Ночной мир

Понедельник

Путешественники

Из теленовостей:

"Для тех, кто еще не слышал, сообщаем, что мы с вами стали свидетелями глобального краха рынка ценных бумаг во всем мире. Биржа Никкей развалилась. Повсюду – в Гонконге, Европе, включая Лондон, курсы ценных бумаг находятся в состоянии свободного падения. Нет никаких оснований ожидать, что Нью-йоркская биржа, после открытия торгов сегодня утром, окажется в более благоприятной ситуации. Мы переживаем величайший финансовый катаклизм в истории.

Но с драгоценными металлами положение совершенно иное. В Гонконге в самом начале торгов на золото установилась цена 1251 доллар за унцию и впоследствии резко пошла вверх, превысив все мыслимые пределы. Невиданно высокая цена на серебро – 80 долларов за унцию, – зафиксированная в самом начале, продолжает расти. Похоже, никакая цена на эти металлы не может теперь показаться высокой".

Манхэттен

Хэнк внезапно проснулся. Его разбудил шум в ванной. Звук бьющегося стекла. Жуки – в основном копьеголовые, бились об окна, стараясь выломать рамы. Они ворвались бы в квартиру и съели Хэнка живьем, если бы не решетка на окнах. Он слышал, как они безуспешно пытались сокрушить железные прутья, а потом улетели прочь в поисках кровавой добычи.

Раньше ни одна ночь не казалась Хэнку долгой. Он клал голову на подушку и не успевал опомниться, как из будильника встроенного в радио, уже гремела по спальне мелодия «Имус по утрам».

Теперь ночи тянулись невыносимо долго. Сначала его, измученного, сморил сон, когда он сложил коробки у двери, и теперь он попытался заснуть снова, с головой укутавшись одеялом. Несколько раз за ночь до него доносились крики из соседних квартир и топот в коридоре. Какая-то женщина барабанила в его дверь, крича, что жуки влетели в коридор, и умоляла впустить ее. Первым побуждением Хэнка было откликнуться на ее просьбу – он уже потянулся было к заслонке, – но затем подумал, что это, возможно, ловушка, что кто-то выследил его, когда он делал запасы, и теперь обманным путем хочет проникнуть в квартиру. Поэтому он замер на месте, зажав ладонями уши и прикусив губу, ожидая, пока женщина уйдет. Внезапно он услышал душераздирающий крик и отнял ладони от ушей. Никто больше не кричал, доносились только мычание и булькающие всхлипы, от которых кровь стыла в жилах, потом что-то стукнуло об пол и наступила тишина.

Потрясенный Хэнк уже собирался ползком добраться до одеяла, когда увидел, что через дверь просачивается кровь и собирается в лужицу у порога. Сдерживая позывы на рвоту, он побежал в ванную.

Чуть позже, очистив желудок, Хэнк сварил себе кофе и включил телевизор, сделав самый тихий звук. Изображение на экране прыгало, но не пропадало совсем. А на этот случай у него был припасен переносной телевизор на батарейках. В передачах не было ничего, кроме выступлений проповедников и новостей, сообщающих об очередных катастрофах.

Президент ввел чрезвычайное положение в стране, но армия оказалась малоэффективной в борьбе с противником на столько многочисленным и настолько перемешанным населением, которое она была призвана защищать. Те, у кого были жены, дети, родители, остались дома, чтобы защищать своих близких. Оставшихся катастрофически не хватало. Потому что на месте каждой дыры, которую уничтожали взрывчаткой, – в том случае, если применение взрывчатки было безопасно, – появлялись две новых. Люди быстро теряли веру в то, что правительство способно контролировать ситуацию. Весь социальный организм разваливался.

Выпуски новостей еще больше укрепили Хэнка в мысли с первыми лучами солнца уехать из города. В самом деле, зачем ждать, пока окончательно рассветет? Небо светлеет. И эти твари уже должны быть на пути к трещине. Пожалуй, можно начинать загрузку фургона.

Первая часть клади уже была приготовлена и лежала на ручной тележке. Хэнк отодвинул заслонку и осторожно выглянул в коридор.

Слева, около лифта, кто-то неподвижно лежал, повернутый набок. Поблизости никого не было. Хэнк вышел в коридор, запер за собой дверь, потом торопливо спустился к лифту, следуя за засохшим ручейком крови, тянущимся от его двери к мертвому телу.

Лишь с трудом можно было определить, что это женщина. Хэнк заставил себя посмотреть на нее, но узнать не смог. Тело было сморщенное, усохшее и совершенно бескровное, изгрызенная кожа висела клочьями. Он тут же заглушил голос совести, говоря себе, что не должен был открывать ночью дверь, иначе мог бы сейчас оказаться мертвым, как и эта женщина. Он твердил себе это, пока стоял в ожидании лифта, повернувшись к трупу спиной.

Хэнк вздрогнул, услышав жужжание, доносившееся слева, с другого конца коридора. Обе лампочки на потолке были разбиты, и в коридоре было темно. Он не смог ничего разглядеть, но хорошо знал этот звук. Крылья. Сдвоенные драконовы крылья. Он не раз слышал этот звук за прошедшие ночи. И тут послышался другой звук – щелканье челюстей, какое издают насекомые с осиным туловищем.

Ужас схватил его за горло железной рукой. Слишком рано! Он слишком рано покинул свою квартиру!

Первым побуждением было бежать обратно, но, представив, как он стоит у запертой двери, шаря по карманам в поисках ключа, а тем временем одно из насекомых вцепляется ему в горло, Хэнк остался на месте, продолжая отчаянно нажимать на кнопки «вверх», «вниз», только бы вызвать лифт.

Жужжание становилось все более громким и злобным, раздавалось все ближе. Потом он увидел, как жук летит по коридору, на высоте футов пяти прямо на него. Застыв от страха, подавляя крик, Хэнк наблюдал за его приближением.

В этот момент он услышал, как открылись двери лифта. Хэнк вскочил в кабину, затащил за собой тележку и нажал кнопку закрытия дверей. Насекомое бросилось было на него, но опоздало. Оно врезалось в край двери и упало на пол с поврежденным крылом. Оно билось на полу, металось, отделенное от Хэнка пространством шириной в напольный ковер, пока тот лихорадочно нажимал кнопку первого этажа. Когда двери почти закрылись, насекомое расправило крыло и снова попыталось влететь в кабину. Хэнк пригнулся, но двери сомкнулись раньше, чем жук успел до них долететь.

Стараясь обеими руками унять дрожь в животе, Хэнк сидел в кабине на корточках, в изнеможении привалившись спиной к задней стенке, чувствуя, как тело покрывается липкой испариной. Ему не хотелось двигаться. Может, остаться в этой металлической коробке без окон до наступления дня? Но он заставил себя подняться на ноги. Надо выбираться из города. Разгрузить в грузовик все припасы до того, как уцелевшие жильцы дома начнут сновать туда-сюда.

Свет в лифте стал совсем тусклым, потом кабина дернулась и остановилась. Неужели он застрял? Но чуть погодя лифт тронулся.

Теперь все сомнения отпали. Нужно выбираться сейчас. Кто знает, отключат ли электричество?

Когда двери открылись на первом этаже, Хэнк выглянул из кабины и осмотрелся. В коридоре было темно. Все лампы или разбиты, или вывинчены. Справа, в слабом свете забрезжившего рассвета он разглядел, что толстое стекло при входе и все оконные стекла разбиты, а пол усеян осколками. У покореженной двери что-то лежало.

Уже достаточно рассвело, чтобы Хэнк мог рассмотреть еще одно мертвое тело. Он прислушался. Нет, жужжания не слышно. Все спокойно. С тяжелым вздохом он покатил тележку к входной двери. Проходя мимо трупа, замедлил шаг. Это был мужчина, снаружи мало искусанный, но совершенно обескровленный. Его он тоже не узнал. Только теперь Хэнк обнаружил, что мало кого знал из соседей. Может быть, это и к лучшему. Он содрогнулся, посмотрев в широко раскрытые остекленевшие глаза трупа. Как вам умиралось, мистер?

Отвернувшись, он услышал какой-то странный звук – что-то среднее между щелчком и бульканьем. Казалось, этот звук исходил от трупа. И вслед за этим звуком задвигались челюсти и кадык. Но он не может быть живым – в его глазах смерть!

Тут он увидел, как рот мертвеца открылся и в нем что-то зашевелилось и стало выползать наружу. За плоской, широкой головой с клешнями, коричневой и блестящей, со следами крови, появилось извивающееся туловище длиной футов в шесть и толщиной с банку колы, с бесчисленными ножками, тонкими, похожими на резиновые, с которых тоже капала кровь.

Какая-то гигантская сороконожка, выползшая из трупа и оказавшаяся теперь справа от него. Двигалась она достаточно проворно!

Хэнк заорал и попятился по коридору. Он пятился, пока не уперся ногами в стоявший у стены диван, вскочил на него и стал карабкаться на стену. Но тварь нисколько им не интересовалась. Она по битому стеклу подползла к двери и стала выбираться наружу. Наверняка чтобы поползти к ближайшей дыре.

Никогда в жизни Хэнк не видел подобного существа. Это была какая-то новая модификация, ничуть не похожая на уже знакомые ему ночные чудовища.

Почувствовав себя старой девой, испугавшейся мыши, Хэнк соскочил с дивана, добежал до двери и выглянул на улицу.

Был понедельник. Небо уже посветлело. Наступало утро. Еще не рассвело окончательно, но на улицах уже должны быть такси, частные автомобили и фургоны, развозящие товар. Однако никакого движения не был. И вдруг Хэнк заметил, как за угол, в направлении Центрального парка, заползал какой-то жук величиной с мусорный бак, вытянув здоровенные клешни, и несколько тварей застрекотали в воздухе – они тоже летели в западном направлении. В остальном улица была пустынна. Куда делась гигантская сороконожка? Как ей удалось так быстро скрыться за углом?

Впрочем, сейчас это не важно. Нужно действовать. Он быстро вернулся в коридор, скользя по крошащимся под ногами осколкам стекла, и покатил тележку к фургону. Быстро вывалил груз в багажник и поспешил к лифту. Нужно поторапливаться. Придется сходить много раз туда и обратно, пока он загрузит в фургон все свои запасы.

Из передачи радио ФМ-диапазона:

"Джо: С вами в эфире Джо и Фредди. Знаю, это время для вас необычно раннее, но кроме нас в студии никого не осталось, никто не знает, куда подевались остальные.

Фредди: Те, кто поумнее, отправились в горные районы.

Джо: Да, а мы вот не такие умные. По сути дела, мы переехали в студию и будем оставаться в эфире, пока нам позволят. А поскольку никого поблизости не видно, это, может быть, продлится долго.

Фредди: Да. С вами круглые сутки будут Джо и Фред.

Джо: Вот именно. Так что давайте начнем. Сегодня 22 мая понедельник. Сейчас утро. Солнце, в полном соответствии с кривой Сапира, взошло в 7:40 утра и должно зайти в 5:35 после полудня, предоставив в наше распоряжение всего девять часов и пятьдесят пять минут солнечного света.

Фредди: Так что давайте поторопимся, потому что вскоре пора будет возвращаться по домам. И будьте осторожны. Помогайте друг другу. Это единственное, что нам остается".

– Разве солнце еще не взошло? – спросил Билл, выглядывая в окно. Небо уже посветлело, а солнца почему-то не было видно – лишь какой-то странный желтоватый свет.

– Похоже, небо затянуто облаками, – сказал, подходя к нему, Джек.

– Облаков нет, ни единой тучки. Выглядит так, как будто... Даже не знаю, на что это похоже. Как будто все небо залили какой-то желтой жидкостью.

– Что бы это ни было, – сказал Джек, – но мы прождали достаточно долго. Жуки спрятались до следующей ночи, и нам пора ехать. Вы готовы?

– Мне нужно только отвезти Кэрол домой.

– Хорошо. Я еще заеду в несколько мест, а потом вернусь, чтобы забрать вас с Очаровашкой Крескином, и мы отправимся на летное поле к братьям Эш.

– К тому времени я буду готов.

– Только не задерживайтесь. У нас осталось не так много времени. – Он уже собирался уйти, но снова повернулся к Биллу: – На чем вы поедете?

– На машине Глэкена.

Джек вытащил из-за пояса автоматический пистолет и протянул Биллу:

– Возьмите, на всякий случаи.

Билл в изумлении посмотрел на пистолет. Темная металлическая поверхность поблескивала в проникающем через окно свете. Пистолет казался каким-то чужеродным телом, он совершенно не вязался с атмосферой, царившей в квартире.

–Пистолет? Но я не умею им пользоваться.

– Я вас научу. Сначала...

– Но я не смогу им воспользоваться, Джек. Честное слово.

– На улицах сейчас небезопасно, Билл. Люди годами называли этот город джунглями, еще до того, как открылась трещина. Но они не представляли, что такое настоящая опасность. Здесь, поблизости, относительно спокойно – всякие гнусные типы вовсе не горят желанием околачиваться около дыры, как и любой другой человек, но стоит вам отъехать подальше, и вы можете угодить в места, по сравнению с которыми джунгли покажутся вам подходящим местом для воскресного пикника. Возьмите с собой пистолет. Хотя бы для того, чтобы помахать им, если понадобится.

– Хорошо, – согласился Билл. Он взял пистолет и удивился: какой тяжелый. – А как же вы?

Джек усмехнулся:

– Там, где я его взял, их еще много. Кроме того, я никогда не хожу с одним.

После ухода Джека Билл засунул пистолет за брючный ремень и сверху натянул свитер. Затем пошел в кабинет, в котором провела ночь Кэрол. Он застал ее у телефона. Она опустила трубку, лишь когда он вошел.

– Все еще занято, – сказала она, – и я по-прежнему не могу дозвониться до телефонной станции.

– Я отвезу тебя домой. Уверен, с ним ничего не случилось.

В призрачном бледно-желтом свете, в котором предметы м отбрасывали тени, Билл провел машину вдоль южной окраины парка и поехал по городу в восточном направлении. Заторов на дороге не было, и вообще почти не было движения. Полицейских Билл тоже не видел, и все это ему не понравилось. Он доехал до Первой авеню и уже собирался повернуть в сторону Аптауна, но в этот момент его внимание привлек мост Куинсборо.

– Кэрол, – сказал он, со скрипом притормозив, – посмотри на мост.

– О Боже, – прошептала она.

Центральный пролет моста был выломан и сейчас завис в воздухе, удерживаемый лишь крепежными тросами.

– Гравитационная дыра, – сказала Кэрол, – а какой был прекрасный мост.

– Инженеры годами твердили, что состояние мостов очень плохое. А мы даже не подозревали, насколько они правы.

Он вырулил на Первую авеню и поехал посередине улицы. Казалось, оконные стекла разбиты все до единого, кроме окон в доме Глэкена, а рамы расщеплены или вообще исчезли.

Заметив впереди, у бакалейного магазина, толпу, он стал держаться левой стороны и прибавил скорость.

– Мы с Хэнком ходили сюда за покупками несколько дней назад, – сказала Кэрол.

Сейчас никто ничего не покупал. Просто грабили. В открытую. Проникали в магазин через выломанные двери, через выбитые витрины в поисках чего-нибудь съестного. Но грабить больше было нечего. Разъяренная толпа крушила пустые полки и выбрасывала их на улицу. Трое мужчин ожесточенно спорили из-за банки каких-то рыбных консервов, кажется, тунца.

Дальше по улице, усеянной осколками стекла, им попадались группки людей с застывшими, напряженными лицами и затравленными, полными страха глазами. Они нервно озирались вокруг. Билл заметил трех женщин, рыдавших у парадного, из которого выносили завернутое в простыню тело. Люди напоминали призраков.

– Все рушится, – сказала Кэрол, съежившись, словно от холода – все именно так, как предсказывал Хэнк.

Когда на Шестьдесят третьей авеню Билл, исключительно по привычке, притормозил на красный свет, в них кто-то выстрелил. Пуля пробила заднее стекло и боковое на вылете. После этого Билл прибавил газу и помчался в Аптаун, не обращая больше внимания на светофоры.

Он припарковал машину у дома, где жили Хэнк и Кэрол, и пошел с ней к изуродованной парадной двери.

– Фургона нет, – сказала она, оглядевшись.

– Какого фургона?

– Того, который Хэнк арендовал.

– Может быть, он поставил его в другое место?

Билл сомневался, что Кэрол в это поверит, да он и сам не верил. У него было плохое предчувствие: Кэрол придется испытать этим утром жестокую обиду.

Они торопливо прошли внутрь. Кэрол вскрикнула, увидев мертвое тело на полу. Кто-то накрыл его занавеской, снятой с выломанного окна.

– Как ты думаешь, это не?... – спросила она Билла, посмотрев на него полными ужаса глазами.

– Сейчас посмотрю.

Он опустился перед трупом на колени и приподнял уголок ткани. Потом быстро опустил ее, увидев бескровное лицо с застывшей на нем предсмертной мукой, открытым ртом и пустыми глазами.

– Это не Хэнк. – Он взял ее за руку и повел дальше.

Лифт поднимался медленно, рывками, будто мотор работал из последних сил. Как только он остановился на их этаже, Кэрол выскочила из кабины и побежала по коридору. Билл заметил какие-то бурые пятна на ковре и такого же цвета след, тянущийся к ее двери, но ничего не сказал ей. К тому времени, когда Билл нагнал ее, она уже открыла дверь. Он вошел вслед за ней.

Он чуть не наткнулся на нее, когда она застыла как вкопанная на пороге.

– Пусто! – закричала она. – Его здесь нет!

– Пусто? – переспросил Билл.

Он осмотрелся. Хэнка действительно нет, но комната пустой не выглядит. За исключением решетки на окне, все осталось так же, как было, когда он последний раз заходил сюда. Та же мебель, и ничего не...

– Нет провизии и всего остального из его драгоценных запасов! Все исчезло! – Судя по голосу, она была близка к тому, чтобы зарыдать. – Он ни за что не уехал бы без всего этого. Он все забрал и бросил меня!

Билл обошел квартиру. На туалетном столике в спальне нашел записку:

"Дорогая Кэрол!

Я взял все наши запасы и поехал искать безопасное место. Одно такое я, кажется, знаю. Пока не могу тебе сообщить, где оно, но, как только устроюсь, вернусь за тобой.

Любящий тебя Хэнк".

Любящий. Да, это уж точно.

Прочтя записку, Кэрол почувствовала себя подавленной. Билл знал – вовсе не потому, что Хэнк сбежал со всеми запасами. Еда сейчас не имела для нее никакого значения. Все дело в том, что Хэнк без колебаний избавился от нее, когда она перестала вписываться в его планы. Билл обнял ее за дрожащие плечи, прижал к себе.

И все-таки, черт возьми, он был рад тому, что Хэнк уехал. Исчез один из барьеров, разделяющих его с Кэрол. Он ненавидел себя за эти мысли. Но он желал ее. Господи, как он желал ее...

Он заставил себя чуть отстраниться и взял ее за руку:

– Пойдем. Нам пора возвращаться.

– Нет, Билл. Я останусь здесь и буду ждать вестей от Хэнка.

– От Хэнка? – сказал он с неожиданным для себя самого гневом. – Хэнк не позвонит. – Он подошел к кровати, вытащил из-под подушки телефонную трубку и помахал ею перед Кэрол: – Вот как сильно желает Хэнк поговорить с тобой! Кэрол как-то вся сникла, повернулась и вышла. Билл швырнул трубку на пол. Теперь он уже злился на самого себя. Он побежал вслед за ней и догнал ее в лифте.

– Прости меня, – сказал он. – Мне не следовало этого делать. Но я ненавижу его за то, что он сбежал от тебя. И не только от тебя. От нас тоже.

Кэрол удивленно посмотрела на него полными слез глазами.

– От нас?

– Ото всех нас. Настало время, когда всем нужно держаться вместе, помогать друг другу пережить это бедствие. А те, кто поступает как Хэнк, делают Расалома еще сильнее. Он прибавил еще один кирпич в стену, разъединяющую людей. Разве ты не видишь, что происходит? Связывавшие нас узы распадаются. Любовь, доверие, родство, общность, товарищество, добрососедство. Все то, что отличает человека от животного и объединяет нас, все простые человеческие понятия улетучиваются, как дым.

– Это все из-за страха, Билл. Все боятся. Повсюду смерть. Все перевернуто вверх дном – ни в чем нельзя быть уверенным.

– Это все внешняя сторона, – возразил Билл. – Расалом разрушает то, что снаружи. И не оставит камня на камне. Но внутри человек остается таким, какой он есть, связанным узами с остальными людьми. Все эти узы берут начало здесь. – Он постучал себя по груди. – Расалом не может проникнуть внутрь, пока его не впустят. Поддавшись страху, ты рвешь эти узы. И это начало конца. Потому что без них мы ничтожные подозрительные людишки. Мы собираемся в группки, враждующие между собой, а эти группки, в свою очередь, вырождаются в скопище волков-одиночек, готовых вцепиться друг другу в спину.

– Хэнк никогда бы...

– Прости меня, Кэрол, но я считаю, что тебе вонзили нож в спину. И на рукоятке этого ножа остались отпечатки пальцев Хэнка. По моим понятиям, сбежать вот так – значит помочь врагу.

– Он еще позвонит, Билл.

Билл удержался от того, чтобы сказать прямо все, что он об этом думает, бросил лишь:

– У Глэкена тебе будет безопаснее. Хэнк знает его номер телефона. Он найдет тебя там.

Кэрол не стала с ним спорить. Двери лифта открылись. В полном молчании они спускались вниз и почти не разговаривали в машине на обратном пути.

На улице появился кое-какой транспорт, хотя и немногочисленный. Билл ехал по Семьдесят второй авеню в западном направлении, к парку. На Мэдисон-авеню, когда он сбавил скорость, чтобы пропустить грузовик, к машине подошли с мрачным видом трое негров, то ли накурившиеся наркотиков, то ли пьяные, то ли и то и другое вместе.

– "Мерседес", – сказал один из них, самый здоровенный, заплетающимся языком, – мне всегда хотелось иметь «мерседес».

Билл вытащил пистолет и через стекло навел его на одного из негров, надеясь, что этот блеф пройдет. Он знал, что не сможет нажать на спусковой крючок. Громила по-идиотски улыбнулся, поднял руки, и все трое побрели дальше. Билл заметил на себе пристальный взгляд Кэрол.

– Пистолет? – удивленно спросила она. – У тебя?

– Это была идея Джека, – ответил Билл, – я даже не умею стрелять.

Кэрол протянула руку:

– Зато я умею. Я пятнадцать лет скиталась по югу с... тем мальчиком.

Она взяла пистолет, сняла с предохранителя, щелкнула затвором и оставила его на виду.

Билл молча вел машину. На обратном пути никаких происшествий не было.

Из передачи радио АМ-диапазона:

"Дейв: А вот еще один звонок от слушателей нашей передачи из Бруклина. Что вы хотите нам сказать, Рик?

Рик: Здравствуйте, Дейв. Я хочу сказать, что спонсоры отложили все матчи на неопределенное время.

Дейв: Какие же у вас возражения, Рик?

Рик: Это нечестно по отношению к «Метсам». У них сейчас играет один из самых сильных составов. Они уверенно шли к призу в Пеннантах. Думаю, тут чьи-то грязные интриги. И знаете что..."

~~

Шоссе Нью-Джерси

Ехать было отлично. Машины почти не встречались и все шесть полос, ведущих на юг, оказались в распоряжении Хэнка.

Он удивился было, почему так мало машин, но потом догадался, что с горючим теперь совсем плохо – районы, которые он проезжал, выглядели опустошенными. Да и куда было ехать? Судя по выпускам новостей, повсюду творится черт знает что. Где гарантия, что не угодишь в еще более ужасное место? А что, если темнота настигнет в пути? Лучше заползи в какою-нибудь щель и постараться сохранить хотя бы то, что имеешь.

В дороге он не переставал думать о Кэрол. Странно, нужна была катастрофа апокалиптических масштабов, чтобы понять, насколько они с Кэрол разные и насколько поверхностными были их отношения. Жаль, что это не случилось много лет назад.

И все-таки нельзя сказать, что он ее бросил. Он верен ей так, как только можно быть верным. Он приедет за ней, когда найдет подходящее место на побережье. Но что это за место она узнает, лишь когда приедет туда. Чтобы не болтала первому встречному. Он заметил указатель поворота – на лесопарковую полосу. Именно сюда ему и нужно. По этой дороге он спустится к побережью, в приморский горный район. Немного погодя он увидел еще один указатель – «Станция техобслуживания Томаса А. Эдисона». Под ним, на обочине, была установлена фанерная дощечка с надписью от руки:

«Имеется горючее для автомобилей и дизельное топливо».

Ну и орфография у вас!

Хэнк проверил, сколько у него бензина, – осталось полбака. Один галлон здесь стоит, пожалуй, столько, что вместе с деньгами руку отхватят. Но где еще он сможет заправиться?

Он заметил впереди потрепанный фургон, свернувший с основной дороги к автосервису, и решил ехать за ним.

Приближаясь к заправочной станции, он видел, как один из двоих служащих в спецовке склонился к окну фургона, потом выпрямился и жестом показал водителю, чтобы тот проезжал дальше.

«Наверное, денег не хватило», – подумал Хэнк.

Он улыбнулся и потрогал ботинком брезентовый мешок под креслом. У него есть кое-что получше, чем деньги. Серебряные монеты. Драгоценный металл. Вещь, которая всегда имеет цену, а в тяжелое время ценится особенно высоко. Тем выше чем хуже становится жизнь.

Он сбавил скорость, достал из мешка пригоршню монет, ссыпал их в карман, проверил, заперты ли двери, и поехал к заправочному пункту.

Оба служащих, крепкого телосложения, не старше тридцати, были аккуратно подстрижены и чисто выбриты. Один из них, светловолосый, подошел к машине Хэнка.

– У вас есть бензин? – спросил Хэнк, на пару дюймов опустив стекло.

Парень кивнул:

– А у тебя есть что-нибудь кроме пластмассы и бумаги?

Хэнк вытащил монеты:

– Вот это наверняка подойдет. Они все отчеканены до 1964 года – чистое серебро.

Блондин взглянул на монеты и сказал своему темноволосому напарнику:

– Рэй! У него серебро. Возьмем?

Рэй подошел к машине с правой стороны.

– Не знаю, – сказал он через стекло. – А что еще у тебя есть?

– Больше ничего, – ответил Хэнк.

– А что в багажнике? – спросил светловолосый.

Хэнк догадался, что угодил в ловушку, и уже приготовился нажать на газ.

– Ничего.

Он так и не успел этого сделать. С обеих сторон окна разлетелись вдребезги, осыпав его осколками, вслед за тем в кабину с левой стороны ворвался один из парней и нанес ему кулаком удар в челюсть, от которого зарябило в глазах. Дверца открылась, Хэнка схватили за волосы и за плечо, выволокли из водительского кресла и швырнули спиной на мостовую.

Боль пронзила все тело, когда, распластавшись на спине, он судорожно хватал ртом воздух. Будто сквозь пелену, он видел, как один из заправщиков залезает в машину, выключает двигатель, достает ключи и отпирает заднюю дверцу.

– Мать честная! – послышался голос Рэя. – Гари! Посмотри-ка! Этот парень капитально загрузился!

