Ночная Земля

Глава I Мирдат Прекрасная

Радость Заката познакомила нас. Одинокий покинул я дом и шел, куда глаза глядят, часто останавливаясь, чтобы увидеть во всех подробностях, как созидаются бастионы Вечера, и почувствовать драгоценную и удивительную пору сумерек.

Остановившись в последний раз, я готов был раствориться в торжественной радости и величии созидающейся ночи и даже рассмеялся, ощутив одиночество среди легшего на мир полумрака. О! На свой смех я получил ответ из-за обступивших сельскую дорогу деревьев, словно бы кто-то дал знать: «И ты такой же, как я!» — с радостным пониманием. Я вновь рассмеялся в сердце своем, поскольку не мог поверить в то, что на мой смех отзывается человеческое существо, а не бесплотный Дух, подслушавший мое настроение.

И он, точнее, она отозвалась снова, назвав меня по имени. Я подошел к обочине дороги, чтобы посмотреть, не знакомы ли мы, и понял, что имею дело с леди, славившейся своей красотой среди жителей всего графства Кентского. Эта прекрасная Дева была моей соседкой, так как поместье ее опекуна граничило с моим, и звали ее Мирдат.[1]

Тем не менее, до того дня я не встречался с Мирдат, так как часто и надолго уезжал за границу или погружался в свои дела, — ученые занятия и физические упражнения забирали все мое время, и я знал о соседке лишь то, что изредка доносили до меня слухи, и довольствовался ими.

Внимательно вглядевшись во мрак и увидев Деву, я немедленно остановился. Взяв шляпу в руки, я со всей любезностью ответил на вежливое приветствие. Слухи, утверждавшие, что моей родственнице и кузине нет равных среди красавиц, подтвердились.

Она не церемонилась, прямо и душевно назвав меня детским именем. Сама же, одарив меня смехом, велела называть ее Мирдат. Она пригласила меня к себе за зеленую изгородь — через брешь, которой пользовалась тайно, когда вместе со своей служанкой без разрешения отлучалась на деревенские развлечения — в сельской одежде… хотя едва ли могла кого-нибудь обмануть этим.

Когда, миновав изгородь, я оказался рядом с Мирдат, то увидел, что ростом она действительно высока — в этом я не обманулся. Только я оказался на голову выше. И она пригласила меня к себе в дом, чтобы я мог высказать ее опекуну свое сожаление по поводу того, что так долго пренебрегал его обществом. Глаза ее шаловливо искрились, когда она корила меня за мою забывчивость.

Только вдруг Мирдат притихла и, приложив палец к устам, велела мне замолчать, потому что в лесу справа от нас послышались какие-то звуки, зашелестели листья, и сухой сук громким тоскливым треском разодрал тишину.

Из леса навстречу нам выбежали трое мужланов, но я громким голосом я велел им убираться, а в противном случае пенять на себя, левой рукой отодвинул Деву назад и приготовил дубовый посох. Трое мерзавцев не ответили мне даже словом. Едва заметив, как блеснули ножи, я с отвагой и пылом ринулся в атаку, а позади меня запел звонкий и нежный серебряный свисток. Им Дева призывала своих псов. Этот же сигнал должны были услышать слуги…

Хотя нам грозила нешуточная опасность, в помощи не было особой нужды: я горел желанием продемонстрировать свою силу милой кузине. Резко шагнув вперед, я ударил концом посоха первого противника так, что он упал замертво. После этого я со всей силой обрушил свою дубинку на голову второго и безусловно разбил ее, потому что злодей немедленно свалился на землю. Третьего я встретил кулаком, и ему также не потребовалось второго удара, поскольку он мгновенно присоединился к сотоварищам. Словом, драка закончилась, еще даже не начавшись, и я не смог скрыть гордости, заметив восторг, промелькнувший в глазах леди Мирдат, прятавшейся в сумраке тихого вечера.

Но времени на разговоры у нас не осталось. На свист уже мчались три огромных, приученных к кабаньей охоте собаки. Дева едва успела отозвать этих чудищ от меня, а потом уже мне пришлось спасать распростертых на земле людей, иначе псы могли растерзать их в клочья. Тут послышались крики, вокруг замерцали огни фонарей в руках прибежавшей с дубинками челяди. Не зная, как отнестись ко мне, они — как и псы — сперва растерялись, но, услышав мое имя, посмотрели на меня иными глазами и стали проявлять всяческое уважение.

