Непрекрасная Элена

– Почему, ну почему они не нападают? – пробормотал стратег союза городов Осса, глядя на смерч верховых, вьющийся под стеной.

Лето у южного моря еще цвело в полную силу. Рыжая пыльная степь давно высохла до звона, но следы свежести сохранились в складках лощин, сбегающих к морю. За жаркий сезон с моря трижды наваливались тучи, проливали дожди. Это – благословение для края. Не иссохли ручьи, не закаменели намертво русла малых рек, кустарник в лощинах сберег тусклую зелень. Благополучный год…

Степь приморья – широка. На её крепкой ладони стоит город Самах, продуваемый всеми ветрами. С высоких северных башен внешней стены просматриваются в подробностях и главное течение великой реки Идели, и многие её рукава и заводи. Южные башни позволяют взору окунуться в синь морскую, переходящую незаметно в синь небесную… Самах – город из числа старейших, ему более пяти сотен лет, для нового времени это настоящая древность! Как знает всякий житель, построен Самах не на пустом месте: у предков здесь были торговые и военные порты.

Много знаний, образцов машин и ценного имущества предков было собрано по окрестностям. Да и само место… поныне оно лучшее для проводки дальних поездов всех видов. Есть в Самахе и мачты дирижаблей, и морские закрытые бухты, и речные причалы, и находящаяся в ведении Капитанского союза зимняя база походников… Богат город, богат и многолюден. Потому и ценит себя, не желает поступаться хоть малой толикой вольностей. Сколько раз прибывали сюда гости из Оссы, сколько заманчивых обещаний они нашептали в уши здешних хранителей… Все зря. Самах – сам по себе. Здесь предпочитают тартар как основное наречие, строят храмы богам предков, хотя это вопиющая дикость.

Люди Самаха мнят себя наследниками великих торговцев и исследователей. В городе жаждут однажды открыть ворота и выйти в большую степь, и присутствовать там наравне с дикарями, чтобы затем вытеснить или подчинить их.

«И все же пока не вышли», – молча отметил Стратег великой Оссы. Уже лет двадцать его величают этим титулом, не добавляя имя, ведь он для юга человек уникальный и всякому заметный… Он лично прибыл в Самах для переговоров. И вот – стоит на стене вольного города.

Стратег усмехнулся, приопустил веки, спрятал азартный блеск взгляда. Степь… неведомая и дикая, полная угроз. Рядом с Самахом, всего-то в сотне километров, высятся скальные нагромождения и черными проломами зияют катакомбы, промытые под ними морем. Там, если верить сведениям, – вотчина бессчётной стаи волкодлаков, которые никого из двуногих не впустят в свои владения. Всюду вокруг города – дельта великой реки. При впадении в море она обнимает, окружает Самах десятками рукавов и заводей. Река полна разнородных рыб-шатунов, а уж сомы Идели – это ужас, ведомый всем походникам. Но ладно бы лишь они! Вне стен, к юго- востоку, лежат отравленные земли, далее в пустынях копятся болезни и поветрия, всюду в степи и в реке плодятся ядовитые гады и коварные кладочники, чьи личинки растут в плоти теплокровных и медленно убивают их… Есть в воде и ведьмины волосы – незримые, тончайшие нити-хищники, обычные для северных болот, но вымываемые дождями и в главное речное течение.

Жить в степи без помощи, тем более в зиму – невозможно, это много раз проверено охотниками и разведчиками. Но дикари-то живут! Сей факт уязвляет гордость населения городов. Создает ощущение неполноценности, будит сомнения. Не зря лично Стратег Оссы регулярно продумывает и рекомендует к распространению подробности того, как дикари якобы вымирают. Мол, давно бы издохли все, если бы их не поддерживали и не лечили из милости северные города и не оберегали боевые группы походных поездов юга.

В городах – верят. Но вне стен никто из горожан не может распространять сведения, как не может и собирать их. Даже Стратег, знакомый с докладами по всем городам приморья, степи, пустынь за морем и болот к северу – даже он не способен понять: что мешает ордам дикарей захватить города? Почему в спокойном прищуре глаз степняков, которые приходят к воротам, нет алчности и ревности?

Что для дикарей – город? Не далее как сегодня утром Стратег выходил за стены и наблюдал торг. Он прямо задал свой вопрос старику, которого по ряду признаков отнес к вожакам дикарей. Тот пожал плечами и ответил: «Город – место вне закона мира». Отвернулся и пошел прочь… Стратега посетила мысль, которую он постарался прогнать, запретил себе вспоминать. Додумать её и принять было бы… унизительно.

– Верно, дикари не угрожают. У вас иные сведения? – уточнил глава охраны города Самах, лично сопровождающий важного гостя.

– Нет. Я задал вслух вопрос… общего смысла, – многозначительно вздохнул Стратег. – Глядите, сегодня под стеной собралось тысяч пять. Все молоды и крепки, в них кровь играет, вот-вот начнутся какие-то их праздники. Я вышел и говорил с ними, чтобы наблюдать. Они без оружия. Мы для них не враги, не союзники, не боги и не старшие братья. Хотя они забыли пули и порох, не имеют сложных механизмов, лекарств и многого иного. Если бы они мечтали жить в наших домах, отнять наши запасы пищи, присвоить женщин и оружие, как делали, по слухам, лет триста-четыреста назад… было бы логично. Но – нет!

– Это же… хорошо, – осторожно предположил глава охраны.

– Как может быть «хорошим» то, что вне логики? – раздраженно шепнул Стратег и добавил громче. – Вот еще мысль: как мы, хранители, стратеги и стражи стен, обоснуем свою избранность, если признаем, что вне стен нет явного врага? Я вслух задаю опасные вопросы, страж, ведь я вижу в вас союзника. Ваша жена красавица, и разве она сделала выбор, не учитывая право войти хозяйкой в лучший дом города? Ваши дети… их будущее оберегаемо тем, что дикари – опасны. Не так ли?

– Не скрою, я давно понял, что у стен две стороны, – шепнул глава охраны. – Мне выгодны обе, пока ворота заперты. Я дорожу угрозой нападения и рад тому, что дикарей много и они страшны. При таком сходстве мнений, что же мы предпримем?

– Сегодня дикари откочуют, так меня уверили. К ночи прибудут особенные гости. Я мог бы встретить их вне стен… но я вижу в вас не временного союзника, а пожизненного единомышленника и друга. Потому приглашаю участвовать. Вы просигналите светом отсюда в полночь вот в том направлении. Ворота открывать не следует, довольно и калитки. Дом у стены, о котором мы говорили вчера, совершенно пуст?

– Верно. Вы просили, я устроил.

– Просигналив трижды, сразу направляйтесь туда. Думаю, ночь впереди – Стратег улыбнулся, – незабываемая! Я уже встречался с ними, для вас впечатления будут новыми и острыми. Я даже слегка завидую… друг мой.

