Неофит

Глава 21

Лица людей, заполнивших небольшое помещение, расплывались перед глазами Джоби. Он чувствовал, как все присутствующие смотрят на него, следят за ним, слушают, что он скажет; это была какая-то пугающая несвобода, он не привык, к ней. Чувство опьянения, как во сне, когда взлетаешь под потолок и смотришь на всех сверху, зная, что они не могут до тебя дотронуться. Иногда на него накатывали волны головокружения, вновь отходили; он пытался преодолеть огромное желание убежать. Какой-то новый страх, который ему надо победить: страх перед сценой. Он повторял себе, что это всего лишь небольшой паб на окраине, что эти люди сами уговорили его спеть для них. А где-то сзади стояла Салли Энн, и она смотрела на него, как и все остальные. Если бы не она, его бы здесь не было.

— Песня, которую я написал недавно, — произнес он в потрескивающий микрофон, — и звучит она так…

В баре стихли разговоры, певец полностью овладел вниманием публики; забыта была выпивка, сигареты догорали в руках, пачкая пальцы. Воцарилась полная тишина.

Айви Стэнтон так и не вынула полотенце из стеклянной пивной кружки, которую вытирала пять минут назад. Кто-то заказал кружку "Гиннеса", но, кажется, забыл о своем заказе точно так же, как и она. Смятая купюра лежала на стойке бара, медленно распрямляясь.

Айви крепко сжимала кружку, так крепко, что стекло угрожало треснуть. Костяшки ее пальцев побелели. В свои двадцать семь она успела кое-что повидать. Три года назад она развелась; спала с некоторыми постоянными посетителями — это способствовало делу; по крайней мере, так она говорила себе, когда совесть начинала ее беспокоить, что случалось не очень часто. Небольшого роста, стройная, волосы немного чересчур светлые, чтобы ее можно было принять, за естественную блондинку. Джентльмены предпочитают блондинок, но в "Желуде" редко можно встретить джентльменов. Что же, тогда парни предпочитают блондинок. Айви криво усмехнулась. Она не была уродиной — фигура вполне сносная. Если ты не красавица, нужно ею стать, повторяла она себе, и то, что она стала блондинкой, помогло. И не стоит жеманиться, когда парни заводят с тобой разговор. У нее была хорошая работа, и ее отношения с посетителями помогали делу, точно так же, как ее отношения с Вивом Роулэттом, владельцем патента на продажу пива, шли ей на пользу. Она несколько раз переспала с Вивом, чтобы закрепиться на работе. Только бы об этом не пронюхала его стервозная жена, тогда Айви в один миг окажется в очереди на пособие, может быть, вместе с Вивом.

Этот молодой парень — она даже не помнила, как его звать — что-то с ней сотворил. Айви с восторгом смотрела на него, стараясь представить, каков он без одежды. Высокий и сильный, один из тех, кто в тебе все переворачивает; она испытывала приятные ощущения только при мысли об этом. Он казался таким чистым, напоминал ей тех старомодных подтянутых мальчиков, к которым она девчонкой бегала на свидания. Они были такие нерешительные, думали, что девушкам не хочется, чтобы они касались их, а когда те пытались их спровоцировать, то они или шарахались в испуге или же все это случалось у них в штанах.

Девушка, стоящая сзади у двери… Айви сразу же выделила ее опытным глазом. Она пришла с ним. Может быть, его птичка. Похожа на хиппи, из тех, которые намеренно опускаются на дно общества, бунтуя против образа жизни среднего класса, занимаясь саморазрушением. Может быть, сторонница Движения за ядерное разоружение, подумала Айви; она легко могла представить ее в лагере пацифисток у военной базы Гринэм Коммон, взбирающуюся на изгородь и выкрикивающую оскорбления полицейским и солдатам. Что-то странное было в ее глазах — Айви слегка вздрогнула — в том, как она щурила их и неотрывно смотрела на певца; она либо любила, либо ненавидела его, трудно было понять.

Айви снова перевела взгляд на молодого певца, отметила, что тот нервничает, что в перерывах между песнями ждет одобрения публики. Публика, конечно, выражала свое одобрение, как и Айви. Он обладал тем, что завоевывает расположение — обаянием и индивидуальностью, это проявлялось во многом. Но он был еще сыроват, начинающий. С таким голосом, как у него, он пробьется, на него пойдут. Айви мысленно отметила, что нужно сказать Виву об успехе этого парня, пригласить его еще. Ей бы хотелось поближе с ним познакомиться.

Кто-то еще протиснулся в дверь, человечек небольшого роста, она его не узнала; он стоял в тени и слушал, замерев. Этот незнакомец, вероятно, услышал пение с улицы, и оно заманило его внутрь.

Дверь снова распахнулась; на этот раз вошли две девушки.

Айви почувствовала ревность к ним, хотя видела впервые.

Айви вздрогнула, чуть не выронила стеклянную кружку. Та девушка с прической афро, которая, вероятно, пришла с певцом, смотрела на нее. Это не был случайный взгляд; ее зеленоватые глаза словно горели внезапной ненавистью, излучая какую-то силу, бьющую по Айви. Я знаю, о чем ты думаешь, грязная шлюха. Нет-нет, я не думаю, честное слово; она попыталась проглотить свою вину, но это ей не удалось — вина застряла в горле. Врешь — он мой.

И в этот миг Айви уронила стеклянную кружку. Казалось, что сама вырвалась у нее из пальцев: скользкое стекло внезапно ожило, покатилось и разлетелось на тысячу кусочков на плиточном полу.

Айви показалось, что грохот был ужасный; она растерялась, покраснела, что случалось с ней редко, огляделась, но никто, кажется, не услышал, или им было безразлично, потому что они все увлечены этим высоким светловолосым певцом. Кроме той девушки, которая заставила ее уронить кружку; ее взгляд, полный ненависти, все еще был направлен на Айви Стэнтон, толкал ее назад, пока она не уперлась в полки с бутылками и те не зазвенели. Сука подлая, оставь свои грязные мысли о моем мужчине.

У Айви закружилась голова. Та девушка жгла ей своим взглядом глаза, вызывала у нее сильную головную боль, похожую на мигрень. Ей хотелось отвернуться, но она не могла; злобные слова барабанили по ней градом, больно вибрировали, злые, уничижительные. Грязная стерва, да как ты смеешь даже думать о моем мужчине!

Пожалуйста, перестань. Я не хоту его.

На секунду Айви показалось, что она потеряла сознание. Ей почудилось, будто она плывет в пространстве, невесомая, потом она мягко приземлилась куда-то. Медленно сознание вернулось к ней, и Айви поняла, что лежит на какой-то твердой поверхности. О, какая боль; она закрыла глаза, но боль не исчезла. В голове у нее стучало, она попыталась вызвать рвоту, но ей это не удалось.

Потом она открыла глаза, увидела растекающуюся липкую темно-красную жидкость, которая сочилась из-под нее: ручеек крови, медленно текущий по блестящему полу. Она смотрела на него, пытаясь убедить себя, что кровь течет не из нее. Этого не может быть. Но это было так. Повсюду валялось стекло, крохотные кусочки и опасные острые осколки — все, что осталось от той стеклянной кружки. Она не помнила, как выронила ее, но это случилось, и она кровоточила, порезавшись где-то в нижней части тела. Может быть, это рана была на ноге. Ее охватила паника, но почти сразу же исчезла. Крик замер у нее в горле, превратившись в тихий стон. Грязная сука!

Она вздрогнула, невольно стала просить прощения у той девушки с прической афро и зелеными пронзительными глазами. Айви была наказана, она не имела права жаловаться. Простите, я не должна была думать так о нем, но я всегда думаю о мужчинах, смотрю на них, оцениваю. Ее взгляд остановился на большом куске стекла, на тяжелом круглом дне кружки с осколком в виде острого зуба. Он сверкал при ярком свете, слепил ее. Ей надо поднять его, бросить в мусорное ведро, принести совок и метелку, убрать все, пока кто-то еще не поранился. Как она сама. Странно, она больше не испытывала боли; может быть, у нее всего лишь царапина. Она заклеит ее пластырем… потом.

Айви вытянула руку, поняла, что сможет достать до этого куска стекла; она подтянула его к себе вытянутым пальцем. Она все еще видела ту девушку, нет, не саму девушку, только ее глаза, два зеленых сапфира, сверкающие холодным огнем, излучающие силу, которая испепеляла, шипя от злобы. Ну же, подними его, корова, ты знаешь, что должна с ним сделать.

Айви знала, и это не страшило ее, она просто смирилась с неизбежным. Она взяла кусок стекла за его основание, повернула к себе острым вертикальным осколком. Бесстрастно. Где-то очень далеко она слышала звон гитары и мягкий голос певца. Такой тихий, такой успокаивающий. "Невозможно вернуться в прошлое, пережить все то, что ушло".

Вот острый осколок движется к ее руке; он знает, куда направляется, что должен сделать. Айви Стэнтон оставалось лишь держать его, ей не нужно было даже направлять его; она наблюдала за стеклом со зловещим восторгом. Кровь на полу потекла быстрее, превратившись в большую лужу, в которой была небольшая впадина.

Она нанесла удар быстрым, резким движением вниз, почувствовала, как осколок глубоко вонзился в ее запястье, перерезая вены, отыскивая главную артерию. Кровь брызнула во все стороны, Айви почувствовала ее липкую теплоту на лице, ощутила ее вкус на губах. Но боли не было.

Она выдернула осколок. Он был теперь короче, потому что кончик обломился, но все еще достаточно острый.

Свободной рукой, той самой, из которой хлестала кровь, вытекая из огромной раны, она дернула за отделанный рюшем ворот блузки, разорвала его, пропитала кровью, почувствовала, как наполнилась кровью ложбинка между грудями. Это ощущение возбудило ее, заставило задрожать от желания, она не могла дождаться пика наслаждения.

Торопись, у тебя не так много времени. Опять она просила прощения у этой странной девушки. Не причиняй мне вреда, я сделаю то, что ты требуешь от меня.

И тогда она нанесла удар — вниз и кверху, почувствовала, как глубоко вошло стекло, отколовшись у основания, но это уже не имело значения. Кровь хлынула струей, попала на ряды стаканов на полке под стойкой бара, растеклась причудливыми узорами: лица, улыбающиеся ей, потом их черты сливались, они исчезали.

Она все еще слышала голос певца; он звучал тихо-тихо, словно транзистор, поставленный на наименьшую громкость. Все та же баллада, он заканчивал ее.

И в этот миг Айви Стэнтон осознала весь ужас льющейся крови, ощутила боль от глубоких ран, ослабление ее пульса. Она снова попыталась крикнуть, но горло ее было наполнено густой, теплой жидкостью, которая утопила все, кроме душащего ее кашля, и никто не слышал этого из-за звона гитары и медленного, легко льющегося голоса Джоби Тэррэта.

Ноги и руки Айви задергались, все слабее и слабее, пятки застучали по полу и замерли, упав на разбитое стекло. Еще несколько глубоких порезов, но у нее не было больше сил кровоточить. Она лежала, уставившись в потолок; в комнате стало темнее, кругом стоял рев, словно ураганные ветры вопили на нее; ее окутала чернота с красными проблесками, и среди них — два крошенных зеленых огонька, которые жгли ее, причиняли ей боль, сводили с ума.

И где-то кто-то кричал.

Амулет снова был у Салли Энн. Она ловко сняла его с цепочки Джоби, когда тот спал, проследив, чтобы он не проснулся. На его бронзовом лице обозначились резкие складки, появилось тревожное выражение, но он не проснется. Он спал сном совершенно изнеможенного человека, сном, который был сводным братом смерти.

Она положила медный квадратик на ладонь; в свете уличных фонарей за окнами она едва могла разглядеть магические знаки. Она улыбнулась, вспомнив о прошлом вечере. Боже всемогущий, у нее на это ушло много сил, напряжение иссушило ее, но то, что произошло, доказало многое. Даже сейчас воспоминания об этом возбуждали ее. Другие — Харриэт Блейк, Джоби — не представляли для нее особого труда, потому что она знала, понимала их, но эта шлюшка из бара была ей совершенно не знакома. Салли Энн пришлось овладеть незнакомым ей сознанием, проникнуть в него. И она это сделала. В тот миг, когда стеклянная кружка выпала из пальцев Айви, разбилась на полу, Салли Энн поняла, что девушка была ее. Странно, но она не испытывала к ней ненависти, ей пришлось вызвать в себе самой необходимую злобу силой собственной воли, пока от напряжения ее мозг не завопил на нее, не приказал прекратить, не ударил по ней сильнее, чем тот пожар, который она подсознательно разожгла на бензозаправочной станции "Амоко".

После этого она не испытывала угрызений совести; Салли Энн училась бороться с чувством вины, освобождаться от него. Случайная смерть, даже не самоубийство. Та девушка уронила стеклянную пивную кружку, поскользнулась в лужице разлитого пива, упала на осколки, наступила почти мгновенная смерть. Несчастный случай. Эксперимент. Теперь Салли Энн знала, на что способна, знала всю величину своей власти, унаследованной в результате супружеской измены матери. Незаконнорожденная ведьма достигла зрелости.

Салли Энн вновь сосредоточила внимание на амулете, достала длинную нитку и просунула ее через колечко. Она стала покачивать амулет то в одну, то в другую сторону, почувствовала, как он слегка завибрировал, как будто сквозь него прошел слабый электрический ток. Эротическое чувство. Оно вызвало дрожь в ее теле, крошечные оргазмы, которые бы умножились, позволь она им. Но она сопротивлялась. Ей нужен амулет. Может быть, на этот раз она не вернет его Джоби. Он, ему ни к чему, просто болтается на цепочке вокруг шеи. Потому что он не умеет им пользоваться.

Маятник. Ей бы подошел любой маятник, но этот был более могущественный, потому что его изготовила Хильда Тэррэт для Джоби, освятив его на колдовском алтаре во время нужной фазы луны. И это делало амулет живым существом, если использовать его по отношению к тем силам. Она задавала вопрос, и он отвечал.

Салли Энн положила ладонь левой руки на свой обнаженный живот, крепко держа нить между указательным и большим пальцами правой руки, покачала амулет тихонько к себе и от себя. От себя и к себе. Туда-сюда; туда-сюда. Затем она предоставила ему возможность качаться самому. Он дрогнул, повис в воздухе. Вопрос, задавай вопрос.

Она помедлила долю секунды, потому что он застал ее врасплох: на этот раз метод был важнее конечного результата.

Джоби… он… с Харриэт Блейк?

Проклятье, она же уже спрашивала про это в прошлый раз, получила утвердительный ответ. Но это не имеет значения. Она просто хотела проверить амулет.

Амулет закачался медленнее, дернулся, словно от нетерпения. Я сказал тебе в прошлый раз. Он качнулся против часовой стрелки, и у Салли Энн екнуло сердце. Конечно же, он не стал бы обманывать ее, если бы не был сердит за то, что она сомневается в его ответах. Нет, он просто проверял, начал качаться вправо, описывая полные круги по часовой стрелке, все шире, все быстрее; она почувствовала, как напряглась нить; амулет как будто пытался вырваться из ее пальцев. Положительный ответ. Не спрашивай меня об этом больше, колдунья, потому что я уже отвечал на этот вопрос!

Она расслабилась, и маятник перестал качаться, повис в ее руке, все еще дрожа в ожидании дальнейших вопросов. Но она уже закончила, сняла его с нитки, тихо соскользнула с постели и сунула амулет в карман своих джинсов, лежащих на стуле у кровати.

Джоби, конечно, хватится его, но на этот раз не получит обратно. Во всяком случае, пока не получит, потому что он ей нужен. Если амулет будет у нее, Джоби не сможет ничего от нее скрыть. Этот квадратик металла правдиво ответит на любой вопрос.

Она улеглась на узкую постель рядом с Джоби. Сна не было, и она лежала прислушиваясь к его тяжелому, ритмичному дыханию. До сих пор все шло по плану — насколько можно планировать в подобных условиях — и теперь она должна держать под контролем силу, связанную с ее собственной.

Потому что без Джоби Тэррэта она была ничто.

Глава 22

Джоби был снова на сцене. На этот раз не в "Желуде", а в гораздо большем, ультрасовременном пабе на окраине обширного нового жилого массива. Большой зал с треугольным баром в центре. Публика — подростки, большей частью не достигшие возраста, когда разрешается употреблять крепкие напитки. И это бы выяснилось, если бы им велели предъявить свидетельство о рождении.

На этот раз он не испытывал страха; с помощью Салли Энн он преодолел этот барьер, почти избавился от воспоминаний о той ужасной ночи две недели назад. Это был просто несчастный случай. Если кого-то сбивает машина, то тебя нельзя винить только за то, что ты случайно стоял на тротуаре напротив.

Как в случае с Тимми Купером. И с Харриэт Блейк. И с пожаром в гараже Тэннинга.

Он начал с попурри старых, любимых песен, исполнив "Хрустальные люстры", "Одеяло на земле", пару ритмичных мелодий из десяти самых популярных, опять вернулся к медленным напевам о любви; приблизь свои сладкие губки поближе к телефонной трубке.

На площадке танцевали около двадцати пар, они меняли ритм, когда Джоби переходил от быстрых мелодий к медленным. Словно марионетки, пляшущие под его дудку. В буквальном смысле. Власть — вот что это было. Можно было заставить их делать все, что угодно: перейти на "Песню о птичке", и они захлопают руками, словно крыльями, задвигают задами. Его уверенность росла, атмосфера была хорошая; кто-то уже притушил свет. Он наблюдал за парочкой в дальнем углу: силуэты марионеток, прижавшись друг к другу, изображали совокупление, и он подумал, сможет ли довести их до оргазма, если чуть ускорит ритм.

Не он один внимательно следил за этой парой; вторым был высокий молодой брюнет, который только что зашел в зал дискотеки "Сельский ручей"; стройный и мускулистый, с зубчатым шрамом на скуле, оставшимся на память о мотоциклетной аварки вскоре после того, как ему стукнуло шестнадцать. Лицо парня огрубело от постоянного выражения недовольства, вместо улыбки губы его кривились, близко посаженные глаза смотрели недоверчиво и презрительно. У Иэна Даррэна никогда не было постоянного места работы; если бы подвернулась возможность устроиться куда-нибудь, он бы нашел повод избежать этого. Он каждую неделю скандалил на бирже труда, и однажды его даже привлекли за нарушение общественного порядка. Смутьян. Жители Куин-стрит избегали его; те, которые оказались рядом в тот момент, когда Даррэн разбил припаркованный автомобиль, решили молчать и не давать показаний. И нынче вечером он тоже искал случая побузить. Он скорчил гримасу, не сводя глаз с кривляющейся парочки. Бог мой, да они же чуть ли не этим самым занимаются; он сплюнул на пол. Сандра Шилз из района муниципалок и какой-то ублюдок, он его раньше никогда не видел; хиляк, похож на студента приготовительного колледжа или какого-то другого никчемного заведения, где только тратят время да деньги. Бог мой, и что эта потаскушка в нем только нашла?

Иэн почувствовал, как в нем начала закипать ярость; тело его напряглось, он слегка задрожал. В детстве родители узнавали по этим признакам, что у него начинается неуправляемый приступ раздражения. Сначала они пытались отвлечь его внимание, но потом слались, потому что существовал лишь один способ остановить его, как тогда ночью, когда он содрал краску с "Вольво" острым камнем. И всегда был виноват кто-то другой.

У Даррэна перед глазами возник туман; так бывало всегда, когда подступала "ярость" — как будто он смотрел в аквариум и пугал рыб, а они уплывали стремглав, вызвав рябь на воде.

Сандра обжималась со своим партнером; руками она обняла его за шею, сладострастно терлась маленькими грудями о его грудь, ее бедра дергались и ударялись о его бедра, чувственно терлись о его бугорок впереди. Иэн знал, что у парня уже началась эрекция, как и у всех, кто бывал с Сандрой Шилз.

Даррэн уже несколько недель всем рассказывал, что Сандра — его девушка, и пусть только эта корова откажется! Они прошлым летом бывали в разных местах, ездили в Эдж на велосипеде Иэна и занимались любовью в вереске. Она была на уровне, когда скидывала трусики и переставала изображать недотрогу.

После первого раза Иэн решил, что они достигли понимания. Никаких там глупостей насчет помолвки или того, чтоб пожениться. Просто бывать в разных местах, кроме пятницы и субботы — в эти дни Иэн по вечерам ходил в паб. Он как-то спросил Сандру, что она делает в эти дни, и она сказала, будто сидит дома с родителями или же идет к своей кузине Синтии. Что ж, выходит, эта похотливая сука набрехала ему, потому что сегодня как раз и есть суббота, и она никак не с Синтией, если только та не лесбиянка, переодетая парнем, что маловероятно. Она его обманывала, спала с каким-то малолетним выскочкой из колледжа.

Секунд на пять у Иэна Даррэна все потемнело перед глазами; кратковременная слепота, как будто у него начиналась мигрень, но он знал, что зрение скоро вернется. Так и случилось, и туман исчез, он все увидел отчетливо и ясно. У этого слюнтяя уже произошла эрекция, было видно по его штанам в обтяжку, когда он становился боком. Даррэн попытался мысленно вызвать у парня эякуляцию, нечто вроде эротического сна на танцплощадке. И это было только начало! В нем закипала неуправляемая ярость, и когда она достигнет пика, произойдет взрыв. Пока же он постоит здесь, наслаждаясь этим ощущением. Этот писающий в штанишки ублюдок пытается увести у него девушку, но он попал в большую беду, и ради этого стоит подождать.

Иэн невольно начал покачиваться в такт музыке, и это было странно. Так странно, что в эту задрипанную дискотеку в кои-то веки пригласили хорошего исполнителя. Его пение проникало в душу. "Я сделал это для нее".

Песня об убийстве, настраивает на определенный лад, Заставляет чувствовать себя большим, метра три высотой; люди в страхе разбегаются, завидев тебя, как на Куин-стрит после закрытия магазинов. Этим и отличается настоящий мужчина от просто испуганного лица в толпе. "Я поехал в город, но там было пусто".

Иэн вцепился большими пальцами в пояс из искусственной кожи, невольно зашевелил губами, повторяя слова песни. Да, эти песни настраивали его на верный лад.

