Капеллы.

Порус выскочил из-за стола и схватил председательский молоток Обеля.

— Любой, кто вздумает засмеяться, получит по своей пустой башке вот этим!

Тотчас же стало тихо.

— Я беру с собой пятьдесят ассистентов, — отрезал зеленоглазый ригелианец, — и Джоселиан Арн доставляет меня к Солнцу. Я хочу, чтобы со мной отправились пятеро из вас — Инар Тубал, Семпер Гор и еще трое на ваш выбор, чтобы я мог полюбоваться их дурацкими лицами, когда продемонстрирую им то, что обещал, — Он угрожающе поднял молоток, — Ну!

Фриан Обель безмятежно воззрился на потолок.

— Договорились, Порус: с вами отправятся Тубал, Гор, Хелвин, Прат и Винсон. К концу отведенного срока мы или оказываемся свидетелями всемирной паники, что будет очень приятно, или же присутствуем при том, как вы отказываетесь от собственных слов, что представляется еще более приятным.

Вынеся это постановление, он хихикнул про себя.

Тан Порус задумчиво смотрел в окно. Перед ним во все стороны до самого горизонта раскинулся Терраполис, столица Земли. Приглушенный шум города доносился даже сюда, на полукилометровую высоту.

Было в этом городе что-то невидимое, неосязаемое, но не становящееся от этого менее реальным. И наличие оного становилось для маленького психолога все более очевидным. Он сам создал эту удушающую пелену липкого страха, опустившуюся на весь метрополис, — ужасающий, жуткий туман темной неуверенности, смыкающий холодные пальцы на горле человека и ненадолго, всего лишь ненадолго, подменивший подлинную панику.

Именно об этом говорили голоса, сливающиеся в городской шум, и каждый голос являл собой крохотную крупицу страха.

Ригелианец с неудовольствием отвернулся.

— Эй, Харидин! — рявкнул он.

Молодой арктурианец оторвался от телевизора.

— Вы меня звали, шеф?

— А что, по-твоему, я еще сделал? Беседовал сам с собой? Что было в последней сводке из Азии?

— Ничего нового. Стимулы недостаточно сильны. Похоже, у желтокожих более флегматичная натура, чем у белого большинства Америки и Европы. Но я все-таки распорядился не усиливать воздействие.

— Да-да, — согласился Порус, — усиливать не надо, иначе мы рискуем получить активную панику, — Он задумчиво помолчал. — Слушай-ка, мы почти у цели. Скажи им, пусть ударят по нескольким крупным городам — они более восприимчивы, — и на этом успокоимся. — Он снова повернулся к окну. — Великий космос! Ну и мир! Ну и мир! Открывается совершенно новая ветвь психологии… мы о таком и мечтать не могли. Психология толпы, Харидин, психология толпы! — Порус выразительно покачал головой.

— Зато у нас множество неприятностей, шеф, — пробормотал юноша. — Эта пассивная паника совершенно парализовала торговлю и коммерцию. Деловая жизнь на всей планете остановилась. Несчастное правительство парализовано. Они никак не могут понять, что же такое приключилось.

— Они поймут это тогда, когда я сочту необходимым растолковать всю ситуацию. Что же до неприятностей, то мне они тоже удовольствия не доставляют. Но ведь все это означает результат, дьявольски важный результат.

Последовало продолжительное молчание, потом губы Поруса сложились в скверное подобие улыбки.

— Эти пять придурков сегодня возвращаются из Европы, верно?

Харидин улыбнулся в ответ и кивнул.

— И чувствуют себя прескверно. Ваши предсказания сбылись в пяти случаях из десяти. Они согласны на ничью.

— Прекрасно, жаль только, что я не смогу увидеть рожу Обе-ля сразу после того, как он получит мое сообщение. Кстати, какие от него новости? — спросил Порус чуть тише.

Харидин показал два пальца.

— Две недели, и они будут здесь.

— Две недели… Две недели… — торжественно пропыхтел Порус. Он вскочил и направился к двери. — Думаю, мне надо навестить наших дорогих, драгоценных коллег и провести с ними остаток дня.

Когда появился Порус, пять ученых, входящих в группу, отложили свои занятия и погрузились в смущенное молчание.

Психолог злорадно усмехнулся.

— Вас удовлетворяют записи, джентльмены? Основные мои предсказания процентов на пятьдесят — шестьдесят ошибочны, не так ли?

Хиброн Прат с альфы Цефея встопорщил серый мех, который именовал волосами.

— Я не доверяю этим дьявольским трюкам и тем ненормальным математическим выкладкам, что нам представили.

Ригелианец коротко хохотнул.

— Тогда выдумайте что-нибудь получше. Как бы там ни было, но разве получился скверный метод управления реакциями?

Раздался немузыкальный хор покашливаний — и ни одного конкретного ответа.

— Что, не так? — громыхнул Порус.

— Ладно, пусть будет так, — отчаянно пошел на попятный Ким Винсон. — Но где ваша паника? Все обстоит тихо-мирно. Местные гуманоиды — этакие космические уродцы, но где те шумные представления, которые вы нам обещали? Пока вы не смогли нарушить закон Кроута, все ваши демонстрации стоят не больше следа сгоревшего метеорита.

— Вы и без того проиграли, джентльмены, проиграли! — ликующе выкрикнул миниатюрный корифей психологии. — Свою точку зрения я доказал: эта пассивная паника столь же невозможна с точки зрения классической психологии, как и активная ее форма. Вот вы и пытаетесь отрицать факты, намереваясь сохранить свое лицо, вот и тянете волынку с техническими деталями. Собирайтесь домой, джентльмены, и прячьтесь там под кроватью.

Психологи не были богами. Они могли анализировать свои побудительные мотивы, но оставались их рабами, как и все простые смертные. Сейчас эти прославленные на всю галактику психологи корчились от мук оскорбленного самолюбия и поверженного тщеславия, и их тупое упрямство было прямо вытекающей отсюда реакцией. Они сами знали это и знали, что Порус знает это, от чего им становилось еще хуже.

Инар Тубал злобно вытаращил обведенные красными ободками глаза.

— Активная паника или ничего, Тан Порус. Это вы обещали, именно этого мы и требуем. Мы настаиваем на буквальном выполнении, а на все технические нюансы нам, клянусь пространством, наплевать. Или активная паника, или мы засчитываем поражение.

Порус зловеще раздул ноздри, но благодаря чудовищному усилию заставил себя говорить спокойно.

— Будьте же разумны, джентльмены. У нас нет оборудования для прекращения активной паники. Нам нечего противопоставить этой сверхразновидности, с которой мы столкнулись здесь, на Земле. Что, если реакция выйдет из-под контроля? — Он яростно замотал головой.

— Изолируем их, вот и все, — прорычал Семпер Гор, — Начинайте, нечего тянуть! Можете пользоваться любыми средствами на свое усмотрение, лишь бы они подействовали.

— Если сумеете, — добавил Хиброн Прат.

Но и у Тана Поруса были свои слабые места, и теперь его хрупкая выдержка наконец разбилась вдребезги. Его проворный язычок взвихрил атмосферу и погреб унылого психолога в волнах ругательств.

— Будь по-вашему, вакуумоголовые! Будь по-вашему, чтоб на вас обрушились все небеса! — От гнева у него перехватило дыхание, — Мы начнем прямо здесь, в Терраполисе, начнем сразу же, как только все население разойдется по домам. Но лучше бы вы подумали, как будете тушить этот пожар!

Он раздраженно фыркнул и исчез за дверью.

Мановением руки Тан Порус приоткрыл занавеси. Пятеро психологов повернулись к нему, пряча глаза. Улицы земной столицы были покинуты населением. Уверенный топот солдат, патрулирующих город, звучал панихидой. Неприветливое небо низко нависло над декорацией из падших тел, над молчанием. Молчанием, которое пришло на смену оргии разрушения.

— Опыт произведен, и на это потребовалось всего несколько часов, коллеги. — Голос Поруса звучал устало. — Если это распространится за пределы города, мы окажемся бессильны остановить реакцию.

— Кошмар, кошмар! — пробормотал Хиброн Прат. — Ради такой сцены психолог мог бы пожертвовать своей правой рукой, мог бы даже рискнуть своей жизнью.

— И это — гуманоиды? — простонал Ким Винсон.

От неожиданно возникшей мысли Семпер Гор вскочил на ноги.

— Вы хоть видите значимость этого, Порус? Эти земляне — точно неконтролируемая цепная реакция. Будь они хоть дважды технологическими гениями, какими являются, они бесполезны. С их психологией толпы, с их массовыми паниками, с их суперэмоциональностью они просто не укладываются в картину гуманоидов.

Порус шевельнул бровями.

— Кометный газ! Как индивидуумы мы эмоциональны не меньше их. Они превращают это в массовое действие, а мы — нет. Вот и вся разница.

— Но и этого достаточно! — воскликнул Тубал. — Мы пришли к решению, Порус. Мы пришли к нему прошлой ночью, пока наблюдали за… за этим. Солнечная система остается сама по себе. Она источник заразы, и мы не желаем иметь с ней ничего общего. Что касается Галактики, то Хомо Сол будут содержаться в строгом карантине. Это окончательное решение.

Ригелианец мягко улыбнулся.

— Для Галактики оно может быть окончательным, а для Хомо Сол?

Тубал пожал плечами.

— К нам они не присоединятся.

Порус улыбнулся еще раз.

— Слушай, Тубал, только между нами. Вы не пытались провести временную интеграцию сто двадцать восьмого уравнения в соответствии с ростом тензоров Каролеана?

— Н-нет, признаться, я не занимался этим.

— Отлично, тогда посмотрите-ка вот эти вычисления и возрадуйтесь.

Пятеро психологов столпились вокруг листков бумаги, протянутых Порусом. Их чувства менялись от интереса к недоумению, а затем к чему-то близкому к панике.

Наро Хелвин спазматическим движением швырнул листки через стол.

— Это ложь!

— Сейчас мы опережаем их на тысячу лет и пару сотен продержимся впереди них! — отрезал Тубал, — Они не способны ничего поделать со всей массой населения Галактики.

Тан Порус монотонно рассмеялся.

— Вы все еще не верите математике. Разумеется, в полном соответствии с вашими поведенческими профилями. Что ж, поглядим, смогут ли вас убедить специалисты… если смогут и раз уж контакт с этими ненормальными гуманоидами выворачивает вас наизнанку. Джоселиан! Джоселиан Арн! Зайдите-ка!

Появился командор-центаврианин, автоматически отдал честь и выжидающе посмотрел на них.

— Сможет ли в случае необходимости один твой космический корабль справиться в сражении с одним из земных кораблей?

— Ни малейшего шанса, — кисло скривился Арн, — Эти гуманоиды в панике нарушают закон Кроута… но и в сражении тоже. Личный состав наших кораблей формируется из корпуса специалистов, их же экипажи состоят из одиночек, умеющих функционировать как целое, лишенное индивидуальности. У них свой способ борьбы — мне представляется, паника будет самым подходящим названием. Каждая личность на корабле становится частицей единого организма. Для нас, как вы знаете, это невозможно. Кроме того, этот мир — мир сумасшедших гениев. Они воспользовались, по моим наблюдениям, не менее чем двадцатью двумя способами, оригинальными, но бесполезными изобретениями, с которыми они познакомились в Талсунском музее, когда посещали нашу планету, вывернули их наизнанку и на их базе изготовили ряд самых неприятных в военном отношении устройств, какие мне только приходилось видеть. Знаете фиксатор гравилиний Клмина Тилла? Он использовался, и довольно неэффективно, для обнаружения рудных месторождений до того, как появились новые методы. Они его, уж не знаю как, переделали в один из самых смертоносных корректировщиков огня, какие я имел неудовольствие видеть. Он сам по себе наводит что оружие, что излучатель на совершенно невидимую цель в космосе, в воздухе, в воде, в камне и где угодно.

— Мы располагаем значительно более мощным флотом, чем они. Мы можем сокрушить их, разве не так? — спросил Тан Порус, от души наслаждаясь спектаклем.

Джоселиан Арн помотал головой.

— Разбить их сейчас — возможно. Но что бы ни вышло — это не будет разгромом. И я бы не стал говорить, что у нас это легко получится. Меня это не привлекает. Вся беда, с военной точки зрения, в том, что эта компания маньяков-изобретателей выдумывает новые устройства до отвращения быстро. Технологически они столь же стабильны, как волна на воде. Наша же цивилизация больше напоминает дюну. Я видел их фабрики наземных машин, предусматривающие изготовление всех деталей для новых марок автомобилей, — через шесть месяцев от них полностью отказывались, считая, что они устарели. Теперь мы ненадолго вошли в контакт с их цивилизацией. Мы научились тому, что методы этой новой культуры и наши чудеса двухсотвосьмидесятилетней давности почти не дают процентного преимущества. Это они, скорее всего, присоединят к себе любую недавно узнанную цивилизацию — даю вам стопроцентную гарантию.

— А как будет выглядеть наше военное положение, — терпеливо поинтересовался Порус, — если мы будем полностью игнорировать их, скажем, лет двести?

Джоселиан Арн отрывисто хохотнул.

— Если мы сможем — я подразумеваю, если они нам позволят, — то тогда нам остается поднять руки и смириться с судьбой. Боюсь, теперь они энергично возьмутся за дело. Двести лет работы над новыми изобретениями, на которые их натолкнуло недолгое общение с нами, и я не знаю, что они там навыдумывают. Подождем эти два века, и никакого сражения не состоится: это будет аннексия.

Тан Порус официально поклонился.

— Благодарю вас, Джоселиан Арн. Те же результаты следуют и из моих математических выкладок.

Джоселиан Арн отдал честь и вышел из помещения.

Повернувшись к пятерке парализованных размышлениями ученых, Тан Порус продолжал:

— Надеюсь, наши образованные джентльмены прореагируют на это заявление должным для гуманоида образом? Вы убедились, что для нас выход не в том, чтобы прекратить всякое общение с этой расой? Мы можем на это пойти, они же — никогда! Глупцы! — Это слово он будто выплюнул. — Неужели вы думаете, что я стану тратить время на споры с вами? Это я устанавливаю правила, понятно? Хомо Сол станут частью Федерации. И за эти двести лет они дозреют. И я не собираюсь это с вами обсуждать. Я ставлю вас перед фактом.

Ригелианец свирепо обвел глазами присутствующих.

— Марш за мной! — бесцеремонно распорядился он.

Они последовали за ним с покорностью и смирением и оказались в жилых помещениях Тана Поруса. Маленький психолог отодвинул занавеску, открывая изображение в натуральную величину.

— Вам это о чем-нибудь говорит?

Это было изображение землянина, но такого, какого психологам еще не доводилось видеть. Величественный, суровый, значительный, одной рукой поглаживающий царственную бороду, другой придерживающий ниспадающие одеяния, облекающие его, он выглядел воплощением мощи.

— Зевс, — сказал Порус. — Первобытные земляне создали его как персонификацию бурь и гроз, — Он повернулся к растерянной пятерке. — Напоминает ли он вам кого-нибудь?

— Хомо Канопус, — неуверенно предположил Хелвин.

На мгновение лицо Поруса выразило торжество и удовлетворение, но потом снова затвердело.

— Верно! — отрезал он. — Кто в этом будет сомневаться? Перед нами живой канопусец, полностью поглощенный своей рыжей бородой. Теперь, — сказал он, отодвигая следующую занавеску, — еще кое-что.

На этот раз портрет был женским. Женщина была полногрудой и широкобедрой. Ее лицо украшала чарующая улыбка, а руки, казалось, ласкали сноп колосьев, изобильно громоздящийся на ее коленях.

На этот раз сомнений не было. Раздался хор голосов:

— Хомо Бетельгейзе.

Тан Порус улыбнулся в ответ.

— Вот мы их и заполучили. Верно?

— Что верно? — спросил Тубал.

