Немезида ночного ангела

Глава 3 Наперегонки с амнистией

Я липну к стене самой высокой башни лорда Рефа'има, прячусь под рядом зарешеченных окон и жду, когда стражник уйдет.

Дело я уже провалил. Нужно было все бросить в тот же миг, когда мальчишка сказал слова «ночной ангел». И уж точно, когда он назвал меня Кайларом Стерном. Ничто не мешает мне подождать и завершить работенку через месяц, или через шесть месяцев, или через пару лет.

Ничего, кроме указа верховного короля.

Черный ка'кари покрывает мою кожу, не дает магам засечь меня. Он говорил, что может скрыть меня либо от обычного зрения, либо от магического, но не от того и другого сразу. Хотя ка'кари мог и соврать, чтобы усложнить мне жизнь.

~– Я? Соврать?~

Памятуя о магах, я сделал свой выбор. Поэтому теперь прячусь по темным углам, изредка поглядываю на стражника в окне и на небо.

Розовые пальчики рассвета уже почесывают горизонту спинку.

Если я скажу, что пришел сюда убить кое-кого ради моего друга – верховного короля, – вы решите, что вам все понятно. Но все намного запутаннее. И сложнее. Я рассчитываю убить кое-кого без его приказа, возможно, даже вопреки его воле, и при этом провернуть все так, чтобы король остался моим другом.

Если я убью в этой усадьбе только одно чудовище, то Логан, наверное, меня простит. Но если я перебью дюжину человек, – неважно, заслуживают они того или нет, – то он отвернется от меня. Более того, он, наверное, пришлет своих людей, чтобы те арестовали меня, а потом казнит.

Сможет ли он казнить своего лучшего друга?

Скажем так, я достоверно знаю, что сможет.

Я все еще могу уйти. В каком-то смысле, у меня в запасе целая вечность.

У жестоких людей всегда много врагов, и никто не может всю жизнь оставаться начеку. Рано или поздно будущие мертвецы теряют терпение. На время они окапываются в своих убежищах, но затем им становится скучно, они решают, что опасность миновала, и выходят на свет.

Тогда-то мой учитель и наносит смертельный удар. Он поступает по уму. Мне следовало бы сделать так же.

Но если я завершу дело сейчас, до наступления утра, король, пожалуй, меня еще простит. Если я завершу дело ночью, то смогу убедительно притвориться, будто знать не знал о его большой амнистии. Я даже обогнал гонцов, чтобы прибыть сюда первым. Но едва наступит утро, глашатаи объявят королевский указ.

Впрочем, я здесь по другой причине, и мы оба это знаем, – верно, граф Дрейк?

На самом деле я просто не могу оставить все как есть. Спасать моих приемных сестер уже поздно. Но не поздно за них отомстить.

Точнее, свершить правосудие.

Одной рукой я тру глаза. Несколько месяцев, что прошли со дня битвы в Черном Кургане, у меня не получалось хорошенько выспаться, а за последние сутки я и вовсе не сомкнул глаз. Это нехорошо. Мой талант не сможет компенсировать замедленные рефлексы и притупленный рассудок.

Стражник наконец уходит. Я смотрю на оконную решетку. Ка'кари может поглотить небольшие кусочки стали и прогрызть прутья, но сила и так уже переполняет его. Насыщать его дальше – все равно что лить масло в полную лампу. Излишки масла просто выльются наружу, а когда имеешь дело с огнем, это может быть опасно. Иначе говоря, если мой ка'кари начнет перегрызать прутья, вокруг нас вспыхнет пламя, видимое как обычным, так и магическим зрением.

Я бросаю взгляд вниз, во двор. Его патрулирует очередной маг, любезно выдавший свою школу тем, что облачился в синюю мантию. Я могу направить магию внутрь себя, чтобы укрепить мускулы и совершить незаметный прыжок, но любые действия вовне будут равносильны размахиванию факелом в темноте. Возможно, если я прыгну достаточно быстро, маг меня не заметит. Если дождусь, когда он повернется ко мне спиной…

Нет, такой риск не оправдан. Если не он, то заметит кто-нибудь другой.

Я подтягиваюсь и заглядываю в окно. Стражник все еще шагает прочь, идет к противоположному окну, у которого стоит другой часовой. Если второй повернется, когда я полезу по решетке, то мне несдобровать.

Вокруг слишком много глаз, которые могут быть направлены в мою сторону, и даже крошечного невезения хватит, чтобы меня заметили.

Придется рискнуть. Вперед.

Я ощущаю покалывание в кончиках пальцев – это ка'кари впитывает влагу и жир, чтобы мои руки не соскальзывали. Как я уже говорил, он здорово помогает, когда хочет.

Башню венчает плоская крыша, выступающий карниз которой подпирают скульптурные кронштейны. Магией пользоваться нельзя, рядом окна, сверху карниз – все это означает, что мне придется положиться на ловкость и скорость. Я вновь благодарю судьбу за те годы, что провел без таланта. Пытаясь сравняться в мастерстве с учителем, мне пришлось научиться хорошо лазать.

Вот только в те годы я неоднократно срывался и повисал на страхующей веревке… притом, что ни разу не пытался провернуть таких же безумных затей. А ведь сегодня никакая веревка меня не подхватит.

Я мысленно представляю, что должен сделать: быстро взбежать по стене, оттолкнуться от нее, извернуться в воздухе, ухватиться за горгулью под карнизом, по инерции сделать мах вперед и обратным сальто приземлиться на крышу.

Все же просто, верно? У меня получится.

Я точно расшибусь.

Заглянув внутрь, я замечаю, как первый стражник тычет большим пальцем в сторону моего окна. Второй поворачивает голову, кивает. Еще секунда, и один из них пойдет в мою сторону.

Пора!

Помогая себе талантом, я подтягиваюсь на подоконник и, перебирая руками и ногами по прутьям, взлетаю по решетке, как по лестнице. Затем отворачиваюсь от стены и, оттолкнувшись, прыгаю в пустоту.

На кратчайший миг мое тело отрывается от опоры и касается только воздуха. Я изворачиваюсь, затем мои ладони шлепаются на круглые, выпученные глаза горгульи, выточенной на кронштейне. Я делаю мах вперед, как гимнаст на перекладине, и стараюсь качнуться достаточно сильно, чтобы провернуться обратно к башне.

Но когда я, изо всех сил подтянувшись, устремляюсь вверх, один каменный глаз отрывается и остается в моей руке, сбив мне траекторию.

Мое тело поднимается недостаточно высоко и отлетает недостаточно далеко назад, чтобы оказаться над крышей целиком.

Завершая сальто, я ударяюсь о крышу не стопами, а коленями, и лишь чудом не промахиваюсь мимо края. Почти сразу же инерция иссякает, и мое тело оказывается в той головокружительной точке прыжка, когда подъем прекращается.

Мой центр тяжести при этом все еще находится за краем крыши.

Я расставляю руки пошире, тянусь к зубцам по обе стороны от меня, но они слишком далеко. Теперь я точно упаду.

Рывком расставив ноги в шпагате, я цепляюсь одной стопой за зубец… и почти всем весом наваливаюсь на собственную промежность.

Ухватиться мне не за что, и я соскальзываю вниз.

Не падаю я лишь потому, что успеваю зацепиться рукой за край крыши и сунуть вторую вытянутую ногу в пасть горгульи, которая слегка торчит из-под карниза.

Несколько секунд я едва могу пошевелиться, даже дышать стало тяжело. Боль от удара по яйцам – загадочная штука. Но ее можно научиться терпеть и превозмогать.

Попробуете угадать, как мой наставник учил меня не обращать внимания на такую боль?

Валяйте, гадайте, потому что рассказывать я об этом не стану.

Благодаря таланту висеть на холодной, шершавой стене, цепляясь за нее пальцами одной руки и стоя на носочке, становится не то чтобы просто, но хотя бы возможно. Я собираюсь с силами, затем подпрыгиваю на носке, чтобы ухватиться за край второй рукой. Теперь остается лишь подтянуться и надеяться, что кромка башни выдержит мой вес.

Она выдерживает. Я шлепаюсь на крышу, а затем откатываюсь от края. Наконец-то я в безопасности. Теперь можно спокойно лечь на бок и свернуться калачиком, как и подобает взрослому мужчине.

~– Надо же, как тебе повезло!~

– Повезло? – сипло выдавливаю я.

~– Глаз, который ты оторвал у горгульи, упал в кусты, а стражник в тот момент был далеко и ничего не услышал.~

В ответ я могу лишь застонать. «Да уж, я везунчик».

Я едва успеваю подняться, отряхнуть руки и одежду, как слышу внизу чей-то крик:

– Стерн! Кайлар Стерн, я знаю, что ты здесь!

Понимая, что какой-нибудь арбалетчик или маг только и ждут, когда где-нибудь покажется моя голова, я приближаюсь к краю осторожно – но кричавший вовсе не поджидает меня в засаде. Он стоит на крытой террасе почти прямо подо мной. Не сомневаюсь, это сам лорд Рефа'им. Скорее всего, он окружен со всех сторон телохранителями, и те вряд ли рады, что их господин вышел наружу. Маги тоже поблизости – я вижу, как из-под навеса террасы разлетаются маленькие разноцветные шарики света, как они вращаются, ныряют в тени, ищут меня.

Сейчас он скажет, чтобы я перестал прятаться и сразился с ним как мужчина.

– Стерн! – снова кричит он. Затем его голос становится тише, но я все равно без труда слышу каждое слово. Такие голоса, как у него, разносятся хорошо и далеко. – Ты думаешь, будто знаешь, чем все закончится. Ты ошибаешься.

Сияющие шарики еще раз проносятся по двору, затем исчезают. Я слышу, как захлопывается дверь и как запоры – обычные и колдовские – с громким скрипом встают на место.

«Это я-то ошибаюсь? – думаю я, веля черному ка'кари стечься в мою ладонь. – Что ж, скоро увидим».

Я встаю. Теперь громада башни заслоняет магию ка'кари от тех, кто остался внизу, поэтому я просто даю ему прогрызть замок на двери.

После этого я несколько секунд собираю волю в кулак, готовлюсь к омерзительному делу, которое мне предстоит совершить.

Ответственность за случившееся лежит на мне, и только на мне. Вина моя неизмерима, неизбывна, неописуема… но, в отличие от ответственности, ее делят со мной другие. Граф Дрейк, вы и ваша семья пригласили меня в свой дом, приняли как родного сына. И это из-за меня погибла моя сестра. Но не я сбросил ее с того балкона. Не я осквернил ее тело. Я не могу наказать самого себя, но кое-кто сегодня поплатится за случившееся.

Чтобы дверные петли не заскрипели, я оборачиваю их воздушными магическими узорами, а затем проскальзываю внутрь, готовый убивать.

Глава 4 Прилежное чудовище

Казалось бы, зачем карабкаться на самый верх самой высокой башни, если затем все равно придется спускаться в самый низ, к надежно охраняемому погребу? Тем более если в башне столько узких проходов, что удержать ее смогут любые дисциплинированные бойцы, не говоря уже о магах.

Лорд Рефа'им разместил отряды стражи через этаж. Они стерегут все подходы к его внутреннему убежищу. По меньшей мере пять отрядов состоят из стражника в паре с чародеем.

Странно, что какому-то новоявленному лорду, возникшему неизвестно откуда, служит столько магов. И все они, маги и стражники, теперь начеку. Видать, мало этому человеку богатства; он еще умен, осторожен и не хочет умирать.

Ну да ничего. Охрана лорда Рефа'има не будет помехой. Я же мокрушник. То есть первоклассный убийца, который может пройти сквозь стены, убить кого захочет и исчезнуть прежде, чем тело упадет на пол. Верно?

Ах да. Вы ведь когда-то и сами нанимали мокрушников, пока не приняли меня в семью, не так ли, лорд Дрейк? Пока не изменились.

С узкой центральной лестницы, что поднимается к покоям на верхнем этаже башни, ведут две двери: вход для слуг и вход пороскошнее, для лорда и его гостей. Здесь я ненадолго задерживаюсь во тьме, гадаю, насколько гулко будут слышны мои шаги на каменной винтовой лестнице.

Я мало что знаю о лорде Рефа'име, зато многое знаю о Сенарии. Я вырос в трущобах, но здешняя придворная жизнь ненамного чище и настолько же порочна. В Сенарию не приезжают те, кто не готов запачкать руки. А те, кто приехал, точно не смогут внезапно разбогатеть, если только они не умеют очень хорошо вести очень плохие дела.

Можете назвать меня циником, но я готов поспорить, что совесть у лорда Рефа'има нечиста.

Хотя вряд ли у него вообще есть совесть… ну да вы меня поняли.

Этажом ниже располагается что-то вроде гостиной, разделенной на две части высокими книжными шкафами. Окна есть на обеих половинах; большие, из них открывается прекрасный вид на город. Карабкаясь наверх, я видел, что гостиную стерегут стражник и чародей, но кое-чего все же не заметил: винтовая лестница, спустившись на этот этаж, не ведет дальше вниз; она обрывается на одной стороне гостиной, а на противоположной стороне начинается уже другая лестница.

Такой градус паранойи просто раздражает. Если ваши враги заняли весь замок, кроме самого верхнего этажа хозяйской башни, то вы уже проиграли. Впрочем, это досадное препятствие, скорее всего, означает, что я прав.

Я не убил мальчишку, который показал мне путь в усадьбу, вовсе не из доброты. А потому что я циничен. Перед делом у меня не хватило времени на тщательную разведку, поэтому я сделал несколько предположений: здесь живет замаравший руки дворянин с нечистой совестью, трусливый, осторожный, эгоистичный.

Сложите все это вместе, и получится, что наш дворянин наверняка приготовил себе почти неприступное убежище в одной из комнат.

Но, видите ли, это вовсе не усложняет мою задачу. Это ее решает.

Убийца врывается в тщательно охраняемое поместье, и что дальше? Все бросаются защищать хозяина, потому что все думают, будто убийца явился именно за ним.

Но на этот раз они ошибаются.

Подняв тревогу, стражники стянули почти все силы туда, где они смогут защитить человека, который мне не нужен.

Наверное, лорд Рефа'им заслуживает смерти. Не знаю. Я пришел не за ним. Я пришел убить кое-кого из его гостей.

Если Рефа'им хороший человек, то своих гостей он тоже пустил в убежище. Если он плохой человек, то оставил их на произвол судьбы. Может, выделил им одного или двух стражников… например тех, что охраняют гостиную.

Здесь мне приходится многое поставить на свои догадки, ведь Рефа'има я не знаю. Мой учитель ни за что не стал бы так рисковать. Но я? Сейчас? Мне придется.

Поскольку здесь остались стражники, то я, наверное, прав. Раз их не отозвали, значит, в покоях на верхнем этаже осталось что-то ценное. Или кто-то ценный – на что я и надеюсь.

Влезть в покои бесшумно, наверное, не получится. Сделать то, ради чего я туда иду – тем более, так что сначала придется позаботиться о стражниках.

Причем убивать их нельзя. Ради Логана я обойдусь без резни. Моя рука вдруг начинает дрожать, и я хлопаю глазами, прогоняя внезапно напомнившую о себе усталость.

Я слышу, как стражники переговариваются, но не могу разобрать слов. Видимо, они снова собираются поменяться местами, а я забыл засечь, сколько времени прошло с тех пор, как я влез по их окну наверх. Мой учитель, Дарзо, точно знал бы, кто окажется на каком посту следующим. Еще он бы точно знал, как они могут поднять тревогу: с помощью простого свистка или с помощью какого-нибудь сложного магического маяка, который можно активировать дюжиной разных непредсказуемых способов.

Это дело все больше и больше кажется мне чудовищной ошибкой.

Я еще могу уйти.

Но Трудана Джадвин сейчас здесь. Ее предательство меня мало заботит, в отличие от того, что она помогла убийцам моей приемной сестры, Магдалины Дрейк, а затем надругалась над ее телом, назвав это искусством. Она остановила разложение плоти, превратила тело в статую и выставила ее напоказ, чтобы упиться чужим горем и пощекотать людям нервы.

Если я уйду, герцогиня избежит наказания. Благодаря послевоенной амнистии верховного короля Логана она получит помилование. С тех пор как отгремела последняя битва, она скрывалась, но утром сможет выйти из этой башни и вернуться в общество. Причем окажется не на его дне, а вновь запрыгнет почти на самую верхушку.

Я этого не допущу. Граф Дрейк, вы ведь понимаете, да? Только представьте: вы приходите ко двору и видите, как она смеется и пьет вино с друзьями. Более того, эта дрянь сама подойдет к вам, станет злорадствовать, зная, что вы поклялись всю оставшуюся жизнь не прибегать к насилию.

Я понимаю, почему вы решили завязать, но миру нужны люди, готовые идти тропой тьмы, готовые умыться рекой крови, лишь бы остановить зло. Люди вроде меня.

Я снимаю пояс с оружием и заплечный мешок, прячу их наверху лестницы. Открываю две жестяные баночки, мажу на пальцы защитный слой жира из первой и макаю два кончика в обморочный яд. Наконец я велю ка'кари впитаться в мою кожу и остаюсь голым.

После этого я нерешительно задерживаюсь в тени лестницы. Вчера вечером эта затея казалась мне гораздо более удачной.

Я вижу, что на моей стороне гостиной дежурит маг, и прошу ка'кари на всякий случай скрыть мой талант от его взора.

– Эй, – негромко зову его я.

Маг стоит у окон и смотрит, как над городом занимается рассвет. Он гораздо крупнее, чем мне казалось. Придется потратить на него обе дозы.

И как я мог это упустить?

– Эй! – говорю я чуть громче. Поеживаюсь и прикрываю руками наготу, всем видом показывая, насколько я беззащитен.

Он оборачивается.

– Что за?..

Я машу одной рукой, подзываю его ближе, изображая стыд.

– Даннил? – произносит он, но не очень громко. Наверное, так зовут второго стражника.

Я с мольбой мотаю головой, словно боюсь, что меня увидят голым.

Он подходит ко мне. Громко спрашивает:

– Что ты здесь делаешь?

– Тс-с-с, пожалуйста, – говорю я. – Если хозяин узнает, где я был, он вышвырнет меня на улицу. Я пытаюсь выбраться из этих комнат с тех пор, как подняли тревогу.

– Что ты здесь делаешь? – повторяет стражник, сощурившись. В правой руке он держит изящную стеклянную побрякушку, готовясь нажать на нее большим пальцем.

– Ночью я был… ну… с ней. Понимаешь? – Я отрывисто киваю в сторону лестницы. Трудана Джадвин знаменита своими чрезмерными сексуальными аппетитами и любовью к мальчикам вдвое младше ее – то есть моего возраста. Я говорю: – Когда подняли тревогу, она вытолкала меня из своих покоев! И не пускает обратно. А там моя одежда!

Стражник усмехается и заметно расслабляется. Он едва сдерживает смех.

– Пожалуйста! – шепчу я. У него на руках перчатки. Кожа почти вся покрыта, и мне никак не мазнуть его ядом. – Ты должен мне помочь. Ты хоть представляешь, какие унизительные штуки она заставляла меня вытворять ночью… и что вытворяла со мной? Да я еще неделю буду отмываться от… фу. А если меня вдобавок ко всему выгонят? Прошу, друг, помоги. – Я падаю перед ним на колени, тянусь к нему и хватаю за руку. Затем обеими руками размазываю яд по внутренней и тыльной стороне его запястья, одновременно стискивая его ладонь в своих, чтобы сбить с толку.

Этим старым трюком обычно пользуются карманники. Одно прикосновение легко почувствовать, но мимолетное, точечное касание можно сразу же скрыть за вторым, более сильным и заметным.

– Даннил! – повысив голос, маг весело зовет второго стражника. – Глянь, что здесь!

– Не надо! – скулю я, оставаясь на коленях. – Ну зачем?

Он с омерзением выдергивает свою руку из моих и убирает стекляшку, так и не подняв с ее помощью тревогу.

– Нечего было якшаться с господами, мальчик.

Затем он начинает хлопать глазами.

– Чего? – спрашивает из-за стены второй стражник.

Дюжий маг снова моргает, после чего кренится в сторону.

Я вмиг оказываюсь у него за спиной и кулаками подсекаю ему колени.

Он падает мне на руки, и я обхватываю его сзади за шею предплечьем, чтобы он не смог даже пикнуть. Маг обмякает, и я сразу же отпускаю его. Слишком долго мешать притоку крови к голове нельзя, ведь он может умереть; кроме того, я хочу, чтобы обморочный яд проник в его мозг.

Едва второй стражник выходит из-за угла, я перепрыгиваю через низенький стеллаж.

Подозреваю, он никак не ожидал, что перед ним возникнет голый человек, который подскочит, ударом раскинет его руки в стороны, закинет правую ногу ему на плечо, а левую, промахнувшись, сунет под мышку. Впрочем, у меня получается нагнуть его голову, навалиться всем весом и упасть вместе с ним. Чтобы смягчить падение, я бью ладонями по полу, и стражник валится на четвереньки, оказавшись прямо надо мной. Я обвиваю ногами его шею, а он тем временем пытается встать, надеется поднять меня, а затем снова шарахнуть об пол. Но стоит ему податься назад, чтобы уравновесить мою тяжесть, я хватаю его за пятку и не даю сделать шаг.

