Низкие люди в желтых плащах

5. Бобби читает газету. Каштановый с белым нагрудничком. Великая перемена для Лиз. Лагерь Броуд-Стрит. Тревожная неделя. Отъезд в Провиденс

В понедельник, когда мама ушла на работу, Бобби поднялся наверх к Теду почитать ему газету (хотя с его глазами ничего такого не было и он мог бы читать и сам, Тед говорил, что ему нравится слушать голос Бобби, а если тебе читают, когда ты бреешься, это и вообще роскошь). Тед стоял в своей крохотной ванной перед открытой дверью и соскребал пену с лица, пока Бобби проверял его на разные заголовки на разных страницах.

— До завтрака? Спасибо, нет.

— Первый абзац, Бобби.

— Достаточно, — сказал Тед, ополаскивая бритву в горячей воде и поднося к намыленной шее. — Тяжеловесные провинциальные прохаживания по поводу мелкого маниакального воровства.

— Я не понимаю.

— Судя по всему, мистер Андерсон страдает неврозом — иными словами, душевным расстройством. По-твоему, душевные расстройства смешны?

— Да нет. Людей, у которых винтиков не хватает, мне жалко.

— Рад слышать. Я знавал людей, у которых винтиков вовсе не было. Очень много таких людей, если на то пошло. Они часто кажутся жалкими, иногда вызывают благоговение, иногда внушают ужас, но они не смешны. «УГОН ТЕЛЕЖЕК»! — надо же. А что еще там есть?

— Фу! Не надо.

— Что бы там «Янки» ни делали с «Сенаторами», меня не интересует.

— Да, эту, пожалуйста, прочти.

Тед внимательно слушал, тщательно брея горло. Самого Бобби статья не слишком увлекла — она же все-таки была не про Флойда Паттерсона или Ингемара Йоханссона (Салл прозвал шведского боксера Инге-Детка), но тем не менее читал он старательно. Бой из двенадцати раундов между Томми «Ураганом» Хейвудом и Эдди Альбини должен был состояться вечером в следующую среду в Мэдисон-Сквер-Гарден. Оба противника отлично показали себя в прошлом, но важным, если не решающим, фактором считался возраст — двадцатитрехлетний Хейвуд против тридцатишестилетнего Эдди Альбини, и признанный фаворит. Победителю открывалась возможность осенью встретиться с чемпионом в тяжелом весе, оспаривая его титул, — примерно тогда, когда Ричард Никсон станет президентом (мать Бобби не сомневалась в его победе: даже не важно, что Кеннеди — католик, просто он слишком молод и по горячности способен наломать много дров).

В статье Альбини сказал, что понимает, почему на нем ставят крест — он уже не так молод, и кое-кто думает, он выходит в тираж, потому что проиграл нокаутом Сахарному, Мальчику Мастерсу. И, конечно, он знает, что руки у Хейвуда длиннее и он для своих лет слывет нелегким противником. Но он вовсю тренируется, сказал Альбини, скачет через веревочку, а в спарринг-партнеры подобрал парня, у которого движения и удары похожи на хейвудские. В статье полно было слов вроде «несгибаемый» и «полный решимости», а про Альбини было сказано, что он «полон задора». Бобби сообразил, что, по мнению автора, от Альбини мокрого места не останется и он его жалеет. «Ураган» Хейвуд интервью не дал, но его менеджер, типчик по имени И. Клайндинст (Тед объяснил Бобби, как правильно произносить эту фамилию), сказал, что это скорее всего будет последний бой Альбини. «В свое время он был на коне, но его время прошло, — сказал Клайндинст. — Если Эдди продержится шесть раундов, я отправлю моего мальчика спать без ужина».

— Ирвинг Клайндинст камай, — сказал Тед.

— Чего-чего?

— Дурак. — Тед смотрел в окно, в ту сторону, откуда доносился лай пса миссис О'Хары. Не совсем невидящими глазами, как иногда случалось, но как-то отдалившись.

— Вы его знаете? — спросил Бобби.

— Нет-нет, — сказал Тед. Вопрос словно бы сначала его немножко напугал, а потом позабавил. — Я знаю о нем.

— По-моему, этому типу Альбини туго придется.

— Заранее ничего сказать нельзя. Потому-то это и интересно.