— Неужели вы не понимаете? — Улыбка исчезла. — Неужели не ясно? Ничтожества! Если сотня Зевсов и сотня Деметр прибудут на Землю как члены торговой миссии и если они окажутся психологами… Теперь-то вам ясно?

Семпер Гор неожиданно рассмеялся.

— Пространство, время и микрометеориты! Конечно же! Да земляне станут глиной в руках своих персонификаций бури и материнства, и через двести лет мы сможем добиться от них всего.

— Но эта ваша так называемая «торговая миссия», Порус, — вмешался Прат. — Каким образом вам удастся уговорить их на нее?

Порус склонил голову набок.

— Дорогой коллега Прат, — проворчал он, — не думаете ли вы, что я устроил пассивную панику только для демонстрации? Или для удовольствия пяти твердолобых кретинов? Пассивная паника парализовала промышленность, земное правительство оказалось перед лицом революции — еще одной формы реакции толпы, которая еще ждет своего исследователя. Предложите им галактическую торговлю и бесконечное процветание, и вы думаете, что после этого они станут на вас бросаться? А что скажут массы? — Ригелианец нетерпеливым движением пресек взволнованное шушуканье, последовавшее за его словами. — Если у вас больше нет вопросов, то начнем подготовку к возвращению. Честно говоря, я устал от Земли и горю желанием снова взяться за спрута. — Он распахнул дверь и крикнул в коридор: — Эй, Харидин! Скажи Арну, чтобы через шесть часов корабль был готов. Мы отбываем!

— Но… но!..

Хор противоречивых высказываний выкристаллизировался в одном неожиданном действии, когда Семпер Гор рванулся к Порусу и рывком оттащил его назад, словно тот намеревался улететь немедленно. Маленький ригелианец напрасно пытался вырваться из могучей хватки противника.

— Убери руки!

— Мы достаточно терпели, Порус, а теперь будьте добры успокоиться и вести себя как гуманоид. Что бы вы там ни говорили, но мы не улетим, пока не покончим со всеми делами. Надо договориться с земным правительством насчет «торговой миссии». Мы должны спокойно обсудить ее состав, отобрать подходящих психологов… мы…

И тут Порус неожиданным рывком освободился.

— И вы хоть на мгновение решили, что я буду ждать, пока ваша комиссия ухлопает три-четыре десятилетия? Земля безоговорочно приняла мои условия еще месяц назад. Пять месяцев назад была выслана группа с Канопуса и Бетельгейзе, позавчера она прибыла. Только с их помощью мы могли остановить панику — а вы об этом даже не подозревали. Вы, должно быть, решили, что сами перепугали здешних жителей! Сегодня, джентльмены, «торговая миссия» держит ситуацию под полным контролем и в ваших услугах больше не нуждается. Так что мы отправляемся домой!

Мнимые величины

Телекоммуникатор разбрасывал судорожные вспышки, пока Тан Порус с довольным видом устраивался перед ним. Его пронзительные зеленые глаза блестели от торжества, худенькое тельце подрагивало от возбуждения. Ничто лучше не могло характеризовать величие происходящего, как необычность его позы — Тан Порус уселся, водрузив ноги на стол!

Коммуникатор ожил, осветился, на ригелианского психолога раздраженно и хмуро глянуло широкое лицо арктурианца.

— И стоило выволакивать меня прямо из постели, Порус? Сейчас же середина ночи!

— На нашей половине планеты сейчас самый что ни на есть день, Финал. Но я собираюсь сообщить тебе нечто такое, что сразу же прогонит твой сон.

Тар Финал, редактор ЖГП (Журнала галактической психологии), позволил пробежать по своему лицу тени тревоги. Как бы велики ни были недостатки Поруса, а арктурианин знал их превеликое множество, но он никогда бы не поднял ложной тревоги. Если он говорил, что нечто великое носится в воздухе, то оно оказывалось не просто великим — оно оказывалось колоссальным!

К тому же было вполне очевидно, что Порус очень доволен собой.

— Финал, — произнес он, — следующая статья, которую я намерен продать вашему журналу, будет величайшей из всех работ, какие ты когда-либо печатал.

На Финала это произвело впечатление.

— Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? — спросил он, несколько сбитый с толку.

— Это еще что за кретинский вопрос? Разумеется, отдаю. Послушайте… — Последовала драматическая пауза, пока возбуждение на лице Финала не достигло болезненных пропорций. Тогда Порус выдавил напряженным шепотом: — Я решил проблему спрута!

Разумеется, реакция оказалась в точности такой, какую Порус и предвидел.

По ту сторону экрана последовал взрыв, и на протяжении примерно тридцати интереснейших секунд ригелианин убеждался, что в словарный запас солидного и респектабельного Финала входят также и непристойные выражения.

Спрут Поруса был, так сказать, притчей во языцех для всей Галактики.

Вот уже два года, как Порус бился с непонятным организмом с беты Дракона, который настойчиво погружался в сон, когда полагалось делать совсем иное. Порус выводил насчет него новые уравнения и сам же уничтожал их с такой частотой, что это уже начало становиться дежурной шуткой среди психологов Федерации. Тем не менее необычную реакцию не мог объяснить никто. И теперь Финала вытащили из постели, чтобы сообщить, будто решение найдено — всего-то навсего.

Финал разразился заключительной фразой, передать которую коммуникатор смог лишь частично.

Порус выждал, пока ураган не стих, после чего мирно поинтересовался:

— И знаете, каким образом я ее решил?

Ответом было невнятное бормотание.

Ригелианин быстро заговорил.

Все следы веселья исчезли с его лица, а после нескольких фраз все следы ярости исчезли с лица Финала.

Теперь выражение лица арктурианца говорило лишь о неподдельном интересе.

— Не может быть! — с трудом выдавил он.

— Может!

Порус договорил, и Финал тут же принялся дозваниваться до издательства, чтобы задержать выпуск ЖГП на две недели.

Фуро Сантис, декан математического факультета университета Арктура, долго и внимательно разглядывал своего коллегу с Сириуса.

— Нет, вы ошибаетесь! Его уравнения правильны. Я сам работал с ними.

— Математически да, — отозвался круглолицый сирианец, — но с точки зрения психологии они лишены смысла.

Сантис хлопнул себя по высокому лбу.

— Смысл! Послушать только — и это говорит математик. Всемогущий космос, коллега, что общего у математики со смыслом? Математика — просто инструмент, и до тех пор, пока с ее помощью можно получить правильные ответы и верные предсказания, актуальный их смысл роли не играет. Именно это я и заявлю Тану Порусу — большинство психологов знают математику разве что в той степени, чтобы не всегда путаться в сложении-умножении, но к нему и это не относится.

Его собеседник с сомнением замотал головой.

— Да знаю я, знаю. Но использование мнимых величин в уравнении по психологии несколько превосходит мою веру в науку. Квадратный корень из минус единицы! — Он передернул плечами.

Комната отдыха Старших в здании Психологического Центра была переполнена и гудела от активности. Слухи о том, что Порус разрешил ставшую уже классической проблему спрута, распространились мгновенно, и разговоры не касались ничего другого.

В центре плотной группы оказался Лор Харидин, он был еще молод, но уже удостоен титула Старшего. Теперь, будучи ассистентом Поруса, в создавшейся ситуации Лор являлся хозяином положения.

— Значит, смотрите, коллеги, только учтите, что всех подробностей я не знаю. Они — секрет старика. Все, что я могу вам сообщить, — это, так сказать, генеральная идея — то, каким образом он решил проблему.

Собравшиеся придвинулись поближе.

— Я слышал, что он воспользовался новыми математическими символами, — заметил кто-то, — как и в тот раз, когда у нас возникли проблемы с гуманоидами с Земли.

Лор Харидин покачал головой.

— Еще хуже! Представить не могу, что заставило его мысль двигаться в этом направлении. Может, мозговая атака, может, кошмары, но, как бы там ни было, он обратился к мнимым величинам — квадратному корню из минус единицы.

Последовало благоговейное молчание, после чего кто-то произнес:

— Просто не могу поверить!

— Это факт! — последовал благодушный ответ.

— Но ведь в этом нет никакого смысла. Что может представлять собой квадратный корень из минус единицы, если брать его в психологическом понимании? Это будет означать…

Говоривший произвел в уме быстрые вычисления, как и большинство присутствующих.

— Получается, что нервные синапсы смыкаются не более и не менее как в четырех измерениях!

— Вот именно, — отозвался кто-то еще. — Мне представляется, что если ты воздействовал на спрута сегодня, то его реакция последует вчера. Вот что должны означать здесь эти мнимые величины. Кометный газ! Мне и сказать-то больше нечего.

— Это все потому, что вы совсем не тот человек, что Тан Порус, — отозвался Харидин, — Вы полагаете, что его интересовало, сколько мнимых величин возникло на промежуточных стадиях, если все они в конечном результате свелись к квадратному корню из минус единицы. Все, что его интересовало, — это то, что конечный результат сводится к простенькому выражению, которое помогает предсказать непонятные приступы сонливости. Что же касается их физической природы, то какое это имеет значение? Математика — всего лишь инструмент, не более.

Обдумывая услышанное, присутствующие погрузились в удивленное молчание.

Тан Порус восседал в отдельной каюте на борту новейшего и наиболее шикарного межзвездного лайнера и с удовольствием взирал на стоявшего перед ним молодого человека. Он был в поразительно хорошем настроении и, пожалуй, впервые за всю свою жизнь не выходил из себя, давая интервью деловитому, проницательному представителю «Эфир-Пресс».

Репортер, в свою очередь, молча удивлялся приветливости ученого. Он уже успел убедиться на горьком опыте, что большинство ученых недолюбливают репортеров, а психологи в особенности считают их подходящим объектом для отработки своих методов, вызывая убийственно смешные для других реакции.

Он вспомнил, как однажды старикан с Канопуса убедил его, что величайшее наслаждение — жить на деревьях. Потребовалось двенадцать человек, чтобы стащить его с самой вершины, и специалист-психолог, который привел его рассудок в норму.

А теперь он имел дело с величайшим из них, Таном Порусом, и тот деловито отвечал на вопросы, как и полагается нормальному разумному существу.

— И еще, профессор, — говорил репортер, — я хотел бы узнать, как следует понимать эти мнимые величины? — Затем он торопливо добавил: — Не в математическом смысле, тут мы верим вам на слово. Я имею в виду, не могли бы вы дать нам общее представление, которое смог бы понять средний гуманоид. К примеру, я слышал, что у спрута четырехмерный мозг.

Порус взревел:

— О Ригель! Четырехмерная чепуха! Если говорить чистую правду, то эти мнимые величины, которыми я воспользовался и которые, как я вижу, вызывают такие фантазии у общественности, вероятнее всего, свидетельствуют ни о чем другом, как об определенных аномалиях в нервной системе спрута, но каких именно — я не знаю. С точки зрения основополагающих законов экологии и микропсихологии ничего необычайного обнаружено не было. Нет сомнений, что ответ лежит на уровне атомной структуры мозга этого существа, но тут я бессилен. — В его голосе зазвучали нотки презрения. — Ядерные физики настолько отстали от психологов, что нет смысла просить их разобраться с этим нюансом.

Репортер принялся яростно строчить стилом. Завтрашний заголовок уже сформировался в его голове: «Прославленный психолог обвиняет физиков-ядерщиков!»

Тут же возник заголовок для послезавтрашнего выпуска: «Оскорбленные физики разоблачают прославленного психолога!»

Научные распри пользовались большой любовью у «Эфир-Пресс», в особенности те, которые случались между физиками и психологами, каковые, как хорошо известно, органически не переносили друг друга.

Репортер поднял сияющие глаза.

— Профессор, вы, конечно, знаете, что гуманоиды Галактики очень интересуются личной жизнью ученых. Надеюсь, вы не обидитесь, если я задам вам несколько вопросов, касающихся вашей поездки домой, на Ригель IV?

— Валяйте, — добродушно согласился Порус. — Скажите им, что я выбрался домой впервые за два последних года и я весь в предвкушении. Арктур малость слишком желтоват для моих глаз, а обстановка здесь малость слишком громоздка.

— Это правда, что дома вас ждет жена?

Порус закашлялся.

— Да. Это самая очаровательная малышка во всей вселенной. Я с нетерпением жду встречи с ней. Запишите это.

Репортер записал.

— Тогда почему вы не взяли ее с собой на Арктур?

Добродушие частично испарилось с лица Поруса.

— Я предпочитаю быть один, когда работаю. Женщины хороши на своем месте. К тому же мое представление об отдыхе — это побыть в одиночестве, безо всех. Этого не записывайте.

Репортер не стал записывать.

Он взглянул на своего миниатюрного собеседника с откровенным восхищением.

— Скажите, профессор, каким образом вам все же удалось оставить ее дома? Надеюсь, вы раскроете мне секрет? — Он с чувством вздохнул и добавил: — Мне это может пригодиться.

Порус хохотнул.

— Так и быть, скажу, сынок. Если ты первоклассный психолог, то ты хозяин и в собственном доме!

Он дал понять, что интервью окончено, но тут же внезапно схватил своего собеседника за руку, пронзив его взглядом зеленых глаз.

— Послушай, сынок, знаешь ли, ты бы лучше не упоминал в статье о моем последнем замечании.

Репортер побледнел и отшатнулся.

— Нет, ни в коем случае, сэр! Среди нас, профессионалов, ходит такая присказка: «Не обезьянничай вокруг психолога, иначе он сделает обезьяну из тебя».

— Хорошо сказано! И знаешь ли, мне под силу осуществить это в буквальном смысле — если понадобится.

Молодой репортер тут же втянул голову в плечи, вытер холодный пот со лба и покончил с расспросами.

Направляясь к выходу, он на мгновение почувствовал, словно качается на краю обрыва, и сделал для себя мысленную пометку: в дальнейшем отказываться от любых интервью с психологами до тех пор, пока ему не повысят зарплату.

Свет находившегося в десяти миллиардах километров девственно-белого шара Ригеля достиг глаз Поруса, и что-то трепыхнулось в его сердце.

Реакция В-типа — ностальгия, условный рефлекс, ассоциирующий Ригель со счастливыми переживаниями молодости…

Термины, фразы, уравнения закружились в его изощренном уме, но назло им он был счастлив. На недолгий период человек восторжествовал над психологом, и Порус отказался от анализа ради изумительной радости побыть некритично счастливым.

Он поднялся посреди периода сна за две ночи до прибытия, чтобы застать первый, мимолетный облик Ханлона, четвертой планеты Ригеля, его родного мира.

Где-то там в этом мире, на берегу спокойного моря, стоит небольшой двухэтажный домик, совсем маленький домик — не те громадные здания, которые пригодны разве что для арктуриан и прочих громоздких гуманоидов.

Как раз настал летний сезон, и дома, должно быть, купаются в жемчужном свете Ригеля, и какое это должно быть удовольствие после резкого, желто-красного Арктура.

И он чуть ли не кричал от наслаждения — самая первая ночь, которую он проведет, в поте лица объедаясь жареным триптек-сом. Вот уж два года, как он не пробовал его, а его жена — лучшая мастерица приготовлять триптекс во всей системе.

При мысли о жене он слегка поморщился. Это подлость — бросить ее вот так дома на два года, но это диктовалось необходимостью. Он еще раз взглянул на разложенные бумаги. Пальцы его лишь слегка подрагивали, когда он принялся перебирать страницы. Весь остаток дня он потратил на вычисление ее реакции, когда она увидит мужа впервые после двухлетней разлуки, и результаты получались не из утешительных.

Нина Порус была дамой неукротимой эмоциональности, и ему предстояло действовать четко и эффективно.

Он быстро отыскал ее глазами в толпе и улыбнулся. Было приятно снова увидеть ее, даже если вычисления и предвещали ему затяжные и серьезные шторма. Он еще раз мысленно пробежался по своей заготовленной речи и внес последние корректировки.