Он спотыкается, падает на задницу, а я наконец смыкаю ногами треугольник вокруг его шеи. На этом все и заканчивается.

Вся наша схватка – с того мига, как стражник заметил меня, и до того, как он остался лежать на полу без чувств, – заняла меньше десяти мгновений. Стражник даже не успел сообразить, что может воспользоваться самым страшным своим оружием: голосом.

Я быстро отпускаю его. Повторюсь: убить человека очень легко, даже если не намереваешься этого делать. Я беру его оружие и нахожу в кармане тревожную побрякушку. После этого я велю ка'кари проступить на моей коже и вновь придать мне облик ночного ангела. Кто знает, как долго придушенный мною стражник будет оставаться без сознания.

Выясняется, что совсем недолго. Обычно, когда человек приходит в себя, у него сначала подрагивают веки, но этот стражник сразу широко распахивает глаза.

Я не собирался этого делать. Не хотел, но то ли расстояние между нашими лицами, то ли страх в его глазах, то ли что-то еще пробудило мои способности. Ночной ангел – кем бы ни было это существо, в которое я превратился, – умеет видеть в глазах человека совершенные им преступления. Они похожи на несмываемые пятна на душе, которые другие люди не увидят, а я не смогу не увидеть.

Я как можно скорее отвожу взгляд. Сам того не желая, оказываюсь рядом со стражником, прижимаю его коленом к полу, одной рукой оттягиваю назад его голову, а другой заношу клинок… готовлюсь нанести смертельный удар. Мои зубы стиснуты, обнажены в оскале, маска ночного ангела покрывает мое лицо, а из глаз, пылающих синим огнем и жаждой расплаты, сочится дым.

Мой опущенный взгляд падает на его одежду. Странно, как же я раньше этого не заметил.

Герб, который красуется на форме стражников, принадлежит вовсе не Рефа'иму, а семье Джадвин. Этот человек участвовал в похищении Мэгс и… и даже не знаю, в скольких еще злодеяниях. Я отвел глаза сразу после того, как увидел, как он избил ее.

Мне нельзя его убивать.

Нельзя.

– Магдалина Дрейк, – рычу я ему в лицо. Моя маска ночного ангела вылеплена из черного ка'кари, который покрыл все мое тело второй кожей, но на лице она не повторяет каждую черту, а выглядит ровной, зловещей и осуждающей. Вместо рта – лишь сердитый намек на него, глаза прикрыты, и порой в них пляшут призрачные голубые огоньки… которые сейчас, повинуясь моим инстинктам, превратились в красное пламя, источающее завихрения дыма, в адский костер, рвущийся из меня наружу и жаждущий поглотить осужденного.

– Я ее и пальцем не трогал! – отвечает стражник.

Ложь; но я вижу – он даже не понимает, что врет. Неужели он забыл, как избивал ее?

Порой моя способность путает меня, показывает нечто на первый взгляд противоречивое. Наверное, говоря, что он «и пальцем ее не трогал», стражник хочет сказать, что не насиловал ее. Тем не менее в его глазах я мельком вижу, как он хватает Мэгс за грудь, выкручивает и хохочет, а она кричит от боли и страха, боится того, что он сделает дальше. Но он ее не насиловал. Этого ему не хотелось…

Нет, я не могу. Мне нельзя судить его. Точно не здесь. И не сейчас. Углубляться в его преступления опасно. Ведь я могу увидеть такие, за которые прикончу его, несмотря ни на что, и плевать на последствия.

– Че за чертовщина у тебя с глазами? – спрашивает он, дергаясь подо мной.

Я встречаюсь с ним взглядом.

Ему нравится пугать, нравится причинять боль. Удары кулаков о плоть, крики, переходящие в визги, – лишь эта музыка вдохновляет его. Когда униженная отводит взгляд, он видит в этом кокетство, а слезы кажутся ему приятнее, чем…

Я заставляю себя перевести взгляд с его глаз на горло. Меня передергивает, мышцы напрягаются, а желание прикончить эту тварь достигает пика.

Он ничуть не боится меня, но не подумайте, храбрецом его не назвать. Занимаясь моим ремеслом, я часто сталкивался со страхом и хорошо с ним знаком. Как и все остальное в нашем мире, он может исчезнуть или извратиться. Некоторые люди не понимают страха, не чувствуют его. Казалось бы, и хорошо. Но нет. Естественный страх важен и дарован человеку не просто так. Страх говорит о том, что у человека есть душа, что он чем-то дорожит в жизни. Тот, кто не понимает страха, будет лгать вам прямо в глаза, и не потому, что он хитер, а потому что он не боится, что вы уличите его во лжи. Он либо не поймет последствий, либо ему будет на них плевать.

Теперь, поняв, с чем имею дело, я остужаю свой пыл.

– Ты умеешь писать? – спрашиваю я и тонким, острым клинком распарываю его рукав от запястья до плеча.

– Чего умею? – недоуменно спрашивает он, глядя на то, как я отсекаю полоску ткани.

– Писать. Буквы. Буквы ты рисовать умеешь?

– Нет, не умею. Я че, похож на занюханного книжного червя?

– Хорошо, – говорю я. – Значит, ты будешь жить. – Я сминаю рукав в ком.

– Чего-чего буду?

– Ты не сможешь рассказать обо мне ничего лишнего.

– Чего?

Я убираю мой изящный нож и достаю тот, который отнял у стражника. С широким, тяжелым клинком.

– Да у тебя кишка тонка меня прирезать, – говорит он. – Ты бы уже это сделал, если бы мог. Ты че, решил, что припугнешь меня, и я стану помалкивать?

Я качаю головой и вновь отвожу взгляд. Наверное, он думает, что я струхнул.

– И почему же я не смогу ничего рассказать? Че меня остановит? – нахально спрашивает он.

– Не это, – отвечаю я.

Стремительным и неожиданным для него движением я хватаю стражника за руку, вытягиваю ее так, чтобы выступили сухожилия, а затем тяжелым клинком начисто отсекаю запястье.

Едва он раскрывает рот, чтобы завопить, я засовываю туда скомканный рукав и заглушаю крик… который переходит в истошный ор, когда ка'кари магически раскаляется, вспыхивает алым светом и прижигает обрубок, чтобы стражник не истек кровью. Пахнет он… а, впрочем, неважно; зачем волновать вас такими подробностями.

– Всю жизнь ты охотился на слабых, – изрекаю я, – поэтому будешь приговорен к слабости. Ты выживешь лишь благодаря состраданию других или не выживешь вовсе. Но сострадательных людей легко обидеть, а я не желаю подпускать волка к стаду овец; поэтому я лишу тебя возможности причинить кому-либо вред.

Ну что ж, прошло время, и я вернулся к этому эпизоду. Я сообразил, что, прежде чем рассказывать дальше, нам, наверное, стоит обсудить условия нашего договора.

Да, нашего – вашего и моего, слушатель, читатель или кто вы там. Поначалу я задумывал поведать эту историю одному лишь графу Дрейку, но судьба распорядилась иначе, поэтому придется кое-что вам прояснить.

В редких случаях, когда я предлагал другим послушать истории из моей жизни, они всегда говорили, что хотят знать все и во всех подробностях.

На самом деле это не так. Все они знать не хотят. И вы не хотите.

Нет, я все понимаю: если вы садитесь послушать наемного убийцу, то ждете от него историй про убийства, верно? Может быть, вы даже начнете с вопроса, который просто обожают все, кому доводилось убивать: «Каково это – лишить человека жизни?»

Будто, убивая человека, я всегда чувствую одно и то же. Будто, убивая человека, я всегда чувствую хоть что-нибудь.

Но я понимаю: наверное, вы искренне считаете себя не таким, как все, верите, что выдержите все подробности, что вы и в самом деле хотите услышать их все.

Только, видите ли, я вам не верю. Вы будете жаждать кровавых подробностей, когда я буду убивать отпетых негодяев. Но когда я скажу, что мне пришлось убить какого-то несчастного, который просто исполнял приказы, старался хоть раз в неделю набить мясом брюшки своих отпрысков, служил хорошему человеку, который тоже служил хорошему человеку, который в свою очередь служил плохому человеку, которого меня и послали убить – для него вы пожелаете бескровной, легкой смерти. Разве нет?

Но мир устроен не так.

Если вы не хотите, чтобы мое ремесло смущало ваше душевное спокойствие, то убирайтесь подобру-поздорову. Если вы хотите с моей помощью насладиться чужими смертями, то подите прочь и хорошенько посмотрите на себя в зеркало.

Но если вами движет обыкновенное любопытство? Это я могу понять. Когда-то такое же любопытство снедало и меня. Но я был ребенком. Я многого не понимал.

Проще говоря… если у вас относительно крепкие нервы, то можете мне довериться. Я расскажу все, что нужно, и вы поймете, как я оказался здесь, на краю пропасти, готовый совершить… то, что собираюсь совершить.

Но все остальное, необязательное для ясности? Я сам решу, сколько давать кровавых подробностей. Если вас это не устраивает, милорд… или миледи, или кто вы там, то можете в любой момент перестать меня слушать. Или отложить книгу и перестать читать, если когда-нибудь мои слова лягут на страницы. Поверьте, я расскажу достаточно, чтобы утолить ваше любопытство, и даже чуточку больше, а если жестокости окажется чересчур – обязательно окажется, – я подскажу, когда отвести взгляд.

Ну да довольно отступлений. Вернемся к Даннилу и кровавой, но необходимой расправе над ним.

Нет нужды описывать, как я не убивал его. Достаточно лишь сказать, что он очень быстро потерял сознание.

Наконец я встаю и несколько секунд разглядываю конечности, которые разбросал по гостиной, словно подросток, скинувший одежду в своей спальне.

Оставлять зал похожим на мясницкую было бы неправильно, поэтому я собираю его глаза, кисти и передние половинки стоп. (Я решил, что способность стоять на ногах ему пригодится, зато бегать или пинать кого-либо он уже не сможет.) Однако у меня никак не получается найти его язык.

Куда же подевался его чертов язык?

Наконец я сдаюсь – все-таки его дружок-чародей не будет спать вечно, и если он очнется, не дав мне уйти, то одолеть его будет гораздо труднее, чем стражника. Я решаю, что пора двигаться дальше, к моей главной цели.

Мой взгляд падает на кучку из частей тела Даннила. Я хотел сложить их в одном месте, чтобы навести порядок: как плотник, который подметает стружку с пола, или как повар, который моет кухню после работы.

К несчастью, вид у моей маленькой кучки получается отнюдь не опрятный. Я прижег раны на стражнике, но не раны на отрезанных частях. Поэтому эти кусочки сильно истекли кровью. И правда, не хочу показаться ненормальным, но вот что мне делать с вырванными глазами?

Отвернуть их друг от друга, будто они сами разъехались в стороны? Нет, это будет неуместно. Повернуть друг к другу, как если бы они скрестились на переносице? Так еще хуже. Указать обоими влево, на его бесчувственное тело? Или в сторону, как будто ему стало стыдно? «Упс, я потерял глаза! Какой конфуз!»

Я как могу привожу кучку в порядок и прикрываю ее носовым платком.

Мазнув Даннила остатками обморочного яда, я ухожу.

А… проклятие. Не стоило мне называть его имя. Вам ни к чему запоминать эту деталь. Даннил в моей истории больше не появится… точнее, до сих пор не появился, и я сильно сомневаюсь, что калека сможет допрыгать до вершины этой горы. Но имя сделало этого подонка человечнее, правда ведь?

Если вы жалеете его, то перестаньте. Я не рассказал вам и половины мерзостей, которые увидел в его глазах.

Как бы там ни было, в следующий раз я пропущу лишние детали. Не судите меня строго, я ведь надиктовываю все по ходу событий и раньше никогда такого не делал. Немного попрактикуюсь и наловчусь.

Наверное.

Я подхожу к вычурной двери и стучусь в нее.

– Леди Джадвин? – вежливо, как самый настоящий джентльмен, говорю я.

– Кто там? – спрашивает женщина. Несмотря на то что толстая деревянная дверь приглушает звук, я слышу в ее гнусавом голосе дрожь.

– Кайлар Стерн. Я пришел вас убить. Это займет всего минуту.

Глава 5 Смерть и художница

Если внимательно наблюдать за людьми, то они каждый день будут удивлять вас своей глупостью. Но, увы, не в этот раз – Трудана Джадвин не открывает мне дверь.

Я вздыхаю и отпираю замок ключом стражника. Дворяне вроде нее часто оторваны от мира и считают себя настолько важными, что заставляют слуг делать за них совершенно все, да и сама Трудана Джадвин многократно доказывала, что принадлежит к наихудшему сорту дворян – но, даже несмотря на это, я не могу исключить, что у нее нет стеклянной побрякушки, способной поднять тревогу.

Замок щелкает, и за дверью раздается ее вопль. Наверное, она сообразила, откуда я мог взять ключ и что это не сулит ей ничего хорошего.

На случай, если у нее есть арбалет или в комнате притаился молчаливый кавалер, я делаю шаг в сторону и вытянутой рукой толкаю дверь.

Та оказывается заперта изнутри на перекладину.

До меня доносится презрительный смех леди Джадвин.

– Стерн? – спрашивает она, подойдя вплотную к двери. – Бедный провинциальный родственник Логана Джайра? Тот самый, в уродливых одеждах?

Вот как. Выходит, крик был притворный. Ей просто хотелось понасмехаться надо мной.

– Не родственник, – говорю я. – Просто друг. Друг, который почти не следит за модой и очень…

Ка'кари черной маслянистой лужицей стекается в мою ладонь, проскальзывает в щель между дверью и косяком, после чего превращается в узкий лом. Я несколько раз провожу им вверх и вниз, и наконец слышу, как деревяшка, запиравшая дверь с другой стороны, с грохотом падает на пол.

– …зол на вас, – раздраженно договариваю я. Мне хотелось, чтобы эти слова прозвучали намного более угрожающе.

Ну да ладно, быть может, потом придумаю что-нибудь получше.

Я толкаю дверь носком ноги.

Негромкое «треньк» арбалетной тетивы раздается почти в унисон с глухим стуком болта, который вонзается в древесину – странно, я ждал, что железный наконечник пролетит мимо меня и со звоном врежется в каменную стену лестничной клетки.

Трудана не смогла попасть даже в дверной проем с расстояния (я недоверчиво высовываю голову из-за косяка и заглядываю внутрь) – семи шагов?

Леди Джадвин пятится, арбалет безвольно повисает в руках. Ее глаза выпучены, она в ужасе. Перезарядиться она не пытается. Наверное, даже не знает, как это делается. Она спотыкается о табурет и падает на мольберт – их здесь много, стоят по периметру комнаты. Все огромное помещение заставлено ее работами: на столах и стульях разложены папки, битком набитые набросками, у каждой стены стоят по четыре ряда полотен, а один угол весь покрыт мраморной пылью и усеян инструментами для резьбы по камню.

Больше я никого здесь не вижу.

Тем не менее в комнате может таиться засада. Несколько драгоценных секунд я проверяю, что это не так.

– Только посмотри, что ты натворил, – говорит леди Джадвин. В ее голосе слышится свежий гнев. Упав, она порвала одну из картин. Я окидываю взглядом комнату; наверное, все эти картины – ее творения. – Как ты посмел! – возмущается она, поднимаясь.

У нее ястребиный клюв – нет, правда, он настолько больше обычного носа, что Логан назвал бы его…

~– Рылом?~

Хоботом… Наверное. Короче – у нее огромный нос, вытянутое лошадиное лицо и слезящиеся глаза, с какими рождаются отпрыски тех дворянских родов, что глубоко погрязли в кровосмешении. К несчастью, никаких благородных черт она от своих предков не унаследовала.

Впрочем, чувство прекрасного у нее отменное. Даже цвета пеньюара, надетого на ней в столь ранний час, превосходно сочетаются друг с другом, а фактура двух материй – бледно-лилового цвета и цвета морской пены – контрастирует со слоями ее исподнего, которое выглядывает из-под верха. Весь ее образ просто кричит о редком сочетании богатства и хорошего вкуса.

Ее работы тоже прекрасны. За это я ненавижу ее еще больше.

Признаюсь, в темнейшие минуты я придумывал для леди Джадвин наказание под стать ее злодеяниям. Я мог бы похитить ее, спрятать где-нибудь далеко-далеко и давать ей пищу только в обмен на картины, или скульптуры, или на что-то другое, чего только пожелает моя душа. Я бы заставлял ее воплощать самые ненавистные ей образы снова и снова. Или, наоборот, самые любимые. Я воображал, как загоню ее на высочайшую вершину Искусства, как она раскроет весь свой талант, а затем я уничтожу созданное ею творение у нее на глазах, чтобы она знала: мир никогда не увидит, чего она достигла.

Я даже хотел поэкспериментировать. Что будет с ней, если рвать ее произведения каждый день? Или выделить один день в году, когда я буду истреблять все, что она успела за него создать? Что привело бы ее в большее отчаяние?

Знаю, профессионалу не подобает предаваться подобным фантазиям.

– Я здесь из-за Мэгс Дрейк, – говорю я.

Она щурит свои свиные глазки.

– Из-за кого?

– Магдалина Дрейк. Вы превратили ее в одну из своих мертвецких скульптур.

– Та разбившаяся девчонка? О, но разве можно упрекать меня за это! Я получила изумительный результат, хотя мне дали очень посредственный материал. Она же спрыгнула с такой высоты! А я привела ее в порядок. Я вернула миру ее красоту.

Я хлопаю глазами. Странно, что меня удивляет ее ответ – наверное, начинают сказываться все те бессонные ночи. Сейчас она отрицает, что совершила злодеяние. Что дальше? Будет перекладывать вину на других?

Наконец заметив выражение моего лица, Трудана Джадвин начинает выть:

– Идея была не моя! Мне пришлось. Он меня заставил! Говорил, что хочет что-то изучить. Он говорил…

Я потираю виски. Что я рассчитывал здесь найти? Сожаление о совершенных преступлениях? Осмысление своих поступков? Раскаяние?

~– Внутренний покой?~

«Помолчи», – говорю я ка'кари.

Эта женщина убила принца. Хладнокровно. После того, как долгое время была его любовницей. Она помогла изничтожить королевский род Сенарии; из-за нее, когда король-бог начал свое жестокое вторжение, объединить сопротивление оказалось некому. Нити миллионов злодеяний, что творились на этой земле, проходят через кровавые руки этой гадины, и частичка вины за каждое из них, несомненно, лежит на ней.

Я могу заглянуть в ее душу и увидеть все своими глазами. Наверное, ярость ослепит меня. Поможет мне совершить то, ради чего я сюда пришел. То, что я так рвался совершить вовремя.

Но я внезапно понимаю, что не хочу этого видеть.

– После того как я вас убью, – очень тихо произношу я, – я подожгу эту комнату. И всю оставшуюся жизнь, едва завидев ваши творения, я буду уничтожать их, чего бы мне это ни стоило и каковы бы ни были последствия. Мир был бы гораздо лучше, если бы вы вообще не рождались. Вас следовало умертвить еще в колыбели. Но, раз этого не случилось… После вас не останется ничего прекрасного. Я за этим прослежу. Ваши произведения переживут вас, но ненамного. О вас будут помнить лишь по вашим злодеяниям.

Я поступаю жестоко, говоря ей подобное, но леди Джадвин – жестокая женщина и заслуживает этого. Такова ее кара.

Впрочем, ей нужно время, чтобы понять сказанные мною слова, и еще больше времени, чтобы им поверить.

Я иду в угол, где стоит незавершенная скульптура. Мне не понять, что из нее должно получиться, но черная мраморная глыба уже начала приобретать грубые очертания, как дитя, растущее в утробе матери. Надеюсь, леди Джадвин увидит, что путь к двери свободен, и сбежит. Когда жертва пускается наутек, во мне пробуждается инстинкт охотника. Я хочу, чтобы она сама помогла мне совершить то, что нужно.

Но она не убегает.

– У меня могущественные друзья, – предупреждает леди Джадвин. – Ты меня не тронешь.

Видите? Я все-таки был прав: если внимательно наблюдать за людьми, то они каждый день будут удивлять вас своей глупостью.

Скоро она заявит, что мне не сойдет это с рук.

Я сдуваю мраморную крошку с ее инструментов.

Затем беру зубило и молоток.

Глава 6 Основы ремесла

Дело принимает дрянной оборот, потому что я, похоже, забыл азбучные истины.

Мне следовало прикончить мальчишку. Я ведь говорил ему, что случится, если он предупредит остальных. Мне следовало рассечь ему шею стрелой. Стражники все равно подняли бы тревогу. Они все равно отвлеклись бы на Рефа'има, как я и рассчитывал, и я все равно закончил бы дело. Разница лишь в том, что тогда мне бы не выпустили кишки – а такой исход с каждой минутой кажется все более вероятным.

Сколько мертвецов у меня на счету? Насколько хороший из меня убийца? Я пробрался внутрь, прикончил жертву и… Вы слышали о том парне? О ночном ангеле? Да-да, о нем. Он не придумал, как будет выбираться отсюда.

