Невероятный уменьшающийся человек

Глава 13

«Жизнь в кукольном домике» — так называлась одна из глав его книги. Последняя глава. Завершая ее, Скотт понял, что не сможет больше писать: самый маленький карандашик становился в его крошечных ручках бейсбольной битой. Он решил воспользоваться магнитофоном, но к тому моменту, когда получил его, голос его так ослаб, что и такая запись сделалась уже невозможной.

Но это было позже. А когда Лу однажды вошла в комнату, держа в руках громадный игрушечный дом, в Скотте было еще десять дюймов росту. Он отдыхал на подушечке — под кушеткой, чтобы Бет случайно не наступила на него. Скотт увидел, как Лу поставила домик на пол, и выбрался из-под кушетки. Лу опустилась на колени и наклонилась, приставив ухо к его рту.

— Зачем ты принесла это? — спросил он.

Лу ответила очень тихо, чтобы звук ее голоса не повредил барабанные перепонки мужа:

— Я думала, он тебе понравится.

Скотт собирался сказать, что ему этот домик совсем не нравится, но, взглянув на профиль Лу, пробормотал:

— Очень милый.

Это был игрушечный домик высшего класса. Теперь, когда его книга издавалась и переиздавалась, они могли позволить себе эту роскошь.

Он подошел к игрушке и поднялся на крыльцо. Странное чувство охватило его, когда его руки легли на сделанные под железо перильца, — странное чувство, как тогда, в ту ночь, на ступеньках фургона Клариссы.

Толкнув дверь, Скотт вошел в дом и закрыл ее за собой. Первой комнатой была просторная гостиная с легкими занавесками на окнах. Игрушечный камин, паркетный пол, окна, широкие подоконники, подсвечники — приятная комната, за исключением одной вещи: одной стены не было. И через эту отсутствующую стену он увидел наблюдавшую за ним с мягкой улыбкой Лу.

— Нравится тебе?

Скотт прошел через комнату и, остановившись там, где следовало бы быть стене, спросил:

— А мебель?

— Она в... — начала было Лу, но, заметив, что он вздрогнул от грома ее голоса, добавила очень тихо: — Она в машине.

— Понятно.

Скотт вернулся в комнату.

— Я сейчас принесу. А ты осмотри дом.

Лу пошла, ее тяжелые шаги сотрясали пол настоящей гостиной. Потом хлопнула настоящая входная дверь.

Скотт пошел осматривать свой игрушечный домик.

К полудню вся мебель была расставлена, и Скотт попросил Лу придвинуть его дом к стене за кушеткой, чтобы в нем стало как бы четыре стены и можно было чувствовать себя в безопасности. Бет строго-настрого было запрещено подходить к домику, но кошка вполне могла бы в него забраться.

Скотт также попросил Лу протянуть в домик провод, чтобы подключить маленькую лампочку с елочной гирлянды. При всем своем энтузиазме Лу забыла про необходимое ему освещение. А Скотту очень хотелось, чтобы в его домике был еще и водопровод, но это было, конечно, невозможно.

Скотт переехал в игрушечный домик, где явно не хватало комфорта, ведь куклы в нем не нуждаются. Креслица, даже в гостиной, были с прямыми спинками и очень неудобные: не хватало мягких сидений. На кровати не было ни сетки, ни матраса Лу сшила из лоскута материи матрасик, набив его ватой, чтобы Скотту не пришлось спать на жестком дереве.

Жизнь в кукольном домике не была настоящей жизнью: можно было сколько угодно сидеть за сияющим пианино, желая поиграть, но пальцы перебирали только нарисованную клавиатуру пустого ящика; можно было пойти на кухню и в поисках завтрака безуспешно дергать ручку холодильника, сделанного из цельного куска пластмассы или поворачивать без всякого толку ручки на плите — и вечности не хватило бы, чтоб вскипятить на ней кастрюльку воды; можно было до посинения крутить водопроводные краны, ожидая, что из них вдруг чудесным образом что-нибудь потечет; можно было снова и снова класть одежду в крошечную стиральную машину и доставать ее оттуда точно такой же сухой и грязной; можно было даже положить настоящие деревянные щепочки в камин и зажечь их, но тогда пришлось бы спешно спасаться от дыма, потому что настоящего дымохода не было.

