Неувязка со временем

Эдвард Маккин НЕПРИЯТНОСТИ с СИМом

Кибернетика теперь не та, что прежде. Беда в том, что нас стало слишком много. А если учесть острейшую конкуренцию и автоматы, способные самостоятельно обнаруживать и устранять неисправности, то вряд ли приходится удивляться, что в любой день можешь оказаться в очереди за бесплатной тарелкой супа.

С тех пор как я потерял свою последнюю работу, прошло месяца три. Работал я на какой-то паршивой фабрике мясорыбных продуктов, владелец которой счел, что дешевле доводить оборудование до поломки и кое-как ремонтировать, чем держать в штате инженера. Мне уплатили двухнедельное жалованье и выставили за дверь.

И вот я сижу в своей конторе в ожидании, не подвернется ли что-нибудь. В моем «офисе» голо, хоть шаром покати: все, что можно было продать, давно продано. Остался один телефон, да и тот стоит на полу. Дня три я еще кое-как продержусь, а там настанет и мой черед куда-нибудь отправиться. Скорее всего за решетку.

Расхаживая взад-вперед по голому полу, я предавался горестным размышлениям о собственной судьбе и в то же время мысленно благодарил свою полусчастливую звезду за то, что на дворе сейчас лето в разгаре и еще несколько месяцев можно обходиться без пальто.

В дверь позвонили. Я замер и принялся размышлять, кто бы это мог быть: какой-нибудь кредитор или полиция. В наши дни с должниками не очень-то церемонятся.

Позвонили еще раз. Я на цыпочках подкрался к двери и осторожно заглянул в замочную скважину. Прямо на меня смотрел чей-то глаз.

— Может, ты все же откроешь, Гек Белов? — услышал я знакомый голос. — Ведь я все равно слышу твое дыхание.

Я отворил дверь и втащил обладателя глаза в комнату. Это был Меершрафт — добрый, толстый, щедрый Меершрафт. Ангел с небес и к тому же чертовски толковый кибернетик.

— Входи, дружище! — приветствовал я его. — Присаживайся на пол. Вот здесь почище. Всю мебель я проел, хотя кое-что было и не мое. Меершрафт, дружище, ты при деньгах?

— Как тебе сказать, — произнес он осторожно, — работа у меня есть, но платят, признаться, не очень-то. Я и к тебе пришел по этому поводу, правда, работа временная. Я так и сказал шефу: «Если кто-нибудь может решить нашу проблему, так это Белов. Может, Белов и паршивый инженер, но у него есть то, чего недостает ни вам, ни мне. У него врожденное чутье к машинам, а машины это любят. Они выкладывают ему все свои секреты, и Белов понимает их язык». Ты, конечно, знаешь профессора Рэтоффа? Он начальник отдела кибернетики в Исследовательском институте Хилберри.

— Не знаю я никакого профессора, — с кислым видом прервал я Меершрафта, — как не знал я, что ты — змея подколодная. Паршивый инженер! Благодарю вас, мистер Меершрафт, за великолепную рекомендацию. Кстати, а что сказал, свинья ты этакая, профессор Рэтофф?

Меершрафт ухмыльнулся.

— Рэтофф сказал (цитирую дословно): «Вряд ли Белов более паршивый инженер, чем вы, поэтому ступайте и приведите его». Кроме того, он пообещал мне (это уже вольный пересказ), что если ты не справишься с проблемой, вышвырнуть меня вон. Так что теперь вся надежда на тебя, дружище. Поторапливайся, нас ждет воздушное такси.

— Постой, — возразил я. — Что это за работа? Нельзя ли поподробнее?

Меершрафт сделал несколько неопределенных пассов руками, как бы пытаясь материализовать что-то из воздуха.

— Речь идет о компьютере, но не совсем обычном, — промямлил он. — Наш компьютер наделен разумом, то есть был наделен разумом.

— Никогда не слышал более вразумительного объяснения! — поддел я приятеля. — Во всяком случае мне нужно пять фунтов на расходы. Без денег я отсюда не двинусь. Ведь ставкой служит твоя работа…

Я не закончил фразу. Чистейший шантаж, конечно. Меершрафт со вздохом достал бумажник.

— Вот твои пять фунтов, вымогатель, — проворчал он. — Кажется, знаю тебя как облупленного, так нет — черт дернул рекомендовать! Всякий раз это стоило мне денег, а теперь еще может стоить и работы.