Как опытный искатель жемчуга, забывший сделать вдох перед нырком.

Я даже не пытаюсь сунуться в туннель, по которому пролез сюда – я же не убил мальчишку и слышал, что стражники выпытывали у него, как он попал внутрь. Скорее всего, маги уже расставили в туннеле ловушки. Поэтому мне приходится заглядывать в каждую комнату, в каждую пристройку, стараться найти хоть какую-нибудь брешь. Да, вы все верно услышали. Я ищу путь к отступлению не перед тем, как выйти на дело. Я ищу его после, когда поместье на замкé и меня повсюду разыскивают наемники и маги. Как последний дилетант.

Нет, серьезно, хотите узнать, из чего состоит моя работа?

Подобраться к жертве. Убить. Убраться восвояси.

Все. Больше ничего не требуется.

Если вы профессионал, то можете сколько угодно засыпаться на первом этапе и все равно продолжать карьеру. Дело почти всегда можно закончить в другое время и в другом месте.

Еще можно подобраться к жертве и не суметь прикончить ее – раз-другой такое тоже прощается, и вы все равно найдете новый заказ.

Но остается одно непреложное правило – после убийства у вас всегда должен быть путь отхода. Те, кто жертвует своей жизнью ради убийства цели – не профессионалы; это умалишенные, фанатики, глупцы, наемные убийцы.

Я опытен, владею магией, учился у величайшего мокрушника из всех, кто когда-либо жил, – и как же так вышло, что среди моих знакомых-мокрушников я один так опростоволосился?

~– Может, ты это нарочно?~

«Ха. Не смешно. Я таким не занимаюсь, и тебе это известно. Ты знаешь, какую цену мне придется заплатить, если я погибну».

~– Да, знаю. А ты об этом не забыл?~

Не забыл и не мог забыть. У меня никогда не было права на ошибку, а с тех пор, как я узнал цену моего бессмертия, груз ответственности за нее стал в тысячу раз тяжелее. Если я умру, то вернусь к жизни… но кто-то из моих любимых погибнет вместо меня. Как, например, мои приемные сестры.

Их гибель на моей совести, хотя, когда это случилось, я ничего не знал. Не я взял их в плен. Не я заставил Мэгс спрыгнуть с балкона замка, но вина за это лежит и на мне. Одна из моих смертей послужила причиной ее гибели. Не стану делать вид, будто полностью понимаю эту магию, но она сложна и требует равновесия: чтобы я снова ожил, кто-то должен умереть.

Поэтому я должен был отомстить за них, поэтому должен был убить Трудану Джадвин. Что бы я ни делал, один человек, виновный в гибели моих сестер, – я сам – уйдет от наказания. Но я не допущу, чтобы от него ушли двое. В этом-то и беда. Я не выполнял заказ. Я убил по личным мотивам, а когда дело становится личным, люди начинают упорствовать там, где профессионал отступил бы. И допускают ошибки.

Надеюсь, мне повезет, и моя ошибка меня не погубит.

Среди стражников переполох, они работают парами или крупными отрядами, стараются по возможности держаться спиной к стене. Солнце уже встает, и они пока не взяли мой след. Лорд Рефа'им явно богат и чрезмерно подозрителен, но даже он не может нанять несколько дюжин магов, так что вскоре мне удается пробраться на кухню, миновав приставленных к ней стражников.

Кухня находится в подвальном этаже и примыкает к наружной стене усадебного комплекса. Еще, как я и надеялся, но по глупости своей не выяснил заранее, сюда спускаются два желоба: один для дров, другой для угля. Желоба ведут из кухни наверх, на улицу; по ним на кухню без лишних сложностей и грязи подают топливо. Лорды не очень-то любят, когда по залам их усадеб расхаживают доставщики угля и дров. Оба желоба закрыты на замок – это мне не помешает, но тот, по которому спускают дрова, уже забит деревяшками.

Стражники проверяют кухню каждую минуту или две. Если попробую расчистить желоб с дровами, то точно наделаю шума, стражники поднимут тревогу, и мне придется кого-нибудь убить.

В то же время с каждой минутой растет вероятность того, что они обнаружат тело Труданы Джадвин. Когда стражники увидят ее труп, то, скорее всего, поймут, что моей целью был вовсе не лорд Рефа'им. Тогда многие из тех, кто сейчас при нем, разойдутся по всему особняку и присоединятся к охоте на меня.

Второй желоб узок, шириной примерно от моего локтя до кончиков пальцев, а еще по нему спускают уголь – то есть он такой черный, что не поможет даже мое особое зрение, и угольной пыли в нем столько, что каждый вдох превратится в пытку. Зато самого угля внутри совсем мало – пока что. В столь большую усадьбу его наверняка доставляют ежедневно, так что надолго желоб пустым не останется.

Я разглядываю замок, но приходится отвлечься, потому что рядом раздаются шаги стражников. К счастью, благодаря поднятой по моей вине тревоге на кухне не осталось никого из слуг. Не сомневаюсь, они либо в страхе прячутся по своим комнатам, либо их выгнали за ворота. Не случись этого, я бы не смог сюда влезть, потому что обычно поутру на кухнях кипит работа.

Стражники проверяют кухню, ворчат что-то про пугливых магов и шутят о том, что мальчишку выпорют за ложную тревогу.

Дилетанты. Им стало спокойнее от того, что они ничего не нашли, хотя им следовало бы обеспокоиться сильнее.

С помощью ка'кари я быстро отпираю замок на желобе, прячу остатки угля в ближайшей черной кастрюле, затем вытаскиваю из заплечного мешка лук со снятой тетивой. Мне хватит гибкости протиснуться по узкому желобу, но ничего лишнего я взять с собой не смогу. Я кладу лук за дровами, аккуратно сложенными у стены, привязываю один конец тетивы к задвижке на дверце желоба, а другой конец к ноге – так я смогу закрыть за собой дверцу.

Слышу, что стражники снова приближаются к кухне. Рано.

Кое-как мне удается втиснуться в желоб и начать ползти вверх. Еще не полностью втянув в темный туннель ноги, и уж тем более не закрыв дверцу, я слышу голос одного из стражников:

– Что там?

Я настолько измотан, что не начинаю немедленно действовать, а впадаю в ступор. Что же делать – выпрыгнуть обратно в комнату и начать убивать или сбежать?

– Тревога! – кричит другой голос. – Убийство! Где-то наверху! Идем скорее!

Я жду, когда они убегут, затем протискиваюсь выше, тяну ногой за привязанную веревку, закрываю дверцу и остаюсь во тьме.

Сами можете представить, насколько в этом желобе мерзко – здесь полно угольной пыли, немного воняет тухлыми яйцами, и я все время цепляюсь за неровные стенки. У меня уходит несколько минут на то, чтобы проползти к верхней дверце. Она заперта. И почему слуги лорда Рафа'има не могли оказаться такими же разгильдяями, как его наемники?

Мне пришлось бы туго, если бы ка'кари не мог прогрызть петли.

~– Неужели я слышу благодарность? Наконец-то.~

Я, как обычно, не обращаю на него внимания и вываливаюсь на улицу; кашляю, сплевываю сажу и с наслаждением вдыхаю относительно свежий воздух.

Но отлеживаться в переулке мне нельзя. Остальной город еще не знает, что произошло, утренняя жизнь кипит, и ее нарушает лишь большая толпа работников, собравшихся у главных ворот усадьбы и требующих объяснить, почему их не пускают внутрь.

Едва я оказываюсь на крыше дома в соседнем квартале, как утреннюю тишину пронзает хор оглушительных свистков. Уйти у меня получилось. Чистая работа.

Ну, не совсем чистая. Мне нужно найти безопасное место, умыться… и выспаться. Я слишком много пользовался способностями ка'кари и моим талантом, из-за чего обессилел; кроме того, мне не удавалось поспать уже… даже не знаю сколько.

Быть может, теперь, когда Трудана мертва, я смогу наконец уснуть спокойно.

Обдумывая эту мысль, я замечаю, что во дворе усадьбы начинают спешно седлать лошадей. Красный магический щит опускается.

Нет. Выспаться, наверное, не получится. Таким, как я, крепкий сон не светит. Но я могу упасть на кровать и несколько часов проваляться без сознания, пока кошмары вновь не навестят меня. Наверное, это лучшее, на что я могу надеяться после всего пережитого. После всего содеянного.

День – не время для живой частицы ночи, и я как раз собираюсь раствориться в тенях, как вдруг замечаю кое-что внизу, на улице. Я вижу замызганного ребенка; настолько маленького, что не сразу понимаю, мальчик это или девочка. Его волосы сбриты, чтобы не цеплять вшей и блох. Он забегает за угол, чтобы старшие ребята не видели его и не отняли находку, а затем достает из-за пазухи мячик.

Не абы какой мячик. А тот самый мячик. Ребенок с восторгом смотрит на свое новое сокровище. Наверное, он нашел мяч там, куда его часом ранее забросил чародей.

Толпа у главных ворот начинает расступаться, работники и всадники орут друг на друга, и внезапно я совершенно точно осознаю, что сейчас случится.

Не знаю, зачем всадники вообще куда-то поехали. Вряд ли они думают, что смогут разыскать меня; и тем не менее около тридцати человек разделяются на группы и едут в разные стороны. Наверное, они везут послания друзьям и командирам или надеются отрезать мне пути из города.

Утренние толпы мешают им проехать.

Ребенок стоит за углом, в пустом переулке, и именно поэтому над ним висит опасность. Я это просто знаю. Один из конных отрядов поскачет во весь опор по пустой узкой улочке, и ряд из пяти всадников займет ее по ширине целиком. Затем они свернут в переулок, не видя, что за углом, и…

И меня это не касается.

Я ушел с места преступления; я не оставил никаких прямых доказательств тому, что это я убил Трудану Джадвин. Если сейчас спущусь вниз, то, скорее всего, все испорчу.

Да и у ребенка было полно времени уйти. Он сам виноват.

~– Ты кого пытаешься убедить?~

Я уже спускаюсь. Не для того, чтобы спасти ребенка. Просто чтобы подобраться поближе.

На моих глазах всадники вырываются из толпы, и дальше все происходит ровно так, как я и предсказывал. Лошади сбивают ребенка с ног, он отлетает в сторону, затем одна наступает ему копытом на голову и раскалывает череп.

~– Ты точно хочешь, чтобы я записал это? Мне пропустить то, как ты, охваченный сапфировым пламенем, метеором рухнул на землю, напугал двух лошадей так, что они скинули своих наездников, подхватил ребенка на руки, унес его в безопасное место в двух кварталах от той улицы, а затем исчез?~

«Да, это я хотел пропустить».

~– Тогда… мне вырезать то место, где ты обещал рассказывать обо всем честно?~

«Ты послушаешься, если я прикажу тебе оставить все, как я сказал?»

Ка'кари не отвечает, и препираться с ним сейчас не время.

«Ладно. Записывай что хочешь». Но спасать того ребенка было ошибкой. Так я выдал себя, подтвердил подозрения Рефа'има и подставил под удар Мамочку К. Мне не стоило этого делать. Все, что было дальше, не случилось бы, позволь я тому безмозглому ребенку умереть.

Глава 7 Нет контракта – нет денег

Мой дом в Эленее настолько высок, что шум кипящей внизу городской жизни не долетает до его крыши, и ветер наверху гуляет настолько сильный, что находиться там опасно. Ночной воздух настолько холоден, что должен бодрить, и настолько чист, что должен освежать, но даже он не помогает мне прийти в себя и прояснить мысли.

Я еще не рассказал вам, как прошел мой разговор с графом Дрейком. Я не продумал заранее, что буду говорить. Всегда со мной так, да? Сначала я хотел все изложить на бумаге. Написать в моей маленькой черной книжечке, как все было, и передать ее через привратника. Но я этого не сделал. Просто взял и заявился к нему домой.

Граф Дрейк был безмерно рад меня видеть, пока я не объяснил, зачем пришел. Он сказал, что не хочет, чтобы кто-нибудь убивал ради него; сказал, что сам давным-давно перестал заниматься такими делами… мол, ничто другое так не вредит спасению его души.

Да, он все еще любит рассуждать о своей душе. И о моей тоже, если я не успеваю увести разговор в другую сторону.

Я думал, это значит, что он все-таки рад – ведь я все сделал, а ему не пришлось меня ни о чем просить. По глупости я так ему и сказал. Не стоило. Я тогда плохо соображал – хотя, если задуматься, для меня это уже давно стало нормой.

Он наговорил мне много правильных, справедливых слов, которые задели меня за живое.

Я наговорил всякого, о чем теперь жалею.

Честно говоря, я сам не знаю, с чего вообще решил, что он захочет слушать об убийстве Труданы Джадвин. Я как будто вообразил себя эдаким подвыпившим ветераном, который рассказывает о своих подвигах молодому рекруту. Учитывая прошлое Дрейка, я сам больше походил на новобранца, который только что побывал в первом бою и теперь кичится своим боевым опытом перед бывалым сержантом. На что я вообще рассчитывал?

Что он разрыдается, узнав, как я покарал убийцу его дочерей и поставил в этой истории точку? Что он сквозь слезы скажет, будто я искупил грехи, потому что воспользовался своими навыками ради него?

Что он будет мною гордиться?

Боги, я же просто хотел, чтобы он назвал меня молодцом, да? Я думал, что вернусь в жизнь Дрейков и все снова станет как прежде. Что мы сможем просто поговорить.

Но поговорить мне не с кем.

Как у Дарзо это получалось – столько лет проводить в одиночестве?

Проклятие, я же и с ним умудрился все испортить. Мы поссорились, и я прогнал единственного человека во всем Мидсайру, который мог по-настоящему понять меня и, наверное, даже помочь.

Может быть, мне просто нужно выговориться. Я же не слабак. Достаточно того, что я могу все рассказать ка'кари, вот так, как сейчас. Потом будет полезно послушать самого себя, вспомнить, что я там говорил, а не ходить по кругу, заблудившись в собственных мыслях. На то, чтобы вести дневник, мне не хватит терпения, а ка'кари может записывать все на лету, поэтому я решил, что продолжу говорить. Поток слов успокаивает, даже если это мои собственные слова.

Внизу, в залитом лунным светом городе, есть немало людей, которые были бы рады пообхаживать героя войны Кайлара Стерна. Людей, которым от меня что-то нужно. Забавно – все те, кто по-настоящему меня знает, либо обозлены на меня, либо ушли искать лучшей жизни, либо погибли.

Нет, не поймите меня неправильно. Мне не нужно большего. Эта жизнь меня устраивает. Она мне даже нравится! Я ни в чем не нуждаюсь. Не голодаю. У меня есть теплая кровать. Какие-то пожитки. Знаете, все то, о чем я мечтал в детстве, когда жил на улицах? Все это у меня есть.

Наверное, ночной воздух все же помог мне прояснить мысли. В моей груди что-то неспокойно, я ощущаю пустоту, неудовлетворенность, но, наверное, избавиться от них совсем не дано никому; наверное, эта боль просто напоминает мне, что я еще жив. Разве я могу желать чего-то большего? Нет, у меня все в порядке.

Глава 8 Визит мамы

Тюльпан завял. Причем уже давно.

Думаю, он погиб, когда я уехал в Сенарию, чтобы убить леди Джадвин. Я старался, но так и не смог его оживить. Наверное, он завял бы, даже если бы я не уехал. Нужно его выбросить. Каждый день, когда мне надоедает лежать, я выползаю из-под смятых одеял, сваленных на полу, и вижу его – жизнерадостно-иссохший цветок, единственное украшение моего вызывающе пустого жилища.

После битвы в Черном Кургане Логан хотел подарить мне особняк в новой столице, хотел воздать мне сотню разных почестей. Он – хороший человек. И, наверное, хороший король, даже несмотря на то, что окружает себя дрянными друзьями. Я почестей не хотел. Не хотел громадный дом, потому что не хочу иметь прислугу. Не хочу быть ни к чему привязан. Люди стали бы мне мешать. Из-за меня им бы всегда грозила опасность. Я сам был бы для них опасен.

Когда я отказался, Логан выделил мне этот семиэтажный дом, битком набитый роскошными квартирами для приезжих дипломатов, богатых торговцев и лордов, устремившихся в новую столицу верховного короля. Логан сам позаботился о том, чтобы найти прислугу и стражу, назначил надежную кастеляншу – да, обычная экономка была бы этому дому не под стать, – которая собирает ренту и занимается… тем, чем обычно занимаются люди ее положения. Мои доходы, судя по всему, падают на счета, открытые сразу у нескольких банковских династий города. Я точно не знаю. Не проверял.

Сам я занимаю весь огромный верхний этаж. У меня даже есть собственный вход. И потайные выходы на крышу, если они мне понадобятся. Теперь меня здесь никто не тревожит.

В первые несколько месяцев на мою жизнь пытались покушаться. Так, слегка.

Но этим утром я чувствую что-то неладное. Интуиция будит меня, предупреждает об опасности.

Я притворяюсь, что ничего не заподозрил, расслабляю мышцы и, потирая глаза ото сна, быстро стреляю ими в стороны и оглядываю пустую комнату.

Ничего.

Перед тем как отойти, я смотрю, нет ли где-нибудь за окном стрелка, который бы меня выцеливал. Затем, как обычно, проверяю ловушки, машинально набиваю пузо сухарями и вяленым мясом. Может быть, просто показалось. Такое бывает. Как-то раз одну из моих проволочных растяжек задел голубь, и я полночи лежал в засаде, готовясь наброситься на врагов, но они так и не появились.

Я оставляю груду одеял на полу, не переодеваюсь и не стираю свою одежду. А зачем? Позднее я все равно изгваздаю ее на тренировке. Неряшливую темную щетину я тоже не сбриваю. Когда пытаюсь отбросить с глаз волосы, мои пальцы цепляются за них. Мало того что они торчат во все стороны, так еще и начинают спутываться в колтуны. Если не помыть в ближайшее время голову, то придется их обрезать. Забавно – я стал богатым, но выгляжу, наверное, хуже, чем когда жил на улице.

Левой рукой я поднимаю белый горшок с увядшим тюльпаном и выношу его на балкон, к солнцу. Цветок иссох, утратил всю красоту, его желтые лепестки местами стали коричневыми. Нужно уже махнуть на него рукой. Да уж. Я знаю, как выращивать и собирать десятки самых распространенных видов ядовитых растений, но, сколько ни пытался, не смог оживить мой тюльпан.

Будь он обычным цветком, я бы уже сдался. Но он не обычный. И, думается мне, что вернуть его к жизни сможет только магия.

К несчастью, чтобы найти кого-то, кто владеет такими чарами, мне нужно выйти из квартиры. Нужно поговорить с людьми. Нужно доверить кому-то последнее, что напоминает мне о ней.

Я едва успеваю начать утреннюю тренировку и взобраться по канату, как вдруг раздается стук в дверь. Мое сердце замирает, я делаю сальто и приземляюсь на носки.

Кто-то смог попасть на мою личную лестницу, а этого быть не должно.

– Кайлар? – произносит женский голос.

Я подхожу к двери. В ней есть глазок, но я в него не заглядываю.

– А, это ты, – говорю я, распахивая дверь. Приветствие получается грубым, и я пытаюсь сгладить его: – Почему всякий раз, как я тебя вижу, ты выглядишь все моложе?

– Заткнись и пропусти меня, – говорит Мамочка К и оттесняет меня в сторону, как непослушного ребенка. Затем она жестом приказывает своим охранникам остаться снаружи. Они безмолвно повинуются.

Мне в ноздри ударяет запах ее духов – начальные ноты нероли, мате и семян амбреты; срединные ноты жасмина, флердоранжа и, кажется, лепестков тиаре, а в шлейфе чувствуется кедр, черный утай и, если не ошибаюсь, орех? Парфюм новый, такой же дорогой, как и старый, но более царственный.

– Прошу, входите, ваша милость, – ехидно отвечаю я, закрыв за ней дверь.

Она с явным недовольством осматривает мое жилище, затем переводит взгляд на меня, и отвращение на ее лице сменяется разочарованием.

Женщина, известная многим как Гвинвера Кирена Торне, или герцогиня Торне, или просто Мамочка К, как ее называем мы, старые цеховые крысята и дети из трущоб, всегда выглядит безупречно, но сегодня она просто воплощение холодного стиля – на ней надето свободное повседневное платье из небесно-голубого шелка, которое стоит, наверное, больше, чем все мои съемщики платят за месяц. Худая и изящная, со взором острым, как клинки, которым она так долго указывала цели. На вид ей около сорока, хотя на самом деле она лет на десять старше.

– Меня предупреждали, – говорит она, морща нос от беспорядка в моем жилище. – Но я не думала, что ты и в самом деле опустишься так низко.

– Не гневайтесь, ваша милость, – говорю я и отвешиваю ей вычурный поклон. – От меня еще даже не начало смердеть. – Придворному этикету, из которого я еще что-то да помню, меня учила Мамочка К, и мои кривляния вызывают ожидаемую реакцию.

