Несгибаемая дама

Человеку, проснувшемуся в собственной могиле, стоит задуматься, ту ли профессию он выбрал. Конечно, если он способен соображать. Что до меня, то я настолько замерз, что чувствую себя коробкой ледяных кубиков, а в моем черепе грохочет канонада. Сильнейшую головную боль перебивает только жажда: от нее горят все нервы и вены, саднит глотку, а глазные яблоки превратились в раскаленные шарики. Шел дождь, но вода, падавшая с неба в разинутый рот, не действовала на сухие ногти, царапавшие мне гортань. Я выкарабкался из комьев размоченной дождем глины грязным и скользким, словно новорожденный поросенок. Одежда моя погибла, в голове ревели чудовища.

Я упал навзничь, не успев выдернуть ноги из мокрой земли. Капли молоточками стучали по всему телу. Я завопил… И спазм отступил, оставив выжженную пустыню в каждом дюйме моего тела.

За несколько минут борьбы мне удалось высвободить и ноги. Комки глины обваливались в дыру, где прежде было мое тело. Я открыл рот, и струи, стекавшие по измазанному лицу, подарили мне щедрый глоток глинистой жижи.

Откашливаясь и отплевываясь, я сумел встать на четвереньки. Разбухшая голова покачивалась на тонком прутике шеи, а боль отступила, затерявшись в волнах опаляющей, невыносимой и убийственной жажды.

Меня со всех сторон окружали сосны, певшие и вздыхавшие под ударами влажного ветра. Встать удалось только со второй попытки. Как и вспомнить собственное имя.

Джек. Джек Беккер. Вот кто я такой.

И мне надо разыскать даму в зеленом платье.

Вытащить меня из города — все равно что утенка из воды. Грязь под таким ливнем не высохнет, только больше размажется по остаткам моей рубашки и костюмных брюк. Их не спасет даже прачечная Чин Яна. Поскальзываясь и спотыкаясь, я спустился с холма высотой с небоскреб Крайслера и нашел проселок, ведущий к шоссе. Здесь же стоял столбик с указателем: до города — двенадцать миль. Пустой живот свело судорогой. Возможно, выстрел в голову возбуждает аппетит. Всякий раз, как я трогал рукой свой котелок, пальцы натыкались на вздувшуюся пробоину над правым глазом, забитую грязью.

Я не собирался идти пешком всю дорогу. Мысль свалиться на обочине и утонуть в придорожном кювете была бы соблазнительной, если бы не дама в зеленом платье.

Подумай об этом, Джек! По одной мысли зараз.

Где-то вдалеке прогремел гром. Мисс Дейл должна быть дома. Наверное, беседует со своим котом или заваривает чашечку горячего чая. От этой мысли внутренности у меня свернулись, будто попали в мясорубку, а дыхание вырвалось с забавным свистящим звуком. Нос забила грязь, а воздуха и так не хватало. Так недолго и захлебнуться.

И вдруг я увидел огонек — прекрасный светящийся огонек, обещавший ужин. Правда, не какой-нибудь, а в закусочной «Денди Дентона» в одиннадцати милях от города. Увы, в таком виде я не мог туда явиться. Я долго нашаривал свой бумажник и при этом чуть не попал в кювет, запутавшись в собственных ногах.

Бумажник — подаренный на прошлое Рождество мисс Дейл — нашелся в кармане. В нем лежал обычный набор вещей плюс девятнадцать долларов и двадцать центов. Они не взяли денег — любопытно!

Обдумаешь это позже, Джек.

Грязь текла ручьями с моей рубахи, а пиджак бесследно исчез. Ледяные уколы дали мне понять, что дождь превращается в снежную крупу. Но мне — с ума сойти! — не было холодно. Лишь дьявольски хотелось пить. Возможно, меня грела мысль о даме в зеленом платье.

Окна закусочной мигали неоном. Закрыто, черт побери! А мне бы так пригодился телефон. Прижавшись лапами в глиняных перчатках к оконному стеклу, я разглядел внутри телефонный автомат и моргал в унисон вспышкам надписи: «Холодные напитки». Телефон был в самом дальнем конце, рядом с дверью сортира.

У меня подкосились ноги.

Ночка тебе предстоит не из лучших, Джекки.

Я нашел булыжник, который смог поднять не надорвавшись. Стеклянная дверь разлетелась вдребезги, и я осторожно отпер замок. Затем прошел к телефону, оставив за собой длинный грязный след, как слизняк. Забавно, но мне было не до смеха.

Люди вроде меня знают наизусть домашний номер своей секретарши. Дама, настолько тупая, что работает на меня, вряд ли проводит ночь в дансинге. У Дейл не водилось ухажеров — понятно, что я знал это не с ее слов. Она была высокой тонкой штучкой с интересными глазами, но больше ей похвастаться было нечем. Не то что дама в зеленом платье! Совсем не то!

