Нечисти

Часть 4

Яма, в которую провалился Мурман, обернулась вдруг глубокой пещерой, которую люди когда-то давным-давно прокопали для своих непонятных нужд, а потом забросили. И вела эта пещера, как верно чуял Мурман, куда-то в сторону заката, и пролегала она точнехонько под рекой да еще под землей поперек руслу шла, от одной крепости к другой, но не горизонтально, а почему-то все под уклон. Под лапами мелко похрустывало: кости, великое множество костей, больших и маленьких…

Но уклон закончился, и ровные и сравнительно узкие стены пещеры распахнулись внезапно вверх и в стороны, и даже зыбкого человеческого духа не осталось ни на полу, ни в холодном и покойном воздухе. Темно было в пещере, темнее, чем в любую безлунную и облачную ночь, но Мурман отлично видел в темноте, потому что вожак-хозяин еще со щенячьего детства колдовством и крепкими побоями обучил его этому. Запах добычи, обещающей волшебную силу, был громок, отчетлив, однако идти по нему, как по следу, было уже невозможно, потому что запах этот был теперь повсюду, исходил от бесформенных стен, пыльного пола, тоненькими хвостиками вился из множества дырок, щелей, норок, сплошным туманом опускался с высоких потолков. Мурман задумался, да так и остановился, держа левую переднюю лапу высоко на весу. Запах есть, значит, и добыча будет, надо только поискать повнимательнее, вот и весь секрет.

Поднятую лапу мягонько щекотнуло. Мурман не думая, заученным движением встряхнул ею и тут же клацнул челюстями, – через язык и прямо в мозг вбежала трепетная радость осознания: плоть и кровь! Он съел пусть маленькую, не волшебную, но вполне вкусную добычу! Вот бы еще… Есть! Ам-м, как он проголодался. Еще! И еще! И еще! Как здорово… Мурман даже заскулил от восторга. Только сейчас он понял, насколько опустошены за последние дни запасы его жизненной силы, которые он привык тратить не считая… Границы им он видел лишь дважды: нынче – после недавней битвы, в которой погибли хозяева, и однажды осенью…

Маленький хозяин, Леха, почему-то всегда появлялся летом, а осенью исчезал, надолго словно не желал понимать, как плохо и скучно без него Мурману… И вот после его отъезда вожак-хозяин забрал его с собой в какое-то странное место, где не было ни леса, ни воды, ни песка, ни жилища. Ничего не было, а только круглая площадка, на которую то и дело выпрыгивали диковинные создания, зубастые, с когтями, с шипами, и все они нападали на него, на Мурмана. На вожака-хозяина они не обращали никакого внимания, но Мурман понимал: одолеют его, примутся за следующего, то есть за хозяина. А его долг – не допустить!

И каждый новый противник становился все опаснее, сильнее, свирепее… Долгое время Мурману вспоминалось, что он, наверное, полжизни, не зная отдыха, сна и еды, бился против этих тварей, пока не понял, что умирает, обессиленный и обескровленный. И только тогда вожак-хозяин сообразил, догадался прийти на помощь: разогнал чудовищ, зализал… нет, непонятным образом вдруг сделал так, чтобы раны не болели и вообще исчезли, а самое главное – повел кормить в лес. Но на этот раз места были знакомые, охотничьи; рядом, откуда ни возьмись, возник огромный лось, которому хватило одного удара в горло… Мурман ел и ел, сначала все подряд, потом кусочки пожирнее, потом опять все подряд, пока на поляне не остались раздробленные в узкое крошево кости, четыре копыта и два раскидистых рога. Как этот лось уместился в Мурмана, пес не понял, да и вовсе над этим не задумывался, а только он чуял, что непостижимым способом переполненный живот его вдруг пустел, но не задаром: взамен в голове и вдоль хребта разливалась дополнительная мощь, да непростая, а как у вожака-хозяина (ее запах Мурман различал очень даже внятно), с которой очень удобно и радостно жить. Вожак-хозяин расположился неподалеку и все это время сидел неподвижно, подогнув под себя ноги, к нему лицом и негромко подвывал с закрытыми глазами. Ему-то можно, а вот если бы Мурман попытался запеть, пинков было бы не сосчитать… Вожак-хозяин тянул и тянул одну и ту же ноту, а все вокруг него ледяной коркой покрылось, на плечи и на голову ему снег выпал. А нигде больше нет снега, все вокруг летом еще пахнет. И Мурману не холодно, наоборот – горячая, обжигающая сила в него так и хлещет… И опять вдруг рядом оказался толстенный кабан-секач, с красными яростными глазенками, и он тоже, как и лось, совсем не умел драться, – Мурман и его объел по самые клыки. «Ну что, жопа, наелся наконец?» – спросил его тогда вожак-хозяин… Мурман похрумтел остатками костей, разгрызенных в щепки, – щепки те густо, как после сплошной вырубки, усеяли заиндевевшую полянку под ним, лизнул для очистки совести красно-бурые пятна на траве-тимофеевке и понял: да, насытился. Какой же все-таки вожак-хозяин бывает хороший и добрый, почаще бы так… А когда они вернулись домой, Мурман по приметам и запахам понял, что прошло всего четыре дня с тех пор, как они с вожаком-хозяином попали в засаду в неведомом месте, где бесчисленные твари нападали в очередь и чуть было не выпили из Мурмана всю его силу…

Каждого комочка вновь прибывающей пищи хватало практически на один укус, но пища эта не кончалась, и счастливый Мурман, распробовав и поверив, наконец разожмурился и осмелился взглянуть – как оно выглядит, нечаянное счастье?

Этих маленьких зверьков он знал, люди называли их крысами. Да, крысами. И сразу же глаза и уши Мурмана наполнились впечатлениями: сколько их вокруг! И они не убегают от него, не прячутся трусливо по щелям да норам, а наоборот, к нему бегут! А пищат-то… Как и отчего так получилось – Мурман не знал, но ему было не до размышлений: хозяин никогда не морил его голодом нарочно, однако жизненный опыт научил Мурмана сокровенной мудрости: жри, пока дают, много дали – впрок ешь, кончится – не выпросишь ничего, кроме как сапогом по копчику. И Мурман принялся за дело всерьез: он аккуратно, чтобы никого не спугнуть, начал перебирать лапами в сторону одного из проемов, где ручеек выбегающих зверьков был погуще, встал спиной к стене, растопырил лапы пошире – и только знай успевай глотать! Хрум – глоток, хрум – глоток… Бывало, что Мурман глотал мелких животных не перекусывая, живьем, но это не так вкусно, а некоторые еще и шевелятся… Крысиная кровь понравилась псу: кисленькая и очень мягкого, нежного вкуса. А они не кончаются! Да, крысы как крысы, но были и особенности: Мурман четко различал, что крысиные шкурки были скорее белыми, нежели серыми, и не глазки-бусинки у них, а большие такие белые горошины, а у некоторых, которые покрупнее – глаза с (красноватым. Прим. авт.) отливом, как будто подсвечивают. И у них, которые яркоглазы, кровь немножко другая, пожалуй что повкуснее.

Первый невыносимый, заставляющий забыть обо всем, приступ голода отступил не сразу: Мурман жрал так долго, что даже спина затекла от неподвижности… Но все-таки он сошел, этот приступ; пищи было по-прежнему много, и пес начал есть с перебором: в первую очередь тех, кто покрупнее и повкуснее, тем более что у них глаза как приманка, издалека видно. Увидел – прыгнул, увидел – прыгнул. И еще несколько сот «хрумков», и еще… Сила радостными потоками бежала вдоль позвоночника, впитывалась почти без следа, словно в пересохшее русло, и снова прибывала, волна за волной, глоток за глотком…

Мурман радовался. До той, волшебной сытости, чтобы от пуза, было еще далеко, но пес вдруг почувствовал, что ему не худо бы передохнуть, поспать обычным собачьим сном, свернувшись в клубок, мордой в лапы… Сколько он не спал?.. А до этого справить нужду…

Мурман отбежал подальше, в пустынный угол, окропил стенку, потом противоположную, потом сделал кучу – обычных, не под стать проявленному аппетиту, размеров… Все это время крысы следовали за ним, пищали, прыгали на него… Мурман понимал, что они прыгают совсем не для того, чтобы раньше других попасть к нему в желудок, а скорее наоборот – нападают, пытаются укусить… А кусать-то им и нечем – пастешки ма-а-аленькие… Но и на полу перед такими не поспишь, писком да щекоткой весь сон испортят и отобьют. Мурман потянул носом, побегал взад-вперед, выкусывая из крысиного шлейфа, стелющегося следом, особей покрупнее и покрасноглазее… На одной из стен он увидел то, что искал: выступ, достаточно широкий, чтобы на нем улечься. Высота – в полпрыжка. Мурман прыгнул. А пыль какая! Мурман чихнул раз, и другой, и третий… Делать нечего, место получше лень искать. Пес чихнул еще разик, зевнул, неуклюже потоптался на неровном карнизе и лег со счастливым вздохом. Спать.

Разбудил его писк. Мурман потянулся, подскуливая, открыл глаза… и ничего не увидел, тьма вокруг! Но подоспели чуть припоздавшие спросонок воспоминания, Мурман поборол растерянность, сообразил, настроился, и зрение вернулось к нему, а испуг исчез: мрак обернулся прозрачным серым маревом – он в пещере, где много вкусных крыс. И пора позавтракать. Мурман глянул вниз и удивился: оказывается, крысы не разбежались, а скопились внизу, под карнизом и шевелятся… Он высунул язык, всмотрелся: они даже сбились в кучу и образовали целый холм, а с него самые верхние крысы подпрыгивают, до него хотят достать. Очень смешно.

Мурман встряхнулся, укрепился поудобнее лапами и, что было мочи, подпрыгнул свечой вверх и чуть вперед, с таким расчетом, чтобы и карниз боками не задеть на обратном пути, и крысиную кучу не перелететь. Прыгнул он великолепно, почти на пределе возможностей, до потолка не достал изрядно, очень уж высоки были пещерные своды, зато вниз угодил как надо, в самый центр крысиного писка. Словно гигантский молот шарахнул по живому холму – Мурман пробил крысиную толщу почти до каменного пола; по сторонам, словно от взрыва гранаты, полетели ошметки, кровавые брызги и невредимые, визжащие на лету зверьки. Мурман съел одну раздавленную крысу, а дальше спривередничал, переключился на живую плоть, куда более вкусную и увлекательную. Внезапно его озарила великолепная идея: он махнул обратно на карниз, уселся, свесив вниз язык из раззявленного рта, и стал ждать. И действительно, крысы не подвели: они вновь стали составлять из себя гору, не обращая внимания на то, что основание этого холма – сплошь размазанные по полу ошметки их невезучих сородичей. Мурману хватило терпения примерно часа на полтора; за это время к импровизированному ристалищу, как к месту сбора, непрерывно подходили подкрепления, и вновь образовался живой холм из крысиных тел, пусть не такой высокий, как первый, но тоже внушительных размеров. Мурман повторил свой трюк: прицелился, подпрыгнул и грянулся вниз. Чтобы удар получился внушительнее, Мурман поджал лапы в прыжке, сгруппировался и упал спиной, выгнув ее до отказа. Получилось не хуже, чем в первый раз, пожалуй что и лучше: он пробил эту кучу-малу насквозь и даже поскользнулся в луже крови на полу, когда переворачивался со спины на лапы. Но добыча – дело зыбкое: сейчас она перед тобой, а зазевался – вот уже и нет ее, сбежала. Поэтому Мурман решил игры отложить на потом, а пока до упора воспользоваться привалившей к нему удачей. Сила прибывала в нем медленно, но она росла, а не убавлялась; а чтобы поток ее не иссякал – ничего и делать-то не нужно, только есть. А яркоглазых зверьков стало больше, и сила от них гуще получается… По мере насыщения Мурман решил внести некоторое разнообразие в свое времяпрепровождение: хорошее настроение, новые силы, вкусная еда подталкивали к движению, к веселью, к играм. Он стал носиться по громадному пространству, не придерживаясь при этом никакой ясной цели: захотел – вперед помчался, захотел – по кругу, вдоль стен, не забегая далеко в боковые пещеры, потому что крысы появлялись именно оттуда и сами скапливались здесь, в зале. Мурман намечал себе крысу покрупнее, разгонялся и старался сцапать именно ее, на полном ходу, не притормаживая. А можно попробовать есть только головы… и Мурман пробовал, а то вдруг принимался подпрыгивать и падать со всего маху туда, где было крыс погуще… Ни по свету, ни по запаху невозможно было определить ход времени в пещере, но Мурман вдруг осознал для себя некоторые вещи, важные и не очень… Первое – он играет очень долго: зал огромен, а куда бы ни ступили его лапы – все теперь в крови, всюду лежат растерзанные, задавленные и раздавленные им крысы… А живых стало явно меньше, и они уже не бросаются на него так яростно, а больше жмутся вдоль стен… И он, похоже, набрал сытость по самую собачью макушку, не хуже, чем тогда с вожаком-хозяином. Нет, даже получше, потому что тогда он был еще совсем юн и слаб, и для силы у него была куда меньшая вместительность, а сегодня все просто здорово… Теперь можно и… А что он здесь делает, ведь он что-то должен?.. Он должен искать Леху, своего обожаемого друга, теперь вожака-хозяина… Раз он уже здоров и силен, значит, надо отсюда уходить. Здесь что-то опасное поблизости. Очень опасное. Оно приближается. Страх и ярость вздыбили ему шерсть от остатков хвоста к холке, Мурман оскалился молча и прыгнул к стене поближе, чтобы спина или бок были прикрыты, если вдруг нападать будут с разных сторон. Крысы из-под него бросились врассыпную, одну из них Мурман успел схватить и сожрать целиком, не раскусывая, но уже не с голоду, а от волнения… Он чувствовал: вон из той пещеры, вот-вот… Это был отряд чудовищ: они мчались стремительно, сначала по два в ряд, и по мере приближения рассыпаясь в полукруг. Это тоже были крысы, но невероятных размеров, каждая – немногим меньше Мурмана. Было их тринадцать, у всех белые шкуры, выпученные глаза, огромные, словно яблоки, и светящиеся, острые клыки… Эти уже умели кусаться по-настоящему – Мурману одновременно обожгло ухо, левую переднюю лапу и хвост… А все же они были слабоваты против него: Мурман сменил место, переместился к другой стене, а пять крыс из тринадцати остались на месте, только у одной, с перекушенной спиной, дергались еще лапы, остальные валялись смирно. Мурман осмелел и сам бросился в атаку, он уже понял, как с ними драться. Крысы бились яростно, но это им не помогло, каждой хватило не больше чем по три удара. А если цапнуть за горло – одного рывка достаточно. У них очень сильная кровь, вот кого сначала бы съесть… Мурман облизнулся. Мелкие крысы тоже попытались было присоединиться к атаке своих больших собратьев-чудовищ, но теперь опять они по сторонам жмутся. А эти, которые большие, все убиты, ни одна не пропущена… А тревога не проходит, только сильнее становится. Что-то опасное здесь. Оно по-прежнему неподалеку… Вот оно идет!