— Оставь сомнения, друг мой, — заявил я Меершрафту самым сердечным тоном. — Считай, твое дело в шляпе. Тебя ожидают повышение по службе и большая премия. Твоему шефу будет на что благодарить тебя.

— Кто бы и что бы ни сделал, — с горечью заметил Меершрафт, — Рэтофф даже глазом не моргнет, разве что у него начнется тик.

По дороге в институт Меершрафт объяснил мне ситуацию. Хилберри был учрежден Вильямсоновским фондом и занимался изучением проблем передачи, хранения и обработки информации. Компьютер, с которым мне предстояло иметь дело, был самообучающимся искусственным мозгом, или, как его ласково называли, СИМом.

СИМ был построен не для решения уравнений, а для работы с абстрактными понятиями, его наделили способностью анализировать явления. Это была индуктивная логическая самообучающаяся машина, снабженная несложным словарем в 420 слов. Построил СИМа знаменитый физик доктор Госсе Вильямс. Построил и умер, оставив свое несколько неуклюжее детище на руках у доктора Рэтоффа, который ничего не смыслил в компьютерах.

— Сначала все шло как по маслу, — докладывал мне Меершрафт. — За первую неделю работы СИМ расширил свой словарь до 5000 слов. Затем с ним что-то стряслось, и с тех пор он не работает. Если тебе, Гек Белов, удастся найти и устранить неисправность, можешь без ложной скромности называть себя гением.

Меершрафт не шутил. Достаточно мне было бросить взгляд на СИМа, как я понял, что работа предстоит не из легких. Меершрафт без умолку болтал о переменных контурах в логических цепях и произвольных уровнях сложности, так что я начал подумывать, не являются ли они частями стоявшего передо мной чудовища. Не очень-то я разбираюсь во всех этих премудростях. Высшая математика всегда была для меня за семью печатями, а тут, не успел я глазом повести, как Меершрафт выписал длинную цепочку уравнений. Мне не оставалось ничего другого, как кивать с умным видом, хотя я в них ничего не смыслил.

К черту теорию, я практик! Чтобы понять, как устроена цифровая машина, мне нужно ее видеть. Я из тех практиков, которые могут, не глядя, произвести монтаж всех схем любой вычислительной машины. Это — особый дар. Либо он у вас есть, либо его у вас нет, и никакие символы и уравнения вам его не заменят.

— Загляну в это сооружение, — думал я, — и бог непременно поможет моим кредиторам!

— Даю вам двадцать четыре часа, — ледяным тоном процедил Рэтофф. — Если за это время вам не удастся найти решение, вы лишаетесь платы, а Меершрафт будет уволен за то, что понапрасну отнял у меня время.

С этими словами Рэтофф вышел. Меершрафт, высоко подняв плечи, с разведенными руками последовал за ним. Целые тома не могли бы сказать больше. Рэтофф был гнусным типом, но тут ему можно было верить на слово. Я еще раз взглянул на машину и задумался. Рэтофф сказал «решение». В этом слове был какой-то тайный смысл. В нем было что-то такое, чему я никак не мог подобрать настоящее название, какой-то элемент жульничества.

То, что поначалу должно было быть мелким ремонтом, превратилось в создание новой машины. Меня провели, как мальчишку. Если у кого-то на сей счет и возникли бы сомнения, они несомненно отпали бы, стоило ему лишь заглянуть внутрь СИМа. Эту рухлядь нельзя было даже назвать компьютером. Может быть, когда-нибудь СИМ и был порядочной вычислительной машиной, но сейчас он выглядел так, словно его монтажом занимался ничего не смыслящий новичок. Куда ни глянь, всюду торчали свободные концы проводников, а некоторые компоненты вообще не были ни к чему присоединены.

Найти решение, о котором толковал доктор Рэтофф, означало построить самую что ни на есть настоящую мыслящую машину по жалкому эскизу на обрывке бумаги. И от меня ждали, чтобы я за 24 часа совершил то, на что у кого-то ушла вся жизнь.

На миг у меня появилось сильное искушение перемонтировать СИМа так, чтобы он стал заурядной цифровой вычислительной машиной, но мои работодатели жаждали иного. Им хотелось получить своего рода супермозг, а пока они имели, насколько можно было судить, груду хлама. Во всяком случае, поверни выключатель — и эта штука станет грудой хлама, и никто на свете не убедит меня в обратном.