Она сверлит меня строгим взглядом, но я уже не уличный мальчишка, дрожащий посреди ее гостиной. Она говорит:

– Я принесла тебе подарок. Но пришла не поэтому. Ради нас обоих я старалась этого избежать, но все же причина моего визита в том, что мне нужно тебя нанять.

– Хорошо! Я как раз надеялся, что разговор будет коротким.

– За тобой должок, Кайлар.

Я поджимаю губы.

– Найми кого-нибудь другого.

– Я пыталась. Этот заказ считают невыполнимым.

– Не бывает невыполнимых заказов, бывают только неподъемные цены, – машинально отвечаю я.

– Дарзо говорил точно так же, и сразу после этого просил баснословных денег. – Мамочка К весело улыбается, и царящий в комнате холод отступает, но моя душа настолько онемела, что не может почувствовать даже ее тепло.

– Тогда почему ты не попросишь его выполнить этот заказ? – спрашиваю я.

Мамочка К отводит взгляд, и я замечаю, как она крутит большим пальцем кольцо на руке. Оно украшено только маленьким белым опалом. По сравнению с рубинами, надетыми сегодня на ней, кольцо кажется до смешного крошечным и скромным. Может быть, оно обручальное?

– Он… не может за него взяться, – отвечает она, выдавив улыбку.

Уличная жизнь научила меня метко подмечать, не собирается ли собеседник напасть, а взамен притупила способность различать другие эмоции; да и Мамочка К такая искусная лгунья, что я не должен бы заметить в ее улыбке фальшь. Получается, она либо хочет, чтобы я раскусил ее притворство, либо боль настолько сильна, что она не может ее скрыть.

Я подозреваю, что она пытается надавить на мои чувства. Хочет, чтобы я спросил про Дарзо. Или, если ей и в самом деле больно, она попробует воспользоваться этим, чтобы убедить меня взяться за ее заказ.

– Ах, какая жалость, – говорю я. – Что ж, спасибо, что навестила.

Я иду к двери, чтобы выпроводить ее.

Но Мамочка К вместо этого проходит на балкон.

Чувствуя себя капризным ребенком, я не иду за ней. Возвращаюсь к канатам, собираюсь снова начать упражняться, как вдруг замечаю, что она с чем-то там возится.

Я вмиг оказываюсь на балконе. Кричу:

– Не трогай!

Она стоит ко мне спиной. В ее руке мелькает нож, и на пол падает коричневый лепесток. Затем еще один. И еще один.

Мой тюльпан. Но я не могу даже сдвинуться с места, чтобы остановить ее.

– Это не убийство, – говорит она.

– Что? Ты про цветок? Перестань!

Она вздыхает так, словно я сморозил глупость.

– Я про заказ. Если найму кого-нибудь другого, то ему ради успеха придется убить людей. Невинных людей. И если мы будем медлить, то невинные тоже погибнут. Ты – единственный, кто сможет все провернуть без кровопролития. Одно маленькое ограбление, Кайлар. Возможно, оно спасет жизнь Логана. Или нечто большее. Намного большее.

– Ограбление? Ограбления всегда идут наперекосяк. И зачем тебе я? Я же мокрушник, а не вор. – Мамочка К знает, насколько я предан Логану. Не хочу, чтобы она стала на это давить. – Черт, да я и мокрушником теперь назваться не могу.

– Ограбление мало чем отличается от убийства, правда ведь? И оно не пойдет наперекосяк, если ничего не усложнять. Просто сделай все так же, как в усадьбе лорда Рефа'има… только обойдись без пыток и убийства, а еще проследи, чтобы тебя не заметили, как последнего дилетанта.

Я даже не пытаюсь ничего отрицать. То дело я обсуждать не намерен.

– В последний раз тебе говорю…

Она указывает рукой на город.

– Ты никогда не задумывался, что может произойти с городом, который возвели на древнем поле битвы, сохранившемся благодаря магии?

Перемена темы разговора сбивает меня с толку.

– Нет, не видел повода переживать об этом, – говорю я.

– А я видела. Купол и чары, которые веками не подпускали людей к этим местам, вдобавок охраняли то, что осталось внутри. Конечно, многое, с чем воины шли в тот последний бой, давным-давно сгнило, особенно заколдованные предметы. Но кое-что осталось. Некоторые из этих предметов были похищены сразу же, до того, как я сообразила, что никто не приставил к ним стражу, и решила сделать это сама. Видишь ли, я считаю, что все найденное в Черном Кургане принадлежит нашему новому верховному королю. И я хочу, чтобы эти вещи были возвращены. Все до единой.

– Как мило, – отвечаю я. Она терпеть не может, когда я говорю таким тоном.

– Я могла бы отправить на поиски этих могущественных или просто любопытных магических предметов людей, но загвоздка в том, что все эти люди…

Мамочка К замолкает – хочет, чтобы я сам закончил фразу.

– …Тоже будут магами, – говорю я, неохотно поддаваясь ей. Понимая, к чему она ведет, я продолжаю: – А любому магу захочется оставить эти находки себе.

– Видишь? Наконец-то мой смышленый мальчик включил голову. Ум у тебя острый, как лезвие колуна.

– А колуны разве не…

– Верно. Следи за мыслью. Пока мы были заняты и старались поднять на ноги не одно, а сразу четыре королевства, мне пришлось довериться некоторым людям, а затем довериться тем, кого я поставила приглядывать за этими людьми. Но вот беда: далеко не все из них заслуживают доверия.

– И тебя, прожженного криминального авторитета, наверное, потрясло это откровение, – говорю я. – Но мне уже не нравится, к чему все идет. Звучит так, будто без убийств этот заказ не обойдется.

Мамочка К никогда не прощала предательства. До того, как она перешла на сторону закона, Дарзо выполнял для нее заказы, и заказов было много.

– Никому не нравится, к чему все идет, – любезным тоном ответила Мамочка К. – Сейчас нам всем нужно поладить друг с другом. Нам нужно согласиться, что Логан – лучший из всех королей, которые могли или могут взойти на престол в ближайшую сотню лет. Нам нужно служить ему верой и правдой. Разве не прекрасно, когда люди понимают, что им нужно делать, и делают это без подсказки? – ее сахарный голос пронизан нетерпеливыми нотками.

– Можешь не ерничать, – говорю я. Чувствую, что начинаю дуться. Что хуже, мои интонации это выдают.

– Мы хотим одного и того же, Кайлар, – говорит она.

– Я хочу, чтобы ты оставила меня в покое.

– С радостью. Но мы оба хотим, чтобы Логану ничего не угрожало.

– Я хочу этого, потому что верю в него, – говорю я. – А ты хочешь этого потому, что он был и остался единственным дворянином, готовым на свой страх и риск протянуть тебе руку. Ты бережешь Логана, потому что благодаря ему сама остаешься в безопасности и при власти. Если не станет Логана, не станет и тебя.

Мамочка К вздыхает.

– Надо же, ты до сих пор упрямо сохраняешь свой праведный идеализм? Даже после всего, что пережил. Но вот вопрос, Кайлар: и что с того? Даже если мною движет одна лишь корысть – что с того?

Ее слова застигают меня врасплох, потому что я на самом деле и сам понимаю, что веду себя как осел. Про Мамочку К я обычно говорю, что жизнь ее ожесточила. Она притворяется, будто все делает исключительно из корыстных побуждений. Но на самом деле она оборачивает добрые порывы души в корыстный интерес, прикрываясь им. Например, Мамочка К спасает жизни уличных ребятишек, кормит их, дает им крышу над головой. Однако она никогда не признается, что не выносит вида голодных, избитых детей. Нет, она заявит, что просто делает вклад в будущее, ибо сегодняшние беспризорники – это будущие преступники. Достаточно заслужить их преданность сейчас, скажет она, и лучшие из них останутся преданными до конца своих дней.

Мамочка К запускает руку в карман и кидает мне серебристый браслет. Я ловлю его. Судя по весу, он из белого золота, не из серебра, c глубокой гравированной вязью, древней на вид, хотя стиль мне незнаком.

– Это и есть мой подарок? – спрашиваю я. – Украшение? Не стоило. Нет, правда, зачем оно мне?

– Нет, это не мой подарок. Просто безделушка. По крайней мере, так сказал Дарзо, когда просил передать его тебе. В нем можно удерживать ка'кари, если ты хочешь, чтобы он был поблизости, но не касался твоей кожи. Дарзо сказал, что лет через десять-двадцать ты сообразишь, в каких ситуациях это может быть полезно.

Ай. И правда похоже на Дарзо.

– Он волшебный? – спрашиваю я.

Она усмехается.

– Я тоже спросила. Дарзо ответил, что нет, просто платина почти не поддается Пожирателю. Испытания подтвердили, что он не волшебный.

– Вот как. – Платина. Не белое золото. И конечно же, она его проверила.

– Кстати о ка'кари, – говорит Мамочка К.

– А мы разве говорили о ка'кари? – спрашиваю я. – Мне казалось, мы говорили о твоем подарке?

– Нет. О ка'кари. Кайлар, в твоем распоряжении – величайший из всех ка'кари. Мы знаем, что другие надежно хранятся в лесу Эзры… о, вижу, теперь я тебя заинтересовала.

Я даже не заметил, как сделал глубокий вдох и напрягся, едва она сказала «другие».

– Тебе что-то говорили еще об одном ка'кари? Он спрятан здесь? – спрашиваю я.

– Мне известны лишь слухи. Давно простывшие следы. Рассказы о том, что магия ведет себя необычно. О том, как гора Тендзи сто дней после битвы плевалась огнем и пеплом. О том, как схлопнулся водоворот Тлаксини. О морских гадах в Черных Водах у берегов Фриаку. О нескольких цунами, накрывших Гэнду и Шелковое побережье. Странное поведение чар. Знамения. Напуганные жрецы. Обычная пустая болтовня. Но, на мой взгляд, величайшая опасность для Логана – и для всех нас – исходит от ка'кари. Маги намекают, что грядут темные дни. Моя просьба, Кайлар, нацелена на будущее, но она очень важна. Это одна схватка в длительной войне на сотню фронтов. Ведь я этим и занимаюсь – предвижу опасности, грозящие человеку, которого ты якобы так сильно любишь.

Человеку, которого я якобы так сильно люблю? Слова задевают меня за живое, но я понимаю, что это крючок, уловка, очередная манипуляция. Сначала она заставит меня говорить о Логане, затем о том, скольким я ему обязан, а затем о том, что я еще могу ему послужить – если послужу Мамочке К. Так что я заталкиваю свой гнев поглубже и пропускаю наживку мимо ушей.

– Так ты хочешь, чтобы я гонялся за слухами? Тогда это не ограбление, а шпионаж.

– Был похищен артефакт. В переводе на джеранский он называется «Крепускулярный компас».

– Какой-какой?

Мамочка К вздыхает.

– Хорошо, пусть будет «Сумеречный». Не знаю, почему он так назван. Может быть, он работает только на стыке дня и ночи, утром или вечером. Может быть, в нем есть что-то темное или призрачное. Не знаю. Важно лишь то, что он нам нужен. Он поможет нам найти владельца ка'кари… или хотя бы того, кто был его последним владельцем.

– Каким образом?

– У артефакта есть второе название. Тебе оно должно показаться крайне любопытным. А свойство у него только одно – он находит людей. Говорят, что сначала ты должен как-то его активировать, затем назвать имя, данное человеку при рождении, и компас укажет в нужную сторону. Он не скажет тебе, далеко ли этот человек, и даже жив он или мертв. Просто укажет направление к цели. Возможности такого артефакта сильно ограничены по сравнению с некоторыми другими, но…

Я хмурюсь.

– Ограничены? Да я могу придумать тысячу применений для такой штуки. Особенно в мокрухе.

Мамочка К улыбается мне – искренне, с теплотой и, если не ошибаюсь, с радостью от того, что ее поняли.

– Я тоже, – говорит она. – И, полагаю, именно поэтому к компасу прилипло второе имя. Имя полубогини, дочери самой Матери Ночи, которая в древности считалась воплощением карающего правосудия. Непримиримая, беспощадная, безжалостная, неумолимо преследующая виновных. Никого тебе не напоминает?

Мамочка К спрашивает не о том, знаю ли я имя той богини. Она имеет в виду, что по описанию эта богиня очень похожа на ночного ангела. По легендам, она была первой из нас. Я не обращаю внимания на холодок, пробежавший по моей спине.

– Напоминает одно суеверие, над которым как-то посмеивался Дарзо.

– Дарзо имеет право смеяться над тем, чего всем остальным стоит бояться. Но это неважно. Даже если Немезида никогда не существовала, даже если этот артефакт никак с ней не связан, я тем не менее верю, что Компас Немезиды – не выдумка. Мы не имеем права сидеть сложа руки, делая вид, будто его нет. Я считаю, раз есть хотя бы вероятность того, что он существует, значит, нам стоит приложить массу усилий, чтобы он не достался никому другому. Ты понимаешь?

Я понимаю. Даже больше, чем ей бы хотелось. Я вижу, как тщательно она меня заманивает. Связью с ночным ангелом, магией, страхом перед тем, что нечто могущественное может попасть в руки какого-нибудь врага.

– Кажется, дело действительно важное, – говорю я. – Но у меня полно других важных дел. Я теперь сдаю квартиры в аренду.

Она усмехается.

– Кайлар, если бы ты собирался отойти от дел, то так бы и поступил. Ты бы не отправился в усадьбу Рефа'има. Несколько моих лучших агентов уже лет двадцать выполняют для меня «самые последние» заказы, Кайлар. Но беда в том, что людям вроде нас не суждено найти в жизни иного применения. Если нам везет, мы находим новых хозяев… а если сказочно везет, то нашим новым хозяином оказывается кто-то вроде Логана. Можешь сколько угодно лгать самому себе, но тебя все равно затянет в старую жизнь, и чем дольше ты будешь этому сопротивляться, тем больше душевных страданий и горя принесешь всем, кто тебя окружает.

Я перебиваю ее:

– Рад, что ты нашла себе достойное занятие и можешь крепко спать по ночам. Молодец. – Я ненадолго замолкаю. – Впрочем, тебя-то совесть никогда не мучила, верно? Что бы ты ни делала. Видимо, эта слабость свойственна только мне.

На мгновение я вижу в ее глазах вспышку искреннего гнева, но затем она отводит взгляд, смотрит на солнце и убирает маленький ножичек за пояс.

– Прошу меня извинить. Мне велено сегодня же явиться к верховному королю. Я знала, что дворяне рано или поздно выступят против меня – против старой шлюхи, которую поставили командовать ими. Я понимала, что для них это будет невыносимо… но не ждала удара так скоро. Меня будут судить за злоупотребление властью и убийство. Так что либо лорд Рефа'им глуп, либо… что ж, поживем – увидим, да?

– Убийство? – спрашиваю я. – Тебя? За какое убийство?

– Да, Кайлар. Ты же не думал, что своей маленькой выходкой решишь, а не создашь проблемы? – Она наконец поворачивается ко мне лицом. – Лорд Рефа'им заявляет, что Трудану Джадвин убили по моему приказу. Сенария – мой город. Моя вотчина – моя ответственность.

Мамочка К протягивает мне цветочный горшок, и я машинально беру его в руки. От цветка остался лишь голый коричневый стебель, торчащий из голой коричневой земли.

– Думаю, мне удалось его спасти; луковица еще не успела загнить, но точно ты это узнаешь только через год. – Она говорит так, словно не отправится вот-вот под суд за убийство, которое совершил я. – Когда ухаживаешь за растениями, Кайлар, нужно внимательно следить за мертвыми листьями. Их нельзя удалять слишком рано, и нельзя медлить слишком долго. Ты сделал и то и другое, но, возможно, этот тюльпан еще расцветет.

– Мой ответ прежний – нет, – говорю я.

Она достает платок и вытирает руки. Мамочка К никогда не боялась их запачкать, но нельзя же явиться ко двору с руками, перемазанными землей.

– Кайлар, ты сидишь здесь, дуешься, как малое дитя, и даже не представляешь, какую цену платит Логан за твою защиту. Платит, хотя не может себе этого позволить. Обрежь стебель через пару недель, – прибавляет она и похлопывает меня по щеке. Жест как будто добрый, материнский, но взгляд ее суров. – Не знаю, как все обернется, но сделать это за тебя я в любом случае не смогу.

– Подожди, – останавливаю ее я. – Ты, кажется, говорила, что принесла мне подарок. Так и где же эта вещица?

– Не вещица. Человек. Он в вестибюле. Кстати, он – хороший пример того, что я хотела сказать тебе напоследок. – Мамочка К неприязненно щурится, окидывая взглядом мое лицо. – Если ты собрался что-то сделать, то делай это хорошо или не делай вовсе. Отращивания бороды это тоже касается.

– Почему ты ничего не говоришь прямо? – требовательно спрашиваю я.

– Что ты хочешь от меня услышать? – говорит она так, словно не понимает, о чем я. Этим Мамочка К выводит меня из себя; я терпеть не могу, когда со мной обращаются как с идиотом.

– Ну же, скажи! «Она мертва, Кайлар». «Забудь о ней, Кайлар. Тебе нужно жить дальше». «Погоревал и хватит, Кайлар».

Она смотрит на меня, как на головоломку, которую ей нужно разрешить.

– Я не скажу ничего подобного, потому что не говорю глупостей, Кайлар. Ты никогда не перестанешь любить Элену. Либо твой характер, либо обстоятельства заставят тебя жить дальше. Вот и все. Но Элены в твоей жизни не будет, потому что ее самой больше нет. И от этого тебе будет больно. А затем однажды ты начнешь время от времени забывать о ней. И от этого тебе тоже будет больно. А затем ты начнешь забывать ее чаще и надольше, и тогда тебе станет еще больнее. Ты уже не сможешь точно вспомнить ее лицо, и тебе будет казаться, будто ты предаешь ее. И так далее, и так далее. Никто не скажет, что тебе не должно быть больно, Кайлар. Жизни не бывает без боли. А может быть, она вся из нее и состоит.

– Дерьмовая получается жизнь, – говорю я, хотя ее слова очень напоминают мне о другом разговоре, стародавнем, и мне становится неуютно.

– Иной у нас нет, – мягко отвечает она. – Пора бы тебе уже понять это и повзрослеть.

Она уходит… и мне досадно, что она не хлопнула напоследок дверью, хотя бы ради приличия.

Глава 9 Бремя тени

Предыдущая страница была изначально выведена медленным, аккуратным почерком… но затем Кайлар перечеркнул весь текст гневной «Х». Ниже он торопливо и небрежно приписал:

Виридиана медленно выдохнула. Затем еще раз, после чего заморгала, силясь сдержать волну чувств, которые она не смела назвать.

Кайлар не стал исправлять эту часть. И не попытался переписать ее.

Она знала почему.

Глава 10 Король-бог среди людей

– Ты опоздал, – заявляет он, входя внутрь и страшно хрипя связками, которыми давно не пользовался. Его жесткое, угловатое лицо смягчает великолепная, аккуратно подстриженная черная борода. В этот миг он совсем не похож на сумасшедшего.

Но и на бывшего короля он тоже не похож. «Подарком» Мамочки К оказывается не кто иной, как Дориан Урсуул, некогда известный Целитель и маг, а ныне бывший король-бог Уонхоуп, правитель Халидора и Лодрикара. Человек, который не раз вносил сумятицу в мою жизнь.

Его одежда выглядит дорогой, но потрепанной, словно он в ней же и спит. Сам он при этом больше похож не на свергнутого монарха и не на безумца, а на довольного собой ребенка, которому сошла с рук какая-то шалость. Его черные волосы всклокочены, но чисты, а лицо еще не успело исхудать от голода – видимо, он сбежал от своих сиделок совсем недавно.

Насколько я понимаю, бóльшую часть времени Дориан проводит в забытьи – сидит в каком-нибудь углу замка и не реагирует на внешний мир. Когда ему дают еду, он жует и глотает ее, а когда хочет в туалет, то подает знак и идет туда, куда его поведут, но на этом все.

Его проверяли самые разные чародеи и врачеватели, каких только смог найти Логан, и все они пришли к единодушному выводу – что бы ни происходило с Дорианом, он не притворяется. Кроме того, когда он ненадолго приходит в себя, то не пытается избежать ответственности за то, что натворил во время своего правления.

Будь у нас другой король – более жесткий или, наверное, более мудрый, – он бы его казнил.

Дориан – пророк, но все до сих пор спорят о том, что же это на самом деле значит.

Он отрастил длинную бороду. Смотрит на меня голубыми глазами-льдинками, которые уже становятся стеклянными и постепенно теряют фокус.

– Рад видеть, что ты в добром здравии, Дориан, – говорю я.

Он резко приходит в себя.

– Хочешь сказать, «в здравом уме»?

– Да, – признаю я. – С чем я опоздал?

Дориан переплетает пальцы и выкручивает их.

– На вид ты в очень хорошей форме, – произносит он. – Выглядишь во многих отношениях даже лучше, чем прежде…

– Издержки профессии. Я все время упражняюсь…

– …Если не считать твоих глаз.

Я стискиваю зубы.

– Ты из тех, кого война подкосила уже после того, как закончилась, не так ли? – не смутившись, продолжает он. – Но тебе нельзя ей поддаваться. Как же нам тебя расшевелить?

