Нити

18

Судорога скрутила и выбросила его из старой скрипучей кровати. Стиснув зубы, брызжа слюной, он покатился по полу в позе эмбриона, от стенки к тумбочке. От сильного удара стоявший на тумбочке стакан с водой упал и разбился, а он еще долго катался по осколкам и луже воды, так долго, пока адская боль не смилостивилась над ним и не позволила доковылять до ванной, чтобы нашарить в аптечке обезболивающее и зажевать сразу три таблетки. Обессиленный, он опустился на кафель прямо в ванной и просидел там, прислушиваясь к внутренней пульсации крови.

Боль отступила.

Не исчезла совсем. Всего лишь отошла на некоторое расстояние, чтобы создать иллюзию свободы. Он облизал пересохшие губы, кое-как поднялся и жадно приник прямо к крану, впуская в себя содержимое водопровода. Потом долго омывал лицо холодной водой, даже не вздрагивая. Перевел дыхание. Посмотрел в зеркало.

Что-то в отражении было неправильным. Какая-то деталь.

Он аккуратно, досуха протер забрызганное зеркало полотенцем. Еще раз взглянул на себя. Угловатое, худощавое лицо лысого человека с почти бесцветными глазами, когда-то имевшими голубой цвет. Высокие скулы, узкая линия рта, жестко искривленная. Подбородок и щеки идеально выскоблены. Уши прижаты к голове. Челюсть чуть выдвинута вперед.

Он выискивал несоответствие, ошибку в предлагаемой зеркалом картинке, но чтобы ответить на внутренний вопрос, нужно было кое-что вспомнить. Вытерев руки, он задумчиво прошел на кухню. Комнаты располагались не как обычно. Окинув взглядом стены и интерьер, понял: чужая квартира. Выглянул в окно. Далеко внизу, в коробке двора лепились друг к другу машины. Посередине виднелась детская горка. Рядом стояли высотки в двадцать этажей. Дальше угадывался силуэт телебашни. Он мгновенно сориентировался.

Было утро. Люди копошились внизу, отбывая к местам работы и учебы. Хлопнула соседская дверь. На лестнице протопали шаги. Окаменевший, он стоял посреди кухни и осознавал, что произошла ошибка. Из разряда тех, когда человек садится не в тот автобус или заходит в другое купе поезда.

Только его закинуло…

Вот в чем проблема с отражением.

Зеркало встретило его чужим лицом.

Он вернулся в ванную и с удивлением рассматривал этот новый портрет на том месте, где должно было быть его настоящее, пусть и неказистое, но точно его лицо. Это — было чужим. Ощущение чужого присутствия, будто на него в упор смотрит живой человек, побуждало отшатнуться, но железная выдержка удерживала его у раковины, заставляя прокручивать в мозгу абсурдный, но очевидный факт: это лицо, это тело, этот человек — теперь он. А кто настоящий он?

— Кто я? — прошептали чужие губы.

Чужие руки с иной хваткой. Чужое тело с выработанными рефлексами и привычками, с иными потребностями. Его все еще шатало, но не так сильно. Тем не менее, выходить на улицу сейчас не стоило. Он осмотрел квартиру, найдя ее унылой и пустой. Словно жилплощадь подготовили к продаже. В одной комнате стояла кровать, с тумбочкой и телевизором, в другой — аскетичный набор из стола, стула и ноутбука. Кухня могла похвастаться лишь плитой и таким же минимумом мебели. Голые стены. Пустота.

Он сел на кровать. Пружины скрипнули.

Что произошло?

Он пытался вспомнить, с трудом, продираясь сквозь длительное забытье, но выловил лишь невнятные обрывки и фрагменты, как после бредового сна.

Фигурки из бумаги.

Гипермаркет «Глобус».

Катушка с нитями… как все это связано? Нужно было срочно найти ответы, потому что происходило что-то действительно важное, связанное с его жизнью, с его близкими и со в семи остальными людьми, но сейчас, на данный момент он настолько обессилел, что был не в состоянии пошевельнуть пальцем. Срочно. Важно. Быстро! Ну пожалуйста, пропищал гаденький голос внутри, можно отложить это на попозже, хотя бы еще на пять минут.

Он задремал, плененный темницей чужого тела. Вновь пришла темнота и пустота.

Из дремы вырвал резкий сигнал вызова.

Он подскочил. С непривычки не рассчитав свои габариты, опять свалился на пол. Пока он спросонья ползал по полу, телефон, скорчившийся в углу на подзарядке, успел прозвенеть пять или шесть раз. Но стоило дотянуться до мобильника, как тот сразу смолк. Он посмотрел на монитор. Номер не определен. Пришлось сидеть и ждать нового звонка, но его не последовало. Зато пришла «смска». Он открыл и прочитал: «Зайди в сеть».

Похоже, речь об Интернете.

Он прошел в комнату и включил ноутбук. В браузере имелась лишь одна закладка с профилем в социальной сети. Его профилем, судя по всему. Вместо имени значился ноль. Или буква «О»? Никаких картинок и анкетных данных. В списке принятых сообщений мигало красным одно. От кого-то по имени Nomad. Он открыл письмо и прочитал:

Он тупо перечитывал сообщение, пытаясь уяснить смысл. Распечатал присланный с письмом файл — это был список имен с фамилиями-отчествами. Значилось пятьдесят. Ни одного знакомого имени. Снова перечитал послание. «Ликвидируй».

Он похолодел.

Боль набросилась, как хищник из засады. В виски будто всадили два раскаленных болта, мир посерел, а из пространства проступили Связи. Но что-то в них было не так. Если раньше они напоминали линии света, плавно изгибающиеся между светящимися точками, то сейчас превратились в сеть зигзагообразных веревок, словно корни или распухшие от венозной крови сосуды — корявые, багрово-черные.

От его астрального тела тянулась омерзительно склизкая веревка, пористая, вздрагивающая, словно живая и ее внутренности сияли стойким малиновым свечением. Другой конец связи убегал в ландшафт города, теряясь в серой дымке. Что-то вливалось в него по этой трубке — горячее, ядовитое, но дающее энергию исполнить приказ. Что-то, от чего внутри поднималась мрачная решимость, и холодели руки, а палец легко нажал бы триггер оружия, чтобы лишить жизни любого, кто встанет на пути.

Связь была единственной. Словно за всю жизнь в этом теле он поддерживал отношения только с одним человеком, а остальных не существовало. Никаких иных связей, даже мертвых, даже самых тонких и хрупких. Вообще ничего.

И связь эта была накачана властью, передавала приказы, за невыполнение которых наступит жестокое наказание. Какое именно, об этом лучше не думать. И кто отдавал распоряжения, связь не раскрывала, как бы укутывая фигуру этого человека черным саваном. Зато сам он виден как на ладони. Сколько длятся эти странные отношения, оставалось только гадать. Вероятно, раньше свои задачи носитель этого тела выполнял успешно. Значит, ему придется сработать не хуже.

Цепной пес.

Вот он кто.

— И что ты будешь делать?

Он не знал. Так путешественник топчется у развилки двух дорог, забредя в глухомань без шансов выбраться обратно. В холодильнике лежал одинокий пакет с творогом. Он достал пакет, высыпал в тарелку содержимое и принялся есть. Механически двигал челюстями, поглощая белок. Прошел в комнату с кроватью, включил телевизор. Пощелкал каналы: мультики, диалоги о рыбалке, сериал, реклама, новости.

— …об инциденте в подземном переходе на Покровском проспекте, где группа молодых людей, скрывавших лица под масками с пиктограммой в виде перевернутой буквы «V», устроила погром нескольких торговых киосков. По словам очевидцев, агрессивно настроенные молодые люди затеяли ссору с одним из продавцов кавказской национальности, после чего избили его, а витрины разбили и разбросали товар по переходу. Большинство правонарушителей скрылось, однако сотрудникам правоохранительных органов удалось задержать одного из членов банды. Как выяснилось, это несовершеннолетний и сейчас он дает показания. О политике. Сегодня в Париж прибыл министр иностранных дел Российской…

Щелк. Тишина. Он включил ноутбук, нашел сюжет о погроме в сводках сайтов, внимательно просмотрел все фотографии с места происшествия. Один из нападавших нарисовал на стене перехода баллончиком перевернутую букву «V», то есть «˄». Знакомый символ. Ну конечно. Он открыл профиль в социальной сети и на аватаре своего корреспондента увидел тот же символ — красный знак на белом поле. Словно кровавые брызги.

С тревогой посмотрел на часы — приближалось назначенное время, и что-то, словно в подтверждение, все сильнее стало сжимать грудь. Он одевался и шептал:

— Почему ты меня не раскрыл? Неужели ты ничего не почувствовал? Или играешь со мной?

Железобетонное молчание.

Стены давили. Как пружина в мышеловке, которую серая задела хвостом. Еще немного, и стальная дуга перебьет зверьку хребет, заставляя медленно, в муках подыхать перед куском приманки. Он ясно представил черные бусинки глазок, постепенно затуманивающиеся пленкой.

Самое легкое решение — сразу пойти на дно. Ведь его карта бита. Ни одного козыря, еще пара ходов и все, игра окончена. Нити обрезаны, и он болтается на одной веревочке, как чучело, подвешенное на потеху воронам.

Или нет?

Он вышел на улицу — человек по имени Илья Нефедов в теле человека без имени и прошлого. Надо действовать. Просто он имел привычку всегда доводить все до конца. Даже проигрышную партию.

19

Выражение лица у гражданина Кравчука было гадливое. Именно гадливое, словно он всюду видел перед собой кучку собачьих экскрементов, а поделать с этим ничего не мог. Они сели в просторный внедорожник директора фабрики, уткнувшийся хромированным рылом в скучный бетонный забор. Илья передал мужчине бумаги и инструкции «шефа». Кравчук слушал, надувшись, как пузырь, но кивал и согласно сипел в такт. Похоже, финансовые вопросы были улажены заранее. Выдав информацию, Илья заторопился прочь из пластикового благовония машины.

— Секундочку.

— Да?

Они затравленно уставились друг на друга.

— Это конечно не мое дело, — заискивающе начал мужичок, — но…

И замер, подыскивая подходящее слово. Глазки, спрятанные на жирном красном лице, дико метались по сторонам.

— Мне, собственно, хотелось бы узнать, для чего нужны площади двух цехов и…

Он осекся, побледнел, что-то высмотрев в глазах Ильи.

— Простите, не следовало. Простите.

— Ничего, — успокоил Илья.

Он демонстративно хлопнул дверью и пошел прочь. Эх, если бы гражданин Кравчук догадался, что ему тоже ничего неизвестно, вот было бы занятно. Но гражданину Кравчуку было невдомек, даже мысли такой не допускалось, потому что к нему явился подтянутый человек в черном, с глазами и повадками убийцы. Такие товарищи не шутят, лучше с ними лясы не точить, четко и быстро выполнять требуемое, получать маржу и держать рот на замке. Вот что, скорее всего, думал гражданин Кравчук, выруливая своим бульдозером с парковки.

Странное дело, отметил Илья. Между ними даже не завязалось самой тонкой ниточки шапочного знакомства. Значит, его лицо настолько нейтрально, что легко растворится в толпе. Сольется с тысячами других людей. Значит от него, как от стенки, отскакивает любая эмоция. Его даже ненавидеть не смогут. Какой смысл ненавидеть кусок бетона?

Илью ошпарило.

Он — идеальный солдат, не оставляющий следов. Человек, который не завязывает связей.

Зеро.

Он шел по улице и вглядывался в лица прохожих, намеренно искал их глаза, жадно пытался поймать хоть какой-то отклик, но все смотрели как бы сквозь него. Он встал на пути у старушки, но та попросту обошла его. Как фонарный столб.

И тут в голове комканой бумагой зашелестело:

— Жалкие, тупые муравьи…

— Стадо скотов…

— Хаотичная, копошащаяся в грязи куча насекомых…

Стадо? Муравьи? Люди, конечно, не пушистые котята, но раньше он так не думал. Или… грудь сладко сжало, расплескивая от сердца по сосудам что-то жгучее, горячую возбуждающую волну, от которой потемнело в глазах, и появилось странное, сумасшедшее желание, почти нестерпимое вожделение, словно у монаха, попавшего в бордель. По улицам бродили фигурки, полагающее, что обладают разумом и свободной волей. Они живут своей трехмерной жизнью в ограниченной системе координат, неспособные изменить правила игры, как фигуры на шахматной доске. Вот пешка, вот ладья… и даже ферзь не сможет убежать за границы доски. Все они несчастны. Одурачены иллюзиями современности. Их нужно спасти. Дать им лекарство.

Слова гремели в черепной коробке, как речевки из мегафона на митинге, и от каждого произнесенного слова становилось тесно в горле, на языке вязко сохла слюна, а в глазах темнело.

Спасти!

И он чуть не столкнулся с пьяным парнем в шапке Санта-Клауса, прижавшим к груди пакет дешевого вина. Парень вильнул, словно истребитель в пике, и побрел по своим делам.

Лекарство!

И его обогнали мужчина с женой, громко изрыгающие друг на друга оскорбления, а между ними дерганой марионеткой болтался ребенок. Мальчик; его щеки влажно блестели от слез.

Контроль! Управление! Власть!

Двое мужиков обсуждали вчерашние подвиги, не стесняясь в выражениях. Смех, похожий на ослиное ржание, ввинчивался в уши. Он почти побежал, так стало невыносимо больно. Звуки буравили уши, как сверла дрели.

Он дошел до автобусной остановки. Все чаще среди прохожих попадались люди с марлевыми повязками на лице, и в глазах их горел ледяной огонь. Прямо на глазах у Ильи из стайки таких подростков вышла девчушка, подошла к присевшему передохнуть бомжу, немного понаблюдала за ним, а потом с размаху ударила ногой в лицо. Бомж упал в грязь, товарищи зааплодировали девчонке. Люди на остановках отвернулись, лишь одна женщина бросила в сторону молодых что-то едкое. Тогда к ней подошел паренек, улыбаясь, что-то сказал, отчего женщина бросилась в подъехавшую маршрутку, расталкивая остальных пассажиров. Взгляды Ильи и юного молодца пересеклись — и тот вскинул вверх руку со сжатым кулаком. У Ильи все похолодело, но частью сознания он почувствовал стыдливое удовольствие.

Его приветствовали.

Группа ушла, бомж продолжал бессмысленно копошиться в грязи — живая куча тряпок. Пальцы с сорванными ногтями скребли мерзлый асфальт, мутный глаз вращался под шапкой, изо рта тянулась вязкая красная ниточка. Бомж подполз к ногам Ильи, посмотрел вверх — опасливо, настороженно.

Это был Николай Михайлович. Густая седая шевелюра превратилась в облезлые патлы. Вытянутое лицо пробила блеклая щетина.

— Все в лепешку, — пробормотал старик. — С рельсов сошли…

Илья отступил на шаг. Старик смотрел в небо. Кадык клокотал под косматым подбородком, измазанное в крови лицо дергалось в судороге. Люди шли мимо, целый частокол ног. У киоска «Роспечати» вычурно одетая тетка кормила голубей грецкими орехами. Маленький мальчик сосредоточенно пинал привязанную на поводке собачку, пока мамаша высматривала расписание маршрутов. Женщина-инвалид в кресле каталке мочилась прямо на асфальт.

— Планшет за полцены, — подскочил к Илье субъект.

— Уйди, — сказал Илья. Субъект моментально исчез.

Ему надоело наблюдать эту картину. Оставив старика ловить ртом облака, он двинулся по улице, чувствуя, как натягивается струной единственная багровая нить, связывающая с кукловодом. «Смотри, — думал Илья. — Забавляйся».

Дело сделано, но подобно таракану, бегающему по тарелке, он виден на поверхности города. Значит, любое его действие, любой разговор станут известны кукловоду. Илья брел по улицам, уже не наблюдая за прохожими, и кривая привела в парк Дружбы народов, обычно мрачное, заброшенное место в зимнее время года. Оплавленный снег выпростал прошлогодние «подарки» — всевозможный мусор и следы выгула собак. Пропитанное талой влагой, все это выглядело тошнотворно.

Илья сел на спинку скамейки, втянул голову в плечи. Медленно, неторопливо стал восстанавливать в памяти то, что произошло накануне. С досадой обнаружил, что исчезли целые пласты — словно кто-то протер тряпкой плотно исписанную формулами доску. Небрежно, но достаточно, чтобы потерять нить уравнений. Фрагменты, детали вспыхивали ярко, как лампочки, но с общей картиной явно имелась проблема.

Вопрос. Что с ним сделал Антон?

Ответ. Расправил нити.

Вопрос. Кто напал на него в Мире Связей?

Ответ. Неизвестно, но этот тип очень силен. Настолько, что заживо его поджарил.

Вопрос. Как ты вообще попал в Мир Связей? Куда девался Антон? Может, тот, огненный, и был Антон?

Ответ. Нет. Седьмая нить привела к огненному человеку-отражению, то есть к нему самому. То есть, выходит, посторонних там не было. Петля.

— Дрался сам с собой, — пробормотал он, наблюдая за воркующими голубями.

Вопрос. Тогда каким образом ты вошел в Мир Связей в одном теле, а вышел в другом? Это очень важный вопрос. На который нет ответа.

— Опять загадки. Нужно поговорить с Антоном. В открытую нельзя. Тогда как? И если я в чужом теле, тогда кто в моем? Все будут думать, что он — это я… А значит, некто посторонний все же был там, в Мире Связей. Был, но искусно замаскировался. И сейчас, в этот самый момент что-то делает моими руками.

От этой мысли Илье стало так плохо, что пришлось ухватиться за скамейку. Мимо прошли трое парней в черных плащах, с длинными волосами. Спросили сигарету. Сказал, что не курит. Невозмутимо пошли дальше. Он смотрел им в спину, не понимая, кому повезло больше.

Один. Под колпаком. На коротком поводке.

Может, кукловод хочет, чтобы я ощущал себя одиноким? Это многое объясняет. Но если я вернусь к своим, пусть и в чужом теле, они окажутся в опасности. Нет, их нельзя подвергать такому риску. Хотя кто находится в большей опасности еще неизвестно, ведь некто занял твое тело и чем он сейчас занят, остается догадываться. Может быть, в этот момент он направился к моей матери, или решил навестить девчонку… Илья сжал кулаки, царапая ногтями кожу ладоней. Нет, не думай об этом. Если ты сейчас с воплями побежишь побеждать врага, все закончится быстро и очень плачевно. Для всех, без шансов. Тебе остается затаиться и ждать. Ждать и наблюдать. Это лучшее, что ты можешь сделать.

Растерянный, сбитый с толку, Илья вышел из парка, как с погоста. Снял с обнаруженной в куртке карточки немного денег, купил себе еды на разогрев и отправился в бетонное убежище.

А когда в полночь он набрал номер кукловода по кличке Nomad, сердце накрыло леденящее чувство, словно в мозг ему через ухо просунули длинный когтистый палец. Нечеловеческий, звенящий голос заявил, что все идет по плану и завтра для него готово новое задание.

— Я все понял, — прошептал он.

— Портных оставь. Теперь, без Человека-иглы, они ничто.

— Да.

Парализованный, он потом долго сидел на кровати, не смея шелохнуться, и тупо смотрел в пустую стенку напротив. Попроси голос назвать полное имя, он без колебаний выдал бы себя — настолько властным был кукловод на том конце линии. Этот голос давил волю и глушил сознание, затмевая собой все. Илью прямым током била мощь энергии, собранной, вероятно долгим, кропотливым трудом. Заряд такой силы, что от него ныли пальцы на руках, и разболелась голова, особенно в районе висков.

Он скорчился на кровати, не раздеваясь, позабыв про свой одноразовый ужин.

Ночь затопила квартиру.

20

Днем он обычно спал. По вечерам и ночью бодрствовал, выполняя задания. Одно задание за один день. За каждой миссией следовал короткий отчет по телефону, во время которого он балансировал на грани обморока. После таких сеансов связи приходилось подбирать платком кровь, натекшую носом. Но это была самая скромная и невинная цена, которую можно заплатить за общение с Nomad’ом.

Кем бы ни был этот человек или это существо, оно не знало пощады и не терпело слабостей. Очень скоро Илья понял, что единственной возможностью выжить будет точное исполнение любого приказа. Без обсуждений.

Чтобы поддерживать тело в нужной форме, он регулярно тренировался. Без удовольствия, без страданий, из необходимости.

Кукловод давал разные задания. Каждое новое отличалось от предыдущего. Иногда требовалось собрать в одном месте группу людей и передать куратору инструкции. На следующий день новостные сводки пестрели сюжетами о поджоге, погроме, массовой драке. Иногда нужно было просто передать письмо из рук в руки. Или побеседовать с человеком, чтобы донести до него важные сведения. Убеждать, давить, угрожать. Некоторые задания и вовсе отличались оригинальностью. Например, выслать по списку короткие сообщения. Часть их содержала обидные слова. Например, девушкам он слал «Шлюха», «Мышь», «Пелотка» и прочее в том же духе. Парням — примерно то же, с поправкой на пол. Другие сообщения оказывались более информативными. Например, «Саша — гей», «Лена спит с Вальком», «Нина Федоровна не отдаст деньги», «Дима уехал навсегда». Некоторым людям высылал совсем уж странные письма. Одному мужчине отправил такое: «Tenebris est sacra».

Илья автоматически выполнял поручения, но сознание все фиксировало и проводило свою работу. Чем больше Nomad давал приказов, тем больше информации о нем копилось в мысленном досье Нефедова. От кукловода поступало огромное количество информации: инструкции, письма, списки, схемы и даже формулы с графиками, смысл которых Илья понять не пытался. Но общий настрой сводился к чему-то масштабному.

Однажды он понял, что за последние месяцы в городе произошла масса событий. Задолго до марта. Неладное началось с осени прошлого года. И только сейчас этот нарыв созрел. Молодчики с нашивками «˄» на одежде не сходили с экранов телевизора. Если и раньше горожане выходили на демонстрации малыми группами, то на этот раз все повторялось массово. Сотнями, тысячами стояли на площадях. Полиция панически суетилась вокруг. Что ни день, то выпадал из окна какой-нибудь чиновник. По ночам улицы патрулировали наряды полиции, но вопреки их усилиям кто-то методично уничтожал бомжей и бродячих животных. Собак и кошек находили распятыми прямо на оградах детских садов и школ. Что касалось убийств портных, на пяти жертвах все прекратилось. И повсюду, на стенах, в местах массового скопления граждан появлялись знаки «˄», обведенные кругом.

Подскочил уровень преступности. Бандиты и мелкая шпана занималась промыслом, никого не стесняясь. Горели квартиры и офисы. На людей нападали прямо в подъездах. Стоило припарковать машину на заднем дворе, ее угоняли. По улицам зажурчали героиновые ручьи.

Илья метался по городу, невидимый и одинокий.

Страшные чудеса творились в Мире Связей.

По ночам, в редкие минуты затишья, Илья осторожно осматривал сеть, прощупывая колебания в случайных связях. Черные волны участились, их разрушительная сила убавилась, но из-за частых колебаний сеть дрожала. Разорванные связи не восстанавливались, но все чаще к аватарам людей протягивались нитки багровой связи, которая становилась единственным каналом между человеком и окружающим миром. И те ходили, как собачки на поводке, позабыв про все свои прежние связи, одинокие, но зараженные идеей хаоса.

Гнусы раздувались до пугающих размеров.

Мерцающая плесень покрывала целые кварталы.

В сети зияли огромные бреши, ее ткань готова была развалиться, как старый прогнивший невод, и звездочки-жизни мерцали в общем полотне, словно скрытые смогом, серой взвесью, окутавшей весь город. Это чадили аватары, жертвенные костры, и жар от их пламени согревал промозглую мартовскую ночь.

Илья исполнял прихоти кукловода, сканировал сеть и недоумевал, как такое возможно и почему жестокий Nomad до сих пор не обнаружил подмену. Каждое мгновение Илья ожидал смертельного удара, но ничего не происходило. Одно из двух — либо кукловод ищет подходящий момент для удара, либо и впрямь не знает о двойной игре, а тот, другой, настоящий Зеро, опасается действовать первым и выжидает, когда Илья сделает оплошность.

Кроме изоляции Илья ощущал и кое-что другое. То, что схватило его приступом в первый день после «рокировки» разумов — приток темной разрушительной энергии, заставлявшей забывать про все на свете и с упоением наслаждаться любыми формами проявления хаоса: так, с болезненным любопытством наблюдают хроники войны, боятся картин смерти, но все равно ищут их, чтобы разглядывать снова и снова.

Так наблюдают за дракой.

Так ожидают прыжка самоубийцы с карниза.

И смотрят, выжил ли кто-то после автокатастрофы… чтобы снять на телефон.

Квартиру он поменял. На следующий день. Тогда все могло закончиться, еще не начавшись. Но Илья умел замести следы. Видно, помогали навыки этого тела, которое постепенно стало приоткрывать перед ним свои тайны, впуская в память по ночам, в час волка. Разрозненные картинки из прошлого складывались по фрагментам как мозаика — но пока нечетко. Человек, в теле которого он обитал, имел непростую судьбу.

Фрагменты приходили вместе со снами, когда — он уже точно знал — каждый человек пребывает в Мире Связей, только думает, что это сон. Мир Связей хранит в себе все события прошлого, параллельное настоящее и все сценарии будущего, отпуская сознание в свободный полет.

Проснувшись затемно, часов в пять утра, он торопливо записывал увиденные фрагменты на клочки бумаги и забывал про них до следующего сеанса. Когда сердце сжимала тупая боль, а рассудок накрывала жажда разрушения, он знал — кукловод на связи. Наблюдает. Оценивает. Ведет свою игру.

Шла вторая неделя после рокировки.

Предрассветные сумерки вылили на его разум вязкую патоку сна. Фрагменты и образы плясали в дьявольском танце отражений. Илья задыхался, словно на грудь положили тяжелый груз. Воздух еле врывался в сжатые легкие, сердце бешено билось. Илья вскрикнул в последнем отчаянном усилии, рванулся куда-то вверх, чтобы вырваться из ловушки — и проснулся. Было четыре утра. Он сидел на кровати, взмокший, всклокоченный.

Один.

Веревка багровой нити болезненно вздулась. Илья бессильно захлебывался от поступавшей темной энергии, которую давал Хозяин. Новая порция дневной ярости. Илье начинало нравиться. Это было как тяжелый наркотик: оно убивало, но наслаждение пока превышало страдание, а значит, эту фантомную боль можно было терпеть.

Собрав в кулаках простыни, он тихонько бился затылком о стену и подвывал. Адский насос продолжал накачивать дневную порцию, словно капельница, и, похоже, процессу не было конца. Илья заорал. Левую ногу схватила судорога. Из носа потекло что-то липкое и горячее.

Он еле дополз до туалета, чтобы извергнуть в унитаз вчерашний ужин. Пища плохо сочеталась с этим новым допингом, но Илья почти не ощущал голода. Он поливал себя ледяной водой, тер глаза, смывал кровь и начинал привыкать к своей новой личине. Умывание было утренней молитвой, а зеркало — алтарем.

Илья узнал уже достаточно, чтобы понять, чего добивается Хозяин. Позавчера (кстати, какой сегодня день?) беспорядки резко прекратились, и над городом повисла хрупкая, обманчивая тишина. Люди с нашивками исчезли с улиц.

Они получали новые инструкции. Каждый — через свой аккаунт. Илья делал массовую рассылку на сотни адресов, куда уходил один и тот же коротенький текст, напечатанный куцым шрифтом в текстовом редакторе. Но в этих строчках заключалось больше силы, чем в десятках трудов по искусству управления и политике.

