Глава 6

– Говоришь, просто попросил? – Михась чешет ужаленную руку и недоверчиво щурится на Серого.

Серый отводит взгляд и кривит рот в нервной усмешке. Он, наивный семнадцатилетний мальчик, думал, что Зет все обставит по-человечески: придет вместе со своим братом, принесет рой в какой-нибудь таре, поздоровается, попьет чаю… Он даже сказал Михасю. Они три часа после ужина готовили улья, но ни Юфим, ни Зет не пришли. Разочарованный Михась лег спать, а утром их всех разбудил его вопль. Вопль ужаленного во все места человека, который обрел свое счастье.

И теперь они стоят у окна и смотрят, как из хозяйской рощи летит рой и заселяется на соседский участок, на пасеку. Михась трясет опухшей рукой. Верочка поглаживает живот. Мама с Прапором хмуро переглядываются. Олеся испуганно жмется в угол – насекомые ей не нравятся. Серый смущенно ковыряет пальцем подоконник. Один Тимур в восторге.

– Так… Гипноз – это понятно, – говорит Прапор. – Попросил у хозяев пчел – это тоже понятно. Пчелы были в хозяйской роще – это тоже укладывается в рамки… Но как, черт возьми, эти двое послали пчел сюда?!

– Подкрались ночью и обрызгали улья каким-нибудь особо пахучим сиропом? – предполагает Верочка. – Ведь уже не проверить.

Мама согласно кивает. Открывать и проверять ящики в разгар заселения пчел никто из них не собирается.

– Но зачем мистификация? – удивляется Прапор.

Тимур звонко смеется:

– А просто так, чисто поржать! – и хитро косится на Серого.

Серый рассматривает подоконник и молчит, не мешая придумывать объяснения, потому что – а что говорить? Он сам ничего не знает. Догадки к делу не пришьешь. И так вчера никто не поверил в историю про воронью стаю. Олеся вообще обиделась непонятно на что. Куда уж им рассказывать про исполнение в прямом смысле любых просьб?

– Ну, как бы там ни было, а теперь у нас есть пчелы! И теперь они будут давать мед! – Михась радостно потирает руки. – Олесечка, милая, не переживай, улья будут стоять далеко, в соседнем огороде. Как только пчелы уснут, мы их перетащим.

– Какая разница? – капризно морщится Олеся. – Они все равно будут кусаться, а у меня аллергия!

– Не будут, – отмахивается Михась. – Они не полетят сюда, тут же нечего есть! Они на луг полетят и в рощу, к цветам, за нектаром. Главное, сегодня их не раздражать и к ульям не подходить. Пусть привыкнут к жилью.

Олеся надувается, достает из шкафчика аптечку и мрачно рассовывает по карманам антигистаминные средства. Серый чувствует укол совести. Он понятия не имел, что у нее аллергия на пчелиные укусы. Но просьбу назад не переиграть – пчелы уже прилетели, и остальные чуть не прыгают от радости. Серый украдкой любуется Верочкой и вздыхает. Чужая проблема вылетает из головы от одного взгляда на ее сияющее лицо. Улыбка Верочки определенно ценнее какой-то там Олеси. Пусть за нее у Тимура голова болит. В конце концов, Олеся ему нравится, а не Серому.

В тот день они только выпускают кур в загон да провожают Глашу к пруду на выпас, попутно накосив еще травы. Впрочем, в доме тоже скучать не приходится – дел целое море. Например, нужно подшить найденную одежду. Машинок нет, приходится делать это вручную. Не присоединяется только Прапор – он находит столярные инструменты, обустраивает себе мастерскую и на пробу выстругивает подставку для книг. Тимур первым откладывает шитье, торжественно выносит в гостиную виолончель и ставит на пахнущий стружкой подарок тетрадку с нотами.