И наступила ночь, когда ему пришлось снять обручальное кольцо, которое он носил на веревочке, надетой на шею. Оно стало очень тяжелым, как громадный золотой обруч. Скотт отнес его наверх, в спальню, и положил в нижний ящик комода.

Сидя на краешке кровати и глядя на бюро с ящичками, он думал о кольце, думал о том, что оно было тем корнем, который все эти месяцы связывал его с семьей и который теперь вырван и лежит мертвый. В ящичке маленького комодика. Его брак, таким образом, отныне формально расторгнут.

В тот день Бет принесла ему куклу и оставила ее на крыльце домика. Сначала Скотт упорно не замечал подарка, но потом, не удержавшись, подошел к кукле, сидевшей на верхней ступеньке крыльца в легком костюмчике голубого цвета.

— Что, озябла? — спросил он, беря ее в руки.

Кукла безмолвствовала.

Он отнес ее наверх и положил на кровать. Кукольные глазки захлопнулись.

— Нет, нет, не засыпай, — запротестовал Скотт и усадил куклу, согнув ее в том месте, где длинные жесткие ноги присоединялись к туловищу. — Вот так.

Кукла сидела, тараща на него свои раскрашенные глаза.

— Какой на тебе милый летний костюмчик, — сказал Скотт и, протянув руку, откинул назад ее льняные волосы. — Кто же сделал такую красоту?

А кукла не отвечала и все так же сидела в одном положении, с раздвинутыми ногами и приподнятыми руками, словно застыв в нерешительности перед объятием.

Ткнув пальцем в ее твердую маленькую грудь и нечаянно сдернув лифчик, Скотт с неподдельным удивлением и даже чуть-чуть строго спросил:

— А зачем это ты носишь лифчик?

Кукла отрешенно глядела на него.

— Ресницы из целлулоида, ушей нет; плоская, как доска, — заметил он совсем уж бестактно.

А она все так же молча таращила на него невидящий взгляд.

Позже, извинившись перед своей новой подругой за грубое поведение, Скотт рассказал ей историю своей жизни. В полумраке спальни она терпеливо внимала его словам, как и прежде, уставившись на него голубыми стеклянными глазками и сладострастно поджимая безжизненные губки как бы в предвкушении несбыточного поцелуя.

Поздно вечером он уложил куклу на кровать и вытянулся рядом с ней. Она тут же заснула. Скотт повернул ее на бок.

— Спи, — прошептал он, обвив вокруг нее руку и прижавшись к прохладной, сделанной как будто из гипса ноге. Бедро куклы больно упиралось ему в живот. Скотт перевернул новую подругу на другой бок и, снова прижавшись к ней, обнял за талию.

В полночь он вскочил как ужаленный и непонимающим взглядом уставился на чью-то гладкую голую спину, лежащую рядом с ним, на желтые волосы, завязанные в хвостик красной ленточкой. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди.

— Кто ты? — шепотом спросил Скотт и, не дождавшись ответа, дотронулся до твердого, холодного тела.

Вспомнил!

Рыдания сотрясли его грудь.

— Почему ты ненастоящая? — спрашивал он. Но соседка безучастно молчала. Скотт зарылся лицом в ее мягкие льняные волосы и, крепко сжав ее в объятиях, вскоре уснул.

Сидя на холодном песке, он бессмысленно глядел на руку куклы, торчащую из громадной картонной коробки. Это она навеяла на него воспоминания.

Скотт моргнул и огляделся. Как давно все это было! Уже и не вспомнить. Много важнее определить, как долго он тут грезил. Но как узнать это? Луч света все еще пробивается через окно.

