На первом уроке классу повезло – теорему не спрашивали, хотя все уже привыкли к плохим оценкам. Римма пол-урока бродила по этажам, заглядывая в кабинеты к коллегам и вопрошая, не видел ли кто ее горжетку, которую она водружала на себя независимо от моды и погодных условий.
Поначалу Ника пыталась учить уроки, честно делая вид, что поощряет мыслительные процессы в своем мозге. Потом, плюнув на бесполезную трату времени и запуская учебник в стену, благополучно забывала даже то, что успевала прочитать, включала на всю громкость «Queen» и зарабатывала неодобрительные взоры соседа – зануды, высовывающегося из дома напротив.
– Хоть часть этой ерунды пригодится нам в жизни? – высказывала общее мнение всех обиженных и оскорбленных Вита.
Обычно на уроках, когда нельзя было балагурить с друзьями, она при первой возможности доставала зеркало или телефон и погружалась в созерцание себя, не забывая при этом улыбаться своему обожателю Алексу. Его, конечно, звали Александром, но вековая привычка русских к западнофильству проявлялась и в их эпоху отката.
– Ты должна попытаться выучить хоть что-то, – укоряющее произнесла Марго, косясь на красящуюся Виту. – Вам же обеим ЕГЭ сдавать.
При этих словах девочки издали звук, похожий на длинное «О». Ника потрясла губами.
– Рит, ты меня просто поражаешь, – заключила она, стараясь перекричать рев класса.
На уроках, если учитель не выдерживал и сбегал от них, одиннадцатый «А» шумел так, что иногда приходили с нижних этажей и грозили обратиться к директору, если шквал рева и топанья не прекратится.
– Если бы училки нормально вели себя, я бы, может, и выучила что-нибудь, но… Они так неинтересно объясняют! Это ж кошмар – историк поддат и заставляет нас самих читать параграфы. А он тогда на что? Читать эту хрень я и без него могу. Я-то не учусь из принципа, а другим вообще по фигу. Если бы у нас был хоть один нормальный препод! Да хрен там плавал с тех пор, как ушла Ирина Павловна!
– Мне тоже теперь не нравится литература! – растягивая слова, вскрикнула Вита.
– Это просто твои отговорки, – неуверенно ответила Марго.
– Да брось, – разочарованно – обиженно продолжила Ника, – мои предки так вопят об учебе, что у меня эта учеба идет обратно. Хотя сами не ангелы, а учились хуже меня. Они не хотят понять, что я могу и хочу поступать неправильно! Я живой человек, а не исполнительная кукла! В жизни обычно троечники рулят. Все зависит от способности мыслить и усваивать информацию…
– Я давно поняла, что ты не учишься из духа противоречия.
– Да! – обрадовалась Ника. – Школа прессингует нас, предки прессингуют, как тут вырасти нормально? Учителя бесят, все орут, никто не слушает, не понимает… Вот как ты делаешь все так, как хотят родаки? Не хочется тебе иногда послать их?
– Я привыкла, – без скрытой горечи и желания подражательства ответила Марго. – Это труд, но меня хвалят, мной гордятся. Это приятно.
– А я не хочу, чтобы мной гордились, – уверенно сказала Ника.
В этот момент Марго пригнула ее голову к парте. Над ними пролетел растрепанный веник и, ударившись о стену, упал на горшок с цветами.
– Шухер! – заорал дозорный, стоящий у двери. – Училка!
Те, кто до этого носился по классу, безумно хохоча, испуганно, но не молниеносно, чтобы не потерять величие в глазах сообщества, расселись по местам.
– Так, – угрожающе зафыркала Римма Эдуардовна, не успев даже осмотреться, но сразу девятым чувством уловив неладное.
В таких экстренных случаях полагалось напустить на себя грозный вид, сдвинуть брови, как Иван Васильевич, и пригрозить расправой классного руководителя или директора.
– Что здесь произошло?
Увидев разбросанные листья и искореженный веник, Римма взвизгнула. Отдышавшись, она по своему методу осмотрела класс. Большинство опустили головы и делали вид, что только проснулись, кое-кто водил ручкой по тетради.
Только Ника нагло смотрела на учительницу. С Риммой у нее были старые счеты – когда-то та абсолютно незаслуженно поставила ей трояк за криво исполненный чертеж. Ника, убившая на него целых двадцать минут и в бешенстве вырвавшая несколько черновиков, от бессильной ярости топча их ногами, возмутилась и выложила все, что думает о черчении вообще и Римме Эдуардовне в частности. С тех пор не проходило и года, чтобы они не разругались, разражаясь взаимными претензиями, обидами и домыслами.