В этот момент она увидела его и неистово замахала руками, пробиваясь в передние ряды встречающих. Она повисла на его шее раньше, чем он успел к этому подготовиться, и, оказавшись в ее любящих объятиях, Тан Порус с удивлением обнаружил, что млеет от счастья.

Это была вовсе не та реакция, что предполагалась. Что-то шло не так, как следовало.

Жена ловко провела его сквозь толпу репортеров к поджидавшему стратокару, тараторя всю дорогу:

— Тан Порус, я уж думала, что не доживу до встречи с тобой. До чего же здорово, что мы снова вместе. Ты был совершенно не прав. Дома, конечно, очень здорово, но когда тебя нет, все как-то не так.

Зеленые глаза Поруса остекленели.

Подобные речи были совершенно нехарактерны для Нины. Для чутких ушей психолога это звучало чем-то приближающимся к бреду безумца. Он был настолько ошарашен, что не мог даже промычать что-то в ответ на отдельные высказывания. Медленно коченея в кресле, он наблюдал, как земля уносится назад, слышал, как воет вокруг ветер, сквозь который они неслись к своему маленькому домику на берегу моря.

Нина продолжала неудержимо болтать. Единственным нормальным аспектом ее поведения была та легкость, то ненавязчивое умение, с которым она объединяла в себе обе ведущие диалог стороны.

— И конечно же, дорогой, я приготовила для тебя целого триптекса, зажаренного на вертеле и с гарниром из сарнеесов. И… ах да, что это была за история с новой планетой, Землей? Ведь ты ее так называл? Я тобой так гордилась, как только про это услышала. Я сразу сказала…

И так далее, пока ее голос не выродился в бессмысленный конгломерат звуков.

Где же были ее слезы? Где были ее попреки, угрозы, пылкая жалость к себе?

Перед обедом Тан Порус единым мощным усилием заставил себя встряхнуться. Он поглядел на стоявшую перед ним тарелку с испускавшим пары триптексом, почувствовал странное отсутствие аппетита и сказал:

— Это мне напомнило тот день на Арктуре, когда я обедал с председателем Собрания…

Он погрузился в подробности, живописуя шуточки, отклоняясь от сути дела, лирически гневаясь на собственное от них удовольствие, делая упор, почти незамаскированный, на тот факт, что он чуть было не потерял жену, и под конец, в последней дикой вспышке отчаяния, ненароком признал присутствие поразительного количества ригелианских женщин в системе Арктура.

Выслушав все это, его жена улыбнулась и сказала:

— Я так рада, мой дорогой. Это же просто замечательно, что ты был там счастлив. Ешь же своего триптекса.

Но Порус не мог есть своего триптекса.

При одной мысли о еде его начинало мутить. Медленно, растерянно и испуганно взглянув на жену, он поднялся со всем достоинством, на какое хватило сил, и отправился в свою комнату, в надежде найти там уединение.

Он лихорадочно пролистал расчеты, потом рывком опустился в кресло. Он кипел от злости, поскольку с Ниной явно происходило что-то недоброе, невероятно недоброе! Даже интерес к другому мужчине — он на мгновение предположил и такую возможность как вероятное объяснение — не мог так революционно изменить характер.

Он рванул себя за волосы. Существовал какой-то тайный фактор, еще более невероятный, чем этот, но он понятия не имел, что бы это могло быть. В это мгновение Тан Порус отдал бы все свои всемирные заслуги за то, чтобы появилась его жена и сделала хотя бы одну попытку снять с него скальп, как в старые добрые времена.

А рядом в столовой Нина Порус позволила веселым искоркам заиграть в своих глазах.

Лор Харидин отложил ручку и сказал:

— Войдите!

Дверь открылась, и появился его приятель Эбло Ранин, одним движением расчистил угол стола и уселся.

— Харидин, у меня идея.

Голос его прозвучал необычно, словно виноватый вздох.

Харидин покосился на него с подозрением.

— Вроде того случая, когда ты подстроил ловушку старику Обелю?

Ранин пожал плечами. Он два дня прятался в вентиляционной шахте после того, как та шутка великолепнейшим образом сработала.

— Нет, на этот раз все законно. Слушай, Порус поручил тебе заботиться о спруте, ведь верно?

— Ага, я вижу, на что ты нацелился. Ничего не выйдет. Все, что я могу, это кормить спрута, но ничего больше. Даже если я хлопну в ладоши, чтобы вызвать у него тропизм перемены цвета, шеф меня потом прикончит.

— Да и космос с ним! Он где-то там, за много парсеков отсюда. — Ранин извлек экземпляр «Журнала галактической психологии» и раскрыл его. — Ты следил за экспериментами Ливел-ла на Проционе V? Ну, за этими — с магнитными полями при наличии или отсутствии ультрафиолетового облучения?

— Это не моя область, — ответил Харидин. — Я слышал о них, но не более того. А в чем дело?

— Так вот, проявляется реакция Е-типа, которая порождает, хочешь — верь, хочешь — нет, стойкий эффект Фимбала практически в каждом случае, в особенности у высших беспозвоночных.

— Гмм!

— Так вот, если мы попробуем применить это к спруту, то получим…

— Нет! — Харидин неистово замотал головой. — Порус меня в порошок сотрет. Великие звезды и малые метеориты, что он тогда со мной сделает!

— Да послушай ты, дурачок! Порус и не может тебе сказать, что делать со спрутом. Тут последнее слово за Фрианом Обелем. Это же он глава Департамента психологии, а не Порус. Все, что от тебя требуется, — это обратиться к нему за разрешением, и ты его получишь. Говоря между нами, после прошлогодней заварухи с Хомо Сол он старается на глаза Порусу не попадаться.

Харидин слабо возразил:

— Вот ты и попробуй.

Ранин поперхнулся.

— Нет. Если по правде, то мне лучше к нему не соваться. Он, кажется, до сих пор подозревает, что ту штуку с ним выкинул я, так что я предпочитаю держаться от него подальше.

— Ладно, договорились.

Выглядел Лор Харидин так, словно уже неделю не спал как следует — лишнее доказательство, что порой видимость соответствует действительности. Эбло Ранин взглянул на него с кротким многотерпением и вздохнул.

— Взгляните на него! Может, ты сесть соизволишь? Сантин сказал, что, возможно, получит окончательные результаты сегодня, так?

— Да знаю я, знаю. Но какой позор! Я семь лет убил на высшую математику, а теперь допускаю дурацкую ошибку и даже не могу ее найти!

— Может, ее и искать не надо? Не глупи, ответ и должен быть невозможен.

Высокий лоб Харидина пошел морщинами.

— О, я просто не знаю, что думать.

Не прекращая отчаянных размышлений, он продолжал свои настойчивые попытки избавиться от дремоты и желания растянуться на ковре, который лежал под ногами. Неожиданно он опустился на сиденье.

— Это всё временные интегралы. С ними просто невозможно работать, я же тебе говорил. Ты отыскиваешь их в таблице, тратишь полчаса, чтобы подобрать наиболее подходящее значение, и они дают тебе семнадцать возможных ответов. Ты пытаешься выявить хотя бы один, имеющий смысл, и — помоги мне Арктур! — получается, что они или все имеют смысл, или ни один! Составляешь таблицу для восьми из них, как в нашей задаче, и комбинаций получается столько, что разбираться с ними придется всю оставшуюся жизнь. Ложный ответ! Я удивлюсь, если после всего этого останусь в живых.

Взгляд, который он бросил на объемистый том «Таблиц временных интегралов» Хело, к величайшему удивлению Ранина, не испепелил переплет.

Замигала контрольная лампочка, и Харидин рванулся к дверям.

Он выхватил из рук курьера пакет и молниеносно распечатал его, яростно содрав упаковку.

Раскрыв ответ на последней странице, он уставился на заключительный абзац, написанный Сантином:

«Ваши вычисления правильны. Желаю успеха, но не стоит бить Поруса по голове, подкравшись со спины. Лучше сразу войдите с ним в контакт».

Ранин прочитал резюме, заглядывая через плечо напарника, и оба долго таращились друг на друга.

— Я был прав, — прошептал Харидин. — Мы обнаружили такое сочетание, при котором мнимые величины в квадрат не возводятся. Мы разработали предсказуемую реакцию, которая включает в себя мнимые величины!

Ранин сглотнул и с силой согнал с себя оцепенение.

— И как ты это интерпретируешь?

— Великий космос! Клянусь Галактикой, да откуда мне знать? Мы передадим это дело Порусу, вот и все.

Его напарник похрустел пальцами и ухватил своего коллегу за плечи.

— Нет, только не это! Это же великий шанс для нас. Если мы доведем это дело до конца, то обеспечим себе будущее. — Он не мог говорить от возбуждения. — Великий Арктур! Да любой психолог дважды заложил бы собственную жизнь за одну только возможность оказаться на нашем месте.

Спрут с Дракона благодушно плавал себе, не испытывая ни малейшего трепета перед гигантским соленоидом, окружившим его бассейн. Множество перепутанных проводов, освинцованных кабелей, подвешенных вверху ртутных ламп ничего для него не значили. Он довольно пощипывал листики морских папоротников, росших вокруг, и существовал в мире со всей вселенной.

Не то что два молодых психолога.

Эбло Ранин суетился над сложной паутиной соединений, пытаясь в последний раз все проверить. Лор Харидин помогал ему, когда кончал грызть ноготь на одном пальце, но еще не приступал к следующему.

— Все готово, — заявил Ранин и вяло провел тряпкой по вспотевшему лбу. — Бей его, не жалей!

Засветились ртутные лампы. Харидин задернул занавески на окне. В холодном тускло-красном свете два ставших зеленоватыми лица внимательно наблюдали за спрутом. Животное безостановочно шевелилось, при ртутном освещении его теплая розовая окраска сменилась на тускло-черную.

— Врубай ток, — холодно бросил Харидин.

Раздался мягкий щелчок — и ничего больше.

— Никакой реакции? — спросил Ранин, словно бы ни к кому не обращаясь.

Он туг же затаил дыхание, потому что его напарник склонился над спрутом.

— Со спрутом что-то происходит. Мне кажется, он начал слегка светиться. Или это обман зрения?

Свечение сделалось отчетливым. Казалось, оно отделилось от тела животного и образовало вокруг него сферическую оболочку. Томительно текли минуты.

— Он излучает какой-то вид радиации, полей, сил — можешь называть, как хочешь, — и похоже, со временем это усиливается.

Ответа не последовало, да никто и не ждал его.

Они продолжали терпеливо наблюдать.

Тут Ранин испустил приглушенный крик и с силой вцепился в локоть Харидина.

— Взрывающиеся кометы, это еще что такое?

Светящаяся сфера неведомо чего выбросила наружу ложноножку. Маленький мерцающий язычок коснулся покачивающегося стебля водяного папоротника, и в то же мгновение листья на нем побурели и завяли.

— Отключай ток.

Щелкнул выключатель, погасли ртутные лампы, тени сгустились. Экспериментаторы нервно переглянулись.

— Что это было?

Харидин покачал головой.

— Не знаю. Что-то определенно ненормальное. Я никогда не видел ничего подобного.

— Но ты никогда раньше не видел и мнимых величин в уравнении реакции, верно? К тому же я не думаю, чтобы это расширяющееся поле было какой-либо известной нам формой энергии…

Он выпустил из себя воздух одним затяжным, присвистывающим вздохом и медленно отступил от бассейна со спрутом.

Моллюск лежал неподвижно, но половина папоротников в бассейне побледнела и увяла.

Харидин дышал с трудом. Он сдвинул защитные очки, светящийся шар занимал уже половину бассейна.

Тонкие подвижные щупальца света тянулись к еще уцелевшим папоротникам, а одно пульсирующей нитью перекинулось через стеклянный край и теперь ползало по столу.

Испуг превратил речь Ранина в набор отрывистых, маловразумительных звуков.

— Отсроченная реакция. Ты не проверял ее на теорему Вил-бона?

— Чего ради? — Голова Харидина отчаянно тряслась, пересохшие губы с трудом выдавливали слова: — Теорема Вилбона не имеет смысла, если в уравнении проставлены мнимые величины. Надо было бы…

Ранин с лихорадочной энергией взялся за дело. Он выскочил из помещения и чуть погодя вернулся с крохотной, пронзительно верещавшей зверушкой, похожей на белку. Он бросил ее на стол, по которому ползала пульсирующая нитка, и пододвинул линейкой примерно на ярд.

Светящееся щупальце задрожало, очевидно ощутив близость жизни каким-то жутковатым незрячим образом, потом сделало быстрый бросок. Маленький грызун заверещал, пронзительно завизжал от непереносимой муки и обмяк. Через две минуты от него осталась только сморщенная, съежившаяся пародия на тельце.

Ранин выругался и с отчаянным воплем выронил линейку, потому что светящееся щупальце — более яркое и толстое — двинулось по столу в его направлении.

— Иди сюда, — распорядился Харидин, — с этим пора кончать.

Он рывком расстегнул кобуру и выхватил поблескивающий хромом тонит. Острая, тонкая игла пурпурного света ринулась вперед, к спруту, и взорвалась с ослепительной, беззвучной яростью на границе силовой сферы. Психолог выстрелил еще и еще раз, потом передвинул регулятор, образуя один непрерывный пурпурный поток разрушения, который прекратился лишь тогда, когда иссякла энергия.

Но светящаяся сфера выглядела неповрежденной. Теперь она занимала уже весь бассейн. Папоротники превратились в мертвую бурую массу.

— Надо связаться с Советом! — выкрикнул Ранин. — Эта тварь совсем вышла из повиновения!

Растерянности не возникло — гуманоиды в массе своей просто не подвержены панике, если не принимать во внимание полугениальных, полугуманоидных обитателей планет Солнечной системы, — и эвакуация с территории университета протекала спокойно.

— Один дурак, — заметил старый Мир Деана, ведущий физик Арктурианского университета, — способен задать столько вопросов, что на них окажется не в силах ответить и тысяча мудрецов. — Он провел пальцем по своей жидкой бороденке и звучно фыркнул носиком-кнопкой в знак презрения. — Если проводить аналогию, то один глупый космический психолог способен заварить такую кашу, что ее не расхлебать и тысяче физиков.

Обелю ужасно захотелось оттаскать его за бороденку. У него было свое мнение насчет Харидина и Ранина, но не увечномозговому физику позволять себе…

Появившаяся полная фигура Куала Уинна, ректора университета, разрядила возникшее напряжение. Он задыхался, и слова его перемежались пыхтением.

— Я связался с Галактическим Конгрессом, и они пообещали эвакуацию всего Эрона в случае необходимости. — Голос его стал умоляющим. — Неужели ничего нельзя больше сделать?

Мир Деана вздохнул.

— Пока ничего. Спрут излучает особого рода псевдоживое радиационное поле, не носящее электромагнитного характера, — вот и все, что мы сейчас знаем. Распространение этого поля остановить не удалось ничем из того, что мы перепробовали, ни материалами, ни вакуумом. Ни один вид нашего оружия не оказался эффективным, потому что в пределах поля обычные качества пространства-времени, очевидно, нарушаются.

Ректор озабоченно покачал головой.

— Скверно! Надеюсь, вы уже послали сообщение Порусу?

Он произнес это так, точно цеплялся за последнюю соломинку.

— Да, — хмуро ответил Фриан Обель. — Он единственный человек, который в самом деле понимает, что такое спрут. Если и он не сможет нам помочь, то не сможет никто.

Он перевел взгляд на сверкающую белизну университетского здания. Трава более чем на половине территории превратилась в бурую щетину, деревья засохли.

Ректор чуть повернулся к Деане.

— Вы полагаете, это поле может распространяться и в межпланетном пространстве?

— Пламя сверхновых, да я просто не знаю, что тут думать! — взорвался Деана и раздраженно отвернулся.

Воцарилось гнетущее молчание полнейшей безысходности.

Тан Порус погрузился в глубочайшую апатию. Он не замечал бриллиантового сверкания оттенков вокруг, он не слышал звуков мелодичной музыки, которая заполняла зал.