– Ты ведь пророк; наверняка уже что-нибудь придумал.

На секунду на лице Дориана появляется раздражение.

– Знаешь, я все никак не могу к этому привыкнуть. Все обращаются со мной так, будто я ничего не могу предложить миру, кроме самого обременительного из моих дарований. Будто я, Дориан, обладаю не множеством талантов, а всего одним. Я был целителем и королем, учился и в совершенстве овладел сложнейшими видами магии, но был низведен в глазах людей до безумного пророка.

– С чем я опоздал, Дориан? – вновь спрашиваю я.

– Расскажи мне о мальчике.

– О каком мальчике?

– О том, которого ты не убил.

– Ты думаешь, я настолько часто убиваю детей, что сразу пойму, о ком ты?

Он бесстрастно смотрит на меня.

– У меня не так много времени, Кайлар.

– Раз ты спрашиваешь, значит, уже все о нем знаешь.

– Нет, – говорит он. – Черный ка'кари застилает мой взор. Я не всегда тебя вижу. Многое пропускаю.

– Вот как. Наконец-то хорошие новости. Так ты говоришь, что одно надоедливое создание может скрыть меня от другого? Да уж, выходит, мне придется облачиться в плащ из комаров, чтобы спрятаться от роя пчел.

– Почему ты не убил мальчика?

– Нервы сдали, – говорю я.

Он щурится, разглядывает меня, словно гадает, не вру ли я.

– Я знаю, что дал маху. Дорого мне это будет стоить?

Дориан отводит взгляд и смотрит вдаль. Мне не понять, ушел он в себя или еще со мной, и я как раз собираюсь спросить, когда он отвечает:

– Быть может, лучше спасти одного ребенка, чем спасти целый мир.

– Целый мир? Всего-то? – спрашиваю я. – Ну ничего себе. И все ради какого-то уличного пацана! Какая же в нем силища!

– Помнится, ты тоже когда-то был «каким-то уличным пацаном».

– Знаешь, в чем главная беда всех пророчеств, Дориан? – спрашиваю я, закипая.

– Немного знаю, – сухо отвечает он. – Но, прошу, просвети меня.

– Главная беда всех пророчеств – пророки.

– О, зачем же так абстрактно? Ты хочешь сказать, что беда моих пророчеств – я сам. И да, несомненно, доверия я не оправдываю, – отвечает Дориан. Но в его голосе не слышно ни кротости, ни раскаяния.

– Нет, нет, нет, – отвечаю я. – Я не об этом. Дело в людях: они считают, что пророк – всего лишь сосуд для послания, что он не изменяет его и не пытается направить события так, как ему вздумается. Но, Дориан, я видел, как ты поступаешь, когда получаешь знание, недоступное другим. Ты знал, что Логан жив, когда соблазнял Дженин. Ты позволил скорбящей невесте думать, что ее супруг погиб, потому что захотел жениться на ней сам. Не спорю, творить добро ты тоже иногда пытаешься, и все же ты – последний, кому я доверил бы «тайные знания».

Дориан смотрит на меня, приопустив веки.

– Мои прегрешения мешают мне донести послание. Да. Именно это я только что и сказал. Ты обвиняешь меня в том, в чем я уже сознался.

Ой.

– Тогда зачем ты пришел? Решил помочь Мамочке К? Ты явно что-то задумал и собираешься втянуть меня в дело, которым я заниматься не хочу.

Человека, которого однажды почитали как бога, окутывает невыразимая печаль. Он говорит:

– Нет, Кайлар. Все мое могущество бессильно. Я нужен моему сыну.

Я замечаю в его словах странность.

– Сыну? Ты нужен только одному?

– Только один у меня и есть. Спроси Ви, если до сих пор не понял. У меня нет времени объяснять. Хотя бы в этом Дженин и я согласны – нашему сыну нужна наша помощь, но мы не можем его спасти. Я знаю, что все наши усилия будут напрасны, однако не попытаться мы не можем.

– И поэтому ты втянешь в эту историю меня, – говорю я.

В его глазах вспыхивает гнев, и он медленно, словно обращаясь к полнейшему кретину, проговаривает:

– Нет, ибо тогда получится, что моя сила что-то изменила. А я уже сказал: это невозможно. Ты вообще не желаешь меня слушать, да?

Я собираюсь ответить, но Дориан перебивает меня и говорит:

– Позволь, я попробую объяснить иначе: ты когда-нибудь играл в лузы?

– Конечно, играл. – Гладкий стол, шары из слоновой кости, длинная палка и, как ни странно, лузы, в которые эти шары нужно загонять. – Как по мне – очередное азартное развлечение для знати.

– А теперь представь, что вместо предсказуемой партии и одинаковых условий ты играешь шарами разных размеров, не знаешь, сколько участвует игроков и даже где находятся все лузы. Представь, что стол непрестанно меняется, что иногда под сукном появляются ямки или кочки, а все игроки бьют по мячам одновременно и непрерывно. Ах да, а еще шарам порой хватает воли изменить направление своего движения. Некоторые даже увеличиваются или уменьшаются прямо на ходу. Вот такую партию я обречен разыгрывать, Кайлар, как и все мы. В свободной, необъятной вселенной пророчества значат лишь то, что я вижу стол чуточку лучше большинства людей.

– Ага. Конечно. Но делать ставку против тебя я бы не стал.

– Мои силы – все равно что вздох во время бури, Кайлар.

– Притворяйся сколько хочешь. – Я поднимаю руки ладонями вверх. – Но ты тем не менее все еще здесь. Бьешь своей палкой по моим шарикам.

– Кайлар, знаешь ли ты, что становится с человеком, который слишком долго остается один?

– Что?..

– Я знаю. Я.

Я недоуменно прищуриваюсь.

– И что же ты знаешь?..

Дориан недовольно поджимает губы. Затем испускает могучий вздох. Затем замирает. Внезапно склоняет голову набок, как будто прислушивается к чему-то, что может уловить только он.

– Боюсь, у меня не осталось времени на разъяснения. Похоже, через десять секунд рассудок вновь покинет меня.

Мне не хочется перебивать его, даже ради того, чтобы поторопить. Мне не хочется показаться нетерпеливым. Дориан просто обрабатывает меня. Все ради власти. Такие, как он, всегда стремятся только к ней.

Но даже несмотря на то, что я не собираюсь верить ни единому слову, которое вот-вот вылетит из его рта, мне все же любопытно, что он скажет.

Секунды ускользают одна за другой, и Дориан пристально смотрит на меня, словно подначивая наорать на него и впустую истратить оставшееся у него время.

Наконец он говорит:

– Ночной ангел судит, но кто судит его? На самом деле я пришел не для того, чтобы ты свернул с избранного пути, Кайлар. Я здесь для того, чтобы ты навсегда запомнил – ты сам решил идти дальше. Такова моя месть – ты будешь судить самого себя.

Его глаза стекленеют. Безумный пророк вновь безумен и заточен в одиночную камеру собственного черепа. В том, кто теперь смотрит на меня сквозь прутья собственных поступков, нет ни единой божественной искры. Он – пустой сосуд в пустой темнице.

Глава 11 Не на того напали

После того как слуги Мамочки К уводят безропотного Дориана, мне хватает нескольких минут, чтобы растереться губкой в купальне, привести шевелюру в какой-никакой порядок, одеться и, сдвинув один за другим все засовы, наконец предстать перед моим оружейным шкафом.

– Разным битвам подходит разное оружие, да, учитель? – произношу я.

В последнее время я часто разговариваю сам с собой. Не потому, что мне одиноко; просто, когда я так делаю, сувальды замочков в моей голове встают по-другому. Находясь в гулких ущельях собственного разума, можно тысячу раз прокричать одну и ту же мысль и даже не понять, что ты повторяешься. А когда начинаешь делать то же самое вслух, то быстро понимаешь, что говоришь как умалишенный.

Надеюсь, теперь, когда я пересказываю все ка'кари, я избавлюсь от этой привычки.

Я беру один-единственный поясной нож и гладиус в инкрустированных драгоценными камнями ножнах. У ножен есть одно важное достоинство – они подходят вычурному дворянскому тряпью, которое мне пришлось надеть. Когда идете туда, где вам велят разоружиться, не стоит брать с собой оружие, которое вам не захочется потерять.

Через две минуты, выйдя на улицу, я прошу привратника:

– Подайте карету.

– Свободных карет уже час как нет, милорд, все уехали в замок. Я могу привести вам лошадь моего брата. Подождете десять минут?

Я срываюсь с места.

Казалось бы, у меня должна быть своя лошадь. Но опять-таки о ней тоже нужно заботиться или постоянно платить за это кому-то другому. Так или иначе, это ниточка, которая ведет ко мне. Опасность. Чтобы тайно содержать нескомпрометированные жилища, средства передвижения и оружие, нужны изощренный ум и постоянная бдительность.

Изощренности у меня хватает.

Мой старый учитель заметил бы, что я, не скрываясь, живу в одном и том же месте, и даже под своим идиотским именем. Так какой дополнительной опасности я бы подверг себя, если бы купил лошадь?

Никакой. Выходит, я даже собственные правила нарушаю непоследовательно. Ну и ладно.

Я сразу же пробегаю мимо ограбления.

В этом городе так близко к замку подобное обычно не происходит. Не то чтобы я часто выходил из дома, но мне почему-то кажется странным, что какие-то мерзавцы затеяли кого-то грабить.

У бедняков нет денег, чтобы переехать в новый город с первой волной переселенцев. Они приходят позже. Разве хоть один город обходится без бедняков? А пока их нет, здесь обитают мерзавцы классом повыше. Так что, наверное, ничего странного в происходящем нет. Просто трое мужчин донимают лавочника. Вымогают у него деньги? Но они одеты в одинаковые плащи и сапоги, отчего больше напоминают наемников, а не бандитов.

Впрочем, наемникам ведь тоже нужно чем-то питаться. Возможно, они приехали в город, рассчитывая найти работу, и остались не у дел.

Еще через пару кварталов я сворачиваю в тесный переулок между двух усадеб, где рассчитываю срезать путь, и вижу, как три женщины избивают мужчину.

Я вырос в Сенарии. Я видел, как буйно дерутся женщины – но эта троица сохраняет зловещее молчание. Лишь одна что-то произносит, и все сразу же замечают меня. Странно. Мужчины в схватке порой впадают в примитивное безмолвие, но с женщинами это случается очень редко. Да и бытовое рукоприкладство, вне зависимости от пола, никогда не проходит тихо.

Все эти странности буквально просят меня присмотреться к происходящему повнимательнее.

– Прошу, помогите! – восклицает мужчина, закрывая руками окровавленное лицо.

Но я смотрю не туда, а ниже. Он обут в точно такие же сапоги, какие я видел на наемниках минуту назад. И такие вижу на женщинах.

Та, что стоит дальше всех, поднимает пальцы ко рту, чтобы засвистеть.

Засада.

Для любой засады может быть лишь один ответ: нет.

Перед тем как капкан захлопывается, наступает напряженный миг, когда налетчики замирают и ждут, что их жертва сделает роковой шаг. Охотники уверены, что знают, как поведет себя жертва, уверены, что страх и неожиданность подавят ее рассудок, и она сама бросится в западню, которую для нее приготовили.

Нет.

Я устремляюсь вперед; благодаря таланту разгоняюсь всего за несколько шагов и одновременно запускаю руку в мой второй кошель, набитый стальной дробью.

Их глаза удивленно расширяются при виде того, что я атакую. Они пятятся, хватаются за оружие, которое было спрятано, но держалось под рукой.

Я бросаю вперед горсть дроби.

Бросок застает их в миг, когда они пытаются вытащить клинки; наемники видят, что к ним что-то летит – хотя не знают, что именно, – и, сами того не желая, вздрагивают.

Мгновение – и я уже рядом; в руке – гладиус, обнаженный в последний момент. Я делаю замах, опускаю клинок и глубоко рассекаю бедро первой наемницы. Ныряю в пустоту под их поднятыми клинками, перекатываюсь, оказываюсь позади второй и несильно провожу по ней острием короткого меча, рассекая обе ягодицы.

Левой рукой отвожу копье последней наемницы в сторону и пригвождаю ее к стене усадьбы, проткнув живот и чуть не перерубив ей позвоночник.

Она таращится на меня, широко выпучив глаза; я тем временем вытаскиваю из нее гладиус, а две другие женщины падают на землю, выронив оружие.

Но последняя не падает и не пытается вырвать копье из моей хватки. Вместо этого она храбро подносит пальцы к губам, чтобы засвистеть.

Впрочем, она не успевает – гладиус сначала лишает ее пальцев, а затем мешает вылететь крику из горла, заткнув его, как окровавленная железная пробка.

Другие стонут, валяясь на земле, первая, скорее всего, умирает. Вторая еще может выжить. Но ни одной, ни второй не приходит в голову закричать.

Остальные участники засады, похоже, прячутся поодаль и нас не видят, иначе свист был бы не нужен.

Только теперь мужчина, которого они якобы избивали, встает в полный рост. Страх в его взгляде воюет с гневом.

Я чувствую, как он наливается силой. Маг.

Нет. Я делаю выпад левой рукой, в которой держу копье.

Наконечник вонзается в его торс и выходит из бока. Он изворачивается и выдергивает древко копья из моей руки.

Я бросаюсь за угол. Времени на то, чтобы добить его, у меня нет. Те, кто сидел в засаде, могут появиться в любую секунду.

Затем я прыгаю на ближайшую дверь, отталкиваюсь ногой от ручки и взбираюсь по водосточной трубе на стену усадьбы.

На главной улице я вижу десять оседланных лошадей и двух человек, что их сторожат. Моя надежда украсть лошадь, сбежать и прискакать на ней к замку, испаряется. Я не могу убить еще двоих.

Нет, могу, конечно же.

Но мне не стоит этого делать. Особенно на главной улице, где меня точно заметят и где будет казаться, что я напал без причины.

Я перепрыгиваю переулок, приземляюсь на стену второй усадьбы, спускаюсь во внутренний двор, пересекаю красивый сад, смываю кровь с клинка в журчащем фонтане, бужу крупного пса и успеваю выпрыгнуть на следующую улицу, не дав ему схватить меня за пятки.

Лишь когда я, запыхавшийся, подбегаю к воротам замка Джайр, в моей голове возникают очевидные вопросы.

Для кого готовилась эта засада – для первого попавшегося дворянина или лично для меня? Большинство наемнических банд не настолько богаты, чтобы нанять чародея. А чародеи обычно стараются держаться подальше от всего, что может запятнать репутацию их школ, и ограбление придворных нового короля явно попадает в категорию «Занятий, За Которыми Нас Не Должны Застать».

Тем не менее людям нужно на что-то есть. Даже наемникам. И то, что я весь из себя такой особенный, еще не значит, что все странности в этом городе происходят из-за меня.

Будь это очередная – шестая, кажется? – попытка покушения, то наемники наверняка вели бы себя осмотрительнее.

Случившееся кажется еще одной причиной, почему мне стоит навсегда убраться из этого города. Ради чего я вообще остаюсь в Эленее?

Ночные ангелы живут совсем не так. Они не сидят на месте и не ждут, когда кто-нибудь попадет в мишень, намалеванную на их спине. Кому я этим помогаю?

Я сидел без дела несколько месяцев… слишком долго. Так продолжаться не должно.

Вскоре я вхожу в огромный двор замка.

В таких местах я всегда немного нервничаю. Дарзо учил меня их избегать. Сотни людей, дюжина дюжин мест, откуда может прилететь удар, и никакой возможности уследить сразу за всеми ними… однако вот он я, вхожу внутрь, не прикрываясь даже никакой личиной. От ощущения, что я как на ладони, у меня скручивает живот.

Мне известно, что многие лорды желают мне смерти. У некоторых даже имеется для этого хороший повод. Но большинство просто завидуют мне и скрывают свою ненависть под лживыми масками. Для таких всякий, кто оказался ближе их к королю, – это соперник, который отталкивает их подальше от власти. Они играют в игры, до которых мне нет дела и в которые я не собираюсь вмешиваться… однако они могут меня убить.

Что я здесь делаю?

Какой человек на моем месте пришел бы сюда добровольно? Что я за дурак?

На это у меня нет ответа. Но если кто-то должен заплатить за убийство леди Труданы Джадвин, то я не позволю другим расплачивался по моим счетам.

Вовсе не сладкие, коварные речи Мамочки К и не ее хитроумные замыслы заставили меня прийти сюда – хотя она будет думать, что именно они. Она могла просто сказать: «Меня обвиняют в убийстве, которое совершил ты. Если не скажешь им правду, меня повесят».

Я без зазрения совести убиваю тех, кто этого заслуживает. А если честно, то некоторых особо дрянных людей я убиваю даже с удовольствием.

Но когда невинные умирают ради того, чтобы я мог жить?

Нетушки. Таких жертв мне уже хватило на несколько жизней. Довольно. Ни одной больше. Чего бы мне это ни стоило.

Глава 12 Злодей при дворе, или даже два

Подозреваю, что если вы это слушаете, то уже знакомы с замком Джайр, поэтому я не стану описывать блеск его куполов и изгибы контрфорсов. Во-первых, когда чичероне, готовые провести экскурсию за два медяка, начинают распинаться о фальшбалконах, клеристориях и антаблементах, я совершенно не понимаю, что они имеют в виду. Нет, глаза-то у меня, конечно, есть. Я прекрасно вижу, когда одна красивая деталь на углу замка сидит на другой красивой детали, и мне понятно, что делал их настоящий мастер, но чаще всего я не обращаю на такие штуки внимания, если только мне не приходится карабкаться по ним наверх.

~– Если хочешь, я помогу тебе расширить словарный запас.~

«Еще не хватало, чтобы левое яичко мрака объясняло мне, что значат слова».

~– Какой ты сердитый.~

В общем, те, кто называют замок Джайр одним из чудес света, не лгут. Даже я, идя навстречу смерти – или, зная Логана, навстречу изгнанию, – неохотно поддаюсь благоговению.

Вокруг сплошь белый мрамор с красными прожилками, огромные окна с цветными витражами, яркая мозаика и гигантские гобелены. В одном только парадном зале сейчас свободно умещается где-то тысяча человек; половина из них снует туда-сюда – за несколько недолгих месяцев они уже привыкли к окружающему их великолепию. Остальные время от времени оглядываются по сторонам, словно не верят тому, что они в самом деле здесь или что такой замок взаправду существует.

Я помог ему возникнуть. Совсем немного, если честно. Чтобы сотворить все это, мой талант и таланты почти дюжины самых могущественных магов мира слились воедино и были усилены Кьюрохом и Иуресом – мечом Власти и жезлом Правосудия. И под «всем этим» я имею в виду не только замок, но и весь город. Управлял нашей магией Дориан. Из-за этого он и повредился умом.

Не знаю, намного ли больше повезло остальным. Дарзо, когда я видел его в последний раз, показался мне прежним. Ви вроде бы тоже в порядке. Но другие чародеи что-то утратили – либо часть магии, либо рассудка, либо и того и другого. Да и мой рассудок, кажется… ну да ладно, не будем сейчас об этом.

Дориан заявлял, что этот замок и бóльшая часть города, сотворенного поверх развалин Черного Кургана, возникли не только из его воображения. Он говорил, будто что-то почувствовал и просто восстановил то, что здесь уже когда-то было, словно в воздухе осталось эхо древних времен. А к невообразимо древнему отголоску магия приплела частички, которые получила от каждого из нас, знали мы о том или нет – что-то она взяла из воображения, что-то из надежд, а что-то из глубин наших душ.

Надеюсь, от меня она ничего не брала. Сам-то я уж точно не пытался прибавить ничего, кроме моей силы, и просто позволил тем, кто могущественнее и мудрее меня, ею воспользоваться. Боюсь представить, какие ужасы могли населить этот город, если бы магия подглядела что-нибудь в темных тупиках и закоулках моего сознания.

Как бы там ни было, новенький замок и новорожденный город дали нашему верховному королю возможность начать все сначала, вдали от мздоимства и неудач Сенарии, кровавого интриганства Халидора и Лодрикара и непрерывных межклановых распрей Кьюры.

Огромные двери, ведущие в зал для аудиенций, сегодня закрыты, а вычурно разодетые гвардейцы с алебардами не знают меня в лицо. Я и правда слишком давно не бывал в свете.

– Мне нужно пройти внутрь. Сейчас же, – говорю я. – Мамочка К уже там? Когда начнется слушание по ее делу?

Гвардейцы смотрят на меня со скучающим видом.

– А вы кто такой? – спрашивает один.

– Послушайте, – обращается ко мне другой, – следили бы вы за языком. Если не перестанете называть герцогиню неподобающими именами, то наживете неприятностей похлеще, чем нажила она. У нее прорва страшных друзей, которым не понравится, что ее клеймят старым прозвищем.

– Ой! Ну конечно. Я хотел сказать, герцогиня Торне. Я… хм, как бы это сказать… один из тех страшных друзей. Кайлар Стерн. Так я пройду?

Один гвардеец усмехается.