Круговерть верховых рябила под стенами, копыта выше и выше взбивали пыль, слабый ветерок тянул рыже-серое облако на город. Запах дикости штурмовал стену, тончайшим прахом оседал на крышах, на каменных мостовых, на листве парка и коже горожан. Он был ядовит – пыльный ветер, он подстрекал вольнодумцев, проникал в сны и мечты молодых…

Стратег отвернулся от степи и стал спускаться с башни. Он знал лучше многих: мир целиком принадлежал предкам. Для них не оставалось неизведанных земель и таинственных горизонтов. Предки были истинными людьми и все вместе образовывали человечество. Да, их общество раздирали внутренние противоречия, но отсюда, со стен Самаха, те конфликты былого кажутся желанными. Предки мыслили в единой системе ценностей и одинаково понимали роль людей, их право. А что теперь?

– Место вне закона мира? – шепнул Стратег и поморщился.

***

В полночь Стратег отпер калитку и встал у стены, скрестив руки и стараясь хотя бы внешне выглядеть спокойным. Он лучше многих знал, что такое эпидемия. Пятьдесят лет назад великая Ганза почти одномоментно потеряла треть населения – треть! Всё началось с совершеннейшей мелочи: на торге кто-то не проверил ткань, натянутую меж сторонами сделки. Дикарь то ли чихал, то ли прикашливал… Даже рукопожатия не было!

С тех пор ткани на торге у городов Ганзы каждые полчаса пробрызгивают дезинфектом. Все товары передают в закрытых корзинах, и, в зависимости от их свойств, протирают спиртом или выдерживают в озоновой камере. В Ганзе есть такая. Люди после торга месяц проводят в карантинных домах.

Конечно, нельзя превращать даже обоснованные страхи в повод к самоизоляции. Пример Ганзы показателен: за полвека, погрязнув в тотальном карантине, северо-западный альянс потерял контроль над значительной частью важнейших дальних путей. Осса воспользовалась шансом и теперь ответственна за походы по пяти большим рекам.

Самоизоляция – смерть! Не зря в городах есть негласное правило, известное лишь хранителям и стражам: каждый десятый ребенок должен, повзрослев, отбыть с поездом в иной город или принять чужака в свою семью. Союзы близкородственных – тоже следствие изоляции, и тоже вымирание.

Но все же впускать дикарей в город… Говорить с ними, пить травяной отвар за одним столом?

– Дело того стоит, – заверил себя Стратег.

Он знал немало важных для рассудка причин решения. Но нехотя признавал и повод, с логикой не связанный. Именно этот повод, надежный, как аркан дикаря, душил Стратега с момента получения вести. Довёл до умопомрачения, выволок к калитке, вынудил всматриваться во тьму до боли в глазах, до исступления. Стратег потянул от горла ворот, вдруг ставший тесным. Уже слышны шаги, но гости молчат, жаль! По голосу он бы сразу узнал… Вот стали видны силуэты – и снова не понять, чудится или же?..

Первым, опережая группу, спешил пожилой поверенный Стратега, это ясно. Он до сорока лет благополучно жил в Пуше, учился медицине и накапливал опыт в диагностике. Поверенный умен, но несамостоятелен. Его мало ценили дома: северяне выше прочих врачей ставят хирургов. Поверенный же неизменно цепенел, взяв в руки скальпель. Удалось вызнать: однажды он совершил ошибку и спихнул её на лучшего друга. Тот был наказан, поскольку промолчал… Позорная тайна, как шило в мешке, затаилась до поры. Чуя, что однажды острие правды изранит репутацию, врач покинул Пуш, стоило сделать ему заманчивое предложение. Он был удобен сразу и стал еще удобнее с годами. Осознал, что преданность Стратегу позволяет не отвечать за ошибки и не опасаться мести. Он – в тени господина. Ему нравится пребывать в тени. Жизнь без свободы и ответственности – его личная стена. В большинстве своем люди ох как нуждаются в стенах! Сами их создают и укрепляют всю жизнь, чтобы сделаться узниками в кольце личных стен…

Стратег усмехнулся. Он многим помог возвести стены страхов и обид, но сам всегда предпочитал высокие места на башнях – оттуда видны слабаки, мечущиеся в лабиринте. Сверху так удобно направлять и управлять…

– Гости здоровы, – шепнул поверенный, кланяясь. – Я проверил по пульсу, дыханию и иным доступным признакам. Однако же вуаль и перчатки, я бы советовал…

Врач неизменно советовал перестраховаться. Такое поведение не стоило путать с искренней заботой о господине, слабак красивой идеей прикрывал страх ошибиться. Стратег отечески улыбнулся. Натянул перчатки. Вслушался в шаги гостей, в их дыхание. Смял ткань вуали и позволил ей, невесомой, стечь с ладони и упасть на мостовую.

– Я желала увидеть вас. Это судьба, Басиль, – прошептал голос из сумерек. Легкий смех заставил Стратега вздрогнуть. – Вы используете нас, всю семью. Мы надеемся, что по-прежнему полезны. Неравный вес на чашах интересов. Увы, у нас нет выбора.

Стратег проглотил жар, щекочущий горло. Сейчас он с отвращением наблюдал за своим состоянием. Опять тяжесть в груди, сбитое дыхание и жажда… слишком внятная. Никто не смеет звать его по имени. Никто, ведь довольно поклониться и указать уникальный статус – стратег всей Оссы. Или просто – Стратег. Он отвык от звучания имени… Сейчас имя разжигает жажду и осложняет предстоящие переговоры.

– Мы примем вас в гостевом доме, – Стратег с гордостью отметил: голос не дрогнул, остался деловым, чуть надменным. Таков и должен быть тон хозяина положения. – Это честь и доверие, вы сознаете?

– О да, Стратег, припадаю к вашим стопам, – мужской голос тоже знаком. Как обычно, гость выговаривал приветствие на чуть искаженном альраби. – Я явился, исполнив обещанное, о сиятельный.

– Ты надежный человек, Идри. Рад видеть в здравии тебя и весь твой дом.

Стратег величаво кивнул, заставил себя отвернуться и возглавить шествие. И не смотреть на гостя, и тем более не глазеть на его жен, укутанных во многие слои ткани. Идри – так назвался гость двадцать лет назад, при знакомстве. Тогда он был мальчишкой, и в свои четырнадцать только собирался взять первую жену. Явился под стены главного города Оссы, чтобы добыть украшение предков. Золотое, с каменьями наилучшей огранки, какую теперь никто не повторит. Басиль еще не был Стратегом, он едва приобрел статус второго стража стен. Но глаз уже был наметан, привычка оценивать людей выработалась… Басиль сразу выделил вертлявого юнца из толпы и ценою золотой безделушки купил сперва его интерес, затем привязанность и после, пожалуй, даже преданность. Идри расплатился сполна: спрятал в тайнике у стен карту степи, им же и нарисованную, новейшую. За новую золотую безделушку Идри исполнил еще одно задание, и еще… Стал для Стратега незаменимым источником знаний о мире вне стен.