— Вы о чем?

— Ни о чем. Переходи к комиксам, Бобби. Флэш Гордон, вот что мне требуется. И непременно скажи мне, как одета Дейл Арден.

— Почему?

— Потому что она, по-моему, настоящий пупсик, — сказал Тед, и Бобби прыснул со смеху. Ничего не мог с собой поделать. Тед иногда такое говорил!

На следующий день, возвращаясь из Стерлинг-Хауса, где он заполнял все анкеты на летний бейсбол, Бобби наткнулся в Коммонвелф-парке на прикрепленное к дереву аккуратно напечатанное объявление:

Фотографии Фила не было.

Бобби довольно долго простоял у объявления. Часть его рвалась побежать домой и рассказать Теду — и не только об этом, но и о полумесяце со звездой, нарисованных рядом с «классиками». А другая часть твердила, что в парке полно всяких объявлений — вон на соседнем вязе прилеплена афишка концерта на площади, — и он будет последний псих, если расстроит Теда по такому поводу. Эти две мысли боролись друг с другом, пока не превратились в две трущиеся деревяшки, так что его мозг мог вот-вот загореться.

«Не буду об этом думать», — сказал он себе, отступая от объявления. И когда голос из глубины его сознания — угрожающе ВЗРОСЛЫЙ голос — напомнил, что ему ПЛАТЯТ за то, чтобы он думал обо всем таком, чтобы он РАССКАЗЫВАЛ обо всем таком, Бобби сказал голосу, чтобы он заткнулся. И голос заткнулся.

Подходя к дому, он увидел, что его мать снова сидит на качелях, на этот раз штопая рукав халата. Она подняла глаза — они опухли, веки покраснели. В одной руке она сжимала бумажную салфеточку.

— Мам?..

«Что не так?» — мысленно докончил он, но договорить вслух было бы неразумно. Напросился бы на неприятности. Нет, его не стукнуло, как тогда в Сейвин-Роке, но он ведь хорошо ее знал, как она смотрела на него, когда была расстроена, то, как сжималась в кулак рука с салфеточкой. Она глубоко вздохнула и выпрямилась, готовая дать бой, если ей станут перечить.

— Что? — спросила она его. — У тебя что-то на уме, кроме твоих волосьев?

— Нет, — сказал он, и собственный голос показался ему неловким и странно робким. — Я был в Стерлинг-Хаусе. Списки бейсбольных команд вывешены. Я в это лето опять Волк.

Она кивнула и немного расслабилась.

— Думаю, на будущий год ты выбьешься во Львы. — Она сняла рабочую корзинку с качелей, поставила ее на пол и похлопала ладонью по освобожденному месту. — Посиди рядышком со мною, Бобби. Мне надо тебе кое-что сказать, Бобби сел с самыми дурными предчувствиями — как-никак она плакала, и голос у нее был очень серьезный, — но все оказалось ерундой, во всяком случае, насколько он мог судить.

— Мистер Бидермен… Дон… пригласил меня поехать с ним и мистером Кушманом и мистером Дином на семинар в Провиденсе. Для меня это замечательный шанс.

— А что такое семинар?

— Ну, вроде конференции — люди собираются вместе, чтобы узнать побольше о чем-нибудь и обсудить, что и как. Этот о «Недвижимости в шестидесятых годах». Я очень удивилась, когда Дон меня пригласил. Я, конечно, знала, что Билл Кушман и Кертис Дин поедут — они же агенты. Но чтобы Дон пригласил меня… — Она вдруг замолчала, повернулась к Бобби и улыбнулась. Он решил, что улыбка настоящая, но она не сочеталась с ее красными веками. — Я уж не знаю, сколько времени мечтаю стать агентом, и теперь вдруг ни с того ни с сего… Для меня это замечательный шанс, Бобби. Для нас обоих.

Бобби знал, что его мать хотела продавать недвижимость. У нее были книги про это, и почти каждый вечер она понемножку их читала и часто подчеркивала строчки. Но если это такой замечательный шанс, почему она плакала?

— Клево! — сказал он. — В самую точку! Ты там, конечно, очень многому научишься. А когда это?

