Невестам положено плакать

Глава 4. Агнец

Поздняя весна превратилась в лето неожиданно. Ветер сбежал из дубрав, точно уж в нору спрятался. Солнце ослепляло всякий раз, стоило лишь выйти из полумрака замковой башни.

Холод и сырость, однако, не спешили уходить из комнат будущей королевы. Те хоть и были богато убраны гобеленами и топились куда лучше прочих помещений вотчины Тибальда, всё равно полнились влагой. К утру Гленна, спавшая свернувшись калачиком на сундуке в ногах госпожи неизменно замерзала, а кувшин с водой для умывания, который служанка приносила вечером, покрывался тоненькой корочкой ломкого льда.

В чём-то замок Тибальда и короля Эгга был схож: в Ирландии тоже гуляли сквозняки. Правда там, когда Гленна просыпалась в общей комнате для слуг, девушка не чувствовала себя такой разбитой, как на чужом берегу.

В старых историях, которые рассказывали в дни летних праздников у костров, родная земля питала силы волшебников и героев древности. Гленна, прежде не верившая в подобные рассказы, стала догадываться: не так уж они лживы. Как ещё было объяснить, что в землях англичан Гленна чувствовала себя лишней, не смотря на почётное место за столом, красивое убранство комнат, где она служила, и почтительные поклоны её госпоже? Сама земля родной Ирландии теперь казалась ей волшебной страной. Она вспоминала щедрое на ласку солнце, гладившее её своим теплом по плечам и рукам, белым даже в дни зноя (хотя в Ирландии те были недолгими) — сердце её замирало.

Ей не хватало близости моря, совсем недружелюбного. Море Ирландии обладало вздорным характером, часто на нём поднимались волны ростом выше Гленны, а на берегу не находилось ничего, кроме скал и галдящих чаек. Только воздух, напитанный его ароматом, ворчливый рокот прилива и ветер, полный соли и брызг были родными. Иногда Гленна позволяла себе глубокий внимательный взгляд в сторону реки, бежавшей у стен замка и питавшей его ров. В эти мгновения девушка представляла, что это море, а вовсе не речная вода, хотя общего было мало. Когда она, не в силах найти в этом занятии утешение приходила в себя, её пальцы вновь тянулись к кольцу матери.

Подготовка к свадьбе мало касалась Гленну. Она, как ни странно, была скорее наблюдателем, которому не позволяют взглянуть на полную картину до начала торжества. Платье госпожи цветом напоминала козье молоко, а ручное кружево и серебряная нить, которыми одиннадцать белошвеек расшивали слои тонкой красивой ткани, наводили на мысли о лунном свете. Гленна вовсе не боялась темноты, особенно когда ночи были ясными. Ей, не любившей привлекать к себе лишнее внимание, мгла казалась на диво уютной. Онора же, напротив, темноту не любила. Солнечный свет, казалось путался в её волосах и мягко сиял под нежной кожей. Свадебный убор принцессы весил так много, что на примерку его несли четыре служанки, но Онора всякий раз держала спину прямо, точно тяжесть наряда делала её осанку ещё более величественной, чем прежде.

Правда, Гленна знала: привыкнуть к весу вышитого серебром наряда принцессе было не так просто. Она уже посылала служанку к местному травнику за мазью, которую следовала втирать в плечи и шею, чтобы те не так сильно ныли к ночи.

Со стены замка было видно и место торжества. Холм в отдалении, странное место, где не росли деревья, за то на самой его вершине лежали большие валуны, должен был стать местом главного торжества. Два десятка работников строили навесы, деревянные арки и опоры для свадебных шатров. Когда Онора выразила желание посетить место стройки — ей отказали, объяснив это тем, что местные считали подобный визит невесты на место основного обряда плохой приметой. Это не понравилось ни Оноре, ни Гленне. Принцессе потому, что она не терпела любого сомнения в своём авторитете. Она едва сдерживала злость, когда отвечала лорду Хойту. Хотя Гленна знала, что она прислушается к его словам: с мнением народа нужно было считаться, по крайней мере пока Онора не станет королевой окончательно.