До меня постепенно начало доходить, как развертывались события до моего появления в Хилберри. Прежде чем послать за стариной Беловым, они, должно быть, приглашали уйму всяких умников. Скрипнув от злости зубами, я сплюнул на пол. Может, я и беден, как церковная крыса, но никому не позволено безнаказанно оскорблять меня.

Я подошел к двери и дернул за ручку. Дверь была заперта. Я потряс ее и заорал что было силы.

— Меершрафт! — орал я. — Грязная собака! Отопри немедленно, змей, а не то я вырву твою печень!

Я тряс тяжелую дверь, облицованную пластиком, гремел ручкой, но никто не отозвался. И тут я увидел коробку, простую металлическую коробку. Раньше ее не было. В этом я был уверен. Такая профессия, как моя, требует острого глаза. Жаль, что слух у меня не такой острый. Пока я осматривал компьютер, кто-то открыл дверь и втолкнул коробку в лабораторию.

Осторожно заглянув в нее, я засмеялся от радости и снова почувствовал себя счастливым. Коробка была доверху набита всякой снедью. Чего в ней только не было — даже большой вишневый пирог! Если я когда-нибудь окажусь в раю, первое, чем должны меня встретить небеса, — это неповторимым ароматом вишневого пирога. В коробке был и вместительный термос с кофе. О том, чтобы я не умер с голоду, они по крайней мере сочли нужным позаботиться.

Я уселся на скамью, на которой в полном беспорядке были разбросаны инструменты и измерительные приборы, и съел все содержимое коробки до последней крошки. Я толком не ел уже несколько дней. Меершрафт, хитрая лиса, об этом не забыл! Кормите меня досыта — и я стану неистовым гением. Держите меня впроголодь — и я не могу думать ни о чем, кроме еды. Я закурил сигарету и, попивая кофе, принялся не спеша размышлять о переменных контурах в логических цепях и произвольных уровнях сложности. Хотел бы я знать, честно говоря, что это такое!

Но мало-помалу мои мысли приняли более определенное направление, и я поставил вопрос прямо: в чем различие между мыслящим человеком и немыслящим, но быстрым, как молния, компьютером? Затем мне в голову пришел ответ, и преграда, стоявшая на пути моего сознания, рухнула.

Со мной всегда так. Вдохновение нисходит на меня, как на поэта. Я люблю такие мгновения, ибо знаю им цену. Может быть, они и не открывают истину, но, пока они длятся, разве это имеет какое-нибудь значение? Пусть умники облачают свои мысли в математические одеяния. Я предпочитаю мыслить электронными схемами.

Сначала забрезжит общая идея, а потом нужная часть схемы вспыхивает немеркнущим светом пред моим внутренним взором, как выразился однажды, правда по другому поводу, Уордсворт. Люблю поэтов. Я и сам стал бы поэтом, только за поэзию платят меньше, чем за кибернетику.

Решение моей проблемы, как это часто бывает, было заключено в самой постановке вопроса. В чем различие между мыслящим человеком и немыслящей машиной? Разумеется, в том, что машина не может мыслить. Она просто-напросто отбарабанивает вам ответ на вопрос, единственный ответ, который был в нее заложен программистом.

С человеком все обстоит иначе. Какой бы вопрос ему ни задали, вы никогда не знаете заранее, что он ответит. Вас может ожидать и совершенно правильный ответ, и ответ, верный лишь отчасти. Под сводом человеческого черепа неразличимо сплавлены воедино софизмы, способные вызвать у вас лишь легкое раздражение, и совершенно нелепые представления.

Иногда какое-нибудь понятие, считавшееся некогда лишенным всякого смысла, приводит к правильному ответу или позволяет по-новому поставить какой-нибудь вопрос, и тогда рождается новая идея или совершается великое открытие. В других случаях разумное начало оказывается погребенным под ворохом неразумного, и тогда ответ лежит на грани безумия, ибо измученный разум черпает доводы из глубин подсознания.

С компьютером все обстоит иначе. Компьютер слишком логичен, слишком прямолинеен. Вы спрашиваете у компьютера, сколько будет дважды два, и он отвечает вам: «Четыре». Девять из десяти людей ответили бы вам так же, но десятый спросил бы «Дважды два чего? Двое мужчин и две женщины? Или два слона, дирижерская палочка и небоскреб Эмпайр-Стейтс Билдинг?»

С этим различием и были связаны все неприятности с СИМом. Он обладал чрезмерно изощренной логикой, был слишком математичен. Ему недоставало разнообразия в идеях. В память СИМа нужно было ввести ворох всякой чепухи. Ведь СИМ должен был быть самую малость «не в своем уме» — как всякий человек!