Джоби перешел на рок. Ему бы следовало научиться делать этот переход тоньше, незаметнее, но никто, казалось, не возражал. Несколько девочек-подростков прямо перед ним энергично замотали в такт головами. И Салли Энн тоже была там, она покачивалась. Боже, как она возбуждает его движениями своего тела. Каждый поворот, каждый изгиб такой естественный, чувственный.

На мгновение он разозлился на нее. Она взяла его амулет, он в этом уверен. Накануне вечером он смотрел на свой магически знак, а утром амулет исчез. На этот раз пропажа вызвала у него странное чувство, не такое, как когда он исчез в первый раз. Возникло чувство утраты, как будто только недавно он осознал, что значит для него этот медный квадратик, как будто до сих пор это было обычное украшение, которое он едва замечал. Удачу амулет не приносит, но Джоби совсем не нравилось, что он пропал.

Она взяла его, это точно. Значит, она воровка. Занятый этой мыслью, рассердившись, он сбился с такта. Салли Энн изменилась. Или, может быть, он только теперь начал узнавать ее, как и свой амулет? Она изменилась после пожара на станции "Амоко". Сначала появилась замкнутость, потом он узнал и другую сторону ее характера. Властолюбие, безжалостное желание поступать по-своему. Если бы не она, он бы не пел здесь сегодня после того случая в "Желуде". Отчасти она силой заставила его, пошла и договорилась в агентстве в городе, записала его.

Я больше не хочу петь и играть, Салли Энн. После того, что произошло. Ты должен, Джоби. Ты пойдешь. В субботу вечером в "Сельский ручей". Он пошел. Двадцать фунтов; нам нужны деньги, а потом будут и другие контракты, на большую сумму, если хорошо выступишь.

Джоби впервые увидел ее в приступе гнева. Взгляд ее стал жестким, словно осколки гранита, и ему на секунду стало страшно. Он почувствовал себя во власти какой-то силы, ощутил… зло.

Он снова начал думать о Харриэт Блейк и Тимми Купере, о пожаре, о той барменше. Он чувствовал какую-то связь этих событий с Салли Энн. Джоби вспомнил слова Элли Гуда, его предостережение.

Бог мой, да она должна была быть сумасшедшей, чтобы бежать с парнем, у которого нет ничего, кроме репутации колдуна, сына ведьмы. Она могла бы заполучить любого, кого бы только захотела, парня с деньгами, который содержал бы ее так, как приличествует девушке, получившей хорошее образование. Она бросила умирающую мать, не пускала Джоби в город, пока сама не была готова уйти. И вот теперь она была там одна на танцплощадке, танцуя сама с собой. Остальные были его марионетками, пляшущими по его желанию. Но только не Салли Энн; она делала то, что хотела, и никто не мог заставить ее делать что-то другое. Она двигалась в быстром ритме под медленную музыку, и это вовсе не казалось странным.

После следующей песни он передохнет; исполнители обычно делали два-три перерыва, чтобы протянуть вечер. А пока он споет что-нибудь быстрое, чтобы посмотреть, как взорвется эта парочка, трущаяся друг о друга.

Сандра Шилз вспотела, она чувствовала запах своего пота. Она бросала взгляды на своего партнера, видела, как он выставлял к ней бедра, полузакрыв глаза. Позже вечером они займутся тем, что впервые проделали в прошлую пятницу на заднем сидении старого драндулета Джейми. Ей было хорошо с ним, очень хорошо, гораздо лучше, чем с Иэном, который и в любви был груб.

Она порвет с Иэном. Вот уже несколько недель она откладывала их объяснение, потому что боялась его реакции. Она не могла заставить себя сказать ему, у нее не хватало смелости. И еще она боялась за Джейми. Разбитые камнями окна, может быть, поврежденный автомобиль — это было бы всего лишь начало. Она сбилась с ритма, думая об этом. Может быть, найти какой-то легкий выход, например, уехать отсюда. Нет, это не так просто, потому что Джейми учится в техническом колледже.

И тут она увидела Иэна Даррэна. Свет погасили, видны лишь силуэты, но она все равно его узнала. Ее сковал внезапный страх: балерина, позирующая для снимка, но очень неуклюже, потому что не может двигаться. Она чувствовала на себе его злой взгляд, хотя и не могла видеть в темноте его лица; она испугалась, подняла руку, чтобы защитить себя, чуть не потеряла равновесие.

Извини, Иэн. Я просто хотела потанцевать. Я не знаю этого парня, он просто пригласил меня, он ведь не виноват, правда? Я тебя не обманываю с ним, я могу поклясться на Библии, если хочешь. Хочешь, я сразу пойду домой. Тебе не надо меня провожать, я не хочу, потому что я знаю, что ты со мной сделаешь. Пожалуйста, неделей мне больно.

Сандра ненавидела себя уже за то, что ей в голову пришло врать и извиняться. Но она знала, что скажет все это, когда подойдет Иэн. Ей стало плохо. Жена, которую муж подловил с другим. Ты один у меня, Иэн, клянусь!

Даррэн не сдвинулся с места, он стоял, не изменив своей вызывающей позы. Он знал, что она увидела его. Я сделал это для нее… Дрожи, сука, ты получишь свое после того, как я разделаюсь с ним. А потом я тебя так отделаю, что ты у меня будешь истекать кровью, словно девственница в первую ночь.

И тогда он заметил девушку с прической афро; она продолжала двигаться под музыку, но одновременно не спускала с него глаз, в которых отражался тусклый свет, словно в кошачьих, и они как будто горели. Он перевел на нее взгляд, удивившись, почему она танцует одна. Вот ты мне подходишь, милочка; он было двинулся к ней, но что-то в ее глазах остановило его.

Ты сердит на свою птичку, парень?

Откуда ты знаешь?

Просто знаю. Она тебя обманывает, слит с этим парнем тогда, когда вы не встречаетесь. И сейчас ты ее застукал. Тебе надо что-то предпринять, приятель.

Ты чертовски права, и я этим займусь. Я собираюсь разорвать его на куски, а когда с ним закончу, настанет ее черед. Я собираюсь сначала попользоваться ею на всю катушку, а потом…

Смотри же, не дай им уйти безнаказанно.

Нет, я… Черт, она исчезла, смешалась с темной толпой. Он заметил два горящих ненавистью зеленых глаза, но не по отношению к себе, а к тем двум на площадке.

Иди и займись ими.

Салли Энн наблюдала за высоким парнем, знала, что он собирается сделать. Он и раньше был зол, но теперь он впал в ярость, готов их убить. Я поехал в город, у меня был с собой пистолет.

Она оглянулась на Джоби, ей пришлось на секунду отвлечься, чтобы все с ним было в порядке. Его настроение изменилось; он тоже был зол. Она поймала его настроение, словно дуновение морского бриза, холодный порыв ветра, ударивший по ней, пронесшийся мимо, и она почти поверила, что все это придумала.

У нее возникло было чувство вины, но она была невосприимчива к нему, она отмахнулась от него. Он догадался, что она взяла амулет, ну и что? Для него это лишь болтающееся на шее украшение. Для нее же это был…

Джоби не спускал с нее глаз, заканчивая последнюю песню перед перерывом. Столько много сомнений, вызывающих его тревогу. Внутри у Джоби шла яростная борьба, любовь против ненависти. Ненависти, потому что он боялся ее, но это не мешало ему любить ее.

Я не могу понять тебя…

Салли Энн двигалась все медленнее, теперь извивалось лишь ее туловище, напоминая ему… змею, танцующую под дудочку заклинателя, внешне спокойную, но это было притворство, уловка, чтобы создать ложное чувство безопасности. Кобра, которая может неожиданно, без предупреждения нанести удар.

Он замедлил темп. Еще одна строфа, повторение последней вместе с первой; он всегда удлинял песню перед перерывом.

Кто-то не выдержал, зажег свет еще до того, как затихли последние такты, как будто намеренно пытался оборвать Джоби. Кончай, певец, пора бы и выпить. А может быть, они хотели разрядить эту слегка напряженную атмосферу, которая установилась в зале.

Джоби закончил. Все в зале замерли, не в состоянии сдвинуться с места, будто играли в игру "Замри", только щурили глаза от внезапного яркого света. Хотелось спрятаться, потому что неожиданно их резко вернули в грубую реальность; в этот миг время перестало существовать, это был промежуточный период.

Первым двинулся высокий парень. Джоби видел, как он отделился от толпы сзади важной походкой, заложив за пояс большие пальцы, исказив лицо гримасой, став похожим на злобную резиновую маску, неотрывно глядя на ту самую парочку, которая занималась любовью в их воображении; теперь фантазии исчезли, на смену им пришло чувство вины. Они явно струхнули, переглядываясь. Они готовы были повернуться и задать стрекоча, может быть, так бы и сделали, но было уже поздно. Глаза всех присутствующих были устремлены в центр зала; глаза Салли Энн были прищурены, горели холодным блеском, тело ее дрожало от напряжения, от огромной силы, исходящей от нее.

Иэн Даррэн остановился, широко расставил ноги, балансируя на носках, слегка наклонившись вперед — поза стрелка. Я приехал в город, но там было пусто. Он все еще слышал голос Джоби, от которого, казалось, вибрировало все его тело. Иэн никогда не сможет забыть этот мотив, да он и не хотел.

Даррэн быстро перевел взгляд с Сандры на Джейми, потом опять посмотрел на Сандру. Лицо его выражало полное презрение, шрам покраснел, словно изнутри его разъедала ядовитая ненависть. Молчание. Все ждали, что кто-нибудь что-то скажет. Давай, послушаем, как ты станешь врать, как будешь умолять. Сука проклятая!

— Привет… Иэн. — Сандра произнесла это дрожащим шепотом, но в напряженной тишине он прозвучал оглушительно громко, отозвавшись в зале хриплым эхом.

Иэн все еще молчал, покачиваясь на каблуках взад, потом на носких вперед, вытянув голову.

— Ах ты врущая сука! — Он сплюнул на пол. — Ах ты корова похотливая!

— Я не знала, что ты сюда придешь. — Сандра говорила торопливо, в голосе слышалась паника. — Я просто хотела потанцевать. Я одна пришла. Я не знаю этого парня, он случайно здесь оказался, один танцевал, ну, я с ним стала танцевать. Я бы с тобой танцевала, Иэн, но я же знала, что ты не любишь танцы, я не знала, что ты тут. Прости, я не хотела тебя расстраивать. Я не знаю этого парня, я тебе уже сказала.

— Это ложь. — Джейми начал закипать, его лицо блестело от пота. — Это моя девушка. Не понимаю, что происходит. Я…

— Заткнись, урод. — Даррэн не спускал глаз с Сандры. — Думаешь, я не знаю, что творится, когда меня нет? Он с тобой спит, ведь так, Сандра?

— Нет. — Отрицание, означавшее — да.

Сандра Шилз неуверенно покачивалась из стороны в сторону, сжимая и разжимая пальцы, словно пыталась ухватиться за воздух.

— Ты все не так понял, Иэн.

— Она — моя девушка, — вмешался Джейми, в голосе его слышались негодование и страх. — Не понимаю, что здесь происходит.

— Потому что ты чертовски тупой. — Даррэн повернулся к нему, сняв правую руку с пояса и сжав в кулак так, что побелели костяшки. — Ты спишь с чужими птичками и думаешь, что легко отделаешься. Бог мой, да как у такого хиляка вообще это дело стоит!

Даррэн нанес удар с такой скоростью, что даже Салли Энн, внимательно наблюдавшая за ним, не успела этого заметить. Мгновенный выпад кулаком снизу вверх, все тело его устремилось вперед; Иэн вложил в этот удар каждый грамм всех своих восьмидесяти пяти килограммов.

Кожа на лице Джейми треснула и лопнула, словно переспелый кровавый апельсин, который с силой швырнули о стену; черты его расплылись в сплошную алую массу, голова откинулась назад Его ноги взлетели кверху, и он упал на спину, сильно ударившись об пол. Даррэн занес ногу, словно футболист, собирающийся перехватить мяч, носком ботинка со всей силы нанес удар в челюсть Джейми, от которого у того изо рта брызнули зубы и кровь.

Поворот и еще удар, почти то же движение. Сандра скорчилась, мучительно застонав, когда ботинок Даррэна глубоко вошел ей в живот; она выпрямилась, но второй удар пришелся ей в лицо, стерев за кровавую секунду ее красивые черты. Начавшийся было вопль захлебнулся в потоке крови.

— И если ты была беременна, — Даррэн сплюнул на ее тело, бившееся в конвульсиях, — то теперь уж точно нет!

Ужас и кровь, возгласы ошеломленных людей, не верящих своим глазам, а затем весь зал словно бы взорвался. Некоторые кричали, охваченные паникой, пытаясь выбежать, создавая затор у выхода, толкаясь и пихая друг друга. Какая-то девушка упала, в суматохе ее затоптали. Салли Энн прислонилась к стене; в уголках ее губ блуждала полуулыбка, она поворачивала голову, пытаясь отыскать того огромного парня, который все это устроил. Глаза ее сощурились, заболели, когда она заставила себя сосредоточился, собрав все свои силы внушения в попытке последнего воздействия на него. Боль над ее глазами была такая, словно ее кололи иглами; и тут она увидела его и направила на него все силы внушения.

Иэн Даррэн вышел из своего временного оцепенения, увидел лежащие тела, кровь, растекающуюся по полу. Сандра стонала, рыдала, хваталась то за лицо, то за живот. Джейми лежал неподвижно.

— Хватай подонка!

Даррэн резко повернул голову, увидел двух мужчин, направляющихся к нему, узнал в них вышибал. Здоровые парни, плотные, надеются на свой вес. Он быстро обернулся, ударил ногой, угодив первому вышибале в солнечное сплетение, попытался отразить удар кулаком, который неожиданно нанес ему второй вышибала, но опоздал. Кулак в кольцах-печатках — законный кастет — обрушился ему на скулу, врезался глубоко, открыл старую рану. От силы удара и от мучительной боли его зашатало, и когда он пытался сохранить равновесие, нога его поскользнулась в луже крови. Он не успел удержаться и рухнул на пол. Они тут же набросились на него, этот вышибала и несколько парней, словно гиены на раненого зверя. Удары ногами и кулаками посыпались на Иэна, он закричал, почувствовав, как хрустнуло ребро, скорчился, когда кто-то поставил ногу в ботинке между его неуклюже раскинутыми в стороны ногами и с силой наступил. На него надвинулась чернота, поглотила его, и когда сознание уже начало покидать его, он услышал вой сирен, похожий на вопли дьяволов, которые тащили его в ад.

Джоби стоял в оцепенении, внутри у него все сжалось, ноги внезапно ослабли. Он видел драку, паническое бегство людей к выходам; их отбрасывало назад, они падали, ругались и вопили. Боже, нет, неужели все повторяется! Он закрыл глаза, почувствовал кислую вонь куриного помета, услышал квохтанье обезумевших кур, уподобившихся камикадзе: спасение или смерть. Он испугался, потому что чувствовал их ненависть к себе; они сдерут с него кожу, выклюют глаза. Нет, ради Бога, нет!

Он открыл глаза; никому не было до него дела, никто даже не смотрел в его сторону. Юнцы дрались, один из них вытащил нож.

Джоби не хотел этого видеть. Он отвернулся и увидел Салли Энн. Джоби задохнулся, когда увидел ее лицо. Отсутствующий взгляд, на губах замерла полуулыбка, довольное выражение лица. И в этот миг он понял, о Иисусе, сомнений быть не могло. В висках у него застучало, в горле пересохло, когда то, что он понял, переросло в отвращение. Она сделала это, сделала намеренно. Точно так же она убила барменшу в "Желуде".

И Тимми Купера.

И Харриэт Блейк.

Она же устроила пожар у Тэннинга.

Вой полицейских сирен резанул по нему, дребезжащим эхом отозвался в мозгу. Он увидел несколько полицейских, которые пробивались вовнутрь, сражаясь с толпой; какой-то юнец упал, вопя непристойности.

Затем внезапно шум стих, слышны были лишь крики и стоны пострадавших, но массовая истерия прекратилась.

— Всем оставаться на местах. — Инспектор отряхнулся, проверил, охраняют ли его люди выходы. — Никаких беспорядков.

Сюда следует подкрепление. Раздавшийся вой сирены, становившийся все громче, подтвердил его слова.

— И нам придется допросить каждого. Так что…

Констебль стоял на коленях, осматривая неподвижную фигуру, бывшую когда-то Джейми; он проверил пульс, стараясь услышать сердцебиение. Взгляды присутствующих были направлены на него, все в зале как будто вдохнули и задержали дыхание. Ждали.

— Он мертв. — Шепот констебля повис в этой ужасной тишине.

… мертв… мертв… мертв.

— … и девушка в очень тяжелом состоянии.

Джоби вцепился в микрофон, чуть не упал, когда его выдвижная часть опустилась вниз. Он увидел голубые огни мигалок через покрытое морозным узором стекло; завыла еще одна сирена, терзая его, на этот раз приехала "скорая". Полиция у главного входа освобождала путь для санитаров с носилками.

Санитары подняли с пола два скорчившихся тела, с которых капала липкая кровь, накрыли их одеялами. Все молча наблюдали. Он мертв, девушка при смерти. Она, вероятно, тоже умрет. Этот огромный подонок, который все начал, он, наверно, выживет, опять отделается предупреждением. А эта бедняжка, девушка с прической афро, прислонившаяся к стене, похоже, она вот-вот потеряет сознание.

Джоби напрягся, вздрогнул от прикосновения Салли Энн, которое больше не возбуждало его. Он закрыл глаза, подумал: "Убери свои руки, они у тебя в крови". Но он боялся показать свое отвращение, потому что боялся Салли Энн. Наконец-то он признался себе в этом.

Ему хотелось закрыть глаза, отвернуться, сделать что угодно, лишь бы не видеть эту стройную обнаженную девушку, стоящую над ним на коленях, сосредоточившуюся на его упрямой вялости; ее тонкие пальцы напряженно работали, тщетно пытались вызвать у него эрекцию. На ее лице были вожделение и недовольство, потому что она была в отчаянии и страстно хотела его. Она уже не была той наивной деревенской девушкой из Спарчмура, девственницей, соблазнившей его всего лишь несколько недель назад. Эта невинность умерла, ее поглотило пламя пожара на станции "Амоко", и из его пепла восстала ее близнец — дьяволица. О Боже, я не хочу… Я не… Я не…

Но все свершилось. Он почувствовал, как его мягкая, безвольная плоть сдалась, выпрямилась, отчего по всему его телу пробежала дрожь, и это было словно лекарство, притупившее его ненависть и страх перед прекрасной юной соблазнительницей.

— Ты устал и расстроен. — В ее ласковом голосе слышалась легкая насмешка. Вот почему ты сердит на меня, Джоби, потому что ты переутомился, словно ребенок. Потом тебе станет лучше.

Нет. Я ненавижу тебя, Салли Энн, за то, что ты со мной сделала, за то, что ты собираешься со мной сделать — использовать для своих нужд. Но чувство это было слишком сильно для него, и он громко застонал от наслаждения, когда она наклонилась и прикоснулась вытянутыми губами к его дрожащей тверди. Теперь Салли Энн могла делать с ним все, что хотела, как всегда, он снова стал ее рабом.

Он казался себе зрителем, участвующим в представлении, разбитым кораблем на буксире, которого заставляют бороздить бурный океан, бороться с волнами, тянут то в одну сторону, то в другую. Он поднимался в гору, зная, что когда достигнет вершины, то станет парить в исступленном восторге в пространстве. Он еле держался на самом краю, чувствовал, как она толкает его. Я люблю тебя, Салли Энн, клянусь тебе. Я не ненавижу тебя за то, что ты со мной сделала. Я люблю тебя.

Потом он снова ненавидел ее. Это чувство охватило его на самой вершине нежеланного, электризующего оргазма; мысль, пришедшая ему в голову, была настолько дикой, настолько возбуждающей, что тело его задрожало. Он притянул к себе Салли Энн, с силой сжал ее ногами, чуть не осуществив задуманное.

Он убьет ее, избавится от нее навсегда, и оправданием его преступления будет страсть!

Он сжал ее груди, она вскрикнула, и если бы его оргазм не начал ослабевать, он мог бы это сделать. Нет, все надо тщательно обдумать, к убийству нельзя относиться легкомысленно. У него нет желания долгие годы провести за решеткой.

Он все еще крепко держал ее, закрыв глаза, чувствовал, как она стала осторожно покусывать его за шею, когда всем телом опустилась на него. Не думай об этом, чтобы она не догадалась, она умеет читать твои мысли.

— Ты же любишь меня, Джоби, скажи!

Он помолчал и ответил:

— Да, люблю, Салли Энн. — Это была правда. Но я также ненавижу тебя за то, что ты сделала со мной, с остальными.

— Не переживай из-за того, что произошло в "Сельском ручье". Это не имеет к тебе никакого отношения.

Я знаю. Это все дело твоих рук.

— Это очень неприятно. Куда бы мы ни пошли, везде что-то случается. Кто-то из нас двоих приносит несчастье.

— Несчастья в наше время случаются повсюду. — Голос у нее был сонный.

Он не ответил, в этом не было нужды. Очень скоро Салли Энн будет… нет, ему нельзя даже думать об этом. Все равно он уже решился. Он убьет Салли Энн и скроется, отправится, куда глаза глядят, как можно дальше. Только так он сможет навсегда освободиться от нее, сбросить с себя проклятье Хоупа.

Глава 23

Джоби был один в крохотной, тесной квартире. Салли Энн поднялась рано, оделась и ушла. Точно так же было вчера, и позавчера; она возвращалась поздно вечером, усталая и бледная, явно обессилевшая. Она выглядела просто хорошенькой девушкой, с которой каждому мужчине было бы приятно иметь дело. Но он знал, что все это притворство, может быть рассчитанное на то, чтобы лишить его бдительности.

Она никак не объясняла свое отсутствие, не говорила, где была, но Джоби и не расспрашивал. Если бы она хотела рассказать ему, она бы это сделала; если же нет — она стала бы лгать. Может быть, она бродила по улицам в поисках работы; но это было маловероятно. И все же создавалось впечатление, что все эти дни она была занята чем-то определенным.

