Неживая вода

1

Кружится, кружится снежное веретено.

Белой нитью обматывает покореженные сосны, накидывает аркан на кладбищенские кресты, тянет разом, будто выдергивает больной зуб. Из земли вырастают могильные курганы, снег плотным саваном укрывает двух потерянных в тайге людей. Нет никаких дорог, никаких ориентиров – только неистово пляшущая, белоглазая вьюга. Хрустко ломаются ветки, их в щепы размалывают метельные жернова. И нет уже ни земли, ни неба. И никакого спасения тоже нет.

– Погибнем…

Страшное слово соскользнуло с губ, льдинкой пропало в белой кутерьме.

– Не говори так! – осиплый женский голос едва слышался в реве непогоды. – Не для того нас Господь помиловал, чтобы на страшную смерть обрекать!

Игнат попытался приоткрыть глаза. Ресницы отяжелели, склеились налипшим снегом. Инеем подернулись и брови, и волосы, и щетина вокруг рта. Но холода Игнат не чувствовал – тело опоясывал изнуряющий жар.

– Погибнем, Марьян, – повторил Игнат. – Одни мы…

Он заморгал, утер лицо дрожащей ладонью. В полумраке фигура девушки казалась темной, неживой, мокрые пряди выбивались из-под шерстяного платка.

– Да что ты заладил! – прикрикнула на него Марьяна. – Не для того я рубаху на бинты извела, чтоб погибнуть! – Она смахнула с лица налипшие волосы. – Не накликай лихо-то!

– Да что тут кликать, когда вокруг такая круговерть. Не замерзнем, так волки придут.

– Волки по норам попрятались, – сердито ответила Марьяна. – Ничего. Выдюжим.

Она остановилась, повернувшись к бьющему ветру спиной. Буран закручивал вокруг пушистые вихри, словно обмахивал песцовым хвостом. Игнат уткнулся в ее плечо носом, вдохнул запах овчинного тулупа. Ноги казались сделанными из поролона, подгибались под весом тела, ставшего тяжелым и неповоротливым.

– Плохо все, – прохрипел Игнат. – С пути сбились.

– Вот уж нет! – упрямо отозвалась Марьяна. – Сам говорил, зарубки к дороге выведут. А я только что их приметила. Да вот на той сосне!

Она мотнула головой, и отяжелевшая коса змеей обвила плечи. Игнат хотел проследить за ее жестом, но снежные хлопья назойливо лезли в глаза. Медленно переставляя ноги и увязая в снежных заносах, Игнат доковылял до ближайшей сосны, привалился плечом к ее шершавому боку.

– Плохо, Игнат? – в мельтешащей пелене всплыло встревоженное лицо Марьяны.

– Не знаю, – пробормотал он. – Не чую…

«Боженька любит юродивых да страдальцев», – вспомнились слова бабки Стеши.

Наверное, Игнат находился на особом счету у Всевышнего: когда лезвие ножа прочертило вдоль позвоночника первую борозду, Бог накрыл парнишку широкой ладонью, погрузив в милостивую тьму и беспамятство. Тогда Игнату привиделось, что он умер, а душа камнем рухнула в чистилище. И жидкое пламя плясало на его боках, обгладывая кожу и мышцы, полируя кости до ослепительного белого цвета, который всегда ассоциируется с зимой и смертью.

Потом Игнат очнулся и сквозь белесую мглу различил сгорбленную фигуру Марьяны – она сидела в сугробе подле него и дрожащими пальцами разрывала рубаху на полосы.

– Где… навь? – первым делом спросил тогда Игнат. – Ушла ли?

Распухший язык с трудом ворочался во рту. Услышав его голос, Марьяна вздрогнула, вскинула голову и вдруг заревела – негромко, но надрывно, сглатывая слезы и первые, медленно падающие с неба снежинки. Плакала Марьяна недолго, бормотала под нос, из чего Игнат мог понять только несколько слов вроде «слава богу», «живой» и «прости». Проревевшись, Марьяна снова стала серьезной и сосредоточенной.

– Сейчас, Игнатушка, – забормотала она, с прежним рвением домучивая рубаху. – Сейчас помогу тебе… да ты лежи, лежи! – прикрикнула она на попытку Игната подняться. Он подчинился. Руки дрожали, тело казалось чужим, отяжелевшим, будто кто-то медленно закачивал под кожу расплавленное олово.

– Помощь нужна, – прохрипел Игнат. – Где дядя Касьян?