Заметив, что бандиты приходят в себя, слуги спросили меня, как следует поступить с ними… Я уладил дело, наделив слуг некоторым количеством серебра, и весьма крепкое воздаяние они воздали мерзавцам, чьи крики еще долгое время доносились до наших ушей после того, как мы направились к дому.

Кузина проводила меня к своему опекуну. Сэр Альфред Джарвис, мой старый знакомый и приятель, был человеком немолодым и достопочтенным.

Не смущаясь моим присутствием, но, соблюдая мудрую меру в словах, Дева похвалила меня, и старик опекун поблагодарил меня самым любезным образом и пригласил не забывать его дом.

Так я остался у них на весь вечер и отобедал, а после мы с леди Мирдат опять вышли в окружавшие дом земли, и она проявила ко мне больше дружелюбия, чем любая из знакомых мне женщин… мне казалось, что мы были знакомы всегда.

Чувство это гнездилось в сердце моем. Получалось, что каждый из нас знал все манеры и обороты речи другого. То и дело с непременным восторгом мы обнаруживали нечто общее между нами, — но без удивления, столь естественными сказывались наши открытия.

Весь тот милый вечер леди Мирдат с удовольствием вспоминала о том, как легко я расправился с тремя мерзавцами. Она спросила меня, действительно ли я настолько силен, и со смехом, столь естественным для юной гордости, вдруг прикоснулась к моей руке, чтобы самой ощутить мою силу. И, ощутив могучие мышцы, тут же опустила ладонь с легким вздохом удивления. А потом примолкла и как бы задумалась, но более не отходила от меня.

Но если леди Мирдат восхищалась моей силой, то я удивлялся и восторгался ее красой, которую лишь усугубили отблески свечей за вечерней трапезой. Но грядущие дни сулили мне новые восторги, и было мне радостно видеть ее веселье перед ликами Тайны Вечера, Величия Ночи и Ликованья Зари.

И вот однажды навсегда памятным мне вечером, когда мы бродили по саду, она начала было — почти не задумавшись — говорить, что нам выпала воистину волшебная ночь, и осеклась, опасаясь, что я не пойму ее. Однако, обратившись к знакомым краям душевных восторгов, я ответил ей — ровно и невозмутимо — что такими ночами из земли встают Башни Мечтаний, и сами кости мои говорят, что в эту ночь можно найти Могилу Великана или дерево, на коре которого нарисован огромный лик или… тут я остановился на месте, потому что она впилась в мою руку трепещущими пальцами. Однако когда я спросил, что тревожит ее, леди Мирдат еле слышным голосом попросила меня продолжать. Еще ничего не понимая, я сказал, что намеревался описать ей Лунный Сад, мою страну грез.

Когда я поведал о нем, леди Мирдат чуть вскрикнула, тем самым заставив меня повернуться лицом к себе, и принялась расспрашивать. Я отвечал откровенно, поняв, что и она знает о Саде. И Мирдат тоже предположить не могла, что кто-либо кроме ее самой знает об этих милых краях мечты и фантазии.

«Воистину это чудо, истинное чудо!» — повторяла она снова и снова, уже не удивляясь тому, что ощутила потребность заговорить со мной в тот вечер возле дороги. Хотя, конечно, и прежде знала о нашем родстве, нередко видела меня верхом и интересовалась мной, быть может, даже чуточку досадуя из-за того, что я так мало интересовался ею. Но я был занят иными делами. И все же было бы лучше, если бы мы встретились раньше.

Не думайте только, что я не был взволнован тем, что, как оказалось, мы оба знали о крае, который я считал известным лишь мне самому. Однако понемногу выяснилось, что в моих фантазиях было много такого, что не было ей известно. Находилось и знакомое только ей, и ничего не говорившее мне. И хотя это вселило в нас некоторые сожаления, время от времени кто-нибудь из нас начинал новый рассказ, а другой мог докончить его к общему счастью и удивлению. Так мы гуляли и говорили, покоряясь нежной дружбе. Шел час за часом, и время пролетало незаметно. Я позабыл обо всем, когда вдруг поднялся шум, послышались крики мужчин и лай псов, замелькал свет фонарей. Я не знал, что и думать. Наконец с милой и удивительной улыбкой леди Мирдат заметила, что мы провели много часов, углубившись в разговор, так что опекун ее, не забывший о трех разбойниках, приказал своим людям отыскать нас, все это время пребывавших в счастливом забвении.