Доктрина Nomad’а была простой и четкой. Все, чего требовалось от последователей его «учения», это беспрекословное подчинение. И чем больше Илья вникал в суть, тем больше сочувствовал идеям Хозяина. В них была логика. Потому что за ними стоял порядок. Порядок и спокойствие. А венчал догму древний тезис о том, что адепт становится членом большой семьи и никогда не будет одиноким. «Забудь про отца и мать, про друзей и врагов, про любовь и ненависть, — говорилось в тексте. — Стань частью братства Восхождения». Ничего нового, обычная риторика секты. Хоть и простая, зато эффективная. Но если кукловод почувствует, что он дал слабину… Нет, лучше не думать об этом, лучше поверить в это. Сразу, безоговорочно.

И вот наступает сегодня, очередной промозглый день примороженной весны. Илья вышел из ванной, вогнал в себя порцию белка, залил все это соком. Уселся за компьютер. Уже мигало входящее сообщение. Щелчок мышки. Глаза привычно бегут по строчкам задания.

Получив инструкцию, он выскочил из конспиративной берлоги и отправился к пункту назначения — на площадь 50-летия Победы. Он вышел на середину, посмотрел на монумент в честь окончания Великой Отечественной. Воины Советской армии смотрели вдаль с суровым укором. Камень начинал крошиться. Дворник усердно соскребал коросту мусора с постамента, но никакие уборки не могли скрыть выщербленного гранита и треснувшую табличку. Ничего, на Девятое, может быть, заменят.

Выдалась ясная погода. По небу быстро ползли обрывки вчерашнего морока. Сильно дул ветер. Несмотря на холод и заледеневшие лужи, день заметно прибавился. Март подходил к концу, о чем весело сообщали галки, воронье и воробьи, стайками порхающие над асфальтированным озером площади. Тут и там в разных концах бродили одинокие фигуры. Илья зябко поежился. Несмотря на теплую одежду, ему всегда было холодно. И слезились глаза.

Сердце щемило. Как там мать? А Настя? Он с вопросом смотрел на белесое утреннее небо, но оно молчало. Воспоминания меркли. Это пугало. Еще немного, и их лица начнут стираться из памяти, как следы на песке.

К нему приближался человек. Вблизи это оказался плотный мужичок с ржавой бородкой и квадратными плечами. Остановился. Мрачно посмотрел и сказал:

— Мир восходящему.

— Мир, — выдохнул Илья.

Вскоре подошло еще двое — парень в очках и женщина среднего возраста. Последовали такие же ритуальные приветствия. Трое встали так, что Илья оказался посередине. Боль ласково надавила на виски, и, не по своей воле, Илья ощутил, как сквозь него протянулись щупальца связей к троице, разветвляясь, словно корни могучего многовекового дерева. Сердце опять колотилось, и сквозь шум в ушах, Илья видел, как с разных концов площади к их группе подходят все новые и новые люди, причем приветствовали они уже не его, а ржавого рыжего мужичка, очкарика, женщину. Их будто тянул невидимый невод. Как улов из моря. «Мир восходящему», — неслось со всех сторон. Площадь стала заполняться новыми группами людей, и все они вытекали из близлежащих улиц, проспектов и улочек, словно весенние ручьи талой воды, чтобы устроить маленькое половодье. На периферии усилилось движение. Кто-то кричал там — властно, но с тревогой. Крякнул клаксон полицейской машины.

Начинается, подумал Илья и взглянул на часы. Без минуты три. Как завороженный, наблюдал он за ползущей к цифре 12 секундной стрелкой, которая отсекла все остальное и превратилась в маленький фарватер, в линию старта. А потом, когда поднял глаза, он увидел, что все люди смотрят только на него.

И ждут сигнала.

Сквозь Илью ударила мощная струя энергии, которая пронзала иглами связей всех, кто пришел сюда. И когда Илья поднял над головой руку со сжатым кулаком, а за ним в том же порыве поднялось несколько тысяч рук, маятник качнулся в обратную сторону.

Паутина нитей сработала как электрический провод высокого напряжения. В полном, абсолютном молчании толпа на площади держала поднятыми руки. От каждого к Илье текла энергия, она соединялась из тонких ниток в более толстые, а те оборачивались мощным потоком, и эта струя, словно из брандспойта, била Илью прямо в грудь, ослепляя от мощности забираемой энергии, которая не задерживалась, а прямиком уходила по раздутой веревке-магистрали к Хозяину.

Хозяин собирал урожай.

И Илья был его серпом.

Краски потеряли яркость, мир выцвел, поблек, расползаясь гнилой тканью, под которой проступала другая реальность — Мир Связей. И вместо многотысячной толпы на грунтовке города перед Ильей искрились коптящие костры горящих душ. Площадь превратилась в гигантскую топку, а народ все прибывал — новые порции угля, влетающие в печь. Жар становился нестерпимым, и Илья понял, что весь лед давно растаял, а лужи испарились, и над ними зависло облако пара, которое быстро рассеивалось.

Илья потерял всякое чувство ориентации в пространстве, а когда вырвался из затяжного прыжка на глубину, чтобы отдышаться, увидел реальность.

Полиция с криками разгоняла горожан прочь, устанавливая ограждения. Неподалеку блестели спины автозаков, и кого-то настырно вталкивали в узкую дверь автобуса. Какой-то начальник надсадно орал в мегафон. Илья опустил руку. Тут же опустились руки по всей площади. Кто-то сразу закачался от бессилия, кого-то подхватили под руки полицейские. Очень быстро толпа стала рассасываться. Постыдно спрятав головы в воротниках, люди спешили отсюда подальше. Илья присел на краешек постамента.

Тень закрыла солнце. Это был человек в форме.

— Уходите. Здесь нельзя.

Он встал, и сразу же кто-то толкнул в плечо, но ноги удержали и, стараясь найти зазор в быстро тающей толпе, Илья зашагал прочь. Внутренний канал захлопнулся — и он заспешил в знакомые районы. Ни о чем не думая, бессмысленно смотрел по дороге на каньоны улиц. Вышел и побрел сомнамбулой в кварталы многоэтажек.

Потом стоял и смотрел в жерло подъезда, мучаясь от жесточайшей жажды. Открылась дверь и вышла пожилая женщина в демисезонном пальто. Посмотрела по сторонам, встретилась с ним взглядом и пошла к магазину. Его она, конечно же, не узнала. Илья подошел к подъезду, постоял с минуту у входа. Снова открылась дверь, и, повинуясь импульсу, он забежал в подъезд.

На площадке между первым и вторым этажом женский голос нервно объяснял неизвестному собеседнику:

— Миша, ты должен был предупредить меня! Мне же придется сейчас туда ехать, понимаешь? Нужно было сказать с самого утра! — пара секунд тишины, затем громче: — Миша! Ты не понимаешь!

Илья прошел к почтовым ящиком и краем глаза увидел женщину, размахивающую пачкой бумаг. Женщина стояла к нему спиной — лицом к узкой бойнице подъездного окна.

— Об этом надо было договориться предварительно! Неужели ты не понимаешь, что мне теперь придется объяснять людям? Ты ставишь меня в неудобное положение! Миша!

Снова пауза, а потом женщина заговорила гораздо громче:

— Ты же заставляешь меня все делать по-другому! Надо было продумать этот вопрос, ты же сейчас меня вынуждать ехать туда и разбираться, а я не могу, понимаешь, я не могу, мне тяжело, понимаешь, Миша, мне и так все это было нелегко, а теперь ты перевернул все с ног на голову! Что же ты со мной делаешь? Что? Что? Что ты делаешь?!

Она кричала. Этот высокий дрожащий голос отскакивал от стен и разносился по всему подъезду, ввинчивался в уши. Пока женщина кричала, Илья топтался у лифта, лихорадочно соображая. Придумал: нацарапал на клочке бумаги три строчки и бросил в почтовый ящик. Замок остался прежним. Однажды, классе в десятом, он смог открыть его скрепкой. Сейчас уже вряд ли получится.

Из подъезда он вышел в март, чтобы оставить в хлипкой жиже свои тающие следы.

Задания становились все сложнее. Они образовывали определенную систему. Но Илье было еще далеко до ее полной реконструкции.

Каждый раз, выходя на улицу, он подмечал какую-то мелкую новую деталь, которой раньше не было.

Люди стали реже улыбаться. Все меньше можно было услышать смех.

Люди перестали обниматься и ходить под руку. Дети вырывались из объятий родителей, зато с удовольствием смотрели в экраны гаджетов. Прохожие смотрели в землю, на небо или стены домов, они не смотрели друг другу в глаза. Илья ожидал, что наружу выплеснутся самые темные проявления эмоций, но нет — к его удивлению и страданий не было видно на лицах. Никто не плакал и не вздыхал, не стенал и не гневался. Бесстрастные лица словно вылепили под копирку с одного и размножили на сотни тысяч эрзацев, превращая улицы города в один огромный маскарад.

Илья проходил мимо кафе — посетители тихо сидели там, как куклы в игрушечном домике.

Илья садился в автобус — пассажиры болтались, сталкиваясь телесами, как бревна в грузовике. Не орали даже маленькие дети.

Очереди в продуктовом напоминали поток конвейера.

Все меньше звучала музыка из динамиков.

Куда бы он ни шел, везде ощущалось странное, похожее на механический завод движение: набор определенных действий, синхронизированных в масштабе города, словно в гигантской механической шкатулке. На этом фоне выделялись разве что молодые люди в марлевых повязках на лицах. Но всех вместе взятых, их объединяло одно жуткое, неописуемое, никак не укладывающееся в голове обстоятельство.

Поголовно все горожане перестали общаться между собой. Роняли скупые, односложные фразы.

Город заволакивало молчание.

И неожиданно, когда люди стали утихать, Илья понял, что у города есть собственный голос. И голос этот был какофонией автомобильных сигналов, скрипов ставен, урчанием моторов, гудением электрических фонарей. Индустриальный тенор, он и не думал затыкаться, наоборот, металлический лязг его глотки зазвучал еще увереннее.

Волна преступности захлестнула город и схлынула, слизнув липким языком все уличные бедствия. Исчез мусор, исчезли бомжи и бродячие животные. Алкаши перестали пить, наркоманы — вмазываться. Гопники как-то незаметно растворились в общей массе. Там же исчезли и неформалы, и интеллигенция, и слой зажиточных, которые так любят заявлять о себе вычурной одеждой. Народ как по команде облачился в серое и черное.

Поначалу Илья думал, что станет уличным генералом баррикад.

Ошибался.

Он думал, кукловод готовит бунт. Но судя по инструкциям, в перевороте отпала надобность. День или два Nomad вообще не проявлял активности. Но однажды, ближе к полуночи, телефон ожил. Илья взял трубку, заранее впадая в транс.

— Начинаем второй этап, — прошелестел кукловод.

— Слушаю.

На секунду воцарилась тишина, и Илья подумал даже, что отключилась связь. Но затем Nomad сказал:

— Ты помог настроить систему. Теперь пора ее запускать.

— Каким образом?

— Мы собрали треть нитей — это было долго. Зато сработает быстро. Если сделаешь все правильно.

Илья пропустил один удар сердца, прежде чем сказать:

— Сделаю.

— Останови город, — кукловод немного помолчал. — Собери пучок, чтобы я взял их сразу. Всех.

Илья молчал.

— Эту задачу выполняй, как хочешь. У тебя три дня.

И наверно впервые Нефедов осмелился зайти чуть дальше:

— А что потом?

Кукловод мог бы просто дать отбой. Или выжечь ему мозги без лишних слов. Но Илья получил ответ:

— Мы перевернем мир.

Экран потух. Илья долго смотрел на дисплей, грызя ноготь. До крови.

21

Приемная встретила благоуханиями и тишиной.

— Добрый день.

Девочка-секретарь равнодушно мазнула по нему стеклами очков. Оценила, выставила приоритет, определила модель поведения.

— Здравствуйте, — приветствие с вежливым холодком, силиконовая улыбочка. — Если вы по личному вопросу, приемный день завтра.

Илья дружелюбно кивнул.

— Знаю. Сергею Павловичу просили передать вот это, — он протянул секретарше открытку с поздравлением, — мне тут по делам недалеко, вот и зашел. Просили из рук в руки.

Девушка открыла рот, чтобы дать отповедь, но Илья опередил:

— Все понимаю. Вы, главное, передайте, пожалуйста.

— Он занят, — в обороне наметилась трещинка, и он поспешил закрепить успех.

— Мне самому бежать надо. Вы просто в раскрытом виде положите перед ним и все. Хорошо?

Она вопросительно осмотрела Илью с головы до ног — представительный костюм-тройка, золоченые запонки, туфли из замши. Гладко выбрит и заправлен дорогим парфюмом. Над образом он трудился все утро.

— Ладно…

— Спасибо, — Илья подарил ей самую обаятельную улыбку, на которую был способен.

Девушка неуверенно выбралась из-за стола, постучала в дверь и скрылась. Илья спокойно вышел в коридор. Неспешным шагом двинулся по бордовому ковру. На десятом шаге позади крикнула секретарша:

— Подождите, пожалуйста! Сергей Павлович просил вас зайти…

Илья развернулся и прошествовал мимо девушки в кабинет главы города. Прикрыл дверь. Не сразу обнаружил в обширном пространстве кабинета стол, а за столом человека лет пятидесяти, слившегося с креслом из черной кожи. В углу приглушенно болтал телевизор: круглосуточный канал новостей. Илья подошел к столу, убедился, что в комнате нет посторонних, и что перед начальником лежит открытка с символом.

— Мир восходящему, — пробормотал глава города.

— Мир.

— Чем могу быть полезен?

— Послезавтра нужно объявить выходной.

— Что…

— Этого требуют интересы Восхождения.

Сергей Павлович пришел в смятение. Глаза заметались, руки забегали по крышке стола.

— Может быть чаю? Мариночка! — позвал он.

— Нет времени, — отрезал Илья.

— Что? — секретарша просунула голову в щель.

Сергей Павлович пожевал губами и повелительно махнул:

— Ничего. Никого не пускай, я уехал по делам.

Когда они остались наедине, чиновник нажал кнопку на телефоне и убрал его в стол.

— Такие вещи сложно сделать, — сказал он. — Нужно согласовать вопрос с инстанциями. Направить письма.

— Неважно. Отдайте распоряжения. Ни одно учреждение не должно работать послезавтра. Более того, — Илья сделал паузу, — нужно организовать митинг и обеспечить максимальное присутствие горожан в центре.

— Слушайте, это весьма сложно.

— Устройте людям праздник. Развлеките их концертами, ярмаркой, выставкой, чем-нибудь. Вы же умеете делать такие вещи. Восхождению нужно, чтобы люди вышли на улицу. А те, кто не может, должны смотреть прямую трансляцию с площади, на которой будете выступать вы.

— Но позвольте. В связи с чем появилась такая необходимость? Поймите, Восхождение прекрасно, но я не могу поступиться интересами госслужбы! Это крайне серьезно.

— Успокойтесь. Все гораздо проще, чем вы думаете.

И Илья запустил ему в мозг щупальце связи. Сергей Павлович хрюкнул, подскочил в кресле и осел, мелко стуча зубами. Илья обматывал его мозг нитью, витками, цепко и основательно, чтобы не соскочил. В махровом сиянии его ауры нащупал ошметки сотен мертвых и десятки еще живых связей. Жалкое подобие семейной жизни. Двое детей. Старшая дочь, проживающая в Англии, младший сын, пристроен в московский лицей. Жена-разведенка. Откупные вместо алиментов. Любовница — студентка экономического факультета. Враги: конкуренты, бандиты, коллеги. Друзья-предатели-завистники. Счет в банке. Недвижимость в Италии. Брат, сознательно прозябающий в глухой деревне на Урале. Огромный пустой дом. Одиночество.

Какие-то, ранее разорванные, связи были соединены заново. Причем неоднократно. Поработал портной. Но даже после починки держались эти ниточки на честном слове. Малейшая оплошность, поступок, жест…

Связь с Nomad’ом уже установилась, но была еще тонкой. И Илья принялся разрывать все, что было личной жизнью чиновника, оставив лишь горстку служебных ниток, без которых тот не сможет отдавать команды.

Сергей Павлович мелко дрожал и всхлипывал, изливая слезы. Нет у тебя семьи, нет друзей, никого у тебя нет, кроме братства Восхождения и спасителя, который избавит тебя от страданий. Забудь свое прошлое, стань частью Восхожения, войди в будущее! Стань будущим!

Потом, спустя некоторое время, ошалевший начальник тяжело поднялся и метнулся к графину с водой. Илья наблюдал за тем, как он жадно осушает сосуд, прямо из горла.

— Задача ясна?

— Да… — выдавил начальник.

— Хозяин следит за тобой.

Чиновник со стуком поставил графин обратно. По-мальчишески вытер подбородок рукавом.

— Я… все… понял.

— Действуй.

Илья вышел из кабинета, не оглядываясь. В школе у них была учительница по математике, которая любила приговаривать: не нужно работать самому — надо правильно организовать работу другим. Им, малышне, было невдомек, но позже Илья прекрасно усвоил эту истину. И если он сделал все грамотно, сейчас, в эту минуту, пока он выходит и здания мэрии, глава города отдает отрывистые приказы в трубку, спуская их по вертикали, чтобы сотни подчиненных засуетились на своих местах, как пчелы в улье. Инструкция пойдет в параллельные ведомства, по всей муниципальной системе.

Nomad трудился долго. Терпеливо, как паук, он оплетал цепкими крючками ключевых людей в этом городе, он протягивал нитки связей, чтобы сейчас в решающий момент Зеро, его генерал пустоты, мог дернуть за веревочки и устроить кордебалет.

Ладно, решил Илья. Хочешь дискотеки? Потанцуем.

Он взглянул на часы: время было обеденное. До конца дня ему предстояло нанести визит губернатору, начальнику полиции области, некоторым крупным бизнесменам и парочке местных авторитетов.

Нити натянулись.

22

Илья ждал координатора. Сеть адептов Восхождения увеличилась до тысячи человек. Эта работа велась месяцами, она началась почти год назад. Из кружков по интересам сообщество трансформировалось в полнокровное движение. И ферзь не мог контролировать их всех — требовалось промежуточное звено. Он стоял в небольшом торговом центре, расположенном в старинном здании в центре города. Холл напоминал зал приемов небольшого дворца — скользкий пол в клеточку, резные подлокотники, массивные светильники. Илья стоял возле журчащего фонтана с подсветкой.

— Мир Восходящему! — приветствие застало его врасплох.

С большим трудом сохраняя спокойствие, Илья обернулся. Молодой парень хмуро смотрел в упор. Знакомое лицо.

— Мир, — кивнул он.

— У нас все готово, — парень кивнул на группу соучастников.

— Хорошо, — наблюдательный Илья заметил, как к ним прогулочным шагом подбирается охранник. И его осенило: паренек из «Глобуса». Тот, что завел разговор на скамейке возле театральной афишы. Непроизвольно спросил: — Давно в братстве?

— Неделю. А что?

— Братство принимает всех, но не терпит предателей.

И Илья рассказал в двух фразах, как поступают с предателями. Их собирают по частям в колодцах и мусорных баках. Один человек принял догму, но отступил, в самый ответственный момент, когда понадобился братству. У него, видите ли, семья и дети, и вообще, он собирался переехать в другой город. Братство воздало ему по справедливости — старший сын тоже принимал участие в беседе. Заливал бетон.

— Если нить гнилая, ее обрывают, — добавил Илья.

— Само собой! — парень закивал, со шлепком вбивая кулак в ладонь. — Так и надо!

— Вижу, с мотивацией проблем нет. Тогда приступаем. Первая группа отвлекает охранников, а вторая — несет знак Восхождения одиноким и покинутым овцам.

Дальше произошло то, что по телевизору обычно показывают в виде документальной съемки с камер слежения. Только без комментария ведущего, зато со звуками и во всех подробностях. Благообразный потребительский рай рассыпался вдребезги.

Активисты догмы подходили к бутикам с баллончиками красной краски и рисовали знак Восхождения прямо на дверях, поверх вывески. На возмущенные возгласы не отвечал никто: продавщиц и другой персонал просто отодвигали рукой в черной перчатке. Илья и молодой командир шли по коридору торгового центра, прокладывая себе дорогу сквозь крики и шум, и случайные прохожие проскальзывали мимо них, стараясь не задеть.

— Черви, — презрительно фыркнул парень.

— Как тебя зовут?

— Неважно. Мой номер — 991, - парень показал нашивку на своей куртке. Там, над самым сердцем действительно был пришит номерок. — Зачем нам имена?

— Да, — согласил Илья. — Это лишнее.

У других тоже виднелись нашивки. Они пометили знаком все торговые точки в центре. Охранники, запертые в подсобке, сопротивлялись вяло, а полиция, вызванная кем-то из посетителей, не спешила приезжать. Бойцы 991-го работали основательно, с особым остервенением оторвавшись на магазине игрушек и подарков. Там они устроили форменную экзекуцию. Плюшевые медведи, куклы и статуэтки были помечены знаком как клеймом. Подарочные мелочи постигла та же судьба. Продавщицы давно разбежались. Кто-то из черных задел датчик, и сработала сигнализация. Им пришлось поспешить. Отряд мгновенно рассыпался в разные стороны, их же приняла в свои недра неприметного вида машина. Едва хлопнули дверцы, как водитель рванул с места через дворы. Второй человек сидел справа, словно штурман.

— Хорошо сделано, — сказал паренек с номером 991.

— Хозяин одобрит, — подыграл Илья.

— Есть еще объект. Двигай! — скомандовал 991.

Они тряслись по рытвинам, вслушиваясь в бурчание мотора, пока бетонные стены не расступились, и машина не выпрыгнула на открытое пространство. Это был небольшой сквер, в конце которого начиналось городское кладбище.

Высыпали наружу, и 991 с сообщниками целеустремленно зашагал к церквушке. Илье ничего не оставалось, как последовать за ними.

— Хозяин тебе поручил?

— Сам вызвался. Зашел в группу с разнарядкой. Там «висело» несколько заданий, я выбрал это.

— Почему?

— У нас сеанс психоанализа? — огрызнулся 991. Но все же ответил: — Есть причина.

— Несомненно, — отозвался Илья.

Они шли мимо оград и крестов, в неожиданной тишине. Еще не пробудившиеся голые деревья со скрипом раскачивали кронами, каркало воронье. Было тихо, сонно. Один из группы неожиданно остановился, посмотрел на портрет у могилы. 991 дал ему затрещину:

— Не спать!

— Дед мой, — как бы извиняясь, сказал тот. — В том году помер.

— К хренам деда!

Они двинулись дальше.

— Всех к хренам собачьим, — пробормотал 991. — От мертвых только проблемы.

Илья наблюдал за пареньком. Тогда, в торговом центре, он казался тихим, добродушным и застенчивым.

Уютно укрытая снегом, церквушка оказалась действующей. Внутренний двор прибран, из пристроек вился дымок, в окнах мерцал свет. Илье сделалось странно, охватило чувство невесомости. Вдавило виски, уши заложило. Здесь сила Nomada слабела — огромное количество связей, исходивших отсюда, и стократ усиленных энергией веры, еще держали память города. Поблекшие, но устойчивые, эти нити колыхались дымком над каждой могилой. Поднимаясь кверху, они образовывали что-то вроде ореола. Илья вернулся в реальность. Остальные тоже в неподвижности рассматривали церковь.

— Чего встали? — взвился 991. — Работаем!

Он вынул из рюкзака красный баллон, подошел к стене церкви и нанес знак Восхождения. Второе крыло знака дорисовать не удалось — закончилась краска. 991 вынул из рюкзака другой, встряхнул и только поднес к стене, как раздался глубокий голос:

— Что вам нужно?

В дверях храма стоял священник.

— Отвали, — бросил 991 и дорисовал знак.

— Здесь храм божий, и не место для таких вещей. Уходите, — священник говорил хоть и тихо, но твердо.

— Сейчас свечку поставлю, и уйдем, — пообещал 991 и двинулся к входу.

— Сюда вам хода нет, — возразил священник, загородив дверь.

— Как же так, отец? Я православный христианин, я не могу свечку в церкви, что ли, поставить?

На этот раз священник помедлил.

— Можешь, но заходи сюда со смирением в душе. Свечи можно купить в лавке сбоку. А краску вы должны стереть. Не подобает рисовать языческие символы на священном храме божием.

— Неужели? — сказал 991. — Свеча у меня с собой, а краску никто не сотрет. Потому что так говорит Восхождение.

Он вынул из-за пазухи тонкую церковную свечку — она была надломана.

— Узнаешь?

— Я вас не пущу.

— Что ж ты за христианин такой, если отказываешь людям? Я может причаститься хотел или еще что сделать. Как-то неправильно. Этому разве учат в Священном писании?

— Прекрати богохульствовать!

991 зло рассмеялся. Они вошли в храм, грубо оттолкнув батюшку. Илья подошел к самому порогу, но нога не поднялась пройти дальше — словно он был измазан с ног до головы грязью, а хочет зайти в чистое помещение. Развернувшись, он быстро пошел прочь, мимо крестов и изгородей. У самого выхода оглянулся: священник смотрел ему вслед. Свет горел в окнах так, словно внутри бушевало пламя. Церковь как бы парила над землей.

Он отвернулся и пошел мимо надгробий, вглядываясь в лица на табличках. Покойники сильно помолодели. Это напоминало жилой массив, перенесенный под землю. Целый город мертвых, а могила — как отдельный дом. И кресты, сотни крестов, деревянных и металлических, из камня, и даже бетона, они убегали в перспективу, теряясь за кронами деревьев.

Интересно, подумалось ему. Крест — перекрестье. Место, где пересекаются две прямые. Как две связи. А может, не пересекаются, — сходятся. И тогда не две, а четыре.

Илья взглянул на часы. Два.

Выйдя с кладбища, он направился к остановке. Рядом расположился автосервис. Двое парней меняли колесо на представительном автомобиле серебристого цвета. На одном крыле красовалась вмятина. Хозяин, высокий пузатый мужик в куртке нараспашку, болтал по мобильнику. Илья прошел мимо, встал неподалеку.

Автовладелец изливал душу в пластик:

-..представляешь? А я ему — ты че, вообще, куда прешь? И знаешь, что он мне отвечает? Говорит: вы правила сами нарушили. Поворотник не включили. Козлина! Ну я его за шкирняк хватаю, думаю, щас немного научу вежливости, шлем этот мотоциклетный ему на задницу натяну, и тут знаешь что происходит? Ко мне человек десять подходят с разных концов улицы. Левые какие-то типы, двое прямо из машин повылезали. Старуха, баба с дитем, и прямо меня прижимают к капоту, прикинь? Ну, я на них, тебя вот набрал, давай орать, а они монотонно так, прям как зомби, мать их, бубнят: отвали от него, отвали от него. И руки тянут, дергают за куртку! Пипец! Я аж кирпичей отложил пару штук! Блин, серьезно, Игорек, вот тебе смешно, но я бы на твою рожу посмотрел, оказался бы ты на моем месте. Я тогда понял: разорвут на части. Орать стал, но остальным-то похер, ну, как всегда. Смотрят только, гады, на мобильник все снимают.

Мужчина сплюнул, глянул в сторону Ильи. Тот отвернулся. Мужчина отошел в сторону и его монолог потонул в шуме шоссе. Подошел автобус — грязный, окутанный выхлопными газами короб на колесах, под завязку набитый серыми лицами, словно плавающими в рассоле. Илья залез внутрь. Народ пихался и толкался. Пахло прокисшим потом, усталостью и отчаянием. С натужным кряхтением автобус поехал в горку. Илья заплатил за проезд, протиснулся в центр салона и закрыл глаза, постаравшись отключиться от реальности.

Спустя три остановки салон опустел наполовину. Автозавод. Илья занял место у окна. На пассажиров смотреть не хотелось. Ехать до следующего пункта назначения было с полчаса. Он, конечно, мог бы поймать маршрутку и долететь минут за десять, но в старом транспорте ему думалось как-то лучше. Благо, Nomad не подавал признаков жизни — лишь колыхалась пунцовая нить, пуповиной связывающая их.