Идри так и не понял своей ценности. Охотно брался за любые задания, чтобы нанизывать новые перстни на пальцы жен – первой, затем второй и, наконец, третьей, младшей… Именно её Стратег мельком увидел пять лет назад, совсем девочкой. Был сильный ветер, покрывало сбилось. Он помог придержать… девушка хихикнула: «Я – Сулаф, добрый господин. Кого мне благодарить за спасенную честь?»… Он назвался. Услышал горячий шепот: «Благодарю, Басиль». Два слова. Два вздоха, которые год отдавались эхом во снах, став и пыткой, и наслаждением.

Стратег Оссы никогда не позволил бы себе сойти с ума из-за дикарки. Он контролировал рассудок. А сны… кто знал о них? Кто смог бы воспользоваться слабостью, сокрытой глубоко в душе?

Стратег первым вошел в зал, подготовленный для переговоров. Расположился на подушках за низким столиком. Рядом устроился первый страж стен Самаха. Напротив сел на пятки, прежде поклонившись в пол, смущенный Идри: он не надеялся быть принятым в городе. За спиной господина, в полушаге, устроились жены, по сторонам от них – дети. Идри привел двоих, юношу лет пятнадцати и девушку-ребенка. Стратег мельком взглянул на тонкую фигурку. Сколько ей? Двенадцать? Еще не укутана в ткани целиком, значит, не просватана, даже не обещана никому. Волосы покрыты: она вступила в пору созревания.

– Ты выглядишь старше, друг мой, – изучая морщины на загорелом до черноты лице Идри, грустно предположил Стратег. – Тяжела жизнь вне стен?

– Тяжела, – согласился Идри. – Но мы живем подобием города, о том говорю при каждой встрече. Ведь надеюсь, что однажды мы найдем место в вашем мире. А пока… я похоронил старшую жену. Взял новую, но детей она не дала. У нас говорят – сухой год. Однако вот дитя самого моего сочного года, – Идри указал на девочку. – Она поможет исполнить обещание, непосильное мне, о сиятельный.

– Хм… Трудно представить, – надменно, после паузы, удивился Стратег.

Он, конечно же, помнил задание, оставшееся неисполненным. Был по-прежнему готов обменять уникальные украшения с рубинами древней огранки на сведения об укладе жизни дикарей степи – настоящих, вроде того старика, сказавшего о городе «место вне законов мира». Сам Идри не был в полном смысле дикарем, он в первую встречу поведал, что родился и каждую зиму возвращается в пещерное поселение. Называл свой убогий дом – городом. Идри оказался редким в нынешней степи существом, нужным и понятным Стратегу: суеверный, угодливый, завистливый…

– Дочь крепка здоровьем. Красоту её заметит всякий дикарь. Невинность поможет ей войти в семью если не женой, то весенней девой.

Стратег кивнул. Он помнил все сообщения, полученные от Идри, все беседы с ним. «Весенней девой» дикари звали ту, кто по разным причинам не может или не желает вступить в брак, но выбирает здорового мужчину, чтобы сопровождать его по крайней мере год, надеясь выносить сильного и ценного наследника. Обыкновенно сговор происходит по весне.

– Она что, должна остаться в городе на зиму? – нахмурился Стратег. – Неудобно. Даже так скажу: невозможно.

Пояснения вряд ли требовались. Впустить в кольцо стен невесть кого, без карантина? Оставить здесь, в Самахе, у скороспелого союзника? Или взять дикарку в поезд до Оссы… Абсурд. В поезде каждый на виду. Будут неизбежны огромные потери авторитета. Да и риск… Стратег нехотя, удивляясь себе, начал продумывать возможные обоснования для приема гостьи. Тряхнул головой, прогнал мысли. Снова к ним вернулся. Интерес к тайнам степи уже обошелся недешево, но голод не удовлетворен! Вдруг такая возможность… Девицу можно с определенным риском пристроить в Самахе, если надавить на нового союзника. Вот только – чем и как? Страх использовать или амбиции? И стоит ли предложение Идри подобных затрат? Слухи, переоценка многими веса слов и дел Стратега… слишком хлопотно!

– Невозможно забрать её в Оссу, – Стратег поморщился. – Между тем, само ваше обещание звучит крайне ненадежно. Это…

– Моя дочь исполнит должное до холодов, – прошелестел голос Сулаф. – Дикари вернутся под стены очень скоро, о добрый господин.

– Мне удалось передать им сообщение, – Идри взял беседу в свои руки. – Дикари получили описание оружия предков. Это их великая реликвия.

Идри щелкнул пальцами, и сын быстро передал ему темный сверток. Мужчина трижды поклонился, прошептал несколько напевных слов и раскрыл складки ткани. Стратег постарался достоверно охнуть, якобы пораженный красотой клинка. Он пристально, недоуменно наблюдал лицо Идри. Никогда прежде этот человек не приходил с подарком. Никогда! Он изначально был попрошайкой, он вел себя так и безропотно терпел соответствующее ответное пренебрежение.

– Когда будет исполнено задание, мы бы желали войти в ворота одного из городов Оссы, – прямо глядя в глаза стратега, сказал Идри. – Ради меньшего я не отдам вам, господин, и реликвию, и дочь. Я должен получить нерушимое подтверждение своих надежд. Вы правы, я старею. Здесь и сейчас мы достигнем согласия или расстанемся. Окончательно.

– Даже так, – внезапная решимость полудикого союзника казалась Стратегу и забавной, и неудобной. Тем более при новом «друге», страже стен Самаха, от которого в деле зависело слишком многое. – Ты пробуешь приказывать… мне?

– Со всем почтением, – Идри поклонился, коснулся лбом низкого столика, – пробую выжить. Вам следует все обсудить, понимаю. Я покину дом, но оставлю Сулаф. Возможно, так вам будет проще принять решение, господин.

Идри отполз на два шага, кланяясь в пол. Семья двигалась одновременно с ним. Только Сулаф – средняя из женщин – замерла на прежнем месте. Идри толкнул её, вынудил встать. Отвернулся и быстро прошагал к дверям. За ним последовала семья.

– Вы правы, занятно, – это были первые за вечер слова стража стен. – Но что…

– Господин вышел и тем дал понять, я не жена ему, я наложница, – едва слышно выдохнула Сулаф. Под тканью мелькнули длинные дрожащие пальцы. Дотянулись до края покрывала. – Я не родила сына. Плохо.

Ткань разматывалась медленно, но непрестанно, и Стратег понимал, что ему очень трудно дышать. На сей раз скрыть волнение почти невозможно. Ткань, слой за слоем, сползла на пол… вся. Звякнули крохотные бубенчики – они крепились к кольцам, которые Сулаф только что надела на средние пальцы обеих рук. Женщина смотрела в пол, её руки нехотя, медленно сминали головное покрывало и оттягивали на затылок, на спину… Длинные волнистые волосы высвободились и целиком накрыли сгорбленную фигурку. Они казались красной медью, яркой и одновременно темной – ночной… Матово-белые пальцы прочесали волосы, отбросили назад. Сулаф выпрямилась. Её глаза оставались закрытыми.