Он знал, что ее не будет весь день. Это хотя бы давало ему возможность размышлять, строить планы. Ему нужно было побыть одному, ее присутствие становилось невыносимым. Он был одержим мыслью об убийстве Салли Энн, думал об этом уже без страха. А если он дрогнет, то вспомнит с Тимми Купере и о Харриэт Блейк, разожжет в себе ненависть, которая выросла и раздирала его изнутри с того самого времени, когда он все понял. Салли Энн обладала какой-то телепатической зловещей силой, с помощью которой она управляла другими. Не только людьми, но и животными, и неодушевленными предметами. Это она вызвала безумие у кур в Спарчмуре, каким-то образом устроила пожар у Тэннинга. Вероятно, она сделала это просто так, испытывая свою силу, которая с каждым днем все росла. Ею овладела страсть к убийству: барменша в "Желуде", потом тот парень в "Сельском ручье". Будут и другие жертвы, если только…

Трудность состояла в том, что Джоби должен нанести удар стремительно, пока ее сила не стала слишком велика для него, застать ее врасплох. Он содрогнулся при мысли, что мог бы ударить ее, когда она будет стоять к нему спиной, свалить ее одним сильным ударом, чтобы она не сумела напасть на него, овладеть ею, когда она не смотрит на него, когда не сможет применить свою силу.

И тогда он вспомнил недавнюю ночь, когда она вывела его из состояния изнеможения, оживила его ум и тело, потому что горела страстным желанием. Он снова увидел ее лицо перед самым оргазмом, то, как она, казалось, забыла обо всем на свете, стала обычной женщиной, испытывающей плотские наслаждения. Вот когда она была слабее всего, беззащитной нимфоманкой. Вот когда он нанесет удар, схватит ее руками за шею, сожмет; он закроет глаза, почувствует, как она пытается вырваться, как ее сопротивление все ослабевает. Потом — смерть. Потом — бегство.

Внезапно он почувствовал, что у него произошла эрекция, что его тело сладострастно отозвалось на эту новую и ужасную фантазию, у него возникло непреодолимое желание удовлетворить себя. Нет, я не должен этого делать. И все же мысль эта пришла к нему тогда, когда он занимался любовью, и осуществлена будет тогда же. Сегодня, завтра, когда бы ни было. Сейчас ему надо выбросить эту мысль из головы, но вернуться к ней, когда он будет в возбуждении.

Джоби провел день бессмысленно, только поиграл на гитаре. В этом тоже не было смысла, потому что он никогда больше не станет выступать перед публикой. Когда он убежит отсюда, он оставит гитару здесь, разобьет, разрушит навсегда эту уродливую часть своей жизни. Потом начнет все сначала.

Он стал рыться в вещах Салли Энн; несколько платьев, белье, интересно, нет ли здесь его пропавшего амулета? Он даже откинул потрепанный ковер, но амулета нигде не было. Он и не был нужен Джоби, просто хотелось подтвердить свою догадку. Она украла его. Еще одна улика против нее, еще одна причина убить ее.

Салли Энн вернулась после семи, вид у нее был измученный.

— Кажется, снег пойдет. — Она опустилась на колени и стала греть руки у электрокамина, из которого вылетали искры. — Хотя на улице чертовски холодно, может быть, снега и не будет.

Где ты была, Салли Энн? Если она и почувствовала этот вопрос, она не ответила. Тепло, казалось, оживило ее.

— Нам не помешает пораньше лечь спать, — сказала она.

Джоби напрягся. Нет, я не стану этого делать. Я не могу, я же не убийца. Ты убила Тимми Купера, правда? Нет. Все говорят, что да. Суд присяжных вынес приговор: смерть от несчастного случая. Суд не всегда прав. Многим убийцам удалось уйти, посмеиваясь над законом, показывая нос обществу.

— Я была в агентстве, подписала для тебя контракт. Очень выгодный, — она улыбнулась.

Я больше не хочу выступать, но я не стану спорить, потому что ты уже будешь мертва тогда, Салли Энн.

— А… ладно.

— На одной ферме за городом будет поп-фестиваль на открытом воздухе перед Рождеством.

— Боже, в такую погоду?

— Там поставят большой шатер. После Рождества в город приезжает цирк, и я думаю, организаторы решили нажиться на месте. Только один вечер, но деньги хорошие. Восемьдесят фунтов за концерт. Нет худа без добра, из-за беспорядков в "Сельском ручье" ты попал в газеты, а то бы так и остался певцом в пабах. Концерт в следующее воскресенье. Мне надо завтра снова позвонить в агентство, чтобы все как следует узнать.

Только завтра тебя уже не будет в живых, Салли Энн.

— Надо бы нам что-нибудь пожевать. — Она отодвинула дверцу шкафчика и стала изучать этикетки на банках. — Опять придется есть бобы, Джоби.

Тайная вечеря, Салли Энн. Твоя последняя трапеза. У него уже начиналась эрекция, и это было прекрасно.

Салли Энн была не в настроении, черт бы ее побрал. Джоби смотрел, как она раздевается, как бросает одежду на стул у постели; все ее движения были небрежны, никакого возбуждающего стриптиза. Она скользнула в постель, закрыла глаза и громко вздохнула. Что бы она ни делала, где бы она ни была, она страшно устала.

Он медленно разделся, пытаясь привлечь ее внимание. Проклятье, он должен ее возбудить, это единственный способ. Он подошел к кровати, встал в ногах, выпрямился; свет висячей лампочки освещал его наготу. Посмотри на меня, Салли Энн, вот каким я был те ночи, когда ты являлась дразнить меня в моих фантазиях. Смотри на меня, воспылай ко мне страстью.

Она пошевелилась, открыла глаза, увидела, посмотрела равнодушно, заскользила по нему взглядом, задержавшись на секунду-две на нижней части его тела, потом встретила его взгляд. На лице ее было отсутствующее выражение, как будто мысли ее были далеко.

Ради Бога, скажи же что-нибудь, Салли Энн!

Когда она заговорила, в голосе ее послышалось раздражение: — Разве ты не видишь, что я совершенно разбита, Джоби?

Да, он видел это, но это не имело значения. Я хочу (убить) тебя. Он кивнул: — Я тоже устал, но я не смогу заснуть, пока не… Я люблю тебя, Салли Энн.

Она снова закрыла глаза, и тогда он подошел к ней, забрался на четвереньках на постель, откинул одеяло, пожирая глазами ее обнаженное тело, свернувшееся для сна, ощущая аромат ее плоти и легкий запах мускуса; Салли Энн, какая она была раньше, не такая, как теперь. Мягко, но твердо он развел ей ноги, чувствуя ее сопротивление. Разве ты не видишь, что я устала?

Как будто все его тело было в огне, он дрожал точно так же, как во время их первой незабываемой ночи. Ее физическая податливость его превосходящей силе заставила участиться его дыхание, он гладил пальцами ее мягкую плоть, пока она не стала влажной.

Ее глаза все еще были закрыты, она не открыла их даже когда он склонился над ней, прижался губами к ее губам. Он почувствовал, как она слегка задрожала, почти ответила. Сегодня ночью я буду властвовать, Салли Энн, и это будет конец. Его руки гладили ее тело, поднимаясь от груди к шее, лаская нежную кожу; он боролся с желанием схватить ее за шею и с силой сжать.

Зеленые глаза заглянули в его глаза, заставили его виновато убрать пальцы с ее шеи, вернуться к грудям, обнаружив, что соски ее тверды и стоят. Нет, Салли Энн, ты ошибаешься, я ни о чем таком не думал. Клянусь Богом, что не думал. Она улыбнулась, на лице ее было непонятное выражение.

Получилось! Усталая рука ее внезапно ожила и стала искать его, нашла, стала поглаживать и сжимать. Его возбуждение быстро росло, он испугался, что эякуляция может произойти раньше времени, сорвать его планы, он попытался изо всех сил сдержаться, спрятав лицо у нее на груди, чтобы она не смогла прочесть его мысли.

Салли Энн сбросила с себя мантию изнеможения, ее гибкое тело отвечало ему, угрожая взять на себя главную роль. Нет, не сегодня ночью, Салли Энн. Эта ночь, наша последняя ночь, должна быть моей. Почувствовав, что она готова, он вошел в нее, наклонясь над ней на коленях, стараясь не встретиться с ней взглядом, но когда он посмотрел украдкой, глаза ее все еще были закрыты. Он с безжалостной решительностью совершал толчки, чтобы сделать ее своей рабыней, чтобы заставить ее безмолвно просить его; он видел, что время близится.

Она тихо стонала, начиная дрожать, его собственные ощущения набирали силу. Они были почти у обрыва, готовые в любой миг сорваться вниз. Джоби поддержал свое тело, положив руки на ее обнаженные плечи; он медленно перемещал их к ее шее по мере того, как обострялись его чувства. Он неотрывно смотрел на ее стройную шею. Такая красивая, такая хрупкая. Так легко…

С каждой секундой все ближе; пробуждалась его дремлющая ненависть к Салли Энн, смешанная с его любовью к ней — смертельная смесь. Он вспомнил Харриэт Блейк, которая научила его всему этому и которая поплатилась за это жизнью, убитая Салли Энн с помощью какой-то телепатии. Он слышал безумное квохтанье кур; какой-то шум пытался заглушить предупреждение Элли Гуда. Шум, который мог быть пожаром на "Амоко" Тэннинга; пламя ненависти и зла.

Он почувствовал, что у нее наступил оргазм, она извивалась в экстазе, обхватив его дрожащими ногами; пальцы Джоби сгибались, двигаясь к шее. Сейчас!

Он достиг оргазма, когда руки его сомкнулись на ее шее, это был пик наслаждения; он начал сжимать ей горло, сначала не очень сильно. Это тебе за всех тех, кто погибли от твоей руки, Салли Энн, и за меня тоже. Я всегда буду помнить тебя, всегда буду любить.

Джоби извивался и содрогался вместе с ней, закрыв глаза, чтобы не видеть, как она задыхается, не видеть выпученных глаз, зеленых пузырей на поверхности заросшего пруда, которые вот-вот лопнут, широко открытого рта с высунутым багровым языком, когда она начнет окончательно задыхаться, ее потемневшее, красное лицо. Чтобы не видеть, как она умирает.

Он стал сжимать ее шею изо всех сил, пытаясь одновременно резким движением откинуть назад ее голову. Но постепенно до его сознания дошло, что что-то было не так, что его стальные пальцы почему-то не продавливали кожу на ее шее, как будто он схватил кусок металлической трубы и безуспешно пытается сжать ее; он держал Салли Энн за шею до конца оргазма, и только тогда понял, что план его потерпел поражение.

Он открыл глаза, встретился с взглядом Салли Энн и вздрогнул, чуть не стал просить у нее прощения. Я не пытался убить тебя, Салли Энн.

Ее зеленые глаза в упор смотрели на него, улыбались и одновременно укоряли, насмехались над ним, и он ослабил пальцы — если он вообще их когда-либо сжимал. На ее коже остались слабые следы, не более заметные, чем те, которые обычно остаются у любовников после совокупления, следы ласки, которые исчезают через несколько секунд. Она дрожала, но она дрожала и раньше. Они занимались любовью и теперь закончили. Ненависть Джоби погасла, словно слабый язычок пламени.

— Ты хотел убить меня. — Это было утверждение, произнесенное почти небрежно.

— Да. — Он выпалил признание, потому что обманывать Салли Энн не было смысла.

— Почему?

— Потому что… — он очень тщательно подбирал слова — ты заставила меня убить Тимми Купера. Потом ты убила Харриэт Блейк, ту барменшу из "Желудя" и парня в "Сельском ручье". Ты обладаешь странными способностями, можешь устроить пожар, заставить взбеситься кур, людей. Я же для тебя лишь козел отпущения, вот почему я нужен тебе.

— Дурачок. — Губы ее насмешливо скривились, в голосе послышалась горечь. — Ты не можешь меня убить, так что не трать понапрасну время, а то в следующий раз я могу и вправду рассердиться на тебя. И не выдумывай всякие глупости.

Он посмотрел на нее, испытывая слабое головокружение, чувствуя, как весь поник от ее испепеляющего взгляда, стыдясь самого себя.

— Я бы хотел знать, что происходит, — пробормотал он едва слышно. — Что ты задумала?

— Не сомневайся, ты все узнаешь. — Казалось, она уже успокоилась, на лице ее вновь появилась улыбка. — Но я еще не готова рассказать тебе все до конца. Всему свое время. А пока подумай вот о чем… — Голос ее изменился, зазвучал почти как декламация, напомнив Джоби то далекое монотонное бормотание, которое он слышал в детстве, когда прятался с головой под одеялом. Глаза Салли Энн казались остекленевшими, покрытыми прозрачной зеленой пленкой. — Веками жители Хоупа подвергались преследованиям, они — жертвы какого-то древнего проклятья тех дней, когда Каменный Дуб был всего лишь желудем на ветви своего предка, Злом, разрастающимся как чума. Невинных мужчин и женщин обвиняли в колдовстве, пытали, жгли на кострах, вешали, и это вызывало садистское наслаждение у их мучителей. Так зло продолжало жить и взывать к отмщению, и вот настал час мести! Ты и я, Джоби, мы с тобой должны отомстить за всех тех, кто страдал, уничтожить охотников на ведьм, которые все еще живут в Хоупе, тех, которые жаждут твоей смерти и моей. Это единственный способ. Бегство тут не поможет, мы должны бороться.

Джоби смотрел на нее в оцепенении, не понимая. То старое зло, чулан под лестницей, чердак, смерти — разве его собственная мать не желала всего того?

— Они велели тебе убить меня, — Салли Энн засмеялась почти истерическим смехом, от которого у него по телу пробежал холод. — Но я оказалась им не по зубам, точно так же, как и тогда, в твоем чулане. Слишком долго мы потворствовали им, Джоби, пришло время бороться. Для нас обоих. Ибо все в Хоупе прокляты охотниками на ведьм, живших в стародавние времена, их наследниками, и мы должны уничтожить их всех. Они думают, будто мы бежали, но мы бежали с целью. Есть причина, почему мы пришли сюда перед тем, как вернуться в Хоуп для последней схватки.

— Я не вернусь назад. — Слабый протест, подчеркивающий лишь ее власть над ним, абсолютную, безоговорочную. — Я не вернусь в Хоуп.

— Ты пойдешь туда, куда пойду я. — Пленка сошла с ее глаз, и они опять загорелись холодным зеленым огнем. — Запомни, я сильнее их, и не пытайся больше убить меня.

Салли Энн потянулась, нашла шнурок выключателя, и комната погрузилась в полутьму городской ночи.

Джоби лежал напряженный и испуганный, прислушиваясь к ее ровному дыханию, и не мог понять, заснула она или нет. В голове у него все перепуталось. Салли Энн убить невозможно, он не станет этого делать, не посмеет снова попытаться задушить ее. Но он должен найти какой-то выход, освободиться от нее, потому что он ни за что не вернется в Хоуп. Опасно было строить какие-то планы, если дело касалось Салли Энн. Он должен выждать время, воспользоваться случаем, когда тот представится.

Ночью он опять увидел тот старый сон, стал метаться в постели. Ему снилось, что он снова был в своем доме, что дверца чулана медленно, со скрипом отворилась, а из его темноты, источающей зло, появилась Салли Энн, обнаженная колдунья, на которую было страшно смотреть, потому что красота ее пугала. И он покорно пошел к ней.

Глава 24

Снег никак не шел, опустилось лишь несколько снежинок, неохотно упав на промерзшую землю. Небо было закрыто облаками, но метеорологи не решались дать окончательный прогноз, лишь намекали на возможность белого Рождества; букмекеры больше не заключали на это пари.

Джоби и Салли Энн прибыли к месту фестиваля около полудня. Два больших поля с ярко раскрашенными шатрами, палатками и жилыми автоприцепами: безалаберная, неорганизованная часть шоу, которая едет позади приближающегося цирка. Клетки со зверями все еще были прикреплены к грузовикам, которые привезли их на буксире, припаркованы на соседнем поле. Большой цирк Симпсона; безвкусно оформленный, второсортный балаган, давно уже устаревший, скорее напоминающий бродячий зверинец, чем цирк, разрекламированный как "Великолепнейшее шоу в мире". Родители вели сюда детей, чтобы нарушить унылую череду рождественских праздников, они и не ожидали, что их денежные затраты оправдают себя — лишь бы было куда пойти.

Джоби зарегистрировался в длинной узкой палатке рядом с главным шатром; в дальнем ее конце находилась платформа, с которой открывался вид на беспорядочно расставленные скамейки для зрителей, некоторые из них уже опрокинулись, лежали на полу, потянув за собой сидения, стоявшие поблизости, словно распавшаяся колода карт. Временный дилетантизм.

— По крайней мере, публики будет много. — Салли Энн просунула свою руку в его. — Больше, чем было в "Сельском ручье".

Они пошли к выходу. Земля была твердой от сильного ночного мороза, а то бы они шлепали по грязи. Рабочие деловито стучали молотками по столбам, разматывали веревку, работая быстро — должно быть, из-за холода. Неподалеку зарычал дикий зверь, его оглушительный зевок был вызван скорее скукой, чем злостью. Джоби вздрогнул.

— Это лев. — Салли Энн сжала его ладонь. — Пошли посмотрим. Он, наверно, в одном из тех больших грузовиков.

Они почуяли животных прежде, чем увидели их — пахнуло тухлой вонью навоза, утрамбованного в течение нескольких недель бесцельно топчущими ногами; несмотря на то, что звери всегда находились в движении. Джоби с грустью подумал, что они, вероятно, так и умрут в этих клетках в конце концов. Жестокость, которую не замечает общественность, вроде бы обожающая животных; люди возмущаются охотой и опытами на животных, устраивают набеги на фермы черно-бурых лисиц, но они совершенно счастливы, когда их развлекают дикие животные, с которыми так немилосердно обращаются. Как и жители Хоупа, они придумали свои собственные правила, создали свой свод моральных устоев, который им подходит.

— Да он старый, — сказала Салли Энн.

— Дряхлый, — согласился Джоби, наблюдая, как лев раздвинул пасть в еще одном шумном зевке; сморщенные десны, зубов нет. Это нарочно: леди и джентльмены, наш отважный укротитель льва сейчас положит голову к нему в пасть. Надувательство, способ нажиться.

На шкуре льва были плешины, что-то вроде парши. Все, что у него осталось, были когти, но Джоби сомневался, достаточно ли у льва сил, чтобы пользоваться ими; может быть, зверь смирился с жизнью в неволе. КОРОЛЬ ДЖУНГЛЕЙ, сообщала броская надпись на верху грузовика, а рядом помещено изображение зверя, который был гораздо моложе того, что сидел в клетке.

Джоби встретился с вопросительным взглядом зверя, заметил мерцание в его кошачьих глазах. Ненависть. И что-то еще… Страх! Лев прижался к доскам настила, жалобно скорчился, заскулил. Джоби оцепенел, ощутив весь ужас и злобу плененного дикого зверя.

— В чем дело? — Салли Энн сжала его руку.

— Я… не знаю, — пробормотал он. — Лев как-то странно встревожен. А ведь вроде бы должен уже привыкнуть к тому, что люди на него глазеют. Он напоминает мне…

— Кого?

Другого кота, обычного, домашнего, паршивого, беззубого. Отвратительного. Его таким сделала одна противная старуха, которая не так уж и стара. Его отрубленная голова покатилась, даже мертвая она источала ненависть. Этот кот был больше, вот и вся разница.

— Никого, — сказал он. — Пошли.

Потом они увидели слона. Огромного африканского слона с желтеющими бивнями, которого затолкали в самодельный прицеп старенького грузовика. Деревянная решетка вместо стальной; слон топчет свой собственный навоз, как будто переминается беспокойно, дергает хоботом. Животное замерло, увидев двух приблизившихся людей.

Джоби остановился, хотя Салли Энн тянула его за собой.

— Что на тебя на этот раз нашло, Джоби?

Он не ответил, встретил злобный взгляд слона; животное резко подняло хобот и агрессивно заколотило им о крышу. Попавший в капкан зверь из джунглей, припертый к стене в своей темнице. Я бы убил тебя, если бы мог, Джоби Тэррэт!

Ну нет, это уж глупости. И все же те глаза говорили другое. Слон был так же стар, как и лев, уставший и раздраженный после холодного, долгого путешествия, и его, вероятно, еще не кормили. Конечно же, он должен был разозлиться на всех хотя бы только за то, что на него глазеют.

И тогда слон затрубил. Резкий, грубый звук завибрировал в морозном воздухе; ледяной порыв ненависти и страха ударил по Джоби, словно ураганный ветер, обдав его холодом. Огромная слоновья нога, топала, качала прицеп, и Джоби отошел назад, потянув за собой Салли Энн. Слон не подозревал о своей собственной силе, во всяком случае, Джоби на это надеялся. Один мощный рывок, и он разобьет свою деревянную клетку в щепки, вырвется на свободу. Если бы он вырвался, он бы затоптал Салли Энн и Джоби, убил бы их. Как тот спарчмурский бык убил твоего отца, Джоби!

Слон пристально наблюдал за ними.

— Пошли в нашу палатку, будем устраиваться. — Джоби отвернулся, поборол желание броситься бежать, пошел быстрым шагом. Он не оглянулся.

— Ты испугался. — В голосе Салли Энн прозвучало презрение.

— Да, — ответил он. — Да, я испугался. Точно так же, как испугался в то утро, когда взбесились куры твоего отца.

Длинная палатка была битком набита до самого дальнего выхода; подростки, родители с детьми — достаточно большими, чтобы им нравилась поп-музыка, но слишком маленькими, чтобы одним посещать концерты. Предпраздничное скопление народа. Освещение менее чем скудное, только огни рампы и несколько тусклых лампочек сзади. Все самодельное; даже одолженный микрофон трещал, один раз и вовсе отключился, пока Джоби не стукнул по нему в отчаянии, и тогда звук вернулся.

Он был напряжен, нервничал, знал, что это отразится на его выступлении, но никто, казалось, не замечал. По крайней мере, он на это надеялся. Да еще так чертовски холодно. От этих портативных газовых обогревателей нет почти никакого толку. Два фунта за вход, полцены тем, кому нет четырнадцати. Подлая обдираловка.