— На следующей неделе. Мы вчетвером уезжаем рано утром во вторник, а вернемся в четверг поздно вечером. Все заседания будут в отеле «Уоррик», и там же Дон заказал нам номера. Я уже двенадцать лет в отелях не останавливалась, а то и больше. Мне даже немножко не по себе.

А если не по себе, то плачут? Может, и так, подумал Бобби, если ты взрослый… и уж тем более взрослая.

— Я хочу, чтобы ты узнал у Эс-Джея, можно ли тебе будет переночевать у них во вторник и в среду. Я знаю, миссис Салливан…

Бобби помотал головой;

— Ничего не получится.

— Это почему же? — Лиз бросила на него яростный взгляд. — Миссис Салливан всегда тебя прежде приглашала. Или ты что-нибудь такое натворил?

— Да нет, мам. Просто Эс-Джей выиграл неделю в лагере «Винни». — От этих «инни» губы у него раздвинулись, будто в улыбке, но он постарался ее согнать. Мама все еще смотрела на него с яростью… а может, с паникой? С паникой или чем-то еще?

— Что еще за лагерь «Винни»? О чем ты говоришь? Бобби объяснил, как Эс-Джей выиграл бесплатную неделю в лагере «Виннивинния», а миссис Салливен поедет навестить родителей в Висконсине — планы, которые теперь сбудутся:

Большой Серый Пес и все остальное, — Вот черт! Всегдашнее мое везение. — Она почти никогда не ругалась, говорила, что чертыхание и то, что она называла «грязными словечками», это язык некультурных людей. А теперь она сжала кулак, стукнула по ручке качелей. — Черт! Черт! Черт!

Минуту-другую она сидела, раздумывая. Бобби тоже думал. На улице он дружил еще только с Кэрол, но сомневался, что его мама позвонит Аните Гербер, чтобы спросить, нельзя ли ему будет переночевать у них. Кэрол ведь девочка, и почему-то это было важно, когда речь шла о том, чтобы переночевать у нее дома. Кто-нибудь, с кем дружит его мама? Но ведь у нее нет настоящих… кроме Дона Бидермена (и, может, тех двоих, которые тоже едут на семинар в Провидено). Много знакомых, чтобы здороваться, когда они возвращаются из супермаркета или идут в пятницу на вечерний киносеанс, но никого, кому она могла бы позвонить и попросить приютить на две ночи ее одиннадцатилетнего сына. И никаких родственников… то есть насколько было известно Бобби.

Будто люди, которые идут по сближающимся дорогам, Бобби и его мать, постепенно сошлись в одной точке: Бобби опередил ее на пару секунд.

— А Тед? — спросил он и чуть было не зажал себе рот рукой — она даже уже приподнялась немножко.

Его мать смотрела, как его рука легла назад на колено, с той же ядовитой полуулыбкой, которая появлялась у нее на губах, когда она сыпала присловьями вроде: «До того, как умереть, успеешь глотнуть грязи» и «Два человека смотрели сквозь прутья тюремной решетки: один видел грязь, а другой — звезды», и, конечно, ее любимое: «Жизнь несправедлива».

— Думаешь, я не знаю, что ты называешь его Тедом, когда вы вдвоем? — спросила она. — Не иначе ты вообразил, что я глотаю дурящие таблетки, Бобби-бой. — Она откинулась на спинку и поглядела в сторону улицы. Мимо медленно проплывал «крайслер нью-йоркер» — смешной, с бамперами, будто юбочки, и весь сверкающий хромом. Бобби вгляделся. За рулем сидел седой старик в голубом пиджаке. Бобби подумал, что он, наверное, в норме. Старый, но не низкий.

— Может, что-то и выйдет, — наконец сказала Лиз, Она сказала это задумчиво, больше себе, чем сыну. — Пойдем поговорим с Бротигеном и поглядим.

Поднимаясь следом за ней на третий этаж, Бобби прикидывал как давно она научилась правильно произносить фамилию Теда. Неделю назад? Месяц?

«Умела с самого начала, дубина, — подумал он. — С самого начала».

Бобби думал, что Тед останется в своей комнате на третьем этаже, а он у себя на первом. Будут держать двери открытыми и в случае чего звать друг друга.

— Не думаю, что Килголленсы или Протеки обрадуются, когда ты в три часа ночи завопишь мистеру Бротигену, что тебе померещился кошмар, — сказала Лиз ехидно. Килголленсы и Протеки жили в квартирках на втором этаже. Лиз и Бобби не поддерживали никаких отношений ни с теми, ни с другими.