Оставался один день. Завтра кукловод потребует отчет. Илье уже «отзвонился» градоначальник и другие — захлебываясь, они докладывали о своих подвигах, а он холодно молчал в ответ. Директива пошла вниз по вертикали. Рабочие вовсю монтируют сцену. Составлен праздничный регламент. Федералы в курсе и пошли навстречу. Остальным рекомендовано в настоятельной форме на работу не выходить, а пойти на центральную площадь — публика мотивирована поощрениями, теми, о которых написано в инструкции. Объявлена беспрецедентная акция. Для каждого. Все это под эгидой единства и согласия. Тем, кто не в состоянии, смотреть митинг по телевидению: трансляцию запустят по все каналам, ровно на два часа.

Вероятно, там, на том конце трубки потели, кусали кулаки, комкали все, что попадалось под руку, от бумажек до подчиненных. Илья чувствовал эманации страха и раболепия, сочащиеся по телефонной линии. Они дергались, как марионетки, а соскочить не могли. Соскочат — повалятся бездыханными.

Его внимание отвлек разговор двух старушек за спиной. Прозвучал номер той школы, куда он ходил на собеседование.

— …Сегодня всыпала своей свиристелке как следует.

— За что?

— Учительнице подгадила: весь школьный журнал изрисовала. Зараза маленькая.

— Одна?

— Говорит, это не она, а мальчишки с класса. Говорит, главный у них Колька. Да все вместе, наверно. Мне без разницы, все равно отодрала ее ремнем, чтобы неповадно было. Пусть знает.

— Ну-ну… а дочь что?

— А что дочь? Ей некогда, впахивает с утра до вечера. Скинула мне и все.

— Ну ясно.

— Аленка ревела, конечно. В три ручья. В угол ее поставила и конфет не давала, и телевизора с Интернетом никакого. Вред один от этих интернетов-то.

— Ой, страх, точно.

Старушки помолчали.

— А что в магазине-то? Хлеб подскочил. И масло тоже.

— Мне с деревни привозят, могу тебе отложить.

— Да не надо, я уже купила. Потом может.

Снова пауза.

— Как вам, крышу сделали?

— Нет. Мастер приходил, составил акт, сказал, что надо сложиться дополнительно. Что в смете не заложено на ремонт.

— Деньги клянчит. Алкаш поганый.

— Наверно. И лифт еще сломался, а мне на седьмой этаж топать. Эх… — старушка вздохнула, шурша пакетом. — А эти-то. По улицам ходят. Вчера видела. Идут, с нашивками своими, как в мундирах. Лица замотаны платками. А глаза, глаза — горят прямо.

Снова пауза, на этот раз напряженная. Илья позабыл про дыхание, ожидая, когда ответит вторая старушка. Та отозвалась, понизив голос так, что он еле расслышал:

— Видала я такое. Секта это. Язычники они, сатане служат.

— Господи спаси… — Илье и не требовалось подсматривать, чтобы понять, что бабуля перекрестилась. — Что за напасти.

— Кто их разберет. При мне к парню подошли на крыльце и прямо у него изо рта сигарету выдернули. Хочешь, говорят, что-нибудь сказать? А он: нет. Молодец, говорят, и дальше пошли.

— Совсем народ с ума сошел. Вот раньше-то, помнишь? Времени не было на всю эту ерунду, работали с утра до вечера. Нормально было.

— Нормально. И в больнице вылечат, и по путевке ездили. Да.

— Не то, что сейчас. Если звонит кто, я уже и двери не открываю. За пенсией на почту хожу.

— Правильно.

Разговор тек вяло, как вода из проржавевшего крана, плавно переключаясь с цен на лекарства, с лекарств на цены, потом на политику и обратно. Потом одной старушке пришла пора выходить:

— Ну, пока. Ты внучку-то особенно не тирань.

— Разберусь. Смотри не споткнись.

— Ну, Валерьевна!

Двери с грохотом распахнулись, народ ссыпался наружу, Илья обнаружил, что тоже пора выходить. Хотел разглядеть лицо старушки, но та отвернулась к окну. Уже когда автобус отъезжал, старушка на мгновение скользнула по нему взглядом, но Илье и этого было достаточно, чтобы определить. Она.

Автобус уехал, а он остался стоять возле швейной фабрики «Заря», расположенной на периферии двух районов — промышленного и спального. Фабрика была буфером, прослойкой. Илья прошел через пропускной пункт, позвонил с парадного. Тут же примчался молодой парень, жемчужно-улыбчивый и весь на глянце. Не затыкаясь ни на секунду, он провел Илью к своему боссу, и обнаружилось, что иметь дело Нефедову приходится с тем самым субъектом на замену, которого Nomad предложил, если первый, на джипе, заартачится.

Пять минут пустой светской болтовни, и вот они уже идут по цеху, где швеи строчат одежду из непромокаемого материала цвета асфальта, прилаживая к рукавам и на спины фосфоресцирующие нашивки.

— Вот! — гордо показывал директор. — Процесс идет полным ходом.

Илья вертел в руках нашивку со знаком Восхождения.

— До завтра успеете?

— Если потребуется.

— К ночи заберут всю партию. Подготовьте и упакуйте. — Илья назвал количество требуемого товара и отдал образец.

— Нет проблем, — в глазах директора мелькнуло любопытство, но что-то удержало от вопроса, и он промолчал. Значит умный, заключил Илья. Пока не в братстве, но со дня на день будет.

— Я рассчитываю на вас, — сказал Илья и поспешил наружу.

23

Люди стекались в центр с самого утра. Вдоль главной городской площади выставили оцепление полицейских. Рабочие установили торговые ряды, сцену и аттракционы. Все выглядело празднично и нарядно, как на день города. На огромном плакате поверх фасада администрации громоздились аляповатые буквы: «Согласие и мир! День единства». Народ оживился, заговорил. Лица посветлели, возможно, потому, что сегодня впервые повеяло настоящей весной. На градуснике весело рдела отметка в плюс пять. Март подходил к концу.

Скоро наступит апрель, который разобьет вдребезги лед и уничтожит последние сугробы, а май окончательно утвердит на улицах тепло. Март же был всего лишь разведчиком, передовой линией в армии весны, которая брала неприступную крепость зимы штурмом.

За шесть часов до рассвета трясущийся Илья излагал Хозяину отчет о проделанной работе. Тот ни разу не перебил и не задал ни одного вопроса. Илья не знал, о чем это говорит — об успехе или полном провале. За долгие страшные секунды после окончания доклада он постарел года на три. Наконец кукловод выдал:

— Принято. Выступишь в 18:00 на площади с речью.

— Тогда мне нужен текст.

— Тебе нужно быть там, где сказано, — отрезал Nomad, — остальное сделаю я.

Отбой. Теперь кровь текла из ушей. Сосуд на левом глазу лопнул, и белок побагровел. Илья понял, что долго в таком напряжении не протянет.

И вот вечер, он сидит в кабинете градоначальника, мрачно смотрит в окно и думает о том, что ему предстоит сделать. Где-то на периферии слуха бубнит чиновник, стараясь произвести впечатление. Потчует чаем. Рассказывает шуточки и забавные истории. Илья отдал бы многое, чтобы оказаться на его месте.

Раздался стук в дверь. Вопреки протестующим возгласам, в кабинет облаком вплыло что-то огромное, одетое в костюм-тройку и сверкающее усами. Мужчина был тучен и широк, он тяжело дышал, судя по всему, подъем дался ему ценой серьезных усилий.

— Приветствую, — выпалил он.

Знакомое лицо. Илья покопался в купированной памяти, и бережно, как археолог, выудил из песков забвения свой поход по нити сотрудничества к депутату. Точно. Козлов, собственной персоной.

— Вы опоздали.

— Виноват. Самолет, задержка рейса. Спешил, как мог, — депутат Козлов жадно ловил ртом воздух.

Начальник хмыкнул и посмотрел на Илью, как бы ища совета. Илья отвернулся к окну. Происходящее его мало интересовало.

— Что ж, Иван Иванович. Возможно, для вас еще не все потеряно. Если оперативная информация вовремя поступит в следственные органы.

Театральная пауза.

— Послушайте, я сделаю все от меня зависящее… — жалобный тон, дрожащий голос.

— Поздновато, мил человек! Прокуратура уже заинтересовалась вашими подвигами. А все по инициативе общественности, которая открыла нам глаза…

Илья скрежетнул зубами. Не могут они без этого своего пафоса. У самого морда по уши в говне, а пыжится, словно верховный прокурор. Он удержался от того, чтобы одернуть чиновника и сосредоточился на происходящем внизу. Площадь постепенно наполнялась людьми. На сцене выступали музыкальные коллективы. В отражении стекла было видно, как начальник отчитывает зарвавшегося депутата, хотя — он уже знал — оба вполне по-братски участвовали в одной и той же афере с жилищно-коммунальным хозяйством по району.

Убедившись, что процесс на площади идет так, как нужно, Илья обернулся и оборвал дискуссию:

— Довольно!

Чиновники со страхом ждали продолжения.

— Кончилась ваша вольность, — он ткнул пальцем в градоначальника. — В новом чистом мире не будет места тайнам. Ничего невозможно будет скрыть. Мы вступаем в открытый мир! Запомните это. А теперь начнем.

Назначенное время приближалось. Они спустились на улицу. Прошли по площади в коридоре охранников и взошли на сцену. Илья увидел море людских лиц, обращённых кверху. Картина, исполненная штришками-лицами, в пестром соцветии плакатов и воздушных шаров. Все двигалось. На мгновенье Илье показалось, что там внизу копошится рой пчел.

Градоначальник вцепился в микрофон и принялся говорить речь. В стандартно-патриотичных тонах он вещал о том, какой хороший и замечательный у них город, и какие все они молодцы, лучшие люди государства, сыны своего славного края, соль земли. А под конец сказал:

— Вы все можете видеть, как стремительно преображается наш замечательный город! Вы задаетесь вопросом, как за столь короткие сроки был наведен порядок. С гордостью представляю вам, дорогие друзья, тех, кто не покладая рук трудился для того, чтобы нам с вами было комфортно жить и работать в этом городе. Общественная организация «Гражданская инициатива» и ее руководитель, Владимир Дмитриевич Князев! Предоставляю ему слово.

С этими словами градоначальник указал на Илью. Тот выступил под свет прожектора, и толпа резко приблизилась, так, что можно было рассмотреть каждое лицо, обращенное к нему. Несколько секунд он молчал.

Мир исчез и перевернулся изнанкой Связей. Люди превратились в дымчатые призраки, внутри которых горели астральные тела. Связь с кукловодом натянулась как стальной трос, соединяющий гарпун и пушку. Что-то вошло в Илью через этот багровый канал, и он утратил контроль над телом. Кто-то другой сделал еще шаг к краю и опасно навис над толпой, пристально вглядываясь в лица.

— Братья! — воззвал он. — Час настал!

Над площадью повисла тишина.

— Будущее на пороге! А мы все еще кутаемся в лохмотья прошлого! Хватит!

Удивленные лица горели в свете прожекторов, как маленькие ущербные луны.

— Наша организация, «Гражданская инициатива», поставила цель — навести порядок в глубоко больном обществе. Все мы слишком долго терпели нищету, преступность, коррупцию и произвол во власти. Пора наводить истинный порядок, и этим должен заняться только народ. Только настоящие сыны народа смогут железной рукой привести государство к процветанию в будущем. Нам всем предстоит трудная работа, но начало положено. Мы хотя бы убрали улицы. Мы вместе с полицией следим за порядком на улицах, и теперь ни один бандит не посмеет совершить свое гнусное преступление, пока мы следим за порядком!

Но это только начало. Чтобы достичь настоящего процветания, нужно начать с самих себя. Я обращаюсь к вам, братья и сестры, потому что кроме вас мне не с кем говорить! Единственным источником власти в этой стране является ее народ. Вы — народ! Вы — власть! Вы — будущее! Я прошу вас — избавьтесь от своего мрачного прошлого. Выбросите все, что портило вам жизнь. Пора уничтожить причину всех наших проблем, все, что тянет нас на дно и мешает спокойно и смело смотреть вперед.

Взгляните!

Он указал рукой на припаркованные микроавтобусы, из которых колоннами выходили люди в ртутно-серой униформе со знаком Восхождения. Адепты организованно рассредоточивались по площади. В руках у них темнели канистры и еще какие-то предметы.

— Вот оно будущее! Наша акция первая, но далеко не последняя. Каждый, кто находится здесь, имеет право обменять прошлое на будущее! Так давайте же сделаем это! Давайте вступим в этот прекрасный новый мир! Здесь и сейчас!

И пока он говорил, от него протянулись щупальца сотен и сотен нитей к каждому, кто находился на площади. Связи опутывали людей: в их глазах загорался лихорадочный огонь, и вот уже раздались первые одобрительные крики.

— Здесь и сейчас! — вновь прокричал он, угрожая небу кулаком. — Пусть вершится история!

Одобрительный рев. Площадь разразилась громом аплодисментов.

Дело сделано. Он отступил назад, едва удержавшись на ногах — кукловод небрежно отпустил поводья и вернул ему тело. Илья почти скатился со сцены, под крики и аплодисменты, и, шатаясь, пошел в обход, подальше от основного места скопления народа. Утирая текущую из носа кровь, он торопливо скользил за спинами полицейских, но не мог не видеть, как молодчики со значками Восхождения отворачивают крышки от канистр, поливают дрова из старой мебели бензином и поджигают. На площади один за другим распускались цветки костров.

— Нет прошлому! — скандировали члены организации. — Подходите!

И сначала по одному, с шутками и застенчивыми улыбками, а затем устойчивой очередью люди потянулись к кострам. Вот одна из женщин вынула из пакета старый потрепанный альбом, раскрыла его, выдернула несколько страниц с вклеенными фотографиями и бросила в огонь. Затем в костер полетели другие фотографии. Возле других костров происходило то же самое. Взамен сожженных фото члены организации давали людям деньги.

Люди бойко продвигались в стихийных очередях к кострам. Вид настоящих купюр значительно прибавил им смелости.

А тем временем пламя пожирало глянцевую бумагу. Листы сворачивались в трубочки, морщились и рассыпались пеплом, который подхватывал и уносил к крышам домов игривый ветер. Лица, десятки, сотни лиц погибали в пламени, словно узники концлагеря, отправленные в печь. Огромные пачки черно-белых и цветных фотографий подбрасывали в костры, все новые и новые порции, и огонь взвивался к небу, а от пламени становилось жарко, как в кочегарке.

Фотографии чадили по-особому. Прикрыв нос, Илья наблюдал за тем, как умирают в огне лица тех, кто был предком нынешнему поколению людей. Старые фотографии военных лет, мужественные волевые лица в кителях, нежные женские лики в белом нимбе сестринских чепцов. Простые люди индустриальной эры серпа и молота, рабочий класс, дети и старики, мужчины и женщины, кто на крыльце избушки, а кто за штурвалом крейсера, кто на тракторе в поле, кто на заводе с разводным ключом. Шестидесятники в очках-линзах, семидесятники в расклешенных штанах, дети Перестройки, реформ и дикого поля нового времени…

Умирала история.

Умирала память.

В ярко-желтой пляске огней люди уничтожалось прошлое. С радостными криками люди бросали в огонь не только фотоальбомы, но и старые вещи — пластинки, элементы утвари, какие-то тетради, одежду, картины. Затем в огонь полетели игрушки — куклы и плюшевые медведи. За ними — россыпи машинок, солдатиков, новогодних украшений. Плакаты, детские рисунки, статуэтки. Илья смотрел на все это, пригвожденный к земле, не в силах сдвинуться с места и гнал от себя самые поганые мысли. Но его догадки оправдались: по цепочке люди Восхождения передавали от подъехавших машин тяжелые картонные коробки, тут же бросали их на землю, разрывали и вытаскивали трепещущие тела со страницами, которые шелестели на ветру, словно перебитые крылья.

И в огонь полетела первая книга.

Вторая.

А за ней — третья. И вот уже по всей площади ошалевшие от возбуждения люди Восхождения бросали в огонь старые и новые, большие и маленькие, толстые и тонкие — книги. Возможно, раньше эти тома собирались годами, чтобы составить основу семейной библиотеки, покупались в кредит, возможно, за книжками охотились, выискивали особенно ценные экземпляры, но сейчас все они умирали в огне, который хищно пожирал бумагу и отражался в сотне пар глаз, которые зачарованно следили за его пляской.

— Нет — прошлому! — скандировали люди. — Да — будущему!

И нежная бумага чернела, скорчивалась, рассыпалась в прах, а вместе с ней — буквы, сложенные в слова, и слова, составленные в предложения, стройные бастионы абзацев и диалогов, все это погибало в огне, безвозвратно.

Нет прошлому!

И огонь пожирал книги Чехова, Диккенса, Бальзака.

Да будущему!

И пламя лакомилось изданиями Достоевского, Уэллса, Хемингуэя.

Нет одиночеству!

Цепочка людей медленно шла в хороводе вокруг пылающих костров.

Да Восхождению!

Каждый бросал в костер по книге, блокноту, тетради, каждый отдавал голодному рыжему зверю в жертву часть себя, откалывал по кусочку и уничтожал с радостным смехом. Из костра вырвалась фотокарточка, встрепенулась и опустилась на асфальт. Илья увидел, что на ней снят ребенок в детской коляске. Треть карточки съел огонь, огонь продолжал лениво обгладывать почерневший край, и Илья наступил на фотографию, чтобы затушить ее.

Едкий черный дым возносился в ночное небо и окрашивал его чернильную черноту светло-серыми полосами, в которых мелькали светлячки искр. Толпа продолжала скандировать речевки. Черные в багровых отсветах, силуэты сливались друг с другом, и только значок Восхождения, нанесенный фосфорной краской, четко виднелся на спине и плече каждого. А над всем этим парил огромный экран, который транслировал мистерию в отдаленные концы площади и передавал картинку по телеканалам.

Илья вглядывался в лица митингующих, но как ни старался, не смог увидеть ничего, кроме марлевых повязок и головных уборов. Он не видел людей. Он видел связи, протянутые к одному источнику, и темную энергию, выкачиваемую из их душ, которые прятались в шевелящейся массе из ног, рук и голов.

Топка, и угли в ней.

Подняв с земли фотокарточку, Илья стал отступать назад, к стене дома. Оргия подходила к концу. На экране возникла надпись, и все повернули головы к небу.

— Братья! Фейерверк!

И под многотысячный рев толпы в небо взметнулся первый снаряд. Неуверенно пробрался к самому верху, громко хлопнул и расцвел ярким цветком. За ним последовали остальные, наполняя ночное небо россыпью огней, которые отражались в глазах смотрящих вверх.

Илья медленно шел вдоль стены, пока не наткнулся на двух сцепившихся в противоборстве, мужчину и женщину.

— Отдай! — шипела женщина, безуспешно стараясь вырвать что-то из рук мужчины.

— Нет, — сдавленно крикнул он. — Нет! Я передумал.

— Не глупи! Нужны деньги! — наконец она извернулась и ухитрилась выхватить то, что так оберегал мужчина. Тоже книга. Она хищно дернула книгу за один край и та треснула ровно посередине.

— Что ты творишь! — рявкнул мужчина. — Это же подарок!

Женщина секунду смотрела на него, по совиному вытаращив глаза, потом поспешила к кострам. Мужчина остался стоять со второй половиной книги. Выглядел он жалко: сгорбленный, истаявший. Искалеченные страницы слабо отбивались от ветра. И когда Илья крался позади него к спасительному переулку, до него донеслись приглушенные слова:

— Пощады нет… пощады нет…

Илья почти бежал по переулку. Уши у него горели, несмотря на морозец, прихвативший город к ночи. Кто-то с визгом шарахнулся от него. Залаял пес. Илья миновал много перекрестков, не разбирая дороги, пока кривая не вывела его к нарядным улицам торговых кварталов, где было много кафе, ресторанов и дискотек. Залетев в первый же попавшийся кабак, он обшарил взглядом помещение в поисках черных, не нашел их, облегченно выдохнул, поспешил купить себе полграфина водки, картошки, черного хлеба и забился в угол, чтобы забыться там в пьяном беспамятстве, и уснуть прямо на столе, не помня и ненавидя себя и весь этот мир.

Прежде чем он окончательно утратил чувство реальности, в ушах звенел голос из-за соседнего столика, который горько говорил:

— Когда кричат о мире, это всегда кончается войной.

24

Он пробирался по переулку, стараясь не шуметь, но осколки битого стекла все равно хрустели под ногами. Фонарь больше не горел. По тупику разгуливал хулиганский весенний ветер. Сугробы истаяли, обнажая неприглядные горы почерневшего прошлогоднего мусора. Плюсовая температура усилила естественные процессы, и принесла запах.

Мерзкий запах разложения.

Март умирал. На календаре поселился предпоследний день этого сумбурного месяца.

Он подобрал с земли палку и с надеждой постучал по мусорному баку. Ничего. Ветер издевательски свистел в щелях. Где-то поодаль выясняли отношения коты. Он подождал для верности с минуту и зашел за бак, по тропе, ведущей к входу в подвал.

Дверь была заколочена. Стены по краям, да и сама обшивка двери сильно обгорели. Перед порогом чернела лужа. Он еще раз обернулся, посмотреть, как бы не заметил патруль. Теперь улицы города усиленно прочесывали дружинники ГИ. За какой-то месяц город изменился до неузнаваемости. Горожан словно подменили, как в старых фильмах про захват Земли пришельцами из космоса. Любой косой взгляд, лишнее движение, неверное слово — и тебя берут под локоть.

Переулок схватился тишиной. Коты продолжали орать. Удивительно, как их еще не поймали. Их участи не позавидуешь. Илья подошел к здоровой, сваренной из двух листов двери вплотную, дернул ручку. Кроме досок, закрывающих вход в подвал, на двери висел массивный замок. Илья поднес ухо к холодному шершавому металлу: прислушался.

Тишина. Внутри что-то капало. Он простоял в напряженной позе несколько минут, пока ухо совсем не окоченело, но так ничего и не услышал.

Фантомные голоса?

Стук кастрюли о старенькую плиту?

Хриплый смех?

Всего лишь игра твоего воображения.

Может, ничего никогда и не было. Может, все это — и впрямь плод твоей фантазии, или дурной сон…

А он так хотел увидеться с Антоном. Поговорить. Не судьба. Что сталось с этим малым? Процедурой «очистки» улиц от нежелательных элементов занималось особое подразделение ГИ, а куда они увозили всех бомжей, бродяг и наркоманов, ему отчего-то знать не хотелось.

Он вздохнул и поднялся в переулок. Посреди горок мусора кляксой чернела собака с порванным ухом и желтыми немигающими глазами. Илья смотрел на пса. Пес смотрел на Илью. Молча, совершено спокойно, вглядывался в глаза Илье, и казалось, чего-то ждал. Обычно собаки отводят взгляд или начинают лаять. Этот молчал. Из-за туч выбралась ущербная луна, пролив в переулок немного тусклого света. Неверные длинные тени прыгнули на стены. Илья не шевелился, опасаясь, что спровоцирует собаку. Грудь разбирал кашель: дня два назад он подхватил простуду и вот сейчас, зажав рот, сотрясался от спазмов.

Пес развернулся и побежал к выходу из переулка. Илья наконец откашлялся, сплюнул на асфальт вязкий комок, чувствуя слабость и жар по всему телу. Отдышавшись, он поковылял к улице. Пес по-прежнему стоял там и ожидал его. Илья осторожно поравнялся с собакой; так они замерли, разглядывая друг друга в ночном молчании.

— И чего тебе нужно?

Собака побрела вниз по улице, пометила ближайший фонарный столб, села и посмотрела на Илью, чуть склонив голову. Илья взвешивал диспозицию. Совершенно очевидно — пес приглашает следовать за собой.

Перевалило далеко за полночь. С момента болезни Илья лишился второго Зрения и больше не мог видеть Связи. Все, что он теперь видел — это марширующие по улицам отряды ГИ, стерильные тротуары и толпы посеревшего народа, муравьями снующие по своим делам. Звонки от Кукловода прекратились. Никаких сообщений в социальных сетях. Последние сутки он сидел на кровати, распустив слюни, как «овощ» в дурке. То, что раньше накачивало его энергией, исчезло, и вот теперь наступила ломка — он треснул, разошлись швы, и опилки посыпались наружу. Он превратился в развалину, расклеивался, распадался на куски.

— Ладно, дружище, — прохрипел он. — Будь по-твоему.

Черный пес ухмыльнулся, умыл морду красным языком и потрусил дальше, по самому бордюру. Илья зашагал следом, вжав голову в плечи, кутаясь в ставшую такой холодной куртку. Месяц опять спрятался за тучами. С карнизов капало. То и дело срывался кусок наста и с хрустом шлепался на землю. Иногда проезжали машины. Пес семенил по бордюру, изредка нюхая землю, словно бы сверяясь, правильно ли проложен маршрут. Илья старался не отставать и не думать, что произойдет, когда они наткнутся на первый же патруль.

Впрочем, довольно долго их путешествие продолжалось без особых проблем. Кварталы старой застройки кончились довольно быстро, и они прошли мимо лампового завода, чтобы очутиться в зоне складов и оптовой базы. Илья поначалу строил догадки, куда приведет его черный проводник, но вскоре это занятие ему надоело, и он просто выключился, автоматически переставляя ноги.

Один раз на светофоре совсем рядом с ними притормозил джип патрульно-постовой службы. Илья с одеревеневшей спиной встал у «зебры», ожидая окрика, но ничего не произошло — только вместо красного загорелся зеленый. Собака, а за ней человек пошли по белым полосам. Изредка в окнах домов, в боковых проулках или на противоположной стороне улицы шевелилось что-то человекоподобное, но стоило Илье повернуть голову, и эти существа ящерицами исчезали в неровностях городской текстуры.

А потом им навстречу из-за угла вышли трое дружинников ГИ. Сверкнули фосфором нашивки со знаком Восхождения, бледно-восковая плоть под шапками, дыры глаз. Черный пес просто пробежал мимо, а те, черные, даже вида не подали, что заметили его. И когда они поравнялись с Ильей, три пары угольков равнодушно прошили его насквозь. Зажав рот от нового приступа, Илья побежал прочь, но мазутная ночь уже приняла дружинников обратно в свое чрево. Илью согнуло пополам, с невыносимой болью исторг он из себя новую порцию бурой мокроты, а черный пес стоял поодаль и равнодушно наблюдал за ним.

— Ох, братец… — Илья вытер рот; от усилий, температуры и перенапряжения он взмок. — Как же мне хреново…

Пес мотнул обрубком хвоста и побежал дальше. Оскальзываясь на тающем льду, Илья поспешил следом. И они продолжили путь, и шли еще с час, пока не достигли железнодорожного вокзала, квадратное архаичное здание которого торчало посреди покосившихся лачуг, как старый гнилой зуб посреди ровной стариковской десны. Когда они подошли к парковке, пес впервые проявил признаки нетерпения и тихо гавкнул.

— Иду, — задыхаясь, шептал Илья. Его сильно знобило.

Пес подбежал к наружному табло, возле которого толпилось с десяток мрачных личностей — какие-то угрюмые женщины и мужчины, все обвешанные тюками. Почти все смотрели вверх; кто-то курил. Пес сел и тоже уставился на табло. Механический голос пропел:

— Заканчивается посадка на 331-й поезд Уфа — Санкт-Петербург, до отбытия остается пять минут. Поезд уходит со второго перрона, выход на платформу справа.

Из тьмы вырулило такси, на ходу распахнулась дверца, и из машины выскочил всклокоченный мужчина в обнимку с чемоданом.

— Уехал? — возопил он.