Со всех сторон слышалась музыка — между собой конкурировали четыре разных концерта, и ультрасовременная группа играла громче всех. В перерывах между песнями их музыка резко набрасывалась на него, создавая атмосферу враждебности. Прочь отсюда, колдун!

Он постарался глазами отыскать в толпе Салли Энн, но не смог увидеть ее среди моря лиц, хотя она была где-то в первых десяти рядах. Злобные лица. Нет, это всего лишь его воображение, ну конечно же. Он был в центре, все смотрели на него. Если бы они танцевали, это было бы не так ужасно, но на концерте они просто сидят и смотрят на тебя. Продолжай играть, не обращай на них внимания, сказал он себе, внушая, что никого тут нет, что он поет перед пустым залом. Во всяком случае, он старался убедить себя в этом.

Проклятье, куда же подевалась Салли Энн? Он знал, что она в зале, потому что чувствовал ее присутствие, как всегда; она управляла им, внушала ему уверенность. Ты поешь для меня, Джоби. Ты знаешь, какие песни мне нравятся больше всего.

Ужасно дурацкие слова, их сочинил тот, кто зациклился на рифмовании строк, и это ему не очень удалось; ритм, впрочем, нормальный. Джоби подумал, что можно будет как-нибудь написать на эту мелодию новые слова.

Конкурирующие группы вопили так громко, как будто решили заглушить его. Это глупая песня, Джоби, зверям, она не нравится. Он ускорил темп, запел громче. К черту, к черту их всех!

Громкий, вибрирующий звук, все нарастающий, сотряс палатку, словно ураган силы торнадо. Микрофон опять затрещал. Шум был знакомый, но Джоби не сразу узнал его. Второй оглушительный рев раздался еще до того, как стих первый. Живая, ужасающая сила до боли резала слух — словно гигантский тромбон сошел с ума. Хотелось бежать, спрятаться и дрожать, молить Бога, чтобы эта сила не нашла тебя.

Слон!

Джоби представил его, огромное стареющее животное, гневно рычащее в своей клетке в прицепе, внезапно разозлившееся после стольких лет в неволе, кипящее ненавистью к Человеку.

Слон топал ногами, сотрясая свою хрупкую темницу, раскачивая ее хоботом как универсальным тараном. Музыка повсюду: вызывающее поведение Человека, его насмешка над созданием дикой природы.

Джоби увидел, понял, что происходит еще до того, как раздались вопли; представил, как трещит хрупкая деревянная решетка, как рушатся подпорки, державшие асбестовую крышу, как из этих обломков появляется покачивающееся чудовище. В его трубных звуках слышалось нечто новое — пронзительный, победный рев, и его дряхлое тело приготовилось к последней битве с теми, кто так долго держал его в неволе.

Какая-то группа все еще играла; странная мелодия, смутно напоминающая звуки, издаваемые обитателями джунглей. Но вскоре и она превратилась в вопли.

О Боже, подумал Джоби, это все дело рук Салли Энн, вот почему она пришла сюда. Это дело моих рук, я снова стал ее орудием смерти и разрушения. Он в одиночестве стоял на платформе, глядя на массу мечущихся теней, проталкивающихся к единственному узкому выходу.

Снаружи испуганная толпа сбилась в кучу, люди прижались друг к другу, завидев нападающего слона, стоящего на задних ногах; его силуэт выделялся на сверкающем фоне разноцветного искусственного освещения. Одержимое местью чудище на некоторое время было остановлено падением брезента, когда сломались столбы и на его туловище опустилось что-то совершенно непонятное, что он тут же принялся раздирать пожелтевшими от времени бивнями.

Беги, не медли, пока он не освободился!

Еще одна попытка панического бегства толпы через узкий проход, который служил входом на ферму. Падали раздавленные толпой тела, по ним бежали, топтали их. Все вопили, ругались, и в этот миг слон освободился от брезента, придя в еще большую ярость, чем прежде.

Полицейский в форме выскочил в круг, освещенный фонарями. Это был смелый, но глупый поступок, потому что он был вооружен всего лишь дубинкой. Полицейский кричал, но его слова потонули в шуме. Давид против Голиафа, и у него не было даже пращи. На секунду слон остановился, как будто не мог поверить в такую безрассудную храбрость, может быть, ждал подвоха. Потом слон бросился на него.

Возможно, полицейский и закричал, но никто из присутствующих не мог быть в том уверен. В самую последнюю секунду нервы у него сдали, он повернулся, бросился было бежать, но уже мощная ступня опустилась на него, словно ботинок рабочего, давящий хрупкую муху. Хруст костей заглушил все остальные звуки. Сломанные кости, раздавленное тело, кровь, брызнувшая во все стороны. Слон двинулся дальше, оставив после себя неузнаваемое месиво.

Он набросился на толпу, стоя на задних ногах, дрожащих от непривычной позы и собственного веса, подняв хобот. Еще одна атака была неминуема; несколько сотен людей, сжавшись в одну общую массу, смирились со смертью.

Но разгневанное животное не стало нападать. Слон опустил передние ноги и хобот, вытянул вперед могучую голову. Он замер, поблескивали только его маленькие глазки, он был сама сосредоточенность. Он смотрел, изучал лица людей, переводя взгляд с одного на другое. Он искал, пытался найти что-то. И не находил.

В том, как животное неуклюже изменило свое поведение, угадывались разочарование и отчаяние. Это было освобождение от страха, сковавшего толпу, освобождение возможных жертв. Он мог убить, но он этого не сделал.

Слон перешел на легкий галоп, сначала пошел в одну сторону, потом в другую, часто останавливаясь, всматриваясь в темноту, глядя на испуганные лица затем двигаясь дальше. В каждом его движении чувствовалась решительность, целенаправленность. На дворе фермы около дюжины полицейских пытались справиться с потоком впавших в панику людей, крича в толпу через громкоговорители, чтобы те выходили на дорогу один за другим. Люди толкали друг друга, пихали, оглядывались в страхе; слон ведь мог передумать и вернуться.

Слон находился позади разрушенного шатра, он толкал другую палатку до тех пор, пока она не рухнула. Слон все еще искал кого-то или что-то, почти не реагируя на вой сирен, когда на дороге остановились три патрульные машины, взвизгнув тормозами. Слон был настолько захвачен своими поисками, что он не видел и не слышал ничего остального.

На территорию цирка вошли три полицейских снайпера, подошли к тому месту, где валялся брезент разрушенных палаток, разошлись, каждый заняв свою позицию, увидев слона. Тот стоял неподвижно у длинной, узкой палатки, приподняв хобот, принюхиваясь, полагаясь на свой нюх там, где его подводило зрение.

Хобот его закачался, он учуял что-то, и в тот же миг ярость вновь охватила его. Он поднялся на задние ноги, сердито затрубил. За этим брезентом находилось то, что он искал. Слон опустился на все четыре ноги, весь сжался, напрягся. Одна последняя попытка — это все, что он просил. После этого он готов был умереть.

Раздался рев старого льва; это был дикий крик, крик ужаса, потому что его инстинкт джунглей чуял смерть. И когда слон бросился вперед, раздались три выстрела. Они раздались почти одновременно, поэтому прозвучали, словно один. Каждый из трех был выстрел в голову, сделанный опытными полицейскими снайперами. Раздались новые выстрелы. Снайперы стреляли из своих винтовок так быстро, как только могли. Огонь свинцовой смерти. Тяжелые пули разрывали толстую кожу слона, пробивали ее, отыскивая внутри небольшой мозг.

Внезапно слон остановился, зашатался на нетвердых ногах, похожих на деревья, стараясь сохранить равновесие. На миг огни сзади осветили его маленькие глазки, отразили их выражение; он был безучастен к боли и смерти, он все еще искал… что-то!

Из тесной толпы наблюдающих раздались одобрительные возгласы, когда люди увидели, что охваченное яростью животное начало падать, мгновенно утратив свою величавость, превратившись в огромную, неуклюжую игрушку, валящуюся на пол. Он падал медленно, как будто ложился спать, можно было подойти к нему, пнуть ногой, плюнуть на него презрительно, потому что он не был больше опасен.

Слон лежал. Поверженный гигант среди произведенных им самим разрушений; там, где брезент загорелся от перевернутого газового обогревателя, начали взвиваться языки пламени, стал подниматься ввысь дым, словно от погребального костра.

А вдалеке все еще раздавалось эхо тех выстрелов, их грохот прокатился до самой долины, пока горы за деревней Хоуп не заглушили его. Снова зарычал старый лев. Скорбный звук, звериная печаль о смерти товарища, как будто царь зверей знал, что искал слон и почему он, вырвавшись на свободу, стал убивать и разрушать. Лев оплакивал смерть и неудачу.

Потом наступила тишина. Все взгляды были направлены на высокого парня и девушку, держащую его за руку. В свободной руке парень сжимал гитару. Они выходили из палатки, которую спасли от разрушения скорость и ловкость трех снайперов. Двое людей, которые были на волосок от смерти, оставшись в палатке, когда все остальные бежали в панике.

Джоби остановился, глядя на слона, раскинувшегося на земле горой. На красивом лице его была печаль, он хотел было вырвать руку из руки Салли Энн, но она держала крепко.

— Точно так же, как в прошлый раз. — Его тихий шепот слышала только она. — Безумие и смерть.

— Он уже был бешеный, когда мы его видели, — ответила Салли Энн. — Это было видно. Ты сам так сказал, Джоби.

— Не бешеный, а встревоженный, — резко возразил он. — Он был так напуган, что взбесился от страха, начал все крушить в поисках… — Голос его замолк. — Как и те куры, они бы тоже набросились на нас, если бы освободились из клеток.

— Какая чушь, — воскликнула Салли Энн. — Слон был старый, дряхлый. Ты становишься прямо-таки одержимым, Джоби. У тебя мания преследования.

Внезапный треск пламени заглушил его ответ. Высоко в ночное небо взлетели искры, заклубился густой дым от горящей резины. Он схватил Салли Энн за руку, начал оттаскивать от огня, вновь переживая ужас пожара на станции "Амоко", когда они шли к ожидавшим их полицейским.

Глава 25

Джоби опасался, что на следующее утро Салли Энн не уйдет из дому, догадается, что он задумал и решит остаться. Я знаю, ты собрался бежать, Джоби, поэтому я останусь здесь, чтобы ты этого не сделал. Но даже если ты и убежишь, я все равно отыщу тебя.

Он надеялся, что чувство облегчения и почти бурная радость, которые он испытал, не были слишком заметны, когда она выскользнула из постели, оделась и поставила чайник на электроплитку. Она не посмотрела в его сторону, когда наливала себе кофе, не принесла ему чашку. Казалось, она забыла о его присутствии.

Они не разговаривали с тех пор, как покинули горящую территорию цирка, почти не смотрели друг на друга. Злобная стерва, это все твое зло, еще одна демонстрации силы, тебе все равно, что гибнут и получают травмы люди. Но она стала бы все отрицать, поэтому не было смысла обвинять ее. И самым ужасным было то, что он все еще любил ее, и не было способа уничтожить эту любовь. Когда дело касалось Салли Энн, любовь и ненависть были неразлучны.

Джоби не торопился вставать, он пролежал в постели до десяти часов. Она была хитра. Даже теперь она могла что-то заподозрить, начать следить за ним на улице, ожидая, когда он выйдет. Ты же не собираешься бросить меня, Джоби? Я заключила для тебя еще один контракт.

Он медленно оделся, сварил кофе, поджарил тост, попытался выработать какой-то план действий. Он мог бы отправиться на вокзал, уехать поездом из города как можно дальше. Может быть, в Лондон. Совсем скоро наступит Рождество, и он сможет затеряться в праздничных толпах, подыскать себе жилье. И на этот раз он не возьмет с собой гитару; пусть она остается у Салли Энн как напоминание ей о том, что он в конце концов победил ее. Беги же, не останавливаясь, моли Бога, чтобы она никогда не нашла тебя, а иначе… а еще ты можешь убить себя, Джоби!

Эта мысль пронзила его, словно сильный удар током, заставила задохнуться, сердце у него заколотилось. Перед глазами все поплыло, он почувствовал тошноту и головокружение, вцепился в край стола, когда на него накатила новая волна слабости.

Это ведь так просто, существует столько разных способов. В чулане в подвале есть веревка, ты можешь повеситься. Или просто выпрыгнуть из окна головой вниз, разбить череп о мостовую. Или перерезать вены осколком стекла. Разбей вот этот стакан о раковину, используй самый острый осколок. Пусть кровь бьет ключом, пока вся не вытечет. Или…

Taк просто, Джоби. Тогда она не сможет найти тебя, этим ты отплатишь ей за все, что она тебе сделала, ты разрушишь все ее планы, какими бы они ни были, если ты так необходим ей для их осуществления. Слова эти были произнесены голосом его матери, как он помнил его, увещевающим шепотом Хильды Тэррэт.

Джоби сидел, глядя на стену перед собой, подсознательно следуя глазами за узором на оборванных обоях — коричневатые крестики, зигзагообразная дорога, ведущая в никуда, как ни старайся, всегда заканчивающаяся там, где начиналась. Все равно что пытаться бежать из деревни Хоуп. Или от Салли Энн.

Он снова попытался найти какой-то другой выход, испуганный и оцепеневший от того, что ему вообще пришла в голову мысль о самоубийстве. Нет, это не он придумал, это его мать. Потому что она пыталась разлучить его с Салли Энн, чтобы он стал принадлежать ей самой в некоем воссоединении в загробной жизни!

Ну же, убей себя, Джоби. Тогда ты будешь в безопасности.

Нет! Он резко поднялся, стул с грохотом упал назад, и этот шум вывел его из его ужасного состояния; у Джоби было ощущение, словно он вернулся из очень долгого путешествия. Он взглянул на старый будильник, тикающий на каминной полке. Боже, этого не может быть: половина пятого! Я, наверно, ошибаюсь… но за окном виднелось быстро темнеющее зимнее небо, в свете фонарей летели снежинки, словно осенний листопад.

Шесть часов… шесть часов он просидел здесь, оцепенев от мысли о самоубийстве. Он чуть было не решился на это, борясь с самим собой. Только тогда он понял, что мать его плетет интриги, он стал рассуждать логически, смог бороться.

Нет, мама, я не убью себя, потому что меньше всего я хочу воссоединиться с тобой. Эта мысль пугает меня еще больше, чем жизнь с Салли Энн. Я ухожу, я намерен в конце концов избавиться от проклятья Хоупа. За этой дверью Джоби Тэррэт умрет. Я стану другим человеком, возьму себе другое имя. Я начну все сначала. Я сирота, пришел в город искать работу, а теперь ухожу отсюда, потому что не нашел ее. Я никогда не слышал о Хильде Тэррэт, я незаконнорожденный, меня бросили сразу же после рождения, я вырос в приюте. Я знать не знаю девушку по имени Салли Энн, я никогда не слыхал о деревне Хоуп.

Джоби кубарем скатился с лестницы, чуть не упал, вышел в боковую улочку, заполненную покупателями, спешащими под снегом домой.

Он влился в поток пешеходов, повторяя про себя, что его звать не Джоби Тэррэт.

Вокзал был переполнен; шумная толпа разветвлялась на очереди к билетным кассам. Джоби пристроился к той, под которой на черно-белой доске, обозначающей направление, было крупно написано — ЛОНДОН.

Вокруг царила атмосфера раздражения, недовольства, все спешили, пробиваясь через толпу, еще одна очередь выстроилась в буфет. Система информации "Танной" была занята, доносился лишь бесконечный треск едва различимых слов. Это напомнило ему о предыдущем вечере, о том, как ломался и отключался микрофон, снова начинал работать.

— Пассажиры, следующие рейсом… обратите внимание, ваш поезд прибывает на третью платформу… поезд, отправляющийся от четвертой платформы, номер 1720… из-за плохих погодных условий поезд из… задерживается приблизительно на сорок минут.

Люди продолжали заполнять вокзал, очередь, в которой стоял Джоби, не уменьшалась. Впереди какая-то пожилая женщина повышенным тоном разговаривала с кассиром. Она уже начала кричать на него через отверстие в стекле, но он, казалось, не реагировал. Выслушивать оскорбления входило в его обязанности.

— Пассажиры, следующие рейсом до Лондона… — раздался внезапный треск, Джоби напряг слух, но не смог разобрать быстро произнесенное сообщение. — Опаздывает приблизительно на один час. Пассажиров просят обратить внимание…

Стоявшие впереди него люди покидали очередь с недовольными лицами, стояли в нерешительности, не зная, что же им делать. Откуда-то только что прибыл поезд, и толпа ринулась к нему по боковым каменным ступенькам; в узком проходе, где проверяли билеты, образовался затор. Человечек в форме, тщательно проверяющий билеты, которые совали ему пассажиры, будто бы и не замечал всей этой толкотни, втайне наслаждаясь своей скрупулезностью.

— Говорите, пожалуйста!

Джоби вздрогнул, не заметив, что он уже стоит перед окошком кассы, откуда на него с нетерпеливым видом смотрит седой человек в очках. — Побыстрее, сынок, другие люди ждут.

— Мне, пожалуйста… — Боже, Джоби было все равно куда ехать, лишь бы подальше отсюда, подальше от Салли Энн. — До Лондона.

— В оба конца?

— Только туда. — Проклятье, я не вернусь сюда никогда.

— Одиннадцать фунтов сорок пенсов. — Оранжевый билет проскользнул в углубление под отверстием в стекле. — Платформа номер шесть. Поезд опаздывает на час, может быть, еще задержится из-за снега и обледенения на путях. Может быть, вообще не придет. Сегодня уже отменили три междугородних.

Джоби стоял, зажав в руке три пятифунтовые бумажки, в ушах у него звучало роковое предсказание. Вот твой билет, сынок, но, может быть, он тебе и не пригодится. Одиннадцать фунтов сорок пенсов. "Я не возьму", — пробормотал Джоби и отошел от кассы. Через арку входа он видел, как косо падает снег, кружась. Снегопад усилился. У него было ощущение, что лондонский поезд не придет. Люди толкали его, проходя мимо, непрекращающийся поток пассажиров, спешащих по всем направлениям, но никто никуда не ехал, все только сердито суетились, выражая недовольство нарушением движения поездов.

Джоби пошел к буфету, встал в очередь. Молодая вест-индианка продавала напитки и пакетики с закуской в дальнем конце стойки, разливая густой темный чай из огромного чайника, который был слишком тяжел для нее. Она водила струей над рядом пластмассовых стаканчиков, наполняя их и проливая через край. Наполняя и проливая. Как автомат.

Джоби взял стакан чая, осторожно понес его к стойке возле стены. Ему нужно было время, чтобы подумать, чтобы составить планы. Все остальные, казалось, были поглощены газетами и журналами, пытаясь убить время. Время для Джоби было роскошью, у него его просто не было. Он взглянул на электронные часы, щелкающие цифрами, словно отсчитывающие часы его оставшейся жизни. Каждая минута была безвозвратна, еще одна ушедшая минута твоей жизни. Люди, убивающие время, торопили свою смерть, им не терпелось умереть, это было своего рода самоубийство.

Он подумал, не вернуться ли ему домой. По всей вероятности, Салли Энн еще нет, она пока не хватилась его. Забудь обо всем сегодня, попробуй завтра или послезавтра. Его передернуло от этой мысли, потому что каждый час, проведенный с ней, вселял в него все большую тревогу, предвещая смерть и несчастье. Я нашла для тебя еще один контракт, Джоби, на этот раз хороший. Не беспокойся, все будет хорошо. Я обещаю тебе.

Он отпил чай из стаканчика, поставил его в сторону. Нет, он не вернется к Салли Энн, но он не может и здесь оставаться. Джоби пошел прочь, протискиваясь через толпу, вышел на заснеженную улицу. Снег таял на дороге и тротуарах, превращаясь в густую жижу, которую проезжающие машины разбрызгивали по сторонам. За ночь эта грязь соберется, сузит проезд для машин, движение остановится. Как и поезда.

Он попал в западню. Он понял, как чувствовали себя лев и слон. Жгучее желание разбить все на пути, впасть в неистовство. По этой же причине хулиганы разбивают телефонные будки. Потому что они попали в западню в обществе, которое отошло в сторонку и наблюдает за ними; им приходится как-то обороняться.

Улицы пустели. Все куда-то делись, нашли себе какое-то укрытие, расстроенные путешественники устроились в отелях, решив попытаться уехать завтра. А пока что им будет тепло и уютно. Джоби некуда было идти, у него не было временного пристанища. Он бежал, опасаясь, что его намерения будут разгаданы. Салли Энн, конечно, не станет его разыскивать. В этом нет уверенности. Невозможно быть уверенным ни в чем, что касается Салли Энн.

Пустынные, покрытые грязью улицы начали белеть от падающего снега, когда перестали ездить машины и исчезли пешеходы. Весело украшенная витрина магазина, искусственный снег посмеивается над погодой, над мостовой развешены разноцветные лампочки, бумажные гирлянды намокли, стали похожи на мокрое белье на веревке.

В центре старомодной площади стояла высокая башня с часами, викторианское строение, может быть, имитация "Биг Бена". Тебе не удалось уехать в Лондон, Джоби, но посмотри, и здесь есть часы. Снег быстро засыпал циферблат, и к утру под его весом стрелки могут остановиться. Без пятнадцати десять. А Джоби все еще бродил по городу без всякой цели.

Вдруг он увидал старуху. Она шла к нему навстречу, волоча ноги, хлюпая по грязи ногами в поношенных туфлях, седая, косматая голова повязана старым шарфом, на руке болтается пустая кожаная хозяйственная сумка. Бедность посреди изобилия.

Джоби пожалел ее, зная, что она испытывает отчаяние, одиночество, беспомощность. И тогда он заметил кота: тощее, жалкое существо, следующее за ней по пятам. Черно-коричневый, какой-то пестрый, он смотрел на приближающегося Джоби, а его глаза сверкали то желтым, то зеленым, то красным светом, отражая мигающие наверху праздничные лампочки. Кот остановился, выгнул спину, раскрыл пасть и зашипел, показав беззубые челюсти.