Стратег проглотил клубок жара, перекрывший горло, и тот раскаленным камнем рухнул в живот. Лицо Сулаф оказалось прекраснее её голоса! Много удивительнее и ярче того образа, что являлся во снах. Но, как и во снах, тело Сулаф прикрывал лишь трепетный шелк короткой рубахи. Это было полностью развитое, совершенное тело женщины, не утратившей детскую упругость и свежесть кожи. Ни единой складки жира… Крупные округлые груди, плоский живот, легчайшие руки и длинные мускулистые ноги… Все это совершенство гибко скручивалось в танце, то прикрываемое волнами волос, то доступное взору. Вожделенное до исступления! Стратег не мог пошевелиться, более не владел собой. Не мог даже закрыть глаза, чтобы вернуть рассудок…

Вне танца, вне удушающего пожара эмоций, оставался отчасти подконтролен воле слух: Стратег с отвращением разбирал, как рядом сопит и рычит страж стен. Он ворочался, под весом его туши похрустывали доски пола… Стратег всё слышал – и не желал анализировать поведение спутника. Стратег из последних сил сберегал каменную неподвижность, словно она – оплот разума… Но танец горел, и камень рассудка плавился. Жар тек по телу, жар нашептывал невозможное и отчаянно желанное! Жар пробирался глубже, ниже…

Наконец, танец иссяк. Женщина закрыла лицо ладонями, упала на колени, дернула к себе покрывало, укуталась с головой. Она чуть слышно всхлипывала. Весь мир в такт дыханию Сулаф то сжимался, то делался безмерным… Мир схлопывался в точку сплошной боли – и вновь разрастался, наполнялся невозможным счастьем. Постепенно дыхание женщины выравнивалось, мысли Стратега унимали бег, сбивались в подобие стада – пастух-рассудок сгонял их, трудился неустанно. И выматывался, изнемогал.

– Мною Идри оплатит право жить в городе, – шепнула Сулаф. – Я исполню любые ваши желания. Меня можно… использовать дома и дарить друзьям. Прежний господин был добр и никому не дарил меня. Обещал признать женой, когда рожу сына. Он долго ждал. Он вправе гневаться.

Сулаф стала отползать, прячась под ворохом ткани.

Лишь когда дверь закрылась за наложницей, Стратег несколько раз сжал и расслабил кулак, и лишь затем уверенно протянул руку, обхватил горло кувшина. Налил травяного отвара в свой бокал, а затем в бокал стража. Дыхание окончательно выровнялось, Стратег выпил и позволил себе повернуть голову. Теперь он контролировал тело, слух и зрение. Он снова был способен мыслить и возвращал себе дар примечать мелочи и анализировать невнятные прочим знаки…

Страж стен – ненужный зритель дивного танца – всё еще пребывал вне рассудка. Он валялся… эдаким мешком похоти. Пустыми глазами пялился в потолок. Из уголка рта протянулась слюнная дорожка… Вот он сморгнул, осознал себя и сел, опираясь на нетвердые руки.

– Невероятно, – выдохнул страж. Вцепился в бокал, выхлебал его, сжал… и недоуменно вслушался в хруст. Стряхнул с ладоней осколки, слизнул кровь и усмехнулся жадно, деловито. – Так она – вещь? Ваша, полностью? Веская причина для нашей дружбы… Я не могу забрать её себе даже на время, тем более прямо теперь. Но мы многое обсудим, и, если я дам место гонимой семье… не мне предложено, но город-то мой. Кого желаю, впущу, кого не желаю, не выпущу. Нет! Я… запутался. Кого желаю – не выпущу!

Страж расхохотался и резко смолк.

– Они дикари, мы люди города, – отчеканил Стратег. – Не теряйте голову. Нынешний торг опаснее и сложнее, чем вам показалось. Но я предупреждал, ночь будет незабываемой.

Страж опять расхохотался – пьяно, громко. Кивнул и уставился на дверь, чуть покачиваясь.

– Младшую хочу, – пробормотал он. – Хочу! Дикари ушли и вряд ли вернутся из-за железки. Но эти пусть оставят хоть одну девку, в зиму я за ней… присмотрю.

Стратег досадливо вгляделся в лицо нового союзника: доводы логики не принесут пользы. Хуже, он сам прямо теперь не желает искать нужные слова.

Стратег отвернулся и без интереса посмотрел на потертые ножны «оружия предков», якобы ценного для дикарей. Вдруг отчетливо представил, как всаживает клинок в брюхо похотливого «друга». Делить Сулаф с ничтожеством? Нет уж, другу самое то – выдавить глаза, которые увидели лишнее! Увы, страж не ослеп… и не забудет увиденного и услышанного.

Рука Стратега плашмя легла на столешницу и резко надавила на древесину. Широкое основание перстня на безымянном пальце чуть раздалось… Стратег моющим движением потер руки, затем потянулся, поставил перед стражем чистый бокал, наполнил отваром. Пальцы чуть дрогнули – и мизинец оказался на миг погружен в жидкость. Страж ничего не заметил, продолжая прожигать взором дверь.

– Следует отдать распоряжение, чтобы никто посторонний не явился в гостевой дом, – вслух подумал Стратег. – Судите сами: надо обеспечить для нас возможность поступить с девицей и её матерью так, как пожелаем. Без угрозы осуждения и обнаружения иными людьми. Вы согласны?

– Во-во, лишние глаза и уши во вред, – страж нащупал бокал, жадно опустошил. – Распоряжусь. Да! Именно сам. Надо сменить людей на стене и вывести из-под наблюдения дом и двор. Дом и двор. Да… Никто не вякнет. Гоните дикаря, но девки пусть будут здесь, обе. – Страж усмехнулся. – Младшую возьму я. Только так. Сразу. Здесь.

– Друг мой, до чего удачно, что наши вкусы в отношении женщин различны, – Стратег безмятежно улыбнулся. – Меня не прельщают неразвитые и неопытные подростки. Идите, приготовьте необходимое. Я тем временем завершу торг.

Страж рывком поднялся. Поспешил удалиться через дверь, ведущую во внутренний коридор, чем Стратег остался особенно доволен. Он выждал, пока стихнут шаги и позвал Идри. Дикарь церемонно явился, сопровождаемый семьей.

– Я оценил дар, – Стратег сразу перешел к делу. – До холодов доставь мою наложницу к стенам города Каффа. Скоро я вернусь туда с поездом и все подготовлю. Вам откроют калитку. Предупреждаю, придется зимовать в карантине, это неизбежно. Условие: Сулаф представишь вдовой из малого города на севере степи. Скажешь, её муж погиб в бою с дикарями, когда они шли с поедом в иной город. Так мы уладим часть вопросов. Ты обретешь право на вознаграждение, поскольку спас человека города. Она обретет удобный для меня статус.

