Неспящая

Глава 6

Дежурство прошло без происшествий. Новичок, возможно, побегал бы в мыле и на нервах, но такой бывалой, как я, даже суетиться не пришлось. Да и пациенты Эрика – или, как он предпочитал, «подопечные» – действительно помогали. Впрочем, удивляться тут нечему. Кикиморы никогда не бросают себе подобных, потому что понимают: если не будут друг другу помогать – никто больше не поможет.

Ближе к утру у нас уже была тишь и благодать. Перед рассветом я ещё раз навестила лежащих в коконе, убедилась, что всё спокойно, и ушла туда, где местные жители развлекались ночью, чем могли: рассказывали байки.

Самое большое помещение в подвале было отведено под общую комнату. Тут бы надо было сказать «спальню», но хоть кровати здесь и стояли, спать в этой комнате практически не спали. Жили все вместе, несмотря на возраст и пол, будто в детском саду. И так же, как в детском саду, когда в тихий час не спится, травили бесконечные байки по кругу. А кикиморам никогда не спится, поэтому фольклор в подвале расцветал пышным цветом, только записывай.

Когда я с кружкой кофе присела на ничейную койку, Вероника как раз завела свою любимую историю. Все в детстве рассказывали друг другу про чёрную-чёрную комнату, в которой стоит чёрный-чёрный гроб… ну или ещё что-нибудь в этом же роде, тоже обязательно чёрное. У кикимор тоже есть своя культовая страшилка – про чёрный кокон. И Вероника очень любит рассказывать её, когда у Эрика в очередной раз полностью обновляется контингент.

Сама же Вероника уже полтора года живёт в подвале. Девать нам её некуда. Если следовать инструкциям, Веронику следует передать на судебное освидетельствование, которое обязательно придёт к выводу, что девушку надо поместить в заключение с самым суровым режимом. А там, вероятнее всего, Веронику просто под шумок умертвят тем или иным способом, потому что возиться с экземпляром, на счету которого смерти невинных, никто не будет. Только Эрик с ней и возится, считая небезнадёжной. Но он прекрасно понимает, что, кроме него, так считать никто не станет. Вот и живёт Вероника столько времени у Эрика под неусыпным присмотром.

Вероника на пару лет старше меня. Глядя на неё, ни за что не скажешь, что она опасна. Странная немного, рыжая, бойкая, неутомимая. В общем, забавная и прикольная. Только, когда думаю о ней, мне становится очень страшно за Эрика, который так часто остаётся с ней наедине и позволяет ей помогать ему. Сейчас она выглядит просто, как дамочка с небольшим приветом. В её голове однажды сработал барьер, сильнейшая психологическая защита, позволившая Веронике забыть, что она во время бурного срыва загрызла несколько человек, в том числе своего маленького сына. Вероника понимает, что она – кикимора, осознаёт, что она здесь в подвале неспроста, но ничего о себе не помнит и на свободу не рвётся. Вот только я постоянно думаю, а ну как она вспомнит…

Вероника только что, несколько часов назад вышла из кокона. В коконе она была спокойна и выглядела ангелом. Сейчас после душа это уже обычный вертлявый бесёнок с ещё мокрой кудрявой гривой. Рассказывает свою байку, как всегда, вдохновенно, прямо артистка. Кто первый раз её слушает, то вообще сидит, открыв рот.

На этот раз слушателей у Вероники целая дюжина. Есть ещё совсем дети, трое мальчишек и девчонка, все не старше пятнадцати. Когда их отловили оперативные группы, была опасность, что родители, не желающие признавать очевидного, снова сдадут подростков на так называемое «лечение», от которого бедняги чуть раньше или чуть позже непременно отдадут концы. Поэтому, как и в недавнем случае с руфером Романом, Эрик просто никуда не отдал беглецов. Подростки до сих пор числятся в розыске.