– Все три года с собой носил! – хвастается он, делая вид, что обращается к Серому, но его взгляд предательски косит на сидящую в углу Олесю. Тимур оглаживает страницы и добавляет пафосным тоном: – Ведь это наше великое наследие. Мы обязаны его сохранить и передать знание следующим поколениям. Классика облагораживает душу!

Серый кивает, изо всех сил стараясь сохранить серьезный вид. Мама и Верочка переглядываются с хитрыми улыбками, но молчат и кивают.

Музыка играет долго. Несколько раз Тимур сбивается, начинает заново, но все равно у него получается очень красиво. Верочка мечтательно улыбается, и она такая красивая и домашняя с шитьем в руках, что у Серого не получается не смотреть на нее. Но Верочке не до семнадцатилетнего мальчишки – она улыбается мужу, и от их переглядываний Серому становится грустно.

– Всё, концерт окончен! – командует Михась в какой-то момент. – Цветы закрылись, пчелы уснули. Можно переносить улья!

Смычок с недовольным взвизгом соскальзывает со струн.

– Чур, без меня! – быстро говорит Тимур и тычет пальцем в сторону Серого. – Пусть он идет!

Михась хмурится.

– Вообще-то я всех мужиков зову. И тебя тоже. Или ты хочешь, чтобы Олесю закусали? У нее аллергия, ты помнишь?

– Я занят! У меня Чайковский, – безапелляционно заявляет Тимур и, надменно вздернув нос, вновь отворачивается к нотам.

– Да, он занят! – вскидывается Олеся, на секунду отрываясь от своих брюк.

– Пусть остается! – поддакивает мама.

Михася их единодушие не устраивает. Причем до такой степени, что лицо краснеет от гнева, а изо рта выливается поток отборной брани. Почему вдруг безобидное нежелание вызывает такую бурную реакцию, Серый не понимает, но то, что Михась готов расколотить что-нибудь, видно невооруженным взглядом. А Тимур не собирается уступать и смотрит со своей фирменной наглой ухмылкой, чем подливает масла в огонь.

– Пусть играет, правда, – быстро говорит Серый. – Под музыку интереснее же таскать. И дамам нравится.

– Нравится, нравится. Пусть останется, – кивает Верочка и, сложив губки бантиком, жалобно смотрит на мужа. Тот захлопывает рот и тяжело дышит. Видимо, отказать беременной жене ему не позволяет совесть. Но сдерживать ярость Михасю нелегко – его руки сжимаются в кулаки, а глаза белеют.

Серому даже хочется отступить на пару шагов. Михась выглядит так, словно мечтает разорвать Тимура.

– Миша, отставить! – вмешивается Прапор и чуть ли не выталкивает его в коридор. – Давай, успокаивайся. Пусть Тимка играет. Что, мы без него не справимся? Мы не безрукие инвалиды и не старики! А Верочка порадуется, ей полезно классику слушать. Говорят, от классики рождаются умные дети. Ты же не откажешь жене, в самом деле?

– Нет, – бормочет Михась и глубоко дышит, беря себя в руки. – Верочке – ни в чем не откажу.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно заключает Прапор и машет Серому рукой. – А ты быстро за нами!

– Тимур, сыграешь вальс? – спрашивает мама.

– Не вопрос!

Довольный Тимур переворачивает страницу, и под смутно знакомую мелодию Серый с Прапором и Михасем идут таскать улья на другой конец улицы, в заросший сад того самого дома, который разделен границей пополам. Этот дом не подходит для жизни, но зато у него сохранилась бытовка, у забора растут роскошные кусты акации, а весь огород порос полевыми цветами. И все это великолепие находится достаточно далеко от их дома. Пчелы не будут залетать к ним во двор, а значит, не покусают Олесю.

Ящики тяжелые, переносить их нужно плавно и осторожно, чтобы не открывались отверстия. С Тимуром они бы справились быстрее, но он занят, и времени и сил уходит гораздо больше.

Да еще Михась снова заводится, едва ступает за порог:

– Виолончель у него! Чайковский, видите ли! Лапки, в царя мать! Ну я его…

– Михась, сосредоточься на ульях, – строго говорит Прапор. – Ты сейчас пчел растрясешь.