Гленне же это не понравилось по другой причине. Она не слышала ни от кого о подобной примете, хотя кухонные девки, цветочницы и те, что чистили жаровни в замке болтали о свадебных приметах без умолку. Уверенные, что Гленна плохо понимает их язык, местные женщины не особо старались следить за тем, что именно обсуждают. Это было не единственное, что показалось девушке странным.

Однажды в замок пригласили слепого старика, в бороду которого были вплетены птичьи перья, мелкие дубовые веточки и серебряные обереги. Стоило лишь Гленне взглянуть на него — холод побежал по спине, а горло сдавило от дурного предчувствия.

— Этот человек произнесёт слова благословения и начертает несколько знаков на теле принцессы, чтобы та была плодородной, — объяснил лорд Хойт.

Брови Оноры взлетели высоко. Не отличавшаяся суеверностью девушка не понимала смысла подобного обряда, но согласилась: ей нужно было соблюсти все местные традиции, чтобы никто не усомнился в законности уз брака, связывающих её с королём.

Старец бросил в жаровню дурнопахнущие травы, а краска цвета крови, которой он рисовал на груди, шее и лице Оноры угловатые некрасивые символы, вызывала у Гленны неприятие. С трудом от брезгливой гримасы сдерживалась и Онора. Никто этого не заметил, но служанка знавшая принцессу с детства распознала признаки этой борьбы.

— Надеюсь, это можно смыть? — спросила Онора недовольным тоном сразу же, когда старик закончил песнопения.

— Можно, — ответил с улыбкой Хойт прежде, чем покинуть комнату вслед за служанками, ведшими под обе руки старика.

Краска смывалась с нежной кожи принцессы неохотно. Её потёки стекали с лица и шеи, касаясь ключиц, меж которыми был нарисован ещё один знак, самый крупный и яркий.

Онора в нетерпении сама взяла тряпицу, оттирая кожу там.

— Отвратительно, — говорила она, — что за мерзкий обычай, позволяющий старику касаться будущей королевы грязными пальцами.

Гленна понимала негодование Оноры, но в ней ещё зрело и другое чувство, куда более глубокое, чем простая брезгливость. Она помогала принцессе смыть алую краску и уговаривала себя, что знаки были лишь частью свадебного обряда и не несли никакого зловещего смысла.

Церковный обряд, совершённый христианским священником, проводился утром, при свете белого дня. Другой же, тот, что, как говорили, был привычнее местным жителям должен был свершиться под оком полной луны на следующую ночь.

Из-за того, что старые боги и новый единый Бог в этих землях ныне почитались чуть ли не как равные, Тибальд и Онора, играли свою свадьбу трижды.

Они поклялись друг другу в верности у христианского алтаря. Затем, под руку прошествовали в рощу, где у самого большого дуба, украшенного пёстрыми лоскутами ткани, собрался простой люд. Там они повторили свои клятвы, но уже не перед лицом единого нового Бога, а призывая духов пращуров обратить на них свои взоры с той стороны.

То, что должно было произойти ночью на холме, куда Онору не пускали из-за суеверия, казалось Гленне самой странной частью свадебного празднования. Почему-то, о нём говорили шёпотом, а если замечали внимание Гленны — преставали обсуждать. Ранним утром, когда Гленна, разбуженная холодом, вышла на стену замка, она увидела, как тот же старик, что накануне малевал странные знаки на коже невесты, в компании самого короля, лорда Хойта и пары служанок, поддерживавших его под руки, обходил кругами валуны, которые были хорошо видны даже издали.

Ей было не по себе наблюдать за этим. Каким богам служил этот старик? Добры ли они были? Верил ли им король Тибальд больше, чем прочим?

Глядя на странное действо, Гленна вновь задавалась этими вопросами, будоражившими её дух. Ей вновь захотелось бросить материнское кольцо в бегущую воду, может быть, прямо в ров под стеной замка, который питала полноводная весенняя река. Почему-то ей вовсе не хотелось видеть тот обряд, который будут совершать третьим на богато украшенных холмах при свете полной луны.