А кое-кто из нынешних обитателей подвала совсем взрослые. Некоторые новички, впервые попавшие в сложную и опасную ситуацию, но есть и прожжённые, умудрённые уже кикиморы, для которых подвал Эрика – нечто вроде выигрыша в лотерею, возможность провести несколько недель в месте, где правильно понимают их потребности и никогда не причинят боли.

За годы, которые Эрик работал в питерской дружине, а я путалась у всех под ногами, видела я всё это не раз.

Хотя началось это для меня намного раньше. Тогда, когда мой отец вдруг перестал спать.

ККМР. Клиническое криптогенное ментальное расстройство, так это называется. Заумная формулировка несёт, конечно, кое-какой смысл, но ничегошеньки не объясняет. В переводе на русский устный означает полный пшик.

«Ментальное расстройство» – это и ежу понятно, это значит, что у кого-то не всё в порядке с головой. Или, если угодно, прохудилась и съехала крыша. Или не все оказались дома.

Почему это расстройство случается с одним и не случается с другим, что тут становится причиной, органические поражения или наоборот, совсем нематериальное нарушение гармонии со Вселенной, так до сих пор никто и не знает. Неизвестно, откуда это заболевание берётся, поэтому оно обозначается умным словом «криптогенное».

Ну а раз никто ничего не знает, то надо как-то за ум браться и выяснить всё как можно быстрее. Болезнь требует серьёзных исследований и обоснованных подходов к лечению, поэтому расстройство ещё и «клиническое».

Так что, если подытожить, то витиеватое название означает некую болезнь, которая чёрт знает откуда и почему взялась, и леший знает, что со всем этим делать. И видимо, пока чёрт да леший между собой не договорятся, это безумие будет продолжаться.

ККМР. КиКиМоРа. Так в народе стали называть заболевших почти сразу после того, как было официально объявлено о неконтролируемой вспышке нового заболевания.

Начинается всё с бессонницы. И бессонница эта не обычная, не та мучительная гадость, которая вытягивает из своей жертвы все силы. Нет. Просто человек вдруг перестаёт спать, совершенно не чувствуя при этом никакой усталости.

Когда такое случается с ребёнком, его жизнь превращается в кошмар. Вот представьте: от тебя требуют, чтобы ты спал тогда, когда этого хотят от тебя взрослые, то есть каждую ночь. А тебе не хочется спать, и никак не получается быть хорошим и послушным. Но взрослые не понимают, они хотят, чтобы ты вёл себя, как все, а раз ты не можешь, как все, значит, надо заставить тебя силой.

Со взрослыми поначалу бывает чуть легче. Ну, не спится и не спится. Даже ещё и лучше. Особенно, если работы много, или если дома младенец, с которым всё равно не поспишь по-человечески. Вот и мой отец сначала радовался, что спать расхотелось. Неделями круглосуточно сидел за своими чертежами и расчётами, стал успевать к сроку со всеми проектами и набрал ещё кучу дополнительных заказов.

Но если ты живой человек, будь ты хоть и кикиморой, а спать время от времени всё равно приходится. Сон на кикимору наваливается неожиданно, и противостоять ему почти невозможно. Некоторые, очень немногие кикиморы умеют чувствовать приближение этого крепкого неумолимого сна – кокона. Они забираются на это время в такое место, где никто не потревожит. А новички, те просто валятся с ног там, где кокон настиг их.

Силой вывести кикимору из кокона невероятно трудно – только медикаментами. И это очень опасно: чем чаще и грубее выводить рвать кокон, тем ужаснее могут быть последствия. Кикимора становится всё агрессивнее, и срыв обязательно когда-нибудь случится.

Ни одну кикимору пока ещё не вылечили, хотя всё время пытаются. Переломить болезнь силой медикаментов невозможно, но многие продолжают надеяться. А всякие шарлатаны, отзываясь на спрос, лечат, пытаясь колоть несчастным препараты по сложным схемам. Кикиморы, которых близкие сдали на такое лечение, бегут при малейшей возможности. А дружинники потом ловят беглецов, которые уже в безнадёжном состоянии. Обычно несчастных возвращали тем, от кого они сбежали. Но иногда – чаще всего, когда я вмешивалась – такой беглец попадал к Эрику в подвал на передержку.