– Где, где! – грубо передразнила девушка, и в ее голосе послышалась злоба. – Нету твоего Касьяна. Никого нету! Разбежались, как зайцы…

Она не договорила, сглотнула слюну. Ее плечи затряслись, но Марьяна сумела взять себя в руки. Усмехнулась в надвигающихся сумерках.

– Трусы они, Игнаш, – сказала она. – Сильные только с девчонкой связанной да с парнем безоружным. Ничего! Дай только к людям выбраться!

Ее чуть простуженный, но уверенный голос вселял надежду. Пальцы оказались горячими, невесомыми, и боли не было – по крайней мере, Игнат не чувствовал ничего, кроме изнуряющего жара, и понимал, что нужно скорее выбраться к жилью и теплу, пока не началась метель. После нескольких неудачных попыток Игнату все-таки удалось подняться на ноги.

– Надо будет, и на горбу тебя потащу, – сказала ему Марьяна тихо и совершенно серьезно. – Не успела поблагодарить за спасение, так благодарю теперь. Если выживем – вечно твоей должницей буду.

Вклинившееся в эту фразу тревожное «если» совсем не понравилось Игнату. Но он попытался улыбнуться девушке и ответил:

– Дойти я и сам дойду. Нешто не мужик?

Так, в молчании, поддерживая друг друга, они покинули опушку, и по зарубкам Игнат указал направление – туда, где пролегала дорога, соединяющая кладбище, родную деревушку и соседские Малые Топи. Но до метели им успеть не удалось.

Взревел ветер, будто ударил в бубен, и нутряной гул прокатился над тайгой. Это снежная буря закружилась, заплясала над миром. Укутала белой шалью далекую, оставшуюся в прошлом Солонь, и тушу черного вепря на опушке, и деревянные кладбищенские кресты… Ничего этого больше не увидит Игнат, и снежное полотно, развернувшееся над миром, станет новой страницей жизни.

Если только он переживет эту бурю.

– Ночь близится, Марьян, – хрипло проговорил Игнат, прижимаясь щекой к жесткой чешуе соснового ствола. – Темнеет уже.

– А я уверена, выйдем скоро! – упрямо возразила девушка. – Еще немного, Игнатушка… сможешь?

– Смогу, – кивнул он.

Где-то под лопаткой болезненно заныло, и кипящая лава опять потекла по спине. К запаху сосновой коры тут же примешался другой – еле уловимый запах оцинкованного железа. Игнат не мог обернуться назад – тело оказалось слишком неповоротливо, – но был даже рад этому, потому что и так знал причину металлического запаха. Так пахло от нави – сладостью и кровью. А метель зачищала ластиком кровавую строчку, оставленную Игнатом.

– Я бы на дерево забрался, – сказал он. – Да только сил теперь нет… и не увидеть ничего.

– Не увидеть, – согласилась Марьяна. – В такую непогоду ничего не увидеть. Деревни далеко, а на дорогах фонарные столбы давно в негодность пришли. Это если правильно идем…

Голос девушки дрогнул. Она тряхнула головой, снежное крошево покрывало ее темные волосы, будто седина.

– А если заблудились… – заговорил Игнат хрипло. – Даже если заблудились, то под снег уйдем. Мне егерь Мирон рассказывал…

При упоминании одного из мучителей Игнат осекся, сглотнул тяжелую слюну – вспомнил укус металла между лопаток, и перекошенные лица мужиков, и неподвижные фигуры на фоне чернеющего леса…

– …Рассказывал, как можно в непогоду укрыться, – продолжил Игнат. – Выкопаем снежную траншею, да и переждем ночь. Без огня только плохо. Замерзнем.

– Пока двигаемся – не замерзнем! – возразила Марьяна. – А про укрытие ты хорошо придумал. Так и сделаем, только давай еще немного пройдем? Совсем чуть-чуть… Дойдешь ли?

– Я-то дойду. Только вдруг блуждаем?

– А вот и нет! – заупрямилась Марьяна. – Чую, выйдем скоро.

– Ну, если чуешь, – улыбнулся в полумраке Игнат.

Он осторожно отлепился от сосны. Колени дрожали, руки дрожали тоже. Снежная пудра щедро просыпалась под одежду, которая теперь стала сырой и тяжелой, а это означало неминуемое переохлаждение.

Навь никого не оставляла в живых. Она лишь позабавилась со своими игрушками, сломала и выбросила на обочину жизни, как еще раньше выбросила Званку. И лучше бы убила быстро, чем обрекать на мучительную и страшную смерть от стужи и одиночества в этом неживом лесу.