Никто ему не ответил. Мужчина вбежал на крыльцо, бессмысленно повел глазами и скрылся в недрах вокзала. Мимо прошли двое полицейских, о чем-то мирно беседуя. Илью они не заметили. Механический бог из динамика снова пробудился, чтобы провозгласить:

— Объявляется посадка на поезд «Челябинск-Москва». Посадка начинается в 1 час 20 минут…

И тут черный пес впервые разразился глухим лаем. Подпрыгивая на передних лапах, он лаял на меню, и поглядывал на Илью. Пара лиц повернулась, испуганно уставилась на собаку. Кто-то забормотал, в сторону: «Развелось тут, куда смотрит начальство?». Голос закончил объявление и как по команде черный пес умолк. Илья продолжал стоять и тупо смотреть на табло. Через минуту последовало объявление о другом рейсе, потом еще одно. Скорый до Казани, фирменный до Минска. Пес молчал. Но когда диспетчер по второму разу стал объявлять о рейсе до Москвы, пес снова подал голос.

Илья присел на корточки, пес подошел, дал почесать уцелевшее ухо.

— Ты хочешь, чтобы…

Два желтых глаза внимательно изучали его.

— Но зачем?

Пес вскочил и куда-то ускакал. Илья топтался в растерянности, не зная, пойти ли искать его или наконец исчезнуть в мутной каше этой ночи. Вскоре собака вернулась, зажав что-то в зубах. Уронив предмет перед ногами, пес гавкнул. Один раз. Илья поднял вещь с земли, в свете фонаря это оказались наручные часы. Стекло на циферблате треснуло.

Илья оторвался от изучения вещицы. Собаки нигде не было.

25

Прошла минута, как тепловоз сдвинулся с места; перрон уплывал назад, словно пристань. Потом исчез, и мимо потянулся изрисованный граффити забор, который вскоре тоже кончился. Очень быстро проползли жилые высотки, уступив место одноэтажному пригороду. По улицам сновали автомобильчики, человечки-прохожие спешили по своим делам. Чем больше они отдалялись от города, тем «игрушечнее» тот казался.

Кто-то оттер Илью боком — пассажиры продолжали рассаживаться по местам. В плацкартном вагоне царила давка. Спорили о местах, смеялись, визжал ребенок. Как обычно. Илья смотрел на свой билет и дивился, как хватило денег, и паспорт оказался в кармане.

— Ваш билет? — женщина-проводник смотрела в пространство куда-то над его головой.

Илья бережно вложил бумажку в протянутую руку, с нанизанными на пальцы кольцами. Рука бесцеремонно распотрошила билет, вернула обратно с комментариями:

— Ваш комплект белья, — на колени ему бухнулся сверток белого полотна, — Чай, кофе, сладости можете приобрести у меня.

Женщина повернулась к нему массивным задом, чтобы обработать остальных пассажиров. Илье попалось боковое место. Сиденье напротив пустовало. Он так и просидел в обнимку с упаковкой белья, пока все не расселись, и началось броуновское движение в оба конца вагона. На сиденьях у противоположного окна сидел маленький мужичок, девочка-подросток, очевидно, его дочь, и две женщины: одна молодая, с малышом, вторая постарше, обветренная и с протезом ноги до колена. Илья украдкой наблюдал за ними в отражении своего окна: как они по очереди застилают свои лежбища и один за другим ложатся на боковую. За окном воцарилась ночь. Город стал воспоминанием, страшным сном, уродской железобетонной карикатурой. Город давно остался там, исчез в океане полей и лесов, которые с гипнотической размеренностью тянулись в окне под дробный стук колес и людской говор. Илья чувствовал, что скоро уснет. На часах было около двух ночи.

Через полчаса поезд сделал первую остановку. В вагон забралось два или три пассажира. Большинство уже спало, прилежно расстелив простынки вдоль сидений. Через отделение по вагону разносился могучий храп. Пассажиры с основной секции давно улеглись.

Напротив Ильи уселся мужчина лет пятидесяти на вид. Усатый, худенький, с головой, присыпанной пеплом. Серые невыразительные глаза прятались за стеклами очков в устаревшей оправе.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Его место было верхним.

— Уже ложитесь?

— Пока нет.

— Можем поменяться.

Мужчина сухо улыбнулся:

— Не нужно, спасибо. Я не инвалид.

— Ладно, — Илья пожал плечами.

— Ефим, — мужчина протянул руку. Илья представился.

— А скажите, приятель, еще не поздно организовать чаю? Как вы думаете, гражданка-проводник пойдет нам навстречу в этом вопросе?

— Почему нет, — хмыкнул Илья. Ему вдруг тоже захотелось чаю. Обжигающе крепкого кипятка, чтобы щипало на языке.

Не прошло и десяти минут, как оба дули на свои стаканы. Усатый Ефим с удовольствием крякал. Возник разговор, как в таких случаях бывает, про род занятий, политику и все, что может интересовать современного мужчину в возрасте от тридцати до шестидесяти лет. Илья в общих фразах сказал, что работает по связям с общественностью и едет на повышение квалификации. Ефима это, похоже, удовлетворило, потому что он сразу стал рассказывать о себе. А был он электрик, специалист высшего разряда, и ехал он на заработки. Сезонно.

За следующий перед рассветом час Илья узнал все, что только можно об электричестве и работе под высоким напряжением. С магическим блеском в глазах его попутчик рассказывал случаи из жизни, подкрепляя слова резкими движениями. Илья вежливо вставлял междометья. Наконец Ефим иссяк.

— Женат? — внезапно спросил он.

— Был, — почему-то сказал Илья.

— Дети?

— Да, — сказал Илья, но не стал развивать.

Ефим помолчал, по-тараканьи шевеля усами.

— Что ж, бывает.

— А вы? — спросил Илья.

— Что я?

— Ну, есть у вас семья?

— Само собой. Сын взрослый уже, в городе работает, — Ефим вынул мобильник, покопался там и показал Илье фото. Илья сразу узнал лицо.

— В МВД, — заявил Ефим. — Всегда его на чернуху тянуло.

— Каждому свое, — философски заметил Илья.

— Это точно! — мужик убрал телефон в карман. — Никогда не знаешь, куда ниточка приведет, а от судьбы не убежишь.

Вагон качнуло вбок. Что-то скрипнуло под днищем.

— Последний раз общались, рассказывает, какой-то киллер у них в городе объявился. Не слышал?

— Да, что-то такое, краем уха…

— Я-то в районе обитаю. Мне ваши городские проблемы до фонаря. Ну вот. Он, Пашка мой, значит, в следственную группу включен. Живет там, в своем комитете, на страже общественного порядка. Как у него в любимой песне поется: «Атас! Да веселей рабочий класс!»

— Очень правильные слова.

— Да уж. Но работка у них там не сахар. Чистка была недавно, сокращения. Дерут их как сидоровых коз, он мне жалуется, что с утра до вечера там торчит, и по выходным, и дежурства еще. Говорит, у них тесное сотрудничество с дружинниками началось и тем вроде как помогают. Говорит, за последнее время стало полегче.

— Может, и наведут порядок, — вставил Илья.

— Давно пора! А то всякой мрази повылезало, проходу нет.

— И не говорите…

Помолчали. У обоих на донышке пустого стакана болтался осадок.

— Ну что, пора заваливаться на боковую, — сказал Ефим.

Спрятав пожитки на верхней полке, мужчина методично разделся, аккуратно сложил свои вещи и ловко вскарабкался наверх. Мгновенно затих, не подавая признаков жизни.

Илья тоже лег. Он смотрел в потолок, прислушиваясь к ворчанию поезда. Глаза налились тяжестью, но сон все не шел. Илья впал в дурацкое пограничное состояние дремоты. Спальное место было тесным и приходилось извернуться, чтобы лечь поудобнее. Илья закрыл глаза. Лениво, по кругу, закружились картинки, как на самой медленной в мире карусели.

Поезд летел в ночь. Вагон качало. Изредка машинист давал гудок. Илья открыл глаза. Лампы тускло освещали проход между полками. Он сел на своей постели, огляделся. Взялся за страховочный поручень, но не почувствовал холодного касания металла.

Медленно, тихо он опустил ноги на пол, нашаривая большим пальцем ноги обувь. Побрел в конец вагона, мимо торчащих на пути рук и ног. Его преследовало чувство чего-то неправильного. Он шел по вагону, разглядывал пассажиров, а когда почти дошел до конца, зацепил плечом чью-то свисавшую руку. Рука со стуком упала на пол. Илья тупо смотрел на нее: пластиковое запястье, с чуть согнутыми пальцами, раскрашенными ногтями, которые никогда не вырастут и не придется их стричь. Мертвое, стерильное нечто. А потом взгляд его переполз к пассажиру. Вместо человека на полке лежал манекен. Он посмотрел на соседнюю полку, на другие, слева и справа, внизу и вверху. Повсюду на полках, укрытые одеялами, в разных позах, лежали манекены. Весь вагон был наполнен пластиковыми человеческими куклами, которые покачивались от движения поезда. Что-то стучалось в окна — не то дождь, не то морось, словно в стекло сыпали горсти песка.

Илья шагнул в предбанник. Тут же открылась внешняя дверь, и в вагон протиснулись двое людей в форме. На груди у них красовались жетоны линейного отдела транспортной полиции.

— Ваши документы, — сказал один. Его лицо было молодым и серьезным, сдвинутые к переносице брови словно пытались слиться в одну.

Илья стал шарить в карманах. Каждый раз в таких ситуациях он чувствовал себя виноватым. Пусть он не нарушил закон, но в присутствии таких людей возникало ощущение уязвимости: ты уже виноват, неважно, в чем.

— Куда едете и зачем? — продолжал молодой.

— К родственникам.

Второй полицейский подмигнул Илье. Был он ниже, старше и круглее лицом.

— Имеются при себе наркотики, оружие, иные запрещенные к обороту вещи и предметы?

— Нет, — сказал Илья. Паспорт не желал находиться. Полицейские ждали.

— Кажется, я оставил его на полке. Сейчас, — Илья хотел вернуться, но добряк придержал дверь рукой.

— Представьтесь.

Он выполнил требование.

— Место проживания?

Он ответил. Они продолжали спрашивать. Наконец молодой сказал:

— Пройдемте.

Они провели его в тамбур.

— Руки к стене, — сказал молодой.

— Зачем? У меня с собой ничего нет.

— Разберемся, — сказал толстяк и стал быстрыми, профессиональными хлопками ощупывать одежду Ильи. Ловкие пальцы сразу наткнулись на рассованные по карманам вещи. Илья и моргнуть не успел, как они оказались у полицейского на ладонях.

— Так-так.

— Это мои личные вещи.

— Посмотрим, — полицейские склонились над находками, как археологи, раскопавшие древнюю заколку. Илью охватила тревога.

— Верните их мне.

На секунду добряк отвлекся — в сумраке тамбура его глаза сверкнули фосфорическим, как у кота, блеском, — и улыбнулся.

— А вы в курсе, что провоз таких вещей запрещен?

— Каких таких?

— Таких, — строго и с нажимом сказал молодой, и Илья заметил, что глаза у него стеклянные. — Которые могут навредить окружающим, заставят их думать о посторонних, бесполезных, ненужных вещах.

— Да, — подтвердил добряк, и Илья понял, что это вовсе не улыбка, а судорога. В их дворе жил один старый татарин, который тоже так «улыбался», отчего детям казалось, что он очень добрый. — Такие вещи опасны.

— Не понимаю.

— Почему вы не лежите? Почему вы нарушаете общественный порядок?

— Мне только в туалет выйти надо было…

— Куда? — полицейские удивленно переглянулись.

Илья подавленно молчал. По личному опыту он прекрасно знал, чем кончаются споры с правоохранителями. У молодого рука уже тянулась к наручникам.

— Гражданин, — сказал добряк, — нам придется задержать вас по подозрению…

В этот момент что-то сильно ударило по крыше вагона, словно сверху упала большая толстая сосна. Вагон сильно дернулся, завизжали тормоза. Инерция бросила всех троих на стенку. Илья еле удержался на ногах, а вот полицейские упали. Не дожидаясь, пока они очухаются, он схватил разлетевшиеся вещи и бросился в вагон. Поезд продолжал тормозить — со стоном, рывками. С полок падали манекены, а он бежал, загребая руками, продираясь сквозь воздух, словно водолаз на глубине. Он пробежал мимо своего места в другой конец вагона, распахнул дверь и метнулся к тамбуру.

— Стой! — сильная рука сгребла его за воротник, но Илья вырвался и прыгнул в переход между вагонами.

Там была пустота.

Из которой он вынырнул и с размаху ударился о верхнюю полку. Оглушенный, он просидел так несколько минут, растирая шишку. Вагон продолжал движение. Кругом сопели, ворочались. Живые.

Он успокоился и снова лег. На этот раз сон пришел быстро. Ему снились овцы в тюремных камерах. Причем сам он был надзирателем. Животные блеяли. Один раз он проснулся и увидел, как в потемках, вынырнув из-под маминой руки, на него смотрит малыш: пара зеленоватых огоньков. Илья отвернулся к окну и больше ему уже ничего не снилось.

26

Илья продрал глаза, когда вагон умывался и одевался, напоминая коммуналку на колесах. Плавали запахи: растворимые супы, пюре, выпечка, рыба и что-то еще, рыночно-буфетное. Ныл ребенок. Женщины в «трениках» мотались по проходу. В туалет вытянулась внушительная очередь с полотенцами наперевес. Добравшись до туалета, он выплюнул в раковину отвратительные комки желтоватой густой мокроты вперемежку с кровавыми сгустками. Плохой знак.

Илья вернулся обратно. Посмотрел на место попутчика. Никакого Ефима сверху не оказалось.

— Послушайте, — спросил Илья у проходящей мимо проводницы, — а где верхний пассажир?

— Сошел, — процедила та. — Чаю будете?

Илья покачал головой. Куда точно мужик направлялся, он, растяпа, и не спросил. И телефонами не обменялись. Взгляд его упал на сверток, валявшийся в углу сиденья. Офисная белая бумага, с написанным на ней адресом и какими-то словами. Рука сама потянулась к бумаге. Рассудок отбрыкивался как-то вяло, нехотя. Сверток был небольшой, на ощупь там находилось что-то плотное, продолговатое. Илья прочел: «Будь другом, завези! Спасибо».

Илья опять задумался над целью своей поездки, и вообще, над сложившимся положением: сидит в вагоне поезда, который следует в Москву, где его ожидает полнейшая неизвестность. А все почему? Потому что его привел на вокзал черный пес с оборванным ухом. Скажешь кому — покрутят пальцем у виска.

— На черта я вообще поехал? — пробормотал он.

— А? — переспросила бабка с соседней секции.

— Не вам, — заорал Илья, улыбаясь.

— На, — сердобольная бабушка протянула ему пирожок. — Кушай. А то вишь, худенькай какой.

Пришлось принять.

— Спасибо, — проорал он ей в ухо и, немного подумав, принялся за еду. Выпечка оказалось вполне съедобной. После пирога живот требовательно заурчал, и Илье пришлось выскребать по карманам мелочь на шоколадку.

Потом было утро, спеленатое облачной дымкой.

Пассажиры бойко собирали свои пожитки, скатывали матрацы, сдавали комплекты белья. Илье собирать было нечего. Все что он сделал — сунул в ботинки ноги в дырявых носках. Замелькали полустанки, шлагбаумы и пригород, с характерной для Подмосковья раскраской тротуаров и остановок. Солнышко выглянуло из-за туч, и Илья пригрелся у окошка, жмурясь, как кот.

Утро плавно превратилось в день.

А потом поезд выплюнул его на противень Казанского вокзала, предоставив самому себе, как и тысячи других людей, по разным причинам приехавших в столицу.

Уворачиваясь от носильщиков и барыг, Илья шел по перрону к выходу. В Москве он был два раза, и оба по делу. Первый, когда действительно ездил в командировку, будучи менеджером в фирме. Во второй раз — в погоне за ускользающей некогда любовью, которую он, дурак, надеялся вернуть обратно. Этих визитов оказалось достаточно, чтобы уметь ориентироваться по городу без карты. Сверток надлежало доставить на северо-восток, на Дмитровское шоссе, и Илья вместе с плотным людским потоком нырнул в подземный переход, чтобы спуститься на станцию метро.

Спускаясь по ступенькам, а потом по эскалатору, вдыхая знакомые душные запахи подземки и наблюдая тысячи незнакомых лиц, Илья не переставал думать о цели своего визита сюда. Денег, спрятанных в паспорт, хватало на обратный билет и на пару дней житья, но что дальше? Еще день назад он и в мыслях не предполагал, что попадет сюда, окукленный болезнью и страхом перед неведомым Nomad’ом, который словно накрыл колпаком его город.

Сойдя с движущейся лестницы, он вышел на платформу и случайно бросил взгляд на стеклянный биллборд. Там призраком отражалось чужое лицо, не изменившееся с тех пор, как они познакомились в ванной комнате безликой квартиры.

Чужое лицо. Он оторопело замер напротив биллборда.

Как он не догадался сразу!

Илья вынул паспорт и открыл страницу с пропиской. Догадка оказалась верной. В главном документе Влада Князева значился московский адрес. Значит, настоящий Зеро приехал из столицы специально.

Сомнения пропали разом. Картинка стала более четкой. Подошел поезд. Илья шагнул в вагон, взялся за поручень и закрыл глаза.

Рывок — и он поднимается наверх.

Еще рывок — идет по тротуару, наблюдая громадные потоки машин и людей, движущиеся в обе стороны шоссе. Мощная транспортная артерия работала исправно. Илья сверился с адресом на свертке и решил не спешить.

Раньше по наивности жизнь в столице казалась ему хорошей — потому что она ведь в столице, а значит, здесь человеку положено быть если не счастливым, то хотя бы довольным своей жизнью. Пусть суета, работа, заботы, но с удовлетворением. И только потом пришло понимание, что обитатели Москвы ничем не лучше жителей самого задрипанного медвежьего угла страны. Илья шел по широкому тротуару и видел стандартный уличный набор прохожих: работяги, пенсионеры, граждане средних лет, школьники-студенты, бомжи и цыгане, бродяги. С знакомыми выражениями на лицах: озабоченность, сосредоточенность, тупое равнодушие, злобное веселье, усталость и грусть…

Люди одинаковы везде.

Прогулочным шагом он добрался до пункта назначения — обшарпанного пятиэтажного дома, спрятавшегося во дворах. Позвонил в домофон. В динамике щелкнуло, и дверь сразу открылась. Илья пожал плечами и зашел внутрь. Аккуратно, с любопытством посетителя музея, он пробирался по лестнице, так как объявление на двери гласило, что лифт не работает.

Четвертый этаж. Обитая кожей дверь. Тускло блестит позолотой ручка. Илья сверился с надписью на свертке. Все как будто правильно. Он надавил кнопку звонка. Тут же дверь распахнулась и на пороге оказалась женщина в летах, но еще не старушка. Спортивные штаны, белая блузка — очень просто, но элегантно и со вкусом. Никакой косметики. Она вежливо улыбнулась:

— Да?

— Добрый день, — Илья кашлянул. — Меня просили передать вам…

— Ах да, конечно, проходите, — она открыла дверь шире.

Илья подумал, что сунуть сверток, и без оглядки скатиться по лестнице было бы невежливо.

— Сегодня специально никуда не ухожу, жду.

— Вот, — он поспешил отдать сверток. — Как с поезда слез, так сразу и приехал.

— Как мило с вашей стороны. Спасибо вам большое, — женщина приняла посылку, даже не глядя на нее. — Чаю? Вы наверно устали с дороги.

— Спасибо, но мне надо идти.

— Спешите? Понимаю.

Спешит ли он? Илья не знал. Скорее всего, он безнадежно опоздал всюду, где только мог. Женщина с точностью сейсмографа уловила это колебание и сказала:

— И все же я настаиваю. Снимайте ботинки, проходите в зал.

Илья умоляюще смотрел на нее:

— Право, мне неудобно…

— Оставьте эти любезности.

Илья покорно разоблачился и проследовал в зал. Комната производила впечатление чего-то барочного, помпезного, но без вульгарности. Из техники можно было найти лишь телефон да черный прямоугольник ЖК-экрана, висящий на стене. У стены булькал аквариум. В остальном казалось, что попал он в приемную венецианского дожа: витиеватые обои, мебель, подсвечники. Илья осторожно присел на диван. Хозяйка уже ставила на журнальный столик поднос:

— По делам приехали?

— Да, можно сказать.

— Я бы сама съездила на вокзал, к почтовому вагону, но не могу, да и деньги. Поэтому всегда прошу Гришу передавать с проверенными людьми. Надеюсь, вы меня понимаете.

Она мило улыбнулась, и от этой теплой улыбки хотелось сиропом растечься по дивану.

— Пожалуйста, угощайтесь. Гриша просил что-нибудь передать?

Илья сделал глоток из чашки. Чай оказался исключительным.

— Простите… Гриша?

Женщина впервые перестала улыбаться.

— Гриша. Григорий Владимирович.

— Простите, но это мне передал не он, — Илья впервые понял, что не видел, чтобы ему вообще кто-то что-то передавал: когда он обнаружил посылку, она просто лежала на месте попутчика.

— Как? — на лице женщины отразилось удивление. — Не он? Странно.

Илья с тихим стуком поставил чашку на поднос. На языке налипло имя Ефима, но что-то останавливало его, не давало сказать. Они растеряно смотрели друг на друга; женщина пила чай, держа блюдце на весу, но в глазах ее не было женской паники, которая обычно появляется в таких случаях. Только любопытство.

— Адрес вроде правильный. — Илья еще раз по памяти назвал номер дома и квартиры. — Так?

— Все верно, — согласилась женщина.

— Может, тут есть корпуса? Ну знаете: первый, второй, литера «А», литера «Б».

— Нет, — снова легкая улыбка.

К хозяйке возвращалось хорошее расположение духа. Она поставила допитую чашку на поднос и откинулась в кресле, сцепив пальцы рук. Внимательно, чуть склонив голову, она посмотрела на него. И в этот момент Илью разобрал кашель:

— Простите, простите, мне надо идти.

— О чем вы говорите? Это исключено. Ванная там, — она указала пальцем, предугадывая его вопрос.

Как же он был ей благодарен за эту проницательность. Ему было стыдно, ему было неудобно, и еще ему было очень больно от разрывающих легкие спазмов. Сильно болели лопатки. Он открыл холодную воду. В раковину полилась зеленовато-бурая масса. В зеркало ему смотреть не хотелось — варвар, осквернивший римский храм. Господи, да он просто разваливается на части.

— Как вы себя чувствуете? — она стояла на пороге ванной.

— Все хорошо, — он торопливо умыл лицо.

— Да? Что-то мне так не кажется.

— Нет-нет, все в норме. Легкая простуда, — в груди опять хлюпнуло, как назло.

— Послушайте, — серьезно сказала хозяйка. — Не надо меня обманывать. Вам нужна медицинская помощь. Учитывая, что вы приезжий, в обычной поликлинике ловить нечего. У меня есть хорошие друзья в институте Склифосовского, они вам помогут.

— Не надо.

— Слушайте, прекратите это, — она нахмурилась. — Не обижайте меня.

Ну что тут скажешь? Он стер последние капли со щек и внимательно посмотрел на женщину. Что-то в ее глазах, да и во всех манерах читалось смутно знакомое. Какие-то детали. Привычка шевелить пальцами, например. Непонятно, но факт.

Они вернулись в зал. Хозяйка сбегала на кухню и принесла оттуда стакан воды с парой таблеток:

— Пейте.

Делать нечего, он исполнил приказ. Она быстро написала на блокнотном листке какие-то координаты и вручила ему со словами:

— Даже не думайте выкидывать. Я об этом узнаю.

И Илья понял — узнает. Кажется, он начинал соображать. Многое он отдал бы сейчас за то, чтобы хоть одним глазком посмотреть на нее в Мире Связей.

— Вы так добры, — он убрал записку в нагрудный карман. — Не знаю, как и благодарить вас.

— Это и не нужно.

Они помолчали, разглядывая друг друга через столик. Тихо булькал аквариум.

— Вы так легко впустили меня, словно знали, что я не причиню вам вреда.

— Да.

— А если бы я был грабителем?

— Но это не так.

— Откуда вы знаете?

— Называйте это интуицией. Умением видеть особые… связи.

Илью пробрала дрожь, хотя в комнате было тепло. Он чувствовал, как на лбу проступает болезненная испарина, и тело купается в холодном поту.

— Все люди связаны между собой, только мало кто это понимает.

— Не могу выразить словами, насколько я согласен с вами.

Она легко рассмеялась — словно колокольчики зазвенели.

— Вы так забавно говорите. Хотите еще чаю?

— Почему нет.

— Отлично! — она обрадовалась и унесла поднос.

Илья уставился на аквариум, внутри которого плавали три рыбки — две красные и одна желтая. Аэратор в углу был замаскирован под утонувший кораблик. Дно устилали округлые камешки.

— Дочь подарила на юбилей, — сказала женщина, внося новую порцию чая на подносе.

— Очень красиво.

— Да, — она словно задумалась, — успокаивает.

Илье вдруг стало хорошо и спокойно, а все прежние порывы убежать показались мальчишеской глупостью. Смотри, подумалось ему. Будь осторожен. Не забывай, как в сказках ведьмы заманивают путников в свои сети. Но с другой стороны, сидеть здесь, в компании милой женщины гораздо лучше, чем исполнять приказы сумасшедшего кукловода, который пытается построить мини-рейх в отдельно взятом городе.

Они пили вторую порцию без разговоров.

— Этот чай мне прислали из Китая, — сказала женщина, когда закончили чаепитие, — мои хорошие друзья. Нас многое связывает: воспоминания, приключения. Это прекрасно.

Илья вежливо кивал. Женщина сказала:

— Забавно, какая порой у людей короткая память. Мы не обращаем внимания на попутчиков и прохожих на улице, но даже сослуживцы или друзья детства со временем стираются из памяти, когда жизнь разлучает нас. А все потому, что без общения связь будет разорвана. Люди стали слишком мало общаться между собой. Я имею в виду живьем, вот как мы сейчас. Все эти смс, сообщения в Интернете — все это иллюзия общения. Язык глухонемых. Люди, которые пишут друг другу сообщения он-лайн, ничем не лучше заключенных в тюрьме, что перестукиваются через стенку.

Она замолчала, ожидая ответа. Илья лихорадочно думал, что бы сказать такое нейтральное. Не дождавшись ответа, она продолжала:

— Люди сходятся в одной точке пространства и времени, потом расходятся. Как две линии с разными векторами. Но в какой-то момент они имеют одну точку пересечения. Иногда снова встречаются. Но чаще не встречаются никогда.

— Я так понял, мы с вами в точке соприкосновения.

— Совершенно верно, — казалось, женщина обрадовалась его догадливости.

— И это не случайно, — добавил Илья.

— В мире людей случайностей не бывает.

— Что ж, — Илья сложил пальцы лодочкой, — в таком случае, скажите мне все, что мне полагается знать. Если вам нечего говорить, мы немного поболтаем о погоде, и я пойду.

Женщина смотрела на него во все глаза. Несмотря на морщины, седину и прочие признаки старости, было в ней что-то от девочки — что-то, делающее ее нереально привлекательной. Наверно, причиной были глаза, в которых искрилось озорство.

— Я ничего не смогу вам сказать, пока не пойму, что вам следует узнать, — мягко произнесла она. — Помогите мне.

Илья с минуту переваривал услышанное. Сознание его начинало мерцать, на короткие мгновения вплывая в мертвую зону забытья, как у засыпающего человека. Похоже, времени остается все меньше. Ставки растут. Придется рискнуть. Поймав момент прояснения, он сказал:

— Я ослеп, но смог пройти по нити в темноте. Я шел по этой нити, но, похоже, она оборвалась. А куда идти дальше, не знаю. Назад поворачивать нельзя. Я потерялся.

Женщина снова тихонько засмеялась. Он немного подумал.