Он знал только одно — его уговорили сходить на концерт. Концерты всегда были его проклятием, но все двадцать лет супружеской жизни он умело откручивался от них — это было под силу только величайшему из психологов. А теперь…

Он вышел из оцепенения от неожиданно дисгармоничного звука, раздавшегося за его спиной.

Последовало стремительное скопление билетеров у входа, возле которого имело место нарушение порядка, протестующее движение рук в униформе, потом раздался скрипучий голос:

— Я прибыл по неотложному делу от Галактического Конгресса на Эроне, Арктур. Присутствует ли в зале Тан Порус?

Порус прыжком вскочил на ноги.

Любая возможность покинуть концерт была не иначе как даром небесным.

Он распечатал врученное ему сообщение и жадно впился в его содержание. На втором абзаце приподнятое настроение покинуло его. Когда он дочитал до конца и поднял голову, то на лице его жили одни только зеленые, мечущие молнии глаза.

— Когда мы можем вылететь?

— Корабль ждет.

— Тогда не будем терять времени.

Он сделал шаг вперед и остановился. Чья-то рука ухватила его за локоть.

— Куда это ты собрался? — спросила Нина Порус.

Голос ее звенел скрытой сталью.

На мгновение Тан Порус почувствовал, что задыхается. Он предвидел то, что могло произойти.

— Дорогая, я вынужден немедленно отправиться на Эрон. На карту поставлена судьба целого мира, возможно, всей Галактики. Ты представить себе не можешь, насколько это важно. Я тебе все расскажу…

— Хорошо, но я еду с тобой!

Психолог опустил голову.

— Хорошо, дорогая, — выдавил он и вздохнул.

Комиссия психологов дружно, как один, хмыкнула и забормотала, после чего с презрением уставилась на висевший перед ними крупномасштабный график.

— Смелее, коллеги, — произнес Тан Порус. — Я сам чувствую себя в данном случае не вполне уверенно, но вы все ознакомились с моими результатами, сами проверили вычисления. И это единственное воздействие, которое сможет прекратить реакцию.

Фриан Обель нервно потеребил подбородок.

— Да, с математикой все ясно. Рост водородно-ионной активности выше РНЗ может повысить интеграл Демана, и тогда… Но послушайте, Порус, это не увязывается с пространством-временем. Математика может не иметь силы в данном случае. Возможно, тут ничто может не иметь силы.

— Это наш единственный шанс. Если бы мы имели дело с обычным пространством-временем, достаточно было бы залить этого проклятого спрута изрядной порцией кислоты или зажарить из тонита, а поскольку дело обстоит не так, у нас нет выбора, и мы вынуждены пользоваться той единственной возможностью…

Его перебил звучный голос:

— Да дайте же мне пройти, я говорю! Меня это не заботит, пусть идут хоть десять конференций сразу!

Дверь распахнулась, и в проеме возникла массивная фигура Куала Уинна. Он нашел глазами Поруса и устремился к нему.

— Порус, должен вам сообщить, что я схожу с ума. Парламент намерен на меня, как на ректора университета, возложить ответственность за все происходящее. А теперь еще Деана говорит, что…

Он немо зашевелил губами, и Мир Деана, спокойно стоящий позади него, продолжил рассказ:

— Поле покрывает уже более тысячи квадратных миль, и его способность к росту неуклонно увеличивается. Теперь уже не остается сомнений в том, что оно способно распространиться в межпланетном, а если его не остановить, то и в межзвездном пространстве. Это всего лишь вопрос времени.

— Вы это слышали? — Уинн прямо заплясал от тревоги. — Можете вы что-нибудь предпринять? Ведь вся Галактика погибнет, говорю я вам!

— Ах, да оставьте вы в покое свой костюм, — громыхнул Порус, — и позвольте нам уладить все это. — Он повернулся к Деане. — Сообразили ваши шутейные физики выполнить хотя бы такие грубые замеры, как, скажем, скорость проникновения поля сквозь различные среды?

Деана сухо кивнул.

— Проницаемость варьируется и, в общем, зависит от плотности. Осмий, иридий и платина держатся хорошо, свинец и золото — прекрасно.

— Чудненько! Все срабатывает! Все, что мне потребуется, — это скафандр с осмиевым покрытием и шлемом из свинца. Но чтобы покрытие было с обеих сторон, а шлем — надежный и толстый.

Куал Уинн от ярости сорвался с места.

— Осмиевое покрытие! Клянусь великими туманностями, о цене вы подумали?

— Подумал, — коротко уронил Порус.

— Но ведь они взвалят это на университет, они…

Он с трудом опомнился, когда угрюмые взгляды собравшихся психологов сфокусировались на нем.

— Когда он вам понадобится? — обреченно пробормотал он.

— Вы и в самом деле решили идти сами?

— А почему и нет? — спросил Порус, забираясь в скафандр. Мир Деана сказал:

— Шлем из свинцового стекла сможет противостоять полю не больше часа, и, возможно, вы испытаете его частичное проникновение через гораздо более короткое время. Понятия не имею, что вы будете с этим делать.

— Это уж мои заботы. — Порус замолчал, потом неуверенно продолжил: — Я буду готов через несколько минут. Но сперва я хотел бы поговорить наедине со своей женой.

Беседа отличалась краткостью. Это был один из тех крайне редкостных случаев, когда Тан Порус позабыл, что он психолог, и говорил только то, что подсказывало ему сердце, без пауз на то, чтобы оценить непосредственную реакцию собеседника.

Единственное, что он знал, да и то скорее на интуитивном уровне, так это то, что жена его не повредилась рассудком и не сделала его сентиментальным, и он знал, что не ошибся. Ведь только в последние секунды глаза ее наполнились слезами, а голос задрожал. Она выхватила из широкого рукава платок и торопливо выбежала из комнаты.

Психолог поглядел ей вслед, потом нагнулся и поднял тоненькую книжечку, которая выпала, когда она доставала платок.

Не взглянув на обложку, он сунул брошюрку во внутренний карман туники, криво усмехнулся и сказал:

— Талисман!

Одноместный катер Тана Поруса мчался сквозь «поле смерти». Почти сразу же на него навалилось липкое ощущение заброшенности.

Он передернул плечами.

— Воображение! Сейчас нельзя позволять нервам распускаться!

Неверное сияние — искры, гаснущие раньше, чем он успевал их рассмотреть, — разлилось в воздухе вокруг него. Потом оно охватило весь корабль, и, взглянув наверх, ригелианин увидел, что пять эронианских рисовых пташек, которых он захватил с собой, беспорядочной грудой перьев лежат на полу своей клетки.

— Значит, «поле смерти» уже здесь, — пробормотал он. — Поле уже проникло сквозь стальную оболочку катера.

Посадка вышла неуклюжей — катер сильно ударился о грунт обширного университетского спортивного поля. Тан Порус, нелепая фигура в громоздком осмиевом скафандре, выбрался наружу и осмотрел окрестности. Зрелище это не вселило в него надежды. От бурой щетины под ногами до светящегося тумана, который сменил нормальную голубизну неба, все вокруг говорило только об одном — о смерти.

Он направился к факультету психологии.

В лаборатории было темно, шторы так и остались опущенными. Он поднял их и принялся изучать бассейн со спрутом. Водяной насос продолжал работать, поэтому бассейн был полон. Впрочем, это было единственным нормальным явлением во всем окружающем. Только несколько темно-коричневых обломков стеблей осталось от того, что недавно было морским папоротником. Сам спрут безучастно лежал на дне бассейна.

Тан Порус вздохнул. Он чувствовал себя усталым и несколько оцепеневшим. Голова была как в тумане. Какое-то время он глядел перед собой и ничего не видел.

Потом, собравшись с силами, он поднял бутыль, которую принес с собой, и поглядел на этикетку — двенадцативалентная гидрохлоридовая кислота.

Рассеянно пробормотал про себя:

— Две сотни кубиков. Теперь выливаем все содержимое и насильно заставляем PH понизиться, если только ионная активность водорода имеет здесь какое-либо значение.

Он нащупал стеклянную пробку и неожиданно рассмеялся. Чувствовал он себя в точности так же, как в тот один-единственный раз в жизни, когда он напился.

Он помотал головой, стряхивая паутину, окутывающую мозг.

— Теперь выждем несколько минут, пока сработает, и что потом? Понятия не имею. Что-нибудь да как-нибудь. А эта тварюга станет хламом! Станет хламом! Хламом!

Он принялся напевать простенькую популярную песенку, пока кислота делала свое дело в открытом бассейне.

Тан Порус почувствовал, что доволен собой, и опять рассмеялся. Потом он взболтал воду бронированной рукой и расхохотался еще сильнее, а потом опять вернулся к песенке.

Тут он заметил начало неуловимых перемен в окружающем. Он уцепился за это и петь перестал. Тут же происшедшее обрушилось на него стремительным потоком холодной воды. Сияние в атмосфере исчезло!

С внезапной решительностью он отстегнул шлем и отшвырнул его прочь.

После этого Тан Порус полной грудью вобрал в себя воздух, несколько затхлый, но совсем не смертоносный.

Он наполнил кислотой бассейн с водой, он уничтожил поле в зародыше!

Можно отметить полную победу чистой математической психологии.

Он выбрался из осмиевого скафандра и потянулся. Давление на грудь напомнило ему кое о чем. Доставая брошюру, которую уронила его жена, Порус заметил:

— Талисман послужил на славу.

Он улыбнулся собственному капризу.

Улыбка застыла, когда он впервые взглянул на название, указанное на книжке.

Там значилось: «Вспомогательный курс по прикладной психологии. Занятие пятое».

Это было равнозначно тому, как если бы что-то большое и тяжелое внезапно обрушилось на голову Поруса и заставило его прозреть. Нина, должно быть, целых два года изучала прикладную психологию!

Так вот каким был недостающий фактор!

Ему следовало бы предусмотреть его, тогда бы он смог воспользоваться тройными временными интегралами, но…

Он надавил клавишу коммуникатора и вышел на связь:

— Эй! Говорит Порус! Я обращаюсь ко всем вам! Поле смерти исчезло. Я перехитрил спрута!

Он отключился и с торжеством добавил:

— И свою жену тоже!

Довольно странно — а может, ничего странного в этом и нет! — но эта вторая победа доставила ему гораздо больше радости.

Прикол

Во время летних каникул студенческий городок Арктурского университета на Эроне, второй планете системы Арктура, становился весьма унылым, да к тому же и очень жарким местом, поэтому не стоило удивляться, что для второкурсника Майрона Тубала жизнь наполнилась скукой и тоской. Заглянув вот уже в пятый раз за день в студенческий клуб в отчаянной попытке увидеть хотя бы одно знакомое лицо, он наконец с радостью обнаружил там Билла Сефана, зеленокожего юношу с пятой планеты Веги.

Сефан, как и Тубал, завалил биосоциологию и теперь остался на каникулы в университете, готовясь к переэкзаменовке. Подобная несправедливость судьбы делает второкурсников закадычными друзьями.

Обессилевший от жары Тубал буркнул что-то вместо приветствия, плюхнул в самое большое кресло свое огромное безволосое тело коренного арктурца и спросил:

— Новичков уже видел?

— Так рано? До начала осеннего семестра еще шесть недель! Тубал зевнул.

— Таких у нас еще не было. Это первая группа из Солярианской системы — десять первокурсников.

— Солярианской системы? Ты имеешь в виду новую систему, что присоединилась к Галактической Федерации три… нет, четыре года назад?

— Та самая. Их главная планета называется, кажется, Земля.

— Ну так что?

— Да ничего особенного. Прилетели, и все. Кое у кого из них на верхней губе растут волосы — смотрится очень глупо. Но если этого не брать в расчет, они выглядят как любой из десятка разновидностей гуманоидов.

Тут распахнулась дверь и ворвался коротышка Ври Форасе. Родом он был с единственной планеты Денеба, и сейчас покрывающий его лицо и голову короткий серый мех топорщился от возбуждения, а большие пурпурные глаза восхищенно светились.

— Слушайте, — пропищал он, задыхаясь после бега, — вы уже видели землян?

Сефан вздохнул:

— Неужели никто так и не сменит тему? Тубал мне только что о них рассказал.

— Уже? — разочарованно отозвался Форасе. — Но… он говорил, что это та самая ненормальная раса, которая наделала столько шума, когда Солярианскую систему приняли в Федерацию?

— Внешне они мне показались вполне нормальными, — заметил Тубал.

— Да я не об их внешности толкую, — с отвращением пояснил денебианец. — Все дело в их мышлении. Психология! Вот в чем главное!

Форасе учился на психолога.

— Вот как! И что же в них такого особенного?

— Психология толпы у этой расы совершенно неправильная, — принялся торопливо выкладывать Форасе. — Когда они собираются вместе в больших количествах, то не только не становятся менее эмоциональными, что характерно для всех известных нам типов гуманоидов, а еще более увеличивают свою эмоциональность! Собравшись толпами, земляне начинают бунтовать, впадать в панику, сходить с ума. И чем больше их собирается, тем сильнее эффект. Представляете, мы даже изобрели новое математическое обозначение, чтобы справиться с этой проблемой. Смотрите!

Он быстро выхватил из кармана блокнот и стилус, но ручища Тубала прихлопнула их к столу раньше, чем стилус успел коснуться бумаги.

— Ура! Меня осенила потрясающая идея! — воскликнул Тубал.

— Могу представить! — буркнул Сефан.

Тубал не обратил на него внимания. Он снова улыбнулся и задумчиво пригладил ладонью лысый череп.

— Слушайте, — произнес он с неожиданным вдохновением, и его голос упал до заговорщического шепота.

Альберт Уильямс, недавно прилетевший с Земли, зашевелился во сне и вдруг осознал, что чей-то палец тычет его в ребра. Он открыл глаза, повернул голову и спросонья уставился в темноту, потом ахнул, резко сел и потянулся к выключателю лампы.

— Не шевелись, — приказал кто-то, стоящий рядом. Уильямс услышал легкий щелчок, в лицо ему ударил узкий жемчужно-белый луч карманного фонарика.

— Ты кто такой, черт тебя побери? — моргая, спросил Уильямс.

— Сейчас ты встанешь, — твердо заявил незнакомец, — оденешься и пойдешь со мной.

Уильямс зловеще ухмыльнулся:

— А ну, попробуй меня скрутить!

Ответа не последовало, но луч фонарика переместился немного в сторону, осветив вторую руку злоумышленника. Она держала нейронный хлыст, то самое маленькое приятное оружие, что парализует голосовые связки и завязывает нервы маленькими узелками мучительной боли. Уильямс с трудом сглотнул и вылез из постели.

Он молча оделся, потом спросил:

— Ладно, что мне теперь делать?

Поблескивающий хлыст указал на дверь.

— Просто иди впереди, — велел незнакомец, когда землянин шагнул в нужную сторону.

Уильямс вышел из комнаты, прошел по пустынному коридору и спустился на восемь этажей по лестнице, так и не осмелившись оглянуться. Выйдя на улицу, он остановился, но тут же почувствовал прикосновение металла к спине.

— Знаешь, где находится Обел-холл?

Кивнув, Уильямс зашагал дальше. Он миновал Обел-холл, свернул вправо на Университетскую авеню и, пройдя по ней около полумили, направился в сторону, к рощице. Там, в темноте, смутно угадывался корпус звездолета с наглухо задраенными иллюминаторами, и лишь тусклая полоска света выдавала расположение едва приоткрытой двери шлюза.

— Залезай!

Его заставили подняться по лесенке, затем втолкнули в тесную комнатушку.

Уильямс заморгал, огляделся и принялся считать вслух:

— …семь, восемь, девять, и я десятый. Полагаю, нас захватили всех.

— Тут и полагать нечего, — проворчал Эрик Чемберлен. — Всех до единого. Я тут уже час торчу, — сообщил он, потирая руку.

— Что у тебя с рукой? — спросил Уильямс.