Далеко впереди, в противоположной стене огромного зала, зажглась багровая точка и размазалась в широченную дыру. Воздух враз наполнился холодной сыростью и затрещал, там и сям из ниоткуда в пол начали выстреливать маленькие молнии, одна из них попала в крысу и убила зверька на месте. Шерсть на Мурмане заискрила, но пес встряхнулся от ушей к хвосту и обратно, и неприятное покалывание в коже прекратилось. Он неотрывно смотрел в клубы серого тумана, повалившего из багровой дыры, – сердце требовало драки, но голова осторожничала: на него шла нешуточная сила, он чуял ее. После гибели старого вожака-хозяина Мурман по-настоящему уже никого на свете не боялся, недавним опытом своим помнил, что и он может стать добычей… Ооооууууу!

Чудовище выступило из тумана и вперевалку, не торопясь, зашагало к Мурману. Это, наверное, тоже была крыса, но уж очень непростая: она двигалась на задних лапах, гигантская, если и поменьше вожака-хозяина, то совсем ненамного, такая же широкая, с длинным толстым хвостом, с бурой шерстью вокруг белого живота, в передних коротких лапах у нее какая-то палка. И… три громадные крысиные морды на толстой утроенной шее… У средней, самой большой головы, между ушами торчал отвратительный с наплывами нарост, нечто вроде осиного гнезда, с двумя парами рогов по бокам.

Мурман нацелился, взвился в убийственном прыжке, но уже в полете поменял траекторию, грянулся на скользкий от крови каменный пол и кубарем покатился по нему, пока не врезался в стену. Оказалось, что трехглавый крыс (Мурман почему-то успел заметить его «мужские» признаки) умело управляется дубиной, явно волшебной, если верить ощущениям, и короткие лапы ему в этом умении не помеха. Мурман, скуля, перевалился было на лапы, передние вроде как подломились… Прыжок – но хитрость не удалась, крыс был начеку: следующий удар пришелся прямо по морде. Он, удар этот, конечно же был полегче, чем те, что он получил во время битвы у воздушного шара от «багрового» чудища в человеческом облике, но все равно было очень больно, даже в глазах почернело, как больно!

Мурман, не поворачиваясь спиной к врагу, стал отступать, запрыгал, как лягушка, влево-вправо-назад. Мелкая дрянь вновь стала пищать под животом, но Мурман давил их не глядя и только тех, что сами попадались под лапы. Крыс наступал, и Мурман с тревогой углядел, как светящиеся глаза его, все три пары, разгорелись еще больше и как длинные острые искры посыпались с его волшебной палки…

Делать нечего, Мурман бросился вперед, взглядом, всеми мышцами, даже мыслями показывая, что собирается вцепиться в ногу… лишь бы только добраться до лап, сжимающих палку… Следующий удар отшвырнул его шагов на двадцать, и в этот раз лапы действительно отказались слушаться, Мурман попытался вскочить и ткнулся носом в крысиную тушку на полу. Надо встать и очень быстро, быстро… Лапы дрожали, но Мурман встал. Внезапная боль пробила его насквозь: казалось, что даже когти и шерсть корчатся в судорогах, весь он, с головы до пят был в злых кусачих искрах, хотелось закрыть глаза, упасть на пол, прижаться к нему потеснее… и тоже стать камнем. О, это было бы не так уж и плохо… Мурман почувствовал, что все частички его тела наливаются каменным покоем и что пора спать… нет, он не должен спать… пока не найдет Леху… а если он заснет, то его съедят и он уже никого никогда не увидит…

Мурман залаял. Сначала это был беспомощный хрип, потом страдальческий кашель… Мурман поднатужился – и заливистый оглушительный лай покрыл все остальные звуки зловещей пещеры: крысиный писк, шипение искр, тихий трехротый рев нависшего над ним чудовища… Вожак-хозяин строго-настрого запрещал ему лай и больно за это наказывал, а маленький хозяин, Леха, когда отводил его подальше лес, всегда разрешал ему это запрещенное удовольствие, и память об этом спасла Мурмана; он очнулся и тут же рассвирепел, да так, что все судороги и искры попрыгали с него и исчезли, как не было их. Мурман прыгнул вверх, голова его отбила палку в сторону, полыхнувшая молния опалила шерсть на лбу, но Мурман даже и не почувствовал боли – уж так ему было бешено и стыдно от собственной слабости. До горла он все же не допрыгнул, остановленный ударом, но отлетая – успел рвануть в две борозды клыками поперек груди. Нет, он только начал: теперь в горло! Крыс по-прежнему безошибочно разгадывал все приемы Мурмана и бил его страшным своим оружием, но Мурман отрешился от боли, он видел для себя одну цель: разорвать этого врага, выпустить ему кишки, раскусить ему все его черепа, выесть оттуда мозг… Четырежды он достал его плоть, дымящая кровь Крыса падала на камни и разбивалась в тусклые мокрые осколки. Крыс начал отступать. Это теперь уже он не рисковал поворачиваться к Мурману спиной, а шел спиной вперед, переваливаясь еще более неуклюже, видно было, что длиннющий его хвост очень мешает ему в таком движении… Вот он оступился, пережав хвост левою ногой… Ну! Мурману нельзя было упускать этой счастливой возможности, и он успел вовремя: правая лапа с зажатой в ней палкой крутанула челюсть, отлетела далеко влево, завизжавшее, как стадо свиней, чудовище упало на спину, а Мурман… Все бешено вертелось перед его взором, в животе повис странный, хотя и знакомый холодок… Мурман ничего не понимал несколько секунд, пока китобойной силы энергия, пославшая его в полет под самый потолок, не иссякла и он не вернулся на очень твердую землю. Это было слишком даже для его закаленного предыдущей жизнью организма…

Мурман очухался довольно быстро, но драться ему уже хотелось гораздо меньше прежнего. И изувеченное чудовище также потеряло боевой пыл: этой передышки ему хватило, чтобы добежать до стены, исчезнуть в проеме и закрыть его за собой.

Мурман так неудачно грякнулся о каменный пол, что дух выскочил из его легких, а когда наконец восстановилась способность дышать, преследовать было некого. Так бы он его, конечно, догрыз… Он бы обязательно доконал этого трехглавого… Он бы его… Можно было бы поискать его, выследить либо подкараулить… Но прежде всего нужно искать Леху, вот когда найдет… А сейчас все болит: морда, лапы, под хвостом… Да, так будет лучше всего: он его после найдет, а еще лучше – с вожаком-хозяином придет…

В Мурмане все еще гнездилась предательская боль, она приказывала ему: усни, камнем стань, тогда и боль пройдет. Ляг, усни! Ляг…

Мурман постепенно выходил из горячки боя, и голос этой боли все увереннее стучался ему в мозг. Врет, она все врет ему, никогда нельзя слушаться врага… запах, запах, запах… Ох, эта ненавистная палка… Но запах… Мурман лизнул светящуюся лужицу, содрогнулся… В секунду от лужицы и следа не осталось, Мурман даже пыль вокруг подмел ожившим своим языком! Он схватился за оторванную лапу – и вдругорядь его шарахнуло головой об стену. Мурман отряхнулся как ни в чем не бывало и трусцой опять туда… А боль испугалась, она еще есть в нем, бормочет ему, но уже без прежней наглости… Мурман постоял над оторванной лапой, все еще сжимавшей мерзкую дубинку, вылизал тусклые сгустки из разорванных мышц, осторожно схватил зубами за лапу, подальше от палки, и стал пятиться…

Его эксперименты, после двух длинных искрометных полетов, полученных от контактов с проклятой палкой, в конце концов увенчались успехом, пусть не полным – остатки лапы с когтями так и остались на ней, их уже было никак не выкусить, – но достаточным, чтобы вся боль покинула тело: и та, что приказывала окаменеть, и та, которую подарили ему стены пещеры и вражеские зубы…

Исчезли живые крысы, все до одной, оставили поле боя за Мурманом, но он уже и сам не хотел есть, а был весь до краев наполнен живым нетерпением искать дорогу домой, к молодому вожаку-хозяину, который теперь займет место старого. Мурман почему-то был уверен, что Леха, вопреки своему положению вожака-хозяина, не будет то и дело вымещать на нем плохое или пьяное настроение… Пес понимал жизнь: нет такого места на земле, чтобы в стае сильный слабого не бил, но он, особенно на сытый желудок, любил помечтать о хорошем… Вот и сейчас он бодрой рысью мчался на запах дня, зелени и свежей воды, а нижняя челюсть его отвалилась далеко вниз, только-только, чтобы язык не выпал, а глаза прижмурились, словно бы заранее готовясь встретить солнечную атаку, – Мурман улыбался…

То ли радость его, то ли полученные удары сказались, но выскочил он по другую сторону реки, не возле той, полуразрушенной крепости, а как раз на территории другой, целой, где посреди зеленой лужайки высилась огромная белая четырехугольная башня… Мурман всего лишь пару раз двинул лапами, щель наружу осыпалась в широкую дыру, Мурман прыгнул и угодил прямо в полдень. Выход на поверхность был недалеко от крепостной стены, на краю зеленой лужайки, как раз под основанием огромной человеческой статуи. От этой статуи и земли вокруг нее разило человеческой мочой, да так обильно, что даже трава там росла хиленько. Мурман тоже побрызгал и собрался лезть было обратно, но из-за угла вдруг потянуло табачным дымом, послышались голоса, два женских голоса, и Мурман на секунду отвлекся из любопытства (давно ничего не слышал, кроме крысиного писка), навострил уши.

– Ну и что он?..

– А… Ничего нового и хорошего. Знаешь, Светка…

– Вообще ничего?

– Почти ничего, только растревожил. Знаешь, Светка, я стала разочаровываться в мужиках: пьяные, ленивые… И вообще, когда он думает, что это он меня, на самом деле это я его…

Чужие, скучно. Мурману не хотелось покидать дневной свет и земные запахи, но он не хотел рисковать: там, внизу, после съеденной лапы этого страшенного крыса он внезапно понял, как надо искать дорогу, и теперь боялся это забыть и, напротив, захотел еще разок пробежаться по тому месту, чтобы покрепче вспомнить и понять. Теперь уж он не собьется с дороги.

Для деревенских жителей городские – странные существа, убогие, смешные, недоделанные какие-то… Но – высшие, при всем при этом. «Ванька-то, слышь, большим человеком стал, в городе живет, в метро на работу ездит…»

Ирина Федоровна была отнюдь не бедной старухой: если мерить на человеческие деньги все те ценности, что она скопила за свою почти бесконечную жизнь, то граф Монте-Кристо на ее фоне выглядел бы не таким уж и олигархом… Другое дело, что потребовались бы некоторые усилия, чтобы, скажем, превратить в деньги перстень с бриллиантом в двадцать четыре карата или браслет драконьего железа, инкрустированный изумрудами-горошинами, но и для повседневных нужд в ее сундуке лежали кое-какие запасы отечественной наличности.

