Необратимость

Необратимость

Что-то пошло не так изначально. Неверные условия, неудобные обстоятельства, плохое расположение звёзд или, может быть, просто неудача.

Ничто - из ничего. Осязаемое плотское ничто. Ты - осязаем, и ты - ничто. Линии, потоки, текущие в никуда из ниоткуда.

Твоё детство - выцветшая сепия на потрёпанных фотоснимках. Ты помнишь дождь - как бы не силился вспомнить иное. В твоей космораме были картонные фигурки - и ничего кроме них.

И ещё - необратимость. Необратимые процессы сформировали твоё тело, экипаж, подскакивающий на ухабах, твою судьбу.

Монета может упасть орлом или решкой - но она никогда не упадёт двумя сторонами сразу.

--Мессир, рому?

Он всегда угадывает. Извечный спутник, хроникёр твоего падения. Он сидит напротив, у него растрёпанная шевелюра и серые, с чёрной каймой глаза. Две этих детали настолько выразительны, что всё остальное, вроде бы, и не важно.

Ординарец проштрафившегося полководца, слуга ссыльного лорда, последний ангел в услужении падшего бога.

Ром хорош, особенно хорош в жестяной кружке с обломанной ручкой в это сумрачное время года и в этих промозглых широтах.

--Сколько нам ещё, Уолтер?

--Мы только что проехали Пауткпилс, мессир. Ещё несколько часов.

Пейзаж по ту сторону замызганного стекла. Жилы, тоньше волоса, свитые в тугой клубок, раскручиваются, приводя экипаж в движение - бесшумно, так что слышен заупокойный свист ветра, шорох разъезженной дороги под колёсами, да скрип рессор.

Внутри тебя - тонкая пульсирующая линия, она светится призрачной бирюзой и вибрирует в такт чумной пляске здешних бореев.

Хитрая ловушка человеческой плоти содрогается от озноба.

Ты просишь ещё рому - и, минуты спустя, текстура полинялой обивки сидений становится чётче, сплетение истёршихся нитей обретает собственный глубинный смысл.

Твой спутник молчит. Он молчит почти всегда - в этом заключается высшая его ценность, помимо прочих достоинств, весьма и весьма примечательных.

Нити вдруг окрашиваются изнутри и приходят в движение, образуя узор, вдохновивший кого - на мандалы, кого - на хитросплетения ритуальных свастик. Твой спутник растворяется в буйстве движения и цвета, ты шагаешь вперёд, и начинается падение.

Где-то в прошлом есть неприметные развилки, превратившие тебя в то, что ты есть. Для тебя они - словно альбом с полинялыми снимками - где-то там, в сплетениях реализованных возможностей, осталась твоя человеческая сущность. Где-то там, глубоко в воплощённой необратимости, ты снова попал во власть мясной машины.

Навь встретила экипаж у заброшенного погоста - бесплотная, она легко проникла внутрь, проявившись обнажённой и простоволосой. Вперила в тебя блядоватый ведьмин взгляд и прошептала, не растворяя тонких бледных губ.

--Князь Зигмунд желает видеть тебя, артифекс, прямо на месте. На берегу Лютеш-моря.

Ты киваешь Уолтеру и он, зная тебя лучше, чем ты когда-либо сможешь познать себя сам, артикулирует, гортанно хрипя слова на чужом ему языке.

--Передай, нечистая, князю Зигмунду, что мессир будет в условленном месте.

Навь фыркает, демонстрирует на прощанье изъеденное тленом тело, и растворяется.

--Мессир, мы можем сократить путь.

--Хорошо. Отдай вознице нужные указания.

Возница - сплетение смолистых струн и лилового флёра - направляет экипаж к берегу северного моря. В окошко проникает свет недоброго подслеповатого солнца. Уолтер проводит по стеклу кончиками пальцев. Ты знаешь, что его загрубевшая кожа не чувствует ничего, но знаешь, при этом, что ему доставляет радость самое осознание прикосновения. Так же он ласкает распутных женщин в придорожных трактирах - факт, который не мог остаться незамеченным за годы совместных скитаний.

У каждого - свои маленькие странности. И ты подверженный влиянию своей - чужой! - плоти, тоже ищёшь плотского тепла. Но радостно тебе когда ты видишь тело, бьющееся в экстазе - маленькая человеческая радость, которую ты можешь доставить случайной знакомице; ни к чему не обязывающий кадрик, врезанный в ленту промозглого мирского бытия.

Но вот уже море рядом - свинцовая твердь, всё более детальная с каждой преодолённой экипажем милей. Суровая бездушная сила, воплощённая в водную стихию, неумолимо гонит когорты бурунов на штурм каменистых фьордов. Так похоже на тебя. И так хотелось бы тебе влиться в этот нечеловеческий холод, но тело твоё будет непременно уничтожено этим фатальным совокуплением. А ты слишком слился с его несовершенной природой, чтобы пережить столь разрушительный ритуал.