— Связки растянул. Проверял на прочность челюсть того мерзавца, который затащил меня сюда. С тем же успехом мог врезать и по корпусу корабля.

Уильямс, скрестив ноги, уселся на пол и прислонил голову к стене.

— У кого-нибудь есть идеи насчет того, что все это значит?

— Похищение! — выпалил коротышка Джо Свини, стуча зубами.

— Черта лысого! — фыркнул Чемберлен. — Если кто-то из нас миллионер, то я об этом не слыхал. Я-то уж точно не богач.

— Послушайте, — предложил Уильямс, — давайте искать причины попроще. Похищение или нечто в этом роде отпадает сразу. Те люди не могли быть преступниками. Почему? Да потому что цивилизация, достигшая таких высот в психологии, какими известна Галактическая Федерация, способна искоренить преступность, едва шевельнув пальцем.

— Пираты, — буркнул Лоуренс Марш. — Сам-то я в них не верю, но для предположения сгодится.

— Чушь! — парировал Уильямс. — Пиратство — явление, характерное для пограничных, неосвоенных территорий. А в этой области космоса цивилизация существует уже десятки тысяч лет.

— Все равно, они же были вооружены, — не сдавался Джо, — и мне это очень не нравится.

Он позабыл в комнате свои очки, и теперь в его близоруких глазах угадывалась особая встревоженность.

— Это тоже мало о чем говорит, — заметил Уильямс. — А теперь я поделюсь с вами тем, что пришло мне на ум. Мы, все десять, — только что прибывшие в Арктурский университет новички. И в первую же ночь нас таинственно похищают из комнат и переправляют в странный звездолет. Эти факты подталкивают меня к определенным выводам. А вас?

Сидни Мортон, дремавший сидя, опустив голову на руки, приподнял ее и сонно пробормотал:

— Я тоже об этом подумал. Похоже, мы все влипли в дурацкий прикол. Как мне кажется, джентльмены, местные второкурсники решили от души повеселиться.

— Совершенно верно, — согласился Уильямс. — Другие идеи есть?

Молчание.

— Хорошо, тогда нам остается только ждать. Лично я собираюсь немного вздремнуть. Если я им понадоблюсь, они меня сами разбудят.

В этот момент корабль дернулся и Уильямс, потеряв равновесие, повалился на пол.

— Что ж, вот мы и взлетели… знать бы только, куда летим?

Чуть позднее Билл Сефан, прежде чем войти в рубку управления, на мгновение замер в дверях. Поборов неуверенность, он все-таки сделал шаг вперед и едва не столкнулся с весьма возбужденным Ври Форасе.

— Ну как, сработало? — нетерпеливо спросил денебианец.

— Хреново, — кисло признался Сефан, — Если это называется паникой, тогда я сам паникер. Они собираются спать.

— Спать! Все до единого? Но о чем они разговаривали?

— Да почем мне знать? Они ведь говорили не на галактическом, а в их землянской тарабарщине я ни в зуб ногой.

Форасе жестом отвращения воздел руки.

— Послушай, Форасе, — заговорил Тубал после долгого молчания, — я учусь на биосоциолога, а о психологии этих придурков заговорил ты. И успех прикола гарантировал тоже ты. Так что, если мы сядем в лужу, мне это вовсе не понравится.

— Ну, клянусь благосклонностью Денеба, — отчаянно пропищал Форасе, — какие же вы еще желтопузые сопляки! Вы что думаете, они так сразу и начнут вопить да брыкаться? О бурлящий Арктур! Подождите, пока не доберемся до системы Спики, ладно? Вот посидят они взаперти ночку-другую…

Он хихикнул, вспомнив кое-что.

— Кажется, это будет самая классная шуточка с тех пор, как кто-то привязал летучих мышей-вонючек к хроматическому органу в ночь выпускного бала.

Тубал слегка улыбнулся, но Сефан откинулся на спинку кресла и задумчиво произнес:

— А что, если кто-нибудь — скажем, президент Уинн — об этом узнает?

Сидящий за пультом арктурец пожал плечами:

— Это самый обычный прикол. Они легко сходят с рук.

— Не прикидывайся дурачком, М. Т. Это уже не детские шалости. На четвертую планету Спики кораблям Федерации садиться запрещено. Да что планета — вся система Спики для нас под запретом, и ты это прекрасно знаешь. На этой планете обитает субгуманоидная раса. Их сознательно решили не тревожить до тех пор, пока они сами не изобретут средства для межзвездных полетов. Таков закон, и за его нарушение карают очень строго. О космос! Если нас застукают, то о последствиях лучше и не думать!

Тубал обернулся, не вставая.

— Ну как, по-твоему, Прекси Уинн — да будет проклята его толстая шкура! — сможет об этом пронюхать? Да, мы обязательно расскажем обо всем приятелям — какой смысл приберегать историю только для себя? Половину удовольствия потеряем. Но как он узнает имена? Никто и не пикнет. Ты сам это знаешь.

— Ладно, — сказал Сефан, пожимая плечами.

— Можно входить в гиперпространство! — объявил Тубал.

Он нажал несколько клавиш, и корабль вздрогнул, покидая нормальное пространство.

Десять землян настроились на самое скверное и выглядели соответственно. Лоуренс Марш, сощурившись, снова взглянул на часы.

— Половина третьего, — сказал он, — Теперь уже тридцать шесть часов. Как мне хочется, чтобы все осталось позади.

— Никакой это не прикол, — простонал Свини. — Слишком уж долго все тянется.

Уильямс покраснел от гнева.

— Что у вас за вид, словно вы уже наполовину покойники? Ведь они нас регулярно кормят, разве не так? Нас не связали, верно? На мой взгляд, совершенно очевидно, что о нас хорошо заботятся.

— Или же, — задумчиво протянул Сидни Мортон, — откармливают на убой.

Он многозначительно смолк, и все напряглись. Каждый ощутил характерную дрожь, которую так трудно описать словами.

— Чувствуете? — воскликнул Эрик Чемберлен. — Мы снова в нормальном пространстве, а это означает, что всего через час-другой мы узнаем, куда нас привезли. Нам необходимо что-то предпринять!

— Знакомые все речи, — фыркнул Уильямс. — Но что именно?

— Нас здесь десять, верно? — крикнул Чемберлен, выпячивая грудь. — Так вот, до сих пор я видел только одного из них. Когда он придет в следующий раз, а очень скоро нам должны снова принести еду, надо навалиться на него всем вместе.

— А как же нейронный хлыст? — побледнел Свини. — Он у него всегда наготове.

— Это оружие не убивает. Во всяком случае, со всеми сразу ему справиться не удастся.

— Эрик, ты дурак, — откровенно заявил Уильямс.

Чемберлен вспыхнул и сжал кулаки.

— Я как раз не прочь немного размяться. Повтори-ка свои слова.

— Сядь! — Уильямс даже не потрудился взглянуть в его сторону. — И не очень усердствуй, доказывая правоту моего эпитета. Все мы нервничаем, все на взводе, но это отнюдь не означает, что нам следует сходить с ума окончательно. По крайней мере не сейчас. Во-первых, даже если не брать в расчет хлыст, мы мало чего добьемся, скрутив нашего тюремщика.

Мы видели только одного, но он из системы Арктура. В нем добрых семь футов роста, а весит он не менее трехсот фунтов. Он голыми руками сделает из всех нас отбивные. Кажется, ты уже успел испытать его на прочность, Эрик?

После этих слов наступило угрюмое молчание.

— И даже если нам удастся справиться с ним и со всеми остальными на корабле, сколько бы их ни оказалось, — добавил Уильямс, — мы и после этого не будем иметь ни малейшего представления о том, куда нас привезли, как вернуться обратно и как управлять кораблем. — Он сделал паузу. — Так что скажете?

— Проклятье! — Чемберлен нахмурился, отвернулся и молча уставился на стенку.

Дверь распахнулась от мощного пинка. Вошел великан-арктурец и вытряхнул на пол содержимое принесенного с собой мешка. В другой руке он держал наготове нейронный хлыст.

— Последняя кормежка, — буркнул он.

Началась легкая суета, пока земляне собирали раскатившиеся по углам еще теплые, недавно подогретые консервные банки. Мортон взглянул на свою и скривился.

— Послушай, — произнес он на галактическом, немного запинаясь с непривычки, — неужели нельзя принести что-нибудь другое? Меня тошнит от вашего протухшего гуляша. Четвертая банка подряд!

— Какая разница? Я же сказал, это ваша последняя кормежка, — процедил арктурец, закрывая за собой дверь.

Все застыли, парализованные ужасом.

— Что он хотел этим сказать? — выдавил кто-то.

— Они собираются нас убить! — взвизгнул Свини. Глаза его округлились от страха. Судя по голосу, он был на грани истерики.

У Уильямса пересохло во рту, он ощутил, как внутри его поднимается гнев, вызванный заразительным для прочих страхом Свини. Он сдержался — в конце концов, парнишке только семнадцать — и хмуро произнес:

— Прекрати это, хорошо? Давайте есть.

Два часа спустя он ощутил толчок. Корабль сел, путешествие завершилось. Все эти два часа царило молчание, но Уильямс ощущал, как тиски страха с каждой минутой сжимаются все сильнее.

Багровый диск Спики висел над самым горизонтом, дул холодный порывистый ветер. Десять землян, сбившись в жалкую кучку на каменистой вершине холма, мрачно разглядывали своих похитителей. Говорил огромный арктурец Майрон Тубал, а зеленокожий веганец Билл Сефан и маленький лохматый денебианец Ври Форасе смущенно топтались за его широкой спиной.

— Огонь у вас есть, — грубо пробасил арктурец, — а дров здесь в лесах хватает. Костер отпугнет диких зверей. Перед отлетом мы оставим вам два хлыста, с их помощью вы защититесь от туземцев, если они начнут вас беспокоить. А что касается еды, воды и жилья, тут вам придется самим пораскинуть мозгами.

Он отвернулся. Взревев, Чемберлен внезапно бросился на удаляющегося арктурца, но тот отшвырнул его прочь небрежным взмахом руки.

Дверь шлюза закрылась, и почти немедленно корабль оторвался от земли и рванулся вверх. Наконец Уильямс прервал всеобщее оцепенение:

— Они оставили хлысты. Я возьму один, а ты, Эрик, можешь взять второй.

Один за другим испуганные, дрожащие от возбуждения земляне уселись возле костра, Уильямс выдавил из себя улыбку.

— Местность тут лесистая, так что в дичи недостатка не будет. Ну, чего приуныли? Нас тут десять человек, а рано или поздно, но они за нами вернутся. Давайте лучше покажем им, что земляне могут пережить и такое. Что скажете, парни?

Слова его словно упали в пустоту, и лишь Мортон раздраженно посоветовал:

— Почему бы тебе не заткнуться? И без тебя тошно.

Уильямс сдался. В желудке у него застыл холодный комок.

Сумерки перешли в ночь, и круг света вокруг костра сжался до маленького мерцающего пятнышка с пляшущими по краям тенями. Внезапно Марш ахнул, глаза его округлились.

— Там… там что-то приближается!

Все вздрогнули, готовые вскочить, но тут же замерли, затаив дыхание и пристально вслушиваясь.

— Ты просто свихнулся… — начал было Уильямс, но оборвал себя, услышав характерный скользящий звук, который ни с чем невозможно спутать.

— Доставай свой хлыст! — рявкнул он Чемберлену.

Джо Свини внезапно истерично рассмеялся.

И тут воздух содрогнулся от вопля, а со всех сторон на них обрушились тени.

На корабле тем временем тоже кое-что происходило.

Корабль Тубала набирал скорость, удаляясь от четвертой планеты Спики. За пультом сидел Билл Сефан, а сам Тубал, сидя в тесной каютке, двумя глотками прикончил содержимое огромной плоской бутылки с денебианским ликером.

Ври Форасе с грустью наблюдал за этой операцией.

— Он стоит двадцать кредитов бутылка, — сказал он, — а у меня осталось всего две.

— Ну так не позволяй мне его заграбастывать, — великодушно произнес Тубал. — Меняю пустую бутылку на полную.

— Один такой глоток, — пробормотал денебианец, — и я отключусь до осенних экзаменов.

Тубал не обратил на его слова внимания.

— Это, — начал он, — войдет в историю университета как самый потрясающий прикол за…

И тут послышался звонкий щелчок, почти не приглушенный слоями обшивки, и свет в каютке погас.

Ври Форасе вдавило в переборку, да так сильно, что он мог дышать лишь короткими судорожными вздохами.

— О к-космос! П-полное уск-корение! Что с-случилось с ур-равнителем?

— К чертям уравнитель! — взревел Тубал, с трудом поднимаясь, — Что случилось с кораблем?

Спотыкаясь, он выбрался через дверь в столь же темный коридор. Форасе полз следом. Когда они ворвались в рубку, Сефан сидел за пультом. Его заливал тусклый свет аварийных ламп, зеленая кожа блестела от пота.

— Метеор, — прохрипел он, — Вывел из строя распределители мощности, и теперь вся энергия идет на разгон. Освещение, обогрев и радио также накрылись, а вентиляторы еле крутятся. В четвертом отсеке пробоина.

Тубал вперил в Сефана безумный взгляд.

— Идиот! Почему ты не смотрел на индикатор массы?

— Смотрел, еще как смотрел! — взвыл Сефан. — Так знай, комок шпатлевки, что он ничего не показывал. Он — ничего — не — показывал! А чего еще ожидать от раздолбанной жестянки, взятой напрокат за две сотни? Метеор прошел сквозь защитный экран, как сквозь бумагу.

— Заткнись!

Тубал распахнул дверцу шкафчика со скафандрами и застонал.

— Тут только арктурские модели. Черт, забыл проверить перед вылетом. Справишься с таким, Сефан?

— Может быть, — протянул Сефан, с сомнением почесывая ухо.

Через пять минут Тубал протиснулся в шлюз, за ним последовал Сефан, неуклюже путаясь в складках огромного скафандра. Через полчаса они вернулись.

— Заслонки! — процедил Тубал, стянув шлем.

Ври Форасе ахнул:

— Выходит… нам крышка?

Арктурец покачал головой.

— Мы сможем их починить, но это займет некоторое время. Радио накрылось окончательно, так что на помощь рассчитывать нечего.

— Помощь! — встрепенулся Форасе. — Только ее нам еще не хватало! А как мы объясним, что оказались в системе Спики? Нам теперь что радио включить, что покончить жизнь самоубийством — все едино. Пока мы в состоянии вернуться сами, мы в безопасности. Если и пропустим парочку лекций, ничего страшного не случится.

— А что станет с пугливыми землянами на четвертой планете Спики? — мрачно поинтересовался Сефан.

Форасе открыл рот, собираясь ответить, но так и не смог произнести ни слова. Когда он его закрыл, вид у него стал такой, что денебианца можно было демонстрировать студентам-психологам как типичного гуманоида, охваченного отчаянием.

Но это было только начало неприятностей.

Полтора дня ушло на то, чтобы разобраться в схемах энергетической установки. Еще два дня пришлось тормозить, сбрасывая скорость для разворота. На возвращение к Спике-4 потратили еще четыре. На все вместе — восемь.

Когда корабль снова завис над холмом, на котором они оставили землян, день только начинался. Лицо Тубала, изучавшего район недавней посадки через телевизор, все более вытягивалось, и вскоре он нарушил затянувшееся гробовое молчание.

— Кажется, мы ухитрились совершить все возможные ошибки до единой. Мы высадили их возле туземной деревни. От землян не осталось и следов.

— Дело скверно, — уныло покачал головой Сефан.

Охваченный отчаянием Тубал закрыл лицо руками.

— Все, конец. Или они сами напугали друг друга до смерти, или их прикончили туземцы. Мы прилетели в запретную зону, что само по себе скверно… а теперь, полагаю, нас можно обвинить в преднамеренном убийстве.

— Нам остается только одно, — сказал Сефан, — совершить посадку и проверить, не остался ли кто из них в живых. Это наш долг, а потом…

Он судорожно сглотнул.