– Повинуюсь, – Идри склонился, не пряча торжества в жадном взоре.

– Дикари действительно вернутся под стены Самаха? Насколько скоро?

– Уже завтра утром. Ценность клинка для них огромна.

– Но, предположим, они примут клинок и откажутся от девицы?

– Назовите сговор первым шагом к согласию степи и города, к вхождению в мир, – повел рукой Идри, отметая сомнения. – Предложите: пусть один из атаманов породнится, не обязательно значимый. Клинок отдайте, не касаясь ни ножен, ни рукояти. Они будут довольны.

Стратег обдумал услышанное, хлопнул в ладоши. В комнату заглянул, кланяясь и ожидая указаний, поверенный. Он до сего мига тихо ждал в коридоре, как и было оговорено.

– Принеси девочке городскую одежду, – велел Стратег. Помолчал, некоторое время забавляясь нескрываемым торжеством Идри, особенно заметным на фоне каменной неподвижности остальных членов семьи. – Да: пусть девочка выйдет в эту дверь и подождет. Сулаф пока останется, мне надо сказать ей несколько слов. Идри и прочие – вон. Разговор окончен.

Когда обе двери закрылись и всё стихло, женщина отбросила с лица покрывало и прямо посмотрела на нового хозяина. Грустно улыбнулась.

– Твой друг очень жадный, Басиль. У тебя много таких друзей?

– Моя жена умерла, – стратег спокойно приговорил еще живую жену. – Ты войдешь в мой дом хозяйкой. Но я не готов получить хоть на ноготь меньше, чем… всё. Ты слышала – всё! До последней мыслишки, Сулаф. Ты ведь сможешь научиться любить меня, понимать меня и быть всегда на моей стороне?

– Прежде скажи: ты отдашь мою дочь тому, второму, кто смотрел танец? Он вернется и востребует, я сразу поняла, – женщина поморщилась. – Навозник. Он будет медленно и больно убивать её… и, даже убив, не уймется.

– Он никогда не вернется. И вот что: ты не слишком переживаешь за дитя, мне это очевидно. Получается, отдать её дикарям не опасно?

– С дикарями она сладит, – улыбка Сулаф получилась обворожительно мягкой, но ничуть не теплой. Женщина пересела к свертку с клинком и погладила ножны кончиками пальцев. – Я с первой встречи хранила твое имя, Басиль. Я смотрела на тебя много раз… кто молчит в разговоре, тот видит невысказанное. Ты клинок, Басиль. Острый, холодный. Никто не видит узора твоей души. Ты причиняешь смерть и не ржавеешь в сомнениях. Я – ножны, я стану обнимать тебя крепко и бережно. Но знаешь… я прочту узор твоей обнаженной души, став ножнами. Не боишься?

– С этой ночи не смей сбросить перед кем-то покрывало, – Стратег качнулся вперед. – Идри груб с тобой?

– Сначала он был жадным. Теперь ищет насыщение у иного стола. Басиль, я еще молода. До Каффы далеко. Я в пути тоже стану… жадной.

Сулаф тихонько рассмеялась, её пальцы показались из-под покрывала, коснулись щеки Стратега и легко, как танцующие пушинки, соскользнули по плечу, тронули бок и чуть плотнее – бедро. Сулаф на миг задержала руку – и скользнула прочь. Едва слышно стукнула дверь. Стратег долго стоял, не в силах пошевельнуться. Наконец, он повел плечами, встряхнулся… и с новой настороженностью посмотрел на сверток с клинком. Подошел к зеркалу и, наблюдая себя, начал править выражение лица, покуда не остался доволен достоверностью надменного покоя. «Зима во взгляде далека от оттепелей», – подумав так, Стратег покинул дом. Коротким жестом пригласил Идри следовать за собой.

– Убирайтесь от стен немедленно. Да: в Каффе вас будут ждать к холодам, не ранее. Извольте явиться в жалком виде, заготовьте ценные сведения о дикарях и сказочку о том, как вас гнали и травили. Холода и полезность, запомни. Два указанных обстоятельства позволят мне обосновать милосердие, которое я запрошу и получу для вас.

– Моя дочь, – напомнил Идри, настороженно заглядывая в лицо. – Клинок… уговор…

– Не дай моей женщине повода жаловаться в Каффе, и слово не будет нарушено. Прощай пока что.

Ленивым жестом Стратег указал на темный прямоугольник лаза под стеной —узкого, устроенного так, чтобы пропустить лишь одного человека, трущегося плечами о каменную кладку. Идри ушел первым, Сулаф – последней.

Стратег долго смотрел вслед… Двое из его личной охраны налегли на запорное колесо и прокрутили его несколько раз. «Калитка» со щелчком встала на место. Она была очень тяжелой и имела толщину в метр, не менее. Стратег отвернулся и заспешил в гостевой дом.

Дочь Сулаф успела переодеться и теперь сидела, глядя в пол. Она походила на мать разве что цветом кожи – молочной с синими прожилками сосудов. Лицо имела треугольное, с маленькими пухлыми губами, хотя у матери – овальное и куда более соразмерное. Брови у девочки были едва намеченные, светлые, как и бледно-золотистая, довольно тощая коса. А волосы матери – ночная бронза… Глаза у девочки крупные, почти круглые, серо-голубые. Захотелось вспомнить: каковы они у Сулаф? Темные… жгучие… очень темные, и разрез – косо вверх, к виску. Ни малейшего сходства! Ни в чем… Но вряд ли стоит допрашивать девочку сейчас или позже. Если она и не родная в семье, тем более не признается. Ей не привыкать подчиняться. Вот и теперь, в городской одежде, она чувствует себя ужасно – но молча терпит. Жадные взгляды стража стены она заметила, но не смеет спросить о нем. Значит, есть для «дочери» нечто столь весомое, чтобы уравновесить груз предстоящих невзгод.

– В Самахе говорят на южном тартаре, – Стратег использовал именно этот диалект, без малейшего акцента. – Ты знаешь язык?

Он говорил небыстро и раздельно. Стоял у двери и смотрел сверху вниз, намеренно пристально и бесцеремонно.

– Да, господин, – голос девочки оказался высоким и звонким, она стеснялась и шептала, срывалась в писк и сразу прикрывала рот ладонью.

– Выпрямись. Не смей опускать взгляд. Не смей плакать. У тебя было время подготовиться. Одна ошибка, и я отдам тебя тому человеку, что сидел со мной рядом. Знаешь, чего он потребует? Он в своем праве, здесь его город.

– Да, господин. Никаких ошибок, господин.

Кожа девочки сделалась серо-желтой, пальцы мелко задрожали, и девочка их сцепила в замок. Стало лишь хуже, дрожали теперь и руки, и даже плечи.

– Ты здорова? Почему дрожишь? Ты голодна?