Иногда кикиморы, что долго бомжевали, приходят на передержку сами, рассудив, что жизнь в отдалённом интернате куда лучше жизни в подвале, на чердаке или в расселённых трущобах. Кого-то дружинники забирают к нам по заявлению родственников, коллег или соседей, не желающих больше жить рядом с опасным и непредсказуемым человеком. Иногда близкие сдаются после долгой отчаянной борьбы и мучений, не выдержав постоянного напряжения.

Кого-то стараниями Эрика удаётся вытащить. За время, проведённое в подвале, измученная кикимора входит в свой естественный ритм. Недели бодрствования сменяются несколькими днями сна, никто не пытается разбудить кикимору силой, и выход из кокона получается спокойный и безболезненный. Общение с опытными товарищами по несчастью обычно приводит к мысли, что приспособиться к себе и жить дальше возможно.

Как только Эрик видит, что подопечный осознал себя, своё положение, знает, какой у него есть выбор, и готов его сделать, дружина официально от своего имени передаёт кикимору дальше по инстанции: судебное решение назначает группу, и дальше всё крутится по инструкциям, которых за последнее время напринимали столько, что только успевай исполнять.

Когда болезнь начала проявляться буквально везде, вокруг царил страх, и ничего, кроме страха. Это было даже покруче мусульманского терроризма. Против тех хоть рамки металлоискателей поставили, сумки перетряхивали, фейс-контроль, пограничные формальности, международные базы данных, то-сё… Но, когда мальчик-божий одуванчик или добрый, мягкий отец семейства вдруг становился в две секунды монстром, с которым не сладить, и, прежде чем его ликвидируют или обезвредят, успевал порвать или покалечить всех, до кого мог дотянуться, и случиться такое могло абсолютно везде и в любое время, потому что это невозможно предсказать заранее, то уровень психоза, особенно в мегаполисах, зашкаливал. Люди шарахались друг от друга при малейшем подозрении, и достаточно было ничтожной искры, одного не вовремя брошенного слова или порывистого жеста, и можно было нарваться на жестокий самосуд.

Потом только поняли, что минимальный урон окружающим наносится в том случае, если кикиморе позволяют придерживаться её естественного режима: ложиться в кокон, когда это нужно, и спокойно без принуждения из него выходить. И тогда напринимали законов о том, что и как можно делать с кикиморами, в каких случаях и куда необходимо их выселять, при каких условиях их можно оставить на свободе и как за ними надзирать. Создали дружины, которые всем этим занимались.

Но люди есть люди. Некоторым законы не писаны, а если писаны, то не читаны… Ну, и дальше по тексту. Поэтому дружинникам приходится до сих пор выявлять незарегистрированных кикимор, следить за теми, кто находится под надзором, пресекать опасные инциденты, предотвращать самосуд, подставляться под ногти, зубы, кулаки и ножи тех, кто не смог с собой совладать, и заниматься ещё многими героическими, но неблагодарными вещами.

Все кикиморы проходят на передержке обследование, чтобы определить группу риска или подтвердить её.

Третья группа – это те, у кого лёгкие коконы. Если нет никого, кто готов взять такую кикимору под опеку и помочь ей наладить жизнь, её отправят в загородный интернат. Там есть работа, жильё, круг общения – в основном с себе подобными, постоянный надзор местной дружины и некоторые ограничения. Туда к кикиморе могут приезжать родственники и друзья, хотя они практически никогда не приезжают. Там не очень-то весело, но зато есть гарантия, что не прибегут соседи с кольями наперевес.