Хэнк делал усилия, чтобы подняться на ноги. Одолеваемый страхом, он хотел бежать. Но куда? Зачем? Чтобы быть застигнутым темнотой под открытым небом? Или чтобы умереть от голода, если даже он сможет найти укрытие? Нет! Он должен вернуть свои запасы.

Хэнк доковылял до машины и постарался захлопнуть заднюю дверцу.

– Это мое! – закричал он.

Светловолосый, тот, которого звали Гари, повернулся к нему, весь красный от злости, и заработал своими пудовыми кулаками так часто, что Хэнк даже не мог понять, откуда исходят удары. Еще секунду назад он стоял на ногах, а теперь голову и живот пронзила невыносимая боль, и он упал, ударившись лицом об асфальт.

Он заплакал:

– Это нечестно. Это все мое!

Хэнк поднял голову и сплюнул кровью. Постепенно он стал видеть отчетливее и заметил машину белого цвета, ехавшую из лесопарка прямо сюда. Он прищурился. Сверху на машине виднелась мигалка. А на дверце красовался государственный герб. Полиция штата Джерси.

Слава Богу!

Постанывая, Хэнк с трудом приподнялся и, встав на колени, принялся размахивать руками.

– Помогите! Сюда! Помогите! Грабят!

Полицейская машина притормозила за его фургоном, и высокий седеющий полицейский с непокрытой головой, молодцевато выглядевший в своей серой униформе, с поблескивающей портупеей, выскочил из машины и подошел к заправщикам, склонившимся над задними окнами фургона.

– О, капитан! – воскликнул Рэй. – Поглядите, что мы нашли.

– Да это просто супермаркет на колесах, – вторил ему Гари.

Полицейский стал рассматривать штабеля коробок.

– Это впечатляет, – сказал он, – такая рыбка раз в жизни ловится.

– Офицер, – обратился к нему Хэнк, все еще не веря своим ушам, – эти люди хотели меня ограбить.

Полицейский обернулся и посмотрел на Хэнка испепеляющим взглядом:

– Мы конфискуем твои припасы.

– Значит, вы с ними заодно?

– Нет. Это они со мной заодно. Я ими командую. Я провожу операцию по отлову мешочников и мародеров. Сегодня ты первый удостоился чести попасть в наши руки.

– Я купил все это! – закричал Хэнк, встав на ноги и раскачиваясь, словно тростинка на ветру. – Вы не имеете права!

– Нет, – сказал офицер спокойно, – имею. Это у мешочников нет никаких прав.

– Я буду жаловаться на вас.

На лице у полицейского появилась холодная улыбка:

– Вали отсюда, мелочь. Здесь я – последняя инстанция. Скажи спасибо, что не пристрелил тебя. А жратву мы поделим между теми, кто в ней нуждается. С ней мы продержимся до тех пор, пока можно будет наводить порядок.

Хэнк не мог поверить в случившееся. Надо что-то сделать, к кому-то обратиться.

И тут он увидел, как Гари достает из коробки целлофановый пакет.

– Эй, смотрите! Вермишель, моя любимая.

Что-то оборвалось у Хэнка внутри. Размахивая руками, он бросился на Гари с криком:

– Это мое! Убери руки!

Но так и не успел ничего сделать. Капитан шагнул к нему и ударил в лицо. Хэнк отлетел назад, схватившись за разбитый нос.

– Беги отсюда, мелочь, – сказал капитан твердым, бесстрастным голосом, – беги, пока можешь.

– Я не могу, – сказал Хэнк, теперь смертельно напуганный, – мне некуда идти! Мы среди пустыни. У меня под передним креслом два мешка с серебряными монетами. Берите их. Только отдайте машину. Пожалуйста!

Капитан потянулся к кобуре. Не раздумывая ни секунды, он вытащил револьвер, прицелился и взвел курок.

– Так ты еще не понял меня?

В его глазах не было никаких чувств, когда он нажал на спусковой крючок. Хэнк не успел пригнуться. Голову обожгла боль, мир вокруг него взорвался, ослепив его вспышкой, и наступила непроницаемая темнота.

Из передачи радио ФМ-диапазона:

"Держитесь подальше от воды. Лучше вообще к ней не приближаться. В реках тоже завелись чудовища. Но они не прячутся днем. Только что мы получили подтверждение сообщения о том, что рыболова на Кони-Айленде стащили с пристани в воду и съели живьем на глазах у потрясенной семьи.

Так что не подходите к воде".

Манхэттен

–Что с машиной, приятель?

Какой-то пьяный, который брел, спотыкаясь, по усыпанному стеклянными осколками тротуару, направился к «корвейеру» Джека, когда тот притормозил у входа перед домом, в котором жил Вальт Дюран.

– Пришлось иметь дело с жуками, – ответил Джек, вылезая из машины.

Незнакомец рассматривал порванный верх. Это был тучный – лет пятидесяти мужчина, небритый, но в отличном сером костюме, правда, сильно испачканном. В руке он сжимал бутылочку «Паккарди лайт». В желтоватом свете лицо его казалось мертвенно-бледным.

– Разорвали, – сказал он. Лицо его исказила гримаса, и он зарыдал. – Вот так же они разорвали мою Дженни.

Джек не знал, что делать. Что можно сказать плачущему пьянице? Он положил ему руку на трясущееся плечо.

– Подожди здесь. Может быть, я смогу тебе помочь.

Мужчина покачал головой и побрел дальше, не переставая плакать. Джек по ступенькам взбежал на крыльцо. Он нажал кнопку звонка, но звонок молчал. Стекло во входной двери было разбито. Звонок, скорее всего, испорчен. Джек просунул руку в образовавшийся проем и повернул ручку двери с другой стороны, после чего поспешил на третий этаж.

Он долго стучался в дверь, но Вальт так и не отозвался. Джек заволновался, вытащил из заднего кармана кусочек пластмассы, просунул между дверью и косяком и отжал язычок замка. Дверь распахнулась.

– О Господи! – воскликнул Джек, увидев следы разгрома в квартире.

Первая комната была усеяна осколками стекла, обивка изодрана, мебель искорежена. Пробираясь среди обломков, Джек направился в ванную – там он прошлой ночью расстался с Вальтом. Пусто, черт возьми. Оставалась лишь маленькая спальня, и он пошел туда.

Кровь. Кровь на простынях, на полу, на осколках стекла, оставшихся в оконной раме.

– Ох, Вальт, – сказал Джек с мягким укором, глядя на коричневые полосы на стекле. – Ну почему прошлой ночью ты не возвратился вместе со мной? Почему не заперся, как я тебе советовал?

Раздосадованный и опечаленный, Джек не знал, что предпринять, и снова побрел в ванную. Инструменты, которыми Вальт работал по металлу, были разложены на ржавом корыте. Но где ожерелья? Скорее всего, он не закончил их, но Джек по крайней мере узнал, что он начал работать.

Что теперь делать без дубликатов?

И тут он разглядел в корыте под металлической пластиной для работы что-то серебристое, змееобразное. Опустился на колени, потрогал: ожерелье.

Джек взял его в руки, рассмотрел повнимательнее. Изогнутые в виде полумесяца звенья, таинственные надписи, два топаза с темной сердцевиной. Такого же вида, такого же веса... Воспоминания, в основном неприятные, нахлынули на него. Особенно отчетливо он вспомнил ночь, когда на нем было настоящее ожерелье, сохранившее ему жизнь, когда он должен был умереть, и еще вспомнил, как едва не умер, сняв его.

Он прогнал воспоминания и, подумав о том, кто сделал это ожерелье, почувствовал, как комок подступил к горлу.

– Вальт, – прошептал он. – Тебе не было равных.

Он пошарил по корыту, отыскал второе ожерелье, но, рассмотрев его, тихо простонал. Работа была сделана наполовину. Звенья с левой стороны были без подписей. Вальт не успел их выгравировать до того, как с ним что-то случилось. А одним ожерельем он не обойдется. По его замыслу, чтобы заполучить одно настоящее ожерелье, ему нужны два поддельных. Придется теперь придумывать что-то другое.

Выйдя на улицу, он огляделся по сторонам в поисках пьяницы и заметил его сидящим на краю тротуара на углу улицы. Джек подозвал его, но тот был всецело поглощен созерцанием канализационной решетки у него под ногами. Джек подошел к нему.

– Эй, привет! Я отвезу тебя в безопасное место, и там ты сможешь поплакать.

Мужчина поднял на него глаза.

– Там внизу кто-то есть, – сказал он, указывая на решетку – их не видно, но я слышу, как они там шевелятся.

Джек подумал, что это, должно быть, люди, которые прячутся в канализационной сети от ночных чудовищ.

– Может быть. Но ты вряд ли пролезешь туда, так что...

– А можно им плеснуть, – сказал мужчина и влил немного рома через решетку.

Что-то сверкнуло внизу, и тут же вылез наружу кто-то длинный тонкий, коричневый, схватил мужчину за шею и швырнул лицом на решетку, едва не сломав ему позвоночник. А потом стал затягивать внутрь. Не медленно, не постепенно, а рывками сумасшедшей силы, сопровождаемыми брызгавшими во все стороны фонтанчиками крови и отчаянными, но тщетными попытками мужчины отбиться. Джек даже опомниться не успел, прийти в себя от шока и шагнуть на помощь – мужчина исчез. Все, что от него осталось, – лужи крови и бутылка рома, из которой содержимое вытекало и лилось сквозь решетку вниз, туда, где только что скрылся ее владелец.

Джек попятился, потом развернулся и побежал к своему «ральфу». Оказывается, не люди прячутся в канализационной сети от ночных чудовищ, а, наоборот, чудовища прячутся там от дневного света.

«Неужели я и тебя потеряю?» – думала Кэрол, стоя рядом с Биллом в его спальне и помогая ему собирать маленький дорожный саквояж со сменами белья.

Почему ее всегда оставляли? Джим покинул ее, хотя и не по своей воле, – он погиб. Ее сын – в этот момент она подумала о нем, как о сыне, – оставил ее. Прошлой ночью от нее сбежал Хэнк, а теперь вот Билл готовится улететь в Румынию.

– Есть у тебя хоть какие-нибудь шансы вернуться?

– Не знаю, – ответил Билл, – но думаю, что шансы у меня – не блестящие.

– О... – только и смогла произнести Кэрол.

– Мой голос звучит достаточно мужественно? – спросил Билл, выпрямляясь и глядя на нее. – Мне бы очень хотелось этого. Потому что особой храбрости я не ощущаю. Конечно, я готов выполнить эту задачу, но умирать не хочу, так же как и испытывать боль. Но должен же я что-то сделать.

– Могу я поехать с тобой?

Она готова на что угодно, лишь бы не быть покинутой, особенно теперь, когда ей осталось только сидеть и ждать звонка от Хэнка. Звонка, которого, теперь она это знала, никогда не будет. И это причиняло ей боль. Между ней и Хэнком не было ничего похожего на историю неувядающей любви, о которой слагают легенды, и все-таки – собрать вещи и удрать...

Даже если он позвонит, она не вернется к нему. Не станет жить с человеком, который поступил с ней подобным образом. К тому же этот безумный блеск в глазах... Она больше не верит Хэнку.

– В Румынию? – переспросил Билл, удивленно взглянув на нее. – Это слишком опасно.

– А где сейчас безопасно?

Даже днем нельзя чувствовать себя в безопасности. Недавно вернулся Джек и, потрясенный, рассказал о чудовищах, которые прячутся в канализационных трубах и системе шлюзов.

– Пожалуй, только здесь. Да и Глэкен вряд ли захочет тебя отпустить.

– Зачем я ему нужна? Разве затем, чтобы ухаживать за Магдой? Я, конечно, не против, но это так мало.

– Не знаю. Может быть, ты – составная часть какого-то его замысла. Не хочу делать вид, будто понимаю, зачем он поступает именно так, а не иначе. Но он единственный, на кого можно положиться. Раз он считает, что нам необходимы кусочки металла из Румынии, я попытаюсь их добыть. И если он утверждает, что они важны для спасения мира, не стану ему возражать. Он еще ни разу нас не подвел.

– "Составная часть замысла", – словно эхо повторила она, с трудом выговаривая эти слова. – Я стала составной частью чьего-то замысла с тех пор, как забеременела и произвела на свет крохотное тельце, которое дало возможность этому... этому чудовищу вернуться в наш мир. – Голос ее дрогнул. – Он отнял у меня ребенка, Билл! Он выбросил все, что должно было стать моим малышом, и вселился в его тельце. А теперь хочет забрать еще и тебя!

Билл обнял ее и прижал к себе. От его фланелевой рубашки слегка пахло пятновыводителем, а когда она коснулась щекой жесткой ткани, то невольно подумала, что ему следует пользоваться смягчающим составом. Она еще крепче прижалась к нему. Еще немного, и ему поздно будет ехать, тогда, по крайней мере, она не потеряет его.

Только сейчас она поняла, как сильно хочет его. Но не так, как раньше, в далеком 1968-м, когда у нее возникло нелепое желание соблазнить Билла, заставить его нарушить свой обет безбрачия. То была похоть, голая похоть. А теперь совсем другое. Это была любовь. Давняя любовь. Она проделала долгий, тернистый путь от почти детского увлечения до настоящего глубокого чувства. По сути дела, она всегда любила Билла. И теперь, покинув церковь и отказавшись от своей прежней веры, он вылез из кокона священника и предстал перед ней настоящий, из плоти и крови. Ей хотелось поведать ему о своем желании, но воспоминания о той постыдной попытке соблазнить его много лет назад снова всплыли в памяти, помешав это сделать. Но если она не скажет всего сейчас, то когда еще представится такая возможность?

Голос Джека прозвучал в решающий момент:

– Нам пора, Билл. По пути еще надо будет сделать остановку в Монро.

Монро... город, где она выросла. И Билл тоже. Город, где Расалом проник в тело ее ребенка еще при его зачатии. Поток воспоминаний прервался, и Билл высвободило из ее рук.

– Мне нужно ехать, Кэрол. – Он хотел поцеловать ее в лоб, но Кэрол в порыве чувств подняла голову и поцеловала его в губы. И по тому, как Билл отпрянул назад и посмотрел на нее, Кэрол поняла, что Билл тоже не забыл 1968 год.

– Возвращайся ко мне, Билл, – сказала она мягко, – я не хочу потерять и тебя.

Он проглотил подкативший к горлу комок и кивнул.

– Хорошо, – голос был хриплый, – я вернусь. У нас будет время поговорить.

Он взял саквояж и направился к двери, потом вдруг остановился и повернулся к ней:

– Я люблю тебя, Кэрол. И не могу представить себе, как мог жить без этой любви.

Потом он ушел. Но последние сказанные им слова все еще витали в воздухе, и Кэрол переполняли самые противоречивые чувства – ей хотелось смеяться, но вместо этого она села на край кровати и заплакала.

Из передачи радио ФМ-диапазона:

«...А тем временем в море затерялось QE2. Последний раз ее сообщение приняли в воскресенье вечером. Есть опасения, что она затонула. Если бы она попала в зону гравитационных аномалий, то передала бы по радио сигнал бедствия. Единственный направленный в тот район самолет с экипажем спасателей не обнаружил оставшихся в живых людей».

Лонг-Айленд

Дорога до Монро заняла у Джека времени больше, чем он рассчитывал. Слишком оживленным было движение по главной островной магистрали, проходящей через Лонг-Айленд. Может быть, кому-то казалось, что дела на острове обстоят получше. Впрочем, утром он разговаривал по телефону с доктором Балмером и понял – ничуть там не спокойней. Теперь он мчался на предельной скорости, и ветер посвистывал и хлопал наверху брезентовым полотнищем. Ник сидел сзади неподвижно, словно зомби, глядя прямо перед собой. В обществе Билла было ненамного веселей. Он молча сидел слева от Джека, созерцал вид за окном, погруженный свой собственный мир. Джек терялся в догадках – что же происходит между ним и миссис Трис? Муж бросил ее и сбежал – а теперь, выходит, Билл займет его место? Большую часть жизни он прожил как священник. И потерял немало времени, которое необходимо наверстывать. Поэтому Джек не мог его осуждать. Она весьма привлекательна, хотя лет на десять, а то и пятнадцать старше Билла. Но Джек чувствовал, что здесь нечто большее, чем просто желание воспользоваться случаем. Их отношения, видимо, имеют долгую предысторию.

В общем, приходилось развлекать себя с помощью радио. Многие станции куда-то пропали – на их частотах была полная тишина, – но несколько информационных станций оставались в эфире, передавая музыку, выпуски новостей, стараясь по возможности сообщать обо всем, будь то проверенный факт или просто пущенный кем-то слух. Нужно отдать им должное. В них оказалось силенок побольше, чем он мог ожидать.

Он выключил радио. Сейчас он был не в том настроении, чтобы слушать музыку.

– Ну что, Билл, – спросил он, показывая рукой на заднее сиденье, – как вы собираетесь управляться с нашим Эдгаром Кейси?

Билл отвернулся от окна и осуждающе посмотрел на Джека:

– Не надо над ним смеяться. Он мой старый друг и, подобно многим другим, стал жертвой обстоятельств.

Джек не любил, когда его поучали, и уже хотел ощетиниться, но потом понял, что Билл прав.

– Прошу прощения. Я не знал его до того, как он спустился в эту дыру.

– Он был очень умен. И, надеюсь, ум вернется к нему. Мозг его работал, как компьютер, а сам Ник был при этом наделен добрым сердцем.

– У вас слишком большая разница в возрасте. Как вы сошлись?

– Много лет я был для него отцом.

Заметив удивление на лице Джека, Билл рассказал ему еще о иезуитском приюте в Куинсе и о том, как из-за смерти одного мальчика ему пришлось пять лет провести в бегах. История эта захватила Джека. Последнее время он каждый день виделся с Биллом, но даже не представлял себе, что это за человек и сколько ему пришлось пережить. Как же могло такое случиться? Казалось, Билл воздвиг вокруг себя стену, всячески подчеркивая свою заурядность.

Но теперь, когда Джек нашел щелку в этой стене, он решил, что Билл Райан ему нравится.

Кроме того, рассказ Билла помог им скоротать время. И вот они уже в Монро, на Прибрежном шоссе.

Наверняка Ба высматривает их у одного из окон. Как только они подъехали к крыльцу, Ба вышел с одной лишь дорожной сумкой. Вместе с ним вышли миссис Нэш, доктор Балмер и Джеффи, словно верные соратники, отправляющие своего восточного героя на войну.

– Лучше я пересяду назад, – сказал Билл, – он не поместится там.

Пока Билл устраивался на заднем сиденье, Джек вышел из машины и, махнув Ба рукой, подошел к крыльцу.

– Глэкен просил, чтобы я еще раз настоятельно – это его слово – посоветовал вам переселиться в город, к нему. Он считает, что положение здесь скоро намного ухудшится.

– С нами все будет в порядке, – заверил Джека доктор, – мы сможем себя защитить.

Джек бросил взгляд на стальные ставни. Дом сейчас напоминал крепость.

– Может, и так, – согласился он, – но я обещал передать его просьбу.

– Вы сдержали обещание, данное Глэкену, – мягко произнесла миссис Нэш, и Джеку показалось, что в глазах у нее блеснули слезы. – А теперь обещайте, что привезете Ба обратно, хорошо? – Голос ее дрогнул. – Живым и здоровым. Слышите?

– Я слышу вас, миссис Нэш, – ответил Джек, глубоко тронутый этим проявлением чувств.

Без сомнения, она по-настоящему волновалась за Ба. Была очень к нему привязана. Может быть, он ошибался. И она совсем не та «штучка», за которую себя выдавала.

– Либо мы вернемся вдвоем, – добавил он, – либо не вернемся вообще. Даю вам слово.

– Надеюсь, вы выполните свое обещание. – Сильвия посмотрела на него своими синими с сероватым оттенком глазами.

Торопливо идя к машине, Джек думал, что лучше бы ему привезти Ба обратно целым и невредимым.

На ангаре сверху висела табличка, где размашистыми красными буквами было написано: "Авиакомпания «Близнецы». Дорога была залита грязью, и по мере приближения к этому месту на душе у Билла становилось все тревожнее. Сейчас они где-то в стороне от шоссе Джерико – вот все, что он знал.

А братья Эш? Кто они такие? Он никогда раньше о них не слышал, а теперь сядет в самолет, доверив одному из них перевезти его через Атлантику. И все почему? Потому что парень по имени Джек, который уже успел сменить дюжину имен и старательно избегает полиции и всего, что с ней связано, который носит с собой два-три пистолета и еще Бог знает какое оружие, который называет свой «корвейер» «ральфом» и водит его словно маньяк, сказал, что братья Эш – «отличные ребята».

«Ну, Глэкен, старина, – мысленно обратился он к Глэкену, когда Джек притормозил у ангара, – надеюсь, поездка себя оправдает».

Навстречу к ним вышли двое мужчин – голубоглазых, худых, лет тридцати пяти, с прямыми волосами до плеч, как две капли воды похожие друг на друга. Только один носил жесткую бороду, а другой длинные обвислые усы. Оба были в обтрепанных джинсах так низко сидящих на бедрах, что казалось, они вот-вот свалятся. На бородатом была красная майка, заправленная в ремень. Усатый поверх майки носил куртку из оленьей кожи.

– Джек, они словно вылезли из шестидесятых годов, – сказал Билл мягко, чуть шевеля губами.

– Все в порядке. Они просто вообразили себя братьями Олмен. Понарошку, конечно. Я хочу сказать, Дюран мертв и все такое. Но они, как говорится, родственные души. Родились в штате Джорджия, любят блюз, но поверь – нет на земле аэропорта, где бы они не побывали.

То, что Билл услышал, не прибавило ему доверия к этим парням.

Джек представил их ему как Фрэнка и Джо. Джо звали бородатого, с пряжкой Джи Ди, с ним и должен был лететь Билл. Но полет Билла, видимо, считался делом второстепенной важности. Основной задачей было как можно скорее отправить Джека и Ба. После того как мешок с золотыми монетами перекочевал из переднего багажника «корвейера» в сейф братьев Эш, Джо оставил Билла с Ником в маленьком кабинете и ушел помочь брату взлететь на своем «Гольфстриме». Двадцатью минутами позже Билл услышал, как заработал двигатель и самолет с ревом взмыл в небо.

– Не стоит ли и нам поторопиться? – спросил Билл у Джо, когда тот вернулся в офис.

– Да, пожалуй, – сказал он, растягивая слова, – но для нас это не так важно, как для них. Если Фрэнк проявит расторопность, у них появится шанс лететь при дневном свете до самых Гавайев. А у нас такого шанса не будет. Мы летим на восток – прямо в темноту. В Румынии сейчас шесть часов вечера. Солнце уже зашло.

Судя по выражению лица, эта мысль не доставляла ему удовольствия.

– А как вы поделили нас между собой?

– Бросили монету.

– И вы проиграли.

Джо Эш пожал плечами:

– Не все ли равно? На обратном пути Фрэнк полетит в восточном направлении, а мы в западном. Наши шансы, пожалуй, четыре к шести. У нас на обратном пути будет меньше светлого времени. – Он добавил ворчливым тоном: – Черт. Опять я вытянул короткую спичку. Фрэнку всегда удавалось обвести меня вокруг пальца. Мой брат-близнец для меня сущее наказание.

«Час от часу не легче, – подумал Билл, – мне еще и неудачник попался».

– Вы рассчитываете лететь обратно? – спросил Билл, почти надеясь на «да».

Джо Эш усмехнулся:

– Еще бы. Я своему слову хозяин. Если только ты сам не передумаешь.

Билл покачал головой:

– Боюсь, нам друга от друга никуда не деться.

– И я так думаю. Только вот как быть с твоим другом? На мой взгляд, выглядит он неважно.

– Он... Ему последнее время нездоровилось.

– Тоска. Может, тебе лучше оставить его здесь? А то во время этой прогулки нам, возможно, туговато придется.

– Знаю. И я сам хотел бы его оставить, но он может мне там понадобиться.

Джо изучающе посмотрел на ничего не выражающее лицо Ника, потом обернулся к Биллу:

– На кой черт он тебе сдался?

– Пока не знаю. Хотя Глэкен уверяет, что Ник мне понадобится.

Джо тихонько присвистнул сквозь зубы:

– Ну что же, приятель. Теперь ты босс. Значит, летим. План полета у меня весь расписан. Займет он десять – одиннадцать часов, разница во времени между этим местом и Плоешти – семь часов.

– Плоешти? А я думал, мы полетим в Бухарест.

– Плоешти немного севернее Бухареста, ближе к Альпам, через которые проходит нужная тебе дорога. На моих картах я ее не нашел.

Билл отдал Джо пакет, который взял у Глэкена:

– Здесь ты ее найдешь.

– Отлично. Я сверюсь с этими картами в пути. И расшевели своего друга. Настало время танцевать рок-н-ролл.

Киноафиша:

Кинотеатр под открытым небом Джо Боба, специальный выпуск:

«Начало конца» (1957) Репаблик

«Последние дни человека на земле» (1974) Нью Уорлд

«Разгул монстров» (1965) Голливуд Стар

«Ужас в ночи» (1947) Парамаунт

«Террор кровавых монстров» (1970) ИИП

«Монстры разрушают все» (1969) Тохо/АИП

«Я пью вашу кровь» (1976) Селектед

«Ночь с кровавыми чудовищами» (1958) АИП

«День, когда рыба всплывает» (1967) Интернешнл Классикc

«Цель – земля» (1954) Элайд Артистc

«Сосущие кровь» (1971) Шеврон

Над Атлантикой

Ночь наступила особенно быстро, потому что они летели на восток. Когда их окутала тьма, свод неба стал чистым, словно хрустальным, и сквозь него четко просвечивала изменившая свой облик луна, расположенная среди невиданных раньше созвездий.

Билл оставил Ника спать в пассажирском салоне и пошел кабину пилота, чтобы занять место рядом с Джо. Поглядывая на ночное небо, он радовался, что облаков совсем мало и луну так хорошо видно. Он не мог отыскать ни малейших признаков того, что где-нибудь поблизости находятся левиафаны, которые в субботу вечером, он видел это собственными глазами, вылетали из дыры в Центральном парке. В воздухе не было абсолютно никого, но вода, над которой они пролетали, казалась обитаемой. По ней пробегали тени, и время от времени она озарялась вспышками.

Он снова стал смотреть на звезды, изучая их, стараясь найти в их расположении какую-то закономерность или отыскать знакомые очертания.

– Интересно, где мы находимся? – спросил он, как бы рассуждая вслух.

– Над Атлантикой, – ответил Джо.

– Большое спасибо. Но я имел в виду – в какой точке космического пространства мы находимся. Солнце постепенно угасает. Луна повернулась к нам другой стороной. А звезды образовали новые созвездия.

– Не просто новые созвездия, – сказал Джо, задрав голову и поглаживая бороду, – ты заметил, что звезд стало меньше? Их становится меньше с каждой ночью. Не удивлюсь, если однажды я выгляну в окно и обнаружу, что звезд вообще не осталось.

«А звезд действительно стало меньше», – подумал Билл. – Можно подумать, что наша планета переместилась в другую часть Вселенной.

– Неплохо придумано, мужик, – сказал Джо, округлив глаза, – может, так оно и есть.

– Нет, – сказал Билл, – такое объяснение было бы слишком логичным и приемлемым, в отличие от того, что происходит на самом деле.

– Северный магнитный полюс тоже переместился, – заметил Джо, – последние два дня стрелка компаса перемещается так, как ей вздумается.

– Неужели? Впервые слышу. – И тут Билла осенило: – Если созвездия изменились и компас, больше не указывает на юг, откуда ты знаешь, в каком направлении мы летим?