Он опять заморгал и огляделся.

Больше нельзя сидеть в бездействии. Если начнет темнеть, ему уже ни за что... И мысли смешались.

Вот, вот оно — каких еще искать доказательств? Достаточно того, что он не смог закончить эту мысль. В темноте ему ни за что не убить паука, у него не будет ни единого шанса на победу. Но почему же рассудок не смог завершить мысль? Да потому, что она вселяла в Скотта ужас. Почему же тогда он не уходит? А к чему? Ему надо все обдумать, во всем разобраться. Пусть будет так. Держа копье в побелевших от напряжения руках, Скотт поджал губы.

Так или иначе, паук стал для него неким символом — символом чего-то ненавистного, с чем ему никогда уже не смириться. А поскольку он обречен, то почему бы не попробовать сразиться с этим чем-то?

Нет, все не так просто. Есть еще что-то. Возможно, неверие в то, что завтра он исчезнет. Но разве не так же относятся к смерти? Какой нормальный человек будет всерьез думать о смерти? Нормальный? А что значит «нормальный»? И Скотт закрыл глаза.

Чуть позже он торопливо встал, и в виски ему ударила кровь. Завтрашнее исчезновение не имеет никакого отношения к происходящему в данную минуту. А если и имеет, то он закроет на это глаза. Он живет настоящим моментом. И в настоящий момент решает, что если и умрет, то только вместе с пауком. На этом Скотт, пресытившись раздумьями, и порешил.

На деревянных от усталости и напряжения ногах он двинулся дальше по песку. «Куда ты идешь?» — пронеслось в голове. Ответ был только один: «Иду на паука и...»

«И что дальше?» — последовал безмолвный вопрос.

Скотт вздрогнул и застыл на месте. Что он может сделать? С чем выйдет против семиногого гигантского паука, который больше его в четыре раза? На что годится его маленькая булавка?

Не шевелясь, он глядел на погруженную в тишину, будто вымершую пустыню. Ему нужен четкий план действий — и чем быстрее, тем лучше. Опять хочется пить. Нельзя терять ни секунды.

«Ладно, — подумал Скотт, пытаясь совладать с подкрадывающимся страхом. — Ладно, посмотри на паука как на крупного хищного зверя, которого надо убить. Что делают охотники, когда хотят убить такого зверя?»

Ответ пришел почти мгновенно: «Западня. Паук свалится в нее и...»

Булавка! Булавка, торчащая, как длинный острый кол!

Сняв с плеча лассо, он схватил копье и, действуя им как лопатой, быстро начал разрывать песок.

Через сорок пять минут западня была готова.

Обливаясь потом, подрагивая от напряжения, Скотт стоял на дне ямы, оглядывая ее отвесные стены. Не будь у него нитки, он сам навсегда остался бы в этой западне. Немного отдохнув, он закрепил копье, чуть наклонив его, острием вверх, утоптал влажный песок вокруг и выбрался наверх.

Почему-то на него сразу же навалились сомнения. А вдруг не выйдет? Что, если паук взбежит по песку так же легко, как по твердой стене? А что, если он не наколется на булавку? Или выпрыгнет раньше, чем коснется острия? Тогда Скотт окажется безоружным. Может, лучше, как в тот раз, в картонке, держать копье самому и ждать, пока паук, прыгнув, напорется на него всем своим весом? Нет, сейчас так не получится: он, Скотт, слишком мал и удар опрокинет его. А эти ужасные ощущения, когда громадная черная лапа царапала его! Он не сможет устоять. А зачем стоять здесь?

Ответа не было. И еще одно: чем накрыть западню, когда паук окажется в ней? Может, просто засыпать его песком? Нет, на это уйдет слишком много времени.

Скотт отправился на поиски подходящей крышки и после долгих блужданий наконец нашел и оттащил к яме кусок картона, ширины которого было достаточно, чтобы закрыть западню.