Конечно, она ни слова не сказала своей госпоже о своих опасениях, а материнское кольцо так и осталось на среднем пальце левой руки, где было ему и место.

Когда ночь опустилась на рощу у замковых стен, настало время собирать невесту в путь к холму, где ей предстояло стать королевой.

Три девушки были отправлены им в помощь. Тяжёлое платье, расшитое серебром и кружевом надевали медленно и величаво. Они говорили на английском, как она хороша. Гленна знала, что это часть обычая, так же, как и принцесса. Той явно этот обряд нравился куда больше, чем тот, что вчера совершил над ней старик.

Три слоя тонкой ткани с искусной вышивкой и украшениями из кружева, изображавшего цветы и птиц, были одеты поверх сорочки, которая была частью приданого невесты. В золотые волосы вплетали цветы боярышника. Длинная вуаль, до того тонкая, что казалось её сплели пауки, а не люди, ждала своей очереди. Ею должны были укрыть принцессу, скрывая точёную фигуру почти до самой земли, чтобы злые духи не наделали бед прежде, чем она взойдёт на свадебный челнок и по воде отправится к холму, где будет ждать её жених.

— Ты такая мрачная Гленна, что это даже смешно, — сказала, вдруг, Онора, когда девушка вплетала в её волосы обережную бусину, — это невестам положено плакать в день свадьбы и скорбеть о девичестве. Ты- то, нынче не невеста.

К счастью именно в этот миг, двери в комнату принцессы отворились, потому Гленне не нужно было отвечать, даже если бы Онора потребовала.

В комнату вошёл Тибальд в сопровождении слуги.

Он был облачён в красные одежды, совсем не подходившие к белым одеждам Оноры.

Гленна, как и другие служанки, поспешно отошла в сторону от госпожи и склонилась в поклоне. Растерянность на лице Оноры быстро сменилась радостью. Наигранной, как думала Гленна, но выглядевшей со стороны вполне искренней.

— Муж мой, — с придыханием сказала она, потупив взор, точно присутствие Тибальда вызвало в ней девичье волнение такой силы, что совладать с ни было трудно.

— Ещё не муж, — сказал Тибальд, голос его был напряжён, — или ты веришь в этот обряд, что проводил христианский священник?

— Другие дамы верят, — сказала она легко и улыбнулась до того обворожительно, что даже Гленна не могла не признать красоты её игры.

Тибальд усмехнулся. Внезапно, он в два длинных шага пересёк расстояние разделявшее их.

— Натерпится стать мне женой?

Онора посмотрела в его глаза открыто, даже вызывающе. Не слишком ли большую вольность проявила она в этот миг? Не выйдет ли храбрость боком?

— Я пройду все возможные обряды перед лицом всех богов и людей, что в них верят ради того, чтобы стать ею, — заявила она. Голос её отразился от стен и потолка, рождая эхо, которого в это помещении не было никогда прежде. Она могла бы в этот момент выглядеть особенно величаво, как истинная королева, если бы не Тибальд.

Холод мелькнул в его прежде безжизненных глазах. Он схватил её за подбородок, склонился так близко, что дыхание опалило губы принцессы. Гленна заметила, как у неё невольно сжалась челюсть. Должно быть, грубое прикосновение было для неё болезненным. Тибальд не собирался целовать Онору, как могло показаться со стороны. Вместо этого он сказал со странным, пугающим выражением.

— Тебе так хочется стать королевой, красавица. Тебе мало того, что в твоих жилах течёт королевская кровь, тебе недостаточно того, какая сила в ней заключена. Кровь королей — гуще прочей, она одна стоит сотни, тысячи жертв. Королевская кровь — ценность столь большая, что даже третья дочь чего-то стоит.

Он отпустил Онору. Та отшатнулась, теряя равновесие. На подбородке остались алые пятна.

Тибальд посмотрел на Гленну. Это было неожиданно. Ей показалось, что он видит её насквозь, захотелось спрятаться. Затем, он вновь повернулся к невесте.