— Каждую ночь мне снится сон. Будто я нанизан на нить, как бусина, и меня тянет по лабиринту в пасть гигантского быка. Пасть все ближе, я цепляюсь за его клыки, но те оборачиваются человеческими головами и кусают меня, и тогда я падаю, падаю вниз.

— И что происходит потом?

— Я просыпаюсь.

Илья затаил дыхание, не смея поднять глаза.

— О, дорогой мой человек-игла. Вы как никогда близки к цели. Вероятно, вы думаете, что стали ходить по нитям недавно. На самом деле, связи направляли вас всю жизнь. Как поезд, который следует по рельсам, а в нужные моменты между путями переключаются стрелки.

— Я даже тело свое потерял, — признался Илья. — Вы не настоящего меня видите сейчас.

— Потерять тело не так страшно, как душу. Не правда ли?

Она встала с кресла и прошла к окну. Отдернула занавески и в комнату хлынул рассеянный свет, ставший заметно бледнее — день подходил к концу. Затем она открыла ящик в комоде, достала оттуда сверток, в котором оказалось несколько клубков пряжи, ткань и спицы. Села рядом с Ильей на диван.

— Вот, — как бы извиняясь, произнесла она, — занимаюсь. Это мое ремесло. Вязаные вещи нынче дико популярны.

— Над чем сейчас работаете? — Илья с интересом смотрел на кусочек сине-зеленой шерстяной ткани.

— Полагаю, это будет шарф, — женщина ловко продела спицы в пряжу и стала вязать.

Илья заворожено следил за движениями ее маленьких рук: раз, два, стежок, три, четыре, петля. Снова стежок. Снова петля. Спицы так и поблескивали. Словно хирургические инструменты.

— Удивительно, — сказал он. — Вы настоящий мастер.

— Спасибо, — она смущенно улыбнулась и слегка покраснела. — На самом деле ничего сложного здесь нет. Терпение и сноровка. Ниточки сами ложатся в полотно, будто того и ждут. Их просто надо увидеть в ткани и вплести именно туда, куда нужно.

Она бросила на него быстрый, колкий взгляд.

— Так же и с людьми. Тот же принцип. Каждой нитке — свое место. Каждому человеку — свое. В конечном счете, все полотно составляют нити. И проблемы те же. Даже одна гнилая нить со временем может привести к разрыву всего полотна. Чего уж говорить о человеке? Гнилой человек образует в обществе брешь. Пустоту.

Илья кивнул.

— А иногда случается стяжка. Нить выпрыгивает из общего ряда и, вместо того, чтобы аккуратно встать на место, еще больше портит ткань, увлекая за собой другие нити, а те тащат другие и так далее.

— Что вы делаете в таких случаях?

Она немного подумала. Спустя один ряд петель он услышал ответ:

— Обычно есть два пути. Легкий и трудный.

— Ох уж эти легкие пути…

— Да. Вы догадались?

— Наверно. Первый состоит в том, чтобы распороть пряжу. Второй — попробовать вернуть нитку на место?

— Правильно.

— Господи, — он запустил пятерню в волосы. — Что же делать?

— Я не знаю, — просто ответила женщина. — Все зависит от ситуации. Ткань штука капризная.

Илья щурился на дневной свет, словно и вправду ослеп.

— Мне нужно дойти до конца нити, чтобы найти ее источник и покончить с этим раз и навсегда. А я даже не знаю, где искать. Здесь, в огромном городе, где живут миллионы людей. Это может быть кто угодно! Кто угодно!

И тут он почувствовал мягкое прикосновение теплой руки.

— Не переживайте.

Он ожидал чего-то подобного и внутренне готовился к разным эффектам: знакомое ощущение тока под низким напряжением, холод, зуд, гром и молнии. Но ничего не произошло. Его просто держала за руку женщина преклонных лет, на коленях у которой лежал недовязанный шарф. Глаза ее были полуприкрыты.

— Да, — прошептала она, — там, откуда вы прибыли, царит чернота. Люди там очень несчастны, одиноки и запутались в своем страхе, как мухи в паутине. Не все, но большинство. Те немногие, кто сохранил силу воли, еще держатся, но им все труднее с каждым днем. Вера покидает их.

Она отпустила его руку. Посидела какое-то время, глядя в одну точку, словно в трансе.

— Вы портной? — не выдержал Илья.

— Нет.

— Простите.

— Ничего. Вы почти угадали. Но это не так важно. Вот что, — она поднялась, вышла в другую комнату, а Илья растерянно смотрел ей вслед. Однако женщина снова появилась, и он увидел в ее руках прежний сверток из белой бумаги.

— Держите.

— Стоп, это же ваше, — запротестовал было Илья.

— Это другое, — она строго покачала головой.

Илья хотел открыть сверток, но она сделал резкий запрещающий жест:

— Оно не для вас. Для другого человека. Там написан адрес.

— Вы, конечно же, не скажете мне, кто он.

— Да. Потому что сама до конца не знаю. Но вещь должна найти своего хозяина. Обязательно.

— А какой мне резон везти ее? Мне нужно искать конец нити.

Женщина мягко и грустно улыбнулась, отчего Илья почувствовал себя идиотом. Заспешил:

— О, понятно, понятно. — Он встал. — Пора идти. Я и так злоупотребляю вашим гостеприимством.

— Вам есть, где переночевать?

— Да.

— Хорошо, — сухо сказала женщина. Она вдруг стала резкой. Из ее манер исчезла былая мягкость, лицо потускнело. — Теперь уходите. Сейчас же. Удачи.

— Спасибо.

Лестничная площадка, щелчок закрываемого замка. Илья задумчиво поглядел на сверток и сунул его в карман. Адрес на бумаге совпадал с адресом, который она дала ему, чтобы обратиться за медицинской помощью. Звонить в дверь и переспрашивать он счел неприличным. Будь что будет, решил он и стал спускаться по лестнице.

27

Он отправился по адресу, отмеченному в паспорте.

Снова метро, набитое под завязку горожанами, следовавшими с работы. В вагоне царила духота, люди толкались и пихались. В пестром месиве ему как будто показались знакомые знаки на одежде у двух парней, но тех быстро поглотила толпа.

Параллельно охватывало чувство дежавю, которое росло по мере приближения Ильи к дому Зеро. Знакомые улицы, дома, вывески и деревья. Несомненно, здесь прошла значительная часть жизни этого человека.

Бульвар. Дом. Школа. Следующий дом. Уютная серость спального района.

Он входит, следуя отработанной схеме: лифт, площадка, дверь.

Он долго стоит возле двери, не решаясь позвонить.

Еще дольше ждет ответа, но никто не открывает.

В растерянности оглядывает лестничную клетку, и взгляд его цепляется за слегка выступающую из стены неровность. Наплывает воспоминание. Он подходит к этому месту у стены, запускает в провал ладонь и находит там ключ.

Возвращается к двери, вставляет ключ в замочную скважину, и мрачный зев прошлого распахивается перед человеком по имени Влад, который входит в пустую квартиру, и аккуратно закрывает за собой дверь, отгораживаясь от внешнего мира.

Ощущение напоминало внезапно возникший знакомый запах из детского воспоминания. Или словно после длительного перерыва взял в руки хорошо знакомую вещь, держишь ее, а пальцы помнят каждую неровность, выпуклости и впадины. Каждый штрих.

Влад снова примерил на себя прошлое. Как дедушкино пальто.

Картины-сцены.

Зима. Падает снег. Дети играют в «царя горы», избрав в качестве ключевой высоты кучу песка, что накидали строители летом. Сейчас эта горка плотно утрамбована снегом и ее штурмует с десяток школьников. Владик тоже пришел к горке, он наконец-то отпросился, и бабушка отпустила его погулять. Но местные пацаны постарше грубо его посылают, обзывая малолеткой. Упрямый Влад все равно возвращается и играет, пока те бегали в магазин за газировкой. Ему даже удается на короткий пьянящий миг стать на самом верху и удерживать эту позицию, но тут возвращаются они. Ребятня помладше рассыпается в стороны, потому что видит на лицах пацанов бешенство. Их лидер с белым лицом лезет на горку. Его друзья не отстают, замыкая горку в кольцо. Не доходя до верхушки, главарь останавливается и шипит: «Я же тебя предупреждал, говнюк!». Владик молчит. Ему страшно, но вида не подает. Тогда главарь одним прыжком оказывается на горке, хватает Владика за шиворот, но не спешит сталкивать, а берет полную пригоршню снега и пихает ему в рот. Влад упирается, орет от возмущения, но в рот ему набивается снег, колючий обжигающий снег залепляет ему под издевательский смех лицо, падает за воротник, оказывается в ушах и ноздрях. И только потом, под смех, крики и улюлюканье он катится с горки вниз, чтобы наполовину утонуть в сугробе. Глотая слезы, он молча уходит домой.

Следующие две недели он следит за обидчиками, хладнокровно подмечая каждую деталь, любую мелочь или факт. Он делает в тетради по математике карикатурным подчерком записи на каждого. По одной странице на человека. Этого хватает. Он анализирует, высчитывает и планирует. Проходит месяц. Однажды прекрасные лыжи, которые подарили самому младшему из врагов на день рождения, превращаются в дрова. Новенькое пальто второго хулигана находят разодранным на куски, с оторванным рукавом. А что касается третьего, самого старшего парня, того, что накормил Влада снегом… Недавно отец привез ему из командировки щенка немецкой овчарки. Забавный такой маленький комок шерсти…

Следующая картинка.

Выпускной класс школы. После ухода отца мать находит нового мужчину, который становится Владу отчимом. Это грубоватый мужик лет сорока, хорошо зарабатывающий, но с крутым нравом. Однажды Влад видит на лица матери синяк. Ему все понятно. За ужином отчим, перебравший на чьем-то дне рожденья, ковыряет вилкой в картофельном пюре, а потом внезапно замирает. «Зина!» — орет он. «Зина, что это такое?!» Оказывается, в тарелке ему попался картофельный глазок. Пюре летит на рандеву со стеной. Тарелка вдребезги. Мать сжалась в комок у раковины. «А ты чего уставился?» — говорит ему отчим. «Марш в свою комнату и чтобы носа оттуда не высовывал!». Влад уходит со своим ужином, но о том, чтобы есть, конечно, не может идти и речи. Весь вечер он, прижавшись к двери, кусая губы, слушает, как отчим с мамой выясняют отношения. А вернее, еще больше напившись, мужик начинает придираться к ней, грубо приставать, пока, наконец, дело не доходит до рукоприкладства. Крики, оскорбления, удары, звон разбиваемой посуды. Все это время Влад методично реализует созревший план.

Отчим уже готов насильно овладеть матерью, он уже надавал ей оплеух, когда дверь комнаты открывается и на пороге показывается Влад. В руках у него заряженное охотничье ружье. Отчим секунду смотрит на парня, потом дико смеется. Влад спокойно говорит: «Отпусти маму и уходи». «А не то что?», спрашивает отчим. Тогда Влад чуть отводит дуло ружья в сторону и спускает курок. Стоящая на столе ваза взрывается облаком осколков. Обезумевший отчим готов бежать, но Влад подскакивает к нему, заставляет лечь на пол, а потом прижимает горячее дуло к щеке мужчины. «Чем пахнет? Чуешь?», спрашивает он. «Ты не посмеешь», бормочет отчим. «У тебя кишка тонка». «Хочешь проверить?» — Влад сильнее вдавливает дуло в лицо отчима, и на щеке шипит от ожога кожа…

Когда все кончено, Влад чувствует внутри себя темную сладкую волну. Ему страшно. Его трясет от той бездны мрака, что открылась перед ним в момент, когда отчим валялся на полу, жалкий и мерзкий, а он мог бы одним движением пальца снести ему голову. Влад понимает: у него есть некая способность подчинять себе людей. Он может заставлять людей делать так, как он хочет. Он может управлять ими, вести и направлять их. Как фигуры на шахматной доске. Как марионетки на ниточках. У него есть способность, великая темная сила, основанная на страхе. Неприметный, скромный, молчаливый, он вполне может быть невидимым, до тех пор, пока ему это выгодно. Но если возникнет необходимость, баланс изменится, и он выйдет вперед, и скажет свое веское слово. Неважно, кто управляет ситуацией в данный момент, неважно, каков расклад. Он способен перекроить все под себя быстро и без лишних проблем.

Еще одна картинка.

Вторая чеченская. Их рота расквартирована в одном из сел. Приходит донесение об атаке боевиков: взорваны склады, сбита «вертушка», семь «двухсотых». Их поднимают по тревоге и отправляют на зачистку нескольких деревень. Стоит октябрь, по колено в грязи, они на БТРах утюжат чеченские аулы, шугая по углам кошек и старух с детьми, но, конечно же, никаких боевиков нигде нет — все ушли в горы. Они с напарником заходят под прикрытием в каждый дом, в каждый сарай и нужник, готовые открыть огонь по всему, что движется. Нервы на пределе. Местные в открытую проклинают их. В одном из домов они находят брошенную амуницию и боеприпасы. Хозяйка визжит, как резаная. Лает цепной пес. Орут перепуганные дети. Пока напарник вызывает остальных, пока сослуживцы упаковывают вещи, Влад осматривает дом в поисках тайников. Пытается выяснить что-нибудь у мальчишки лет восьми, но тот молчит. Просто смотрит, грызет ноготь.

На обратном пути их колонна попадает в засаду. В вихре перестрелки его ранит осколком в голову, мир гаснет, как выключенная лампочка. Спустя какое-то время он приходит в себя в затхлом подвале. Рядом сидят боевики и внимательно рассматривают его. Он понимает, что разыграл самую худшую карту. Его будут пытать, морить голодом, пугать, издеваться. И только потом, когда им надоест, казнят. На камеру. Два месяца он гниет в подвале, пока ему не помогает сбежать тот самый мальчишка. Ночью, в конце декабря, по щиколотку в ледяной воде горной реки, он будет идти на север, к штабу. Еще несколько недель проваляется в военном госпитале с воспалением легких. И уже в общем коридоре, по телевизору увидит лицо того мальчишки, с навсегда открытыми от удивления глазами — деревню накрыли бомбами, пытаясь уничтожить боевиков. А вышло, что перебили мирных жителей.

Картинки наслаиваются одна на другую, перемешиваются как карты в ловких руках шулера перед раздачей. Кружатся, словно в хороводе, образуя цепь событий, из которых составлена жизнь этого человека по имени Влад.

Илья снова и снова вглядывается в них, внимательно просматривает. Пока не находит.

Вот оно, ключевое событие. Узловая точка, с которой все началось.

Он стоит посреди пыльной комнаты в московской квартире, стены которой увешаны пожелтевшими вырезками из газет. Заметки посвящены катастрофам, авариям, терактам, громким столкновениям. Каждый клочок бумаги помечен маркером — красные, желтые, синие значки и линии, соединяющие их и образующие на стенах квартиры причудливое переплетение геометрических узоров.

Пожар на Останкинской башне.

Взрывы в метро.

Столкновения националистов в Бирюлево.

Захват заложников в Норд-Осте.

Крушение авиалайнера над …

Массовая автокатастрофа под Питером.

Поезд сошел с рельсов недалеко от Рязани.

Массовое отравление…

Заметки устилают стены плотным ковром, тянутся от пола до самого потолка. Илья все быстрее и быстрее скользит взглядом по заметкам, следуя пальцем по линиям, от одного события к другому и шепча названия городов, номера машин, число жертв, их имена. У него кружится голова, его начинает тошнить, но сейчас очень важно сохранить рассудок, потому что ему потребуется свести все факты воедино. А ответ так близко, буквально под носом. Прорыв в сети. Еще прорыв. Ткань лопнула здесь, и там, и вон там. Нити разорвались. «Погибло… ранено… пропали без вести».

Он кричит.

Стены усиливают его крик, словно большой бетонный мегафон, направленный раструбом в небо. Он чувствует себя пульсирующим зубным нервом, который охватил кариес. Это дикая, ни с чем не сравнимая боль, помноженная на его личную трагедию и возведенная в степень. Его трясет, как в приступе сильнейшей лихорадки. Из глотки клочьями вырываются сгустки кровавой мокроты. В ушах — пронзительный звон на слишком высокой частоте, на границе слышимости, способный выбить ему барабанные перепонки, как пробки в бутылках из-под шампанского.

Еще немного — и конвульсии перекрутят его, как при эпилептическом припадке. Не стоило сюда приходить.

Прокусив кулак до кости, он сворачивается на полу, стараясь переждать приступ, дергаясь, как наркоман от сильной ломки. Спустя час приступ проходит. Отступившая судорога, словно отлив, обнажила обломки черных столбов. Это затухающие очаги боли. Они ноют, как сгнившие до основания зубы, которые давно пора выдрать с корнем. Он вытирает со лба обильную испарину и ставит себя на ноги.

Отпустило.

Шатаясь, он обошёл квартиру. Всюду лежал толстый слой пыли и царил запах старых газет. Кран на кухне долго кашлял, но так и не выдал ни капли воды. Илья исследовал шкаф в комнате, методично обыскивая каждый ящик, пока не обнаружил это в самом низу. Засунув это в карман, он понял, что больше ему здесь делать нечего.

Вечер наливался багровым, как созревшая слива. Времени оставалось мало — нужно спешить. Уличный воздух показался ему настоящим эликсиром по сравнению с духотой заброшенной квартиры. Илья быстро сориентировался, и уже двинулся было по своим делам, но его окликнули:

— Мужчина, простите!

Никого другого рядом не было, а убегать было бы нелепо, и он хмуро оглянулся. Возле входа в подъезд стояла женщина с коляской.

— Можно вас попросить поднять коляску?

— Ладно, — буркнул он, подошёл к женщине, взялся за оси и потащил коляску к двери. Женщина благодарно забормотала, засуетилась, размахивая руками, и побежала вперёд открывать дверь. Замок замурлыкал, дверь открылась, и Илья поставил коляску на площадку в подъезде.

— О, спасибо вам большое, я так вам признательна! — рассыпалась женщина в благодарностях, — Вы так добры, иочень мне помогли…

— Не за что, — сказал Илья и впервые посмотрел даме в глаза.

На месте глаз были темные очки.

— Вы знаете, — сказала она, — очень неудобно просить, но всё же, если не трудно, не могли бы вы поднять коляску до лифта?

На этот раз Илья ответил не сразу.

— Да, почему бы и нет, конечно, — сказал он и снова взялся за коляску.

— Спасибо вам огромное! Вы даже не представляете себе, как вы мне помогли! — продолжала щебетать она.

Он послушно дотащил коляску до лифта и на пару мгновений замешкался, как бы проверяя, всё ли в порядке с креплениями на колёсах. Но этих секунд ему вполне хватило, чтобы сориентироваться и понять одну простую вещь: коляска пуста. А вот поза у женщины слишком напряжённая, и эти очки… Женщина продолжала сыпать благодарностями вперемешку с историей своей нелёгкой жизни, повседневных забот, жаловалась на то, что сейчас очень сложно и всё приходится делать самой, и как бы плавно подводя к какой-то очередной просьбе, но Илья её уже не слушал. Время снова растянулось, стало вязким, как патока. Вот он сидит на корточках возле коляски, но спустя какую-то секунду всё приходит в движение.

Женщина надавила на кнопку лифта, и, пока раскрывались створки, энергичным движением схватила коляску, чтобы завезти её внутрь, но где-то на полпути у неё подвернулась нога и с удивлённым возгласом она полетела прямо на Илью.

— О Боже мой, простите, — захихикала она, — я такая неуклюжая, наверное, каблук сломался!

Несколько мгновений продолжалась глупая заминка, после чего Илья аккуратно, словно фарфоровую, поставил женщину на место. Но цепкие руки продолжали стискивать его плечи, а черные линзы таращиться на его лицо. Женщина сказала:

— Я хочу вас отблагодарить.

— Не стоит, — ответил Илья.

— Почему нет? — спросила она.

Илья понял, что этот пинг-понг может продолжаться до бесконечности. Решительным, почти грубым движением он вырвался из её объятий.

— Подождите! — воскликнула она и схватила его за руку.

Илье очень не хотелось снова смотреть на нее, но сейчас ситуация менялась. Пальцы женщины были холодными и цепкими.

— Может быть, всё-таки задержитесь? — спросила она, и в её голосе появилась насмешка.

— Я очень спешу, — как можно спокойнее сказал Илья, — отпустите руку.

Но холодное, словно бы нечеловеческое объятие, только усиливалось, а затем он почувствовал, как кожу в месте соприкосновения начинает покалывать, словно туда впиваются десятки тонких иголок. Илья оглянулся, как раз чтобы увидеть, как в него летит большой, размером с кулак, клубок ниток.

Клубок ударил его точно в нос, отскочил в сторону, а руку сильно дернуло назад. От дружелюбия женщины не осталось и следа. Лицо её безобразно искривилось. Илья понял, что совершил ошибку с самого начала, но мысль пролетела на периферии сознания, и теперь всё его существо усиленно работало над тем, как бы выбраться из этой переделки. Женщина бросилась к нему в объятия, целя в шею. Он вывернул её руку, но вторая всё-таки дотянулась до подбородка. Что-то блестело в ней, что-то маленькое и острое. Он не почувствовал боли, только горячие капли, затекающие за ворот. Женщина двигалась очень быстро, а движения её были чёткими, отработанными. Вновь и вновь она дотягивалась до его шеи, но рост и сила всё же позволяли Илье уворачиваться.

Другая его рука казалась обмотанной нитью из того самого клубка. Нить, словно маленькая тонкая змея, обвивала руку до локтя и поползла вверх к его плечу, чтобы обмотать всё тело с ног до головы. Положение становилось очень опасным, поэтому Илья максимально сосредоточился и, когда женщина сделала новый выпад, сильным ударом сбил её с ног. Он рванулся было прочь, но руку ещё держала нить. Тогда он попытался её порвать, но нить оказалась очень прочной, словно из капрона.

Женщина уже вскочила на ноги. Очки валялись на полу. Илья увидел ее глаза — красные белки, желтые радужки. Багровая капля побежала по щеке. Она издала хриплый визг и потянула к нему руки, когда Илья разорвал нить, надрезав себе пальцы.

Чувствуя спиной её взгляд, он вылетел из подъезда и побежал прочь, на ходу сматывая с руки остатки порванной нити. «Они знают, — думал он, — вычислили. Охота началась». Илья бежал несколько кварталов, не останавливаясь, постоянно сворачивая то влево, то вправо, словно лис, уходящий от погони.

Не прошло и получаса как мироздание ясно дало понять Илье, что вечер будет не из лёгких. Треснула подошва на ботинке, его чуть не сбила машина, сам он с размаху врезался в старушку с полными пакетами продуктов, карточка от метро закончилась и, когда он выстоял длинную очередь к кассе, у тётки в окошке что-то сломалось, а это вызвало новую заминку. Наконец внизу на станции он хотел уже сесть в поезд, но его схватил за плечо какой-то мужик могучего телосложения и жизнерадостно сообщил ему, что вот они наконец-то и увиделись. Тогда Илья сказал мужику, что он «вовсе не Серёга», тот слегка расстроился, а вот поезд уже ушёл, и пришлось ждать нового. И пока табло на стене равнодушно отсчитывало секунды до прибытия состава, Илья тихо молился, чтобы никто не упал на рельсы, не подрался, не взорвал бомбу, а сам поезд благополучно довёз бы его до пункта назначения. Это витало в воздухе, то ли ветер, то ли запах, какое-то напряжение, как перед грозой, что-то, от чего волосы становились дыбом по всему телу, а сердце конвульсивно билось где-то в горле. Наконец поезд подъехал, и Илья проскользнул в вагон.

На попутчиков он не смотрел. Схватившись за поручень, он напряженно изучал карту столичного метрополитена. Люди сновали за спиной. Пару раз его сильно толкнули под ребра.

На длинном перегоне поезд замедлил движение и встал. Замигали лампы. Илья разглядывал бетонную стену с протянутым по ней пучком кабеля и старался ни о чем не думать. Когда пошла вторая минута стоянки, машинист объявил, что поезд продолжит движение на малой скорости — «из-за загруженности линии». Время уходило. Он опаздывал. Пытался проскользнуть в сужающиеся створки, и не успевал.

Он сделал одну пересадку на кольцевой линии, чтобы добраться до станции Сухаревской. На прохожих в переходе не смотрел — на месте лиц, казалось, плясали пятна. Кто-то подскочил к нему, вопя: «Мелочи! Помогите!» Кто-то толкнул плечом к стене. Посреди перехода кто-то сидел на табуретке и, положив на пол шапку с мелочью, горланил песню, но так, что слов было не разобрать. Нечленораздельные вопли. Толпа бурлила, тяжко вспухая, словно густое варево на плите. Слышались возгласы, взрывы смеха — резкие, отрывистые, лающие. Он всматривался в указатели и наткнулся на кого-то, а тот зашипел: «Куда прешь?» «Быдло!» — подхватил кто-то еще.

— Смотреть надо по сторонам! — заверещала старуха, тыча в него клюкой. — Наркоманы, алкаши проклятые!

Неподалеку прохаживался наряд полиции, и Илья юркнул к лестнице, ведущей на кольцевую. Ошпаренный, он ввинчивался в толпу, но та не хотела принимать его, выталкивала наружу, словно каплю масла, попавшую в воду. Кое-как добравшись до платформы, он приник к арке, выискивая потенциальную опасность. Сотни людей — тысячи нитей. И он не видит ни одну. Все, что он может, это полагаться на свою интуицию, инстинкт самосохранения. Легкая мишень. Белая ворона.

Мимо прошел тучный мужчина с портфелем. За ним — две девушки. Следом — супружеская пара с ребенком. Немного погодя — парень со здоровенным псом на поводке. Пес грустно посмотрел на Илью и махнул куцым хвостом. Старушка сидела неподалеку и что-то вязала, выпростав нитки прямо из сумки. Рядом примостился паренек с планшетом. Рабочий в форме Водоканала глухо объяснял что-то по телефону. Люди, люди. За ним наблюдали. Илья чувствовал на себе этот не праздный взгляд. Кто-то внимательно следит за каждым его движением.

Илье стало страшно.

Состав прибыл; Илью затянуло в вагон. На кольцевой всегда полно народу, но сегодня в этой мозаике мелькали новые вкрапления. Толпа возбужденно жужжала, словно растревоженный рой пчел. Илья украдкой наблюдал за попутчиками: напряженные, хмурые лица, от нейтрально-уставших до рассерженных. Внезапно возникло острое чувство опасности, словно у человека, попавшего в кишащую ядовитыми змеями комнату. Любое слово, любой неосторожный жест или даже взгляд спровоцируют взрыв. Так начинаются массовые драки. Ни живой ни мертвый, Илья доехал до следующей станции.

Поезд вытошнило людьми. Затекла новая порция. Но в этих попутчиках было что-то другое. Илья всматривался в лица, пытаясь понять. Платформа стремительно пустела. Стала уплывать назад. С запозданием он понял, что не видно ни одного пожилого гражданина, ни одного ребенка. Мимо проплыл полицейский с собакой. На секунду глаза человека в форме остановились на нем, и Илья увидел там страх. Поезд рванулся в бездну тоннеля. Илья вцепился в поручень, его мелко потряхивало. Когда поезд подъезжал к Сухаревской, с дюжину пассажиров потянулись к выходу. Все они были молодыми, и одеты в одинаковом стиле. Илья встал у дверей первым и мог видеть их лица в отражении стекол. Вот забрезжили огни приближающейся станции, и он увидел в отражении, как эти парни и девушки, от восемнадцати и до тридцати лет, поправляют свою одежку темного защитного цвета и улыбаются. Поезд остановился. Время снова загустело, отчего Илью схватил приступ отвратительной дурноты.

На платформе стояло с десяток полицейских. Некоторые с собаками. Глаза нервно обшаривали пространство. Руки лежали на портупеях. Рации шипели без остановки. Поезд остановился. На мгновение, перед тем, как двери разъедутся в стороны, повисла тишина. Две группы людей смотрели друг на друга сквозь стекло. Затем двери раскрылись и, словно на волне прибоя, Илью понесло к эскалатору.