– По радиомаяку. Я настроился на радиосигнал, который передают с английского побережья. Он находится на нашем маршруте, хотя летим мы не в Англию.

– Куда нас занесло, Боже праведный!

Билл посмотрел вправо – там он заметил то, что вначале принял за одинокое облачко на пустынном небе. Но поразило его не само облако, а то, что находилось под ним.

Джо облокотился о его плечо, всматриваясь в темноту.

– Черт! Что там за дерьмо?

Вдали, на юге, из моря поднялась огромная колонна из какого-то серого вещества. Она слабо поблескивала в лунном свете и озарялась чем-то похожим на магниевые вспышки. Билл прикинул, что шириной она сотни две футов, а в высоту тянется на тысячи футов, а может быть, и на мили, и верхушкой своей уходит в темное облако, растворяясь в нем.

У Билла перехватило дыхание, настолько огромной, нереальной выглядела эта колонна.

Наверное, Джо почувствовал то же самое.

– Кажется, будто небо подпирает, – произнес он вдруг охрипшим голосом. – У нас хватит горючего на тот случай, если придется?.. – поинтересовался Билл.

– Это исключено, приятель! – Джо выпрямился в кресле и проверил приборы. – Даже если бы у нас было полно горючего, я не рискнул бы приблизиться к этой штуковине. Тем более что такой необходимости. Так что, благодарю покорно. – Они продолжали лететь на восток, а Билл все еще не мог оторвать взгляда от гигантской колонны. Увенчивающее ее темно-серое облако продолжало расти, оно обволакивало колонну, и вскоре она стала почти неразличимой.

– Будь я трижды неладен! – воскликнул Джо. Билл повернулся к нему и увидел, как тот показывает рукой на север. – Вон там еще одно!

Билл мысленно посетовал на то, что луна недостаточно яркая, и он не может рассмотреть эту штуку получше.

И тут, словно по заказу, луна выглянула на несколько секунд.

– Что это было? – спросил Джо.

У Билла пересохло во рту.

– Что-то огромное.

– Да? Ну какое примерно?

– Необъятных размеров. Шириной сотни в две футов, а в крыльях вместе с поверхностью – несколько квадратных миль.

Джо вскинул брови и стал вглядываться в ночное небо.

– Теперь и я вижу, – сказал он немного погодя, – точнее – не вижу звезд, которые оно заслонило. Оно... черт! Оно движется к нам!

Джо так резко повел «Гольфстрим» на снижение, что Билла вдавило в кресло. А потом все померкло из-за того, что нечто промчалось в воздухе, в том самом месте, где их самолет пролетел несколько секунд назад. Самолет подбросило обратным потоком воздуха, вызванного взмахом огромных крыльев. Билл вертел головой, пытаясь отыскать чудовище. Тем временем Джо продолжал идти на снижение. Наконец Билл заметил чудовище с южной стороны, оно разворачивалось в воздухе, чтобы сделать очередной заход.

– Никогда в жизни не видел такой огромной штуковины – сказал Джо.

Он все еще не вывел самолет из штопора. Под ним мерцала темная вода.

– Джо, – сказал Билл, – ты теряешь высоту.

– Необходимо продолжать снижение, – ответил тот.

И лишь когда Билл уже собирался закричать от страха, что они рухнут в океан, Джо выровнял самолет и они полетели всего в каких-нибудь пятидесяти футах над поверхностью воды.

– Ты видишь его? – спросил Джо.

Билл нервно огляделся.

– Да. Вижу его правое крыло. Чудовище нацелилось на хвост самолета и быстро приближается. О Боже, оно уже совсем близко!

– Когда оно будет совсем рядом, скажешь. Только, ради Бога, в тот самый момент, когда убедишься, что оно сейчас шарахнет по самолету – ни раньше, ни позже.

Ждать долго не пришлось. Чудовище двигалось быстрее, чем «Гольфстрим». Только Билл успел подумать, как это такое огромное существо может летать с такой быстротой, как оно уже нависло над ними.

– Уже, Джо! Уже! Уже!

Внезапно «Гольфстрим» резко вильнул влево, и Билла бросило вперед так, что он повис на своем ремне безопасности. В тот же момент океан под ними взорвался белыми брызгами.

– Что там случилось? – спросил Билл.

– Чудовище врезалось в воду, – ответил Джо, усмехаясь. – Это азбучное правило аэродинамики, приятель. Если хочешь резко повернуть во время полета, тебя обязательно занесет. А если крылья такого размаха, то нижнее крыло обязательно заденет за поверхность. Пусть оно теперь покатается.

Билл откинулся в кресле и почувствовал приступ рвоты. Но сдержался, сглотнув слюну, и протянул руку Джо.

– Ты водишь самолет как дьявол.

Джо хлопнул по протянутой руке:

– С этим я спорить не стану.

– А когда наступит день? – спросил Билл.

Джо посмотрел на часы:

– Теперь уже скоро. Солнце взойдет в 7.21 по Гринвичу. Я думаю, на обратном пути мы захватим кусочек дневного времени. Но совсем мало.

Из передачи радио ФМ-диапазона:

"Фредди: Уже 5.15, ребята. Через двадцать минут зайдет солнце.

Джо: Да, всем пора по домам".

Хэнк не знал, сколько времени находился в полузабытьи, то приходя в себя, то снова теряя сознание. Наконец он нашел в себе силы двигаться. В голове стучало, и Хэнку казалось, что она распухла, став раза в три больше. Пульсация была невыносимой, но он заставил себя приподнять голову и огляделся. Это усилие отдалось волной невыносимой боли в левой стороне головы, перед глазами все поплыло. Он подавил подступивший к горлу приступ тошноты и остался лежать неподвижно, закрыв глаза. И, пребывая в этом неподвижном состоянии, постарался вспомнить все, что с ним произошло.

Он восстановил в памяти то, как загружал фургон, как ехал вниз по шоссе в направлении главной магистрали, как свернул с дороги, чтобы заправиться.

О Боже! Полицейский. Пистолет. Выстрел.

Хэнк осторожно потрогал голову с левой стороны. Глубокая кровоточащая рана чуть повыше уха и множество ссадин с запекшейся кровью по всей голове и на шее.

Но все-таки он жив. Пуля попала в голову по касательной, оставив глубокий след с наружной стороны черепа. Он чувствовал слабость, его подташнивало, голова кружилась, боль была такая, какой он раньше никогда не испытывал, но все-таки он был жив.

Хэнк снова открыл глаза. Сгусток спекшейся крови виднелся на мостовой в нескольких дюймах от его носа. Не отрывая взгляда от этого сгустка, он подался всем телом вперед, поджал колени и выпрямился. Голова снова закружилась, его шатало из стороны в сторону, но чуть погодя это прошло и он начал приходить в себя.

По обе стороны от него стояли зеленые металлические контейнеры для мусора. В стороне, примерно в ста футах от него, он рассмотрел бездействующие заправочные насосы. Теперь около них никого не было. «Липовые» заправщики больше не зазывали водителей. Слева от него тянулся оштукатуренный фасад здания. В нем были размещены рестораны «Здоровяк Боб», «Рой Роджер», «Тэ-Эс-Би-Ай».

Должно быть, его оттащили в сторону, туда, где его не было видно, и оставили умирать, поджидая других незадачливых путешественников.

Стиснув зубы, превозмогая боль и тошноту, он поднялся на ноги и побрел в сторону насосов. На станции царило запустение. Главная магистраль, открывающаяся за ними, была спокойна и пуста. Машины, стоявшие там раньше, уехали. В том числе и его фургон.

Хэнку хотелось кричать. Его ограбили. И не кто-нибудь, а полицейские – государственные служащие. Боже! Что случилось с этим миром! Люди-монстры, которые хозяйничают днем, ничуть не лучше, чем чудовища, выползающие ночью.

Ночь! Он посмотрел на небо. Боже праведный! Ведь уже темнеет. Еще немного, и все эти твари, летающие и ползучие, начнут выбираться из недр земли. Он не может оставаться под открытым небом.

Хэнк потрогал боковую дверь ресторана. Заперта. Тогда он направился к главному входу. Двойные стеклянные двери были закрыты на цепь изнутри. Он всмотрелся через стекло. Внутри был полный разгром. Видимо, здесь побывали мародеры и все перевернули вверх дном. Не важно. Сейчас еда меньше всего его волновала. Все, что ему нужно, – это укрытие.

Он осмотрелся, стараясь найти в сумерках что-нибудь, чем можно разбить стекло, – например, булыжник или мусорный бак. И тут заметил тяжеленный бак для мусора. Но поднять не смог.

Охваченный паникой, Хэнк обошел всю станцию, лихорадочно ища выход из положения. Он уже возвращался к тому месту, откуда начал поиски, когда рядом с его головой что-то застрекотало и послышалось щелканье челюстей. Потом еще раз. Он не видел их в темноте, но и так знал, что это осовидные жуки. Они уже здесь. Низко пригнувшись, Хэнк побежал к контейнерам с другой стороны здания. Может быть, он сможет спрятаться в одном из них – залезет внутрь и закроет за собой крышку. Может быть, среди отбросов он даже найдет какие-нибудь крохи еды. Но когда он подбежал к контейнерам, то увидел, что крышки у них сорваны с петель. Что же делать?

Опустившись на корточки, он почувствовал, как нога соскочила в какое-то углубление в мостовой. Это был колодец сточных вод. Он стоял одной ногой на его ржавой решетке.

«Надо попробовать!» – подумал он, наклонившись, чтобы потянуть решетку на себя. Это был металлический квадрат два на два фута. Если он сдвинет его, то вполне сможет залезть в колодец.

Еще один жук просвистел мимо – так близко, что взъерошил его волосы. Это был копьеносец.

Стараясь не обращать внимания на пульсацию в голове, которая стала просто невыносимой от физического перенапряжения, он собрал все свои скудные силы, пытаясь сдвинуть решетку. Раздался скрежет металла, и решетка сдвинулась на четверть дюйма, потом на полдюйма, потом выскочила из углубления. Хэнк сдвинул ее в сторону и через открывшийся лаз скользнул вниз, в темноту. Спустившись фута на четыре, он ощутил под ногами какое-то жидкое месиво. Ничего страшного. Лужа неглубокая – не больше дюйма. Хэнк дотянул до решетки и попробовал закрыть лаз. Когда же она окончательно встала на место, Хэнк с трудом распрямил спину и посмотрел на небо.

Там все-таки было посветлее, чем здесь. В тот момент, когда он разглядывал одиноко мерцающую сквозь дымку звезду решетку, прямо у Хэнка над головой опустился здоровенный шарообразный жук и попытался протиснуться внутрь. Мешочек с кислотой вдавился в решетку, выпирая через прутья с другой стороны, но он был слишком велик. И жук улетел прочь со злобным жужжанием.

Казалось, теперь, найдя безопасное пристанище, Хэнк должен был почувствовать облегчение. Но вместо этого он обнаружил вдруг, что плачет. Ну и что? Все равно никто не увидит. Он здесь один, израненный – кровь все еще шла потихоньку, – замерзший, усталый, голодный, без еды, без денег, без машины. В канализационном колодце с грязной, затхлой водой, просачивающейся сквозь подошвы ботинок. Он в буквальном смысле оказался на дне.

Хэнк заставил себя рассмеяться, и смех этот гулким эхом прокатился по всему колодцу. Единственное, что ему оставалось, – это утешать себя мыслью, что все могло быть и хуже.

Что-то промелькнуло справа от него.

Хэнк похолодел и застыл на месте, прислушиваясь. Что это, о Боже, что это? Крыса? Или кое-что похуже – намного хуже? Он вытащил ноги из воды, осторожно вытянул их и уперся в противоположную стену. Если в воде кто-то есть, то он теперь проползет, не задевая его. Он всматривался в темноту справа от себя, напрягая зрение и слух, стараясь обнаружить что-то живое.

Но там ничего не было.

Зато с левой стороны раздалось негромкое шуршание, оно слышалось все ближе, потом раздались причмокивающие и царапающие звуки, и какое-то существо – нет, какие-то существа! – с тысячами ног стали переползать на него с бетонной стены.

Теперь и справа что-то зашевелилось, послышались многочисленные, торопливые всплески, в них чувствовались нетерпение, жадность, бешеные всплески, все чаще, чаще и ближе него. Колодец ожил – он наполнился движением и звуками. Вся эта активность была обращена на Хэнка.

Хэнк завыл от страха, спрыгнул обратно в воду, уперся ладонями в решетку и приподнял ее. Но прежде чем ему удалось сдвинуть ее в сторону, пара клешней обхватила его правую ногу. Он вскрикнул, чувствуя ужас и отчаяние, но продолжал толкать решетку. Еще пара клешней вонзились в икру левой ноги. Потом его дернули за ноги, и он упал на колени в затхлую воду.

И тут сквозь решетку пробился слабый свет, и он рассмотрел их. Огромные сороконожки с клешнями, наподобие той, которую он видел в вестибюле своего дома выползающей у трупа изо рта. Колодец кишел ими, разными по величине – в пять, шесть, восемь, десять футов длиной. Те, что были ближе к нему, вытягивали свои головы и щелкали клешнями. Хэнк бил их наотмашь, стараясь прогнать, но они сумели вцепиться холодными, как лед, клешнями в его руки и плечи. Боль и чувство страха были невыносимы. Его крик эхом отдавался по колодцу, а тем временем его уже опрокинули навзничь. Руки оказались запрокинутыми над головой, ноги вытянуты вперед. Холодная вода просачивалась сквозь одежду, струилась по спине. Все больше и больше тварей наваливалось на него, царапая тело своими бесчисленными когтистыми лапами. Они вцепились в его одежду, срывая ее, словно оберточную бумагу, пока не осталось последнего лоскутка, и теперь он лежал холодный, мокрый, обнаженный, словно еретик, растянутый на дыбе.

А потом они попятились назад, кроме тех, которые держали его, лежащего в воде. Шум в колодце стих. Хлюпанье, всплески, скребущий звук множества лап – все пропало куда-то, и теперь единственное, что Хэнк слышал, было его прерывистое дыхание.

Что им нужно? Что они...

Вдруг раздался еще какой-то звук – что-то тяжелое проползло у него под ногами. Звук этот становился все громче и Хэнк завопил от страха. Он бился в воде, отчаянно стараясь освободиться, но клешни все крепче сжимались на его руках и ногах, все глубже вонзались в его истекающее кровью тело.

Когда лунный свет стал ярче, Хэнк увидел, что это сороконожка. Такая же, как остальные твари, только гораздо крупнее. Голова ее была размером с туловище Хэнка, а тело, шириной в два фута, заполняло собой половину колодца.

Хэнк все понял и закричал. Остальные чудовища, поменьше, были чем-то вроде рабочей силы. Они захватили его и теперь удерживали для своей королевы! Он снова предпринял отчаянную попытку высвободиться, не обращая внимания на невыносимую боль в конечностях. Он должен освободиться!

Но сделать этого он не смог. Карабкаясь по телам своих подданных, королева проползла между извивающимися ногами Хэнка и положила голову ему на плечо, неотрывно глядя на него своими большими черными глазами. Онемевший от ужаса Хэнк видел, как похожие на буравчики клешни выдвигаются из ее челюсти. Подняв голову, она вонзила их Хэнку в живот. Хэнк захлебнулся в крике, чувствуя, как буравчики все глубже вонзаются в тело.

Обжигающая жидкость проникла внутрь через отверстие в животе и разлилась по всей грудной клетке, по рукам и ногам, лишая их силы.

Яд! Он хотел крикнуть, но нейротоксичное вещество уже достигло голосовых связок и лишило его этой возможности. Наконец перестали действовать руки. После этого он лежал в воде, но не ощущал влаги. Последнее, что он увидел, прежде чем провалиться в темноту, была королева чудовищ. Она приникла к его плоти и жадно высасывала из него кровь и соки.

Из выпуска новостей Си-эн-эн:

«Сообщение из НАСА: Прерваны контакты с большинством находящихся на орбите спутников. Функционируют только спутники связи. Иначе вы не смотрели бы сейчас нашу передачу. Остальные бесследно исчезли».

Над Тихим океаном

На аэродроме Бейкерсфилд они прошли техническое обслуживание в рекордно короткий срок. По крайней мере, так утверждал Фрэнк. Джеку оставалось лишь принять его слова на веру, но, несомненно, все прошло очень быстро. Главной причиной тому было незначительное число обслуживаемых в этот день самолетов – не более полудюжины.

На самом деле они взлетели не с самого Бейкерсфилда, а с небольшой взлетной полосы за его пределами. Фрэнк, казалось, знал абсолютно всех, здесь работало не так уж много народу, и то, что он до сих пор продолжает летать, произвело сильное впечатление. Особенно поразило то, что распоряжения насчет дозаправки для обратного полета он делает здесь.

– Учти, обратно тебе придется лететь в темноте, – сказал старик, ведавший заправкой.

Старику также причитались за горючее золотые монеты Глэкена. Морщинистый и седой, он был так стар, что вполне мог когда-то летать вместе с Билли Рикенбекером в эскадрильи Лафайета.

– Я знаю, – сказал Фрэнк, сидевший в пилотском кресле. С наушниками плейера на шее, он поигрывал кончиком своих обвислых усов.

Джек сидел позади него в пилотской кабине, которую он называл кубриком, пока его не поправили, а Ба – на одном из пассажирских кресел, вставляя в свою биту зубы чудовищ.

– Сколько самолетов исчезло в ночном небе в эти дни, Фрэнк. Взлетели и так и не приземлились.

– Да, я слышал об этом.

– Некоторые исчезают даже днем. Днем! Поэтому никто не летает, только ненормальные. Очень хотелось бы, чтобы ты, Фрэнк, вернулся.

– Спасибо, отец, – ответил Фрэнк. – Я тоже этого хочу.

– А где Джо?

– Он уже вылетел в Бухарест.

– В Венгрию?

– В Румынию.

– Один черт. Что за дерьмо? Да что это с вами случилось? Очень нужны деньги? Так я могу одолжить...

– Эх, отец, – вздохнул Фрэнк, – я ведь не ради заработка лечу. Я – летчик. Летаю, куда скажут. Это моя работа. И я не собираюсь менять занятие. Даже из-за жуков. Кроме того, я обещал этому парню доставить его, куда бы он ни попросил. Усек?

– Да нет, что-то я никак не пойму, к чему все это. А куда вы летите?

– Он хочет слетать на Мауи и обратно.

Старик через голову Фрэнка посмотрел на Джека, да так, словно тот был лунатиком. Джек улыбнулся и помахал ему рукой в стиле Оливера Харди.

– Хочу проведать мою девчонку. У нее скоро день рождения.

У старика от удивления округлились глаза, и он отвернулся.

– Да... ну и погодка тут у вас, – сказал Фрэнк, глядя на серое облако, зависшее над их головами.

– Все это дерьмо принесло с Гавайев. – Старик провел пальцем по фюзеляжу и показал на слой серой пыли, приставшей к нему. – Все просто, как твое имя, Фрэнк. А ты собираешься лететь в самое пекло. Уже залили двадцать. Посмотри на приборы.

– Годится.

Старик направился к хвостовой части, чтобы проверить, как идет дозаправка. А несколькими минутами спустя они взлетели. Джек принюхивался к воздуху, просочившемуся в кабину на небольшой высоте.

– Пахнет горелым.

– Так оно и есть, – ответил Фрэнк, – смесь пара, дыма и мельчайшего вулканического пепла. В нормальных условиях это привело бы к солнечным затмениям по всей планете, но сейчас... кто знает? Кажется, солнце больше не заходит так, как ему положено.

Джек почувствовал себя запертым, когда они оказались внутри серой бесформенной массы, обволакивающей иллюминаторы. Теперь невозможно было даже определить, двигаются они или нет. Оставалось довериться Фрэнку.

Возможно, еще и по этой причине он не любил летать самолетом. Он привык контролировать ситуацию. А здесь всецело зависел от Фрэнка. Он не знал, куда они летят, а случись что-нибудь с Фрэнком, не имел ни малейшего понятия, как посадить самолет. Поэтому испугался, когда Фрэнк перевел управление с ручного на автопилот и прогулялся в хвост самолета. Хотя он не очень там задержался, Джеку показалось, что его не было целую вечность.

Вдруг серый цвет снаружи сменился черным, словно на самолет опустили занавес, и началась болтанка.

– Что это? – спросил Джек, как мог спокойно.

– Пока не знаю, – ответил Фрэнк.

– Меньше всего мне хотелось бы услышать это от своего пилота.

Джек изо всех сил вцепился в подлокотники кресла и подумал, что ногти у него наверняка побелели.

– Все будет в порядке, – сказал Фрэнк.

– Ну вот, эти слова мне больше по душе.

– Успокойся, Джек. Просто мы попали в какой-то воздушный поток, вот и все.

Облако посветлело и снова стало серым, так же неожиданно, как до этого черным. Джек перевел дух. Он прильнул к иллюминатору, вглядываясь в безграничное серое пространство, пока самолет на короткое время вошел в светлую полосу. И тут у него снова перехватило дыхание и пальцы опять вцепились в подлокотники, потому что он увидел под крылом какую-то широкую, плоскую поверхность, черную и гладкую, похожую на свежий асфальт, которая простиралась во всех направлениях, уходя краями в серый туман. Он хотел крикнуть Фрэнку, что они сейчас разобьются, но в это время увидел глаз.

Справа, вдалеке от них, примерно в четверти мили, на черной поверхности мерцал огромный, величиной с собор, с желтым пористым зрачком глаз – он разглядывал их, как разглядывают под микроскопом микроба. Джек откинулся в кресле и снова стал задыхаться.

– О Господи, Фрэнк! – воскликнул он срывающимся голосом. – Что это?

Фрэнк проследил за взглядом Джека:

– Ты о чем?

Джек снова повернулся в ту сторону. Глаз закрылся. Теперь не было видно ничего, кроме серой пелены.

– Там ничего нет.

Джек вспомнил, что Глэкен упоминал о серых крылатых левиафанах с крыльями, огромных, как город, которые летали в небе, но по его словам, они всегда держались в той части неба, которая была погружена в ночную темноту. Похоже, он ошибся. По крайней мере, один из них устроился как дома в густом тумане, пришедшем с Гавайев. А может быть, и не один.

Во рту у него пересохло.

– И как скоро мы выберемся наверх из этой дряни?

– Это может произойти в любую минуту.

И действительно, минуты через две они уже летели в чистом воздухе. Но не было ни малейших признаков солнца. Все небо являло собой как бы затемненный фильтр, и его матовые линзы не пропускали прямые солнечные лучи. Но это сейчас не очень беспокоило Джека, главное, что они уже выбрались из тумана и были вне досягаемости для страшного существа, распростершегося в облаках под ними.

Он посмотрел вниз. В небе, насколько хватает глаз, не было ничего, кроме гладкой серой поверхности облаков. В них уместилась бы целая куча левиафанов. Фрэнк сказал, что они летят над Тихим океаном, но с таким же успехом можно было бы утверждать, что они возвращаются в Нью-Йорк.

Кабина пилота вдруг показалась Джеку слишком тесной, и он решил сходить в салон посмотреть, чем занимается Ба.

– Тебе принести что-нибудь? – Он похлопал Фрэнка по плечу.

– Сигаретка с марихуаной потолще пришлась бы сейчас очень кстати. У меня тут есть немного травки...

– Фрэнк, даже не шути на эту тему.

– А кто шутит? Иначе просто невозможно летать. Помню, как я летал над Гималаями. Накурился и, когда приземлился в Катманду, был хорош. Это было...

– Прошу тебя, Фрэнк. Сейчас не надо.

Находиться в самолете на высоте шести милей над Тихим океаном с пилотом, накурившимся наркотиков... Это никак не соответствовало представлениям Джека о безмятежных небесных просторах.

Фрэнк усмехнулся:

– Ну ладно, дружище. Тогда сделай мне еще один кофе.

– Тебя еще не клонит в сон?

– Пока нет. Я тебе скажу, когда захочется спать. Тогда ты поведешь самолет.

– Два кофе сделаю тебе прямо сейчас! Уже бегу!

Джек провел вместе с Ба четыре часа, стараясь получше его узнать. Вьетнамец рассказал кое-что о Сильвии, после чего она предстала перед Джеком в несколько ином свете, о ее покойном муже, Греге, – «сержанте», как Ба его называл, – сержанте спецназа, который прошел весь Вьетнам, а потом его угораздило выйти вечером за сигаретами, и он был убит вооруженным бандитом, когда хотел помешать мелкому ограблению магазина.

Узнал он кое-что и о Джеффи, мальчике, некогда страдавшем от аутизма, и о Дат-тай-вау,которое на некоторое время вселилось в доктора Балмера, а потом превратило его в инвалида и которое теперь дремало в Джеффи, чего-то выжидая. Он узнал о необыкновенной любви, связавшей Сильвию и доктора Балмера, о том, что они не законные муж и жена, а просто любовники, но при этом их карма настолько переплетена, что они не мыслят жизни друг без друга.

Только про Ба Джек узнал совсем немного – что тот вырос в деревне среди полунищих вьетнамских рыбаков и безгранично предан жене сержанта, которую называл просто «миссис», и что эта преданность распространялась на всех, кто ей дорог.

Когда все вопросы были исчерпаны и наступило молчание, Джек вспомнил слова, сказанные Ником Квинном Алану Балмеру: «Только трое из вас вернутся».Он стряхнул с себя это воспоминание. Может быть, Ник и вправду встретился в дыре с этим таинственным Расаломом, но он пока еще не доказал, что обладает даром предвидения. Просто говорит загадками. И все.

Тут Джек заметил, что самолет накренился влево, и отправился в переднюю часть узнать, что происходит.

– Мы что, уже долетели? – спросил он, заходя в кабину. Фрэнк приплясывал, сидя в кресле, слушая музыку в наушниках. Музыка была включена настолько громко, что Джек даже издали узнал мелодию – это был «Стетсборо блюз». Он принюхался. Наркотиками не пахло. Он тронул Фрэнка за плечо и когда тот снял наушники, повторил свой вопрос.

– Это место уже позади, – ответил Фрэнк, – осталось только сделать разворот, чтобы подлететь с западной стороны.

Джек опустился в кресло второго пилота и выглянул в иллюминатор. Облако исчезло. В чистом воздухе просматривалась нежная голубизна Тихого океана. А справа, за приподнятым пылом самолета, голубизна перемежалась с сочной зеленью, сквозь которую в середине виднелись горы, а по краю – белый песок и пена прибоя.

– Мауи? – спросил Джек.

Фрэнк покачал головой:

– Оаху. А вон там Перл-Харбор. Смотри. Подлетаем к Мауи.

Через несколько секунд самолет пошел на снижение, и появились три острова.

– Вот они. Слева Молокаи, справа Ланаи, а прямо перед нами – Мауи.

Джек просматривал карты, которые им дал Глэкен. Сейчас они приближались к острову с северо-западной стороны. Молокаи выглядел обычно, и отели для туристов на побережье Каанапали стояли неповрежденные, хотя и пустые. Горные вершины в глубине острова, на западе, были скрыты под шапкой грозовых туч.

Когда Фрэнк полетел в юго-западном направлении, Джек обнаружил, что от древнего китобойного поселка Лахаина не осталось ничего – все сгорело, обуглилось, сравнялось с землей. Справа вся южная окраина Ланаи была охвачена огнем и дымилась. И тут у Джека внутри что-то оборвалось. Нет, не от того виража, который делал самолет, а от того, что он увидел перед собой. У него вдруг возникло ощущение, что он попал на один из двенадцати доисторических островов из сериала «Затерявшийся континент Земля, забытая временем».