Джоби бросился бежать. Он повернулся, понесся по грязи через дорогу на другую сторону, поскользнулся и упал, поднялся. Он бежал, скользя, оглянулся только тогда, когда миновал площадь и оказался в ярко освещенном торговом центре. Пусто, не видно ни старухи, ни ее ужасного, отвратительного кота.

Джоби весь дрожал. Джинсы на нем промокли, холодная ткань липла к ногам. Ужасно глупо, сказал он себе. Какая-то бедная старуха с котом, только и всего. В городе живут десятки пенсионеров с кошками, может быть сотни. Но он знал, что если увидит другую старуху, то снова бросится бежать. И снова.

Джоби остановился, заметив впереди несколько слоняющихся без дела юнцов. Их было трое, все, как видно, подвыпившие. Он повернулся, пошел опять в сторону Хай-стрит, свернул налево от центра города. Снег почти перестал, лишь изредка опускались мелкие снежинки. Скоро снег может совсем прекратиться.

Мимо него прошел мальчик, взрывая снег носками ботинок, как часто делают дети, вытаптывая от скуки узоры. Совсем один, может быть, идет из молодежного клуба; довольно любопытный, остановился под фонарем и насмешливо посмотрел на Джоби. Веснушчатое лицо, прямые волосы, челка доходит почти до бровей.

— Элли? — Оцепеневший мозг Джоби мгновенно заработал, его губы инстинктивно пробормотали это имя, прежде чем он успел остановить их, увидев, что это был не Элли. Этот мальчик был поменьше, может быть, моложе на год или около того.

— Что?

— Извини. — Джоби не пытался скрыть свою растерянность.

— Я… ошибся.

Мальчик быстро зашагал прочь, почти бросился бежать. Когда он оказался у следующего ряда фонарей, то остановился и оглянулся, увидев, с облегчением, что этот неряшливый парень не преследует его. Парни заговаривают с тобой поздно вечером только тогда, когда что-то замышляют, и он не собирался рисковать. Он снова побежал.

Здесь было темнее, фонари стояли редко, некоторые вообще не горели; муниципальный совет не чинил их, пока жители не начинали жаловаться. Это был один из способов сэкономить. Джоби побрел дальше, подумав, в какой же части города он находится. Он не помнил, чтобы проходил по главному подземному переходу, делящему город на две части, являющемуся границей между жителями, принадлежащими к разным классам. Все улицы похожи одна на другую, муниципальные дома, "полуотдельные" или стоящие в ряд, район, похожий на тот, где он встретил Шину той ночью. Но сейчас женщина была нужна ему меньше всего.

— Извините, я…

Он чуть не столкнулся с девушкой, стоящей у стены. Джоби посмотрел на нее. Одета в темное, сливается с сумерками, виден только силуэт, стройная, вьющиеся волосы, прическа афро, глаза пристально наблюдают за ним. Страх, сильная боль, начавшаяся в желудке, резанула по сердцу, словно переключила скорость, заставила его бешено колотиться. В ногах у него появилась такая слабость, что он чуть было не упал. О Боже! Он смотрел в ее глаза, ожидая, что в них загорится зеленый огонь, который завладеет им. Я вовсе не пытался убежать от тебя, Салли Энн. Но эти глаза не загорелись зеленым светом, в темноте он видел лишь их белки.

— Привет, красавчик, я знала, что ты придешь.

— Я… я…

— Меня искал, милый?

На этот раз Джоби повернулся и бросился бежать, не разбирая дороги, по темной улице, потом свернул на другую, не думая, куда бежит. Беги, не останавливайся. Ты не сможешь убежать от меня, Джоби. Ты зря стараешься.

Песня, которую он пел только вчера вечером, глухо зазвучала у него в голове, застучала в его сердце. "Эта ночь… полна открытых глаз".

Сегодняшняя ночь была именно такой, зеленые глаза горели из каждой тени, впереди него, сзади. Следом за ним. Сюда, потом туда, снова назад, темнота загоняла его, как натренированный колли, загоняющий стадо овец.

Куда угодно… лишь бы не было темно. Темнота наполнена злом, как чулан, как чердак, она прячет что-то холодное, что-то затхлое.

Ноги его промокли, одеревенели от холода, скоро он не сможет идти. Он замирал на каждом углу, держался в стороне от теней, только в крайнем случае пробегая через переулки. Он слышал ее голос, ее издевательский смех, теперь он звучал громче. Еще громче.

В конце концов он снова оказался на площади, освещенной разноцветными огнями, с Рождественской елкой, припорошенной настоящим снегом. Часы на башне все еще шли, снегу не удалось их остановить. Половина двенадцатого. Он испуганно огляделся, поискал глазами ту старуху с ее паршивым котом, но их не было видно. Никого не было вокруг.

Снова повалил снег, большие мокрые снежинки, казалось, намеренно били его по лицу. Они кружились, опускались вниз, снова взлетали, залепляя витрины магазинов, словно пытаясь закрыть их, стереть яркие огни, погрузить все в темноту. Чтобы повсюду была темнота и тени, чтобы спрятать в них нечто. Чтобы Салли Энн могла в них спрятаться и следить за каждым его движением, шептать ему.

Ты убил Тимми Купера, Джоби.

И Харриэт Блейк.

И барменшу из "Желудя", и того парня в" Сельском ручье".

Это ты поджег станцию "Амоко" во сне.

Все сходят с ума от твоего присутствия, Джоби. А ты пытаешься переложить вину на меня. Бегство не поможет. Я нужна тебе, Джоби. Вернись, пока не слишком поздно.

Вина, такое же чувство, от которого он страдал, живя у миссис Клэтт (может быть, он видел ее, а кот вовсе не сдох); как в тот раз, когда деревенские мальчишки разбили ей окно, а Джоби вставил стекло, прежде чем она заметила. Потому что она обвинила бы его, и в конце концов он сам бы в это поверил; может быть, он бы даже признался в этом, как заставляли в старину признаваться ведьм и колдунов.

Он шел теперь знакомой дорогой, вокзал находился слева. Он пытался не смотреть туда, ему не хотелось вспоминать. Этого не было на самом деле, он не хотел уехать в Лондон на том поезде. Это все был дурной сон, который он хотел забыть.

Он старался выдумать оправдание тому, что допоздна задержался в городе, почему он вообще туда пошел, почему весь промок. Мне наскучило сидеть весь день одному, Салли Энн, вот я и пошел прогуляться.

Ничего себе, прогулка, уже полночь.

Я потерялся.

Можно было спросить у кого-нибудь дорогу.

Ночь, снег, никого не было.

Врешь, Джоби. Ты был с женщиной, не так ли? С проституткой. Ты опять ходил к той шлюхе.

Клянусь Богом, это не так. Пожалуйста, поверь мне, Салли Энн.

Что же ты делал весь вечер, Джоби?

Я пытался бежать, Салли Энн, но теперь я понял, что не смогу, потому что ты мне не позволишь. Я больше не хочу бежать. Извини. Я останусь, обещаю тебе.

Он увидел, как сквозь старые шторы на окнах квартиры пробивается желтая полоска света, по ним двигалась тень Салли Энн. Она была дома. Ждет его. Его охватил страх. Никогда ему не было так страшно за эту ночь, кроме того момента, когда он столкнулся с девушкой, похожей на Салли Энн.

Ему придется подняться наверх, потому что его лондонские планы, все его планы разрушены. Ему некуда идти.

Он открыл дверь, вошел в вестибюль, постоял там с минуту, приложив героические усилия, чтобы взять себя в руки, словно неверный муж, возвращающийся от любовницы и размышляющий, как поведет себя жена. Вина грызла Джоби, словно раковая опухоль.

Он долго поднимался по лестнице, подсознательно стараясь не шуметь, быстро дыша. Во рту у него все пересохло. Он позвонил в звонок, потому что не взял ключ, внутренне задрожал, заслышав ее шаги. Прости, Салли Энн, мне очень жаль. Обещаю, что больше не убегу, точно так же, как я обещал, что не стану пытаться убить тебя.

— Привет, Джоби. — Салли Энн открыла дверь. Нимфоподобная фигура в пеньюаре, который не скрывал ничего, неизменная улыбка в глазах. Никаких вопросов, никаких упреков. Заходи, Джоби, ты ведь замерз, кажется.

— Боюсь, на ужин опять бобы. — Она уже открыла банку на столе, нарезала хлеб для тостов. — Я решила дождаться тебя, не есть одной. Может быть, завтра для разнообразия сходим в закусочную. — Выкладывая бобы из банки на сковороду, кладя куски хлеба под гриль, она весело болтала. — Судя по твоему виду, снег все еще идет.

Ели они молча.

Они почти закончили, когда вдруг Салли Энн подняла глаза и сказала:

— Между прочим, завтра вечером мы идем в гости. Оба.

— Да? — Джоби снова стало не по себе, он с трудом проглотил кусок, едва посмел спросить: — Куда же мы пойдем?

— К людям, с которыми я недавно подружилась. — Впервые она не посмотрела на него, не подняла глаз от тарелки, и впервые, как показалось Джоби, он заметил нервозность в ее голосе. — Тебе они понравятся. Мы приглашены завтра вечером, около девяти. Может быть, днем мне придется выйти ненадолго, но я не задержусь.

Он почувствовал ее смущение, что было ей совершенно чуждо, и это почти пугало его, как будто завтрашний вечер, куда бы они ни пошли, пугал и ее тоже. Уже это одно ужасало.

Этой ночью Джоби опять увидел дурной сон; темные улицы и миссис Клэтт с котом, который ожил. И Элли Гуд, плачущий под уличным фонарем, умоляющий его не ходить никуда с Салли Энн.

Говорящий ему, что то, что она собирается сделать с ним, будет ужасно.

Глава 26

Это был большой дом, расположенный в конце глухого переулка, недалеко от торгового центра; тихая заводь, незаметная в общем шуме и гаме, островок в бурном море. Лужайка окружена разросшимися елками, которые еще больше скрывали здание, напомнив Джоби о коттеджах и домах в Хоупе: намеренная попытка защитить себя от любопытных глаз. Каменный дом XVIII века с высокими окнами и крыльцом, к которому от нарядных ворот из кованого железа вела дорожка, посыпанная гравием. Так аккуратно… и зловеще.

Зловещий дух, распространявшийся холод, который не имел никакого отношения к хрустящему снегу, лежащему на земле и засыпавшему крышу дома, атмосфера пустоты, хотя за толстыми шторами виднелся свет. Равнодушный и негостеприимный.

Он огляделся, увидел припаркованные машины, другие дома, стоявшие в отдалении от этого большого здания, как будто они были построены уже потом, потому что первоначальные владельцы дома эпохи королей Георгов возражали против этого; держитесь от нас подальше, мы не хотим иметь с вами ничего общего, мы были здесь первыми.

На Салли Энн было длинное платье из темной бархатистой материи, перетянутое поясом на тонкой талии, оно доходило ей до лодыжек. На ногах — черные замшевые сапоги до колена; она купила все это сегодня, когда уходила куда-то утром. Джоби почувствовал неловкость от того, что был в джинсах и джинсовой куртке, пожалел, что не надел ничего нового из одежды, но Салли Энн это, казалось, не волновало. Она замкнулась в себе, едва разговаривала с ним по дороге сюда.

Когда она звонила в звонок, Джоби вспомнил, что сегодня канун Рождества. Очевидно, они приглашены по этому случаю, и он не мог понять, как Салли Энн удалось завести такое знакомство. Но в поступках Салли Энн ничего не удивляло. Раздалось глухое эхо шагов, и дверь открылась, выпустив полосу света. Джоби увидел высокого, бледного молодого человека, одетого в вельветовые брюки и рубашку с открытым воротом. Волосы небрежно падали ему на лоб. Джоби почти ожидал увидеть дворецкого.

— Все в сборе. — Парень кивнул Салли Энн, но не улыбнулся, мельком взглянул на Джоби. — Идите наверх.

Мраморный вестибюль, из мебели лишь резной столик, украшенный изображением дельфина, с пачкой газет на нем, тускло освещенный слабой лампочкой в абажуре. Дубовая лестница без ковра; их шаги гулко зазвучали по ступеням, и Джоби невольно подумал, нет ли под лестницей ниши. По коже у него пробежали мурашки.

Они поднялись на широкую лестничную площадку с несколькими дверьми, обшитыми панелями; все двери были закрыты, откуда-то доносился шум приглушенных голосов. Джоби неотрывно смотрел на Салли Энн; она больше не покачивала бедрами, была напряжена, в ней чувствовалась нервозность. Ей было не по себе, и это тревожило его.

Она подошла к третьей двери налево, повернула ручку и толкнула ее, шагнула в комнату. Джоби зажмурился от внезапного яркого света, увидел огромную комнату, которая, должно быть, занимала всю длину этажа; когда-то три, может быть, четыре небольшие спальни были превращены в одну большую комнату. Блестящая дубовая дверь, квадрат на удивление потрепанного ковра, который казался странным в этой комнате. Мебели почти не было; вдоль стены под окнами стоял узкий стол, уставленный напитками и закусками к коктейлю; у дальней стены стоял некий предмет, напоминающий миниатюрный уэльский комод, неряшливо накрытый простыней, как будто владелец дома хотел спрятать его. Как странно. Джоби снова содрогнулся.

С десяток или чуть больше людей находились в комнате, они стояли группами, тихо разговаривая, вероятно, даже не замечая его и Салли Энн. Странный выбор гостей, как будто эксцентричный хозяин намеренно собрал вместе представителей всех городских слоев населения, причудливое сборище старых и молодых, богатых и бедных. Женщина, которой наверняка под семьдесят, с дорогими украшениями, длинные волосы выкрашены в иссини черный цвет в последней отчаянной попытке возвратить молодость. Она была занята разговором с мужчиной в джинсах, который был гораздо моложе ее. Джоби испытал облегчение, заметив его одежду. Затем он перевел взгляд на более молодых людей: двое мужчин в темных костюмах из сержа держали за руку хорошенькую светловолосую девушку, которая улыбалась им. Пара средних лет, лица их раскраснелись, за ними еще несколько молодых людей.

— Давай-ка что-нибудь выпьем. — Салли Энн взяла Джоби за руку, повела к столу. Он почувствовал, как она дрожит.

Вина было в достатке, в графинах из граненого стекла, некоторые уже полупустые. На подносе стояли бокалы на длинных ножках. Салли Энн наполнила два бокала, передала один Джоби, поднесла свой к губам:

— За нас. — Голос ее слегка дрогнул. Джоби попробовал вино. Оно было терпкое, но не неприятное; по всему его телу разлилось неожиданное тепло, как если бы он зашел из холодной ночи в жаркую комнату. Словно жидкий огонь.

И по-прежнему никто не проявлял ни малейшего интереса ни к нему, ни к Салли Энн.

Джоби чувствовал себя неловко, ему было не по себе, хотелось спросить: "Зачем мы здесь, долго еще пробудем?". Поистине странная вечеринка, состоит из маленьких групп; вот некоторые начали искоса, украдкой поглядывать на него и на Салли Энн, быстро отворачиваясь, если встречались с ними взглядом. Это нервировало Джоби, ему начинало казаться, что его привели сюда с какой-то определенной целью.

Салли Энн взяла его пустой бокал, наполнила его вином; он и не заметил, как выпил. Она передала ему тарелку с закуской: какие-то темные хрустящие хлебцы, пряные на вкус.

У Джоби закружилась голова, появилось чувство невесомости, как будто в любой момент он мог взлететь под потолок и посмотреть на всех остальных оттуда, как это случалось с ним в тех странных снах. Здесь я в безопасности, вы не можете ко мне прикоснуться. Может быть, он даже вылетит через потолок, через крышу, улетит высоко в ночное небо. Он вцепился в край стола, крепко держась одной рукой, чтобы не сделать этого. Его астральное тело было неспокойно. Салли Энн что-то говорила. Он видел, как шевелятся ее губы, слышал ее голос, но не разбирал слов. Все же он кивнул. Это все из-за вина, я не привык к нему. Может быть, Салли Энн, тоже опьянела. Комната как-то изменилась, люди и предметы были словно в тумане. Страшно. Кто-то погасил часть ламп, вот в чем дело. Он поставил бокал на стол, стал держаться за край стола обеими руками. Не заставляй меня больше пить, Салли Энн. Я пьян, я чертовски напуган.

Он покачнулся, только стол спас его от падения; стол зашатался, вино расплескалось, расползлось алое пятно, увидев которое он чуть не вскрикнул. Держась за стол, он стал искать глазами Салли Энн; ее не было… вот она появилась. Как она изменилась, такая чужая, такая искушенная, смотрит на него внимательно.

Комната расширилась, уменьшилась, находящиеся в ней люди вырастали до гигантских размеров, потом уменьшались, превращаясь в гротескных злобных гномов, болтающих без конца. Этот шум вибрировал в ушах Джоби, вызывая головную боль. Пол накренился, снова выровнялся; дверь открылась, кто-то вошел.

Джоби посмотрел, увидел фигуру в темной одежде, ниспадающей складками, крупные черты лица, толстые губы, глаза почти спрятаны в мясистых веках, длинные светлые волосы с проседью. Он повелительно произнес что-то, разговоры смолкли, люди в почтительном страхе отступили перед ним.

Так холодно; Джоби подумал, почему они здесь не топят. Он содрогнулся, ему все еще приходилось держаться за стол. Перед глазами у него возник туман, вновь рассеялся. Пришедший рассматривал его из-под нависших век, словно ястреб-охотник, внезапно заметивший кролика, попавшего в капкан, предвкушающий убийство, неторопливый, потому что жертва не уйдет.

Салли Энн, что происходит? Но она тоже повернулась к человеку в темной одежде, глаза ее были широко открыты от страха и изумления. Салли Энн, не оставляй меня здесь. Что происходит? Она, казалось, забыла о присутствии Джоби, забыла обо всем, кроме этого странного человека, который превращался, то в великана, то в пигмея. Похоже на комнату кривых зеркал.

Это сон. В любой момент Джоби был готов взлететь под резной потолок, повиснуть там, пока те, внизу, будут напрасно пытаться достать до него. Дурной сон, хуже всех остальных, потому что он болен, у него жар, он простудился вчера вечером, когда бегал под снегом по грязи. Когда он болел в детстве, его всегда мучили подобные кошмары: на него надвигались стены, угрожая раздавить, снова отходили назад, люди казались то слишком большими, то слишком маленькими. Это был кошмар, ничего другого быть не могло. Скоро он проснется, и все встанет на свои места.

Свет почти погас, вокруг него двигались фигуры. Они ничего не могут мне сделать, потому что их не существует. Кто-то убрал простыню с комода, но это был вовсе не комод. Джоби в совершенном ужасе посмотрел на него, на миг ему показалось, что он снова оказался на чердаке своего дома, что алтарь, который он разбил, уничтожил, собрался вновь в единое целое, это было какое-то непостижимое богохульное воскрешение. Черные ткани с черными подсвечниками и черными свечами, странные орнаменты, вышитые на тяжелой ткани, черная свинцовая чаша в самом центре. Все смотрели на это в ужасе; странный человек, принявший обычные размеры, стоял к алтарю лицом, воздев руки, монотонно повторяя что-то. Он обернулся, дал знак, и две женщины помоложе бросились на середину комнаты; каждая из них схватила угол старого ковра, и они начали скатывать его.

Если бы Джоби мог, он бы бросился бежать через дверь, потом вниз по лестнице, по улицам, где он так долго бродил прошлой ночью. Но на этот раз он бы не вернулся на квартиру… Он бы бежал, пока хватило сил, может быть, умер бы от холода.

Но он не побежал, потому что его ноги застыли, словно желе, ему казалось, что он не сможет стоять, не держась за стол. Пол уже не был покрыт ковром, под ним оказались крути в кругах, треугольники и странные значки, свечи и кресты, надпись "Путь к сокровищу".

Те же самые значки, что украшали мерзкий храм его матери на чердаке дома в Хоупе!

У него снова все поплыло перед глазами, он услышал монотонный шепот, слова, которые произносились снова и снова, на каком-то языке. Мелькающие тени, силуэты, которые сжимались и росли, сжимались и росли. Но это всего лишь сон, я скоро проснусь.

Перед глазами у него опять прояснилось, в комнате стало светло. Все присутствовавшие опять были нормального размера, но что-то произошло. Его вялому сознанию потребовалось несколько секунд, чтобы он понял, в чем дело. Он вскрикнул от ужаса: все были совершенно голыми, все, кроме светловолосого человека, стоящего у алтаря с воздетыми руками, произносящего странные монотонные заклинания.

Джоби переводил взгляд с одного на другого. Они все стояли на линии внешнего круга, выстроившись в ряд. Эта отвратительная старуха не могла скрыть свой возраст. Обвисшие груди, морщинистая кожа, словно у иссохшей обезьянки. У ее спутника оказался толстый живот и кривые ноги. В любом другом месте это выглядело бы комично. Но здесь это было отвратительно и пугающе. У мужчин произошла эрекция, они стояли, гордо демонстрируя это всем, смеясь между собой, поворачиваясь к девушкам. И к Салли Энн.

Джоби почувствовал, что он вскрикнул — это был крик ревности и ярости, но он не слышал его, это был немой протест, как всегда бывает во сне. Ты всего лишь беспомощный наблюдатель за происходящим вокруг. Потерпи, пусть делают, что хотят, они не могут причинить тебе вреда.

Салли Энн приближалась к нему, покачивая бедрами, ее молодые груди слегка подрагивали, соблазнительно, напомнив ему о той ночи, когда она танцевала одна. Все замерли, наблюдая за ней, даже тот человек у алтаря. Иди и приведи своего друга, Салли Энн, не позволяй ему отсиживаться в стороне.

— Джо… би… — Хриплый шепот, руки протянулись к нему, пальцы заскользили по его бедрам, ощупывая их, пока не нашли то, что искали, стали поглаживать, нежно тереть. — Джо… би, разденься, будь с нами. — У Джоби все завертелось в голове, перед глазами опять возник туман, два зеленых огня, горящие в нем, словно фары автомобиля, ослепляли его.

Он почувствовал, что весь вспотел, покрылся холодной испариной, ощутил запах пота. Я не хочу снимать одежду, ничего не хочу снимать. Он попытался силой воли заставить себя взлететь, но ноги его словно пристали к полу.