— Проходите, — говорили полицейские. — Не задерживайтесь.

Пассажиры спокойно прошли к подъемникам. Также умиротворенно застыли они на ступенях: кто-то читал книжку в карманном переплете, кто-то занимался мобильником. Парочки обнимались и о чем-то беседовали. Но на середине подъема идиллия треснула.

Пассажиры, как по команде, достали банданы и обвязали ими лица. Кто-то вынул из рюкзака баллончик краски и нанес себе на одежду знак Восхождения. Баллончик пошел по рукам.

Эскалатор достиг поверхности. Толпа понесла Илью наружу. И, выскочив в ночь, он увидел.

Город охватил хаос.

28

Тьма распускалась багровыми цветками.

В ночи по кривой дуге, оставляя густой хвост черного дыма, пролетел кровавый метеор. «Файер» зашипел на асфальте, умирая под армированным каблуком полицейского, но на смену ему ночь вспороли десятки новых огней. Густой влажный воздух клубился паром и звенел от криков тысяч рассерженных людей, которые топтали грязный мартовский лед, размазывая по асфальту подтаявшую грязь, плевки и кровь.

Илья стоял возле входа на станцию метро. Кругом в панике бегали прохожие, поодиночке и группами, спеша поскорее укрыться дома. Взрезая вечернюю толпу, со всех концов проспекта Мира и Сретенки к площади перед станцией сбегались хорошо экипированные бойцы — лица их закрывали банданы, балаклавы или мотоциклетные шлемы. У каждого за спиной болтался нагруженный рюкзак, а в руках что-то поблескивало. Бойцы собирались в отряды. Поначалу это напоминало собрание митингующих граждан. А затем, как по команде, они стали двигаться. Кто-то развернул транспаранты. Другие, взявшись за руки, выстроились в плотную цепочку. Около сотни активистов уже блокировали трассу — водители неистово сигналили и кричали, но никто не мог перекрыть хор молодых голосов, скандировавших лозунги. Можно было видеть, как Сухаревская площадь приходит в движение.

Илья растерянно наблюдал, как фантастически быстро растет число этих молодчиков. Несколько патрульных попытались разогнать отряд бунтовщиков. Их быстро накрыла и погребла под собой еще более крупная группа. Многоногое черное чудовище откатилось в сторону, оставив на земле порядком потрепанного парня в униформе. Илья видел, что это еще совсем мальчишка. А затем произошло нечто, разделившее события этого воспаленного дня на «до» и «после».

К поверженному патрульному подбежала девушка, и весело смеясь, метнула в него бутылку с коктейлем Молотова.

Парень вспыхнул.

Жидкий огонь быстро охватил его плечи, шею и голову, проникая под одежду. Парень издал животный, полный ужаса крик, вскочил и, не разбирая дороги, убежал в ночь. Тут же двое или трое дюжих парней, вооруженные молотами и арматурами, принялись громить будку полиции, хотя ее давно покинули. Другие с энтузиазмом занялись соседними забегаловками — кафе, ларьками с закусками, офисами мобильной связи. Тут и там били стеклянные фонтаны, и осколки бриллиантовым конфетти устилали асфальт, по которому с хрустом бежали сотни пар каблуков. Столпотворение на проспекте усиливалось. Там уже вспыхивали драки, но стремительно растущая толпа черных молодчиков давила любые попытки сопротивления. Кто-то закидал камнями машину ППС, одного из полицейских выволокли на асфальт, но второй успел надавить на газ и чудом уехать. Вслед ему летели огненные коктейли и ругательства.

Пошатываясь, Илья подошел к тротуару. Уличные хулиганы быстро и организованно строили баррикады из машин. Подъехала пара микроавтобусов, из которых вытаскивали покрышки, канистры с бензином и коробки тряпья. У некоторых в руках было оружие — помповые ружья, пистолеты, даже автоматы АКМ. Один из толпы взобрался на крышу машины и отдавал короткие отрывистые команды. Толпа с ревом поддерживала его. Подожгли автобус. Едкий дым от большого костра взвивался в небо, и хулиганы плясали вокруг как дикари, радуясь этому примитивному источнику тепла и света.

Большинство водителей разбежалось, многие сдали назад. По той части дороги, что еще не заблокировали, проезжали на максимальной скорости. Водители высовывались из окон с мобильниками, сигналили, что-то орали. Вдруг из недр пробки к баррикадам подтащили отчаянно брыкавшегося человека в пальто и очках.

— Да тут у нас слуга народа! — завопил лидер шайки. — Дайте скорее ему присесть!

Пригнали офисное кресло. Насильно впихнули туда чиновника, примотав его изолентой к спинке и подлокотникам. Кто-то облил его бензином. Мужчина заголосил. Толпа одобрительно зарычала. Лидер зажег «файер» и, медленно подходя к жертве, прокричал:

— Сколько ты наворовал денег? Отвечай, сволочь! Сколько?

Чиновник завизжал как женщина. Лицо его побагровело, превратилось в волдырь с глазами и ртом. С головы слетели очки.

— Именем Восхождения, мы предаем тебя очищающему… — палач занес над головой свое жуткое орудие, но в этот момент с дальнего конца проспекта раздался вой сирены. К месту происшествия подъезжали полицейские машины, из которых на ходу посыпал спецназ. Засвистели снаряды со слезоточивым газом.

— Всем немедленно разойтись! — проревел мегафон.

В ответ в полицейских полетели огненные снаряды, камни и «файеры». Илья видел, как в дальнем конце проспекта отряды полиции группируются в сплошную стену из щитов, чтобы пойти на штурм баррикад. Глаза ему жгло — это газ с шипением расползался по месту уличных беспорядков. Полиция пошла вперед: стальной прилив. На секунду показалось, что толпа бунтовщиков дрогнула. Но лидер отдал команду, и в правоохранителей полетели новые порции жидкого огня, которые со звоном и шипением разбивались об асфальт, щиты и каски, охватывая смертельным жаром все, до чего могли дотянуться. Но, похоже, должного эффекта, огненные плевки не достигли. Мегафон продолжал приказывать и грозить.

Илья бочком протиснулся в закусочную, уже разбитую, но обитаемую — за стойкой прятался паренек азиатской внешности.

— Пажалюста! — закричал повар. — Ни нада!

— Тихо, — успокоил Илья и тут заметил подвешенный под потолком телевизор, по которому в прямом эфире передавали новости. — Эй, сделай громче!

— Сто сделай?

— Громче! — Илья показал пальцем на экран, где всклокоченная девушка возбужденно тараторила в камеру. Повар нашел пульт, и Илья услышал:

— …массовые демонстрации постепенно превращаются во что-то более серьезное. В течение последних двух часов на Манежной и Болотной площадях мы могли наблюдать вполне мирные по своему характеру митинги, участники которых стояли с плакатами и скандировали лозунги, призывающие власти к борьбе с преступностью, коррупцией и наведению порядка. Но за последние часы характер этих выступлений резко изменился. Толпа митингующих не только не разошлась, она выросла. Кроме того, участники протеста перешли к маршу по проспектам столицы, блокируя автомобильное движение. Это вызвало ответные действия полиции, которая попыталась оттеснить демонстрантов на площади, но в результате столкновений в правоохранителей полетели петарды и завязались массовые драки. В толпе можно видеть, что лица некоторых протестующих закрыты масками, и ведут они себя крайне агрессивно: выкрикивают оскорбления, кидают «файеры» и камни. Полиция пытается вычислить провокаторов и зачинщиков конфликтов, но, похоже, можно говорить, что на улицах действуют хорошо организованные люди. Буквально десять минут назад толпа подожгла покрышки и стала громить автомобили — и это в ответ на попытки полиции силой разогнать демонстрацию. Очаги протеста возникают по всей столице — наши корреспонденты и свидетели отмечают скопление протестующих на Садовом кольце, на Пушкинской площади, Арбате, ВДНХ, Воробьевых горах, в парке Горького на всех крупных городских площадях. Мобилизованы все отделения полиции, МЧС и скорой помощи. Поступает информация о том, что готовится оперативное совещание правительства города. Мы продолжаем следить за ситуацией…

Раздался громкий хлопок. Вслед за ним — вой автомобильной сигнализации. Крики. Снова звон разбиваемого стекла. В закусочную впорхнула бутылка с коктейлем Молотова, расплескав пламя и новую порцию осколков. Азиат уполз через заднюю дверь. Илья выпрыгнул наружу. Над площадью плавали клубы дыма. Повсюду что-то горело, бегали люди. Судя по лежащим телам, камням, и брошенным орудиям, демонстранты и полиция уже схлестнулись между собой.

Наискосок темнели здания НИИ Склифосовского. Илья не успел подумать — ноги сами понесли его через проезжую часть к цели. Пригибаясь, как во время обстрела на передовой, он бежал, уворачивался от отступавших демонстрантов, за которыми гналась полиция. И когда он преодолел большую часть магистрали, волна схлынула, а вслед за ней ринулась полиция. Слева двое полицейских повалили паренька на землю и охаживали его дубинками. Еще несколько замешкавшихся тащили к автозакам, подбадривая зуботычинами. С разбегу в бок ему врезался удирающий активист. Илья поскользнулся, но удержал равновесие. А вот когда на затылок опустилась полицейская дубинка, ориентироваться в пространстве стало гораздо сложнее. Илья упал в объятия земли и тупо, одним открытым глазом наблюдал, как полиция запрыгивает на баррикады и сходится там с демонстрантами в рукопашной. Преимущество было на стороне власти: броня, спецсредства, каски. Но активисты тоже были подготовлены, и поймать их составляло серьезную задачу. В их движениях чувствовалась слаженность, четкая организация, словно приказы они получали по рации.

Кто-то грубо вздернул Илью за локти и поволок прочь от баррикад, от станции метро и площади с больницей. Над ним склонилось лицо в каске — серое, ровное, с глазками-стекляшками.

— Полезай.

Его бросили на землю. Илья беспорядочно шевелил ногами, не в силах подняться. Лицо опустилось, взлетело в ночное небо, а потом в нос ему въехал кулак. Потом были искры, радужные шарики и полоски, точки и запятые, и отдаленный рокот улицы.

— Грузите его.

Две пары сильных рук схватили его за плечи и впихнули в автозак. Кто-то поддержал за ноги. Его втащили в машину и бросили на сиденье. Прошло несколько немыслимо долгих минут. Илья ощущал себя ожившим манекеном. К голове словно привинтили чужое тело. Носом дышать он уже не мог. Автозак стал быстро заполняться побитыми демонстрантами. В основном, молодежью. Один парень с косичкой сочувственно ухмыльнулся:

— И тебя приложили, дядя?

Илья еле заметно кивнул.

— Ничего, — задиристо сказал парень. — Они еще попляшут. Это только начало.

Скоро сидячие места кончились, и демонстрантов заставили ужиматься, садиться друг другу на колени, вставать в проходе. Автобус набился под завязку. Люди ругались и кричали; полицейские хладнокровно выполняли привычную работу. Процесс шел. Илья уже не лежал, а полусидел, скорчившись в нелепой позе. В окно можно было наблюдать, как развиваются события. Никто никого так и не победил. Казалось, воцарился шаткий паритет. Демонстранты откатились к площади, полиция понемногу занимала прилегающие улочки и давила людскую массу к открытому пространству. Горели огни. Пожарища коптили небо. В нос била отвратительная вонь от горящей резины, бензиновых паров, синтетики и чего-то химического. В поле зрения попала девушка с профессиональной фотокамерой, снимавшая полицейских и все происходящее. Равнодушно наблюдал Илья за тем, как к ней подходит ОМОНовец, что-то отрывисто рявкает, а когда ему не повинуются, выхватывает камеру и разбивает ее об асфальт. Девушка отправилась в их автозак, добавляя тонкий мазок истерики в общую картину царящего здесь стона боли и негодования.

За руль сел водитель. Машину качнуло, как переполненный рейсовый автобус в час пик. Не успел автозак проехать и десятка метров, как по салону прокатился душераздирающий крик:

— Человек умирает! Остановите! Помогите!

Толпа колыхнулась, Илью придавило к стеклу. Водитель продолжал движение. Тогда какой-то умник заорал:

— Раскачивайте салон! Перевернем его!

Толпа принялась расшатывать автозак. Амплитуда колебаний росла, машина стала скрипеть. Что-то под днищем опасно заскрежетало, и автобус, словно старый дряхлый мастодонт, стал заваливаться на бок. Одну-две секунды он балансировал на грани, а потом все-таки с грохотом упал. Люди посыпались вниз, образовалась давка и страшная толкотня. Все орали, визжали и выли, и пока продолжался этот ад, Илья пытался не терять сознание. Кто-то высадил дверь, и народ полез к спасительному выходу. Водителя и след простыл. По Илье шли пешком — прямо по рукам, ногам, по ребрам. Могли бы по лицу, но хотя бы его удалось спрятать. Он выполз из автозака одним из последних. В салоне лежало два или три бездыханных тела, но про них все позабыли.

Илья привалился спиной к крыше машины и смотрел на происходящее. Желанный «Склиф» был так близко и так далеко. Дышать было трудно не только из-за разбитого носа и пневмонии. При каждом вдохе бок раздирала острая боль. Похоже, ему все-таки сломали ребра. Собирая остаток сил в кулак, Илья пополз на четвереньках по проспекту. Мимо все еще проезжали машины. Какой-то водитель остановился и молча ждал, пока он переползет его полосу движения. По площади метались тени, как в пандемониуме. Илья упрямо полз вперед. Мимо лежащих ничком людей. Мимо догорающих покрышек. Мимо обугленного тела, вплавленного в офисное кресло. Один раз к нему подскочил полицейский и с разбегу пнул в живот. Из легких вылетел весь воздух. Полицейский отошел, посмеиваясь. Илья корчился на асфальте, скребя ногтями подмерзающую грязь, и тихонько свистел, как сдувающийся матрас.

Становилось холодно.

Илья понял, что не сможет. Останется лежать здесь. Утром придут дворники и уберут мусор. Только работы у них будет чуть больше чем обычно. Илье стало стыдно перед гипотетическим дворником за то, что ему придется возиться с его околевшей тушей, волочь ее до мусоровоза и закидывать в грузовое отделение. Тратить силы, время, здоровье. Глупо, ох как глупо.

И все, что он увидел, что узнал и к чему стремился, все это стало каким-то незначительным. Неважным. В сущности, такого исхода следовало ожидать. То, что не сделали портные, закончили хулиганы с ментами. Напрасные усилия. Ты можешь танцевать на проволоке, но по ней все равно пустят ток.

Две колонны перекрыли вид на площадь. Ноги. Над ним стоял человек.

Илья хотел закрыть лицо и не мог. Сейчас будут бить. Обидно. Хоть лицо и чужое. Человек постоял еще немного, потом взял Илью под мышками, потащил. Что-то частенько с ним стали обращаться, как с вещью. Человек кряхтел, и стало ясно, что он немолод, и усилия даются ему с трудом. Илья мудро решил не дергаться, и вскоре человеку удалось дотащить его до автостоянки недалеко от больницы.

— Мне надо туда, — прохрипел Илья. Каждое слово наотмашь хлестало его болью.

— Нет, — сказал человек. Это был усатый мужчина лет шестидесяти. Сухопарое лицо скрывалось в тени кепки. — Не надо.

— Почему?

Мужчина мрачно рассматривал Илью. Тот после нескольких неудачных попыток выудил из кармана сверток с написанным женщиной с Дмитровского шоссе адресом, который четко указывал на больницу.

— Мне надо, — твердо сказал Илья.

— Это крючок, — сказал мужчина. — И ты болтаешься на нем весь день. Ты явно не рыбак, братец.

Мужчина бесцеремонно развернул сверток, и Илья увидел там клубок белых ниток с воткнутой в него булавкой. Сунул его Илье и пока тот разглядывал презент, открыл дверцу в старые Жигули четвертой модели.

— Залезай. Повезу тебя латать.

— Я вам не верю.

— Это правильно. Но тебе ведь нужен Nomad?

Илья смотрел на мужчину. Тот повторил:

— Садись. Нам уже нечего терять.

Тут он был прав.

29

Илья отключился на пару часов. А когда очнулся, увидел, что лежит на кушетке в убого обставленной комнатке с высоким потолком. Усатый колдовал над его носом.

— Где я? — прогундосил Илья.

Мужик коротко рассказал. Это его комната в общаге при НИИ. А сам он — фельдшер «скорой помощи». И сегодня у них полный аврал. Раненых в уличных схватках везут штабелями. Все машины на выезде. Он с коллегами оказывал помощь прямо на площади, помогал отвозить пострадавших, пока не наткнулся на Илью.

— А теперь помолчи, — он закончил смывать кровь. — Буду тебе нос вправлять.

Фельдшер исчез из поля зрения, а потом вернулся с бутылкой водки. Налил полстакана.

— На.

Илья взял посуду двумя руками.

— Как вас зовут?

— Константин. Для тебя — дядя Костя. Пей.

Илья выпил, не чувствуя ни вкуса, ни огня от алкоголя. Просто что-то жидкое потекло по горлу в пищевод, а оттуда в желудок. Дядя Костя подождал с минуту, потом сказал:

— Возьмись-ка за что-нибудь.

Илья послушно взялся за подлокотники. Фельдшер потрогал опухшую синюшно-красную шишку на том месте, где когда-то был нос. Слегка надавил. А потом резким движением схватил и повернул. Раздался хруст.

Илья не кричал. Горло ему что-то перекрыло, и, задыхаясь, он повернулся к полу. Под нос предусмотрительно подставили миску, и Илья обильно изверг туда скопившуюся мокроту — буро-зеленую, с багровыми сгустками кровавых соплей. Казалось, этому потоку не будет конца. Когда обессиленный, он откинулся на подушку, чтобы отдышаться, дядя Костя посмотрел в миску и сказал:

— Так.

Он послушал дыхание, посмотрел горло и опять сказал:

— Так.

Снова он исчез, на этот раз надолго. А Илья лежал, пытался отдышаться и смотрел в потолок, заляпанный дешевыми обоями. В глаза бросилось большое количество книг, газет и вообще бумаг, которые стопками лежали на полу, громоздились на шкафах и всех плоскостях. Он нашарил взглядом на стене часы. Стрелки показывали половину второго ночи. Перед глазами плавали темные круги. Дышать было не так больно — фельдшер туго обмотал его грудь бинтами. Вскоре Константин вернулся с целой коробкой медикаментов. В угрюмом молчании он набрал сразу несколько шприцов. Смонтировал «систему» для капельницы. Высыпал на ладонь с горсть таблеток.

— Пей.

Илья проглотил все.

— Дай руку.

Фельдшер всадил в вену все набранные шприцы, а потом подключил «систему».

— Что там? — спросил Илья.

— Лекарство. Через часок будешь огурцом.

— Я не понимаю, зачем вы мне помогаете, — пробормотал Илья, чувствуя, как по крови разливается тепло. — Откуда вы знаете Nomadа?

Дядя Костя пододвинул табуретку, налил себе водки. Взгляд его затуманился.

— Оттуда, — сказал он.

И мгновенно забыл про своего пациента. Илья смотрел на этого потрепанного мужчину и пытался представить, какую он прожил жизнь. Что его радовало? Что печалило? У этого человека тоже есть близкие и друзья. Наверно, имеются и враги, и куча приятелей. Он тоже в Сети. Тоже ее часть.

— Вы видите связи?

— Что? — мужчина отвлекся от своих мыслей. — Какие связи?

— Такие разноцветные нити, похожие на паутину, они очень тонкие и еще блестят. И они связывают всех людей.

Мужчина вопросительно смотрел на Илью. Он явно не понимал, о чем речь.

— Связи? Нет. Такого я не видел.

Илья был окончательно сбит с толку. Этот человек либо водит его за нос и притащил в ловушку, чтобы сдать портным, либо… он просто не понимает, в каком страшном водовороте событий замешан. Мужчина вскипятил чайник, налил Илье чашку. Сказал:

— Зато я слышу музыку.

— Простите?

— Музыку, — повторил фельдшер. — У каждого человека она своя. Люди похожи на струны — все время звучат, то тише, то громче. Без остановки. Вот ты звучишь как альт. Есть такой вид смычковых, похож на скрипку. Но твой альт играет громче всех и от него исходит такой резонанс, что трудно не услышать. В твоей музыке есть что-то необычное — словно играет два инструмента.

— Вот как?

— Да! — дядя Костя оживился. — Все люди звучат. Вместе это похоже на очень большой оркестр, который играет сложную симфонию. Величественная музыка. Все в ней есть. Всему найдется место. Но в последнее время что-то стало ломаться. Люди уже не звучат, как прежде. Один за другим, они теряют голос, свою индивидуальность. Их что-то подминает под себя, как будто заставляет звучать по-другому.

Илья чуть приподнялся на кушетке. Голова его немного прояснилась. Кровь будто кипела на медленном огне. Сердце стучало, как молоток.

— И вы его… услышали?

— Поначалу я не понял, что это, — признался дядя Костя. — Это было похоже на завывание гитары на слишком высоких нотах. Как будто ее сейчас разорвет от напряжения. Но мелодия все звучала и звучала, и в нее вливались новые голоса. Она становилась все громче, а потом я понял, что в ней есть что-то…

Лицо Константина побледнело, морщины четко проступили на дряблой коже, и Илья увидел, что на смену пожилому мужчине пришел глубокий старик — развалина. В его глазах мерцал ужас.

— В ней есть что-то жуткое. Какая-то дикая первобытная сила. Безжалостная. Сокрушающая. Ритмичная. Как топот сапог на плацу. Кто бы ни был этот человек, он не остановится ни перед чем. Я слышал разных людей, и хороших, и отпетых негодяев, даже преступников. Но этот человек… Он будто за границами добра и зла. В его музыке слышно только одно — дыхание смерти.

Фельдшер слепо потянулся к стакану, неловко задел его и пролил водку. Но вряд ли он вообще заметил, что произошло — его глаза вперились в пустоту окна.

— Смерть, — еле слышно прошептал он.

— Потом вы нашли его, — подсказал Илья. — Нашли Nomadа.

— Да. Черт, — фельдшер бросился вытирать пятно. — Я слушал и слушал, отсеивал все лишнее, пока не нашел первоисточник. Я внимательно слушал его музыку и понял, что лежит в ее основе. Какая мелодия. И те, кто идут за ним. От них я узнал это странное имя.

Илья сел. Они встретились с фельдшером глазами.

— Эта его музыка обладает удивительной силой. Она захватывает, увлекает за собой. Заставляет думать о странных вещах, хотеть того, на что никогда бы не решился. Очень трудно бороться с искушением. А сегодня она особенно сильна. Она гремит, как набат, заглушая собой всех остальных людей. У меня от нее кости ноют.

Фельдшер взглянул на Илью.

— Но тебя я услышал. Хоть и с трудом, я услышал твою музыку на площади. Она затихала, но еще звучала, когда я нашел тебя.

— Ничего себе, — пробормотал Илья.

— И я видел, что тебя слушает кто-то еще. Он следовал за тобой по пятам.

— Портной.

— Кто?

— Так называются люди, которые умеют видеть связи. — Илья вспомнил, что эти слова фельдшеру ни о чем не говорят и рассказал ему о Мире Связей и о том, что происходит с точки зрения Видящих. Он старался объяснять все как можно проще. Рассказал, что произошло за эти недели в одном неприметном городе на периферии. Про Сеть, нити, Черную волну и Восхождение. И, кажется, Константин кое-что понял.

— Он очень силен, этот Nomad.

— Почему?

— Это особый тип людей. Я видел несколько таких. У одних сила дремлет, так и не пробудившись. Другие проявляют себя, по-разному…

— Почему Nomad все это затеял?

— Думаю, все просто. Из мести. Ему плохо и очень одиноко.

— Звучит слишком…

— Слишком как?

Илья промолчал. Он хотел сказать «примитивно».

— Иногда среди нас появляются люди, которые нуждаются в любви сильнее других. — Старик грустно улыбнулся. — Нам всем нужна любовь. Но им она нужна как воздух. Без любви они гибнут. Или происходит самое страшное.

— Что?

— Пойми, таких людей нельзя обижать. Они обладают великой, потаенной силой, но при этом ранимы. Любая эмоция, адресованная к ним, усиливается стократ и возвращается обратно. Лишенный любви, обиженный, этот человек копит свою злость, как яд, пока однажды его не разорвет. Яд вырвется наружу. И отравит всех, кто окажется поблизости, а потом потечет по нитям дальше и начнет калечить невиновных. Такой человек будет мстить человечеству всю свою жизнь. Он заставит страдать других так же, как мучился сам, а может быть и еще сильнее. Эти Великие Кукловоды могли бы стать Великими Спасителями, и избавить человечество от бед, но все чаще мы видим, как они приносят семена Зла. Зло, посеянное в них, прорастает и приносит свои страшные плоды.

Илья смотрел на свои руки — на линии, пересекающие ладони.

— И вот когда этот человек обретает могущество, когда Зло выросло в нем и окончательно созрело, начинается жатва. Кукловод косит всех, до кого сможет дотянуться. Собирает их в своих руках, чтобы превратить людей в марионеток, чтобы диктовать им свою волю, воплощать свои бредовые замыслы или просто получать наслаждение от своих больных, извращенных забав… такое уже было. Вся наша история состоит из личных трагедий, возведенных в общую беду. Они, эти кукловоды, похожи на того крысолова из сказки, что одурманил грызунов своей музыкой. Стоит им начать играть, и все. Пиши пропало.

Старик сильно сгорбился, качая головой. Его спина напоминала просевший скат ветхого дома. Да он плачет, изумленно понял Илья. Он неловко сжал плечо старика. Тот поднял иссушенное лицо к свету.

— Самое печальное, что они появляются постоянно. На смену одному Кукловоду приходит другой. Людской ветер разносит семена зла по миру, они вырастают, роняют новые, и это продолжается до бесконечности…

— И ничего нельзя поделать?

Старик странно взглянул на Илью. Вытер влажные щеки.

— Не мне судить об этом.

— Вы ведь не всегда были врачом, — догадался Илья.

— Что, сильно заметно?

Илья кивнул. Он немного согрелся. Глаза щипало; не уснуть бы. Уходить не хотелось. Там, снаружи, царил космос внешнего мира, со всеми его гнусностями и болью. Там столицу раздирали на части. Над отечеством снова разносился дым. Маховик раскручивался, чтобы отделять зерна от плевел, а дирижировал оркестром обозлившийся психопат со сверхчеловеческой силой.

— Но ведь не все так плохо. Вы и я, мы же не поддались этой дурманящей музыке.

— Но кто мы такие? Две капли в человеческом море. Он берет не всех. Ему нужны молодые и сильные. Я слишком стар, а у тебя иммунитет.

— Какой иммунитет?

— Как? — фельдшер удивился. — Неужели ты не понял?

— Не совсем.

— Твоя музыка похожа на этот набат. Только она не в миноре, а в мажоре. Вы с ним на одной линии, но на разных полюсах. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Да. Но почему мы связаны?

Дядя Костя еще больше удивился. Он разглядывал Илью как человека, чудом избежавшего смерти в сокрушительной катастрофе: чуточку недоверчиво и с интересом.

— Ну ты даешь. Я-то думал, ты знаешь.

— Нет. В Москву я попал случайно. Да и весь этот день передвигался по воле случая — как карта ляжет. Все, что я знаю — что он здесь.

— Вон оно что, — протянул фельдшер. — Nomad — близкий тебе человек.

— Близкий… — Мысли завертелись, закружились в его разогретом мозгу. Илью посетила догадка. Если все верно, то тогда…

— Расскажите, где мне найти его.

Дядя Костя крякнул:

— А сам не в курсе? Тебе совсем память отшибло?