Вот так-то. Он заманит сюда паука и, когда тот напорется на булавку, надвинет картон на яму и будет сидеть на нем, пока не убедится в том, что гадина сдохла.

Скотт облизнул губы.

Другого способа нет.

Он постоял несколько минут, успокаивая дыхание. И, хотя еще чувствовал усталость и тяжело дышал, пошел, озираясь, по пустыне. Скотт знал, что любая задержка может уничтожить его решимость.

Паук, должно быть, в паутине. Вот где его можно найти. Скотт шел осторожно, размеренным шагом, тревожно оглядываясь по сторонам и чувствуя неприятную тяжесть в желудке, словно там вдруг оказался холодный камень.

Он беззащитен без булавки. Что, если паук отрежет его от западни? Резко выдохнув, Скотт попытался избавиться от давления в животе. «Нет, нет, — отчаянно твердил он себе, — я не допущу этого».

Неожиданно раздавшееся потрескивание (дом медленно оседал) заставило Скотта вздрогнуть. Тело его напряглось, и он ускорил шаги.

Темнело. Он уходил все дальше и дальше в пески от света в окне. От судорожного, как бы испуганного дыхания грудь вздрагивала. Это были повадки «черной вдовы», — от природы хитрая и скрытная, она плела свою паутину только в темных, глухих углах.

А Скотт все углублялся в густеющий с каждым шагом мрак.

Вот он! Висит высоко на своей паутине, дрожа яйцеобразным телом, похожим на черную жемчужину. Вцепившись ногами в невидимую нить.

В горле застрял комок — хотелось сглотнуть, но горло казалось деревянным. Он почти задыхался, глядя на огромного паука. Было ясно, почему этой гадины целый день не было видно: обмотанный липкими нитями, под неподвижной громадой паука висел полуобглоданный таракан. От сладковатого трупного запаха Скотту стало дурно и его чуть не стошнило. Закрыв глаза и почти захлебываясь скопившейся во рту слюной, он глубоко вздохнул.

Глаза резко открылись. Паук не двигался: его тело свисало, как сверкающий черный плод с молочно-белой лозы.

Вздрагивая, Скотт смотрел на гадину. У него не хватало храбрости приблизиться к ней, ведь мерзкая тварь могла мгновенно оплести его паутиной, как таракана.

Что же делать? Внезапно пробудившийся инстинкт потребовал, чтобы он исчез так же незаметно, как и появился. Поддавшись увещеваниям внутреннего голоса, Скотт отступил на несколько ярдов.

Нет. Он должен сделать это. В этом нет смысла, этому нет оснований, это безумно, но он все равно должен. Скотт присел и, отрешенно глядя на громадного паука, принялся бессознательно поглаживать руками песок.

Пальцы инстинктивно отдернулись от чего-то твердого. Вскрикнув, он дернулся и чуть не завалился на спину.

Глаза нервно перебежали от гадины — не услышала ли эта тварь его крика? — к тому, на что наткнулась рука. Это был небольшой камень.

Скотт поднял его и оценивающе подбросил на руке.

Желудок превратился в узел нервов, грудь тяжело поднималась и опускалась. Взгляд застыл на раздутом теле паука.

Стиснув зубы, Скотт встал, отыскал еще один камень, побольше, и положил обе находки перед собой на песок. Далеко, за пустыней, неожиданно взревел масляный обогреватель. Скотт втянул голову в плечи и зажал руками уши, спасаясь от грохота. Песок дрожал. Вверху, на стене, паук, казалось, шевельнулся, но это было всего лишь легкое подрагивание паутины.

Когда обогреватель, щелкнув, отключился, Скотт поднял камень и, секунду поколебавшись, кинул его в паука. Но промахнулся. Камень, пролетев над круглым телом, только порвал паутину. Ее обрывки задрожали, как раздуваемые ветром занавески. Паук слегка дрогнулся и снова замер.