Он услышал, как она засмеялась; точно так же смеялась его мать, когда он не хотел что-то делать — насмешливый смех. Она подошла совсем близко, стала ловко расстегивать ему джинсы и пояс. Он рассердился, поднял руку, чтобы оттолкнуть ее, но чуть не упал и быстро схватился за стол. В его снах всегда так происходило, все было против него. Пусть она разденет его, это не имеет значения, потому что все происходит во сне. Он попытался заставить себя проснуться, но ему это не удалось.

Она раздела его так умело, как делала это его мать, когда укладывала спать в детстве: стащила с него белье, потом ее пальцы вернулись к его тверди, подняли ее, словно трофей, чтобы показать всем.

— Смотрите, братья и сестры, Неофит готов.

Тихое бормотание:

— Неофит… неофит… дай нам неофита.

Салли Энн взглянула в сторону того, кто стоял перед черным алтарем, получила от него кивок, его скрипучий голос похотливо произнес:

— Дай им неофита!

Джоби почувствовал, как Салли Энн сжала его запястье, потащила вперед. Он пытался сопротивляться, пытался ухватиться за стол, но она была сильнее его. Снова головокружение: он, конечно, сейчас упадет, но он не упал. Неуверенные шаги, вот и знаки, начертанные мелом, такие отчетливые, такие белые; в его спутанном сознании возникла игра, в которую они играли в школе, прыгая с одной плитки тротуара на другую, а если ты вставал на трещину, тебя забирали ведьмы. Прыгай же! Ноги его были тяжелые, он смог переступать ими, лишь задевая линии, начертанные мелом.

А потом он оказался один: жалкая фигура, стоящая в середине этих кpугов с непонятными знаками и буквами, обнаженная, возбужденная жертва, все еще пытающаяся избавиться от этого кошмара.

Боже, прошу Тебя, разбуди меня!

Бог слышит только своих, колдун!

Человек со светлыми волосами произнес команду, всего лишь одно слово, и немедленно эта старая женщина зашла в круг, шаркая ногами. На ее морщинистом лице застыли удивление и похоть, желание, которое не мог укротить даже возраст. Джоби сжался перед этим оскалом, открывшим плохо вставленную челюсть; по ее подбородку текла слюна, капая на обвисшую грудь, на сморщенном пупке затвердела грязь. На него пахнуло зловонным запахом изо рта, когда ее морщинистые губы впились в него, ей пришлось подняться на цыпочки, чтобы дотянуться, ее жесткие волосы на лобке царапали его пульсирующую плоть.

Нет, я не могу, только не это!

Она грубо щупала его, квохтаньем выражая свой старческий восторг. Внезапно он стал падать; так бывало всегда, когда падаешь во сне, то просыпаешься с колотящимся сердцем. О, благодарение Богу, как раз вовремя, до того, как эта карга…

Но он не проснулся. Вместо этого он оказался лежащим на полу, голова его болела от удара о доски пола. Женщина заползла на него, держала крепко обеими руками, как будто боялась, что ее могут внезапно лишить неожиданного удовольствия. Джоби попытался отпрянуть, но он знал, что по законам снов и кошмаров это будет невозможно сделать. Он попытался отключиться. Это Салли Энн сидела на нем верхом, это должна была быть она; но те бесчувственные пальцы сказали ему, что он обманывает себя, потому что это было грубое тело старухи, ее хриплое дыхание, запах немытого тела, то, как она мучительно пыхтела, вместо того, чтобы громко стонать от восторга. Так медленно, так мучительно, это никогда не кончится. Потное морщинистое лицо над ним могло бы принадлежать миссис Клэтт, стремящейся достичь оргазма, почти забытого ею наслаждения. А сзади остальные повторяли и повторяли это слово:

— Неофит… неофит… неофит…

Силы ее иссякли. Джоби почувствовал, как она ушла — чьи-то сильные руки помогли ей слезть с него. Он лежал и видел, как другие подходили к нему: мужчины и женщины, молодые и старые, смеющиеся хрипло, непристойно, останавливаясь на миг, чтобы склониться перед алтарем, ибо их хозяин дал им сегодня неофита, это была награда, которую они заслужили своей преданностью темным силам.

Джоби закричал, от боли, скорчился, но у него не было сил ни сопротивляться, ни вырвать — желчь обожгла его горло. Он был вынужден подчиниться, выполнять все, что они хотели, стоя на коленях или лежа. Он попытается выплюнуть этот отвратительный вкус изо рта, но жидкость лить потекла по его подбородку и скатилась ему на грудь, точно так же, как пенистая слюна той старухи.

Униженный, оскверненный, но это был только сон.

Это был только сон!

Другие женщины, в отчаянии пытающиеся вновь и вновь возбудить его, почти дерущиеся за право обладать им. Он просил для себя изнеможения, но оно не наступало. Сила, владеющая им в этой холодной комнате, заставляла его продолжать.

Наконец Салли Энн. Джоби лежал и смотрел на нее снизу, умоляя, но и этих зеленых глазах, смеющихся над ним, не было жалости. Она встала над ним, потом опустилась на него, веля смотреть на свою нежную, влажную плоть. Он вздрогнул, увидев, как она заблестела в свете мерцающих черных свечей, стоящих за ним, почувствовал боль, когда она выставила ее напоказ. Они все обладали мной сегодня вечером, Джоби, даже та старуха попыталась. Теперь, наконец, твоя очередь. Иди же туда, где уже побывали другие, насладись этим, поклонись хозяину, который объявил эту ночь Ночью Неофита. Это — обряд Посвящения.

От нее исходил кислый запах, тело не было больше ароматным; красота, оскверненная без сожаления. Смотрит с вожделением, похотливо, выпрямляется слишком часто, чтобы взглянуть на того, кто повелевает ею, ее чувствами, на его слугу. Давая себе волю только тогда, когда он велит сделать это.

Джоби все еще не мог проснуться. Он позволил Салли Энн поднять себя на ноги, провести к алтарю, его колени с глухим стуком ударились о твердый пол, когда она грубо толкнула его. Так смертельно холодно, и не только потому, что температура в комнате понизилась еще на несколько градусов. Его шатало от вони, запаха нечищенных конюшен.

Он повторял слова, которые для него ничего не значили, повторял только потому, что должен был это сделать. Небольшое деревянное распятие было вручено ему. Он набрал достаточно слюны на сухой язык, чтобы плюнуть на него, перевернул его и отдал человеку в темной одежде. Остальные что-то монотонно бормотали. Стало еще холоднее, отвратительный запах усилился. Он задрожал, повторил те слова, которые каким-то образом удержались у него в памяти. И теперь он смирился с тем, что не проснется, потому что это был не сон, никогда это не было сном. Этот ужас происходил на самом деле.

Комната снова была ярко освещена, ковер лежал на прежнем месте, и под этой простыней действительно мог стоять миниатюрный уэльский комод. Джоби посмотрел на себя, увидел, что он был уже одет, что все выходили один за другим в дверь, спускались по лестнице. Светловолосого человека не было видно, остался лишь запах задутых свечей.

Салли Энн помогла Джоби спуститься по широкой лестнице, пройти через вестибюль, выйти на улицу. Прошел снег, тротуары серебрились в свете фонарей, как будто кто-то посыпал их блестками из аэрозоля. Джоби невольно старался не наступать на трещины в плитах тротуара; если наступишь, то ведьма придет и тебя заберет.

На площади били часы: приглушенный звон под слоем замерзшего снега. Прозвонили колокола на церкви, и у Джоби возникло невыразимое чувство вины.

— Сегодня Рождество, — Салли Энн впервые заговорила с тех пор, как они покинули дом.

— Да, Рождество. — Джоби испытывал необычайную слабость, он был рад, что Салли Энн поддерживает его. Он хотел бы задать ей много вопросов, но знал, что никогда не станет этого делать. Может быть, это лучше — не знать ничего, как в те ночи, когда он дрожал под одеялом, недоумевая, что происходит на чердаке. Но на самом деле он не хотел этого знать. Теперь он узнал, и мысль о матери вызывала у него отвращение. Эта старая карга, она могла быть его матерью, а ее пузатый спутник — его отцом. Если бы только все это было сном.

— Нам пора возвращаться домой. — В голосе Салли Энн слышались победные нотки, она крепко сжала его руку. — Мы выполнили свою задачу здесь и должны вернуться в Хоуп для последней встречи с теми, кто преследовал нас веками.

Джоби оцепенел, ему опять захотелось броситься бежать, но он давно уже понял, что это бесполезно. Куда бы ни пошла Салли Энн, он пойдет следом. Время побегов прошло, теперь он должен бороться.

Ночью он увидел сон; ему снилась деревня Хоуп, тихая церковь, пустая, если не считать маленького рыжеголового мальчика с челкой почти до глаз. Глаза его покраснели от слез, он стоял на коленях и молил Бога, чтобы Джоби Тэррэт вернулся к ним.

И по всей деревне стоял плач.

Глава 27

Клифф Моррис стоял и смотрел из окна кухни. Густая грязь; грязь здесь была всегда, но такой ужасной он никогда не видел. Лужи; в некоторых из них вода доходит до верха высоких сапог. Везде валяются обломки: разбитые куски асбестового покрытия крыши, двери, сорванные с петель, окна, которые выпали и разбились. Результат странного ураганного ветра. Деяние Божие. Он невесело усмехнулся. Несколько Деяний Божиих. Если только Бог существует.

Куры начали дохнуть по необъяснимой причине две недели назад. Когда он вечером закрывал курятник, они были, казалось, в порядке, хотя неслись хуже (с тех самых пор, как Салли Энн сбежала с этим бездельником Тэррэтом). Эксперимент, который провалился, ударит по нему. Задним умом он решил, что ему надо было перейти опять на обычные корма, и к черту полиненасыщенные яйца. Но это означало бы признание в неудаче, в том, что такие яйца производить невозможно. Он не мог просто так разрушить мечту. Продолжай и надейся, что все в конце концов получится. Не получилось.

Производство яиц снизилось на пятьдесят процентов в ту роковую ночь. Утром в клетках он обнаружил 1500 дохлых кур — безжизненные комки из светло-коричневых перьев, которые только недавно устроились на ночь, заснули и не проснулись. Ветеринар взял несколько дохлых кур для вскрытия, проверил корм и в недоумении покачал головой. Клифф Моррис был охвачен бредовой идеей, но от этого куры не могли сдохнуть. Дик Оливер практиковал уже тридцать лет, и он никогда еще не был столь озадачен. Он выслушал рассказ о том, как куры впали в ярость, но не смог понять, в чем была причина. Может быть, какой-то вирус или опухоль мозга. Но он ничего не обнаружил.

На следующий день сдохли еще пятьсот птиц. Вызвали представителей Министерства сельского хозяйства, все передвижение скота и птицы в Хоуп и из Хоупа было запрещено. Но они не смогли дать ответ. Тлели погребальные костры, облако отвратительного смердящего дыма проплыло над деревней и отправилось в сторону гор. Зловоние смерти; были кремированы горы дохлых кур. Жители спрятались в своих домах, в страхе перешептываясь, что это осуществлялось проклятье Хильды Тэррэт. Ее сын-колдун завершил злое дело матери и бежал. Это он должен был бы гореть на костре.

Эми Моррис не выходила из спальни, простыни и наволочки были запачканы свежей кровью, кашель не прекращался. Доктор Овингтон приезжал каждый день, колол ей морфий. Она не проживет до Нового года, сказал он Клиффу Моррису. Никакой надежды, нечего и думать. Он предложил перевезти ее в приют для безнадежно больных в город, но фермер покачал головой. Она умрет в Хоупе, как и все Моррисы на протяжении столетий.

Это было что-то вроде традиции. Доктор Овингтон сказал, что распорядится, чтобы медсестра ежедневно приходила и меняла простыни.

Ураган налетел во второй день Рождества. Ветер усиливался весь предыдущий день, это был ледяной северный ветер, который не смогли сдержать даже горы. Он пробился через них, проник в долину, кружа и набирая силу, заморозил тонкий снежный покров, превратив его в хрустящую скользкую поверхность, которая поскрипывала, когда по ней ступали; он навесил сосульки на желобах, а затем с грохотом швырял их в водосточные трубы. На некоторое время он остановился, обманув всех, прикинувшись, будто утихомирился. Внезапная, неожиданная оттепель, сильный ливень и ураганные ветры вернулись.

И тогда буря ударила по деревне изо всех сил. Деревья гнулись до земли, отлетали сучья, их несло, подбрасывая, вниз по дороге, образуя возле преграждающих им путь стен и живых изгородей кучи хвороста. Шиферные плитки слетали с крыш и разбивались, пустые полиэтиленовые мешки выхватывало ветром из открытых фермерских построек, уносило в ночь, рассыпая мусор по всей округе.

Клифф Моррис сидел в кухне, слушая, как рычит печь "Рэйбэрн", температура ее подскочила до 450 градусов, это опасно, если в трубе скопился древесный огонь. Так начинаются пожары, но ему было все равно, ему на все было наплевать. На дворе наполовину отлетевшая доска колотила вот уже целый час, наконец, оторвалась, ударилась обо что-то. Стучали окна, сквозняк, проникший через плохо подогнанные рамы, поднял газету на столе. Эми уже несколько лет приставала, чтобы он вставил двойные рамы, но он ее не слушал. На дворе будет много разрушений, но все так и останется. Не для чего поддерживать порядок в Спарчмуре, пусть все здесь сгниет и развалится.

Он услышал, как Эми закашлялась наверху, а, может быть, она и не переставала кашлять? Всю прошлую неделю ей становилось только хуже. Улучшения не будет. Еще неделя, может быть, меньше, и она умрет. Странно, что он так по-философски относится к этому; они похоронят ее на церковном кладбище, и он вернется домой, будет жить дальше. Ну, существовать как-то. Он не думал, что будет плакать. Он подумал, не продать ли Спарчмур, не уехать ли навсегда из Хоупа, но он хорошо знал, что не сделает этого, потому что слишком хлопотно. Проще остаться. И он уж позаботится, чтобы Салли Энн ничегошеньки не досталось после его смерти. Будь она проклята, он оставит все благотворительным организациям, но ей ни пенса не достанется. А, может быть, он все истратит. Он не любил зря тратить деньги — все равно что бросать на ветер все, для чего работал. Расточительство.

Эта сучка живет где-то с Тэррэтом, спит с ним, а потом в один прекрасный день объявится на пороге с ребенком в руках, скажет, что ей некуда идти. Он ее, конечно, выпихнет за дверь вместе с ее ублюдком. Бросит их в грязь. В Спарчмуре не бывать блудной дочери.

Это Джоби что-то сотворил с курами, Клифф был в этом уверен. Парень применил к ним какую-то силу, точно так же, как его мать сделала что-то с быком, который убил Артура Тэррэта. Я забираю вашу дочь и убиваю ваших кур, мистер Моррис, сэр. Конечно, Клифф еще мог понять, почему этот прохвост прицепился к Салли Энн, но зачем же при этом разорять ее отца, перерезая себе горло, если заришься на наследство? Проклятье Хильды Тэррэт, конечно, которое заставляет жителей Хоупа озираться по сторонам. До сих пор Клифф Моррис не обращал внимания на эти слухи, но внезапно зимней ночью, когда наверху умирает жена, дочь ушла, птицы сдохли, а дом может к утру разрушить буря, начинаешь признавать, что во всем этом может что-то быть. Смерти, пожар у Тэннинга; Клифф содрогнулся, ему не понравилось, что термометр "Рэйбэрна" превысил отметку 450 градусов.

Стук прямо у него над головой заставил его вздрогнуть. Он понял, что это была уже не отлетевшая доска, потому что ту унесло ветром. Настойчивый стук по полу спальни. Эми.

Он застонал, поднялся со стула. Ему казалось, что последнее время она стучит палкой по полу днем и ночью. Никчемные, пустые просьбы, только чтобы заставить его побегать. "Принеси воды. Я хочу прочесть газету. Я не видела ее сегодня". Выдумывает всякие глупости, лишь бы отвлечься от монотонности умирания.

С недавнего времени Клифф стал спать внизу. Нельзя ожидать от мужчины, что он будет спать в одной постели с женщиной, у которой от кашля постепенно разрываются легкие, заливая кровью простыни, которая мечется беспокойно всю ночь. Невозможно было это вынести, но Эми, казалось, так не считала. Она стала еще более жесткой по отношению к нему, чем была все эти последние двадцать лет. Надо было позволить им увезти ее в приют, забот было бы в сто раз меньше. Теперь, однако, слишком поздно.

Стук стал еще более отчаянный, от него закачался абажур над столом. Он представил Эми, лежащую наверху, проклинающую его, кашляющую кровью, размахивающую палкой с такой злостью, с какой только позволяли ей слабые силы. Грохот; что-то покатилось. Она выронила палку, лучше ему подняться наверх, а то она еще ненароком попытается через силу сойти вниз, а на черта она ему здесь нужна.

Он пошел к двери; порыв ветра сотряс дом, и ему показалось, что с крыши слетела еще одна шиферная плитка. Ну и черт с ней, даже если протекать начнет. Он ничего не станет ремонтировать в Спарчмуре, просто останется тут и будет наблюдать, как все вокруг разваливается.

Неохотно Клифф Моррис поднимался по лестнице наверх, подсознательно желая, чтобы эта лестница никогда не кончилась, чтобы ему не надо было пересекать площадку, открывать дверь спальни и видеть…

Эми лежала, откинувшись на подушки, на белом материале алели пятна крови, некоторые были еще влажные. Глаза ввалились, горят в темных веках, щеки впалые, такая бледная. Смятая ночная сорочка, волосы растрепаны: женщина, которая сдалась, с нетерпением ждет смерти.

— Тебя не дозовешься. — Губы ее кровоточили в том месте, где она прикусила их, извиваясь от боли; действие морфия начало ослабевать, рак побеждал его. Начался отсчет времени в обратном порядке.

— Ветер, — пробормотал он. — Плохо слышно.

— Или, может быть, ты не хотел услышать, — злобный сарказм. — Больше того, чем ты слышал меня все эти годы. Но тебе недолго осталось меня слушать, Клифф. Завтра меня уже не станет.

— Нет. — Он хотел сказать "да", но вынужден был произнести "нет" ради нее. — Доктор Овингтон приедет утром.

— Чтобы выписать свидетельство о смерти. — Ее тихий смех потонул в очередном приступе кашля, и ей пришлось подождать несколько секунд, прежде чем она смогла продолжить. — Но я должна тебе кое-что сказать, Клифф.

Он затаил дыхание, невольно сглотнул, выпятив кадык. Он пожалел, что поднялся сюда. Палка ее лежала на полу у комода; если она не вспомнит об этом, он оставит палку лежать там.

— Что… что ты должна мне сказать?

— Ты знаешь… — голос ее стал почти нормальным, словно транзистор, который барахлил и вдруг исправился. — Ты знаешь, Клифф, мы ведь уже больше двух лет не жили супружеской жизнью.

— Я…

— А до этого дело ограничивалось пятью разами в год. Так почти двадцать лет. И ты все еще пытаешься обмануть себя, что я с этим мирилась?

Он стоял, не в силах ответить, вспоминая слухи, то, как он ударил ее в день, когда ушла Салли Энн.

— Вот почему у меня есть дочь, а у тебя — нет. — Эми Моррис визгливо засмеялась. — Салли Энн — не твоя, Клифф, и она это знает!

— Ее уже несколько недель нет. — Его протест был жалок, он пытался сменить тему, не хотел слышать. — Она где-то с Джоби.

— Да, она с ним, и этого-то я и боялась. Я боялась все эти годы, что этот день настанет, Клифф, зная, что когда-нибудь эти двое сойдутся, и когда это случится, наступит ужасный день для деревни Хоуп, для всех ее жителей, в том числе и для нас с тобой.

У нее бред, подумал он.

"У меня было несколько любовников". Это не было похвальбой, ей стало трудно говорить, транзистор опять испортился. "Но я совершила ужасную ошибку, и поэтому все так получилось. Я умираю медленно и мучительно, это мое наказание, но если на то будет Божья воля, я скоро обрету покой. Другие умерли из-за того, что я совершила, и будут еще смерти. Но это не только моя вина, Клифф, я хочу, чтобы ты подумал об этом после моей смерти, подумал, как ты довел меня до этого". Она помолчала, чтобы набрать воздуха для последней словесной атаки на человека, которого она ненавидела больше всех на свете. "И я оставляю свое проклятье, Клифф Моррис, точно так же, как Хильда Тэррэт той ночью. Ты пытался построить для себя империю, но она рушится вокруг тебя. Да придет смерть в Спарчмур, да не услышит больше никто имени Моррисов в этих краях! А теперь — вон из этой комнаты, я не хочу тебя больше видеть".

Клифф Моррис закрыл за собой дверь и впервые с детских лет он заплакал, потому что знал, что его жена сказала правду.

Доктор Овингтон не приехал на следующий день, потому что река у почерневших развалин, которые некогда были станцией "Амоко" Тэннинга, вышла из берегов и затопила дорогу, отрезав Хоуп, как будто пытаясь преградить путь злу, существующему там. Говорили, что ночью в реку съехала машина, что пассажиры утонули.

Вернувшись в свой кабинет, доктор позвонил в Спарчмур. Он не удивился, когда узнал, что Эми Моррис ночью умерла.

Наутро, после сильной бури Джо Роуэлл отправился в Хоупский лес. Несколько деревьев было повалено ветром, огромные дубы с мощными стволами, которые в течение ста лет, а то и больше выдерживали самые грозные нападки стихии. Остатки старого каменного дуба тоже исчезли, почерневший ствол отлетел у самого основания, гнилое дерево распалось на кусочки, падая на землю. Дуб был полностью уничтожен, пепел развеян по ветру.

Егерь издали смотрел на обломки дуба, ему показалось, что он все еще чувствует запах обуглившегося дерева. Все было возможно, когда дело касалось Хильды Тэррэт. Он содрогнулся. Дерево исчезло, но она продолжала жить. Отчасти он пожалел, что пришел сюда; он не был здесь с того дня, когда приводил на это место Джоби, и он помнил, как парень в ужасе бросился бежать. Потому что он понял, что его мать не умерла. Хильда была здесь, сомнения быть не могло, ее присутствие чувствовалось в холодном ветре, в том, как он сердито налетал на него.

