Никогда не кончится июнь

Глава вторая

…– Алеша, угомонись и не мешай мне. Даша, это ты? Ну как контрольная? Иди сюда. Посоветуй, какой взять сарафан – голубой или сиреневый? Или, может, оба?

Мама вышла в прихожую, неся на руке два сарафана.

– Возьми голубой… – произнесла я, тяжело опускаясь на низкую тумбу для газет.

Следом за мамой в коридор выскочил младший брат.

– Алеша, да сядь ты на место, сил уже нет никаких! Из-за тебя забуду что-нибудь важное! Господи, как с тобой учителя справляются?.. Брал бы пример со старшей сестры! Вот Даша действительно заслужила поездку, педагоги на нее не нарадуются!

Надув губы, шестиклассник ушел в комнату.

Мама, свернув сарафаны в кучу, повернулась ко мне.

– Дашка, что с тобой?..

Внезапно я припала к ее плечу и разрыдалась.

А из ладони выпал листок, на котором стояла жирная двойка.

…– Нет, Игорь, поездку надо отменять, – резюмировала мама, когда вся семья собралась на кухне. – Как же мы поедем без Даши?..

Отец стоял как монумент, грозно подперев спиной дверь кухни. Выслушав длинную мамину речь, завершившуюся этими словами, он долго молчал и, наконец, тяжело произнес:

– Лера, я тебя понял, а теперь послушай меня. Что значит – как мы поедем без Даши? Даша не ребенок, ей скоро девятнадцать лет. Она должна была просто лучше готовиться к экзаменам. У всех нас был тяжелый год…

Мама хотела что-то возразить, но отец жестом остановил ее.

–…и я считаю, что из-за Дашкиной глупости, безалаберности – называй это как хочешь – лишать всю семью возможности настоящего отдыха, о котором мы так мечтали, просто несправедливо.

– Да, несправедливо, – тихонько поддакнул из-за угла предатель Алешка.

И в этот момент все посмотрели на меня, как на подсудимого, которому предоставляется последнее слово.

Я окинула взглядом сурового отца, преданную маму и замершего в ожидании братишку.

И, скрепя сердце, объявила:

– Я считаю, вы просто обязаны полететь. Я настаиваю. – Настояние получилось какое-то неуверенное. – А в следующий раз мы непременно отдохнем все вместе. Ну, раз уж так вышло…

– Три – один, – констатировал отец и посмотрел на маму. Та некоторое время молчала, но, поймав мою вымученную улыбку, наконец, сдавленно произнесла:

– Ну, хорошо. После обеда съезжу, сдам Дашин билет…

Таким образом, заседание семейного совета состоялось, и наутро все, кроме меня, улетели в Италию.

Сдерживая слезы, я проводила их в аэропорт, выслушала мамины последние наставления и с нелегким сердцем вернулась домой.

Квартира встретила меня непривычным безмолвием – ни маминой болтовни по телефону, ни тяжелых шагов отца, ни воплей каких-то мультяшных уродов из Алешкиного компьютера. Впервые в жизни я осталась дома совсем одна.

Телефонный автоответчик мигнул красным огоньком. Я нажала на кнопочку.

– Даша Буранюк? Это Артем Витальевич. Ваша пересдача назначена на 12 часов дня четвертого июня. Жду вас в аудитории номер 17. Готовьтесь. Желаю успеха.

Я представила золотящееся в закатном солнце Средиземное море, потом подошла к полке, где громоздилась куча дисков с классической музыкой и вытащила оттуда концертное исполнение оперы Дмитрия Шостаковича «Катерина Измайлова».

Включив оперу с жутковатым сюжетом, я устроилась в вертящемся кресле за компьютером и начала водить мышкой по коврику, стреляя разноцветных пиратов.

– «Помер Борис Тимофеевич!..» – пророкотал из наушников глубокий бас.

Я приготовилась к вдумчивому прослушиванию, но не успела дослушать первую строку арии, как содрогнулась в кресле – кто-то так неистово колотил в дверь, словно хотел во что бы то ни стало сорвать ее с петель. Скинув наушники, я побежала в прихожую и прильнула к глазку. За дверью стояла соседка снизу, толстая Надя Козяичева.

