Ночной полдник

Глава первая Раздор да любовь!

Восседая на бортике ванны со звериными лапами, я изнутри просушивала феном сырые полусапожки и старательно размышляла о своем о девичьем. Состояние моего постепенно истощавшегося банковского счета тревожило тем, что между ним и усиленными попытками пристроить мои рассказы обнаруживалась обратно пропорциональная связь.

— Что это еще за подозрительный запах? — поинтересовался Освальд, просунув голову в ванную.

Взглянув на него, я почувствовала, как у меня внутри все встрепенулось и запузырилось, словно шампанское, имеющее обыкновение вспениваться и переливаться через край бокала.

К запаху моей печеной обуви примешивался слабый травянистый аромат крема для многоуровневой защиты от солнца. Освальд пользуется защитными средствами ежедневно, потому что страдает аутосомным рецессивным наследственным заболеванием, которое делает его чрезмерно чувствительным к солнечному свету и невероятно извращенным в том, что касается еды. К несомненным плюсам этого недуга можно отнести то, что он никогда ничем другим не болеет и раны на нем заживают моментально.

Во всех остальных смыслах он совершенно нормальный. Просто нелепость, что люди склонны к старомодным предрассудкам, когда дело касается человека с медицинскими отклонениями.

Я отключила фен.

— Так пахнут мои botas,[1]когда их пекут. Твоя бабушка запретила мне ставить их в сушку, потому что там они тум-тумкают — совсем как труп: «тум… тум… тум…» Напрашивается вопрос: откуда она знает, какие звуки издает труп, лежащий в сушке?

— Где ты промочила сапоги?

— Я проверяла свои посадки болотных растений и упала в пруд. Кстати, травы мои поживают замечательно.

— Тебе нужно купить еще одну пару сапог.

— Мне сейчас гораздо важнее приобрести то, в чем я пойду на свадьбу к Нэнси. Я — как Торо:[2] с опаской отношусь ко всем мероприятиям, для которых нужна новая одежда.

— А я думал, ты любишь наряды, — проговорил Освальд и прислонился к дверному косяку.

Он собирался на работу, поэтому на нем были грифельно-серый костюм из тонкой шерсти, рубашка цвета незабудки и шелковый галстук с узором из ромбиков.

Я тайком отряхнула грязь с колен, обтянутых заношенными джинсами.

— Я очень люблю наряды. Это мероприятия вызывают у меня беспокойство. Кстати, о птичках, ты уверен, что мои старые юбка и блузка сойдут для завтрашних крестин?

— Это не крестины, — возразил Освальд. — Это ужасно скучная церемония присвоения ребенку имени. К тому же ты не можешь туда пойти, потому что она проводится только для членов семейства.

— Как-то невежливо это, — заметила я. — Если бы крестили мою племянницу, я пригласила бы всю твою семью и на саму церемонию, и на последующее празднование. Причем вам не пришлось бы приносить с собой ни выпивку, ни закуску.

— У тебя нет племянницы.

— Теоретически — есть. Ее зовут Елена, и она меня обожает.

— Юбка и блузка вполне сойдут для празднования после церемонии, — вздохнул Освальд. — Можешь купить одежду для свадьбы Нэнси по карточке, которую я тебе подарил.

Новенькая блестящая кредитная карточка лежит на дне ящика с нижним бельем, прямо под моими любимыми кружевными chones.[3] И я совершенно не собираюсь ею пользоваться.

— Я в ужасе от того, что мне придется идти на свадьбу одной.

— Все будет хорошо. Тебя порадует встреча со старыми университетскими подружками.

Я познакомилась с Нэнси в Престижном Университете, но круги общения у нас были очень разные. Ее отличавшиеся снобизмом подружки-богачки не только смотрели сквозь меня, но и предпочитали никогда прямо ко мне не обращаться, чем вызывали желание плюнуть жвачку в их блестящие холеные волосы.

Решив, что мои сапожки уже высохли, я просунула ноги в их пахучие влажные внутренности.

— Вся эта история с твоей семьей кажется мне крайне возмутительной. Я страшно возмущена.

— Перестань, малышка. Помимо всего прочего, после знакомства ты еще обрадуешься, что тебе не придется провести с ними много времени.

