Невеста для Бессмертного

Глава 5. Девушка с косой. Искушение Марьванны

Марьванна была нашим человеком, и привычная работа поглотила ее целиком. Остро отточенным серпом она кромсала заросли, сопя и фыркая в них, как жестокий носорог на берегу Нила, и так увлеклась, что все происходящее ей уже не казалось чем-то странным и необычным. Ну, полынь, ну отвар – что такого?

Где-то в темноте фыркал кот, обнюхивая местные кошачьи столбы объявлений, и в целом царила идиллия, пока в едко пахнущих горечью кущах не появился еще один, вражеский и жестокий, носорог, хрустящий сухостоем и крадущийся в темноте как армия Колчака по широкому полю в лунную ночь. Марьванна прекратила свои разрушительные сельхозработы и затаилась, словно Чапаев с пулеметом в засаде. В воздухе приторно запахло дешевыми духами «Незабудка», соперничающими своей ядреностью с забористым дихлофосом. Зловещий запах этот родил в сердце Марьванны тоску и жестокость, в приближающемся человеке она учуяла врага. Явно назревал бой.

Светила луна.

– Ты чего это, Маш, на ночь глядя, – раздался из темноты коварный и подлый. Слащаво-приторный голос кривоногой Колесничихи, которая прокралась за Марьванной естественно шпионить. – Никак пустырь решила облагородить? Бурьян порубить, цветы посадить? Ну да, ну да… это верно, это правильно, это хорошо. Кавалер-то твой все цветы переломал… Тебе за него отвечать, огрехи его исправлять.

Колесничиха явно злорадствовала; в каждое слово она влила яду и нехорошего, снисходительного и высокомерного удовлетворения очень щедро, так щедро, будто собралась писать свою книгу «Преступление и наказание» с Марьванной в главной роли.

Марьванна, малодушно не вынеся первой же провокации, пылая от праведного гнева, с громким хрустом разогнулась, выдав место своей засады и испепеляя взглядом заросли, где по ее мнению, скрывалась Колесничиха, вещающая о правильности вещей сладким голосом крокодила-людоеда.

Марьванна Колесничиху не любила. И не только из-за извечного соперничества за сердце ловеласа-Андрюхи, но и за повышенную ядовитость соперницы, замаскированную под добродетель. Вот, вроде, говорит Колесничиха все верно и правильно, но отчего-то от ее слов всегда изжога возникает и нервы трещат, как канаты в шторм.

Еще интеллигентка-Колесничиха, словно тля, выделяющая сладкий сок для муравьев, любила лебезить передо всеми соседями, особенно почему-то перед зловредным Петровичем. Ему патоки ее речей перепадало больше всех. Некоторое время Петрович даже с интересом поглядывал на приветливо улыбающуюся Колесничиху, как мартышка на приманку в силке. За ним подуманная Колесничиха даже окурки подметала. И здоровалась с ним так вежливо-сладко, что одно время Марьванна подумала, что половой гигант Петрович купится на ее приветливость, бросит свою любовницу, переметнется на одинокую Колесничиху.

Вечерами, думая, что никто не слышит, они долго и интимно беседовали на всяческие отвлеченные темы, Петрович – снизу, растаптывая остатки георгинов и дымя своим отвратительным табаком, Колесничиха – сверху, с балкона, прижимая ручки к груди и дрожа от переполнивших ее чувств искусственными цветами на шляпе. Марьванна, на своем балконе затаившись в зарослях цветов, покатывалась со смеху. Их можно было слушать как оперу о любви двух тоскующих сердец. «Аида» и «Тоска» были в пролете.

Но отчего-то соития двух трепетных душ не произошло. Прелести кривых ног Петровича не завлекли, рецепты яблочных пирогов не возымели действия, а может, у Петровича кой-где слиплось от писклявого ласкового сладкого голоска. Да только однажды вместо очередной арии Дидо Петрович шарахнулся от своей подруги, как от прокаженной, и больше восторженных дифирамбов под окнами не выл.

И оттого речь Колесничихи стала еще слаще и еще ядовитее – примерно как мышьяк.

«Ему ни слова поперек не сказала! – зло подумала Марьванна, припоминая нежные ростки по весне, которые Петрович намеренно топтал грязными сапожищами. – А моему Коше стоило нечаянно разок упасть – все, я должна обществу больше, чем внешний долг Америки!»

Колесничиха же от несправедливости судьбы страдала. Она искренне не понимала, почему люди от нее шарахаются, это ее обижало. Андрюха, Петрович…

А вот с Марьванной у обоих стариков была химия. Это было заметно, ясно не только Колесничихе – всем. А теперь еще и молодой ухажер у Марьванны появился! Конечно, этак можно и от зависти помереть. Яд надо было срочно слить. Сцедить излишки в бурьян.