Я вцепился в аппарат раздувшимися и ободранными пальцами. Ладони все еще были скользкими от грязи. Кожа под грязью бледная, как рыбье брюхо, и чуть не светится в тусклом освещении. Я с раскаянием подумал, что утром Дентоны найдут свою закусочную неподходящей для денди…

— Алло? — Пока я пытался заставить связки работать, она повторила: — Алло?

— Дейл, — с трудом выговорил я.

Во рту что-то мешало. То ли они сломали мне челюсть, то ли в зубах застряла карамель.

— Мистер Беккер? — В голосе прозвучала тревожная нота. — Джек?

— Тебе придется за мной заехать, куколка. — Я говорил как пьяный.

— Где вас… А, не важно. Где вы?

Я так и видел, как она примостилась на краю кушетки, над чашкой чая на приставном столике поднимается прозрачный пар, а в руках появляется неразлучный стенографический блокнотик.

— Джек? Где вы сейчас?

— Дентон, — выдавил я. — Закусочная «Денди», около одиннадцати миль от города. Ключи от моего «студебеккера» у вас есть?

— Ваша машина эвакуирована, мистер Беккер.

Теперь это была знакомая мне мисс Дейл. Уверенная, сдержанная, эффективная. По телефону ее голос звучал с грешной хрипотцой, как у Бокэлл. Я мог бы ее нанять лишь за один телефонный голос, но она к тому же оказалась чертовски хваткой и не склонной болтать где ни попадя. Поэтому я платил ей, даже когда самому было нечего есть. Такие секретарши попадаются не каждый день.

— Не беспокойтесь, я найду машину. Хм, «Денди Дентона»? Это ведь к западу от города?

— Точно. — Колени у меня подгибались, и я что было сил цеплялся за автомат. — Я буду ждать у входа.

— Еду. — И она повесила трубку, не прибавив ни слова.

Какая девушка!

К тому времени, как мисс Дейл взглянула на меня с водительского кресла, боль в кишках достигла предела. Я едва сумел открыть дверцу, и она рванула с места, как только я оказался в машине. Я поборол не желавшую закрываться дверь и полмили лежал, пытаясь отдышаться в такт идиотскому визгу дворников.

В машине пахло «Шанелью № 5» и «Честерфилдом». И еще пахло мисс Дейл — ее спреем для волос, пудрой и тысячью других женских запахов, которые чуешь, когда подбираешься к даме достаточно близко. И еще чем-то теплым, с обворожительным медным привкусом. Дворники повизгивали и постукивали, к тому же у ее «форда», должно быть, барахлил мотор, потому что слышалось такое же равномерное постукивание, высокое, жесткое и частое. Мои губы отказывались смыкаться до конца. Я присвистывал при каждом вздохе, и в конце концов она рискнула оглянуться на меня.

— Я отвезу вас в госпиталь «Самаритэн», — сказала она, а я уставился на поток ее темных волос. — Вас страшно слушать.

— Нет. — Слава богу, это слово мне удалось произнести, не натыкаясь на преграду во рту. — Никаких больниц!

Вышло опять невнятно, как сквозь сломанные челюсти. Но боли я не чувствовал. Собственно, и головная боль уже прошла, беспокоила только жажда.

Прошуршала еще одна миля. Она включила стеклообогреватель, а равномерный стук стал таким частым, словно машина собиралась взорваться.

— Мистер Беккер, вы начинаете меня беспокоить. — Она закурила «Честерфилд», не сводя глаз с дороги, и приоткрыла окно, чтобы выдувало дым.

Внутрь ворвался запах дождя, и я понял, что это за стук. Это был пульс мисс Дейл. И звук от покрышек, которые соприкасались с дорогой. И шум падения каждой дождевой капли, ударяющей по крыше. Огонек зажигалки осветил блестящую пленку пота у нее на лбу, и я догадался, что мисс Дейл нервничает.

— Не беспокойся, куколка. Все в порядке. Отвези меня…

Куда тебя отвезти, Джек? Леди в зеленом платье знает твой офис, а если она считает тебя покойником…

— Отвези меня к себе домой.

Получилось больше похоже на «отвежи к шебе», с акцентом как у немца — хозяина индийского ресторанчика. Когда я провел языком по зубам, стало еще интереснее. Я оцарапал язык и пропустил мимо ушей слова мисс Дейл, потому что медный вкус наполнил мой рот и я вдруг понял, чего жажду.

Я бы завопил, если бы не повалился на сиденье как от оплеухи, потому что стало тепло и судорога в животе немного отпустила и потому, черт возьми, что после того, как человек голыми руками вырыл себе дорогу из собственной могилы и вломился в чужую закусочную, он имеет право немного отдохнуть.

Зеленое платье обнимало ее округлости, как трасса Самаритэн обнимает побережье. Глаза под шляпой с вуалеткой тоже были зеленые. И даже перчатки такого же цвета. За поднесенный мною огонь она поблагодарила легким кивком и поднятой бровью, устроив на коленях ридикюль изумрудного бархата.

— У вас прекрасные рекомендации, мистер Беккер, — промурлыкала она с выговором Брин-Маур под стук клавиш из приемной мисс Дейл.