Было очень трудно сказать эти слова, но Илья все-таки выдавил:

— Это действительно так. И я — на самом деле не тот человек, кем являюсь. — Он попытался объяснить происшествие с обменом сознаний, в результате которого попал в чужое тело. Рассказал про человека Зеро, в теле которого сейчас находился. Про свое затуманенное сознание и куски, выдранные из прожитой носителем жизни.

Фельдшер сосредоточенно слушал. Илья чувствовал, что со стороны это похоже на полнейший бред, и если бы в конце старик расхохотался и позвонил в «дурку», нисколько бы на него не обиделся.

— Пожалуйста, — просил Илья. — Скажите мне, где он.

— Хренов театр кукол, — буркнул фельдшер. Прибрав на столе, он прошелся по комнатке. Метнул на Илью гневный, сердитый взгляд.

— Как самочувствие?

— Лучше.

— Хорошо. Допустим, я тебе скажу. И что ты будешь делать?

— Попробую его остановить. Иначе быть беде.

— В три часа ночи? — фельдшер иронично рассмеялся.

Илья сказал:

— У меня нет выбора.

Дядя Костя снова закружил по комнатке.

— Вот что. У меня телефон обрывается. На улицах нужны люди. Мне следовало бы сдать тебя в отделение сразу, поэтому… я сейчас еду обратно в Склиф, но по дороге закину тебя туда. К нему.

— Спасибо, — Илья бестолково завозился на кушетке, пытаясь встать.

Фельдшер отмахнулся.

30

Казалось, в городе началась гражданская война. На всех крупных магистралях стояли кордоны полиции. Компанию им составляли солдаты из внутренних войск. И те и другие держали оружие наготове, показывая, что время шуток кончилось. Небо на горизонте начало сереть, но до утра было еще далеко. Электрический свет поливал мегаполис желтым, синим и белым. Илья видел из окна машины черных людей, перебегавших в тени от дома к дому. Кварталы кишели ими как помойка тараканами.

Константин привез его к кампусу РУДН. Чем ближе они подъезжали к месту обитания Nomadа, тем бледнее становился фельдшер. Лицо его омертвело, стало серым, глаза потухли, ввалились. На лбу выступила испарина. Челюсти судорожно сжались.

— Там, — указал он на здание, разукрашенное во все цвета радуги. — Дальше не могу, извини.

— Спасибо вам за все.

— Погоди, — Фельдшер наклонился к заднему сиденью, сунул Илье сверток. — Оденешь.

А потом кивнул и рванул с места, стирая покрышки. Илья зашагал вдоль изгороди, косясь на корпуса университета. Его цель лежала дальше. Если верить дяде Косте, это был детский гематологический центр. Большие, раскрашенные во все цвета радуги корпуса напоминали гигантскую игрушку конструктор.

Илья шел вдоль изгороди, поглядывая по сторонам. Почти все его внимание было поглощено силуэтами больницы. Поэтому, когда навстречу пронеслись два чернокожих парня, что-то вопя, он еле увернулся от столкновения. Да, на улице творилось неладное. Илья заметил две аварии, причем возле одного места столкновения водители сцепились насмерть. Никто их не разнимал, и никому они были неинтересны; студенты-иностранцы бродили вокруг, словно ходячие мертвецы из одноименного фильма. Кто-то сидел прямо на проезжей части, перебирая в руках карманные вещи. Кто-то прыгал на одной ноге.

Надо спешить. Илья перелез через ограду и побежал по газону напрямик. На ходу он развернул сверток, который оказался халатом, напялил на себя, кое-как застегнулся. Что-то шевелилось на газоне вокруг него. Размытые пятна. Илья изо всех сил старался не смотреть в ту сторону, но вот одно пятно дернулось и издало мычание, исполненное боли и тревоги. Поодаль бегали кругами люди в белом. Кто-то стоял, взявшись за руки; оттуда был слышен вой на одной ноте, мычания, отрывистые горловые звуки, словно Илью занесло на скотобойню. Один раз мимо пробежало нагое визжащее тело.

Сердце бешено колотилось в груди, нагоняя в кровь лошадиные порции адреналина. Похоже, разум покинул это место. Но вот он миновал центральный вход. Крадучись, пробрался мимо регистрационной стойки, из-за которой доносилось тошнотворное чавканье, а потом юркнул в главный холл. Свет горел повсюду, но больница казалась опустевшей. Повсюду виднелись следы погрома — перевернутые каталки, стойки с медикаментами, лужи…

Илья опустился на скамью возле газетного киоска. Тишина жужжала электрическими лампами. Илья долго смотрел на свои — чужие — ладони и пересекавшие их под разными углами линии.

— Вспоминай, — прошептал он. — Ты должен вспомнить.

Наша память имеет одно полезное свойство: она задвигает в дальний ящик все то неприятное, что когда-то случалось с нами в жизни. Какие-то плохие поступки, передряги, обидные слова или просто слезы, пролитые нами в любой ситуации. В отличие от хороших воспоминаний, плохие как бы растворяются в общем массиве информации. Но, конечно же, они никуда не исчезают и остаются с нами до самого конца. И вызвать их к жизни порой не так легко. Но можно.

— Вспоминай.

Мне нужен якорь. Какое-то яркое, четкое воспоминание. Запах или звук. Ощущение или картинка. Он мял ладони, как глину, пока, наконец, не понял. Это вещь. Да, та самая, что он взял с собой из заброшенной квартиры Зеро. Он достал эту вещицу, повертел в руках, щупая кончиками пальцев поверхность. Это помогло: пальцы помнили. Где-то, глубоко в недрах памяти, далекий пыльный ящик выдвинулся в сторону. И ему открылось содержимое.

Илья вскочил. В паре шагов от него стояла женщина. Стояла и смотрела исподлобья, медленно шевеля пальцами рук. В этих движениях было что-то такое, от чего хотелось кричать. Огромных усилий Илье стоило не сорваться в спринт. Через минуту женщина повернулась вокруг своей оси и сомнамбулой пошаркала по коридору: у нее была обута только одна нога.

Вытерев пот со лба, он перевел дыхание.

Итак, вспомнил. Теперь он знал, кто такой Nomad.

Следуя замысловатыми коридорами, переходами и лестницами, Илья прошел в детское онкологическое отделение. Начиналась область темноты. Многое здесь казалось ему знакомым. Как картинки из позабытого сна. В ночном полумраке нарисованные на стенах мультяшные персонажи темнели вздутыми, бесформенными массами. Стоял сильный запах ароматизатора. Илья медленно шел по коридору до поста дежурной сестры. Дежурной на месте не оказалось. Разумеется, его самого сейчас видно с камеры наблюдения, но это не важно.

У поста коридор превращался в развилку, от которой можно было пройти в отделения для больных разной степени тяжести. Илья направился в крыло для «тяжелых». Здесь ярких красок было еще больше, словно он шел по развлекательному детскому центру, а не месту, которое становилось для многих последним пристанищем. Небольшой пролет оканчивался дверью из матового стекла, которая мягко поддалась под нажимом плеча.

Илья хотел было сделать шаг, но почувствовал, как что-то натянулось под давлением его ноги. Внизу белела толстая нить, протянутая между ножками скамей. Взгляд Ильи заскользил по всему пространству покоя.

Это напоминало лабиринт. Над полом были протянуты разноцветные нитки, которые кто-то привязал к каталкам, сиденьям, стульям, автомату для воды — ко всему, что было прочно зафиксировано на одном месте. Нити пересекались под немыслимыми углами, переплетались между собой, наматывались одна на другую, перекручивались. Некоторые порвались и лежали на полу, повисшие на соседних нитках.

Илья аккуратно приподнял ногу и пошел дальше. Для каждого шага теперь следовало выбирать место. Уровень сети поднялся до колен. Пару раз Илья чуть не упал, но чудом удержал равновесие. Из покоя можно было попасть в палаты, и он поискал нужный номер. Ага, еще немного. Здесь было посветлее. Горел ночник. Пространство заливал мягкий чайный свет. И ни души.

Он заметил, что на нитках болтаются нанизанные клочки бумаги. Нитки также были протянуты и в палаты. А какие-то из них, словно паутина, тянулись к окнам. И теперь нити пронизывали собой все пространство покоя, от пола до потолка. Илья стоял среди их переплетений, разглядывая обстановку. Взгляд его перебегал по табличкам на дверях палат с именами пациентов, но нужной палаты почему-то не было. Тогда внимание Ильи снова переключилось на нитки. Он осторожно дотронулся пальцем до ближайшей. Та задрожала, как туго натянутая струна. Он провел пальцем по нити — и ощутил знакомую вибрацию, похожую на ток под малым напряжением. Перевернул бумажку, на которой было написано: «Ферзь О».

Нить дрожала как живое существо.

Его ждали.

Илья взял в руку нить и пошел по ней вглубь приемного покоя. Миновал большинство палат и направился к дальнему концу. Здесь количество ниток превышало все разумные пределы, образуя массивные пучки, которые провисали под собственным весом, но Илью уже мало что удивляло.

Все нити тянулись к одной двери. Илья отбросил свою нить — нужда в проводнике отпала. Он вошел в палату.

Здесь было темно. Уличные огни отбрасывали блики на интерьер комнатки, посреди которой возвышалась большая кровать. Илья терпеливо ждал, когда глаза привыкнут. И вот из мрака стали проступать новые детали. Подвешенный под потолком телевизор. Прикроватная тумбочка, загроможденная посудой. Столик перед окном, одна створка которого была чуть приоткрыта. Облепленные плакатами стены. Пустая кровать белела развороченными простынями. Илья нащупал носком ботинка что-то на полу и увидел, что повсюду валяются игрушки. А нити, в таком огромном количестве собравшиеся в этой палате, были обмотаны вокруг пальмы, воткнутой в горшок.

Палата казалась пустой. Илья, затаив дыхание, подошел к изножью кровати, где крепилась выписка из истории болезни. Корявого врачебного почерка в потемках было не разобрать, но ему нужно, непременно нужно убедиться, что…

— Не смей.

Протянутая рука замерла над выпиской. Голос был тихий, чуть приглушенный, но в тишине палаты прозвучал как вопль. Илья медленно выпрямился. Хрустнуло в пояснице.

— Здравствуй… сынок.

Мальчишка сидел на стуле, возле стойки с каким-то громоздким прибором. Он забрался туда с ногами, которые обхватил ладошками, а сверху положил голову. Лицо скрывала марлевая повязка. Голова белела лысым шишковатым черепом. Над повязкой поблескивали глаза. Они должны быть голубыми, припомнил Илья.

Оба замерли. Воздух сгустился до прозрачного желе. Илья чувствовал, как начинает закладывать уши. Задержка недопустима. Каждая секунда имеет значение, и чем дальше идет время, тем оно ценнее. Но он стоял, беспомощно покачиваясь из стороны в сторону. Действие лекарств постепенно проходило.

Мальчишка соскользнул со стула. Достал из кармана пижамки какой-то предмет и стал его разворачивать. Им оказался теннисный мяч, плотно обмотанный ниткой. Один конец нитки мальчишка привязал к пальме, потом, аккуратно разматывая мяч, он прошел мимо Ильи к порогу. Повертев мячик в руках, бросил его по коридору. Мяч уверенно поскакал по паркету и скрылся из виду, словно живое существо.

Мальчишка повернул бескровное лицо к Илье. Стянул повязку, обнажая мраморно белые щеки и синеватые губы. Шум за окном стал чуть громче — будто в отдалении взревел полный зрителей стадион.

— Что тебе нужно?

Илья прочистил горло.

— Я пришел… пришел… — он медленно вытянул перед ребенком руку, — чтобы поздравить тебя с днем рожденья.

— А, — равнодушно сказал мальчик. Лицо его сразу поскучнело. Потеряв к Илье всякий интерес, он залез на кровать и принялся рыться в недрах простыней. Илья нелепо торчал посреди комнаты, опасаясь, что если сделает хоть движение, то рухнет мешком тряпья — так он обессилел. Мальчик тем временем вынул из вороха фломастер, клочок бумаги и в свете уличных фонарей старательно что-то написал. Потом подошел к недавно протянутой нитке и повесил на нее ярлычок.

— Вот, — довольно сказал он. — Номер двадцать шесть. Новосибирск. Почти готово.

— Что готово? — прошептал Илья, холодея от ужаса.

— Мой мир, — улыбнулся мальчик, которому сегодня исполнилось… сколько? Девять, десять лет? Может быть, одиннадцать? Худой, костлявый, больничная одежда болталась на нем как на вешалке. Он выглядел младше своего реального возраста. Но и старше. Особенно — глаза. — Так зачем ты пришел?

— У меня есть для тебя подарок.

Илья раскрыл ладонь, на которой спряталась фигурка. Это был олень, искусно вырезанный из дерева. Северный олень с дымчатой шкурой и ветвистыми рогами, с волевым изгибом спины и мощными копытами, и конечно, с прекрасными темными глазами, в которых пряталось белое величие Севера. Раскрашенную фигурку покрывал тончайший слой лака, отчего на боках у оленя поблескивали огоньки.

Илья поднес подарок мальчику.

— Он твой, Сашка. Держи.

Мальчишка словно забыл дышать. Открыв рот, он разглядывал подарок. Что-то изменилось в его лице — будто поплыл тающий воск. Но лишь на секунду. Лицо снова застыло, скорчилось безжизненной маской, на которой блестели льдинки глаз.

— Глупый ферзь, — сказал мальчик Саша. — Уходи. Ты мне больше не нужен.

— Сашка! — Илья хотел тронуть мальца за плечо, но едва прикоснулся к нему, руку его пронзила сильная судорога. Руку как отрезало.

Мальчик улыбнулся краем губ.

— А ты смешной. Может, мне сделать из тебя шута? Одену на тебя ошейник, и будешь меня развлекать…

— Сынок, что ты говоришь!

— Закрой пасть! — на лбу у мальчика вздулась жилка. Он снова залез на кровать, в свитое из простыней гнездо и надменно посмотрел оттуда на Илью. Шум за окном то усиливался, то стихал.

— Слышишь? — Саша кивнул на окно. — Игра стала еще интереснее.

— Зачем тебе это?

— Ты когда-нибудь ловил тараканов? Нет? — спросил Саша. — Знаешь, что будет, если к тараканьей башке привязать ниточку и дернуть?

Илья ждал. В голове у него вертелись разные ответы, но один почему-то хуже другого.

— Ничего! Он просто будет ползать вокруг.

Мальчишка часто дышал.

— А что будет, если привязать ниткой лягушку или котенка?

Илья молчал.

— Ничего не будет. Пока не дернешь! — и Саша изобразил это движением, словно подсекал рыбу на крючке. — Их жизнь зависит от тебя. Захотел, отпустил, захотел, дернул. Или вздернул!

Илья обливался холодным потом. Его накрыло воспоминанием из памяти Влада, в котором он, Влад, определяет своего сына в медицинский центр, а потом просто перестает навещать его, расписываясь в собственном бессилии. Он, взрослый мужик, переживший гибель боевых товарищей, уход жены, безработицу, криминал. Он, когда-то кадровый офицер армии, просто сломался как спичка, когда Саше поставили этот жуткий диагноз. Поступивший самым подлым, мерзким, отвратительным образом — как бедовые матери бросают младенцев на обочинах дорог или возле дверей. А ведь он знал, что Сашка нуждается в его помощи, заботе. И больше всего в любви. Но ушел.

— Прости… меня, — шепнул Илья. — Прости меня, сынок.

— Что ты там бормочешь? Ты что, плачешь? — у мальчишки вырвался презрительный смешок. — Что это с тобой?

Илья почти рухнул на колени — ноги больше не держали. Огромных усилий ему стоило поставить фигурку оленя на столик. В груди клокотало. Воздух палаты обжигал арктическим холодом. Его бил крупный озноб.

— Мне интересно, — сказал задумчиво Саша. — Ты только сейчас допёр, кто был твой куратор все это время?

— Я… — слова распадались на куски, даже не достигая губ.

— Думал, я здесь сдохну, и можно будет жить дальше спокойно, — умиротворенно говорил Саша. — Мне тоже так казалось. Пока я не понял, что могу притягивать людей. Как жуков за ниточку. Захочу — придет сестра. Или даже врач. Вот я и начал с врачей. Весело было. Они у меня тут маршировали по всей больничке. Хороводы водили по ночам. Мы даже в войнушку играли. Ха-ха!

Мальчик искренне радовался. Потом как будто спохватился:

— Но я ж не малолетка, правда? Ну вот, я и стал думать, что же это такое.

— Что? — выдавил Илья, скручиваясь гоголем от боли.

— То, что со мной. Сначала думал, это от лекарств, от химии. Вроде «глюков». А потом догадался. Это великая Сила. И мне она дана, потому что у меня есть миссия: построить новый мир.

— Сынок, от твоих игр страдают люди…

— Боль объединяет, — насмешливо сказал Саша. — Боль убивает слабаков и закаляет сильных. Ты же сам мне это говорил. Забыл?

Кажется, Илья понял все.

— Я построю новую Империю, — мечтательно говорил Саша. — Создам общество Совершенных людей. Это будет идеальное государство. Конечно, поначалу будет трудно. Но потом все пойдет как по маслу!

Он взглянул на Илью.

— Думаешь, не получится? Я много читал про такие вещи. И разработал план. Он, конечно, не такой подробный и обстоятельный, но тоже ничего, на первое время сойдет. Главное, иметь нужные связи с теми, кто имеет власть. Через них я все и сделаю. Создам мой собственный мир, в котором буду Богом, потому что смогу им управлять, и не как в дурацкой компьютерной игре, а по-настоящему. Я буду решать, как жить людям и когда им умирать. Неплохо, да?

Илья ощутил, как что-то внутри него лопнуло.

— Все проблемы людей от того, что они слишком много думают. Больше им это не понадобится. Вообще их проблемы от того, что они — люди. А мне не нужны люди — мне нужны «юниты». Исполнители! С их помощью я и построю Будущее!

Мальчишка ударил кулаком в ладонь.

— Саша, послушай, ведь они не куклы!

— Я тоже! Но всем было на это наплевать. Включая тебя.

— Это вовсе не значит, что остальные — такие же!

Саша с минуту презрительно смотрел на Илью, потом мечтательно повернулся к окну, в котором горели голубые сполохи. К уличному шуму прибавился вой мигалок и мегафонное бормотание. Раздался громкий хлопок.

— Отлично. Ты наверно не в курсе событий? Ведь после того, как тебя отрубило, я продолжал работать по Плану.

Илья припал на бок. Боль блуждала по его телу, выстреливая то здесь, то там, как протуберанцы на пылающей звезде. Мальчик продолжал вещать про свою увлекательную игру, но Илье уже все сделалось понятно и мысли его теперь работали над решением единственной задачи. А Саша с никнеймом Nomad рассказывал. Три дня, говорил он, в столице и городах страны бойцы Восхождения будут устраивать беспорядки, именуя их акциями гражданского протеста. В ответ власть объявит чрезвычайное положение, введет внутренние войска и установит особый режим общественного порядка. Восхождение выполнит свою задачу и будет распущено. Саша уже выбрал свою оболочку — неприметного партийного функционера, который по интеллекту, здоровью и харизме прекрасно подойдет для роли главы государства. Потом будут выборы, новый закон и новый порядок. И тогда страна шагнет в Светлое будущее. А уж потом… потом…

Саша захлебывался от удовольствия. Его глаза сияли. Его голос хоть и срывался, но сохранил детскую звонкость и озорство, какое захватывает ребят во время особенно увлекательной игры. Сейчас, в эти минуты, мальчишка искренне радовался.

Он был счастлив.

Легионы идеальных солдат маршировали в его воображении на покорение новых вершин. Современные мегаполисы, мощная техника, последние образцы оружия, бурно развивающаяся экономика и строгая, по-военному простая культура и философия жизни, в которой вырастут целые поколения Новых людей Будущего, неуязвимых, по-спартански закаленных, тех, кто завоюет остальной земной шар и установит мировой порядок по всей планете. Уроды, больные, старые и слабые будут уничтожены. Геном должен быть очищен от мусора. Его мир — место для сильных. Мощь и величие!

Мир Восхождения.

Мечты о новой расе.

Наука, достигшая немыслимых высот. Техника на грани фантастики. Цивилизация, сияющая блеском отшлифованных граней. Люди без эмоций, ведь эмоции вредны и причиняют страдания. Жизнь без любви, ведь любовь — глупая выдумка. Все это — вопрос времени.

И вот тут Илья вспомнил, сколько ему исполнилось лет.

— Сашка, — прошептал он. — Помнишь, кем ты хотел стать?

Мальчик с тревогой посмотрел в его сторону. Так смотрят на гадкое насекомое, которое выползло из вентиляции.

— Ты еще здесь? — мальчик поджал губы.

Илья предпринял слабую попытку подняться. Тщетно.

— Ты хотел стать полярником. Плавать на ледоколе, смотреть на айсберги и гулять по льдам, где живут белые медведи и пингвины, а в море плещутся моржи, и жить на станции, и кататься на санках, запряженных хаски. Любоваться полярным сиянием.

— Ты мне больше не нужен, — голос Саши дрогнул. — Уходи.

— Послушай. Хорошо. Я уйду. Но сначала мне нужно сказать тебе одну важную вещь.

— А, наверно про то, как сильно ты меня любишь? — засмеялся мальчик. — Потрясающе. Это так мило. У меня прямо сердце разрывается.

— Нет, — Илье все же удалось зацепиться за край кровати, словно то был уступ скалы, а он — альпинист без страховки, свисающий с обрыва. — Я не твой отец.

— Ты мне вообще не отец! Ты мне никто!

— Нет. Меня зовут Илья, и я работал охранником в торговом центре. Мы дрались с твоим папой в Мире Связей, а потом случилась странная вещь. Я попал в его тело, а он — в мое.

— Бу-га-га, — сказал мальчик. — Сам это придумал?

— Поверь мне, — сказал Илья и тут же пожалел. Он просил о невозможном.

— Ты меня отвлекаешь от важного дела, — голосок у Саши задребезжал, как банка с гвоздями. — Я начинаю злиться. Лучше сваливай отсюда по-хорошему. Иначе… ты знаешь, что будет.

Обманчиво хрупкий, его силуэт замер у окна. В этом хлипком мальчике скопилась колоссальная мощь, собранная уже не с тысяч — вероятно, с миллионов людей по всей стране. А любое неосторожное движение или слово заставит его детонировать. Как атомную бомбу. Илья подобрался к черте. Мысли его работали все быстрее. Ему как никогда нужна ясная голова и немного времени на раздумья.

— Знаю, — прохрипел Илья. — Слишком хорошо.

Не было у него времени. Ни минуты. Да и секунды наперечет — каждая могла оказаться последней. Хватит думать.

— Зеро, то есть я, убирал по твоим приказам людей, которые умели сохранять нити.

— Ну.

— То же самое делали в других городах и здесь. Твои ферзи убирали портных, одного за другим.

Мальчик Саша молчал. Слушал, нетерпеливо дергая заусенец. Илья заторопился:

— Когда портных остались единицы, ты переключил ферзей на более важные задачи. Ведь опасность исчезла. Верно?

— И что?

— Мне ты дал команду ликвидировать человека-Иглу по имени Илья, потому что тот собирал вокруг себя нити и мог бы стать проблемой. Я это сделал. Цель была уничтожена?

Вот тут Илья почувствовал, что попал. Мальчик покусал палец, обозрел результат и как бы нехотя выдал:

— Конечно. Он исчез. Погас как свечка. Ты же сам мне доложил, идиот. Забыл что ли?

Илье стоило серьезных усилий вскарабкаться на койку и присесть на краешек.

— Как я могу забыть такое? Это было одно из моих лучших заданий. Да только мне кажется, что этот Илья не умер. Он нашел какой-то способ остаться незамеченным и хочет тебя убить. Вместе с портными. Я почти уверен. Он собрал их вместе, чтобы нанести удар. Как раз когда ты этого не ждешь.

Было видно: Саша растерялся. Такого поворота в своем замечательном сценарии он не предусмотрел.

— Откуда знаешь?

— Чувствую.

Саша поколебался с минуту, но потом отрубил:

— Нет. Я тебе не верю. Жив он или нет, один или с кем-то, уже неважно. Пусть попробует сунуться, я ему так мозги поджарю, из ушей потекут!

Бесполезно. Стена. Железобетон.

— Вали, папуля. Твое время истекло.

Илья разозлился. С кряхтением он встал на ноги, и медленно обходя койку, процедил:

— Я тебе не папуля, маленький говнюк. Я попробовал поговорить с тобой по-хорошему, но тебя, видно, плохо воспитал твой настоящий отец с уставом вместо мозгов. Хотя ничего удивительного. Яблочко от яблони недалеко падает. Сейчас я тебя научу хорошим манерам. Что вылупился?

Мальчишка распахнул глаза. Вскинул руки и попятился.

— Избалованный засранец. Привык, что тебе все задницу подтирают? Ты думал, я перед тобой на коленках ползать буду только потому, что ты весь такой несчастный больной ребенок? Думал, я тебя начну жалеть? Ах, бедняжка! Что ты смотришь на меня? А?

Последние фразы Илья прорычал, брызжа слюной.

— Не трогай меня, — пискнул Саша и попытался перепрыгнуть через койку.

Илья навалился на него всей массой. И утонул во вспышке сокрушительной боли. Ощущения были такие, словно под ним извивается электрический скат, заряженный на максимальное количество вольт. Илья уже жалел о своем поступке: он сам приговорил себя к мучительной смертной казни. Но теперь обратной дороги не было. Даже если бы он и захотел вырваться из смертельных объятий, ему не хватило бы сил. Обмякший, словно куль с песком, он придавил собой Сашу, который слабо брыкался, стучал ногами и руками, и верещал тоненьким голоском:

— Отпусти!

Илья свистел как закипающий чайник. Зубы прокусили язык до крови. Барабанные перепонки лопались с влажным хлюпаньем. Все тело сотрясали судороги. Глаза затянуло багровым приливом. Запахло жареной плотью. Сердце взбрыкнуло и разорвалось в грудной клетке, поставив жирную точку в этой агонии.

А затем под ним вспыхнуло ослепительное сияние. Маленькая алая звезда. И он, обреченный Икар, падал на нее без шанса вернуться обратно. Пройдет совсем мало времени, прежде чем жар сотрет его в угли. Но пока он еще мог что-то сделать, он протянул нить к центру этого астрального тела мальчика-звезды, чтобы — пусть на мгновение — увидеть всю Сеть.

Черное пространство Мира Связей снова распахнулось перед ним бездонной пропастью. И он увидел все в мельчайших деталях. Миллионы одиноких искорок, отчаянно коптящих в тумане, как ночные костры. Миллионы, стянутые вместе в один пучок, который высасывал из них чудовищную энергию. Илья чувствовал их эмоции, страсти, желания. Их боль, гнев и ненависть, что служили топливом для печки. Их надежду, связанную с будущим, в котором каждый хотел найти теплое местечко.

Сеть зияла громадными проплешинами, превращавшими ее в рваные лоскуты человеческой ткани. Энергия струилась из нее, как вода из прохудившегося сосуда. Это напоминало фотографию космического телескопа, на котором был изображен смертельный тандем: звезда карлик, вытягивающая плазму из большого соседа.

И вдруг Илья четко понял: мальчишка уже ничего не контролирует. Для него эта способность — вроде магии, могущественное заклинание. И нитки для него — это обычные нитки из швейного набора, которыми можно играться, обматывая все без разбора и связывая узелки. Или крутить на пальцах как колыбель для кошки.

И вот заклинание произнесено. А что делать дальше, неизвестно.

Энергетическое торнадо расширялось и захватывало новые области.

Критическая точка была пройдена. Причем давно. Процесс стал необратим.

Мальчишка был триггером. Спусковым крючком.

Никакого спасения не существует.

