Невеста дьявола

1

«Запомню ли я этот день как один из самых счастливых в моей жизни?» – спрашивала себя Роуан. Так повелось, что свадьбы никого не оставляют равнодушными – на всех действует их очарование. Только вот она чувствует сильнее, чем другие, как ей казалось, и потому, что само событие такое необыкновенное, и потому, что происходит оно в патриархальном «старом свете», и потому, что приехала она из мира холода и одиночества, а главное – она ждет не дождется этой свадьбы!

Накануне вечером она пришла сюда, в эту церковь, чтобы помолиться в одиночестве. Майкл удивлялся: неужели она вообще кому-то молится?

– Не знаю, – отвечала она.

Ей хотелось посидеть в темной церкви, подготовленной к свадьбе: белые ленты, банты, красная дорожка в проходе, – и поговорить с Элли, попытаться объяснить ей, почему она нарушила обещание, почему так поступает теперь и что, по ее мнению, должно из всего этого получиться.

Она рассказала о том, что семья настаивала на белом свадебном платье, что она поддалась на уговоры и была очень счастлива, примеряя бессчетные метры белых шелковистых кружев и длинную переливчатую фату. А еще она рассказала о подружках невесты – все как одна из Мэйфейров, разумеется, – и о Беатрис, замужней подруге невесты, и об Эроне, который будет посаженым отцом.

Она все говорила и говорила. Упомянула даже об изумруде.

– Будь рядом, Элли, – просила она. – Ниспошли мне свое прощение. Я так в нем нуждаюсь.

Потом Роуан обратилась мыслями к матери, чью близость ощущала постоянно, а потому в беседе с ней слова были не нужны. Мешали лишь воспоминания о старухе, и она всеми силами гнала их прочь.

Не забыла она и о старых друзьях в Калифорнии, которых обзвонила за последние недели и чудесно поболтала с ними по телефону. Все они очень порадовались за нее, хотя и не до конца осознали, насколько богата и жизнерадостна эта старомодная сторона, куда ее занесло. Барбара хотела приехать, но в Принсентонском университете уже начался семестр, Дженни уезжала в Европу, что до Мэтти, то ей предстояло со дня на день родить. Несмотря на категорический запрет, все они прислали изумительные подарки. У нее было предчувствие, что вскоре они непременно встретятся и что это произойдет в самом ближайшем будущем – по крайней мере, еще до того, как начнется ее настоящая работа по претворению в жизнь мечты о Мэйфейровском медицинском центре.

Молитвы Роуан завершила не совсем обычным образом: зажгла свечи для обеих своих матерей, а потом еще одну – для Анты. И даже для Стеллы. Как спокойно становится на душе при виде этих крошечных язычков пламени, танцующих перед статуей Девы Марии! Неудивительно, что мудрые католики завели подобный ритуал. Действительно верится, что изящное пламя – живая молитва.

Затем она прошла в ризницу, где Майкл отлично коротал время за приятной беседой со старым добрым священником о былых временах.

Через несколько секунд, в час пополудни, должна наконец начаться свадебная церемония.

Вся в белом, Роуан неподвижно застыла в мечтательном ожидании. Единственной цветной нотой в ее облике был мерцающий зеленоватый блеск изумруда поверх кружева на груди. Даже пепельные волосы и серые глаза казались в зеркале бесцветными. А драгоценное украшение, как ни странно, заставило ее вспомнить о католических статуэтках Иисуса и Марии с ярко раскрашенными сердцами – вроде той, что она в гневе разбила в спальне матери.

Впрочем, все гнетущие мысли были сейчас где-то далеко. Огромный неф церкви Успения Богоматери был забит до отказа. Мэйфейры приехали из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, Атланты и Далласа. Их собралось больше двух тысяч. По проходу в такт величественным аккордам органа одна за другой двинулись подружки невесты: Клэнси, Сесилия, Марианна, Полли и Регина Мэйфейр. Беатрис выглядела блистательно, даже лучше молодых. Шаферы – все, естественно, тоже Мэйфейры и красавцы – готовились взять их под руки. И вот момент настал…

Она вдруг испугалась, что забудет, как правильно переставлять ноги. Но нет, не забыла. Быстро поправила длинную, пышную белую фату, улыбнулась Моне, девочке с букетом, как всегда прелестной, с неизменной ленточкой в рыжих волосах, и взяла Эрона под руку. Под звуки торжественной музыки они вместе проследовали за Моной. Роуан скользила отрешенным взглядом по сотням лиц по обе стороны от себя, даже сквозь белую дымку фаты ослепленная сиянием множества зажженных у алтаря свечей.

Запомнит ли она эту минуту навсегда? Букет белых цветов в руке, теплую, лучезарную улыбку на обращенном к ней лице Эрона и сознание собственной красоты, какое, наверное, бывает у всех невест.

Когда она наконец увидела Майкла, совершенно восхитительного в серой визитке с широким галстуком, на глаза навернулись слезы. Он действительно выглядел великолепно, ее возлюбленный, ее ангел, который с сияющей улыбкой стоял в ожидании у алтаря, сцепив перед собой руки – на этот раз без жутких перчаток – и слегка наклонив голову, словно хотел заслонить свою душу от лившегося отовсюду яркого света. А для нее в этот момент самым ярким светом были его голубые глаза.

Майкл шагнул к невесте. Роуан повернулась к Эрону, и тот, приподняв фату, грациозным движением отбросил ее назад. Плечи Роуан будто окутало мягкое облако, и на нее снизошел долгожданный покой, а по всему телу пробежала дрожь. Впервые в жизни ей довелось участвовать в церемонии, освященной веками. Фата, убранная с лица, казалась не символом чистоты и скромности, а символом одиночества. Эрон вложил ее руку в руку Майкла.

– Береги ее, Майкл, – прошептал он.

Она закрыла глаза, желая навечно продлить это ощущение, а затем медленно окинула взглядом сверкающий алтарь, где в несколько рядов стояли изумительные деревянные скульптуры святых.

Едва священник начал произносить традиционные слова, глаза Майкла тоже подернулись влагой и Роуан ощутила его дрожь. Он сильнее сжал ее локоть.

Роуан опасалась, что голос подведет ее. Утром у нее случился небольшой приступ дурноты – возможно, от волнения, – и вот теперь голова снова слегка закружилась.

Однако в эти минуты покоя и отрешенности Роуан вдруг поймала себя на мысли, что сам обряд словно наделяет их с Майклом огромной энергией, создавая вокруг невидимый щит. Ее старые друзья – да и она вместе с ними – когда-то посмеивались над подобными вещами. Но теперь, оказавшись одной из центральных фигур церемонии, она наслаждалась каждым мигом и широко распахнула сердце навстречу охватившей все ее существо благодати.

Наконец зазвучала по традиции включаемая в официальную клятву цитата из старинного легата Мэйфейров:

– …Ныне и вовеки в общественной и частной жизни, перед семьей и всеми людьми именоваться во всех без исключения качествах только Роуан Мэйфейр, дочь Дейрдре Мэйфейр, каковая была дочерью Анты Мэйфейр, в то время как твой законный муж будет носить собственную фамилию…

– Да.

– Итак, берешь ли ты этого мужчину, Майкла Джеймса Тимоти Карри…

– Да.

Последние слова эхом отозвались под высоким сводчатым потолком – и все завершилось. Майкл повернулся и заключил Роуан в объятия. В уютной темноте их гостиничной спальни он делал это тысячи раз, и все же каким изумительным оказался традиционный поцелуй на глазах у всех… Она закрыла глаза и полностью подчинилась его волшебной силе. Все присутствующие застыли в молчании.

В наступившей тишине она услышала шепот:

– Я люблю тебя, Роуан Мэйфейр.

– Я люблю тебя, Майкл Карри, мой архангел, – ответила она и, прижавшись к нему как можно теснее, не обращая внимания на его накрахмаленную отутюженность, поцеловала его еще раз.

Прозвучали первые аккорды свадебного марша – громкие, резкие, полные величавой торжественности. По церкви пронесся оживленный шум. Роуан повернулась лицом к огромному собранию и, взяв под руку Майкла, быстрым шагом двинулась по длинному проходу, освещенному пробивавшимися сквозь витражи лучами солнца.

С обеих сторон она ловила улыбки, кивки, взволнованные взгляды, будто охватившая ее безграничная радость разлилась и по всей церкви.

Только когда они садились в лимузин под оглушительный хор приветствий и пожеланий и устроенный Мэйфейрами настоящий ливень из риса, Роуан вдруг вспомнила другую церемонию, прошедшую в этой же церкви, и траурную кавалькаду блестящих черных машин.

«А теперь мы едем по тем же самым улицам», – думала она. Окутанная белым шелком, она уютно примостилась возле плеча Майкла, а он целовал ее снова и снова, нашептывал все те чудесные глупости, которые молодые мужья должны нашептывать женам: что она красавица, что он обожает ее, что никогда не был так счастлив, что лучшего дня в жизни быть не может. Но важно было не то, что он говорил, а то, что чувствовал: огромное счастье.

Роуан откинулась на сиденье, по-прежнему прижимаясь к его плечу, с улыбкой закрыла глаза и принялась вспоминать все важные вехи своей жизни: вручение дипломов в Беркли, первый рабочий день в больнице в качестве штатного врача, первое появление в операционной и слова, впервые услышанные по окончании самостоятельной операции: «Молодчина, доктор Мэйфейр, можете зашивать».

– Да, самый счастливый день, – прошептала Роуан. – И он только начинается.

Сотни гостей толпились на траве под большими белыми тентами, натянутыми над садом, бассейном и лужайкой возле флигеля. Расставленные перед домом столы под белыми скатертями ломились от роскошного южного угощения: вареные раки, креветки по-креольски, джамбалайя, печеные устрицы, жареная рыба с кайенским перцем и даже всеми любимая красная фасоль с рисом. Официанты в нарядных ливреях разливали шампанское по высоким бокалам. Бармены смешивали коктейли на любой вкус – стойки с большим ассортиментом напитков были и в зале, и в столовой, и возле бассейна. Причудливо разодетые ребятишки всех возрастов играли среди взрослых, прятались за расставленными на первом этаже пальмами в кадках, а то вдруг – к явному стыду родителей – принимались с пронзительными воплями носиться ватагами вверх и вниз по лестнице, заявляя, что видели «призрака».

Под белым шатром на передней лужайке рьяно и весело играл диксиленд, но оживленные разговоры временами заглушали даже музыку.

Майкл и Роуан несколько часов простояли в зале, спиной к большому зеркалу, приветствуя Мэйфейров, пожимая руки, выражая благодарность, терпеливо выслушивая все родословные и прослеживая родственные связи – прямые и дальние.

Благодаря усердию Риты Мей Лониган на свадьбу пришли многие из старых школьных приятелей Майкла. Они образовали собственный кружок поблизости от молодых и жизнерадостно обменивались затертыми футбольными байками. Рита Мей сумела откопать даже пару родственников, связь с которыми была давно утрачена: милую старушку по имени Аманда Карри (с ней у Майкла были когда-то очень теплые отношения) и некоего Франклина Карри, который учился с отцом Майкла.

Если кто и радовался всему происходящему больше, чем Роуан, то это Майкл – и он в отличие от жены был гораздо менее сдержан. Беатрис по крайней мере дважды с интервалом в полчаса подходила к нему с горячими объятиями, и каждый раз Майкл смущенно смахивал одну-две слезинки. А еще он был тронут той любовью, с какой Лили и Гиффорд приняли тетушку Вивиан под свое крыло.

Это было чрезвычайно эмоциональное время для всех. Мэйфейры из разных городов обнимали родственников, с которыми не виделись годами, обещая чаще наведываться в Новый Орлеан. Некоторые договаривались провести неделю-другую с той или иной ветвью семейства. Каждую секунду срабатывали фотовспышки, сквозь пеструю толпу прессы медленно прокладывали себе дорогу люди с черными громоздкими видеокамерами.

Наконец поток прибывших на прием иссяк, и Роуан получила возможность побродить среди гостей, убедиться, что праздник удался, и одобрительно оценить работу тех, кто обслуживал банкет, то есть заняться прямыми обязанностями хозяйки, которыми, как ей казалось, не следовало пренебрегать.

Легкий ветерок развеял дневную жару. Кое-кому из гостей по тем или иным причинам пришлось уйти пораньше. Однако в бассейне визжали и брызгались полуголые, в одних лишь трусиках, малыши. Рядом с ними оказались и несколько подвыпивших взрослых, которые прыгнули в воду в полном облачении.

Официанты выкладывали на подогретые блюда новые горы еды и без устали открывали ящики с шампанским.

Человек пятьсот (или около того), кого Роуан успела узнать лично – своего рода костяк клана Мэйфейров, – вполне здесь освоились: одни, присев на ступени лестницы, безмятежно болтали, другие осматривали комнаты второго этажа, восхищаясь чудесными переменами, третьи бродили возле столов с выставленными на всеобщее обозрение дорогими свадебными подарками.

Всех приводил в восхищение отреставрированный дом: и стены зала, выкрашенные в нежный персиковый цвет, и бежевые шелковые портьеры, и темно-зеленые строгие тона библиотеки, и сияющая белизной деревянная отделка. Все глазели на старые портреты: после реставрации, в новых рамах, они были аккуратно развешаны по всему залу и комнатам первого этажа. Особое внимание привлекал портрет Деборы над камином в библиотеке. Лили и Беатрис устроили Филдингу экскурсию по дому: отвезли его наверх в старом лифте, чтобы он мог осмотреть каждую комнату.

Питер и Рэндалл устроились в библиотеке со своими трубками, затеяв спор о различных портретах, датах их написания и авторах. А еще их интересовал вопрос, какова будет цена творения Рембрандта, если Райен попытается его выкупить.

С первыми каплями дождя оркестр перешел в дом, в дальний конец зала. Китайские ковры свернули, и молодежь принялась танцевать, многие ради удобства даже сняли обувь.

Играли чарльстон. Зеркала дрожали от неистового рева труб и безостановочного топота.

Перед глазами Роуан мелькало множество разгоряченных и взволнованных лиц, и на какое-то время она потеряла из виду Майкла. Лишь на несколько минут ей удалось укрыться от толпы в дамской туалетной комнате, куда вела дверь из библиотеки. Пробегая мимо Питера, пребывавшего в одиночестве и, кажется, начавшего уже клевать носом, она махнула ему рукой.

Роуан заперла дверь и постояла в тишине, стараясь унять сердцебиение и внимательно разглядывая собственное отражение в зеркале.

Она показалась себе усталой, поблекшей, совсем как букет, который ей предстояло позже бросить через перила лестницы. Помада стерлась, лицо побледнело, но глаза сияли, не уступая блеску изумруда. Она осторожно дотронулась до него, слегка поправила, потом опустила веки и мысленно представила себе портрет Деборы. Все-таки правильно, что она надела фамильную реликвию. Правильно, что празднует свадьбу так, как того ожидали родственники. Она снова взглянула на себя в зеркало, стараясь навсегда сохранить в памяти эту минуту, словно дорогую сердцу фотографию, спрятанную между страниц дневника.

Этот день… среди них… когда все собрались…

И даже когда она открыла дверь и увидела Риту Мей Лониган, тихо рыдающую на плече Питера, это нисколько не омрачило ее счастья. Ей даже доставило удовольствие слегка похлопать Риту по руке и сказать: «Да, я сама сегодня часто вспоминаю Дейрдре». Потому что это была правда. Она и в самом деле испытывала радость при мысли о Дейрдре, Элли и даже об Анте, оттого что отделила этих женщин от трагедий, поглотивших их, и прониклась к ним всем сердцем.

Возможно, холодной, рассудочной частью своего ума она понимала, почему некоторые пренебрегли семейными традициями и отправились на поиски эффектного и хрупкого мира Калифорнии, где она выросла. Но теперь она испытывала к ним жалость, жалость ко всем, кто так и не узнал этого странного чувства единения со столь многими людьми одной фамилии и рода. Элли, несомненно, поняла бы ее.

Неспешно вернувшись в зал, к грохоту оркестра и веселящимся гостям, Роуан поискала глазами Майкла и внезапно увидела, что он в одиночестве стоит у второго камина, уставившись куда-то в пустоту поверх голов. Ей были знакомы это выражение лица и румянец волнения на щеках, а главное – немигающий взгляд, приклеенный к какому-то далекому, скорее всего случайному предмету.

Она подошла к Майклу, но он едва ли обратил на нее внимание и, похоже, не слышал, как она прошептала его имя. Роуан попыталась определить, что именно привлекло его внимание, однако увидела только танцующие пары и сверкающие капли дождя на окнах.

– Майкл, что случилось?

Он не шелохнулся. Роуан подергала мужа за рукав, затем очень нежно повернула лицом к себе и, глядя прямо в глаза, четко повторила его имя. Он резко отвернулся и вновь устремил взгляд куда-то вдаль. Но, судя по всему, на этот раз ничего не увидел. Что бы это ни было, оно исчезло. Слава богу!

На лбу и верхней губе у него блестели капельки пота. Волосы были влажными, как будто он только что вернулся с улицы, хотя, конечно, он никуда не выходил. Роуан приникла к мужу и положила голову ему на грудь.

– Что это было, дорогой?

– Ничего, пустяки… – пробормотал он, с трудом переводя дыхание. – Мне показалось… Я увидел… Впрочем, не важно. Все исчезло.

– И все-таки? Что это было?

– Ничего. – Он взял ее за плечи и грубовато поцеловал. – Ничто и никто не испортит нам этот день, Роуан. – Голос его звучал сдавленно. – Ничего безрассудного или странного.

– Не отходи от меня, – попросила она, – не оставляй больше одну.

Она потащила Майкла из зала обратно в библиотеку, а оттуда в туалетную комнату, где им никто не мог помешать. Под приглушенный шум гостей и доносившуюся издалека музыку она нежно обняла мужа и почувствовала, как неистово бьется в его груди сердце.

– Все хорошо, милая, – наконец произнес он, успокоив дыхание, – честно, все хорошо. То, что я вижу, абсолютно ничего не значит. Не волнуйся, Роуан. Прошу тебя. Это как образы. Я улавливаю образы того, что случилось давным-давно, только и всего. Ну же, посмотри на меня. Поцелуй меня. Я люблю тебя. И это наш день.

День клонился к вечеру, но праздничное веселье продолжалось. Под пьяные восторженные крики и вспышки фотокамер молодые наконец разрезали свадебный торт. Официанты принялись разносить подносы со сластями. Электрокофейники вовсю кипели. Во всех углах, на кушетках, вокруг столов Мэйфейры вели задушевные беседы друг с другом. За окнами лил дождь. Гром то накатывал с рокочущей яростью, то отступал. Барменам работы хватало, так как большинство собравшихся по-прежнему не лишали их своего внимания.

Поскольку Роуан и Майкл отправлялись в свадебное путешествие во Флориду только на следующий день, было решено, что невесте все-таки следует бросить с лестницы букет «именно сейчас». Поднявшись до середины и взглянув на море людей, плотно обступивших со всех сторон лестницу, на обращенные к ней радостные, исполненные доброжелательности лица, Роуан закрыла глаза и подбросила букет в воздух… Невообразимый визг, шум, толкотня… И вот наконец под ликующие возгласы молоденькая красавица Клэнси Мэйфейр подняла букет над головой. Демонстрируя всем свою особую радость по поводу такого везения, ее обнял Пирс.

«О, вот как? Так, значит, Пирс и Клэнси…» – подумала Роуан, спускаясь вниз. А ведь она ничего не замечала. Даже не догадывалась. Но теперь-то сомневаться не приходилось – достаточно было увидеть, как они вместе выскользнули из толпы.

Питер стоял возле камина в дальнем конце зала и с улыбкой наблюдал за происходящим, в то время как Рэндалл и Филдинг были увлечены горячим спором по поводу того, кто восседал на «вот этом стуле с гобеленовой обивкой» сколько-то там лет назад…

Прибыл новый оркестр. Заиграли вальс, и первые звуки милой старомодной мелодии вызвали общее ликование. Кто-то притушил огни, и весь зал погрузился в мягкий розовый свет. Пожилые пары начали танцевать. Майкл тут же повел Роуан на середину зала. Это была еще одна восхитительная минута, полная нежности и счастья, как та музыка, что увлекала их за собой. Вскоре все пространство вокруг них заполнили танцующие пары. Беатрис танцевала с Рэндаллом, тетушка Вивиан – с Эроном. Молодежь не усидела на месте и вскоре присоединилась к старшему поколению. Даже маленькая Мона танцевала со стариком Питером, а Клэнси кружила с Пирсом.

Если Майкл и видел перед тем что-то безобразное, неприятное, то виду не подавал. Его преданный взгляд был неотрывно устремлен на Роуан.

Пробило девять. К этому времени кое-кто из Мэйфейров уже успел пустить слезу, не то дойдя в разговоре с давно потерянным родственником до какого-то чрезвычайно важного события или трогательного признания, не то по причине обыкновенного нервного перенапряжения, вызванного чрезмерным увлечением спиртным и танцами. Роуан сама точно не знала. Только ее ничуть не удивило, что Беатрис всхлипывает на кушетке рядом с Эроном, который обнимает ее за плечи, а Гиф-форд уже несколько часов объясняет нечто, видимо, очень важное терпеливо и удивленно внимающей ей тетушке Вив. Лили затеяла шумную перебранку с Питером и Рэндаллом, с издевкой обозвав их «ископаемыми, которые помнят Стеллу».

Рита Мей Лониган не переставала рыдать до самого ухода, и муж, Джерри, так и повел ее, горько обливающуюся слезами, домой. Аманда Карри, покидая праздник вместе с Франклином Карри, тоже устроила слезное прощание.

К десяти часам толпа уменьшилась до двухсот человек. Роуан сбросила белые атласные туфли на высоких каблуках и устроилась в кресле с подголовником возле камина, подобрав под себя ноги и подвернув повыше длинные рукава платья. Она курила и слушала Пирса, который рассказывал о своей последней поездке в Европу. Она даже не могла припомнить, куда подевалась ее фата. Скорее всего, фату унесла Беа, когда вместе с Лили отправилась «готовить свадебные покои». Интересно, что бы это значило? Ноги гудели сильнее, чем после восьмичасовой операции. Очень хотелось перекусить, но на столах остались только десерты. От сигареты начало мутить, и Роуан затушила ее.

Майкл и старый седовласый священник их прихода оживленно о чем-то совещались в другом конце зала. Оркестр перешел от Штрауса к более современным, всеми любимым душещипательным мелодиям вроде «Голубой луны» или «Теннесси-вальса». Кое-кто из гостей даже напевал под музыку. Свадебный торт съели до последней крошки, за исключением, конечно, кусочка, который по сентиментальному обычаю следовало сохранить на память.

В дверь хлынули многочисленные представители нью-йоркского семейства Грейди, родственники по линии Кортланда, наполнив дом громогласными извинениями из-за задержки в пути. Все кинулись к ним здороваться. Роуан, принимая от новых гостей поцелуи, извинялась за свой неприглядный вид. А в дальней столовой большая компания, собравшаяся там, чтобы сфотографироваться, затянула песню «Моя дикая ирландская роза».

В одиннадцать Эрон подошел к Роуан с прощальным поцелуем: он должен был отвезти тетушку Вивиан домой. Пожелав новобрачным счастливого пути в Дестин, он добавил, что в случае необходимости его можно найти в отеле.

Майкл проводил Эрона и тетю Вив до дверей. Старые приятели тоже наконец ушли, чтобы продолжить веселье в баре на Ирландском канале, но предварительно взяли с Майкла обещание, что он обязательно пообедает вместе с ними через пару недель. А лестница была по-прежнему забита оживленно болтающими парочками. В кухне официанты «соображали что-то на скорую руку» для опоздавших к столу Грейди.

Наконец с места поднялся Райен, потребовал тишины и объявил, что праздник закончен. Все должны найти свои туфли, плащи, сумочки, прочие пожитки, уйти и оставить молодых вдвоем. Он подхватил с подноса, который как раз проносил мимо официант, новый бокал шампанского и провозгласил:

– За молодых! За их первую ночь в этом доме.

Снова раздались аплодисменты, послышались радостные выкрики. Все кинулись к подносам, и тост повторился стократно, когда бокалы со звоном сомкнулись.

– Да благословит Бог все в этом доме! – объявил священник, который как раз собрался уходить. И десятки голосов вторили ему.

– За Дарси Монеханаи Кэтрин, – воскликнул кто-то.

– За Джулиена и Мэри-Бет!.. За Стеллу!..

Прощание, как издавна повелось в этой семье, заняло больше получаса: поцелуи, обещания собраться, новые разговоры, затевавшиеся на полпути от туалетной комнаты до входной двери, на крыльце, на дорожке, ведущей к воротам.

Тем временем нанятая прислуга разбрелась по комнатам, чтобы собрать последние стаканы и салфетки, поправить диванные подушки, проверить, все ли свечи погашены, расставить по местам букеты цветов, которые до этого украшали банкетные столы, и вытереть оставшиеся кое-где винные лужицы.

Наконец все было сделано. Последним уходил Райен, ибо ему было вменено в обязанность расплатиться с прислугой и убедиться, что все в идеальном порядке. Дом был почти пуст.

– Доброй ночи, мои дорогие, – сказал он, и высокая входная дверь медленно закрылась.

С минуту Роуан и Майкл смотрели друг на друга, и вдруг дружно расхохотались. Майкл подхватил ее на руки и покружил, а затем осторожно поставил обратно на пол. Роуан всем телом прильнула к мужу и прижалась головой к его груди – любимая поза, уже вошедшая у нее в привычку. Она даже ослабела от смеха.

– Мы сделали это, Роуан! – сказал он. – Именно так, как следовало. Мы сделали это! А теперь все, слава богу, позади.

Она продолжала беззвучно хохотать, охваченная восхитительной усталостью и в то же время приятным волнением. И тут начали бить часы.

– Послушай, Майкл, – прошептала она, – уже полночь.

Он щелкнул выключателем, свет погас, и новобрачные, взявшись за руки, торопливо поднялись по темной лестнице.

Коридор на втором этаже утопал во мраке – светился лишь проем одной из распахнутых дверей. Эта дверь вела в их спальню. Они молча подошли к порогу.

– Ты только посмотри, Роуан, что они сделали! – воскликнул Майкл.

Беа и Лили потрудились на славу.

На каминной полке между двумя серебряными канделябрами стоял огромный букет благоухающих роз.

На туалетном столике, на серебряном подносе, их поджидало шампанское в ведерке со льдом и два бокала.

Кровать тоже была приготовлена: кружевное покрывало откинуто, подушки взбиты, а мягкий белый балдахин отведен назад и привязан к массивным столбикам у изголовья.

На одной стороне кровати были красиво сложены нарядная ночная рубашка и белый шелковый пеньюар, а на другой – пижамная пара из белого хлопка. Девственную чистоту подушек подчеркивала роза, перевязанная ленточкой, а на маленьком столике справа от изголовья стояла свеча.

– Как мило, что они обо всем позаботились, – прошептала Роуан.

– Вот и настала наша свадебная ночь, – откликнулся Майкл. – Только что пробило двенадцать. Наступил час ведьмовства, дорогая, и он принадлежит лишь нам двоим.

Они снова переглянулись и тихо рассмеялись, заражая весельем друг друга, не в силах остановиться. Оба сознавали, что безумно устали и сил хватит лишь на то, чтобы упасть на кровать и забраться под одеяло.

– Что ж, прежде чем рухнуть в постель, давай хотя бы выпьем шампанского, – предложила Роуан.

Майкл кивнул, отшвырнул в сторону визитку и принялся развязывать галстук.

– Вот что я тебе скажу, Роуан, нужно действительно очень любить кого-то, чтобы вырядиться в такой костюм!

– Ладно тебе, Майкл, здесь все так делают. Ну-ка, расстегни мне молнию, пожалуйста.

Она повернулась к нему спиной. Твердая скорлупка корсета разошлась в стороны, и платье свободно упало к ногам. Роуан сняла изумруд и небрежно положила его на край каминной полки.

Наконец все было снято и убрано. Молодые уселись на кровати, чтобы выпить шампанского, – как и положено, оно пенилось через край и оказалось сухим, очень холодным и вкусным. В отличие от Роуан, облачившейся в ночную рубашку, Майкл не стал надевать пижаму и остался обнаженным Естественно, они не в силах были удержаться от взаимных ласк и вскоре, забыв об усталости, поддались очарованию мягкого света и угодили в маняще соблазнительный плен великолепной новой кровати. В обоих вскипела неистовая страсть…

Все прошло быстро и бурно – именно так, как ей нравилось. При этом гигантская кровать красного дерева даже не шелохнулась, словно была высечена из камня.

Потом Роуан, сонная, довольная, лежала, прижавшись к мужу, и прислушивалась к ровному биению его сердца. Через какое-то время она села, разгладила помятую рубашку и выпила большой глоток холодного шампанского.

Майкл сел рядом, согнув одно колено. Он зажег сигарету и откинул голову на высокую спинку кровати.

– Это был чудесный день, Роуан, все прошло как по маслу, без сучка без задоринки. Я и не знал, что бывают такие идеальные дни.

«Если не считать того, что тебе привиделось нечто и оно тебя напугало», – подумала Роуан, однако вслух ничего не сказала, потому что, несмотря ни на какие странности, день был действительно чудесный. Можно даже сказать – идеальный день! И ничто не могло его испортить.

Она снова пригубила шампанского, наслаждаясь вкусом чудесного напитка и собственной усталостью и понимая, что все еще слишком взвинчена, чтобы закрыть глаза.

Внезапно, как и утром, на нее накатила волна головокружения с привкусом тошноты. Она помахала рукой, отгоняя сигаретный дым.

– В чем дело?

– Ерунда, просто нервы, я думаю. Пройти по тому проходу оказалось не легче, чем впервые в жизни взять в руки скальпель.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Подожди, я потушу сигарету.

– Дым здесь ни при чем. Я ведь тоже курю.

Нет, все-таки дело именно в сигаретах. То же самое было утром. Роуан поднялась с кровати и отправилась босиком в ванную. Легкий шелк ночной рубашки, такой невесомый, что она его совершенно не ощущала, окутал тело до самых пяток.

Алка-зельцер, единственного средства, которое всегда помогало в таких случаях, в ванной не оказалось. Но она помнила, что привезла несколько пакетиков и положила в кухонный шкафчик вместе с аспирином, пластырем и другими домашними лекарствами. Роуан вернулась в спальню, чтобы надеть тапочки и пеньюар.

– Куда собралась? – поинтересовался Майкл.

– Вниз, за алка-зельцер. Не знаю, что со мной такое. Я быстро.

– Погоди, Роуан, я принесу.

– Оставайся здесь. Ты не одет. Я вернусь через две секунды. Черт с ним, поеду в лифте.

Дом не был погружен в абсолютную темноту. Сквозь многочисленные окна из сада струился тусклый свет, освещая натертые полы коридора, столовую и даже буфетную. Она с легкостью находила дорогу.

Алка-зельцер обнаружился в шкафчике с новыми хрустальными стаканами, купленными ею во время шумной экскурсии по магазинам вместе с Лили и Беа. Роуан подошла к маленькой раковине, наполнила стакан и тут же выпила препарат.

Она закрыла глаза. Да, лучше. Возможно, это всего лишь самовнушение, но ей определенно лучше.

– Хорошо. Я рад, что тебе лучше.

– Спасибо, – машинально откликнулась Роуан, успев лишь подумать: «Надо же, какой приятный голос – мягкий, с примесью шотландского акцента, кажется. Красивый, мелодичный голос…»

И в тот же момент глаза ее удивленно распахнулись. Вздрогнув всем телом, она привалилась спиной к дверце холодильника.

Он стоял по другую сторону кухонного стола. На расстоянии трех футов. Голос его звучал тихо, проникновенно. Но выражение лица было слегка отстраненное и абсолютно человеческое. Чуть обиженное, возможно, но не просящее, как это было той ночью в Тайбуроне. Нет, совершенно другое.

Наверное, он самый обыкновенный человек. Все это какая-то шутка. Нет, точно, он самый обыкновенный человек. Стоит здесь на кухне и смотрит на нее. Высокий мужчина с каштановыми волосами, большими темными глазами и красиво очерченным чувственным ртом.

В свете, проникавшем с улицы сквозь стеклянную дверь, можно было ясно разглядеть и его рубашку, и жилет из сыромятной кожи. Старинный наряд, сшитый вручную, с неровными швами и большими пышными рукавами.

– Ну, красавица? Где твоя воля, которая меня уничтожит? – прошептал он тем же тихим, дрожащим и проникновенным голосом. – Где твоя хваленая сила, которая отправит меня обратно в ад?

Она не могла унять охватившую ее дрожь. Стакан выскочил из мокрых пальцев и, с глухим стуком ударившись о пол, откатился в сторону. Из груди вырвался глубокий прерывистый вздох. Она смотрела на него не отрываясь, однако, несмотря на шок, не утратила способности рассуждать и отметила про себя, что он достаточно высок – наверное, больше шести футов, – что у него мощно развитые, мускулистые плечи и сильные руки, что черты его лица безукоризненны, а волосы, словно тронутые ветром, слегка растрепаны. Совершенно не тот изнеженный, женоподобный тип, которого она видела в Калифорнии, нет, не тот.

– Чтобы лучше любить тебя, Роуан! – прошептал он. – Как бы ты хотела, чтобы я выглядел? Он не идеален, Роуан. Он человек, но не идеал. Нет.

Какую-то секунду страх был так силен, что внутри все сжалось и ей подумалось, что она вот-вот умрет. Сделав над собой усилие, она на дрожащих ногах в ярости шагнула вперед и, потянувшись через стол, дотронулась до его щеки.

Колючая, как у Майкла. А губы гладкие. Господи!

Она снова отпрянула и застыла как парализованная, не в силах больше двинуться или произнести хоть слово. Ее охватила дрожь.

– Ты боишься меня, Роуан? – спросил он, едва шевеля губами, с которых она не сводила глаз. – Почему? Ты приказала оставить твоего друга, Эрона, в покое, и я подчинился. Разве нет?

– Чего ты хочешь?

– О, это долго рассказывать, – ответил он с усилившимся шотландским акцентом. – А ведь он ждет – твой возлюбленный и твой муж… Ведь это ваша брачная ночь. И он начинает беспокоиться, не понимая, почему ты медлишь и не возвращаешься.

Лицо его смягчилось, искаженное внезапной болью. Как могла иллюзия быть такой реальной?

– Ступай, Роуан, возвращайся к нему, – печально произнес он. – И если ты расскажешь, что я здесь, то сделаешь его гораздо более несчастным, чем можешь себе представить. Я снова от тебя спрячусь. Его будут угнетать страх и подозрение, а я буду приходить, только когда сам того захочу.

– Хорошо, я ничего ему не скажу, – прошептала она. – Но не смей ему вредить. Не смей вызывать у него малейший страх или беспокойство. И прекрати все свои другие фокусы! Не мучай его своими трюками! Или клянусь, что никогда с тобой не заговорю. И прогоню тебя прочь.

Красивое лицо сделалось несказанно печальным, карие глаза заволокла безграничная грусть.

– Это относится и к Эрону. Не смей ему вредить. Никогда. Никогда никому не вреди! Ты слышишь меня?

– Как скажешь, Роуан, – ответил он. Его слова звучали как музыка, полная печали и силы. – Что мне делать в этом мире, как не угождать Роуан? Приходи ко мне, когда он заснет. Сегодня, завтра… Приходи, когда захочешь. Для меня не существует времени. Я здесь, когда ты называешь мое имя. Но будь верна мне, Роуан. Приходи одна, тайно. Иначе я не отвечу. Я люблю тебя, моя красавица. Но у меня есть воля.

Фигура внезапно засияла, словно в нее ударил луч света, появившийся неизвестно откуда, и Роуан ясно разглядела тысячу крохотных деталей, из которых было соткано это создание. Затем оно сделалось прозрачным, а в лицо Роуан ударил порыв теплого ветра… И тут же она осталась одна – в темноте, в окружении пустоты.

Роуан прижала руку ко рту. Опять подступила тошнота. Охваченная дрожью, на грани истерики, она замерла на месте, пережидая, пока пройдет приступ. И услышала тихие шаги. Майкл – безошибочно определила она. Шаги направлялись из буфетной в кухню. Она заставила себя открыть глаза.

Майкл лишь наспех натянул джинсы и пришел босой, с голой грудью.

– Что случилось, милая? – прошептал он, поднимая и ставя в раковину стакан, блеснувший в темноте возле холодильника. – Роуан, что случилось?

– Ничего, Майкл, – прохрипела она, пытаясь унять дрожь и подступившие слезы. – Просто меня слегка затошнило. Сегодня утром, днем, да и вчера было то же самое. Не знаю, в чем причина. Сейчас это точно от сигареты. Со мной все в порядке, Майкл, честно. Все будет хорошо.

– Так ты не знаешь, в чем причина? – переспросил он.

– Нет, просто… наверное, это… Хотя сигареты раньше никогда так на меня не действовали…

– Доктор Мэйфейр, вы уверены, что не знаете?

Она почувствовала его руки на своих плечах и прикосновение к щеке густой и мягкой шевелюры, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее грудь. Обхватив ладонями голову мужа, погрузив пальцы в шелк его волос, она расплакалась.

– Доктор Мэйфейр, – настойчиво продолжал Майкл, – даже я догадываюсь, в чем тут дело.

– Не знаю, о чем это ты, – прошептала она. – Просто мне нужно отправиться наверх и немного поспать.