В прошлом году Римме Эдуардовне за неимением лучшего варианта была оказана честь вести субботник у их класса. Римма была больше озабочена выбором нового оттенка волос, поэтому нелюбезно разъяснила отрокам, что делать и строго-настрого наказала беречь новый инвентарь, приобретенный по случаю посещения школы губернатором. Особенно Римма почему-то привязалась к красным ведрам, надменно поблескивающим в лучах весеннего солнышка. Что охватило тогда Нику, противодействие ли, желание отомстить, упрямство или обычная вредность, она не знала. Как только Римма отвернулась и поскакала к группе учительниц, недовольно видневшихся у турников, Ника схватила новенькое ведро, и, заворожено глядя на мчащийся через перекресток грузовик, со страхом и даже жалостью запустила им под колеса машины. Оглушительный вопль Риммы доказал ей, что месть удалась. С тех пор их отношения почему-то еще больше ухудшились. Масло в огонь подливало и то, что Ника всегда выделялась в толпе сверстников своим фирменным стилем говнаря. Она начала носить пирсинг задолго до того, как в десятом классе его позволил себе Степа Трёпичкин. Вместе их и еще нескольких человек всегда припоминали, когда стремились вызвать у учеников желание возвести глаза к потолку, облепленному паутиной.
Поэтому сейчас Римма, угадав нелицеприятные для себя мысли Ники, прищурилась и спросила:
– Совина, это ты?
Ника безразлично пожевала язык.
– Почему вы тут же решили, что я?
– Так это не ты?
– Если я одета не как все, – продолжала Ника, уцепившись за свою любимую тему притеснения, – это не значит, что я должна устраивать потасовки и вениками сшибать горшки.
– Не значит, – неохотно согласилась Римма Эдуардовна, – но твой внешний вид вопиющ! Сколько раз я разговаривала с твоими родителями…
– Они не убедили меня, – вкрадчиво ответила Ника.
Собравшиеся безразлично слушали перебранку. Кое-кто втихаря клацал по телефону.
– Все-таки стоит нам выяснить, кто это сделал, если, конечно, не ты… И потом, что у тебя на поясе?
«Достала!» – подумала Ника, и, чувствуя, что терпение кончается, покосилась на Виту. Та умоляюще смотрела на нее. Но Нике уже нечего было терять – от четвертной оценки не зависело ничего, уроки постепенно сходили на нет.
– Это скорпион, – ответила Ника учтиво. – Если он вам не нравится, вдвойне печально, что ваши попытки сделать нас безынициативными овцами не сработали.
Римма Эдуардовна как будто опешила, но потом, вспомнив, кто она, процедила:
– Совина, к директору!
Маргарита со вздохом проводила подругу глазами.
Из-за этого казуса сегодня даже не была затронута тема, что одиннадцатый «А» ничего не знает, не умет и не сдаст. «Я просто поражаюсь! – с чувством говаривала Римма об интеллектуальном уровне своих учеников. – Вы – потребители!» Обычно после подобных экзекуций она ставила заведомо единичным работам «три с минусом» и гордо бралась за объяснение новой, еще более провальной, темы, смысл которой улавливала едва ли лучше своих великовозрастных подопечных.
Однажды в девятом классе, когда алгебру по причине личных неудач Риммы Эдуардовны замещала более степенная и академичная преподавательница физики Нина Тамаровна, к доске была вызвана Алина. Единственным предметом, к которому она имела хоть какую-то тягу, был труд, закончившийся несколько лет назад. Сейчас все ее время занимали нехитрые взаимодействия между людьми, попадающими в поле ее зрения и непрерывный поток проблем, связанный с вышеперечисленным. Главным слушателем этих откровений поневоле становилась Маргарита из-за чрезмерной терпимости к слабостям близких. Чужим людям она могла дать от ворот поворот, но никак не одноклассникам, родным, как она их считала. Она предпочитала не замечать, что за все одиннадцать лет ее с ними тесного взаимодействия они совершили больше пакостей, чем полезных дел, и, похоже, гордились этим, с довольным смехом сообщая окружающим о своих достижениях.
Алина вышла к доске со смутным довольством незамутнености своего разума науками. Все попытки учительницы добиться от Алины написания хоть одной формулы заканчивались трагически – ученица просто улыбалась, крепко держа мел и находясь в готовности сейчас же записать доносящиеся из класса звуки. Класс же зевал и ждал перемену, а не перемен. Наконец, она расслышала не слабый уже, а вполне уверенный шепот первых парт: «А в квадрате плюс Б в квадрате…» Не дожидаясь окончания, Алина, воодушевившись, бодро написала «А» и нерешительно остановилась, оглядываясь на класс. Нина Тамаровна уже не принимала в действии никакого участия, со слабой улыбкой сложив руки на груди и наблюдая.
Алина беспомощно чертила на доске что-то невразумительное и тут же стирала. К ее «А» ничего так и не прибавилось.
– В квадрате, в квадрате! – раззадоривались ребята, попутно хихикая.
Наконец, Алина решилась и обвела написанную ранее «А» в квадрат. В последовавшем за этим коллективном взрыве смеха приняла участие даже элегантная Нина Тамаровна.