— Но ведь твои родители хорошие, верно? Они же вырастили тебя.

Освальд пожал плечами.

— Им понадобится некоторое время для разогрева, но как только они познакомятся с тобой поближе, они тебя полюбят.

Я очень надеялась на это, хотя и не принадлежала к их кругу. Я — всего-навсего частично безработная девушка, которую романтический порыв схлестнул с их сыном и которая случайно заразилась их заболеванием. Родственники Освальда диву давались, что я осталась жива. Моя иммунная система работает до нелепости эффективно. Возможно, от рождения она и не была такой крепкой, но ее развитию наверняка послужило злостное равнодушие моей матери Регины.

Я встала и подошла к зеркалу. Разделив волосы пальцами на три ровные пряди, я заплела косичку. Будучи жительницей города, я активно принимала участие в светских мероприятиях. Однако теперь, после нескольких месяцев тихой деревенской жизни, перспектива целых трех событий в течение одной недели — приезд родителей Освальда, его отъезд и свадьба Нэнси — казалась мне чрезмерной.

Освальд подошел ко мне сзади. Его рост чуть выше среднего, однако он без труда может уткнуться подбородком мне в макушку.

Его великолепная бледно-кремовая кожа прекрасно контрастирует с моими черными волосами. Я всегда любуюсь его серыми глазами, формой бровей, густыми каштановыми волосами и плавными очертаниями скул.

— Ты красавица, — проговорил он, покрепче прижав меня к себе.

Я очень радуюсь, когда он говорит это, хотя выгляжу как все латиноамериканки: черные волосы, карие глаза, оливковая кожа и соблазнительная фигура. Встречая похожую на меня девушку, я втайне надеюсь, что она окажется моей давно потерянной родственницей, и, как только кровная связь всплывет на поверхность, мы тут же станем primes,[4] преисполненными любви друг к другу.

— Почему ты строишь мне рожи? — поинтересовался Освальд.

— Я недоверчиво приподнимаю бровь в ответ на твою уловку — ты ведь пытаешься увести меня от темы.

— Попробуй еще раз. Постарайся выделить затылочнолобную мышцу; она находится с правой стороны лица.

Вот именно за это я его и обожаю: он считает, что любую проблему можно решить, стоит только напрячь серое вещество.

— Доктор Грант, я буду скучать, когда вы уедете.

— Я могу отменить поездку и пойти на свадьбу Нэнси, если это тебе необходимо.

— Да, я настолько жалка и беззащитна, что готова лишить детей твоего присутствия и хирургического вмешательства.

— Этого я не говорил. Да и вообще — не стоит все время ставить свои интересы на последнее место.

— Ты слишком часто общался с избалованными и самовлюбленными женщинами.

— Да, это правда.

Он поцеловал меня в шею, и по всему моему телу, вплоть до замерзших пальцев на ногах, побежали мурашки.

— Hasta,[5] малыш, — сказала я. — Увидимся вечером.

Я вышла в коридор нашей хижины любви. Она представляет собой прелестный двухкомнатный коттеджик, со вкусом отделанный в классических синих и белых тонах.

«Вкус — еще не стиль», — заметила однажды моя подруга Нэнси. С тех пор я использую этот афоризм, чтобы хоть как-то оправдать нашу страсть загромождать домик разными провинциальными сокровищами: старыми вывесками, кухонной утварью в стиле ретро и гладкими речными камушками.

Я взяла в руки стопку конвертов, предназначенных для отправки. Недавно я написала цикл из двух новелл, озаглавленный «Uno, Dos, Terror!»,[6] о смелой молодой женщине, которой пришлось столкнуться с исчадиями ада — специалистами по генетической инженерии растений, фашистами и полтергейстом. Эти новеллы — дань уважения политическим произведениям Мэри Уолстонкрафт[7] и классическому политическому ужастику ее дочери под названием «Франкенштейн».

Моя лохматая собака Дейзи, увидев, что я собираюсь на улицу, запрыгала от радости. Раньше у меня никогда не было домашних животных, и я не перестаю удивляться тому, сколько счастья они приносят. На ранчо живут еще четыре собаки, однако именно Дейзи прилипла ко мне с того самого момента, как я приехала сюда. Она похожа на помесь пастушьей собаки и гусеницы, у нее золотые глаза, а тело покрывает густая многоцветная шерсть.