Леди сидела словно аршин проглотила, и лампочка на моем столе лишь подчеркивала ее бледность — не одна из этих румяных пышечек…

Мисс Дейл перестала печатать.

— Рад слышать, — равнодушно буркнул я, стараясь говорить с той же небрежностью, с какой задирал ботинки на стол.

Было пять часов, уже темно, поскольку была зима, а мне давно пора было платить за аренду помещения.

— Мистер Беккер? — В дверях возникла высокая угловатая фигура мисс Дейл. — Вам еще что-нибудь нужно?

Ее по-кошачьи раскосые глаза встретились с моими. В умелых ручках она держала пачку листов. Нарастить немного мясца — и разила бы наповал! Если, конечно, удастся обколоть лед по краям. Сейчас она дала мне возможность сказать, что мы закрываемся, и предложить даме в зеленом зайти в другое время. Я лениво махнул рукой:

— Нет, спасибо. Мисс Дейл, жду вас утром.

— Хорошо, сэр.

Ледяная, как из морозилки, мисс Дейл еще несколько секунд провела в офисе, убирая листки в сейф. Пока за секретаршей не закрылась дверь и ее каблуки отчетливо не процокали по коридору, дама в зеленом молчала.

За окном кабинета мерцала реклама. Мы располагались над круглосуточной забегаловкой и газетным стендом. Когда темнело — а мисс Дейл выключала свет, — большие неоновые стрелы заливали офис волнами желтого и красного. Диванчик напротив моего письменного стола манил к себе, и манил бы, полагаю, еще сильнее, если бы я не стоял на пороге выселения.

— Итак, какая работа вам необходима, миссис?… — я выдержал вопросительную паузу.

— Кенделл. Миссис Артур Кенделл. Мистер Беккер, я хочу, чтобы вы последили за моим мужем.

Пахло «Шанелью» и сырой землей. И хотя я лежал под грудой одеял на чем-то мягком, подскочил как ужаленный, подавившись криком. Это был звук пули, ударяющей в череп, смертельный разрыв.

Пальцы одной руки сжимали что-то мягкое, но с твердой сердцевиной, а другая моя рука взметнулась, перехватив запястье мисс Дейл, собиравшейся ударить меня по щеке. Затрепетал шелк — на ней был халат, красное кимоно с желтым, как солнце, драконом, выдыхающим оранжевое пламя.

Она взвизгнула, и я осознал, что лежу почти голый, — на мне только трусы и майка с корочкой присохшей грязи. Кто-то меня раздел и уложил в постель с розовыми оборочками, на горы подушек. «Шанель» — это она, а грязь? А, это я провонял дамскую постельку…

— Мистер Беккер, — заговорила она, и я вновь увидел перед собой непроницаемую секретаршу. Пояс ее кимоно чуть распустился, так что были видны лямочки… Ну, я всего лишь человек, как не посмотреть!

— Мистер Беккер, отпустите меня немедленно!

Кошмар рассеялся, и я выпустил ее запястья. Она отступила на два шага, налетев задом на столик, где стоял кувшин с холодными сливками и пачка книг в кожаных переплетах, как будто прямо из библиотеки доктора Калигари, и еще лампочка в нарядном розовом абажуре и большая пачка «Клинекса». Мы уставились друг на друга. Ее тонкая влажная кожа в этот момент выглядела лучше не бывает.

Она потерла правое запястье — то, которое я помял первым.

— Вы вопили, — прошептала она.

Впервые я не смог найти остроумного ответа. Ясное дело, вопил!

Мисс Дейл выпрямилась и быстрым движением затянула кимоно. Она была босиком. Темные волосы падали на плечи волнами кудрей и выглядели очень приятно. Она скрестила руки на груди и попыталась испепелить меня взглядом. Не лежи я полуголый в ее кровати, у нее могло бы и получиться.

— Мне очень жаль, — только и сказал я.

— Есть о чем жалеть. Вас разыскивают за убийство.

Я щелчком захлопнул рот и принялся лихорадочно соображать.

— Вы пропали три дня назад. Полиция разнесла ваш офис. С прискорбием сообщаю, что они унесли три бутылки шотландского виски и подвергли меня довольно продолжительному допросу.

В глотке у меня пересохло. Жажда мучила пуще прежнего, и опять этот отвлекающий частый стук. Ее пульс звучал как вода в пустыне, как сигнал отбоя в армейской учебке.

Такой частый стук сердца означал, что она в ужасе. Однако она стояла передо мной, разрумянившаяся, скрестив руки, расправив плечи, в полной готовности немедленно приступить к работе.

Три дня?

— За убийство? — просипел я.

— За убийство Артура Кенделла, мистер Беккер. Его вдова опознала вас как убийцу.

На стене спальни за ее спиной висело фото Хемфри Богарта в шляпе. Он скалился в камеру, как и полагается киношным оболтусам. Я заподозрил мою практичную мисс Дейл в слабости к ухмыляющимся и скалящим зубы оболтусам.