Тут мы направились к дому, держа путь на огни, но псы нашли нас прежде, чем мы добрались до дома. Они уже привыкли ко мне и запрыгали вокруг нас с дружелюбным лаем. А через минуту примчались слуги. Им пришлось тут же повернуть назад, чтобы сообщить сэру Джарвису о том, что все в порядке. Таким было наше знакомство и начало моей любви к Мирдат Прекрасной. Вечер следовал за вечером. Я выходил на тихую сельскую дорогу, которая вела от моего поместья к поместью сэра Джарвиса, пролезал в парк через брешь в изгороди и находил леди Мирдат прогуливающейся в этой части леса. Но теперь ее всегда окружали огромные псы, потому что я умолял, дабы Мирдат не забывала о своей безопасности. Здесь она уступила мне, но во многих других вещах не могла удержаться от пререканий и старалась раздразнить меня, словно бы стремясь определить границы моего терпения.

Я хорошо помню, как однажды вечером, подходя к заветной бреши, увидел двух служанок сэра Джарвиса, только что появившихся из леса. Я бы не обратил на них внимания и прошел бы мимо, однако они почтили меня слишком изысканным для грубых девок поклоном. Рассмотрев их повнимательней, я обнаружил, что одна из них — ростом повыше — оказалась леди Мирдат. Впрочем, уверенности у меня поуменьшилось, когда вместо ответа на мой вопрос она лишь потупилась и ответила новым поклоном. Не без удивления, но, зная нрав леди Мирдат, я последовал за женщинами. Они бросились прочь, передвигая ногами быстро и уверенно, словно бы спасаясь от какого насильника. (И хорошо, что они опасались оставаться одни в лесу.) И вот мы оказались на деревенской лужайке, где вовсю шли танцы, горели факелы, бродячий волынщик вел мелодию, и изобиловал эль. Подруги вступили в круг. Танцевали они увлеченно, но только друг с другом, и старались держаться подальше от факелов. Убедившись в том, что передо мною леди Мирдат и ее служанка, я воспользовался случаем, и, когда вихрь танца принес пару ко мне, подошел, чтобы пригласить на танец высокую. Однако она отказала под тем предлогом, что уже обещала танец рослому Фермеру — и немедленно подала ему свою руку. Она тут же была наказана за свой каприз: ей пришлось старательно прятать свои изящные ноги от его грубых башмаков. Представляю, как она обрадовалась концу танца.

Не осталось никаких сомнений — передо мной действительно Мирдат Прекрасная — в деревенской одежде и неуклюжей обуви. Я окликнул ее по имени и назвался, а потом простыми словами велел ей оставить глупую выходку и позволить проводить себя домой. Однако она топнула ногой и отвернулась от меня и вновь отправилась танцевать с увальнем, ну а вытерпев еще одну пляску, попросила его проводить себя через лес, против чего он вовсе не возражал.

Тут подоспел и приятель. Едва оставив свет факела, грубые деревенские мужланы, не знавшие, с кем имеют дело, принялись обнимать Девиц. Леди Мирдат, не способная более терпеть подобное обхождение, вскрикнула от страха и отвращения и так сильно ударила по грубой руке, что мужлан на мгновение выпустил ее с непристойными словами. А потом подступил к ней снова, схватил, чтобы поцеловать, а она с предельным презрением, в отчаянии, но безуспешно принялась колотить по его лицу ладонями, — впрочем, я был уже рядом. Она громко выкрикнула мое имя. Я же поймал бедного дурня и ударил его, но не так, чтобы что-нибудь повредить, а просто чтобы он надолго запомнил меня, а потом отбросил его на обочину. Второй мужлан, едва услыхав мое имя, выпустил уже выбившуюся из сил служанку и бежал со всех ног. Воистину меня в нашем краю побаивались.

Тогда в гневе я схватил Мирдат Прекрасную за плечи и крепко встряхнул ее. А потом послал служанку вперед, и она, не получив иного распоряжения своей госпожи, зашагала перед нами. Мирдат молча шла рядом со мной, явно испытывая удовольствие от моего присутствия. Так мы добрались до бреши в изгороди. Я проводил ее до Холла, и мы распрощались у боковой двери, от которой у нее был ключ. Она пожелала мне доброй ночи самым спокойным тоном, хотя явно не торопилась расстаться со мной.