Вторая группа – это те, чей сон в коконе слишком глубокий, а пробуждение слишком тяжёлое. Эти кикиморы прекрасно себя осознают в обычной жизни, но есть большая вероятность, что после очередного пробуждения наступит опасный для окружающих срыв. Таких отправляют в места, больше напоминающие места отбывания наказания: никакой свободы передвижения, ещё не тюрьма, но уже совсем всё безрадостно и безнадёжно.

Первая группа – те, кто уже сорвался. Те, с кем это произошло хотя бы однажды, оказываются в пожизненной одиночке. Даже если кикимора вполне оправилась и больше не выходит из режима, никто больше не хочет рисковать.

Впрочем, есть один человек, который всегда не прочь рискнуть – Эрик.

Он всегда тянет до последнего, пытаясь разобраться, как именно развивается болезнь. Он считает, если налицо ремиссия, то человека надо тянуть.

Вот и тянет он уже столько времени несчастную Веронику, которую у нас все, кроме Эрика, откровенно побаиваются. За последнее время она одна у нас тут такая, из первой группы. Пока она живёт в подвале, её коконы обычно глубокие, но спокойные. И выходит она из них бодрячком, даже что-то напевает в душевой. А потом с удовольствием суетится, наводя порядок и командуя остальными подопечными, и с готовностью помогает Эрику, делая иногда самую грязную работу.

Вот и сегодня, едва закончив прибираться в своей каморке и приняв душ, она уже пристала ко мне с вопросами, чем она может мне помочь. А помогать мне не требовалось. Те, кто оставались в коконе, просыпаться пока не собирались, остальные были в полном порядке, и я попросила её развлечь общество, рассказать что-нибудь интересное.

И вот, Вероника мастерски исполняла свою страшилку о чёрном коконе: историю о том, как кикимора, впав в глубокий кокон, умирает, а, пролежав мёртвой несколько часов, а то и дней, вдруг оживает, неся в себе чужую чёрную душу, и, наделённая невиданной доселе силой, пускается во все тяжкие.

И хоть слышала я это сто раз, и не только в исполнении Вероники, а всё равно интересно слушать, как старую страшную сказку. Поэтому я, как и все остальные, заслушалась рассказчицу.

Кто-то коснулся моего плеча. Я повернула голову – Эрик. Он всегда приходит на работу ни свет, ни заря. Даже завтракает всегда в подвале, из общего котла.

– Закончишь тут, зайди, доложи обстановку, – прошептал он едва слышно и вышел.

Вероника, завидев Эрика, поспешно скомкала концовку, оборвала рассказ на полуслове, тряхнула ещё влажной гривой и, вспорхнув, выскочила из комнаты.

Слушатели зашевелились.

– Ерунда всё это, – проговорил один из подростков. – Сказки от скуки.

Девочка рядом с ним невесело хихикнула.

– Всё сказки, пока сам не столкнёшься, – хрипловатым баском отозвался худой бородатый мужичок с койки у окна.

– Вот из первых рук инфу я бы послушал, – кивнул мальчишка. – А это всё так, художественный трёп. Небывальщина. Кто-нибудь хоть раз видел этот самый чёрный кокон?

– Видел, – степенно кивнул бородач. – Я.

– Да ну? – недоверчиво, но всё же с любопытством усмехнулся подросток. – И как оно было?

– А так было, – спокойно отозвался мужичок. – Года три тому назад… или пять… а то и семь уже, не помню точно…

– Три или семь, вообще-то, разница есть, – сказал кто-то. – Совсем ты, Вася, мозги пропил.

– Ну, после того, как организм начинает время отсчитывать коконами, ошибиться с годами очень даже просто, – ничуть не обидевшись, сказал мужичок и продолжил. – Так вот, попал я тогда в загородный интернат…

– В лагерь, то есть?