Ирина Федоровна была по жизни прижимистой, но никак не жадной старухой, а уж своему ненаглядному внучку она бы луну с неба достала, не торгуясь… А вот нашел морок на нее: все продумала, все уложила, все проверила десять раз – а о финансах не подумала, привыкла, что городские всегда при деньгах.

Леха сидел в ванне, тупо уставясь в синяк на левом колене, и размышлял. Он любил проводить время в ванне, словно какой водоплавающий: наберет воду, залезет туда и, в зависимости от обстоятельств, или книгу читает, или конспекты штудирует, или просто музон слушает… Но сегодня не до музыки. Где денег взять? Жрать надо, за квартиру платить и вообще… Были дома деньги, несколько тысяч, но костюм купили да в деревню вот съездили… У бабки просить неудобно, что он, в самом деле: бабушка, типа одолжи денег?.. Самому бы долги стрясти, да не с кого. Или комп продать? Но старый весь – сотый пенек, монитор тоже старый… Двести дадут за него со всеми потрохами? Хорошо бы, но вряд ли. Точно, надо загнать комп, пусть за сто семьдесят или за сто восемьдесят, а потом он «вступит в наследство», посмотрит, что там у дяди Пети, батюшки покойного… Купит себе нормальную машину, а то и ноутбук. А жалко его вдруг стало… родной отец ведь оказался…

А вообще как жить? Да не проблема воткнуться куда-нибудь и заработать на пропитание, но ведь ему теперь никак этого нельзя, надо разбираться со всей этой магической да сатанинской трихомудией. На него теперь столько нагрузили, что и не откажешься, и как взяться – непонятно. Плюс все это с риском для жизни и неизбежной перспективой второй итоговый раз встретиться с… Аленка, а Аленка, уймись, а? Только твоих комментариев мне под ухом не хватало. Итак, общая, генеральная перспектива: надо уцелеть самому, найти тех и… ну понятно. А ближайшая перспектива: найти покупателя на его «пень», залатать первоочередные дыры, поводить жалом в поисках колдовских способностей, которых у него, если верить взрослым, хоть кастрюлей черпай, и ехать в деревню, к бабке, за наследством, советом и помощью.

– Вот, кстати, радость моя подколодная, зарабатывать можно ночью и днем, на выбор, и все это – с твоей змеиной помощью. Днем зевакам за бабки показывать, а ночью прохожих пугать и обирать бесчувственные тела. Как тебе этот бизнес-план? Да? Но зато я не согласен. И вообще: иногда я встречаюсь с дамами, которых мне приходится обнимать и позволять им делать со мной то же самое, ты при этих встречах абсолютно не предусмотрена, ферштейн? Будешь лежать под лавкой предельно тихо… но об этом после, сейчас не до любви.

Лехе было безумно жаль расставаться с компьютером. Он еще раз для страховки методично обшарил все заветные места в квартире, опять ничего не нашел… Мамины сережки и колечки, и прочие скудные драгоценности он даже из шкатулки вынимать не стал, пусть лежат: сколько будет Леха жить, столько и они там храниться будут. Сотый пень, диск два «гига», тридцать два метра мозгов… а так жалко. И игры там, и фотки. Леха даже библиотеку себе свил из любимых книг, а теперь все придется тереть, чтобы не зырились чужие любопытные глаза в его личную компьютерную жизнь. Принтер еще подавал признаки жизни, и Леха распечатал телефонные адреса, каковые едва уместились на четырех машинописных страницах. Там было много телефонов знакомых девушек и очень мало действительно необходимых в эту минуту адресов и контактов, но Лехе не приходилось выбирать, и он взялся «чесать» – звонить подряд, в надежде либо на непосредственную удачу, либо на «сарафанное радио»…

И было утро следующего дня, и сам день. День этот уже клонился к вечеру, такому же белому и солнечному, разве что с тенями чуть более длинными и прохладными, и Леха засобирался на «стрелку», на встречу. Мода на это слово пришла из бандитского мира и прижилась среди простых граждан, как и сотни других слов лагерного и наркоманского жаргона, легализовавшихся и своей «цивильной» неуместностью царапающих слух только тем гражданам, кто привык понимать их первозданный смысл…

Встреча была ему назначена на восемь вечера в молодежном клубе «Денежки медовые», что расположился прямо посреди барахольного рынка – «Апрашки», в пяти минутах ходьбы от Сенной. С компьютером он расстался еще утром, сдал его неожиданно удачно, за двести, но с задержкой в платеже: сотню баксов сразу, сотню – вечером, в «денежке». Леха все понимал: Димон, покупатель, брал с целью перепродать, расплатиться и «подняться» на сумму разницы, и сделать все это быстро, чтобы ощущение успеха от проделанной операции было радостным и чистым, не замутненным претензиями и прочими накладками. Лехе было лишь самую чуточку завидно, да и то платонически: «перепродажный» бизнес был ему не по нутру. Про себя Леха рассчитал, что из первой, уже разменянной сотки, двести пятьдесят колов… ну… – тире – триста… пятьдесят… Он может потратить тут же в «денежке», на прощание. А потом будут суровые будни в псковской деревне.

– Аленка, добром тебя прошу, без моего прямого зова пасть не разевать, на людей и мерседесов не бросаться, а пребывать исключительно лилипутом; и так уже хожу с тобой, как с ангиной, на все пуговицы. Прониклась, нет? Ты пойми, зеленая, ты постарайся уж, не то тебе всю задницу исполосую, от хвоста до затылка! Апчхи!

Это Аленка неудачно пощекотала нос повелителю и теперь молнией шмыгнула за пазуху. Леха откуда-то чувствовал, что Аленка его наставления приняла серьезно и приготовилась исполнять.

– Ну в крайнем случае – сама соображай, но только в крайнем случае, если это будут не люди.

Леха поколебался, но, помня бабушкины наставления, сунул в правый карман джинсов ее подарок – заколдованную складную дубинку типа «телескоп», в левый – колбочку с джинном. Не-ет, кошмар какой! – Леха только глянул на себя в зеркало, так сразу ухмыльнулся глумливо и дубинку вынул. Ладно, придется в руке нести, на вид – кусок палки в ладонь длиной, менты не прикопаются.

На Дениса накатила сильнейшая апатия, полное безразличие к чему бы то ни было, и все планы его на это день выпали в осадок, и он почти не вставал с дивана, даже не ел, только бил и бил пальцами по кнопкам телевизионного пульта, в надежде найти в телевизоре хоть что-нибудь интересное или отвлекающее. И Морка с Ленькой были как-то не в себе, вели себя беспокойно и непонятно: и врагов вроде бы не чуяли, и никак себе места не находили, словно бы они ощущали настроение Дениса, не понимали его, однако переживали вместе с ним. Но пришел вечер, а вместе с ним некоторый интерес к жизни и его верные спутники: голод, и отчаянные надежды, и…

– Ленька-Морка! По местам стоять, с якоря сниматься! Кто ключи видел?..

Леха забыл плейер дома, на газету пожмотничал и теперь, по дороге к месту встречи, вынужден был размышлять. Тягостные мысли скорехонько переросли в тусклые мечты – о мести, о бессмертии, которое не бесконечно, но теоретически безразмерно, о правильном, но недостижимом мироустройстве, о собственном могуществе; но близок путь от Чкаловской до Сенной, когда сидишь в пустом вагоне и никуда не опаздываешь, а наоборот, опережаешь график этак минут на пятнадцать.

Первые метров триста от метро и в сторону Невского Леха шел с усилием, как товарищ Сухов по барханам, и только после перекрестка Садовой и Гороховой улицы орды уличных продавал разредились до приемлемой пешеходной кондиции.

Леха завернул направо, в арку «апрашкиного» двора…

– Братан, держи билет, лотерея типа…

– Нет. – Леха мотнул головой, шагнул вправо и вперед.

– Возьми, да? Бесплатно, в рамках рекламн…

– Отвали! – Леха повел левой рукой, но одновременный шаг вперед придал его толчку силу чуть большую, чем хотел применить Леха, так что чернявый парень, потеряв равновесие, пробежал два шага задом наперед и бубухнулся спиной в стену.

До Лехи внезапно, единым файлом, дошли эмоции и полумысли чернявого, шедшие чередой по отношению к нему, к Лехе: «Ломает всего… лох идет… тупой лох… братан держи… гад позорный, рот парашный…»

Леха клацнул зубами, развернулся на три четверти и в два скока оказался возле зазывалы, который только и успел, что разозлиться и сделать шаг навстречу драке. Удар привычно тряхнул запястье, ойкнули косточки пальцев, Леха так же резво крутнулся на пятках и, не глядя на результат, зашагал из арки направо, где уже и вот она – дверь в «денежку». Нокаут, и к бабке не ходи, и кожу на костяшках свез… Уголком зрения он все же зацепил, выделил из фона случайных зрителей неслучайные фигуры аналогичных «лотерейщиков», товарищей побитого… Гнев Лехи улегся так же быстро, как и вспыхнул… Ну елы-палы, дурила из Тагила! Ну когда он наконец научится не пылить по пустякам, не находить на свою голову?.. К тому же не стоило заводиться с этими шакалами, их много и наверняка там посерьезнее чуваки есть… На входе-то охрана, а вот… А впрочем… Леха вспомнил – кто он теперь и что при нем – и ухмыльнулся.

– Мне в администрацию, к Ольге Николаевне.

– А-а, ну-ну, тогда пройди, конечно. – Хорошо, когда тебя знают даже охранники: пустят бесплатно безо всякого колдовства, главное – соблюсти приличия при вранье…

– Леля, привет!

– Ой, Лешик! Что-то ты рано сегодня. Как сессия? Тебе «семерочку»?

– Сдал. Нет, «тройку» хочу и чебуреков со сметаной.

– Чичас! Ваших пока не было никого. Где ты сядешь? Я принесу.

– Вон там, в углу. – Леха для верности ткнул пальцем. – Я пока по этажам сгоняю, гляну где чего.

У Лехи еще было минут десять до встречи, но он на всякий случай пробежался на второй этаж, на третий, заглянул во все закоулки – никого, ни Димона, ни вообще знакомых. К Ольге, барменше, своей ровеснице, он подкатывал пару раз для очистки совести, однако та держалась по отношению к Лехе приветливо, может быть чуточку лучше, чем к другим, но без огонька – у нее был парень и, кроме него, никто, похоже, ее не интересовал.

Кто сегодня? – Леха притормозил возле белого, криво повешенного листочка с расписанием музыкального меню. В «денежках» играли живую музыку, в иные ночи случалось так, что одновременно, на всех трех этажах выступали группы, и благодарные слушатели, опившись пива, вынуждены были разрываться в своих симпатиях между постпанком, рокабилли, готикой и платным туалетом, шастая с первого этажа на второй, со второго на третий, с третьего опять вниз. Группы были малоизвестные, но это никого не смущало: все помнили, с чего начинались «Король и Шут», «Краденое солнце»…

– Привет, зая! – Леху толкнули.

– А-а, то же самое – тебе. Ты где?

Пухленькая девица в топе, в бриджах, в стрижке «полубокс» даже на своих немыслимых платформах была по грудь Лехе, Леха же, когда был выбор, предпочитал высоких. Однажды под утро, после буйной танцевальной ночи, он сумел познакомиться с этой девушкой очень близко: она типа жила неподалеку; но вот имя ее – выскочило из головы… Неудобно даже…

– Понял… Одна? А, а я на первом. Ну еще увидимся; заранее, не дожидаясь белого танца, ангажирую тебя на нижний брейк. Чмоки…

Даст, если вдруг приспичит, это очевидно.

Пн. – ЧУП-МАРЗУП

Вт. – ДЖИНН СА, ОЛИГОФРЕЙД

Ср. – БЕЛАЯ ЖИЗНЬ, КОВЕР-САМОСАД

Чт. – ЧУП-МАРЗУП, НЕРАЗОЧАРОВЫВАЮЩИЕСЯ

Пт. – ДЖИНН СА, ТОПУС, БЕЛАЯ ЖИЗНЬ, МАЗЫХАКЕР

Сб. – НЕРАЗОЧАРОВЫВАЮЩИЕСЯ, ДЖИНН СА

Вс. – Всякое крошево-хорошево из дикарей и новеньких.

Это означало, что сегодня на третьем этаже будет просто дискотека либо вообще замок на двери, а на нижних двух тоже дискотека, но сначала, «для сугреву», на первом этаже команды будут играть живую музыку: на первое – модные рокабилльщики ЧУПЫ, на второе – густо панкующие «Вовы», они же – НЕРАЗОЧАРОВЫВАЮЩИЕСЯ. Леха порадовался, что угадал с первым этажом, где намечался «двойной лив», и через две ступеньку на третью ринулся к пиву и чебурекам со сметаной.

Когда успели? За те несколько минут, что Леха посвятил рекогносцировке, зал первого этажа уже подернулся синеватым дымком – набежавшие прихожане накурили. Фокус: только что зал был пуст, а теперь свободных столиков почти и не осталось, и у стойки очередь выстроилась.