— А потом, — шепотом закончил за него Форасе, — нас ждет исключение из университета, психоревизия… и физический труд до конца жизни.

— Заткнитесь! — рявкнул Тубал. — О наказании еще будет время подумать. За дело.

Медленно совершая круги, корабль начал опускаться и сел на каменистую площадку, где восемь дней назад они бросили десятерых ошеломленных землян.

— Как нам общаться с туземцами? — спросил Тубал у Форасе, вопросительно приподняв надбровные складки (на которых, разумеется, не росли волосы). — Валяй, парень, выдай нам что-нибудь из субгуманоидной психологии. Нас тут только трое, и я не хочу лишних неприятностей.

Форасе пожал плечами, его мохнатое лицо сморщилось.

— Как раз об этом я только что подумал, Тубал. Я ничего о ней не знаю.

— Что?! — одновременно выпалили Тубал и Сефан.

— Никто не знает, — торопливо добавил денебианец. — Это факт. В конце концов, мы ведь не позволяем субгуманоидам вступать в Федерацию до тех пор, пока они не станут полностью цивилизованными, а пока подобное не произойдет, всякие контакты с ними запрещены. Или ты полагаешь, что у нас было много возможностей изучать их психологию?

Арктурец тяжело уселся на землю.

— Да, все лучше и лучше. Так думай, лохматая твоя морда. Предложи хоть что-нибудь!

Форасе почесал макушку.

— Ну… гм… полагаю, лучше всего будет обращаться с ними как с нормальными гуманоидами. Если мы приблизимся медленно, показывая раскрытые ладони, не станем делать резких движений и попробуем сохранять спокойствие, то, думаю, все обойдется. Но помните — я сказал, что так думаю. Уверенности у меня нет.

— Пошли, и к черту твою уверенность, — нетерпеливо бросил Сефан. — Какая, собственно, разница? Если меня и прикончат здесь, то, по крайней мере, не придется возвращаться домой. — Он сжался, словно затравленный зверь. — Как подумаю, что скажет моя семья…

Они вышли из корабля и вдохнули воздух четвертой планеты Спики. Солнце, похожее на большой оранжевый баскетбольный мяч, висело прямо над их головами. Где-то в лесу хрипло каркнула птица, потом воцарилась мертвая тишина.

— Гм-м! — произнес Тубал, уперев руки в бока.

— Тишина такая, что в сон клонит. Никаких признаков жизни. Ладно, в какой стороне деревня?

Вспыхнул короткий спор, и вскоре арктурец, а за ним двое приятелей зашагали по склону в сторону молчаливого леса.

Когда они углубились в него на сотню футов, деревья внезапно ожили, и с нависающих ветвей на них бесшумно хлынула волна туземцев. Ври Форасе она захлестнула сразу, Билл Сефан продержался секунду-другую, но тоже со стоном повалился на спину.

И лишь гигант Майрон Тубал остался на ногах. Уперев в землю широко расставленные подошвы и устрашая противника оглушительным ревом, он замахал руками. Атакующие туземцы накатывались со всех сторон, но тут же отлетали обратно, словно капельки воды, угодившие под струю вентилятора. Построив оборону по принципу ветряной мельницы, Тубал медленно пятился, желая упереться спиной в ствол дерева.

Тут он и совершил ошибку. На самой низкой ветви этого дерева, прижавшись к ней, лежал туземец — более осторожный и сообразительный, чем его товарищи. Тубал уже заметил, что природа наградила туземцев гибкими мускулистыми хвостами, и мысленно отметил этот факт. Только еще одна разумная раса в Галактике, гуманоиды с гаммы Цефея, имела хвосты. Но не заметил он, однако, того, что хвосты у местных туземцев были хватательными.

Обнаружил он это почти немедленно, когда туземец на ветке опустил хвост вниз, мгновенно обвил им шею Тубала и затянул тугую петлю.

Арктурец резко рванулся от боли, хвостатый противник слетел с ветки, но хватки так и не ослабил, хотя висел вниз головой, а Тубал мотал его из стороны в сторону.

Мир перед глазами Тубала потемнел, и он потерял сознание раньше, чем коснулся земли.

Тубал медленно пришел в себя и тут же с неудовольствием ощутил, как покалывает онемевшую шею. Он попробовал ее потереть и лишь через несколько секунд сообразил, что лежит, крепко связанный. Этот факт заставил его насторожиться, и он тут же понял, что лежит на животе, что неподалеку что-то ужасно грохочет и что Сефан и Форасе лежат рядом с ним такими же неподвижными тюками. Последним до него дошло, что он не в силах разорвать свои путы.

— Эй, Сефан, Форасе! Вы меня слышите?

— Так ты жив, старый драконианский козел? — жизнерадостно отозвался Форасе. — А мы уж решили, что тебе крышка.

— Меня не так-то просто прикончить, — буркнул арктурец — Где мы?

Наступило короткое молчание.

— Полагаю, в туземной деревне, — мрачно произнес Ври Форасе. — Слышал когда-нибудь такой шум? Барабан не замолкал ни на минуту с тех пор, как нас сюда бросили.

— А вы не видели никого из…

В Тубала вцепились чьи-то руки, потянули и усадили. Шея заболела еще сильнее. Кривобокие хижины из зеленых бревен, крытые соломой, поблескивали в лучах послеполуденного солнца. Вокруг них в молчаливом ожидании кольцом стояли темнокожие длиннохвостые туземцы. Их было несколько сотен, у каждого головной убор из перьев и короткое копье со зловещего вида зазубренным наконечником.

Их глаза не отрывались от цепочки фигур на переднем плане, и Тубал тоже обратил на них свой гневный взгляд. Не вызывало сомнений, что то были вожди племени. Кроме пышных, украшенных бахромой одеяний из скверно выдубленных шкур варварское впечатление их наряда усиливали высокие деревянные маски, разрисованные карикатурами на человеческие лица.

Одна из внушающих ужас фигур в маске короткими ритуальными шажками приблизилась к гуманоидам.

— Привет, — произнес туземец, снимая маску. — Решили вернуться пораньше?

Очень долго Тубал и Сефан не могли выдавить из себя ни слова, а Ври Форасе одолел приступ кашля.

Наконец Тубал медленно сделал глубокий вдох.

— Ты один из землян, верно?

— Верно, Эл Уильямс. Можете звать меня просто Эл.

— Они тебя еще не убили?

— Они никого из нас не убили, — радостно улыбнулся Уильямс. — Как раз наоборот. Джентльмены, — он церемонно поклонился, — позвольте вам представить новых… э-э… богов этого племени.

— Новых чего? — выдавил Форасе. Он все еще кашлял.

— Э-э… богов. Извините, но я не знаю этого слова на галактическом.

— Но что оно означает? Что такое «бог»?

— Мы для них некие сверхъестественные существа — объект поклонения. Разве вы еще не поняли?

Гуманоиды с тоской переглянулись.

— Мы для них, — ухмыльнулся Уильямс, — существа, обладающие огромной силой.

— Что за ерунду ты несешь? — раздраженно произнес Тубал. — С чего они взяли, что вы очень сильны? Силы в вас, землянах, не так-то и много — куда ниже среднего!

— Тут все дело в психологии, — пояснил Уильямс. — Раз уж они увидели, как мы опускаемся в огромной сверкающей повозке, которую таинственная сила переносит по воздуху, а потом эта повозка взлетает, опираясь на огненный столб, то им не остается ничего иного, как считать нас существами сверхъестественными. Это же азы психологии примитивных племен.

Глаза Форасе, слышавшего Уильямса, едва не вылезли от удивления.

— Кстати, — продолжил Уильямс, — а что вас задержало? Мы давно догадались, что это был студенческий прикол, верно?

— Слушай, — оборвал его Сефан, — кончай вешать нам лапшу на уши! Если они решили, что вы боги, то почему они не приняли за богов нас? Мы тоже прилетели на корабле, и…

— А туг, — пояснил Уильямс, — немного вмешались мы. Мы им объяснили — картинками и на языке жестов, — что вы были демонами. И когда вы в конце концов вернулись — кстати, мы тоже очень обрадовались, заметив корабль, — они уже знали, что надо делать.

— А что такое «демоны»? — с легким, но совершенно отчетливым оттенком ужаса спросил Форасе?

Уильямс вздохнул:

— Неужели вы, жители Галактики, не знаете элементарщины?

Тубал медленно, потому что шея еще болела, повернул голову.

— Может, пора нас освободить? У меня вся шея затекла.

— Куда ты торопишься? В конце концов, вас принесли сюда, чтобы принести в жертву в нашу честь.

— Принести в жертву?!

— Конечно. Вас разрежут ножами на кусочки.

Гуманоиды смолкли, парализованные ужасом. Тубал опомнился первым и прохрипел:

— Хватит нам туфту подсовывать! Сам знаешь, мы не какие-то там земляне, нас так легко не запугаешь.

— О, уж это мы знаем! Сам я ни за что на свете не стал бы пытаться вас одурачить. Но существует такая простая вещь, как психология дикарей, и она требует небольших человеческих жертв, так что…

Связанный Сефан, яростно извиваясь, попытался накинуться на Форасе:

— Ты, по-моему, говорил, что никто не владеет психологией субгуманоидов! Выходит, ты пытался оправдать свое невежество, мохнатый пучеглазый отпрыск незаконнорожденной веганской ящерицы! Ну и вляпались же мы!

Форасе торопливо отполз подальше.

— Нет, погоди! Я только…

Уильямс решил, что шутка зашла слишком далеко.

— Не дергайтесь, ребята, — успокоил он. — Ваш хитроумный прикол дал вам самим пинка под зад — и хорошего пинка, — но мы не собираемся заходить настолько далеко. Пожалуй, мы уже достаточно повеселились за ваш счет. Свини сейчас у туземного вождя, объясняет, что мы собираемся улететь и взять вас с собой. Честно говоря, мне уже давно не терпится отсюда… Погодите, меня зовет Свини.

Когда Уильямс через несколько секунд вернулся, в его глазах застыло странное выражение, а лицо позеленело и продолжало на глазах зеленеть.

— Похоже, — выдавил он, судорожно сглотнув, — что наш прикол теперь дал пинка нам. Туземный вождь настаивает на жертвоприношении!

Трое гуманоидов молча принялись обдумывать ситуацию. Молчание несколько затянулось.

— Я велел Свини, — мрачно добавил Уильямс, — вернуться к вождю и сказать, что, если он не поступит так, как мы велели, с его племенем случится нечто ужасное. Но это чистый блеф, а вождь может и заупрямиться. Гм-м… мне очень жаль, парни. Кажется, мы зашли слишком далеко. Если дела пойдут совсем скверно, мы вас развяжем и станем сражаться рядом с вами.

— Тогда развязывай сразу! — взревел Тубал. — Пора с этим покончить!

— Стой! — отчаянно пискнул Форасе. — Пусть землянин сперва испробует психологию. Давай, землянин, раскинь мозгами!

Уильямс задумался настолько упорно, что у него заболела голова.

— Видите ли, — вскоре пробормотал он, — мы потеряли часть своего божественного престижа, когда не смогли вылечить жену вождя. Она вчера умерла. — Он рассеянно кивнул. — И сейчас нам требуется впечатляющее чудо. Гм-м… Парни, а у вас в карманах ничего не завалялось?

Он присел рядом с ними на корточки и принялся обшаривать карманы. У Ври Форасе обнаружились стилус, блокнот, густой гребешок, немного порошка от чесотки, пачка кредиток и всякие безделушки. В карманах Сефана нашлась примерно такая же коллекция бесполезных мелочей.

Зато из заднего кармана Тубала Уильямс извлек небольшой черный предмет, похожий на пистолет с огромной рукояткой и коротким стволом.

— Что это?

Тубал нахмурился.

— Выходит, я именно на нем все это время сидел? Это сварочный пистолет, я им заделывал пробоину в корпусе после удара метеорита. Толку от него никакого — заряд почти кончился.

Глаза Уильямса вспыхнули, тело возбужденно вздрогнуло.

— Это ты так думаешь! Вы, жители Галактики, дальше своего носа ничего не видите. Почему бы вам не слетать на Землю — сразу станете смотреть на мир другими глазами.

И Уильямс помчался к своим приятелям-конспираторам.

— Свини! — заорал он. — Вали к этой проклятой хвостатой обезьяне и передай, что через секунду я разгневаюсь и обрушу небо на его тупую башку. Припугни его как следует!

Однако вождь не стал дожидаться посланника. Он сделал повелительный жест, и туземцы разом бросились вперед. Тубал взревел, его мускулы затрещали, пытаясь разорвать путы. Сварочный пистолет в руке Уильямса ожил, метнув вперед слабый энергетический луч.

Ближайшая к нему хижина внезапно вспыхнула. Затем вторая, третья, четвертая… и тут пистолет выдохся окончательно.

Но этого оказалось достаточно. Ни один туземец не остался на ногах — все они лежали, уткнувшись в землю и воплями вымаливая прощение. Громче всех выл и вопил вождь.

— Передай вождю, Свини, — велел Уильямс, — что то был лишь маленький, незначительный пример того, что мы собирались с ним сделать!

И благодушно добавил, разрезая стягивающие гуманоидов сыромятные ремни:

— Сами видите — примитивная дикарская психология.

Они успели вернуться на корабль и взлететь, и лишь тогда Форасе нашел в себе силы поступиться гордостью:

— Я думал, что земляне никогда не владели математической психологией, потому что она у них не развилась. Откуда же тебе известна психология субгуманоидов? Никто в Галактике не развил эту науку настолько далеко!

— Знаешь, — улыбнулся Уильямс, — мы накопили кое-какие практические приемы обращения с племенами, не затронутыми цивилизацией. Видишь ли, мы прилетели с планеты, где большинство населения, образно говоря, не отличается цивилизованностью. Поэтому такие знания нам просто необходимы.

Форасе медленно кивнул.

— Ну ты и халявщик! Но этот небольшой эпизод, по крайней мере, кое-чему нас научил.

— Чему же?

— Никогда, — заявил Форасе, снова прибегая к жаргону землян, — не дразни чокнутых. Они могут оказаться куда более чокнутыми, чем ты думал!

Удивительные свойства Тиотимолина

Давно известно, что растворимость органических соединений в полярных растворителях, к которым принадлежит, например, вода, повышается, если к углеводородному остову молекул присоединены гидрофильные, то есть влаголюбивые группы. Исследовавшие эту проблему Файншрайбер и Хравлек[11] утверждают, что с увеличением гидрофильности время растворения приближается к нулю. То, что этот вывод не совсем верен, было доказано, когда обнаружилось свойство тиотимолина растворяться в воде — в соотношении 1 грамм на миллилитр — за минус 1,12 секунды, другими словами, до того, как к нему добавляют воду.

Установлено, что тиотимолин содержит 14 гидроксильных групп, две аминогруппы и одну сульфогруппу. Присутствие вдобавок к этому нитрогруппы пока не подтверждено, и нет еще никаких данных о строении углеводородной основы, хотя представляется несомненным наличие по меньшей мере частичной ароматической структуры.

Тот факт, что вещество растворяется перед добавлением воды, естественно привел к попыткам не добавлять воду после того, как тиотимолин растворился. К счастью для закона сохранения массы — энергии это еще ни разу не удалось, так как растворение никогда не происходило, если потом на самом деле не добавляли воду.

Конечно, тут же встал вопрос о том, как тиотимолин может «знать» заранее, будет ли в конце концов добавлена вода или нет. Хотя это, строго говоря, и не относится к нашей области — физической химии, в течение прошлого года было опубликовано много новых материалов, касающихся психологических и философских проблем, отсюда вытекающих[12].

Определение времени растворения тиотимолина затруднено тем, что оно изменяется в широких пределах в зависимости от душевного состояния экспериментатора. Даже непродолжительные, легкие колебания при добавлении воды уменьшают отрицательное время растворения и нередко вообще сводят его к нулю (в пределах точности наблюдений). Чтобы избежать этого, было сконструировано механическое устройство, названное эндохронометром[13].