– Ну, лагерь – не лагерь, но место не худшее, хотя и не очень приятное. Далеко-далеко от цивилизации. Жило нас там человек сорок, то меньше, то больше. Работали, кто хотел, развлекались, чем могли. Можно было в городок соседний съездить, ну, не всем, конечно, а у кого стабильная третья группа… Был у нас один парень, ничем вроде не выделялся. Вежливый, тихий, только всё время один да один. Заговоришь с ним, а он кривится, будто брезгует всем, на что ни посмотрит. И как-то лёг он в кокон. Обычно дня два-три, больше у нас никто не валялся. А тут смотрим, время идёт, парень этот всё не просыпается, а потом и персонал забегал кругами. Сказали сначала, что умер тот парень. Слишком глубокий кокон, а вместо того, чтобы выплывать потихоньку, он за неделю так заглубился, что склеил ласты… Труповозку вызвали, те сказали, назавтра приедут, а то далеко им. А мертвецкой у нас не было. Так что перекрыли в комнатке для коконов вентили на батареях и окно открыли, чтобы покойник не слишком портился. Как раз зима была, мороз, пусть, мол, лежит… Ночью сидели все, как обычно, тихонько, чтобы персонал не раздражать. Кто у себя в комнате, один или с зазнобой. Кто в общей, картишки там, винишко, беседы задушевные… А покойник-то наш ожил вдруг, да в такой силе, что порвал почти всех наших, и из персонала кое-кого, да и сбежал…

– И с чего это должен быть прямо чёрный кокон? Просто кто-то ошибся, когда смерть констатировали, – сказал неугомонный недоверчивый мальчишка.

– Да там специалисты были постарше тебя-умника, – отозвался мужичок. – И поопытнее. Мёртв он был, точно. Пульс-давление на нуле. И вдруг снова… самозапустился, почти через сутки.

– А тебя он тогда почему не порвал?

– А я в ту ночь в котельной дежурил, заперся и тяжёлый рок под водочку слушал… – вздохнул рассказчик. – Если б не это, или порвал бы он меня, или крыша бы у меня съехала, как у тех наших, что выжили тогда.

– Ну и как, стал он чёрным властелином? – не отставал мальчишка.

– Не знаю, я его больше не встречал, – буркнул бородач. – Но судя по тому, в какую жопу катится этот мир, без чёрных властелинов тут не обошлось.

Я поднялась и пошла к Эрику. Тот сидел в крошечном закутке без окон и дверей перед квадратным металлическим столиком и что-то просматривал в своём компе. Такой у Эрика был незамысловатый рабочий кабинет в подвале. Работать наверху в нормальных условиях ему было просто некогда.

– Что там у вас за дискуссия? – поинтересовался Эрик, не поднимая головы.

– Спорят о чёрном коконе, возможно или нет. Ты как думаешь?

– Возможно что? – удивился Эрик. – Чтобы мертвец ожил? Лада, я тебя умоляю. Кикиморы, без сомнения, нам ещё преподнесут кучу сюрпризов. Но даже они, если умирают, то окончательно и бесповоротно.

– Но легенды обычно на чём-то основаны. Вот Вася с бородой сейчас рассказывал…

– Да, слышал я эту его историю. Действительно, было такое. Парень с трудом вышел из глубокого кокона и оставил за собой гору трупов. Никакой мистики, Лада. Ничего, кроме очередной трагедии из разряда тех, которые пока мы не состоянии предугадать и предотвратить… О, завтрак!

В закуток вошла Вероника с подносом. Рисовая каша-размазня с мелко наструганной курагой, большая чашка кофе и два круассана.

– Спасибо, – кивнул Эрик, отодвигая ноут и освобождая место для подноса. – А булок почему две?

– Одна моя, – ответила Вероника.

– С чего вдруг? – нахмурился Эрик. – А сама что?

– А я на диете.

Эрик задумчиво скользнул взглядом по Веронике и пожал плечами:

– Зачем? По-моему, и так в самый раз.

Вероника полыхнула ярким благостным румянцем и выскочила из закутка.

Эрик придвинул поближе тарелку с кашей и стал торопливо есть.

– Ты бы ей поменьше комплиментов делал.

– Кому?