Я открыла дверь и вопросительно посмотрела на нее.

– Помер Борис Тимофеевич, – сообщила та.

– Что?..

– Сосед твой сверху, говорю, помер, – втолковала Надя, – по пятнадцать рублей с квартиры собираем на венок. Я вам звоню-звоню, стучу-стучу… Ты спала, что ли?

Я мельком посмотрела на Надины огромные кулаки.

Да ты своим стуком и Бориса Тимофеевича из гроба поднимешь!..

– Ага, – испытывая какое-то странное смятение, сказала я, сгребла мелочь с тумбочки и сунула ей в потную ладонь.

– А родители где? – поинтересовалась Надя.

– Уехали, – коротко ответила я, захлопывая дверь.

Черт знает что.

Взгляд упал на лист с контрольной – он, до сих пор никем в суматохе не поднятый, валялся возле полки с обувью. Я подобрала его и медленно поднесла к глазам.

И все-таки, что-то в нем не то. Я не могла написать этого.

Я вдруг отчетливо вспомнила, как звучал этот второй отрывок, заданный для угадывания, и как моя рука уверенно выводила на бумаге: «ариозо Ленского»… Почему же сейчас я вижу совсем другие слова?..

И…

И совсем другой листок!

Память, открывшая мне момент написания, явила мне и тот лист, на котором было начертано про ариозо Ленского. Тетрадный лист в клеточку, обычного формата.

Этот листок тоже был в клеточку, но она была чуть мельче. И сам лист был чуть-чуть меньше обычного.

Кто-то подменил листы!

Но кто, кто?

И зачем?

Скорее всего, кто-то сделал это из зависти – незадолго до экзаменов я во всеуслышание объявила о семейной поездке в Италию после окончания училища. И, как водится, не все восприняли это известие с радостью. Светка Липатова, помнится, недовольно протянула:

– Конечно, у тебя же папа – адвокат…

И Лена Курганова тоже скривилась и шепнула Светке: «Деньги некуда девать…»

Припоминая все это, я вновь посмотрела на листок. Потом вынула из сумки тетрадь – ту самую, из которой был вырван лист для контрольной. И вложила в нее тот, что держала в руках. Он был явно мал – он лежал в тетради, словно младший брат всех остальных, скрепленных дугами скобок.

Если это кто-то из завистливых одногруппников… что ж, пусть радуются.

Скоро я получу диплом и, надеюсь, больше никогда их не увижу.

…Но ведь почерк, которым выполнена контрольная – мой почерк! И он не подделан, нет – я ясно вижу свою руку.

Как же так?..

Так ничего и не поняв, я прошла обратно в комнату и вновь надела наушники.

«Ах, Борис Тимофеевич, зачем ты покинул нас?!.» – на невероятной высоте завизжал истерический женский голос.

Я вздрогнула от какого-то нехорошего ощущения и тут же сорвала их обратно.

Квартира Бориса Тимофеевича, того, что умер наяву, а не в опере, располагалась как раз надо мной.

Борис Тимофеевич Залевский. Одинокий пенсионер.

Кажется, антиквар.

Я была у него однажды, в детстве – мой брат Алешка тогда еще даже не родился. Я относила пожилому антиквару блины – была Масленица, мама напекла блинов и послала меня с огромным блюдом раздать их всем соседям. Тогда-то в первый и единственный раз я и попала к Борису Тимофеевичу.

У него было очень уютно и интересно: много картин, каких-то старинных предметов… Борис Тимофеевич, помнится, налил мне чаю с мятой и земляничным вареньем…

А теперь его уже нет…

Я поняла, что, несмотря на необходимость подготовки к музлитературе, не смогу больше слушать «Катерину Измайлову», вытащила диск и сунула его обратно на полку.

Тишина вновь объяла меня со всех сторон.

При мысли, что в квартире наверху стоит такая же неживая тишина, стало жутковато.

Может, послушать что-нибудь повеселее? Например, «Свадьбу Фигаро»?..

Но почему-то мне показалось это неэтичным по отношению к лежащему наверху покойнику.

Внезапно мне стало безразлично все на свете.

Пусть даже я останусь на второй год.

Я выдернула наушники и выключила компьютер.