«Ты еще в безопасности, — кричал рассудок, — ты еще в безопасности. Бога ради беги отсюда».

Напрягая мышцы, Скотт швырнул в гадину второй камень. Снова промах. Но в этот раз камень застрял в паутине и, увлекая ее своим весом вниз, потянул за собой и паука. Черная тень медленно сползла по невидимой нити; ноги дернулись и опять замерли.

Всхлипывая и ругаясь, Скотт лихорадочно огляделся, нашел третий камень и швырнул его. Пролетев по дуге, тот ударился о блестящую спину паука и отскочил.

Гадина подпрыгнула, на миг словно повисла в воздухе, но в следующее мгновение снова оказалась на паутине и рванулась вниз, раскачиваясь, как громадное падающее яйцо. До смерти напуганный, в безумной ярости Скотт швырнул в паука еще два камня. Они попали в паутину: один увеличил дырку, другой прорвал вторую.

— Иди сюда! — пронзительно закричал Скотт. — Иди сюда, чертова гадина!

Цепко держась лапами за тонкую нить паутины, дрожа всем телом, паук скользил вниз. Еще один крик замер в горле Скотта, и, втянув воздух, он развернулся и бросился через пески.

Ярдов через десять Скотт суетливо оглянулся: паук стремительно мчался за ним по песку чернильным пятном Внезапный ужас охватил беглеца, и ноги вдруг сделались ватными.

«Я падаю», — в ужасе подумал он.

Но это было не так. Раскрыв рот, Скотт все еще тяжело бежал, беспокойно шаря вокруг взглядом в поисках западни. Но ее не было. Может, дальше? Он оглянулся: паук настигал его.

Скотт отвернулся. «Не смотри!» — пронеслось в голове. В боку закололо. Сандалии глухо стучали по песку. Глаза по-прежнему напряженно искали западню.

Не удержавшись, он снова оглянулся. Тварь настигала его. Дрожа всем телом на толстых ногах, она бежала по песку почти боком, ее взгляд был прикован к жертве. Широко раскрыв глаза, Скотт летел сквозь тени и свет.

Где же западня?

Он, наверное, пробежал мимо — недалеко впереди уже виднелись жестянки из-под краски. Нет, это невозможно! Так тщательно все рассчитать и вдруг опростоволоситься! Скотт мельком глянул назад. Еще ближе: утопая в песке, трясясь и подпрыгивая, перебирая ногами, ужасная черная гадина размером больше лошади неслась за ним.

Нужно вернуться! И Скотт по широкой дуге рванулся назад, моля о том, чтобы паук не срезал по прямой. Бежать становилось все труднее. Сандалии вязли и, выдираясь из песка, издавали сосущий звук.

Скотт снова оглянулся. Паук не срезал угол, но был теперь еще ближе: двенадцать ярдов, одиннадцать, десять... Слышалось дикое скрябанье ног гадины по песку.

Не снижая темпа, Скотт подпрыгнул, пытаясь разглядеть западню. Но не увидел ее и только тяжело рухнул на песок. Отчаянный визг задрожал в его горле. Неужели все закончится вот так? А, вот она! Вперед! Направо!

Изменив направление, Скотт бросился к насыпи на краю ловушки. Гигантского паука отделяло от него уже девять ярдов.

Скотт прибавил из последних сил, стиснув зубы и руками отталкиваясь от воздуха. Возле самой насыпи он резко затормозил и развернулся. Это был роковой момент: надо было стоять так, пока паук не приблизится почти вплотную.

Смертельно испуганный, Скотт застыл на краю ловушки и с замиранием сердца смотрел, как черная гадина надвигается на него, становится все выше и мощнее. Он увидел ее черные глаза, острые клещи челюстей, волоски на ногах и громадное тело... Все ближе и ближе... Скотт вздрогнул. «Нет, не сейчас! Еще не время!» — уговаривал он себя. Гадина почти нависла над ним, заслонив собой весь мир, и встала на дыбы, готовясь обрушиться на жертву.