И вот показался Мауи, такой же зеленый, как и Оаху, но каймленный горами, с плоской долиной посередине. А самая большая гора, занимавшая почти всю восточную часть острова, сейчас извергала в воздух пламя и клубы темно-серого дыма. Но по обе стороны древнего вулкана – по крайней мере, насколько было видно Джеку – сохранилась пышная растительность.

И где-то на склоне горы – этого дьявольского дымохода – находится сейчас Калабати со своими ожерельями.

Джек рассматривал открывшийся ему вид, понимая, в какой ад вверг сам себя. Мауи выглядел невероятно хрупким, казалось, он мог быть сметен в любой момент. Так же как и все остальные Гавайи.

– Фрэнк, – попросил он, – можем мы облететь весь остров? Я хотел бы познакомиться с ландшафтом до того, как приземлимся.

– Не знаю, Джек. Время позднее. А чтобы рассмотреть что-нибудь, надо лететь на небольшой высоте. Воздушные потоки с той стороны бывают очень коварны, я имею в виду разницу температур океана, лавы, облаков, и мы можем попасть в горячие потоки. А это ни к чему, когда летишь по намеченному курсу.

– Ну что же, – бросил Джек небрежно, – если не можешь, я найду кого-нибудь, кто поднимет меня в воздух, когда мы приземлимся в аэропорту.

Фрэнк усмехнулся:

– Ты несносный, зловредный, презренный пижон, я тебя ненавижу. Чтоб твоя карма почернела и провалилась в тартарары. Полетели.

Фрэнк круто развернул самолет и, огибая западный склон ожившей Халеакалы, полетел на южную окраину острова. Пейзаж стал совсем другим – изумрудная зелень сменилась обуглившейся чернотой, словно по этим местам прошелся гигантский огнемет. А восточный склон напоминал сцену из «Ада» Данте. Жидкая лава низвергалась вниз через брешь, открывшуюся около вершины гигантского конуса; по застывшей черной корке, не переставая, сбегали красные огненные волны и, впадая в океан, поднимали в воздух огромные клубы пара.

Несколько миль Фрэнк летел по краю облаков. Справа, в том месте, где раньше находился Большой остров Гавайского архипелага, океан образовал гигантский бурлящий, пузырящийся котел – он был одним из источников облака, покрывшего большую часть восточного тихоокеанского района.

Фрэнк повернулся к Джеку:

– Ты уверен, что хочешь облететь все?

Джек кивнул:

– Да, обязательно все.

– Ну ладно. Тогда держись и не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Он резко свернул влево и направил самолет прямо туда, где клубился пар. По иллюминаторам струилась вода, словно лил дождь, самолет подбрасывало воздушными потоками и небольшими вихрями, но Фрэнк вел его, стиснув зубы, с выражением железной решимости на лице. Когда они снова пробились к свету, Фрэнк позволил себе чуть ослабить контроль за приборами и повернулся к Джеку:

– Проскочили! Совсем не туда попали. Давай попробуем еще раз. Может быть, получится... Господи Иисусе!

У Джека внутри все дрожало. Он слышал репортажи в выпусках новостей, смотрел фотографии, но все равно не был готов к тому, что увидел собственными глазами и что было похоже на земной пуп.

Водоворот. Крутящаяся, заворачивающаяся масса воды, с поверхностью в десять миль, которая медленно двигалась по периметру – там, где упиралась в залив Кахулуи, но быстро набирала скорость по мере приближения к завихряющемуся центру, а там ее засасывало в черную дыру, в самые глубины океана.

Джек и Фрэнк смотрели в немом изумлении в иллюминаторы во время двух первых заходов. Постепенно Джек стал различать кое-какие детали.

– Фрэнк! – воскликнул он, глянув вниз, когда они делали третий заход. – Там что-то похожее на...

Он схватил подвешенный к потолку бинокль и навел на разноцветные пятнышки, то прыгавшие по краю водоворота, то устремляющиеся к его завихряющемуся центру, а потом обратно.

– Что это? – спросил Фрэнк.

– Виндсерфинги. Там, внизу, компания каких-то чудаков катается на виндсерфинге по краю водоворота!

– Это ведь залив Хоокипа, Джек, мировая виндсерфинговая столица. Эти пижоны живут ради такой ерунды. Я их понимаю. Мне кажется, ты тоже.

– Да, я в это врубаюсь, – сказал Джек, кивнув. «Господи, я начинаю изъясняться, как Фрэнк!» – Но ведь одно неверное движение – и человека нет.

– Да, зато какая смерть! – произнес Фрэнк мечтательно. – Если мне суждено погибнуть, я хотел бы, чтобы это произошло прямо здесь, в самолете. Накуриться до чертиков и сигануть вниз, чтобы, когда мы долбанемся в землю, меня и самолет так перекорежило, что никто не разобрался бы, где Фрэнк Эш, а где его самолет, и чтобы нас вместе похоронили. А еще лучше – лететь вниз в одну из этих дыр, пока не кончится горючее или пока во что-нибудь не врежешься. Вот это будет полет! Можно попробовать хоть сейчас. Что скажешь?

– Сначала высади меня, – ответил Джек, – время не раннее. Думаю, нам пора идти на посадку.

Фрэнк ухмыльнулся:

– Ну надо же! Как раз тогда, когда мы начали веселиться!

Он запросил по радио метеосводку из аэропорта в Кахулуи; ему ответили, что на западе ветры стихли и посадочная полоса для него расчищена. Все в порядке, нужно поторопиться с посадкой, потому что с наступлением темноты ангары закроют.

– Посадочная полоса расчищена? – переспросил Фрэнк у Джека, идя на снижение. – Что это значит?

Они поняли, о чем шла речь, когда приземлились и открыли люки. Издалека, с востока, доносился монотонный гул – низкие раскаты бурлящей воды, неисчислимые тонны которой засасывало в глубины океана. С другой стороны светилась Халеакала, которая гремела и выпускала клубы дыма. Не прекращающий дуть бриз был теплым, влажным и зловонным.

– Черт! – воскликнул Джек, ступив на гудроновую полосу.

Запах гнили, тухлятины ударил в нос, сдавил спазмой горло. Он приладил на плечо ремень сумки и стал разглядывать заброшенные летные полосы и пустующие здания, стараясь понять, в чем дело.

– Что это?

– Дохлая рыба, – сказал Ба, выбираясь из самолета вслед за ним, – я помню этот задах по поселку, в котором вырос.

– Немного погодя вы привыкнете к пилау, – сказал водитель тягача, который подъехал, чтобы отвезти их самолет в ближайший ангар.

– Только не надо мне говорить, что на Гавайях всегда такой запах!

– Конечно нет, черт возьми. Вам разве не рассказывали? Последние две ночи здесь шел рыбный дождь.

– Рыбный? Ну да. Чего там только не было: тунец, скат, крабы, голу бая рыба, махи-махи. Даже несколько дельфинов. Они падали с неба. И теперь каждое утро я начинаю с того, что бульдозером расчищаю взлетные полосы. Не знаю только зачем. Последние дни никто не летает – все туристы возвратились домой.

– Но откуда берется рыба?

– Из моана пука. Ночью она выбрасывает воду.

С этими словами водитель запрыгнул в кабину тягача и повез самолет в ангар, оставив Джека озадаченным: как это водоворот может выбрасывать воду – ведь это же не сливной бачок в туалете. А может быть, именно так оно и есть?

Фрэнк повел их в терминал.

– Давай-ка попробуем достать для вас машину.

Главный терминал был похож на легендарную Атлантиду, поднявшуюся из глубин моря. Стекла в окнах были выбиты, на крыше, на стенах повисла гниющая рыба и водоросли. Внутри было еще хуже.

– Черт! – выругался Фрэнк, помахивая рукой перед носом. – Воняет так, будто на рыбном базаре кончился лед.

Они пошли по вселяющему уныние заброшенному зданию, стараясь отыскать хоть кого-то, и наткнулись наконец на смуглого толстого мужчину средних лет, торопливо спускающегося по лестнице им навстречу. На его нагрудной табличке было написано: «Фред». Судя по внешности, в нем была гавайская кровь.

Джек помахал ему рукой:

– Где тут сдают машины напрокат?

– Нигде. Все закрыто. Никто не сдает.

– Нам нужна машина.

– Тогда, боюсь, вам не повезло.

Джек посмотрел на Ба:

– Похоже, придется ждать до утра. Что ты на это скажешь, Ба?

Ба покачал головой:

– Мы находимся слишком далеко от миссис.

Джек кивнул: он знал, что Ба сейчас так же обостренно чувствует время, как и он сам, а может быть, и еще острее. Он схватил за руку мужчину, который уже собирался улизнуть.

– Ты не понял нас, Фред, нам действительно нужна машина.

Фред попытался высвободиться, но Джек еще крепче сжал его дряблую руку. Ба подошел ближе и смерил Фреда взглядом.

– Ничем не могу помочь вам, мистер, – пробормотал тот, съежившись, – уже начало пятого. Через полчаса начнет темнеть. Мне пора возвращаться домой.

– Отлично, – согласился Джек, – но мы здесь чужаки, в отличие от тебя. И поскольку никого больше нет поблизости, мы выбрали тебя, чтобы ты помог нам найти машину. И если ты не поможешь нам ее найти, мы заберем твою. Так где они держат машины?

Фред перевел взгляд с Джека на Ба, потом на стоящего позади них Фрэнка. Джеку было немного жаль парня, но сейчас не до правил хорошего тона.

– Ну ладно, – сказал наконец Фред, – я помогу вам. Покажу, где стоят машины для проката. Но где ключи от гаража, я понятия не имею...

– О ключах я сам позабочусь. От тебя требуется только проводить нас туда.

– Ладно, – сказал Фред, подняв голову и глядя сквозь разбитое окно на крыше, – только нам нужно поторопиться.

Им не пришлось ехать далеко. Гаражи с машинами, сдаваемыми напрокат, находились всего ярдах в двухстах от склада. Джек достал свой «цеммерлинг» 45-го калибра и выстрелом выбил звено из цепочки на двери гаража. Протухшая рыба валялась там повсюду – на машинах, между машинами, в проходе, – и вонь была нестерпимая. Они ехали прямо по рыбе на машине Фреда, и, когда под колеса попадала особенно гнилая, внутренности разлетались в разные стороны. Он подвез их к джипу «Ларедо». Джек подумал, что ему снова придется поработать, но на этот раз обошлось. Ключи были на месте. Машина легко завелась. Бак с горючим был заполнен больше, чем наполовину, но меньше, чем на три четверти. Этого должно хватить. Джек вернулся к машине Фреда, где его ждали Ба и Фрэнк. Он развернул карту Мауи и нашел на ней помеченный крестиком город Кула.

– Как лучше всего выехать вот сюда, на шоссе Пали?

– Вы что, собираетесь ехать в верховья? Подняться на Халеакалу? – поразился Фред. – Вы, наверное, разыгрываете меня?

– Фред, – сказал Джек, пристально глядя на него. – Мы знакомы с тобой всего несколько минут. Но посмотри на меня повнимательнее. Разве человек с таким лицом может шутить?

– Хорошо, хорошо. Я никогда не слышал о шоссе Пали, но то место, которое указано на карте, расположено где-то между дорогами Крейтер и Виаполи. Вы сначала поедете по Тридцать седьмой авеню, она начинается справа от аэропорта. Оттуда вы сможете попасть в верховья. После Кулы повернете налево, доедете до дороги Виаполи, а потом вам где-то нужно будет свернуть направо. Но там сейчас никого нет, кроме пупуле кахуна и его ведьмы.

Джек снова сжал его руку:

– Ведьма? С темной кожей? Похожая на индианку?

– Да, именно так она выглядит. А вы что, ее знаете?

– Да. Как раз с ней нам и нужно встретиться.

Фред покачал головой:

– Много странных историй происходит в горах. И меня не очень радует, что вы берете у меня машину. Вряд ли вы вернетесь.

– Ну, это мы еще посмотрим, – ответил Джек.

Когда Фред увез Фрэнка, который собирался провести ночь в кабине самолета, Джек открыл сумку и стал раскладывать свое снаряжение.

– Ну, Ба, что ты предпочитаешь?

Он выложил биту, утыканную зубами, которую ему подарил Ба, пистолет 45-го калибра 1911-й модели, девятимиллиметровый пулемет Токарева, пару девятизарядных пистолетов ТТ того же калибра, два пистолета Макарова и две автоматические винтовки «Спаз-12» с укороченными прикладами и увеличенными магазинами.

Ба не стал раздумывать. Он взял пистолет 1911-й модели и одну из автоматических винтовок. Джек кивнул в знак одобрения. Хороший выбор. У самого Джека уже был с собой «цеммерлинг», к нему он добавил биту, пулемет Токарева и вторую автоматическую винтовку. Он протянул Ба коробку с патронами и сказал:

– С автоматом будешь сидеть ты.

Ба проверил затвор, оттянув его назад, и вернул автомат Джеку.

– Нет, – сказал он со своим обычным непроницаемым выражением лица. – Я лучше тебя вожу машину.

– Неужели? – спросил Джек, сдерживая улыбку, потому что это была самая длинная спонтанная фраза, которую ему удалось извлечь из Ба за весь день. – С чего же ты это взял?

– Видел, как ты утром вел машину в аэропорт.

Джек схватил автомат.

– Ладно, садись за руль, – сказал он и добавил: – Только постарайся по дороге не отвлекать меня разной болтовней, это выбивает меня из колеи.

Они проехали с полдюжины миль по Тридцать седьмой авеню – на некоторых указателях она называлась «шоссе Халеакала», – ехать приходилось по скользкой из-за валявшихся рыб дороге. Уже показались Пукалани, окраины города, когда Джек обернулся и посмотрел на оставшиеся позади низины. К этому времени почти стемнело, кое-где замерцали отдельные огни, аэропорт поглотила темнота. Джек посмотрел на луну странных очертаний, нависшую над океаном, потом на сам океан, и сердце его учащенно забилось.

– Послушай, Ба, – он тронул вьетнамца за плечо, – посмотри внимательно на водоворот. Я что-то ничего не понимаю.

Ба посмотрел через плечо Джека:

– Водоворота больше нет, – сказал он.

– Благодарю. Значит, я не сумасшедший.

Он пожалел, что нет бинокля и нельзя хорошенько рассмотреть это место, но даже с такого расстояния при скудном освещении было видно, что водоворота с белой пенящейся водой расположенного до того в океане неподалеку от отмели Кахулуи, больше нет.

Неужели трещина в океане сомкнулась?

– Ничего не понимаю, – пробормотал он, – хотя тут и понимать нечего. Все ясно.

Он уже собирался сказать Ба, чтобы тот ехал дальше, но вдруг заметил, как на месте водоворота появился участок пенящейся бурлящей воды. Бурление все усиливалось, а потом произошло нечто, похожее на взрыв. Это не было вулканическое пламя с клубами пара, просто в воздухе образовалась огромная колонна из воды, несколько сот футов в поперечнике, бьющая из океана подобно гейзеру, с невероятной скоростью мечущая в океан струи воды. Эта грохочущая колонна поднималась все выше и выше – на десять, на пятнадцать, на двадцать футов вверх, пока не скрылась в облаках.

Она продолжала выбрасывать в небо струи воды – десятки тысяч тонн.

– О Господи! – только и смог выдавить из себя Джек перед лицом этого невероятного зрелища.

– Все именно так, как говорил тот парень, – сказал Ба, – ночью водоворот выбрасывает все обратно.

Он нажал на газ и покатил по шоссе. Нужно было ехать дальше.

Когда они проделали еще три-четыре мили вверх от Пука-лани, на землю вокруг них стали падать тяжелые капли морской воды. Моросящий дождик превратился в ливень, и Джек поднял окна, а Ба сбавил скорость.

Несколькими минутами позже зеленовато-голубая рыба-попугай шлепнулась об капот машины. Потом светло-желтая рыба баттерфляй, и, наконец, их просто завалило дарами моря. Они падали на капот, отлетали от брезентового верха и завалили впереди весь путь. Некоторые рыбы остались живы, и в свете фар видно было, как они прыгают на шоссе. Огромный скат свалился прямо на дворники, заслонив дорогу, а когда сполз вниз, Ба едва успел резко свернуть вправо, чтобы избежать столкновения с мертвым дельфином не меньше шести футов в длину, лежавшим поперек дороги.

Немного погодя в воздухе, кроме рыбы, стали появляться осовидные жуки, копьеносцы, шаровидные жуки, «пираты» и еще несколько разновидностей, которых Джек раньше не встречал. Ба прибавил скорость. Джеку было не по себе от того, что они мчались с такой скоростью под дождем из падающей с неба рыбы, по незнакомой дороге, скользкой от мертвых или умирающих обитателей моря. Но большая скорость и свет фар, видимо, вызывал замешательство у ночных хищников, и Ба то и дело сбивал машиной тех, что не успели отлететь в сторону.

Когда они проехали Кулу, Джек рассмотрел поворот номер 377. Ба лихо, как бывает только в кино, круто повернул на ответвление шоссе и помчался вниз по склону.

Джеку пришлось признать, правда про себя, что Ба действительно водит машину лучше, чем он.

Поворот на шоссе Виаполи возник так скоро, что они проскочили мимо, но Ба в считанные секунды развернул машину и вернулся обратно, а потом свернул на шоссе. И вот тут-то им пришлось по-настоящему туго. Асфальтовая дорога перешла в грунтовую, петлявшую по крутому склону. А когда они сбавили скорость, ночные чудовища стали биться о стекла и грызть брезентовый верх.

«Я правильно сделал, что выбрал „джип“», – подумал Джек. Вскоре фары высветили написанный от руки указатель: «Шоссе Пали». Ба снова сделал поворот, и от дороги остались просто две колеи. Они проехали по этим залитым водой колеям до самого конца, пока не уперлись в стену дома, обрамленного кедрами, возвышающегося над долиной. Ба притормозил и навел фары на Узкую дверь в бетонном проеме.

Джек включил в салоне свет и сверился с картой.

– Это он. Как ты думаешь, кто-нибудь есть там?

Ба всмотрелся через переднее стекло:

– Свет горит.

– Стоит, пожалуй, зайти.

В этот момент жук-копьеносец пробуравил брезентовый верх и едва не ужалил Джека в голову. Сквозь дыру тут же просунулись жадные язычки. Когда они убрались, через отверстие стали просачиваться капли морской воды.

– Пойдем, – сказал Джек, – что мы с тобой прихватим – биты и винтовки?

Ба кивнул и взялся за второй «Спаз-12».

– Значит так, встретимся у переднего бампера и будем пробираться к дому спина к спине. Стреляем только в случае необходимости. Пошли.

Джек пинком отворил дверцу, выскочил навстречу потокам дождя и метнулся к бамперу. Какой-то жук прострекотал рядом с его головой, и он не глядя махнул битой, утыканной острыми зубами. Раздался хруст, что-то шлепнулось на землю. В свете фар он увидел Ба и встал спиной к его спине. Копьеголовый жук подлетел на небольшой высоте, метя Джеку в пах, и одновременно жук-брюхо прицелился ему в лицо. Морская вода разъедала рану на руке, оставшуюся после первой встречи с жуками. В этот раз он решил не подпускать их слишком близко. Ударил копьеголового жука, раздробив ему крылья, проткнув дулом винтовки мешочек с кислотой.

– Двигаемся, – сказал Джек, – я пойду впереди.

Они стали продвигаться к двери, похожие на сросшихся спинами сиамских близнецов. При этом Джек расчищал дорогу битой и винтовкой, а Ба отмахивался сзади, защищая тылы. Когда они достигли двери, Джек сначала постучал по ее прочным доскам, но потом решил, что ждать некогда. Он отдал Ба свою биту и достал из кармана кусочек пластмассы, мысленно хваля себя за то, что взял Ба с собой. Сейчас, в свете фар было хорошо видно, как великан вьетнамец, держа в каждой руке по бите, косит жуков направо и налево. К счастью, здесь их было не столько, сколько в Нью-Йорке, но все равно, если бы не Ба, его бы просто съели живьем на пороге дома.

Джек довольно быстро подцепил задвижку, и они ворвались в кухню. Он успел рассмотреть раковину и стиральную машину потом дверь захлопнулась, и они оказались в темноте, в полной безопасности, задыхающиеся и промокшие до нитки.

– Ты в порядке?

– Да, – ответил Ба, – а ты?

– Я так просто отлично. Пойдем взглянем, кто...

Внезапно лампа на потолке зажглась. На пороге появился высокий темнокожий человек с каштановыми волосами, в набедренной повязке и головном уборе из перьев, и Джек расхохотался бы от такого зрелища, если бы не направленный на них «марлин» 336-го.

– Кто вы такие? – спросил он.

Джек поднял руки.

– Мы всего лишь путешественники, ищем, где укрыться от непогоды.

– Здесь не дают приют малихини. – Он сделал шаг вперед и поднял ружье. – Убирайтесь вон. Хеле аки ое!

– Подождите, – сказал Джек, – мы разыскиваем миссис Бхакти, Калабати Бхакти. Нам сказали, что она живет здесь.

– Понятия не имею, кто это. Убирайтесь!

Хотя человек этот и бровью не повел, услышав имя Калабати, висевшее у него на шее ожерелье ничем не отличалось от того, что лежало у Джека в кармане. Ясно, он лжет!

Вдруг Джек услышал, как кто-то произнес:

– Джек!

Калабати спустилась на первый этаж вслед за Моки посмотреть, кто пришел, и осталась стоять в темном коридоре, наблюдая за происходящим. Внизу стояли двое, промокшие, в рваной одежде. Один – азиат огромного роста, второй – до боли знакомый, среднего роста, темноволосый, темноглазый, с белым цветом кожи, похожий на кавказца. Но лишь когда он произнес ее имя, она узнала его окончательно. Не может быть!

Несмотря на прилипшие ко лбу мокрые волосы, несмотря на то, что усталость делала его старше, это не мог быть никто другой. Сердце едва не выскочило у нее из груди.

Женщина бросилась к Джеку, протягивая к нему руки. Никогда еще она не была так рада чьему бы то ни было появлению.

– Джек! Я думала, тебя нет в живых! – Она обвила руками его шею и прижалась к нему.

Джек тоже обнял ее, но без особого энтузиазма.

– Да, это я, – сказал он сдержанно. – Вот приехал узнать, как ты живешь.

Она чуть отступила назад, все еще изумленно глядя на него:

– Но когда я оставила тебя, ты был...

– Я залечил раны – сам.

Калабати почувствовала, как Моки приближается к ней сзади. Обернувшись, она с облегчением увидела, что он опустил ствол винтовки. Она выдавила из себя улыбку:

– Моки, это Джек. Мой старый, хороший друг.

– Джек? – переспросил он, метая взгляды то в нее, то в пришельца. – Тот самый Джек, которого ты любила и который погиб в Нью-Йорке? Тот самый?

– Да. – Она в замешательстве посмотрела на Джека. – Как видишь, я ошиблась, считая его погибшим. Разве это не замечательно? Джек, это Моки.

У Калабати перехватило дыхание. Реакцию Моки невозможно предугадать. Он вообще стал непредсказуемым, точнее сказать, неуравновешенным, с тех пор как в нем стали происходить все эти перемены.

Моки, улыбаясь, протянул Джеку руку:

– Алоха, Джек. Рад приветствовать тебя в своем королевстве.

Калабати заметила, как напряглись мышцы на лбу Моки, когда он сжал руку Джека, и как тот слегка поморщился, прежде чем улыбнуться.

– Благодарю, Моки. А это мой хороший друг, Ба Тху Нгуен.

Теперь настала очередь Моки морщиться, когда вьетнамец пожимал ему руку.

– Вы как раз вовремя, – сказал Моки, – мы собирались отправиться на церемонию.

– Может быть, нам лучше остаться дома? – спросила Калабати. – Тем более что к нам пришли.

– Чепуха! Они пусть идут с нами. Я просто требую этого.

– Уж не собираетесь ли вы выйти наружу? – поинтересовался Джек.

– Конечно. Мы должны подняться в горы, туда, где горят огни. Ночные твари не помешают нам. Тем более что они избегают высокогорных районов. Вы удостоены чести наблюдать церемонию ножа.

Моки уже рассказал ей о церемонии, которую придумал вместе с ниихаусцами. Она должна была стать повторением кровавой драмы, происшедшей накануне. У Калабати не было ни малейшего желания участвовать в этой церемонии, и приход Джека явился хорошим поводом, чтобы остаться.

– Моки, – сказала Калабати, – почему бы тебе не сходить одному? Наши гости замерзли и промокли.

– Да, – поддержал ее Джек, – а как быть с дождем? Мы немного...

– Ерунда! Возродившийся к жизни огонь Халеакалы высушит вашу одежду и вернет вам силы.

– Отправляйся один, Моки, – сказала Калабати, – без нас Церемония вполне может состояться, а вот без тебя ничего не получится.

В глазах Моки легко можно было прочесть: «Оставить тебя здесь, с твоим бывшим любовником? Ты за дурака меня считаешь?» Он обернулся к Джеку:

– Если вы не пойдете, я это сочту оскорблением.

– Гостям не пристало оскорблять хозяина, – сказал огромный вьетнамец.

Калабати заметила, как Джек и Ба быстро переглянулись между собой, потом Джек повернулся к Моки:

– Мы не можем отказаться от такой чести. Ведите нас.

Калабати тряслась в «исуцу-трупер», который вел Моки к освещенной пламенем вершине Халеакалы.

– А что это за церемония? – спросил Джек, сидевший позади Калабати.

– Скоро сами увидите, – ответил Моки.

– Это традиционный обряд или что-то другое?

– Не совсем традиционный, – ответил Моки, – хотя и с элементами традиционных обрядов – древние гавайцы часто приносили жертвы в честь Пеле. Но этот обряд я сам придумал.

Оборачиваясь назад, Калабати видела лишь силуэты Джека и его немногословного спутника.

– Пеле? – переспросил Джек.

– Это гавайская богиня огня, – пояснила Калабати, – повелительница вулканов.

– Что же будем там делать? Бросать в пропасть ананасы и кокосовые орехи?

Моки рассмеялся, поворачивая машину:

– Пеле не нужны ни фрукты, ни кокосы. Она требует настоящие жертвы – людей.

Джек хмыкнул.

– Он не шутит, – сказала Калабати.

Джек ничего не ответил, но даже в темноте женщина почувствовала на себе его взгляд. Она понимала его немой вопрос: как могла она дойти до такого? Ей хотелось все объяснить, но при Моки это было невозможно.

По мере приближения к Красной горе и обсерватории дорога становилась все лучше. Моки остановил машину примерно в четверти мили от вершины, и они вчетвером пошли пешком к кромке кратера, освещаемые холодным светом какой-то странной луны.

А там, примерно милей ниже, бушевало пламя. Бурлящий центр кратера – конечная точка, куда по каким-то неведомым каналам доставлялась расплавленная начинка земли, – находился в постоянном движении. Пузыри вздымались и лопались на его подернутой рябью поверхности, разбрызгивая во все стороны жидкую лаву.

Гейзеры лавы били вверх, словно фонтаны воды, выбрасываемые китом, образуя в воздухе оранжевые арки высотой в тысячи футов. И среди этого хаоса, среди вакханалии всеобщего разрушения неизменным оставался только вливающийся в океан раскаленный поток.