– Лелик! Спасибо! – Леха старательно закивал головой, осторожно помахал поднятой кружкой…

– Димон, ты точен, как молодой швейцарский король, садись. Что? Ну? Не пугай меня… Нет-нет, о нет!..

– Ты псих, Леха, ну точно – псих. Держи свою сотку. Нет в Швейцарии королей.

– Чеченская?

– Настоящая. Знаешь, как я сегодня запарился с твоим хламом? Реально чуть не пролетел.

– Чуть? В смысле рентабельность не превысила двухсот процентов? Ладно, тебе – верю. Ступай за пивом, а то мое уже кончилось.

– Во как? Я ступай за пивом!? Я? Ну ты…

– Не хочешь? Ну тогда я схожу. Тебе «нулевку»?

– Сам дурак. Семерку неси. Сейчас посижу да побегу, надо еще добить кое-что…

Себе Леха опять взял «троечку», чтобы полегче… Димон вскоре ушел, как и обещал, свободные стулья умыкнула компания за соседним столиком… Каждый раз перед «разгуляем» приходил такой «мертвый» час, и каждый раз Леха вспоминал, что и в прошлые разы были моменты разочарования и скуки, когда пиво – дрянь, чебуреки съедены, знакомых не видно, одна тупость вокруг… Но, как правило, вечер постепенно разматывался, выправлялся в полный ночной рост, извлекая из призрачных, пивом пропахших рукавов, большие и малые чудеса и вымывая из памяти (до следующего раза) томительные моменты неприкаянности и мизантропии…

– Э, слышишь…

Леха обернулся. Перед ним стоял паренек типичной «приапрашкинской» внешности: смуглый, в дешевых штанах с мотней и накладными карманами по бедрам, очень короткие, равномерно отросшие волосы, тусклый тревожный взгляд…

– Там тебя зовут…

– И кто меня зовет? – заинтересовался Леха, хотя в солнечном сплетении у него уже застыл правильный ответ.

– Девушка одна. Просит выйти. Она типа за вход не хочет платить и просит, чтобы ты к ней вышел.

Леха замялся на мгновение.

– Сейчас выйду, предупрежу только, чтобы столик не занимали.

И речи не могло быть – искать союзников и выйти «к девушке» не одному, а компанией, – ситуация не та… Да и мало кто связываться захочет…

Всегда надо сначала думать, а потом руки-ноги растопыривать. Аленка, предупреждаю еще раз: пока я на ногах – сидеть в дупле, играть в молчанку. Леха тронул за рукав охранника: я на минутку, сейчас вернусь…

У входа в клуб отирался обильный, родной для клуба, но экономный либо безденежный контингент, а немного поодаль, буквально метрах в двадцати, – безлюдье, если не считать группы стоящей полукругом, серьезно настроенной молодежи исключительно мужеского пола, разной степени обдолбанности и накачанности.

Они ждали Леху. В коленках у него возникла противная, ослабляющая дрожь, в голове зашумело. Ему стоило немалых усилий делать шаги по направлению к ним и не спотыкаться. Умеренная злоба, почти нулевая опаска, вялая готовность увечить – Леха втянул в себя весь ком эмоций, исходящий из базарных «реваншистов», и мгновенно «завелся», как это обычно с ним бывало в экстремальных ситуациях, соскочил с резьбы.

– А кто меня ждет? Каторый ыз вас дэвушкам?

Он, почти на бегу, вцепился пальцами в сложенную дубинку, резко развел руки, выдвигая ее на весь аршин, отпустил левую ладонь, и в то же мгновение палка-чудесница дернулась в правой руке и с сухим стуком разбила голову ближайшему парню, невысокому, но «бычастому», жирно-накачанному. Тот только и успел, что ойкнуть, перед тем как упасть на выщербленный, в грязных помоечных потеках асфальт. Было еще светло, при желании все происходящее можно было наблюдать чуть ли не с противоположного конца «Апрашки»; наверное, кто-то этим не преминул воспользоваться. Но Леха, который довольно часто бывал в «денежках», волей-неволей знал о местных порядках: ментуры не будет до тех пор, пока все само собой не утрясется. Сегодня этот ментовский служебный стиль его не возмущал, напротив, он на него надеялся. Дубинка своими резкими и неожиданными рывками то и дело норовила растянуть ему кисть, но тем не менее из руки не выскальзывала, держалась как приклеенная. Пару раз Леха угадал ее намерения, проворно сопроводил рукой, и эффективность удара от этого моментально повышалась: падающие даже ойкнуть не успевали. Леха для страховки то и дело повторял про себя первоначальный приказ: «не насмерть», но дубинка, похоже, строгалась мастерами, дело знала и поставленных пределов не переходила – била куда надо и с заказанным эффектом. И только Леха успел почувствовать свою деревянную соратницу, распробовать эффект взаимопонимания, – как противники кончились. Леха с немалым усилием преодолел сопротивление (двое вырубленных зашевелились, один попытался встать) дубинки, сдвинул концы ее в прежнее, «спящее», положение, посчитал поверженных – одиннадцать баранов, легонечко пнул под ребра ставшего на четвереньки.

– Брателло, пятнадцать минут вам на сборы, не более. Не успеете срыгнуть в означенный срок – ваши проблемы. Леха присел на корточки, спиной к невольным зрителям из околоденежкиной тусовки, чтобы перегородить им обзор, и продолжил наводить понты: дал сигнал Аленке. Та высунулась из-под воротника Лехиной рубашки, на мгновение вздулась одной головой и раскрыла пасть так, чтобы верхние клыки смотрели прямо в глаза очухавшемуся было парню. Руки у того подломились, и он ткнулся лбом в крышку канализационного люка; однако сознание слабонервный «лохотронщик» потерял мгновением раньше и поэтому боли от новой травмы почувствовать не успел.

– Страх, Аленка, страх! Давай, насылай… Внушать невидимо и на расстоянии беспричинный страх на некоторое время – была такая особенность у Аленушки, и Леха ее «вспомнил» (спасибо дяде Саше Чету), когда к делу пришлось, но он понятия не имел, как это все должно выглядеть в конкретном приложении. Аленка исправно сипела у него под рубашкой, шевелилась чего-то, и Леха, погодив для верности еще с десяток секунд, встал и пошел обратно в клуб. До полночи оставалось еще минут сорок.

Толпа у входа поспешно раздвинулась, и Леха даже возгордился на мгновение под ошалелыми взглядами.

– Ну ты даешь, – вползвука, как бы про себя сказал ему охранник (и Леха услышал его даже сквозь рок-н-ролльные завывания Маленького Ричарда), но ни в голосе его, ни в эмоциях не было восторга. Леха даже почувствовал секундное колебание клубного аргуса: «пускать, не пускать…», все-таки свежие впечатления и здравый смысл перевесили, потому как любая инициатива, выходящая за рамки прямых, прописанных в инструкции обязанностей, вредна рабочему человеку; и Леха, убедившись, что его любимый столик, который он почему-то называл про себя «Шериф», никем не захвачен, пошел опять за чебуреками и третьей кружкой пива.

У бандитствующих тоже есть своя бюрократия, с «хождениями по инстанциям», с «приемными часами», и «на сегодня» Леха не опасался продолжения мордобойным событиям. А завтра его уже в городе не будет. Да и вообще… Еще вопрос, кто кого должен теперь бояться…

Тем временем «Чупы» отдышались, слегка оттянулись халявным пойлом и вновь полезли на сцену – осуществлять смычку чухонского прононса и американского языка под аккомпанемент довольно громких музыкальных инструментов. Играть им оставалось меньше получаса, и они, словно обретя второе дыхание, дружно, во всю мощь хреначили удалыми пальцами в смычковые, щипковые и ударные. Толпа теперь вовсю плясала меж столиков, но трезвых среди них было все еще очень много.

Уже у стойки Леха вдруг передумал и вместо пива взял литровую коробку с черносмородиновым соком, а опустошенную кружку попросил сполоснуть.

– Да возьми лучше бокал, на, Леш!

– А? Не, из кружки прикольнее, спасибо. Прикольнее, говорю! Спасибо! Что? Еще бы… У этих микрофоны, у тебя микрофон, а я вживую надрывайся! Все, пошел!

– О-о… Руся! Корова сдохла, что ли? Откуда ты нарисовался? – Леха прислушался к внутреннему голосу: возникший возле столика парень, Руся, нервничает и очень боится… Это было бы и не удивительно, поскольку Руся, он же Руслан Пинчук, Лехин знакомый по университетской компании, еще с прошлого года занял у него тысячу рублей на два дня и до сих пор не отдал, предпочитая врать при случайных пересечениях и давать такие же бесстыдные обещания… В последний раз, при встрече, Леха даже двинул ему кулаком под ребра, но взамен обещания и денег получил лишь искреннюю клятву «отдать завтра»… Леха слышал от кого-то, что вроде бы Руся начал водить компанию с «торчками», и мысленно уже распрощался с надеждами когда-либо «возвернуть свои кровные»… И вот теперь… – Отдать хочет, точняк! Драку видел.

– Я у тебя «тонну» брал… Вот… Ну возвращаю. Десять сотен, пересчитай пожалуйста… – Леха протянул руку за деньгами, быстро пересчитал. Хотелось сказать что-то такое язвительное, отмщающее и при этом небрежное, рожденное острым умом и силой, но мысль, застигнутая врасплох, не хотела прыгать с языка, тормозила…

– Проценты за мной, Леха, честно, у меня семь колов осталось на дорогу и все. Я понимаю, что по жизни перед тобой на счетчике, но – абсолютно пустой, эти – специально занял. – Леха опять напрягся для верности: не врет, занял, и нету больше… Какие проценты он имеет в виду? Сам на себя их накинул, что ли?

– А хочешь – «марочку», в счет расчета? А потом на днях две сотни еще добью, чтобы с процентами закончить?

– Да не нужны мне твои пр… Какую еще марочку?..

– Не кричи, пожалуйста… – Руся дернулся взглядом, вплотную наклонился к сидящему Лехе. – Обыкновенную «марочку», кисло-сладкую… Супертрипповая, испытано…

Десятки раз, от знакомых и незнакомых людей, «на халяву» и за деньги получал он предложения: «пыхнуть», «ужалиться», «подышать», «съездить за грибочками»… Один раз даже «понюшкой-дорожкой» пытались угостить… Если у Лехи и возникал при этом соблазн, то – слабенький, умозрительный, вовсе не способный справиться с тем чудовищным страхом перед наркотой, что выработался в нем под влиянием маминых нотаций и собственного опыта общения с «распробовавшими»…

А вот сегодня – вдруг согласился.

Алкоголь – тоже дурь, наркотик, но с ним сложнее. Вон дядя Петя, родитель покойный, отъявленным энтузиастом был «ентого дела», а возраст эпохами мерил, а разум и аппетит не утратил, и мышца на нем была – в качалку не ходи! Но дядя Петя вообще был по жизни монстр, если непредвзято оценивать…

– А как оно на пиво ложится?

– Никак не влияет, мухи отдельно, тараканы отдельно…

Однако и с алкоголем Леха был себе на уме: пил очень осторожно, твердо соблюдал меру в частоте и количестве, предпочитая пиво и кислый красный сушняк. Было дело – однажды, на выпускном, нализался до рвоты, досрочно завершив праздник, и мама за ним до утра убирала и ухаживала с тазиком наготове. С тех пор – нет, только чтобы по запаху от трезвого отличить…

Но не было сил возвращаться в пустой дом, где почти все по-прежнему, где кактус в последний раз еще мама поливала; и кактус этот жив-здоров и пить пока не просит. Невыносимо отгонять от себя мысли и воспоминания, пытаться заснуть, когда… Опять до утра терпеть и носом шмыгать, будто барышня бессильная! Завтра он к бабке поедет, все-таки там, в другой обстановке, эмоционально полегче будет, а сегодня как-нибудь здесь перекантуется.

Нет, ну один-то разъединственный разочек можно «двинуться» молодому перспективному колдуну из хорошей семьи?

Тьфу! Почему ее «кислотой» назвали, пакость эту?

Леха спустил воду и как ни в чем не бывало пошел в зал, где завивался дым кривым коромыслом: НЕРАЗОЧАРОВЫВАЮЩИЕСЯ долбили новый, но уже коронный свой хит «Тушеная зайка». У «Вовов» была своя фишка: они почти не пели о любви и иных человеческих пороках, предпочитая, в духе старых мастеров перестроечной эпохи, изводить слушателей своей гражданской позицией по важнейшим политическим и экономическим вопросам современности. Были они по взглядам правые, поддерживали СПС, который, себе на беду, не подозревал о существовании нежданных союзников.

Лехе нравился этот хит, и он на ходу, продираясь в свой угол, со всеми вместе подхватил припев: «Все плохо лежи-и-т! Все плохо стои-и-т!..»

Хотелось пить – и Леха угостился смородиновым соком из пивной кружки, хотелось есть – но нельзя приваживать в организм несвоевременные калории, это ложный голод, сам пройдет. Как назло – никого знакомых.