Все! Пора!

С огромным усилием Скотт отпрыгнул в сторону — и паук рухнул в западню.

Страшный, пронзительный визг, похожий на рыканье распоровшей брюхо лошади, почти парализовал Скотта. Только инстинкт заставил его вскочить, схватить обломок картона и надвинуть его на яму. Визг продолжался, и вдруг Скотт поймал себя на том, что тоже визжит. Задвигая яму картоном, он увидел огромное черное тело, бьющееся в судорогах; толстые ноги цеплялись за стенки западни и взметали столбы пыли.

Скотт бросился на картон и сразу же почувствовал тяжелые удары и толчки рвущейся наружу гадины. Кровь стыла в жилах, но он наваливался на подскакивающий картон, ожидая, когда тварь сдохнет.

— Я сделал это! — раздался его победный крик. — Я сделал это!

И вдруг Скотт замер, и дыхание у него перехватило. Картонка поднималась!

Ужас холодными тисками сжал сердце. Обрывок картона накренился, и Скотт начал соскальзывать с него вниз.

Черная нога, как ожившая ветка дерева, высунулась наружу, Скотт закричал — он по инерции сползал прямо к ней.

Инстинкт подбросил его на ноги, и, когда обрывок картона от яростного удара подлетел вверх, Скотт добавил к силе этого удара свою и, оттолкнувшись, пролетел высоко над громадной ногой.

Он упал мешком рядом с лассо и закрутился на четвереньках, с ужасом глядя на западню, из которой уже выбиралась гадина, волоча за собой вонзившуюся в нее булавку.

Сотрясая тело, пробегали волны ужаса Руки что-то схватили, и, с трудом поднявшись на ноги, Скотт попятился назад.

— Нет, — едва слышно бормотал он, — нет, нет, нет.

Тварь уже совсем вылезла из западни и неуклюже двигалась на него. Копье еще торчало из ее тела. Вдруг она подпрыгнула, упала и завертелась на песке, пытаясь выдернуть булавку.

«Делай же что-нибудь!» — орал рассудок. Скотт ошеломленно смотрел на вздрагивающего паука.

Неожиданно сообразив, что в руке у него острый крюк, Скотт в ту же секунду бросился бежать, разматывая на бегу нитку. А тварь все еще металась из стороны в сторону, оставляя на песке грязные пятна крови.

Наконец, освободившись от копья, она бросилась в погоню.

Скотт вращал нитку длиной в шесть футов, и крюк, блестящим серпом разрезая воздух, проносился над головой.

Гадина приближалась.

Острие крюка вошло в ее яйцеобразное тело, как иголка в дыню. И снова завизжав, тварь отпрянула, а Скотт принялся бегать вокруг громадной щепки, обматывая вокруг нее нитку. Гадина опять кинулась на него, и крюк вонзился еще глубже. Скотт бросился наутек.

Паук чуть не схватил его. Прежде чем нитка натянулась и отбросила тварь назад, черная нога зацепила плечо Скотта, пытаясь утащить за собой. Ему пришлось упасть, чтобы освободиться.

Скотт встал. Ноги дрожали, волосы упали на глаза, лицо было в грязи.

Гадина, царапая песок ногами, клацая челюстями, пыталась достать его. Но крюк не позволял ей сделать это. Мерзкий визг ножом вонзался в разум Скотта.

Не в силах больше выносить это, он понесся по песку, а тварь, прыгая и волоча за собой щепку, бросилась в погоню.

Скотт подбежал к скользкому от паучьей крови копью и, стиснув зубы, чтобы не стошнило, швырнул на него несколько пригоршней песка. Схватив его, он тут же бросился обратно, к пауку, прижимая оружие к бедру, выставив его острием вперед.