Даже здесь, на высоте тысячи футов, несмотря на холодный ветер, дующий в спину, их обдавало жаром вулкана. Калабати наблюдала, как Джек согревает руки, вытянув их перед собой, как поворачивается мокрой спиной к пламени. Он, должно быть, совсем закоченел. Азиат тоже поворачивался в разные стороны, просушивая одежду.

– Я понял, почему Пеле стала вести себя так хуху, – говорил Моки, стараясь перекричать гул Халеакалы, – она увидела, как ее народ отходит от древнего образа жизни и становится малихини по отношению к своим собственным традициям. Она подает нам знак.

Джек не отрываясь смотрел на огонь.

– Я бы сказал, что она весьма чувствительная дама.

– О! – воскликнул Моки, посмотрев вправо. – Вот и остальные участники церемонии прибыли. Теперь можно начинать.

Он пошел навстречу ниихаусцам. Старший из них – алии – приподнял свой головной убор из перьев, и все преклонили колени перед Моки.

Калабати почувствовала, как чья-то холодная ладонь сжала ее руку. Это был Джек.

– Он ведь просто валяет дурака, когда говорит о человеческих жертвоприношениях, правда? Полагаю, сейчас будет представление с участием Боба Хопа, Бинга Кросби и Дороти Ламор.

Калабати трудно было выдержать его взгляд.

– Очень жаль, но он говорил все это вполне серьезно. Эти люди в убранстве из перьев – последние чистокровные гавайцы с запретного острова Ниихау, ведущие традиционный образ жизни. Прошлой ночью Моки вышел к ним и объявил, что он – Мауи.

Джек посмотрел на нее широко раскрытыми глазами:

– Он что, считает себя островом?

– Нет. Он, конечно, безумен, но не до такой степени. Мауи – это бог, который пришел сюда много веков назад, изловил солнце и заставил его удлинить день. Когда Моки сказал им, что он – Мауи, ниихаусцы не поверили. И один из них проткнул ему грудь копьем.

Джек посмотрел в ту сторону, где стоял Моки, беседуя с ниихаусским алии.

– Ты хочешь сказать, пытался проткнуть ему грудь?

– Нет. Копье вошло глубоко, вот здесь.

Она дотронулась до того места, где у Джека находилось сердце. Ей с самого начала хотелось потрогать его, чтобы убедиться, что он действительно жив и находится здесь. Это оказалось правдой.

Джек бросил на нее быстрый взгляд, потом снова стал наблюдать за Моки.

– Это из-за ожерелья?

Калабати кивнула.

– Когда я носил его, оно не действовало таким образом.

– Оно никогда так не действовало, кто бы его ни носил. Что-то с ним произошло. Его силу стимулировали, заставили действовать активнее, только я не знаю, каким образом.

– Зато я знаю, – сказал Джек, не сводя глаз с Моки.

– Ты знаешь? Откуда ты можешь знать?..

– Вот за этим я сюда и приехал. Там, в Нью-Йорке, есть один человек, которому, может быть, удастся вернуть наш мир в нормальное состояние. Но чтобы это сделать, ему нужно ожерелье.

Калабати передернуло от мысли, что ей придется отдать какому-то незнакомцу второе ожерелье. Она отвернулась, посмотрела на Моки, и у нее перехватило дыхание, когда она увидела, как ниихаусец средних лет поднялся и стал приближаться к Моки с поднятым ножом. Моки стоял не дрогнув, не выказывая ни малейшего страха. Он даже жестом звал этого человека. Ниихаусец подошел совсем близко, он молниеносным движением поднял нож и вонзил его в грудь Моки.

– Боже Иисусе! – вскрикнул Джек, в то время как Ба, с застывшим лицом, что-то пробормотал.

А там, на краю пропасти, Моки отступил на шаг и выпрямился. Он взялся за рукоятку ножа обеими руками и медленно, спокойно, несмотря на то, что его тело сотрясалось в конвульсиях, вытащил из груди окровавленное лезвие. Ниихаусец смотрел на него в немом изумлении, приоткрыв рот, воздев руки к небу. Моки подождал с секунду, а затем поразил его ножом, с которого капала кровь, в самое сердце.

Когда человек зашелся в предсмертном крике, Джек отвернулся. Калабати продолжала смотреть. Человеческие жертвоприношения были в детстве неотъемлемой частью ее жизни. Она родилась от жреца и жрицы храма, где людей регулярно отдают на растерзание ракшасам, и это становится обыденной вещью. Необходимостью. Потому что ракшасы должны быть сыты. Но то, что происходит сейчас, отвратительно, поскольку служит лишь одной цели – подпитывает бредовые идеи, вынашиваемые Моки.

Она как раз наблюдала, как Моки поднял тело ниихаусца и швырнул его в пламя, принеся в жертву вероломной богине Пеле, когда Джек обернулся к ней:

– Какого черта ты связалась с этим маньяком?

– Это долгая и грустная история, Джек. Поверь мне, он был совершенно другим до тех пор, пока солнце и небеса не предали нас.

Сейчас она мысленно оплакивала того Моки, которым он был раньше, того Моки, который – она чувствовала это – безвозвратно потерян для нее.

– Что же, верю тебе на слово, – сказал Джек, – но сейчас его нужно остановить. И единственный способ сделать это – забрать у него ожерелье.

– Это легче сказать, чем сделать, когда перед тобой человек, который залечивает свои раны.

– У меня есть один план. – Он посмотрел ей прямо в глаза. – Поможешь мне?

Она кивнула:

– Да, конечно.

Только не думай, что тебе удастся завладеть ожерельем и скрыться, когда мы отберем его у Моки.

Вторник

Путешествия

Из передачи радио ФМ-диапазона:

"Джо: Привет. Вот мы и снова с вами. Вы, наверное, подумали, что мы убежали с тонущего корабля, как и большинство жителей города, правда? Нет, не убежали. Просто на какое-то время остались без электроэнергии. Как и весь город. Вы, разумеется, знаете, что весь город погрузился в темноту.

Фредди: Да, но у нас есть генератор, и теперь он заработал, так что мы остаемся с вами, как и обещали.

Джо: Жаль только, что новостей совсем немного. Газеты теперь выпускать невозможно, телеграфное и телефонное сообщение прервано. Но мы по-прежнему остаемся в эфире и сделаем для вас все что в наших силах.

Фредди: Да. Мы друг без друга не можем".

Дорога Дину, Румыния

–Думаю, что мы заблудились, Ник, – сказал Билл.

Они со скрипом, скрежетом, кренясь в разные стороны, медленно волочились по просеке, которая в этих местах считалась дорогой, и Биллу приходилось постоянно сражаться с рулем вездехода румынского производства. Он был ржавым, шкала одометра показывала в километрах, руль заедало, тормоза отказывали, выхлопная система давала сбои. Но при этом он оказался почти неуязвимым, и его толстые стекла были не по зубам жукам, которые роились над ними в окрестностях Плоешти. Правда, в этих местах жуков было не так уж много. Наверное потому, что поблизости почти не было людей или животных, которыми можно было бы поживиться.

Билл всматривался в пространство перед собой. Отвесные горы громоздились с обеих сторон. В темноте, прорезаемой светом, слева, с близкого расстояния, можно было рассмотреть появившиеся бреши. Хорошо, что скоро утро. Передвигаясь на восток, они, правда, несколько укоротили себе ночь, но Билл все равно устал от темноты. Его мучила головная боль, вызванная повышенным содержанием в воздухе карбономоноксида, шея ныла от напряжения, левую ногу и правую руку жгло из-за постоянной войны с заедающим переключением скоростей и упрямым тормозом, и он был уверен, что они проехали очень важный поворот, оставшийся километрах в десяти позади.

И тогда он начал разговаривать с Ником. Ник пока не способен был ему отвечать, но при звуке собственного голоса у него появилось ощущение, что он не совсем одинок на этой пустынной горной дороге, пролегающей через самое сердце благословенной страны, в которой он не мог произнести ни слова на местном языке.

– Нам никогда не суждено найти дорогу обратно, – сказал он, – и мы не вернемся домой – разве что в ящиках из сосновых досок.

Вместе с Джо Эшем они перелетели через Атлантику и Северную Европу в рекордно короткое время, на протяжении всего полета попадая в попутные потоки воздуха. Аэродром в Плоешти был пуст, за исключением восточно-европейских пилотов – друзей Джо. Очевидно, братья Эш пользовались сетью, раскинутой по всему миру, состоящей из родственных им по духу людей, которые приготовили для них этот повидавший виды вездеход. Они считали, что Биллу стоит подождать до утра. Но до рассвета, если судить по предыдущим дням, оставалось еще часа три. А три часа сейчас казались Биллу вечностью. Да, сейчас было 6.02 до полудня по местному времени, но часы внутри Билла различали только полночь. Он был слишком перевозбужден, чтобы спать, так почему бы не провести это время с пользой? Вездеход, с виду достаточно прочный, скорее походил на модернизированный мини-танк, чем на машину, и вот Билл усадил Ника на сиденье для пассажиров и уехал в темноту.

До чего глупо! Теперь Билл это понял. Он посмотрел на часы. Восемь. За два часа они преодолели расстояние в тридцать миль, проехав большую часть из них по шоссе, ведущему на север от Плоешти, а последние несколько миль ползли по этой каменистой дороге. В соответствии с кривой Сапира, рассвет должен был наступить в 7.31, после чего у них будет восемь часов и тридцать восемь минут светлого времени. Что на полчаса меньше, чем в самом коротком дне в году – во время декабрьского равноденствия, после которого дни начинают увеличиваться.

Билл поежился. Настала невиданная до того зима. Зима, когда замерзает душа.

– Я знаю, что ты собираешься мне сказать, Ник, – продолжил он – ты скажешь: «А я тебя предупреждал». Может быть, ты правду меня предупреждал, а я не прислушался. Хотя сейчас это не имеет значения. Мы застряли здесь, посреди дороги, ведущей в никуда, и нам остается только ждать, пока рассветет и встретится кто-нибудь, кто сможет показать дорогу к замку.

Но Ник, как всегда безукоризненно вежливый, воздержался от «Я тебя предупреждал».

Билл огляделся в поисках ровного места, где можно было бы поставить машину, и вдруг заметил, что дорога становится шире. Замечательно. Он может свернуть на обочину и подождать до утра. Вдруг впереди что-то забелело. Это оказались маленькие домики. Целый ряд. Деревня.

– Может быть, все-таки есть Бог на свете, Ник. – Но Ник был неверующим. Так же как Билл.

Билл почти желал, чтобы вернулись прежние дни, когда он верил. Он обратился бы сейчас с мольбой о помощи к Господу, чтобы Тот указал им верную дорогу и управлял его руками, лежащими на руле.

Но те дни прошли. Его Бог мертв. Заклинания не помогут. И сейчас он будет делать все так, как делал всегда, – рассчитывая только на себя самого.

Проезжая по дороге, петляющей между домами, он по-прежнему остро ощущал одиночество. То, что они издалека приняли за деревню, на деле оказалось не более чем скоплением хибар, ветхих и заброшенных. Когда фары высветили их, Билл увидел, что с покореженных стен облупилась штукатурка, заметил дыры на крышах домов. Тяжелые времена настали для жителей этих мест. Биллу не потребовалось заходить в дома. Он и так знал, что жители покинули деревню.

– Вот теперь мы действительно заблудились, – сказал он Нику. Усталость обволакивала его подобно ветхому одеялу. – Потерялись посреди дороги в никуда. Если и есть Бог, то он покинул это место.

А потом они увидели огонь. Он горел на другом конце деревни, его прерывистое пламя слабо мерцало в начинающем светлеть небе. Это было похоже на костер. Он поехал на огонь, постепенно набирая скорость.

Значит, не все потеряно. Они выберутся отсюда. Может быть, у них еще есть надежда благополучно закончить эту поездку.

Но впереди не оказалось ничего – ни дороги, ни травы ни земли, – сплошная пустота. Он нажал на тормоза так, что Ник стукнулся о приборный щиток, а вездеход лязгнул и резко остановился на самом краю обрыва. Дыра, черт возьми! Еще одна!

Хотя нет. Слева смутно вырисовывался какой-то старинный мост, с каменными опорами, уходящими вниз. От огня их отделяло каменное ущелье – он уже рассмотрел, что это ущелье, а не дыра – шириной в две сотни футов. Кроме того, подъехав ближе, они увидели, что костер не на открытой местности. Пламя виднелось за высокими распахнутыми воротами в массивной каменной стене, которая, казалось, вырастала прямо из горы. Билл разглядел силуэты людей, обступивших костер, и заметил, что некоторые смотрят на них. С внешней стороны над стеной возвышалась толстая, мощная башня высотой в сорок-пятьдесят футов. Сооружение напоминало игрушечный замок теш крепость. Лицо Билла озарила улыбка – когда же он последний раз улыбался?

Он доехал. Он нашел это место.

Замок.

Билл издал радостный крик и постучал по рулю.

– Мы смогли это сделать, Ник! – Потом, подражая Вальтеру Кронките, понизил голос: – А они говорили, что нам это не под силу!

Он снова завел машину и поехал к мосту. Но когда фары осветили старые, ветхие доски, остановился, сомневаясь, стоит ли идти на такой риск.

– Что скажешь, Ник?

Вопрос был чисто риторическим, но Биллу показалось, что поведение Ника стало более осмысленным. Может быть, на его подействовал удар о приборный щиток? Или здесь что-то другое?

Не исключено, что все дело в жуках, роившихся вокруг замка. Воздух уже кишел ими. Наверное, потому, что все люди вдоль этой дороги собрались сейчас здесь у костра. Но почему открыты ворота? И почему жуки не ворвались в замок и не сожрали всех?

Одно Билл знал совершенно точно – переехать сейчас мост невозможно. Через первые же пятьдесят футов жуки их сожрут. Можно, разумеется, подождать. Но ожидание для Билла невыносимо, даже минута. Он проделал такой долгий путь в темноте не для того, чтобы теперь, когда цель почти достигнута, ждать рассвета. Черт с ними, с жуками. Он переедет через ущелье. Сейчас.

– Ну что же, Ник, – сказал он, – здесь нам нечего делать.

Он ехал медленно, не отрывая взгляда от настила моста.

Это было не так просто, тем более что жуки все чаще ударялись о машину.

Они двигались рывками, но все-таки более плавно, чем по грунтовой дороге, по которой добирались сюда. Люди впереди, у ворот, следили за их приближением.

– Остановите. – Это сказал Ник.

Билл нажал на тормоз. Ник прижался лицом к боковому стеклу. Голос его был бесстрастный, как всегда, но все же Билл уловил в нем эмоции – почти волнение.

– Что такое, Ник? Что-нибудь не так?

– Я вижу их. Там внизу. Маленькие осколки меча.

Он показал вправо, на основание башни, туда, где примерно на пятьдесят футов ниже она срасталась с каменным ущельем. Билл с трудом мог рассмотреть дно. Как же Ник смог увидеть маленькие кусочки металла?

– Я ничего там не вижу, Ник.

– Вон там. Они излучают голубое свечение. Вы что слепой?

Билл напряженно всматривался, но не видел внизу ничего, кроме темноты.

«Может быть. Но раз один из них видит, возможно, что-то получится».

Билл уже радовался, до чего легко оказалось выполнить миссию, как вдруг заднее стекло хрустнуло и вдавилось внутрь после того как здоровенный жук камнем ударился в окно. Стекло пока не рассыпалось, но сколько еще оно продержится? Жуки устроили им настоящий «блицкриг», предприняли последнюю неистовую попытку сожрать их. Они царапали, грызли вездеход, бились о него с размаху, атакуя каждый квадратный дюйм поверхности машины, – словно в предчувствии близкого рассвета, когда им придется снова вернуться в дыру, исторгшую их.

Билл перевел мотор на первую скорость, но не отпускал сцепления. Он ничего не видел. Осовидные и шарообразные жуки, копьеголовые «пираты» и другие твари настолько густо облепили переднее и все остальные стекла, что теперь мир за окном представлял собой колышущуюся массу, слепленную из грызущих челюстей, извивающихся щупалец и мешочков с кислотой. Ему придется ехать вслепую. И если вездеход занесет на тридцать футов вправо или влево, они полетят в пропасть глубиной в пятьдесят футов с моста без перил.

Тут заднее стекло еще глубже вдавилось внутрь под натиском, и он понял, что у него не осталось выбора. Уж лучше свалиться с моста, чем оставаться здесь и ждать, пока стекло не выдержит, и их просто съедят живьем.

Набрав в легкие воздуха, Билл отпустил сцепление, и машина тронулась с места. Он обнаружил, что через боковое стекло с его стороны, если смотреть вниз, можно время от времени видеть край моста. И он стал ориентироваться на этой край.

Когда они подъезжали к замку, шум, сначала слабый, невнятный усилился. Теперь уже можно было различить голоса – эти голоса их подбадривали. Да, подбадривали. И этот звук, проникавший сквозь стекла вездехода, растрогал Билла, согрел ему душу. Теперь он уже двигался на этот звук, словно на радиомаяк, прибавив скорость.

И вдруг – словно они миновали облако, из которого лил дождь, – жуки исчезли. Куда-то пропали – все до единого. И в вездеходе наступила тишина. Если не считать доносившихся голосов. Жуков вокруг машины сменили ликующие люди. Женщины и мужчины, не очень молодые и пожилые, с простыми деревенскими лицами, в грубой одежде, рукавицах из овчины, вязаных шапках. Они распахнули дверцу вездехода и помогли им выйти, пожимая руки и хлопая по спине. Улыбаясь в ответ, отвечая на рукопожатия, Билл обернулся и посмотрел на мост. Жуки плотной массой повисли в воздухе над аркой ворот, но ни один не залетел внутрь.

Он снова повернулся к людям, заметил, что среди них есть дети, увидел бродивших вокруг ягнят. Потом посмотрел вверх – там, на стенах из каменных плит, виднелись кресты. Сотни крестов. Тысячи крестов.

Что же это за место? И почему у Билла такое чувство, словно после долгих странствий он вернулся домой?

С наступлением дня жуки скрылись в темноте, в которой обитали, и крестьяне покинули замок. Взяв с собой детей и домашних животных, они перешли через мост, возвращаясь к тому, что осталось от прежнего, настоящего мира, в котором они жили, оставив Билла и Ника с их машиной у пепелища ночного костра.

Билл понимал, что им с Ником нужно спуститься в ущелье на поиски разрозненных осколков меча, но у него не хватало сил отсюда уйти. Только не сейчас. Замок завладел его сознанием, не отпускал, словно окружил своими стенами.

Он знал, что дело в крестах. Удивительно – тридцать лет он был проповедником, но ни разу не видел сразу столько крестов. Не унылые, навевающие тоску латинские кресты похожие на крылья ветряной мельницы, а необычные – широкие, с медным основанием и никелевой поперечиной, расположенной высоко, почти у конца основания. Что-то похожее на крест, который назывался еще крестом святого Антония.

Но не все жители деревни ушли. С ними остался седобородый старик не моложе восьмидесяти, по имени Александру. Он владел английским в той же степени, что Билл – румынским, но они нашли общий язык – немецкий. Билл учил его в школе и в колледже, мог даже читать «Фауста» в подлиннике. И теперь обнаружил, что помнит его достаточно хорошо, чтобы общаться с Александру.

Старик показал им все сооружение. Его отец, тоже Александру, присматривал за замком перед Второй мировой войной. Сейчас о замке тоже не мешало бы позаботиться – и не одному человеку, а целой команде. Снег, ветер, дождь, засуха, стужа, зной – все это оставило на замке свои отметины. Верхние этажи разрушены, остался лишь гигантский каменный цилиндр, заваленный щебнем. И все равно от замка веет необычайной силой.

– Раньше об этом месте шла дурная слава, – сказал Александру, – но теперь нет. Наоборот. Маленькие чудовища не залетают сюда. Только мечутся вокруг.

Он подошел к воротам и жестом показал направо. Билл следил за его рукой. Там темнела среди окружающей зелени какая-то овальная поверхность, в несколько сотен футов диаметром.

Дыра.

– Оттуда и пришли эти маленькие чудовища.

– Я знаю, – сказал Билл, – такие дыры теперь повсюду.

Потом Александру провел Билла в подвал замка и показал лаз в каменном полу. Он рассказал, что весной 1941 года немецкие солдаты встали в замке на постой и почти разрушили его. Они потревожили какое-то чудовище, которое перебило всех солдат и хотело скрыться, но в последний момент было уничтожено.

Александру посмотрел на Билла своими водянистыми голубыми глазами.

– По крайней мере, мы так думали. Но теперь я в этом не уверен.

– А как его уничтожили?

– Кто-то рыжеволосый поразил его волшебным мечом...

...Волшебным мечом...

– ...потом он ушел, хромая, с одной еврейской женщиной из Бухареста, и мы его больше не видели. Не знаю, что с ним случилось потом.

– Он сейчас старый и седой, как вы, – сказал Билл, стараясь себе представить Глэкена в молодости. Наверняка он был великолепен. – Он и эта женщина до сих пор вместе.

Александру кивнул и улыбнулся:

– Я рад. Он очень храбрый, но в гневе был страшен.

С помощью Александру и записей Глэкена, при свете фонарика, Билл провел Ника через темный коридор под подвалом в самую нижнюю часть башни. Крутая винтовая лестница привела их к фундаменту, где в одну из каменных плит было вделано металлическое кольцо. Билл потянул за него. Часть стены сдвинулась и ушла внутрь. Свет хлынул в подвал башни. Билл подумал о том, сколько веков назад солнечный свет падал на эти камни.

– Ну вот, Ник, – сказал он, входя в открывшийся проход, – теперь делай свое дело. Где они?

Ник стоял, щурясь от яркого света. Худой, еще бледней, чем обычно, он выглядел просто ужасно. И он снова замкнулся в себе.

Билл обшарил глазами землю в поисках осколков, о которых говорил Ник. Внизу было что-то напоминающее выложенное галькой речное дно величиной с кулак, по которому не торопливо бежал водный поток. Билл посмотрел вправо, наверх, туда, где возвышались пронзающие небо горы. Весной когда тает снег, ущелье наверняка заливает водой. Уже прошло полстолетия с тех пор, как здесь были рассыпаны осколки меча. Что могло от них остаться? И есть ли надежда отыскать осколки, если даже они уцелели?

– Ну, Ник, – спросил он, – где же они?

Ник молчал, неотрывно глядя перед собой.

В отчаянии Билл опустился на колени и стал шарить среди камней и гравия. Это невозможно. Так он их никогда не найдет.

Он выпрямился и отряхнул руки. Ник мог видеть осколки раньше, в темноте, когда они мерцали «голубым светом».

Может быть, он видит их только ночью?

– Проклятие!

Он рисковал их жизнями ради того, чтобы быстрее попасть сюда, а потом как можно скорее вернуться в Плоешти и полететь домой в светлое время. А теперь придется ждать наступления темноты.

Он обернулся и пнул гранитную стену башни. Но замок – темный, нависший над ним монолит – вряд ли это заметал.

Билл завел Ника обратно в башню, такую же темную и мрачную, как и его настроение. Новая задержка означала, что он попадет к Кэрол только в среду. А ему так хотелось знать, что сейчас с ней и есть ли известия от Хэнка.

Куда, в конце концов, он сбежал?

Киноафиша:

Кинотеатр под открытым небом Джо Боба, специальный выпуск:

«Съеденные живьем» (1976) Нью-Уорлд «День кошмара» (1965) Хертс-Лион «Ночные крылья» (1979) Колумбия

«Сырое мясо» (1972) АИП

«Дьяволы в ночи» (1965) Двадцатый век Фокс

«Щупальца» (1977) АИП

«фаза 4» (1973) Парамаунт

«Космический террор» (1958) Юнайтед Артистс

«Они пришли из космоса» (1967) Амикус

«Последние дни планеты Земля» (1974) Тохо

«Пожиратели плоти» (1964) СДА

«Они пришли из недр» (1975) Транс Америка

«Земля умирает с криком» (1964) Липперт/Двадцатый век Фокс

Шоссе Нью-Джерси

Хэнк не мог понять, сон это или явь. Как будто бы явь.

Он мог различить звуки вокруг, кисловатый запах спертого воздуха и свет, который становился все ярче и проникал через отяжелевшие веки. Он не чувствовал своего тела. Казалось, у него вообще не было тела. Где она находится? Что...

Тут он вспомнил все: сороконожки, их королева... Крик заклокотал в горле, но так и не вырвался наружу. Как тут закричишь, если губы не шевелятся?

Нет. Все это сон: дыры, крылатые чудовища, запасы еды, уход Кэрол, стоянка, полицейский, пистолет, пуля, сороконожки – какой-то долгий, мучительный кошмар. Но теперь, наконец, все позади. Он проснется, откроет глаза и увидит на потолке знакомые трещины. Стряхнет с себя весь этот кошмар, дотронется рукой до Кэрол.

Глаза. В них все дело. Огромным усилием воли он заставил себя приподнять веки, но самого движения не ощутил, только увидел узкую, словно лезвие ножа, полоску света, совсем бледного, какой бывает перед восходом солнца.

Ободренный, Хэнк еще больше поднял веки. Полоска становилась все шире, по мере того как веки, склеившиеся от чего-то вяжущего, раздвигались все больше и больше, пока не разлепились совсем. Нет, это не похоже на первые лучи солнца – свет какой-то тусклый, рассеянный. Когда Хэнк, наконец, полностью открыл глаза, они стали различать очертания и цвета. Очертания какие-то расплывчатые. А цвета – маловыразительные, в основном сероватого оттенка. Хэнк щурился, стараясь сфокусировать взгляд.

Скользнул глазами по телу. Он лежал на кровати поверх простыней совершенно голый. Теперь он уже смутно ощущал свое тело. Слава Богу! Все это оказалось сном. Попробовал повернуть голову – налево, к свету, но не смог. Почему он не может пошевелиться? Ведь он уже проснулся. В чем дело? Он скосил взгляд влево. Окно спальни находится прямо над ним. Если бы только он мог...

Стоп!.. Стены – круглые. Потолок – выпуклый. Из бетона. Везде сплошной бетон. Он еще на миллиметр открыл глаза. Никаких окон – свет проходил через решетку, вделанную в бетонный потолок.

Это не спальня. Это колодец, канализационный колодец. Значит, все это ему не приснилось. А случилось на самом деле. На самом деле!

Справившись с первым приступом паники, Хэнк попытался порассуждать. Он жив. Об этом нужно помнить. Он жив, и скоро наступит день. Твари из трещины днем бездействуют. Они прячутся от света. Он должен пораскинуть мозгами и что-нибудь придумать. Это он хорошо умеет. Строить планы на будущее.

Он снова посмотрел на свое тело. Сейчас очертания уже не были такими расплывчатыми. Он увидел, как плавно поднимается и опускается его умеренно волосатая грудь, а ниже, на животе, разглядел кровоточащую рану в том месте, где сороконожка пробуравила отверстие и ввела туда нервно-паралитический яд. Действие невротоксина, очевидно, продолжает парализовать его двигательные мышцы, но при этом сердце и легкие продолжают функционировать. Паралич не полный. Он ведь может шевелить веками. Может двигать зрачками, разве нет? Чем еще он может пошевелить?