И Колесничиха, преисполненная древней, как мир, жаждой мести пошла в ночь, в дикие шумящие заросли, чтоб сжечь нафиг Марьванну своим злословием, как мстительный вьетнамец американскую армию напалмом. Сжечь насмерть, дотла, заставив ее корчиться в предсмертных муках. Словно убийца-ниндзя, ловкий как обезьяна, выступила она против Марьванны, и та встала, как бесстрашный самурай, ищущий смерти, против луны, зловеще опустив свое оружие и ожидая нападения врага.

– Вот тут, Маш, еще и репей растет, – угодливо подсказывала Колесничиха, хрустя в темноте кривыми ногами и быльем. – Руби его. И клены вон, молодая поросль. Ну, чего встала-то? Трава сама себя не вырвет.

– Нет, – хриплым кровожадным голосом ответила непокорная Марьванна, сжимая свой серп с видом убийцы и молясь, чтобы Колесничиха сию минуту замолкла. Воображение рисовало ей кровавые картины расправы, в которых серп вспарывал раз за разом тощее дряблое горло ехидной старухи и неспешно, как нож матерого наемника Рэмбо, вытирался о потоптанную шляпу с цветами… – Мне нужна только полынь.

– Ой, а чего это? – наивно защелкала веками Колесничиха. Это щелкание, наверное, и на окраине города слышно было. – Зачем это?

– Кошечка заблохастела, – в воображении Марьванны свирепо лязгнуло скрестившееся оружие противниц. – Отварить хочу полыни и выкупать.

– Откуда ж блохи у твоей кошечки, – ядовито поинтересовалась Колесничиха, полагая, что ловит Марьванну на лжи и оттого торжествуя, – она ж на улице не была!

– Ты вот тоже замужем не была, – жестоко парировала беспощадная Марьванна, – а сын у тебя есть! Откуда б?

Бесстрашный самурай умело отбил первую атаку; сюрикэны ниндзя ударились об острый меч его злословия и вернулись, поразив самого ниндзя.

Колесничиха во тьме предсмертно захрипела, давясь ядом и воображаемой кровью от смертельной раны, нанесенной ей Марьванной. Это был удар ниже пояса. Все отлично знали, что сына добродетельная Колесничиха, прикидывающаяся кроткой целомудренной овечкой, нагуляла и вдруг родила как-то внезапно для самой себя. Кто был отцом – неизвестно. Он испарился из жизни наивной Колесничихи быстрее Андрюхи, не простившего своей поклоннице такого коварства и измены.

Всю приветливость с Колесничихи как ветром сдуло.

– Старая дура! – нервно выкрикнула во мраке страдающая Колесничиха. Ее топорный удар был слишком прямым, Марьванна отразила его недрогнувшей рукой.

– Сама дура! – выкрикнула она, кровожадно потрясая серпом. Наверное, только его опасное сверкание спасло ее от немедленного нападения Колесничихи, не то бабка, уличенная во блуде, набросилась бы на Марьванну и проредила ей кудри.

– Ведьма! – восхитился злобностью Марьванны кот, сидящий в кустах и с радостью наблюдающий перепалку.

Крики сражающихся разносились над полем брани в целом и над всем спящим микрорайоном в частности. Они просто не могли не привлечь постороннего внимания, и скоро на дорожке, ведущей к месту боя, заскрипели чьи-то шаги.

Колесничиха, которой терять было нечего, подхватив юбку, бросилась прочь, не желая быть застигнутой и уличенной в ночной ругани. Марьванна же бежать не могла. Нарубленная полынь ворохом лежала на земле, и кинуть ее означало отказаться от задуманного. А это в планы Марьванны не входило.

Светила луна.

Собирая горько воняющие стебли, пыхтящая, как голодный бегемот Марьванна по характерному шарканию по дорожке опознала Андрюху. Он хромал с тех самых пор, как молодым еще получил заряд соли в задницу, убегая голышом от чужой жены. Соль рассосалась, шок – никогда. И Андрюха волочил ногу лет этак тридцать. Но даже этот судьбоносный выстрел не поубавил в нем желания до чужих женщин. Вероятно, в детстве ему не объяснили, что брать чужое не хорошо, вот он и отрывался по полной всю свою жизнь.

– Кто тут? – строго, словно часовой на границе, крикнул он, останавливаясь и приглядываясь. – Что шумите? Мария – ты, что ли?

Марьванна ответила суровым сопением, которое Андрюха не мог спутать ни с каким другим. Звуки родного голоса тотчас запустили сложную химическую реакцию в его организме, вследствие чего Андрюха приосанился и частично перестал хромать.