— Дело Кенделла, — продолжила она. — Разумеется, у меня была копия собранных вами материалов. И конечно, я не сообщила об этом полиции, тем более лейтенанту Греди. На мой взгляд, о вас многое можно сказать, мистер Беккер: среди прочего вы напиваетесь, аморальны и неразборчивы в методах расследования. Но убийца? Из человека, который бесплатно работает для вдов? — Она снова потерла правое запястье.

Ну да, каждая дамочка с печальной историей может водить меня за нос. Ну и что?

— Я никого не убивал. — Сказав это, я почувствовал облегчение. — Дело у вас?

— Разумеется. — Она уронила руки. — Я бы с удовольствием выслушала объяснение, но я всего лишь ваш секретарь.

— Ты — крепкая куколка, — выдавил я. — Дело Кенделла обернулось плохо, мисс Дейл. Я его не убивал.

Со свойственной ей практичностью, она перешла прямо к делу:

— Тогда кто убил, мистер Беккер?

Несмотря на усиливающуюся с каждой секундой жажду и стук пульса, мешавший думать, ответ на этот вопрос я знал.

— Дайте мне папку, Дейл. И можно мне во что-нибудь одеться? Или прыгать по квартире в облике Тарзана?

Если бы, выходя из комнаты, она пробормотала себе под нос что-то не слишком изысканное, я не стал бы ее винить.

Я счистил с себя остатки грязи в ее желто-розовой ванной. Квартира располагалась на бедной стороне Пат-стрит, но в ней все было чисто, аккуратно и безупречно, как и следовало ожидать от женщины, которую я однажды застал на раскладывании по алфавиту входящей почты. У нее нашелся даже висящий на внутренней стороне двери костюм — из моих. Дверь закрывалась не слишком плотно, и я слышал, как она хлопочет на кухне, а еще этот сводящий с ума восхитительный, неотразимый стук.

Вид у меня — словно из могилы. Впрочем, если хорошенько подумать, так оно и было. Над правой бровью виднелся уродливый багровый рубец — вмятина, в которую умещался кончик пальца. Она была чувствительной, и стоило надавить — голова снова превращалась в тыкву. Затылок тоже болел, и под короткими мокрыми волосами прощупывались глубокие шрамы. Под глазами были темные мешки, щеки запали, и еще я был желт, как желтушный китаец…

Я оттянул воротник рубашки и взглянул. Легкий синяк над ключицей и две дырочки, как будто в горло воткнулись два крошечных зубца. Синяк был страшно горячий, а когда я его потрогал, раскатистый грохот сердцебиения так отдался в ушах, что я ухватился за чистейшую белую раковину мисс Дейл и едва не потерял сознание.

Что за чертовщина со мной творится?

Последнее, что мне запомнилось, — Летиция Кенделл утирает рот, а тощий нервный рыжеволосый тип приставляет ствол к моему лбу. Как раз туда, где остался яркий рубец с черными точками ожогов вокруг красного кратера. Потом этот звук — словно артиллерийский снаряд в черепе… И пробуждение в холодной могиле. Хочется пить. Но не обычной выпивки. Не той, что льется в глотку жидким огнем и взрывается в брюхе, взметывая теплую дымку между мною и всем миром.

Ты сумасшедший, Джек. Тебе прострелили голову.

Да вот незадача: я должен бы не сойти с ума, а стать покойником! Но у меня бился пульс, совсем как у мисс Дейл, которая начала пахнуть не столько «Шанелью», сколько… едой.

Из коридора донесся шкварчащий звук. Я зашнуровал ботинки, заботливо поставленные у двери ванной, и увидел ее входную дверь и теплый свет из кухни — квадратик желтого душевного покоя. Она стояла у плиты ко мне спиной, а на тарелке ждал своей очереди бифштекс. Она потыкала в сковородку вилкой, а я стал тихонько подкрадываться, словно собирался шлепнуть ее.

Три шага… Два…

Она даже не повернулась. Я протянул руку, увидел ее, желтую в желтом свете, дрожащую, протянувшуюся мимо бедра мисс Дейл… и ухватившую тарелку со стейком.

Она подскочила, вилка задребезжала, а я отступил к столу. Не будь я таким холодным, обливался бы потом. Я упал на один из двух строгих, с нарядными подушечками стульев, стоявших у дешевого, с золотистыми искорками кухонного стола, и понял, почему мой рот плохо действовал. Потому что отросли клыки; и я, для начала вылизав с тарелки кровавый сок, вонзил зубы в сырое мясо и присосался, как к материнской груди. Ладонь Дейл взлетела ко рту. От прижатых пальцев щёки побелели, а глаза стали огромными, как у домоуправа в день выплаты ренты. Сковородка шкварчала, я сосал и причмокивал, и этот шум почти заглушил грохот ее пульса.

Свободной рукой она сдвинула сковородку с огня. Над горелкой остался шипящий синий венчик огня, а мисс Дейл уставилась на меня, словно собралась штурмовать баррикаду со сковородкой наперевес.