– Ты беременна, милая. Пойди взгляни на себя в зеркало. – Он очень осторожно снова дотронулся до ее груди. Только теперь Роуан почувствовала, что та набухла и слегка болит, и поняла, сразу поняла, вспомнив все другие мелкие признаки, которым не придавала значения, что он прав. Абсолютно прав.

Роуан буквально растворилась в слезах. Она не сопротивлялась, когда Майкл поднял ее на руки и медленно понес. Тело ныло от напряжения, испытанного в те жуткие минуты, что она пережила в кухне, из горла вырывались сухие, болезненные всхлипывания. Она не предполагала, что он в состоянии отнести ее наверх по длинной лестнице, но Майкл без труда справился с задачей, и она позволила ему это, рыдая у него на груди и крепко обхватив за шею.

Он опустил ее на кровать и поцеловал. Затуманенным взглядом Роуан следила, как он гасит свечи и направляется к ней.

– Я очень люблю тебя, милая, – сказал Майкл. Он тоже плакал. – Очень люблю. Я никогда не испытывал такого счастья… Оно накатывает волнами, и каждый раз я думаю, что вот она, вершина… Но потом идет новая волна. Узнать такую новость именно в эту ночь… Господи, какой чудесный свадебный подарок, дорогая. Чем я заслужил такое счастье, хотелось бы мне знать.

– Я тоже тебя люблю. Да… Какое счастье… Майкл забрался под одеяло, и она тесно прижалась к мужу спиной, почувствовав его колени под своими, а потом положила его руку себе на грудь и зарыдала в подушку…

– Все складывается просто идеально, – прошептал он.

– И ничто этого не испортит… – тем же тихим шепотом откликнулась она. – Ничто…

2

Роуан проснулась первой. Подождав, пока пройдет очередной приступ дурноты, она быстро упаковала чемоданы, переложив в них подготовленные стопки одежды, и спустилась в кухню.

При солнечном свете все здесь выглядело по-иному. Везде было чисто и тихо. Ни малейшего признака ночного происшествия. За террасой сверкал бассейн. Солнце мягко просачивалось сквозь сетчатые рамы на белую плетеную мебель.

Роуан внимательно осмотрела кухонный стол. Потом так же пристально исследовала пол. Ничего не нашла. Исполненная гнева и отвращения, она торопливо сварила кофе, стараясь не мешкать, чтобы побыстрее убраться из кухни.

Когда она принесла кофе наверх, Майкл только-только открыл глаза.

– Давай прямо сейчас поедем, – предложила Роуан.

– Я думал, мы отправимся в дорогу не раньше трех, – сонно возразил он. – Впрочем, если хочешь, можно и сейчас. – Ее герой, как всегда, был сговорчив. Он нежно поцеловал Роуан в щеку, приятно царапнув небритым подбородком. – Как ты себя чувствуешь?

– Сейчас уже хорошо. – Она дотронулась пальцами до маленького золотого распятия, запутавшегося в темных волосах на его груди. – А вот полчаса назад было неважно. Наверное, приступы повторятся еще не раз. Но я постараюсь засыпать, почувствовав их приближение. Хотелось бы добраться до Дестина до захода солнца, чтобы побродить по пляжу.

– А как насчет того, чтобы побывать у врача до отъезда?

– Я сама врач. – Роуан улыбнулась. – Ты еще не забыл о моей особой интуиции? Так вот она мне подсказывает, что все прекрасно.

– А эта твоя интуиция не подсказывает, кто он будет – мальчик или девочка?

– Кто он будет? – со смехом переспросила она. – Самой хотелось бы знать. Хотя, с другой стороны, лучше, чтобы это был сюрприз. Что скажешь?

– А вдруг близнецы? Вот было бы здорово!

– Да, чудесно, – ответила она.

– Роуан, ты ведь не… расстроена из-за ребенка?

– Да нет же. Господи! Я хочу этого ребенка, Майкл. Просто мне еще немного не по себе. Приступы дурноты замучили. Послушай, не стоит сейчас сообщать родственникам. До тех пор, пока мы не вернемся из Флориды. Иначе свадебное путешествие будет загублено.

– Согласен. – Он осторожно положил теплую руку ей на живот. – Ты еще какое-то время не будешь его там чувствовать?

– Пока что он с четверть дюйма, – снова улыбнулась она. – И весит меньше унции. Но я уже сейчас его чувствую. Он плавает там в блаженном состоянии, а его крошечные клеточки непрерывно размножаются.

– И как он сейчас выглядит?

– Как маленькое морское чудо. Он бы поместился у тебя на ногте большого пальца. У него уже есть глаза и даже маленькие конечности, хотя еще нет настоящих пальцев, и ладоней тоже нет. Но мозг есть – по крайней мере, зачатки мозга, уже разделенного на две половины. И по какой-то причине, которую никто на земле не может разгадать, крошечные клетки этого еще не рожденного существа знают, что нужно делать: они безошибочно определяют, куда следует направиться, чтобы продолжить формировать уже существующие органы, позволить им приобрести идеальный вид. Его сердечко бьется во мне уже больше месяца.

У Майкла вырвался довольный вздох.

– И как мы назовем малыша? Роуан пожала плечами.

– Что, если Малютка Крис? Не будет ли это слишком… тяжело для тебя?

– Нет, это здорово. Если будет мальчик, то Малютка Кристофер, а если девочка, то Малютка Кристина. А сколько ему исполнится на Рождество? – Майкл принялся подсчитывать.

– Сейчас ему недель шесть-семь. Может быть, восемь. Между прочим, вполне вероятно, что восемь. Это получается… четыре месяца. У него уже будет все на месте, только глаза закрыты. А почему ты спрашиваешь? Хочешь знать, что ему больше понравится – красная пожарная машина или бейсбольная бита?

Майкл хмыкнул.

– Нет, просто ты мне сделала на Рождество самый великолепный подарок, о котором я только мог мечтать. Рождество всегда казалось мне особым праздником. Оно вызывало в моей душе почти языческий восторг. А это будет самое грандиозное Рождество из всех, что я праздновал до сих пор. Возможно, однако, что в следующем году, когда малыш начнет ходить по дому и стучать бейсбольной битой по игрушечной пожарной машине, оно будет еще более потрясающим.

Майкл выглядел таким ранимым, таким наивным, таким доверчивым. Когда она смотрела на него, то почти забывала о ночном происшествии. Чмокнув мужа, Роуан скользнула в ванную и постояла с закрытыми глазами, прижавшись спиной к запертой двери.

– Эй, ты, дьявол, – прошептала она. – Ты хорошо подгадал время, не так ли? И как тебе пришлась по вкусу моя ненависть? Ты о ней мечтал?

Затем она вспомнила лицо в темной кухне и тихий печальный голос, почти осязаемый:

«Что мне делать в этом мире, как не угождать Роуан?»

Они выехали около десяти утра. Майкл сидел за рулем. К этому времени ей стало лучше, и она даже умудрилась поспать пару часов в дороге. Когда Роуан открыла глаза, они уже ехали по Флориде, свернули со скоростной магистрали и, миновав темный сосновый лес, катили вдоль пляжа. Она чувствовала себя отдохнувшей, с ясной головой, а взглянув на залив, обрела чувство покоя, словно не существовало больше ни темной кухни в Новом Орлеане, ни призрака, появившегося там.

Погода выдалась прохладная, но не холоднее, чем бодрящим летним днем где-нибудь на севере Калифорнии. Надев толстые свитера, они отправились бродить по пустынному пляжу, а на закате распахнули окна навстречу морскому бризу и поужинали у камина.

Было около восьми, когда Роуан взялась за планы Мэйфейровского медицинского центра. Она продолжала изучать проект создания огромной сети больниц, приносящих прибыль, и сравнивать ее с «бесприбыльной» моделью, интересовавшей ее гораздо больше.

Но мысли Роуан блуждали где-то далеко, и ей никак не удавалось сосредоточиться и вникнуть в суть серьезных статей о доходах, потерях и возможных злоупотреблениях внутри различных систем.

Наконец она сделала несколько заметок и ушла в темную спальню, где пролежала несколько часов, слушая доносившийся в открытые двери рокот залива и подставляя тело морскому ветру, пока Майкл в соседней комнате работал над своими проектами реставрации.

Что ей теперь делать? Все рассказать Майклу и Эрону, как обещала? Но тогда Лэшер скроется и, возможно, примется за свои козни, а напряжение в их семье будет расти с каждым днем.

Роуан положила ладони на живот и снова подумала о малыше. Скорее всего, она зачала сразу после того, как попросила Майкла жениться на ней. Цикл у нее всегда был очень нерегулярный, и теперь ей казалось, что она точно знает, в какую именно ночь это произошло. Ей тогда еще приснился младенец. Впрочем, в этом она была не совсем уверена.

А может быть, и сейчас внутри ее всего лишь сновидение? Она представила крошечную схему развивающегося мозга. Это уже не эмбрион, а вполне развитый плод. Она закрыла глаза, прислушиваясь к собственным ощущениям. Все в порядке. Почему-то в этот момент Роуан впервые испугалась своей сильной интуиции.

Неужели внутренняя сила способна повредить ребенку? Мысль показалась такой чудовищной, что она сразу ее отбросила. А когда вновь подумала о Лэшере, то осознала, что он тоже представляет собой угрозу хрупкому и непоседливому существу: раз он угрожает ей самой, значит, и ребенку, для которого весь мир пока что заключен только в ней.

Как же защитить малыша от темных сил и темного прошлого, готовых поглотить его? Малютка Крис, ты не будешь расти среди проклятий, духов и ночных призраков! Роуан постаралась отбросить тревожные и мрачные мысли и принялась смотреть на море, катившее на берег одну волну за другой – все такие непохожие и в то же время являющиеся неотъемлемыми частями одной громады, полной сладких, убаюкивающих звуков и бессчетных вариаций.

«Уничтожь Лэшера, – убеждала она себя. – Соблазни его, как он пытается соблазнить тебя. Выясни, что он собой в действительности представляет, и уничтожь его! Ты единственная, кому это по силам. Скажешь Майклу или Эрону – и Лэшер отступит, но не навсегда Ты должна прибегнуть к обману и сделать это».

Четыре утра. Должно быть, она заснула Неотразимый здоровяк лежал рядом, обхватив ее большой, сильной рукой. Она заморгала, прогоняя остатки тяжелых, страшных видений. Ей приснились голландцы в широкополых черных шляпах – целая толпа, громогласно требовавшая крови Яна ван Абеля.

– Я описываю то, что вижу! – говорил он. – Я не еретик! Как мы сможем чему-то научиться, если не отбросим догмы Аристотеля и Галена?

Молодец. Но сон рассеялся, исчез, как и то тело на столе с внутренностями лилипута. Господи, какой ужасный сон!

Она поднялась и, пройдя по толстому ковру, вышла из дома на деревянный настил пристани. Никогда еще небо не было таким огромным и прозрачным, заполненным мириадами крошечных мерцающих звездочек. И пена на черных волнах никогда прежде не отливала такой чистейшей белизной. И песок, поблескивавший в лунном свете, раньше не был таким светлым.

Где-то далеко на пляже она разглядела неподвижную одинокую фигуру – высокий худой человек стоял и смотрел на нее. Проклятье! Под ее взглядом фигура медленно начала таять и постепенно совсем исчезла.

Опустив голову, Роуан вцепилась дрожащими пальцами в деревянный поручень.

«Ты придешь, когда я позову». «Я люблю тебя, Роуан».

Она с ужасом поняла, что голос доносится отовсюду. Это был шепот внутри ее и вокруг нее, доверительный и слышный только ей одной.

«Я жду только тебя, Роуан».

«Тогда оставь меня. Не произноси больше ни слова, не показывайся мне на глаза, или я никогда тебя больше не позову».

С чувством горечи и злобы она вернулась в темную спальню, быстро пробежала по теплому мягкому ковру и легла на низкую кровать рядом с Майклом, прижавшись к нему в темноте и крепко вцепившись в его руку. Ей отчаянно хотелось разбудить его и рассказать о том, что случилось.

Но ей придется справляться одной. Она знала это. Всегда знала.

Ее охватило предчувствие неизбежного кошмара.

«Мне нужно всего лишь несколько дней перед битвой, – молила она. – Элли, Дейрдре, помогите мне!»

Ее тошнило каждое утро в течение недели. Затем дурнота отступила, и последующие дни были поистине чудесными. Она снова открыла для себя красоту утра, воспринимая хорошее самочувствие в начале дня как подарок свыше.

Он больше с ней не заговаривал. И не показывался. Когда она о нем думала, собственный гнев ей представлялся в виде испепеляющего жара, который обжигает таинственные, не поддающиеся классификации клетки этого существа, превращая их в сухую шелуху. Но чаще всего при мысли о нем она испытывала страх.

Тем временем жизнь продолжалась, потому что Роуан тщательно хранила свой секрет.

Она связалась по телефону с гинекологом в Новом Орлеане, который договорился, чтобы ей сделали анализ крови в Дестине, а результаты отослали ему. Как Роуан и предполагала, здоровье ее было в полном порядке.

С ее диагностическим чутьем она давно бы знала, будь что не так с малышом. Но о ее способностях известно было далеко не всем.

Погода не баловала молодоженов теплыми днями, зато сказочный пляж был предоставлен почти в полное их распоряжение. И тишина в одиноко стоящем над дюнами доме казалась волшебной. Если дул теплый ветер, Роуан часами сидела под огромным белым зонтом и читала медицинские журналы или документы, присланные Райеном с курьером.

Кроме того, она штудировала все книги по уходу за детьми, какие только нашлись в местных книжных магазинах. Сентиментальное, маловразумительное чтение, но тем не менее приносящее удовольствие. Особенно фотографии малышей с крошечными выразительными мордашками, пухленькими, в складочку шейками и умилительными ручками и ножками. Ей до смерти хотелось все рассказать семье. Они с Беатрис болтали по телефону практически через день, но Роуан понимала, что разумнее будет сохранить тайну. Если что пойдет не так, им с Майклом будет очень больно, но если об этом будут знать и другие, то потеря станет горем для всех.

В те дни, когда холодная погода не позволяла купаться, они часами бродили по пляжу. Или ходили в магазины и покупали милые пустячки для дома. Им нравилось, что в доме пустые белые стены и мало мебели.

После ремонта на Первой улице этот домик стал для них чем-то вроде игровой площадки, как выразился Майкл. Он любил возиться на кухне вместе с Роуан: мелко рубить, нарезать соломкой, помешивать на медленном огне, поджаривать на углях… Все это они проделывали легко и с удовольствием.

Они посещали лучшие рестораны, совершали короткие прогулки по сосновому лесу, заглядывали на большие курорты с теннисными кортами и площадками для гольфа. Но большую часть времени все же проводили дома, где почти у самых ног плескалось безграничное море и где они были счастливы.

У Майкла хватало дел. Он открыл новую фирму «Большие надежды» на Мэгазин-стрит; бригада рабочих уже взялась за восстановление коттеджа на Эннансиэйшн-стрит, и ему приходилось решать все мелкие, но неотложные проблемы по телефону. Ну и, разумеется, внимания требовал и их собственный особняк. Наверху, в бывшей комнате Джулиена, до сих пор продолжались малярные работы, а в задней части дома все еще трудились кровельщики. Строительство площадки для парковки машин позади дома было пока не закончено, как и ремонт старого флигеля для прислуги. Они решили, что из него получится отличный домик для экономки. Оттого, что работы в особняке велись без его личного участия, Майкл буквально места себе не находил.

Было совершенно очевидно: длинное свадебное путешествие ему сейчас ни к чему, а Роуан то и дело уговаривала остаться еще на день-другой, растягивая их пребывание во Флориде на неопределенный срок.

Но Майкл не спорил. Он не только с готовностью исполнял малейшие ее прихоти, но, казалось, сам получал безграничное удовольствие от всего, чем они занимались, будь то прогулки рука об руку по пляжу, ланч в маленькой таверне, где подавали только рыбные блюда, или осмотр выставленных на продажу яхт. Майкл испытывал наслаждение, даже когда они расходились по любимым уголкам просторного дома и читали каждый сам по себе.

Майкл по природе отличался сговорчивостью и был практически всегда и всем доволен. Роуан сразу поняла это, как только его увидела. Именно из-за этого свойства характера он особенно тяжело переживал все, что с ним тогда произошло. Наблюдая, с каким увлечением он занимается своими проектами, рисует планы по переделке домика на Эннансиэйшн-стрит, вырезает из журналов фотографии декоративных деталей, которые могут пригодиться в будущем, Роуан чувствовала, что он с каждым днем становится ей все дороже.

Тетушка Вив отлично обустроилась в Новом Орлеане. Лили и Беа, по их собственному признанию, не давали ей ни минуты покоя, и Майкл считал, что ничего лучшего для тетушки нельзя и придумать.

– Судя по голосу, она даже помолодела, – заметил он после очередного телефонного разговора. – Вступила в какой-то клуб любителей садоводства, а еще в комитет по защите дубов. Одним словом, веселится напропалую.

Какой он любящий, какой внимательный. Даже когда Роуан не захотела возвращаться в город на День благодарения, он уступил. Тетушка Вив, разумеется, сразу получила приглашение отобедать у Беа. И все простили молодых за то, что они остались во Флориде: в конце концов, это их медовый месяц и они вправе провести его так, как сочтут нужным.

День благодарения отметили тихо, по-семейному, устроив обед на двоих на террасе. В тот же вечер над Дестином разбушевалась гроза. Холодный ветер сотрясал стеклянные окна и двери. По всему побережью отказало электричество. Наступила дивная естественная темнота.

Они проговорили несколько часов у камина: и о Малютке Крисе, и о том, в какой комнате устроить детскую, и о том, что Роуан не позволит своей работе мешать общению с ребенком первые пару лет – она будет каждое утро проводить с малышом, и до полудня ни о каком медицинском центре не может быть и речи, – ну и, само собой, они наймут побольше прислуги, чтобы все катилось как по маслу.

Слава богу, Майкл не спросил прямо, видела ли она «ту чертову тварь». Роуан не была уверена в том, что сумела бы солгать в создавшихся обстоятельствах. Тайна была заперта внутри ее, как в потайной комнате Синей Бороды, а ключ выброшен в колодец.

Дни становились холоднее. Скоро у нее не будет предлога оставаться здесь дольше. Она понимала, что следует вернуться.

И почему она не расскажет все Майклу, почему не расскажет Эрону? Или это тоже своего рода попытка убежать, спрятаться от действительности?

Но чем дольше она оставалась во Флориде, тем лучше начала разбираться в своих поступках и внутренних конфликтах.

Ей хотелось поговорить с этим существом. Воспоминания о нем нахлынули мощным потоком, создав почти реальное ощущение его присутствия, и все из-за того, что ей никак не давал покоя его голос – нежный и проникновенный. Да, ей хотелось узнать его! Все происходило именно так, как предсказал Майкл в ту ужасную ночь, когда умерла старуха. Что такое этот Лэшер? Откуда он взялся? Какие тайны скрывались за маской его печального безукоризненного лица? Что он может рассказать о двери-портале и тринадцати ведьмах?

Ей стоило лишь позвать его, как Просперо звал Ариэля. Сохранить тайну и произнести его имя.

«Но ты сама ведьма, – напомнила себе Роуан с чувством вины в душе. – И всем это известно. Они обо всем узнали в тот день, когда ты говорила с Гиффорд; они догадались по неистовой силе, исходившей от тебя; то, что другие воспринимают как холодность и хитрость, на самом деле не что иное, как темная сила. Старик Филдинг был прав в своем предостережении. И Эрон тоже знает. Конечно, знает.

Все знают, кроме Майкла, а его так легко обмануть».

А что, если больше никого не обманывать, если закончить игру? Возможно, ей не хватает смелости принять такое решение. А быть может, виной всему ее внутреннее сопротивление? Или желание заставить дьявольское отродье подождать, как он заставлял ждать ее?

Как бы там ни было, она больше не испытывала к нему того безграничного отвращения, которое каждый раз охватывало ее при воспоминании об инциденте в самолете. Гнев пока не прошел, но любопытство постепенно побеждало…

В первый по-настоящему холодный день Роуан, надев теплый свитер и брюки, вышла на залитый солнцем пляж и с наслаждением подставила лицо бодрящему ветерку. Точно так же она часто сидела на своей открытой всем ветрам террасе в Калифорнии. Майкл спустился и присел рядом, чтобы вновь поговорить о возвращении.

– Послушай, накопилась тысяча дел, – сказал он. – Тетушке Вив нужны ее вещи, оставшиеся в Сан-Франциско. Ты ведь знаешь, как упрямы бывают старики. Да и дом на Либерти-стрит закрыть некому, кроме меня. А еще я должен отдать кое-какие распоряжения по поводу моего старого склада. Только что опять звонил бухгалтер: кто-то хочет взять в аренду помещение, так что я должен туда поехать и самолично проверить опись…

Он привел еще целую кучу доводов: нужно продать пару зданий в Калифорнии, сдать там внаем свой дом, отправить вещи… И так далее, и тому подобное. Но самое главное – его ждала в Новом Орлеане только что созданная фирма на Мэгазин-стрит. Бизнес требовал его присутствия. Дело стоящее и, несомненно, выгорит…

– Если уж нужно туда лететь, то лучше сейчас, а не позже, – убеждал он Роуан. – Уже почти декабрь. Рождество на носу. Ты понимаешь?

– Конечно понимаю. Давай уедем сегодня вечером.

– Но тебе совсем не обязательно уезжать. Можешь оставаться здесь, во Флориде, до моего возвращения. А хочешь – и дольше.

– Нет, я с тобой, – заявила Роуан. – Немедленно начну собирать вещи. Нам и правда пора возвращаться. Сейчас-то тепло, но утром, когда я вышла из дома, холод пробирал до костей.

Майкл кивнул.

– И тебе это не понравилось? Она рассмеялась.

– Все же здесь не так холодно, как в Калифорнии. Он снова кивнул.

– Открою тебе секрет: будет еще холоднее. Гораздо холоднее. Зима в этих краях тебя удивит. Говорят, во всех южных штатах нынче ожидаются морозы. А мне это даже нравится. Сначала умопомрачительная жара, а потом – иней на стеклах.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – кивнула Роуан и добавила, но уже не вслух: «И люблю тебя. Люблю так, как никогда никого не любила».

Майкл ушел, а она откинулась в деревянном шезлонге, склонила голову к плечу и, безвольно уронив руку в мягкий мелкий песок, задумалась. Воды простиравшегося перед ней залива отливали на солнце тусклым серебряным светом – картина для этого времени суток нередкая. Роуан набрала пригоршню песка и медленно пропустила его сквозь пальцы.

– Настоящий… – прошептала она. – Такой настоящий…

Не слишком ли удачно все складывается? Майклу предстоит уехать из Нового Орлеана, а она останется одна в особняке. Очень смахивает на заранее продуманный план. А она-то тешила себя мыслью, что сама распоряжается собственной судьбой.

– Не перестарайся, друг мой, – прошептала Роу-ан, обращаясь в пространство, навстречу холодному морозному ветру. – Не тронь мою любовь, иначе я тебя никогда не прощу. Проследи, чтобы он вернулся ко мне живым и здоровым.

Уже в машине Роуан ощутила легкий укол возбуждения: перед глазами на миг промелькнуло лицо, которое она увидела в темной кухне, а в ушах снова зазвучал тихий мелодичный голос. Ласка… Но об этом она не будет сейчас думать. Только когда Майкл благополучно доберется до Калифорнии, только когда она останется в доме одна…

3

Полночь. Почему этот час казался самым подходящим? Может, оттого, что Пирс и Клэнси засиделись допоздна и теперь ей захотелось побыть в тишине? В Калифорнии сейчас только десять, но Майкл уже позвонил и, скорее всего, давно спит, устав после долгого перелета.

В телефонном разговоре он без конца жаловался, что все там кажется ему непривлекательным, и взволнованно повторял, что очень хочет домой. Как это мучительно. Ведь прошло совсем немного времени, а она уже скучает по нему, лежа в огромной пустой кровати.

Но тот, другой, ждал…

С последним тихим ударом часов она поднялась, надела поверх ночной рубашки шелковый пеньюар, сунула ноги в атласные шлепанцы и, выйдя из спальни, спустилась по длинной лестнице.

«Где же мы встретимся, мой демонический любовник?»

В зале с опущенными портьерами на окнах, чтобы внутрь не проникал уличный свет? Среди высоких зеркал? Самое подходящее место.

Роуан тихо прошла по натертому сосновому полу и ступила на мягкий китайский ковер. Сигареты Майкла на столе… Недопитый стакан пива… Остывший камин… Она разожгла его накануне – в свой первый нестерпимо холодный вечер на юге.

Первое декабря. У малыша в ее чреве уже появились крошечные веки и начали формироваться ушки.

Дела обстоят благополучно, заверил ее врач. Сильные, здоровые родители, без наследственных заболеваний, и организм будущей матери в отличном состоянии. Ей следует только быть умеренной в еде. Кстати, кто она по профессии?

Лгунья…

Утром Роуан случайно услышала, как Майкл говорил с Эроном по телефону: «Все прекрасно. Чувствую себя на удивление хорошо. Совершенно спокоен. Если не считать, конечно, того жуткого случая в день свадьбы… Да, когда я увидел Стеллу. Но, возможно, мне это показалось. Все-таки я выпил столько шампанского… – (Пауза) – Нет. Совсем ничего».

Эрон способен разобраться, где правда, где ложь. Эрон все понял. Но беда в том, что невозможно предугадать, в какой момент эти темные сверхъестественные силы начнут действовать. И они могут подвести тебя именно тогда, когда ты больше всего на них рассчитываешь. После бессвязных снов и страшно неприятных проникновений в чужие мысли мир вдруг заполняют деревянные маски вместо лиц и бесстрастные голоса. И ты остаешься в одиночестве.

Эрон, наверное, одинок. Он так ничего и не обнаружил в старых тетрадях Джулиена. В конторских книгах из библиотеки также ничего не оказалось, кроме записей по ведению хозяйства на плантации. Этого, собственно, и следовало ожидать. Не нашел он полезной информации и в колдовских гримуарах и демонологиях, собранных не за одно десятилетие, – разве только опубликованные сведения о колдовском искусстве, доступные любому.

В прекрасно отремонтированном особняке не осталось ни одного темного или неисследованного угла. Даже мансарда сияла чистотой. Они с Майклом вместе поднялись наверх, чтобы принять работу, прежде чем он выехал в аэропорт. Все было в порядке. В бывшей комнате Джулиена устроили уютный кабинет для Майкла, с чертежным столом, папками для светокопий и полками для его многочисленных книг.

Роуан остановилась в центре ковра, лицом к камину, наклонила голову и, сложив ладони пирамидкой, прижала пальцы к губам. Чего она ждет? Почему бы не произнести это слово: «Лэшер»? Она медленно подняла взгляд к зеркалу над камином.

Он стоял за спиной и внимательно наблюдал за ней. На фоне проникавшего сквозь стекла уличного света Роуан легко разглядела в дверном проеме его фигуру.

Сердце бешено забилось, но она даже не шелохнулась, а продолжала пристально всматриваться в его отражение, соизмеряла, определяла, подсчитывала, пытаясь понять всеми доступными ей человеческими и сверхъестественными силами, из чего сотворено тело этого таинственного существа.

– Обернись, Роуан. – Голос, подобный поцелую в темноте. Не приказ, не мольба. Скорее, что-то интимное, словно просьба возлюбленного, чье сердце будет навеки разбито, если последует отказ.

Она обернулась. Он стоял в дверном проеме, сложив руки на груди. Старомодный темный костюм, дополненный белоснежной рубашкой с высоким воротником и шелковым галстуком, очень походил на те, в которых был изображен Джулиен на портретах восьмидесятых годов девятнадцатого столетия. Красивое зрелище. Сильные, как у Майкла, руки, крупные черты и решительное выражение лица не вязались с общим обликом, но в целом картина получалась привлекательной. Темную шевелюру пронизывали светлые пряди, кожа выглядела смуглой. Глядя на него, Роуан отчего-то вспомнила Чейза, своего бывшего любовника, служившего в полиции.

– Измени все, что хочешь, – вкрадчиво произнес он.

Не успела она ответить, как это существо само начало меняться: волосы еще больше посветлели, а кожа приобрела бронзовый оттенок, совсем как у Чейза. Глаза ярко вспыхнули, и на мгновение перед ней предстала точная копия Чейза… Но уже в следующую секунду произошли новые изменения, и таинственный процесс продолжался до тех пор, пока она не увидела того самого человека, который появился ночью в кухне, – возможно, именно в таком облике он в течение нескольких веков являлся всем ее предшественницам. Однако сейчас представший перед ней мужчина казался выше и приобрел яркий эффектный загар Чейза.

Роуан непроизвольно шагнула ему навстречу. Теперь их разделяло всего несколько футов. Она испытывала не столько страх, сколько сильнейшее возбуждение. Сердце по-прежнему готово было выскочить из груди, но дрожь прекратилась. Она протянула руку, как тогда, ночью, в кухне, и дотронулась до его лица.

Колючая щетина, вроде бы кожа… Но это вовсе не так. Тонкое чутье диагноста подсказывало Роуан, что ее пальцы коснулись чего-то совершенно иного по своей природе – некой оболочки энергетического поля, внутри которой нет ни костей, ни внутренностей.

– Всему свое время, Роуан. Кости появятся. Всему свое время. Ведь можно сотворить любое чудо.

Призрачное существо едва шевелило губами. Оно уже истощило свою энергию и начало постепенно рассеиваться.

Напрягая силы, Роуан всматривалась в него, стараясь удержать видение, и вскоре гость вновь приобрел свой прежний облик.

– Помоги мне улыбнуться, красавица, – прозвучал голос, но губы на этот раз не шевельнулись. – Я бы с радостью подарил улыбку тебе и твоей силе, если бы мог.

Вот теперь ее действительно охватила неудержимая дрожь. Призвав на помощь все свои внутренние ресурсы, Роуан пыталась вдохнуть жизнь в застывшие черты и явственно ощущала, как энергия медленно покидает ее, окутывает незнакомую материю, внедряется в эту материю и придает ей форму. Происходящее можно было бы сравнить с электризацией, однако все было гораздо тоньше и сложнее. Роуан расслабилась, когда увидела, что губы растянулись в улыбке.

Спокойная улыбка, как у Джулиена на фотографиях. Огромные глаза наполнились светом. Руки потянулись к ней и едва не коснулись ее лица. Тело Роуан наполнилось блаженным теплом.

Затем фигура озарилась неясными бликами и внезапно растворилась в воздухе, а последняя волна тепла оказалась такой жаркой, что Роуан отступила и отвернулась, прикрыв глаза рукой.

Комната словно вдруг опустела. Лишь портьеры беззвучно колыхались. Постепенно вновь воцарился холод.

Роуан сразу продрогла. Силы покинули ее. Руки по-прежнему дрожали. Она подошла к камину и устало опустилась на колени.

В голове царил сумбур. Роуан с трудом понимала, что произошло и какое она имеет ко всему этому отношение. Постепенно мысли стали обретать ясность.

Она положила на маленькую решетку растопку, сверху – несколько палочек и небольшое полено, затем чиркнула длинной спичкой и разожгла огонь. Через секунду послышался треск и в камине запрыгали язычки пламени. Роуан не сводила с них пристального взгляда.

– Ты ведь здесь? – прошептала она, глядя, как огонь охватывает сухую кору, становится все ярче и сильнее.

– Да, здесь.

– Где?

– Рядом с тобой, вокруг тебя.

– Откуда исходит твой голос? Сейчас он вполне реален и тебя может услышать кто угодно.

– Скоро ты поймешь, как это происходит, и гораздо лучше, чем я.

– Ты этого от меня ждешь?

Последовал долгий вздох. Роуан напрягла слух: никакого дыхания – лишь явственное ощущение чьего-то присутствия. Сколько раз ей доводилось вот так же чувствовать кого-то рядом, но не потому, что она слышала чужие шаги, биение сердца или дыхание. Звуки были именно такими – более тонкими, неуловимыми.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Почему?

– Потому, что для меня ты самая красивая. Потому что ты способна меня видеть. Потому что в тебе воплотилось все то человеческое, чем я жажду обладать. Потому что ты живая, теплая, мягкая. И я знаю тебя, как знал прежде тех, других, что были до тебя.

Роуан молчала, и он продолжил:

– Потому что ты дитя Деборы, ты дитя Сюзанны, Шарлотты и всех остальных, чьи имена тебе известны. Даже если ты откажешься принять изумруд, который я подарил Деборе, я все равно люблю тебя. Люблю и без него. Я полюбил тебя, как только мне стало известно о твоем грядущем появлении. Благодаря своему дару предвидения я узнал о твоем приходе задолго до того, как он произошел. И полюбил тебя заранее.

К этому времени огонь разгорелся вовсю: толстое полено поглотили яркие оранжевые языки и по залу распространился восхитительный аромат – умиротворяющий запах горящего дерева. Но Роуан пребывала словно в бреду. Собственное дыхание казалось ей замедленным и странным. И она уже не была, как прежде, уверена, что голос, который она различает столь явственно, звучит в действительности и что его услышали бы другие, окажись здесь кто-то еще.

Однако для нее этот голос звучал ясно и чрезвычайно соблазнительно.

Она медленно опустилась на теплый пол возле камина и, прислонившись спиной к мраморной плите, которая тоже успела нагреться, устремила взгляд в глубокую тень под аркой в самом центре комнаты.

– Твой голос успокаивает, он такой красивый, – вздохнула она.

– Я хочу, чтобы он казался тебе красивым. Я хочу доставлять тебе удовольствие. Твоя ненависть повергала меня в уныние.

– Когда?

– Когда я до тебя дотрагивался.

– Объясни мне все, абсолютно все.

– Существует множество объяснений. В твоем вопросе уже заключен ответ. Я могу поговорить с тобой от собственного «я», но все, что я скажу, будет основано на знаниях, полученных мною от других на протяжении многих веков. Я черпал эти знания из вопросов, которые мне задавали. Это своего рода логическое построение. Если хочешь создать новую образную концепцию – спрашивай.

– Когда ты появился?

– Не знаю.

– Кто первый дал тебе это имя – Лэшер?

– Сюзанна.

– Ты любил ее?

– Я и сейчас ее люблю.

– Она до сих пор существует?

– Ее нет.

– Я начинаю понимать, – сказала Роуан. – Ты воплощаешь отсутствие физического состояния, а следовательно, отсутствие времени. Разум без тела.

– Вот именно. Молодчина. Умница.

– Хватит и одного эпитета.

– Ладно, – согласился он, – но какого?

– Ты играешь со мной.

– Нет. Я никогда не играю.

– Я хочу дойти до сути, до самых основ, достичь, так сказать, дна. Хочу понять тебя, твои поступки и желания.

– Знаю. Я понял это прежде, чем ты заговорила, – произнес он все так же вкрадчиво, соблазнительно. – Но ты достаточно умна, чтобы понимать: в том царстве, где обитаю я, нет дна. – Он помолчал, а затем неторопливо продолжил: – Если ты заставишь меня произносить длинные тирады и принять во внимание твои по большей части совершенно неправильные представления, ошибки и непродуманные определения, то я так и сделаю. Однако мои слова могут оказаться не столь близкими к истине, как тебе бы того хотелось.

– И как ты это сделаешь?

– Исходя из того, что узнал от других человеческих существ, разумеется. Поэтому я и говорю тебе: выбирай. Начни задавать вопросы с начала, если тебе нужна чистая правда, – и получишь загадочные, туманные ответы. И к тому же, возможно, бесполезные. Но все равно они будут правдивы. Или начни с середины – и услышишь ученые, сложные ответы. В любом случае ты узнаешь обо мне то, что я знаю о себе от тебя.

– Ты дух?

– Я то, что называешь духом ты.

– Как бы ты сам назвал себя?

– Никак.

– Понятно. В твоем мире нет нужды в именах и названиях.

– Нет даже такого понятия. По правде говоря, у меня просто нет ни имени, ни названия.

– Но у тебя есть желания. Ты хочешь обрести человеческую природу.

– Хочу. – Послышалось что-то вроде вздоха, полного печали.

– Зачем?

– А тебе, Роуан, не хотелось бы стать человеком, окажись ты на моем месте?

– Не знаю, Лэшер. Возможно, я предпочла бы свободу.

– А я жажду этого до безумия, – медленно и скорбно проговорил голос. – Чувствовать тепло и холод, познать удовольствие. Смеяться… Каково это – смеяться? Петь и танцевать. И видеть все человеческими глазами. Ощущать предметы. Существовать во времени, испытывать потребности и чувства. Получать удовлетворение от осуществленных амбиций, иметь ясные идеи и мечты.

– Да, я начинаю тебя понимать.

– Не будь столь уверена.

– Значит, сейчас у тебя нет ясного зрения?

– Такого, как у тебя, нет.

– А когда ты смотрел глазами мертвецов, ты видел ясно?

– Не совсем, хотя и лучше, чем всегда. Но смерть цеплялась за меня, окружала со всех сторон. В конце концов я совсем терял зрение.

– Могу представить. Это ты вселился в тестя Шарлотты, пока он еще был жив.

– Да. И он знал это. Слабый старичок. Он так радовался, что снова может передвигаться и поднимать предметы своими руками.

– Интересно. Мы называли это одержимостью.

– Правильно. Я многое разглядел его глазами. Видел яркие краски и нюхал цветы. Видел птиц. Слышал их пение. Я касался рукой Шарлотты. Я познал Шарлотту.

– А сейчас ты что-нибудь слышишь? Ты видишь огонь в камине?

– Я все об этом знаю. Но я не вижу, не слышу и не чувствую так, как ты, Роуан. Хотя, приближаясь к тебе, я вижу то, что и ты, знаю тебя и твои мысли.