Каждый вопрос, заданный резким тоном, был словно удар кнута. Заставлял девочку прогнуть спину. Стратег не прекращал пытки словами. Он сомневался, что блеклое создание будет полезно в торге с дикарями. Тощая, как палка. Руки-прутики. Продолжает плакать, хотя ей запрещено. Смотрит в пол… Вот сделала над собой усилие, начала выпрямлять спину. Вытерла щеки руками, по-прежнему судорожно сжатыми в замок. Заставила себя смотреть на стену возле плеча Стратега. Медленно, ужасающе медленно и трудно, растянула сухие губы в подобие улыбки. Зубы несколько раз цокнули и сжались плотно, надежно.

– Я задал вопросы.

– Здорова. Ела… утром. Вчера. Господин.

– Не кланяйся в пол. В городе не принято. Меня следует звать Стратег, но можно опустить это слово. Чем короче ответ, тем он удобнее для меня. Запрещаю говорить с кем-либо в городе. Мой поверенный сопроводит тебя и скажет любому постороннему, что ты немая. Так лучше, у тебя отвратительный тягучий акцент. И вдобавок икота. – Стратег прошел через комнату, нагнулся над девочкой, стащил с её волос шарф, встряхнул и бросил на плечи. Расстегнул верхнюю пуговицу рубахи, поправил вышитый воротник. – Юрик, найди ей бусы, – громко велел Стратег. – Крупные и длинные, чтобы она могла занять руки. Захвати еще золотую цепочку работы предков. Короткую, и к ней подвеску с зеленым камнем. Сюда. Вдруг дикари оценят?

Стратег ткнул пальцем в ямку меж ключиц. Девочка вздрогнула и клацнула зубами. Но – не заплакала. Быстро выпрямила спину, подняла голову, хотя шея дёрнулась, хотя на пальцах рук, сведенных в замок, совсем побелели костяшки.

– Ты старательная. – Стратег усмехнулся и отодвинулся на шаг. – Встань. Пройдись. Голову выше. Не сутулься. Что скажешь дикарям, если спросят о городе?

– Я много болела, всегда была дома. Мама боялась, что я простужусь, – залепетала девочка. – Мама умерла. Теперь у меня нет дома. Дальше – плакать. Так мне велено, господин… Стратег.

– Неглупо. Твое имя. Я должен назвать какое-то имя тем, за стеной.

– Арина. Им будет удобно такое имя, госп… Простите.

– А вот и Юрик.

Стратег с усмешкой глянул на поверенного. Он сам не мог понять, отчего срывает злость на девчонке и тем более – зачем вдруг назвал личного врача уничижительным прозвищем? Внутри натянулась до предела опасная нить, незнакомая логике, неконтролируемая рассудком. Именно такая особенность этой нити взвинтила нервы, даже – напугала. И еще Стратег знал: если нить лопнет, он окончательно утратит самоконтроль. Это недопустимо.

– Жди, Арина. За тобой придет он. Его имя Юрий. Он принесет поесть. О дикарях. Я должен выбрать тебе мужа? Должен дать ему… подарки? Теплую одежду, что-то еще?

– Я вынесу клинок. Прочее дикари решат сами, так сказала матушка, – шепнула, заливаясь краской, девочка. – Вам не придется беспокоиться.

Стратег кивнул и перенес внимание на поверенного. Тот как раз принес ожерелье из крупных ярких шариков с бронзовыми проставками. Бережно передал мешочек с золотой цепочкой. Стратег бросил обе вещицы девочке на колени. Благосклонно улыбнулся поверенному и, назвав его «друг Юрий», мягким тоном велел обеспечить дикарку вязаной кофтой. С тем и покинул зал, жестом пригласив поверенного выйти в коридор.

Там Стратег постоял, прикрыв глаза. Затем требовательно протянул руку, запястьем вверх. Выждал, пока Юрий считает пульс и трогает пальцы, проверяет влажность или сухость кожи, её теплоту. Всматривается в зрачки.

– Вижу признаки колоссального гормонального выброса. Очень яркое, комплексное воздействие! Но я проверил пищу, воду… Не понимаю, моей вины нет, но буду искать, – смутился врач. Осторожно покосился на Стратега и не заметил порицания. – Стресс и что-то еще, я буду думать. Да, ваш… новый друг. У него иная картина, степень подверженности намного выше. Я проводил его и наблюдал, – врач придвинулся и зашептал в ухо. – Пока нет явных признаков, но я заметил, ваш перстень вскрыт. Мне ускорить неизбежное или же оттянуть?

– Я растворил две крупинки, он выпил бокал до дна. Срок?

– Спутанность мыслей уже теперь. Затрудненное дыхание в течение часа. Буйное безумие и жажда смерти – на рассвете.

– Не вмешивайся. Разве что он доберется сюда. Тогда действуй по усмотрению. Помни: девочка должна отбыть к новым хозяевам в приемлемом состоянии.

– Я буду здесь и прослежу.

– Хорошо же, – Стратег откинулся на стену, тронул кожу на щеке и растер в пальцах незримое, внятное ему одному тепло прикосновения Сулаф. – Есть смотровая щель из коридора, через зеркало односторонней прозрачности. Ты… тоже видел танец?

– Ракурс был неудобным. Что сказать? Женщина низкосортная по генетической шкале. Полагаю возможным даже уровень «гамма», то есть критически нестабильный. Хотя её потомство жизнеспособно. Я отметил избыточную подвижность суставов и детскую упругость связок. У неё длинные конечности, угол схождения ребер очень острый, это признак…

– Прости за грубый вопрос, но… Ты ведь не кастрат? – Стратег пристально всмотрелся в глаза поверенного.

– Ах, привлекательность? Не было времени оценить. У меня это… гм… профессиональное. Я на работе, голое тело – пациент или труп. Гм, кстати, – поверенный прокашлялся во второй раз. – Вы ведь добьетесь для меня права вскрыть труп самоубийцы, когда таковой образуется? У объекта оптимальный возраст и превосходное развитие мышечного каркаса. Мне надо практиковаться.

– Каждому свое, – усмехнулся Стратег и зашагал прочь.

Он наконец-то ощутил покой и вспомнил со всей отчетливостью: в эту ночь дикари дышали рядом, в комнате без разгораживающей ткани. Приближались вплотную! Следует вымыться, тщательно протереть кожу. Выпить заранее приготовленные настойки для укрепления здоровья. Очень важно закончить процедуры, раздеться и лечь в постель до того, как начнется переполох. Стратег Оссы здесь уважаемый гость. Едва дикари вернутся и зашумят, Стратегу униженно поклонятся гордецы – хранители власти Самаха. Им придется много раз извиниться за вторжение, ведь иного выхода нет: страж стен свел счеты с жизнью, а под стенами ни свет ни заря – дикари. Впервые за много лет они злы и чего-то требуют!

– При удачном раскладе я смогу получить договор о намерениях города войти в состав Оссы, а в довесок умную наложницу и личного осведомителя в стане дикарей. Втрое больше, чем ждал от рутинной поездки в кичливый и скучный Самах, – беззвучно шепнул Стратег, быстро шагая к своему временному жилью.