Я сосал. Мало, конечно, но жажда отступила. Вот чего мне хотелось! Когда мясо стало безвкусным, как сухая бумага, я еще раз начисто облизал тарелку и уронил высушенный кусок.

Я смотрел на мисс Дейл. Она смотрела на меня. Я подбирал слова. Дамы с ее жалованьем не каждый день покупают бифштексы. Она, наверное, догадалась, что я голоден.

— Мне по-прежнему нужна секретарша, куколка.

Горло у нее дрогнуло, словно она что-то проглотила. Она опустила сковородку на холодную горелку. Отлепила пальцы от щек. На правом запястье выделялся темный браслет из синяков. Со второй попытки она заговорила:

— В холодильнике еще один бифштекс, Джек. Сырой.

Зимние ночи не длятся вечно, а дождь все не переставал. У Дейл распухло запястье, но она обмотала его эластичным бинтом и решительно заявила, что вполне здорова. Она осторожно вела «форд», и дворники тикали в такт ее пульсу. Я разложил листы из папки на коленях и проверил, нет ли хвоста, — все чисто.

Проехав Кросс-стрит, она нашла место для парковки, откуда открывался хороший вид на Синий Зал, а я стал листать дело, фотографии Артура Кенделла — миллионера, вернувшегося из поездки в Европу с молодой женой, которая заподозрила его в неверности.

Не будь мне так нужны доллары, которые она веером раскинула на моем столе, я не взялся бы за это дело. Не люблю дела о разводах — они всегда кончаются грязью. А это оказалось грязнее обычного. Мало того что Кенделл — миллионер, он был осторожен и уверен в себе, но я раздобыл его снимки с самыми крупными авторитетами нашего городка — Левшой Шульцем, заправлявшим проституцией, Бычарой Бодри, поставлявшим мускульную силу, Папашей Жинетт, чьи предки торговали ромом, а нынешняя семья перешла на торговлю наркотиками. Папаша Жинетт чтил традиции…

Я счел ситуацию угрожающей, пока не сделал несколько снимков Кенделла с женой в дорогом городском заведении, где джаз был громким, а дела тихими. Синий Зал числился в списках уже десять лет, но деньги кое-что значат, а заведение принадлежало Вилли Гольдштейну. Если бы Гольдштейн не подкупил большинство городских полицейских, он бы давно сидел в Большом Синге.

Еще одно ночное свидание, и дама в зеленом сменила в моем кабинете мисс Дейл. Я разложил перед ней снимки и сказал, что Кенделл не изменник. Она вышла замуж за грязного не-скажу-чьего сына, но за дамочками он не увивается.

Зеленые глаза прищурились, и она подняла снимок компании в гостях у Гольдштейна: они — Кенделл с женой — и рыжий тип с крысиной мордочкой, не отстававший от Кенделла ни на шаг. Он не был охранником-тяжеловесом, его звали Вьюн Маллой, и он сидел на наркотиках как на троне, зато умел носить костюм и подносить Кенделлу зажигалку.

Миссис Кенделл отложила фото и улыбнулась мне. Потушила в пепельнице сигарету, и я еще раз взглянул на снимок. И заметил одну странность.

Помнится, я подумал, что для дамы, которая так любит зеленое, у нее ужасно красные губы. Я помнил, как тогда мелькнула белая икра в момент, когда она повернулась вслед за мужем, проходившим мимо бархатных шнуров в ресторан.

На черно-белом снимке были Кенделл, Маллой, толпа других типов и свободное место там, где полагалось быть даме в зеленом. Но самой Петиции Кенделл на снимке не было!

Она сидела за столом напротив меня. Дымок ее последней сигареты таял в воздухе. И что-то изменилось в ее лице под зеленой вуалеткой. Она бросилась на меня через стол, как голодная тигрица, и все потемнело…

— Вот он, — прошептала Дейл. — Рыжий.

И верно, это был Вьюн Маллой, по обыкновению в костюмной упаковке, вылезающий из нового блестящего «паккарда». В Синем Зале имелся широкий полотняный козырек для защиты от дождя, но рыжий поганец развернул зонт и протянул руку, помогая выйти даме, сидевшей на заднем сиденье. Целые мили белой ноги мелькнули в разрезе платья, когда она поднялась с сиденья, подобно мечте. Только она была не в зеленом, а в траурном платье цвета ночи. Красные губы казались рубцом на белом холсте лица. Я подумал, скоро ли люди заметят, что она спит день напролет; узнает ли кто-нибудь, что ее руки под атласными перчатками холодны как лед; и догадается ли, как булькал Артур Кенделл, когда она вонзила зубы ему в глотку?

Раз я его не убивал, остается один подозреваемый, не так ли?

Было холодно. Я лежал на полу и смотрел на стену перед собой. На стене висели железные орудия на длинных рукоятках. Это был сарай, прилегающий к саду с прудом, — надо же где-то хранить инвентарь: газонокосилку, лопаты и прочее.