– Какая ты темпераментная, Маша, – воркуя голубем, продолжил Андрюха, косолапо подгребая к Марьванне. Глазки его в свете луны блестели масляно, похотливо. – Все воюешь, неугомонная… Чего с Иркой-то опять не поделили? Обижает она тебя, да? Так ты только скажи, мы ее пропесочим на общедомовом собрании… не дадим уж небось тебя в обиду-то. А хочешь, – Андрюха интимно понизил голос до регистра Элвиса Пресли, – я к тебе на чай загляну? Поддержу, так сказать…

«Чтоб тебе пусто было, – со злостью подумала Марьванна, сгребая свою добычу. – Что вас всех сейчас-то прорвало, когда мне личную жизнь налаживать приспичило?!»

Вообще, предложение Андрюхи было более чем заманчивым и более чем понятным. Все его визиты на чай в молодости оканчивались бурной любовью с криками и странной, загадочной связью на полгода, год. Он возникал внезапно, как айсберг перед «Титаником», и, упившись страстью, так же внезапно исчезал на несколько лет, оставив Марьванну в недоумении у разбитого корыта. И сейчас он, по сути, предлагал ей то же самое – тряхнуть стариной напоследок.

Раззадоренный внезапным появлением в жизни Марьванны постороннего мужика, Андрюха тотчас решил, что надо отбить свою женщину у чужака – а он таки считал Марьванну своей женщиной, – чтоб показать, кто в доме хозяин. Посостязаться, значит, с пришельцем, полностью уверенный в своем превосходстве.

И Марьванна это прекрасно понимала.

Соображая, что, вероятно, таких предложений больше не поступит, Марьванна совершенно четко поняла, что ей уж совсем скоро семьдесят. И впереди – одинокая старость, тихие вечера и тишина, которую разбавляет только бормотание телевизора. А предложение Андрюхи – это впрыск адреналина, это минимум полгода, гарантированно отнятых у безжалостного одиночества. Полгода времени, потраченного на новые платья, на помаду и кручение-верчение перед зеркалом. Полгода…

А Кощей не факт что приворожится. Совсем не факт. Отвар, ради которого Марьванна ночью бесстрашно вышла на пустырь, мог не сработать, красавчик-Кощей и вовсе мог подцепить себе молодку и свалить в зеркало прям завтра, и все кончилось бы так же стремительно, как и началось, но… а как же все-таки Кощей? Как же его неприветливая, суровая и строгая красота, как же его серьезные намерения?! Как же любовь всей ее, Марьванны, жизни?! Неужто можно ее предать?! За банальный, ни к чему не обязывающий перепихон со старым потаскуном?!

К девичьей гордости присоединился ген добродетельной верности. Раньше он срабатывал только на Андрюху, но теперь, оказавшись ночью лицом к лицу с коварным соблазнителем и встав перед выбором, ген этот почему-то поддержал добродетель и помог добить поверженный ген рецессивного блядства, вероятно даже ногами. Андрюхе он при этом цинично показывал оскорбительные факовые комбинации из пальцев, и Марьванна, прислушавшись к этой борьбе в своей душе, лишь тоскливо вздохнула.

– Нет уж, – грубо ответила она. – Есть теперь, кому мои чаи распивать. Благодарствую.

Ничто так не заводит мужчину, как отказ желанной женщины.

Это как бутерброд с колбасой, который проносят мимо твоего рта. Это как самая тонкая интимная игра. Как вызов; как объявление войны. Ответ Марьванны, этой соблазнительной сердитой чертовки, завел Андрюху как откровенный танец Джениффер Лопез своим лопезом. Это было ново и маняще; старые чресла бывалого ловеласа воспламенились от желания поставить негодяйку к стенке и расстрелять ее без права на помилование.

– Ты это о прыгуне? – небрежно поинтересовался Андрюха, заходя к Марьванне с тыла и пытаясь прихватит ее за несговорчивый лопез. – Да брось ты, Маняша… какой там чай… Хочу прямо сейчас, прямо здесь…

Марьванна от растерянности окаменела. Еще никогда ее не пытались изнасиловать на пустыре в полыни, и тело ее предало – окаменело, превратившись в бесчувственное полено. Марьванна и руки не могла поднять.

Вот это предательство так предательство! Засада!

Светила луна.

– Слышь, отец, – раздался из зарослей страшный, хриплый и преступный голос. – Закурить есть? А если найду?

Слова эти возымели волшебное действие. В миг горячий альфа-самец- перестарок испуганно скукожился, убрал похотливые потные руки от задницы Марьванны и припустил с такой скоростью по дорожке, что стало совершенно ясно, что он чудесным образом вылечился от хромоты. Клин клином, как говорится…

С громким криком Марьванна отошла от ступора и махнула в сторону с предполагаемым нападающим своим серпом, но в ответ услышала лишь знакомое гаденькое хихиканье.

– Ты чего, – покатываясь со смеху, стонал черный кот, утирая слезящиеся глаза лапой, – это ж я! Ну, развоевалась, чисто валькирия! Собирай давай свое сено, пошли до дома, что ли…