— Не будет у меня никаких кошмаров, — сказал Бобби, глубоко оскорбленный, что с ним говорят, будто с маленьким. — То есть чтобы орать.

— Помалкивай, — сказала его мама ехидно. Они сидели за кухонным столом Теда, и оба взрослых курили, а перед Бобби стоял стакан с шипучкой.

— Не очень удачная мысль, — сказал ему Тед. — Ты отличный паренек, Бобби, ответственный, рассудительный, но одиннадцатилетний мальчик, по-моему, все-таки еще слишком мал, чтобы жить самостоятельно.

Бобби легче было услышать, что он еще слишком мал, от своего друга, чем от матери. Ну, и он должен был согласиться, что было бы жутко проснуться посреди ночи и пойти в ванную, помня, что он в квартире совсем один. Конечно, он выдержал бы, это он знал точно, но жутко было бы.

— А как насчет дивана? — спросил он. — Его ведь можно разложить в кровать, верно? — Они диван никогда не раскладывали, но Бобби твердо помнил, что она как-то раз сказала ему, что диван можно разложить в кровать. Он не ошибся, и это решило проблему. Наверное, она не хотела, чтобы Бобби спал в ее кровати (а «Бреттиген» — и подавно), и она действительно не хотела, чтобы Бобби спал здесь в душной комнатушке на третьем этаже — в этом он был уверен. Он решил, что она так лихорадочно искала выхода из затруднения, что проглядела самый простой.

И было решено, что на следующей неделе Тед во вторник и в среду переночует на разложенном диване в гостиной Гарфилдов. Бобби про себя ликовал: у него будет целых два самостоятельных дня — даже три, если присчитать четверг, а ночью, когда может стать жутко, рядом будет Тед. Не приходящая нянька, а взрослый друг. Конечно, не совсем неделя в лагере «Винни», как у Салл-Джона, но все-таки похоже. «Лагерь Брод-стрит», — подумал Бобби и чуть не засмеялся вслух.

— Мы весело проведем время, — сказал Тед. — Я состряпаю свое коронное блюдо: фасоль с сосисками. — Он наклонился и взъерошил ежик Бобби.

— Ну, если фасоль с сосисками, так, может, лучше захватить к нам вниз и это? — сказала его мама и пальцами с сигаретой указала на вентилятор Теда.

Тед с Бобби засмеялись. Лиз Гарфилд улыбнулась своей ядовитой полуулыбкой, докурила сигарету и погасила ее в пепельнице Теда. И тут Бобби снова заметил припухлость ее век.

Когда Бобби с мамой спускался по лестнице, он вспомнил объявление в парке — пропавший вельш-корги, который принесет вам МЯЧИК, если вы скажете: «ДАВАЙ, ФИЛ!» Он должен рассказать Теду про это объявление. Он должен рассказать Телу про все. Но если он расскажет и Тед уедет из сто сорок девятого, кто останется с ним на будущую неделю? Что будет с «Лагерем Брод-стрит», с двумя приятелями, ужинающими знаменитой фасолью с сосисками Теда (может быть, даже перед теликом, чего мама обычно не позволяла), а потом ложащимися спать так поздно, как им захочется?

Бобби дал себе обещание: он все расскажет Теду в следующую пятницу, когда его мама вернется со своего семинара или конференции, или что там еще.

Это решение удивительно очистило совесть Бобби, и когда он два дня спустя увидел перевернутую карточку «ПРОДАЕТСЯ» на доске объявлений в «Любой бакалее» — про стиральную машину с сушкой, — он позабыл про эту карточку почти сразу же.

Тем не менее неделя эта была тревожной для Бобби Гарфилда, очень тревожной. Он увидел еще два объявления о пропаже четвероногих друзей — одно в центре города, а другое на Эшер-авеню в полумиле за «Эшеровским Ампиром». (Квартала, в котором он жил, было теперь уже мало, и в своих ежедневных обходах он забирался все дальше и дальше.) А у Теда все чаще начали случаться эти жуткие провалы в никуда, и длились они дольше. Иногда он что-то говорил — и не всегда по-английски, А когда он говорил по-английски, то иногда какую-то бессмыслицу. По большей части Бобби считал Теда чуть ли не самым разумным, понимающим, совсем своим из всех, кого он знал. Но когда он проваливался, было жутко. Ну, хотя бы его мама не знала. Вряд ли она, думал Бобби, сочла бы таким уж клевым оставить его на попечение человека, который иногда отключается и начинает нести чепуху по-английски или бормотать на неизвестном языке.