– Да Веронике же.

– Каких?

– Да вот таких, про «самый раз». Она и так изо всех сил стремится понять тебя неправильно.

– То есть?

– Эрик, ну что ты опять, как ребёнок?! Влюблена она в тебя по уши!

– Кто?

– Да никто! – я тяжело вздохнула и только махнула рукой. – В общем, всё в порядке у нас. Мальчика последнего посмотри повнимательнее, мне он показался почти спокойным, только пульс и давление сильно скакали. Мало ли я не заметила чего-то.

– Я посмотрю, – кивнул Эрик и взялся за кофе с круассаном. – А вообще мальчишка сильный, выберется, теперь я уверен. А ты зайди к Карпенко, он что-то хочет у тебя спросить.

– Что именно?

Эрик пожал плечами и вздохнул:

– Если надеешься, что он даст задний ход после давешнего демарша, то не обольщайся. Видимо, жмут на него там, наверху.

– Да ни на что я не надеюсь, – буркнула я. – Всё, пока! Зайду к Карпенко и домой.

– На вот, булочку возьми! – крикнул Эрик мне в спину, но я только отмахнулась.

Наверху в штабном коридоре царила обычная утренняя суета.

В дверях в кабинет Карпенко я столкнулась нос к носу с Лёхой Марецким. Он улыбнулся как-то странно и галантно посторонился, пропуская меня в кабинет.

Я вошла и поздоровалась.

Карпенко кивнул на стул:

– Присядь, есть разговор.

Я села, уставилась на разбросанные перед Виталиком бумаги.

– Как ночь прошла? – осведомился начальник.

– Нормально. Спокойно, – ответила я. – К утру одна из кокона вышла…. Вероника.

Карпенко понимающе взмахнул бровями. Вероника – это такой наш общий крест, от которого не отделаться.

– … ещё трое остались. В том числе этот последний новенький парнишка. Тяжёлый, но Эрик сейчас сказал, что он выкарабкается наверняка.

– Хорошо, – немного равнодушно отозвался Карпенко. – Хорошо, что всё хорошо…

Тут Виталик, видимо, принял решение больше кота за хвост не тянуть и, энергично подавшись вперёд, взглянул мне в лицо:

– А ну-ка, скажи мне, Лада, как тебе твой надзиратель, Серов?

– Нормально, – буркнула я.

– Это не ответ, – строго сказал Карпенко.

– А какой тебе… вам… ответ нужен?

– Соблюдает ли он график? Бывают ли положенные внезапные визиты? Достаточно ли Серов вежлив и не докучает ли чрезмерным контролем?

– Да всё он делает, как полагается.

– Понятно, – вздохнул Карпенко. – Так вот, Лада…

Он опёрся локтями на стол, сплёл пальцы и задумчиво посмотрел на меня:

– Чтобы ты знала… Полдружины в курсе ваших отношений. И половина этой половины в последнее время так или иначе, кто намёком, а кто открытым текстом, сообщили мне об этом.

– Вот же сволочи! – вырвалось у меня. Я отвела взгляд от Карпенко, стала смотреть в окно.

– Ты не маленькая девочка. Ты взрослая и очень неглупая женщина. Ты должна понимать, чем всё это грозит Максиму Серову.

– Он не делает ничего дурного.

– Формально ты находишься в зависимом от него положении. В подобной ситуации лицо контролирующее не имеет право принуждать лицо зависимое к интимным отношениям. Это недопустимо. Это едва ли не самое серьёзное должностное преступление на подобной работе…

– Виталий Сергеевич! Вы о чём? Какое ещё принуждение?!

– Так это выглядит при любом формальном разборе обстоятельств.

Спокойно терпеть это дальше было уже невозможно.

– Виталик, есть на свете такая штука… «любовь» называется! Не слышал?!

– Слышал. Краем уха, – угрюмо вздохнул Карпенко.

– Тогда что ты от нас хочешь?!