Хэнк отвел взгляд от живота и стал осматривать свои руки. Они неподвижно лежали вдоль туловища, ладонями кверху. Затем посмотрел на ноги. Они были целы и вывернуты носками наружу. Глядя на Хэнка, можно было подумать, что он загорает. Тело находилось в абсолютно расслабленном состоянии... от паралича. Он снова окинул взглядом руки – от плеча до кисти. Если бы он смог пошевелить пальцем...

Вдруг он заметил, что весь окутан густой паутиной, похожей на марлю. Казалось, ее сплел огромный паук. Длинные нити обвили руки и ноги Хэнка и тянулись к стенам колодца, уходя концами в прилепленный к бетону желеобразный шарик. Оглядевшись, насколько это было возможно в его положении, Хэнк понял, что не лежит, а подвешен в гамаке из паутины поперек колодца.

Хэнк сам удивился спокойствию, с которым оценил создавшуюся ситуацию. Он в ловушке – не только парализован, но к тому же и тщательно, накрепко связан. Однако гамак имеет некоторые преимущества. При длительном соприкосновении с бетонным полом его тело не сохранило бы нормальную температуру, к тому же паутина защищала его от воды. По крайней мере, тело оставалось сухим.

Так что, можно сказать, он оставался на высоте и вышел сухим из воды, хотя при этом был связанным, бессловесным и парализованным.

Он подвешен, словно кусок мяса.

Эта внезапно пришедшая в голову мысль оглушила его, словно удар молота. Его будут жрать эти ненасытные твари. Они ввели в его тело консерванты и складировали его живьем, чтобы не разлагался. И когда пища на земле иссякнет, они спустятся сюда и полакомятся им в свое удовольствие.

Он подавил поднимающийся в нем ужас. Страх – плохой советчик. Чудовища парализовали его тело. И если парализуют еще и мозг, положение станет безвыходным. Мозг сверлила одна-единственная леденящая душу мысль: «Меня сожрут».

Этот мерзавец, лейтенант полиции, посмеялся бы вволю: запасал еду, а теперь сам стал едой. Возможно, даже Кэрол оценила бы горькую иронию случившегося.

«Но я жив! – говорил он себе. – И, возможно, смогу справиться с этими тварями». Он уже изучил их повадки. Очевидно, они погружаются в спячку днем, а в ночные часы выползают на поверхность поохотиться. Тогда-то он и освободится.

Но сначала нужно выйти из состояния паралича. Он уже может двигать зрачками и веками. Теперь на очереди руки. Они нужны больше всего. Особенно если он попробует освободиться. Пальцы. Он начнет с указательного на правой руке, вложит в него всю силу, всю энергию и заставит пошевелиться. Потом перейдет к следующему, и так, пока не будет в состоянии сжать кулак.

После этого он займется левой рукой.

Хэнк прищурился и стал разглядывать указательный палец, в котором для него сейчас сосредоточился весь мир.

И палец пошевелился.

Или это ему показалось? Просто он увидел то, что очень сильно хотел увидеть?

И все-таки палец пошевелился. Это только начало. Постепенно все его тело станет управляемым, и он сможет отсюда выбраться.

Немного воспрянув духом, Хэнк удвоил усилия, не оставляя палец в покое.

Радио АМ-диапазона. (В эфире молчание.)

~~

Монро, Лонг-Айленд

Алан возвращался с заднего двора к парадному входу и катил свое кресло по бетонным дорожкам, которые, переплетались между собой, опоясывали Тоад-Холл. Слева, с запада, над деревьями поднимался дым. Не здесь, поблизости, в районе Прибрежного шоссе, а где-то вдалеке. Скорее всего, на нижней окраине Монро. Ему рассказывали о бродящих по городу бандах, которые грабили, поджигали, насиловали. Здесь они еще не появлялись, но, возможно, это был лишь вопрос времени.

Как странно все получается. Он всегда думал, что если мир погрузится в пучину анархии, то хаос, безумство толпы – крики в темноте, языки пламени, взвивающиеся в ночное, невидящее небо, – все это будет только ночью. Но, судя по нынешней ситуации, люди теперь творят насилие днем, а ночью его совершают другие существа.

Алан повернулся спиной к клубам дыма и стал осматривать Тоад-Холл. Старый особняк выдержал прошлой ночью еще одну безжалостную атаку, но выстоял, как и подобает бесстрашному, несгибаемому воину.

Правда, количество ранений у него увеличивалось со скоростью, вызывающей тревогу. Бока его обколоты, расщеплены, помяты, на голове сквозь кровлю проступают залысины. Глаза – окна все еще открыты для скудеющего солнечного света. По крайней мере, большинство из них.

Поэтому Алан сейчас и приехал сюда. Две ставни сегодня утром не раскрылись. Даже находясь внутри, Алан понял, что на них остались глубокие вмятины, намного глубже, чем могли оставить жуки, во всяком случае, те из них, которых он до сих пор видел.

Вполне возможно, что теперь под луной ходит кто-то более крупный, чем его проклятые предшественники, и соответственно более опасный для маленькой крепости, в которую превратился Тоад-Холл. Въехав на передний двор, Алан остановил кресло.

Вмятины на ставнях были гораздо глубже, чем он себе представлял. И остались от чего-то достаточно тяжелого и острого вроде металлического прута.

Но еще больше его встревожили рододендроны под окнами.

Они был расплющены.

Алан подъехал ближе, чтобы лучше все рассмотреть. Это были многолетние, полувековые родосы с мощными стволами и крепкими ветвями, которые благодаря Ба каким-то таинственным образом сохраняли густую зеленую листву. Дерево очень прочное. Алан помнил это с тех времен, когда обрезал ветви родоса вокруг своего старого дома, до того как он сгорел.

Но ветви, которые он видел сейчас перед собой, были не обрезаны, а сломаны, так же как стволы, и вдавлены в землю. Кто-то огромный, тяжелый, и не один, побывал здесь сегодня ночью, царапая окна, ударяясь об них.

Главное, что они так и не смогли пробраться внутрь.

Когда Алан развернулся и снова въехал на дорожку, он заметил вмятину на лужайке. У него екнуло сердце. Он впервые увидел ее. Он был слишком занят, рассматривая ставни и сломанные родосы. Но с того места, где он сейчас находился, ее невозможно было не заметить.

В свежей весенней траве, которую давно следовало постричь, появилась проплешина. Она тянулась от ворот, мимо ив, и подходила к самому дому. Алан пытался представить существо, которое могло оставить подобный след, но на память не приходило ничего, кроме шара для кегельбана диаметром в тридцать футов. И скорее всего, с зубами. Множеством зубов.

Он поежился и поехал дальше. С каждой ночью положение становилось все тяжелее. Недалеко то время, когда оборона Тоад-Холла будет прорвана. Это неизбежно. Алан молил Бога о том, чтобы ему удалось уговорить Сильвию переехать, прежде чем это произойдет, или чтобы Глэкен помог собрать те кусочки, которые ему были нужны. Тогда он сможет попросить о помощи.

Всем им потребуется помощь. Алан нутром чувствовал это. Много помощи. И в самое ближайшее время. Если кривая Сапира вычерчена верно, у них осталось два рассвета. А потом солнце зайдет последний раз – завтра, в два часа дня. И наступит бесконечная ночь.

Мауи

Даже кофе имел привкус рыбы. Джек знал, что вода чистая, – видел, как Калабати наливала ее из холодильной установки, – но привкус рыбы все-таки был. Может быть, потому, что все вокруг пропахло рыбой. В воздухе стоял настолько густой запах мертвых обитателей моря, что Джек мог поклясться – ощущал это вкус даже когда дышал.

Он стоял на ланаи, через силу допивая кофе, посматривая на долину внизу и гигантский водоворот, начинающийся от Кахулуи. От его красоты замирало сердце, но все портило зловоние. Из дома позади него, из гостиной, доносились визг пилы, удары молотка – там что-то резали и строгали.

К нему подошла Калабати, тоже с чашкой кофе в руке, и облокотилась о перила. Она была укутана в светлое, с цветами, муу-муу, которое непостижимым образом не скрывало, а подчеркивало ее изящную фигуру. Джек не отрывал глаз от ожерелья. Он старался казаться беззаботным, но это было нелегко. Вот она, одна из двух причин, заставивших его совершить столь рискованное путешествие, в двух футах от него. Достаточно протянуть руку и...

– Мои серебристые цветы погибли, – сказала Калабати, глядя на сад с поникшей зеленью, начинающийся за крыльцом, – морская вода убила их. А я надеялась увидеть, как они зацветут.

– Мне очень жаль.

Она показала чашкой на огромный водоворот:

– В этом нет никакого смысла. Он весь день засасывает воду и рыбу, а ночью выплевывает их на мили вверх.

– Смысл, – повторил Джек, вспоминая то, что объяснял ему Глэкен. – В нем и не должно быть никакого смысла, разве что внести смятение в наши умы, заставить нас почувствовать себя слабыми, бессильными, бесполезными. Чтобы мы обезумели от страха и неопределенности, чтобы боялись неизвестного.

От Джека не ускользнуло, что Калабати, когда он произнес слово «обезумели», украдкой через плечо бросила быстрый взгляд в сторону дома.

– Уж если говорить о смысле, – сказал он, – то какой смысл в поведении Моки? Как ты вообще могла связаться с таким человеком? Это не твой тип мужчины, Бати.

Насколько Джек понимал, Моки вообще не мог быть чьим-то типом мужчины. Он не выходил не только к ленчу, но также и к завтраку, обеду и ужину. Жаждущий убийств, одержимый манией величия безумец, который уверовал, что он бог или, по крайней мере, в него вселился бог Мауи – полинезийский Прометей, который добыл для человечества огонь и извлек Гавайские острова со дна океана с помощью своей удочки. Когда церемония была закончена, они вчетвером вернулись в дом, и Джек с Ба провели ночь в гараже, единственном месте, где можно было спрятаться от жуков. Моки и Бати жуки не трогали – еще одно подтверждение божественного происхождения Моки. Он заставил их бодрствовать большую часть ночи, делясь планами относительно будущего «великого Мауи» и всего, что осталось от Гавайских островов. Но под всем этим Джек почувствовал подспудный поток ненависти и ревности, готовый излиться из него. Моки смотрел на Джека как на угрозу, на соперника, претендовавшего на проявление нежных чувство со стороны Калабати. Но Джек и не помышлял об этом. Он только прикидывал в уме, как можно использовать это чувство ревности, чтобы заполучить ожерелье, которое носил Моки, но ему ничего не приходило на ум, кроме как всадить ему пулю в голову.

– Откуда ты знаешь мой тип мужчины? – спросила Калабати, сверкая глазами и раздув ноздри. – Что ты вообще обо мне знаешь?

Джек изучающе посмотрел на ее лицо. Калабати изменилась. Он только не знал, в лучшую или худшую сторону. Ее большие, темные, с продолговатым разрезом глаза, вытянутое широкоскулое лицо, полные губы, безупречно гладкая кожа – все было таким, как и прежде. Может быть, дело в волосах? Они стали длиннее, ниже плеч, и, словно черная грива, развевались на ветру. И все-таки дело не в волосах. Здесь что-то другое, идущее изнутри.

«Хороший вопрос, – подумал он. – И вправду, что я знаю о ней?»

– Насколько мне известно, ты быстро расстаешься с людьми, у которых взгляды не совпадают с твоими.

Она обернулась и посмотрела на долину.

– Это не настоящий Моки – во всяком случае, не тот, с которым я делила жизнь еще неделю назад.

Делила жизнь? Джек готов был расхохотаться при мысли, что она, стопятидесятилетняя женщина, способна чем-нибудь делиться, но тут заметил капельку жидкости в уголке ее глаза, капелька увеличивалась, потом пролилась на веко и скатилась вниз по щеке.

Слезинка. Слезинка, которую пролила Калабати.

Джек не знал, что сказать. Он посмотрел за дверь, за которой работал Моки, работал лихорадочно, как сумасшедший, впрочем, он и был сумасшедшим. Но над чем он работает? И спит ли когда-нибудь? Он несколько часов разглагольствовал перед ними, потом бросился на верхний этаж, где приступил к работе над разбросанными по комнате осколками скульптур, чтобы создать из них новую, огромную, единую скульптуру, в углу сидел Ба, потягивая чай и наблюдая за ним, молча, захваченный этим зрелищем.

– Он был замечательным, – сказала Калабати.

Джек снова посмотрел на нее. Слезинка все еще не исчезла. Напротив, к ней присоединились новые.

– Ты любишь его?

Она кивнула:

– Люблю, только такого, каким он был прежде. – Она повернулась к Джеку и вытирала слезы, бегущие по щекам, но на их месте появлялись все новые и новые. – Ах, Джек, и ты полюбил бы его, если бы знал раньше. Он был мягким, был полон жизни, он был неотъемлемой частью этого мира, этих островов. Гений, подлинный гений, который не кичился своей исключительностью, потому что считал ее чем-то само собой разумеющимся. Никогда ни перед кем не рисовался, стараясь произвести впечатление. Оставался таким, как он есть. И он хотел быть со мной, Джек. Я любила. Я думала, что обрела на земле нирвану, и хотела, чтобы все это продолжалось вечно. Так оно и было бы. Ты это знаешь, Джек.

Джек покачал головой:

– Ничто не длится вечно. – Он протянул руку и дотронулся до ее ожерелья. – Даже с этим.

– Но так быстро? У нас все только началось.

Он внимательно посмотрел на нее. Вот в чем перемена. То, что казалось невозможным, произошло. Калабати – холодная, высокомерная, занятая лишь собой, безжалостная Калабати, которая отправила Джека убить ее родного брата Кусума, чтобы отнять у него ожерелье, а Джека, истекающего кровью, оставила умирать в кресле, потому что он отверг предложенное ею бессмертие... Калабати Бхакти полюбила, и это изменило ее. Быть может, навсегда.

Поразительно – она зарыдала, надрывно всхлипывая, и от ее страданий Джеку стало не по себе. Он ожидал, когда летел сюда, встретить прежнюю – холодную, расчетливую Калабати и приготовился к встрече с ней. Но эта, новая Калабати, застала его врасплох.

Он поборол искушение обнять ее. Нет нужды говорить, на что способен Моки Неуязвимый, если застанет Калабати в объятиях Джека. Поэтому Джек ограничился тем, что прикоснулся к ее руке.

– Чем я могу помочь? – спросил он. – Что можно сделать, чтобы это остановить?

– Если бы только я знала.

– Может быть, все из-за ожерелья. Может быть, ожерелье – одна из причин? И если его снять...

– И заменить на подделку? – Ее глаза сверкнули, когда она опустила руку в карман и вынула ожерелье, точь-в-точь такое, как было на ней. – На это, да?

Поскольку на Калабати было сейчас настоящее ожерелье, а второе носил Моки, то в руке она явно держала подделку. Джек растерялся:

– Где ты его взяла?

– В твоей дорожной сумке. – Взгляд ее потяжелел. – Так каков был твой план? Украсть ожерелье брата и заменить подделкой? Тебе просто не пришло в голову, что я могу отдать его кому-то еще, верно?

«Настало время брать быка за рога, – подумал Джек. – Надо ей все рассказать».

– Ожерелья Кусума недостаточно, – сказал он, выдержав ее взгляд. – Нужны оба ожерелья.

Она вздрогнула и отступила назад, схватившись рукой за шею.

– Мое? Ты хотел украсть мое?

– Говоря по правде, это не было бы воровством. Я просто вернул бы его прежнему владельцу.

– Не шути со мной так, Джек. Люди, которые делали ожерелья, умерли много веков назад.

– Я знаю. Я сейчас не на них работаю. А на человека, у которого они украли металл. Он все еще жив. И ждет, пока ему вернут его. Целиком.

Калабати испытующе смотрела на него широко раскрытыми глазами:

– Ты ведь не шутишь, нет?

– Думаешь, я смог бы сочинить что-либо подобное?

– Тогда годы обрушатся на меня всей своей тяжестью. Я умру. И ты это знаешь.

– Как раз об этом я и собирался тебя попросить.

– А если бы я отказалась?

Он пожал плечами:

– Я надеялся тебя уговорить.

На самом деле он прилетел сюда без определенного плана. И хорошо сделал. Такой, как Моки, не мог присниться ему даже в самом страшном сне.

Калабати не отнимала руки от шеи, словно защищая ожерелье. Было не похоже, что она согласится его снять.

– Ты пугаешь меня, Джек. Еще больше, чем Моки.

– Я знаю, что это звучит чертовски банально, – ответил он, – но сейчас судьба всего мира зависит от того, сможет ли человек по имени Глэкен получить обратно ожерелья и восстановить их первоначальную форму.

Калабати показала рукой на испускающую зловоние долину, потом на водоворот.

– Он сможет все это переменить? Вернуть всему первоначальный вид?

– Нет. Но он сможет остановить силу, которая все это сотворила, которая и старается разрушить все, что мы сейчас видим. Здесь еще не так плохо, Бати. Вполне терпимо. Потому что на островах не много людей. Но там, на материке, в крупных и мелких городах, люди готовы перегрызть друг другу глотку. Все напуганы, напуганы до смерти. Лучшие прячутся ночью от чудовищ, а днем от своих собратьев. А худшие делают то, что делали всегда. Но ужаснее всего среднестатистические Джо и Джейн. Те из них, кто не парализован страхом, мечутся по улицам в исступлении, и самые гнусные из них грабят, жгут, убивают. И в твоих силах остановить это безумие, повернуть все вспять.

– Я не верю, что все так уж плохо. Этого не может быть. Я прожила полтора столетия. У меня на глазах английский офицер застрелил моих родителей, я видела восстание сипаев в 1850 году, две мировые войны, большевистскую революцию и, что ужаснее всего, – зверства, совершаемые в Пенджабе, когда одни индийцы убивали других. Ты даже представить себе не можешь, чего я насмотрелась.

– То, что творится сейчас, – гораздо хуже, – сказал Джек. – В это вовлечен весь мир. А после четверга над землей опустится ночь. Навсегда. И некуда будет убежать. Да, так случится, если ты ничего не предпримешь.

– Я?.. – повторила она очень тихим, отсутствующим голосом.

– Ты.

Джек выждал паузу, чтобы дать ей возможность снова посмотреть на остров, который она, видимо, очень любила, и еще раз почувствовать зловоние, предвещавшее его скорую гибель. А потом задал ей вопрос. Ему никогда не пришло бы в голову спрашивать о таком прежнюю Калабати, ту, с которой он много лет назад был знаком в Нью-Йорке. Но перед ним была новая, изменившаяся к лучшему женщина, сумевшая полюбить мужчину, полюбившая этот остров. Может быть, эта Калабати досягаема.

– Что ты скажешь на это, Бати? Я не прошу тебя снять его и отдать мне. Но я прошу тебя вернуться со мной в Нью-Йорк и поговорить с Глэкеном. Он единственный на земле старше тебя. Да ты, черт возьми, просто новорожденный младенец по сравнению с ним. Ты побудешь с ним и поверишь.

Она повернулась и облокотилась на перила, через дверной проем заглядывая в гостиную.

– Дай мне все хорошенько обдумать.

– Времени думать не осталось.

– Ну хорошо, – проговорила она медленно. – Я согласна встретиться с человеком, о котором ты говоришь. Но это все что я тебе обещаю.

– И это все, о чем я тебя просил. – Он почувствовал, как расслабляются его перенапрягшиеся мышцы. Это было начало. – А что касается Моки...

Она резко вскинула голову и посмотрела на него.

– Он не умрет, – поспешно добавил Джек, – и даже не очень постареет, если кто-то заменит его настоящее ожерелье на подделку. – Тут неожиданная идея пришла Джеку в голову. Это прозвучит нелепо, но, возможно, поможет сделать Калабати еще более надежным своим союзником. – Кто знает? Может быть, ожерелье и делает его безумным. Надо снять его, и тогда он снова станет самим собой.

Прежде чем Калабати успела ответить, в доме загремел голос Моки:

– Бати! Хеле май! И приведи с собой своего бывшего любовника. Посмотрите, что сотворил ваш Бог!

Калабати, закатив глаза, сделала шаг вперед. Джек осторожно взял ее за руку.

– Так каков твой ответ?

– Я подумаю.

Она высвободила руку и опустила фальшивое ожерелье к себе в карман. Джек пошел за ней.

И остановился, остолбенев, на пороге.

Гостиная преобразилась. Все дерево и куски лавы, которые оставались от старых фигур, были переделаны, подобраны друг к другу и сложены в одну огромную скульптуру, занявшую пространство от стены до стены. В тех местах, где не хватало остатков прежних скульптур, Моки воспользовался обломками мебели, добавив их в общее нагромождение. Все эти куски выбеленного, протравленного дерева были сложены так, словно росли из деревянной панели стены, образуя четыре спицы гигантского овального колеса, и эти спицы, причудливо изгибаясь, сходились в общем центре. Сердцевине из лавы. Моки каким-то образом соединил все осколки черно-красной лавы – среди этой беспорядочной массы поблескивала проволока и виден был еще не застывший эпоксидный клей – в единое целое: какой-то зубчатый, нелепый конгломерат, не имеющий определенной формы, асимметричный, без всякого проблеска разума, но с ярко выраженными элементами угрозы и неприкрытой хищности.

– Что вы скажете о шедевре, который создал Мауи? – спросил Моки, стоя посреди комнаты, уперев руки в бока и ухмыляясь, похожий на карикатуру Берта Ланкастера.

Ба примостился на корточках в углу, словно огромный Будда, молчаливый, созерцающий.

– Это... оглушает, – сказала Калабати.

– Вот именно! – Моки захлопал в ладоши. – Блестяще! Она и должна оглушать. Как всякое подлинное искусство. Вы так не думаете? Искусство должно бросать вызов всем вашим привычным представлениям, опрокидывать их, так, чтобы вы увидели всю их подноготную.

– Но что это? – спросил Джек.

Моки перестал улыбаться, и впервые за все это время Джек заметил на его лице замешательство. Он сам не понимает, что сотворил.

– Ну... это образ, – быстро оправившись от растерянности, сказал Моки, – который не раз вставал передо мной, а в последние дни просто меня преследует. Это... – В его глазах вспыхнуло воодушевление. – Это Мауи! Великий Мауи! Да! Четыре разрозненных острова – Молокаи, Ланаи, Кахулави и сам Мауи вернулись к тому, чем должны быть – слились в единое целое. Образуя в центре монолитную безликую массу!

Джек в изумлении смотрел на конструкцию, слишком нелепую, слишком угрожающую. Она не походила ни на острова, ни на новое образование из островов. Это было что-то другое, но даже сам ваятель не обладал ключом к ее пониманию.

– Пойдем, – обратился Моки к Калабати, схватив ее за руку. – Мауи устал. Ему нужен отдых перед вечерней церемонией. И еще его женщина. – Он с вызовом посмотрел на Джека: – Женщина, которая когда-то любила тебя, а теперь любит Бога. Она никогда не вернется к тебе. Никогда! Разве не так, Бати?

Калабати улыбнулась:

– Конечно, мой Бог.

Джек внимательно посмотрел на нее. Калабати была не из тех, кто позволяет так с собой обращаться. Никто еще не повелевал этой женщиной.

Когда Мауи выводил ее из комнаты, она обернулась, бросила взгляд на Джека и дотронулась до кармана своего муу-муу. Того самого кармана, в котором лежало фальшивое ожерелье.

Джек кивнул. Вот это была настоящая Калабати, которую он знал.

– Ну, детки, порезвитесь вволю, – сказал он, когда они вышли.

Он смотрел им вслед, пока они не скрылись в спальне, затем подошел к Ба, сидевшему на корточках.

– Ну, что скажешь, великан? – спросил он, прислонившись к стене рядом с ним. – Ты же видел, как он все это делал?

– Это – зло.

Джек ждал, что Ба еще что-то скажет, но тот не произнес больше ни слова. И Джек прошелся вокруг скульптуры, залез под спицы, ложась на пол, вставая на цыпочки, выискивая какой-нибудь новый ракурс, угол зрения, под которым может раскрыться ее секрет. Но чем больше смотрел, тем сильнее недоумевал. Почему? Ведь перед ним были всего лишь дерево и лава. И ничего определенного. Если она что-то и напоминала, то «Человека в окружности» Леонардо да Винчи – с той лишь разницей, что вместо человека здесь был изображен не то какой-то уродливый эмбрион, не то амеба.

–Посмотри вниз, Ник. На землю. Видишь что-нибудь?

Наступила ночь. Время жуков. Воздух кишел ими. Стоя у подножия башни, Билл мог рассмотреть их причудливые, разнообразные очертания, видел, как они с жужжанием роились в воздухе всего футах в шести от него, не дальше.

Но они с Ником были в безопасности, хотя и стояли под открытым небом. Жуки соблюдали дистанцию. Как только стемнело, Билл отвел Ника обратно, вниз, к тяжелой двери в каменной стене, и они стали всматриваться в беспросветную, казалось, готовую поглотить их, тьму.

– Давай, Ник, – подбадривал он, – посмотри хорошенько. Видишь мерцание, такое же, как прошлой ночью?

Он кивнул и указал прямо перед собой:

– Вон там.

Днем в Нике стали происходить некоторые перемены. Он казался собранным, живее реагировал на происходящее. Означало ли это, что он постепенно приходит в себя после шока?

– Ну что же. – Билл внутренне напрягся. – Значит, они там.

Он обернулся к селянам, составлявшим чертову дюжину, вооружившимся факелами, которые ожидали, остановившись позади него у подножия башни. Тринадцатым был Александру, стоявший особняком.

Через Александру Билл объяснил остальным, что рыжеволосый человек, побывавший в этих местах в 1941 году, до сих пор жив, что он сейчас в Америке, и, если сумеет заполучить часть осколков «магического меча», разбросанных здесь среди камней, ему удастся закрыть трещину неподалеку отсюда и вернуть солнце. В послеполуденное время селяне помогли ему осмотреть прилегающее к подножию башни место, но их попытки оказались столь же бесплодными, как и его собственные сегодня утром. Поэтому пришлось прийти сюда ночью.

Билл ожидал, что его сочтут сумасшедшим и выскочкой, или, по крайней мере, грубо оборвут его речь. Но вместо этого жители деревни собрались вместе и выразили готовность помочь ему. Женщины принялись сплетать прутья, пока мужчины готовили факелы. Теперь на них была многослойная одежда, с плетеными кольчугами, закрывающими бедра и ноги, толстые перчатки и рукавицы из овечьей кожи. Казалось, они могут выдержать снежный буран, но приготовились эти люди к совсем другому стихийному бедствию.

Билл кивком подал мужчинам знак. Пора. На их лицах почти ничего нельзя было прочесть, но Билл заметил, как они обменялись короткими взглядами, услышал, как участилось их дыхание. Они испытывали страх, и немудрено. Совершенно незнакомый человек попросил их совершить отчаянный поступок, поставить на карту свои жизни. Это было равносильно тому, чтобы зайти в реку, полную пираний, имея с собой лишь сеть для ловли крабов и копье для защиты. И если бы они сейчас развернулись и ушли вверх по каменной лестнице, ему не в чем было бы их упрекнуть.

Но они не сделали этого. С поднятыми щитами и факелами они образовали полукруг, защищая вставших внутрь него Билла и Ника. Когда Билл и Ник отошли от крепостной стены, людское кольцо за их спиной замкнулось.

Жуки бросились на них тучей. Люди, из которых состояло кольцо, закричали, со страхом и ненавистью одновременно, заслоняясь от бросающихся на них жуков щитами, обжигая факелами. Под аккомпанемент стрекочущих крыльев и шипящих в огне тел, они шаг за шагом продвигались вперед.