– Нет, Прапор, ты же видел, как он нос задрал! Будут мне тут всякие малолетки указывать…

– Михась, ты поставишь его на место потом, – отрезает Прапор. – А пока пусть сидит и радует девочек. Девочкам надо радоваться. Да?

– Да, конечно. Девочкам надо радоваться. Их пугать нельзя, – соглашается Михась и замолкает, глубоко вздохнув.

Серый сопит и не спорит, хотя считает, что Тимур заслужил свободный вечер в компании любимого инструмента и Олеси. Олесе явно нравится его музыка. Чем еще завоевать сердце этой королевны, если не Чайковским?

Когда последний улей встает на новое место, Серый, Прапор и Михась садятся на землю и долго дышат. К ним летит дымчатое облако рыжей хмари, останавливается у черной крапивы, густеет, становясь похожим на водную гладь, и бессильно скользит вдоль невидимой стены в сторону деревни. Серый не двигается с места и наблюдает за явлением почти с академическим интересом.

– Все-таки странное это место… – задумчиво говорит Прапор и наклоняется к черной траве. Та в сумерках утрачивает голубоватый отблеск и приобретает неопределенный, серовато-пурпурно-синий цвет. – Может, хмарь отпугивает эта трава?

– Но у ворот-то она не растет, – возражает Михась.

– Может, близнецы ее выкосили, а для хмари достаточно корней? – предполагает Прапор.

Михась срывает один листок, нюхает его и рассматривает стебель.

– На запах и вид – крапива как крапива, только черная…

– Ты ее еще пожуй, – насмешливо предлагает Прапор.

– Ага, счас! – Михась тут же отшатывается и выбрасывает листок. – Чтобы у меня потом копыта выросли? Хотя… – по его губам пробегает нехорошая ухмылка. – Накормлю Тимура и посмотрю, что будет.

– Отрадно видеть вас такими веселыми, – раздается негромкий голос позади.

Серый подскакивает от неожиданности. Прапор отпрыгивает на добрых два шага. Михась же, наоборот, подрывается навстречу звуку, выхватывая нож. Но это всего лишь Зет. По своему обыкновению, он подкрался незаметно и неслышно и теперь с пакостной улыбкой любуется их испугом. На нож – ноль внимания.

– Здравствуйте, Зет Геркевич, – остывая, буркает Михась и прячет оружие обратно в карман своих военных штанов.

– Вы так больше не подкрадывайтесь, а то мы и метнуть можем, – выдыхает Прапор.

– И даже попасть, – добавляет Михась.

– О, если вы в меня попадете, мой брат пожмет вам руку, – безмятежно говорит Зет.

– Юфим Ксеньевич? – изумляется Серый.

– Нет, у нас есть и другие братья, – отмахивается Зет. – Сергей Алексеевич, ваша просьба исполнена, я жду благодарности.

Серый растерянно хлопает глазами.

– Э-э… Спасибо?

Зет цокает языком.

– Какая досада, этого недостаточно!

– Чего? – возмущается Михась, и его рука вновь ползет к ножу. – Недостаточно? А чего будет достаточно?

– Кстати, как вы прислали пчел? – спохватывается Прапор.

Но Зет смотрит только на Серого и снисходительно ждет.

– Я не знаю, как вас благодарить, – признается Серый, стараясь не показывать, как ему неуютно от неподвижного опасного взгляда. У него вновь звенит в ушах и ведет голову, а мир становится ярче и красивее. Судя по тому, как Михась застывает, забыв про нож, а Прапор старательно отворачивается от Зета и трет уши, не у него одного. – Может, вам нужна какая-то помощь? Я готов, честно.

– Хорошо, – почти напевает Зет: – Тогда сейчас вы пойдете со мной, Сергей Алексеевич. Не волнуйтесь, работа не займет много времени. Мое гостеприимство не выдержит дольше суток. Прошу за мной, Сергей Алексеевич, – и небрежно бросает для Михася и Прапора: – Вам же до свидания.