– Я хочу, чтобы один из моих лучших дружинников, который очень некстати очумел от любви, не поплатился бы за это серьёзным дисциплинарным взысканием! – повысил голос начальник. – Но вы же выбора мне не оставляете!

– Не надо наказывать Макса, пожалуйста!

– Вот ты мне скажи, – с досадой продолжил Карпенко. – Я что, такой деспот? Со мной так страшно поговорить начистоту? Почему я обо всём этом узнаю не от тебя, не от Серова, а от сплетников, у которых язык без костей?! В конце-то концов, есть простое решение, которое снимет главную проблему: вывести тебя из-под его формальной ответственности и передать другому надзирателю. И любитесь себе, как угодно!

– Макс не хочет так. Он считает, что должен сам за мной присматривать от начала и до конца. И формально, и неформально…

– Да что ж Серов такой идиот?! – Карпенко в сердцах звонко шлёпнул ладонями о столешницу, я аж подпрыгнула.

С полминуты мы оба молчали.

– Даже не знаю, что с вами делать, – устало проворчал начальник. – Серьёзно, не знаю. Детский сад, штаны на лямках… И не реагировать не имею права, потому что о ваших шашнях не знает только ленивый или слепой вроде твоего дядьки.

– Не надо, Виталик… Сергеевич!.. Пожалуйста!

– Что не надо?!

– Реагировать!

– Я не враг ни тебе, ни тем более Серову. Но я не могу оставить всё так, как оно есть сейчас! – твёрдо отчеканил Карпенко. – Поэтому хочет Серов, не хочет, меня уже не волнует. Я сегодня распорядился передать тебя под надзор Марецкому.

– Ма… Марецкому?! Ну, знаешь!.. – я вскочила в ярости.

– А в чём дело? Вы с Алексеем давно друг друга знаете, специалист он хороший, исполнительный, иногда даже слишком. Инструкций не нарушит. Что ты взлетела? Сядь.

Я молча опустилась на стул. Строго говоря, никто не обязан кикимору – или потенциальную кикимору – спрашивать, кого ей назначить надзирателем. Это потом, если что не так, то по обоснованной жалобе надзирателя могут заменить. Я хоть и не кикимора, но моей особой надзорной группе никаких поблажек не делают.

– Когда вы скажете Максу? – буркнула я.

– Да я уже бы сказал, но мне ему не дозвониться, – недовольно вздохнул Карпенко. – Ты знаешь, где он сейчас?

– Дома. У меня… У нас, то есть.

– Уверена?

– Позавчера у него были оперативные выезды по списку Эрика. Вчера – плановые надзорные визиты. Сегодня он выходной, так что дома должен быть.

– Ну-ка, набери его, – приказал Виталий. – А то он, может быть, нарочно на мои звонки не отвечает.

Я долго слушала гудки, но на мой вызов Макс тоже не ответил.

– Странно, – удивилась я. – Может быть, случайно звонок отключил?

Карпенко потёр лоб в угрюмой задумчивости и махнул рукой:

– Всё пока, иди.

Я встала, дошла до двери и взялась за ручку.

– Лада! – голос Виталия неуловимо изменился. – Вернись-ка.

Я оглянулась.

Виталий наклонился куда-то под стол и вынул оттуда компактный чёрный парусиновый рюкзачок с мелкими красно-белыми шашечками на внешнем кармане. Рюкзак Макса, с которым он обычно ходил на службу. В последний раз я видела его на плече Макса вчера утром, когда провожала его и закрывала дверь.

– Откуда он здесь?!

– Сначала думал, что не стоит тебе говорить, пока ни в чём толком не разобрались, – сурово сказал Карпенко. – Но чёрт с ними, с формальностями, сейчас уж точно не до них. Ты должна знать, и я от тебя скрывать не буду…

– Что с Максом?!

– Ты сядь, сядь-ка обратно.

Я доползла до стула.

– Когда вы созванивались в последний раз?