Ее кольнул страх.

– Я начинаю тебя понимать.

– Это тебе только кажется. На самом деле все гораздо сложнее.

– Знаю. Поверь, действительно знаю.

– Мы обладаем знаниями. Мы существуем. Но благодаря вам мы научились думать последовательно, постигли суть времени. Кроме того, мы узнали, что означает стремиться к чему-либо. Для осуществления цели необходимо иметь такие понятия, как прошлое, настоящее и будущее. Нужно планировать. Я говорю лишь о тех из нас, кто хочет чего-то. Те, кто лишен желаний, даже не пытаются обрести знания. Они им ни к чему.

Говоря о «нас», я, конечно, выражаюсь неточно. Для меня не существует никаких «нас», ибо я один: я отвернулся от себе подобных и вижу только тебя и тех, кто подобен тебе.

– Понимаю. А когда ты проникал в тела мертвецов… в те головы на чердаке…

– Спрашивай.

– Ты изменял внутренние ткани тех голов?

– Да. Глаза делал карими. Осветлял пряди волос. Это требовало большого количества тепла и максимальной концентрации. Концентрация – вот ключ ко всему, что я делаю. Я собираю воедино собственные частицы.

– А в своем естественном состоянии?

– Я безграничен.

– Каким образом ты изменял пигмент?

– Проникал в плоть, переделывал ее. Но ты лучше меня разбираешься в этом процессе. Ты бы назвала его мутацией. Мне не подобрать лучших слов, а ты знаешь научные термины. Концепции.

– Что тебе мешало завладеть всем организмом?

– Смерть. Он постепенно завершал свой жизненный цикл, а я был слеп и нем. У меня не хватало сил. Я не мог вернуть ему искру жизни.

– Ясно. А когда ты проник в тестя Шарлотты, ты менял его тело?

– Этого я не мог сделать. Даже не пытался. И сейчас не могу, даже если бы оказался там. Понимаешь?

– Да. Ты постоянен, а мы существуем во времени. Понятно. Но ты говоришь, что не можешь изменить живую ткань?

– У того человека не смог. И у Эрона не могу, когда проникаю в него.

– Когда это происходит?

– Только когда он спит. В другое время он для меня недоступен.

– Зачем ты это делаешь?

– Чтобы почувствовать себя человеческим существом. Чтобы стать живым. Но Эрон слишком силен для меня. Эрон сам управляет клетками своего организма. То же самое с Майклом. То же самое почти со всеми. Даже с цветами.

– Кстати, о цветах. Ты подверг мутации розы.

– Да. Для тебя, Роуан. Чтобы показать тебе свою любовь и силу.

– И заодно свою цель?

– Да…

– Я не желаю, чтобы ты впредь проникал в Эрона. Я не желаю, чтобы ты каким-то образом вредил ему или Майклу.

– Повинуюсь, хотя предпочел бы убить Эрона.

– Почему?

– Потому что с Эроном покончено, он много знает, и он лжет тебе.

– Что значит – покончено?

– Он выполнил то, что я предвидел и ожидал от него. Потому я и говорю, что с ним покончено. Сейчас я вижу, что он может сделать то, чего я не желаю, и таким образом помешать мне в достижении цели. Я бы убил его, не будь я уверен, что твое сердце сразу наполнится горечью и ненавистью ко мне.

– Значит, ты ощущаешь мой гнев?

– Он очень глубоко меня ранит, Роуан.

– Если ты причинишь вред Эрону, мои боль и гнев будут безмерны. Но расскажи подробнее об Эроне. Я хочу, чтобы ты объяснил обстоятельно и доподлинно: что он должен был, по-твоему, сделать?

– Поделиться с тобой своими знаниями. Дать тебе записки, составленные им во временной последовательности.

– Ты имеешь в виду досье Мэйфейров?

– Да. Историю. Но ты велела объяснить доподлинно, поэтому я не употребил слово «досье».

Роуан тихо рассмеялась.

– Не стоит воспринимать все так буквально. Продолжай.

– Я хотел, чтобы ты получила из его рук семейную хронику и прочитала ее. Петир видел, как сожгли мою Дебору, мою возлюбленную Дебору. Эрон видел, как моя Дейрдре плачет в саду, моя красавица Дейрдре. Такое досье не имеет цены: оно не только вызывает у тебя какой-то отклик, но и помогает принять решение. Но эта задача Эроном уже выполнена.

– Ясно.

– Остерегись.

– Я не должна думать, что мне все ясно?

– Именно. Задавай вопросы. Такие слова, как «отклик» и «неоценима», по сути, мало что говорят. Я бы не стал от тебя ничего скрывать, Роуан.

Она услышала, как он вновь вздохнул, – это был тихий, протяжный звук. Словно дыхание ветра. Она продолжала сидеть у камина, наслаждаясь теплом и широко открытыми глазами вглядываясь в темноту. Ей казалось, она уже целую вечность сидит так и разговаривает с этим странным бестелесным тихим голосом.

Роуан чуть слышно рассмеялась от удивления, обнаружив, что, если постараться, его можно даже увидеть: прозрачная рябь в воздухе подсказывала ей, что он заполнил собой все пространство.

– Чудесно… – произнес голос. – Я люблю твой смех. Сам я не умею смеяться.

– Я могу помочь тебе научиться.

– Знаю.

– Я должна открыть дверь?

– Да.

– Я и есть тринадцатая ведьма?

– Да.

– Значит, Майкл правильно все расшифровал.

– Майкл вообще редко ошибается. Майкл все ясно видит.

– Ты хочешь его убить?

– Нет. Я люблю Майкла. С удовольствием прогулялся бы с ним и поболтал.

– Почему? Почему из всех людей именно Майкл?

– Не знаю.

– Ты должен знать.

– Любить значит любить. Почему ты любишь Майкла? Будет ли ответ истиной? Любить значит любить. Майкл умен и красив. Майкл умеет смеяться. В Майкле присутствует невидимый дух, который проявляется в его походке, взгляде, манере говорить. Понимаешь?

– Кажется, понимаю. Мы называем это жизненной силой.

– Вот именно.

Какие еще слова имели столько подтекста?

– Я приметил Майкла очень давно, – продолжил голос. – Он меня поразил. Оказалось, что он способен видеть меня. Майкл несколько раз подходил к ограде. Кроме того, он целеустремленный и сильный. Раньше он меня любил. Теперь – боится. Ты встала между мной и Майклом, и он страшится, что я встану между ним и тобой.

– Но ты не станешь ему вредить?

Ответом ей было молчание.

– Ты не станешь ему вредить.

– Только прикажи – и я ничего ему не сделаю.

– Но ты же говорил, что не хочешь причинять ему зло. Почему ты делаешь так, что мы пошли по второму кругу?

– Никакой это не круг. Я сказал, что не хочу убивать Майкла. Но, возможно, Майклу придется страдать. Что же мне делать? Лгать? Я не лгу. Эрон лжет. Я – нет. Я не знаю, как это делается.

– Я тебе не верю. Хотя ты сам, вероятно, считаешь, что говоришь правду.

– Ты причиняешь мне боль.

– Расскажи, каков будет конец.

– Что?

– Моя жизнь с тобой – как она закончится? Молчание.

– Не хочешь говорить?

– Ты откроешь дверь.

Она сидела не шелохнувшись. Мозг напряженно работал. Полено тихо потрескивало, языки пламени плясали на фоне кирпичей, но ей казалось, что движутся они как-то неестественно, будто в замедленной съемке. В воздухе вновь что-то блеснуло. Роуан почудилось, что длинная хрустальная подвеска на люстре дрогнула и закружилась, разбрызгивая крошечные блестки.

– Что означает – открыть дверь?

– Ты сама прекрасно знаешь.

– Нет, не знаю.

– Вы можете изменять материю, доктор Мэйфейр.

– Не уверена, что могу. Я хирург. Я работаю острыми инструментами.

– Да, но твой ум гораздо острее.

Она нахмурилась. На память вдруг пришел странный сон – сон о Лейдене…

– В свое время ты останавливала кровотечение, – заговорил он, медленно и вкрадчиво произнося каждое слово. – Ты зашивала раны. Ты заставляла материю подчиняться тебе.

В тишине отчетливо послышалось негромкое позвякивание люстры. В подвесках отражались танцующие языки пламени.

– Ты усмиряла сильное сердцебиение у своих пациентов, ты вскрывала закупоренные сосуды их мозга.

– Я не всегда сознавала…

– Ты делала это. Ты боишься своей силы, но ты владеешь ею. Выйди в сад ночью. Ты можешь заставить цветы раскрыться. Ты можешь заставить их расти, как это делал я.

– Но ты проделывал это только с мертвыми цветами.

– Нет, цветы были живые. Ты сама видела ирис, хотя тот случай истощил мои силы и причинил мне боль.

– А потом ирис умер и отвалился от стебля.

– Да. Но я не хотел убивать его.

– Ты довел его до предела. Вот почему он погиб.

– Да. Я не знал его пределов.

Роуан показалось, что она в трансе… И все же как ясно звучит его голос, какое у него четкое произношение.

– Ты ведь не просто направил молекулы в какую-то одну сторону, – сказала она.

– Нет. Я проник в химическую структуру клеток, точно так, как это делаешь ты. Ты способна открыть дверь. Ты видишь ядро самой жизни.

– Нет, ты переоцениваешь мои знания. Никто не способен заглянуть так глубоко.

К ней вновь вернулся давний сон, вспомнилась толпа, собравшаяся под окнами Лейденского университета. Кто были эти люди? Они считали Яна ван Абеля еретиком.

– Ты сам не понимаешь, что говоришь, – сказала она.

– Понимаю. Я вижу далеко. Ты наделила меня метафорами и терминами. Благодаря твоим книгам я также узнал концепции. Я вижу все, до самого конца. Я знаю: Роуан может изменить материю. Роуан способна взять тысячи и тысячи крошечных клеток и преобразовать их.

– Ну и каков этот конец? Я выполню то, что ты хочешь?

Он снова вздохнул.

В углах комнаты что-то прошуршало. Портьеры всколыхнулись, словно от сильнейшего порыва ветра. Вновь зазвенела люстра, закачались подвески. Роуан уже не знала, показалось ли ей это или на самом деле по полу поползли клубы пара, растекаясь во все стороны до персиковых стен. А может, это просто отблески огня в камине?

– Будущее – это ткань из переплетающихся возможностей, – сказал Лэшер. – Некоторые из них постепенно становятся вероятными, буквально единицы превращаются в неизбежность, но вместе с тем в основу ткани попадают неожиданные сюрпризы, способные ее разорвать.

– Слава богу, – сказала она. – Значит, все-таки ты не способен видеть до самого конца.

– И да и нет. Многие из людей полностью предсказуемы. Но не ты. Ты слишком сильная. Ты способна открыть дверь, если захочешь.

– Как? Молчание.

– Это ты столкнул Майкла в море?

– Нет.

– Кто-нибудь другой это сделал?

– Майкл упал со скалы в море, потому что проявил неосторожность. Душа его болела, а жизнь была пуста. Все это отражалось у него на лице, в его жестах. И не нужно быть духом, чтобы разглядеть это.

– Но ты разглядел.

– Да, но еще задолго до того, как все случилось. И все же я тут ни при чем. Я улыбался. Потому что предвидел, что ты и Майкл будете вместе. Я понял это, когда Майкл был еще мальчиком и смотрел на меня сквозь садовую ограду. Я предвидел смерть Майкла и его спасение. Ты его спасла.

– А что видел Майкл, когда утонул?

– Не знаю. Майкл умер.

– Что ты имеешь в виду?

– Он стал мертвецом, доктор Мэйфейр. Вам известно, что такое мертвец. Клетки перестают делиться. Тело больше не подчиняется одной силе или одной сложной цепи команд. Оно умирает. И если бы я проник в его тело, то мог бы двигать его конечностями и слышать его ушами, потому что его тело было свежим. Но оно было мертвым. Майкл покинул свое тело.

– Ты уверен?

– Я вижу это сейчас. Я видел это до того, как это все случилось. Я видел это, когда все происходило.

– Где ты был в этот момент?

– Рядом с Дейрдре – хотел сделать ее счастливой, хотел заставить ее мечтать.

– Да, ты действительно видишь далеко.

– Роуан, это ничто. Я имею в виду, что вижу далеко во времени. Пространство также не является для меня линейным.

Она снова тихо рассмеялась.

– У тебя такой красивый голос, что хочется его обнять.

– Я сам красив, Роуан. Мой голос – это моя душа. Конечно, у меня есть душа. Мир был бы слишком жесток, если бы я существовал без нее.

Ей стало так грустно от этих слов, что она чуть не расплакалась. Она вновь устремила неподвижный взор на люстру, где подвески отражали сотни крошечных огней. По комнате словно разлилась теплая нега.

– Люби меня, Роуан, – просто сказал он. – В твоем мире я самое сильное существо, какое только можно себе представить, и предназначен только тебе, моя возлюбленная.

Это была песня без мелодии, это был голос, сотканный из тишины и песни, если подобное можно вообразить.

– Стоит мне обрести плоть – и я стану больше чем человеком: я стану новым творением под солнцем. И буду для тебя гораздо важнее, чем Майкл. Я сам безграничная тайна. Майкл дал тебе все, что мог. И никакой великой тайны у него для тебя не осталось.

– Нет, это неправда, – прошептала Роуан. Веки ее отяжелели и опустились – так ей хотелось спать. Усилием воли она заставила себя открыть глаза и вновь посмотрела на люстру. – Осталась безграничная тайна любви.

– Любовь должно что-то подпитывать, Роуан.

– Ты хочешь сказать, что я должна выбрать между тобой и Майклом?

Молчание.

– А других ты тоже заставлял выбирать?

Роуан вспомнила о Мэри-Бет и ее мужчинах.

– Я уже говорил тебе, что вижу далеко. Когда много лет тому назад Майкл стоял у ограды, я уже знал, что тебе придется сделать выбор.

– Больше не рассказывай о том, что видел.

– Хорошо, – сказал он. – Разговоры о будущем всегда навевают на людей печаль. Их жизненная сила основана на неспособности предвидеть. Давай говорить о прошлом. Люди любят покопаться в прошлом.

– А ты можешь говорить другим голосом, не таким красивым и нежным? Ты мог бы, например, произнести последние слова саркастически? Или они так и должны были прозвучать?

– Я могу говорить так, как захочу, Роуан. Ты слышишь то, что я чувствую. Мысленно я испытываю эмоции, будь то любовь или боль.

– Ты немножко торопишься.

– Сейчас мне больно.

– Отчего?

– Я хочу покончить с твоим непониманием.

– Ты хочешь, чтобы я превратила тебя в человека?

– Я хочу обрести плоть.

– И я способна сделать это?

– У тебя есть сила. И как только это осуществится, будет положено начало другим преобразованиям. Ты ведь тринадцатая – и ты откроешь дверь.

– Что ты подразумеваешь под «другими преобразованиями»?

– Роуан, речь идет о синтезе, о химическом изменении, о структурном преобразовании клеток, о новой связи материи и энергии.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду.

– Тогда ты знаешь, что все должно происходить приблизительно так же, как и в случае с делением клеток. Если деление произошло раз, то обязательно повторится.

– А почему до меня никто не смог это сделать? Джулиен тоже обладал силой.

– Все дело в знании, Роуан. Джулиен родился слишком рано. Если ты не против, я еще раз употреблю слово «синтез», но в несколько другом аспекте. До сих пор мы говорили о синтезе внутри клеток. Теперь позволь мне сказать о синтезе твоего знания жизни, Роуан, и твоей природной силы. Это ключ ко всему – то, что позволяет тебе открыть дверь. Знания твоей эпохи трудно было представить даже Джулиену, который в свое время стал свидетелем появления изобретений, казавшихся настоящим чудом… Тем не менее мог ли Джулиен предвидеть, что на операционном столе будут вскрывать сердце? Или что можно зачать ребенка в пробирке? Нет. А после тебя придет поколение, чьи знания позволят даже определить, чем я являюсь.

– А ты сам можешь дать такое определение?

– Нет, хотя я, безусловно, поддаюсь определению, и когда смертные дадут его, тогда и я смогу его сформулировать. Все, что относится к такому уровню понимания, я черпаю из разума людей.

– Да, но кое-что о себе ты способен объяснить мне и сейчас, причем достаточно точно и ясно.

– …Ну, например, я исполинских размеров; я должен сконцентрировать свои частицы, чтобы обрести силу; я могу применять свои способности; могу чувствовать боль, когда о ней думаю.

– Да, но каким образом ты думаешь? И откуда берется твоя сила? Вот главные вопросы.

– Не знаю. Когда Сюзанна позвала меня, я собрал себя в единое целое. Я сделался таким маленьким, словно собирался пройти сквозь узкую щель. Я ощутил свою форму и растянулся в виде пятиконечной звезды – пентаграммы, которую она нарисовала, и каждую из этих конечностей я удлинил. Я заставил раскачиваться и дрожать деревья, сделал так, что падали листья. Тогда-то Сюзанна и назвала меня своим Лэшером…

– Тебе понравилось то, что ты делал.

– Да, как и то, что Сюзанна видела все это. Сюзанне тоже понравилось. Иначе я ни за что не стал бы это повторять. Я просто сразу забыл бы об этом – и все.

– Что в тебе есть физического помимо энергии?

– Не знаю! – В голосе, по-прежнему нежном, тем не менее звучало отчаяние. – Это должна сказать ты, Роуан. Стань мне ближе. Покончи с моим одиночеством.

Огонь в камине почти погас, но разлившееся по всей комнате тепло окутывало Роуан словно одеялом. Ее клонило в сон, но голова оставалась ясной.

– Давай вернемся к Джулиену. У него была такая же сила, как у меня?

– Почти такая же, моя любовь. Но не совсем А еще у него была игривая и богохульная душа, которая носилась, пританцовывая, по всему миру и с одинаковым удовольствием как разрушала, так и строила. В тебе больше логики, Роуан.

– А разве это добродетель?

– У тебя огромная сила воли, Роуан.

– Понятно. Ее не так-то легко сломить, не то что силу воли Джулиена.

– Верно сказано, Роуан!

Она снова тихо рассмеялась, но тут же вновь сделалась серьезной и стала пристально всматриваться в мерцающее пространство.

– А Бог есть, Лэшер?

– Не знаю, Роуан. С течением времени я пришел к выводу, что да, наверное, Бог есть, но одна только мысль об этом наполняет меня яростью.

– Почему?

– Потому что я испытываю боль, а если есть Бог, то Он ее и создал.

– Я прекрасно тебя понимаю, Лэшер. Но если Он существует, значит, Он создал и любовь…

– Да… Любовь… Любовь – первопричина моей боли, – тихо произнес голос. – Именно она источник всех моих передвижений во времени, устремлений и планов. Все мои желания продиктованы любовью. Наверное, можно сказать, что я был… хотя я был точно таким, как сейчас… что я был отравлен любовью, что от зова Сюзанны я проснулся, чтобы любить и познать кошмар страсти. Но я все видел. И полюбил. И пришел сюда.

– Твои слова расстраивают меня, – неожиданно сказала Роуан.

– Любовь изменила меня, Роуан. Из-за нее я впервые почувствовал неудовлетворенность.

– Понимаю.

– А теперь я стремлюсь видоизмениться, обрести плоть, и это будет высшей точкой моей любви. Я так долго ждал тебя. До того как ты появилась, я видел столько страданий, что, будь у меня слезы, они лились бы потоком. Бог свидетель, ради Лангтри я создал иллюзию, будто плачу. Это был истинный образ моей боли. Я горевал не только по Стелле, но по всем моим ведьмам. Когда умер Джулиен, я испытал агонию. Моя боль была так велика, что я чуть было не вернулся в царство луны, звезд и тишины. Но было слишком поздно. Я бы не вынес одиночества. Мэри-Бет позвала – и я вернулся. Я заглянул в будущее и снова увидел тринадцатую. Я увидел, что сила моих ведьм возросла.

Роуан снова сомкнула веки. Огонь погас. Комнату наполнял дух Лэшера Хотя он был недвижим и не тяжелее воздуха, она кожей чувствовала его прикосновение.

– Когда я обрету настоящую плоть, – сказал он, – смех и слезы станут для меня такими же обычными, как для тебя или Майкла. Я превращусь в совершенный организм.

– Но не человеческий.

– Лучше, чем человеческий.

– Но не человеческий.

– Более сильный и выносливый, так как я буду живым воплощением разума, и у меня больше мощи, гораздо больше, чем у любого ныне здравствующего человека. Повторяю: я превращусь в новую особь. Стану тем видом, который сейчас не существует в природе.

– Это ты убил Артура Лангтри?

– Не совсем. Он уже умирал. То, что он увидел, ускорило его смерть.

– Но зачем ты показался ему?

– Потому что он был сильным и обладал способностью видеть меня, а я хотел, чтобы он попытался спасти Стеллу, ведь я сознавал, что она в опасности. Карлотта была врагом Стеллы. Карлотта обладала такой же силой, как ты, Роуан.

– Почему Артур не помог Стелле?

– Ты знаешь историю. Было слишком поздно. В такие моменты, требующие присутствия во времени, я становлюсь как дитя. Я был побежден одновременностью, потому что действовал во времени.

– Не понимаю.

– Выстрелы прозвучали в тот момент, когда я предстал перед Лангтри. Пуля попала в голову Стеллы, и смерть наступила слишком скоро. Я вижу далеко, но не могу предугадать все неожиданности.

– Так ты ничего не знал?

– Карлотта провела меня. Она направила меня не в ту сторону. Я тоже иногда совершаю ошибки. По правде говоря, меня очень легко обмануть.

– Каким образом?

– Зачем мне рассказывать? Чтобы тебе было легче справиться со мной? Ты сама знаешь, каким образом. Ты такая же сильная ведьма, как Карлотта Она проделала это, сыграв на чувствах Лайонела, и представила убийство как проявление любви. Она внушила Лайонелу, что он должен взять в руки пистолет и выстрелить в Стеллу. Меня не насторожили ее ненависть и злоба. Я просто не обратил внимания на любовные мысли Лайонела. А потом он смертельно ранил Стеллу, она упала и, широко открыв глаза, беззвучно позвала меня. Но спасти ее не было надежды. А Лайонел выстрелил во второй раз, навсегда изгнав дух Стеллы из ее тела.

– Но ты убил Лайонела. Ты довел его до смерти.

– Это так.

– А Кортланд? Ты и его убил?

– Нет. Я боролся с Кортландом. Я противостоял его силе, и ему не удалось применить ее против меня. Он, можно сказать, пал в сражении. Я не убивал твоего отца.

– Зачем ты с ним боролся?

– Я его предупреждал. Он возомнил, что может командовать мной. Но он не был моим колдуном. Дейрдре была моей ведьмой. Ты моя ведьма. Но не Кортланд.

– Ведь Дейрдре не хотела отдавать меня. А Кортланд защищал ее, старался исполнить ее желания.

– Ради своих собственных целей.

– Каких именно?

– Не важно. Теперь это старая история. Ты вырвалась на свободу, чтобы обрести силу. Ты избавилась от Карлотты.

– Но об этом позаботился ты, действуя вопреки воле Дейрдре и Кортланда.

– Ради тебя, Роуан. Я люблю тебя.

– Да, но во всем этом есть какая-то закономерность, и ты не хочешь, чтобы я ее поняла А как только рождается ребенок, оставляешь мать ради него. Разве не так случилось с Деборой и Шарлоттой?

– Ты неверно судишь обо мне. Действуя во времени, я иногда совершаю неблаговидные поступки.

– Ты пошел наперекор желаниям Дейрдре и сделал так, чтобы меня увезли. Ты ускорил исполнение предначертания о тринадцати ведьмах – и опять же, как всегда, действовал исключительно ради достижения собственных целей. Ведь ты всегда руководствуешься только своими интересами – не так ли?

– Ты тринадцатая – и самая сильная. Я давно мечтал о такой, как ты, и буду тебе служить. Твои цели полностью совпадают с моими.

– Я так не думаю.

В ту же минуту Роуан почувствовала движение в воздухе, и все ее существо пронзила боль. Она прониклась тем же чувством, что и Лэшер, услышала его, словно где-то тихо прозвучал низкий аккорд на арфе – своего рода песня боли. Портьеры снова всколыхнулись от теплого потока, и подвески на люстрах просторного зала заплясали в темноте, искрясь белыми лучиками. Теперь, когда огонь в камине погас, он забрал с собой все цвета.

– Ты раньше был человеком?

– Не знаю.

– А ты помнишь, когда впервые увидел людей?

– Да.

– И что ты тогда подумал?

– Что дух не мог быть порожден материей, что это смешно. Или, как вы говорите, нелепо и ошибочно.

– Дух произошел от материи.

– Да, действительно. Он вышел из материи, когда в своем развитии она достигла определенной точки, и нас поразило это видоизменение.

– Ты имеешь в виду себя и тех, кто уже существовал?

– Мы существовали в безвременье.

– И мутация привлекла ваше внимание?

– Безусловно. Именно потому, что это была мутация, причем принципиально новая. А еще потому, что мы были призваны наблюдать за этим абсолютно новым видом.

– Каким образом?

– Возникший вид человеческого интеллекта, запертый в оболочку, тем не менее воспринимал нас и таким образом побуждал нас воспринимать самих себя. Возможно, я снова говорю заумно и поэтому не совсем точно. В течение сотен лет человеческий разум совершенствовался, становился все сильнее, люди развили телепатические способности, они ощущали наше присутствие, они дали нам имя, разговаривали с нами, соблазняли нас. Если мы откликались на все это, то сами становились другими: мы начинали думать о себе.

– Значит, вы научились самосознанию от нас.

– Все от вас: самосознание, желания, амбиции. Вы опасные учителя. А мы испытываем неудовлетворенность.

– Значит, есть и другие подобные тебе, преследующие свои цели?

– Джулиен говорил: «Материя создала человека, а человек создал богов». Это частично верно.

– А до Сюзанны ты когда-нибудь говорил с человеком?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. Я увидел и услышал Сюзанну. И полюбил ее.

– Вернемся к Эрону. Почему ты утверждаешь, что Эрон лжет?

– Эрон не в полной мере раскрывает перед тобой истинные задачи Таламаски.

– Ты уверен?

– Конечно. Разве Эрон способен солгать мне? Я предвидел его появление задолго до того, как он родился. Все предупреждения Артура Лангтри были адресованы Эрону, хотя сам Лангтри об этом даже не подозревал.

– Но неужели все-таки Эрон лжет? Когда он солгал? В чем?

– На Эрона, как и на всех агентов Таламаски, возложена миссия. Но они это скрывают. Большую часть своих обширных знаний они хранят в тайне. Чтобы тебе было понятнее, скажу: это оккультный орден.

– И каковы их секреты? Что это за миссия?

– Защитить человека от нас. Исключить возможность появления новых порталов.

– Ты хочешь сказать, что такие порталы появлялись и прежде?

– Да, они появлялись. Но ты самая сильная из всех, кто когда-либо мог служить порталом. А с моей помощью достигнешь в будущем поистине небывалых успехов. Ты не будешь иметь себе равных.

– Погоди минуту. Ты хочешь сказать, что другие бесплотные существа перешли в царство материи?

– Да.

– Но кто? Какие они?

– Смех. Они очень хорошо скрываются.

– При чем тут смех?

– Просто я смеюсь над твоим вопросом, но не знаю, как это изобразить. Поэтому я произнес это слово. Я смеюсь, потому что тебе и в голову не приходила такая возможность. Тебе, смертной, знакомой со всеми рассказами о привидениях, ночных чудищах и тому подобных ужасах. Неужели ты думала, что в этих старых байках нет ни зерна правды? Впрочем, сейчас это не важно. Наше единение будет несравнимо лучше, чем любое другое в прошлом.

– Эрону известно то, о чем ты говоришь? Он знает, что другие шагнули через порог?

– Да.

– Так почему он не хочет позволить мне стать очередным порталом?

– А как ты думаешь?

– Потому что он убежден, что ты воплощение зла.

– Он утверждает, что я не создан природой, но это глупо, потому что я такое же ее порождение, как электричество, звезды или огонь.

– Не создан природой… Он опасается твоей силы?

– Да. Но он глупец.

– Почему?

– Роуан, я уже говорил: если единение однажды произошло, то его можно повторить. Понимаешь?

– Да, теперь понимаю. В склепе двенадцать могил и одна дверь.

– Все правильно, Роуан. Теперь ты, кажется, начала думать. Вспомни свои мысли и ощущения, возникшие после того, как ты впервые прочла книги по неврологии и переступила порог лаборатории. Ты разглядела весь спектр возможностей и смогла осознать, что человек еще только начал постигать перспективы сегодняшней науки, еще только приблизился к пониманию, что с помощью трансплантатов – частиц живой ткани, путем экспериментов в пробирке с генами и клетками можно создавать новые существа. Твой ум был молод, фантазия – безгранична. Врач с воображением поэта, ты могла дать фору любому мужчине. Но ты отвернулась от своих предвидений, Роуан. Отвергла возможность создавать в лаборатории Лемле новые особи из органов живых существ. Из страха перед собственной чудесной силой ты пряталась за хирургическим микроскопом и пользовалась микрохирургическими инструментами из стали. Ты рассекала ткани, вместо того чтобы создавать их. Даже сейчас, Роуан, тобой руководит все тот же страх, и ты намерена строить больницы, где будут лечить людей, тогда как могла бы создавать новых.

Роуан слушала его молча, не в силах даже пошевелиться. До сих пор никому не удавалось проникнуть в ее самые сокровенные мысли, а Лэшер не только прочел, но и сумел сформулировать их на удивление точно и ясно. Она впервые осознала всю дерзость собственных амбиций и почувствовала себя безнравственным ребенком, тайком размышляющим перед сном о тканях мозга и синтетических особях, пока взрослые не выключили свет.

– Неужели в тебе нет хоть капли милосердия, чтобы понять, почему я так поступила, Лэшер?

– Я вижу далеко, Роуан. Я вижу великие страдания в этом мире. Я вижу путь случайностей и ошибок и то, к чему он привел. Я не ослеплен иллюзиями. Повсюду я слышу крики боли. И знаю, что такое одиночество. Знаю, что такое страсть.

– Но чем ты готов пожертвовать, когда обретешь плоть и кровь? Какова твоя цена?

– Я не уклоняюсь от расплаты. Страдания человека, обладающего плотью и кровью, не могут быть сильнее тех, что я вынес за прошедшие три века. Ты бы согласилась стать такой, как я, Роуан? Согласилась бы парить в безвременье, в полной изоляции от живого мира, прислушиваясь к доносящимся из него голосам, и жаждать при этом любви и понимания?

Роуан не смогла ответить.

– Я жду целую вечность, чтобы обрести живую плоть. Мечтаю об этом с незапамятных времен. И вот наконец наступил момент, когда хрупкое сознание человека достигло того состояния, которое позволит сломать барьер. И тогда я обрету плоть и стану совершенством.

На какое-то время в зале воцарилась тишина. Молчание прервала Роуан.

– Теперь я понимаю, почему Эрон боится тебя, – сказала она.

– Эрон ничтожен. Таламаска ничтожна. Они пустое место!

Голос стал тонким от гнева. Воздух в комнате всколыхнулся, словно вода в сосуде, готовая вот-вот закипеть. Люстры закачались, но совершенно бесшумно, как будто поток воздуха поглощал и уносил все посторонние звуки.

– Агенты Таламаски обладают знаниями, – вновь послышался голос Лэшера, – и силой, способной открывать порталы, но отказываются делать это для нас. Они наши враги. Они готовы оставить судьбу мира в руках страждущих и слепых. И они лгут. Все. Без исключения. Они пишут историю Мэйфейрских ведьм, потому что на самом деле это история Лэшера. А в борьбе с Лэшером и состоит их основная цель. Они обманывают тебя своим вниманием к ведьмам, ибо на кожаных переплетах их бесценных досье должно быть крупно выведено: «Лэшер». Все досье закодировано. Это история растущего могущества Лэшера Неужели ты до сих пор не поняла?

– Не трогай Эрона.

– Ты неразумно растрачиваешь свою любовь, Роуан.

– Тебе не нравится все то доброе, что есть во мне, не так ли? Тебе подавай зло.

– Что такое зло, Роуан? Разве твое любопытство – зло? Что плохого, если ты станешь изучать меня, как изучала мозг человека? Что плохого, если благодаря моим клеткам ты обретешь необходимые знания, которые позволят продвинуть вперед великое дело медицины? Я не враг этому миру, Роуан. Я лишь хочу войти в него, стать его частью!

– В твоих словах звучит гнев.

– Мне больно. Я люблю тебя, Роуан.

– Желание не равносильно любви, Лэшер. Использовать не значит любить.

– Нет, не говори так. Ты причиняешь мне боль, ранишь душу.

– Если ты убьешь Эрона, я никогда не стану для тебя порталом.

– И такой пустяк может повлечь за собой столь серьезные последствия?

– Лэшер, помни: убьешь его – и я ни за что не стану для тебя порталом.

– Роуан, я в твоем подчинении. Будь иначе, он бы давно уже умер.

– То же самое относится к Майклу.

– Слушаюсь, Роуан.

– Почему ты сказал Майклу, что ему не остановить меня?

– Я надеялся на это, и мне хотелось напугать его. Он околдован Эроном.

– Лэшер, каким образом мне предначертано помочь тебе прийти в наш мир?

– Я узнаю об этом от тебя, Роуан. А ты уже знаешь. И Эрон знает.

– Лэшер, мы не ведаем, что такое жизнь. Несмотря на все, что известно современной науке, несмотря на все данные ею определения, мы не представляем, что такое жизнь или как она началась. Тот миг, когда она родилась из инертной материи, по-прежнему остается для нас непостижимой тайной.

– Но я и так живой, Роуан.

– Но каким образом я наделю тебя плотью? Ты ведь уже проникал в тела живых и мертвых. Однако удержаться в них не смог.

– Это вполне осуществимо, Роуан. – Его голос стал еле слышен, как шепот. – С помощью моей и твоей силы и благодаря моей вере – ведь чтобы войти в контакт, мне придется полностью тебе подчиниться. Но только в твоей власти обеспечить наше полное слияние.

Она прищурилась, пытаясь разглядеть в темноте хоть какое-то очертание или узор.

– Я люблю тебя, Роуан. Ты устала. Позволь мне успокоить тебя. Позволь дотронуться до тебя. – Голос Лэшера окреп и стал более глубоким.

– Я хочу… Я хочу жить счастливо с Майклом и нашим ребенком.

В воздухе всколыхнулось что-то невидимое, и словно вдруг повисло напряжение. Ей показалось, что стало теплее.

– Мое терпение безгранично. Я вижу далеко. И могу подождать. Теперь, после нашей беседы, после нашей встречи, ты постепенно потеряешь интерес ко всем остальным.

– Не будь таким уверенным, Лэшер. Я сильнее других. И знаю гораздо больше.

– Согласен, Роуан.

Воздух словно уплотнился и потемнел, образовав вокруг люстры нечто похожее на огромное кольцо дыма… Только это был не дым. Так кружит подхваченная ветром паутина.

– А я могу уничтожить тебя?

– Нет.

– Почему?

– Роуан, ты меня мучаешь.

– Почему я не могу тебя уничтожить?

– Роуан, твой дар состоит в способности видоизменять материю. А такой материи, которая была бы ему подвластна, во мне нет. Ты можешь лишь разрушить ткань, необходимую мне для создания видимого облика, но ведь я сам разрушаю ее, когда распадаюсь на частицы. Ты это видела. Ты способна всего лишь навредить моему временному облику в минуты материализации, как, например, в тот день, когда я впервые предстал перед тобой. Или когда появился на берегу моря. Но мою сущность тебе не уничтожить. Я всегда был и остаюсь рядом. Я вечен, Роуан.

– Но, предположим, я сейчас скажу, что все кончено, Лэшер, что отныне я отказываюсь тебя видеть и не желаю служить твоим порталом, что распахну дверь в будущие века только перед Мэйфейрами, перед моим еще не рожденным ребенком и мечтами, которые стремлюсь осуществить. Как ты тогда поступишь?

– Не разменивайся по мелочам, Роуан. Все твои мечты ничто по сравнению с теми тайнами и возможностями, которые предлагаю я. Только представь, Роуан, каких вершин ты сможешь достичь, когда я полностью изменюсь и мой вечный дух обретет тело.

– А если это случится, Лэшер, если произойдет слияние и ты предстанешь передо мной во плоти, как тогда изменится твое отношение ко мне?

– Я буду самозабвенно любить тебя, Роуан, ведь ты станешь для меня и матерью, и создателем, и учителем. Разве я смогу не любить тебя? Только представь, как сильно я буду нуждаться в тебе. С твоей помощью мне предстоит научиться ходить, видеть, разговаривать и смеяться. Я превращусь в беспомощное дитя, зависящее от тебя во всем. Разве ты не понимаешь? Я буду обожать тебя, моя возлюбленная Роуан. Я клянусь исполнять любое твое желание, и силы во мне будет в двадцать раз больше, чем теперь. Почему ты плачешь? Откуда эти слезы в твоих глазах?

– Это все обман, игра звука и света, твое ведьмовство.

– Нет, я есть то, что я есть, Роуан. Твоя рассудочность делает тебя слабой. Ты видишь далеко. Всегда видела. Двенадцать могил и одна дверь, Роуан.

– Не понимаю. Ты играешь со мной, сбиваешь меня с толку. Я перестаю улавливать смысл.

Молчание, а затем повторился знакомый звук: словно вздох пронесся по комнате. Печаль будто завибрировала в воздухе, она окутала Роуан как облако, волнистая, непрозрачная тень прокатилась по всему залу, оплела люстры, заполнила зеркала чернотой.