– Врете вы все, – говорит второй. – Я видел лорда Стерна своими глазами, стоял к нему так близко, что мог прикоснуться. Он выше даже верховного короля, и от него исходит такая силища, что вам и полвдоха сделать будет непросто, если окажетесь с ним в одной комнате. Такая в нем мощь, понимаете? Вам от нее грудь сдавит, даже если вы будете стоять в пятидесяти шагах от него.

Благодаря этим гвардейцам я вспоминаю, почему недолюбливаю людей.

– В самом деле? В его присутствии становится трудно дышать? – спрашиваю я. – Даже если он просто стоит в комнате? Что-то не очень он скрытен. Разве он не должен передвигаться незаметно?

Я вскидываю руки, чтобы отвлечь их глаза заметным жестом, а тем временем скрытно тянусь незримыми магическими руками к их диафрагмам. Затем начинаю давить, сначала легонько.

– Ну, наверное, он может… – Гвардеец, который заявил, будто видел меня, делает неглубокий вдох. – …приглушить свою способность, когда захочет. Ну, знаете, он же ночной ангел и все такое. Вот и… гм-м-м… – Он кривит лицо.

Другой гвардеец потирает живот.

Стоит им обоим сделать выдох, как они понимают, что вдохнуть больше не могут.

Когда их удивление сменяется страхом, я говорю:

– Просто приведите камергера, или кубикулария, или как там Логан решил назвать эту должность, ладно?

Один открывает рот, и его глаза расширяются – он все еще не дышит.

Я отпускаю гвардейцев до того, как их охватывает паника. И, наверное, до того, как они успевают поумнеть, потому что, жадно отдышавшись, они переглядываются.

Я стою, скрестив руки на груди, плечи опущены, ноги сдвинуты поближе – в общем, стараюсь принять безобидный вид.

– Вы… Так вы…

– Да. Это мы уже выяснили, – говорю я. – Теперь не приведете ли вы кого-нибудь, кто может приказать вам открыть эту дверь? Пожалуйста?

Они переглядываются, один бледнеет, другой зеленеет.

Через две минуты ко мне выходит округлая дамочка; ее седые волосы собраны в пучок, а на груди покоится огромный ключ, свисающий с золотой должностной цепи. Однако она не проводит меня через главную дверь, а приглашает в ближайшую комнату ожидания.

– Еще раз приношу вам глубочайшие извинения, лорд Стерн, – говорит она. – В замке так много новых слуг. Половина считает вас призраком. Вторая половина – гигантом. Этого больше не повторится.

– Уверен, что не повторится, – сухо отвечаю я, имея в виду, что через десять минут меня отправят в изгнание или куда похуже. – Слушание по делу герцогини Торне уже началось?

– Где вы пропадали? – удивленно спрашивает она. – Слушание началось вчера. Сегодня подводятся итоги и заслушивается апология.

– Апология? – спрашиваю я. Помимо множества других задач, Логану пришлось решить, какие правовые традиции позаимствует его новое государство. У него здесь все заимствованное – традиции, титулы, корни. Какой бы сильной ни была новая империя, как бы тщательно ни подбирались ее составляющие, разве может государство, сотворенное из воздуха, выжить, или оно обречено с рождения?

Дамочка говорит:

– После того как обвинение озвучит свою версию, защита получит последнюю возможность оспорить ее или, если положение окажется совсем скверным, молить о смягчении наказания.

Я пытаюсь представить себе, как Мамочка К будет молить. Как-то раз я ткнул ее иголкой со смертельным ядом, и она даже не попросила противоядие. Умолять она не будет. Никогда. Она даже не сказала мне, что суд уже начался. Неужели она прямо сейчас держит ответ перед ним?

– Вы можете сказать ей, что я пришел? – спрашиваю я.

– Нет. Верховный король повелел, чтобы все обошлось без сюрпризов. Он хочет, чтобы первый королевский суд подобного масштаба прошел планомерно и справедливо. Без позерства и лицемерных спектаклей – так он сказал.

– А королю вы можете передать, что я пришел?

– Конечно. После того, как завершится суд. Иначе бы я вас сюда не привела.

– Я имел в виду прямо сейчас.

Камергерша останавливается в проходе, поворачивается и окидывает меня пристальным, жестким взглядом, который так не идет ей, мягкой и округлой.

– Я пришел по его приказу, – говорю я.

Ее брови смыкаются и опускаются, губы поджимаются.

– Если это так, то вас позовут.

– Меня позовут, если вы скажете ему, что я пришел.

Я вижу в ее лице печаль, которая быстро превращается в камень.

– Вы ведь когда-то были друзьями, да?

– Мы и сейчас друзья. Лучшие.

Она медленно качает головой.

– Друг был бы рядом с ним в эти ужасные месяцы.

О чем она, черт возьми, говорит?

Она подводит меня к главному входу. Королевские гвардейцы молча распахивают перед ней дверь.

За дверью сидят лорды и леди, многие негромко переговариваются, советуются с адвокатами или друг другом, или вчитываются в бумаги, стараясь напоследок освежить в памяти важные детали своих дел, или же пытаются незаметно подслушать, что говорят на суде в соседнем зале. Я никого здесь не узнаю.

Плохо.

Камергерша спешно убегает за дверь, которая ведет в зал королевского суда; хочет посмотреть, что она пропустила, пока разговаривала со мной.

– О, вы все-таки добрались. Какая жалость, – обращается ко мне крупный дворянин приятной наружности, чернобородый с бледно-голубыми глазами. Его я тоже не знаю. Он сидит, закинув скрещенные ноги на низкий столик, в одной руке держит раскрытую книжицу. Молодой, знатный и ленивый – но его взгляд цепок. Он похож на халидорца, но разве в наши дни это о чем-то говорит? У меня у самого темные волосы и светло-голубые глаза.

– Мы встречались? – спрашиваю я. Кажется, что-то знакомое в нем все-таки есть.

– С другой стороны, вы опоздали и, подозреваю, сэкономили мне немного золота.

Его слова заставляют меня остановиться и еще раз внимательно на него посмотреть. Он крупный, но не молодой, как мне показалось на первый взгляд, а моложавый, какими обычно бывают барды и атлеты, неподвластные старости. Я точно его не знаю и сразу могу сказать, что он мне не нравится.

– Что-что вы сказали? – говорю я.

– Я о тех наемниках, которых нанял, чтобы вас задержать. Хотя, вообще-то, мы договорились, что они совсем не подпустят вас к замку. Очевидно, их постигла неудача, и я надеюсь, что им хватило учтивости героически погибнуть при исполнении заказа? Тогда мне не придется выплачивать им остаток гонорара.

Дверь в зал суда распахивается. Пухлый герольд зычным голосом объявляет:

– По делу герцогини Торне, обвиняемой в организации убийства, его королевское величество желает перед вынесением приговора лично выслушать сторону обвинения. Лорд Рефа'им, пройдите!

– Прошу меня извинить, – говорит дворянин и встает. Он гораздо выше, чем казался, пока сидел, развалясь в кресле. – Меня зовут. – Лишь тогда я запоздало узнаю его голос, который уже слышал в усадьбе. Он отбрасывает книгу в сторону. – Но нам стоит поскорее продолжить наш разговор.

Глава 13 Смертельное искусство дипломатии

Кажется, на суде мне впервые в жизни одновременно грозила смертельная опасность и было скучно.

Позднее я понял, что скукой был обязан только собственному невежеству.

Я бы хотел во всех подробностях рассказать вам о том, как Логан за пять минут спас мою жизнь, жизнь Мамочки К и все свое королевство, но не могу. Я обращал внимание на всякую ерунду, а на то, что нужно было заметить, даже не смотрел.

Наблюдая за схваткой мастеров боевых искусств, я могу за несколько секунд оценить уровень их подготовки, даже если незнаком с искусством, которому их обучали. Однако неискушенному зрителю нужен масштаб, он должен увидеть, как мастер стирает соперников в порошок, и лишь тогда сможет признать в нем мастера. Увы, даже в этом случае он может ошибиться: средний боец, стирающий в порошок нетренированных новичков, может выглядеть точно так же, как мастер, стирающий в порошок средних бойцов. А удачливый удар может сойти за умелый.

Когда три мастера начинают бой с маневров, прощупывают слабости друг друга, делают ложные выпады и, едва завидев хотя бы неудачный блок, сразу же отступают, неискушенному зрителю все это покажется топтанием на месте и проволочками. Шаг вперед, остановка, кружение, остановка – как будто это танец, лишенный красоты. Скука.

Когда вы наблюдаете за мастерами, достаточно просто моргнуть в неподходящую секунду, и бой закончится, а вы даже не поймете, что произошло и почему все аплодируют.

Честно говоря, у меня нет оправдания. В детстве Мамочка К понемногу учила меня придворным искусствам: как правильно полемизировать, как резать других словами, словно бритвой, и даже как вести прения в суде. И раз я так сильно заскучал, что потерял нить рассуждений, то, наверное, замкнулся в себе гораздо сильнее, чем думал.

~– Наверное?~

«Да заткнись ты».

Мамочка К… тьфу ты, герцогиня Торне – как же сложно называть кого-то новым именем, когда всю жизнь знаешь его под другим. Так вот, она – мастерица этих искусств, но из всей троицы ее положение было самым незавидным. Лорд Рефа'им вел себя исключительно напористо и разыгрывал карты так, словно расклад был в его пользу. Как оказалось, он зря так думал.

Рефа'им раздувал страшное оскорбление из того, что я проник в его усадьбу, и требовал возмездия за неудавшееся покушение на его жизнь. Логан играл слабо – от верховного короля я ждал большего. Казалось, что он не то рассеян, не то измотан, не то увяз, стараясь найти золотую середину в нескончаемой череде противоречивых прошений, и потому не может посвятить этому разбирательству все свое внимание. (Как выяснилось, здесь я не ошибся. Видимо, я все еще хорошо знаю моего друга.)

Я старался, чтобы он заметил меня за скрещенными алебардами гвардейцев, которые преграждали мне вход в Зал Ветров, но я стоял далеко, а Логан за все слушание ни разу не посмотрел в мою сторону.

Лишь под самый конец камергерша подошла ко мне со спины и негромко сказала:

– Его величество просит, чтобы, когда вас позовут, вы сделали что-нибудь едва заметное, но бесспорно магическое.

Я оглядываюсь на нее.

– Что, например? Вы поговорили с ним?

– Он передал мне послание.

– Прямо посреди слушаний? – Следя за ними, я ни разу не видел, чтобы Логан шепнул своему помощнику хоть полслова. – А еще он что-нибудь сказал?

Ви потерла глаза. Читать эти записи оказалось гораздо труднее, чем она думала поначалу. Она уже во второй или в третий раз находила место, где Кайлар явно что-то добавил или изменил в надиктованном. Однако в тексте не было ни помарок, ни исправлений, ни вложенных страниц с дополнениями. Поначалу Кайлар обращался к одному лишь графу Дрейку, а затем передумал и начал пересказывать случившееся самому себе (по крайней мере, так он написал), однако повествование явно было адресовано кому-то еще. Кому? Несколько раз он упоминал слушателей, а не читателей. Так сколько же в этом тексте осталось от подлинника? Не было ли в нем утрачено что-нибудь важное?

– Вызывается лорд Кайлар Стерн, – объявляет Логан. У него величественный голос, громкий и ясный. Он с легкостью разносится по залу. Для командира или короля такой голос очень ценен. Впрочем, Логан всегда был идеальным кандидатом на трон: высокий, красивый, умный, храбрый, сильный во всех смыслах. Если кто-то и сможет не дать новому королевству развалиться, так это он.

Гвардейцы раздвигают алебарды.

И что, черт возьми, я должен сейчас сделать? Учитель натаскивал меня быть незаметным… очень усердно натаскивал. Он даже успел поучить меня магии, которая до этого долго мне не давалась. Но чары всегда должны были помогать мне в скрытности, а не наоборот.

Впрочем, во мне еще не умер малолетний показушник с криминальными наклонностями, поэтому я понемногу учился и другим фокусам. Не смог удержаться.

Я иду вперед.

«Не хочешь помочь? Или мне все делать самому?» – спрашиваю я ка'кари.

~– С радостью помогу.~

Мой силуэт на секунду становится размытым, от него протягиваются крошечные язычки тьмы, похожие на колеблющееся синее пламя. Они вьются за мной шлейфом, вспыхивают и гаснут на каждом шагу, на каждом взмахе руки. Едва заметные, они похожи на сверкание синих блесток в ярком свете, но вокруг меня нет ни света, ни блесток, и ничего синего.

Огромная толпа, собравшаяся в зале, притихает. Люди гадают, не обманывают ли их глаза, но я смотрю только на короля.

Он кивает мне, будто говоря: «Да. Еще».

В очередной раз занеся ногу, я растворяюсь в пятне тьмы…

А затем возникаю вновь, прямо перед тем, как завершить шаг.

Шепоток пробегает по толпе, как вода, растекающаяся во все стороны от набежавшей волны прибоя, и на миг лицо короля озаряется улыбкой, но затем оно вновь принимает невозмутимое выражение.

Когда я останавливаюсь перед ним, Логан не обращается ко мне. Вместо этого он произносит:

– Леди Трудана Джадвин была изменницей и убийцей. Мы слишком поздно узнали о ее преступлениях: о том, что она самолично лишила жизни принца Гандера, чем помогла Халидору вторгнуться в наши родные края и обрекла королевство на погибель. После этого она служила нашим врагам и прямо или косвенно поучаствовала в убийстве по меньшей мере двадцати наших подданных, в том числе детей благородных семей – Сэры и Магдалины, дочерей лорда Дрейка; Драккоса, сына леди Эвелин; Корин Беллмонт, а также близнецов Вашиэль: Коррана и Кэррин. Окончательно погрязнув в пороке, она осквернила тела убитых и выставила их напоказ. Когда же мы одержали победу, она избежала нашего королевского правосудия и скрылась.

Логан уперся взглядом в лорда Рефа'има.

– Скрылась в вашем доме. Где вы дали ей убежище.

Только теперь я понимаю, к чему ведет Логан. Вместо того чтобы защищать свою советницу, он пошел в наступление.

– Я лишь надеюсь, лорд Рефа'им, – продолжает Логан, не дав лорду вставить ни единого слова, – что вы, будучи человеком простодушным и новым при дворе, каким-то образом могли не знать ни о многочисленных преступлениях леди Джадвин, ни о наших приказах арестовать ее. На данный момент нам бы хотелось верить, что вы действительно пребывали в неведении. Мы с нетерпением ждем, что в будущем вы сполна продемонстрируете свою преданность короне и тем самым загладите вину за эту оплошность.

Вернемся же теперь к рассматриваемому делу. Герцогиня Гвинвера Торне заявляет о своей непричастности к убийству леди Джадвин. Ее слова правдивы…

– Ваше величество, у меня есть свидетель, который… – пытается прервать его Рефа'им.

– Мне доподлинно известно о ее невиновности, – повторяет Логан, повысив голос, и я понимаю, что он неспроста привлек внимание к этим словам и сказал «мне» вместо королевского «нам», – ибо я лично отправил Кайлара к Трудане Джадвин, дабы казнить ее.

В Зале Ветров собралось около двух тысяч человек, и, кажется, в эту секунду никто из них не дышит. «Казнить», сказал Логан, не «убить». Он ловко удерживает равновесие между тем, что должен говорить король, и тем, что ему известно, и у меня с трудом получается уследить, что к чему.

– Я желал разобраться с ней иначе, – продолжает Логан, – но выяснил, где вы скрываете ее… то есть что она поселилась в вашем доме, – вероятно, под чужим именем? – уже после того, как отправил во все уголки королевства гонцов с указом о всеобщей амнистии. Прошу всех собравшихся здесь добрых людей проявить снисхождение, ибо такое положение дел поставило меня перед невыносимой дилеммой: либо наша амнистия освободила бы от наказания подлую изменницу, которую мы вовсе не желали защищать, либо нам пришлось бы нарушить собственный указ, проведя суд над ней уже после того, как амнистия вступила бы в силу. Но тогда во всех поселились бы сомнения, останемся ли мы верны нашему королевскому слову в будущих делах. Посему я велел Кайлару предать изменницу королевскому правосудию прежде, чем амнистия вступит в силу в Сенарии.

И он исполнил мою волю. Гнусное чудовище исчезло с наших глаз, а ее пятно смыто с наших королевств; правосудие свершилось, и все это произошло до того, как амнистия вступила в силу. Впрочем, должен признать, совсем незадолго до. Прискорбно незадолго. И поэтому, мои сердечные подданные, мы посчитали, что вы заслуживаете этих публичных разъяснений нашего решения. Знайте: вам нет нужды бояться нашего правосудия, но злоумышленники от него не уйдут.

Не знаю, многие ли из тех, кто слышит его речь, понимают, насколько тонко Логан интерпретирует произошедшее. Он утверждает, что действие амнистии должно было начаться не в тот же миг, как он подписал бумагу, а с того момента, как о ней объявили в разных уголках его королевства.

Когда человек, написавший закон, говорит вам, чего именно он хотел от этого закона, довольно трудно убедить его в том, что на самом деле он имел в виду совсем другое.

Но Логан не дает никому времени осмыслить сказанное или возразить ему. Я сам успеваю все понять только потому, что уже обдумывал ту же самую проблему, пока охотился на леди Джадвин. Я решил трактовать закон точно так же… но не представляю, как Логан об этом догадался, ведь я ему ничего не говорил. Наверное, он просто хорошо соображает в таких делах. Или Мамочка К ему подсказала.

Король продолжает:

– Вам стоит знать, лорд Рефа'им, что я просил Кайлара по возможности не убивать никого, кроме леди Джадвин, но наделил его более широкими полномочиями. В том случае, если бы кто-то встал у него на пути и мешал обрушить на изменницу всю тяжесть правосудия, Кайлару было дозволено поступить с этим человеком так, как он счел бы нужным. Так что вы можете начать свою новую, амнистированную жизнь с того, что поблагодарите его за милосердие.

В зале становится очень, очень тихо.

– Д-да, ваше величество, – после долгого молчания произносит Рефа'им. Его подбородок вскинут, взгляд напряжен, он заметно дрожит. Не от страха. От ярости.

– Сейчас же, – резко отвечает Логан.

– Да, ваше величество, – повторяет лорд. Быстро облизывает губы языком, похожим на маленькую розовую змею. – Благодарю вас за ваше милосердие, лорд Стерн. – Он произносит слова громко, отчетливо и, внезапно, без злобы, как будто говорит спасибо за то, что я передал ему кувшин с вином.

На меня он, впрочем, даже не смотрит, его взгляд устремлен на короля.

– Также вы можете поблагодарить за милосердие и нас, – говорит Логан. – Ибо, если бы мы знали, что вы укрываете у себя изменницу, то вы совершенно точно не смогли бы подать нам столь нелепое ходатайство. Теперь же можете считать, что вам повезло, ибо ваши скандальные делишки надежно прикрыты всеобщей амнистией, и мы не станем лишать вас ее защиты и милости.

Уголки рта лорда Рефа'има на мгновение искривляются, обнажая презрение, которое он питает к Логану.

– Благодарю, ваше величество, – говорит он. – Воистину, вы – человек своего слова.

Ни тоном, ни видом Рефа'им не показывает, что он побежден и унижен. Кажется, он даже не понимает, насколько вредит себе этим.

Он замечает, что я смотрю на него, и улыбается. Очередной самодовольный дворянин, который родился на вершине горы и искренне верит, что сам забрался на нее и потому заслужил право любоваться видом. Кажется, он не понимает, что оскорбил не только Логана, – человека, который старается, когда может, проявлять милосердие, – но и Мамочку К, женщину, которой доводилось выбираться из таких переплетов, какие ему и не снились. Всю жизнь ее недооценивали мужчины, которые были гораздо умнее и свирепее Рефа'има. И все они пошли на корм червям. Я лишь надеюсь, что смогу лично увидеть, как реальность грубо приведет Рефа'има в чувство.

Я улыбаюсь ему в ответ.

Глава 14 Друг в беде

– У меня стряслась небольшая неприятность, – говорит Логан. Камердинер чистит его сюртук и раскладывает формальный вечерний наряд, но, если не считать его, мы остались в гардеробной Логана одни.

– Тремелюдина? – спрашиваю я, хотя не уверен, что правильно подобрал слово.

– Кое-что посерьезнее.

– Мы говорим о каверзе или злосчастии?

– О перипетии, но не пагубе, – отвечает он. На миг его лицо озаряет широкая улыбка. Раньше мы так играли: я подлавливал Логана и дразнил за привычку говорить редкими, как глефы бритвоклювов, и такими же длинными словами, а Логан в ответ старался подбирать все новые и новые.

– Треволнение?

– Скорее мытарство.

– Так тебя растак, ты победил. Дальше мне крыть нечем.

– «Растак»? – повторяет он. Но улыбка тут же сползает с его лица. – Уверен, ты уже слышал сплетни. То, о чем болтают… не выдумка.

– Я никаких сплетен не слышал. – У меня внутри все сжимается.

Логан застывает, стянув жакет со своего рельефного торса только наполовину, затем снимает его полностью и кидает на спинку кресла.

– Про Дженин? – слегка недоверчиво спрашивает он.

Затем замечает выражение моего лица и явно верит мне.