Открыв дверь, я подняла голову и взглянула в безоблачное небо. Воздух пахнул влажностью и чистотой. Моя курица Петуния возилась в земле возле ограды садика.

В стенах маленькой хижины можно делать вид, что мы с Освальдом ровня, однако в большой жизни Освальд Кевин Грант, дипломированный пластический хирург, — настоящая шишка. Прокалывая и подправляя, разрезая и раскраивая, накачивая и отсасывая, зашивая и склеивая людей, он омолаживает и улучшает их внешний вид, что приносит ему целую кучу денег.

Ему принадлежит огромный дом, который стоит на другом конце поля. У него есть скот, трактор, грузовики, небольшой виноградник (каберне) и поля, простирающиеся от ручья и пруда до подножий холмов. Помимо этого, имеются прочая собственность и капиталовложения, обеспечивающие постоянный приток денежных средств.

Освальд обитает в хижине по какой-то странной прихоти, и порой я всерьез опасаюсь, что я и сама для него — что-то вроде каприза. Пусть он с легкостью отмахнулся от наших классовых различий, но я-то о них прекрасно помню!

Мы с Дейзи промчались по изумрудному полю к автомобильной стоянке, которая располагается возле Большого дома, и запрыгнули в мой зеленый пикап. После посещения почты я собиралась заехать в несколько магазинов в городке и попытаться раздобыть еще каких-нибудь клиентов для своей садоводческой консультации.

Я никогда не планировала заниматься садоводством профессионально, однако образование в ПУ не дало мне ничего другого, кроме умения писать непродаваемые художественные произведения и говорить о виски в среднем роде, а не в мужском, хотя разницу все равно никто не замечает.

Моя мать Регина пришла бы в ужас, узнав, что я вожусь в земле «как иммигрантка». Стоило мне отправиться в ПУ, как папин бизнес, связанный с ландшафтным дизайном, начал набирать обороты. Поначалу его компания была скромным предприятием районного масштаба, но вскоре «ДЖЕРРИ ДИ-ковинное озеленение» стала заниматься уже территориями предприятий и торговых центров. В сознании моей матери Регины непосредственная близость ко мне ассоциируется с теми ужасными днями, которые ей приходилось влачить как представительнице низших слоев общества.

Обогнув внушительное здание из светлого песчаника, я бибикнула. В окне возникла бабушка Освальда, Эдна. Мне не удалось сразу определить, что она сделала — приветливо помахала мне вслед рукой или отмахнулась от меня как от надоедливой мухи, поэтому я решила остановиться и проверить.

Я вошла в Большой дом с заднего хода. Извлекши ноги из влажных полусапожек, я оставила их в прихожей возле шкафа, где хранились шляпы и средства от солнца.

Просторная кухня являла собой сочетание ярких оттенков желтого и синего — этакая смесь стиля Моне и высококачественного ресторанного оборудования. Из духовки тянуло корицей, и я сразу же вспомнила те дни, что провела в уютной комнате для прислуги, примыкающей к кухне.

Семейство неохотно предложило мне приют, после того как меня чуть было не похитил Окончательно Тронутый Бывший, Рехнувшийся Олигофрен Себастьян (ОТБРОС). Судя по его бредовым речам, он решил, что я заразилась вампиризмом. Организация, в которой состоял ОТБРОС, «Коалиция американцев за консервацию Америки» (КАКА), планировала вывезти моих друзей за пределы страны, чтобы проводить эксперименты с их ДНК, не только для удовольствия, но и ради прибыли.

Признаюсь честно, я действительно чувствовала себя ужасно, испытывала тягу к сырому мясу и — что там таить — плохо реагировала на солнечный свет, но сейчас я абсолютно здорова. Кстати, эта инфекция дала и довольно симпатичные побочные эффекты. Я стала лучше видеть, главным образом ночью, а мелкие ранки и порезы заживают на мне мгновенно — удобно, надо сказать, особенно если любишь выращивать розы.

Кроме того, как мне то и дело напоминают члены семейства, вампиров не существует.