Они брели медленно, чересчур медленно, увязая в сугробах, становившихся с каждым шагом все рыхлее и выше. Невыносимая тяжесть пригибала Игната к земле, и мир вокруг вскоре слился в одну сплошную пелену из снега и мрака. Останавливаясь на отдых, они поворачивались к метели спиной, и тогда ветер надувал тулупы парусами, будто поощрял двигаться в выбранном направлении, а потом снова наотмашь бил по лицу, и щеки горели от множественных ледяных укусов, но об обморожении Игнат не думал.

Смерть. Белая смерть окружала со всех сторон.

Силы покинули его, и новый порыв ветра сбил с ног с той же легкостью, с какой мальчишка сбивает выросшую на карнизе бахрому сосулек. Игнат попытался выставить руки, но те по локоть ушли в податливую плоть сугроба.

– Не могу, – только и сумел прохрипеть он. – Прости…

Собрав последние силы, Игнат все еще пытался бороться за жизнь. Он пополз по снегу, извиваясь, как придавленный сапогом червяк. В ушах раскатом звучал надсадный хохот вьюги. Игнат подставил ветру свою израненную, не чувствительную к боли спину, крепко обхватил руками гладкий сосновый ствол. Снег давно замел все выступающие из земли корни, обломал нижние ветки, отполировав дерево до неестественной гладкости. Такими гладкими бывают только старые кости, долгое время пролежавшие под ветрами, стужей и летним зноем. Таким однажды станет и сам Игнат…

– Прощай, Марьяна, – прошептал он и прислонился к сосне щекой.

Сосна была холодной, выстуженной налипшим снегом, и вместо чешуек коры Игнат нащупал шершавую поверхность камня.

«Как странно», – подумал он и из последних сил поднял голову.

Ствол уходил вверх, высоко-высоко в ревущую мглу. И там, в вышине, переламывался надвое, склоняя над Игнатом круглую голову на тонкой железной шее. У основания шеи торчала покореженная жестянка, где желтой краской на белом фоне был нанесен ромб – знак главной дороги.

Тогда Игнат закричал, а снег тотчас набился в рот и ноздри, но парень отплевывался и кричал снова. И замолчал только тогда, когда в глаза ударил ослепляющий свет, и что-то большое, тяжелое промчалось мимо, обдав Игната фонтаном снежного крошева. Протяжно заскрипели тормоза. Игнат снова попробовал закричать, но из ободранного горла выходили какие-то хрипы. И он только и мог, что слизывать с обветренных губ и глотать снег, ставший почему-то соленым.

2

– А теперь расскажите основательно и спокойно, как же вы в лесу-то оказались?

Коренастый, заросший черной бородой Витольд разлил по жестяным кружкам кипяток, бросил в каждую немного сухих листьев и ягод, и по зимовью поплыл запах душистого отвара. Игнат поставил кружку на колени – ослабевшие пальцы слушались плохо, голова плыла, а еще его немного подташнивало. Впервые в жизни Игнат мучился похмельем: Витольд влил в него полбутылки водки перед тем, как взяться за штопальную иглу.

– На совесть располосовали, – сказал мужик, внимательно осмотрев Игнатову рану. – Твое счастье, что кожу не чулком содрали. Подлатать можно. Ничего, выправишься. На своей свадьбе плясать будешь.

Игнат не ответил – его голосовые связки были сорваны, и поэтому он не кричал, когда боль пронзила от лопаток до поясницы. Но уже потом, проспав более двенадцати часов и проснувшись с ноющим телом и тяжелой головой, Игнат порадовался вновь обретенной чувствительности – легкое обморожение щек и рук у него все же случилось, но отмирания тканей не произошло.

Отставив кружку с отваром, он незаметно завел руку за спину, пытаясь нащупать швы. И зашипел, когда болевая вспышка заставила отдернуть пальцы.

– А вот трогать не надо! – прикрикнула на него Марьяна, тоже отдохнувшая, разрумянившаяся от тепла. – Не хватало всякую гадость в рану занести. И так с антибиотиками туго.

– Что верно, то верно, – со вздохом подтвердил Витольд. – Не думал я, что ребятишек спасать придется.