Лехино либидо уже царапнули пару раз прямые косяки в его сторону, но в дыму и полутьме не рассмотреть как следует, что там за подруги… А в эпицентр идти, танцевать – неохота, ломы…

Оп-па! А на втором этаже интересное что-то! Необычное! Леха внезапно ощутил, как сверху, в такт басам, сквозь потолок волнами, толчками пошли радость и удивление. Скорее туда! Язычок одной из волн обдал Леху с ног до головы, и он даже подпрыгнул от нетерпения, но толпы танцующих и несовершенство собственных ног не позволяли ускориться. Что в руке? Кружка в руке, ладно не помешает, сама растает постепенно…

Вот чудеса: только что позывные шли со второго этажа, вот именно из этого зала, а теперь вдруг тут… обычно. Дым, сумерки, пары танцуют. А радость-то снизу прет. Леха ринулся вниз и замер на полпути: а третий этаж он и не проверил, а обман – на то и обман, чтобы заманивать и обманывать. Ом мана мани ПУ!

Леха засмеялся и поскакал на третий этаж. Ну и ладно: отрицательный результат – тоже результат. Радость – она ведь никуда не исчезла, как родилась на первом этаже, так и растет там.

– Что, брат, на измену попал?

– Попадают на деньги… одни, а купаются в них другие… Я тороплюсь, друг, на первый этаж пора мне, к радости…

– Ну, беги. Во, блин, повело чувака, счастливый!..

Чувака повело, но это его личные наркоманские проблемы, а отнюдь не наши… Кружку надо поставить на место, и тогда никаких искажений не будет. Зря он также марочку лизал, вполне возможно, что из-за нее он не может обнаружить дерево радости, слизанная кислота его с поиска сбивает… Если только она не фальшивая… Но в любом случае это поправимо… «Вовы», быть вам монстрами рока. Быть! Быть! Да, вы синтезировали звук и цвет в одну циновку, трехмерную циновку для танцующих. Хорошо, гениальные вы мои!!!

Леха крикнул на выдохе и выдул замечательный пузырь, переливающийся всеми цветами радуги. Имя тебе – Радость, пузырь! Слова вылетали изо рта у Лехи такими же разноцветными, искрящимися пузырьками, только много меньшими, чем первый, который был Радость. Однако никого из окружающих это не изумило, что в свою очередь удивило Леху. Вечер чудес, да? Кружку он собирался поставить на место… А то зазналась у него в руке. Приструню тебя, кружка! Если они не удивляются, следовательно – его крыша едет. Логично, поскольку кислота была марочной, а значит – не фальшивой. Но – прочь голые руки, надо выдуть еще одну замечательную заключительную отрезвляющую серию пузырьков… Щас!

Леха аккуратно налил сок в кружку, пытаясь отмерить ровно половину, выпил его весь, поставил кружку на пульсирующий стол, осторожно, чтобы не задеть ему зыбкий позвоночник, и начал творить заклинание… куколь по полю… (ой, растворись или отворись?), отворись… черным пламенем… белым именем…

БЫТЬ ПО-МОЕМУ!

И словно бы только освещение в зале чуточку изменилось… и больше ничего. Нет же! Еще как изменилось!

Эйфорический морок соскочил с Лехи, но не весь, – и не исчез без следа, а развернулся окрест, захватив все здание, включая полуоткрытые террасы наверху и трактир «Малинка», который был типа филиал по отношению к «Денежкам медовым» и имел отдельный вход с противоположной стороны здания.

Леха постиг! О, да, он все еще под остатками этого подлого воздействия, но они уже не властны над ним, они как легчайшая тюлевая занавесочка между ним и скучными суетливыми буднями: дунь – и исчезнет! Леха дунул, веселое мерцание осталось на месте, а изо рта длиннющей гирляндой выскочили хохочущие мыльные пузыри. Хохот и радостный визг вокруг подтвердили: морок стал всеобщим. Пляшущие соседи протягивали руки, тыкали пальцами – в пять секунд от пузырей и следа не осталось.

– Прикольно, пиплы? – вскричал Леха, рот до ушей, руки воздеты над толпой, как у проповедника… – И опять изо рта вырвалась колонна ярко-прозрачных пузырей… Леху это даже слегка достало: он повел рукой у самого рта, оборвав – ухватил гирлянду за кончик и отбросил в сторону. Пузырьки с веселым щебетом разлетелись в разные стороны и попрятались среди танцующих. Что это у него на руке? А, с-садины на костяшках… Леха уверенно дунул, словно бы ему не впервой, струя холодного зеленого пламени охватила на секунду кулак и предплечье… Вы здоровы, юноша… Вот чудеса!

– Прикольно!.. Круто!.. Давай, Змей Горыныч!.. Ура!.. Здорово!..

– Все это – ваше теперь!!!..

А где мой сок? И вообще у меня рот, а не пиротехническая лавка.

И пузыри послушались Леху, перестали вылетать из его рта, но зато над всем залом вспыхнул необычайный фейерверк…

Люди смеялись, орали несусветное, мычали, и каждый звук рождал… нет, не пузыри, как у Лехи, но мелкие яркие летучие объекты, в которых можно было опознать шарики, буковки, особенно «о», «я» и «у», звездочки, цветочки, циферки, октаэдры, конфетти…

Стол был уже просто стол, а не вертлявая спина с горбом на неуверенных ножках… Музыканты на сцене безумствовали со всеми вместе, им было не до инструментов, но никто и не замечал отсутствия музыки… И отсутствия не было… Все было музыкой в этом зале (как, вероятно, повсюду в клубе) – смех, воздух, табачный сумрак. Люди прыгали, танцевали, и каждый попадал в такт своим ощущениям…

Литровая коробка опустела. Что это так стесняет… Дубинка. А вот мы тебя модернизируем… Один хлопок ладонью по карману – и дубинка сплющилась в мягкий листок. Леха хохотнул вдруг, подпрыгнул и замер в воздухе на полсекунды дольше положенного… Во – нагородил огород!.. Леха мысленно проговорил заклинание, понял, что ошибся словом, и невероятно возросшим чутьем определил последствия ошибки: все словили его «торч», а он сам…

А он сам находится под воздействием ровно в той мере, чтобы понимать настроения околдованных, не больше.

Кроме того, его заклинания дали мороку реальность в пределах замкнутого пространства, то есть оживили глюки. Грезы наяву.

Кроме того, они, искаженные и подморочные, разбудили Лехины колдовские силы. Ненадолго, до утра, вероятно, и в том же пространстве (по крайней мере, Леха не чувствовал эту силу неотъемлемой частью себя самого – как руку, скажем, или как гортань, – скорее как перчатки на руках).

Кроме того, Леха подцепил «пошуть».

Ум его, словно бы в компенсацию от перенесенного замешательства-помешательства, резал события точно и остро: да, ему хочется «балаганить» и чудить, но он реально осознает искусственность, «интервентность» этих хотений. Он трезв, но на эмоциональном уровне не шибко-то адекватен. Пошуть. Бабушка успела ему нарассказать всякое разное, что к добру, а больше к худу встречается на колдовском пути. Часто, во время ошибок в колдовстве (а может, и в волшебстве, кто знает?), особенно если колдующий неопытен или дряхл либо нечисть невысокого полета, на него нападает так называемая «пошуть», колдовская «измена»: соблазн шалить, шутить, озоровать, проказничать колдовскими же приемами. Чаще всего именно из-за этого «попавший» обнаруживает себя перед людьми, перед вражеской нечистью. Чем ниже ранг колдующего – тем больше власти имеет над ним пошуть. Чем круче, чем сильнее колдун, тем легче ему держать пошуть под контролем своего ума. В этом смысле, как бабушка рассказывала, в деревне Черной местные долго и неоднократно ошибались на свою голову в сторону дяди Пети, который, по крайней мере внешне, словно бы не просыхая под пошутью ходил, – в оценке его сил и здоровья ошибались. Дядя Петя, его отец, был пришлый, не коренной, при Елизавете Петровне Романовой объявился в Черной да так там и застрял… Местным никак не выковырнуть его оттуда было, а позже и притерпелись…

Пошуть – так пошуть. Леха оттолкнулся, плавным и сильным кувырком подлетел прямо к сцене. О! О, наконец-то я умею наяву! Леха сразу же узнал ощущение полета, он столько раз испытывал это счастье во сне и столько же раз разочарованно просыпался. Нет уж, теперь, но не сейчас, конечно, попозже – но он вдоволь налетается. И-и-их-ха-а!!! Есть такое мягкое слово: блаженство!

«Я – музыкант!» – Торжествующий голос его накрыл на мгновение все остальные звуки, проросшие в зале. С ним никто не спорил, напротив – приветственно замахали руками, затрясли улыбками, осыпали фонтанами летучих сверкающих слов:

– Играй! Ура! Играй нам! Йо-о-о!

– Хорошо, сыграю! Я – Леха!

– Вау!.. Леха!.. Ваяй!.. Пой!.. Жми, Леха!..

Ну дурачок… Ой, дурачок… Что же я делаю, на каком, интересно, инструменте я музыкант?

Леха огляделся смущенно. А, все одно пропадать в позоре, закошу под Бенни Гудмена! «Как тебя… эй, кларнет, ну-ка, цыпа-цып сюда! Гули-гули-гули…» – Леха выставил руку по направлению к стойке, над которой были укреплены футляры с настоящими музыкальными инструментами, засучил тремя пальцами…

Кларнет курлыкнул неуверенно, заерзал в футляре – крепления лопнули – и черной с серебром змейкой мелькнул, резко ударился в Лехины пальцы, но Леха успел подхватить его, не дал благородному инструменту упасть в грязь лицом… Н-нуте-с, и куда прикажете вас целовать, млстивый гсдарь?

Леха набрал полную грудь густого темного воздуха, нажал наугад на кнопки-рычажки и дунул что есть мочи: какой странный звук – сильный, звонкий, чистый! Похожий на ощущение полета! Но это еще не музыка… Звук висел над потолком и, вырвавшись наконец после многолетнего заточения на свободу, не хотел исчезать, возвращаться в опостылевшее узилище.

– Не спи, звук! Вот тебе подмога! – Леха дунул еще раз, перехватив пальцами поближе к раструбу. Новый звук был мощнее, шире, хотя и не такой подвижный, он подплыл к своему товарищу и затрепетал рядом.

– Кого-то вы мне напоминаете, друзья? А ну, дружно и весело, как три богатыря на танцах – вот вам третий, Добрыня, оба-а-а!!! – Леха дунул третий раз и засмеялся, очень довольный собой: звуки наконец оправились от неожиданности и свились в странную, но очень даже прикольную плясовую, так что ноги сами норовили приерзывать и притоптывать.

Ну и ладно, и потанцуем… Леха аккуратно положил кларнет на маракасы и, не сходя со сцены, принялся было танцевать вместе со всеми, но остановился вдруг… Темное пятнышко на окраине сознания разрослось и переместилось поближе, к самому Я. Что это еще такое, а? Зоркость новых умений и свет университетских знаний, проникших, несмотря на Лехино разгильдяйство, к нему в голову и долгосрочную память, дали ответ: колдовской морок, царящий этой ночью в клубе, – реален, но по структуре своей, по архетипу – точь-в-точь кислотный, наркотический, а стало быть, и по «карьере» своей практически идентичен. И вот сейчас, после долгих и мощных всплесков эйфории (вовсе не обязательных при «кислоте» и ей подобных) и глюков, постепенно подступает обязательная при употреблении наркоты реакция… Разная она бывает – глюкожуть, депрессняк, ломки – все от «материала» зависит, – но вот чего не бывает, это чтобы не было этой реакции, грозной и подлой изнанки кайфа. Что такое массовый отходняк, кислотный, непредсказуемый?.. Нельзя с этим шутить. Леха прикрыл глаза и ярко, почти как наяву, представил свою руку: она тянется, хватает это темное пятно, сжимает его, подносит поближе… Задергалась, поганка… Хлоп другой ладонью в ладонь! Вдрызг тебя!.. Гуляй, ребята, сегодня все бесплатно… Точнее, я заплачу, если что. А вслух крикнул:

– Не устали, народ?

– Нет! Нет… НЕТ! Н-е-е-ет! – в потолок выстрелили сотни разноцветных искрящихся фонтанчиков-ответов. Рожденные кларнетом звуки, поняв, что им ничего плохого не угрожает, взялись за дело с новой силой, да так, что только один Леха и удержался от веселого танцевального сумасшествия. Соскочил со стойки фарфоровый мужичок с зеленой бутылкой не по росту, откуда-то повыскакивали ковбои, индейцы, гномы в полосатых чулках, но не настоящие, а тоже местные клубные куклы; король Элвис-пелвис, человек-фотография, глядя в бушующий зал, одобрительно заржал в десяток глоток, затряс бакенбардами на жирных щеках… Любопытная лошадь из нарисованной на стене пустыни подошла вплотную и пыталась высунуть морду сюда, в обольстительное трехмерное пространство.