Постукивая по терракотовой плитке каблуками своих высоких коричневых ботинок оттенка эспрессо, на кухню вошла Эдна. В темно-шоколадном свитере и болотно-зеленой юбке она выглядела опрятно и изящно. Я уже давно потеряла надежду, что когда-нибудь смогу быть такой элегантной.

— Юная леди, — рявкнула она, — мы нуждаемся в вашей помощи! Уинни необходимо, чтобы вы сегодня утром посидели с ребенком, а мне — чтобы мы с вами подготовили комнаты для гостей.

— A у меня уже весь день распланирован: я собиралась заехать на почту, поработать в саду и пописать.

— Сегодня у вас не будет времени на эту чепуху.

— Значит, я должна заниматься всем этим даже несмотря на то, что меня до сих пор никто не пригласил на крестины?

— Да, — отрезала Эдна. — Просто уму непостижимо, что у вас нет телефона и мне приходится махать рукой, будто вы какая-нибудь торговка рыбой.

В отличие от большого дома коттедж строился как уединенное местечко, поэтому телефонную линию туда так и не провели.

— Мне страшно не хочется иметь телефон, потому что тогда меня донимали бы всякие психопаты.

Даже сейчас, когда ОТБРОС далеко, меня по-прежнему преследует тревожное чувство, что он снова станет досаждать мне.

— Вполне возможно, юная леди, что и среди несумасшедших найдутся те, кто захочет позвонить вам. Возможно даже, что с вами решит поговорить ваша мать Регина.

Члены семейства называют меня «юной леди». Как говорит Эдна, она до сих пор надеется, что я когда-нибудь ею стану. Я называю свою мать Регину «моей матерью Региной», потому что это позволяет держать эмоциональную дистанцию между мной и женщиной, которая не только рожала меня с неохотой, но и жить со мною не горела желанием.

— Это, конечно, возможно, Эдна, но вряд ли. Если я вам нужна tout de suite,[8] вы можете позвонить Освальду, и он мне все передаст.

— Моему внуку некогда заниматься передачей сообщений, у него есть дела и поважнее. — Эдна, обладательница сногсшибательных, невероятных зеленых глаз, подняла левую бровь почти до челки.

Я с завистью вздохнула — в том, что касалось мимической гимнастики, она всегда была для меня недостижимым образцом.

— Как только мне заплатят за последние садоводческие свершения, я сразу же куплю телефон. sDonde esta la nina?[9]

— Они с Уинни были в кабинете, — ответила госпожа Грант. — Этот младенец — не игрушка.

— Давайте договоримся о том, что по этому пункту мы договоренности не достигли.

Большой дом представляет собой основательную двухэтажную постройку с балочными потолками, отштукатуренными белыми стенами, паркетными полами и мебелью в миссионерском стиле. Через столовую я вышла в коридор, который ведет в гостиную, кабинет, комнату отдыха и библиотеку. По лестнице с кованными чугунными перилами можно подняться на второй этаж, к спальням.

Кабинет выглядит очень мужественно — сплошное дерево, кожа и объемистые тома научно-популярной литературы. Книг куча, а читать нечего. Когда я предложила Освальду украсить интерьер подушками из вощеного ситца, а к собранию книг добавить для разнообразия романы, он посмотрел на меня так, будто я брызнула ему в лицо святой водой.

Переносная колыбель стояла на огромном рабочем столе. Протянув одну руку малышке, которая хватала ее своими пальчиками, Уинни разговаривала по телефону. Судя по нежному тону, она беседовала со своим мужем Сэмом, кузеном Освальда.

Сэм и Освальд близки как родные братья. Когда Сэм и Уинни полюбили друг друга, Уинни все еще была помолвлена с Освальдом, а потому происходило не пойми что. Но мы все повели себя до такой степени разумно и утонченно, что умудрились вместе счастливо жить-поживать на одном ранчо.

До родов Уинни всегда выглядела безупречно. Она работала врачом в больнице, и вообще — у нее тьма дипломов, выданных супер-пупер-престижными европейскими университетами. Теперь же у нее на плече красовалось мокрое пятно, портившее вид ее элегантной хлопчатобумажной блузки, а из прежде аккуратного хвостика выбивались прядки волос цвета кукурузного шелка.