– Ты сейчас вокруг меня, да?

– Я люблю тебя, – произнес он тихим шепотом совсем близко, и ей показалось, будто губы коснулись ее щеки. Она напряглась, но не смогла побороть охватившую ее сонливость.

– Прочь от меня, – сказала она. – Я хочу побыть одна. Я не обязана тебя любить.

– Роуан, чем я могу тебя одарить? Какой подарок тебе принести?

И снова что-то легко коснулось ее лица, отчего по всему телу пробежала дрожь. Грудь напряглась под шелковой ночной рубашкой, внутри все запылало и заныло от голода.

Она постаралась рассеять туман перед глазами. В комнате стало еще темнее. Огонь окончательно погас, хотя секунду назад еще теплился.

– Это все твои фокусы. – Воздух вокруг снова стал осязаемым. – Ты и с Майклом проделывал то же самое.

– Нет. – Короткое слово прозвучало как нежный поцелуй.

– Когда он тонул… те видения… твоя работа!

– Нет, Роуан. Его здесь не было. Я не мог последовать за ним туда, где он оказался. Я существую только рядом с живыми.

– А когда он в тот вечер был здесь один и купался в бассейне, это ты вызвал призраков?

– Нет.

Она безуспешно старалась унять дрожь, сотрясавшую все тело. Ощущение было таким, будто она поймана в паутину.

– Ты видел призраков, явившихся Майклу?

– Да. Но я видел их глазами Майкла.

– Что это было?

– Не знаю.

– Почему не знаешь?

– Это были образы умерших людей, Роуан. А я принадлежу миру живых. И ничего не знаю о мертвых. Не говори со мной о них. Мне ничего не известно о Боге, как и о всем прочем, что не относится к земле.

– Надо же! В таком случае что ты подразумеваешь под словом «земля»? – Что-то дотронулось до ее затылка и нежно приподняло завитки волос.

– Вот этот мир, Роуан. Дело в том, что сферы, в которых существуешь ты, и сферы, в которых существую я, принадлежат к физическому миру, хотя они параллельны и никогда не пересекаются. Я обладаю той же физической природой, Роуан, и столь же естествен, как все, что обитает на земле. И я жажду тебя, Роуан. Огонь моей жажды столь же чист, как любое пламя в этом мире.

– А как же призраки, которых Майкл видел в день нашей свадьбы в этой самой комнате? – спросила она. – Это ты вызвал их?

– Нет.

– Ты видел их? – Она почувствовала, будто перо коснулось ее щеки.

– Глазами Майкла. У меня нет всех ответов, которые ты требуешь.

Что-то тронуло ее грудь, погладило, коснулось бедер. Она снова подобрала ноги под себя. Камин успел остыть.

– Прочь от меня! – прошептала она. – Ты воплощение зла.

– Нет.

– Ты приходишь из ада?

– Ты играешь со мной. Я пребываю в аду страстного желания доставить тебе удовольствие.

– Прекрати. Меня клонит в сон. Не хочу больше здесь сидеть.

Она обернулась и взглянула на почерневший очаг, где не осталось ни единого тлеющего уголька. Веки отяжелели, она не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. Сделав усилие, она кое-как поднялась, цепляясь за каминную полку, и поняла, что не в состоянии дойти до лестницы. Тогда она повернулась, снова опустилась на колени и легла на мягкий китайский ковер. В воздухе разлилась приятная свежесть. Это ощущение усиливал нежный шелк рубашки, прильнувшей к телу. Роуан словно грезила наяву: ей казалось, что белый гипсовый медальон над люстрой ожил, резные листья аканта сворачивались и трепетали.

Внезапно в памяти ее всплыли все слова, которые довелось сегодня услышать. Что-то коснулось ее лица. Тело заныло от охватившего его сладострастия. Она подумала о Майкле, который так далеко от нее, за сотни миль, и почувствовала мучительную боль. Ах, как же она ошибалась, недооценив Лэшера…

– Я люблю тебя, Роуан.

– Ты сейчас надо мной?

Она пристально вглядывалась в темноту, радуясь прохладе, потому что тело горело, словно сконцентрировав в себе все тепло недавно затухшего в камине огня. Ощущение влаги между ног и восхитительных ласк, дошедших до самой нежной, лишенной даже пушка, кожи бедер, заставило все ее существо раскрыться подобно цветку.

– Я приказываю тебе прекратить! Все это мне отвратительно!

– Люблю тебя, дорогая.

Поцелуи становились все настойчивее – в уши, в губы, в грудь…

– Невыносимо… – прошептала Роуан, но на этот раз подразумевая чувство прямо противоположное, понимая, что если ласки прервутся, то она закричит от муки.

Когда он начал стягивать с нее рубашку, руки Роуан непроизвольно взметнулись вверх. Раздался треск разрываемой ткани, шелк соскользнул, и через секунду Роуан уже предстала во всей своей великолепной наготе, а чьи-то невидимые пальцы ласкали самые сокровенные уголки ее тела. Нет, не «чьи-то», а пальцы Лэшера. Это он осыпал поцелуями ее тело, касался губами ушей, век, заключал в объятия, ласково гладил по спине.

Да, она раскрылась навстречу его ласкам, как тот ирис в саду. Как нежный бутон розы, взорвавшийся на кончике огрубевшего стебля, усыпанного зелеными листьями с множеством тонких, как ниточки, прожилок. Она извивалась и металась на ковре…

«…Словом, вела себя подобно дешевой шлю…»

«Прочь, старуха, тебя здесь нет! Теперь пришло мое время».

– Да, ты права. Твое время. Наше время.

Языки лизали ей грудь, губы смыкались на сосках, тянули их, зубы покусывали мягкую плоть.

– Сильнее, жестче! Сделай это! Возьми меня силой!

Он оторвал ее от пола и приподнял настолько, что голова запрокинулась и волосы свободно повисли вниз. Сильные руки развели ее бедра, и Роуан закрыла глаза…

– Войди в меня, стань моим мужчиной, настоящим мужчиной!

Ласки стали грубее: губы все ожесточеннее впивались ей в грудь и живот, пальцы царапали бедра.

– Бери меня, – прошептала она и тут же почувствовала, как что-то огромное и твердое вторглось в ее тело. – Да, так, растерзай меня! Растопчи! Сделай это!

Она оказалась буквально раздавленной навалившейся тяжестью и явственно ощутила запах чистого крепкого тела и аромат волос. Да, хорошо, еще сильнее! Мелькнули темные глаза, губы… А когда эти губы припали к ее губам и раскрыли их, все словно расплылось…

Нечто обжигающе твердое все глубже проникало в ее плоть, пригвождало к ковру.

– Это невыносимо, я не выдержу – срывающимся голосом шептала она. – Разорви меня пополам, да. Опустоши…

Волна оргазма накрыла ее с головой, лишив всех чувств, кроме одного: ощущения цвета, а точнее, целой радуги цветов. Нахлынувший поток рождающих неистовый восторг ощущений устремился по ее животу, груди, лицу, а потом вниз, между бедер, по напряженным ногам. Она услышала собственные крики, но они доносились словно издалека, пока тело беспомощно подрагивало на ковре, лишенное воли и сил.

Снова и снова вздымалось пламя, опаляющее ее изнутри. Снова и снова… Пока не сожгло дотла и ощущение времени, и чувство вины, и способность мыслить…

Утро. Где-то плакал ребенок? Нет. Просто звонил телефон. Пустяки.

Обнаженная, она лежала в кровати, укрывшись одеялом. Солнце светило во все окна главного фасада. Она вспомнила все, что произошло накануне, и тут же ощутила вспышку болезненного желания. Телефон… Или все-таки где-то в глубине дома плачет ребенок? В полусне она представила, как он сучит пухленькими ножками, согнутыми в коленях.

– Дорогая, – раздался шепот.

– Лэшер…

Плач прекратился. Бросив взгляд в сияющее светом окно, за которым на фоне неба густо переплелись дубовые ветви, Роуан опустила веки.

А когда вновь подняла их, то прямо перед собой увидела темные глаза на смуглом, с тонкими чертами лице. Она дотронулась пальцем до гладких, как шелк, губ…

– О боже! Да! Да! Ты такой сильный, – шепнула она, ощущая тяжесть его тела и твердую плоть, прижимающуюся к низу ее живота.

– Я с тобой, моя красавица. – Между губ сверкнула белая полоска зубов. – С тобой, моя божественная.

Вихрем налетевший порыв знойного ветра сдул волосы с ее лица и опалил жаром.

В чистой утренней тиши, в лучах струившегося в окно солнечного света все повторилось вновь.

В полдень Роуан сидела возле бассейна. В холодном сиянии солнца над водой поднимался пар. Пора отключать подогрев бассейна. Зима вступала в свои права.

Шерстяное платье отлично защищало Роуан от холода, и она спокойно расчесывала волосы.

Внезапно почувствовав его присутствие рядом, она прищурилась и снова, причем очень ясно, смогла разглядеть волнение в воздухе – оно окружило ее, словно наброшенная на плечи вуаль.

– Убирайся от меня, – прошептала она. Невидимая ткань, однако, окутала ее еще плотнее. Роуан выпрямилась и повторила, на этот раз гневно: – Прочь, я сказала!

То, что она увидела, походило на мерцание огня при солнечном свете. А потом воздух вновь сделался прозрачным, наполнился свежестью и тонкими ароматами сада.

– Я скажу, когда тебе позволено будет прийти, – произнесла она. – Не желаю сдаваться на милость твоих капризов или желаний.

«Как прикажешь, Роуан». Это был тот внутренний голос, который она уже однажды слышала в Дестине и который, казалось, звучал непосредственно в ее голове.

– Ты и вправду все видишь и слышишь? – поинтересовалась она.

«Даже твои мысли».

Роуан улыбнулась – улыбка получилась ледяной, даже жестокой – и вытянула из щетки несколько торчавших волосков.

– Ну и о чем же я думаю?

«Ты хочешь, чтобы я снова дотронулся до тебя, чтобы окружил тебя иллюзиями. Тебе хотелось бы знать, каково это – быть мужчиной, и чтобы я обладал тобой так, как если бы ты была мужчиной».

Румянец залил ее щеки. Она скатала клубочек светлых волос, вынутых из щетки, и уронила его в заросли папоротника рядом с собой, где он пропал среди разлапистых темных листьев.

– И ты можешь это сделать? – спросила она.

– Мы вместе можем это сделать, Роуан. Ты способна видеть и чувствовать многое.

– Поговори со мной для начала.

– Как пожелаешь. Но ты жаждешь меня, Роуан.

– А ты видишь Майкла? Знаешь, где он сейчас?

– Да, Роуан, я его вижу. Он сейчас в своем доме – разбирает горы вещей. Он погружен в воспоминания и радостные предчувствия. Его поглощает желание вернуться к тебе. Он думает только о тебе. А ты раздумываешь над тем, как бы предать меня, Роуан. Ты собираешься рассказать своему другу Эрону, что видела меня. Ты мечтаешь о предательстве.

– И что меня остановит, если я захочу поговорить с Эроном? Что ты можешь сделать?

– Я люблю тебя, Роуан.

– Ты не сумеешь держаться от меня вдали теперь, сам знаешь. Ты придешь, если я позову.

– Я хочу быть твоим рабом, Роуан, а не врагом.

Она поднялась, устремив взгляд на ажурную крону оливкового дерева, сквозь которую проглядывали лоскутки бледного неба. Бассейн показался ей огромным прямоугольником клубящегося голубого света. Дуб, росший неподалеку, раскачивался на ветру, и ей снова показалось, что воздух меняется.

– Не приближайся ко мне.

Последовал неизменный вздох, так красноречиво говоривший о боли. Роуан сомкнула веки. Где-то вдалеке все-таки плакал ребенок. Она ясно слышала. Звук, похоже, доносится откуда-то из больших безмолвных домов, которые около полудня кажутся заброшенными.

Роуан прошла в особняк, гулко стуча каблуками по полу, и взяла из шкафа в холле плащ – вполне достаточно, чтобы укрыться от холода.

Потом она целый час бродила по тихим, пустынным улицам. Временами ей кивали редкие прохожие. Или подходила к забору собака, чтобы она ее погладила. Или с ревом проносилась машина.

Она старалась не думать ни о чем и не паниковать – просто концентрировать внимание на стенах, поросших мхом, на кустах жасмина возле оград. И всеми силами пыталась побороть желание вернуться домой. Но ноги сами вывели ее на знакомую улицу, и вскоре она уже вновь стояла перед собственными воротами.

Рука подрагивала, когда она вставила ключ в замок. В дальнем конце зала, в дверях столовой стоял он и смотрел на нее.

– Нет! Не появляйся, пока я не позову! – Ненависть, которую она в этот момент испытывала, вместе с восклицанием вырвалась вперед, как луч фонаря.

Видение исчезло, а в ноздри ей внезапно ударил едкий запах. Она закрыла рот рукой. В воздухе опять возникло слабое волнообразное движение. Затем оно исчезло, и в доме все успокоилось.

А потом снова возник этот звук – плач ребенка.

– Это ты делаешь, – прошептала она.

Звук исчез. Она поднялась по лестнице в свою комнату. Постель была аккуратно убрана, вещи разложены по местам. Портьеры задвинуты.

Роуан заперла дверь, сбросила туфли и, опустившись на покрывало под белым балдахином, закрыла глаза. У нее не осталось сил бороться с искушением… Воспоминания об удовольствиях прошлой ночи обжигали, как адское пламя, причиняя боль. Она уткнулась лицом в подушку, пытаясь одновременно и вспомнить и забыть; тело ее при этом то напрягалось, то становилось совершенно безвольным.

– Ладно, иди сюда, – прошептала она.

И тут же ее обволокло что-то мягкое, жуткое, неуловимое. Она попыталась понять, что чувствует. Нечто прозрачное и огромное, превращенное в живую ткань, как он это сам называл, собиралось из частиц и становилось все более плотным – так собирается пар, прежде чем превратиться в воду, и уплотняется вода, прежде чем превратиться в лед.

– Хочешь, я приму какой-то облик? Хочешь, я создам иллюзию?

– Нет, пока не надо, – прошептала она. – Оставайся таким, как есть и каким был раньше, столь же сильным.

Она сразу почувствовала ласковые прикосновения к своим коленям, стопам. Чуткие пальцы скользили по тонкому нейлону, а затем одним резким движением разорвали его, и обнаженные ноги охватила приятная щекотка – кожа словно задышала.

Платье на Роуан расстегнулось, словно пуговицы сами выскальзывали из петелек.

– Да, так. Пусть это снова будет насилие, – прошептала она. – Будь грубым, безжалостным… и не торопись.

Внезапно ее опрокинули на спину, голову прижали к подушке. Платье было сорвано, невидимые руки заскользили вниз по животу. Что-то твердое, как зубы, впилось в ее тело, ногти оставляли царапины на икрах ног.

– Да! – вскричала она, стиснув зубы. – Действуй жестко.

4

Сколько прошло дней и ночей? Она действительно не знала. На столе в холле накопились невскрытые письма. То и дело принимался звонить телефон – она не отвечала.

– Да, но все-таки кто ты? Что за всем этим скрыто? Какова твоя сущность?

– Я уже говорил: такие вопросы не имеют для меня значения. Я повинуюсь твоему желанию и могу быть кем угодно.

– Меня это не устраивает.

– Кем я был раньше? Фантомом. И меня это вполне устраивало. Не знаю, откуда взялась способность полюбить Сюзанну. Ее гибель на костре помогла мне понять, что такое смерть. Она всхлипывала, когда ее волокли к шесту, и до последнего момента не верила, что они решатся сотворить с ней такое. Моя Сюзанна была как дитя: взрослая женщина, она так и не сумела постичь всю глубину человеческого зла. А мою Дебору принудили стать свидетельницей сожжения матери. И если бы я тогда поднял бурю, пламя костра поглотило бы их обеих.

Но и в предсмертной агонии Сюзанна оставалась мне верной – ради Деборы. Она потеряла рассудок и билась головой о шест. Даже селян объял ужас. Грубые, глупые смертные явились туда пить вино и веселиться, пока она будет гореть. Даже они не смогли вынести ее криков. И тогда я увидел, как прекрасную плоть и кровь, дарованную ей природой, пожирает огонь, словно сухую солому на объятом пожаром поле. Я видел, как ее кровь стекает по ревущим поленьям. Моя Сюзанна… В расцвете молодости, полная сил, она сгорела, как восковая свеча, ради развлечения стада тупых селян, собравшихся жарким днем на площади.

Кто я? Я тот, кто оплакивал Сюзанну, в то время как никто другой не пролил ни слезинки. Я тот, кто испытывал бесконечные муки, в то время как даже Дебора стояла, онемев, и смотрела, как корчится в огне тело ее матери.

Я тот, кто видел, как дух Сюзанны покинул истерзанную болью плоть. Я видел, как он, освобожденный, поднимался в небеса. Наверное, у меня все-таки есть душа, а иначе как бы я мог познать такую радость, увидев, что Сюзанна больше не будет страдать. Я потянулся к ее духу, все еще сохранявшему форму тела (ведь она пока не знала, что можно освободиться и от этого), и попытался проникнуть в него, слиться с тем, что теперь было похоже на меня.

Но дух Сюзанны пролетел мимо, обратив на меня не больше внимания, чем на горящий пучок соломы. Он стремился вверх, прочь от меня, и вскоре Сюзанны не стало.

Кто я? Я – Лэшер, который навис над всем миром, пронизанный болью от потери Сюзанны. Я – Лэшер, который собрал воедино свою силу и обрушился на деревню, едва мою возлюбленную Дебору увели оттуда.

Объятые ужасом селяне пытались спрятаться, но я опустошил деревню Доннелейт. Я преследовал инквизитора по полям, забрасывая его камнями. Когда я закончил, не осталось никого, кто смог бы рассказать о происшедшем. А моя Дебора ушла с Петиром ван Абелем к шелкам, атласам и изумрудам, ушла к мужчинам, которые после напишут ее портреты.

Я – Лэшер, который скорбел по наивной простушке и развеял ее пепел на все четыре стороны.

Таков был мой путь к познанию своего существования, к самосознанию, к жизни и смерти, к проявлению интереса.

За те двадцать дней я узнал больше, чем за все дарованные мне прекрасные тысячелетия, когда я, словно некое насекомое, чей разум возник из материи, но остался в ее плену, словно бессмысленный мотылек с прибитыми к стене крылышками, наблюдал, как смертные развиваются на земном лике.

Кто я? Я – Лэшер, который спустился на землю и оказался у ног Деборы, чтобы научиться тому, как обретать цель и добиваться ее воплощения, как наилучшим образом исполнять волю Деборы, чтобы она больше никогда не страдала. Я – Лэшер, который пробовал и ошибался.

Откажись от меня. Попробуй. Время – ничто. Я подожду, пока придет другая, такая же сильная. Люди меняются. Их сны наполнены предсказаниями этих изменений. Прислушайся к Майклу. Он знает. По мере того как жизнь смертных становится все длиннее, они упорно мечтают о бессмертии. Они предаются грезам о свободном полете. Придет другая и сломает барьеры между плотским и бесплотным. И тогда я перешагну. Я так сильно этого хочу, что осечки быть не может. И я очень терпелив, очень хитер и очень силен.

Вот оно знание – перед тобой. Полное объяснение происхождения живой материи совсем рядом – только руку протяни. Воспроизведение возможно. Если хочешь, загляни вместе со мной в спальню Маргариты в ту ночь, когда я взял ее, вселившись в тело мертвеца и изменив цвет своих волос так, как мне того хотелось. Вспомни об этом эксперименте. По времени он ближе к разрисованным дикарям, которые жили в пещерах и охотились при помощи копий, чем к тебе, со всеми твоими больницами и лабораториями.

Благодаря знаниям твои способности обретают все большую силу. Тебе известно, что такое ядро и протоплазма, что такое хромосомы, гены и ДНК.

Джулиен обладал силой. Шарлотта была сильна. Петира ван Абеля можно назвать гигантом среди людей. А в тебе живет другая сила: дерзость, страстная жажда и одиночество. Эта страстная жажда и это одиночество мне хорошо знакомы. И я целую губами, которых у меня нет, обнимаю руками, которых нет, прижимаю к сердцу, которое не бьется в моей груди.

Отрекись от меня. Страшись меня. Я подожду. И не причиню вреда твоему драгоценному Майклу. Но все равно он не сможет любить тебя так, как я, потому что ему не дано знать тебя так, как знаю я.

Я знаю каждую клеточку твоего тела, я знаю каждую твою мысль, Роуан. Я обрету плоть, Роуан, и бренное сольется с вечным. Когда это случится, какая метаморфоза может произойти с тобой, Роуан? Подумай.

Я предвижу это, Роуан. И предвидел всегда: тринадцатая будет обладать силой, чтобы открыть дверь. Единственное, чего я не вижу, – это как существовать без твоей любви.

Я ведь всегда тебя любил, любил ту частичку тебя, что была в твоих предшественниках. Я любил тебя в Петире ван Абеле, который больше всех на тебя похож. Я любил тебя даже в моей милой калеке Дейрдре, бессильной, мечтающей о тебе…

В комнате повисла тишина.

Целый час не слышалось ни звука, не было ни малейшего движения воздуха. Снова обычный дом, за окнами которого зимний день – холодный, безветренный, ясный.

Эухения ушла домой. В пустом особняке опять зазвонил телефон.

Роуан сидела в столовой, положив руки на полированный стол и глядя, как раскачиваются на фоне голубого неба голые ветви мирта.

Наконец она поднялась, надела красное шерстяное пальто и, закрыв за собой дверь на замок, вышла в незапертые ворота на улицу.

Холодный воздух бодрил, ей легко дышалось. По-прежнему зеленые листья на дубах потемнели от холода и съежились.

Роуан свернула на Сент-Чарльз-авеню и направилась к отелю «Поншатрен».

Эрон с бокалом вина ждал ее в маленьком баре. Он сидел за столиком, приготовив записную книжку в кожаном переплете и ручку.

Она остановилась, и в устремленном на нее взгляде Эрона промелькнуло удивление. Может, у нее волосы растрепались? Или вид усталый?

– Ему известны все мои мысли и чувства, он знает все, что я хочу сказать.

– Нет, это невозможно, – сказал Эрон. – Сядьте и расскажите мне все по порядку.

– Я не имею над ним власти. Я не могу прогнать его. Мне кажется… мне кажется, я люблю его, – прошептала она. – Он пригрозил, что уйдет, если я поговорю с вами или с Майклом. Но на самом деле он никуда не денется. Я ему нужна. Я ему нужна, чтобы видеть его и быть рядом. Он умен, но не всесилен. Я ему нужна, чтобы дать ему цель и приблизить его к жизни.

Роуан устремила взгляд в конец длинного бара, где сидел какой-то маленький лысоватый человек с щелью вместо рта, затем посмотрела на бледного бармена, протирающего стаканы. Ряды бутылок, полные отравы. Как здесь тихо. Свет приглушен.

Она села за стол и взглянула на Эрона.

– Почему вы мне солгали? – спросила она. – Почему не сказали, что вас прислали сюда, чтобы остановить его?

– Меня никто не присылал останавливать его. Я никогда вам не лгал.

– И тем не менее вам известно, что он может преодолеть порог. Что такова его цель. И вам поручено помешать ему в ее достижении. С самого начала было поручено.

– Я знаю только то, что написано в досье, – ровно столько, сколько известно и вам. Я ознакомил вас со всеми материалами.

– Да, но вам известно, что такие переходы случались и раньше, что на земле живут подобные ему существа, которым удалось найти дверь.

Эрон не ответил.

– Не помогайте ему, – после паузы произнес он наконец.

– Почему вы мне сразу не рассказали?

– А вы бы мне поверили? Я пришел не для того, чтобы рассказывать сказки. И не для того, чтобы заманить вас в Таламаску. Я предоставил вам всю имевшуюся у нас информацию о Мэйфейрах, о том, что на самом деле происходило с ними и с вами, – словом, правду о вашей жизни.

Она не ответила. То, что он говорил, было правдой в его понимании, но при этом он что-то скрывал. Все что-то скрывали. Даже цветы на столе что-то скрывали. А скрывали они то, что жизнь – жестокий и беспощадный процесс. И Лэшер тоже был его частью.

– Это создание – гигантская колония микроскопических клеток. Они питаются воздухом, как губка питается морем, поглощая настолько крошечные частицы, что процесс является непрерывным и происходит совершенно незаметно как для самого организма, или органоида, так и для его окружения. Но все основные элементы жизни в нем присутствуют: клеточная структура – несомненно, а кроме того, аминокислоты, ДНК и некая сила, которая – независимо от общего размера – связывает все воедино и которая полностью подчиняется сознанию этого существа, способного по собственной воле полностью менять свой образ.

Роуан замолчала, пытливо вглядываясь в лицо собеседника – понял он или нет? Впрочем, разве это имело значение? Она сама поняла – вот что главное.

– Он не невидимка, его просто невозможно увидеть. И он отнюдь не порождение сверхъестественных сил. Просто миниатюрность собственных клеток позволяет ему проходить сквозь более плотную материю. И тем не менее это эукариотные клетки, то есть они обладают оформленным ядром. Из таких же клеток состоит и человеческое тело. Как он приобрел интеллект? Как он думает? На этот вопрос так же трудно ответить, как и объяснить, откуда клетки эмбриона знают, как и когда следует формировать глаза, пальцы, печень, сердце и мозг. Ни один ученый на земле не ответит, почему из оплодотворенного яйца получается цыпленок или каким образом губка, растертая в пыль, в течение всего лишь нескольких дней полностью восстанавливает форму и каждая ее клетка делает именно то, что должна.

Когда мы узнаем все это, мы сможем ответить на вопрос о происхождении интеллекта Лэшера – ведь он представляет собой некую биологическую субстанцию без явно определяемого мозга. Пока же можно лишь сказать, что он существует с докембрийского периода, что он самодостаточен и если не вечен, то продолжительность его жизни может составлять миллиарды лет. Можно сделать заключение, что он приобрел сознание благодаря человечеству, и если только сознание может выделять ощутимую энергию, то он заряжается этой энергией и приобретает интеллект. Он постоянно подпитывается сознанием Мэйфейрских ведьм и их пособников, отсюда и возникают его личность, его знания, его воля.

Также можно прийти к выводу, что он начал рудиментарный процесс симбиоза с высшими формами материи, так как в процессе материализации способен притягивать более сложные молекулы структуры, которые потом старательно разрушает, прежде чем его собственные клетки безвозвратно сливаются с этими более тяжелыми частицами. Такое разрушение он осуществляет, как правило, в состоянии, близком к панике, ибо опасается несовершенного слияния, от которого не сможет освободиться.

Но его любовь к плоти настолько сильна, что он готов сейчас рискнуть чем угодно, лишь бы стать теплокровным и антропоморфным – полностью уподобиться человеку.

Она снова помолчала.

– Может быть, все живое наделено разумом, – продолжила Роуан, обводя взглядом пустые столики в небольшом баре. – Может быть, цветы наблюдают за нами. Может быть, деревья думают и ненавидят нас за то, что мы умеем ходить. А возможно, что им все равно. Ужас существования Лэшера в том, что ему перестало быть все равно!

– Остановите его, – вновь попросил Эрон. – Теперь вы знаете, что он собой представляет. Остановите его. Не дайте ему принять человеческий облик.

Роуан ничего не ответила. Она опустила взгляд, и внезапно красный цвет буквально резанул ее по глазам. Она даже не помнила, как вынула пальто из шкафа. В руке она держала ключ, а сумочки не было. Реальностью для нее был только этот разговор. Она чувствовала себя изможденной, лицо и руки увлажнились от пота.

– То, что вы рассказали, просто великолепно и чрезвычайно важно, – заговорил Эрон. – Вы прикоснулась к этому созданию и постигли его сущность. А теперь используйте полученные знания, чтобы не позволить ему достичь цели, помешать ему войти в этот мир.

– Он собирается убить вас. – Роуан не решалась взглянуть на Эрона. – Я знаю, что он хочет это сделать. Просто мечтает. Я могу удержать его от этого шага, но что пообещать взамен? Он знает, что я здесь. – Она усмехнулась, обводя взглядом потолок. – Он с нами. Ему известны все мои уловки. Он везде. Как бог. Только никакой он не бог!

– Нет. Он не в состоянии знать все. Не позволяйте ему обмануть вас. Вспомните досье. Он совершает слишком много ошибок. И вы вполне можете пообещать ему свою любовь. Пообещайте ему свою энергию. Кроме того, с чего бы ему убивать меня? Разве я представляю для него опасность? Чем? Тем, что уговорю вас не помогать ему? Но ваши моральные принципы даже строже, чем мои.

– Откуда, скажите на милость, такой вывод? О каких моральных принципах вы говорите? – Роуан была близка к обмороку, и внезапно ей отчаянно захотелось оказаться дома, где она могла бы поспать. Но там ее ждет он. Он будет везде, где бы она ни оказалась. А кроме того, она пришла сюда не просто так – у нее имелась на то очень важная причина: предупредить Эрона. Предоставить Эрону последний шанс.

Нет, как было бы славно сейчас пойти домой и уснуть… Если бы только не этот детский плач. Она вновь ощутила, как Лэшер обнимает ее своими бесчисленными руками, обволакивая теплом.

– Роуан, выслушайте меня. Она словно очнулась от сна.

– На земле много людей, наделенных исключительными способностями, – продолжал Эрон, – но таких, как вы, наверное, больше нет, потому что вы нашли способ использовать свою силу исключительно во благо. Однако этот способ заключается не в том, чтобы смотреть в хрустальный шар за наличные, Роуан. Вы исцеляете. Так почему бы не привлечь к этому и его? Или вы позволите ему навеки увести вас с избранного пути? Он стремится использовать вашу силу для создания невиданного монстра, чуждого этому миру, лишнего в нем. Уничтожьте его, Роуан. Не ради меня, а ради себя самой. Уничтожьте его во имя того, что вы считаете правильным и справедливым.

– Вот почему он жаждет вас убить, Эрон. И если вы будете провоцировать его, то я бессильна что-либо сделать. Но что в нем неправедного? Почему вы так настроены против него? Почему вы мне лгали?

– Я никогда не лгал. И вам хорошо известно, почему это не должно произойти. Он хочет превратиться в нечто без человеческой души.

– Это уже из области религиозных учений, Эрон.

– Роуан, он станет неестественным порождением. Нам не нужны новые чудовища. Достаточно того, что мы сами своего рода чудовища.

– В нем столько же от природы, сколько и в нас, – возразила она. – Именно это я и пыталась вам объяснить.

– Он чужд нам, как гигантское насекомое. И вы хотите создать такую особь? Но ее появление не предусмотрено природой!

– Не предусмотрено? А разве мутации не предусмотрены? Каждый день, каждую минуту, каждую секунду клетки видоизменяются.

– В определенных пределах. Предсказуемым образом. Кошке не суждено летать. У человека не могут вырасти рога. Все в мире укладывается в единую систему, и мы можем потратить целую жизнь, изучая эту систему и восхищаясь совершенством замысла. Он не является частью этой системы.

– Это лишь ваша точка зрения. А что, если никакой системы вообще не существует? Что, если имеет место лишь процесс, лишь деление и размножение клеток? Что, если его метаморфоза так же естественна, как внезапное изменение в течении реки, приводящее к затоплению сельских угодий и домов, к гибели людей и животных? Или как падение кометы, глубоко врезающейся в землю.

– И вы не попытались бы спасти людей, зная, что их домам грозит затопление? И не попытались бы предупредить их о возможном падении кометы? Ладно. Допустим, он порождение природы. Но тогда давайте предположим, что мы выше природы. Мы нацелены на большее, чем просто наблюдать за процессом. Наша нравственность, сострадание, наша способность любить и создавать организованное общество ставят нас выше природы. А он лишен всего этого и не испытывает к этому уважения. Вспомните, Роуан, что он сотворил с семьей Мэйфейров!

– Он создал ее, Эрон!

– Нет! С этим я не могу согласиться. Не могу!

– Вы опять углубляетесь в сферу религии, Эрон. Это все закоснелая мораль. У нас нет разумных оснований, чтобы порицать его.

– Есть. Должны быть. Эпидемия тоже естественна, но вы не станете выпускать из пробирки бациллы, чтобы уничтожить миллионы людей. Роуан, ради всего святого, наше сознание облечено плотью, из которой оно развилось. Что было бы, лишись мы способности испытывать физическую боль? А у этого существа, Лэшера, никогда не было ни малейшей царапины. Его никогда не мучил голод, ему не приходилось бороться за жизнь. Он безнравственный разум, Роуан, и вы знаете это. Знаете. Вот что я называю «неестественным» – за неимением лучшего слова.

– Сладенькая мораль, – сказала она. – Вы меня разочаровываете. Я надеялась, что в благодарность за мое предостережение вы предложите хоть какие-то веские аргументы и тем самым укрепите мой дух.

– Но вы не нуждаетесь в дополнительных аргументах – вам достаточно лишь заглянуть в собственную душу. И вы отлично понимаете, о чем я говорю. Он все равно что лазерный луч, возымевший амбиции. Или бомба, обретшая способность мыслить самостоятельно. Стоит только впустить его, дать ему волю – и расплачиваться за это придется всему миру. А вы станете причиной вселенского бедствия.

– Бедствие… – прошептала она. – Какое чудесное слово…

Эрон выглядел хилым старцем. Впервые она подумала о его возрасте, разглядев глубокие морщины на лице, бесцветные глаза, в которых читалась мольба, и набрякшие под ними мешки. Без своего обычного красноречия и изящных манер он казался на удивление слабым: обыкновенный седой старик, смотрящий на нее с детским изумлением, не вызывал ни малейшей симпатии.

– Вы понимаете, что это на самом деле может означать? – устало спросила Роуан. – Попробуйте отбросить свой страх.

– Он лжет вам, стремится управлять вашим сознанием.

– Не смейте так говорить! – прошипела она. – С вашей стороны это не смело, а просто глупо. – Она откинулась на стуле, пытаясь успокоиться. Ведь было время, когда ей нравился этот человек. Даже сейчас она не желала ему зла. – Неужели вы не понимаете, каков неизбежно будет конечный результат? Если видоизменение пройдет успешно, он сможет размножаться. Если клетки можно соединить органически и репродуцировать в другом человеческом теле, человечество ожидает совсем иное будущее. Речь идет о том, что со смертью будет покончено.

– Старая сказка, – горестно произнес Эрон. – Извечная ложь.

Она улыбнулась. Куда же исчезла его неизменная сдержанность?

– Я устала от вашего ханжества, – сказала она. – Наука всегда служила ключом ко всем тайнам. Ведьмы – это ничто, а вот с учеными всегда считались. Черная магия стремилась стать наукой. Мэри Шелли видела будущее. Поэты тоже обладают способностью предвидеть будущее. И детишки в третьем ряду партера знают это, когда на их глазах доктор Франкенштейн сшивает по кусочкам монстра и оживляет тело с помощью электричества.

– Это же просто роман ужасов, Роуан. Он изменил твое сознание.

– Больше я не потерплю подобных оскорблений, – сказала она, перегнувшись через стол. – Послушайте, Эрон, вы уже старик, и жить на этом свете вам осталось совсем мало. Я благодарна за то, что вы мне дали, и не хочу причинять вам боль. Но не искушайте меня и не искушайте его. Я не шучу.

Он ничего не ответил и неожиданно сделался поразительно спокоен. Маленькие глазки стали совершенно непроницаемыми, и Роуан подивилась его силе. Она даже улыбнулась.

– Вы что, мне не верите? Не хотите записать мои слова в досье? А я наблюдала нечто подобное в лаборатории Лемле, где зародыш был подсоединен к десятку тонких трубочек. Вам ведь до сих пор так и не известно, почему я убила Лемле. Вы знали об убийстве, но не понимали его причины. Так вот, Лемле руководил одним институтским проектом. Он брал клетки у живых зародышей и использовал их в трансплантатах. Подобные эксперименты проводятся и в других местах. Какие они открывают возможности, объяснять, я думаю, нет нужды. Но только представьте, что такие опыты будут осуществлены с клетками Лэшера – клетками, которые обладают сознанием и способны сохранять его в течение миллиардов лет.

– Позвоните Майклу и попросите его вернуться.

– Майклу его не остановить. Только мне это под силу. Пусть Майкл остается там, где сейчас, вне опасности. Или вы хотите и его смерти?

– Выслушайте меня. Вы можете скрыть свои мысли от этого существа, простым усилием воли замаскировать их. В древние времена вместе с возникновением ранних религий появились и способы защиты от демонов. Это существо способно прочесть только те ваши мысли, которые вы проецируете на него. Это не очень отличается от телепатии. Попробуйте – и убедитесь, что я прав.

– А зачем мне пробовать?

– Чтобы выиграть время. Чтобы дать себе передышку и спокойно принять нравственное решение.

– Нет, вы не понимаете, насколько он силен. Никогда не понимали. И вы даже не подозреваете, как хорошо он знает меня. Вот в чем суть. Ему известно обо мне практически все. – Она покачала головой. – Я не хочу делать то, о чем он просит. Поверьте, действительно не хочу. Но ему невозможно сопротивляться. Разве вы сами еще это не поняли?

– А как же Майкл? Как же твои мечты о Мэйфейровском медицинском центре?

– Элли была права, – сказала Роуан, снова откидываясь на стуле и оглядывая бар. Ей показалось, что свет слегка потускнел. – Элли знала. В ней текла кровь Корт-ланда, и она могла заглянуть в будущее. Возможно, это были всего лишь неясные образы и предчувствия, но она знала. Мне ни в коем случае не следовало возвращаться. Он использовал Майкла, чтобы я вернулась. Я знала, что Майкл в Новом Орлеане, и примчалась сюда следом за ним, как похотливая сучка!