Место встречи - никак не обозначенное, но ты, кого иные комочки плоти именуют артифексом или же мессиром, знаешь, куда направить свой экипаж. И он останавливается в обширной долине, которую отступающий глетчер усыпал валунами в два человеческих роста. Сторожевые менгиры стоят в почётном карауле у разлившегося до горизонта свинцового моря. Низкие облака летят вдоль береговой линии и походят на марширующие по захваченному городу оккупационные войска.

Экипаж останавливается, и ты выходишь, подставляя своё лицо ветру, несущему с моря сырость, окрашенную йодом и чуть заметным гнилостным душком.

Князь Зигмунд уже здесь. Его свита, прибыла в полном составе: с чопорными придворными, с расфуфыренными фрейлинами, с полированной ратью в полных доспехах. Щиты и эполеты украшены геральдикой древнего рода, лица иных вельмож - застарелым сифилисом.

Пестрые пятна, вписанные безумным художником в леденящий пейзаж. Чуждые. Чужие.

Князь Зигмунд - самое яркое и самое безумное пятно. Он смотрит на воду, на камни и на безжизненную землю, как на безродную дворнягу, случаем забредшую на королевский бал.

--Артифекс,-- произносит он хрипловатым высокомерным тенором,-- я надеюсь, что вы знаете, что мне от вас нужно.

Ты молча киваешь. Ты и твои спутники - чёрное пятно. Что-то чего не должно было быть, но что произошло. Необратимость во плоти.

--В таком случае, я попрошу приступить,-- вновь звучит голос человека, не приученного просить и, обращаясь к придворной своре,-- дамы и господа, сейчас в этом печальном краю возникнет подлинная драгоценность, призванная украсить наше величие.

--Уолтер, принеси мою трость.

--Хорошо, мессир,-- отвечает твой спутник, ныряет в экипаж и вскоре возвращается с требуемым инструментом.

Трость тяжела даже на вид. Набалдашник, украшенный серебряным ликом Той Самой, тускло переливается в скупом свете предзакатного солнца. Ты проводишь заострённым наконечником трости обширный прямоугольник - под размер будущего творения - и просишь собравшуюся челядь покинуть отмеченные пределы.

Разномастная толпа нехотя расступается. Ты садишься на камни и смотришь в небо. Облака ускоряют своё движение. Шёпот прилива становится нервным скрипом.

Недовольное шуршание толпы превращается в скрежещущий визг.

Солнце зловеще кренится.

И ничего более. Но вот очерченные тобой границы обрастают мерцающими призрачными стенами. Движение внутри - танец призраков, кабуки в стране глухих. Призрак растёт ввысь, от него явственно веет холодом. И с каждым вдохом он твердеет, превращаясь в величественный замок.

Солнце ещё висит над горизонтом, когда всё готово - и огни призывают хозяев к пышному праздничному столу. Цветные пятна ликуют. Дамы вожделенно смотрят в твою сторону - но они смотрят в глаза тысячелетнего льда.

Князь Зигмунд жмёт твою руку и не видит, как глетчер несёт сквозь твою бесцветную радужку камни и кости доисторических животных.

Потом карнавальные комочки расфуфыренной плоти скрываются в замке, а ты всё стоишь и смотришь на свои творения.

На свет в окнах, на башни, на стрельчатые арки и забавных, совсем не злых горгулий.

На мясные игрушки, кривляющиеся в многократных "балансе" под заводные мотивы придворного оркестра.

На землю, неприглядную и неживую, но такую по-сыновьи милую.

На море, любимое холодное море.

На собственные руки, облачённые в чёрные кожаные перчатки.

--Мессир, вы не дадите ему шанса?

--Зачем? Он пообещал мне своё сердце, но он ни за что его не отдаст. Князь слишком привязан к своей плоти, чтобы платить по таким счетам.

--И что дальше?

--Дальше я назначу ему иную плату.

Ты идёшь прямо на каменную стену замка. И замок исчезает за миг до того, как ты достигаешь его вычурной твердыни.

--Уолтер, заряди экипаж - мы скоро выдвигаемся.

Монета падает либо орлом, либо решкой. Упасть двумя сторонами сразу она не в силах - как и ты не в силах разрушить собственное творение. Поэтому ты создаёшь для князя Зигмунда и его прислуги целый мир - в котором будут лишь его замок, каменистое побережье и свинцовое море. А ещё, небо цвета бычьей крови и твой смех беспрерывно льющийся с этих небес. И запасы провианта - чтобы хватило времени сойти с ума.

Море играет у твоих ног словно ласковый щенок. Оно лижет твои руки - перчатки лежат на камнях подобно выброшенному на берег невиданному существу из глубин. Твоему телу вдруг становится тяжело дышать, твои глаза слезятся. Тебе приятнее думать, что это - от холодного порывистого ветра.

--Мессир, экипаж готов.

--Хорошо Уолтер. Я уже подымаюсь.