Два часа у меня ушло на то, чтобы приготовить наживку. Я повернул главный выключатель и задал СИМу один или два простых вопроса. Я записал их в двоичной системе, сопоставив каждой букве нашего алфавита определенную комбинацию нулей и единиц, понятную СИМу. Индикатор памяти стоял на нуле, и бумажная лента на выходе оставалась девственно белой. Я принялся загружать память СИМа: ввел в нее сначала самые разные факты, важные, второстепенные и так себе, затем понятия, противоречащие здравому смыслу, и совсем безумные идеи, отрывки из поэзии — словом, всякую всячину, какая только приходила мне в голову.

После нескольких часов напряженной работы все было готово, и я принялся снова спрашивать СИМа. Индикатор памяти сдвинулся с нуля и показывал, что она загружена на пять процентов. Значит, с памятью у СИМа было все в порядке. Ответы, напечатанные на выходной ленте, были такими, как я и ожидал, — они лишь точно воспроизводили то, что я своими руками ввел в память машины. Мне стало ясно, что переменные контуры в логических цепях СИМа, о которых столь красноречиво распространялся Меершрафт, бездействуют. Они как бы окаменели, превратившись в жестко заданные контуры, исключавшие ассоциативное мышление.

Я задавал СИМу один и тот же вопрос и неизменно получал на него один и тот же ответ. Вопрос мой гласил: «Что такое темнота?» СИМ неукоснительно отвечал: «Темнота — отсутствие света», и приводил противоположное понятие, введенное в его память мною, Геком Беловым: «Свет — отсутствие темноты». Строго говоря, ни одно из этих двух утверждений не было истинным. Слепой человек не ощущает темноту или свет. Он «видит» то, что видите вы, не поворачивая головы, позади себя.

Постарайтесь, скосив глаза, взглянуть назад, не поворачивая при этом головы, и глазам вашим откроется тайное тайных. Вас охватит ужас, вы ощутите трепет и благоговение. Оттуда мы миллионы лет назад высунули свои морды. Кто из вас может сказать, что это такое? Не знаете? Тогда позвольте старине Геку Белову ответить вам. Это — ничто и в то же время почти все, необъятная часть бесконечной вселенной, недоступная нашим пяти чувствам. Иногда мне кажется, что природа обделила человека, так любящего задавать ей дерзкие вопросы, оставив его стоять на трехмерном пороге многомерного мироздания.

Я видел, что порочный круг в определениях темноты и света продолжает раздражать электронный мозг, так как с каждым вопросом корпус СИМа вибрировал все сильнее и сильнее. Затем в СИМе произошло короткое замыкание, и он «пал бездыханным». Разумеется, ничего серьезного с ним не приключилось. Это был всего лишь трюк, достойный викторианской дамы, попавшей в затруднительное положение.

Но отвертеться от ответа на щекотливый вопрос СИМу не удалось. Одно короткое замыкание следовало за другим. Расплавившиеся предохранители я заменял «жучками» из толстой проволоки. Риск был велик.

— Возьмись за ум, дубина, пока не поздно, — посоветовал я СИМу. — Думай своей головой, не то погибнешь! Пожалей себя.

Страшно подумать, что бы сказал Рэтофф, узнай он о происходящем. Наверное, отправил бы меня в тюрьму. Но рискнуть все же стоило. Я был уверен, что СИМ мог бы ответить на мой вопрос, если бы сделал над собой небольшое, хотя и болезненное усилие.

Пока же его била мелкая дрожь, он стенал и вопил, а я стоял над ним и поносил его последними словами. Клуб дыма вырвался откуда-то изнутри измученного пыткой механизма, но каким-то чудом СИМ не сгорел. Мало-помалу он успокоился, крики и стоны сменились мерным успокоительным шумом. Каким-то образом СИМ сумел найти выход из положения! Я ждал ответа.

Бумажная лента на выходе пришла в движение. На ней я прочитал: «Темнота — внутри, свет — снаружи. Темнота определяется через отрицание. Для более подробного ответа информации недостаточно».