После одного из таких провалов, когда Тед почти полторы минуты неподвижно смотрел в никуда и никак не отзывался на все более и более испуганные вопросы Бобби, тому пришло в голову, что, может, Тед сейчас не у себя в голове, а в каком-то другом мире — что он покинул Землю, вот как герои «Кольца вокруг Солнца», когда они открыли, что могут по спирали на детском волчке отправляться, куда только захотят.

Тед, когда провалился, зажимал в пальцах «честерфилдку». Колбаска пепла все удлинялась, а потом упала на стол. Когда тлеющий кончик почти добрался до узловатых суставов Теда, Бобби осторожно выдернул сигарету и уже держал ее над переполненной пепельницей, как вдруг Тед очнулся.

— Куришь? — спросил он, нахмурясь. — Черт, Бобби, тебе еще рановато курить.

— Да я просто хотел погасить за вас. Я подумал… — Бобби пожал плечами, внезапно застеснявшись.

Тед посмотрел на указательный и средний пальцы своей правой руки, помеченные несмываемым желтым никотиновым пятном, и засмеялся — коротким, лающим, совсем невеселым смехом.

— Подумал, что я обожгусь, а? Бобби кивнул.

— О чем вы думаете, когда вот так отключаетесь? Куда вы исчезаете?

— Трудно объяснить, — ответил Тед, а потом попросил Бобби почитать ему его гороскоп.

Мысли о провалах Теда очень мешали жить. А умалчивать про то, за что Тед платил ему, мешало еще больше. В результате Бобби — обычно подававший очень хорошо — четыре раза промазал, когда Волки играли в Стерлинг-Хаусе. И четыре раза проиграл в «морской бой» Саллу у него в пятницу, когда шел дождь.

— Чего это с тобой? — спросил Салл. — Ты в третий раз называешь квадраты, которые уже называл. И я просто орал тебе в ухо, прежде чем ты отвечал. Что случилось?

— Ничего, — сказал он. «Все» — вот что он чувствовал. Кэрол тоже раза два спрашивала Бобби на этой неделе, не заболел ли он, а миссис Гербер спросила, «хорошо ли он ест», а Ивонна Лавинг поинтересовалась, все ли у него дома, и хихикала, пока чуть не лопнула.

И только его мама не замечала странностей в поведении Бобби. Лиз Гарфилд была поглощена предстоящей поездкой в Провиденс. По вечерам разговаривала по телефону с мистером Бидерменом или с одним из двух других, кто туда ехал (один был Билл Кушман, а как звали второго, Бобби позабыл); раскладывала одежду на кровати так, что покрывала совсем видно не было, потом мотала головой и сердито убирала все в шкаф; договаривалась по телефону, когда сделать прическу, а затем снова звонила туда и спрашивала, нельзя ли еще и маникюр. Бобби толком не знал, что такое маникюр. Ему пришлось спросить у Теда.

Приготовления эти ее вроде бы увлекали, но в ней крылась и какая-то угрюмость. Она была как десантник перед штурмом береговых вражеских укреплений или парашютист, готовящийся к прыжку за линией фронта. Один вечерний телефонный разговор перешел в спор шепотом — Бобби думал, что говорила она с мистером Бидерменом, но уверен не был. В субботу Бобби вошел к ней в спальню и увидел, что она рассматривает два новых платья — «выходные платья», — одно с узенькими бретельками, а другое и вовсе без бретелек, только верх, как у купальника. Коробки из-под них валялись на полу, из них пеной выбивалась папиросная бумага. Его мама стояла над платьями и глядела на них с выражением, какого Бобби еще никогда у нее не видел: огромные глаза, сдвинутые брови, напряженные белые щеки, на которых горели алые пятна румян. Одну руку она прижимала ко рту, и он расслышал костяное пощелкивание — она грызла ногти. В пепельнице на бюро дымилась сигарета, видимо, забытая. Ее огромные глаза метались от платья к платью.