Паук прыгнул, и Скотт ткнул его копьем. Острие пронзило черную скорлупу — брызнула кровь. Паук прыгнул опять — еще укол, еще кровь. Снова и снова паук бросался вперед — снова и снова Скотт протыкал его булавкой. Кровь лилась мутными потоками. В конце концов на черном теле не осталось живого места.

Гадина уже не визжала. Она медленно, дрожа, отползала назад на ослабевших ногах. Скотт решил добить ее. Он мог бы уйти и оставить тварь подыхать здесь — медленно и мучительно. Но фантастически возникшая из тумана давно забытой жизни нравственная причина — иными словами, жалость к пауку — заставила Скотта прекратить страдания дрожащей твари. Скотт решительно шагнул навстречу пауку, а тот, собрав последние силы, прыгнул.

Пронзенное копьем черное тело, яростно вздрагивая, тяжело свалилось на песок. Источавшие яд челюсти клацали в нескольких дюймах от Скотта.

Гадина наконец умерла и теперь безжизненной грудой лежала на пропитанном кровью песке.

Скотт попятился и почти в беспамятстве повалился на песок. В ушах его раздавался медленный, скрежещущий звук, издаваемый скребущимися ногами паука — мертвого... теперь уже мертвого.

Скотт слабо пошевелился, медленно вытянул руки, сжал в кулаках песок. Застонав, перевернулся на спину, открыл глаза.

Что это — сон? Полежав с минуту, он, кряхтя, сел.

Нет, не сон: в нескольких ярдах громадным мертвым валуном, разбросав в разные стороны неподвижные, похожие на балки ноги, лежало черное тело паука. Все вокруг окутала мертвая тишина.

Была уже почти ночь. И до того как наступит полная темнота, Скотту нужно спуститься. Устало дыша, Скотт поднялся на ноги и подошел к пауку. От вида окровавленной туши ему становилось дурно, но нужен был крюк.

Когда крюк был извлечен, Скотт, пошатываясь, побрел по пустыне, волоча его за собой так, чтобы песок очистил блестящую поверхность от крови.

Ну вот, дело сделано. И ночи ужаса теперь позади. И можно спать без всяких крышек, свободно и мирно. Усталая улыбка тронула его застывшее лицо. Да, игра стоила свеч. И он, кажется, выиграл.

С края скалы Скотт выбрасывал крюк, пока наконец не вонзил его в дерево. Затем медленно, тяжело забрался на подлокотник и, втащив за собой нитку, пошел по нему. Впереди его ожидал длинный спуск. Скотт улыбнулся: «Ничего. Дело сделано».

Когда он, раскачиваясь на нитке, спускался к нижнему креслу, крюк сломался.

Какой-то миг Скотт камнем падал вниз, медленно переворачиваясь в воздухе, отчаянно болтая руками и ногами. Потрясенный неожиданностью, он не мог издать ни звука... Сознание словно отключилось. Скоттом владело только одно чувство: ошеломленное изумление.

Ударившись о вышитую цветами подушечку, его тело подпрыгнуло и, снова шлепнувшись на нее, медленно вытянулось.

Немного погодя Скотт встал и ощупал себя с ног до головы. Он ничего не понимал: «Прежде чем упасть, я пролетел не одну сотню футов. Как же я остался жив? Как не разбился?»

Скотт долго стоял, беспрестанно ощупывая себя, и никак не мог поверить, что все кости целы и он отделался лишь легкими ушибами.

Потом до него дошло: все дело в весе! Он раньше этого не сознавал и думал, что, упав, расшибется так же, как расшибся бы нормальный человек с нормальным весом. Хотя ему давно следовало бы понять: все изменилось. Ведь, скажем, муравей, упав с любой высоты, не разбивается, а спокойно бежит себе дальше.

Озадаченно покачав головой, Скотт взял один из самых больших кусков хлеба и оттащил его к губке. Затем, напившись из лужи в шланге, забрался на губку и приступил к ужину.

В эту ночь он спал впервые за долгое время спал спокойно.