— Сделаешь, как я сказала, — произнесла Петиция Кенделл.

— О господи! — проскулил Вьюн Маллой. — Господи Иисусе!

Потом перед глазами появилась изящная ножка в зеленой атласной лодочке. Я моргнул. Чувствовал себя так, словно попал под поезд: горло горело, глубоко вдохнуть не мог и даже скорчиться был не в состоянии. Руки связаны за спиной, а ноги напоминали свинцовые чушки. Она наклонилась, дама в зеленом. Хорошенькое личико испарилось — багровые пятна на губах были свежими, и она вытирала их белой-пребелой рукой. Другая рука потянулась в мою сторону, сгребла меня за ворот костюма и рубашки и подняла, словно я ничего не весил.

— Обязательно отруби голову, — сказала она. — Это очень важно! Иначе ничего больше не получишь.

Маллой взмок:

— Понял. Отрубить голову.

— Лопатой. Она вполне подойдет. — Она склонила голову к плечу, как кошка, рассматривающая пойманную мышь. — Отрубить голову очень важно, Эдуард.

Сумей я тогда открыть рот, сказал бы, что просить Вьюна Маллоя отрубить голову — все равно что уговаривать политика быть честным. Я знал этого типа: может, он и способен выстрелить человеку в спину, но брезгует раздавить таракана.

— Понял уже. — В поле зрения возник Маллой, с усиками, обвисшими от пота, как дохлая гусеница. Он поднял пистолет, удобный маленький «деррингер», и приставил его к моему лбу. — Может, вам лучше его отпустить? Вы запачкаетесь.

— Делай. — Петиция нетерпеливо встряхнула меня. Мои ноги болтались как кукольные. — Мне еще надо успеть в гости.

Когда я пришел с войны, какой-то тип спросил меня, что там было хуже всего. Я тогда ответил, что проклятая армейская жрачка. Но в действительности на войне хуже всего то, что в дыму и хаосе не знаешь, откуда прилетит следующая пуля. Еще страшнее — точно знать откуда, когда ствол приставлен к голове, а из раздавленной пересохшей гортани вырывается еле слышное «не-не-не».

Мир взорвался.

— Подожди, пока я не заверну за угол, — сказал я, вернув ей папку. — И поезжай домой, несгибаемая дама Дейл.

— Ради Христа… — Она сползла пониже в кресле, словно боялась, чтобы кто-то нас не увидел. — Зови меня Софи, Джек. Сколько я на тебя работаю?

— Три года. Держишь меня в руках, а заодно и контору на плаву.

— Я заслужила прибавку.

Ее пульс снова зачастил, как у кролика, и жажда вернулась. В горле чувствовалась горечь, как после ужасного похмелья. Жажда пахла ею, «Шанелью», и мягкостью, и приготовленным ею бифштексом. Мои пальцы шевелились, норовя преодолеть расстояние между нами и вцепиться в ее платье. Милое голубое платьице, с высоким воротом и облегающей талией. Она в нем хорошо выглядела.

Никогда раньше не замечал, как отдыхает глаз на мисс Дейл. Да, я не очень наблюдателен…

— Иди домой, Софи. — Вылезшие клыки мешали говорить. Софи… Я впервые произнес ее имя, и то скомкал. — Ты — куколка! Ты просто куколка!

— Что ты будешь делать? — Прежде она никогда не задавала такого вопроса. Спрашивала: «Куда вы задевали ту папку», «Не подать ли кофе?» и «Что сказать Бойлстону, когда он позвонит насчет ренты?» А об этом никогда не спрашивала.

— Собираюсь закрыть дело Кенделлов.

Я вылез из машины и, тихо прикрыв за собой дверцу, пошел по улице. Как я и велел, она дождалась, пока я не зайду за угол. Потом мотор «форда» заурчал и машина отъехала. Я услышал шум машины, но настоящее облегчение испытал, когда вдали затих ее пульс.

И почти сразу услышал чей-то еще. Барабаны со всех сторон, а во мне жажда прожигает дыру, и дождь льет на непокрытую голову. Я поднял ворот, помечтал о бутылке виски и направился в Чайна-таун[1], где можно найти все. Чего там только не едят, а у меня там были друзья. Удивительно все-таки, как человек, который, не моргнув глазом, выслушивает просьбу спрятать труп или ком испачканной кровью одежды, странно смотрит на тебя, если ты просишь раздобыть… кровь.

На это есть мясники. Довольно быстро я нашел то, что искал. У меня остались мои девятнадцать долларов плюс двадцать из заначки мисс Дейл — Софи — из кухонной банки. Она сказала, чтобы я не стеснялся и что она возьмет свое со следующим жалованьем. Мне предстояло позаботиться о том, чтобы заработать ей на следующую получку, как только покончу с этим делом. Хотя оно оказалось не таким простым.