— Мам? — спросил Бобби, и она подпрыгнула — по-настоящему подпрыгнула. Затем молниеносно обернулась к нему, и ее губы сложились в гримасу.

— Ох, черт! — почти зарычала она. — Ты что — НЕ ПОСТУЧАЛ?!

— Извини, — сказал он и начал пятиться к двери. Его мать никогда прежде не говорила, чтобы он стучал. — Мам, тебе плохо?

— Очень даже хорошо! — Она увидела сигарету, схватила ее и отчаянно запыхтела. Бобби казалось, что вот-вот дым пойдет у нее из ушей, а не только из носа и рта. — Хотя мне было бы лучше, если бы нашлось платье для приема, в котором я не выглядела бы Коровой Эльзи. Когда-то я носила шестой размер тебе это известно? До того, как вышла за твоего отца, мой размер был шестой. А теперь погляди на меня! Корова Эльзи! Моби-чертов-Дик!

— Мам, ты вовсе не толстая. Наоборот, последнее время…

— Убирайся, Бобби. Пожалуйста, не приставай к маме. У меня болит голова.

Ночью он опять слышал, как она плачет. А утром увидел, как она аккуратно укладывает в чемодан одно платье — то, с бретельками. А второе отправилось в магазинную коробку — на крышке красивыми оранжевыми буквами было написано;

Вечером в понедельник Лиз пригласила Теда Бротигена поужинать с ними. Бобби любил мясные рулеты своей матери и обычно просил добавки. Но на этот раз с трудом справлялся с одним ломтем. Он до смерти боялся, что Тед провалится, а его мать из-за этого устроит истерику.

Но боялся он зря. Тед интересно рассказывал о своем детстве в Нью-Джерси, в ответ на вопрос его мамы рассказал и о своей работе в Хартфорде. Бобби показалось, что про бухгалтерию он говорит не так охотно, как о катании на санках со снежных горок, но его мама вроде бы ничего не заметила. И вот Тед добавки попросил.

Когда со стола было убрано, Лиз дала Теду список телефонных номеров — в том числе доктора Гордона, администрации Стерлинг-Хауса и отеля «Уоррик».

— Если что-то будет не так, позвоните мне. Договорились? Тед кивнул:

— Обязательно.

— Бобби? Все нормально? — Она на секунду положила ладонь ему на лоб, как делала, когда он жаловался, что его лихорадит.

— И еще как! Мы здорово проведем время. Правда, мистер Бротиген?

— Да называй его Тедом! — почти прикрикнула Лиз. — Раз он будет ночевать у нас в гостиной, так и мне лучше называть его Тедом. Можно?

— Ну конечно. И пусть будет «Тед» с этой самой минуты. Он улыбнулся, и Бобби подумал, какая это хорошая улыбка — дружеская, искренняя. Он не понимал, как можно устоять против нее. Но его мать устояла. Даже теперь, когда она отвечала Теду, ее рука с бумажной салфеточкой сжималась и разжималась в знакомом тревожном движении неудовольствия.

И Бобби вспомнилось одно из самых любимых ее присловий:

«Я ему (или ей) настолько доверяю, насколько поднимаю рояль одной рукой».

— И с этой минуты я — Лиз. — Она протянула руку через стол, и они обменялись рукопожатием, будто только-только познакомились… но вот Бобби знал, что его мама уже составила твердое мнение о Теде Бротигене. Если бы ее не загнали в угол, она бы не доверила ему Бобби. Даже и через миллион лет.

Она открыла сумочку и вынула белый конверт без надписи.

— Тут десять долларов, — сказала она, протягивая конверт Теду. — Думается, вам, мальчикам, захочется разок перекусить вечером не дома — Бобби любит «Колонию», если вы не против, — а может, вам захочется сходить в кино. Ну, не знаю, что там еще, но кое-что в загашнике иметь не помешает, верно?

— Всегда лучше предусмотреть, чем потом жалеть, — согласился Тед, аккуратно засовывая конверт в передний карман своих домашних брюк, — но не думаю, что мы сумеем потратить десять долларов за три дня, а, Бобби?

— Да нет. Ничего даже придумать не могу.