Когда на следующий день я встретил ее в парке, она вела себя ровно и приветливо. Потом, в сумерках, оставшись с ней в одиночестве, я спросил, почему она все время дразнит меня и, когда я хочу находиться в ее обществе, отвергает меня. С милой и обаятельной кротостью (она, конечно, поняла, что я готов к примирению) Дева вынесла свою арфу. Зазвучали чудесные старинные мелодии наших детских дней. Как окрепла и возвысилась моя любовь к ней! В ту ночь Мирдат проводила меня до бреши в изгороди. Ее спутники — три здоровых пса — должны были в свой черед проводить ее до дома. И все же я последовал за ними весьма бесшумно, пока не убедился в том, что она целой и невредимой вошла в Холл, ведь я не мог бросить ее одну вечером, хотя она и думала, что я нахожусь уже далеко на сельской дороге. Псы же время от времени поодиночке подбегали ко мне и дружелюбно тыкались в меня носом. Я тихо отсылал их назад, а она ничего не замечала, потому что, возвращаясь домой, пела любовную песню. Любит она меня или нет, тогда я сказать не мог, хотя Мирдат выказывала явную привязанность ко мне.

Вечером следующего дня я пораньше отправился к бреши. И вдруг — что я вижу: на моем пути хорошо одетый мужчина, несомненно королевский придворный. Когда я приблизился, он не позволил мне пройти, но оставался на месте и надменно смотрел на меня, поэтому я протянул руку и отстранил его.

О! Леди Мирдат обратилась ко мне с горькими словами, которые причинили мне предельную боль и вызвали удивление. Я сразу понял, что она не испытывает истинной любви ко мне, иначе она никогда бы не попыталась осрамить меня перед незнакомцем… назвать неловким и грубым, выставив в невыгодном свете перед невысоким мужчиной. Словом, вы отлично понимаете, что я чувствовал в то мгновение.

Пусть я и видел некую справедливость в словах леди Мирдат, но незнакомец мог бы вести себя повежливей, да и незачем было Мирдат Прекрасной выставлять своего истинного друга и кузена на посмешище. Однако я не стал возражать и, низко поклонившись леди Мирдат, слегка склонился перед мужчиной и принес извинения. Поскольку он не был силен или велик ростом, мне следовало с самого начала проявить снисходительность к нему.

Так, установив справедливость в своем собственном понимании, я повернулся и направился прочь, оставив их наслаждаться общением.

В тот день я отшагал, наверно, миль двадцать, прежде чем вернулся в свой дом, и не было мне покоя ни в ту ночь, ни в следующую. Еще бы — я успел смертельно влюбиться в Мирдат Прекрасную всей душой, сердцем и телом… жуткая потеря внезапно поразила меня.

Последующую неделю я обходил дом своей дамы стороной, но к концу седьмого дня не удержался. И воистину, увидел там все, что может причинить мужчине великую боль и ввести в ревность. Едва приблизившись к бреши, я увидел возле нее на опушке леса Мирдат, а сопровождал ее тот же самый хорошо одетый придворный. Она позволила обнять себя за талию. Как же тут было не понять, что они любовники, тем более что у леди Мирдат не было братьев и молодых родственников.

Увидев меня на дороге, леди Мирдат на мгновение устыдилась, сняла с себя руку любовника и поклонилась мне, чуточку переменившись лицом. Я ответил ей весьма низким поклоном, но — ведь я был тогда столь молод — прошел мимо них, и сердце омертвело в моей груди. Оглянувшись, я увидел, как любовник приблизился к ней и вновь обнял ее. Вместе, наверно, они смотрели мне вслед, и я отправился прочь, окаменев от отчаяния, но более не оглянулся.

После этого я целый месяц не ходил к изгороди, но сердце мое жгла любовь, и самолюбие мое было уязвлено: несправедливо обошлась со мной леди Мирдат. И все же весь тот месяц любовь цвела в моем сердце, неторопливо приобретая сладость, нежность и понимание, которых не было во мне прежде. Воистину, Любовь и Боль создают характер мужчины.

К концу этого срока я нашел в себе силы жить дальше, и с пониманием в сердце начал вновь совершать прогулки вдоль изгороди, но Мирдат Прекрасная более не встречалась мне. Впрочем, однажды вечером мне показалось, что она неподалеку, потому что один из ее огромных псов выскочил на дорогу из леса, чтобы обнюхать меня самым дружелюбным образом — собаки по-прежнему были милы со мной.