Он спокойно, не оглядываясь, идет в сумеречную рощу, абсолютно уверенный в том, что Серый пойдет за ним, а Прапор и Михась не остановят. Серый идет, чувствуя себя как та сказочная девочка, которая бегала за кроликом. Кажется, ее звали Алиса?

Под ногами шуршит трава, хрустят ветки. Ноги не заплетаются лишь потому, что тело ощущается очень легким и эфемерным. От ароматного лесного воздуха, от стрекотания кузнечиков и сумеречной прохлады Серый сам себе кажется воздушным шариком. Лишь Зет, твердый, несгибаемый и сказочный, удерживает его от полета в небо.

Они огибают пруд, в котором сияет Млечный Путь. Серый смотрит на небо и пьяно хихикает.

– Это кажущееся отражение кажущейся луны…

– Что? – оборачивается Зет. Он улыбается.

– Отражение… – Серый тыкает пальцем в воду. – И небо. Они не совпадают.

Зет смотрит и, хмыкнув, идет дальше.

– Отчего же они должны?

– Ну… Так было всегда? – неуверенно говорит Серый.

Всегда… Это слишком далеко и непонятно. Он пытается вспомнить, откуда знает о законе отражений, но в голове стоят тьма и туман, словно до Зета и Юфима ничего не существовало.

– Так было до сошествия хмари. Сейчас же все смешалось, и мы вновь начинаем с самого начала, – следует ответ.

Серый ничего не понимает, но ему и не надо. Волшебная роща расступается, и они вспархивают на крыльцо усадьбы. Дверь перед ними открывается сама собой, на потолке вспыхивает тусклый желтый свет. Хрустальная люстра окунает холл в игру странных бликов и теней. Серый делает несколько шагов по шахматному полу и замирает. Усадьба все та же, но он не помнит ни широкой лестницы на второй этаж, ни этой черно-белой плитки на полу, ни вот этого лазурного цвета стен.

Юфим встречает их на самом верху лестницы, держась за перила. Он в шелковой пижаме и небрежно распахнутом восточном халате. Лицо, все еще нездорово бледное, при появлении Зета освещает слабая улыбка.

– Вернулся…

Зет поднимает взгляд и кивает:

– Вернулся.

Юфим отпускает перила, делает шаг навстречу и, досадливо поморщившись, опускается на ступеньки.

– Юфим Ксеньевич, вы же еще слабы! Зачем встали? – Зет тут же забывает о Сером и, взлетев по лестнице, поднимает близнеца под локти.

Тот закидывает руки ему за шею, тычется носом в плечо, как щенок, и затихает со счастливым вздохом:

– Без вас время тянулось с бесконечностью тартаровых мук, Зет Геркевич.

Зет поддерживает его за пояс и гладит по светлым волосам. Сцена невероятно смущающая, почти интимная. Чувствуя, как загораются щеки, Серый отводит взгляд. В грудь колет тоска по Вадику. Они тоже были близки, но никогда не обнимались вот так открыто, как эти близнецы. А теперь при взгляде на них кажется, что он чего-то не додал, не договорил… Воспоминание о брате даже на мгновение вышибает из ощущения невесомости, но оно опять возвращается, стоит только Зету кивнуть Серому через плечо и повести Юфима в глубину второго этажа.

Серый идет за ними сквозь длинные, почти бесконечные лабиринты коридоров. В одурманенном разуме бьется лишь одна мысль: «Это из-за непослушных ног или дом на самом деле внутри больше, чем снаружи?»

Наконец, на очередном повороте близнецы толкают резную дверь и заходят внутрь комнаты. Нет, это не комната – хозяйские покои. Иначе назвать эту сдержанную дворянскую роскошь просто нельзя.

С помощью брата Юфим опускается на широкую постель, откидывается на пуховые подушки и только сейчас обращает внимание на Серого, который топчется у порога, не зная, куда себя деть.