— Кто деньги не мотает, тот нужды не знает, — сказала Лиз. Это тоже было ее любимое присловье вместе с «у дураков деньги не держатся». Она вытащила сигарету из пачки на столе у дивана и закурила не совсем твердой рукой. — С вами, мальчики, все будет в порядке. Наверное, время проведете получше, чем я.

Поглядев на ее обгрызенные чуть не до мяса ногти, Бобби подумал: «Это уж точно».

Его мама и остальные отправлялись в Провидено на машине мистера Бидермена, и утром в семь часов Лиз и Бобби Гарфилды стояли на крыльце и ждали. В воздухе была разлита та ранняя тихая дымка, которая возвещает наступление жарких летних дней. С Эшер-авеню доносились гудки и погромыхивание густого потока машин, устремляющихся к месту работы, но здесь, на Броуд-стрит, лишь изредка проезжала легковушка или пикап. Бобби слышал «хишша-хишша» обрызгивателей на газонах, а с другого конца квартала неумолчный «руф-руф-руф» Баузера. Лай Баузера казался Бобби Гарфилду совсем одинаковым, что в июне, что в январе. Баузер был неизменным, как Бог.

— Тебе вовсе не обязательно стоять тут со мной, — сказала Лиз. На ней был плащ, и она курила сигарету. Накрасилась чуть сильнее обычного, но Бобби все равно вроде бы разглядел синеву у нее под глазами — значит, она провела еще одну беспокойную ночь.

— Так мне же хочется.

— Надеюсь, что все обойдется, что я оставляю тебя на него.

— Ну, чего ты беспокоишься, мам? Тед отличный человек.

Она хмыкнула.

У подножия холма блеснул хром — с Коммонвелф свернул и начал подниматься по склону «меркьюри» мистера Бидермена (не то чтобы вульгарный, но все равно грузная машина).

— Вот и он, вот и он, — сказала его мама, вроде бы нервно и радостно. Она нагнулась. — Чмокни меня в щечку, Бобби. Я тебя не хочу целовать, чтобы не размазать помаду.

Бобби положил пальцы ей на локоть и чуть поцеловал в щеку. Почувствовал запах ее волос, ее духов, ее пудры. Больше он никогда уже не будет целовать ее вот с такой, ничем не омраченной, любовью.

Она улыбнулась ему смутной улыбочкой, не глядя на него, глядя на грузную машину мистера Бидермена, которая изящно свернула с середины мостовой и остановилась у их дома. Лиз нагнулась за своими двумя чемоданами (что-то много — два чемодана на два дня, решил Бобби), но он уже ухватил их за ручки.

— Они тяжелые, Бобби, — сказала она. — Ты споткнешься на ступеньках.

— Нет, — сказал он. — Не споткнусь.

Она рассеянно взглянула на него, потом помахала мистеру Бидермену и пошла к машине, постукивая высокими каблуками. Бобби шел следом, стараясь не морщиться от веса чемоданов… да что она в них наложила? Одежду или кирпичи?

Он дотащил их до края тротуара, ни разу не остановившись передохнуть. И то хорошо. Мистер Бидермен уже вылез из машины, небрежно поцеловал его мать в щеку и вытряхнул из связки ключ багажника.

— Как делишки, приятель? Как дела-делишки? — Мистер Бидермен всегда называл его «приятель». — Волоки их к заднему колесу, а я вдвину их на место. Женщины всегда тащат с собой все хозяйство, верно? Ну, да знаешь старую поговорку — жить с ними нельзя, и пристрелить их тоже нельзя, если ты не в Монтане. — Он оскалил зубы в усмешке, которая напомнила Бобби, как ухмылялся Джек в «Повелителе мух». — Взять у тебя один?

— Справлюсь, — ответил Бобби и угрюмо потрусил следом за мистером Бидерменом. Плечи у него ныли, шея нагрелась и начала потеть.

Мистер Бидермен открыл багажник, забрал чемоданы у Бобби и поставил рядом с остальным багажом. Позади них его мама смотрела в заднее стекло и разговаривала с двумя другими мужчинами, которые ехали с ними. Она засмеялась чему-то, что сказал один из них. Бобби этот смех показался таким же естественным, как деревянная нога.