А это кто такая, желтая, смешная? – Над стойкой тихо извивалась желтая матерчатая змея, мягкое тело ее не могло самостоятельно освободиться от металлических шпилек-креплений, но змея радовалась вместе со всеми и благодарно улыбалась и подмигивала ему, Лехе…

– А у меня тоже есть змея, Аленкой звать. А тебя? Ну-ка, лети сюда. Скрепы убоялись Лехиного колдовства, разжались испуганно, и змея резво поползла по воздуху, почтительно зависла в полуметре от Лехи, продолжая улыбаться.

– Небось, говорить не умеешь? Ладно, назову тебя Клара, и веселись помаленьку. Но от сцены далеко не уплывай, будешь типа на подтанцовках.

Клара была скроена предельно просто, и дальнейшая беседа с ней ничего интересного не обещала. Поэтому Леха махнул ладонью, очертил ей место и переключился на другое. Точнее, на другую змею, живую, не тряпичную… Какой позор: Аленушка, красавица, можно сказать – член семьи, его «ангел-хранитель», воспитанница, о существовании которой он почему-то абсолютно, в ноль, забыл и вот только что вспомнил. И где инструмент? А, на барабанчиках.

– Раздайся, народ! Место, место очистили! Во-от так, шире круг! Только у нас и только сейчас!.. Парный смешанный танец: «Зеленый Чингачгук»! Исполняют ди-джеи Ле и Але!

Леха примерился к окрестностям, по-дирижерски взмахнул кларнетом: потолок подпрыгнул метра на четыре, да так и остался на новой высоте, разъехались в стороны столики между опорными колоннами и сами колонны, образуя изрядных размеров – то ли зал, то ли ангар непонятного предназначения. Но Леха внутренним пониманием знал, что за пределами здания и даже этажом выше никто и не заметил новаций с пространством; впрочем, там, на втором и на третьем, тоже веселье било через край… Леха метнул кларнет на место, в футляр над стойкой, вытер о рубашку потные ладони.

– Аленка, давай!

Аленка дрессированной бомбой вымахнула на свободу во весь двадцатиметровый экстерьер, четыре пятых своего невероятно длинного тела она завила в кольца по периметру очищенного для танцев круга, а четырехметровый остаток, увенчанный клыкастой головой, вытянула поближе к повелителю. Леха шутливо щелкнул по раздвоенному языку – «Спрячь швабру, щекотно же, дурочка» – и начал было прикидывать, как бы объяснить змее, что он от нее хочет. Но Аленка своим дремучим, но верноподданническим инстинктом легко разобралась в неясных его желаниях, она опустила туловище параллельно полу, на высоте примерно метр, а то и пониже, а кусок шеи, в метре от головы, прогнула, свесила седлом, чтобы Леха мог туда удобно усесться и при этом держаться на месте, не съезжать по гладкой коже вниз…

– Ух, молодец! Умница ты моя, Аленушка! Музыка-а-а!

Леха пожелал, чтобы на время танца образовался барьер между ним с Аленкой и зрителями: мало ли – хвостом неудачно махнет или увлечется в танце, жрать типа захочет… Барьер, словно гигантский прозрачный цилиндр, возник по периметру заранее очищенной «танцплощадки», но и змея очень тонко чувствовала расстояние и настроения повелителя: Лехин гнев во время лесного происшествия кое-чему ее научил.

Аленка словно бы слышала музыку своим безухим телом… или это серебряные звуки подлаживались под ее феерические па… Сколько весил Леха – девяносто, плюс съеденное и выпитое, минус туалет, плюс кроссовки, одежда с ключами, минус тревоги последних дней, плюс белье, носки, нестриженые ногти?.. Немало весил, но Аленушка неистовствовала, металась в танце, словно бы пытаясь заполнить все пространство магического «стакана» темно-зелеными волнами исполинского тела, секущего протабаченный воздух одновременно в ста направлениях. Лехины волосы, возмущаемые со всех сторон вихрями и ураганчиками, окончательно растрепались во все стороны, но сам он был почти неподвижен: участок шеи, приспособленный под седло, вплоть до Аленкиной головы продолжал висеть над полом метрах в двух, и только сама голова с полуоткрытой пастью мерно поворачивалась налево и направо, словно бы отсчитывая плясовой ритм, и с тем, чтобы видеть повелителя, выражение его лица – доволен ли ею, удобно ли ему?

Повелителю, с одной стороны, было вполне удобно: грубые джинсы не елозили по змеиной коже, такой гладкой и нежной на первую ощупь, но такой «врагонепроницаемой», если вспомнить рассказы…

– Ну а я так и буду сиднем диджеить? Как Маугли? Народы, хорош зевачить! Танцуют все! Аленка, жги! в пень тебя замуровать! Уау!!! Мам-а!

Аленка с готовностью отъехала головой назад, метнулась вперед и тут же вниз и с поворотом, поворотом, поворотом… вверх… в пике… Леха уже ничего не видел вокруг: он до судороги сцепил ноги в замок под Аленкиным туловищем, руками обхватил другой его участок, возле головы, прижался к нему подбородком… Хорошо еще, что Аленка догадалась, нарастила два спасительных горба перед грудью и за спиной… О-о-о-а-аййй!.. Сердце, желудок и душа Лехины в слепом ужасе метались по грудной клетке, но повсюду их настигал холодок невесомости, тут же сменяющийся тошнотой карусельных перегрузок, и опять вниз… вверх… и к чертовой матери…

– Хватит!!! Ф-фу-уу… Уморила, животное… Еще ниже…

Аленка мгновенно, по-солдатски, выполнила приказ: замерла в той же позе, с которой начались «змеиные горки», а потом, повинуясь указаниям, наклонилась еще ниже, чтобы повелителю не надо было спрыгивать. Леха с усилием расцепил сразу же задрожавшие ноги, оперся на левую, а правую неуклюже перенес через Аленкину спину, но не выдержал – опять присел, как на скамейку.

– Нет-нет, господа… все аплодисменты ей, фрау подколодной… фу-у… Долой стену… Ого! – Оказывается, прозрачный щит погасил все звуки вокруг, и теперь они вернулись шквалом аплодисментов, хохотом, свистом, просьбами «тоже дать попробовать»…

– Нет, лапочка, куда тебе пробовать, с твоим позвоночником, когда во мне центнер весу, да меня и так уже укачало… Тем более что ты летать не умеешь. Не умеешь ведь? Что я? Я? Не знаю, надо будет попробовать…

– Аленка, сократись, метров до пяти… Все! Ко мне не приставать, есть, пить и танцевать! Слышали, народы?..

Леха огляделся. Веселье продолжалось, но, но… Вроде бы как поменьше стало летучих слов и разноцветных шариков из ртов выдуваться… Устали, что ли? Леха напряг бицепсы: есть еще порох в пороховницах. Сейчас, сейчас… только лимонадику холодного вдарить, и можно будет продолжить… За окном что-то не так… Нет, вроде не опасное… Тогда и хрен с ним, после разберемся.

– Лель, ты как?

– Замечательно. Представляешь, у меня все пластмассовые ножики в сахарные превратились, в руках крошатся, хоть смейся, хоть плачь. Но все равно замечательно! Давно мне так в кайф не было! А лучше сказать – никогда не было!

– А почему – хоть плачь?

– Так с меня же высчитают…

– Проверь, должно быть все нормально. И дай мне… просто водички, газированной.

– Момент! Ай, Лешенька! Все в порядке с ножиками, спасибо, дай я тебя поцелую! Вскрыть? И сдачу не забудь… Ой, монеты сами скачут, смотри! Леша!

– Угу… Странно, все приплясывают, один я пешком стою. Лель, этот микрофон явно к тебе неравнодушен… Эротоман, похоже, твой микрофонец! Цыц, мембрана оральная! Вот так… Лель, станцуем?

– Вообще-то мне не… Давай! С удовольствием! Ну пойдем же!

– Зачем пойдем? Полетели! И-иэх, залетныя! – Зачем Лехе понадобился дурацкий этот кучерский вскрик? Да какая разница, когда весело, аж сердце замирает.

Звуки под потолком никак не могли истощиться в выдумках: одна мелодия переливалась в другую, другая в следующую, та еще дальше – и все танцевальные, нарядные… Леха подхватил Ольгу за талию, взмыл вместе с ней под потолок, та немедленно завизжала, и Лехе пришлось спуститься чуть пониже.

– Хорошо, что ты сегодня в джинсах, а не в юбке…

– Что, не расслышала?

– Я говорю, что мы сегодня и летать умеем! Не страшно?

– Теперь нет! Здорово! А как же мы будем танцевать?

– А под музыку. И все танцуют! Кто в себя поверит – тот взлетит! Ура!..

Ольга освоилась в новых условиях даже быстрее Лехи: главное было – не сомневаться, и тогда воздух, когда надо, стелется под твистующие ноги твердой площадкой, чтобы через мгновение поддать снизу вверх упругим трамплином – ты, крутясь юлой, взлетаешь над партнером по танцу – и вот уже опять вы глаза в глаза, но только кто-то из вас вверх ногами стоит…

Леха все же исхитрился и, не прерывая танца, сумел углядеть хохочущих и визжащих от восторга соседей, которые осваивали новую Лехину фишку: с высоты никто не брякнулся по-крупному, не ушибся, но мелких конфузов хватало на всех. Однако ни короткие юбки и девичьи достоинства и недостатки под ними, теперь открытые всем ветрам и взглядам, ни чужие случайные подошвы на прическе, ни неразбериха с законами физики – не мешали оттягиваться так, как никогда, никогда, никогда до этого! Если это сон – это волшебный сон! Если это явь – это сбывшаяся мечта, которую ни за что уже не забудешь! Даже если вся выручка в итоге спляшет в чужие карманы, даже если вилки, вслед за ножами, превратятся в соль, а тарелки в оберточную бумагу – это не важно сегодня! Есть только неведомая музыка, чудо-музыка, есть счастье в сердце, есть Леша, такой странный и чудесный парень… Как он это делает? Нет, Андрей лучше, конечно же, но и с Лешкой замечательно танцевать… в полете… И ведь трезвые все…

Силы бушевали в Лехе и никак не хотели заканчиваться, а все же он слегка притомился. Наверное, человеческий мозг просто не приспособлен к большим и длительным порциям счастья, хотя народ вокруг балдеет на всю катушку и никто не жалуется на его избыток.

– Ладно, Лель, давай, я же понимаю. Постарайся скоренько: отпусти товар потребителям – и еще потанцуем! Только, чур, к микрофону не подходи, я ревную. Ревную, говорю!

Что-то было не совсем так… Он же видел… Забыл этот момент, елы-палы… Он пил воду, а угловым зрением отметил, что… Что… Ночь. За окнами не должно быть темно, там же белая ночь. Который час, а?

Да, за окнами было не по-летнему темно, в начале июля такого непрогляда не бывает даже в ненастье!

Леха вгляделся попристальнее во тьму и словно бы заметил там… шевеление… колебание эфира… Приближается что-то. Тревожное, но ему лично не опасное, если по Аленке судить… Пошуть соскочила с Лехи, улетучилось и веселье. Их несколько, и от них пахнет болью. Леха хлопнул себя по карманам: колба на месте, а где дубинка?.. Лопух, сам же ее плоской сделал, надо вернуть…

– Аленка, ну-ка, во весь рост! Будь за спиной, секи внимательно.

Что бы там ни было, но Леха с некоторой гордостью осознавал, какое бесплатное во всех смыслах чудо он сумел подарить тем, кто оказался в эту ночь в клубе… Нельзя, нечестно будет, если все сделанное омрачить неудачной концовкой…

– Народы! Небольшой антракт: всем спать! Реальность перетекает в сон, такой же хороший! В Багдаде все спокойно!.. – И по слову Лехиному очистился воздух от летающих и танцующих пар и одиночек, погасли фонтаны и фейерверки разноцветных слов и смешков, все мягко осели на пол и уснули, не разбирая места и чина. Может быть, в результате хаотического приземления и не всем стало удобно, однако никто этого не заметил по сонному делу.

Последние слова его еще висели в воздухе, как двери открылись от грубого толчка и в зал ввалились трое: две из них – парень и девушка – целы и невредимы, на ногах, а между ними, волоком и словно в обнимку, третий, весь окровавленный…

– Родич! Помоги скорее! – Две пары горящих зеленым глаз безошибочно уперлись в Леху.

– Привет! А что такое, я н-не… Не врубился…

Леха махнул рукой, и неуместная музыка смолкла враз.

– Слушай, а почему мы тебя не знаем? Это ты здесь маяк засветил? Хо! А эту змейку я знаю… Так это Чет здесь, что ли? Позови его скорее, Горь умирает! Ну же!

– Чета нет. Это теперь моя Аленка.

– Твоя??? – Девушка отпрыгнула в сторону и вытянула руки. Леха никогда не видел, чтобы глаза так яростно полыхали. – И нас теперь заманил?

– Жека, уймись, дура! Змея сожрет! Видно же, что наш! Я, по-моему, что-то слышал о нем!..

Леха одурело затряс головой. Он ничего не понимал, но окровавленный человек, потерявший одну из опор, накренился и бесчувственным кулем повис на парне… Что-то розовато-белое… ребра, точно… очень хорошо просматривались сквозь разорванную грудь…

– Что надо делать?