– Меня должно бы радовать, что ты не знаешь всех сокровенных подробностей моей жизни, особенно если учесть, что она и так почти вся выставлена напоказ, но…

Перед тем как стать королем, Логан никогда не делал длинных пауз. Теперь он привык взвешивать слова. Даже когда говорит со мной.

«Друг был бы рядом с ним», – сказала мне камергерша.

Что же за беда стряслась?

– Что случилось с Дженин? – спрашиваю я.

Логан потирает большой ручищей лоб, на котором еще нет ни единой морщинки. Переодевается в чистые темные штаны и белую льняную блузу. Большинству портных приходится одевать клиентов так, чтобы приуменьшить недостатки или подчеркнуть достоинства. Но у Логана достоинств столько, что его портные избаловались, выбирая, какие из них выделит очередной наряд для очередного события. Подтянутый, мускулистый, высокий, длинноногий и широкоплечий, – кажется, даже изголодавшийся, замызганный и одетый в тюремные лохмотья Логан выглядел красивее меня, разодетого в лучшие ладешские шелка.

Когда камердинер застегивает последние пуговицы, Логан подает ему знак, и тот понимает, что может идти.

– Прислать парикмахера через пять минут, государь?

– Десять.

Камердинер задерживается у большой двери с блестящими бронзовыми петлями, которая изготовлена из какой-то экзотической полосатой древесины, не то из бокоте, не то из астрониума. Убранство ошеломляет роскошью; и камердинер в белых перчатках, и Логан смотрятся здесь к месту. В отличие от меня.

– Ваше величество, вы просили меня напомнить, что не желаете сегодня опоздать и в третий раз за неделю оскорбить шеф-повара Вайдена.

Логан что-то вяло бурчит себе под нос.

Камердинер говорит:

– Десять минут, но я впущу всех дам сразу, хорошо?

Логан утвердительно мычит в ответ.

– Благодарю, Арикс.

– Кроме того, госпожа Бризе напоминает вам, что перламутр очень хрупок, и просит не пытаться повторить аллореанскую шнуровку самому.

– Хорошо, хорошо! Иди уже! – говорит Логан.

Камердинер уходит быстро, но без страха. Тяжелая дверь закрывается, петли не издают ни звука.

Тогда Логан произносит:

– Я сам прошу их напомнить мне что-нибудь, а потом кричу, когда они выполняют просьбу. Уже начинаю думать, что хуже работы короля может быть только работа на короля.

Я улыбаюсь.

– Наверное, мне сейчас нужно заверить тебя, что служить тебе не так уж и плохо, после чего ты плавно подведешь разговор к тому, что я тоже мог бы тебе послужить и взвалить на себя какое-нибудь тягостное дельце? – спрашиваю я. – И мне будет совестно тебе отказать, поскольку я только что говорил, будто служить тебе не так уж плохо?

– А ты еще утверждаешь, что не разбираешься в подобных играх. – Логан тяжело садится. – Ты все правильно сказал, да. Ныне я, сам того не желая, манипулирую даже собственными друзьями, Кайлар.

– Я ждал, что ты сегодня отправишь меня в изгнание, или вообще казнишь, – говорю я. – Так что можешь просто попросить.

Он пытливо смотрит на меня, на мою одежду, затем заглядывает в глаза.

– Да уж, пришлось попотеть, чтобы тебя спасти. – Его красивое лицо светлеет, и я чувствую, что он гордится тем, как ловко разобрался с ситуацией.

Но времени у нас почти не осталось. Я говорю:

– Что-то ты долго подводишь к делу. На тебя это непохоже.

Его улыбка меркнет. Он снова потирает лоб.

– Ты когда-нибудь боишься того, что если скажешь о чем-то вслух, то тебе придется что-то с этим делать? Как будто никакой проблемы нет, пока ты ее не озвучил, но стоит о ней сказать, и пути назад уже не будет?

– Что творится с Дженин?

Он целую минуту избегает моего взгляда и не отвечает. Я молчу.

– Беременность тяжело сказалась на ней. И, хм, не только на теле. Когда битва закончилась и мы одержали победу, вокруг было столько магии, и Дженин находилась так близко к тому, что сделали вы, двенадцать магов… Из-за этого она убеждена, что чары как-то повлияли на близнецов.

– Как-то повлияли? – повторяю я.

Логан яростно трет лицо руками.

– Она бредит, Кайлар. – Он вздрагивает, наверное, оттого что сказал «бредит».

Желая разговорить его, я отвечаю:

– Мы выплеснули столько магии, что смогли уничтожить целую армию и возвести город. Вообще неясно, как у нас это получилось. Я не удивлюсь, если наше колдовство сотворило что-нибудь еще. Что-нибудь странное.

– Дженин утверждает, что в тот момент все изменилось. Что мальчики оживились, когда нахлынула магия. Она… она боится, что Дориан что-то с ними сделал.

– Насколько помню, Дориан был вроде как занят, – говорю я. До конца битвы Дориан оставался в здравом уме. Он пожертвовал рассудком, чтобы помочь нам одержать победу и перечеркнуть все то зло, которое сам отчасти и совершил, умышленно и нет. – В ясном уме или без него, Дориан не такое чудовище, чтобы причинить вред ребенку.

– Я и не говорю, что верю ей! – огрызается Логан. Его лицо вытягивается. – То есть я пытался ей поверить. Я советовался с повитухами, и с мудрыми старицами, и с хирургами, и с цирюльниками, и с полудюжиной шарлатанов. Все, кто не пытался мне что-нибудь продать, говорили, что иногда тяжелые роды временно накладывают на разум матери отпечаток, но скоро она должна пойти на поправку. Еще я приглашал к ней лучших целительниц Часовни, чтобы те ее осмотрели. Они согласились. Но Дженин… Кайлар, ты знаешь, что я люблю ее, но мне кажется, что ей становится хуже. Она рассказывает мне про свои сны, и я знаю, что часто – даже очень часто – людям снится всякая чушь. Правильно ведь? Но то, что снится ей… Это не нормально. Я даже не знаю, когда она успевает видеть сны, ведь она так мало спит.

– Когда родились мальчишки? Два месяца назад? Разве еще не слишком рано об этом судить? Может, со временем…

– Ей становится хуже, а не лучше. Я боюсь, что она… нет, она, она не осмелится…

Боль, которую я вижу в лице Логана, пронзает и меня. Он не хочет договаривать или не может, поэтому договариваю я. Иногда другу не хватает мужества на самого себя, и приходится делиться с ним своим.

– Ты боишься, что она причинит мальчикам вред?

– Нет! Да. Или самой себе. Это пустой страх. Невозможно, чтобы она… почти невозможно, понимаешь? Но, думаю, даже это – веская причина, чтобы я заранее пресек такую возможность. – Он не может посмотреть мне в глаза. Логан крупный, он могуч телом и обладает огромной властью, но сейчас передо мной стоит маленький, съежившийся человек.

– Мне так жаль, Логан.

Кажется, он меня не слышит.

– А то, что она видит во снах, Кайлар. Гибель всего. Бредни параноика. Стоило целительницам осмотреть ее, как они сразу же отправили гонца в Часовню, чтобы запросить подмогу. Это ведь ничего хорошего значить не может, да? А когда они наконец поговорили со мной, то отнюдь не утешили. Сказали, что магией часто можно исцелить тело, но душу – почти никогда.

Я-то думал, что только у меня после нашего великого триумфа остались душевные раны. Пока вокруг праздновали, я верил, что горюю один.

– Чем я могу помочь?

Я спрашиваю, не подумав, но стоит мне произнести слова, как в голове рождается мысль: может быть, так я и спасусь. Может быть, я смогу заглушить свое отчаяние, избавив от него кого-то другого.

Логан хватается за мое предложение. Я вижу, что у него уже готов план.

– Моя новая империя пугает людей по всему миру. Все думают, что я, столь быстро подмявший под себя три королевства, наверняка агрессивен и жажду расширить свои территории. Что бы ни заявляли дипломаты, которые к нам приезжают, у половины на уме только одна цель: понять, куда я двину свои войска дальше. Не «собираюсь ли я их двигать». А «куда». В данный момент только алитэрцы могут серьезно этому помешать.

– Так ведь это же хорошо, разве нет? Алитэра очень далеко.

– Да, но это могущественная страна. Если алитэрцы в самом деле решат что-то предпринять, никто не сможет их остановить, тем более мы. Я решил, что отправлюсь на юг и заключу с ними договор.

– Отправишься? Тебе ведь нет никакой нужды ехать туда лично?

– Нужды? Нет. Я могу поступить так, как говорят все мои советники, и послать какого-нибудь умелого дипломата, который все уладит.

– Так почему же ты так не сделаешь?

– Потому что не хочу войны.

– Я знаю, что не хочешь, – говорю я, – но…

– Всякий правитель будет ждать, что мой дипломат приедет и скажет правильные слова. Дипломаты этим и занимаются. Он скажет то, что нужно, независимо от того, собираюсь я напасть завтра или не собираюсь нападать вообще. Все это знают. Но если я заявлюсь к ним лично…

– Если ты заявишься к ним лично, тебя возьмут в плен! Это же идиотизм!

Логан мельком улыбается.

– Мои советники говорят то же самое, хотя и не столь прямолинейно. Ты прав. Но у меня в рукаве еще осталось несколько козырей.

– Каких, например?

– Если я тебе расскажу, то они уже не будут у меня в рукаве, правильно?

Я не знаю, пытается Логан меня поддразнить или беспокоится, что нас могут подслушать. Как бы там ни было, все уже решено. Он же король.

– Ты рискуешь своей жизнью ради подданных, – помолчав, говорю я. – Как и всегда, твое мужество и твои мотивы вызывают у меня только уважение.

– А еще ты считаешь меня глупцом, – отвечает Логан.

– Не считаю, но ты совершаешь глупость, да.

Он печально улыбается.

– Видишь, ты еще можешь стать дипломатом!

– О да, буду встречаться с королями и императрицами. Что может пойти не так?

На его лице появляется странное выражение, словно я только что подал ему идею.

– Если я открыто отправлю в качестве моего посланника лучшего наемного убийцу во всем мире…

– Мокрушника, – говорю я. – И я не самый лучший…

Логан отмахивается, будто я просто скромничаю.

– Самый знаменитый. Это почти одно и то же. Если пошлю тебя, поднимется знатный шум. Придется подумать, куда лучше тебя направить…

– Ну хватить дразниться, – говорю я. Затем чуть тише прибавляю: – Ты ведь дразнишься, правда?

Он внезапно одаривает меня широченной ухмылкой, и на короткий миг я снова вижу перед собой прежнего, по-мальчишески красивого, неудержимо самоуверенного Логана.

– Я тяну время, чтобы не говорить об остальном.

На моих глазах он превращается в старика.

– Все настолько плохо?

– Мне нужно, чтобы Дженин поехала со мной. Ее лучшие качества дополняют мои. Она видит то, чего не замечаю я, и люди делятся с ней тем, о чем никогда не скажут мне.

– Я думал, она еще слишком слаба для путешествий.

– Она – нет, слабы близнецы. А я собираюсь ехать очень быстро. Я уже распорядился подготовить лошадей на станциях, чтобы мы могли их менять по пути. Съездим как можно быстрее и вернемся.

– Подожди. Ты хочешь взять жену, но оставить близнецов? Им же всего два месяца. А что Дженин думает об этой затее?

– Она… она еще не знает.

– Ты собираешься оторвать теряющую рассудок мать от ее новорожденных детей?

Неужели, когда нашему новому верховному королю приходят в голову поразительно тупые идеи, никто не говорит ему об этом?

Логан тихо продолжает:

– Я не могу не взять ее, Кайлар. Если Дженин останется и даже если я решусь навек оскорбить ее, поставив над ней регента, она все равно будет королевой. А кто сможет встать между королевой и ее детьми? Поехав со мной, она, возможно, спасет десятки тысяч жизней. Но оставшись… – его голос становится еще тише, – …подвергнет опасности три.

Дверь отворяется, и внутрь заглядывает камердинер Логана, Арикс. Он показывает два пальца, затем исчезает и снова закрывает дверь. Две минуты.

Логан вздыхает.

– Ты всегда так живешь? – спрашиваю я.

– Всегда. И так будет продолжаться, пока я не назначу на нужные посты правильных министров. Тогда мне придется принимать не все решения, а только самые сложные. Радость-то какая.

Пора перейти к делу.

– Так что ты хочешь от меня? Чтобы я поехал с тобой и охранял вас? Ты ведь знаешь, я не телохранитель, но… твоя воля для меня закон.

– Нет. Пойми меня правильно, в другое время я бы вмиг согласился. Даже если бы путешествие не было опасным, я все равно был бы рад твоей компании. Но нет. Дженин преследуют навязчивые мысли… она считает, что над мальчиками нависла угроза. Ей якобы было видение о том, как кто-то не то похищает их, не то убивает, не то еще что-то.

– Ну и… что? Ты хочешь, чтобы я взял на себя опеку твоих малышей?

– Ты? Опеку? Ха! Не обижайся, Кайлар, но из всех, кого я знаю, тебя труднее всего представить отцом!

Я усмехаюсь, ведь Логан не со зла так сказал. Он просто хотел меня подначить.

Он не знает.

Он не знает, что Элена была беременна, когда умерла, что вся моя жизнь перевернулась с ног на голову. Я больше не мог сам оставаться ребенком; я стал мужем, готовился стать отцом… даже папой.

Логан знает, что я потерял ее. Он всегда предельно тактичен, когда разговор заходит о ней. Но сейчас? Я не могу винить его за то, что он ткнул меня в рану, о которой не знал. Ведь я сам так ни о чем ему и не рассказал.

И я называю себя его лучшим другом? Хороший друг поддержал бы Логана в трудную минуту. Хороший друг позволил бы Логану поддержать его. Поделился бы своим горем.

А я облажался во всем.

Кроме убийств. В этом деле я хорош. Когда-то я думал, что сбегу от объятий тени, но тень липнет ко мне, куда бы я ни пошел.

– Я хочу, чтобы ты оберегал их, – говорит Логан. – Знаю, ты не телохранитель и не кормилица. У них будут и те, и другие. Я хочу, чтобы ты тайно был рядом, следил за всеми подступами к мальчикам, которыми сам бы воспользовался на месте похитителя или убийцы. Ничего не случится, но так я смогу хоть что-то сказать Дженин, утешить ее, показать, что я делаю все возможное, чтобы обеспечить их безопасность.

– Логан, она же сойдет с ума от волнения. – Он вздрагивает; я понимаю, что подобрал не самые удачные слова, поэтому спешу продолжить: – Как и любая мать. Ты не можешь оторвать ее от новорожденных малышей. Подожди несколько месяцев. Отправь сначала своих дипломатов, а сам поезжай, когда все немного уляжется. За пару месяцев ей станет лучше.

– Тогда ехать будет уже поздно. Через пару недель императрица Селестия и ее придворные покинут восточную столицу Алитэры. После празднования на Летних островах они прибудут в замок Стормфаст, после чего на огромной скорости поплывут на запад, подгоняемые Великим Штормом. Оказавшись в Борами, она шесть месяцев будет присматривать за правлением своего нового унтер-короля, а затем вернется на восток по земле, и все повторится снова. Беда в том, что, едва они покинут Скон, ее будет уже не догнать. Борами слишком далек, и на пути к нему слишком много врагов. Но и это не все.

Кайлар, я хорошо знаю историю. Шпионы Гвинверы докладывают мне, какие заявления делают другие правители. Я вижу, к чему все идет. Внезапно по всему Мидсайру начинают вводиться новые подати. Правителям нужны деньги; они якобы хотят возвести роскошные памятники, расширить дворцы или еще что-нибудь.

– По-моему, во времена мира и процветания королевские особы только этим и занимаются. Разве нет?

– Да, но не так, как сейчас. Мало кому из правителей хватает терпения на то, чтобы сначала скопить на дворец нужную сумму золота, а затем разом оплатить все строительство. Первым делом они собирают столько денег, сколько нужно на закладку фундамента – то есть на земляные работы и на камень. В следующий год они собирают новые подати и оплачивают работу каменщиков и плотников. Так они меньше злят аристократов, да и строительство начинается немедленно. Но сейчас все по-другому. Эти страны собирают горы монет и не тратят их. Почему? Потому что деньги можно обменять на что угодно. Хитрый правитель будет собирать золото, будет делать вид, что он вовсе не готовится к войне, а в последний момент обратит эти деньги в оружие и провиант для войск, в снабжение, необходимое им для похода. Поэтому я обязан поехать, причем сейчас же. С Дженин я, скорее всего, преуспею, а без нее – потерплю неудачу. И в следующем году императрица может покинуть западную столицу Борами уже во главе армии.

– Я надеялся, что воевать нам больше не придется, – говорю я. Одно дело – лишить жизни кровожадную предательницу. И совсем другое – убить незнакомого юношу, который виноват лишь в том, что наступает на меня под чужим штандартом и верит, будто я угрожаю его семье.

– Таков мой долг, – хмуро говорит Логан. – Я должен вести мой народ к процветанию. Защищать его. Сделать так, чтобы мы и в самом деле могли забыть о войне, если не навсегда, то хотя бы настолько, насколько это возможно. Кайлар, мой труд слишком важен, и из-за него я не могу быть достойным отцом моим детям. Или достойным мужем. Я – король. Жизни моих подданных намного важнее моего личного счастья.

– А счастья твоей жены? – Я не собирался произносить это вслух, но Логан прощает мне дерзость.

– Дженин родилась принцессой и воспитывалась со знанием того, что однажды станет королевой. Она гораздо дольше меня знала, чего будет стоить столь высокое положение.

Логан, конечно, прав, но мне уже хочется убраться подальше и не видеть, как он будет говорить об этом Дженин.

– Я сделаю все, что потребуется, ваше величество, – говорю я, подходя к двери. – И… спасибо, что не изгнал меня. И не сделал чего похуже. Знаю, я сам напрашивался, но… я не мог дать ей уйти, понимаешь?

– Я тоже тоскую по Мэгс, – отвечает он. Отводит глаза. – И по Сэре. И по принцу Алейну, несмотря на все его пороки. И по всем остальным. Трудану нужно было прикончить. Если бы ты попросил, я бы и сам отправил тебя за ней.

В его голосе слышатся нотки упрека и обиды. Почему я не спросил разрешения?

– Я смог выяснить, где она, в тот же день, когда услышал о твоей амнистии. Решил, что должен добраться до нее первым. – Я подумываю закончить на этой полуправде, но ведь это только полуправда. – И… я так давно не был при твоем дворе. Я не знал, что ты скажешь. И сомневался, что смогу повиноваться, если ты запретишь это делать.

Логан печально улыбается.

– Видишь, какими мы с тобой стали, а, Кайлар? Поступаем так, как считаем правильным, невзирая на то, что скажут все остальные. Я только жалею, что мы не всегда считаем «правильным» одно и то же.

– Я не заслуживаю такого друга, как ты.

– Наша дружба здесь ни при чем. Только глупейший король изгнал бы из страны свое секретное оружие. – Уголки его губ приподнимаются в улыбке, и мы оба понимаем, что он лукавит, хотя и совсем немного. Власть стала неотъемлемой частью Логана. Даже несмотря на то, что им почти всегда движут высокие идеалы, ради выживания ему приходится заботиться о расширении и удержании власти. – Ты поужинаешь с нами? – спрашивает он.

Я откашливаюсь.

– Думаю, я лучше, хм, таинственно исчезну, спасибо.

– Если я скажу, что на ужине будет гость, который тебя особенно заинтересует, ты все равно откажешься? – говорит Логан.

– Тайное оружие вроде меня бьет лучше, если его достают, только когда оно действительно необходимо. – Я открываю дверь, и внутрь проталкивается вереница слуг. – Если это так важно, после ужина пришли его ко мне.

– Его? – спрашивает Логан.

– Твоего гостя, – отвечаю я.

– А, нет, не его. Ее, – говорит Логан. – И если ты не придешь, то она наверняка сама тебя разыщет.

У меня внутри все сжимается.

Глава 15 Одной любви недостаточно

Не знаю, почему люди всегда врут, когда говорят о новорожденных: в них вовсе нет ничего очаровательного.

Причем я не говорю о новорожденных зверятах. Как и все, я буду охать и ахать, глядя на щеночка или малютку-аллигатора, или еще кого. Но новорожденные люди? Сморщенные и бестолковые?

Может быть, одного из сотни еще можно назвать очаровательным. И то вряд ли.

А этих двоих? Нет. Простите. Совсем нет.

– Какие они милые! – говорю я, выдавливая весь имеющийся у меня энтузиазм.

– Правда ведь, согласись?! – восклицает Логан и поднимает одного из своих сыновей высоко-высоко, пугая кормилицу. – А ведь я далеко не каждого младенца считаю очаровательным. Хочешь его подержать?

– Нет, нет, обойдусь. – Уверен, я сделаю что-нибудь неправильно.

Логан кидает мне тряпку.

– Положи ее на плечо. Из них в любую секунду может что-нибудь политься, не с одного конца, так с другого. – Он смеется так, будто это тоже очаровательно.