— Ты станешь королевой, принцесса Ирландии, надеюсь, это сделает тебя счастливой хотя бы на мгновение.

Сказав эти непонятные, неуместные слова, Тибальд развернулся и вышел прочь. Слуга, поклонившись, вышел следом.

Когда дверь за ними закрылась, в комнате стало легче дышать.

Гленна посмотрела на Онору, Онора — на неё. В покоях принцессы всё ещё были посторонние: взволнованные девушки, помогавшие совладать с тяжёлым свадебным нарядом. Принцесса и её служанка не могли говорить открыто, но Гленна видела, как визит короля пошатнул самообладание Оноры. В её глазах появился зов о помощи, но Гленна не могла ей помочь.

Будущая королева совладала с чувствами стремительно. Их безмолвный диалог длился несколько ударов сердца. Онора потёрла подбородок, разгоняя кровь.

— Скоро взойдёт луна, — сказала она тоном полным высокомерия, — а мы ещё не готовы. Сделайте уже что-то полезное! Пусть кто-нибудь принесёт мне вина!

Лунный луч коснулся городской стены. Ясная ночь была на диво светлой. В такие дни, когда на безоблачном небе сияли луна и звёзды, мерцающие и холодные, на Родине, в Ирландии, молодёжь собиралась вокруг костров за невинными забавами, играми и танцами. Гленна знала об этом, но никогда не сидела в кругу сверстников, наблюдая за тенями, пляшущими вокруг костров. Тем более, не вёл её под руку милый сердцу парень в сторонку, не шептал слов, горячо обжигая кожу дыханием, не касался лаской рук, шеи и бёдер. Обо всём этом рассказывали бесстыжие служанки, которым свободы давалось куда больше, чем Гленне и, уж тем более, принцессе.

Знала ли Онора эти истории, рассказанные шёпотом? Осмеливались ли при ней девушки вспоминать залитые лунным светом поляны и тенистые рощи, где уединялись с милым? Гленна не осмеливалась спросить. Может быть Оноре это знание было и ненужным: вероятно, её саму не утешило бы то, что в Ирландии, которую она, скорее всего, никогда не увидит, тоже лунные ночи связывались с любовью.

Саму Гленну это утешило, но немного. Волнение сделало её неуклюжей. Когда в покои будущей королевы постучали, чтобы вести её во двор, где начиналась свадебная процессия, служанка уронила заколку которой собиралась подколоть собственную пуховую шаль, подарок принцессы перед собственной свадьбой. По древнему обычаю, невеста дарила незамужним девушкам из своей свиты памятные безделицы, как эта заколка, которая укатилась куда-то между кроватью и сундуком. Искать её времени не было, потому Гленна лишь запахнула шаль потуже и взяла подбитый мехом плащ будущей королевы, который та должна была надеть, когда выйдет на улицу. Ночи были ещё холодными.

В комнату вошли двое. Лорд Хойт, разодетый будто сам был женихом, должен был быть посаженным отцом на свадьбе. Он подал руку Оноре и та, ничуть не изменившись в лице приняла её. Вторым сопровождающим, как ни странно, был христианский священник, который пришёл благословить новобрачную перед долгой дорогой.

— Разве ваш Бог одобряет подобные праздники? — спросила Онора.

В её голосе звенела издёвка.

Священник промолчал. Он лишь осенил будущую королеву благословением, а Онора склонила голову в ответ с почтением, по крайней мере внешним. Она прекрасно понимала, какую важную роль играет поддержка церкви в борьбе за власть Тибальда, успех которого отныне был и её успехом.

Она вышла в узкий коридор вслед за священником, поддерживаемая лордом Хойтом. Гленна засеменила следом, прижимая бархатный плащ и кружевной покров к груди, боясь уронить его в узком проходе винтовой лестницы. Сейчас здесь было так темно, что двигаться приходилось на ощупь и её, в отличии от принцессы, не направляла чья-то уверенная рука.