– Сергей Алексеевич? Что вы здесь делаете?

– Я исполнил его просьбу. Он просил не для себя, – вместо Серого отвечает Зет, присев на край постели. – Теперь он должен нас отблагодарить.

– Вот как, – Юфим мягко улыбается и, наклонив голову набок, протягивает Серому руку. – Тогда идите ко мне.

У хозяев очень добрые улыбки и открытые одинаковые лица. Дурное предчувствие взвывает внутри пожарной сиреной. Серому хочется убежать из усадьбы, не спрашивая ни о чем, но непослушное легкое тело идет по начищенному паркету и протягивает руку навстречу. Мягкие ледяные, словно высеченные из мрамора пальцы Юфима переплетаются с его – и Серого прошибает бесконечный, почти хтонический ужас. Ему хочется вырвать руку и удрать, но загадочное колдовство сильнее. Серый даже улыбается.

– Теплый… – шепчет Юфим и тянет к себе.

Серый послушно присаживается на кровать и понимает, что все это время он не мог рассмотреть лиц близнецов: ни формы носа, ни губ, ни линию бровей – ни единой черты, даже цвета глаз! А теперь с глаз словно упали шоры. Красота близнецов яркая, словно бы нерусская, навевающая мысли о гигантских храмовых колоннах, ласковом море и белых хитонах. Глаза Юфима вспыхивают электрическими огнями, в лицо бьет запах озона и сырости.

Серый сжимается, зажмуривается…

В следующее мгновение его обнимают теплое одеяло и яркий день. В приоткрытое окно летит птичий щебет, а солнечный свет играет в полупрозрачном тюле. Серый приподнимается, понимает, что лежит в комнате гостевого крыла. После секундного ступора он заворачивается в халат и бредет в уборную.

У него нигде ничего не болит, на коже нет никаких следов. В памяти пусто до звона. Состояние очень странное, словно из него вытащили все кости, заменив их стеклом. Серый осматривает руки, живот, прислушивается к телу, опасаясь худшего. Но никаких признаков того, что близнецы использовали его самым древним и позорным способом, нет. Серый просто чувствует себя хрупким и тонким до такой степени, что страшно шевелиться. Он кое-как добирается до раковины, пускает воду, долго-долго умывается, пытаясь убрать одурь, но ничего не получается. В конце концов Серый бросает попытки, поднимает взгляд на зеркало и цепенеет.

Это кто угодно, но не он, не тот мальчишка, которого во дворе назвали Серым. Этот совсем не серый. Из затейливой рамы на него смотрят огромные, не по-человечески серебряные глаза в обрамлении белых и черных прядей. Родного пепельно-русого почти нет.

Следует, наверное, закричать, найти близнецов и потребовать ответа. Но сознание больше занимает другой вопрос: как показаться маме в таком виде?

Серый прикусывает губу до крови, когда серебряные глаза – у него никогда не было таких глаз! Не бывает у человека таких радужек! – наполняются слезами. Слезы нормальные: прозрачные и соленые.

В отчаянной надежде, что это сон, Серый хватает с полочки безопасную бритву и режет пальцы. Боль все та же. Кровь по-прежнему есть и красная. Это успокаивает. Что бы ни сделали эти существа, которые выдают себя за близнецов, Серый все еще человек. Почему-то он уверен, что кровь, слезы и боль принадлежат только людям.

Серый приводит себя в порядок, выходит. В комнате на стуле его встречает вычищенная и выглаженная одежда, хотя еще пять минут назад там не было ничего. Серый перебарывает порыв крикнуть «Кто здесь?» и переодевается, чувствуя себя купцом из сказки об аленьком цветочке.

Путь в столовую лежит через знакомую портретную галерею. В прошлый раз Серый не успел посмотреть картины, но, когда встречу с близнецами хочется оттянуть как можно дальше, самое время для любования.

Загрузка...