Два часа меня выворачивало — организм бунтовал, — но на третий жажда взяла свое, и я выпил чуть ли не ведро горячей меди, а потом со стоном повалился, как накачавшийся наркаш, на грязный пол чайна-таунской бойни. Мне было хорошо. Боль в кишках утихла, волны тепла расходились из живота, вызывая слезы на глазах.

Я купил еще ведро. А потом ушел оттуда, потому что даже там не все могут спокойно вынести такое действо. Поразительно, на что способен человек, когда дама в зеленом убьет его и подставит за убийство!

Теперь мне понадобилась машина. На краю Чайна-тауна пристроился гараж Бенни. Чтобы его поднять, мне пришлось взломать дверь и силком вытащить его из постели. Он не понимал, зачем мне подержанный пикап и двенадцать канистр керосина.

— Даже знать не хочу! — проныл он. — Ты зачем испортил мне дверь? Боже, Беккер, ты…

— Заткнись! — Я отсчитал десятку из своего тающего на глазах счета и положил перед ним. Прикрыл деньги ладонью, когда он к ним потянулся. — Ты меня не видел, Бенни!

Деньги появились снова — и он мигом сцапал десятку.

— Я никогда тебя не видел, Джек. И чертовски надеюсь больше не увидеть. Не хочу! — Он поскреб щетину.

Я слышал скрип каждого волоска, а сердце у него хлюпало — не то что сладкая мелодия пульса Софии. Долго ли еще проработает его сердце под накопленным слоем жира?

Мне было все равно. Я уехал. И надеялся, что Бенни не позвонит в полицию. У него полон двор краденых машин, и он по жопу в долгу у Папаши Жинетта, так что вряд ли…

И все-таки я беспокоился всю дорогу до Гарден-Хайтс — тихого ухоженного квартала богатых особняков, среди которых отыскал нужный. Потом пришлось придумывать, как перетащить двенадцать пятигаллонных канистр через девятифутовую каменную стену.

Дом был красивый. Я чуть не устыдился, поливая керосином паркетные полы, бесценный антиквариат и постель, слабо пахнувшую медью и тальком. Шкаф был полон зеленых платьев — я залил их все до единого! Дождь стучал по крыше, журчал в водосточных трубах, стекал по стенам.

Две канистры я отнес вниз, в прихожую, — просторы пола в черно-белую клетку скоро покрылись прочищающими нос лужами керосина, — и стал ждать у двери кабинета, где, возможно, любил сиживать Артур Кенделл. Я чуял там его запахи, сигары и роскошный дорогой одеколон. Дожидаясь, я поглаживал ручку лопаты, взмахивал ею, примеряясь, и постукивал по полу. Это была обычная штыковая лопата, какая найдется в любом садовом сарайчике, — без сарайчика не обходится ни один безупречный газон, даже если вместо вас им занимается кто-то другой.

Я умею ждать, и ждать пришлось долго. От испарений керосина кружилась голова, но, когда «паккард» мягко прошуршал по дорожке, я выплеснул последние полканистры. Потом зажег спичку, и тонкая дорожка пламени помчалась от меня к лестнице, словно норовя обогнать время. Даже если нюх у нее был не хуже моего, учуять дым сквозь дождь она бы не могла, а я метнулся в кабинет, где были окна от пола, которые заблаговременно отпер. Я обежал дом с такой скоростью, что снова почувствовал себя на войне. Лопата свистнула, когда я прохрустел по гравийной дорожке и врезал Вьюну Маллою прямо в лицо — хороший удар от всей души. Он как раз вылезал из машины, болван, и рухнул тонной кирпичей, а Летиция Кенделл возилась с ручкой дверцы, скребла ее, как взбесившаяся курица. Дом начал шипеть и потрескивать. Двенадцать канистр — чертова уйма горючего, а там еще было чему гореть. Пусть даже с неба льет, словно Бог открыл наверху все краны.

Она вывалилась из «паккарда» — черное платье мгновенно промокло, белая, как рыбье брюхо, кожа мелькала из-под него, когда она ворочалась по гравию. Она хватала воздух багровыми губами, как выброшенная на берег рыба, и будь я хороший парень, мог бы дать ей шанс все объяснить. Может, я бы даже отпустил ее, будь я тупым хреном, каких вам показывают в кино, — из тех, что дают плохим парням высказаться.

Но я — не славный парень. Лопата опять запела, и звук, раздавшийся, когда плоское лезвие на три четверти рассекло шею, был чем-то средним между бульканьем и воплем. Дождь его заглушил. А она скатилась с дорожки на газон, в грязь. Я же налегал на лопату, и голова у нее болталась, как у бракованной куклы Кьюпи. Я рубил так, как мы, бывало, рубили гремучих змей дóма на ферме… Когда ее тело перестало содрогаться от предсмертных конвульсий и целые потоки дымящейся крови пропитали примятый дождем широкий газон, я выпустил лопату и потащил ее на удивление тяжелый труп к дому. Забросил его в прихожую, где, презирая дождь, весело плясало пламя; лопату швырнул туда же. Потом пришлось пятиться назад, потому что глаза жгло, кожа облезала и я четко понял, что в моем нынешнем состоянии огонь вреден.