Они вышли на стену. Холм, украшенный к свадьбе, мерцал огнями костров и жаровен. На мгновение Гленне почудилось: то пожар поедает праздничные шатры, но иллюзия эта была недолгой.

— Госпожа, — позвала Онору Гленна, — наденьте плащ, ночь холодна.

Онора обернулась, смерила взглядом Гленну.

— Не нужно, — сказала она, — не так уж и холодно.

От волнения и Гленна совсем не чувствовала ночной прохлады. Будь они с принцессой одни, служанка настояла бы, ведь заболей Онора — обвинили бы Гленну в беспечности. Только сейчас у неё сил спорить не было вовсе.

Они спустились во двор, где несколько красиво одетых девушек, ждали свою госпожу. Они должны были сопроводить её по реке, изображая плакальщиц, скорбевших по девичеству Оноры. Была здесь и на диво уродливая старуха, бросившаяся в ноги будущей королеве и, выкрикивая её имя, принявшаяся раздирать собственное лицо ногтями и вырывая волосы.

Онора отшатнулась не скрывая отвращения.

— Не беспокойтесь, госпожа, — сказал ей Хойт едва слышно, — эта старуха не поплывёт с вами в лодке. Ей хорошо заплатили за эти слёзы — вот и старается.

Четыре девушки приняли из рук Гленны кружевной покров и, под вой старухи, накрыли невесту. В лунном свете кружево казалось полупрозрачным, совсем невесомым, а фигура принцессы — таинственной и невыразимо прекрасной. Будто бы сиды вывели свою дочь пройтись по земле, а там, где она ступит — распустится цветок.

Гленна заметила, что пастырь идёт прочь, ни с кем ни попрощавшись.

Они, окружённые девушками, убранными цветами, юными и печальными, вышли за ворота замка и спустились к реке. На пути их встречали жители замка и окрестных земель: люди кидали под ноги принцессы венки из собранных недавно цветов, воздух полнился ароматом костров и цветущего боярышника. Никто не желал радости плодородия, они хранили молчание, лица людей были напряжены и лишь некоторые из них что-то шептали. Какой-то мужчина, осенил себя охранным знаком христиан, когда Онора прошла мимо. Принцесса, должно быть не заметила, но вот Гленна, шедшая немного позади, — да.

Когда дорога свернула к роще, стражи не пустили любопытных следом. Лесная тропа выводившая к пристани должна была оставаться безлюдной. Лунный свет проникал сквозь кроны козьих ив, тянувших свои ветви к тёмному небу. Два стражника, присоединившихся к ним, несли факелы, но их свет больше волновал, чем успокаивал. Онора в окружении плакальщиц шла ниспешно. Гленна подумала: если ей так тяжело идти по лесной тропе не оступившись, как трудно должно быть Оноре, лицо которой было закрыто кружевным покровом, сквозь который и при свете дня трудно было смотреть по сторонам.

Гленна не удивлялась, что проводы невесты напоминают проводы усопшего. В Ирландии они тоже был далеко не весёлыми. Ведь заканчивалась жизнь девицы Оноры, принцессы, дочери отца своего. Она и впрямь умирала, чтобы её место на земле заняла другая, взрослая женщина, жена своего мужа, королева Англии.

Служанка не видела лиц своих спутников, но предполагала: никто из них не улыбается в этот миг, даже лорд Хойт. Пусть свидетелями им теперь были лишь деревья да лунный свет — нельзя было нарушать заведённого прежде порядка.

Разве что, Онора не станет лить слёзы. Она вообще не умела плакать, особенно по указке. Гленна же не позволяла свои слезам катиться по щекам лишь потому, что опасалась: не остановится, коли начнёт. Слишком много потрясений принесла её сердцу эта весна, а перемены не сулили спокойствия.

У пристани их ждал свадебный караван из трёх добротных лодок. Каждая из них была украшена цветами боярышники и зелёными ветвями дуба. На вёслах по двое сидели юноши, одетые до того неприметно, что в свете луны делались почти незаметными. Деревянная пристань была застелена ковровом, по которому предстояло пройти Оноре прежде, чем взойти на борт главной лодки, украшенной особенно богато.