– Нет, Роуан, вы не правы. Давайте поднимемся сейчас наверх, и вы останетесь у меня.

– Нет, вы поистине редкостный глупец! Я могла бы убить вас здесь и сейчас, причем никто и никогда ни о чем бы не узнал… Никто, кроме вашего пресловутого ордена и вашего друга Майкла Карри. А что они могли бы сделать? Все кончено, Эрон. Я могу сражаться, могу отступать и одерживать временные победы, но и только. Все кончено. Майклу было предначертано вернуть меня домой и удержать здесь, что он с успехом и выполнил.

Роуан хотела было встать, но Эрон схватил ее за руку. Она посмотрела на его пальцы. Какие старые. Всегда можно определить возраст человека по его рукам. Кажется, посетители бара начали обращать на них внимание? Не важно. В этом тесном помещении уже ничто не имеет значения. Она попыталась вырваться.

– А как же ваш ребенок, Роуан?

– Майкл проболтался?

– В этом не было нужды. Майкл был послан, чтобы любить вас и тем самым помочь раз и навсегда избавиться от этой твари. Чтобы вы не были одиноки в трудной битве.

– А в рассказе об этом вы тоже не нуждались?

– Так же, как и вы. Она вырвала руку.

– Уезжайте, Эрон. Уезжайте подальше. Укройтесь в Обители Таламаски в Амстердаме или Лондоне. Спрячьтесь – или вы умрете. И если вы посмеете позвонить Майклу, если позовете его сюда, клянусь, я сама убью вас.

5

С самого начала все не ладилось. Когда он приехал, оказалось, что крыша в доме на Либерти-стрит давно протекает и кто-то вломился в магазин на Кастро-стрит ради тощей пачки наличных в кассе. Дом на Даймонд-стрит тоже подвергся нападению, и целых четыре дня ушло на уборку, прежде чем можно было выставить его на продажу. Еще неделя ушла на антиквариат тетушки Вив: пришлось тщательно упаковывать каждую безделушку, чтобы ни одна не разбилась. Он опасался доверить такое дело чужим людям. Затем пришлось три дня просидеть с бухгалтером, чтобы привести в порядок налоговые документы. Наступило четырнадцатое декабря, а работы оставалось невпроворот.

Единственная радость за все эти дни – это то, что тетушке Вив благополучно доставили первые два ящика. Как только любимые вещи снова оказались при ней, она тут же позвонила и поделилась с ним своей радостью. Майкл знает, что она вместе с Лили посещает кружок по шитью, где они вышивают крестиком под музыку Баха? Очень изысканное общество. А теперь, раз ее мебель уже в пути, она сможет наконец пригласить к себе всех милых дам из семейства Мэйфейр. Майкл душка. Просто душка.

– В воскресенье я видела Роуан. Несмотря на холод, она вышла на прогулку. А знаешь, Майкл, она наконец начала полнеть. Я тебе раньше не говорила, но она всегда казалась мне слишком уж худенькой и бледненькой. Чудесно, что у нее на щеках появился настоящий румянец.

Майкл про себя посмеялся, но его еще сильнее охватила тоска по Роуан. Он никак не думал, что поездка так затянется. После каждого телефонного разговора становилось еще хуже. Знакомый голос с хрипотцой сводил его с ума.

Роуан с пониманием отнеслась ко всем непредвиденным катаклизмам, но в ее вопросах ощущалась обеспокоенность. Повесив трубку, он подолгу не мог заснуть – курил одну сигарету за другой, пил слишком много пива и прислушивался к бесконечному шуму дождя за окнами.

В Сан-Франциско наступил сезон дождей. С тех пор как он приехал, лило не переставая. Небо перестало быть голубым даже над холмом, где пролегала Либерти-стрит, а стоило выйти из дома – и ветер пронизывал до костей. Он опять практически все время носил перчатки, но теперь просто для того, чтобы не мерзли руки.

И вот наконец старый дом почти пуст. Ничего не осталось, кроме последних двух коробок на чердаке, и, как ни странно, именно ради того, чтобы забрать в Новый Орлеан эти маленькие сокровищницы, он сюда и приехал. Ему не терпелось поскорее покончить с делами.

Теперь все здесь стало для него чужим: комнаты казались совсем маленькими, дорожки перед домом – грязными. Карликовое перечное деревце, которое он когда-то посадил, совсем зачахло. Не верится, что он прожил здесь так много лет, без конца твердя себе, будто счастлив.

И не верится, что, возможно, придется провести здесь еще одну невыносимо тяжкую неделю, наклеивая этикетки на ящики в магазине, проверяя налоговые документы, заполняя различные бланки. Конечно, неплохо было бы перепоручить столь рутинную работу сотрудникам транспортной фирмы, но некоторые из вещей просто не стоили стольких хлопот. Вот он и занимался сортировкой, до изнеможения уставая от необходимости принимать сотни решений по совершенно незначительным вопросам.

– Лучше все сделать сейчас, а не откладывать на потом, – сказала ему сегодня днем Роуан. – Но я с трудом выношу разлуку. Признайся, у тебя, случайно, не появились сомнения? Я имею в виду, по поводу переезда? Не хочется ли тебе вернуться в прошлое и начать заново с того дня, когда ты все бросил, как будто Нового Орлеана не было и в помине?

– Ты с ума сошла? Я только и думаю, как бы поскорее вернуться к тебе. В любом случае я уберусь отсюда до Рождества – и пропади оно все пропадом.

– Я люблю тебя, Майкл. – Она могла произносить эти слова тысячу раз, и всегда они звучали искренне. Какая это мука – не иметь возможности обнять ее. Но не появилась ли в ее голосе новая нотка, которую он прежде не слышал? – Майкл, сожги все, что осталось. Устрой костер на заднем дворе, ради всего святого. Поторопись!

Он пообещал, что костьми ляжет, но к вечеру закончит работу в доме.

– Надеюсь, ничего не случилось? Ты чем-то напугана, Роуан, или мне только так кажется?

– Нет, я не напугана. Наш дом так же красив, как и в день твоего отъезда. Райен заказал большую ель, ее уже доставили. Ты бы видел – прямо до потолка! Она в зале, ждет, чтобы мы с тобой украсили ее. Запах хвои чувствуется во всем доме.

– Чудесно. У меня для тебя сюрприз… на елку.

– Мне нужен только ты, Майкл. Возвращайся домой.

Четыре часа. В доме совсем пусто, и каждый звук разносится по нему гулким эхом. Майкл стоял в своей бывшей спальне и смотрел в окно на темные блестящие крыши, усеявшие весь склон холма, вплоть до района Кастро. За ними виднелись стоящие группами серо-стальные небоскребы – центр города.

Великий город, да. И разве можно не испытывать к нему благодарности за все то чудесное, что он подарил? Наверное, второго такого в мире не найти. Но теперь это не его город. Впрочем, едва ли он и был когда-либо таковым.

Он поедет домой.

Ну вот, снова забыл. Ящики на чердаке – сюрприз, ради которого он сюда вернулся.

Захватив с собой упаковочный материал и пустую картонку, Майкл поднялся по лестнице и щелкнул выключателем. Под наклонной крышей пришлось передвигаться, согнувшись в три погибели. Теперь, когда протечку ликвидировали, на чердаке было чисто и сухо. За окном проглядывало небо цвета шифера. А вот и последние ящики, на которых красными чернилами было выведено: «Рождество».

Елочные гирлянды он оставит ребятам, которые сняли дом, – наверняка им пригодятся.

А вот украшения он переберет и тщательно упакует заново. Не приведи бог потерять хотя бы одно из них. Надо же, елка уже на месте.

Вытащив один из ящиков на свет, падавший от голой лампочки под потолком, Майкл открыл его и отбросил старую оберточную бумагу. Много лет он скупал эти маленькие фарфоровые шедевры по всем специальным лавкам города. Их собралось несколько сотен. Время от времени он продавал кое-что в «Больших надеждах». Ангелы, мудрецы, маленькие домики, карусельные лошадки и другие изумительно разрисованные безделушки из тончайшего бисквита. Даже подлинные украшения Викторианской эпохи не могли быть лучше этих изящных и хрупких вещиц. Там были крошечные птички с настоящими перышками, деревянные шары, мастерски расписанные пышными розовыми бутонами, посеребренные звезды и еще множество забавных и удивительно красивых игрушек.

Память вернула его к рождественским праздникам, которые он отмечал с Джудит и Элизабет, и даже к тем временам, когда была жива мама.

Но ярче всего в памяти ожили последние несколько лет. Он встречал Рождество в одиночестве и силой заставлял себя исполнять традиционный ритуал, а после того, как тетушка Вив отправлялась спать, еще долго просиживал возле ели, потягивая вино и задаваясь вопросом, куда и зачем ведет его жизнь.

Что ж, нынешнее Рождество будет совершенно другим. Все эти чудесные украшения теперь приобретут смысл, и впервые бесценная коллекция займет подобающее ей место на ветвях высокой ели, стоящей в центре великолепного зала.

Майкл неторопливо принялся за работу: вынимал каждую игрушку из бумажной обертки, вновь заворачивал ее в мягкую ткань и укладывал в маленький пластиковый мешочек. Подумать только! Он будет встречать Рождество на Первой улице! Майкл пытался вообразить, как будет выглядеть особняк в сочельник, представить себе огромную ель в зале. А какое чудесное Рождество ожидает их в следующем году, когда в доме появится ребенок!

Внезапно Майклу показалось невероятным, что в его жизни могли произойти такие глубокие и чудесные изменения. А ведь он вполне мог погибнуть – тогда, в океане.

И тут перед его мысленным взором возникло яркое видение. Но это был не океан, а церковь в рождественском убранстве – еще одно воспоминание о детстве: алтарь, ясли и… Лэшер, стоящий рядом с ними и смотрящий прямо на него. Лэшер, который был тогда просто «тем человеком с Первой улицы», – высокий, темноволосый, с аристократической бледностью на лице.

Его охватил холодный ужас «Что я здесь делаю? Ведь она там совсем одна. Не может быть, чтобы он до сих пор не показался ей».

Предчувствие было таким мрачным, таким убедительным, что Майклу стало не по себе. Он заторопился. Наконец он управился с делом, прибрал за собой, сбросил мусор со ступенек, подхватил коробку с украшениями и в последний раз запер чердак.

К тому времени, когда он добрался до почты, дождь почти прекратился. Он уже забыл, каково это – ползти в плотной колонне машин, медленно кружа по мрачным, узким каменным улицам. Даже Кастро-стрит, которую он всегда любил, показалась ему угрюмой в этот вечерний час пик.

Он отстоял в длинной очереди, чтобы отправить коробку, потихоньку свирепея от полнейшего безразличия клерка, – с тех пор как он вернулся на юг, ему ни разу не приходилось сталкиваться с подобной грубостью, – а затем поспешил в свой магазинчик на Кастро.

Роуан не стала бы ему лгать. Не стала бы. Этот призрак затеял свою старую игру. И все же зачем он появился возле яслей в то далекое Рождество? Что означала его улыбка? Ладно, ну его к черту. Может быть, не следует вообще искать в этом какой-либо смысл.

В конце концов, он видел этого человека в тот незабываемый вечер, когда впервые услышал игру Исаака Стерна. И еще сотни раз – когда проходил по Первой улице.

Но паника в душе росла и становилась невыносимой. Как только Майкл оказался в магазине, он сразу запер за собой дверь, схватил телефон и набрал номер Роуан.

Никто не ответил. В Новом Орлеане как раз середина дня и тоже стоит холод. Возможно, Роуан прилегла ненадолго. После пятнадцатого звонка Майкл повесил трубку.

Он огляделся. Работы накопилось много. Предстояло избавиться от партии латунных гарнитуров для ванных комнат и решить, что делать с разноцветными витражными стеклами, приставленными к задней стене. Какого черта тот вор, что вломился сюда, не украл все это барахло?!

Наконец он решил побросать в ящики бумаги из письменного стола, мусор и все прочее. Сортировкой заниматься некогда. Он расстегнул манжеты, закатал рукава и начал кидать канцелярские папки в картонные ящики. Но как он ни старался работать быстро, он понимал, что ему не выбраться из Сан-Франциско еще по крайней мере неделю.

Было восемь часов, когда он наконец решил остановиться. Улицы, так и не просохшие от дождя, заполнила обычная толпа любителей прогуляться в ночь перед уик-эндом. Освещенные витрины магазинов усиливали ощущение праздника. Майклу понравилась даже грохочущая музыка, доносившаяся из гей-баров. Да, нужно признать, он временами скучал по суете большого города. Он скучал по толпе геев, облюбовавших для своих встреч Кастро-стрит, и по терпимости, доказательством которой служила возможность таких сборищ.

Но сейчас он слишком устал, чтобы думать об этом, и, согнувшись против ветра, пробирался сквозь толпу вверх по холму, где оставил свою машину. В первую секунду он не поверил своим глазам: старый седан лишился обоих передних колес, багажник был вскрыт, а из-под переднего бампера торчал чертов домкрат.

– Мерзкие ублюдки, – прошептал он, отделяясь от потока пешеходов на тротуаре. – Вот невезение! Как нарочно задумано.

Нарочно задумано… Кто-то задел его плечо.

– Eh bien, месье, еще одна маленькая катастрофа.

– И не говорите, – пробормотал Майкл, даже не удосужась взглянуть на незнакомца и едва заметив французский акцент.

– Да, не повезло, месье, вы правы. Похоже, кто-то нарочно постарался.

– Я и сам так решил, – отозвался Майкл, слегка вздрогнув.

– Ступайте домой, месье. Вы там нужны.

– Эй!

Он обернулся, но незнакомец уже смешался с толпой – она буквально поглотила его. Мелькнула белая шевелюра. Майкл только и успел увидеть быстро удаляющийся затылок. Ему показалось, что недавний собеседник был в темном пиджаке. Майкл кинулся следом.

– Эй! – крикнул он вновь, но, добежав до угла, так и не увидел того, кого искал.

На перекресток хлынули пешеходы, снова зарядил дождь. От обочины, изрыгая черный дизельный дым, отъезжал автобус. В отчаянии Майкл скользнул взглядом по окнам салона, собираясь броситься на поиски дальше, и по чистой случайности увидел за задним стеклом знакомое лицо: черные глаза, пристальный взгляд, седые волосы…

«…Самыми простыми и старыми средствами, только с их помощью ты сможешь победить, даже если покажется, что шансов нет…»

– Джулиен!

«…Даже усомнишься в своем рассудке, но верь в то, что ты считаешь истиной, и в то, что считаешь правильным, и в то, что у тебя есть сила, обыкновенная человеческая сила…»

– Да, понимаю, согласен…

Неожиданно кто-то сильно дернул его, отрывая от земли, чья-то рука обхватила за талию и с невероятной силой оттащила назад. Прежде чем он сообразил, что к чему, и начал сопротивляться, яркий красный автомобиль вылетел на тротуар и с оглушающим скрежетом врезался в фонарный столб. Раздался крик. Лобовое стекло буквально взорвалось, брызнув во все стороны серебряными осколками.

– Тьфу, черт! – Майкл не смог удержать равновесие и повалился на того парня, который вырвал его из-под колес.

Люди кинулись к машине. Кто-то уже открывал дверцу. Стекло продолжало сыпаться на тротуар.

– Ну что, цел?

– Да-да, все хорошо. В машине застрял человек.

Его внезапно ослепили фары подъехавшей полицейской машины. Кто-то крикнул, что нужно вызвать «скорую помощь».

– Еще немного – и ты был бы готов, – произнес, качая седеющей головой, человек, оттащивший его в сторону, – огромный мускулистый негр в кожаном пальто. – Неужели не видел, как машина перла прямо на тебя?

– Нет. Ты спас мне жизнь. Ты сам это понимаешь?

– Я, черт возьми, просто оттащил тебя с дороги. Пустяки. Забудь.

Незнакомец небрежно махнул рукой и пошел своей дорогой, на секунду задержав взгляд на красной машине, откуда двое мужчин пытались высвободить визжащую женщину. Народу становилось все больше, и женщина-полицейский безуспешно призывала разойтись собравшихся зевак.

Перекресток теперь перегородил какой-то автобус, подъехала еще одна полицейская машина. Весь тротуар устилали газеты, рассыпавшиеся из перевернутого автомата, а мокрые осколки стекла блестели как россыпь бриллиантов.

– Послушай, даже не знаю, как тебя благодарить, – прокричал Майкл вслед своему спасителю.

Но тот был уже далеко. Он лишь бросил взгляд через плечо и в последний раз небрежно махнул рукой, ускоряя шаг.

Майкла колотило, и он прислонился к стене бара. Прохожие с трудом протискивались сквозь собравшуюся возле машины толпу. Он почувствовал какую-то давящую боль в груди – даже не то чтобы боль, а скорее тяжесть; кровь стучала в висках, левая рука онемела.

Господи, что же произошло? Нельзя здесь расклеиваться, он должен добраться до отеля.

Майкл неуклюже двинулся по улице, миновав женщину-полицейского, которая внезапно обратилась к нему с вопросом, не видел ли он, как машина врезалась в фонарный столб. Нет, должен признаться, этого он не видел. А вот и такси… Нужно его остановить.

Шоферу удалось выбраться из затора, только дав задний ход и сделав полный разворот.

– Юнион-сквер, отель «Святой Франциск», – бросил ему Майкл.

– Вам нехорошо?

– Нет, ничего. Терпимо.

Это был Джулиен, никаких сомнений, Джулиен заговорил с ним, Джулиен смотрел на него из окна автобуса! Но откуда взялась эта чертова машина?

Райен был сама любезность.

– Разумеется, мы могли бы помочь вам с делами с самого начала, Майкл. Для этого мы здесь и сидим. Завтра же утром я пришлю человека закончить инвентаризацию и упаковать оставшийся товар. Найдем квалифицированного риелтора, а цены обсудим, когда вы вернетесь.

– Не хотелось вас лишний раз беспокоить, но я никак не могу дозвониться до Роуан. А меня не покидает ощущение, что я должен немедленно вернуться.

– Чепуха, мы здесь для того, чтобы решать ваши проблемы, большие и маленькие. Ладно. Вы уже заказали билет на самолет? Позвольте мне обо всем позаботиться. Оставайтесь на месте и ждите звонка.

Потом Майкл лежал на кровати и, уставившись в потолок, курил последнюю сигарету «Кэмел». Онемение в левой руке прошло, и он чувствовал себя нормально. Ни тошноты, ни головокружения, никакой боли, если иметь в виду физическое состояние. Впрочем, на это ему было наплевать. Здоровье сейчас не имело значения.

А вот что имело значение, так это лицо Джулиена в окне автобуса. А затем тот обрывок видения, который всплыл и прочно засел в памяти.

Неужели все было спланировано так, чтобы привести его на тот опасный перекресток? Ослепить и оставить неподвижным на пути машины, потерявшей управление? Точно так, как его оставили на пути следования яхты Роуан?

Обрывок воспоминаний не давал ему ни секунды покоя. Он закрыл глаза и снова увидел лица Деборы и Джулиена, услышал их голоса.

«…Что у тебя есть сила, обыкновенная человеческая сила…»

– Да, есть. Я верю в вас! Это ваша битва против него, и в который раз вы протягиваете мне руку в самый нужный момент, как раз когда должно произойти его очередное тщательно спланированное злодеяние.

Я должен верить в это. А иначе я сойду с ума. «Ступайте домой, месье. Вы там нужны».

Он дремал, когда зазвонил телефон.

– Майкл? – Это был голос Райена.

– Да.

– Послушайте, я все устроил. Вы полетите частным рейсом. Так гораздо проще. Самолет гостиничной компании «Маркхам Харрис», которая рада оказать нам услугу. Я договорился, за вами заедут. Если нужно помочь с чемоданами…

– Нет, просто назовите время – и я буду готов. Что это за запах? Сигарету, что ли, не затушил?

– Через час устроит? Вам позвонят из холла. И прошу вас, Майкл, впредь обращайтесь к нам по любому поводу. Слышите? По любому.

– Да, спасибо, Райен. Очень вам благодарен. – Он уставился на дыру в тлеющем покрывале, куда упала сигарета, когда он заснул. Господи, впервые в жизни он допустил такую оплошность! В комнате полно дыма. – Спасибо, Райен, спасибо за все!

Майкл повесил трубку, прошел в ванную, наполнил пустое ведерко для льда водой и выплеснул на кровать. Затем стянул сожженное покрывало вместе с простыней и полил водой темную вонючую дыру в матраце. Сердце опять тревожно забилось. Он подошел к окну, попытался открыть его, понял, что напрасно старается, а затем тяжело опустился на стул и наблюдал, как постепенно рассеивается дым.

Когда все вещи были сложены, он снова принялся дозваниваться до Роуан. По-прежнему никто не отвечал. Пятнадцать звонков – трубку не поднимали. Он уже хотел сдаться, когда услышал знакомый хрипловатый голос.

– Майкл? Прости, Майкл, я спала..

– Послушай, милая. Я ирландец, притом очень суеверный, как мы оба знаем.

– Ты о чем?

– Меня преследуют неприятности, одна за другой, все очень серьезные. Поколдуй немножко для меня, ладно, Роуан? Направь на меня луч белого света. Когда-нибудь слышала о таком?

– Нет. Майкл, что происходит?

– Я уже еду домой, Роуан. Ты просто представляй меня, милая, в белом свете, который защитит от всего плохого в этом мире, пока я не вернусь. Понимаешь, что я говорю? Райен нашел мне самолет. Я выезжаю через час.

– Майкл, что происходит? Кажется, она плачет.

– Сделай, как я прошу, Роуан. Поверь, так нужно. Попробуй защитить меня.

– Белый свет, – прошептала она, – вокруг тебя.

– Да, белый свет. Я люблю тебя, милая. Я возвращаюсь домой.

6

– Хуже зимы у нас не было, – заявила Беатрис. – Вы слышали? Поговаривают даже, что может пойти снег! – Она приподнялась и поставила бокал на столик. – Что ж, дорогая, вы очень терпеливы. Просто я очень беспокоилась. Но теперь, когда я убедилась, что с вами все в порядке и что в этом огромном доме восхитительно уютно и тепло, мне, пожалуй, пора.

– Зря вы волновались, Беа, – сказала Роуан, в который раз повторяя одно и то же. – Я всего лишь покуксилась немного из-за того, что Майкла так долго нет.

– А когда он вернется?

– Сегодня ночью, если верить Райену. Он еще час назад должен был вылететь, но аэропорт Сан-Франциско закрыт из-за тумана.

– Как я ненавижу зиму! – воскликнула Беа.

Роуан не стала объяснять, что аэропорт в Сан-Франциско часто и летом погружен в туман, а просто молча смотрела, как Беатрис набрасывает кашемировую пелерину и прикрывает изящным капюшоном седые волосы, уложенные в красивую прическу.

Она проводила Беатрис до дверей.

– Не прячьтесь больше в свою скорлупку, а то мы очень тревожимся. Позвоните, если опять взгрустнется, – я вас подбодрю.

– Вы прелесть, – сказала Роуан.

– Просто мы не хотим, чтобы вам здесь было страшно в одиночестве. Мне давно следовало прийти.

– Мне не страшно. Я обожаю этот дом. Не волнуйтесь. Завтра позвоню, обещаю. Как только приедет Майкл, все встанет на свои места. Мы вместе украсим елку. Обязательно приходите посмотреть, что у нас получится.

Пока она стояла, глядя, как Беатрис спускается по мраморным ступеням и выходит за ворота, в холл яростно врывался холодный ветер. Наконец Роуан закрыла дверь.

Несколько долгих минут она стояла, склонив голову и чувствуя, как постепенно обволакивает ее тепло, потом вернулась в зал и принялась разглядывать установленную за аркой огромную – до самого потолка – зеленую ель. До сих пор Роуан не приходилось видеть такой идеальный конус. Если смотреть с бокового крыльца, то дерево занимало все окно. И на сверкающем гладком полу под ним было совсем мало иголок. В этом дереве ощущалось что-то дикое, примитивное, словно в дом вошла частичка леса.

Роуан подошла к камину, встала на колени и подложила в очаг небольшое полено.

– Почему ты пытался навредить Майклу? – прошептала она, пристально вглядываясь в огонь.

– Я не делал этого.

– Лжешь. Ты и с Эроном пытался расквитаться?

– Я делаю только то, что ты мне велишь, Роуан. – Голос звучал как всегда тихо и проникновенно. – Я живу только одним стремлением – угодить тебе.

Она опустилась на пятки, сложила руки на груди и смежила ресницы, отчего языки пламени расплылись в большие мерцающие пятна.

– Он не должен ничего заподозрить, слышишь? – прошептала она.

– Я всегда тебя слышу, Роуан.

– Он должен поверить, что ничего не изменилось, что все осталось как прежде.

– Я тоже этого хочу, Роуан. Наши желания совпадают. Мне не нужна его враждебность – ведь тогда ты будешь несчастной. Я сделаю только то, что ты пожелаешь.

Но это не могло продолжаться вечно. Внезапно ее охватил такой панический страх, что она онемела и была не в силах шевельнуться. Она даже не пыталась скрыть от него свои чувства и мысли, как советовал ей Эрон. Она просто сидела и с ужасом смотрела на пламя.

– Чем все закончится, Лэшер? Я не знаю, как выполнить то, о чем ты меня просишь.

– Знаешь, Роуан.

– На это уйдут годы. Не изучив тебя досконально, я даже не смогу начать.

– Но тебе все обо мне известно, Роуан. И ты стремишься обмануть меня. Ты любишь меня и в то же время не любишь. И если б ты знала, как это сделать, то давно бы уже даровала мне плоть, но только затем, чтобы уничтожить меня.

– Разве?

– Да. Мне мучительно чувствовать твой страх и ненависть, в то время как я знаю, какое счастье ожидает нас двоих. Ведь я способен предвидеть будущее.

– Что тебе нужно? Живое человеческое тело? Плоть человека, потерявшего сознание в результате какой-нибудь травмы, дабы ничто не помешало тебе начать слияние? Это убийство, Лэшер. Ответа не последовало.

– Ты этого хочешь? Чтобы я совершила убийство? Мы оба знаем, что только так можно осуществить то, что ты задумал.

Он по-прежнему молчал.

– А я не пойду на преступление ради тебя. И не собираюсь убивать ни одно живое существо, чтобы ты получил возможность обрести материальность.

Она закрыла глаза и буквально услышала, как он концентрирует свои частицы, как растет напряжение, как шелестят задетые им портьеры, как он постепенно наполняет собой комнату… Она ощутила легкие прикосновения к щекам и волосам.

– Нет. Оставь меня в покое, – вздохнула она. – Я хочу дождаться Майкла.

– Теперь тебе его будет мало, Роуан. Мне очень больно видеть, как ты плачешь. Но я говорю правду.

– Господи, как я тебя ненавижу, – прошептала она, вытирая глаза тыльной стороной ладони и глядя сквозь слезы на размытые очертания огромного зеленого дерева.

– О нет, то, что ты чувствуешь ко мне, вовсе не ненависть, – возразил он, ласково гладя ее волосы, лоб, осторожно дотрагиваясь до затылка.

– Оставь меня сейчас, Лэшер, – взмолилась она. – Если любишь, оставь меня одну.

Лейден. Она знала, что ей опять снится тот же сон, и хотела проснуться. К тому же нужно было подойти к ребенку. Она слышала, как он плачет. Надо проснуться…

Но они все столпились у окон – в ужасе от того, что происходило с Яном ван Абелем: толпа разрывала его на части.

– А все потому, что не сохранили дело в тайне, – сказал Лемле. – Невежественные люди не в состоянии понять важность эксперимента. Храня секрет, ты берешь ответственность на себя.

– Другими словами, защищаешь их, – сказал Ларкин, указывая на тело на столе.

Как безропотно лежал там человек с открытыми глазами, и было видно, как подрагивают все крошечные органы. Такие маленькие ручки и ножки.

– Я не могу думать, когда плачет ребенок.

– А ты думай о перспективе, о важнейшем результате.

– Где Петир? Он, должно быть, обезумел из-за того, что случилось с Яном ван Абелем.

– Таламаска о нем позаботится. Мы ждем, чтобы ты начинала.

Невозможно. Она уставилась на человечка с маленькими ручками и ножками и крошечными органами. Только голова была нормальной, то есть обычного размера.

– Четверть размера тела, если быть точным.

Да, знакомая пропорция, подумала она. Объятая ужасом, она не могла оторвать взгляд от лежащего. Окна затрещали под напором толпы, и почти в ту же минуту она хлынула в коридоры Лейденского университета. Вбежал Петир.

– Нет, Роуан. Не делай этого.

Она вздрогнула и проснулась. На лестнице раздавались шаги. Она выбралась из постели.

– Майкл?

– Я здесь, дорогая.

В темноте появилась огромная тень, запахло морозом, а затем теплые дрожащие руки обхватили ее, и к лицу нежно прижалась колючая щека.

– Господи, Майкл, прошла целая вечность. Почему ты меня оставил?

– Роуан, милая…

– Почему? – всхлипывала она. – Не позволяй мне быть одной, Майкл, прошу тебя, не отпускай меня.

Он укачивал ее в объятиях.

– Тебе не следовало уезжать, Майкл. Не следовало. – Она плакала, сама не понимая, что можно и что нельзя говорить, и наконец просто покрыла его поцелуями, наслаждаясь солоноватым привкусом шершавой кожи и неуклюжей нежностью его рук.

– Скажи, что случилось? Что на самом деле произошло?

– Просто я люблю тебя. А когда тебя здесь нет, мне кажется… будто ты всего лишь моя фантазия.

Она еще не совсем проснулась, когда он осторожно соскользнул с кровати. Она не хотела, чтобы тот сон вернулся. Еще минуту назад она лежала рядом с Майклом, уютно прижавшись к нему и крепко держа его за руку, а теперь он встал с постели, и она украдкой наблюдала, как он натягивает джинсы и втискивает голову в узкую горловину свитера.

– Не уходи…

– Звонят в дверь, – сказал он. – Мой маленький сюрприз. Нет, не вставай. Это посылка, которую я отправил из Сан-Франциско. Ничего особенного. Так, пустячок. Поспи еще.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, а она нетерпеливо притянула его к себе за волосы и, почувствовав запах теплой кожи, поцеловала гладкий, твердый как камень лоб. Она не понимала, почему ей так приятно ощутить эту твердость и влажность теплой кожи – настоящей кожи. Она крепко поцеловала его в губы.

Не успел он оторваться от ее губ, как сон вернулся…

– Что это? Неужели оно живое? Я не хочу видеть этого карлика на столе.

Лемле, в халате, маске и хирургических перчатках, уставился на нее из-под кустистых бровей.

– Вы даже не в стерильном костюме. Подготовьтесь к операции – вы мне нужны.

Лампы нацелились на стол, как два безжалостных глаза.

Это существо с миниатюрными органами и большими глазами…

Лемле держал что-то в щипцах. А маленькое тельце в клубящемся инкубаторе рядом с операционным столом было всего лишь погруженным в сон недоразвитым плодом с рассеченной грудной клеткой. Кажется, в щипцах зажато сердце. Каким надо быть чудовищем, чтобы сотворить такое.

– Нам придется работать быстро, пока ткань находится в оптимальном…

– Очень сложно перейти барьер, – сказала женщина.

– Но кто вы? – спросила Роуан.

У окна сидел Рембрандт – старый, усталый, с всклокоченными волосами и похожим на картошку носом. Она спросила, что он об этом думает, а он лишь поднял сонный взгляд, а затем взял ее руку и положил ей на грудь.

– Я знаю эту картину, – сказала она. – Молодая невеста…

Роуан проснулась. Часы пробили два. Она подождала, не открывая глаз, думая, что сейчас последуют другие удары – наверное, не меньше десяти, – и это будет означать, что она проспала все на свете. Но всего два? Это слишком поздно.

Откуда-то издалека доносилась музыка. Играл клавесин, аккомпанируя низкому голосу. Звучал неторопливый, скорбный рождественский гимн, один из старых кельтских гимнов о младенце в яслях. Аромат хвои, чуть сладковатый, смешивался с запахом горящих поленьев. Как тепло и уютно.

Она лежала на боку и смотрела, как на стеклах постепенно застывает узорчатый иней. Очень медленно из воздуха начала выплывать фигура мужчины, стоящего спиной к окну, со сложенными на груди руками.

Она прищурилась, наблюдая за процессом: смуглое лицо с блестящими зелеными глазами, сформированное миллиардами крошечных клеток, становилось все отчетливее. Джинсы и свитер скопированы идеально, до мельчайших деталей, как на фотографиях Ричарда Аведона, где можно различить каждый волосок на голове. Он опустил руки и приблизился к ней, передвигаясь вовсе не бесшумно. А когда он наклонился, она разглядела на его коже поры.

Значит, мы ревнуем, вот как? Она коснулась его щеки, лба – точно так, как дотрагивалась до Майкла, и ее пальцы не провалились в пустоту: под ними словно было живое тело.

– Солги ему, – тихо произнес он, едва шевеля губами. – Если любишь его, солги.

Ей казалось, что она почти ощущает дыхание на своем лице. А потом она увидела, что силуэт Лэшера стал полупрозрачным и сквозь него вновь просвечивает окно.

– Не исчезай, – попросила она. – Побудь еще немного.

Но видение дернулось и поплыло в воздухе, как газетная вырезка, пойманная ветром. Она почувствовала охватившую его панику, удушливые волны которой докатились и до нее.

Она протянула руку, чтобы схватить его запястье, но пальцы сжали пустоту. Порыв воздуха обдал ее жаром, пролетел над кроватью, раздул шторы и осел белым инеем на оконном стекле.

– Поцелуй меня, – прошептала она, закрывая глаза. Ее лица и губ словно коснулись прядки волос. – Нет, этого мало. Поцелуй меня.

Он медленно собрал оставшиеся силы, и его прикосновение стало более ощутимым. Сказывалась усталость после материализации. Усталость и испуг. Его собственные клетки почти полностью прошли молекулярное слияние с чужеродными клетками. Где-то должен быть остаток после реакции, или мельчайшие частички материи разбились в такую мелкую пыль, что проникли в стены и потолок точно так, как он проникает в них.

– Поцелуй меня! – потребовала она и почувствовала, как ему трудно. Но уже через секунду невидимые губы прижались к ее губам и невидимый язык проник ей в рот.

«Солги ему».

«Да, конечно. Я ведь люблю вас обоих…»

Он не слышал, как она спустилась. В холле было сумрачно и тихо. В центральном камине зала пылал огонь. Кроме того, зал освещали развешанные на ели гирлянды с маленькими мигающими лампочками.

Роуан остановилась в дверях, любуясь Майклом, который, забравшись на самую вершину лестницы возле ели, завершал последние штрихи и едва слышно насвистывал в такт старинной ирландской рождественской песне, звучавшей по радио.

Как печально. Роуан почему-то представила дремучий старый лес зимой. И этот мелодичный свист был таким тихим, почти неуловимым. Она как-то раз уже слышала эту песню. У нее было смутное воспоминание о том, что она слушала ее вместе с Элли, которую эта мелодия растрогала до слез.

Роуан прислонилась к косяку, разглядывая огромное дерево, сплошь усыпанное похожими на звезды крошечными огоньками, и вдыхая густой хвойный аромат.

– А вот и она, моя спящая красавица, – произнес Майкл и улыбнулся той любящей улыбкой, при виде которой ей каждый раз хотелось броситься к нему в объятия.

Но она не шевельнулась – просто стояла и смотрела, как он легко и быстро спускается по лестнице и подходит к ней.

– Тебе лучше, моя принцесса? – спросил он.

– Как все дивно. И песня такая печальная. – Она обняла мужа за талию и положила голову ему на плечо, глядя на ель снизу вверх. – Ты отлично потрудился.

– А теперь начинается самое интересное, – сказал он и, чмокнув Роуан в щеку, увлек за собой в соседнюю комнату, где на маленьком столике возле окна стояла открытая картонная коробка. Майкл жестом предложил заглянуть внутрь.

– Какая прелесть! – Она вынула из коробки маленького белого фарфорового ангела с едва заметным румянцем на щечках и позолоченными крылышками. Потом заметила тонко расписанную фигурку Санта-Клауса и крошечную фарфоровую куколку, наряженную в настоящий красный бархат. – Изумительные игрушки. Откуда они? – Она взяла в руки золотое яблочко и чудесную пятиконечную звезду.

– Они у меня целую вечность. Я учился еще в колледже, когда начал их коллекционировать. Я даже не предполагал, что они предназначены для этого дерева, для этого зала, но так оно и есть. Вот, выбирай первую игрушку. Я без тебя не начинал. Хотел, чтобы мы сделали это вместе.

– Выбираю ангела, – сказала она, приподняла игрушку за крючок и понесла к дереву, чтобы лучше рассмотреть в мягком освещении.

Ангелок держал в своих ручках крошечную позолоченную арфу, а на его маленьком личике все было нарисовано как полагается: тонкие красные губки, голубые глазки. Она подняла игрушку как можно выше и зацепила крючок, ставший невидимым в темноте, за пружинящую ветку. Ангел вздрогнул и застыл в воздухе, словно колибри в полете.

– Ты думаешь, ангелы тоже зависают в воздухе, как колибри? – спросила она шепотом.

– Да, скорее всего, – сказал он. – Ты же знаешь, каковы они: любят покрасоваться, к тому же могут делать все, что им захочется.

Майкл подошел сзади и поцеловал ее волосы.