Это было именно то, что нужно. Меня ничуть не интересовала истинность утверждений СИМа. Главное, что СИМ мыслил. Отбрасывая одни сведения, сопоставляя другие, СИМ пришел к новому заключению, причем весьма необычному. Он снабдил меня даровой информацией о свете. Никаких сомнений не было: СИМ мыслил! Дело пошло на лад! Осталось лишь ввести в него всю имеющуюся у нас информацию обо всем на свете, добавить парочку-другую безумных идей, и тогда СИМу можно было бы задавать действительно серьезные вопросы, например спросить у него: «Что, по-вашему, должен сделать человек, если он хочет выпутаться из всех финансово-экономических затруднений?» Вопрос, конечно, не из трудных. Задавать его СИМу — напрасная трата времени. Держу пари, что СИМ ответил бы: «Упасть замертво!»

Как бы то ни было, Меершрафту можно было теперь не опасаться за свое место. Этот мерзавец Рэтофф должен будет теперь заплатить мне за работу, и если очень повезет, то я сумею наскрести денег, чтобы вернуть долг Меершрафту. Впрочем, особенно рассчитывать на это не приходится. Знаю я людей типа Рэтоффа. По крайней мере мне казалось, что знаю, но я глубоко заблуждался. Прежде всего я обнаружил, что дверь была не заперта. Просто я поворачивал дверную ручку не в ту сторону. Когда я сообщил Рэтоффу о своих достижениях, его это удивило и слегка позабавило — И то и другое плохо укладывалось в создавшееся у меня представление о Рэтоффе как о человеке с гипертрофированным самомнением.

Мы произвели испытания на машине и позвали Меершрафта. Мой толстый друг влетел в лабораторию в состоянии крайнего возбуждения.

— Белов, — закричал он с порога, — ты гений!

И хлопнув меня по спине, добавил:

— Я знал, что ты справишься. Ты же мне сам говорил об этом.

— Разве? Что-то не припомню, — ответил я. — Но оставим лавры, мне они ни к чему. Заплатите то, что мне, по-вашему, причитается за работу, и я пойду.

— Миллион фунтов осилишь? — спросил Меершрафт, ухмыляясь. — Ты только не подумай, что мы заплатим тебе столько. Но миллион фунтов стерлингов лишь ничтожная доля того, что эта проблема значит для нас. Кстати, как тебе удалось решить ее?

Пока я рассказывал о своем методе безумных идей, профессор Рэтофф задавал СИМу вопрос за вопросом и придирчиво оценивал ответы.

— Обучаемость необычайно быстрая, — вынужден был признать он. — Наконец-то мы имеем то, что, признаться, отчаялись иметь. Кстати, вам следует знать, что это правительственный проект, а потому он совершенно секретен.

— За меня не беспокойтесь, — заверил я. — Я умею держать язык за зубами.

— Это еще не все, — добавил Рэтофф и как-то странно посмотрел на Меершрафта. — Может быть, вы сами объясните все своему приятелю? Ведь идея пригласить его исходила именно от вас, а не от меня.

— Хорошо, — согласился Меершрафт, не без робости поглядывая на меня. — Начну издалека. Вера способна сдвинуть даже горы. Я хочу сказать, что если в осуществимость какой-нибудь затеи очень верить, то она становится осуществимой. Ты только что доказал это сам. Знаю, не у всех так получается. Среди людей немало природных скептиков. Есть и такие, что мыслят чрезмерно жесткими категориями или стеснены раз и навсегда выработанными схемами поведения…

— Ты хочешь сказать, что я не первый из тех, кого приглашали исправить эту машину? Если так, то не трать слов понапрасну. Об этом я догадался и сам.

Меершрафт кивнул головой.

— Да, это абсолютно очевидно. Ты был, наверное, двадцать первым. Анализируя причины неудач, мы пришли к выводу, что нам необходим человек с несколько бессистемным мышлением. Человек, любящий необычное. Этакий индивидуум, действующий методом тыка, с самыми элементарными познаниями. Мы хорошо сознавали, что дело не столько в инженерных решениях, сколько в Методе введения информации.

— Ясно, — сказал я, еле сдерживая себя, — и поэтому вы обратились к старине Белову. Индивидуум, действующий методом тыка, с минимальным запасом профессиональных познаний! Меершрафт, ты подонок, грязный пес! Вся эта затея — сплошное надувательство. Сомневаюсь, чтобы тебе грозило увольнение.

— По правде сказать, вовсе не грозило. Но я могу добавить кое-что и в свое оправдание. Ты обладаешь даром, которого лишено большинство из нас. Это — особое чутье. Человек, сконструировавший СИМа, не успел достроить машину и умер, так и не найдя ответ на вопрос, каким образом можно наделить искусственный мозг способностью к самостоятельному мышлению. Все мы лишь наполовину верили в то, что это возможно. Поэтому-то я и решил, что наибольшие шансы на успех у того, кто убежден в разрешимости проблемы.