Она была мокрой и белой в прорехах платья, и огонь держался от нее подальше. Я не стал задерживаться, чтобы проверить, загорелась ли она, потому что дом горел всерьез, жар царапал мне кожу тысячью золотых булавок, а на востоке разгоралось розоватое зарево, к которому керосин не имел отношения.

Вставало солнце, и я, хоть и не знал точно, что со мной будет, не хотел оставаться под открытым небом.

Конечно, она не ложилась. Едва я подошел к двери, стараясь беззвучно ступать по потертому ковру, чуя подгоревшую еду и пыльный запах рабочего люда из соседних квартир, дверь приоткрылась и Софи выглянула в щелку. Белая как мел, дрожащая, она отступила в коридор, когда я ввалился к ней. Дождь все шел, и я устал. Жажда вернулась, проникла в вены, а все тело налилось свинцом. Проколы на горле пульсировали, словно воспалились. Кожа трескалась от ожогов, зато впадина над правым глазом больше не горела.

Я прикрыл и запер дверь, стоял, заливая ее коврик, и смотрел на нее.

Она не сменила платье. Видит Бог, у нее были отличные ноги, а глаза с кошачьим разрезом оказались не темными, а светло-карими. На запястье был синяк от моей хватки: она сняла повязку, а под ней все налилось фиолетовым цветом. Должно быть, чертовски болело.

Она стояла, бессильно опустив руки.

Я пытался подобрать слова. Дождь шипел и булькал. Лужи на улице отражали все тот же неон и новый свет, пробивавший серый туман.

— Светает.

Она стояла.

— Ты — настоящая куколка, Софи. Если бы я не…

— Как это случилось?

Она сглатывала, мышцы шеи напрягались, пульс под высоким воротничком все так же звучал музыкой.

— Тебя… ты… — Она беспомощно всплеснула одной рукой.

Впервые с того дня три года назад, когда она вошла в мой офис и объявила, что у меня сыро, моя мисс Дейл растерялась.

— Разжился вот малость. — Я отклеил от шеи мокрый воротник рубахи. — Не хочу доставлять тебе беспокойство. Завтра вечером что-нибудь придумаю.

В ее передней прошли самые долгие тридцать секунд моей жизни. С меня текло. И восход я чувствовал, как приближение бури, когда был лопоухим мальчишкой на ферме, а о большом мерзком городе слышал только в церкви.

— Джек, ты — осел, — сказала Софи. — Это укус?

— И еще кое-что.

Мисс Дейл вздернула подбородок и оглядела меня сверху вниз:

— Бифштексов больше нет.

Ее пульс вернулся, по-прежнему грохотал и горячо бился у меня в ушах. Понятно, что я не из хороших парней, иначе разве пришел бы сюда?

— Я пойду… — Я завел руку за спину и нащупал ручку двери.

— Ничего подобного! — Передо мной опять стояла мисс Дейл, накрахмаленная и знающая свое дело.

Дрожащими пальцами она расстегнула верхнюю пуговицу воротника.

— Софи…

— Сколько я на тебя работаю, Джек?

Она расстегнула еще одну пуговицу. Тонкие пальцы шевельнулись, и я сделал шаг вперед. Обожженная кожа хрустела, одежда была такой тяжелой, что могла бы стоять колом.

— Три года. И не ради жалованья, и, уж конечно, не ради твоего личного обаяния.

Из ее уст это был комплимент.

— Как вы милы, мисс Дейл!

Она расстегнула третью пуговицу, а ее пульс манил меня словно маяк. Теперь я знал, чего хочет жажда, и знал, что при этом чувствуешь, и знал, чем это может кончиться.

— Мистер Беккер, заткнитесь. Иначе я выйду из себя.

Софи лежит на розовой простыне с оборками. Шторы задернуты, в квартире тихо. Так тихо! Есть время все обдумать.

Когда человек просыпается в собственной могиле, ему стоит задуматься о смене профессии. Он многое может.

Как дьявольски тихо! Я сижу, прислонясь к двери спальни, подтянув колени. Софи такая тихая и бледная. У меня хватило времени рассмотреть каждый дюйм ее лица и удивиться, каким же я был дураком, что не разглядел такую куколку у себя под носом. У меня на это ушло три дня. Два дня назад дама в черном платье сделала последний глоток, а ее прекрасный дом сгорел. Все газеты кричали об этой трагедии, и Вьюн Маллой тоже захлебнулся собственной кровью под дождем. Думается, пора подыскать для сыскной работы другой город. Например, Лос-Анджелес. Там почти вся деловая жизнь кипит в темное время суток.

Скоро зайдет солнце. Софи лежит скрестив руки на груди; одеяло натянуто до подбородка, тепло и уютно подоткнуто, и лампа включена, чтобы ей не просыпаться в темноте, как недавно проснулся я. Дождь больше не стучит по крыше, и я слышу сердцебиение людей в соседних квартирах.

Господи, надеюсь, что она проснется!