Говорил он спокойно и размеренно, с едва уловимым пришептывающим акцентом, присущим всем выходцам с юго-запада. В маленькой и тесной зимовке он казался совершенным медведем, хозяином тайги. Только никакого хозяйства у Витольда не было – незваным гостем обосновался чужак в заброшенной зимовке, подальше от людских глаз, в надежде поживиться зверьем. И не спрашивал разрешения у местных егерей, а попросту браконьерствовал. Только не много дичи удалось ему раздобыть в солоньских лесах, давно хотел с места сняться, да вьюга все планы спутала.

– Пустые места, гибельные, – поделился он. – Даром что зимовка брошена. Вроде бы и деревни рядом, а никто тут давно не бывал. Нехорошее поговаривают…

– Здешние земли навью отравлены, – еле слышно прохрипел Игнат.

– Это какой такой навью? – удивился Витольд.

– Глупости, – сердито вклинилась в разговор Марьяна. – Дурацкие сказки местных селян. Отговорки, чтобы низость свою прикрыть.

– Да ведь ты сама видела… – начал Игнат.

– Ах, хотите знать, что я видела?! – воскликнула девушка, сдвинув темные, почти сходящиеся на переносице брови. – Я видела, как солоньские мужики меня из-за стола волоком тащили! Видела, как бабы меня осматривали, будто кобылу на продажу! А тебя, Игнат, как поросенка освежевали! А потом и на смерть бросили!

Ее глаза потемнели, сделались большими и влажными. Марьяна сцепила пальцы вокруг горячей кружки, словно не чувствовала жара.

– Не по своей воле они освежевали-то! – Игнат попытался выпрямиться, принять более удобное положение, но охнул – в позвоночник словно воткнули раскаленный прут. – Не по своей, – повторил он. – Навь заставила.

И опустил голову. Щеки обожгло жаром стыда, когда понял, что пытается оправдать своих мучителей. Тех, кто Марьяну на откуп чудищам отдал, тех, из-за кого погибла Званка…

«Да был ли у них выход?» – подумал Игнат, а горло свело горечью – это проник в него и начал разливаться по жилам яд сомнения. Отдал бы он ремень со спины добровольно? Пожалуй, что отдал – хорошая цена за свободу Марьяны. Вот только никто не собирался перечить нави и везти в деревню раненого Игната. И страшно не то, что порезали свои же земляки, а что оставили погибать в метель. Сбежали, как трусы. Снегом кровь со своих рук стерли.

– Как ни назови, – продолжила Марьяна, – хоть навью, хоть душегубами, хоть самими чертями – суть от этого не изменится. Я не знаю, кто эти существа, откуда появились и куда ушли, но одно знаю точно – будет желание, найдется и на них управа. А если люди внутри с гнильцой, да натуру имеют лакейскую, то без разницы им, перед кем выслуживаться: перед чертями ли, перед бандитами. Такие только на фоне слабого и сильны. И только сила для них авторитет. А потому и бороться нужно их же методами – силой.

– Да куда вам бороться, – подал голос Витольд. – Вы для начала отогрейтесь да раны залечите. А ты, дочка, кружку-то отставь. Недолго ожог заработать.

Марьяна охнула, отдернула покрасневшие руки, будто только теперь почувствовала жжение, и принялась дуть на ладони.

– Все ты верно говоришь, – продолжил Витольд. – Не по-христиански с вами поступили. Не по-человечески. Но зла на них не держите, несчастные это люди. Они сами себе обуза и сами себя накажут. Вот только срок придет.

– Простите, дядя Витольд, ведь не злая я вовсе, – сказала Марьяна и расплакалась. – Но если б не вы, они бы и грех убийства на себя приняли.

– Главное, что вы живы, – приободрил ее Витольд.

– Прости и ты меня, Игнатушка, – всхлипнула девушка, обтерла рукавом покрасневшие глаза. – Это из-за меня все случилось…

– Не Марьяна, так Ульяна, – повторил Игнат услышанные им ранее слова. – Не в Солони, так где-нибудь еще…

И нервно усмехнулся. Тот знакомый Игнату мир, где были добрые и отзывчивые люди, остался далеко позади. Раскрошился в мелкую труху, стал прахом, как давно умершая подруга.

– Жаль, что лекарств нужных нет, – сказала Марьяна, утерев слезы и несколько раз шмыгнув припухшим носом. – Без лекарств будет плохо. В больницу нам надо, дядя Витольд. Далеко ли до города будет?

– Далековато, – ответил тот. – До ближайшей деревушки день ехать, это если по хорошей дороге. А по бездорожью да сугробам…