Ворон прокаркал у него над головой, борясь с последствиями бури, почти паря в воздухе. Роуэлл увидел птицу, понаблюдал за ней, но не поднял ружье, которое держал под рукой. Еще вчера бы он выстрелил в ворона безо всякого разговора, но сегодня птице была оставлена жизнь, потому что егерю было плевать. Плевать на все! После того, как в девять утра зазвонил телефон. Ему потребовался час, чтобы понять содержание этого разговора, даже теперь он продолжал складывать разрозненные предложения, словно рассыпанную игру-головоломку, пытаясь сообразить, что они означали. Он искал путь к спасению, лазейку. Он хватался за соломинку. Но выхода не было, не было другого объяснения, не было отсрочки. Вот почему он оказался в Хоупском лесу.

Позвонил Бреттон, выразитель мнения всего синдиката. Он сообщил о сговоре хоупских помещиков — избавиться от Джо Роуэлла! Они хотели, чтобы он ушел, уступил место человеку помоложе, вот в чем дело. С птицами в этом году не повезло, но это не полностью вина егеря. Холодная, дождливая весна не способствовала выведению птенцов, а сильные грозовые ливни в июне утопили много цыплят. Да и лисицы внесли свою лепту, и здесь у Роуэлла руки были связаны. Не убивай лисиц возле Хоупа, потому что мы на них охотимся. Лисицы и фазаны могут жить рядом, если умеешь стрелять. Ни хрена! Все было против него, и недавно принятый закон об охране природы не облегчил труд егеря. Да, Джо Роуэлл подстрелил несколько лис, но ему приходилось заботиться, чтобы несколько зверей оставалось в округе, когда начиналась охота на них, а иначе бы на него нажаловались, выгнали бы с работы.

Каким-то образом лисы пробрались в большой загон для фазанов и зарезали сто пятьдесят взрослых птиц. Вы получите своих лисиц, мистер Бреттон, но в результате у вас уменьшится число фазанов. Вы выигрываете или в одном, или в другом. Я же всегда проигрываю. Итак, они уволили его. Через месяц, Джо, ты закончишь первого февраля. Новый егерь въедет в твой дом второго. Он мог бы попробовать наладить с ними отношения, чтобы остаться в доме, но работы у него все равно бы не стало, а без нее ему здесь нечего делать. Вряд ли он вообще найдет другую работу в его возрасте. Да он и не хотел этого, он представить не мог, что никогда в жизни больше не придет в Хоупский лес, который был частью его жизни, точно так же, как и он сам был частью жизни этого леса. Хильда, я не могу жить без тебя. Я сдержал свое слово, я привел сюда Джоби, я не хочу уходить, не заставляй меня.

Существовал лишь один способ, чтобы он мог остаться здесь, и он принял это решение, не слишком долго раздумывая над ним, чтобы не передумать. Хильда хотела, чтобы он так поступил, и для него будет честью встретиться с ней.

Вот почему он не подстрелил ворона. Потому что у него был лишь один патрон в ружье, и егерь знал, как использует его.

Гуды отправились в город вечером на второй день Рождества, чтобы выпить и поужинать с Фэарфилдами. Так бывало каждый год, традиция этому была положена почти пятнадцать лет назад, и прерывалась лишь один раз — из-за сильного снегопада в 1979 году. В этой ежегодной встрече было что-то особенное, во всяком случае, для Фионы Гуд. Приятные воспоминания о тех встречах, когда Рождество действительно казалось Рождеством, когда они брали с собой ребенка в переносной кроватке с ручками. Счастливые дни, их остается лишь вспоминать, испытывая ностальгию. Вот почему сегодня они рискнули поехать в такую сильную бурю. Чтобы на некоторое время оказаться вдали от Хоупа.

После полуночи Фрэнк и Фиона Гуд пробирались к своему старому фургону "Моррис", перекрашенному в синий цвет, припаркованному у муниципального "полуотдельного" дома Фэарфилдов. Дверцы рвались с петель от ураганного ветра, чтобы закрыть их, пришлось приложить усилия. Дождь бил по ветровому стеклу, испытывая прочность "дворников".

— И все же снег мог бы пойти. — Фрэнк был страстный оптимист; он вытягивал шею, пытаясь увидеть дорогу впереди. — Если бы температура упала еще на пару градусов, то снег бы пошел.

— Будь осторожнее. — Фиона проверила пристежной ремень; она была встревожена и напряжена, ей не нравилось ездить в плохую погоду. И все же эта поездка стоила усилий. Она подумала, все ли в порядке у Элистэра дома. Им не следовало бы оставлять его, он еще слишком мал, чтобы быть одному в такую ночь. Их сын последнее время вызывал у них тревогу. Он был замкнут и угрюм; он даже похудел, что шло ему не на пользу. Все это из-за Джоби Тэррэта. Джоби плохо влиял на Элистэра. Слава Богу, что этот парень исчез, может быть, он и не вернется в Хоуп. Добра от него не жди, что неудивительно при таком происхождении. Элистэр так и не отошел от душевной травмы, которую нанесла ему смерть Тимми Купера; страх, потрясение от того ужасного дня в октябре прошлого года. Люди говорили, будто этот колдун намеренно убил Тимми, просто чтобы попробовать, применил хитрость, чтобы выйти сухим из воды. И с Харриэт Блейк он имел дело. Да и убежал он с этой девчонкой Моррисов, можно поспорить на что угодно, что у них не платонические отношения! Ну и как после этого разрешать сыну водиться с таким человеком?

Фрэнк Гуд свернул, чтобы не наехать на большой сук, валяющийся на дороге.

— Осторожнее, Фрэнк, — снова напомнила она ему.

Деревья наклонялись, касаясь друг друга ветвями, словно строили тоннель для путешественников. Ветер колотил по фургону, как будто пытался остановить их. Не возвращайтесь в Хоуп, это дурное место. Сегодня его посетила смерть.

Фрэнк взглянул на почерневший остов бензозаправочной станции "Амоко" на правой стороне; голые стальные балки, все, что осталось после бушующего адского пламени в прошлом месяце. В окне небольшого бунгало, стоящего в стороне от руин, горел свет. Берт Тэннинг все еще был там, он не уедет, несмотря ни на что. Фрэнк озадаченно покачал головой, снизил скорость, чтобы объехать завалы на дороге. Невозможно пенять Тэннинга, сколько бы ты ни старался!

— Осторожно, Фрэнк!

Ради Бога, заткнись, женщина!

И в этот момент они въехали в воду. Фрэнк Гуд нажал на педаль тормоза, дернул за руль, почувствовал, как стремительно полилась пенящаяся вода, волна поднялась и омыла ветровое стекло, закрыв ему видимость, как будто на фургон набросили огромное темное одеяло.

Фиона закричала. Фрэнк понял, что управление рулем вышло из-под его контроля, машина завертелась, от тормозов нет никакого толку, словно лодчонка, попавшая в мощное перекрестное течение. Река не затопляла эту дорогу с 1947 года, считалось, что берег укрепили, и этого не должно больше случиться.

Машину понесло вперед, в сторону, колеса ее не касались дороги; они могли перевернуться в любой момент, ничего другого ждать не следует.

— Фрэнк!

Проклятье! Фургон повернул в сторону, начал падать, нырнул вниз, часть крутого берега реки обвалилась вместе с машиной, рухнув в черный ледяной поток реки Хоуп.

Крики Фионы Гуд прекратились, когда вода прорвалась в тонущий "Моррис". Они пытались расстегнуть ремни, им это удалось, но дверцы они открыть не смогли — давление воды было слишком велико.

Медленно машина потонула, мягко опустилась на толстый слой ила на дне реки и осталась там.

Спустя неделю после урагана в Хоуп вернулась спокойная, тихая погода. Трое похорон в течение недели: Эми Моррисон во вторник, Гуды — вчера, Джо Роуэлл — завтра.

Старуха, которая была не так уж и стара, если приглядеться, прислонилась к своей разрушенной садовой калитке и стала смотреть на главную улицу деревни. Никто еще не расчистил улицу после бури. Разбитые шиферные плитки и ветки валялись в сточных канавах, отброшенные теми, кто ехал в Хоуп или отсюда.

Впервые за несколько недель миссис Клэтт вышла из дому. Рождество прошло незамеченным, возможно, она даже не знала, что сегодня был Новый год. Она задумчиво посасывала надутые губы. Сын Гудов временно жил у миссис Беттеридж. Ничего хорошего в этом нет, потому что у Берты Беттеридж нет времени как следует следить за мальчиком. Он горевал, был задумчив, все время ходил в церковь и находился там часами. Если о нем никто не позаботится, он может совершить какой-нибудь отчаянный поступок. Миссис Клэтт удивлялась, почему преподобный Бактон не проявил больше внимания к судьбе мальчика, но в этом была вся Церковь — она хочет только денег, а у Элли Гуда их нет.

Если бы ей предоставилась возможность, она бы взяла Элли к себе. Ей бы пригодился мальчик в доме, жизнь стала трудна после того, как Джоби ушел от нее. Но он был плохим мальчиком, этот Джоби Тэррэт. Как только он подрос, он стал слишком самостоятельным, хотел все изменить. А в Хоупе ничего не изменишь, потому что здесь всегда все будет по-прежнему. Он и есть причина всего того, что случилось здесь за последние несколько недель, сомнения в этом нет. Мальчик совсем обезумел, он не понимает… и еще эта девушка его обрабатывает. Вместе она напустили противоборствующие силы зла на Хоуп, а такие вещи лучше не трогать. Если бы он остался с миссис Клэтт, ничего бы подобного не произошло, она бы позаботилась, проследила за ним. Она задумчиво пожевала беззубыми деснами. Последнее время она много думала об этом. И прошлой ночью ей приснился сон, не обычный сон, это было видение. Так бывало, когда была жива дорогая Хильда.

Вот почему она стояла сейчас у калитки, глядя на дорогу, ведущую в Хоуп из внешнего мира. Она щурилась, вглядываясь вдаль, пока у нее не заболели глаза. Миссис Клэтт смотрела на дорогу, надеясь, что не увидит идущих по ней в Хоуп высокого светловолосого парня и девушку, держащую его за руку.

Она молила своего бога, чтобы ее видение не сбылось, чтобы все увиденное во сне оказалось лишь плодом ее воображения. В прошлом все ее видения сбывались, но тогда у нее была Хильда Тэррэт, которая помогала ей, давала советы. Пусть это видение не сбудется, ради нас всех, умоляла она.

Потому что в ее видении Джоби и Салли Энн вернулись, и для Хоупа наступил День страшного суда. И последствия его были слишком ужасны, чтобы думать о них.

Весь этот тихий, похожий на весенний день миссис Клэтт простояла у калитки, глядя на дорогу; она ушла в дом только тогда, когда сумерки превратились в темноту.

Завтра она снова будет стоять и смотреть на дорогу, и послезавтра. Каждый день, до тех пор, пока…

Она еще раз прочла молитву своему божеству, чтобы ее видение не сбылось, чтобы они не пришли.

Глава 28

Джоби и Салли Энн пришли по дороге в Хоуп на третий день, около полудня.

Погода все еще стояла хорошая, и они были оба в джинсах — их можно было бы принять за влюбленную парочку, державшуюся за руки и наслаждавшуюся солнцем. Но посмотрев внимательно на их лица, можно было увидеть переутомление, явное напряжение, недоверие друг к другу. Страх, настороженность в их глазах, когда они заметили, как слегка шевельнулись шторы на окнах, почувствовали эту тишину. Джоби нес гитару, закинув ее через плечо.

Он увидел струйку дыма, поднимавшуюся из трубы дома миссис Клэтт, ему показалось, что он заметил какое-то движение возле дома, когда они были еще далеко. Ему надо увидеть ее, в последний раз, встретиться с ней лицом к лицу. Потому что ей-то должны быть известны причины, она сможет объяснить ему некоторые вещи, которые для него все еще были загадкой. Он выжмет это из нее собственными руками, если потребуется, на этот раз он не станет стесняться в выборе средств. Он до сих пор не был уверен, кто его главный враг, какое зло сплело свою паутину в Хоупе. Салли Энн? Или же она просто орудие злобы в руках какой-то более могущественной силы?

— Смотри. — Он указал в направлении церкви.

— Что такое? — Она посмотрела туда, куда он указывал, но ничего не заметила. Я — ничего не вижу.

— Вот именно. — Он глухо засмеялся. — Где же галки, чьей целью в жизни было разрушить этот шпиль?

Она медленно кивнула. Не было видно стаи хриплоголосых птиц, которые прежде кружились там и ссорились из-за крошащейся извести. Тишина, молчание, от которого даже Салли Энн содрогнулась.

— Они все улетели, — выдохнула она. — Они знают. Даже птицы покинули Хоуп.

Они постояли, слушая абсолютную тишину.

Пустота. Деревня могла показаться брошенной жителями, в ужасе бежавшими отсюда, если бы не дым, вьющийся из труб и повисающий в тишине. Мусор, оставшийся после бури, везде разрушения. Деревня приняла на себя всю силу обозленной стихии.

— Мама умерла, — тихо сказала Салли Энн, и это было просто утверждение, лишенное печали, ничего не выражающее.

— Мы точно не знаем.

— Я знаю. Я знаю, что она мертва.

Из дверей церкви на них смотрела пара глаз, сияющих давно забытым светом, в них была надежда и недоверие к тому, что они видели. Рыжеволосый мальчик весь дрожал, он бы выбежал, подбежал бы к Джоби, бросился бы к нему на шею, если бы не было Салли Энн.

Он удержался, из-за хлынувших слез он почти ничего не видел; эти слезы долго больно жгли его сухие глаза, но полились только теперь. Его молитвы были услышаны, Бог все же существует. Но Элли Гуду все еще нужна его помощь, и он молился, чтобы Он защитил его от колдуньи, которая вернулась в Хоуп с Джоби и которая стала еще ужаснее, чем была прежде.

Джоби стоял у калитки своего дома, смотрел на него со страхом. Меньше всего ему хотелось возвращаться туда, он боялся того, что может найти там. Он пытался разрушить его, но потерпел неудачу; даже здесь в лучах теплого солнца, он ощущал гнев дома, знал, что прятавшееся в нем зло еще живет, не исчезло за время его отсутствия.

Медленно, со страхом он приблизился к крыльцу. Дверь все еще была приоткрыта, во время бури через щель вовнутрь затекла грязная вода цвета песчаника, напомнив ему о… Он отогнал эту мысль. Повсюду валялись шиферные плитки. Отлетела часть трубы, но это небольшое разрушение.

Джоби почувствовал, что Салли Энн прикоснулась к нему, слегка толкнула. Иди, если ты не посмотришь сейчас, то не посмотришь никогда. Ты должен это увидеть.

Он сделал шаг вперед, увидел груду сломанной мебели, местами обуглившейся, где пламя пыталось разгореться, но проиграло битву. По лестнице невозможно подняться, она едва держится; ураганный ветер ворвался через открытую дверь, набросился на лестницу, ее верх висел только на одной балке. И все же чулан под ней уцелел; верх его отлетел, но дверца каким-то образом осталась, упершись в каменный пол, углубление за ней не было больше темным: вызывающие развалины, последнее напоминание о том зле, которое так долго жило здесь. Пустой, как будто то, что жило здесь, наконец-то вырвалось на свободу, вышло в Хоуп и потребовало отмщения, разорвало деревню на части с ужасающей свирепостью, и теперь ожидало возвращения Джоби и Салли Энн.

— Я пыталась сжечь его, — тихо проговорила Салли Энн, стоя в дверях. — В своих снах. Но вместо этого сгорела станция Тэннинга, как будто зло ушло отсюда следом за нами.

— Понимаю, — ответил Джоби, но он не был уверен, что понял. Потом он спросил: — Мы неофиты, правда?

— Мы были ими, — сказала она. — Но теперь мы обрели силу. Мы ушли, чтобы научиться, а теперь мы вернулись. Мы должны быть вместе, потому что они очень сильны и очень сердиты сейчас. Мы должны сразиться с ними в последний раз.

— С моей матерью?

— Она — часть всего этого. Она несла проклятье, но родилось оно гораздо раньше.

— Кто же несет его теперь? — Джоби повернулся, чтобы видеть ее лицо, не спускал с нее глаз, когда она говорила. — Ты… или я?

— Я… точно не знаю. — Она опустила взгляд, опять занервничала, точно так же, как перед той церемонией посвящения. — Мы скоро узнаем.

Он посмотрел наверх. Дверь на чердак все еще была закрыта, и он невольно поймал себя на мысли, что же там может быть теперь. Вернулось ли зло, восстановило ли все то, что он разрушил, или же просто эта сила переместила свой храм в тот дом в городе? Но он ни за что не станет подниматься туда, чтобы посмотреть.

Он вышел на солнце, ему показалось, что стало холоднее, чем было, с гор подул ледяной ветер. Медленно зазвонил церковный колокол, и он скорее почувствовал, чем услышал, как в деревне началось какое-то движение.

— Там похороны, — пробормотал он.

— Может быть, мать хоронят, — она улыбнулась, и это испугало его. — Я ведь сказала тебе, что она умерла.

— У меня есть одно дело. — Голос его прозвучал твердо, вызывающе, в нем явно появилась новая уверенность, а в выражении лица — твердость. — Ты подожди меня здесь. Я ненадолго.

— Куда… ты идешь?

— К миссис Клэтт.

— Нет! — В ее глазах мелькнул страх. — Нельзя, Джоби. Она… одна из них.

— И все же я должен пойти. — Выражение лица твердое, он явно бросал ей вызов. — И не пытайся остановить меня, Салли Энн. Можешь подождать меня здесь, если хочешь, я скоро вернусь.

Он прошел мимо нее, и она поняла, что ей не следует вставать у него на пути, она ощутила в нем новую силу, которая внезапно ужаснула ее: ее власть над ним уменьшилась. Наблюдая, как он перешагивает через сломанную калитку и выходит на дорогу, она нащупала в кармане джинсов медный квадратик, сжала его пальцами. Она так сильно сжимала амулет, словно хотела раздавить его или выдавить из него что-то. Ею овладело отчаяние, сомнение: окажется ли амулет достаточно могущественным в этот последний час, когда он понадобится ей больше всего.

Церковный колокол замолк, снова наступила тишина, словно деревню Хоуп накрыли мантией зла, погребальным саваном.

Глава 29

Миссис Клэтт знала, что Джоби придет к ней. Она поняла это в тот момент, когда высмотрела его и Салли Энн на дороге в Хоуп. Она кинулась в дом, изо всех сил постаралась закрыть свою ненадежную, полусгнившую дверь.

Петли сорвались, и она не закрывалась как следует с той осени, когда дверь отсырела. Она из последних сил приволокла стул, подперла им дверь, просунув под старый, сломанный замок. Потом она подошла к окну и стала смотреть сквозь старые кружевные занавески на улицу. Она смотрела и дрожала. Боялась. Беззвучно шевеля губами, она молилась душе Хильды Тэррэт, чтобы та защитила ее от колдуна.

И вот она увидела его, идущего по заросшей дорожке, увидела, что он зол, в этом не было сомнения — губы сжаты, лицо горит. Она отпрянула от окна, съежилась опустившись на четвереньки, сердце у нее бешено заколотилось. Лежи тихо, может быть, он уйдет. Сегодня зло будет выпущено на свободу, ужасные противоборствующие силы, и завтра он уже не придет. Хильда, твой непокорный сын должен быть наказан сегодня. Пожалуйста, сделай так, чтобы дверь выдержала его натиск.

Джоби с силой заколотил в дверь, заметил, что она поддалась, чуть-чуть отошла. Дверь не была заперта, что-то держало ее изнутри, какая-то импровизированная баррикада. Он слышал тупые удары своего кулака, знал, что старая карга дома.

— Ма, — сказал он резко, — Ма, открой, это я, Джоби. Я хочу поговорить с тобой.

Он прислушался, ему показалось, будто он слышит хриплое, свистящее дыхание. Он подождал, снова постучал, на этот раз громче.

— Открой, Ма, я знаю, что ты дома. Я войду силой, если надо. И мне плевать, если ты вызовешь констебля Уизерса. Но ты этого не сделаешь.

Он ударил по двери ногой, нажал на нее, она еще поддалась, и он смог заглянуть в темную, затхлую комнату. Горел камин, бросая дымные тени на противоположную стену; он вгляделся в их очертания, увидел, как одна тень шевельнулась, испуганно отпрянула и исчезла.

— Я сейчас войду, Ма, — пробормотал он и стал еще сильнее колотить ногой по искривленной двери. Раздался треск, дверь раскололась, то, что подпирало ее, громко заскрипело, она поддалась еще немного.

А потом она открылась, сломанный стул пролетел по комнате, ржавые петли напряглись до предела, когда дверь отлетела назад. Джоби вошел, громко, презрительно расхохотался, увидев старуху, съежившуюся под окном, ее неизменно грязное лицо, побелевшее от ужаса.

— Вставай, Ма. — Он шагнул к ней, наблюдая, как она с трудом поднялась на ноги, в панике озираясь по сторонам, стараясь найти путь к спасению. Но его не было.

— Что тебе надо от меня, Джоби? — заскулила она. — Разве ты уже недостаточно натворил бед в Хоупе? Зачем тебе угрожать бедной старухе?

— Ты не так стара, как хочешь казаться, Ма. — Он возвышался над ней, подбоченившись. — Ты просто жалкая и грязная. Нам с тобой надо поговорить. Я хочу задать тебе несколько вопросов и советую тебе отвечать на них правдиво!

— Я ничего плохого не сделала. Я никогда не причиняла тебе зла, Джоби. Разве я не воспитала тебя как собственного сына? Если бы ты не ушел от меня, все было бы в порядке. Прошлой ночью я разговаривала с твоей мамой, и она тоже сердита на тебя за то, что ты сделал.

— Я ничем не обязан тебе, Ма. — Джоби усмехнулся, притянул старуху поближе к себе, крепко держал ее. Она вся тряслась. — Ничем. И моей матери тоже. Это вы виноваты в том, что случилось со мной, и я вернулся в Хоуп, чтобы узнать всю правду.