– Вчера около шести вечера. Я пришла сюда на дежурство и позвонила Максу, что у меня всё в порядке. Мы друг другу часто не звоним, чтобы не отвлекать от дел попусту.

– Хорошее правило, – хмурясь сказал Карпенко.

– Виталик, что с ним?!

– Вчера в восьмом часу вечера Серов подал по рации сигнал тревоги. Несколько групп сразу готовы были прийти на помощь, но на уточняющие вопросы, что случилось и по какому адресу, Серов не ответил. Он просто больше не отвечал ни по общему каналу, ни по выделенному. Не ответил и на вызов по мобильному.

– Но мобильный работает!

Карпенко опять сделал раздражённое движение бровями:

– То-то и оно, что работает. Но система пеленга его не находит.

– Такое может быть?!

– Может, как видишь. Хотя технические специалисты лишь пожимают плечами и не готовы объяснить причину, – удручённо сказал Виталий.

– Да, но рюкзак?!..

– Рация Серова, хоть он и не отвечал, тоже продолжала работать. Её удалось засечь, и через некоторое время рацию и рюкзак нашли в мусорном баке во дворе на шестнадцатой линии. По графику на вчера у Серова не было ни одного адреса на Васильевском… Лада?!

Я подняла голову:

– Где же он, Виталик?

– Хотел бы я знать не меньше тебя, уж поверь, – сурово ответил Карпенко. – Ищем. Все наши, кто свободен от дежурства, и у кого нет срочной работы с поднадзорными, все брошены на поиски Серова. Если к истечению суток результата не будет, буду просить помощи у полиции, а если понадобится, то и у других силовиков.

– Я могу посмотреть рюкзак?

Виталий молча протянул мне его через стол.

Я порылась внутри:

– Где его планшет? Он ушёл с планшетом.

– Возможно, планшет там же, где и мобильник.

– Адреса, по которым он должен был ходить вчера?..

Карпенко развёл руками:

– Конечно же проверены, кикиморы опрошены. Все утверждают, что Серов ушёл от них живым и здоровым, и никаких странностей в поведении они не заметили. Разумеется, будем перепроверять… Может быть, ты знаешь, куда он мог зайти, кроме адресов по графику?

– Нет, – отрезала я. – Не знаю.

– Ты успокойся, подумай хорошенько, может быть, говорил он что-то о своих планах на вечер, ты просто значения не придала, – спокойно сказал Виталий. – Если что-то вспомнишь, сразу же мне звони. Немедленно! И я тоже, если какие новости, сразу с тобой свяжусь. Я же понимаю, Лада, не деревянный небось.

– Спасибо, Виталик.

– Ну, иди, иди. Тебе надо успокоиться.

Я вышла в коридор и бегом бросилась в подвал.

– Эрик, я пошарю в твоём компе? – я заглянула в одну из каморок, где Эрик занимался своим подопечным. – Мне очень срочно.

– Пошарь, только мои окна не закрывай, – ответил Эрик, не поднимая головы.

Я прошла в его закуток, присела на табурет и сразу же полезла в поисковую базу дружины.

Никита Корышев, кикимора второй группы… Улица Мира, дом тридцать один, квартира двадцать четыре. Да… Где шестнадцатая линия и где улица Мира. Неблизко. Вряд ли эти два адреса могут быть связаны между собой. Но проверить нужно обязательно.

– Что случилось? – спросил Эрик встревоженно, заглядывая в закуток. – На тебе лица нет.

– Макс Серов пропал.

– Я слышал, – кивнул Эрик. – Да найдут твоего надзирателя, не переживай.

Эрик у нас к сплетням не прислушивается и, что под носом у него происходит, в упор не видит.

– Да, Эрик, конечно, найдут.

– Жаль, если с парнем что-то серьёзное.

– Да, жаль. Очень жаль. Ты извини, Эрик, мне бежать надо.

Я рванула мимо дяди, задев его плечом, и помчалась на выход.