Впервые об эндохронных свойствах тиотимолина было сообщено нами еще несколько лет назад[14]. Однако, несмотря на заманчивые теоретические перспективы, исследования тиотимолина шли вяло, преимущественно из-за разочаровывающего скептицизма, которым были встречены первые сообщения. Тем не менее наша лаборатория благодаря пожертвованиям Американской ассоциации развития количественной психиатрии успешно расширила свои ранние наблюдения в направлении, столь же непредвиденном, сколь и плодотворном.

Эндохронность тиотимолина неизбежно должна быть следствием его молекулярной структуры.

Уже не раз шаг вперед в наших знаниях об атоме углерода вызывал важные открытия в химии. В XIX веке было установлено, что четыре валентные связи углерода направлены не к сторонам квадрата (как ради удобства мы и сейчас их изображаем на доске и в учебниках), а к четырем сторонам тетраэдра (рис. 1). Разница здесь в том, что в первом случае все четыре связи расположены в одной плоскости, а во втором — распределены по две между двумя взаимно перпендикулярными плоскостями. Тетраэдральная модель позволила объяснить такие явления, как оптическая изомерия, которую невозможно было понять в свете старой плоскостной модели атома углерода.

Теперь можно расширить наши взгляды и перейти от «тетраэдрального атома углерода» к «эндохронному атому углерода», в котором одна из двух плоскостей расположения валентных связей находится не в пространстве, а во времени. Во временной плоскости одна валентная связь простирается в будущее, а другая в прошлое. Такой атом углерода невозможно изобразить на бумаге, и мы даже не будем пытаться это сделать.

Эндохронный атом углерода, очевидно, очень нестабилен и встречается крайне редко — насколько нам известно, только в молекуле тиотимолина. Почему именно структура тиотимолина способна вызвать такое явление, в чем заключается свойственное ей суперстереонарушение, пока неизвестно, но эндохронный атом углерода, несомненно, существует. В результате некоторая часть молекулы тиотимолина находится в будущем.

Именно эта существующая в будущем часть молекулы и растворяется в воде, которая тоже существует в будущем (т. е. вот-вот будет добавлена, но еще не добавлена к тиотимолину). Остающаяся часть молекулы затягивается в раствор. Как только мы уясним это, таинственное и парадоксальное поведение тиотимолина превращается в довольно прозаическое явление, поддающееся математическому анализу. Такой анализ сейчас готовится и через некоторое время будет представлен для опубликования.

Обладание эндохронными свойствами влечет за собой и обладание экзохронными свойствами. Если, например, небольшое количество раствора тиотимолина крайне быстро испарить при достаточно низкой температуре, то, очевидно, тиотимолин должен выпасть в осадок лишь через 1,12 секунды после того, как вся вода испарится. Наблюдать это явление пока не удалось, очевидно, из-за несовершенства применяемой методики.

Когда применение эндохронной фильтрации позволило в изобилии получать тиотимолин высокой чистоты, появилась возможность определять влияние человеческой воли на эндохрон-ный интервал (т. е. время растворения) и, наоборот, измерять силу воли человека при помощи тиотимолина. Разработанная методика получила название волеметрии.

Давно было замечено, что волевые, сильные личности добиваются полного эндохронного интервала, добавляя воду вручную. Приняв решение добавить воду, они уже не испытывают колебаний, и в том, что вода будет в конце концов добавлена, можно быть уверенным не меньше, чем при использовании эндохронометра.

Другие лица, менее решительные, дают совершенно иные результаты. Если даже они выражают решимость добавить воду по данному сигналу и уверяют впоследствии, что не чувствовали никаких колебаний, все же отрицательное время растворения заметно уменьшается. Несомненно, их внутренние колебания так тесно связаны с областью подсознательного, с вытесненными из сознания психическими травмами, перенесенными ими в детском возрасте, что они совершенно не отдают себе отчета в этих колебаниях. Важность для психиатра таких физических демонстраций, поддающихся количественной обработке, очевидна.

Был проведен массовый волеметрический эксперимент, объектами которого служили 87 студентов-первокурсников мужского пола из Комсток-Лодж-колледжа (Краудед-Крик, штат Северная Дакота). Было установлено, что распределение силы воли описывается обычной вероятностной кривой.

Интересно отметить, что у 62 студентов женского пола, участвовавших в аналогичном эксперименте, вероятностная кривая оказалась несколько сдвинутой в сторону более сильной воли (рис. 2). Если средний эндохронный интервал у всех субъектов мужского пола составил минус 0,625 секунды, то у женского пола — минус 0,811. Это подтверждает различие между полами, которое интуитивно ощущалось (по крайней мере мужчинами) на протяжении всей истории.

Есть основания полагать, что эндохронный интервал может изменяться в зависимости от душевного состояния субъекта в момент опыта. Один студент (Э. X.), показывавший в десятках экспериментов эндохронный интервал от —0,55 до —0,62 секунды, внезапно увеличил его до —0,92. Этот рост уверенности в себе показался весьма примечательным. Лаборант, проводивший эксперимент, после подробных расспросов сообщил, что накануне вечером субъект выразил желание прогуляться за городом и что лаборант согласился его сопровождать. Поскольку Э. X. не отличается особой склонностью к спорту, показалось странным, что перспектива прогулки так на него повлияла. Чтобы выяснить, нельзя ли усилить этот эффект, автор настоящей статьи добровольно вызвался сопровождать Э. X. в качестве третьего члена компании. Неожиданно эндохронный интервал упал до минус 0,14 секунды в следующем же эксперименте. Если нам будет позволено высказать некоторые соображения по этому поводу, то можно предположить, что в данном случае проявилось еще одно различие между полами, поскольку автор настоящей статьи принадлежит к мужскому полу, так же как и испытуемый студент, в то время как лаборант — к женскому. Совсем недавно некоторые стороны этой неясной ситуации были рассмотрены Мак-Левинсоном[15].

Тиотимолин и космический век

Речь, произнесенная на 12-м ежегодном собрании Американского хронохимического общества

Джентльмены!

Меня называют основателем хронохимии, и я не могу противостоять чувству некоторой гордости. Создать новую науку — это привилегия, которая дается немногим.

Я очень ясно помню тот день, когда впервые бросил щепотку тиотимолина в воду и подумал, что заметил нечто странное. Он всегда растворяется быстро — к этому я привык. Обычно казалось, что тиотимолин исчезает в тот момент, когда он касается воды. Но у меня никогда не было образца тиотимолина такой чистоты, как щепотка, которую я получил в тот июльский день. И когда я следил за падением белого порошка в воду я, помню, подумал: «Черт возьми, он растворяется до соприкосновения с водой!»

Сообщение об эндохронности, о том факте, что существует вещество, растворяющееся в воде за 1,12 секунды до добавления воды, вызвало сенсацию. Вы все это помните, я уверен. И в то же время многие сочли тиотимолин мистификацией. В комментариях научных журналов сквозил юмор. Попадавшие ко мне сообщения демонстрировали огорчительную тенденцию описывать опыты, лишенные всякой научной ценности. Я был вынужден прийти к заключению, что надо мной подшучивают. Может быть, окончательным доказательством причиненного таким способом вреда является то, что после двенадцати лет своего существования Американское хронохимическое общество способно собрать всего лишь пятнадцать человек для того, чтобы слушать эту речь.

Это были дорогостоящие шутки, джентльмены. Из-за них мы утратили первенство в космическом соревновании. В то время как американские ученые, обессиленные недоверием своих коллег, с трудом продолжали исследования тиотимолина и были вынуждены ограничиваться опытами малого масштаба, Советский Союз построил на Урале новый город — Тиотимолинград.

То, что Советский Союз воспринял тиотимолин всерьез и сумел его использовать — это факт. А мы все еще погружены в благодушие. Ни одна видная политическая фигура не рассматривала эту ситуацию с тревогой. Они все еще задают вопрос: «Что такое тиотимолин?» Сейчас я объясню этим близоруким политиканам, что означает тиотимолин для наших усилий в космосе.

Исследования тиотимолина перешли из стадии, которую мы можем теперь назвать «классической», в «современную» после создания «телехронной батареи» Анной Мак-Ларен и Дональдом Митчи в Эдинбургском университете. Если вы что-нибудь читали об этом, то вы — ясновидящие, так как широкая печать и подавляющая часть научной хранят тупое молчание. Статья о телехронной батарее появилась только в маленьком, хотя и весьма уважаемом, «Журнале невоспроизводимых результатов», который редактирует очень способный джентльмен — Александр Кон.

В простом эндохронометре, с которым мы все знакомы, тиотимолин растворяется за 1,12 секунды до того, как подана вода. В батарее, состоящей примерно из 77000 элементов, концевой образец тиотимолина растворяется за целый день до того, как подано исходное количество воды!

Такие батареи были построены в Эдинбурге и в моей лаборатории в Бостоне в виде крайне компактных моделей с помощью печатных контуров и усовершенствованной миниатюризации. Устройство, имеющее объем не более одного кубического фута, может обеспечить двадцатичетырехчасовой эндохронный интервал. Имеются веские, хотя и косвенные доказательства того, что Советский Союз обладает еще более совершенными устройствами и производит их в промышленных масштабах.

Очевидное практическое применение телехронной батареи — предсказание погоды. Если первый элемент батареи расположен так, что на него может попасть дождь, то тиотимолин в последнем элементе растворится за день до этого.

Я полагаю, что всем вам ясно, джентльмены, как можно применить телехронную батарею и для любых иных предсказаний. Возьмем легкомысленный пример — скачки. Допустим, что вы собираетесь поставить на определенную лошадь. За двадцать четыре часа до забега вы можете твердо решить, что если эта лошадь завтра выиграет, то немедленно после получения сообщения об этом вы добавите воду в первый элемент телехронной батареи, а если не выиграет — то не добавите. После того как вы примете такое решение, вам остается только следить за последним элементом. Если тиотимолин в нем растворится, вы будете знать, что лошадь выиграет.

Вы смеетесь, джентльмены. Но не может ли такая система быть использована при запуске спутника?

Допустим, что через четыре часа после запуска автоматическое устройство на борту спутника посылает сигнал на базу. Допустим далее, что этот сигнал является импульсом, под действием которого в первый элемент телехронной батареи поступает вода. Но получение сигнала через четыре часа после запуска доказывает, что спутник находится в безопасности на орбите. Следовательно, если тиотимолин последнего элемента батареи растворяется сегодня, то мы можем быть уверены, что завтрашний запуск будет успешным.

Вы все еще смеетесь, джентльмены? Не является ли сказанное разумным объяснением постоянных успехов Советов по сравнению с нашими весьма скромными достижениями?

Принято, конечно, объяснять неизменные успехи советских запусков тем, что там скрывают свои неудачи, но правдоподобно ли это? Не достигали ли они с удивительным постоянством успехов именно тогда, когда это было им нужно? Спутник I поднялся через месяц после столетия со дня рождения Циолковского. Спутник II полетел для того, чтобы прославить сорокалетие русской революции. Лунник II поднялся как раз перед визитом советского премьера в Соединенные Штаты. Лунник III полетел во вторую годовщину запуска Спутника I.

Совпадение? Или они просто все предвидели с помощью своих телехронных батарей? И выбрали именно ту ракету, для которой успех был обеспечен? Как можно иначе объяснить, что Соединенные Штаты не смогли запустить ни одну из своих многочисленных ракет в какой-нибудь знаменательный день?

Советы не всегда воздерживаются от сообщений до получения уверенности в успехе, как предполагают некоторые.

Когда Лунник III был на пути к Луне, советские ученые уверенно сообщили, что он сфотографирует скрытую сторону Луны, двигаясь по орбите вокруг этого небесного тела. Орбиту Лунника III можно было вычислить с абсолютной точностью. Но откуда могли советские ученые знать, что фотокамера не подведет? Не являлось ли успешное выполнение камерой ее задачи автоматическим сигналом для телехронной батареи?

Мой ответ: очевидно, да.

А что можно сказать о будущих попытках отправить человека в космос? Допустим, что с человеком сговорились о посылке им сигнала из космоса через определенное время после запуска. Телехронная батарея покажет, сможет ли астронавт послать этот сигнал.

Если батарея останется неактивной, человек не будет послан. Очень просто. Решающим фактором, задерживающим посылку человека в космос, является опасность для астронавта. Думаю, что Советский Союз достигнет этой цели раньше нас — из-за глупости нашего правительства, не понимающего значения тиотимолина.

Указанный принцип можно применить к любым научным и ненаучным исследованиям. Можно построить, например, гигантские мегабатареи, чтобы предсказывать результаты выборов в будущем году.

Позвольте мне сделать теперь несколько замечаний о великих опасностях, с которыми не меньше, чем с великими благодеяниями, связаны проблемы тиотимолина. Они начинаются с самого старого парадокса тиотимолина — парадокса одурачивания — с возможности растворения тиотимолина, который затем обманывают, не добавляя воду. Одурачивание тиотимолина теоретически возможно. Из принципа неопределенности Гейзенберга следует, что нельзя сказать с уверенностью, растворится ли каждая данная молекула тиотимолина до добавления воды.

Вероятность того, что это не произойдет, вполне заметна. По-видимому, телехронная батарея будет давать один ложный ответ на более чем миллион правильных. В подобном случае тиотимолин в последнем элементе батареи растворится, даже если вода не будет добавлена к первому. При этом возникает вопрос: откуда же все-таки появится вода?

В моей лаборатории была предпринята попытка зарегистрировать растворение без последующего добавления воды. Принцип, использованный в этой попытке, был прост. Один из моих студентов работал с батареей, в которую должен был добавить воду вручную на следующий день. Студент совершенно честно намеревался провести опыт до конца. Теоретически тиотимолин последнего элемента должен был раствориться. Тогда я перевел студента на другую работу и поручил батарею другому студенту с инструкцией не добавлять воды. Оказалось, что тиотимолин последнего элемента растворялся в этих условиях примерно в одном случае из двадцати, т. е. гораздо чаще, чем следует из «Гейзенбергова отказа». Но, как вскоре выяснилось, тиотимолин не удавалось одурачить. Всегда происходило какое-нибудь событие, приводившее к добавлению воды. В одном опыте первый студент вернулся и добавил воду до того, как его остановили. В другом опыте вода пролилась случайно. В третьем служитель… Но было бы скучно описывать способы, к которым прибегал, так сказать, тиотимолин, не желая быть одураченным. Достаточно сказать, что у нас не было ни одного случая истинного «Гейзенбергова отказа».

Со временем мы, конечно, начали принимать меры предосторожности против обычных случайностей, и число псевдоотказов уменьшилось. Мы, например, помещали батарею в замкнутые осушаемые сосуды, но во время псевдоотказов они трескались и разбивались.

В нашем последнем эксперименте мы, казалось, обнаружили «Гейзенбергов отказ», но в конце концов эксперимент не пришлось описать. Вместо этого я безуспешно пытался сообщить о последствиях опыта соответствующим официальным лицам. Позвольте рассказать вам об этом эксперименте. После того как было зарегистрировано растворение, мы поместили батарею в стальной контейнер и стали ждать момента, в который следовало добавить воду. И в это время на Новую Англию обрушился ураган Диана. Это случилось в августе 1955 г.

Был момент, когда Бюро погоды сообщило, что опасность миновала, что ураган повернул назад, к морю. Мы вздохнули с облегчением, так как подходило время подачи воды в батарею. Однако если кто-нибудь из вас был в тот день в Новой Англии, он вспомнит, что позже Бюро погоды сообщило, что оно «потеряло» ураган. Вспомним, что ураган обрушился на нас неожиданно, что в течение часа во многих местах выпало пять дюймов дождя, что реки вышли из берегов и началось наводнение.

Я видел этот дождь — это был потоп. Маленькая речка, протекавшая мимо университетской спортивной площадки, превратилась в бурный поток и начала разливаться по лужайке.