Билл шел, пригнувшись, за Ником, прикрываясь руками, втянув голову в плечи. Он крикнул Нику в самое ухо:

– Где, Ник? Покажи мне, где?

Ник продолжал идти, глядя под ноги, осматривая каменистую почву, но ничего при этом не говорил. Билл вдруг испугался, подумав о том, что из-за факелов Ник может не заметить сияния. Ведь днем оно не видно. Не случится ли сейчас то же самое из-за факелов?

Как бы отвечая на этот непрозвучавший вопрос, Ник сказал:

– Здесь один из них.

И показал пальцем место на земле, примерно на два дюйма дальше своего левого ботинка.

Билл крикнул остальным, чтобы остановились, отвел в сторону факел и свободной рукой стал шарить между камнями. Он почувствовал, как сжимается вокруг него кольцо из-за того, что жуки теснят обступивших его людей. Но под камнями он не нашел ничего, кроме комков грязи.

– Тут ничего нет, Ник!

Но Ник продолжал указывать в том же направлении:

– Там, там, там...

– Да где, черт возьми?

– Сияние. Вон там.

Ник говорил с уверенностью. В отчаянии Билл принялся руками разрывать влажную землю. Сомнительно, но, может быть, за эти десятки лет дожди похоронили в глубине один из осколков, и сейчас он излучает сияние, прикрытый слоем земли. Их вылазка могла окончиться ничем, потому что времени оставалось совсем мало, учитывая все возрастающую ярость, с которой их атаковали жуки, и он хотел попробовать...

Пальцы Билла наткнулись на что-то твердое и узкое, с неровными краями, нечто, выделяющееся среди песка и камней. Он с силой погрузил пальцы еще глубже в грязь, ухватил это «что-то» и вытащил наружу.

На ладони лежал ржавый, грязный, с зазубринами кусок металла. Билл поднял его перед собой:

– Вот это, Ник?

– Разве ты не видишь сияние?

Билл вертел кусок железа в руках. Никакого сияния. Просто обломок.

– Не вижу. А еще есть?

– Конечно. – Он показал на место слева от Билла. – Вон там.

Билл снова принялся рыть землю. Один из селян что-то крикнул ему. Билл не знал их языка, но значение слов понял.

Скорее!

Билл положил на камни свой факел и стал разрывать землю тем осколком, который уже достал, разбрасывая ее во все стороны. Он услышал слабое позвякивание металла и просунул руку в выкопанную ямку, чтобы нащупать второй кусочек, но в этот момент жук пролетел между ног одного из сопровождавших и вонзил свои игольчатые зубы в его руку. Не раздумывая, Билл полоснул по нему зажатым в руке осколком.

На мгновение он был ослеплен вспышкой света. Перед глазами появились разноцветные пятна, а когда они исчезли, он увидел бьющегося на камнях осовидного жука, скрежещущего зубами в бессильной ярости, с глубокой дымящейся раной на спине.

Билл секунду смотрел в изумлении на осколок, который держал в руке. Сила, заключавшаяся в клинке, не ушла даже за долгие годы.

Он продолжал рыть в поисках второго обломка. Почти сразу же он нашел его и вытащил наружу.

– А вот этот, Ник? Скажи скорее! Он тоже излучает сияние?

– Да, – кивнул Ник.

– Отлично. Теперь все в порядке. А где...

В этот момент один из селян с криком обрушился на спину Биллу, едва не сбив его с ног. Билл подумал вначале, что, должно быть, жуки прорвались через заслон и тучей бросились на него.

Но на самом деле все обстояло еще хуже.

Что-то свисало с ноги этого человека, что-то похожее на черный канат вырисовывалось в темноте, но только живое, сужающееся книзу, извивающееся и сильное. Падение одного человека разрушило круг, и жуки ринулись в образовавшуюся брешь, нападая теперь не только снаружи, но и изнутри. Остальные пытались снова сомкнуть круг, но сбивались в кучу. Некоторые старались поднять упавшего, но жуки почти набрасывались на них, и каждому приходилось защищать самого себя. Билл с ужасом видел, как жуки уволокли в темноту не перестававшего кричать человека и накинулись на него.

Еще одно такое же черное существо, похожее на змею, появилось из темноты и утащило другого человека. Третья тварь ухватилась за Ника и швырнула его на землю. Не издав ни единого звука, Ник упал на камни. Билл обхватил его руками, но тварь стала растаскивать их в разные стороны. Билл видел, как что-то огромное, черное высвечивается в темноте факелом, и понял, что это не змеи, а длинные, гладкие щупальца огромного чудовища. И Биллу показалось, будто он слышит сказанные Глэкеном при прощании слова: «Большие чудовища более медлительны; они будут добираться дольше, но в конце концов все равно окажутся здесь».

Билл понял по той непреодолимой силе, с которой чудовище тянуло Ника, что ему с ним не сладить.

В отчаянии он дотянулся до щупальца, обвившего руку Ника, и полоснул по нему обломком меча. Снова полыхнула вспышка. Внезапно щупальце разжалось и стало биться как сумасшедшее на земле, подобно обезглавленной змее.

Кольцо из человеческих тел было к этому времени окончательно разрушено, селяне сбились в кучу, беспорядочно размахивая в воздухе щитами и факелами.

– Идите назад! – крикнул им Билл. – Назад к крепости.

Он поставил Ника на ноги и почти понес на себе к основанию башни, ступая по неровному грунту, помахивая в воздухе осколками меча, чтобы расчистить себе путь. В конце концов несколько человек, оказавшихся впереди, а за ними и все остальные проскочили через открытые ворота в крепость, туда, где в воздухе не было ни единой твари. Искусанные, с кровоточащими ранами обожженные огнем, люди в изнеможении падали на мраморный пол, казавшийся им после каменистой дороги чуть ли не мягким. Только старик Александру остался стоять там, где его оставили.

– А где остальные? – спросил он, обводя взглядом пришедших. – Что случилось с Георгием? А с Ионом? С Михаилом и Николаем?

Билл, наконец, поднял голову и посчитал. Из двенадцати, которые пошли с ним, вернулись только восемь. Он подошел к двери и выглянул наружу. Четыре факела дымились в ущелье. Тех, кто их нес, нигде не было видно. Оставшиеся в живых плакали, и Билл почувствовал, как комок подступает к горлу. Четыре храбреца отдали свои жизни за то, чтобы незнакомец смог выкопать несколько кусочков старого металла.

Билл перевел взгляд на обломки, лежавшие на ладони, потом снова на чадящие факелы.

Это не должно быть зря, черт возьми.

Снаружи что-то черное и огромное нависло горой над ущельем.

Билл приготовился к отъезду. Оба осколка были надежно убраны в карман, Ника усадили в пассажирское кресло, а на место выломанного заднего стекла в вездеходе селяне гвоздями прибили доску.

– Ник, я не могу оставить тебя здесь. Я должен вернуться, и ты можешь понадобиться нам дома. Но когда все это кончится, я опять привезу тебя сюда.

Ник заплакал:

– Вы обещаете мне, отец Билл?

Билл едва сдерживался, чтобы тоже не заплакать, и сжал руку Ника.

– Хорошо, Ник. Обещаю.

Ему было очень тоскливо, но он старался не показывать виду и помахал рукой Александру и остальным.

– Скажи им, что я вернусь, – сказал он по-немецки старику. – Когда все это кончится, все дыры закроются и все чудовища уйдут восвояси, я вернусь. А еще я расскажу всему миру о храбрости вашего народа.

Александру тоже помахал ему рукой, но без улыбки. В глазах стояли слезы. Билл разделял его скорбь не только по погибшим, но и по маленькой общине. Для такой приходящей в упадок, умирающей деревни это была чрезмерная цена – потерять четырех мужчин в расцвете сил.

– Я вернусь, – снова сказал он. – Я не забуду вас.

Он говорил искренне. Если только он переживет все это, если останется жив.

Он выжал первую скорость и, выехав за ворота, повел машину к мосту. Жуки носились вокруг них. Он уже проехал половину расстояния, когда фары высветили щупальце. Оно вытянулось вдоль настила и, приподняв суженный конец, не то разглядывало Билла, не то обнюхивало.

Билл остановился и рассмотрел в темноте, как остальные щупальца вытягиваются вперед, присоединяясь к первому. Вскоре весь мост буквально кишел ими. Билл нащупал на полу слева от сцепления кнопку дальнего освещения и нажал на нее.

И когда увидел, что ожидает его на другом конце моста, охнул и инстинктивно отпрянул назад, откинувшись в кресле. Фары дальнего освещения высветили огромную, гладкую, аморфную, поблескивающую черную тушу в тридцать футов высотой и не менее чем в сто шириной. Он старался разглядеть, где у нее глаза и рот, но так и не разобрал. Сплошная склизкая черная масса. Огромное глистообразное существо с щупальцами.

И эти щупальца старались дотянуться до него, подползая все ближе.

Билл хотел объехать чудовище, но оно своей огромной массой полностью загородило выезд с моста. Даже если он проедет на вездеходе по щупальцам, все равно упрется в это неподвижное, как стена, туловище.

Внезапно щупальце показалось с другой стороны капота, обвилось вокруг него и дернуло машину на себя. Билл дал задний ход и проехал назад футов двенадцать. Щупальца неотрывно следовали за ним.

– Проклятие, я в ловушке! До самого утра!

В бессильной ярости, доведенный до безумия, Билл колотил руками по рулю. Он добыл осколки, за которыми отправлялся сюда, но не может доставить их Глэкену, не может тронуться в обратный путь до Плоешти, пока не наступит утро. Снова потеряно время. И еще одну ночь он не увидит Кэрол. А он так хотел этого! Каждая минута, проведенная с ней, была дорога. Сколько еще таких минут им отпущено?

С помощью зеркала, заднего обзора он провел машину обратно в замок и остался сидеть у руля, стараясь унять волнение, разрывающее грудь, всматриваясь в темноту. Ему хотелось плакать.

Из передачи радио ФМ-диапазона:

«Фредди: Джо решил немного вздремнуть – ему это необходимо, но я по-прежнему с вами и боюсь, настало время всем расходиться по домам. Сейчас 4.48. Десять минут до захода солнца. Так что не ищите приключений на свою задницу».

~~

Манхэттен

Кэрол смотрела, как опускается на город темнота, и думала о том, какое это счастье, что у них в здании есть генераторы. Она вспомнила о Билле. Она не забывала о нем с тех пор, как он уехал вчера утром, но сейчас, с наступлением темноты, мысли о нем не покидали ее ни на минуту.

– Где он? – спросила Кэрол у Глэкена.

Он в этот момент проходил мимо нее с пустым подносом, который нес из комнаты Магды. Глэкен остановился у нее за спиной.

– Думается, он еще в Румынии.

Кэрол взглянула на часы. Скоро четыре. Значит, у них там около одиннадцати. Скоро наступит среда.

– Но он уже должен вернуться.

– Мог бы вернуться, но вот что касается «должен»... – Он покачал головой. – Я так не думаю. – Он ласково положил ей на плечо свою исполосованную шрамами руку. – Не стоит пока волноваться. По крайней мере до завтра. Вот если завтра к этому времени он не вернется, тогда другое дело. Тогда и я буду волноваться вместе с вами.

Оставив ее одну, он направился в кухню.

Кэрол снова стала смотреть в темнеющее небо, теперь она подумала о Хэнке. И эта мысль причиняла ей боль, словно от удара ножом. Он бросил ее. Как мог он так поступить? Странно – злости она не чувствовала. Но куда он исчез?

Радио АМ-диапазона. (В эфире тишина.)

~~

Шоссе Нью-Джерси

К ночи Хэнк совершенно обессилел, но заснуть не было возможности.

Какой тут сон?

С наступлением темноты колодец ожил. Сначала послышалось какое-то эхом разносящееся шипение, потом оно переросло в целую какофонию – щелканье клешней сливалось с шуршанием ног по бетону, потом возникли зловещие очертания, смутно различимые в пробивающемся сквозь решетку лунном свете, кто-то извивался, хлюпал по воде, ползал по потолку; те, что поменьше, были величиной с руку Хэнка, самые крупные – шириной с расстояние между его бедрами. Они не обращали на Хэнка никакого внимания и ползали друг по другу с какой-то медлительной грацией, вселяющей отвращение и ужас и отрицающей, казалось, закон земного тяготения. Они переплелись в клубок на фоне бледно-серого бетона и напоминали Горгону, загораживая собой луну время от времени, когда проползали по решетке.

Он услышал царапанье по металлу, потом скрип и лязг. Это означало, что решетку сдвинули с места. С сороконожками произошла внезапная перемена. От ленивой неторопливости их не осталось и следа, ее сменило голодное нетерпение, и они, царапаясь и проползая друг через друга, наперегонки устремились наверх, чтобы принять участие в ночной охоте.

Через какое-то время все до единого вылезли наружу. Снова засиял лунный свет, и Хэнк остался один.

Нет... не один. Кто-то приближался к нему. Кто-то большой. Он понял это, даже не глядя. Прошло еще несколько минут, и он увидел большую голову с клешнями, которая, покачиваясь, нависала над ним.

Опять! Только не это! О Господи, только не это!

Он дотемна работал не переставая, чтобы сделать управляемыми свои конечности, что оказалось делом почти безнадежным. Как ни старался он, сколько ни прилагал усилий, тело оставалось неподвижным.

Наконец, когда стало темнеть, появились кое-какие результаты. В руках и ногах, в брюшной полости зашевелились некоторые мышцы. То ли заканчивалось действие яда, то ли усилия Хэнка увенчались успехом. Сейчас это не имело значения. Главное, что тело опять становилось управляемым.

Но все пойдет прахом, если это чудовище введет ему новую дозу нервно-паралитического вещества. Пока чудовище не делало никаких движений, нависло над Хэнком. Неужели оно что-то заподозрило?

О Боже, о Боже, о Боже, о Боже!

Хэнк потратил весь день, чтобы привести мышцы в движение, а теперь молил Бога о том, чтобы они застыли в неподвижности. Стоит дернуться или вздрогнуть, и чудовище снова пробуравит ему своим жалом живот и вернет его в исходное состояние.

Чудовище наблюдало за ним, казалось, целую вечность, потом зашевелилось.

Нет!

Голова его приблизилась к его животу.

Нет!

И скользнула дальше. Чудовище выгнулось над ним дугой, проводя лапками по его животу. Он не чувствовал прикосновения, но видел, как мышцы живота вздрагивают и перекатываются. И молил только о том, чтобы чудовище этого не заметило...

Оно не заметило. Наконец его бесконечно длинное тело проползло над ним до конца, и чудовище, извиваясь, стало выбираться наверх, в ночную темноту.

Вот теперь он один. Пора действовать.

Он напряг руки и ноги, словно стараясь освободиться от кандалов. К его великой радости мышцы вздулись. Но пальцы не пошевелились, не сжались в кулаки, как он того хотел. Он видел, как набухли вены на руках, когда начался приток крови к непослушным мышцам, видел, как дергаются и вздуваются мышцы живота вокруг раны, когда он пытался сесть.

Но больше ничего не произошло. Вены и артерии продолжали набухать, проступая через кожу, живот вздымался, словно воды Атлантики во время урагана, но управлять движениями он не мог, они оставались какими-то хаотическими.

И тут он бросил взгляд на рану пониже пупка. Что-то шевелилось там. И снова, как утром, его горло зашлось в крике, когда он увидел, как наружу вылезли две тонкие черные клешни, не больше дюйма длиной. За ними последовала многоглазая, желто-коричневая поблескивающая голова. Она огляделась, остановила на Хэнке холодный взгляд своих черных глаз, а потом все длинное тело чудовища со множеством ног извиваясь, выползло из раны. За ним еще одно такое же существо. Потом еще.

Тело Хэнка, до того неподвижное, невосприимчивое ни к чему, двигалось само по себе, оно корчилось, дергалось, извивалось, пульсировало, перекатывалось из стороны в сторону в гамаке из паутины, а его вены и артерии вздувались сверх пределов своей упругости и разрывались, высвобождая новых извивающихся сороконожек с клешнями.

Вдруг что-то щелкнуло у Хэнка в мозгу. Он почти слышал, как ломаются и исчезают куда-то основы его разума. И это было к лучшему. Он был рад этому разрушению.

Да. Рад. Перед ним открылась совершенно новая перспектива. Там, на земле, все живое погибает. Погибает и разрушается. Все, кроме Хэнка, с ним все по-другому. Хэнк жив и останется жить в них – своих детях.

Он так долго желал этого, и вот это случилось. Это его дети. Они росли в нем. Насыщались им. Сделали его частью себя. Он будет продолжать жить в них, когда все, включая этого лейтенанта полиции и двух его гнусных подручных, умрут.

Если бы только он мог засмеяться!

Теперь он с гордостью наблюдал, как новые выводки его детей дюжинами вылуплялись из разорванных тканей его тела и, свертываясь в клубки, резвясь, ползали по нему. До чего приятно было смотреть, как они вылупляются, ползают, вытягивают свои тонкие, длиной в фут тельца, набираясь сил перед тем, как выбраться на поверхность и присоединиться к большой охоте. Некоторые из них сцепились, хватая друг друга клешнями.

«Не ссорьтесь, дети мои. Приберегите силы для того, кто на поверхности».

Тут еще двое вылезли из его горла – из разорванных остатков артерий, по которым добрались сюда. Они уставились на него, двигая головой вперед-назад, словно перед заклинателем змей.

«Да, дети мои» – хотел он сказать им, – я ваш папочка и очень вами горжусь. Я хочу, чтобы вы..."

И тут они сначала отпрянули, а потом совершенно неожиданно ринулись на него и, выбрав каждый по одному его глазу жадно вонзили в его свои клешни.

«Нет! – хотел он сказать. – Я ваш папочка! Не ослепляйте меня! Чем же я буду смотреть, как вы растете, если вы съедите мои глаза?»

Но непослушные детки не обратили на его слова никакого внимания. Они вгрызались все глубже, глубже, глубже...

Если бы только он мог закричать!

~~

Телевизионный канал.

(Пустота в эфире.)

~~

Мауи

На остров опускалась ночь.

Джек стоял в гостиной и разглядывал сотворенную Моки гигантскую скульптуру. Чем темнее становилось в комнате, тем отвратительнее казалась она ему. А проникающая снаружи нестерпимая вонь гнилой рыбы усугубляла отвращение. Скульптура была настолько гнусной, что возникало желание разнести ее на куски, из которых она состояла.

Он обернулся на шорох за спиной и увидел Калабати, выходящую из спальни. Одна. Наконец-то! Ее темные глаза взволнованно сверкали, когда она подходила к Джеку. Пройдя мимо него, она вложила что-то ему в руку – какой-то теплый, увесистый металлический предмет. Он посмотрел.

Ожерелье.

– А что с Моки? – спросил он.

Она жестом велела ему следовать за ней на ланаи.

– Он теперь носит твою подделку, – прошептала Калабати, когда они встали у перил.

– И он по-прежнему...

Она кивнула, и оживление в ее глазах сменилось мукой.

– Он все такой же.

– Мне очень жаль.

– Надень это, – прошептала она, коснувшись руки, в которой он держал ожерелье.

Джек положил его в карман:

– Лучше не надо. Он может заметить.

– Надень. Оно тебе понадобится. Поверь мне.

Джек покачал головой:

– Со мной ничего не случится.

Он посмотрел на утонувшую во мраке долину. За ней был виден водоворот в океане, менявший свой цвет с белого на серый. Вращение воды замедлялось. Скоро снова забьет гейзер, и воздух наполнится полудохлой рыбой и голодными жуками.

Но он успеет добраться до Кахулуи и подняться в воздух.

Он обернулся к Калабати:

– А как быть со всем остальным? С тобой, например? Ты вернешься со мной в Нью-Йорк?

– Ты веришь мне, Джек? – спросила она, пристально глядя на него. Судя по ее виду, ответ был для нее очень важен.

– Да, – ответил он, одолеваемый в то же время сомнениями.

Он чувствовал, что этой новой, изменившейся в лучшую сторону Калабати можно верить гораздо больше, чем прежней, но до какой степени, он не знал. И ставить на карту собственную жизнь не собирался.

– Хорошо. Тогда я вернусь с тобой в Нью-Йорк.

Джек сдержал готовый вырваться радостный крик, но заключил Калабати в объятия. Она действительно изменилась.

– Спасибо тебе, Бати. Ты не представляешь себе, как много сделала для меня и для всех остальных.

– Только не пойми меня превратно, – сказала она спокойно – очень приятно быть снова в твоих объятиях, но своего ожерелья я не собираюсь тебе отдавать. Я возвращаюсь в Нью-Йорк, чтобы поговорить со стариком, о котором ты мне рассказывал. Только за этим.

– Ну и прекрасно. Это – единственное, о чем я тебя просил. Остальное я предоставляю Глэкену. Мне кажется, с тобой можно договориться. Ну а сейчас нам пора в путь. Времени остается немного.

– Не спеши. Еще не совершена вечерняя церемония.

Джек отпрянул от нее, но Калабати удержала его, схватив за руку.

– Церемония? Ты допустишь, чтобы он опять совершил убийство?

И тут Джек вспомнил, как накануне вечером Моки позволил ниихаусцу вонзить нож себе в грудь. Так вот чего она хочет? Увидеть, как Моки умрет? Неужели она так ненавидит его за то, что он ведет себя, как безумец? Джек вглядывался в ее глаза, но так ничего и не прочел в них.

Он никогда не научится понимать эту женщину. Ладно. Но может ли он ей доверять? Ее привязанности так же переменчивы, как и настроение.

– Это мое условие. После церемонии я вернусь в Нью-Йорк. Даю тебе слово.

– Бати? – донесся из дома голос Моки.

А вскоре вышел на ланаи и он сам. Его глаза загорелись недобрым огнем, когда он увидел, как Джек и Калабати касаются друг друга. Он взял Калабати за руку и отвел в сторону.

– Пойдем. Сегодня мы начнем вечернюю церемонию пораньше. – Он посмотрел на Джека. – На этот раз я дожидаюсь ее начала с особым нетерпением.

Калабати, заходя в дом вместе с ним, обернулась к Джеку и произнесла одними губами всего три слова:

– Надень... это... ожерелье...

Когда они вышли из «исуцу», Моки повернулся к Джеку и ткнул указательным пальцем ему в грудь:

– Мы прибыли пораньше, потому что сегодня противостоять мне будешь ты.

Джек улыбнулся:

– Я так не думаю.

– Если победишь, она твоя. В противном случае она останется со мной, а ты вернешься в Америку.

Для Джека не прошло незамеченным, что Моки употребил слово «Америка» вместо «материк». Очевидно, Мауи отделился от остальных штатов, по крайней мере в сознании Моки.

Джек посмотрел на Калабати. Она также посмотрела на него, но совершенно бесстрастно.

Вот оно что. Вот, что она имела в виду, когда сказала «после церемонии», черт возьми.

Она кивнула. И больше ничего.

– Пойдем, – сказал Моки, показывая на край кратера. – Пора.

Джек был в нерешительности. Все совершалось слишком быстро. Он вообще не любил сюрпризы, а тем более такие. Калабати знала, что все будет именно так, еще до того, как они перешептывались на ланаи. Придумала ли она все это вместе с Моки, или это была его собственная идея?

По крайней мере одно из ожерелий у Джека. Но так ли это?

Что, в конце концов, висит у Моки на шее? Подделка или настоящее ожерелье? Он проклинал себя за то, что тщательно не осмотрел ожерелье, которое ему дала Калабати. Он не чувствовал сейчас никаких перемен, а то ожерелье, которое надевал много лет назад, насколько он помнил, вызвало первый раз неприятное покалывание, когда он до него дотронулся. Потом это ощущение прошло когда он поносил ожерелье какое-то время. Не потому ли он ничего не почувствовал, когда дотронулся до него сейчас? Или все-таки подделка?

– Ну что же ты? – Моки ухмыльнулся. – Испугался?

– Я пойду, – сказал Ба, выходя вперед.

Но Джек предостерегающе поднял руку. Он не мог этого допустить. Помимо всего прочего, он пообещал Сильвии доставить Ба обратно невредимым.

– Все будет в порядке, Ба. Я сам пойду. Спасибо тебе за твое предложение.

– Сними рубашку и иди за мной, – приказал Моки, развернулся и направился к кратеру.

Джек пошел за ним, на ходу снимая рубашку. От холодного ветра кожа его стала гусиной. Проходя мимо Калабати, он бросил ей рубашку. Ее черные миндалевидные глаза округлились от удивления, когда она обнаружила, что на шее у него нет ожерелья.

Что она задумала? Разозлить Моки? Ведь он наверняка придет в ярость, увидев на Джеке точь-в-точь такое, как у него, ожерелье. Ну нет. Джек не играет в такие игры.

Когда они подошли к краю, Джек почувствовал приятное тепло, исходящее от охваченной пламенем Халеакалы. Моки остановился и повернулся к нему. Потом, ухмыляясь, стал извлекать в отблесках оранжевого пламени два кинжала с узкими, длиной дюймов в шесть, лезвиями. В этот момент он был похож на демона.

Пламя, бушующее внизу, отражалось от полированной поверхности кинжалов. Моки протянул один Джеку, деревянной ручкой вперед. Когда Джек уже взял его, снизу послышался целый хор выкриков. Он обернулся и увидел, что к ним приближается группа ниихаусцев, на ходу сердито размахивая руками.

– Этого я и боялся, – сказал Моки, вздыхая, словно снисходительный папаша, наблюдающий за своими непослушными детьми, – вот почему я привез тебя сегодня пораньше. Они хотели, чтобы кто-то из своих сокрушил меня, а не малихини. Мне придется их успокоить. Сказать, что и до них дойдет очередь.

Но у него не было в этом необходимости. Ба встал перед ниихаусцами, отгородив их от края кратера. Он широко раскинул руки и стал им что-то говорить. Джек не мог расслышать его слова, перекрываемые грохотом адской стихии, бушевавшей внизу, но они смотрели на Ба в изумлении. В конце концов они отступили назад и стали ждать.

– Прекрасно, – сказал Моки. – Благодаря твоему другу мы выиграли немного времени. Итак, начнем. – Он встал перед Джеком, подбоченясь и выпятив грудь. – Первый удар твой.

– Сначала сними ожерелье, – потребовал Джек.

– Нечего препираться, – ответил Моки, – неужели ты и есть тот храбрый мастер Джек, о котором мне рассказывала Бати? А я так думаю, что ты трус.

– Так ты не станешь его снимать?

– Мое ожерелье не подлежит обсуждению. Оно – неотъемлемая часть меня самого. Оно будет со мной, пока я не умру. А этого никогда не случится.

– Ну хорошо, – сказал Джек, – раз уж речь зашла о храбрости, устроим настоящую проверку: пусть каждый из нас проткнет свое собственное сердце.

Моки посмотрел на него широко раскрытыми глазами:

– Ты хочешь сказать: я воткну нож себе в грудь, а ты себе?

– Ты правильно понял. Одно дело вонзить нож в кого-то другого, а другое – в себя самого, для этого нужно быть Богом.

Моки ухмыльнулся еще шире:

– Пожалуй, ты прав. Ты достойный противник, Мастер Джек. Я буду сожалеть о том, что ты умрешь.

Ты будешь сожалеть, но не так, как я, если выяснится, что Калабати меня надула.