– И как только я жила здесь без тебя? – спросила она.

Его руки обвились вокруг ее талии, и она обхватила их, с удовольствием ощущая выпуклость мускулов и длинные сильные пальцы, которые держали так крепко. Несколько секунд глаза ее видели только гигантское дерево и прелестное мерцание огоньков под сенью темно-зеленых лап, а уши слышали только печальную мелодию рождественской песни. Время будто остановилось, как маленький ангел в бесшумном полете. Не было ни прошлого, ни будущего.

– Как я рада, что ты вернулся, – прошептала она, закрывая глаза. – Без тебя здесь было невыносимо. Когда тебя нет, все теряет смысл. Никогда больше не оставляй меня одну.

Острая боль пронзила Роуан насквозь, но тут же ушла глубоко внутрь, когда она повернулась и прижалась к его груди.

7

Двадцать третье декабря. К вечеру ожидается сильный мороз. Как раз вовремя, когда все Мэйфейры приглашены на коктейль и рождественские песни. Страшно представить, как все эти машины будут скользить по обледенелым улицам. Но все равно прекрасно, что на Рождество выпадут ясные холодные дни. К тому же все предрекают снегопад.

– Снег на Рождество. Только представь! – Надевая свитер и кожаную куртку, Майкл выглянул в окно спальни. – Снегопад может начаться даже сегодня.

– Это будет чудесная вечеринка, – сказала Роуан, – и великолепное Рождество.

Она уютно устроилась в кресле возле газового камина, набросив на плечи плед. Щеки ее раскраснелись, и сама она словно бы вся округлилась и сделалась мягче. Сразу можно было сказать: женщина ждет ребенка и вся светится от этого, словно впитав отблески пламени в камине.

Никогда она не казалась такой спокойной и радостной.

– Это будет нам с тобой еще один подарок, Майкл.

– Да, еще один подарок, – повторил он, по-прежнему глядя в окно. – Знаешь, все уверены, что так и случится. И я тебе скажу еще кое-что, Роуан. В тот год, когда я уехал отсюда, тоже шел снег на Рождество.

Он вынул из ящика шерстяной шарф и замотал им шею, затем достал теплые перчатки на шерстяной подкладке.

– Никогда не забуду, – сказал он. – Я тогда впервые увидел снег. И отправился гулять. Я пришел сюда, на Первую улицу, а когда вернулся домой, оказалось, что отца больше нет.

– Как это случилось? – Роуан нахмурилась, а в голосе ее прозвучали нотки сочувствия. У нее была такая гладкая кожа, что стоило ей лишь слегка расстроиться, как тут же казалось, что на лицо упала тень.

– Загорелся склад на Чупитулас-стрит, – сказал он. – Я до сих пор не знаю подробностей. Кажется, начальник велел им убираться с крыши, которая вот-вот должна была рухнуть. Один парень то ли упал, то ли еще что, и мой отец попытался помочь ему. Вот тогда крышу и начало корежить. Рассказывали, будто она вздыбилась, как океанская волна, а затем рухнула. Все взлетело на воздух. В тот день они потеряли троих пожарных, а я как раз в это время прогуливался по Садовому кварталу, наслаждаясь снегом. Вот почему мы уехали в Калифорнию. К этому времени из рода Карри никого не осталось – тетушки и дядюшки покоились на кладбище Святого Иосифа. Всех их хоронила контора «Лониган и сыновья». Всех до одного.

– Все это, наверное, было для тебя ужасно.

Он покачал головой.

– Самое ужасное – это то, что мы радовались, когда уезжали в Калифорнию. Мы понимали, что никогда не сумели бы уехать, если бы не смерть отца.

– Ладно, садись и выпей шоколад, а то остынет. В любую минуту появятся Беа и Сесилия.

– Мне пора двигать. Слишком много дел. Сначала заеду в магазин, посмотрю, прибыл ли товар. Да, еще нужно подтвердить заказ на обслуживание вечеринки… Забыл им позвонить.

– Не нужно. Райен обо всем позаботился. Он и так говорит, что ты слишком много на себя взваливаешь. Сегодня он пришлет водопроводчика обернуть все трубы.

– Я сам люблю делать эту работу, – сказал Майкл. – Все равно трубы замерзнут. Черт. Это, наверное, будет самая суровая зима за последние сто лет.

– Райен говорит, что тебе следует считать его своим личным менеджером. Он велел официантам явиться в шесть. Так что если кто из гостей появится раньше…

– Отличная идея. Я к этому времени вернусь. Ладно. Позвоню тебе из магазина. Если вдруг понадобится прихватить что-нибудь по дороге…

– Эй, ты не можешь уйти, не поцеловав меня.

– Конечно. – Он наклонился и обрушился на нее с поцелуями, грубовато и поспешно, тем самым заставив ее тихо рассмеяться. Потом поцеловал ее в живот. – До свидания, Малютка Крис, – прошептал он. – Скоро наступит Рождество…

В дверях он остановился, чтобы натянуть перчатки и послать Роуан воздушный поцелуй.

В этом кресле с высокой спинкой, в котором она устроилась с ногами, Роуан смотрелась как картинка. Даже губы стали ярче, а когда она улыбнулась, он увидел на ее щеках ямочки.

На улице даже пар шел изо рта от холода. Впервые за много лет он ощутил бодрящий морозец. Небо сияло голубизной. Майкл с сожалением подумал, что в этом году они потеряют все банановые пальмы, зато красавицы камелии и азалии стужи не боятся. Садовники успели подсеять зимнюю траву, и теперь лужайка смотрелась как бархатная.

Он задержал на секунду взгляд на миртовых деревьях с облетевшими листьями. Что это – неужели опять слышится грохот барабанов с праздника Марди-Гра?

Он прогрел машину пару минут, прежде чем тронуться с места, а затем покатил прямо к мосту. До Оук-Хейвена минут сорок пять езды, если на прибрежном шоссе удастся выжать хорошую скорость.

8

– А в чем состояла суть соглашения и обещания? – спросила Роуан.

Она стояла в спальне, устроенной в мансарде, – чистой и светлой, с белыми стенами и окнами, смотрящими на крыши домов. Не осталось и следа от пребывания здесь Джулиена. Все старые книги унесли прочь.

– Сейчас это не важно, – ответил он. – Предсказание вот-вот должно исполниться – и ты откроешь дверь.

– Я хочу знать, в чем заключались условия соглашения.

– Это просто слова, передаваемые из поколения в поколение.

– Да, но что они означают?

– Это было соглашение между мной и моей ведьмой. Я обещал исполнять ее малейшие прихоти, если только она родит девочку, которая унаследует ее силу и способность видеть меня и управлять мною. Я должен приносить ей все богатства, даровать ей всевозможные милости. Я должен заглядывать в будущее, чтобы и она его знала. Я должен мстить за любую нанесенную ей обиду или проявленное к ней пренебрежение. А взамен ведьма постарается родить девочку, которой я смогу служить и поклоняться, как служил ее матери, а это дитя будет видеть и любить меня.

– И это дитя окажется сильнее матери и сделает следующий шаг к числу тринадцать.

– Да, со временем я разгадал тайну этого числа.

– Разве ты не знал о нем с самого начала?

– Нет. Это я узнал позже. Я узнал силу, которая со временем становится мощнее и совершеннее, и понял, что эту силу дают мужчины семьи. Я видел Джулиена, который был так силен, что затмевал свою сестру, Кэтрин. Я видел Кортланда. Я видел путь к порталу. А теперь и ты здесь.

– А когда ты рассказал своим ведьмам о числе тринадцать?

– В эпоху Анжелики. Но ты не забывай: мое собственное осознание того, что я видел, было примитивно. Я едва мог объясниться. Слова были для меня внове, как и процесс мышления во времени. Так что предсказание оставалось для меня туманным не по своей сути, а в силу определенных причин. И вот теперь ему суждено исполниться.

– И в течение веков ты обещал только служить?

– Разве этого мало? Неужели ты не понимаешь, что принесло мое служение? Ты живешь в доме, созданном мною, моими усилиями. Ты мечтаешь о больницах, которые построишь с помощью принесенных мною богатств. Ты сама сказала Эрону, что я – создатель Мэйфейрских ведьм. Ты сказала ему правду. Только взгляни на многочисленные ветви этой семьи. Все их благосостояние пришло от меня. Моя щедрость кормила и одевала несчетное множество мужчин и женщин, носящих одну фамилию, которые ничего обо мне не знают. Достаточно, что ты знаешь меня.

– И больше ты ничего не обещал?

– Что еще я могу дать? Когда я обрету плоть, я буду тебе служить, как служу сейчас. Я буду твоим любовником и наперсником, твоим учеником. Никто не сможет одолеть тебя, пока я буду оставаться рядом.

– А что там говорилось насчет какого-то спасения? Будто бы, когда откроется портал, ведьмы будут спасены.

– И снова ты произносишь затертые слова, старые обрывки.

– Да, но ты ведь помнишь все. Вернись для меня к началу, когда родилась эта идея… о том, что ведьмы будут спасены.

Молчание.

– В момент моего триумфа тринадцать ведьм обретут признание. А их верный слуга – Лэшер – получит награду Сюзанна и Дебора будут отмщены. Когда Лэшер переступит через порог, это будет означать, что Сюзанна погибла не напрасно. И Дебора тоже.

– Но что подразумевается под словом «спасены»? Каково его истинное значение?

– У тебя уже есть полное объяснение.

– Как же все произойдет? Ты утверждаешь, что узнаешь обо всем, когда узнаю я, но, уверяю тебя, мне ничего не известно.

– Вспомни, что ты говорила Эрону: что я живое существо, порожденное природой, и что мои клетки могут слиться с осязаемыми клетками, и что произойдет изменение вида и подчинение одного другому.

– Так вот в чем дело. Ты боишься этого подчинения. Ты боишься оказаться запертым в оболочке, из которой не сможешь удрать. Ты ведь сознаешь, не правда ли, что означает быть из плоти и крови? Что тогда ты можешь лишиться своего бессмертия? Что ты можешь погибнуть даже в момент перехода?

– Нет, я ничего не потеряю. А когда я обрету новую форму, то открою путь и для тебя. Ты всегда это знала. Еще до того, как впервые услышала старинное предание от своих родственников. Ты знала, почему там двенадцать склепов и одна дверь.

– Ты хочешь сказать, что я могу стать бессмертной.

– Да.

– И ты это предвидишь?

– Я всегда это предвидел. Ты для меня идеальный партнер. Ты сильнее всех ведьм. В тебе сочетается сила Джулиена и сила Мэри-Бет. Ты унаследовала красоту Деборы и Сюзанны. Все души умерших сосредоточились в твоей душе. Познав все тайны клеточного развития, они нашли тебя, сформировали и довели до совершенства. Ты сияешь так же ярко, как Шарлотта. Ты красивее Мари-Клодетт и Анжелики. В тебе горит более жаркий огонь, чем в Маргарите или моей бедняжке Стелле; твое воображение развито гораздо больше, чем у моей прелестницы Анты или Дейрдре. Ты единственная.

– В этом доме живут души умерших?

– Души умерших покинули эту землю.

– Тогда что же Майкл видел в этой комнате?

– Он видел лишь впечатления, оставленные мертвыми после себя. Эти впечатления ожили через предметы, до которых он дотрагивался. Они подобны бороздкам патефонной пластинки: иголка попадает в бороздку – и начинается песня, хотя никакого певца там нет.

– Но почему они столпились вокруг него, когда он дотрагивался до кукол?

– Я уже сказал, это всего лишь впечатления. Их оживила сила воображения Майкла, который управлял ими, как марионетками. Они возродились только благодаря ему.

– Зачем в таком случае ведьмы хранили этих кукол?

– Чтобы играть в ту же самую игру. Ты ведь хранишь фотографию матери, а когда подносишь ее к свету, кажется, что мать смотрит на тебя как живая. Вот ведьмы и верили, наверное, что каким-то образом можно соприкоснуться с душами умерших, что за пределами этой земли лежит царство вечности. Лично я своими глазами не вижу никакой вечности. Я вижу только звезды.

– Я думаю, через кукол они взывали к душам мертвых.

– Все равно что молились. Чтобы воспоминания не потускнели. А большее просто невозможно. Душ мертвых здесь нет. Душа моей Сюзанны пролетела мимо меня вверх. Душа моей Деборы поднялась как на крыльях, когда ее нежное тело упало с церковной башни. Куклы – это всего лишь сувениры, не более. Но разве ты не понимаешь? Все это теперь не имеет значения. Куклы, изумруды – это все символы, а мы с тобой покидаем царство символов, сувениров и пророчеств. Мы обретаем новое существование. Вообрази силой воли ту дверь, через которую мы шагнем из этого дома и окажемся во вселенной.

– И этот переход можно повторить. Ты надеешься, что я в это поверю?

– Ты и без меня это знаешь, Роуан. Я читаю книгу жизни через твое плечо. Все живые клетки воспроизводятся. Я повторюсь в человеческом образе, и мои клетки смогут соединиться с твоими, Роуан. Перед нами откроются возможности, о которых мы сейчас даже не смеем мечтать.

– И я стану бессмертной.

– Да. Моей подругой. И моей возлюбленной. Бессмертной – как и я.

– Когда это должно случиться?

– Когда ты будешь знать, тогда и я узнаю. И случится это очень скоро.

– Ты так уверен во мне? Я не знаю, как это сделать. Я уже повторяла тебе.

– А что говорят тебе сны?

– Мне снятся кошмары. В них полно непонятного. Я не знаю, откуда взялось тело на столе. Не понимаю, что делает там Лемле. Я не знаю, чего от меня ждут, и не желаю видеть, как избивают Яна ван Абеля. Все это кажется мне полнейшей бессмыслицей.

– Успокойся, Роуан. Позволь мне утешить тебя. Сны тебе все расскажут. Точнее, в конце концов ты сама себе все расскажешь. Правда родится в твоем мозгу.

– Отойди от меня. Просто поговори со мной. Сейчас мне только это от тебя нужно.

Он не ответил.

– Только ты одна откроешь дверь, моя возлюбленная. Я жажду обрести плоть. Я устал от своего одиночества. Разве ты не чувствуешь, что час почти пробил? Моя мадонна, моя красавица… Пришло время мне родиться.

Она закрыла глаза, чувствуя его губы у себя на затылке, чувствуя, как его пальцы проводят по позвоночнику. Теплые руки проникли под одежду и принялись нежно ласкать грудь, губы прижались к губам.

– Позволь мне обнять тебя, – прошептал он. – Сейчас придут люди, и ты на несколько часов будешь принадлежать им, а мне придется тосковать поодаль, и не сводить с тебя глаз, и ловить слова – словно капли воды, падающие с твоих губ, утоляющие мою жажду. Позволь мне сейчас обнять тебя. Подари мне эти часы, моя красавица Роуан…

Она почувствовала, как ее ноги отрываются от пола и она взмывает в воздух; вихрем закружилась темнота, сильные руки повернули ее, лаская все тело. Для нее больше не существовало земного притяжения; она почувствовала, как Лэшер набирает силу, как вокруг становится все жарче…

Холодный ветер гремел ставнями на окнах. Огромный пустой дом, казалось, наполнился шепотом. Роуан парила в воздухе. Она перевернулась, хватаясь за руки, сплетенные в темноте, чувствуя, как что-то сильное раздвигает ей ноги, проникает в ее рот.

Да, сделай это.

– Что значит – час почти пробил? – шепотом спросила она.

– Скоро узнаешь, моя дорогая.

– У меня ничего не получится.

– Ты все сумеешь, моя красавица. Сама знаешь. Вот увидишь…

9

Когда он вышел из машины, уже смеркалось, дул пронзительный ветер, но знакомый дом, из окон которого струился теплый желтый свет, выглядел уютным и приветливым… В дверях его поджидал Эрон в шерстяном сером кардигане и кашемировом шарфе вокруг шеи.

– Вот, это для вас, – сказал Майкл. – Счастливого Рождества, друг мой. – Он вложил в руки Эрону небольшую бутылку в яркой зеленой обертке. – Боюсь, подарок не очень оригинален, но это лучший коньяк, который я смог найти.

– Вы очень любезны, – поблагодарил Эрон, слегка улыбнувшись. – Я буду долго его смаковать. Каждую каплю. Пройдем в дом, а то холодно. У меня тоже есть для вас кое-что. Ничего особенного, позже покажу. Заходите, прошу вас.

Внутри Майкла сразу окутало приятное тепло. В гостиной стояла довольно большая ель, великолепно украшенная золотыми и серебряными игрушками. Все это удивило Майкла, потому что он не знал, как Таламаска отмечает такие праздники, если вообще отмечает. Даже на каминных полках стояли композиции из веточек остролиста. А в самом большом камине ярко пылал огонь.

– Это старый-старый праздник, Майкл, – сказал Эрон с улыбкой, предвосхищая его вопрос. Он поставил подарок на стол. – Восходит еще к дохристианским временам. Зимнее солнцестояние – время, когда все силы земли находятся на своем пике. Наверное, поэтому Божий сын выбрал именно этот день, чтобы родиться.

– Хм, как раз сейчас мне бы не помешало немного веры в Сына Божиего, – сказал Майкл. – И еще немного веры в силы земли.

Как все-таки здесь хорошо. После Первой улицы он чувствовал себя действительно уютно в этом плантаторском доме с низкими потолками, незатейливыми лепными украшениями и глубоким камином, который топили не углем, а настоящими большими поленьями.

Майкл снял кожаную куртку, перчатки, отдал все это Эрону, а сам протянул ладони к огню, чтобы согреться. Насколько он мог судить, в главных комнатах не было ни души, хотя из кухни доносились какие-то слабые звуки. Ветер бил в стеклянные двери, ведущие на террасу. В рамке из инея можно было разглядеть далекий пейзаж в бледно-зеленых тонах.

Их ожидал поднос с кофе, и Эрон жестом пригласил Майкла занять кресло слева от камина.

Как только Майкл опустился на мягкое сиденье, он сразу почувствовал, что напряжение внутри ослабло. Еще немного – и он готов был разрыдаться. Он сделал глубокий вдох, окидывая взглядом все вокруг и ничего не видя, и начал без всяких преамбул.

– Это происходит, – сказал он дрожащим голосом, едва веря, что дошел до того, чтобы обсуждать ее поведение, и тем не менее продолжил: – Она мне лжет. Он там, с ней, и она все время лжет. С тех пор как я вернулся домой, она только и делает, что обманывает меня.

– Давайте по порядку. – Эрон сразу посерьезнел. Голос его звучал сочувственно. – Что произошло?

– Она даже не поинтересовалась, почему я так быстро вернулся из Сан-Франциско. Ни разу не заговорила об этом… Как будто все знает. А ведь я был в отчаянии, когда звонил ей из отеля. Будь оно все проклято, я рассказывал вам тогда, что случилось. Мне казалось, что эта тварь пытается убить меня. А Роуан даже ни разу не спросила, что со мной было.

– Расскажите еще раз, подробно.

– Господи, Эрон, я теперь точно уверен, что тогда видел Джулиена и Дебору. У меня нет больше никаких сомнений. Не знаю, что там у них за соглашение и о каком обещании речь, знаю только, что Джулиен и Дебора на моей стороне. Я видел Джулиена. Он смотрел на меня из окна автобуса, и знаете, что странно, Эрон, мне показалось, будто он хочет заговорить, подойти, но не может. Ему словно что-то мешало, перед ним словно вырос какой-то барьер.

Эрон помолчал. Он сидел, положив руку на подлокотник кресла и обхватив пальцами подбородок. Вид у него был встревоженный и одновременно задумчивый.

– Продолжайте, – наконец попросил он.

– Главное в том, что этих нескольких секунд хватило, чтобы вернуть забытое. Правда, я помню не все, что было тогда сказано. Но я вспомнил ощущение. Они хотят, чтобы я вмешался. Они еще говорили о «старых как мир человеческих средствах в моем распоряжении». Я снова услышал эти слова. Их произнесла Дебора, обращаясь ко мне. Да, это была Дебора, только совсем не похожая на тот портрет, Эрон. А сейчас я приведу самое убедительное свидетельство.

– Слушаю…

– Что вам говорил Ллуэллин? Вспомните. Он рассказывал, что видел Джулиена во сне и тот был совсем не похож на Джулиена в жизни. Помните? Так вот, в этом-то все и дело. В том моем видении Дебора была другой. А на проклятом перекрестке в Сан-Франциско я почувствовал их обоих, и они были такими, какими я их помню: мудрыми, добрыми и все понимающими. Они знают, что Роуан в ужасной опасности и что мне следует вмешаться. Господи, стоит только вспомнить выражение лица Джулиена, когда он смотрел на меня через окно. Его взгляд был таким… обеспокоенным и в то же время невозмутимым. Не нахожу слов, чтобы описать его. В нем читалась озабоченность – и в то же время безмятежность…

– Мне кажется, я знаю, что вы пытаетесь сказать.

– Ступай домой, говорили они, ступай домой. Ты нужен там. Эрон, почему он не взглянул мне прямо в глаза тогда на улице?

– На это может быть много причин. Вся суть заключена в том, что вы рассказали. Если они где-то существуют, им трудно прорываться в этот мир. Хотя Лэшеру это не составляет никакого труда. Это самое важное для нашего понимания происходящего. Но об этом позже. Продолжайте…

– Вы ведь уже и сами догадались? Приезжаю домой. Частный самолет, лимузин, все по высшему разряду – кузен Райен побеспокоился, словно я рок-звезда… А она даже не спрашивает, что случилось. Потому что это не прежняя Роуан. Теперешняя Роуан поймана в ловушку, она притворно улыбается и смотрит на меня своими огромными печальными серыми глазами. А самое худшее, Эрон, – это то…

– Продолжайте, Майкл.

– Она любит меня, Эрон, и словно молча взывает ко мне, умоляя не мешать ей. Она знает, что я прекрасно вижу, когда лгут. Господи, стоит мне дотронуться до нее, как я чувствую обман! И она знает об этом. И молча просит меня не загонять ее в угол, не заставлять ее лгать. Она словно молит меня, Эрон. Она в отчаянии. Я мог бы поклясться, что она даже боится.

– Да, она попала в омут. Она сама призналась мне в этом. Видимо, когда вы уехали, между ними началось какое-то общение. Возможно даже, оно началось до вашего отъезда.

– Так вы знали? Почему же, черт возьми, вы ничего не сказали мне?

– Майкл, мы имеем дело с некой субстанцией, которой известно даже то, о чем мы говорим сейчас.

– О господи!

– От этого существа нам никуда не спрятаться, – продолжал Эрон. – Разве что в тайнике наших собственных мыслей. Роуан многое мне рассказала. Но самое трудное то, что исход битвы зависит только от Роуан.

– Эрон, но мы тоже можем что-то сделать, обязаны сделать. Мы ведь знали, что это случится, знали, что дойдет до этого. Лично вы знали об этом, еще когда меня в глаза не видели.

– В том-то все и дело, Майкл. Она единственная способна что-то сделать. Любите ее, оставайтесь рядом с ней – это и будут те самые «старые как мир средства, имеющиеся в вашем распоряжении».

– Этого недостаточно! – Разговор становился невыносимым. Майкл поднялся, походил по комнате, затем уперся руками в каминную полку и уставился в огонь. – Вам следовало позвонить мне, Эрон. Вы должны были мне рассказать.

– Послушайте, выплесните свой гнев на меня, если вам от этого станет легче, но факт остается фактом: Роуан запретила мне под страхом смерти связываться с вами. Она дошла до угроз. Некоторые из них были завуалированы под предупреждение: ее невидимый друг, мол, хочет убить меня, что вскоре и сделает, – но все равно это были самые настоящие угрозы.

– Господи, когда все это случилось?

– Не имеет значения. Она велела мне возвращаться в Англию, пока еще не стало слишком поздно.

– Она осмелилась сказать вам такое? А что еще она велела вам сделать?

– Я предпочел ослушаться. Хотя… Я действительно не представляю, чем еще могу быть здесь полезен. Знаю, она хотела, чтобы вы оставались в Калифорнии. По ее мнению, там вы были в безопасности. Но, видите ли, ситуация слишком осложнилась, чтобы интерпретировать ее слова буквально.

– Я вас не понимаю. Что еще за буквальная интерпретация? Какая еще бывает интерпретация? Ничего не понимаю.

– Она говорила загадками. Это был не разговор, а скорее демонстрация силы. И снова я должен напомнить вам, что это существо, если захочет, может оказаться сейчас здесь, с нами, в этой комнате. Нет такого безопасного места, где мы могли бы вслух обсудить, как действовать против него. Представьте себе, если сумеете, боксерский поединок, в котором противники способны читать мысли друг друга. Представьте войну, где любой стратегический план заранее известен неприятелю.

– Это не такая уж невероятность – просто растут ставки и усиливается возбуждение.

– Согласен. Но мне не следует сообщать вам все, что сказала тогда Роуан. Достаточно отметить, что Роуан – самый умелый противник, который когда-либо был у этого существа.

– Эрон, вы давным-давно предупреждали ее, чтобы она не позволяла этой твари вмешиваться в нашу жизнь. Вы предупреждали, что Лэшер постарается разлучить ее с теми, кого она любит.

– Именно так. И я уверен, что она помнит эти слова, Майкл. Роуан одна из тех, для кого ничто не проходит даром. Поверьте, я не раз спорил с ней с тех пор. Я объяснял ей самым простым языком, почему она не должна позволить этому существу видоизмениться. Но решение остается за ней.

– Вы хотите сказать, что нам остается только ждать и позволить ей бороться в одиночку.

– Я хочу сказать, что вы должны делать то, что вам предназначено. Любите ее. Будьте рядом. Напоминайте ей одним своим присутствием о всем том, что хорошо и естественно. Идет борьба между естественным и неестественным, Майкл. Не важно, из чего состоит это существо, не имеет значения, откуда оно приходит… Это борьба между природой и отклонением от нее. Между эволюцией, с одной стороны, и катастрофической интервенцией – с другой. И обе эти стороны имеют свои тайны, свои чудеса, и никто лучше Роуан в этом не разбирается.

Он встал и опустил руку на плечо Майклу.

– Присядьте и выслушайте меня, – сказал он.

– Я и так слушаю, – резко ответил Майкл, но подчинился. Он присел на край кресла и, невольно сжав правую руку в кулак, вдавил его в левую ладонь.

– Всю свою жизнь Роуан противостояла разрыву между природой и отклонением от нее, – произнес Эрон. – Роуан по своей сути склонна к консерватизму. А создания, подобные Лэшеру, не меняют человеческую природу. Они способны лишь использовать в своих целях уже имеющиеся черты характера. Роуан больше всех мечтала о прелестной свадьбе с белым платьем. Роуан больше всех жаждет создать нормальную семью. Никто сильнее ее не ждет ребенка, которого она вынашивает.

– Она даже не заговаривает о ребенке, Эрон. С тех пор как я вернулся, она ни разу не упомянула о его существовании. Я хотел сегодня вечером сообщить семье радостную новость, но она запретила. Говорит, что еще не готова. А что касается сегодняшнего приема, я чувствую, для нее это мука. Она все делает через силу. Если бы не Беатрис, которая втравила ее в это, не было бы никакого приема.

– Да, я знаю.

– Я все время говорю о ребенке. Я целую ее и болтаю о Малютке Крисе – это я придумал ему такое имя… А она улыбается, но как чужой человек. Эрон, я потеряю и ее, и ребенка, если она проиграет эту битву. Я ни о чем другом не могу думать. Я ничего не знаю об этих ваших мутациях, монстрах и… и привидениях, которые хотят стать живыми.

– Отправляйтесь домой и будьте рядом с ней. Не отходите ни на шаг. Делайте то, что вам предназначено.

– И не перечить ей? Вы это хотите сказать?

– Вы только вынудите ее лгать. Или еще хуже.

– А что, если нам с вами поехать туда вместе и попытаться урезонить ее, попытаться заставить ее отвернуться от этой твари?

Эрон покачал головой.

– У нас с ней уже состоялся откровенный разговор, Майкл. Вот почему я принес Беа свои извинения на этот вечер. Если бы я принял приглашение, то это был бы вызов и Роуан, и ее зловещему другу. Я бы все-таки пришел, будь от этого хоть какая-то польза. Я бы рискнул чем угодно, если бы знал, что могу помочь. Но я бессилен.

– Почему вы так уверены в этом?

– Теперь я вне игры, Майкл. Не у меня были видения. У вас. С вами говорили Джулиен и Дебора. Вас любит Роуан.

– Не знаю, как я сумею все это выдержать.

– Думаю, сумеете. Приложите все силы, но выдержите. И оставайтесь рядом с ней. Дайте ей понять каким-то образом – жестом или еще как, – что вы делаете все это ради нее.

Майкл кивнул.

– Ладно, – сказал он. – Знаете, я как будто столкнулся с ее изменой.

– Вы не должны видеть все в таком свете. Отриньте свой гнев.

– Я и сам себе это твержу.

– Мне нужно сказать вам еще кое-что. В конце концов это может оказаться не столь уж важным, но я все равно хочу поставить вас в известность. Если со мной что-нибудь случится, вам следует знать.

– А разве с вами должно что-то случиться?

– Если честно – не знаю. И тем не менее выслушайте меня. В течение веков мы задавались вопросом о природе этих якобы бестелесных существ. На земле нет ни одной культуры, которая не признавала бы их наличия. Но никто не знает, что они на самом деле собой представляют. Католическая церковь считает их демонами. Их появление католики объясняют сложными теологическими теориями и видят в них только зло, подлежащее уничтожению. От всего этого можно было бы легко отмахнуться, если бы Католическая церковь очень мудро не объяснила поведение и слабость этих существ. Но я ухожу от темы.

Дело вот в чем: мы в Таламаске всегда считали, что эти существа очень похожи на души умерших людей. Мы верили и не сомневались, что и те и другие являются бестелесными созданиями, обладающими интеллектом и запертыми в некое пространство вокруг живущих.

– То есть Лэшер может быть привидением – вы это имеете в виду?

– Да. Но самое главное, что Роуан, видимо, удалось добиться какого-то прорыва в исследовании природы и сути этих существ. Она утверждает, что Лэшер обладает клеточной структурой и основными компонентами органической жизни.

– В таком случае он просто какое-то неизвестное явление. Я правильно понимаю?

– Не знаю. Но мне пришло в голову, что, возможно, так называемые души умерших состоят из тех же самых компонентов. Возможно, мыслительный компонент, покидая тело, забирает с собой частичку жизни. Возможно, мы претерпеваем какую-то метаморфозу, а вовсе не физическую смерть. И все эти издавна знакомые слова – эфир, дух, астральное тело – всего лишь термины, обозначающие тонкую клеточную структуру, которая остается после разрушения плоти.

– Это выше моего понимания, Эрон.

– Да, я, наверное, чересчур ударился в теорию. Главное, что я пытаюсь сказать… Какими бы способностями это существо ни обладало, возможно, эти же способности есть и у мертвых. Или, что более важно: даже если Лэшер имеет клеточную структуру, он тем не менее может быть злобным духом какого-то некогда жившего человека.

– Это все для ваших научных трудов, что хранятся в Лондоне, Эрон. Однажды мы, вероятно, сможем встретиться в Англии, посидеть у камина и поболтать обо всем этом. А сейчас я поеду домой и не отойду от Роуан ни на шаг. Я выполню все, о чем вы мне говорили и о чем говорили они. Ибо это самое лучшее, что я могу для нее сделать. И для вас. Я не верю, что она позволит этой твари навредить вам, или мне, или еще кому-нибудь. Но, как вы говорите, лучшее, что я могу сделать, – это быть рядом с ней.

– Да, вы правы. Но я все никак не могу забыть, что сказали те старики. Насчет спасения. Какая странная легенда.

– Здесь они ошиблись. Роуан способна открыть эту дверь. Я почти сразу об этом догадался, стоило мне увидеть семейную усыпальницу.

Эрон только вздохнул и покачал головой, давая понять Майклу, что такое объяснение его не удовлетворяет, что остались вопросы, которые он хотел бы обсудить. Впрочем, какое это теперь имело значение? Роуан сейчас в доме – наедине с тем существом, которое пытается разлучить ее с Майклом, и она уже знает все ответы. Лэшер объяснил ей значение всего происходящего, а Майклу нужно ехать к ней домой.

Майкл с беспокойством наблюдал, как Эрон тяжело поднимается и идет к шкафу, чтобы достать куртку и перчатки гостя.

Стоя на пороге, Майкл посмотрел на рождественскую ель, огни на которой ярко сверкали даже при свете дня.

– Почему все это началось так скоро? – прошептал он. – Почему именно сейчас, в это время года?

Но он и сам знал ответ. Все, что происходит, как-то связано. Все эти подарки, как и его бессилие, связаны с финальной развязкой.

– Прошу вас, будьте очень осторожны, – сказал Эрон.

– Ладно. Завтра вечером я буду думать о вас. Знаете, для меня канун Рождества как канун Нового года. Не знаю почему. Наверное, во мне говорит кровь ирландца.

– Кровь католика, – уточнил Эрон. – Но я понимаю.

– Если откупорите коньяк завтра вечером, выпейте рюмочку за меня.

– Обязательно. Можете не сомневаться. И еще, Майкл… Если по какой-либо причине вы с Роуан захотите приехать сюда, знайте: дверь для вас всегда открыта. Днем и ночью. Считайте этот дом своим убежищем…

– Спасибо, Эрон.

– И еще одно. Если я вам понадоблюсь, если вы решите, что я должен быть рядом… Что ж, я готов.

Майкл хотел было запротестовать, сказав, что Эрону лучше оставаться здесь, но тот уже отвел глаза. Лицо его внезапно просветлело, и он указал на полукруглое окошко над передней дверью.

– Снег идет, Майкл, посмотрите, настоящий снег. Прямо не верится. Даже в Лондоне нет снегопада, а здесь – поглядите, настоящая зима.

Он открыл дверь, и они вместе вышли на широкую террасу. Снег падал большими хлопьями, опускавшимися на землю медленно и грациозно. Снег мягко садился на черные ветви дубов, окутывая их пушистым белым слоем, и на тропу между двумя рядами деревьев, которая вела к дороге.

Поля успели укрыться белым одеялом, и небо над ними, светлое, лишенное красок, словно растворилось в снегопаде.

– И это за день до Рождества, Эрон, – сказал Майкл. Он постарался охватить взглядом всю картину: древние величественные деревья в аллее поднимают свои темные узловатые руки навстречу подрагивающим в легком кружении снежным хлопьям. – Надо же случиться этому маленькому чуду именно сейчас. Господи, как было бы замечательно, если бы…

– Пусть все чудеса для нас будут маленькими, Майкл.

– Да, маленькие чудеса лучше больших. Вы только посмотрите, снег не тает на земле – он остается лежать. Нет, все-таки у нас будет настоящее снежное Рождество.

– Погодите минуту, – спохватился Эрон, – чуть не забыл. Ваш рождественский подарок. Он у меня с собой. – Он вынул из кармана маленькую – не больше сложенной пополам долларовой банкноты – плоскую коробочку. – Откройте же. Я знаю, мы оба замерзли, но мне бы хотелось, чтобы вы взглянули на подарок сейчас.

Майкл разорвал тонкую золотую обертку и увидел старинную серебряную медаль на цепочке.

– Святой архангел Михаил!.. – Он улыбнулся. – Эрон, подарок чудесный. Он взывает прямо к моей суеверной ирландской душе.

– …Изгоняющий дьявола в ад, – сказал Эрон. – Я нашел эту медаль в лавчонке на Мэгазин-стрит, когда вы были в отъезде, и сразу подумал о вас. Я решил, что она вам непременно должна понравиться.

– Спасибо, дружище. – Майкл принялся разглядывать грубоватое изображение. Медаль была затерта, как старая монета, но он все равно разглядел крылатого Михаила с трезубцем, который тот занес над рогатым дьяволом, поверженным в огонь. Майкл расправил цепочку, оказавшуюся такой длинной, что не пришлось расстегивать замочек, и надел на шею, опустив медаль под свитер.

Он посмотрел на Эрона, а затем обнял его и прижал к себе.

– Будьте осторожны, Майкл. Позвоните мне поскорее.

10

Кладбище закрывали на ночь, но это не имело значения. Темнота и холод не имели значения. В боковых воротах замок будет сломан, так что она просто толкнет створку, затем прикроет ее за собой и пойдет по заснеженной тропинке.

Она замерзла, но это тоже не имело значения. Снег был так красив. Ей хотелось увидеть склеп, покрытый снегом.

– Ты ведь найдешь его для меня? – прошептала она.

Почти совсем стемнело. Скоро начнут съезжаться гости, и у нее оставалось совсем мало времени.

– Ты сама знаешь, где искать, Роуан, – прозвучал в ответ тихий голос.

Она действительно знала. Он прав. Роуан остановилась перед склепом, замерзая от холодного ветра, продувавшего насквозь ее тонкую рубашку. Двенадцать маленьких аккуратных надгробий, по одному для каждой могилы, а над ними – резьба по камню: дверь в форме замочной скважины.

– Никогда не умирать.

– Это обещание, Роуан, это соглашение, которое существует между тобой и мной. Еще немного – и мы сможем начать…

– Никогда не умирать… А что ты обещал остальным? Ты ведь что-то пообещал им. Я тебе не верю.

– О нет, моя возлюбленная, для меня теперь важна только ты. Все остальные мертвы. Их кости покоятся под замерзшей чернотой. А холодное тело Дейрдре, пока не тронутое тленом, пропитанное химическими веществами, лежит внутри обитого атласом ящика. Холодное и мертвое.

– Мама.

– Она не слышит тебя, красавица, ее уже нет. Остались ты и я.