И когда пес оставил меня, я долго прождал возле изгороди, но так и не заметил Мирдат, а посему последовал дальше, — с тяжестью в сердце, но без горечи, потому что понимание начинало медленно созревать в моем сердце.

Миновали еще две томительных и одиноких недели, и я пожалел, что познакомился с прекрасной Девой. И воистину, когда завершились они, я решился приблизиться к дому, чтобы хотя бы издали увидеть ее. Словом, однажды вечером я оставил свои владения, подошел к бреши, вступил на земли поместья и вскоре уже шел по садам, окружавшим Холл. Истинно, когда я пришел к ее дому, то увидел множество фонарей и факелов. Собралось огромное общество нарядных людей, все танцевали, и я понял, что попал на какой-то праздник. И сразу ужас овладел моим сердцем, я решил, что вижу свадебный танец леди Мирдат. Впрочем, глупо было даже думать об этом, потому что я, конечно, заранее слыхал бы о предстоящем браке. И тут я немедленно вспомнил, что в тот день ей исполнился двадцать один год, и кончился срок опеки над ней, что и отмечалось столь пышно.

Глаз мой радовался яркому празднику, сердце же было отягощено томлением. Толпа веселилась, все вокруг сияло тысячами огней. Огромный стол с угощением на серебре и хрустале, большие фонари из бронзы и серебра выстроились вдоль лужайки, а на противоположной стороне ее танцевали. И вот из круга танца вышла леди Мирдат — в очаровательном платье, но, на мой взгляд, чуточку побледневшая за прошедшее время. И она направилась к месту отдыха, и буквально в мгновение ока дюжина юношей из знатных местных фамилий оказалась возле нее. Молодые люди занимали ее разговорами и шутками, стараясь добиться внимания. Она была очаровательна, но я видел, что ей кого-то не хватает. Мирдат действительно была бледна, как я уже сказал, она то и дело оглядывалась, словно бы разыскивая кого-то взглядом вне кружка собравшихся вокруг нее, тут я сразу понял: любовника нет рядом, и сердце леди Мирдат тоскует. Но почему его нет здесь? И я решил, что этого проходимца непременно отозвали ко двору.

Наблюдая за собравшимися вокруг нее молодыми людьми, я пылал жаром свирепой и ничтожной ревности и готов был уже шагнуть вперед, схватить за руки и увлечь ее за собой в те леса, где бродили мы в прежние дни, когда мне казалось, что она готова полюбить меня. Но что толку в том? Не эти юноши владели ее сердцем. Возлюбленным Мирдат был тот невысокий придворный.

И я вновь ушел и не подходил к бреши целых три месяца, потому что не мог более переносить боль потери. Наконец эта мука сама начала толкать меня в дорогу, ибо оставаться дома стало более горькой болью. Словом, однажды вечером я оказался возле бреши, мучительно вглядываясь в поляну, лежавшую между изгородью и лесами. Это место для меня было свято, ведь именно здесь я впервые увидел Мирдат Прекрасную и влюбился в нее — в тот же самый вечер.

Долго стоял я у бреши и ждал, ждал и ждал — без всякой надежды. Вдруг кто-то мягко ткнулся в мое бедро. Это был один из ее псов, и сердце мое затрепетало: дама была совсем близко. Я ждал, внимательно прислушиваясь, и сердце мое колотилось. Наконец среди деревьев послышалась негромкая песня о разбитой любви, и пела ее Мирдат, одинокая среди своих огромных псов в темном лесу.

И я внимал ей со странной болью, ведь в голосе девы слышалось истинное горе, и сердце мое рвалось ей на помощь, но я словно примерз к земле, хотя все существо мое бушевало.

И тут я увидел среди деревьев белый силуэт. Она вскрикнула, и песня прервалась. И в этот самый миг меня осенила безрассудная надежда. Я бегом бросился к ней и в мгновение ока оказался перед Мирдат, негромко, но страстно произнося ее имя.

Я приблизился к ней. Громадный пес, решив, что мы затеяли какую-то игру, принялся прыгать возле меня. Я остановился перед леди Мирдат и протянул к ней руки, не зная, что делать дальше, — это сердце принесло меня к ней, стремясь облегчить ее боль. И вот она уже тянет ко мне навстречу руки, и падает в мои объятия с тихим рыданием. Чудесный покой охватил меня. А она шевельнулась в моих объятиях и потянулась к моим губам. Я поцеловал ее, истинно женственную, честную и любящую.