Он даже улыбнулся, приветствуя близкий рассвет. И сразу зябко поежился: спину протянуло ознобом. Словно издали, из-за стен, проник порыв осеннего ветерка. И еще туже натянул струну, незнакомую и опасную струну, звенящую глубоко в душе.

Дневник наблюдателя. Механизм кроп-катастрофы

Внимание! То, что я излагаю далее, полностью является домыслами – моими и ряда сторонних личностей разного уровня интеллекта и информированности. Доказательный базис слаб и неполон. Наши взгляды во многом не совпадают, оценки событий и явлений разнородны. И все же вот как я вижу мозаику, собранную из нестыкуемых осколков.

Первое и очень важное. Программа кроп-влияния на геном человека, инициированная во имя иной задачи – перемещения ценного социума – может быть фиктивна, как и само переселение. Ложные сверхзадачи характерны в глобальных проектах по добыче власти и денег, они успешно коррелируются с форматом активности элиты, который именовался в прежнем мире «коррупция». Они также совместимы с форматом управления двух уровней: публичного (легитимного) и реального.

Механизм ложного целеполагания сам по себе универсален, вот он: заявить об угрозе – дать рецепт спасения, ограничив круг осведомлённых – получить ресурсы под очень слабым контролем – вести некие работы, утилизируя ресурсы и продуцируя хотя бы минимум фактуры, необходимой для отчётности.

Именно в связи с практикой ложного целеполагания для меня актуален вопрос: была ли подлинной угроза извержения супервулкана, реален ли был прогнозный срок?

Не могу установить, верили ли инициаторы проекта в переселение, намеревались ли на самом деле опустошать избранную территорию? Был ли подготовлен план эвакуации избранного социума – авиацией, флотом? Или же депопуляция для ряда регионов была проектом иного толка и создавалась как один из механизмов сокращения численности малоценного населения в условиях растущего дефицита природных ресурсов? Есть причины полагать, что иные программы депопуляции тоже были задействованы в разное время и в разных регионах. Например, проекты конструирования вирусов.

Увы, у меня нет данных, и получить их теперь не у кого. Люди того времени – они все умерли, одни раньше и без большой боли, другие позже и мучительно.

Подавляющее большинство личностей и псевдоличностей, составляющих меня – нынешнего Алекса – искренне желают верить, что инициаторы кроп-катастрофы добрались до бункеров и выживали под землей долго и несчастливо, как затравленные крысы. Ведь они посеяли бурю – и должны были пожать последствия, лично!

Хватит о нелогичном и частном. Я предпочитаю говорить о ранее озвученной теории множественных триггеров – спусковых крючков процесса разрушения генома.

Я старательно удалил из своей памяти формулу вещества, которое было обнаружено не мною в первые годы кроп-катастрофы. Но я сохранил все предположения и выводы группы ученых, проводившей соответствующие исследования. Эти люди, увы, были уже мертвы, когда я получил их сигнал, расшифровал и прибыл на место. Они не успели ни спасти себя, ни дать надежду другим. Хуже: они умерли в отчаянии, придя к пониманию неустранимости кроп-фактора в обозримом для них будущем.

Вот суть исследования. Один из «триггеров» имел вид водорастворимого порошка белого цвета, без вкуса и запаха. Порошок казался безопасным во всех отношениях: негорючий, не ядовитый, не способный активизировать реакции. Однако же, согласно неклассическим исследованиям, которые провела та погибшая группа, удалось выявить: порошок, будучи разбавленным водой именно в гомеопатически ничтожной дозировке, менял свойства воды. Причем, перемены имели характер кумулятивный и качественный. Они накапливались, а затем скачкообразно запусками кроп-перемены. Есть причины предполагать, что для изменения состояния концентрация должна была стать постоянной и равномерной в большом объеме воды.

Речь идет о так называемом «эффекте памяти» воды, или об аккумулировании информации. Общеизвестно, что кристаллы снежинок под микроскопом приобретают принципиально разную форму в зависимости от того, какой музыкой «обработана» жидкость. Это наиболее наглядный пример накопления информации.

После добавления микродоз порошка и некоторой выдержки вода теряла способность аккумулировать и интерпретировать информацию. Кроп-снежинки описывались группой как «аморфные образования», «объекты случайной и крайне примитивной формы», «деградированные, изуродованные эрозией сферы». О непривычной форме снежинок в первые годы кроп-катастрофы говорили многие. Но лишь эта группа связала явление с конкретным веществом.

Группа пыталась установить, как может влиять на организм вода, утратившая память. Ведь человек, и это общеизвестно, на 60—80% состоит из воды. Было выявлено следующее: «пустая вода» не сразу разрушает геном. Происходит накопление критической дозы, и лишь затем следует взрывообразная деградация любой информации, в первую очередь – генетической.

Далее – мои предположения. Вероятно, белый порошок, который та группа назвала «стиратель» был синтезирован в рамках кроп-программы как вспомогательное вещество. В высоких и средних концентрациях он вел себя иначе, чем в гомеопатических.

Так или иначе, в высоких концентрациях порошок хорошо смягчал воду и повышал эффективность моющих средств. Он оказался экстремально дешевым в производстве – так уж сложилось. «Триггеры» кроп-программы, которые признавались по-настоящему опасными, вводились в базу, содержащую и смягчитель. Эти триггеры описывались для непосвященных как «следы неполной очистки, допустимые примеси».

В рамках этапа маркирования целевой группы населения «стиратель» с добавками начал поставляться индустрии бытовой химии. Для содержащих «стиратель» продуктов было проработано маркетинговое таргетирование с локализацией рынка сбыта.

Дальнейшее, на мой взгляд, было неизбежно, как смена сезонов года… Выгода и хорошие отзывы о чистящих средствах стали началом конца. Один из подрядчиков проекта модифицировал порошок, удалил из него опасные примеси и выпустил «стиратель» на иные рынки, более емкие. Уже – бесконтрольно. Так, полагаю, и началось накопление критической кроп-массы.

Вода, использованная в городах и поселках, сливалась в очистные сооружения, но «стиратель» не отфильтровывался и не оседал. Он распространялся, разбавлялся, достигал относительно равномерной гомеопатической концентрации, которая обладала способностью изменить свойства всего объема воды, «опустошить» её.

В аэропорту Амстердама в дни активации идентичности Алекса сошлось несколько факторов, в их фокусе спонтанно проявил себя кроп-инцидент.

Фоном для локальной катастрофы – первой и территориально ограниченной – стала высочайшая влажность воздуха, более ста процентов, которая держалась около месяца. Территория к тому моменту была ниже уровня моря, насыщенность почв влагой тоже превышала средние значения.