– Как я смогу открыть дверь? Мне всегда было суждено открыть дверь?

– Всегда, дорогая, и час почти пробил. Ты проведешь со своим ангелом из плоти и крови еще одну ночь, а затем станешь моей навеки. Звезды в небесах не стоят на месте. Они перемещаются и скоро примут идеальное расположение.

– Я не вижу звезд. Все, что я вижу, – это падающий снег.

– Но они там. Сейчас самый разгар зимы, когда все живые существа, которые должны возродиться к жизни, спокойно спят в снегу.

Мрамор был холоден как лед. Она обвела пальцами каждую буковку: «ДЕЙРДРЕ МЭЙФЕЙР». До вырезанной двери в форме замочной скважины ей было не дотянуться.

– Идем дорогая, вернемся в дом, в тепло. Пора. Скоро они все приедут – мои дети, великий клан Мэйфейров, все мое потомство, разбогатевшее под моим крылышком. Вернемся теперь к камину, любимая, а завтра… Завтра ты и я останемся одни в доме. Ты должна будешь отправить архангела прочь.

– И ты покажешь мне, как открыть дверь?

– Ты сама знаешь, моя дорогая. В своих снах, в своем сердце ты всегда это знала.

Она быстро пошла обратно, утопая в снегу, ноги промокли, но это не имело значения. Пустынные улицы сияли огнями в серой полумгле. Снегопад настолько поредел, что казался теперь миражом Скоро начнут съезжаться гости.

Неужели малыш в ее чреве тоже замерз?

Лемле тогда сказал: «Тысячи, миллионы зародышей сбрасывают как мусор в сточные канавы по всему миру – и мы безвозвратно теряем весь этот материал».

Уже темно. Гости вот-вот приедут. Важно притвориться, что все хорошо. Она ускорила шаг. В горле у нее пересохло, но холодный ветер остужал внутренний жар.

А вот и дом, погруженный в темноту и ожидание. Успела вовремя. Ключ наготове в руке.

– А что, если мне завтра не удастся заставить его уйти? – прошептала она.

Роуан остановилась у ворот и посмотрела на темные окна. Как в тот первый вечер, когда Карлотта сказала: «Заходи».

Сделай свой выбор.

– Но ты должна заставить его уйти. Завтра, с наступлением темноты, моя дорогая. Иначе я убью его.

– Нет, ты никогда, никогда не посмеешь. Даже не говори такое. Слышишь? С ним ничего не должно случиться! Слышишь?

Она стояла на крыльце и говорила вслух сама с собой. А вокруг нее падал снег. Снег в раю: он оседал на замерзших листьях банановых деревьев, дрейфовал вдоль высоких, густо росших стеблей бамбука. Но разве могло быть красиво в раю без прелести снегопада?

– Ты меня понял? Ты не должен навредить ему. Я запрещаю. Обещай мне. Заключи со мной договор. Майкл останется цел и невредим.

– Как пожелаешь, моя дорогая. Я так тебя люблю. Но он не должен встать между нами в эту самую главную ночь. Звезды перемещаются, их расположение уже почти идеально. Они мои вечные свидетели, мои ровесники, и мне хочется, чтобы в самую главную минуту – в минуту моего выбора – они проливали на меня свой свет. Если хочешь спасти своего земного любовника от моего гнева, позаботься, чтобы он убрался подальше.

11

Гости не расходились до двух часов ночи. Он никогда еще не видел так много радостных людей, совершенно не подозревающих, что на самом деле происходит.

А что на самом деле происходило? Огромный теплый дом наполнился смехом и пением, во всех каминах пылало пламя, за окном медленно кружил снег, покрывая деревья, кусты и тропинки сверкающим белым одеялом. И почему бы им всем не веселиться?

Как все смеялись, когда скользили по заснеженным плитам и проваливались сквозь лед в канавки. Дети даже поиграли в снежки. В теплых шапочках и рукавичках они катались, как на коньках, по замерзшей корке, покрывшей лужайку.

Даже тетушке Вив понравился снег. Она выпила чересчур много хереса, и в эти минуты до ужаса напоминала Майклу его мать. Впрочем, Беа и Лили, ставшие ее лучшими подругами, видимо, не обратили на это внимания.

Роуан весь вечер держалась безупречно: пела у рояля рождественские песни с гостями, позировала для фотографий на фоне ели.

Об этом он как раз и мечтал: о доме, полном радостных лиц и звенящих голосов. У него собрались люди, знающие цену подобным минутам, – и бокалы звенели, а гости целовались, поздравляя друг друга под меланхоличные мелодии старых песен.

– Как мило, что вы затеяли все это так скоро после свадьбы…

– …Все собрались, как в старые добрые времена.

– Рождество по всем правилам.

Гости восхищались украшениями, и, хотя их заранее просили не беспокоиться, под елью росла гора маленьких подарков.

Были минуты, когда он просто не мог выдержать все это. В один из таких моментов он отправился на третий этаж, вылез из окна северной спальни на крышу и замер возле парапета, разглядывая огни города. Снег на крышах, снег на подоконниках, фронтонах и трубах; сколько глаз хватало – везде падали полупрозрачные красивые снежинки.

О таком Рождестве он когда-то мечтал. Как и о пышной, богатой свадьбе. И вот теперь, когда мечта осуществилась, он чувствовал себя глубоко несчастным. Эта тварь словно держала его за горло. От отчаяния Майкл был готов проломить кулаком стену. Горечь, одна только горечь поселилась в душе.

Скрываясь наверху от гостей, проходя по тихим комнатам, он чувствовал присутствие Лэшера, знал, что стоит ему коснуться дверной ручки или задеть косяк, как из тени на мгновение появлялся ненавистный образ.

– Ты здесь, Лэшер. Я знаю. Ты здесь.

Нечто неуловимое отпрянуло в тень, заигрывая с ним, ускользая от него вверх по темным стенам, а затем растворилось, рассыпалось в воздухе. Майкл остался один в тускло освещенном коридоре.

Если бы кто-либо наблюдал за ним в эту секунду, то решил бы, что перед ним сумасшедший. Майкл расхохотался. Наверное, Дэниел Макинтайр выглядел так же, когда спился и состарился. И что делали остальные недотепы-мужья, которые догадывались о тайне? Кто шел к любовнице, кто умирал, кто вообще исчезал в небытие. А что, черт возьми, ждет его самого?

Но это еще не финал. Это только начало, Роуан наверняка старается выиграть время. Ему остается только верить, что за безмолвными мольбами скрывается ее любовь к нему, которая ждет своего часа, чтобы вновь заявить о себе.

Наконец гости разошлись.

А до этого были тактично отвергнуты последние приглашения на рождественский обед и обещаны встречи в самом скором будущем. Тетушка Вив отобедает на Рождество с Беа, так что им не нужно о ней беспокоиться. Этот праздник они встретят только вдвоем.

Гости обменялись полароидными снимками, собрали уснувших детей со всех диванов, в последний раз перецеловались и ушли в ясную морозную ночь.

Майкл долго возился, запирая дом, – сказались волнение и усталость. Хватит, больше не нужно улыбаться, не нужно строить из себя бог знает кого. Господи, а каково ей после такого напряжения?

Он со страхом думал о том, что придется идти наверх. Обошел дом, проверив все окна и зеленые огоньки сигнализации, затем открыл краны, чтобы не замерзли трубы. Постоял в зале перед красиво освещенной елью. Никогда прежде он не испытывал такой горечи и одиночества на Рождество. Если бы кто ему сказал, что все так и было задумано, он пришел бы в ярость.

Он прилег ненадолго на софу, поджидая, пока догорит камин, а сам беззвучно вел беседу с Джулиеном и Деборой, спрашивая их, наверное, в тысячный раз за сегодняшний вечер, что ему делать.

Наконец он поднялся по лестнице. В спальне было темно и тихо. Роуан лежала, укрытая одеялом, спиной к нему, так что он увидел только волосы на подушке.

Сколько раз за этот вечер он безуспешно пытался перехватить ее взгляд? Неужели никто не заметил, что он и Роуан не то что словом, даже звуком не обменялись? Все были абсолютно уверены, что они счастливы. Еще недавно он сам был в этом уверен.

Он тихо подошел к окну и отдернул тяжелую портьеру, чтобы в последний раз посмотреть на снегопад. Время перевалило за полночь – наступил канун Рождества. И сегодня настанет та волшебная минута, когда он подведет итог своим достижениям и определит мечты и планы на следующий год.

«Роуан, это еще не конец. Это всего лишь небольшая размолвка. Нам с самого начала было столько известно… гораздо больше, чем остальным…»

Майкл отвернулся от окна и увидел на подушке ее изящную руку с чуть согнутыми пальцами.

Он бесшумно приблизился к жене. Ему хотелось дотронуться до руки, ощутить пальцами ее тепло и крепко обнять, словно ее уносило от него прочь в каком-то темном бурном море. Но он не посмел.

Сердце подпрыгивало, в груди разлилась теплая боль. Он оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на снегопад, а затем перевел взгляд на ее лицо.

Глаза Роуан были открыты. Она внимательно разглядывала его в темноте. Ее губы медленно раздвинулись в широкой зловещей улыбке.

Он оцепенел. Тусклый свет из окна освещал белое как мрамор лицо, застывшую улыбку и глаза, поблескивавшие, как два стеклышка. Сердце бешено забилось, а теплая боль разлилась еще дальше. Он продолжал смотреть на нее, не в силах оторвать взгляд, а затем непроизвольно выбросил вперед левую руку и схватил ее запястье.

Роуан изогнулась всем телом, с лица исчезла зловещая маска. Внезапно она села, взволнованная и смущенная.

– Что такое, Майкл? – Она уставилась на свое запястье, и он медленно разжал пальцы. – Я рада, что ты разбудил меня, – прошептала она дрожащими губами, широко открыв глаза. – Мне приснился ужасный сон.

– Что тебе снилось, Роуан?

Она сидела, уставившись перед собой, а потом вдруг сцепила руки, словно борясь с чем-то. Он смутно припомнил, что когда-то уже видел этот жест отчаяния.

– Не знаю, – прошептала она. – Не знаю, что это было. Все происходило в прошлом… много веков тому назад, какие-то врачи собрались вместе. И тело на столе… такое маленькое. – Она говорила очень тихо, мучительно выдавливая слова, а потом подняла на него взгляд, и из глаз ее брызнули слезы.

– Роуан…

Она протянула руку, а когда он присел рядом с ней на кровать, прижала пальцы к его губам.

– Молчи, прошу тебя, Майкл, молчи. Не говори ни слова. – Она в отчаянии затрясла головой.

Чувствуя огромное облегчение и боль, он просто обнял ее, а когда она склонила голову, сам едва не разрыдался.

– Ты же знаешь, я люблю тебя, тебе известны все слова, которые я хочу сказать.

Когда она успокоилась, он взял ее руки в свои, крепко сжал их и закрыл глаза.

Доверься мне, Майкл.

– Все хорошо, милая, – прошептал он. – Все хорошо. – Он неловко освободился от одежды и забрался к ней под одеяло, ощутив теплый аромат чистого тела.

Он лежал с открытыми глазами, чувствуя ее дрожь, и думал, что так и не сумеет отдохнуть, но время шло, ее тело постепенно расслабилось, он увидел, что она закрыла глаза, и сам забылся тревожным сном.

Проснулся он поздно, днем. Один в теплой спальне. Принял душ, оделся и спустился вниз. Жены не было. Огни на елке горели, но в доме было пусто.

Он обошел все комнаты, одну за другой. Вышел из дома на холод и прошелся по замерзшему саду, где снег превратился в твердый блестящий слой льда, затянувший все тропинки и газоны. Вернулся, обогнув старый дуб, повсюду искал ее, но напрасно.

Наконец он надел теплое пальто и отправился на прогулку.

Небо притягивало своей неподвижной синевой. Дома поражали великолепием: все они оделись в белое, точно так, как в то далекое Рождество, последнее его Рождество в этом городе.

Его охватила паника.

Наступил канун Рождества, а у них абсолютно ничего не готово. Правда, в кладовке у него припрятан подарок: серебряное ручное зеркальце, которое он обнаружил в своем магазине в Сан-Франциско и тщательно упаковал задолго до отъезда. Хотя какой в этом смысл, когда у нее столько драгоценностей, золота, богатств, которые даже трудно себе представить? А он остался один. Его мысли вернулись на круги своя.

Канун Рождества… Часы буквально летели.

На Вашингтон-авеню он зашел в переполненный магазин, где люди в последнюю минуту делали покупки, и как в тумане взял индейку и все, что к ней полагается. У кассы он шарил по карманам в поисках денег, словно пьяница, который не может расплатиться за бутылку. А кругом смеялись, обсуждая нежданный снегопад, люди. Белое Рождество в Новом Орлеане. Он поймал себя на том, что внимательно рассматривает людей, словно перед ним экзотические диковинки. Царящее вокруг веселье заставляло его чувствовать себя совсем маленьким и одиноким. Повесив тяжелую сумку на плечо, он отправился домой.

Не прошел он и нескольких шагов, как увидел пожарное депо, где когда-то работал его отец. Дом был перестроен, и он едва узнал его – просто место было то же самое да еще осталась огромная арка, через которую с ревом выкатывались на улицу машины, когда он еще был мальчишкой. Они с отцом частенько сидели на стульях с прямыми спинками, выставленных на дорожке перед зданием.

Теперь он точно вел себя как пьяница, раз забрел сюда и уставился на депо, когда даже у пожарных хватало здравомыслия сидеть в теплых домах. Как много лет прошло с тех пор, как его отец на Рождество погиб в огне…

Когда Майкл снова взглянул на небо, то увидел, что оно теперь сделалось стального цвета: день клонился к вечеру. Канун Рождества, а у него все, абсолютно все шло не так, как надо.

В доме на его зов никто не откликнулся. Только ель мягко мерцала в зале. Он вытер ноги о коврик и прошел по длинному коридору на кухню. Руки и лицо ныли от холода. Открывая сумку и вынимая индюшку, он думал, что традиции нужно соблюдать и он сделает для этого все, как и прежде, – и сегодня в полночь будет готово пиршество, именно в тот час, когда в прежние времена они толпились в церкви, где служили полуночную мессу.

И пусть у них не будет Святого причастия, зато у них будет совместный ужин, и сейчас канун Рождества, и этот дом не посещают привидения, и он не погружен в темноту.

Пройди весь ритуал.

Как священник, продавший душу дьяволу, идет к алтарю Господа, чтобы отслужить мессу.

Он сложил пакеты в шкаф. Пора начинать приготовления. Он достал свечи. Нужно еще найти к ним подсвечники. Наверняка Роуан где-то поблизости. Возможно, она тоже выходила на прогулку и уже вернулась домой.

В кухне было темно. Снова падал снег. Майклу хотелось включить свет. Вернее, ему хотелось включить свет повсюду, наполнить светом весь дом. Но он не шелохнулся. Стоял как вкопанный посреди кухни и смотрел сквозь стеклянную дверь на задний двор, где падавший снег тут же таял, опускаясь на поверхность воды в бассейне. По краям голубого зеркала образовалась корочка льда. Он смотрел, как она блестит, и думал, как, должно быть, холодна сейчас вода, нестерпимо холодна.

Так же холодна, как вода в океане в то воскресенье, когда он стоял над обрывом, опустошенный и немного испуганный. Как много времени прошло с той минуты. И сейчас ему казалось, будто у него нет ни сил, ни воли, будто он пленник в этой холодной комнате и не может даже пальцем шевельнуть, чтобы согреться и почувствовать себя уютно и в безопасности.

Да, как давно это было. Он присел за стол, закурил сигарету и смотрел, как сгущается тьма. Снег больше не шел, но землю вновь укрыла чистая свежая белизна.

Пора что-то делать, пора готовить обед. Он понимал это и тем не менее не мог шевельнуться. Выкурил еще одну сигарету, успокаиваясь от вида красной горящей точки, потом затушил окурок и просто сидел не шевелясь, ничего не делая, как сидел часами в своей комнате на Либерти-стрит, поддаваясь приливам безмолвной паники, не способный ни думать, ни двигаться.

Он не знал, как долго просидел там. В какой-то час зажглась подсветка в бассейне, ярко осветив черноту ночи и огромный кусок голубоватого стекла над водой. Темная листва под белыми шапками ожила вокруг. И земля осветилась каким-то призрачным лунным светом.

Теперь он был не один. Он понял это, почувствовал ее присутствие. Он знал, что стоит ему повернуть голову – и он увидит ее у дальней двери, ведущей в кладовку Ее силуэт со сложенными руками выделяется на фоне светлых шкафов, а дыхание едва слышно.

Такого страха он не испытывал никогда в жизни. Он поднялся, сунул в карман пачку сигарет, а когда посмотрел в ту сторону, ее уже не было.

Он пошел за ней, быстро миновав неосвещенную столовую и коридор, и только тогда увидел в свете елочных огней, что она остановилась у входной двери.

Высокая белая дверь в форме замочной скважины очертила четкие границы вокруг нее, и сама она в этой раме казалась очень маленькой. Майкл все ближе и ближе подходил к ней, пугаясь ее неподвижности. Он был в ужасе от того, что увидит, когда наконец приблизится настолько, что сможет разглядеть в прозрачной темноте черты ее лица.

Но он увидел вовсе не то ужасное мраморное лицо из прошлой ночи. Она просто смотрела на него, и мягкие цветные огоньки с елки наполнили ее глаза тусклым отраженным светом.

– Я собирался приготовить ужин. Все купил, сложил на кухне. – Как неуверенно и жалко звучал его голос. Он попытался взять себя в руки: набрал побольше воздуха в легкие и сунул большие пальцы в карманы джинсов. – Слушай, я могу начать готовить сию минуту. Это всего-навсего небольшая индюшка. Она будет готова через несколько часов – у нас все есть. Все там, на кухне. Выставим на стол красивый сервиз. Мы еще ни разу не пользовались нашим фарфором. Ни разу не ужинали за большим столом. Сейчас ведь… канун Рождества.

– Тебе придется уйти, – сказала она.

– Я… я тебя не понимаю.

– Тебе придется сейчас уйти отсюда.

– Роуан!

– Ты должен уйти, Майкл. Мне нужно остаться одной.

– Милая, я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Уходи, Майкл, – сказала она совсем тихо и твердо. – Я хочу, чтобы ты ушел.

– Но сегодня канун Рождества, Роуан. Я не хочу уходить.

– Это мой дом, Майкл, и я велю тебе покинуть его. Я велю тебе уйти.

За несколько секунд, пока он молча смотрел на нее, лицо ее изменилось, поджатые губы скривились. Она прищурилась и, слегка наклонив голову, глядела на него исподлобья.

– В твоих словах, Роуан, нет ни капли здравого смысла. Ты хоть сама понимаешь, что говоришь?

Она сделала навстречу ему несколько шагов. Он сжался, отгоняя страх, который уже начал перерастать в гнев.

– Убирайся, Майкл, – прошипела она. – Убирайся из этого дома и дай мне сделать то, что я должна сделать.

Внезапно ее рука взметнулась и, прежде чем он понял, что происходит, резко ударила его по лицу.

Боль обожгла его. Он вскипел от гнева, впервые чувствуя такую горечь и обиду. Уставился на нее в шоке и ярости.

– Это не ты, Роуан! – сказал он, потянувшись к ней.

И вновь взметнулась ее рука, а когда он пытался защититься от удара, то почувствовал, как Роуан отшвырнула его к стене. Он посмотрел на нее в недоумении. Она подходила ближе, глаза ее горели в полутьме.

– Убирайся отсюда, – прошептала она. – Ты слышишь меня?

Остолбенев, он смотрел, как ее пальцы впиваются ему в руку. Она подтолкнула его к входной двери с такой силой, что он был изумлен, но физическая сила была здесь ни при чем. От нее вновь исходила угроза, а лицо исказила прежняя маска ненависти.

– Сию минуту убирайся из этого дома, я приказываю, – сказала Роуан. Она отпустила его и, схватившись за дверную ручку, распахнула дверь навстречу холодному ветру.

– Как ты можешь так поступать со мной?! – взмолился он. – Роуан, ответь. Как ты можешь так поступать?

В отчаянии он потянулся к ней, и на этот раз его ничто не остановило. Он поймал ее и затряс так, что голова ее дернулась к плечу, но Роуан тут же обернулась и посмотрела прямо ему в глаза, словно бросая вызов: «Только посмей!» – и молча приказывая отпустить ее.

– Зачем ты мне нужен мертвый, Майкл? – прошептала она. – Если любишь меня, уйди. Вернешься, когда я позову. Я должна сделать это одна.

– Не могу. Ни за что.

Она отвернулась от него и двинулась по коридору, Майкл последовал за ней.

– Роуан, я никуда не уйду, слышишь? Что бы там ни было, я тебя не оставлю. Ты не можешь просить меня об этом.

– Я знала, что ты не согласишься, – тихо произнесла она, входя в темную библиотеку. Тяжелые бархатные портьеры были задернуты, и Майкл едва мог разглядеть ее силуэт, когда она подходила к столу.

– Роуан, мы не можем продолжать этот разговор. Мы разрушаем нашу жизнь и самих себя! Роуан, выслушай меня.

– Майкл, мой красавец ангел, мой архангел, – произнесла она, стоя к нему спиной, и поэтому ее было плохо слышно. – Ты скорее предпочтешь умереть, чем довериться мне?

– Роуан, я готов сразиться с ним голыми руками, если понадобится.

Он подошел к ней. Где здесь зажигается свет? Он протянул руку, пытаясь нащупать медную лампу возле кресла, но Роуан развернулась и обрушилась на него.

Он увидел занесенный над ним шприц.

– Нет, Роуан!

В ту же секунду в его руку вонзилась игла.

– Боже, что ты со мной сделала?!

Ноги у Майкла подкосились, и он рухнул на бок, а вслед за ним упал светильник.

Лежа на полу, глядя немигающим взглядом на острые шипы разбитой лампочки, он попытался произнести имя жены, но губы не слушались.

– Спи, мой дорогой, – донесся до него голос Роуан. – Я люблю тебя. Люблю тебя всей душой.

Где-то очень далеко набирали номер телефона. Ее голос звучал очень слабо, а слова… что она там говорит? Она позвонила Эрону. Да, Эрону…

И когда его подняли, он произнес имя Эрона.

– Ты едешь к Эрону, Майкл, – прошептала она. – Он о тебе позаботится.

– Без тебя не поеду, Роуан… – начал было он, но опять куда-то провалился, а потом машина тронулась с места…

– Вы поправитесь, мистер Карри, – произнес какой-то мужчина. – Мы едем к вашему другу. Пока просто лежите спокойно. Доктор Мэйфейр сказала, что с вами ничего не случится. Все будет отлично.

Отлично, отлично, отлично…

Продажные наемники! Вы ничего не понимаете. Она ведьма. Она навела на меня порчу своим проклятым ядом То же самое Шарлотта проделала с Петиром А вам она солгала.

12

Огни горели только на елке, весь дом спал в теплой темноте, если не считать этого мягкого света. Холод стучался в окна, но не мог войти.

Она сидела в центре дивана, скрестив ноги и сложив руки, и не мигая смотрела в высокое зеркало на другом конце комнаты, едва различая бледные отблески люстры.

Стрелки напольных часов медленно двигались к полуночи.

«Вот и наступила ночь, которая так много значила для тебя, Майкл. Ночь, которую мы должны были встретить вместе. А теперь ты так далеко от меня, словно оказался на другом конце света. Все простое и красивое сейчас далеко от меня. Точно так было в тот канун Рождества, когда Лемле вел меня в свою темную секретную лабораторию. Но какое отношение все эти ужасы имеют к тебе, мой дорогой?»

Всю оставшуюся жизнь – долгую ли, короткую, или почти никакую, – всю свою жизнь она будет помнить лицо Майкла в ту минуту, когда ударила его; она будет помнить его голос, когда он умолял ее; она будет помнить потрясенный взгляд, когда она всадила иглу шприца ему в руку.

Так почему в ней не осталось чувств? Почему внутри только эта иссушающая пустота? Мягкая фланелевая ночная рубашка висела на ней свободно, босые ноги утопали в теплом китайском ковре. И все же ей было холодно и неуютно, будто никогда больше ей не суждено ощутить тепло и покой.

В центре комнаты возникло какое-то движение. Ель вздрогнула всеми ветвями, и в тишине раздался едва уловимый звон серебряных колокольчиков. Крошечные ангелы с позолоченными крылышками заплясали на своих длинных золотых нитях.

Сгущалась тьма.

– Мы приближаемся к заветному часу, моя возлюбленная. Настает время выбора.

– О, да у тебя душа поэта, – сказала она, прислушиваясь к слабому эху собственного голоса в огромной комнате.

– Поэзии я научился у людей, любовь моя. У тех, кто в течение тысяч лет воспевает эту ночь всех ночей.

– А теперь ты намерен научить меня науке, ведь я не знаю, как провести тебя через барьер.

– Неужели? А разве ты не всегда знала это?

Она не ответила. Ей казалось, что вокруг нее сгрудились собственные сны: промелькнет какой-то образ – и тут же исчезнет… И от этого холод и острота одиночества становились еще более невыносимыми.

Тьма постепенно сгущалась. В плотных крутящихся вихрях она различила какие-то очертания. Как ей показалось, это были человеческие кости. Сначала они словно танцевали в свете елочных огней, соединяясь вместе, потом начали обрастать мышцами, а потом вдруг на нее уставились яркие зеленые глаза – появилось его лицо.

– Час почти пробил, Роуан, – сказал он.

Она в изумлении смотрела, как шевелятся губы. Увидела, как блеснули зубы. Не сознавая, что делает, она поднялась с дивана и подошла к нему совсем близко, завороженная красотой его лица. Он смотрел на нее сверху вниз слегка потемневшими глазами, и его светлые ресницы казались при этом освещении золотыми.

– Оно почти совершенно, – прошептала Роуан.

Она дотронулась до его лица, медленно провела пальцем по щеке и остановилась на твердом подбородке. Ее левая рука очень осторожно легла ему на грудь. Она закрыла глаза, прислушиваясь к биению сердца, и буквально увидела его внутри грудной клетки. А может, это была всего лишь копия сердца? Крепче зажмурившись, она представила себе, как кровь проходит через артерии и клапаны сердца, разливаясь по всему телу.

– Тебе только и нужно, что сдаться! – Она смотрела на него не мигая, а его губы растянулись в улыбке. – Не сопротивляйся, – сказала она. – Разве ты не видишь, что ты уже все сделал!

– Неужели? – спросил он. Лицо работало идеально: мускулы сокращались и выпрямлялись, глаза прищуривались, как у всякого человека, когда он сосредоточен. – Ты думаешь, что это тело? Это копия! Скульптура, статуя. Это ничто, сама знаешь. Ты думаешь, что можешь заманить меня в эту оболочку из мельчайших безжизненных частиц, чтобы командовать мной? Хочешь сделать из меня робота? Чтобы потом уничтожить?

– Что ты такое говоришь? – Она отпрянула. – Я не могу тебе помочь. Я не знаю, чего ты хочешь от меня.

– Куда направилась, дорогая? – спросил он, слегка вздернув брови. – Думаешь, от меня можно убежать? Взгляни на часы, моя красавица, Роуан. Ты знаешь, чего я хочу. Скоро наступит Рождество, моя прелесть. Еще немного – и пробьет час, когда в этом мире родился Христос, когда мир наконец обрел плоть. И я тоже буду рожден в этот час, моя прекрасная ведьма. Я покончил с ожиданием.

Он метнулся вперед, его правая рука сомкнулась у нее на плече, а другую он положил ей на живот, и тогда ее пронзило обжигающее, тошнотворное тепло.

– Прочь от меня! – прошептала она. – Я не могу это сделать. – Она призвала весь свой гнев и всю волю, впившись взглядом в глаза существа, что стояло перед ней. – Ты не можешь заставить меня делать что-либо против моей воли! – сказала она. – А без меня у тебя ничего не выйдет.

– Ты знаешь, чего я жду и всегда ждал. С оболочками, как и с грубыми иллюзиями, покончено, Роуан. Живая плоть находится внутри тебя. Какая другая плоть на всем этом свете может мне подойти, где найдется еще такая пластичная, поддающаяся изменениям, состоящая из миллионов и миллионов мельчайших клеток, которые она не сможет использовать должным образом, какой другой организм вырос за первые несколько недель своего существования в тысячу раз и готов теперь распуститься, как бутон, вытянуться и раздаться вширь, когда мои клетки сольются с ним?

– Убирайся от меня. Прочь от моего ребенка! Ты, тупое, безумное существо! Ты не смеешь трогать моего ребенка! Ты не смеешь трогать меня!

Она дрожала, не в силах сдержать вскипавший внутри гнев. Влажные ступни заскользили по голому паркету, когда она отступила назад, пытаясь направить свою ярость на отвратительное и страшное существо.

– Неужели ты думала, что сможешь провести меня, Роуан? – терпеливо вопрошал он своим мелодичным голосом в прежнем образе красавца. – Я о том маленьком спектакле, что ты разыграла перед Эроном и Майклом. Неужели ты и вправду думала, что я не сумею заглянуть в самые дальние закоулки твоей души? Это ведь я создал твою душу. Я выбрал гены, которые вошли в тебя. Я выбрал твоих родителей, я выбрал твоих предков. Я создал тебя, Роуан. Я знаю, где в тебе соединяются плотское и духовное начала. Я знаю твою силу, как никто другой. И ты всегда знала, что мне от тебя нужно. Ты знала, когда читала досье. Ты видела в лаборатории Лемле плод, спящий в колыбели из трубочек. Ты знала! Ты знала, когда убегала из той лаборатории, что твой блестящий ум и смелость могли бы сделать и без меня, даже не подозревая, что я жду тебя, что я люблю тебя, что у меня для тебя припасен величайший дар. Я сам, Роуан. Ты поможешь мне, иначе это дитя умрет, когда я войду в него! А этого ты ни за что не допустишь.

– Господи! Господи, помоги мне! – прошептала она, не сводя с него глаз и закрывая руками живот, словно защищаясь от удара.

Умри, сукин ты сын, умри!

Стрелки на часах тихо щелкнули, передвигаясь на одно деление, и маленькая стрелка встала в одну линию с большой. Прозвучал первый удар.

– Христос родился, Роуан, – прокричал Лэшер громовым голосом, теряя свой образ, растворяясь в огромном кипящем облаке темноты, которое заслонило часы, поднялось до потолка и закружилось воронкой.

Роуан закричала, прислонившись к стене. Стропила сотряслись от грохота, как при землетрясении.

– Нет, Господи, нет! – Ее охватила паника, она метнулась в коридор и ухватилась за ручку входной двери. – Помоги мне, Господи! Майкл! Эрон!

Кто-то должен был услышать ее крики. Они оглушали ее саму, разрывая на части.

Но грохот становился сильнее. Она почувствовала, как невидимые руки схватили ее за плечи и швырнули вперед. Она больно ударилась о дверь и выпустила дверную ручку, падая на колени. Боль пронзила все тело. Вокруг нее собиралась темнота, с каждой минутой становилось все жарче.

– Нет, только не мой ребенок. Я уничтожу тебя с моим последним вздохом, уничтожу. – Она обернулась с отчаянной яростью в темноту и плюнула в нее, приказав ей умереть, но незримые руки обвились вокруг ее тела и повалили на пол.

Она заскользила вниз, упираясь затылком в дверь, а затем больно ударилась головой о пол, когда ее дернули за ноги. Она пыталась подняться, отгоняя невидимого противника, но темнота вокруг только сгущалась.

– Будь ты проклят, Лэшер, провались в ад! Умри, как та старуха! Умри! – кричала она.

– Да, Роуан, ваш с Майклом ребенок! Голос обволакивал Роуан, как жаркая темнота. Голову ее с силой оттянули назад и при этом снова больно ударили о доски, а руки развели в стороны и буквально пригвоздили к полу.

– Ты моя мать, а Майкл – отец! Настал час ведьмовства, Роуан. Часы бьют полночь. Я обрету плоть. Я буду рожден на этот свет.

Темнота свернулась в спираль и метнулась вниз, обрушившись на нее, насилуя ее, разрывая пополам. Словно гигантский кулак, она ворвалась в матку, и тело Роуан забилось в конвульсиях от боли, сомкнувшейся вокруг нее ярким светящимся кругом, который она видела даже закрытыми глазами.

Жара становилась невыносимой. Вновь накатывала боль, приступ за приступом, и она почувствовала, как из ее тела на пол хлынули кровь и вода.

– Ты убил его, чертова злобная тварь, ты убил моего ребенка, будь ты проклят! Господи, помоги мне! Прогони его в ад!

Она пыталась подняться на скользком мокром полу, хватаясь руками за стену. Жара душила ее, обжигала легкие, когда она ловила ртом воздух.

Дом был охвачен огнем, не иначе. Она сама была охвачена огнем. Огонь сжигал ее изнутри, и ей казалось, что она видит, как вздымаются вверх языки пламени, но на самом деле это был просто луч зловещего красного света. Кое-как ей удалось подняться на четвереньки, она уже поняла, что тело ее опустошено, ребенка больше нет и теперь она борется только за собственную жизнь. Преодолевая невыносимую, беспощадную боль, она в отчаянии снова потянулась к ручке двери.

– Майкл, Майкл, помоги! Я пыталась провести его, пыталась убить. Майкл, он в нашем ребенке.

Ее атаковал новый приступ боли, снова хлынула кровь. Всхлипывая, она, как пьяная, опустилась на пол, руки и ноги не слушались, внутри все горело, а в ушах стоял громкий плач. Это плакал ребенок. Тот самый ужасный плач, который она так часто слышала в своих снах. Мяукающий плач младенца. Задыхаясь от жары, она закрыла руками уши и постанывала, не в силах больше слышать его, ожидая, что он прекратится.

– Дай мне умереть, – прошептала она. – Дай мне сгореть в этом огне. Забери меня в ад. Пусть я умру.

«Помоги мне, Роуан. Я теперь живой. Помоги мне, иначе я умру. Роуан, ты не можешь сейчас отвернуться от меня».

Она крепче зажала уши, но не смогла заглушить тихий голос, который вторил в ее голове детскому плачу. Локоть поскользнулся на крови, и она упала лицом прямо в липкую лужицу. Перевернулась на спину, глядя в раскаленную тьму и слушая детский плач, который становился все громче, словно ребенок плакал от голода или боли.

«Роуан, помоги! Я твой ребенок! Ребенок Майкла. Ты нужна мне, Роуан».

Она знала, что увидит, еще до того, как обернулась. Сквозь слезы и обжигающую тьму она разглядела карлика, уродца.

«Это не я родила, это вышло не из моего тела. Я не…»

Он лежал на спине, вертя из стороны в сторону головой взрослого человека, из которой вырывался детский плач, тоненькие ручки удлинялись прямо у нее на глазах, крошечные пальчики росли, растопыриваясь и хватая воздух; ножки брыкались, как у младенца, и росли одновременно, с них стекала кровь и слизь, стекала она и с пухлых щечек, и с блестящих темных волос. Все эти крошечные органы, словно бутончики внутри тела… Все эти миллионы клеток делились и сливались с его клетками. Внутри организма из плоти и крови, внутри мутанта, рожденного ею, происходило что-то вроде атомной реакции.

«Роуан, я жив, не дай мне умереть. Не дай мне умереть, Роуан. Ты способна спасать живое, а я жив! Помоги мне!»

Она с трудом потянулась к нему, все еще изнемогая от острой боли, ее рука пыталась поймать маленькую скользкую ножку, колотившую воздух, а когда ее пальцы ощутили мягкую, гладкую детскую кожу, на нее снова навалилась темнота. Закрыв глаза, она увидела все строение этого организма, увидела, как развиваются клетки, увидела все органы, увидела древнее как мир чудо, когда клетки сливаются вместе, образуя и кровяные тельца, и подкожную ткань, и костяную ткань, и легкие, и печень, и желудок, и соединяются с его клетками, его энергией, синтезируется ДНК, и при слиянии ядер образуются цепи хромосом, и всем этим управляет она, так как знает весь процесс досконально, как композитор знает свою симфонию, ноту за нотой, такт за тактом, крещендо за крещендо…

Под ее пальцами вздрагивала плоть – живая, дышащая через поры. Плачущий голос становился грубее, ниже, разносясь эхом по всему дому. Она на секунду потеряла сознание, но вновь поднялась и принялась второй рукой шарить в темноте, пока не наткнулась на его лоб, нащупала густую шевелюру, нащупала глаза, заморгавшие под ладонью, нащупала полуоткрытый рот, из которого вырывались рыдания, и грудь, и сердце в груди, и длинные мускулистые руки, хлопавшие по полу… Да, это создание теперь выросло настолько, что она могла бы положить голову на его вздымающуюся грудь… С трудом приподнявшись, она легла на него, обхватив обеими руками, чувствуя, как вздымается и опускается его грудная клетка, как дышат легкие, как стучит сердце, а потом ее вновь оплела поблескивавшая в темноте паутина, сотканная из химии, тайн и реальности, – и Роуан погрузилась в темноту, в покой…

Кто-то заговорил с ней тихим, проникновенным голосом:

– Останови кровотечение. Она не могла ответить.

– Ты истекаешь кровью. Останови кровотечение.

– Я не хочу жить, – сказала она.

Дом наверняка объят пламенем. Иди же сюда, старуха, неси свою лампу. Подожги портьеры.

– Я никогда не утверждал, что это невозможно, знаете ли. – Это голос Лемле. – Стоит только предсказать новый шаг в науке, как он неизбежен. Миллионы клеток. Эмбрион – вот ключ к бессмертию.