Так состоялась наша помолвка. Просто и без слов, но нам было довольно этого, хотя любовь предпочитает избыток.

После она высвободилась, и, взявшись за руки словно дети, мы пошли через лес к ее дому. А еще потом я спросил ее о придворном щеголе. Милый смех Мирдат прозвенел в ответ среди молчания леса. Она обещала все объяснить, когда мы придем в Холл. И как только мы оказались там. Дева повела меня в огромный зал и отвесила мне поклон — изящный и насмешливый. А потом представила меня некоей молодой леди, сидевшей за шитьем в притворной застенчивости и с шаловливым выражением в глазах. Буквально сгибаясь от счастливого хохота, леди Мирдат потащила два больших пистолета из стойки с оружием, чтобы я мог вступить в смертельную схватку с занятой вышивкой леди, которая все это время скрывала свое лицо и задыхалась от столь же шаловливого смеха.

Но наконец леди подняла от вышивки свое озорное лицо, и я увидел черты придворного, которого считал любовником Мирдат.

Леди Мирдат тут же объяснила мне, что мистрис Эдисон, ее ближайшая и сердечная подруга. Оделась в костюм придворного, чтобы выиграть пари у одного молодого человека, к которому питала симпатию, и тут вдруг появляюсь я и ничего толком не разглядев, сразу перехожу на грубости. Так что у леди Мирдат оказались все основания для обиды, ибо я без видимой на то причины толкнул ее подругу. Поэтому они и решили наказать меня, и каждый вечер выходили к бреши, изображая любовников, чтобы я получил новые основания для ревности. Это была хорошая месть, потому что я много перестрадал из-за своей ревности.

Но когда я встретил их во второй раз, леди Мирдат уже находилась в сожалении — весьма естественном — потому что уже знала, что любит меня. Как вы помните, она сразу отодвинулась от подруги, ощутив вдруг странное смущение и тяготение ко мне. А потом решила продлить наказание за то, что я холодно поклонился и ушел. Вот так все и разъяснилось.

Мной овладел безумный восторг, так что я обнял Мирдат, и мы неторопливо и величественно закружили по просторному залу, а мистрис Эдисон насвистывала нам мелодию, что она умела делать весьма искусно, — как и многое другое, должен сказать.

Один за одним пошли счастливые дни. Мы с Мирдат не разлучались и бродили по окрестностям, погруженные в восторг. Тысячи вещей соединяли нас радостью, ведь мы были из тех, кто чтит синеву вечности, густеющую за крылами заката, восторгается орошающей мир неслышимой капелью звездного света, чтит покой пасмурных вечеров, когда Башни Сна окутываются тайной сумерек, и любит величественную зелень ночных лугов под луною. Мы были из тех, кто слышит разговор сикомор и берез, и неторопливые речения моря, бормочущего в хорошем настроении, и тихий шелест ночных облаков. И мы оба умели видеть Плясунью Заката, разбрасывающую во весь горизонт свои величественные одеяния, умели слышать и гром, внезапно пробегающий по лику рассвета… Многое мы знали, видели и понимали вместе, осененные предельной Любовью.

И тогда случилось с нами некоторое приключение, едва не закончившееся смертью Мирдат Прекрасной. Однажды, когда мы как всегда бродили словно двое счастливых детей, я обратился к Мирдат и спросил, почему с нами только двое из ее псов. Она объяснила мне, что третий остался в конуре, потому что болен.

Но еще не успев договорить, она вскрикнула и показала, и вот я увидел третьего пса, бегущего к нам аллюром, сразу показавшимся мне странным. Тут Мирдат закричала, что пес взбесился, и действительно я заметил, что пасть его покрыта пеной. Зверь немедленно бросился на нас, не издав ни звука. Я не успел предупредить его движения. Повинуясь инстинкту своей любви, Мирдат Прекрасная схватила пса, чтобы спасти меня и крикнула остальных собак. Когда Мирдат попыталась удержать зверя, он сразу же укусил ее. Я тут же схватил его за шею и так встряхнул, что он немедленно умер. Я бросил труп на землю и занялся помощью: надо было высосать яд из раны. И я отсасывал кровь, хотя Мирдат и просила меня не делать этого. А потом взял ее на руки и побежал долгой и утомительной дорогой к Холлу, где и прижег рану горячими угольками. Потом пришел доктор, он сказал, что если ей суждено выжить, то лишь благодаря моей заботе. Но это она спасала меня, как вы помните, и я не могу не воздать ей честь.