Ему и раньше-то было сложно отказать, когда он еще не был королем, а теперь Логан и вовсе прет напролом, как боевой конь, которого облачили в бард и шлепнули по крупу.

Я натягиваю на лицо улыбку, хотя радости никакой не испытываю.

– Я правда не думаю, что…

Он передает мне маленькую, обмякшую, сонную сосиску. Ту, на чьей чересчур огромной макушке растет тонкий, как дымка, темный пушок.

Логан склоняет голову набок, недовольный тем, как я его держу, но ничего не говорит, давая мне возможность разобраться самому. Затем, когда сосиска внезапно начинает ерзать, а ее гигантский череп грозит оторваться от неразвитых мышц шеи, он восклицает:

– Головку, Кайлар! Придержи Кирну головку, дружище!

Я растопыриваю пальцы, как будто пытаюсь удержать в руках драгоценный артефакт. Нет, даже хуже. Это маленькое пухлое создание – наш принц.

– Да прижми же ты его к груди. И постарайся не убить, ладно? Ты будто никогда не держал на руках младенца.

– Ну, вообще-то, не держал, – говорю я.

– Никогда-никогда? – Логан, кажется, потрясен. – Ой. Ясно. Прости. Я и не сообразил, насколько легкомысленно поступаю, отдавая будущее королевства в твои руки.

– Да ладно, с тебя не убудет. Если я сломаю этого, у него же останется брат, правильно?

Логан хохочет и показывает мне, как правильно держать малыша. Получается у меня все равно неуклюже. Да и ребенок больше похож на гибкую, чрезвычайно беззащитную вермишель.

Мою кожу слегка пощипывает в том месте, где головка ребенка касается моей груди и шеи. Не знаю, пробуждается ли это мой дремлющий отцовский инстинкт, или же дело в том, что я держу будущего верховного короля.

Как бы там ни было, мне это не нравится.

– А они… разные, – говорю я. У меня, конечно, плохо получается отличать одну человекоподобную сливу от другой, но у той, которую держу я, темные волосы. – Я думал, что Кирн и, э-э-э, как-его-там, близнецы?

Логан закрывает лицо ладонью, и я не могу понять, которая из сказанных мною глупостей вызвала такую реакцию. Но он не успевает ответить мне, потому что к нему подходит советник и что-то шепчет на ухо.

Они оставляют меня наедине с Его Высочеством Пухляшом. Я смотрю на малыша, тот зевает.

Ладно, зевает он и впрямь мило. Немного.

О боги. Он просыпается. Я начинаю покачиваться – видел когда-то, как другие так делают. «Пожалуйста, спи. Пожалуйста, спи».

Интересно, меня кто-нибудь когда-нибудь так держал? Видела ли какая-нибудь женщина во мне маленький кошмар? Надеялась, что при первой же возможности избавится от меня?

Я ведь сирота. Меня бросили настолько маленьким, что я даже не помню своих родителей. Но и совсем беспомощным меня оставить тоже не могли. Карапуз не выжил бы на улицах. Ни один цех не взял бы малыша, от которого больше неприятностей, чем пользы.

Смог бы я сам выбросить такого кроху, как какой-то мусор?

Кирн открывает глаза. Я заглядываю в эти голубые озерца, и к моему горлу подкатывает ком, словно маленький негодник засунул свой крошечный кулачок мне в глотку.

– Что? Вы же не хотите сказать… – произносит Логан, обращаясь к советнику. Затем он изрыгает негромкое ругательство, и я радуюсь поводу отвести глаза от ребенка. Логан смотрит на меня, затем на дверь, словно силится принять какое-то страшно важное решение – хотя он, похоже, всего лишь пытается решить, забрать у меня ребенка или нет.

Затем он стискивает зубы и заставляет себя опустить руки по швам.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Видимо, слишком поздно.

В ту же секунду я догадываюсь, что сейчас произойдет, но дверь распахивается прежде, чем я успеваю отдать малыша.

Верховная королева Дженин Джайр многое повидала за свою жизнь: урожденная Гандер, принцесса Сенарии, она вышла замуж за Логана и в тот же день потеряла его вместе со всей своей семьей, считала его убитым, была похищена, затем «спасена» Дорианом, который женился на ней, дал фамилию Урсуул и сделал королевой Халидора, Лодрикара и Сенарии – а потом, когда Дженин забеременела, она выяснила, что Логан все еще жив… и что ее муж Дориан с самого начала об этом знал. Она ушла от Дориана, добилась того, чтобы их брак сочли недействительным, и воссоединилась с Логаном, который согласился усыновить еще нерожденных детей Дориана и Дженин, признав их своими.

При всем этом Дженин нет еще и двадцати лет. Когда я видел ее в последний раз, она выглядела совсем юной.

Но не теперь.

Ее глаза очерчены темными кругами. Лицо опухло.

Увидев меня, она замирает.

Но лишь на секунду.

– Только не он! – вопит она, указывая на меня пальцем. Подобно яростному смерчу, она выхватывает ребенка из моих обомлевших рук. – Как ты мог, Логан?

– Милая, все же хоро…

– Нет! Как ты мог позволить этому существу прикоснуться к нашему ребенку?! – верещит она. – Ты говорил – ты сам это признавал! – что он – самый опасный человек в мире. О чем ты только думал, когда привел его…

– Он – мой лучший друг, Дженин! Он…

– У таких, как он, нет друзей. У них есть только мишени.

– Дженин, любовь моя… – говорит Логан.

– Что Дженин? Что любовь моя? Не смей увещевать меня! – огрызается она, трясясь всем телом.

– Неправда, – говорю я.

Она замолкает и замирает.

– У «таких, как я» нет мишеней. Мишени есть у наемных убийц, потому что по мишени можно промахнуться. У мокрушников есть мертвецы. Потому что, когда мокрушник берется за заказ, смерть обреченного на нее человека становится лишь вопросом времени. Но, пожалуйста, продолжай истерику.

Дженин ведет себя как испуганный ребенок и начинает меня злить.

– Мертвецы? Мертвецы! – восклицает она.

– Кайлар, – с мольбой в голосе произносит Логан.

– Мне пора, – говорю я, накидывая капюшон. – Я повинуюсь воле ее величества. Вижу, что у вас двоих…

Но едва капюшон ложится на мою голову, глаза Дженин становятся такими огромными, словно она видит меня впервые.

Она начинает причитать.

Мое сердце сжимается от жалости не только к ней, но и к моему другу, который любит женщину, утратившую всякую связь с рассудком.

Служанка спешит войти в комнату, но топчется на пороге, ждет разрешения. Она держит в руках кубок, и я вижу, что в вине плавают коричневые маковые зерна.

Напиток был готов заранее. С Дженин не в первый раз происходит такое.

Перед тем как уйти и перестать обременять Логана, я в последний раз смотрю на его лицо, и вижу, как трещины бегут по его мужественной решимости. Передо мной стоит человек, столкнувшийся с бедой, которую он не может сразить мечом, а может лишь топтаться рядом; человек, в очередной раз взваливший на себя бремя, которое он не знает, как унести, но которое все равно понесет.

Мы пересекаемся взглядами, и я думаю, не стоит ли мне остаться. Что лучше – остаться ради друга, которого люблю я, или уйти ради женщины, которую любит он? Кажется, от того, что я рядом, Дженин становится только хуже.

Я отворачиваюсь, чтобы уйти.

– Стой, Безымянный! – кричит Дженин.

Я замираю. Не потому, что повинуюсь моей королеве, а потому что последней меня так называла сама Белая Госпожа, Алебастровый Серафим, а до этого – Волк. Люди этого имени не знали.

– Ты думаешь, что я сошла с ума, – говорит она Логану таким тоном, что все в комнате еще больше уверяются в ее безумии. – Хочешь, докажу, что это не так?

– Я никогда этого не говорил, – ласково отвечает Логан.

– Да, никогда не говорил, – рычит она.

– Я не верю, что ты сошла с ума, – повторяет Логан, и я верю ему.

Он ошибается, но я ему верю.

Дженин шипит:

– К тебе придет человек с посланием, и тебе придется уехать.

Логан косится на меня; ему явно неловко спорить с ней в моем присутствии.

– Милая… это происходит по сто раз на дню. Не такое уж это и предска…

В комнату входит придворный, и Логан резко замолкает. Он жестом подзывает вошедшего. Тот негромко извиняется и передает Логану записку.

– Это не тот человек, – бормочет Дженин. На ее лице написана тревога. Но, кажется, кроме меня, королеву никто не слышит.

Логан читает записку, затем качает головой и отсылает придворного прочь.

– Видишь? Я остаюсь…

– Это не тот человек, – говорит Дженин.

Логан всплескивает руками.

– Я сто раз тебе говорила. Пыталась объяснить, – продолжает Дженин. – В тот день Дориан что-то сделал. И не только с малышами. Со мной, – ее голос дрожит на последних словах, лицо искажает гримаса, но она сдерживает рыдания.

– Я не желаю слышать о Дориане! – огрызается Логан.

– Логан, до того дня на моем животе не было растяжек! Я почувствовала, как ворочаются в моей утробе близнецы. Они будто в один миг стали вдвое больше и сильнее. Быть может, они были слишком маленькими, слабыми и не выжили бы, а он их исцелил. Ты ведь знаешь, что прежде он был одним из величайших Целителей Хот'салара. Там о нем ходят легенды… но, говорю же, мне кажется, что он случайно передал им свои…

– Прекрати! Замолчи! – приказывает Логан. – Мальчики в порядке!

– Я знаю его. Я знаю, что он не навредил бы им нарочно. Но вокруг было столько магии…

– Ты знаешь его? Дориан говорил тебе, что меня нет в живых! Все, что он говорил тебе, было ложью!

– Нет! Нет, Логан, не все.

Лицо Логана вытягивается, он смотрит на нее пристально, недоверчиво.

– Боги… – выдыхает он. – Ты все еще его любишь. – Мне не понять, как он пришел к такому выводу, но я замечаю виноватое выражение, проскользнувшее по лицу Дженин.

Затем Логан переводит взгляд на меня, и я вижу в его глазах тысячу мыслей и бурлящую смесь чувств.

Мне не сбежать. Я лишний в этом невыносимом разговоре, сторонний наблюдатель, который видит, как ширится трещина в отношениях супругов и как этот разлом грозит перерасти в настоящее землетрясение, которое разрушит их жизни и все, на чем зиждется власть Логана.

Я вижу, как он стыдится того, что его застали в такой момент; вижу, насколько он беспомощен перед лицом столь масштабных бед – но еще я вижу, как он рад тому, что за ссорой их застал именно я, а не кто-то другой.

Обычно Логан сдерживает свой гнев, когда злится на тех, кого любит. А он любит Дженин больше всего на свете. Но…

Что, если любви недостаточно? Может ли любовь спасти разум, который без оглядки бежит от реальности, не замечает опасностей, в страхе отшатывается даже от самой чувственной, сильной, твердой руки?

Я замечаю, как от беспомощности в Логане все-таки пробуждается гнев. Его бледная кожа краснеет. Боль и предательство скручивают его нутро. Логан так много дал Дженин – а она в ответ продолжает любить человека, который занял его место? Человека, который обманом вовлек ее в двоемужество, совратил, обрюхатил. Человека, который все это время знал, что Логан жив, что он голодает в подземелье. Как она смеет любить его?

Наверное, в прошлом Дженин старалась обходить эту тему стороной, но теперь, когда рядом я, она ведет себя безрассудно.

Прежде чем Логан успевает что-либо сказать, Дженин заявляет:

– Я знаю, что ты собираешься заставить меня отправиться вместе с тобой в Скон.

Растущая ярость Логана сдувается, так и не набрав полную силу.

Я оглядываюсь на дверь, стараюсь придумать, как бы мне изящно откланяться. Или даже неизящно.

– Что ты знаешь? Откуда? – спрашивает он.

Но она уже притихла.

– Кто тебе сказал? – требует ответа Логан.

– Сны…

– Опять сны! – ревет Логан, словно радуясь удобной мишени, на которую он может спокойно излить свой гнев.

– Послушай, неважно, как я обо всем узнала! Увезти меня сейчас от мальчиков будет самой большой глупостью, какую ты только можешь совершить. Прости, не глупостью. Самым неблагоразумным поступком. Я нужна им. А они нужны мне, Логан. Только они и не дают мне утонуть.

– Они же тебя и топят.

– Молю, Логан. Не отрывай меня от моих малышей. Пожалуйста.

Вид у Дженин вдруг становится изнуренным, словно последствия сотни бессонных ночей навалились на нее все разом. Что во время беременности, что до нее она оставалась молодой, энергичной, полной жизни, но сейчас в ней не осталось ничего из этого. Щеки ввалились, глаза покраснели, плечи поникли.

– Миледи, когда вы в последний раз спали? – спрашиваю я, стараясь утихомирить бурю.

Взгляд, который она бросает на меня, полон яда.

– Молчи, змей.

– Дженин, – мягко говорит Логан.

– Я поеду, – отзывается она. – Я поеду с тобой. Но, прошу… пусть твой волкодав поедет с нами.

– Я уже придумал кое-что получше, – говорит Логан.

– Если этот убийца останется в замке, то в наше отсутствие случится нечто страшное, – говорит Дженин. – Ты должен мне поверить.

Логан отвечает:

– Если случится нечто страшное, то никто другой не справится с этим лучше его и не положит этому конец.

Дверь открывается, и внутрь входит другой придворный. Он молчалив, глаза опущены. Он что-то шепчет в ухо Логана.

– Это тот человек, – со вздохом говорит Дженин. – Тот самый.

Но Логан, кажется, ее не слышит.

Через мгновение он произносит:

– Мне нужно разобраться с этим делом. Мы… мы еще поговорим. – Он смотрит на Дженин, затем на меня. – Кайлар, ты, э-э-э, ты можешь идти.

После этого он быстро уходит. Я не успеваю выйти следом за ним, когда Дженин говорит:

– Нет, не можешь. Останься.

Мне доводилось сталкиваться лицом к лицу с настоящими чудовищами, но, кажется, даже тогда я не испытывал такого ужаса, как сейчас, когда мне пришлось остановиться, повернуться и предстать перед маленькой расстроенной матерью.

– Я помню, что видела тебя раньше. До войны, когда ты притворялся родственником Стернов. Но теперь я знаю, кто ты, – с безумным блеском в глазах говорит Дженин. – Я знаю, кто ты.

Мне нечего ей ответить. Она либо сошла с ума, либо не сошла. В любом случае переспорить королеву невозможно.

– Ты гораздо хуже, чем думает Логан. Он видит в людях только лучшее, и хотя он уже не так наивен, как прежде, с тобой он все еще слеп. Что бы ни случилось, он будет продолжать верить в тебя. Потому что ему это нужно. Я не могу заменить ему всех, и понимаю это. При дворе он ходит по краю, всякий раз норовя сорваться. Ему нужен рядом хороший человек, настоящий друг… но вместо этого жизнь подсовывает ему тебя. – Она разве что не плюется от отвращения. – Я тебя ненавижу. Я бы попыталась убить тебя прямо сейчас, будь у меня хоть малейшая надежда на успех.

Я отступаю на шаг. Не хватало еще защищаться от королевы. Что случится, если дюжина гвардейцев ворвется в комнату и увидит, как я отбиваюсь от нападок их повелительницы?

Думаю, мне придется куда хуже, чем ей кажется.

Дженин говорит:

– Так что пойми, насколько мне больно просить тебя. Я… – Она кривит ртом.

А затем становится на колени.

– Я молю тебя, Кайлар. Пожалуйста. Не делай этого. Не смей этого делать. У тебя есть выбор. Мне плевать, что ты думаешь. Выбор у тебя есть. – Она падает на пол ниц и начинает плакать. – Пожалуйста… пожалуйста…

Выкинув из головы все мысли об изящном отступлении, я сбегаю.

Служанка с маковым вином в руках бесцеремонно проталкивается мимо меня, чтобы помочь обезумевшей королеве.

Глава 16 Молчание обидчивых мальчишек

– Ночью мне приснился очень тревожный сон, – говорю я, обращаясь к ка'кари.

Он ничего не отвечает. Я вздыхаю, сообразив, что не касаюсь его. Дотронувшись кончиком пальца, я повторяю сказанное.

~– Я слышал. Рад за тебя.~

– Выходит, ты слышишь меня, когда я поблизости, но я не смогу услышать твой ответ, пока не возьму тебя в руки.

Я убираю палец, несколько секунд жду, затем снова дотрагиваюсь.

– Ага, и мои мысли ты тоже не можешь услышать, когда мы не соприкасаемся.

~– Дай угадаю: ты только что громко подумал что-то обидное, рассчитывая, что я тебе отвечу. Сгораю от любопытства, что же я пропустил.~

– Не нужно ехидничать, – отвечаю я. – Давай поговорим.

~– Это хоть раз заканчивалось чем-то хорошим?~

– Кто тебя создал? Что ты можешь? Почему иногда ты мне помогаешь, а иногда нет? Что мне сделать, чтобы ты помогал мне чаще? Почему ты выбрал меня?

Я несколько часов задаю эти и другие вопросы, придумываю самые разные формулировки. Без толку.

В ответ я слышу лишь тишину, пока наконец ка'кари не произносит:

~– Ну все, хватит.~

Иногда ка'кари похож на обидчивого мальчишку, склонного дуться и подолгу играть в молчанку.

«Ты записал?» – спрашиваю я.

~– «…Склонного дуться и подолгу играть в молчанку». И вновь вы разите меня вашим остроумием, милорд, изящным, как двуручный меч. Вы ведете разговор столь хитроумно, что я вот-вот сболтну чего-нибудь лишнего.~

Я вздыхаю. Впрочем, и так было ясно, что это не сработает.

«Прости».

~– Пытаешься теперь подкупить меня добротой?~

Каким бы ни было мое предназначение, ка'кари не желает помочь мне его найти. Я гадаю, было ли так задумано его создателем, или же на нем остался отпечаток характера Дарзо, который так долго его носил. Впрочем, я, по глупости или нет, отказался идти по пути Дарзо. Так, может, я бы не принял и наставления ка'кари, согласись он их давать?

Возможно, я и сам бы не стал помогать такому, как я. Возможно, меня нельзя научить словами, только горьким опытом. Возможно, ка'кари это знает. Или, возможно, я приписываю ему слишком много воли и разума, хотя он, в конце концов, всего лишь артефакт, образчик магии, пусть даже древний и впечатляющий. Его создатель явно подчинил свое творение определенным правилам. Похоже, я должен совершать какие-то действия – причем безо всякой подсказки, – и лишь тогда ка'кари будет мне отвечать. После того как между нами возникла связь, он много месяцев вообще не говорил со мной, а когда заговорил, то произнес только одно слово, пытаясь спасти мою жизнь.

В ка'кари можно увидеть что-то похожее на личность, но настоящей личности, насколько я понимаю, у него все же нет. Думаю, Создатель такой диковины мог наложить на него запрет, чтобы он несколько месяцев не разговаривал с новым хозяином. Создатель мог беспокоиться, что кто-нибудь недостойный завладеет ка'кари и сразу же получит доступ ко всем его способностям и знаниям.

Это лучше укладывается в мою голову и в мой опыт общения с ка'кари, чем предположение о том, что он все-таки обладает личностью. Даже Дарзо не смог бы сутками, день за днем, месяц за месяцем молча наблюдать за тем, как я спотыкаюсь и ошибаюсь, и не сказать в конце концов ни единого слова. Особенно после того, как он много лет – десять, кажется? – провел в одиночестве, утратив связь с Дарзо.

Личность, столько времени лишенная общения, изголодалась бы по нему. Значит, ка'кари – не личность. Он – просто магическое устройство, в котором мне нужно разобраться.

«Чего ты хочешь? По каким правилам ты существуешь?»

~– Я хочу, чтобы ты в самом деле стал ночным ангелом.~

«Хорошо! Уже что-то! Но что это значит?»

Молчание.

Мы уже столько раз с ним говорили, что я знаю – он никогда никакую тему не поднимет первым. Его молчание равносильно крику родителя: «Этот разговор закончен!»

– Так вот, мне приснился сон, – говорю я. – Он совсем сбил меня с толку. Как если бы я напялил на себя слишком маленькую куртку и не мог просунуть руки в рукава. Такой сон, что кажется явью, понимаешь? В нем я видел самого себя, видел, как забиваю в отвесную скалу клин, а клин этот соединен с цепью, а цепь ведет к кандалам, которые покрывают все мое предплечье. Ты, наверное, не знаешь, что значат такие сны, да?

Я вздыхаю. Потому что ка'кари не отвечает. Я и знал, что он не ответит.

– Никак не могу понять, ты лучший собеседник или худший. Ты ведь даже не человек. Но кроме тебя мне поговорить не с кем.

Приехали, чтоб меня. Нагнал тоски.

Даже думать об этом не хочу.

Не знаю. Я не вижу смысла что-либо надиктовывать дальше. Все равно мне не с кем поделиться этой историей. Хватит, я закончил.

Глава 17 Выпьем, старая подруга

Той ночью я упустил что-то важное, и вспоминать все подробности теперь гораздо труднее, чем если бы я мог вернуться в прошлое и шаг за шагом пересмотреть каждый миг произошедшего.