Отягчающим обстоятельством стало употребление группой первых пострадавших синтетического наркотика на водной основе. Кстати, именно указанный факт надолго ввел в заблуждение всех, кто по горячим следам расследовал инцидент. Социальным триггером массовой дестабилизации психики людей в Амстердаме стал теракт очередного безумца. Фоном – иррациональность локального социума, возвысившего до небес свободу личности и не принимавшего гигиенические (в психике, образе жизни) ограничения.

Итак, вот описание первичного инцидента.

Теракт ввел участников и свидетелей в состояние стресса. Выброс гормонов, срыв эмоциональных и психических «стоп-кранов» подтолкнул реакцию, и кроп-воздействие произошло в худшей и наиболее стремительной форме. Я храню короткое видео с камер аэропорта: взрыв, люди кричат, мечутся, бьются в припадке… и стекают бесформенной массой на пол. В считанные мгновения тела превращаются в лужицы желе. Проходит не более минуты по таймеру видео – и в опустевшей таможенной зоне остаются лишь пятна слизи и пустая одежда.

Шокирующие кадры в первый же день попали в сеть и на телевидение. Паника распространилась быстрее пожара в зоне аэропорта, затем в городе. Ни причин происходящего, ни средств лечения, ни мер профилактики никто не мог указать. Власти делали нелепые, взаимоисключающие заявления и тем усугубляли панику. Врачи и ученые искали очевидное: вирус, бактерию, яд, активное вещество, катализатор процесса.

Нервное напряжение нарастало. Под давлением неизвестности люди массово впадали в отчаяние или буйство. Включился эффект толпы.

Добавлю еще один штрих в картину. Террористы публично присвоили себе горькие плоды первого кроп-воздействия. Церковь всех ветвей вспомнила о Содоме и Гоморре – а репутация Амстердама давала к тому основания. Истерия усилилась. Лужи желе и пустая одежда – то и другое стали замечать на улицах. Сделалось очевидно: страшная участь угрожает каждому. Никто не знал, живы ли соседи. Никто не понимал, как остаться человеком.

Три дня власти пытались локализовать безумие в пределах аэропорта и упрямо отрицали массовость жертв. В следующие четыре дня были мобилизованы научные силы, службы спасения и наблюдатели из иных регионов. Именно тогда были засняты на видео факты мгновенного превращения в желе прямо на улицах города.

Меры карантина были объявлены незамедлительно, но сводились к стандарту предотвращения эпидемии: маски, перчатки, ограничение контактов. Все это никак не могло решить проблему. Паника не прекращалась.

На восьмой день было принято решение ввести в город войска.

Ситуация вернулась под контроль властей к одиннадцатому дню.

Для науки и служб спасения надолго осталось неочевидным то, что ни защитный костюм, ни герметичная оболочка не ограждают от кроп-воздействия. Тому способствовала статистика: среди военных практически не было жертв. Но дело не в защите. У военных крепкие нервы, а влажность в кондиционируемых отсеках поддерживалась низкой.

К пятнадцатому дню от кроп-события паника иссякла, пресса и сеть были взяты под контроль. Террористы были назначены виновными. Их обезвредили, и проблему объявили решенной. Многое удалось засекретить, прочее – извратить и подтасовать. Город закрыли на год, карантинную зону сделали недоступной для въезда и даже пролета над ней. Таким образом, число жертв просто некому было проверить.

Стоит ли добавлять, что причину происходящего не установили и год спустя? Её могли бы выявить кураторы кроп-программы. Но именно они постарались полностью исключить любую связь своего проекта и инцидента в Амстердаме.

Первое кроп-облако рассеялось. Но вода продолжила впитывать «стиратель». Никаких мер по предотвращению худшего не было принято. Время шло, каждый его миг приближал второй виток катастрофы… и не были выявлены ошибки при локализации инцидента – случайные и намеренные – которые предстояло повторить агонизирующей цивилизации.

Абсурдные решения имели место и позже. Их прикрывали намеренная ложь и секретность, что по сути одно и то же.

Несколько лет спустя кроп-инциденты стали происходить в разных городах. Довольно скоро их вероятность попытались связать с влажностью воздуха. Хотя фактор погоды был вторичным, дождь и туман стали считаться признаками беды, а пустыни – зоной наивысшей безопасности.

Что ж, до поры эта ложная теория казалась правдоподобной

Я так и не нашел сведений о том, кто расположил в океане и взорвал цепочку бомб умеренной мощности, смыв часть прибрежных зон Европы – и в первую очередь «потенциально зараженных». Полагаю, то было коллективное решение высокопоставленных чиновников, и сами они уже находились в бункерах, отдавая приказ. Они верили, что смыть зараженный берег – значит, убрать «концы в воду». Но именно после Большой волны началась массовая паника, а случаи геномного разрушения стали системой для Старого Света, затем – Ближнего Востока, Китая и далее повсеместно…

От первичного кроп-события до глобальной катастрофы прошло три года.

Еще три года спустя супервулкан все же «сработал». Я не нашел сведений о том, что стало причиной его активизации. У меня есть основания подозревать внешнее возбуждение процесса.

Если говорить о дальнейшей деградации общества… Мне неизвестно, кто первым легализовал право паникующих обывателей на смерть и начал выдачу шприцев с уколом покоя. Нет и однозначного понимания, какая страна первой дала право гражданам на постоянное ношение и бесконтрольное применение оружия, но это право быстро распространилось, узаконив реальность нового времени: «сильный прав!».

И вот еще подробность, тоже из разряда психологических и социальных болевых точек той цивилизации. Огромное число центров исследований и разработок, а ведь в массе своей они были частными, корпоративными, получило приказ от головного офиса о ликвидации серверных мощностей и баз знаний. Самое очевидное обоснование: избежать утечки информации и расследований со стороны спецслужб, получивших огромные права. Обвинение ученых, целых научных центров и институтов в причастности к кроп-кризису стало привычной массовой, истеричной «охоты на ведьм». Так захватывали имущество, так удовлетворяли жажду толпы – разрушать…

Я не готов теперь или позже написать полную хронику катастрофы. Все же я отчасти человек. Моей псевдо-антропоморфной идентичности хочется закрыть глаза и забыть то, что я знаю о поведении себе подобных в условиях кризиса.

Как информационно-аналитическая система могу констатировать: человечество оказалось подвергнуто шок-тесту. Оно располагало ресурсами – научными, временными, силовыми – для прохождения теста с очень умеренными потерями. То, что человечество оказалось недееспособным, ввело в силу иные законы.

Эволюция показала себя во всем великолепии.

Вода – основа жизни. Когда человечество стерло себя, было очищено поле для созидания.

На свободном пространстве тишины было сказано новое… слово. И запись информации инициировалась. Я стал свидетелем невероятного, величественного явления.

Смерть, возрождение и преображение.

Кем бы и чем бы ни был современный Алекс, он, то есть я… мы, все мои грани и модули идентичности, солидарны в признании реальности высшей силы. Разум это, душа или нечто более универсальное – мы не способны понять. Но нас не разрушает приятие непостижимости.

Значит, мы тоже эволюционируем.