Стражник подошёл к самой кромке воды и сделал несколько плавных движений факелом. Мгновение спустя, на той стороне реки зажёгся маленький огонёк, затем ещё один, и ещё. Вскоре огоньки выстроились в длинную нить, бегущую к подножию холма. Гленне даже подумалось, что это болотные огоньки прибыли поприветствовать королевскую невесту, души предков, в чьих жилах когда-то тоже текла королевская кровь. Только служанка тут же упрекнула себя в легковерности: то были вовсе не духи, а слуги с лампадами в руках. Огонь, что принесли они на берег, отмечал очертания речных изгибов и указывал путь.

Онору внесли на лодку слуги, затем, они подхватили и Гленну, никак этого не ожидавшую. Она изумлённо охнула, но от вскрика удержалась. В который раз она чуть не уронила бархатный плащ, который вынуждена была теперь нести всю дорогу. Должно быть, будет ходить с ним и на свадебном пиру.

Онора села на подготовленное для неё место. В окружении цветов боярышника, мерцания воды и отблесков лампад где-то на противоположном берегу реки, она ещё меньше походила на человека, чем прежде. Зрелище очаровывало.

Сев на дно лодки позади скамьи, где устроилась Онора, Гленна увидела, как девушка завела за спину руку.

Не колеблясь, служанка накрыла ладонь госпожи своей. Тёплые пальцы невесты сжали её в ответ, вцепившись, точно малое дитя в руку матери.

«Как ей, должно быть, одиноко сейчас», — подумала Гленна.

Кроме неё и лорда Хойта, плывшего на одной из лодок свадебной процессии, здесь больше не было их соотечественников.

Они поплыли вдоль огней лампад. Тихий плеск воды, тронутой вёслами, действовал на Гленну точно колыбельная. Они продолжали держаться за руки, хотя едва ли кто-то кроме них самих заметил это.

Вдруг, над рекой раздались звуки музыки, заставившие Онору сжать пальцы Гленны сильнее. Ошибки быть не могло: ирландская лира, звонкая и мелодичная, звала их к берегу, где за излучиной реки показалась освещённая светочами пристань. Там у самой кромки воды, залитая лунным светом стояла девушка. Когда лодка убранная цветами боярышника показалась, к звукам лиры присоединился её голос. Сердце затрепетало: кем бы она ни была, слова гэльского языка лились с её уст охотно, заставляя сердце Гленны сжиматься.

Девушка и впрямь была ирландкой. Её рыжие волосы и тонкий стан даже в лунном свете бросались в глаза, но больше прочего её выделяло то, что творили ловкие пальцы и рождали её уста.

Лодки пристали к берегу. В воду вошли слуги, чтобы перенести невесту на землю, Гленна же, спрыгнула на помост сама: звуки знакомой музыки будто предали ей сил. Чего нельзя было сказать об Оноре: её поступь потеряла былую уверенность. Словно напоминание о доме, напротив, силы её подточило. Лорд Хойт вновь взял Онору под руку.

— Чудесный сюрприз приготовил ваш жених, принцесса, — сказал он и кивнул в сторону певицы.

Гленна увидела, что её лицо было расчерчено знаками, как полагалось в дни особо важных обрядов. Девушка с лирой пошла вслед за ними, голос её был так же чист и звонок, когда они поднимались на холм и ни разу не сбился с такта. Одна мелодия сменялась другой, вторая — третьей. Каждая была прекрасна.

На холме огня было столько, сколько Гленна не видела за всю свою жизнь. Костры горели жарко, люди подле них кланялись Оноре, которая шла теперь первой в процессии. Земля была устлана добротным полотном — роскошь, которую мог позволить себе только король.

Пальцы ирландки продолжали ловко перебирать струны лиры, хотя голос её утих. Наконец, Онора и лорд Хойт дошли до большого помоста. Тот высился перед самым крупным из валунов, которых на этом холме было немало. Огромные, они были покрыты знаками, смысла которых Гленна не знала. Одни были древними, высеченными в камне мелкими бороздками. Подобные девушка видела и на берегу Ирландии. Говорили, что их много поколений назад высекли в камнях первые колдуны, а то и боги, творя свои обряды. Другие же были нанесены белой краской, размашистыми движениями. Лабиринты и спирали покрывали тёмные бока, подсвеченные лунным светом и огнём костров.