Моки приставил нож к груди, упершись острием в покрытый шрамами участок тела слева от грудины. Джек сделал то же самое. Ручка ножа скользила во вспотевших ладонях. Он прикоснулся острием ножа к своей коже, и по телу пробежал холодок, достающий до едва бьющегося в груди сердца, которое от острия отделял всего лишь дюйм. И в ответ на это прикосновение оно заработало в учащенном ритме.

Его замысел должен сработать.

– Готов? – спросил Джек. – На счет три. Раз... два... – Последнюю цифру он выкрикнул: – Три!

Джек видел, как Моки вонзил нож глубоко в грудь, как его тело согнулось пополам, ухмылка исчезла, черты лица исказила предсмертная судорога, видел, как в глазах отразились потрясение, ужас, ярость, гнев, что его предали.

Осознание случившегося приходило постепенно, сквозь пелену боли.

Моки посмотрел на рукоятку ножа, торчавшую из груди. По ней стекала кровь, разливаясь по телу. Потом он увидел нож Джека, все еще приставленный к груди. Он пошевелил губами:

– Ты не сделал этого...

– Так это ведь не я сошел с ума, а ты...

Моки посмотрел в ту сторону, где стояла Калабати, освещаемая в темноте отблесками пламени. В глазах ее отразилось непередаваемое страдание. Джек почувствовал было жалость к Моки, но тут вспомнил храброго ниихаусца, который не имел ни малейшего шанса против Моки и умер прошлой ночью такой же смертью. Джек вслед за ним перевел взгляд на Калабати и увидел, что она смотрит на него с нескрываемой ненавистью. Почему? Потому что он не вонзил в себя нож?

И вдруг грудь его обожгло болью, он отпрянул назад и увидел Моки, стоящего на коленях, с кровоточащей раной в груди, сжимающего в руке окровавленный нож. И вдруг заметил у себя глубокий надрез, идущий через всю грудь. Это Моки вытащил нож из раны и полоснул им Джека.

Джек зажал порез рукой, но из него уже перестала сочиться кровь. Боль тоже прошла. Чуть позже он с изумлением заметил, что рана закрылась, и концы ее стали сращиваться.

Он поднял голову и увидел, что Моки наблюдает за ним. Окровавленной рукой Моки дотянулся до ожерелья, висевшего у него на шее. С пепельно-серым лицом он посмотрел на шею Джека, моля взглядом объяснить ему, что произошло.

«Почему?» – спрашивали его глаза.

Джек закатал штанину джинсов на левой ноге, чтобы показать настоящее ожерелье, намотанное на одну из икр.

– Да потому что, если вещь называется ожерельем, ее необязательно носят на шее.

Моки упал вперед, уткнувшись лицом в землю, вздрогнул несколько раз и замер.

Джек взглянул на нож, зажатый в руке, и воткнул его в затвердевшую лаву рядом с Моки. Еще одна жертва Расалома, еще один талантливый человек сошел с ума и погиб. Внезапно Джек почувствовал страшную усталость и опустошенность. Неужели все это не могло кончиться по-другому? Может, был другой выход? Не проникло ли в его мозг темное безумие, витавшее в воздухе? Или он всегда носил в себе некое темное начало? Не исключено, что это оно сейчас билось о стены клетки, которую Джек воздвиг для него? Крики заставили его обернуться. Ниихаусцы избавились от опеки Ба и теперь карабкались по склону. Джек попятился назад, еще не зная, что будет делать. Но они, не обращая на Джека никакого внимания, бросились к телу Моки. Они совершили около тела молитву, потом подняли его за руки и за ноги и швырнули в пламя Халеакалы.

Когда остальные, принялись молиться, вождь повернулся к Джеку.

– Халеакала, – сказал он, сияя от радости, – обитель солнца. Теперь, когда ложный Мауи мертв, солнце снова вернется на тот путь, на который его наставлял подлинный Мауи.

– Когда? – спросил Джек.

Ба взобрался на склон и встал рядом с ним, переведя взгляд с ночного неба на рокочущий кратер. Все тело его было напряжено.

– Завтра, – сказал вождь, – вы увидите, это произойдет завтра.

– Надеюсь, что так, – сказал Джек, повернувшись к Ба, – но в том случае, если он ошибается, думаю, нам надо поскорее отправляться в обратный путь.

Ба кивнул:

– Да. Нужно спешить. А то, как бы не было поздно.

– Поздно? Что ты имеешь в виду?

Страдание промелькнуло на лице Ба, обычно непроницаемом, и это поражало.

– Не знаю. Знаю только, что должен вернуться к миссис.

– Хорошо, великан. Мы сейчас же отправимся. Он повернулся к Калабати: – Все, что нам осталось сделать, – это посадить нашу даму в джип и...

Калабати исчезла. Джек метался в темноте, стараясь отыскать ее. Но ничто не говорило о ее присутствии где-то поблизости. «Исуцу» по-прежнему стоял у склона горы, однако Калабати исчезла бесследно. Они с Ба обыскали все окрестности, но не обнаружили ничего, кроме рубашки Джека на застывшей лаве в том месте, где стояла Калабати. Джек натянул рубашку и залез в машину, на пассажирское сиденье.

– Наверное, она сбежала, пока мы слушали слова вождя. Ты помнишь, как спускаться к дороге?

Ба кивнул и завел машину.

Они поехали вниз. Ба вел машину так быстро, как только было возможно, а Джек всматривался в освещаемую светом фар дорогу и в темноту по обе стороны. Абсолютно ничего. Никакого движения, кроме порывов ветра. Когда они спустились с гребня, ветер стих, а сверху полилась морская вода и посыпалась рыба, от чего видимость стала еще хуже. Появились жуки и стали атаковать их.

Наконец они подъехали к дому. Свет был включен, генератор работал, все было так же, как час назад, когда они уходили отсюда. Джек выскочил из машины и побежал в дом, наступая на бьющихся на земле тунцов и уворачиваясь от жуков. Их было не очень много поблизости. Забежав в дом, он обошел все комнаты, зовя Калабати. Он не надеялся найти ее здесь – каким образом она могла пешком обогнать машину? – но ему нужно было это для самоуспокоения, чтобы знать, что он осмотрел решительно все.

Теперь он терзался чувством неопределенности. Вдруг он просто не нашел ее? Вдруг она где-то прячется? Значит, она лгала ему? Собиралась ли она вообще возвращаться с ним в Нью-Йорк? Скорее всего, нет.

Каким же он был сентиментальным идиотом!

Он поднялся на второй этаж, собираясь зайти в гостиную, но замер на пороге, услышав шум. В коридоре, ведущем в гостиную, было отчетливо слышно знакомое стрекотание больших полупрозрачных крыльев – сотен крыльев, хлопающих с сумасшедшей скоростью. Может быть, они поймали кого-нибудь – например, Бати? Может быть, у них в самом разгаре разгульное пиршество?

Он хотел было развернуться и убежать, но заставил себя стоять неподвижно. Что-то изменилось в этом стрекотании – оно было уже не таким неистовым, не таким бешеным... стало спокойней, размеренней, стало почти... умиротворенным.

Он шагнул вперед. Нужно посмотреть, что там происходит. Отсюда видна только часть комнаты сразу за дверью. Лишь одна лампочка продолжала мерцать здесь, но света ее было достаточно, чтобы рассмотреть некоторые детали. И от того, что он увидел, мурашки побежали по телу.

Жуки... большая комната была полна ими, точнее, переполнена. Они облепили стены, расположились на мебели, летали в воздухе. Жуки всех видов, от осовидных зубастых до «пиратов», и все они развернулись в одну сторону, головой к центру комнаты, не глядя в сторону разбитых окон. Ноги готовы были сами вынести Джека из комнаты, но он остался, чтобы узнать, почему жуки собрались в одном месте.

Он опустился на колени и ползком сдвинулся вперед еще на дюйм. Жуки по-прежнему не обращали на него ни малейшего внимания. Тогда он растянулся на полу и вытянул шею так, чтобы можно было оглядеть всю комнату.

Но за жуками почти ничего не было видно. Лишь когда порыв ветра из окна сдул их в сторону, Джеку открылся центр комнаты.

Причиной всему была скульптура – последнее творение Моки. Единственный предмет в комнате, на который жуки не садились. Они не тронули изогнутые деревянные спицы, как бы выраставшие из стены и дотянувшиеся до самого центра, где они сходились вместе, центра, который являл собой нелепый бугристый конгломерат из кусочков черной и красной лавы. Жуки роились вокруг него, и каждый из них развернулся к нему головой, словно религиозный фанатик в безмолвном преклонении.

А сама сердцевина из лавы... мерцала каким-то пульсирующим желтым светом, в такт с невидимым огромным сердцем.

Только Джек взглянул на нее, как сердцевина исчезла. Но и одного взгляда оказалось достаточно. Джек весь напрягся, потом пополз обратно. Что-то в этой скульптуре – странный свет, который она излучала, притягательность ее для жуков, вообще все увиденное – потрясло Джека настолько глубоко, что он не в силах был все это осмыслить. Это исходило откуда-то изнутри, но не из его личного жизненного опыта, а из памяти многих поколений – чувство опасности, то ли таящееся в закоулках его подсознания, то ли заложенное на генетическом уровне, и от этого он ощутил нарастающий страх, который подсказывал только одно – бежать.

Он отполз от комнаты на достаточное расстояние, потом вскочил на ноги и бросился вон из дома, туда, где в «исуцу» его поджидал Ба.

– Поехали, Ба!

Вьетнамец показал на джип, на котором они приехали из Кахулуи.

– А может быть, нам следует...

– Забудь про это. Нужно бежать отсюда! Немедленно!

Джек плюхнулся на сиденье и, пока Ба вел машину под ливнем, старался унять дрожь. Он боролся со страхом. Он всегда гордился способностью направлять свой страх в нужное русло использовать его. Но сейчас это чувство могло выйти из-под контроля. Он закрыл глаза и, стараясь не обращать внимания на рыбу, барабанящую по капоту и крыше, дышал ровно и размеренно, чтобы успокоиться. И это ему удалось к тому времени, когда Ба проехал большинство ухабов. Но пальцы продолжали дрожать, сказывалось чрезмерное выделение адреналина в крови.

Постепенно чувство страха сменилось разочарованием и угнетенностью. Он потерпел поражение. Калабати солгала ему. А на что еще он мог рассчитывать? Именно он? Ведь он сам лгал большую часть своей жизни. Он мысленно проклинал себя за то, что поверил в перемены, происшедшие в ней. Но она говорила так убедительно.

Вот что он получил, стараясь играть по правилам.

Может быть, им с Ба просто нужно было связать Моки, отобрать ожерелье у него, потом у Калабати и оставить ее здесь, обрекая на скорую смерть от старости. Не то чтобы ему это не пришло в голову, но все его существо восставало против такого решения. Впрочем, сейчас не до этики. Слишком многое поставлено на карту.

Какой теперь вообще смысл возвращаться в Нью-Йорк? Глэкен послал его за двумя ожерельями. А он привезет только одно.

Джек стиснул зубы. Глэкен должен найти выход и обойтись одним ожерельем. Он сделал все, что мог, и теперь должен вернуться как можно быстрее.

Он надеялся, что еще не поздно.

Когда Ба выехал на асфальтированную дорогу в районе Триста семьдесят седьмой авеню, они тут же набрали скорость. Машина мчалась по мертвой рыбе и пучкам морских водорослей.

– Не гони так, Ба, – сказал Джек, – если мы разобьемся, то так никогда и не сядем в самолет, и вся наша поездка окажется напрасной. Если она уже не стала напрасной.

– Я должен вернуться к миссис. Поскорее. Я ей нужен.

Джек видел в слабом мерцании приборной доски хмурое, решительное выражение его лица. Ба тоже был напуган. Но не жуками. Он боялся за семью, в которую был принят. Почему? Почему именно сейчас? Что у них там случилось?

Среда

Четверг

Дом в конце дороги

Монро, Лонг-Айленд

– Вы уверены, что он дал вам именно эти координаты?

Джек остановил старый «мерседес» Глэкена посреди дороги и вглядывался в полумрак вокруг них. Билл Райан сидел около него с двумя автоматами на коленях. Оба ожерелья и осколки меча лежали рядом в резной деревянной шкатулке. Билл сверялся с торопливо написанной запиской, зажатой в руке.

– Все точно, – сказал он.

Джек предпочел бы, чтобы в этой поездке его сопровождал Ба, но он не осмелился просить его оставить Сильвию и мальчика. Однако Билл сегодня выглядел не таким, как обычно. Вокруг него распространялась какая-то особая атмосфера умиротворенности, в которой и Джек чувствовал себя на удивление уютно.

– Вы ведь выросли в Монро, да?

– Да, но сюда мне ни разу не приходилось забираться. Я вообще не подозревал о существовании такого места. Мы едем в никуда.

«В никуда. Очень точно сказано», – подумал Джек.

Они находились на северо-восточной окраине Монро, на залитой грязью дороге, посреди обширных топей. Слева, под низко нависшим, свинцово-серым, облачным небом простиралась гавань Монро – спокойная, безмолвная, недвижимая. Где-то далеко впереди находился залив Лонг-Айленд. Здесь все словно застыло: не было ни насекомого, ни птицы, ни даже ветерка, способного всколыхнуть тростник и высокую траву вдоль дороги. Да и сами они походили на неподвижные фигуры на пейзаже, изображающем болото.

Единственное, что нарушало монотонность пейзажа, был частокол вдоль дороги с восточной стороны, а вдалеке, ближе к воде, нечто похожее на чрезмерно большой деревянный сортир.

– Должно быть, это там, – сказал Билл.

– Не может быть.

– А что, тебе попадалось здесь что-нибудь другое? Мы должны были доехать по этой дороге до самого конца, где стоит дом. Вот это место. Наверняка здесь.

У Джека оставались сомнения на этот счет, но он погнал «мерседес» вперед.

– А мне все-таки кажется, что мы где-то неправильно повернули.

Когда они приблизились к хибаре, Джек заметил на заднем дворе дома дым.

– Кто бы там ни был, но огонь горит.

– Надеюсь, печи он кладет лучше, чем строит дома, – сказал Билл.

– Да уж. У него, должно быть, мозги сильно набекрень, поэтому и дом набекрень.

Ни одна деталь дома не была расположена под прямым углом. Все одноэтажное сооружение было скособочено влево, опираясь на облупленную цистерну, труба накренилась вправо, а антенна наверху, в свою очередь, тоже была, скошена влево.

Но это, видимо, было как раз то, что они искали, – дом в конце дороги. Возле дома стояла старая «торино». Если не считать огня где-то за домом, место выглядело глухим и заброшенным.

– Знаешь, – сказал Билл, когда они подъехали ближе, – это не просто огонь. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что там кузница и в ней работа идет вовсю.

Въехав в небольшой посыпанный гравием дворик, Джек заметил, что все москитные сетки на окнах изодраны, а стекла выбиты, так же как и в других домах, мимо которых им пришлось проезжать.

– Что-то все это выглядит не очень здорово.

Билл пожал плечами:

– Огонь у них горит, а Глэкен говорил, что...

– Да, Глэкен говорил.

Джек поставил машину и, выходя, захватил с собой деревянную шкатулку. Справа он рассмотрел что-то вроде огорода, на котором, правда, ничего не росло. Прежде чем они подошли к крыльцу, наружная дверь открылась, и седовласый пожилой человек стал разглядывать их через остатки москитной сетки.

– Наверное, немало времени потратили, чтобы добраться сюда?

Седые волосы торчали в разные стороны. Он нуждался в бритье так же сильно, как его заляпанная пятнами рубашка – в стирке, а по совести говоря, ее лучше было бы выбросить, заменив на новую.

– Вы ждали нас? – спросил Джек. Как это может быть? Телефоны вот уже несколько дней не работают.

– Да, ждал. Металл привезли?

Билл посмотрел в записку, зажатую в руке.

– Сначала мы хотим узнать: это вы Джордж Хаскинс?

– Конечно!

– Можно войти в дом?

– Вряд ли им это понравится. Знаете ли...

Джек услышал какой-то невнятный лепет за дверью. Хаскинс посмотрел вниз и заговорил с кем-то, глядя в пол:

– Хорошо, хорошо: – Затем снова взглянул на Джека и просунул руку в щель: – Им не терпится приступить к делу. Давайте металл.

Джек отдал ему шкатулку. Хаскинс втащил ее за дверь и отдал кому-то, стоящему у его ног.

– Вот! Ну что, довольны теперь? Теперь вы, может быть, заткнетесь и оставите меня в покое? Отлично! – Он снова посмотрел на Джека: – Я тут с ними извелся, пока они дожидались этой штуки.

– Кто?

– Мои жильцы. Мне тут по ночам ползком приходилось спасаться. Они не пускали сюда мошкару. Если бы не...

Снова лепетание.

– Понятно, понятно. Они говорят, чтобы вы снова пришли около четырех. Если они как следует возьмутся за дело, то к этому времени должны управиться.

Не в силах побороть любопытство, Джек взошел на крыльцо и через щель заглянул в дом. Он увидел около дюжины суетливых фигурок, похожих на гномов, не более полутора футов ростом, и как будто поросших шерстью.

– Что это за...

Хаскинс встал так, чтобы Джек ничего не видел.

– В четыре часа. Они сделают то, что вам нужно.

– Кто «они»? – Джек вспомнил, что Глэкен упоминал каких-то «малышей».

– Мои жильцы. Они провели со мной почти двадцать пять лет и не могли дождаться этого дня. «Когда наступит час, мир позовет нас», – так они говорили. Судя по последним дням, такое время наступило. Так что поезжайте, а потом возвращайтесь сюда. Они не терпят, чтобы кто-то околачивался поблизости, пока идет работа. До скорой встречи.

Он закрыл дверь.

– В четыре часа, – повторил Билл, когда они шли к машине, и посмотрел на часы. – Сейчас чуть больше десяти. В четыре уже стемнеет.

Джек сел за руль, от напряжения у него сосало под ложечкой. Билл занял место справа от него. Согласно кривой Сапира, сегодняшний рассвет последний. После четырех часов и сорока двух минут светлого времени солнце последний раз зайдет в 3.01 дня. И больше день не наступит. Навсегда воцарится ночь.

И не будет никакой пощады от «мошкары», как Хаскинс называет эти чудовища.

– А как мы будем возвращаться, черт возьми? – спросил Билл.

Джек завел мотор.

– На машине. А как же еще?

Он развернулся и снова вырулил на дорогу, прикидывая, как бы убить время. Возвращаться в город нет никакого смысла. Может быть, они найдут себе какое-нибудь занятие в Монро.

– Что особенного в этом городке? – задумчиво спросил Джек.

– Поселке, – уточнил Билл. – Жители Северного побережья обычно называют место, где живут, «поселком».

– Ну хорошо. Поселок. Но что в нем особенного? Куда ни повернешь, все время всплывает это название. Вы из Монро, Кэрол из Монро, доктор, миссис Нэш и ее сын – тоже из Монро. И вот опять мы здесь, везем какой-то непонятный металлический лом в дом, полный поросших шерстью карликов. Почему нас все время заносит в Монро?

– Я сам размышлял над этим и, кажется, понял. Сверните направо вон там, внизу, где дорога кончается, а дальше я покажу.

Они въехали в жилой квартал, на Коллер-стрит. И остановились у дома номер 124 – с коттеджем на три спальни.

– Здесь это и случилось, – сказал Билл каким-то странным, хрипловатым голосом, осматривая дом через стекло. – Здесь Расалом вновь появился в нашем мире, более четверти века назад, уже после того, как Глэкен убил его – так, по крайней мере, ему казалось. Именно в доме, раньше стоявшем на этом земельном участке, – тот дом сгорел, – Кэрол зачала ребенка, тело которого потом захватил Расалом. Это происшествие не прошло бесследно для городка, и в нем возникло какое-то невидимое поле, которое привлекает всяких странных людей и создает благодатную почву для разного рода загадочных явлений.

– Вроде этих карликов среди болотных топей.

– Именно. Наверное, они почуяли возвращение Расалома и наверняка знали, что когда-нибудь понадобятся, поэтому прожили здесь с Хаскинсом не один десяток лет, ожидая этого момента. Теперь он настал, этот момент. То же самое и с Дат-тай-вао.Оно обошло полмира, чтобы закончить свой путь в Монро, где какое-то время обитало в Алане Балмере, а потом перебралось в Джеффи. Насколько я могу судить, эти перемещения начались примерно тогда, когда Расалом был снова зачат.

– Значит, та сила тоже должна знать, что может понадобиться.

– Казалось бы, да. Но в тот год случилось еще одно происшествие: в ноябре и начале декабря один за другим рождались уродливые, с множеством патологий дети. Тогда никто не мог этого объяснить, но теперь я знаю, что все они были зачаты примерно в одно время с Расаломом. Одного его присутствия в городе оказалось достаточно, чтобы произошла мутация на уровне эмбриона. – Билл печально покачал головой. – Для их семей это была невероятная трагедия, но едва ли ее восприняли как предупреждение об ожидающих нас событиях.

Джек размышлял над тем, что услышал, а Билл показывал ему дорогу, и так они проехались по городу – мимо школы, в которой Билл в свое время был звездой футбола, мимо нового дома, отстроенного на том месте, где пять лет назад дотла сгорел дом его родителей и оба старика погибли в огне.

– Теперь я не сомневаюсь, что все это дело рук Расалома, – сказал он приглушенным, исполненным волнения голосом. Он ударил кулаком по ладони. – А сколько других людей – друзей, знакомых, детей. Мои друзья – Джим, Лизл, Ренни, Ник, Дэнни, – Господи, Дэнни! Проклятие, я должен с ним расквитаться!

Джек дружески сжал плечо Билла:

– Мы доберемся до этого ублюдка. И заставим его заплатить – сполна.

– Конечно, заставим.

Они коротали время, проезжая по Монро. Городок – или поселок – казалось, вымер. Нигде не было видно трупов. Возможно, потому, что в отличие от жуков, которые высасывали из своих жертв кровь, более крупные твари просто их пожирали. Джек различил несколько перепуганных лиц за оконными ставнями погруженных в темноту комнат. Когда они ехали по главной магистрали, вдоль прилегающего к пристани района нижнего города – того, что от него осталось, – банда одичавших, словно волки, мародеров приблизилась к машине.

Билл взял автомат «спаз» и щелкнул затвором.

– Мне даже хочется, чтобы они на нас напали, – процедил он сквозь тонкие, плотно сжатые губы. – Кажется, сейчас я по-настоящему зол.

При виде автомата мародеры мгновенно утратили к ним интерес и потрусили дальше.

Джек посмотрел на него с удивлением:

– Даже вы?

– Что я?

– Даже вас это коснулось. Даже вы начинаете чувствовать на себе воздействие этого сумасшествия – разве нет?

– А вы?

– Ну, я всегда ждал, чтобы такие ребята что-то начали вытворять, – тогда я мог заработать себе на жизнь. Вы только начали заглядывать в окрестности тех мест, в которых я провел всю свою взрослую жизнь.

Киноафиша:

Кинотеатр под открытым небом Джо Боба, специальный выпуск на весь день:

«И скоро наступит темнота» (1970) Левит/Рикман

«Когда время истекло» (1980) Братья Варнеры

«Ничего, кроме ночи» (1972) Синема Системс

«Обреченные на смерть» (1940) Монограм

«Ночь должна прийти» (1937) МГМ

«Тьма» (1979) Фильм Венчерс

«Звезда во тьме» (1972) Брайэнстон

«Смерть в ночи» (1946) Юниверсал

«Угаснуть во тьме» (1980) Компас Интернэшнл

«Не бойся темноты» (1973) ТВ

«Мир ночи» (1932) Юниверсал

~~

В 2.30 они вернулись к дому Хаскинса. В кузнице, на заднем дворе, все еще пылал огонь, но уже не такой яркий, как вначале. В воздухе гулко отдавался звон металла.

– Рановато вы приехали, – сказал Хаскинс, стоя у двери, но как и в первый раз не предложил им зайти в дом.

– Знаем, – возразил Билл, – но скоро стемнеет, и мы хотим тронуться в обратный путь сразу, как только у вас все будет готово.

– Да я не в укор вам сказал. Приехали так приехали. Они уже доделывают. Подождите в машине, а я вам вынесу.

Джек и Билл вернулись к старенькому «мерседесу». Билл залез в машину и стал крутить ручку радио, стараясь отыскать хоть какую-нибудь станцию, а Джек расхаживал около машины. Под ложечкой у него посасывало все сильнее, по мере того как цвет неба постепенно менялся с серого на черный. Он снова пожалел, что отправил Джию и Вики вместе с Эйбом. Ему очень хотелось увидеть их снова, заключить в объятия – последний раз перед тем, как всему придет конец.

– Слышишь? – спросил Билл, высовываясь из окна. – Звон прекратился.

– Это уже не имеет значения, – ответил Джек. – Слишком поздно. Мы не сможем привезти эту штуку обратно. Даже если бы у нас сейчас был самолет, черт его дери, и то мы не смогли бы вернуться живыми.

Кто-то хлопнул дверью, и вслед за этим к ним подошел старик Хаскинс, который нес в руках два свертка из одеял, как несут больного ребенка.

– Можете ехать, – сказал он и отдал свертки Джеку.

Один квадратный, с какими-то выпуклостями, другой – длинный и гладкий. Билл взял сверток поменьше, и они уложили и тот и другой на заднее сиденье, после чего Джек залез в кабину.

– Было очень приятно побеседовать с вами, Джордж, но нам нужно спешить.

– Удачи вам, ребята, – сказал Хаскинс, возвращаясь к крыльцу. – Я не очень понимаю, в чем тут дело, но надеюсь, что у вас все получится.

Когда Джек поехал, набирая скорость, вниз по дороге, из-под задних колес стали вылетать кусочки гравия. В зеркале заднего обзора он увидел Хаскинса, который, стоя на крыльце, глядел им вслед. И ему показалось – в слабом, сумеречном свете он не мог бы сказать этого наверняка, – что вокруг Хаскинса сгрудились фигурки, едва достающие ему до колена. Хаскинс помахал рукой, и все они тоже помахали.

На мгновение прикрыв глаза, Джек полностью сосредоточился на дороге.

А где-то на небе, которое заволокло туманом, находилось сейчас солнце, заходящее в последний раз.

– У нас ничего не получится, – сказал Джек. – Мы никак не сможем вернуться живыми.

– Мы должны собрать все силы, – ответил Билл. – У нас просто нет выбора.

– О да, мы выложимся полностью, дружище Билл. Будем бороться как черти.

И все-таки мы не сможем этого сделать.

~~

Из передачи радио ФМ-диапазона:

"Джо: Вот так, ребята. Сейчас 3.01 пополудни. Видимо, это последний закат солнца. Если кривая Сапира вычерчена правильно, то мы с вами больше не увидим солнца.

Фредди: Да. Никто не дал нам ни малейшей надежды, так что мы не можем поделиться надеждой с вами. Очень хотелось бы, но...

Джо: И не спрашивайте нас, почему мы до сих пор здесь. Мы и сами этого не знаем. Может быть, потому, что это единственное, что мы умеем делать.

Фредди: Так или иначе, мы будем продолжать передачу до тех пор, пока работают генераторы, а вы оставайтесь с нами, пока у вас не сели батарейки. Если мы что-нибудь узнаем, то сообщим вам. А если у вас будут какие-нибудь новости, то дайте нам знать по СВ, и мы их передадим.

Джо: И, судя по всему, нас ожидает очень долгая ночь".