Она замолчала, уставившись на него, ее выпученные, широко раскрытые глаза неотрывно смотрели на открытый ворот его клетчатой рубашки. Губы ее шевелились, дрожали, она хотела что-то произнести, но онемела от ужаса.

— В чем дело? — прошипел Джоби.

— Я… я… — слова замерли на ее губах, из ее отвратительного рта засочилась пенистая слюна. Только глаза ее бегали в страхе, оглядывая комнату, как будто она ожидала появления ужасного призрака.

— Ну же! — Джоби грубо тряхнул ее. — Скажи мне, или я буду трясти тебя, пока не переломаю все кости.

— Маги… магический знак. — Ее карканье можно было едва различить. — Где твой амулет, Джоби, который дала тебе твоя мама?

— Я… потерял его, — ответил он и добавил: — Думаю, его украли.

— Украли! Нет, только не это, он не должен попасть в чужие руки, а не то мы все погибнем. — Она жевала беззубыми деснами, как будто пыталась нажевать слов и выплюнуть их, одновременно она тихо постанывала.

— Но от него не было толку, — он резко рассмеялся, но это был пустой смех. — Всего лишь украшение, амулет мне ничем не помог. Наоборот — самые ужасные вещи произошли со мной тогда, когда я носил его. Даже хорошо, что он пропал, вот что я скажу.

— Не говори так, Джоби. Ты не знаешь, кто мог украсть его?

— Думаю, что Салли Энн, но я не могу это доказать.

— Салли Энн! — завопила она, и если бы Джоби не держал миссис Клэтт, она бы упала. — Нет, только не она!

— Почему? — Джоби снова начал злиться, у него не было времени на эти глупости. — Почему так важно, чтобы амулет был не у Салли Энн?

— Разве ты не слышал старинное сказание о Хоупе, которое дошло до нас с тех времен, когда ведьм и колдунов преследовали, жгли на кострах и вешали?

Джоби показалось, что она еще больше скукожилась, превратившись в отвратительную карлицу, молящую о пощаде.

— Нет, не слышал. — Он шумно вздохнул. — Я зря теряю с тобой время, Ма, перестань заговаривать мне зубы, если ты…

— Выслушай меня! — резко сказала она. — Ты должен меня выслушать ради собственной безопасности, Джоби. Предсказание гласит: "Из чрева ведьмы выйдет охотник на ведьм, проклятый, который уничтожит Хоуп". Вот почему твоя мама дала тебе этот амулет, но теперь его забрали у тебя, и наши наихудшие опасения сбылись. Ты и есть тот охотник на ведьм, убийца, появления которого мы так боялись, Джоби.

— Глупости все это. — Слова прозвучали пусто, неубедительно. Зло, смерти, но его все это не коснулось.

— Салли Энн — зло. — Джоби пришлось приложить ухо к губам миссис Клэтт, чтобы расслышать ее слова. — Но она — не одна из нас. Она хочет уничтожить тех, кто стоит у нее на пути, чтобы властвовать над всем и вся, распространять свое собственное зло, как сделал бы твой отец, не попроси твоя мать Старейших лишить его жизни. Но его зло продолжает жить, ибо он породил злобного духа, введя свое собственное зло во чрево Эми Моррис, чтобы оно продолжало жить. Слишком поздно я узнала о Салли Энн, только после смерти твоей мамы. Эми умерла от этого проклятья, как умерли другие, как умрут еще многие. Нам не на что рассчитывать, наша единственная надежда была на твои силы, но ты предал нас…

Джоби выпустил старуху, отпрянул от нее. Его здравый смысл кричал ему, что все это глупости, сказки, выдуманные свихнувшейся старухой перед смертью, бред, затмивший ее разум. Но в глубине души он знал, что это правда, потому что все сходилось, каждая деталь. Салли Энн была его сводной сестрой, незаконнорожденной дочерью его отца, и ей необходимо было властвовать над Джоби, ей нужно было соединить свои силы с его. Она посвятила его в свое собственное зло, и теперь привела его обратно в Хоуп для того, чтобы в этот последний час он, убийца ведьм, помог ей и был бы бессилен помешать ей. Одно зло погибает, но на его месте возникает другое.

— Понимаю, — тихо сказал он. — Ты сказала мне больше, чем я мог даже мечтать, Ма. Теперь я хотя бы знаю, против чего мне бороться.

Миссис Клэтт осела на пол, ее горбатая спина оперлась о стену; жалкая кучка вонючих тряпок. Она тяжело дышала, тело ее тряслось.

— Ты должен вернуть амулет, Джоби. Вырви его у нее, пока не поздно, ибо Хоуп уже пострадал от бури и болезни, а теперь дитя Артура Тэррэта должно подвергнуться мучениям адских пыток, когда все погибнут. И ты, Джоби, должен продолжить дело своей матери.

— Я уничтожу их всех, — он говорил тихо, видел, как она отшатнулась от его слов, словно от физического удара. — Они должны все поплатиться за то, что сделали со мной, и Салли Энн тоже.

Губы миссис Клэтт шевелились, но слов не было слышно, она дышала с присвистом, схватившись костлявой рукой за грудь. Она застонала, это был жалкий крик боли, и в ее глазах Джоби прочел смерть, ужас и беспомощность; потом веки ее опустились. Она все еще пыталась что-то сказать ему, но только слюна выходила из ее треснувших губ. Одна последняя попытка: глаза ее открылись, но веки снова опустились, как будто были слишком тяжелы, голова ее резко упала на грудь, Она сползла в сторону, перевернулась и замерла. Мертва.

— Они и до тебя добрались, Ма. — В голосе Джоби прозвучала грусть. Он отступил, на шаг назад, посмотрел в последний раз на женщину, которая воспитала его, которая была порождением зла, но не тех ужасных сил, которые овладевали сейчас Хоупом. — Но они все поплатятся. Новый охотник на ведьм отыщет и уничтожит их, я обещаю тебе!

Он вышел наружу. Солнце все еще светило, издали доносились монотонные звуки заупокойной службы. Джоби представил фигуры тех, кто пришел на похороны, стоящий гроб. Преподобный Бактон старается вести себя так, как будто ничего не произошло: Смерть наступает по естественным причинам.

И каждый из присутствующих в этой церквушке знал, что нынче ночью смерть вновь посетит Хоуп.

Джоби медленно побрел по пустынной деревенской улице к тому месту, где ждала его Салли Энн. Он сказал себе, что ни Хильде Тэррэт, ни противоборствующим силам зла нельзя позволить возникнуть вновь.

Глава 30

Ночь.

Ночь.

Джоби был в здании деревенского клуба, куда не заходил уже давно. Укрепленный ниссеновский барак, шаткое строение, которому досталось во время бури. В крыше зияла дыра, через которую залетал начавшийся ветер, разметавший по полу мусор. Так холодно. Джоби взобрался на сцену. Это было единственное подходящее место, которое он смог найти, чтобы в последний раз встретиться со злом, а его единственным оружием был его голос. Он молил только об одном: чтобы голос не ослаб.

Салли Энн пришла с ним. На ней было то самое длинное зеленое платье, в котором она была, когда он впервые увидел ее. Гибкая, трепещущая. Он ощутил ее силу, почувствовав, что противоборство их уже началось. Она знала, зачем он пришел сюда, уже была готова сразиться с ним, победить его. Не смотри ей в глаза, борись с нею изо всех сил!

Он тронул струну, и ветер снаружи взвыл, ударил по зданию, по карточному домику, который мог рассыпаться в любой момент. Это было чудо, что он выстоял в ураган, что силы стихии пощадили его до сегодняшнего вечера.

Всего лишь в нескольких метрах отсюда находится церковь, бастион, опустевший после того, как закончились похороны, как умерший обрел покой. Викарий ушел, покинул поле боя, как будто знал, что произойдет сегодня вечером. Пусть Зло овладеет Хоупом, пусть уничтожит деревню, я не стану ему препятствовать.

Окна загрохотали, шпингалет отошел, и рама с шумом стала раскачиваться туда и обратно, в разлад с музыкой Джоби, передразнивая его слова. Тело Салли Энн уже чувственно покачивалось, на лице ее появилась полуулыбка. Пой, а я буду танцевать, Джоби. Смотри на мое тело, мелодию буду выбирать я.

Не смотри ей в глаза!

Огни замерцали, на секунду погасли, снова зажглись, но на этот раз менее ярко: мягкое сияние, словно горят свечи, образуя тени, которые тоже движутся и танцуют, странные, загадочные очертания на стенах, как будто Джоби поет перед переполненным залом. Пой и играй, Джоби, подари нам свою музыку, а потом приди и присоединись к нам. Слова вспоминались с трудом, строки, которые он знал так хорошо, были почти забыты, они опережали ритм, отставали от него, снова догоняли. Он пел и играл неуверенно, с трудом.

О Боже, как они сильны, они уже принялись за меня. Пой, все громче и громче.

Скопление теней приняло определенные очертания, они начали действовать, он ощутил их силу, задрожал, ему было нестерпимо холодно. Он сразу узнал эти силуэты. Его мать, худая, разгневанная, выкрикивающая проклятья. Его отец, жалкий, съежившийся от страха, вот на него напало какое-то чудовищное рогатое существо, оно разрывает его, топчет. Джоби услышал вопли, попытался перекричать их, но они были слишком громкие.

Картина изменилась. На этот раз появилась женщина; он знал, что это Харриэт Блейк. Обезумевшая от страха, ее тело вытянуто, содрогается, словно через него пропустили электрический ток, извивается. Вот она стала вялой, безжизненной. Мертвой.

Облака… нет, это поднимается дым. Он услышал треск пламени, почувствовал запах гари. Все уничтожено пожаром, где-то слышны отчаянные крики. Очертания снова изменились, стали более отчетливыми, и это заставило Джоби вздрогнуть и отпрянуть, потому что он увидел детей, узнал каждого из них.

Колдун!

Тимми Купер, о Боже, это он, ну конечно же, его живая тень, насмехающаяся над ним. И другие тоже: Элли, а вот и Салли Энн, движущаяся по полу, намеренно отбрасывающая свою тень среди прочих. Нет, тысячу раз нет; я не смогу вновь пережить это!

Перед глазами у него все расплылось, он услышал их вопли, увидел отсеченную голову. Она катилась. Приблизилась к нему, но на этот раз она была другой — со стоячими заостренными ушами, пестрая, запаршивевшая шерсть, дергающиеся усы, пасть, дышащая ненавистью к нему. Убийца!

Ему необходимо было держаться, отражать их нападение; петь, но он не слышал собственных слов, потому что их срывал с его губ ледяной ветер, проникающий сквозь дыру в крыше. Он вглядывался в почти темный зал, подумал было, что там существуют только живые тени, отвратительные карикатуры на прошлое зло, которое в любую минуту может превратиться в настоящее, а потом и в будущее; ему показалось, что Салли Энн присоединилась к ним. Но нет, она была здесь, обнаженная, соблазнительная, сверкающая и блестящая влажным телом, танцующая, смеющаяся, наклоняющаяся назад, широко расставив ноги. Смотри, Джоби, все, что ты видишь — твое, иди же ко мне. Твое место рядом со мной. Иди же, Джоби.

Салли Энн возбуждала его. У него появилось непреодолимое желание сорвать с себя одежду, броситься к ней вниз.

Этот союз одобрили бы мерцающие тени призраков на стенах, наблюдающие за ними. Они шипели в упоении: посмотрим, как будут совокупляться неофиты!

Салли Энн подошла поближе, ее нагота притягивала; Джоби ощутил сладкий аромат ее тела, увидел ее расставленные, зовущие бедра, плоский живот, груди, которые… и в этот миг он забыл о ее красивой груди со стоящими сосками, он видел лишь то, что болталось, вертелось, сверкало в ложбинке между ее грудями: квадратный глаз, который смотрел на него, смеялся над ним — его пропавший амулет!

Он услыхал ее смех, похожий на шипение смертоносной змеи, ее голос донесся до него с завыванием ветра.

— Он теперь мой, Джоби, ты ни за что не сможешь забрать его у меня. Послушай меня, приди ко мне, будь рядом со мной в наш самый лучший час жизни!

— Ты просто самая обычная воровка, сводная сестричка! — прокричал он ей в ответ, увидев, как она замерла от силы его слов, выражение лица изменилось, став одновременно торжествующим и презрительным.

— Итак, ты знаешь. Что ж, это не имеет значения, потому что ты — посвящен, ты — один из нас, хотя и пытаешься так глупо бороться с нами Глупец, ты никогда не понимал, какую силу ты носил на цепочке, дар, пожалованный тебе твоей матерью.

— Мне он не нужен, Салли Энн, потому что без него я могу стать тем, кого силы зла в Хоупе боялись веками — охотником на ведьм, вышедшим из чрева самой могущественной из ведьм!

— Это ложь. — На лице ее появилась неуверенность, она оглянулась назад, словно хотела удостовериться, что тени призраков не оставили ее; нет, они все еще были там, и Хильда Тэррт тоже, кричавшая неразборчивые проклятья, изрыгавшая ненависть и… страх. — В твоих словах нет правды, Джоби, кроме той, что у нас был один отец. Посмотри на меня, Джоби, посмотри мне в глаза!

Он старался не делать этого, боролся с соблазном, и если бы не был возбужден ею, ему бы это удалось. Он смотрел на ее тело, вспоминал, как видел его в своих фантазиях, те его части, которые он хотел увидеть больше всего, всегда были спрятаны в тени, дразня его. Он хотел броситься к ней, схватить ее, пока она не исчезла, увидеть все, ощутить, обладать ею. И в этот миг он поднял голову и посмотрел ей в глаза.

Два светящихся зеленых глаза, в тысячу раз более могущественные, чем когда-либо. Они жгли его, он цепенел от их огня. Они звали его. Иди ко мне, Джоби, и мы будем всегда вместе.

Джоби почувствовал, как ноги его задвигались, он сделал неуверенный шаг, покачнулся, ему захотелось броситься вперед, потому что он знал, что обещанное ему будет выполнено; что будет потом — не имело значения. Они все лгали ему, миссис Клэтт и множество других злобных языков, они ослепили его ложью, чтобы разлучить с Салли Энн. Но сейчас они не остановят его. Вместе они будут непобедимы, Салли Энн и он.

Он сделал уже три шага, когда дверь вдруг с шумом распахнулась, стукнувшись о стену, подхваченная ветром, разбила ее. Порыв ледяного ветра, сила стихии, от которой он качнулся, с усилием оторвал глаза от сверкающих зеленых огней, издал мучительный крик, крик от физической боли. И в этот миг он увидел другой силуэт, стоящий в дверном проеме, это был живой человек из плоти и крови, не просто очертание тени. Мальчик с прямыми волосами, с челкой, которые поднимались и трепетали на холодном ветру, заталкивающем его в зал. Он вцепился в косяк, чтобы не упасть, в ужасе озирался по сторонам.

— Элли, Элли Гуд!

На миг Джоби испугался, что это ловушка, какое-то отвратительное привидение, посланное, чтобы обмануть его, но этого мига было достаточно, чтобы нарушить чары, сбросить с него гипнотическое воздействие той, которая была большим злом, чем все предыдущие ведьмы Хоупа.

— Нет! — закричала Салли Энн, обернувшись.

— Не смотри ей в глаза, Джоби. Разве я не говорил тебе, что она — зло?

И тогда Джоби понял, что делать, чтобы побороть силу, которая чуть не уничтожила его. Он схватил гитару, прижал ее к себе. На него налетал ветер, все более яростный, сбивал его с ног, угрожая швырнуть со сцены, бросить вниз, куда ему было велено идти. Джоби рассердился, потому что теперь, когда он нашел в себе силу сопротивляться, они не давали ему пощады.

Он пел громко, хотя не слышал собственного голоса — его слова хватал ветер, швырял их прочь, разнося по всем углам зала. Он пел "Старый крест" — песню, которую обычно исполняли на вечерах музыки "кантри", и если там были танцы, то танцующие принимались под нее обниматься и целоваться, не обращая внимания на слова. Песня все равно им нравилась. Теперь же главное значение имели слова, сильный голос, поющий их, бросающий их в лицо наступающему злу.

Салли Энн оцепенела, отступила на шаг назад, на лице ее отразились смятение, гнев. Она завопила, шатаясь, пошла к Элли, выкрикивая непристойности, собираясь вцепиться в него.

Джоби испытал чувство вины, вспомнив, как той ночью перевернул распятие, плюнул на него; это была безмолвная мольба о прощении перед Богом, которого он не знал; он молился, чтобы Бог послал ему силу и спасение в этот час.

Салли Энн остановилась, вскрикнула, чуть не упала от ветра, хлеставшего по залу. Еще одно окно упало на пол, стекло разбилось. Она вся дрожала, словно дикий зверь, охотившийся в ночных джунглях и внезапно попавший в засаду, пытающийся бежать.

— Нет, ты не посмеешь, это невозможно! — хрипло прокричала она. Она схватилась за цепочку, висевшую у нее на шее, сорвала ее, подняла кверху амулет, стала качать его и раскручивать, словно мятник смерти, в котором отражались мерцающие огни. "Видишь, Джоби, это само проклятье, проклятье Хоупа, защита для того, кто носит его, несчастье для других. Будь со мной или умри. Умри, как умер Тимми Купер, как умерла Харриэт Блейк, как…

— Это не твой амулет, ты не сможешь пользоваться его силой, — закричал ей Джоби. — Ты украла его, и он больше не будет подчиняться тебе. Сила, которой он обладает — моя, и я отказываю тебе в ней! И будь ты проклята за свое воровство!

Вращающийся диск внезапно вырвался из пальцев Салли Энн, его подхватило мощным порывом ветра, словно сухой осенний лист, швырнуло о стену, бросило вниз. Он умер, превратившись в обыкновенную вещь, обреченную ржаветь в земле и быть навеки утерянным.

Салли Энн зашаталась, захохотала истерически, чуть не упала. Ветер хлестал по ней, бил, наказывая за поражение. Глаза ее светились тусклым зеленым светом, как будто огонь внутри нее начал гаснуть. У нее почти не осталось сил, и последние оставляли ее. Одна последняя отчаянная попытка: она выставила напоказ свое тело, бесстыдно раскинувшись, предлагая себя не только Джоби, но любому, кто захочет обладать ею. Она плакала, кричала, вся чувственность ее исчезла, она превратилась в обычную девушку-подростка, не такую красивую, как могло показаться на первый взгляд. И в этот миг Джоби понял, что она больше не возбуждает его, что Салли Энн ничего не значит для него. Если он и любил ее когда-то, то эта любовь умерла; он попытался вызвать у себя ненависть к ней, но почувствовал лишь жалость.

Ее лицо было искажено мукой, она испытывала теперь физическую боль. Она хватала себя за горло, как будто пыталась оторвать невидимые руки, которые душили ее. Губы Салли Энн шевелились, ветер развевал ее волосы, рвал их, словно бумажную гирлянду. Она пошатнулась и, взглянув на него в последний раз, упала. Впервые она просила его. Прошу тебя, Джоби, пощади меня, спаси от них, это все, о чем я прошу тебя.

Нет, Салли Энн, я не могу спасти тебя. Этой ночью ты все поставила на карту, и ты проиграла. На твоем месте мог бы быть я, и ты бы не пощадила меня. Это не в моей власти, проси спасения у себе подобных.

Он снова пел, слова возникали какими-то обрывками, баллады, которые он никогда не слышал и не знал, о безумии и о смерти, о том, как дьяволы Сатаны будут уничтожены, когда их победа будет близка. С грохотом отлетела еще часть крыши, еще одно окно упало и разбилось. Пол задрожал, сотрясая неподвижную обнаженную фигуру: как будто пытаясь оживить ее. Напрасно. Джоби увидел, что Элли пробивает себе дорогу к ступеням на сцену, что его отбрасывает назад, но он снова идет вперед, держась за перила, чтобы его не снесло ветром, оглядываясь на свернувшееся на полу тело, словно не веря своим глазам, ожидал, что Салли Энн поднимется и возобновит свою атаку на тех, кто встал у нее на пути. Но этого не произошло. Я говорил тебе, что она — зло, Джоби! Теперь ты веришь мне?

Он поднялся на сцену, пошел, шатаясь, вперед, стараясь найти защиту у того, чья сила была в голосе, чьим оружием были слова баллад, которые пели в Хоупе сотни лет назад, слова забытых песен, которые не мог заглушить даже ветер, завывающий в темной ночи.

Джоби почувствовал их присутствие, когда погасли огни, ощутил затхлый запах зла, знакомый по чулану и чердаку; он ненавидел их, но больше не боялся. Они не смели теперь тронуть ни его, ни Элли, который обхватил его за пояс; они просто дали выход своей злобе и отчаянию в какофонии воплей. Пусть их кричат, он смеялся над ними, пел им, и, наконец, шум затих к ветер прекратился.

Тишина и безмолвие, двое успокоившихся, оставшихся в живых людей. Они ожидали рассвета, чтобы уйти отсюда, не смея поверить в то, что они победили. Это могла быть последняя уловка темных сил, чтобы овладеть ими.

Рассвет. Мужчина и мальчик выбрались из-под обломков полуразрушенного ниссеновского барака, бледные и изможденные. Они сощурились от лучей раннего утреннего солнца. Они стояли, все еще не веря в то, что живы и невредимы, что они не утратили свои души.

— Гляди! — Джоби указал на церковь гитарой. — Посмотри на них, послушай, Элли.

— Это же галки! — мальчик посмотрел на него в замешательстве. — Они вернулись, Джоби, они опять выклевывают известь и ссорятся!

— И это самая чудесная музыка, которую я когда-либо слышал! — рассмеялся Джоби, — Думаю, что мы в конце концов победили, Элли.

— Куда мы идем, Джоби?

— Я точно не знаю, — Джоби обнял одной рукой Элли за плечи. — Но я знаю одно: мы пойдем по дороге, которая ведет прочь из Хоупа, и на этот раз мы не остановимся. Мы найдем себе место, здесь же для нас все равно ничего не осталось, — он улыбнулся. — Хоуп больше не нуждается в нас.

Они оба рассмеялись и пошли на восток, а ветер из Хоупа тихо дул им в спину.