– Лечить, дурак! Сдохнет же сейчас!.. Спасай же, идиот!

– Заткнись, Жека! Парень, срочно делай, что можешь, после поговорим, я его уже выпускаю, невмоготу мне…

Леха подошел вплотную… Паутинка сдерживающих заклинаний пульсировала вокруг туловища, но была уже совсем бледной, слабой.

Ну вот хрен его знает, что нужно делать… Ладно…

– Кровь, кость, ткань, на место встань! Все на место вернуть! Будь по-моему! Лечись же, сраная болячка! – Леха водил растопыренными пальцами вдоль растерзанного тела, выкрикивая, что на ум взбрело, пыхтел и напрягался, как давеча (сто лет с тех пор минуло, не меньше!) в электричке, ни на секунду не веря в хоть сколько-нибудь положительный результат. Пальцы свело, скрючило хлестким морозным ударом, Леха моментально и начисто утратил чувствительность рук по самые локти… Уй!.. – В мозг словно током долбануло, и Леха затряс головой, даже матюгнулся от «шершавой» остроты ощущений… Дважды матюгнулся.

Сила, что из него выстрелила, жадно впиталась в умирающее тело и… Рубашка, джинсы по-прежнему в лохмотьях, в крови, но живот, грудь, руки – все цело! Вау! Как это?.. Я, что ли?..

– Ого-го! Ну ты здоров, брат! – Парень так и держал раненого за руку, перекинув ее себе за шею, а другой недоверчивая щупая ему грудную клетку…

– Жень, глянь на Горика, вот чудеса в решете! – Девушка виновато охнула, метнулась к ним, подставила другое плечо…

– Горь, Горь!.. А почему он в себя не приходит?

– Нет, ну дурной народ бабы! Скажи спасибо родичу, что дышит, рыбий глаз! Без сознания он, крови литра два потерял, а то и больше, зато жив и цел…

Вечер густел незаметно для глаза, но волшебную силу в Дениса качал исправно, так резво, что аналогий и не вспомнить было… Денис вышел на Дворцовую со стороны Миллионной и, как это было им заведено со школы еще, присел у подножия Александрийского столпа… Ему нравилось болтаться тут, просто сидеть, смотреть, редко с кем-нибудь, чаще в одиночку. Ну и что, что без компании, все равно – ништяк.

Кое-кто мазнул его взглядом, но и только.

– Не угостишь сигареткой?

– Не курю.

– Сорри…

И все, ноль внимания. Ленька прикорнул за спиной, может спит, а может думает античные свои думы, если, конечно, нежить способна думать… Морка, мерзавец, наверняка сидит сейчас и гадит на ни в чем не повинного болвана с крыльями. И сюда глазками посверкивает. Хорошо – не видно его на таком расстоянии. А он-то все видит, клювом водит. С ним спокойно. Точно, наверху пристроился. Денис потянулся мыслью, волей, взъерошил перья на верной птице и пригладил их обратно. Пташка ты моя крикливая, Морочка… – Ворон тотчас откликнулся на ментальную ласку, подскочил на месте, каркнул тихонечко; его ничуть не удивляли новые возможности его недавнего питомца и друга, а теперь господина и… Он просто радовался всему, что исходило от Дениса, лишь бы тот не сердился и не ругал его. И не цацкался бы лишний раз с этим трусливым насекомым, от которого и тепла-то настоящего не чуется…

Нет, но что такое странное вокруг? Марево непонятное, не погодное, давит на психику…

Раньше Денис всегда полагался, насчет магической оценки окружающего, на Леньку и Мора, но теперь он сам больше их, чутче, мощнее. Он чувствует, а они – нет.

Это «нечто» нисколько не пугает его. Но волнует.

– …А меня Слава. Спасибо еще раз, Леша, спас! Что она на тебя возникала – не бери в голову, Горь – ее нынешний парень, вот она и переживает. Сейчас к нам присоединится, можно будет кофейку дернуть. Увидишь, она хорошая дева, свойская, не стерва. И я тогда все расскажу, чтобы нам не повторяться. И ты тоже, если захочешь… Так это действительно Аленка?

– Угу. Дядя Саша подарил. – Леха все растирал и растирал онемевшие руки, и жизнь постепенно возвращалась в них, наполняла теплом и слабенькой, тренькающей в такт сердцу болью.

– Серьезный зверь, слышал про него. Про нее, – поспешно поправился парень, – я про Аленку.

– А он что тебе, действительно дядя?

Тут Леха занервничал внутренне, в памяти загремели предостережения и советы. Еще неизвестно – чьи они, эти трое?

– Слушай… Слава… ну какое это имеет значение? Мне в ломы на такие вопросы отвечать, пойми меня правильно.

Парень примолк на секунду, кашлянул виновато.

– Извини, это на меня «болтун» напал, от нервов. Ты прав и птица ты другого полета, из высоких, сразу видно, хоть и колдуешь очень уж странно. Но сегодня это без разницы. Не сердись, ладно?

Леха сконцентрировался: либо парень в сто раз круче Лехи, либо действительно… все эмоции как на ладони… смущен, растерян… Сейчас в туалет попросится.

– Леш, а где тут можно… А то мой пузырь вот-вот лопнет… А, ага, я быстро!..

Женя, или как ее называл колдун Слава, Жека, выглядела лет на 25, а то и больше, к тому же ее пропорции были грубее, чем предпочитал Леха. Впрочем, на лицо она была миловидна, и Леха с готовностью допускал, что она может по-настоящему нравиться кому-то другому.

– Извините, мальчики, что вмешиваюсь… Ой, устала… Но нельзя ли чего-нибудь горяченького попить? Только не сбитень. Просто заварной кофе, без колдовства? Может, за тот столик пересядем, чтобы мне Горя было видно? А ты защиту выставил? Слу-ушай, а у тебя что здесь – новая постановка «Спящей красавицы»?

(А вот это ты зря, Женя…) – Пулеметная очередь вопросов завершилась нетактично и Леха с облегчением понял: да, не по нутру ему эта девица, и больше уже можно не заботиться о том, чтобы понравиться ей или хотя бы произвести на нее благоприятное впечатление.

– Слишком много вопросов, Женя. У меня тоже есть один.

– Хоть восемь.

– Да, конечно, просто я…

– Задавай.

– У вас глаза всегда такие яркие? – Про то, что они вдобавок с вертикальными зрачками, Леха постеснялся спросить, чтобы впросак не попасть.

– Ой… Славка, точно. Кто?.. ну давай ты верни как было… Нет, Алексей, это из-за сегодняшней ночи мы так. Да и забыли… Слава, и Горю убери…

Слава проворчал буквально два-три слова (какие – Леха не разобрал) и оказался с обыкновенными серыми глазами, а девушка – с карими, неинтересными.

– А что это за ночь такая сегодня? – Леха развернулся на три четверти, к окну. – Почему так темно? И который час, эти стоят, и электронные тоже…

– Леша, ну ты как с Луны упал… Действительно не знаешь? Мы думали, ты специально кадило раздул, чтобы издалека был видно, куда бежать в случае чего. И вообще, сколько тебе лет? Не верится, что много.

– Не много и есть. Но ничего я не знаю. Так уж вышло. Вы бы объяснили мне… Почетче. Ладно? – Леха выпрямил спину, развернул плечи, положил на стол руки – строго параллельно одна другой, – как можно более сурово и требовательно вперился в Славу, и парня почему-то это проняло. И девица примолкла.

Древняя Ночь. Можно увидеть древние силы. Давно было предсказано и рассчитано. Место, время… Потому город именно здесь заложен, что все здесь накапливается… И для нас, и для тех, для…

– Не очень-то я понял…

– Да мы и сами вполуха слушали, думали – ничего особенного, ну вроде затмения будет, знамения всякие. А старики не соврали, оказывается.

– Для кого – для тех?

– Сам знаешь. Ибо Сказано, что его отродье дважды родится именно в эту ночь. Почему дважды – не знаем, в пророчествах нет конкретики. Может, это, конечно, бабкины сказки… Но теперь мы в них верим.

– Что смотрите? Не думайте, я – не он, не волнуйтесь.

– А кстати, можно было подумать. Особенно сейчас, да, Жека?

– Угу. Но ты – не он. – Жека вдруг зажала рот ладонью и промычала сквозь пальцы: – Мы его видели!

– Его??? – Б-бабамм – Леху словно кирпичом по голове шабахнуло. – Это… он вас рвал?.. Лехино сердце загромыхало так, что дышать стало трудно, ярость вернула силы рукам, на глаза упал розовый туман, но Леха сидел, неподвижен, только скрипнула кожа на кулаках.

– Нет, какая-то его каменная тварь. Черная, с крысиной мордой. Телом – не понять: то человеческое, а то зверя, очень быстро шевелится в пространстве, сволочь.

– Не с крысиной, а с львиной.

– Какая разница… Но она была при нем, и мы его видели… Слушай, Леш, ты весь белый, давай я еще тебе заварю…

– Сиди. Продолжайте. Кто он, что он, где видели?

– А собственно и все. Видели – его не его, – но он науськал на нас каменную гадину, и мы от нее бежали… Недалеко от Дворцового моста дело было, на набережной.

– Сначала думали ее поймать или убить…

– Это ты с Горем думала ее поймать, вот и поймали…

– Так и что, и где эта каменная?

– Не знаем. Вдруг повернулась и убежала. И все, а мы сюда.

– А как он выглядит?

– Далеко, не рассмотрели мы. Тонкий, вроде молодой.

– Леша, а ты не его ли сюда хотел заманить? Ты за ним охотник, да? Ой, а что это она так шипит. Слава… Леша, я ее боюсь!..

– Что значит – тонкий? И насколько молодой?

– Не знаю. Но точно, что не толстый. Да, Жека?

– Но человек он?

– По виду – вроде бы да. Но, Алексей, вокруг него такая… вроде ауры. Чувствуется мощь. Видно ее издалека, она на бледно-розовое свечение похожа.

Леха уже не помнил себя от бешенства и нетерпения.

– Все, я пошел. Один, без вас обойдусь. Так. Чашки, джезвы помыть и на место. Когда все проснутся – не выделяйтесь. Ну насчет воровства даже и не предупреждаю, верю вам. До встреч.

– Только бы найти!!! Аленка, на место!

Змея зеленой молнией ударилась в Лехину грудь… – и уже за пазухой, дурная-дурная, а смекает… Леха пнул дверь, аж стекла посыпались. Идиот, ладно, потом, все потом. Какая темь! Хочу видеть в темноте! О, уже лучше…

Леха в горячке пробежал метров двести, прежде чем сыроватая, резкая прохлада, но иная какая-то, совсем не питерская, остудила ему щеки и сознание.

Леха сбавил темп, теперь он шел быстрым шагом и таращился по сторонам, словно бы надеясь увидеть сатанинское отродье, ту тварь, что стала причиной всех его бед, убийцу его матери и близких.

Мрачноват показался ему город Питер в Древнюю Ночь. Тьма ощущалась тьмой, но не мешала колдовскому зрению: Леха видел все, почти как при дневном свете, чуть менее резко, быть может… Кое-где на тротуарах мерцали колонны неправильной формы, в человеческий рост… Леха специально свернул, подошел ближе: Это же люди, вернее, их прозрачные фантомы, замершие неподвижно… Пока Леха осматривал парочку – он и она, оба в возрасте, за тридцать, – те чуточку переменили положение рук и ног… Они двигались, очень-очень медленно шли, а может быть и разговаривали, если судить по теткиному выражению лица. А если их потрогать, а?.. Лехин указательный палец утонул в плече незнакомца… и Леха ничего не почувствовал. Почти ничего. Руку по локоть, пробив незнакомцу грудь от плеча до плеча… Пить захотелось, и натертая пятка заныла. Когда успел, спрашивается… А если убрать руку… И жажда прошла, и… Леха не поленился, ощупал себе пятку прямо сквозь кроссовку… ниччо не натер, как, впрочем, и следовало ожидать.

Пора было идти дальше, – примерно понятно, что в эту самую Древнюю Ночь пространство и время для колдунов вроде него (и для вражеской нечисти) иные, чем для простых людей… Но Леха не смог удержаться, и весь вошел в тот объем, что занимал идущий под руку с женщиной мужчина… И сразу ему стало ведомо, вплоть до подцепленных ощущений и воспоминаний, – что это за человек, и откуда он идет, и как звали его родителей, тестя с тещей и двух детей, и почему пятка натерта… Как глупо; хорошо, что еще в тетку не вселился…

Леха покинул пространство чужого тела и двинулся дальше. Силы-то где, куда подевались, ек-калэмэнэ-э! И сразу же стало не до куража и экспериментов: то, что еще прошлым утром представлялось Лехе признаками высокого колдовства и его вершинами, вроде колдовского зрения, теле… теле… ну… – рупь с асфальта сам в ладонь прыгнул, другая ерунда, типа тенью управлять, все это было теперь при нем… но грозная всерастворяющая в себе мощь, она исчезла. Ее больше не было, Леха твердо это понимал, не представляя – вернется ли она к нему? Впору обратно в «денежки» мчаться, вдруг она там… все еще находится и ждет его возвращения. Какая чушь! Была и улетучилась, от места не зависит. Самый положительный результат всего этого дела – он действительно способен быть крутым, как и обещали ему старшие. Если переживет эту ночку.