И Мирдат весьма побледнела, но смеялась над моими страхами и уверяла, что здоровье ее скоро восстановится и раны заживут очень быстро. Однако прошло много горьких дней прежде, чем они исцелились и она сделалась прежней. И тогда великая тяжесть свалилась с моего сердца.

Когда Мирдат вновь обрела силы, мы назначили день нашей свадьбы. И как прекрасно я помню ее — в подвенечном платье, стройную и чарующую, словно сама любовь на Заре Жизни. И в прекрасных глазах ее светилась нежность, к которой подмешивалась природная шаловливость. О, как ступала она, — с изысканной грацией и озорством… и эта россыпь волос, и чарующий рот — дитя и женщина одновременно. Но словами невозможно описать красоту моей Единственной.

Так мы поженились.

А потом моя Мирдат, моя красавица, лежала на смертном одре, и не было у меня сил отогнать подступившую смерть. В соседней комнате заплакал ребенок, и писк его вновь пробудил мою Жену к жизни, руки ее порхнули и заметались по покрывалу.

Я склонился к Моей Прекрасной и с предельной лаской взял ее ладони. Они страшно дрожали, она глядела на меня, но глаза ее искали кого-то другого.

Тогда я вышел из комнаты и негромко позвал няню, которая принесла дитя, завернутое в белую пеленку, тут в глазах Моей Прекрасной заискрился милый свет, и жестом я приказал няне поднести ребенка поближе.

Руки Моей Жены шевельнулись на покрывале, и я понял, что ей хочется прикоснуться к ребенку, и, дав знак няне, взял мое дитя в руки. Няня вышла из комнаты, и мы остались втроем. Я осторожно присел на постель и протянул ребенка Моей Прекрасной, нежная щечка ребенка прикоснулась к белой щеке моей умирающей жены, но так, чтобы дитя не давило на нее.

И я заметил, что Мирдат, Жена Моя, стремится протянуть руки к дитяти, и я приложил руки ребенка к слабым ладоням моей Прекрасной. С предельной осторожностью я держал младенца над Женой, так, чтобы очи Моей Умирающей и Единственной заглянули в детские глазки. Через несколько мгновений, которые показались мне вечностью, моя Прекрасная закрыла глаза и затихла. Тогда я унес ребенка к няне, которая стояла за дверью. А потом закрыл створку и вернулся к Моей Единственной, чтобы мы провели последние мгновения вместе.

Тихо лежали руки Моей Жены, но вдруг они, как будто что-то разыскивая, шевельнулись, и я взял их в свои огромные ладони с предельной заботой, и так прошло несколько мгновений.

А потом глаза ее открылись, спокойные, серые и как будто бы недоумевающие. Голова ее качнулась вбок на подушке, и, когда она увидела меня, боль забвения оставила ее глаза, и жена посмотрела на меня взглядом, чуть окрепшим, чтобы выразить милую ласку и полное понимание.

Я нагнулся над ней, и глаза Мирдат выразили просьбу, чтобы я взял ее руки в свои на оставшиеся нам последние мгновения. И я тихо опустился на постель, и поднял ее с предельной нежностью, и она во внезапном и странном покое приникла к моей груди, — потому что Любовь дала мне умение держать ее, подарила моей Прекрасной отдохновение в последние мгновения жизни.

Так мы снова соединились. Любовь словно бы приказала помедлить реявшей над нами смерти, потому что дремотный покой окутал даже мое истерзанное сердце, не знавшее в эти томительные часы ничего, кроме жуткой боли.

И я тихо шептал Моей Прекрасной о нашей любви, и глаза ее отвечали… странно прекрасными и жуткими были эти мгновения на грани вечности.

И вдруг Моя Прекрасная что-то тихо шепнула. Я осторожно нагнулся, чтобы услышать ее слова тогда Моя Единственная вновь шевельнула устами. — Я услышал имя, которое она дала мне в беспредельно милые месяцы нашей совместной жизни. Тут я вновь заговорил о своей любви, которая продлится и после смерти… В этот миг свет померк в ее глазах, и Моя Прекрасная рассталась с жизнью на моих руках… Моя Прекрасная…