— Привет, юная леди, — поздоровалась она, повесив трубку.

— Привет, Уинничка. Привет, малышка, — добавила я, заглянув в колыбельку.

Девочка посмотрела на меня серьезными карими глазами, совсем такими же, как у отца, и очаровательно агукнула.

— Уинни, неужели ты до сих пор не дала ей имя!

— По обычаю нужно дождаться церемонии. Кстати, это позволяет мне провести больше времени в размышлениях. Я подумывала об имени Табита, но Сэм говорит, что оно кошачье. Ему нравится Элизабет.

— Мне тоже нравится Элизабет. — Я взяла ребенка на руки и прижала к своим мощным сиськам. Возможно, у девочки даже создалось ложное впечатление, что ей предстоит сытная трапеза. — Если у тебя сейчас есть другие дела, я могу посидеть с Малышкой.

— Можешь? — переспросила Уинни.

Не дожидаясь ответа, она одним духом выпалила целый список инструкций и умчалась прочь так быстро, что аж пятки засверкали.

— Когда ты научишься говорить, мы станем вести остроумные и содержательные беседы, — пообещала я ребенку, проведя губами по пушку ее соломенно-желтых волос.

Мы переделали все детские дела, начиная с приятных — скажем, переодевания в хорошенький клетчатый комбинезончик, и заканчивая не очень приятными — например, сменой памперса. После этого я усадила младенца в сумку-кенгуру с козырьком из специального материала, защищающего от ультрафиолетового излучения, и мы отправились на прогулку.

Убедившись, что поблизости никого нет, я остановилась возле своего пикапа и вынула лист наждачной бумаги, припрятанный под сиденьем.

Когда на зеленом поле пасутся лошади, это очень красиво. Чтобы обнаружить местонахождение Эрни, помощника и доверенного лица семейства, я выбрала дорогу, идущую мимо конюшни. Представляя собой образчик мужественности, смуглый и невысокий Эрни прибивал к деревянным столбикам сетку-рабицу. Несмотря на то что мы приветливо помахали друг другу, он явно был полностью поглощен своей работой. Это упрощало мой план.

Я продефилировала по привычной дороге вдоль узкого ручья, который пересекал всю территорию ранчо. По пути я постоянно разговаривала с малышкой — описывала дубы, которые растут на окружающих долину холмах, нахваливала красоту серо-синих камней, лежащих в ручье, отмечала красно-черно-белый окрас дятлов.

Потом, мимоходом повернув на сорок пять градусов, я оказалась на тропинке, идущей вдоль тыльной стороны похожего на конюшню здания, где располагается бассейн. Из-за того, что кожа членов семейства плохо реагирует на свет, раздвижная крыша закрытого бассейна приводится в действие только ночью.

Недавно вампиры поведали мне, что в бассейн случайно пролилось какое-то чистящее средство, и плавать там теперь нельзя. Пусть я и не изучала в ПУ химию, у меня все равно зародились сомнения насчет загрязненности бассейна, особенно после того как я подсмотрела, что Эрнесто таскал туда какие-то громоздкие вещи.

Оказавшись вне поля зрения обитателей Большого дома и конюшни, я принялась искать на заборе из красного дерева выпадающий сучок, который заприметила ранее. Потом, вооружившись пилкой для ногтей, взялась обрабатывать доску, и вскоре деревянный кругляшок уже можно было выковырнуть, пусть и не без труда. Я заглянула в отверстие.

Возле бассейна красовалась квадратная сцена с темно-красным бархатным балдахином. В центре ее возвышался квадратный стол, увенчанный огромной мраморной купелью. Напротив сцены стояли два ряда черных стульев с резными спинками.

Что они замышляют — непонятно, ясно только, что это не простая церемония присвоения имени.

Малышка спала, а я принялась обрабатывать выпавший сучок наждачной бумагой, чтобы он был гладким по краям, затем проделала то же с краями отверстия. Когда я засунула кругляшок в дырку, стараясь не загнать его слишком глубоко, а потом подцепила и потянула на себя, он поддался очень легко.

Я не собиралась пропускать шоу только из-за того, что никто не выдал мне билет.