– Ты все еще можешь убить его, – сказал Петир.

Он стоял над ней, глядя сверху вниз.

– Они плоды твоего воображения, твоего сознания.

– Я умираю?

– Нет, – рассмеялся он тихим, приятным смехом. – Ты слышишь? Я смеюсь, Роуан. Я теперь умею смеяться.

Забери меня в ад. Дай мне умереть.

– Нет, моя дорогая, моя драгоценная красавица, останови кровотечение.

Ее разбудил солнечный свет. Она лежала на полу в гостиной, на мягком китайском ковре. Значит, дом все-таки не сгорел. Чудовищный жар не поглотил его. Особняк каким-то образом выстоял.

В первую секунду она не поняла, что у нее перед глазами.

Рядом сидел мужчина и смотрел на нее. У него была гладкая, чистая кожа ребенка, а лицо взрослого человека, и это лицо напоминало ее собственное. Она еще ни разу не видела человека, который был бы так похож на нее. Впрочем, имелись и различия. Глаза у него были большие, голубые, с темными ресницами, и волосы тоже были темные, как у Майкла. Это были волосы Майкла. Волосы и глаза Майкла. Но стройность он унаследовал от нее. Гладкая, безволосая грудь с двумя яркими розовыми сосками была узкая, как когда-то у нее, в детстве, и руки были тонкие, хотя и мускулистые, и длинные пальцы, которыми он задумчиво поглаживал свою губу, тоже были узкими, как у нее.

Но он был выше ее, ростом с взрослого мужчину. А все его тело покрывала засохшая кровавая слизь…

Она пошевелилась и невольно застонала. Внезапно стон перешел в крик. Поднимаясь с пола, она кричала.

Кричала все громче и громче. Такого дикого крика не породил даже страх прошлой ночью. В этом крике, вырывавшемся из груди, звучал весь ужас того, что она видела и помнила.

Его рука закрыла ей рот и с силой придавила к ковру. Роуан не могла шевельнуться. Крик рвался наружу, как рвота, которой она могла захлебнуться. По телу пробежала конвульсия от глубоко засевшей боли. Она замолкла и лежала обессиленная. Он склонился над ней.

– Больше так не делай, – прошептал он.

Тот же голос. Конечно, это его голос, его неповторимые интонации.

Гладкое лицо казалось абсолютно невинным и выражало только удивление: блестящие щеки без единого изъяна, прямой тонкий нос, огромные голубые глаза, которые смотрели на нее, мигая. Глаза открывались и закрывались, как у того карлика на столе в ее снах. Он улыбался.

– Ты нужна мне, – сказал он. – Я люблю тебя. Ведь я твое дитя.

Чуть помедлив, он убрал руку.

Роуан села. Ночная рубашка стояла колом от засохшей крови. Повсюду был запах крови. Так пахнет в приемном отделении скорой помощи.

Она уселась на ковре, подогнув колени и уставившись на него.

Соски идеальны, да, гениталии тоже идеальны, хотя настоящую проверку они пройдут в постели. Волосы идеальны, да, но как насчет внутренностей? Как насчет взаимосвязанности всех органов?

Роуан придвинулась ближе и принялась рассматривать его плечи, вздымавшуюся грудь, глаза… Но не для того, чтобы поймать его взгляд, – ей было все равно, куда он смотрит, – она просто изучала ткань, из которой он сделан. Положив руку ему на грудь, она прислушалась. Сильные, ритмичные удары.

Он не попытался остановить ее, когда она приложила обе руки к его голове. Череп мягкий, как у младенца, – такой выдержит даже удар, способный убить двадцатипятилетнего мужчину. Интересно, как долго он пробудет в таком состоянии?

Она прижала палец к его нижней губе, открыла ему рот и осмотрела язык. Затем снова опустилась на ковер, безвольно сложив на согнутых коленях руки.

– Тебе больно? – спросил он очень нежно. Он прищурил глаза, и на секунду в его лице промелькнуло что-то взрослое, но это выражение тут же сменилось детским удивлением. – Ты потеряла так много крови.

С минуту Роуан молча смотрела на него.

– Нет, мне не больно, – пробормотала она и потом долго вглядывалась в него, не произнося ни слова. – Мне кое-что нужно, – наконец сказала она. – Мне нужен микроскоп. Я должна взять образцы крови. Я должна посмотреть, из чего состоят теперь твои ткани! Господи, мне столько всего нужно! Мне нужна полностью оборудованная лаборатория. И мы должны уйти отсюда.

– Да. – Он кивнул. – Это следует сделать в первую очередь. Уйти отсюда.

– Ты можешь подняться?

– Не знаю.

– Что ж, нужно попытаться.

Она с трудом встала на колени и, схватившись за край мраморной полки, поднялась с пола.

Роуан взяла его руку и почувствовала крепкое пожатие.

– Ну же, вставай, не думай ни о чем, просто начни двигаться, положись на то, что твое тело знает, что делать. У тебя есть мускулатура – вот, что полностью отличает тебя от новорожденного, у тебя есть скелет и мускулатура мужчины.

– Хорошо, я попробую, – сказал он.

Вид у него был испуганный и в то же время восторженный. Содрогнувшись, он встал сначала на колени, как она, а затем поднялся во весь рост, но тут же оступился и не упал только потому, что поспешно сделал несколько шагов назад.

– У-у-у… – пропел он. – Я хожу, так и есть, я хожу…

Она бросилась к нему, обняла и прижала к себе.

Он затих, глядя на нее сверху вниз, затем поднял руку и ласково провел по щеке – жест неуверенный, совсем как у пьяного, но пальцы мягкие и трепетные.

– Моя красавица Роуан, – сказал он. – Посмотри, у меня на глазах слезы. Настоящие слезы. О, Роуан!

Он попытался высвободиться, чтобы наклониться и поцеловать ее. Она поймала его и помогла удержать равновесие, когда его губы сомкнулись на ее губах. В ту же секунду ее тело испытало чувственное потрясение, что происходило каждый раз при его прикосновении.

– Роуан, – громко простонал он, крепко прижимая ее к себе, и снова покачнулся, так что она едва удержала его.

– Идем, у нас мало времени, – сказала она. – Нам нужно найти безопасное место, где нас никто не знает…

– Да, дорогая, да… Но, видишь ли, все так ново и красиво. Позволь мне опять обнять тебя, позволь поцеловать…

– Нет времени, – сказала она, но шелковые, как у ребенка, губы снова прижались к ней, она почувствовала, как он возбужден, и отпрянула, увлекая его за собой. – Вот так, – сказала она, глядя на его ноги, – не думай об этом. Просто смотри на меня и иди.

На секунду оказавшись в дверном проеме и еще раз обратив внимание на его необычную форму в виде замочной скважины, Роуан припомнила прежние споры о том, что бы это значило. Перед ее глазами прошла вся жизнь, полная несчастий и красоты, борьбы и клятв.

Но теперь это была новая дверь. Это была дверь, которую она мельком видела миллион лет назад, в детстве, когда впервые открыла волшебный том научных трудов. Теперь дверь была открыта, и Роуан больше не интересовали ни ужасы лаборатории Лемле, ни голландцы, собравшиеся вокруг стола в мифическом Лейдене.

Она медленно направила его в открытую дверь и повела вверх по лестнице, терпеливо шагая рядом.

13

Он пытался проснуться, но каждый раз, поднимаясь к поверхности, вновь погружался на дно, забываясь тяжелым сном на мягкой перине. Временами его охватывало отчаяние, но потом отпускало.

Только тошнота окончательно его разбудила. Казалось, он целую вечность просидел на полу в туалете, прислонившись к двери. Его так сильно рвало, что болели ребра. Потом рвать уже было нечем, но тошнота не отпустила.

Голова сильно кружилась. Наконец дверь взломали и подняли его с пола. Он хотел извиниться за то, что машинально заперся, хотел объяснить, что пытался сам открыть дверь… Но слова не шли у него с языка.

Полночь. Он разглядел часы на комоде. Полночь рождественской ночи. Он пытался сказать, что этот час очень важен, но смог лишь подумать о той твари, стоявшей за яслями в алтаре. А потом вновь провалился в сон, упав головой на подушку.

Когда он в следующий раз открыл глаза, с ним говорил доктор, но Майкл никак не мог вспомнить, где он его видел раньше.

– Мистер Карри, вы имеете хоть какое-то представление, что это был за укол?

«Нет. Я решил, что она хочет убить меня. Я думал, что умру».

Но от одной попытки шевельнуть губами ему снова стало плохо. Он только покачал головой, и от этого тоже стало хуже. За окнами, затянутыми инеем, стояла ночная тьма.

– …По крайней мере, еще восемь часов, – говорил доктор.

– Спите, Майкл. Ни о чем не волнуйтесь. Спите.

– Все остальное в норме. Если попросит пить, только прозрачную жидкость. При малейшем изменении…

Подлая ведьма. Все уничтожено. Он улыбался ему из-за яслей. Конечно, это был заветный час. Тот самый час. Майкл понял, что навеки потерял ее. Полуночная месса окончена. Мать плакала, потому что погиб отец. Теперь ничто не будет как прежде.

– Просто поспите. Мы здесь, рядом.

Я проиграл. Я не остановил его. Я потерял ее навсегда.

– Сколько я здесь пробыл?

– Со вчерашнего вечера.

Рождественское утро. Он смотрел в окно, боясь пошевелиться, чтобы снова не затошнило.

– Снегопад прекратился? – спросил он и едва сумел разобрать ответ, что снег перестал идти под утро.

Он приказал себе сесть. Ничего страшного – не то что прежде. Головная боль и легкая расплывчатость перед глазами. Не хуже обычного похмелья.

– Погодите, мистер Карри. Прошу вас. Позвольте мне позвать Эрона. Вас захочет осмотреть доктор.

– Да, прекрасно, но я все равно оденусь.

Вся его одежда была в шкафу. Маленький дорожный несессер в шкафчике в ванной комнате. Он принял душ, борясь с головокружением, быстро побрился одноразовой бритвой и вышел из ванной. Ему хотелось снова прилечь, но он произнес:

– Я должен туда вернуться и выяснить, что там произошло.

– Прошу вас, не торопитесь, – сказал Эрон, – поешьте немного, посмотрите, как будете себя чувствовать.

– Не важно, как я себя чувствую. Вы можете одолжить мне машину? Если нет – поеду автостопом.

Он посмотрел в окно. Снег пока не растаял. Дороги будут опасными. Все равно нужно ехать.

– Послушайте, я не знаю, как благодарить вас за все, что вы для меня сделали.

– Что вы собираетесь предпринять? Ведь вы даже представления не имеете, что может там ожидать. Вчера вечером она предупредила, что если я желаю вам добра, то не должен позволить туда вернуться.

– К черту ее предупреждение. Я еду.

– Тогда и я с вами.

– Нет, вы останетесь здесь. Это дело касается только нас двоих – меня и ее. Подгоните машину, я уезжаю прямо сейчас.

Ему достался громоздкий серый «линкольн». Вряд ли он сам выбрал бы такую машину, хотя мягкие кожаные сиденья были удобны и ход у нее был неплохой, так что он быстро доехал до скоростной магистрали. До развилки Эрон следовал за ним на лимузине. Но теперь, когда Майкл обгонял одну машину за другой, Эрона не было видно.

По обочинам дороги лежал грязный снег, но ледяная корка сошла, а небо над головой было таким голубым, что все вокруг казалось чистым и ясным. Головная боль не отпускала, каждые четверть часа накатывали тошнота и головокружение. Он просто не обращал на них внимания и давил на газ.

Он шел под девяносто на въезде в Новый Орлеан, проехал мимо кладбищ, мимо смешного порождения сюрреализма – крытой спортивной арены «Супердоум», похожей на приземлившуюся среди небоскребов и церковных шпилей летающую тарелку.

На повороте он затормозил слишком резко, и его слегка занесло. Машины едва тащились среди замерзших полосок грязного снега.

Минут через пять он повернул налево, на Первую улицу, и снова машину опасно повело в сторону. Он притормозил и остаток дороги буквально полз по скользкому асфальту, пока не увидел дом, возвышавшийся, словно мрачная крепость, на темном тенистом углу, засыпанном снегом.

Ворота были открыты. Майкл вставил ключ в замочную скважину и вошел в дом.

И… На несколько секунд застыл как вкопанный. Весь пол был в потеках и пятнах крови, на дверной филенке отпечатался кровавый след ладони. Стены покрывало нечто похожее на копоть: густой слой – внизу, потоньше – у потолка.

Запах стоял отвратительный, как в той комнате, где умерла Дейрдре.

Размазанная кровь на пороге в гостиную. Следы босых ступней. Кровь по всему китайскому ковру, на паркете что-то вроде густой слизи, а в другом конце комнаты ель с горящими лампочками – словно рассеянный часовой, слепой и немой свидетель, который не сможет ничего рассказать.

Голова трещала от боли, но это было ничто по сравнению с болью в груди и учащенным биением сердца. По жилам разливался адреналин. Правая рука судорожно сжалась в кулак.

Он повернулся, вышел из зала в коридор и направился к столовой.

В дверном проеме в виде замочной скважины беззвучно возникла фигура и уставилась на него, скользя худой ладонью вверх по косяку.

Странный какой-то жест. Было в этом существе что-то явно неустойчивое, словно оно тоже пошатывалось от потрясений, и, когда выступило вперед на свет с заднего крыльца, Майкл остановился и принялся разглядывать его, пытаясь понять, что же перед собой видит.

Это был мужчина, одетый в мешковатые, помятые брюки и свитер, но Майкл никогда прежде его не видел. Мужчина был высокий, выше шести футов, и непропорционально худой. Брюки были слишком велики для него и, видимо, подвязаны на талии, а старый спортивный свитер из вещей Майкла висел, как туника, на тощей фигуре. У него были густые черные вьющиеся волосы и очень большие голубые глаза, а во всем остальном он напоминал Роуан. Майклу показалось, что он смотрит на близнеца Роуан! Кожа у него была такая же гладкая, молодая, как у Роуан, даже еще моложе, и скулы, как у Роуан, и рот почти такой же, как у нее, только губы чуть полнее и чувственнее. И глаза, пусть даже большие и голубые, смотрели с тем же выражением, что и глаза Роуан… И в том, как этот человек внезапно улыбнулся холодной улыбкой, тоже была Роуан.

Он шагнул навстречу Майклу, но ступал очень нетвердо. От него исходило сияние. Майкл сразу с отвращением понял, что это было: вопреки рассудку, в этом существе с легкостью можно было узнать новорожденного – в нем явственно ощущалась младенческая жизнерадостность. Длинные тонкие руки и шея были гладкими, как у ребенка.

Тем не менее выражение его лица было далеко не младенческим. В нем читались и удивление, и видимость любви, и жуткая насмешка.

Майкл неожиданно бросился к нему и схватил за руки. Он держал его тонкие, жилистые запястья, а когда тот ответил тихим живым смехом, Майкла охватили ужас и недоумение.

«Лэшер жил раньше, жив и теперь, он вновь обрел плоть и победил тебя! Твое дитя, твои гены, твоя плоть и кровь одержали над тобой победу, использовали тебя, спасибо, мой избранный папочка».

Охваченный слепой яростью, Майкл стоял, не в силах шевельнуться, вцепившись в это существо. А оно пыталось высвободиться и внезапно, разведя руки в стороны, выскользнуло, словно птица.

Майкл взревел:

– Ты убил моего ребенка! Роуан, ты отдала ему наше дитя! – с мукой прокричал он, оглушая самого себя. – Роуан!

А это существо метнулось назад, неловко стукнувшись о стену, снова вскинуло вверх руки и расхохоталось. А потом легко нанесло Майклу удар в грудь огромной гладкой лапой, так что он кувырком полетел через обеденный стол.

– Я твое дитя, отец. Отойди в сторону, посмотри на меня!

Майкл с трудом поднялся.

– Еще чего! Я убью тебя!

Он бросился на это существо, но оно протанцевало в кладовку, выгибая спину и вытягивая руки, словно дразня. Потом снова появилось, вальсируя, из кухонной двери. Ноги его заплетались и тут же выпрямлялись, как у Страшилы, набитого соломой. И снова зазвучал этот смех, низкий, глубокий, полный сумасшедшего веселья. Смех был такой же ненормальный, как и взгляд, в котором читались безумие и бесшабашный восторг.

– Ну же, Майкл, разве ты не хочешь познакомиться со своим ребенком? Ты не можешь убить меня! Ты не можешь убить плоть от плоти твоей! Во мне твои гены, Майкл. Я – это ты, я – это Роуан. Я – твой сын!

Майкл снова ринулся на него и отшвырнул к двери террасы, так что загрохотали рамы. На фасаде дома полопались стеклянные колпачки сигнализации, и она сработала, добавив к шуму побоища оглушительный трезвон.

Существо взметнуло длинными паучьими руками, удивленно глядя на Майкла, когда тот сомкнул руки у него на горле, а потом, сжав кулаки, ударило противника в челюсть.

Майкл тут же оказался поверженным, но, стукнувшись о пол, сразу перевернулся и встал на четвереньки. Дверь на террасу была распахнута, сигнализация продолжала звенеть, а эта тварь вертелась и резвилась, пританцовывая, и до отвращения грациозно двигалась к бассейну.

Майкл не оставил своего врага, пошел вслед за ним и краем глаза заметил, как по ступенькам кухни сбегает Роуан.

– Майкл, не подходи к нему!

– Ты сделала это, Роуан! Ты отдала ему нашего ребенка! Он в нашем ребенке!

Майкл замахнулся, но не смог ее ударить. Так и замер, глядя на нее. Она была воплощением ужаса: бледное лицо, мокрые, трясущиеся губы… Содрогаясь от разрывавшей грудь боли, он беспомощно обернулся и злобно посмотрел на тварь.

Лэшер прыгал взад-вперед по заснеженным плитам у самой воды, подернутой рябью. Скосив голову набок, он уперся руками в колени, а потом показал пальцем на Майкла. Его голос, громкий и ясный, заглушал пронзительный звон сигнализации.

– Ты справишься с этим, как говорят смертные. Скоро перед тобой забрезжит свет, как говорят смертные! Ты породил здорового ребенка, Майкл. Я твое произведение. Я люблю тебя. И всегда любил. Любовь всегда определяла мою цель, для меня эти два понятия слились воедино. Так что позволь представиться тебе с любовью.

Когда Майкл шагнул за порог, Роуан кинулась к нему. Он двигался прямо к Лэшеру, скользя по замерзшему снегу, а когда она попыталась остановить его, вырвался из ее рук. Она отлетела в сторону, словно пушинка, и в ту же секунду его шею кольнула резкая боль. Оказалось, что Роуан схватила медаль святого Михаила и разорвала цепочку, которая теперь очутилась у нее в руке, в то время как сама медаль упала в снег. Роуан всхлипывала, умоляя его остановиться.

Сейчас нет на нее времени. Он развернулся и хуком слева нанес мощный удар в висок твари. Это вызвало еще один взрыв смеха у Лэшера даже несмотря на то, что из разорванной раны брызнула красная кровь. Лэшер закружился, скользя по снегу и сбивая железные стулья.

– Посмотри только, что ты наделал! Ты даже не представляешь, что я сейчас чувствую! Я жил ради этой секунды, этой особенной секунды!

Внезапно повернувшись, он схватил правую руку Майкла и больно вывернул ее назад, при этом брови его взлетели вверх, а губы растянулись в улыбке, открывавшей жемчужные зубы и розовый язык. Все новенькое, сияющее детской чистотой.

Майкл нанес еще один удар левой, направленный Лэшеру в грудь, и услышал хруст костей.

– Так тебе нравится это, злобная тварь? Умри, сукин сын! – Майкл плюнул в него и еще раз ударил левой, так как правая была по-прежнему вывернута у него за спиной. Изо рта чудовища полилась струйка крови. – Да! Теперь у тебя есть плоть… так пусть она умрет!

– Я теряю с тобой терпение! – взвыл Лэшер, злобно оглядывая свитер, заляпанный кровью из разбитой губы. – Посмотри, что ты наделал в своем праведном гневе, строгий папаша!

Он толкнул Майкла вперед, стараясь сбить с ног, не ослабляя железной хватки.

– Тебе нравится? – кричал Майкл. – Тебе нравится, когда у тебя течет кровь? – гремел он. – Кровь моего ребенка, моя кровь! – Не в силах освободить правое запястье, он вцепился левой рукой в горло врага, пережав ему трахею, и ударил коленом в пах. – О, она обо всем позаботилась, когда делала тебя, – трубопровод в порядке!

На секунду перед его глазами мелькнула Роуан, но на этот раз ее сбила с ног эта тварь, когда отпустила наконец Майкла. Роуан упала на балюстраду.

Тварь голосила от боли, закатывала голубые глаза. Не успела Роуан подняться, как Лэшер снова бросился в атаку, втянув голову в плечи:

– Вот как ты меня учишь, отец. Что ж, наука хорошая!

Слова утонули в рычании, когда он бросился на Майкла и головой нанес тому удар в грудь. Майкл полетел в бассейн.

Раздался оглушительный крик Роуан, гораздо громче и пронзительнее, чем сирена сигнализации.

Майкл упал в ледяную воду. Он опускался все ниже и ниже, на самое дно, глядя на блестевшую над ним голубую поверхность. Дыхание перехватило от шока, вызванного холодом. Неподвижный, не в состоянии шевельнуть рукой, он почувствовал, как его тело коснулось дна.

Тогда в отчаянной судороге он попытался вынырнуть, но намокшая одежда тянула его вниз, словно за нее хватались чьи-то руки. А когда его голова прорвала поверхность воды и оказалась в слепящем свете, он почувствовал еще один мощный удар и вновь ушел под воду, откуда ему уже было не вынырнуть – он мог лишь размахивать руками, тщетно цепляясь за тварь, которая удерживала его голову, и глотать хлынувшую в горло ледяную воду.

И опять это случилось, опять он тонет, и опять эта холодная, холодная вода. Нет, только не это, только не это… Он попробовал закрыть рот, но грудь разрывалась от невыносимой боли и вода лилась в легкие. Руки больше ничего не могли нащупать над головой, он уже не различал цвета, не видел свет – он вообще потерял все ощущения. На секунду перед глазами снова возник Тихий океан, бесконечный и серый, и тусклые огни на побережье, которые исчезали за вздымавшимися волнами.

Внезапно его тело расслабилось, он перестал отчаянно бороться: не дышал, не пытался всплыть, ни за кого не цеплялся…

Собственное тело больше ему не принадлежит. Его охватывает знакомое чувство легкости и наивысшей свободы. Только сейчас он не поднимается вверх, не парит в пространстве, как когда-то давно, уносясь в свинцовое небо, к облакам, откуда видна земля с ее миллионами крошечных живых существ…

На этот раз он оказывается в бесконечном туннеле, который его засасывает в душную темноту. В полной тишине Майкл безвольно куда-то погружается, испытывая лишь смутное удивление.

Наконец вокруг него вспыхивает яркий красный свет. Знакомое место. И барабаны, да, он слышит барабаны… Знакомая барабанная дробь, звучавшая во время парада Марди-Гра, когда под конец утомительной ночи маршировали барабанщики, и отблески пламени не что иное, как свет факелов под скрюченными ветвями дубов… А его страх все тот же, что и в детстве… Все вернулось, все, чего он боялся, сейчас происходит. Это не просто обрывок сна, не видение, возникшее в момент прикосновения к ночной рубашке Дейрдре… Все вокруг него происходит сейчас…

Он падает на земную твердь в клубах пара, а когда пытается встать, то видит, что дубовые ветви проросли сквозь потолок гостиной, обвивая люстры спутанными зелеными побегами и окаймляя высокие зеркала. Дом на Первой улице. В темноте извиваются бесчисленные силуэты. Он шагает прямо по ним! В тени и в отблесках пламени извиваются и прелюбодействуют серые обнаженные тела, лиц не видно из-за клубов дыма. Но он знает, кто эти люди. Чья-то юбка из тафты скользнула по его руке. Он спотыкается и пытается удержать равновесие, но рука просто проходит сквозь горящий камень, а ступни погружаются в дымящуюся мерзость.

К нему приближаются монахини, выстроившиеся кружком. Высокие фигуры, одетые в черное, с белыми жесткими апостольниками – монахини, чьи имена и лица он знает с детства. Позвякивая четками и гулко вышагивая по сосновому полу, они подходят и смыкают круг. Вперед выходит Стелла с горящими глазами и завитыми, напомаженными волосами. Она неожиданно тянет его к себе.

– Оставь его, он сам справится, – говорит Джулиен. Вот и он, собственной персоной: вьющаяся седая шевелюра, маленькие блестящие черные глазки, безукоризненный костюм. Он улыбается и манит рукой. – Ну же, Майкл, поднимайся! – Тот же сильный французский акцент. – Теперь ты с нами, все кончено, перестань бороться.

– Да, поднимайся, Майкл, – произносит Мэри-Бет, мазнув его юбкой по лицу. Высокая статная женщина с седыми волосами.

– Ты теперь с нами, Майкл.

А это Шарлотта, блондинка с пышной грудью, выпирающей из декольте. Пытается поднять его, но он сопротивляется, и его рука беспрепятственно проходит сквозь ее тело.

– Перестаньте! Прочь от меня! – кричит он. – Убирайтесь вон!

На Стелле одна лишь тонкая сорочка, спадающая с плеча, полголовы залито кровью, вытекшей из пулевой раны.

– Брось, Майкл, дорогой, ты теперь останешься здесь навсегда. Разве ты не понял? Все кончено, дорогой. Ты отлично потрудился.

Барабанная дробь все ближе и ближе, диксиленд наигрывает похоронную песню, в дальнем углу комнаты стоит открытый гроб с зажженными вокруг свечами. Портьеры вот-вот загорятся от пламени свечей – и весь дом сгорит дотла!

– Бред! Ложь! – кричит Майкл. – Опять ваши фокусы!

Он пытается встать, пытается убежать, но, куда бы он ни взглянул, везде видит окна, двери в форме замочной скважины, ветви дуба, пробившие потолок, стены и весь дом, превратившийся в огромную чудовищную ловушку, окруженную корявыми деревьями, языки пламени, отражающиеся в высоких узких зеркалах, диваны и стулья, заросшие плющом и цветущими камелиями. По всему потолку разрослась бугенвиллея, свесившая плети до мраморных каминов, и дрожащие пурпуровые лепестки осыпаются прямо в дымящееся пламя.

Внезапно его по лицу ударяет тяжелая, как доска, рука монашки. Он приходит в ярость от боли и потрясения.

– Что ты такое говоришь, мальчишка?! Разумеется, ты здесь! Вставай! – вопит она. – Отвечай мне, мальчишка!

– Прочь от меня! – Он толкает ее в панике, но рука проходит насквозь.

Джулиен стоит рядом, сцепив руки за спиной и покачивая головой. А за ним стоит красавец Кортланд. Он насмешливо улыбается, совсем как отец Майкла, с тем же выражением лица.

– Майкл, тебе должно быть совершенно очевидно, что ты превосходно со всем справился, – произносит Кортланд. – Ты затащил ее в постель, привез сюда и сделал ей ребенка. Это именно то, что от тебя требовалось.

– Мы не хотим ссориться, – говорит Маргарита, протягивая к нему руки. Волосы свисают ей на лицо, совсем как у старой ведьмы. – Мы все на одной стороне, mon cher. Вставай, будь добр, идем с нами.

– Хватит, Майкл, ты сам заварил эту кашу.

Простушка Сюзанна, моргая огромными глазами, помогает ему подняться. Сквозь ее грязные лохмотья просвечивает голое тело.

– Да, ты сам виноват, сынок, – говорит Джулиен.– Eh bien, вы оба славно потрудились, ты и Роуан, и выполнили в точности все, ради чего родились.

– А теперь ты можешь вернуться вместе с нами, – подхватывает Дебора. Она разводит руками, чтобы все расступились. За ее спиной поднимается пламя, и дым клубится над головой. На фоне синего бархатного платья мерцает и подмигивает изумруд. Девушка с картины Рембрандта, прелестница с румяными щеками и голубыми глазами, такая же прекрасная, как драгоценный камень. – Разве ты не понял? В этом и заключалось соглашение. Теперь, когда он вернулся, мы все сможем сделать то же самое! Роуан знает, как вернуть нас. Тем же способом, каким вернула его. Нет, Майкл, не борись. Ты хочешь остаться с нами, на земле, и ждать своей очереди, иначе ты просто умрешь навсегда.

– Теперь мы все спасены, Майкл, – вступает хрупкая Анта, маленькая, как девочка, в своем простеньком платьице в цветочек. По лицу ее течет кровь из раны на голове. – Ты даже не представляешь, как долго мы ждали. Здесь теряется чувство времени…

– Да, спасены, – вторит Мари-Клодетт.

Она сидит на большой кровати с четырьмя столбиками, рядом с ней – Маргарита. Языки пламени охватывают столбики, поглощая балдахин. Позади кровати стоят Лестан и Морис и смотрят на все происходящее со слегка скучающим выражением на лицах… Пламя лижет края их расклешенных сюртуков с ярко начищенными медными пуговицами.

– Наше имение в Сан-Доминго сожгли дотла, – говорит Шарлотта, ловко расправляя складки прелестного платья. – А река затопила старую плантацию.

– Зато этот дом выстроен на века, – мрачно заключает Морис, оглядывая потолок, лепнину и покосившиеся люстры. – Благодаря твоим стараниям у нас есть это безопасное и чудесное место, где мы можем подождать своей очереди, чтобы вернуться к жизни.

– Мы так рады, что ты с нами, дорогой, – со скучающим видом замечает Стелла, выставляя напоказ бедро. – Ты ведь не захочешь упустить такой шанс.

– Я вам не верю! Это все неправда, это мираж! Майкл разворачивается и проходит головой сквозь стену нежного персикового цвета. Папоротник в горшках падает на пол. Парочка, извивавшаяся перед ним, огрызается, когда его нога пронзает их насквозь: спину мужчины и живот женщины.

Стелла с хохотом бросается к обитому атласом гробу, укладывается в него и тянется за бокалом шампанского. Все громче звучат барабаны. Отчего же дом не загорается, если везде огонь?

– Потому что это ад, сынок, – отвечает монахиня, поднимая руку, чтобы снова его ударить. – Огонь просто горит и горит себе.

– Прекратите, отпустите меня!

Он налетает на Джулиена, падает, горячее пламя вскидывается, опаляя лицо. Но монашка уже успела схватить его за воротник. В руке у нее медаль святого Михаила.

– Это ты уронил? А я ведь тебе велела беречь ее. И где я ее нахожу? На земле – вот где я ее нахожу!

И опять со всей силы хлопает его по щеке. Майкл разъярен. Она трясет его, а он падает на четвереньки и не может от нее отбиться.

– Единственное, что ты можешь сейчас сделать, – это остаться с нами, а затем вернуться! – говорит Дебора. – Разве не понятно? Дверь открыта. Сейчас это вопрос времени. Лэшер и Роуан проведут нас. Сначала Сюзанну. Потом пойду я. А потом…

– Э, погодите-ка, я не согласна с таким порядком, – возражает Шарлотта.

– Я тоже, – возмущается Джулиен.

– Кто тут говорит о порядке?! – ревет Мари-Клодетт, отбрасывая в сторону плед и двигаясь к краю кровати.

– Ну почему вы такие глупые?! – со скучающим видом восклицает Мэри-Бет. – Господи, все ведь уже свершилось. Переход теперь можно осуществлять бесконечное число раз. Вы только представьте, какой будет исключительный результат, когда соединятся измененная плоть с измененными генами. Это настоящий переворот в науке, не имеющий себе равных по гениальности.

– Все естественно, Майкл, и понять это означает постичь суть жизни, понять, что все в этом мире… м-м-м… более или менее предопределено, – объясняет Кортланд. – Разве ты не знал, что был в наших руках с самого начала?

– Это самое важное, что ты должен понять, – резонно заявляет Мэри-Бет.

– Пожар, убивший твоего отца, – продолжает Кортланд, – был вовсе не случаен…

– Не говорите мне этого! – вопит Майкл. – Вы не сделали ничего подобного. Я не верю. Я не принимаю такое объяснение!

– …Чтобы ты оказался в нужном месте. И позаботились о том, чтобы в тебе было необходимое сочетание ума и обаяния, чтобы ты привлек ее внимание и заставил быть менее осторожной…

– Нечего тут с ним разговаривать, – резко обрывает всех высокая монахиня, звякнув четками, висевшими на широком кожаном поясе. – Он неисправим. Предоставьте его мне. Я выбью из него огонь пощечинами.

– Все это неправда, – возражает он, пытаясь защитить глаза от яркого пламени. А барабаны тем временем уже стучат у него в висках. – Никакое это не объяснение! – кричит он. – Вовсе не окончательное толкование! – При этом он умудряется перекричать даже барабаны.

– Майкл, я предупреждала тебя, – слышится жалобный, тихий голосок сестры Бриджет-Мэри, выглядывающей из-под локтя злобной монахини. – Я говорила, что на этих темных улицах водятся ведьмы.

– Иди сюда сейчас же, выпей шампанского, – говорит Стелла. – И прекрати выдумывать все эти сцены из ада. Разве не понятно, что когда ты связан с землей, то сам создаешь свое окружение.

– Да, из-за тебя здесь все так уродливо! – жалуется Анта.

– Нет здесь никакого пламени, – вновь вмешивается в разговор Стелла. – Оно только в твоей голове. Лучше станцуем под барабаны. О, как я люблю такую музыку! Мне так нравятся твои барабаны, твои сумасшедшие барабаны Марди-Гра!

Он взмахивает обеими руками, легкие жжет огнем, грудь, кажется, вот-вот лопнет.

– Ничему не верю. Это все его трюки, невинные шутки, это все его фокусы…

– Нет, mon cher, – говорит Джулиен, – мы окончательный ответ, мы смысл пророчества.

Мэри-Бет печально качает головой, глядя на Майкла.

– Мы всегда существовали.

– Черта с два!

Наконец ему удается подняться. Увернувшись от очередной пощечины, он вырывается из цепких рук монахини, проскальзывает сквозь нее – и вот он уже проносится сквозь Джулиена, на секунду слепнет, но тут же освобождается от его плотного тела, не обращая внимания на смех и барабанный бой.

Монахини смыкают ряды, но он преодолевает и это препятствие. Сейчас его ничто не остановит. Он видит выход, видит свет, льющийся из двери – замочной скважины.

– Не поверю! Ни за что!..

– Дорогой, вспомни, как ты тонул первый раз. – Рядом с ним внезапно оказывается Дебора и пытается поймать его за руку. – Мы все тебе объяснили до того, как ты умер, рассказали, что ты нам нужен, и ты согласился, хотя, разумеется, сознавали, что ты просто боролся за жизнь и лгал нам. Видишь ли, мы все понимали, и если бы не заставили тебя обо всем забыть, ты бы никогда, никогда не исполнил…

– Вранье! Лэшер все врет!

Он освобождается и от Деборы.

До двери остается несколько футов – он справится. Майкл бросается вперед, снова спотыкается, так как весь пол завален телами и ему приходится шагать по спинам, плечам, головам Глаза слезятся от едкого дыма. Он все ближе и ближе подбирается к свету.

В дверях возникает фигура. Ему знаком этот шлем, эта длинная пелерина, ему знаком этот костюм. Да, все очень знакомое.

– Я иду! – кричит Майкл.

Но губы его едва шевелятся.

Он лежал на спине. Тело вновь и вновь пронзала боль, а вокруг смыкалась морозная тишина. И небо над головой было голубым до головокружения. Он услышал мужской голос над собой:

– Вот так, сынок, дыши!

Да, ему знакомы этот шлем и пелерина, потому что это костюм пожарного. Он лежал у бассейна, растянувшись на холодных плитах, грудь жгло, руки и ноги болели. Пожарный склонился над ним и приставил к его лицу прозрачную маску, а сам давил на кислородную подушку. Пожарный, похожий на его отца, снова произнес:

– Вот так, сынок, дыши!

Остальные пожарные стояли вокруг – темные фигуры на фоне плывущих облаков. Все они казались знакомыми благодаря шлемам и костюмам, все подбадривали его голосами как у отца.

Каждый вдох причинял ему острую боль, но он все равно тянул воздух в легкие, а когда пожарные подняли его, закрыл глаза.

– Я здесь, Майкл, – сказал Эрон, – я рядом. Боль в груди становилась невыносимой, сдавливала легкие, и руки онемели, но темнота была чистой и тихой, а носилки словно плыли по воздуху, когда его катили к машине.

Переговоры, споры, треск радиостанции. Все это теперь не имело значения. Он открыл глаза и увидел яркое небо над головой. Он проехал мимо замерзшей бугенвиллеи с мертвыми цветками, с которой свисали капающие сосульки. Носилки выехали за ворота, подпрыгивая на неровных плитах.

Кто-то плотнее прижал маску к лицу Майкла, когда его заносили в машину.

– Срочная кардиология, едем прямо сейчас, требуется…

Майкла с ног до головы укутали одеялами.

Голос Эрона, а потом еще чей-то:

– Снова остановка сердца! Проклятье! Пошел!

Захлопнулись дверцы «скорой помощи», его тело качнулось, когда машина отъехала от обочины.

Кто-то нажал на его грудь кулаком – раз, два, еще раз… Накачиваемый через прозрачную маску кислород входил в тело холодной струей.

Сигнализация все еще работала, а может, это выла сирена кареты «скорой помощи» – звуки шли откуда-то издалека, словно отчаянные крики птиц ранним утром, словно карканье ворон на больших дубах, царапающих розовое небо в темной, глубокой, поросшей мхом тишине.