Онора поднялась на помост. Стихла музыка Лиры. Тибальд принял её руку из руки Хойта. Гленна подумала: как это странно, что так мало ирландцев осталось при дворе короля вплоть до свадьбы. Почему так случилось, а главное: почему именно лорду Хойту, тому, кто то и дело попадал в немилость королю, поручили роль посаженного отца?

Разве не должно было быть иначе?

Гленна отошла к краю помоста. Она посмотрела: нет ли где скамьи, чтобы положить бархатный плащ принцессы хотя бы на время церемонии, но не обнаружив подходящего места, она застыла, перехватив свёрток ткани поудобнее.

Онора вложила свою руку в ладонь Тибальда. Тот принял её с нежностью, затем — откинул кружевной покров. Ткань упала к ногам Оноры. Девушки — плакальщицы, тут же стащили её с помоста и куда-то унесли. Король взял в руки свадебные браслеты из клыка вепря. Надел их на запястья принцессы — сперва на правое, потом — на левое.

Стихли голоса людей, музыка, даже ветер. Гленна видела всё с необъяснимой ясностью: она поняла, что запомнит этот миг на долгие годы. Поняла, хотя ещё не ведала, что произойдёт дальше.

Тибальд взял обруч, выполненный по меркам будущей супруги. Корона новой королевы была проста и, в то же время, создана с большим мастерством. Полированный бок блеснул в лунном свете. Она опустилась на голову принцессы, поверх цветов, вплетённых в косы.

— Да здравствует королева Англии! — провозгласил Тибальд, но никто не подхватил его клич.

Потому что в следующий миг в лунном свете блеснуло острие ножа, выполненного столь же искусно, что и корона юной королевы. Торжество на лице Оноры сменилось растерянностью, когда муж схватил её за волосы.

Лорд Хойт, стоявший неподалёку, дёрнулся вперёд, но страж ударил его топором его поперёк грудины, а затем, когда посаженный отец стал оседать на землю, ударил его ещё.

Кровь брызнула на подол платья Гленны, но она не заметила этого. Тибальд заставил юную королеву запрокинуть высоко голову. Она не успела закричать. Нож оставил под её подбородком противоестественную тёмную полосу, напомнившую ту, что прошлым вечером начертал слепой старик багряной краской.

Раздался женский крик, но это была не Онора, глаза которой застыли широко открытыми. Это была и не Гленна, которая до сих пор не осознала, что произошло.

Она стояла, прижимая голубой бархат к груди и всё думала, как бы госпожа не простудилась.

Порыв ветра засвистел в ушах, началась суматоха.

Тибальд воздел руки к небесам. Он говорил что-то о крови королевы, подаренной богам. Их имён он не называл, но кем бы они ни были — Гленна не хотела иметь с ними дел. Осознание произошедшего накатило на неё вместе со вспышками воспоминаний. Мать, говорившая об её отце; Онора, поведавшая о том, что происхождение Гленны совсем не тайна; Тибальд, твердивший о силе королевской крови, его пристальный взгляд.

Гленна вовсе не думала о том, что её происхождение несёт ей ту же опасность, которую не пережила её госпожа. Она просто сорвалась с места и побежала так быстро, как только могла. Впервые она благодарила богов за то, что те наделили её сильными ногами, а не женственностью облика.

Она бежала не разбирая дороги, лишь мельком заметив тело неподвижной ирландской певицы, рыжие волосы который разметались по траве вокруг безжизненного лица. Кто-то пытался поймать её за руку, но Гленна вырвалась, даже не поняв кто это был.

Девушка летела вниз с проклятого холма, в лес, обдирая руки о сучья, подальше от реки, на берегах которой их встречали слуги с лампадами, похожими на болотные огни.