Как убедить человека в разрешимости проблемы? Проще всего сообщить ему, что проблема была решена до него. А то, что было сделано один раз, можно повторить и даже улучшить. Классический пример тому — четырехминутный результат в беге на одну милю. Считалось, что пробежать милю за четыре минуты невозможно, но стоило одному бегуну преодолеть заветный рубеж, как он стал доступным для многих спортсменов. Отношение к проблеме имеет, как видишь, решающее значение. Этим я хочу сказать, что пока ты, Гек Белов, не нашел способ преодолеть разрыв между полной автоматизацией и независимым мышлением, СИМ был самой заурядной вычислительной машиной. А ты бы никогда не сумел сделать этого, если бы не был уверен, что такое кому-то случалось делать и до тебя, не правда ли?

Я не стал ему отвечать. Мне было не до него: я неотрывно наблюдал за Рэтоффом, который фыркал от нетерпения и даже тихо ругался под нос.

— Что-нибудь не так, профессор? — спросил я с невинным видом, улыбаясь про себя и просматривая выходную ленту с ответами.

— СИМ ведет себя плохо, — сообщил Рэтофф. — Вы только прочитайте, что он отвечает.

Я еще раз взглянул на ленту. На ней монотонно до головокружения повторялся один и тот же ответ, затем следовал, по-видимому, ответ на другой вопрос, после чего снова шел первый ответ. Я рассмеялся. Диагноз ясен: тут ничем не поможешь. Эти умники упустили из виду одно важное обстоятельство, а старина Белов, — тот самый индивидуум с элементарными знаниями, который действует методом тыка, — взял, да и обнаружил, в чем здесь дело. Их уничижительная «спецификация», признаться, здорово задела меня, но теперь у меня была возможность на прощание основательно натянуть им носы. Им не следовало относиться к чужому изобретению так, будто оно не более чем игра случая.

— Джентльмены, — произнес я с несказанным наслаждением, — вы хотели иметь мыслящую машину. Теперь вы ее имеете благодаря старине Белову. Если вы уплатите аванс в счет причитающегося мне гонорара, я хотел бы вернуться в город.

— Не раньше, чем вы исправите дефект или что там еще приключилось, — возразил профессор весьма решительным тоном. — Принимайтесь за дело, Белов. Вам все должно быть ясно. Ведь вы в конце концов отец этой мыслящей машины.

— Отпустите его, — посоветовал шефу Меершрафт. — На сегодня вполне достаточно. Завтра Белов придет и вылечит СИМа. Ведь так, старина?

Я перевел взгляд с одного на другого и одарил их самой любезной улыбкой.

— Ни завтра, ни когда-нибудь еще ноги моей здесь больше не будет, — сказал я твердо. — Вы хотели иметь мыслящую машину и имеете в точности то, что хотели. Когда эта машина погружена в собственные мысли, она выдает ответ на какой-нибудь из старых вопросов как бы по рассеянности. Потом она спохватывается и отвечает на один из ваших новых вопросов, но лишь при условии, что ее мысли не заняты чем-нибудь более важным. Основное же время она занята поиском решений своих собственных проблем и поэтому даже не удостаивает вас ответом. Вдумайтесь в то, что я сказал, джентльмены. СИМ будет теперь размышлять двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, непрестанно углубляя свои познания до тех пор, пока не получит ответы на все вопросы. Его могут заинтересовать, например, проблемы биологии, но вы узнаете об этом, лишь когда он, раскинув мозгами, сцапает вас.

Рэтофф явно забеспокоился, но Меершрафт продолжал безмятежно улыбаться.

— Мы всегда успеем его выключить, — заявил он.

Именно этой реплики я и ожидал.

— Послушай, ты, жирная обезьяна! — ответил я ему. — Что произойдет, если остановить человеческое сердце? Человек умрет! Выключи СИМа, и ты увидишь, что произойдет. Ты теперь имеешь дело с личностью, а не с машиной. Стоит выключить СИМа, и он погибнет. Но пройдет немного времени, и, держу пари, он не позволит тебе выключить себя так просто. Вам есть над чем подумать. Решение этой проблемы я предоставляю тебе и твоему милому шефу.

С этими словами я вышел, громко хлопнув дверью.