31

Ночь еще властвовала над столицей, когда к зданию детского гематологического центра подъехало несколько машин. Из авто вылезли люди. Их было две дюжины, внешне ничем не похожих друг на друга. Посторонний наблюдатель никогда бы не подумал, что их что-то объединяет. Двадцать четыре человека рассредоточились вокруг территории больницы по периметру. У каждого в руке был клубок ниток. Белых, черных, красных. Всяких. Каждый намотал нитки на ладонь и перебросил свой клубок за изгородь, прямо на землю.

В предрассветных сумерках к медицинскому центру подъехал еще один автомобиль. Водитель вылез наружу, равнодушно мазнул глазами по почти затихшему паноптикуму, и направился к главному входу больницы. Он шел как победитель. Он шел так, словно все дела были сделаны, и торопиться больше некуда.

Он почти дошел до входа, когда навстречу ему вышел босой лысый ребенок в мятой пижаме. Человек застыл как вкопанный. Тихо завывал ветер.

— С днем дурака, — сказал ребенок.

Человек подпрыгнул, упал на бок, а изо рта у него потекла пена. Те, кто выстроили вокруг больницы периметр, тоже попадали на землю без сознания. Ребенок подошел к человеку, внимательно осмотрел его, пощупал пульс и проверил дыхание. Кивнул, взял человека за ноги и потащил к входу в больницу. Это было тяжело, ребенок пыхтел, отдувался, делал паузы, но через несколько минут дело было сделано. Удовлетворенный, он вернулся туда, откуда вышел. А контуженый мужчина остался лежать в холле, с выпученными глазами и открытым ртом.

32

Это место напоминало овальную комнату. Ее смазанные грани постоянно колебались, как раскаленный воздух жарким летом. Серое пространство, набросок реальности, сделанный неуверенной детской рукой в альбоме для рисования. Что-то среднее между храмом и криптой. Он болтался между полом и потолком, как воздушный шарик на веревочке.

Там, в том странном месте, кроме него, находилось еще шесть сознаний, и все они имели формы огненных человеческих силуэтов. Они висели вокруг каменного стола, на котором сидел, по-турецки скрестив ноги, лысый ребенок с глазами цвета арктического неба. Ребенок был единственным четким образом из всей обстановки.

Ребенок имел внешность Саши. Убедившись, что все смотрят на него, он сказал:

— Ну, вот мы снова встретились.

— Где я? Это сон? — спросил самый крупный силуэт.

— Да. Ночь для того и существует, чтобы видеть сны. А самые интересные сны приходят к нам перед рассветом.

— Что это за место? — спросил низкий силуэт. — И кто вы все?

— Это место находится в особом мире, его можно называть миром снов. Все люди путешествуют по этому миру, но он так же реален, как и наш, обычный.

— Я ничего не понял, — признался спросивший.

— Может быть, со временем поймете. Итак, я собрал вас вместе, чтобы кое-что прояснить. Вы узнали меня?

— Илья, — сказал силуэт поменьше. — Я скучала. Почему ты в таком виде? Где ты был?

— Вне себя, — сказал мальчик. Он положил ладошки на колени. Из его груди, подобно раскрывающимся лепесткам лилии, выпросталось семь разноцветных нитей, которые протянулись к каждому силуэту.

— Что это? Что происходит? — задергался большой силуэт, когда нить нежно коснулась его груди.

— Ничего страшного. Прежде чем я все объясню, расскажите, что произошло вчера.

В чертах силуэтов постепенно стала проступать индивидуальность. Там, где на месте лица раньше был сгусток живого огня, появились намеки на глаза, нос и рот.

— Это был ужасный день, — сказала огненная девушка. — Чего только не произошло! Сплошные катаклизмы. Что-то взорвалось, упал самолет, народ вышел митинговать на улицы. Все как будто с ума посходили.

— Верно. Я такое только в девяностые видел, — добавил здоровяк. — Полный беспредел.

— То ли еще будет, — ввернул худощавый парень. — Похоже на гражданскую войну. — Парень оглядел присутствующих и добавил. — Не знаю, как такое произошло, но надеюсь, что этот трип скоро закончится. А ты! Я тебя помню: охранник с добрым лицом. Как ты можешь быть в теле пацана?

— Сейчас возможно все. Ведь мы во сне.

Стало светлее. К текстуре стен, пола и потолка добавилось больше деталей. Грани стали четче, словно выплывали из дымки. Человек, который шел к больнице и очнулся здесь, оглядел себя и увидел, что из сгустка огня тоже обрел тело. Но все его туловище было плотно обмотано алой нитью. Он поймал на себе внимательный взгляд мальчишки, который сказал:

— Пришло время нам всем поговорить.

— Не тяни, — протянул худой силуэт.

— Не буду, — пообещал ребенок. — Накопилось слишком много вопросов без ответов.

Он убедился, что все слушают и продолжал.

— Вы спрашиваете меня, что происходит. Тонкие линии, которые протянулись между нами, это наши связи. Видите, как они мерцают?

— Красиво, — сказал самый маленький силуэт, девочка, линия связи которой с Ильей сияла изумрудно-зеленым.

— Точно.

— Погодите, я что-то не понимаю, — начал большой силуэт, тучный мужчина с пучком усов.

— Лично мне все понятно, — проговорил низкий силуэт, молодой мужчина.

— Мне тоже, — подтвердила Настя.

— Прекрасно. Ты тоже скоро поймешь, о чем речь, — успокоил толстяка мальчик Илья. — Итак, вы связаны со мной, потому что знаете меня. А я — вас. Возможно, даже лучше чем вы знаете себя. Но вы не знаете друг друга. И вот теперь мы вместе.

— Почему?

Илья как будто смутился. На мгновенье. Словно простой вопрос поставил его в тупик. Комната обрела окончательный вид. Теперь можно было ощутить запах сырости от камней, холод, слабый рокот. Превращение силуэтов в людей тоже завершилось. Единственной странностью остались плавно изгибавшиеся жгутики разноцветных нитей, что связывали каждого с лысым мальчиком.

— По одной простой причине. Я видел вас, всех. Задолго до того, как вырос и встретил. Я знал о вас. Ты, — он показал пальцем на толстяка, — работал начальником цеха на автозаводе, еще лет двадцать назад, помнишь? До того, как стал директором управляющей компании, а потом полез во власть.

Толстяк студенисто затряс щеками:

— Не понимаю, какое это имеет отношение…

— К тебе в бригаду хотел устроиться молодой паренек, плюгавенький такой, с плохим зрением. Его звали Ефим.

Мгновенно взмокший, депутат с фамилией Козлов, часто моргал глазами. Нет, он еще не вспомнил, но уже догадывался.

— Он был электрик по специальности. Ему очень была нужна работа, чтобы кормить семью. И ты предложил ему место, но на голом окладе, потому что тебе надо было ехать со своими детьми в Сочи, а фонд зарплаты не резиновый. Помнишь?

— Я…

— И он не стал устраиваться. Он сидел на пособии, но потом все-таки нашел работу.

— Он ничего не говорил про семью, — пробормотал толстяк.

Илья перевел дыхание и добавил:

— А в Сочи вы так и не поехали, потому что теща закатила скандал.

Повисло молчание.

— Отец как-то говорил мне, — подал голос парень по имени Павел — следователь, занимавшийся погромом в магазине техники. Тот самый, что вызывал Илью к себе на допрос. Все посмотрели на него.

— Батя рассказывал про одного мужика, который его на работу не взял. Вот значит как. Интересно получается.

— А ты, — Илья указал на Павла. — Вспоминай, когда ты еще учился в школе, в старших классах, сильно простудился и провалялся дома три недели. Оказалось, это не простуда, а воспаление легких. Тебе прописали антибиотики, и встал выбор — лечь в стационар, или колоться на дому. Мать договорилась с кем-то из поликлиники, и к тебе ходила делать уколы медсестра. Ты в нее влюбился и пытался флиртовать, хоть она была и старше тебя. А перед последним посещением подарил ей кольцо.

Павел покраснел.

— Юношеская придурь.

— Обычное дело, — согласился Илья. — Эта медсестра уже была в разводе, и откуда ж тебе было знать, что на руках у нее уже есть дочь, которую зовут Настя, и было ей тогда лет пять. Да?

Настя растерянно осмотрелась по сторонам, словно ее в чем-то подозревают.

— Я не знаю… Мама ничего такого не говорила мне.

— Конечно же, нет. У медсестры в день бывают десятки пациентов — дети, пенсионеры, инвалиды. Студенты и школьники. Наивный больной Паша был лишь тонкой ниточкой в этом огромном пучке. Но как бы ни была тонка ниточка, она сохраняется, если ты хранишь в памяти человека, с которым связан.

— Послушай, что все это значит? — взвился худой парнишка. Это был влившийся в братство Восхождения паренек, который взял себе номер 991. — К чему ты затеял это?

— Твой отец, — сказал Илья, — очень тебя любит.

Глаза 991 сузились до двух щелочек, а лицо побледнело. Бескровными губами он прошипел:

— Даже не смей. Слышишь, ты, больной ублюдок! Ты — долбанный глюк, плод моего воображения, проваливай из этого сна!

— Он любит тебя настолько, что охотно поменялся бы местами с мамой, но на все воля Божья, а мы ничего не можем с этим поделать.

— Заткнись!

— Он не любил никого, кроме твоей мамы. Он и сейчас ее любит, стоя на коленях у иконостаса, он просит Бога только об одном. Чтобы его сын…

— Заткнись, заткнись, заткнись! — заорал 991. — Я ненавижу его, ненавижу! Он должен был спасти ее!

Нить, соединявшая его с Ильей, задергалась, как линия пульса на кардиомониторе. 991 зарыдал. Слезы сочились из него, как сок из перезрелого, уже подгнивающего плода.

— Подождите-ка, — встрял Козлов, — о ком речь?

— Церковь Богородицы у Елисейского кладбища.

— Отец Афанасий? Он лучший священник, каких я знаю. Я у него постоянно исповедуюсь, и служит он хорошо, и говорит проникновенно. Так ты, выходит, его сын?

Раскрасневшийся 991 тер глаза, злобно поглядывая то на депутата, то на Илью:

— Ну и что? Мне какое до вас всех дело?

Он дернулся, всклокоченный, разгневанный, со сжатыми зубами.

— Пошли вы все! Катитесь все к чертям собачьим! — он попытался разорвать нить, но та была крепка.

— От людей не убежишь, Костя.

991 удивленно уставился на Илью.

— Откуда ты знаешь? Я никогда не говорил тебе своего имени.

— Разве ты до сих пор не понял, что от людей не спрячешься, даже за самый толстый слой брони? Ты думаешь, что живешь на необитаемом острове? Все мы — песчинки на этом пляже, и волны перекатывают нас по прихоти случая.

— Я не понимаю, — 991, он же Костя, болезненно хмурился, как маленький ребенок, которого потчуют гадким, горьким лекарством.

— Вспоминай второй курс, свой курсовой проект.

Костя в замешательстве почесал затылок.

— Методика интервью… общение с респондентами или что-то такое. Зачем тебе это?

— Ты взял интервью у нескольких людей. Среди них были не только твои друзья, но и случайные люди с улицы. Вспоминай.

Костя сделал мучительное лицо.

— Ты стоял на улице в компании оператора и обращался к каждому, кто проходил мимо. Большинство не обращали на тебя внимания. Люди проявляют удивительное равнодушие ко всему, что не касается их напрямую. Но пара-тройка человек все же остановились.

— Да, — наконец подтвердил парень. — Девушка, какой-то мужичок.

— И старушка, лет семидесяти.

— Точно.

— Ты задал ей три вопроса, которые заложил в свой курсовой проект. Три простых вопроса, ты их прекрасно помнишь, не правда ли?

— Да, — тихо сказал Костя.

— И на третьем вопросе, что произошло на третьем вопросе?

Костя стоял ни живой, ни мертвый. Со стиснутыми в кулаки ладонями. С зажмуренными глазами, на его щеках уже подсыхала влага.

— Ей стало плохо, и я побежал в аптеку, пока друг усаживал ее на скамейку. Я принес лекарство, мы немного посидели, чтобы убедиться, что ей стало лучше. Потом мы проводили ее до автобуса.

— Ничто не так не сближает людей, как боль.

— Наверно.

— Ты не отразил в курсовой ее ответы на вопросы.

— Я… Господи, как ты это делаешь?

— Не тот вопрос. Ты должен задать другой.

— Кто была та женщина, — вставила Настя.

— Правильно. — Илья обратился к стоявшей сбоку от Насти девочке. — Это твоя бабушка, зайка.

— Так это ты ее спас? — девочка Алена посмотрела на Костю. — Она мне про тебя рассказывала. Я думала, ты выше.

Она хихикнула:

— Какой интересный сон мне снится!

Все переглядывались, осознавая себя в новом качестве.

— Что же это получается? — сказал депутат. Костя, Павел, Настя растерянно смотрели на Илью.

— А вот что, — улыбнулся Илья.

— Ниточка! — Алена захлопала в ладоши и указала на вытянувшуюся между ними белую нить — тонкая линия возникла прямо в пространстве, словно проявилась на пленке. Сначала между Козловым и Павлом, потом потянулась от Павла к Насте, от Кости к девочке и к депутату…

— А вы? Кто вы такой? — спросила Настя связанного нитью мужчину.

— Никто, — процедил Зеро с лицом, казалось, натянутым на болванку. Он с ненавистью смотрел на Илью. — Не знаю, как тебе удалось украсть мое тело, но я его верну. А тебя закопаю, заживо.

— Уже поздно, — сказал Илья.

Зеро презрительно молчал. Его каменное непроницаемое лицо было обращено к Илье: казалось, никого другого он в этой комнате не замечает. Спокойное, бесстрастное выражение лица было обманкой. Его глаза пылали, а руки тряслись от напряжения.

— Может, разъясните нам ситуацию с этим товарищем? — спросил Козлов.

— Охотно.

— Что ты разъяснишь? — взорвался Зеро. — Ты же ни черта не знаешь! Ты ничего не понял. Ты все испортил! Все было продумано, все! Досконально. Это был план по спасению целого народа! Прыжок в лучший мир. А ты взял и все сломал. Ты вообще понимаешь, что ты наделал? Мы могли бы решить все проблемы и наконец-то зажить нормальной человеческой жизнью. Этот план был задуман с минимальными жертвами, все должно было пройти аккуратно и быстро.

Повисла тишина.

— И ради этого ты оставил своего сына умирать от лейкоза в одиночестве?

Зеро осекся. Его зубы клацнули, тело дергалось под плотным коконом нити, тщетно стараясь разорвать ее.

— Так было нужно! — вскричал он. — Только боль делает сильным. Я бы все исправил, когда мы закончили. Я бы искупил вину, полностью, клянусь!

Илья в облике мальчика Саши, сына Зеро по имени Влад, повернулся к остальным присутствующим.

— Все, что творится сейчас в стране, произошло по вине этого человека. Посмотрите на него.

— Нечего на меня смотреть! — ревел Влад-Зеро. Но они смотрели.

— Этому человеку было очень больно. И он решил, что больно должно быть всем. Посчитал, что так будет справедливо. Сначала он сделал больно своему сыну, а потом сын ответил ему взаимностью и принялся играть в эти кошмарные игры. В эти дикие флэшмобы, Возвышения, в протесты. А этот человек спрятался за маской исполнителя и наблюдал. Решил, что возвысился над остальными. Решил, что право имеет. Думал, его не зацепит. Но он связан с вами так же, как и все. Он ничем не лучше вас. И не хуже.

Мальчик совсем не по-детски улыбнулся и сказал:

— Ты вспомнишь сам, Владик, или мне сделать это за тебя?

Верхняя губа Влада вздернулась, обнажая зубы в грозном оскале.

— Нет.

Мальчик Илья вздохнул. Казалось, он очень разочарован нежеланием говорить.

— Ладно. Этого человека, Влада, бросила жена. Сбежала с другим, оставила на руках годовалого сына Сашу и исчезла без следа. Банальная история. Ни записки, ни звонка, ничего. Сначала Влад пил. Потом, когда ребенок потребовал внимания, он решил сдать его родственникам. Ребенок превратился в реальную обузу, ведь уже тогда Влад обдумывал свой план по переустройству мира.

— Замолчи, — прошипел Зеро.

— Но и родственники отказались от малыша. Это так типично для современных семей. Маленькая жилплощадь, маленькие зарплаты. Лишние рты. В этом нет твоей вины, Влад. Не переживай так. Люди не плохие и не хорошие. Они такие, какими их сделал мир.

Зеро зажмурился, со скрипом сжал зубы и уронил голову на грудь.

— Тогда Влад принял решение отдать ребенка в детский дом. В самый последний момент он нашел в себе силы отказаться. Он понял, что есть другой выход. И нашел мальчику приемную мать — одинокую женщину, которая посвятила бы всю себя воспитанию Саши. После нескольких собеседований подходящая женщина была найдена. Влад условился, что будет навещать ребенка и заберет его через десять лет. Женщина не возражала. Сделка состоялась. Все верно?

Влад, он же Зеро, не отвечал. Он повис на нитях, их хватка ослабла и у него появилась возможность опуститься на колени.

— Женщина, которая нянчила Сашу, была моей теткой, — сказал Илья. — Сестрой моей матери. — Его взгляд заскользил мимо Козлова и Кости, мимо Насти и девочки, еще дальше, и остановился на самом темном углу комнаты. Там стояла невысокая белобрысая женщина. Остальные словно бы только сейчас обратили на нее внимание. Женщина приблизилась к столу, и все увидели, что она имеет бледный, бесцветный вид, словно кто-то забыл раскрасить ее одежду, руки, волосы и глаза в нужные цвета. От ее груди к мальчику Илье тянулась розовая нить.

— Здравствуй, Илюша.

— Я скучал по тебе, — сказал Илья. — Хотя и знал, что ты где-то рядом.

— Верно, — улыбнулась тетка Вика.

— Ты помнишь этого человека?

— Достаточно хорошо. Ведь я была одной из первых, кого он… — женщина смущенно замолчала. — Я имела те же способности, что и твои знакомые, ведь я очень люблю шить. Помнишь, как я штопала тебе носки?

— Всегда разноцветными нитками, да еще с узором, — улыбнулся Илья. — Да. Ты тоже сделала свой вклад в план Влада. Пусть и неосознанно.

— Я не умела видеть так глубоко и широко, как он. Всю жизнь я видела только то, что вблизи. Моя близорукость меня, дуру, и сгубила.

Зеро не поднимал головы.

— Да, он идеально замаскировался. И нанес удар, когда ты стала ему не нужна. — Илья помолчал. — Я прочел твое письмо. А когда увидел катушку с белыми нитками, пришлось поразмыслить над этой загадкой. Ты всегда любила меня озадачить, тетушка.

Вика улыбнулась.

— Но только так можно развить в ребенке сообразительность.

— И за это я бесконечно тебе благодарен. Белые нитки, связи. Да, я понял не сразу. Но теперь все стало ясно. Ответ гораздо ближе, чем кажется.

— Прошу прощения, что прерываю, — вмешался тучный Козлов, — но не могли бы вы объяснить и остальным тоже, о чем идет речь? К примеру, мне как-то совсем не понятно, что здесь происходит. Нас вроде бы связывает цепь каких-то жизненных историй, это поразительно, но что из всего этого следует? И, черт побери, все происходящее как-то слишком реально для сна! Вам не кажется?

— Вы правы. Вся эта история слишком необычна, чтобы в нее можно было поверить. Такое случается только в снах, в чьих-то фантазиях. Но мы еще не закончили. Зеро был связан с моей теткой, а вот она дружила со многими в нашем городе. Она была открытым, хоть и странным человеком. Ее лечила мама Насти, с ней жил в одном доме отец Павла, она приходила на службу к отцу Афанасию… как видите, связей более чем достаточно.

Присутствующие смотрели на Вику и постепенно в их глазах заблестели искорки узнавания, словно бы они повстречали давнего друга после долгих лет разлуки. Они вспоминали, и новые лучи белой нити протягивались между Викой и остальными. Нить затронула и Влада, и все вместе в этой каменной комнате они образовали что-то вроде маленькой сети. Они заговорили с Викой, припоминая эпизоды из жизни, и чем больше они вспоминали подробностей, тем ярче разгорались нити связей, что соединяли их, а Илья, по-турецки сложив ноги, сидел на столе и наблюдал за ними. В какой-то момент голоса прорезал хриплый, безумный хохот. Все замолчали.

Зеро смеялся, задрав голову к потолку, и кадык на его шее стучал, как паровой молот. Обмотавшая его алая нить мерцала раскаленной докрасна проволокой. Его смех напоминал карканье, лай, визг, что-то животное, его смех взрезал тишину, как бритва — гладкую кожу.

— Дураки… Дураки!

Семь пар глаз смотрели на него. Отсмеявшись, он сплюнул на пол длинный вязкий ком, больше похожий на гусеницу, чем на слюну. Взглянул на них, на Илью в облике мальчика.

— Почему ты не говоришь им? Почему молчишь?

— О чем? — спросил Костя.

— Вы можете водить тут хороводы и обниматься до посинения, но от этого ничего не изменится! Слышите? Вы! Идиоты!

— О чем речь?

Теперь все обернулись к Илье. Мальчик печально переводил льдинки глаз с одного лица на другое.

— Кроме реального мира, существует Мир Связей — место, где все люди имеют астральные тела и отображаются их связи, вот как сейчас между нами. А это место что-то вроде капсулы, которая существует как бы вне времени. Точнее, время в ней заморожено. Я создал это место как укрытие. Потому что сейчас в реальном мире и в Мире Связей происходит настоящая катастрофа. В реальном мире разразится гражданская война. Ты был прав, Павлик. Так все и будет.

Илья нарисовал им картину — багровыми мазками на пепельно-сером полотне. После массовых выступлений правительство начнет давить демонстрантов силой. Будут побоища, погромы, убийства. А это, как снежная лавина, повлечет за собой массу новых выступлений, и начнется еще более крутой виток насилия. Сила, взращенная Зеро и его сыном, не захочет останавливаться: они испробуют все, чем располагают. Оружие, бензин, бомбы, теракты с заложниками. Начнется террор. В ответ власть завинтит гайки и лишит граждан политических свобод. Государство превратится в фашистскую диктатуру. Брат пойдет на брата, дети будут убивать родителей…. Наступит страшное, жуткое время. Оно уже на пороге. Все это началось давно, это набухало как гнойник, и вот настало время ему прорваться.

Илья набросал им еще один рисунок — сполохами огня в морозной космической пустоте Мира Связей. Связи, которые разорвал Nomad, распадутся, и люди останутся в одиночестве. Такие чувства, как верность, уважение, чувство дружбы, любви, привязанности отомрут. Их место займет злоба, ненависть, подозрительность, постоянная агрессия и гнев, которые будут сжигать одиноких брошенных людей, как высушенные деревья в пустыне. Но даже не это так страшно. Потому что вслед за этим наступит полная пустота. Люди превратятся в оболочки, без чувств и эмоций. Без желаний. Без жизни. Но гигантская пиявка, высасывавшая из них темную энергию, вот-вот лопнет, и Мир Связей утонет в ударной волне взрыва. Люди ослепнут, оглохнут, онемеют. Они потеряют всякую ориентацию в пространстве, они, возможно, даже лишатся памяти.

И это неизбежно.

Илья умолк. Очень долго никто не произносил ни слова.

— И что же нам делать? — спросил Павел.

— Сидеть и ждать конца? — спросил Костя.

— Заставить его все исправить! — вмешалась Настя, указывая на Зеро.

Илья устало возразил:

— Никто ни в чем не виноват. И ничего исправить уже нельзя. Все, что мы сейчас можем — вспомнить, кто мы такие. Вспомнить, кто был с нами все эти годы: близких, друзей, врагов. Все, что мы в силах сейчас сделать — оставаться людьми, живыми людьми, даже такими, как Влад. Ведь злость, гнев тоже часть человеческой сути. Главное, не быть безразличным. Все, что у нас осталось — это мы сами. А что касается белых нитей… это изначальная связь, та, которая объединяет всех людей. И она либо останется в нас, либо исчезнет. Навсегда. Я больше ничем не могу вам помочь. Простите меня.

Улыбка давно стекла с губ Зеро. Его постаревшее лицо сейчас не выражало ничего и вполне могло бы быть нарисованным на сыром куске картона угольком.

— Вечеринка окончена, — прошептал он.

И прежде чем эта секунда длиною в несколько часов закончилась, прежде чем пространство утонуло в ослепительной по своей мощи вспышке, окончательно превращая ткань человеческую в клочья, Влад тихонько пропел:

Это был куплет из детской песенки, которую ему пела перед сном мама.

33

В сумерках больничных переходов раздавались тихие шлепки — это босые ступни ступали по бетонной лестнице. Лысый мальчик в пижаме спускался вниз. Он очень устал, и с большим удовольствием лег бы сейчас поспать, но ему непременно нужно было сделать одно важное дело. Возможно, никогда в его жизни за все эти двенадцать лет у него не было более важного дела. Держась за перила, потом за стены, чтобы не упасть от головокружения, он шел по коридору к вестибюлю, который уводил к выходу из гематологического центра.

Когда он вышел на крыльцо и посмотрел на верхушки окружающих зданий, снегопад почти закончился. Это был обильный снегопад. Белые хлопья три часа падали с неба, покрывая землю плотным пористым ковром.

Скрывая под собой мокрый грязный асфальт.

Затушив пожары и костры.

Спрятав все мерзости и гадости, устроенные несчастными людьми за вечер и ночь предыдущего дня.

Мир покрывался белым, словно кто-то старательно стирал с листа ластиком все, что было там нарисовано. Крыши и деревья, земля, тротуары, улицы и проспекты, машины, фонарные столбы. Все белело в утреннем свете, и темнота панически отступала, откатывалась, уступая место новому дню.

Мальчик подошел к самому краю крыльца, присел на корточки и потрогал свежевыпавший снег. Ощущение было восхитительным. Мальчик засмеялся от радости. И сделал то, о чем давно мечтал. Он достал из кармана фигурку северного оленя и поставил ее в снег. Олень вернулся в родную стихию.

Теперь все встало на свои места.

Мальчик посмотрел вокруг, на пустой чистый мир. Прислушался к непривычной тишине. Скоро она прекратится. Город проснется с минуты на минуту. Снег еще падал, но не так обильно. Похоже, небо вытряхивало из закромов последние запасы.

Та часть его сознания, что превратилась на мгновенье в человека по имени Илья, растворилась в огромной ткани сети, как крупица соли исчезает в кипящей воде. Этот человек остался для мальчика Саши загадкой. Саша так до конца и не понял, как этому странному человеку удалось развернуть потоки темной энергии и перенаправить ее обратно, пропуская сквозь себя, словно через силовой кабель. Это был сильный человек. Сильнее его отца, сильнее самого Саши. Он мог бы, если захотел, забрать все себе.

Что будет дальше, мальчик не знал.

Он мог всего лишь предположить. Пофантазировать.

Например…

Люди будут ходить по земле, и смотреть на мир в лучах утреннего солнца. С тяжелыми, как после лихой пьянки, головами. С глазами навыкате, растрепанными волосами. Они будут подходить друг к другу и говорить:

— Здравствуйте. Как вас зовут?

— Здравствуйте. Я вас как будто знаю. Мы нигде раньше не встречались?

— Привет! Твое лицо кажется мне знакомым!

— Привет! Как дела?

Все эти люди будут сталкиваться друг с другом, как бильярдные шары после первого удара, и чувствовать, что их объединяет что-то общее. Похожее на рыболовную снасть: тонкие, мерцающие ниточки, которые будут видны всегда и везде, всем и каждому. Никаких двух миров не было. Всегда был один, единственный мир людей, который наконец-то обрели утраченное Зрение. И отныне любое чувство, любая эмоция будет отражаться в этой громадной сети на каждой связи, и каждый человек будет чувствовать боль или радость другого как свою. Открытый мир.

Снег почти перестал.

Мальчик Саша ловил редкие белые хлопья руками, радовался наступившему дню и тому, что живет.

Сегодня был день его рожденья.