Мистер Бидермен закрыл багажник и посмотрел на Бобби сверху вниз. Он был узкий, с широким лицом. Щеки у него всегда были красными. В бороздках, оставленных в его волосах зубьями расчески, виднелась розоватая кожа. Он носил очки с маленькими круглыми стеклами в золотой оправе. Бобби его улыбка казалась такой же неестественной, как смех его мамы.

— Будешь играть в бейсбол летом, приятель? — Дон Бидермен чуть подогнул колени и взмахнул воображаемой битой. Бобби подумал, что вид у него очень глупый.

— Да, сэр. Я Волк в Стерлинг-Хаусе. Надеялся стать Льтвом, но…

— Отлично. Отлично. — Мистер Бидермен очень заметно поглядел на свои часы — в лучах утреннего солнца широкий золотой браслет слепил глаза, — а потом похлопал Бобби по щеке. Бобби пришлось стиснуть зубы, чтобы не отдернуть голову. — Ну, пора сдвинуть этот фургонище с места! Держи хвост пистолетом, приятель! И спасибо, что одолжил нам свою мамочку.

Он повернулся и повел Лиз к передней дверце. Положил ладонь ей на спину и повел. Это понравилось Бобби даже меньше, чем смотреть, как этот тип чмокал ее в щечку. Он поглядел на раскормленных мужчин в строгих костюмах на заднем сиденье — второго фамилия Дин, вспомнил он — как раз вовремя, чтобы заметить, как они тычут друг друга локтями. Оба ухмылялись.

«Что-то тут не так», — подумал Бобби, и когда мистер Бидермен распахнул дверцу перед его матерью, а она поблагодарила и скользнула внутрь, чуточку подобрав платье, чтобы не мялось, ему захотелось попросить ее никуда не ездить: до Род-Айленда слишком далеко. Даже до Бриджпорта далеко. Ей лучше остаться дома.

Но только он ничего не сказал, а просто стоял на тротуаре, пока мистер Бидермен захлопывал дверцу и обходил машину к дверце водителя. Он открыл ее, постоял и опять по-дурацки изобразил бейсбольную подачу. Только на этот раз он еще по-идиотски покрутил задницей. «Ну и нимрод же!» — подумал Бобби.

— Смотри, не делай ничего такого, чего я делать не стал бы, приятель, — сказал мистер Бидермен.

— А если все-таки сделаешь, назови его в мою честь, — крикнул Кушман с заднего сиденья. Бобби не совсем понял, что такое он сказал. Но, наверное, что-то смешное, потому что Дин захохотал, а мистер Бидермен подмигнул ему в этой своей манере «между нами, друзьями, говоря».

Его мать наклонилась к нему из окна.

— Будь умницей, Бобби. — сказала она. — Я вернусь вечером в четверг около восьми… не позже десяти. Тебя точно это устраивает?

«Нет, не устраивает! Не уезжай с ними, мам, не уезжай с мистером Бидерменом и этими двумя ржущими идиотами у тебя за спиной. Этими нимродами. Пожалуйста!»

— Ну конечно, устраивает. Он же молодец. Верно, приятель?

— Бобби? — сказала она, не глядя на мистера Бидермена. — Ты справишься?

— Угу, — сказал он. — Я же молодец. Мистер Бидермен взвыл от свирепого смеха («Свинью — бей Глотку — режь!» — подумал Бобби) и включил скорость — Провидено или хана! — вскричал он, и «меркьюри» отъехал от тротуара, развернулся к противоположному и покатил к Эшер-авеню. Бобби стоял на краю тротуара и махал вслед «мерку», а тот проехал мимо дома Кэрол, мимо дома caiui-Джона. У Бобби будто кость засела в сердце. Если это было какое-то предчувствие — если его стукнуло, — то на будущее он обошелся бы без этого.

На его плечо опустилась ладонь. Он повернул голову и увидел Теда, который стоял около в халате, шлепанцах и курил сигарету. Волосы, которые пока не возобновили знакомства со щеткой, торчали вокруг ушей смешными белыми вихрами.

— Так это был босс? — сказал он. — Мистер… Бидермейер, так?

— БидерМЕН.

— Он тебе нравится, Бобби?

С негромкой горькой четкостью Бобби ответил:

— Он мне настолько нравится, насколько я одной рукой рояль поднимаю.