Я закричал, чтобы мне принесли топор, разрубил стальной контейнер, вынул телехронную батарею, в меркнущем свете штормового дня наполнил водой мензурку и приготовился в надлежащий момент налить воду в батарею.

Когда я сделал это, дождь прекратился и ураган ушел.

Я не утверждаю, что мы были причиной возвращения урагана, но все же каким-то способом вода должна была попасть в батарею. Это произошло бы в случае, если бы стальной контейнер был унесен рекой и разбит водой и ветром. Исходное растворение в конечном элементе предсказывало такой результат или… мой добровольный отказ от эксперимента. Я предпочел последнее.

Иногда я думаю, что библейский потоп, прототип которого действительно удалось установить по осадочным породам в Месопотамии, был вызван опытами с тиотимолином в древнем Шумере.

Я говорю вам, джентльмены, что перед нами стоит неотложная задача — убедить наше правительство добиваться международного контроля над всеми источниками тиотимолина. Ни один миллиграмм тиотимолина не должен попасть в руки безответственных лиц!

Тиотимолин к звёздам

— Ведь опять заведет ту же песню, — устало заметил младший лейтенант Пит.

— А почему бы нет? — отвечал лейтенант Прохоров, закрывая глаза и осторожно усаживаясь на копчик. — Он уже пятнадцать лет произносит эту речь перед каждым выпуском Космической Академии.

— Слово в слово, небось, — сказал Пит, который впервые слышал ее год назад.

— Насколько я могу судить. Зануда и притворщик! Хоть бы раз ему проколоться.

Однако выпускники уже строем входили в класс; взволнованные, в новенькой форме, они под приглушенный барабанный бой дисциплинированно разбились на ряды, шагнули каждый к своему месту и с дружным грохотом сели.

В эту секунду вошел адмирал Верной и проковылял на возвышение.

— Здравствуйте, выпускной класс двадцать второго года! Ваша учеба закончилась. Начинается образование.

Вы назубок знаете классическую теорию космических перелетов. Вас напичкали астрофизикой и релятивистской небесной механикой. Но никто не говорил вам о тиотимолине.

На то есть свои причины. Рассказывать о нем в классе — бессмысленно. На тиотимолине надо летать — этому вам и предстоит учиться. Только тиотимолин доставит вас к звездам. При всей вашей книжной учености вы можете не совладать с тиотимолином. В таком случае вам все равно найдут работу в космосе, но только не за пилотским пультом.

Сегодня, в день окончания учебы, я прочту вам первую и последнюю лекцию по этому предмету. Дальше вы столкнетесь с тиотимолином уже в полете, и мы сразу увидим, есть ли у вас дарование.

Адмирал замолк и обвел взглядом молодые лица, словно хотел с ходу определить способности каждого. Потом рявкнул:

— Тиотимолин! Легенда гласит, что его открыл в тысяча девятьсот сорок восьмом году Азимут, или, по другим источникам, Асимптот, однако, вероятнее всего, такого человека попросту не существовало. Не сохранилось следов якобы написанной им статьи, только неявные упоминания, причем самые ранние датируются двадцать первым столетием.

Серьезные исследования были начаты Альмиранте, который впервые получил тиотимолин — или вновь открыл его, если принять гипотезу об Азимуте-Асимптоте. Альмиранте разработал теорию гиперпространственных помех и доказал, что у молекулы тиотимолина в силу ее сверхискривленности две химические связи вытолкнуты во временное измерение, причем одна в прошлое, другая — в будущее.

Благодаря направленной в будущее валентности тиотимолин способен откликаться на еще не состоявшееся событие. Скажем, в классическом примере он растворяется за секунду до того, как прилили воду.

Тиотимолин, разумеется, относительно простое соединение. Собственно, это простейшая молекула, которая обнаруживает эндохронные свойства, то есть временное измерение.

Это открыло уникальные возможности ее использования, однако настоящее применение эндохронность получила позднее, когда были синтезированы более сложные молекулы: полимеры, совмещающие эндохронные свойства с жесткой структурой.

Пеллегрини первым получил эндохронные резины и пластмассы; двадцатью годами позже Кудахи научился соединять эндохронную пластмассу с металлом. Это позволило делать эндохронными крупные предметы — например, целые космические корабли.

Давайте разберем, что получается, когда большая структура становится эндохронной. Грубо это означает, что у нас есть все нужное. Теоретики, разумеется, нагромоздили формул, но что-то не доводилось мне видеть физика за штурвалом космического корабля. Пусть они ведут заумные споры, ваше дело — вести судно.

Маленькая молекула тиотимолина крайне чувствительна к статистической вероятности. Если вы уверены, что прильете воду, она растворится заранее. Если у вас есть хоть малейшие сомнения, тиотимолин не растворится, пока вода не будет в сосуде.

Большая эндохронная молекула меньше реагирует на сомнения. Она растворится, разбухнет, поменяет электропроводность или еще как-то провзаимодействует с водой, даже если вы почти уверены, что не прильете влагу. И что же случится, если вы ее не добавите? Ответ прост. Эндохронная молекула устремится в будущее на поиски воды и не остановится, пока не достигнет цели.

Получается как с осликом, который идет за подвешенной морковкой, только эндохронная структура, в отличие от ослика, не разумна и не устает.

Если эндохронен весь корабль — то есть если в его корпусе с достаточной частотой расположены эндохронные вкрапления, — легко создать устройство, которое впрыскивало бы воду в ключевые узлы, и сделать так, чтобы это устройство постоянно готовилось включиться, но никогда бы на самом деле не включалось.

В таком случае эндохронные вкрапления двинутся в будущее, увлекая за собой корабль и все в нем находящееся, включая команду.

Конечно, ничто не абсолютно. Корабль движется в будущее относительно Вселенной; с тем же успехом можно сказать, что Вселенная движется в прошлое относительно корабля. Скорость перемещения можно отрегулировать очень точно, внося необходимые изменения в устройство для подачи воды. Навык этот приходит с опытом, но требует врожденных способностей. Вот это нам и предстоит выяснить: есть ли такие способности у вас.

Адмирал снова замолчал и снова оглядел слушателей. Потом, в полной тишине, продолжил:

— Но зачем это все? Давайте поговорим о космических кораблях и вспомним, чему вас учили в школе.

Звезды немыслимо далеки одна от другой, и перелеты между ними, учитывая световой барьер, занимают годы, столетия, тысячелетия. Можно построить большой корабль с замкнутой экологией: маленькую самодостаточную вселенную, посадить на него людей, и десятое поколение достигнет далекой звезды. Одному человеку это невозможно, и если корабль все-таки вернется на Землю, то лишь много веков спустя.

Чтобы первоначальная команда проделала весь путь, ее надо уложить в криогенные камеры. Но замораживание — процедура ненадежная. Даже если космонавты вернутся, и вернутся живыми, они увидят, что на Земле прошло много столетий.

Чтобы команда достигла звезд при жизни и без замораживания, нужно разогнаться до околосветовой скорости. Субъективное время замедляется, и космонавтам кажется, что перелет занял несколько месяцев. Однако в остальной Вселенной время идет по-прежнему, и звездоплаватели, вернувшись, видят, что, хотя сами они состарились, скажем, на два месяца, Земля успела прожить не одно столетие.

В любом случае межзвездное путешествие означает, что на Земле, если не на корабле, пройдет огромный промежуток времени. Космонавт возвращается, если возвращается, в далекое будущее. Это делает дальние перелеты психологически непрактичными.

Но… но, выпускники…

Адмирал испытующе оглядел класс и продолжил низким, глухим голосом:

— Если у нас есть эндохронный корабль, то мы можем компенсировать растяжение времени эндохронным эффектом. Покуда корабль на околосветовой скорости несется через пространство и претерпевает замедление субъективного времени, эндохронный эффект смещает Вселенную в прошлое относительно корабля. При должной сноровке для команды корабля проходят, скажем, два месяца, и для Вселенной — два месяца. Межзвездные перелеты обретают смысл.

Но это очень тонкое дело.

Допустим, эндохронный эффект немного не поспевает за эффектом растяжения времени. Космонавты возвращаются спустя два месяца и обнаруживают, что на Земле прошли все четыре. Казалось бы, невелика важность… Ан нет! Космонавты выпадают из графика. Окружающие состарились относительно них на два месяца. Хуже того, населению планеты кажется, что космонавты на два месяца младше положенного. Как следствие, возникают обиды и неловкость.

Сходным образом, если эндохронный эффект немного перекрывает эффект растяжения времени, команда вернется через два месяца и увидит, что время на Земле остановилось. Корабль приземляется одновременно со взлетом. Обиды и неловкость остаются.

Нет, выпускники, межзвездный перелет можно считать успешным, только если его продолжительность для команды и для землян совпадает минута в минуту. Погрешность в шестьдесят секунд — это разгильдяйство. В сто двадцать — профессиональная непригодность.

Знаю, выпускники, какой вопрос вертится у вас на языке. Мне он в вашем возрасте тоже приходил в голову. Разве эндохронный корабль — не та же машина времени? Разве нельзя, соответственно отрегулировав эндохронный механизм, сознательно проникнуть на век вперед, посмотреть, что хочешь, вернуться на век назад и оказаться в исходной точке? Или наоборот, отправиться на сто лет в прошлое, а затем на сто лет в будущее? На тысячу лет, на миллион? Увидеть, как рождается Земля, эволюционирует жизнь, умирает Солнце?

Выпускники! Математики говорят, что подобные перемещения рождают парадоксы и невозможны, поскольку требовали бы слишком больших энергетических затрат. Но я скажу — какие, к чертям, парадоксы! Причина куда проще. Эндохронные свойства нестабильны. Искривленные во времени молекулы очень нежны. Сравнительно малые воздействия ведут к химическим превращениям, и молекула распрямляется. Мало того, она может распрямиться просто от случайных колебаний.

Короче, эндохронный корабль постепенно становится изохронным, обычной материей без всякой временной протяженности. Современные технологии значительно замедлили процесс разгибания и, возможно, замедлят еще, но создать совершенно стабильную эндохронную молекулу теоретически невозможно.

Это значит, что срок службы космического корабля невелик. Вы должны вернуться на Землю, пока корпус еще сохраняет эндохронные свойства, и восстановить их перед следующим полетом.

Что же будет, если вы вернулись не в свое время? При достаточно большой погрешности никто не гарантирует вам технологий, способных восстановить ваш корабль. Хорошо, если вы попали в будущее. А если в прошлое? Если по своей небрежности или просто из-за недостатка дарования вы приземлились в глубине веков, то там вам и сидеть — никто не восстановит ваш корабль для броска в будущее.

Постарайтесь уразуметь, — здесь адмирал хлопнул в ладоши, видимо, желая привлечь внимание к своим словам, — что в прошлом нет ни одного мало-мальски пристойного отрезка, где бы цивилизованному астронавту хотелось провести остаток дней. Вы можете попасть во Францию шестого века или, хуже, в Америку двадцатого.

Поэтому остерегайтесь экспериментировать со временем.

Теперь перейдем к явлению, которое вряд ли всерьез затрагивали ваши преподаватели, но которое вам предстоит испытать на своей шкуре.

Вы спросите, как относительно небольшое число эндохронных валентностей, вкрапленных в изохронное вещество значительно большей массы, увлекает его за собой? Каким образом одна эндохронная связь своей тягой к воде тащит миллиарды атомов с изохронными валентностями? Нам кажется, что это невозможно, потому что мы с пеленок привыкли к инерции.

Однако движение в прошлое или будущее не знает инерции. Если часть предмета движется вперед или назад во времени, то и весь предмет движется с такой же скоростью. Фактор массы отсутствует. Вот почему всю Вселенную так же легко отбросить в прошлое, как и закинуть корабль в будущее; причем, опять-таки, скорость будет одинаковой.

Но это еще не все. Как учили вас в курсе элементарной релятивистской физики, эффект растяжения времени есть следствие вашего ускорения относительно Вселенной в целом. Это связано с массой, следовательно, с инерцией.

Однако эндохронность устраняет растяжение времени, а значит — и его причину. Короче, когда эндохронный эффект полностью компенсирует эффект растяжения времени, он сводит на нет инерционные следствия ускорения.

Нельзя отменить одно инерционное следствие ускорения, не отменив все остальные. Значит, инерция падает до нуля, и можно свободно разгоняться до любой скорости. Как только достигнут нужный эндохронный эффект, вы можете развить любую скорость, начиная от состояния покоя и кончая ста восьмьюдесятью шестью тысячами миль в секунду относительно Земли, за любое время — часы, минуты. Чем больше ваш опыт и дарование, тем быстрее вы можете разгоняться.

Сейчас, господа, вы испытываете это на себе. Вам кажется, что мы сидим в аудитории на поверхности планеты Земля, и я уверен — за все время у вас не было ни малейшего повода усомниться в этом впечатлении. Тем не менее оно ошибочно.

Да, вы в аудитории, но не на планете Земля. Вы, я, все мы — в огромном космическом корабле, который взлетел при первых моих словах. Пока я говорил, мы достигли окраин Солнечной системы и теперь возвращаемся.

За это время вы ни разу не почувствовали перегрузок, вызванных ускорением, и потому считали, что находитесь в состоянии покоя относительно Земли.

Это не так, выпускники. Все время, пока я говорил, вы находились в космосе, и прошли, согласно расчетам, в двух миллионах миль от планеты Сатурн.

По рядам пробежал шум. Адмирал с мрачным удовольствием оглядел взволнованных слушателей.

— Не тревожьтесь, выпускники. Поскольку мы не испытывали ни перегрузок, ни гравитационных эффектов (что, в сущности, одно и то же), значит, Сатурн никак не повлиял на наш курс. Мы вот-вот опустимся на поверхность Земли. По специальной договоренности мы прибудем в порт Объединенных Наций Суздаль, так что выходные вы проведете в городе.

Сам факт, что мы не испытывали никаких инерционных явлений, доказывает, что растяжение времени полностью компенсировалось эндохронным эффектом. Будь здесь хоть малейший зазор, вы бы почувствовали перегрузку — еще одна причина не экспериментировать со временем. Помните, выпускники, погрешность в шестьдесят секунд — разгильдяйство, в сто двадцать — профнепригодность!

Мы приземляемся; лейтенант Прохоров, пожалуйста, поднимитесь в боевую рубку и осуществите посадку.

Прохоров коротко ответил «Есть!» и полез по трапу в дальнем конце зала, где сидел во время всей лекции.

Адмирал Верной улыбнулся:

— Можете оставаться на местах. Мы идем точным курсом. Мои корабли всегда идут точным курсом.

Но тут Прохоров спустился по трапу, бегом бросился к адмиралу и зашептал на ухо:

— Адмирал, если это Суздаль, то что-то не так. Я вижу одних монголов. Толпы монголов. Монголы в России, сейчас?

Адмирал побелел и с квохчущим звуком повалился на бок. Выпускной класс неуверенно поднялся с мест. Младший лейтенант Пит поднялся на возвышение вместе с Прохоровым; он все слышал и теперь стоял как громом пораженный.

Прохоров поднял обе руки.

— Не волнуйтесь, господа. Все в порядке. У адмирала легкий приступ головокружения. С пожилыми людьми это иногда случается при посадке.

Пит хрипло шепнул:

— Но мы же застряли в прошлом!

Прохоров поднял бровь:

— Конечно нет! Ты же не чувствовал ускорения? Мы не могли промахнуться и на час. Будь у адмирала вдобавок к погонам еще и мозги, он бы сам это сообразил.

— Почему же ты утверждал, будто что-то не так? Разве ты не говорил, что видел монголов?

— Говорил, потому что они здесь. Когда адмирал Тупица придет в себя, он не сможет мне ничего сделать. Мы сели не в Суздале, а значит, что-то и впрямь не так. Что до монголов, если я правильно прочел дорожный указатель, мы приземлились на окраине Улан-Батора.