Во-во… А теперь он в самый нужный момент обессилел и идет на встречу с тем, кто сумел заметелить насмерть всех его родных во главе с самим дядей Петей. Коленки у Лехи дрогнули. А против него только он с Аленкой плюс дубинка в семьдесят сантиметров длиной да в четыре толщиной. Ага, еще и пробирка, в которой сидит вражеский же слуга! Чудненько… Леха медленно и нервно осознавал, в каком капкане он очутился. Он ничего не может поделать с этой Древней Ночью, он ничего о ней не знает и даже не удосужился расспросить о ней этих… городских Женю и Славу, которые знают хоть что-то. Хоть бы Мурман был рядом… Леха остановился, напрягся, зажмурясь, во всех красках представляя себе верного пса… Не появится, так хоть почувствует, что Леха его зовет?.. Ни фига. Ладно. Тогда он пойдет домой. Пешком. Через… Нет уж, на хрен крюка давать, через Лейтенанта Шмидта пойдет. Пускай трус, но вот так и никак иначе. Страшно – не то слово. Леха уловил движение краем глаза и повернул голову вправо. (Только в это мгновение он врубился, что город сделался недвижим, темен и беззвучен, почти беззвучен. Некоторые, редкие правда, фонари, многочисленные витрины и окна горели, но Леха не столько видел это, сколько ощущал, потому что электрический свет распространялся как-то иначе, вне Древней Ночи. И луны не было, и звезд… Шум только от его шагов и дыхания, а если остановиться и задержать выдох, то где-то далеко идут шумы, но что они такое – неясно. Интересно, это его колдовской силой «Денежки медовые» не подчинились Ночи?..) О-о-аа!..

Медный всадник. Он смотрел прямо на Леху, и глаза его светились багрово и грозно. Конь под ним был по-прежнему неподвижен, а Бронзовый Царь – Леха вдруг понял его – силился, в одном из любимейших своих воплощений, воспользоваться Древней Ночью, сбросить вековое заклятие и вернуть себе жизнь, пусть мертвую, загробную, но позволяющую ощущать и хотеть, вернуть и вновь воцариться над проклятым местом, над запредельем, неиссякаемым источником мощи и бед, жадно пожирающим судьбы, силы, жизни, взамен дающим иные судьбы, иные силы и то, что кому-то кажется жизнью… Ведь это он, еще в той, первой жизни нашел, учуял, раскрыл этот источник, в надежде обрести желаемое, но твари, подлые нечистые твари отняли у него принадлежащее ему по древнему праву… Подойти, червь, подойди же скорее, отдай свою кровь… Леха сумел отвернуться и освободиться от зова. Леха понял и то упорство, с которым мать хранила его городскую жизнь от всех видов колдовства. В Питере легко обрести, но пропасть – гораздо легче, как на заколдованном болоте, в липких глубинах которого полно кладов и тех, кто их искал…

– Аленка, выходи в полный размер и держись поближе. В оба смотри, охраняй, ибо стремно мне, как никогда раньше! Вру: разок и страшнее было, но – временно обошлось. Вот и сейчас прорвемся. Главное – ни к чему такому не подходить.

Леха бормотал вслух, и голос его подрагивал. Аленка скользила справа рядом, и как-то получалось так, что две волны ее двадцатиметрового тела шли впереди Лехи и сзади, создавая дополнительный барьер между ним и Ночью.

– Нет, Аленка, то же самое, но слева. Переместись. – Леха вынул дубинку и вытянул ее на всю длину. Аленка послушно переместилась по левую руку. Ее Леха тоже слегка чувствовал, и если бы можно было заподозрить в змее эмоции, то Леха определил бы то, что он в ней чуял, как восторг и удовольствие узнавания. – Ну-ну, хоть кому-то здесь хорошо… Надеюсь, хоть ты не сбежишь и не предашь… А, Аленка?

Аленка откликнулась на прямой вопрос усомнившегося повелителя, потянулась к нему упругой веткой своего языка, трепетно огладила в несколько быстрых и мягких тычков грудь и лицо: счастье – счастьем, – словно бы отвечали ее неподвижные глаза, – а повелитель – это повелитель.

– Н-ну ладно тогда, дальше пойдем. А все-таки любопытно: дядя Саша мой страх убрал перед этаким урловищем или я сам так быстро к тебе привык? Или я еще раньше, от Мурмана и папаши, закалился на монстроузов? Как считаешь, зеленая?.. Да ползи-ползи, не отвлекайся, это я так болтаю, чтобы страх заглушить… А еще побежал этого ловить, типа поднимите мне веки… Нет уж, сначала стабильность силы, а потом уже, не по запарке и не на глюках, матч – Пересвет – Челубей. Надо же, а мост не разведен… И в то же время разведен. Не ловушка, нет?

Колдовским зрением Леха видел привычную «дневную», сведенную дугу моста, а обычным, задвинутым на периферию сознания, угадывал контуры поднятых почти вертикально двух частей центрального пролета.

Даже и здесь, на набережной, откуда было видно далеко и вправо, и влево, по Английской и Дворцовой набережным и на Васильевском, через Неву, не ощущалось ни ветерка, ни движения, ни зву… Непонятно, то ли гудок, то ли плеск… Видимо, звуки издают те, кто способен на это в Древнюю Ночь… Но никого не видать. Леха вертел головой, мучимый букетом одновременных несовместимых желаний: рассмотреть как следует пустынный, обезлюдевший город, принадлежащий тебе одному, увидеть все-таки что-нибудь живое, кроме него и Аленки, не видеть и не встречать никого и благополучно добраться до квартиры (Лехе почему-то казалось, что дома все новые силы вернутся к нему и Древняя Ночь отступит перед ним, как только что в «денежках»…). Прямо и чуть правее перед ним, сразу за Невой, Румянцевский садик, еще правее – Первая линия, по которой он и дошлепает до Тучкова моста. Перейдет через Тучков, а там рукой подать! И в садик он заворачивать, естественно, не будет… потому что в нем что-то не так, непривычно выглядит… Ох ты! Оказывается, не в садике дело, а в сфинксах! Пропали, точняк! Леха не почувствовал в этом странном факте ничего неприятного для себя, но на всякий случай вгляделся получше, стараясь попеременно задействовать обычное зрение и колдовское. Нет, в любом варианте оба постамента были пусты. Может, на реставрацию увезли… Хм, странно все же.

Познабливало. Леха начал было на ходу энергично махать руками и ногами, зная, что интенсивный бой с тенью по крайней мере согревает, но опять неведомая ему раньше осторожность заставила пригасить резкие движения и возгласы… Вперед, на мост и сквозь пролеты, у него получится, он право имеет, да, он же колдун, а не тварь дрожащая…

Леха уже вступил на мост, когда вдруг громкий, отчетливый всплеск заставил его сойти с середины проезжей части моста и подойти поближе к краю. Вот он! Сфинкс. Оживший! Громадный каменный лев с теткиной головой в высокой шапке-тиаре (либо гигантская тетка, в фараоновской бородке, с львиным телом, но тоже в шапке), сфинкс, медленно выбиралась из воды – с нее текло, отсюда и плеск – как раз недалеко от моста, там где спуск к воде… Лехе сверху было очень хорошо видно, как правая задняя лапа сфинкса своротила гранитную ступеньку и соскользнула в воду.

Там же узко, она не пройдет наверх… Прошла. И куда, интересно знать, она теперь; надеюсь, не… Красными лучами хлестнули глаза обернувшегося сфинкса: она глядела на Леху и, неуклюже переваливаясь, двигалась к мосту, к нему…

Леху объял ужас: ошибки никакой, это за ним.

– Аленка, ходу! Потом подеремся, не шипи! Ходу, быстрее! – Последние слова Леха предназначал себе; Аленка явно превосходила его в скорости, но продолжала держаться рядом – слева от повелителя.

Гудок впереди. Есть. Вот и второй… Вторая, в смысле. Сфинкс. И тоже глазки горят по его душу…

Леха и Аленка успели промчаться сквозь призрачные пролеты над призрачной пропастью, а теперь путь им преграждало второе ожившее чудовище. Таким же зловещим красным светом горели ее глаза, пасть (ртом назвать это было невозможно) ухмылялась, серый язык ерзал среди черных острых зубов-клыков… И лицо ее, где борода, цело, не выщерблено, – почему-то подумалось Лехе.

Аленка метнулась вперед, не дожидаясь команды. Огромная змея в один миг оплела шею чудовища, ее длины хватило, чтобы дважды поперек перетянуть туловище и передние лапы. Сфинкс завыла и правой передней лапой попыталась сковырнуть с себя змею, разорвать ее пополам, но Аленка, видимо, была скроена из материала не менее прочного, чем каменное чудовище: значительно меньшая по массе, она, однако, умудрилась лишить сфинкса способности двигаться по собственному усмотрению. Сфинкс теперь уже выла не таясь, голова ее, подчиняясь чудовищным Аленкиным мускулам, медленно закидывалась назад, удар каменного хвоста снес в воду кусок чугунных перил, тупые лапы безуспешно вминали змеиную кожу…

Сзади!!! Как – непонятно, однако же Леха умудрился почуять и отскочить; кусок мостового покрытия, где он только что стоял, лопнул кусками и бороздами от удара каменной лапой второй сфинкса, точнее первой, той, которая вылезла из воды на Английской набережной… От испуга и неожиданности Леха выпустил из рук дубинку, и та, благополучно преодолев перила и расстояние до Невы, булькнула в вечность. Да и хрен бы с ней, тут зенитка нужна, как минимум, или хотя бы противотанковая граната…

Леха опять извернулся, спасся от удара и перебежал. Нельзя, нельзя убегать по прямой траектории, догонит… И в воду нельзя… Да в воду бы, наверное, можно… А!.. И еще раз Лехе удалось перехитрить сфинкса, но удача не вечна. А Аленка, она же одна, как она там, не посмотреть же… И Мурман бы тут не… Джинн! Дядя Петя…

Леха, петляя и прыгая, увернулся в четвертый раз, и в те скромные мгновения, что сфинкс разворачивалась, успел выдернуть из кармана валидольную пробирку с джинном и метнуть ее в сфинкса.

– Выходи!.. Сучий потрох!..

Пробирка ударила сфинкса в середину каменной тиары, над правым глазом, и взорвалась белой вспышкой. Рев джинна с лихвой перекрыл Аленкино шипение и вой обоих каменных чудовищ. Первое, что увидел разъяренный джинн, похожий на пышущего багровым пламенем циклопа, была широко разинутая глотка сфинкса, туда он и ударил огненной секирой. Брызнули каменные ошметки сфинксовой плоти, ее зубы, кусок губы, бугор плоского носа… Сфинкс поперхнулась, так что даже вой ее стих на мгновение, встала на дыбы и передними лапами, всей своей каменной тяжестью рухнула на плечи джинну. Мост содрогнулся от удара, и Леха скоренько отпрыгнул еще дальше, назад. Впереди шла схватка джинна и сфинкса, за ними – не рассмотреть в подробностях – Аленка пытается то ли задушить, то ли сломать свою противницу…

Туда, на Васильевский, не прорваться, а возвращаться – тоже нет смысла…

Джинн с визгом повалился навзничь, и сфинкс всеми четырьмя лапами, животом прыгнула сверху. Пасть ее стала еще более широкой и уродливой, сфинкс растворила ее и потянулась к горлу, к груди джинна. Но джинн вдруг стал вытягиваться в огненный поток, гротескно сохраняющий человекоподобность, вернее человеко-джинноподобность, этот поток выскользнул из-под лап и живота и устремился навстречу намерениям сфинкса, прямо ей в глотку. Секунда – и он втянулся туда весь, без остатка. Но, судя по жалобному крику, сфинксу вкуснее от этого не стало: она опять вскинулась на дыбы, села на хвост, прыгнула свечой вверх – у Лехи аж зубы лязгнули, и он отбежал еще, но, пользуясь недостатком внимания к своей особе, уже туда, на ту половину моста, где почти неподвижной скульптурной группой замерли Аленка и ее сфинкс…

Проглотившая джинна сфинкс визжала, уже не переставая. Она ничего больше не могла придумать, кроме как орать на всю Неву, хлестать хвостом и высоко подпрыгивать на месте, раз за разом смещаясь к краю моста. Еще прыжок… и сфинкс исчез с глаз долой. Через секунду в уши ударил грандиозный по масштабам плюх. Леха ничего не успел сделать, даже шага шагнуть, как из-под моста, с места падения, рвануло по-настоящему. Прежние звуки не выдержали никакого сравнения с новым, одним, но более могучим, чем все прежние, вместе взятые. Ударной волной Леху подбросило метра на два над мостом и чудом не выбросило за чугунные перила. Он даже умудрился приложиться к асфальту так удачно (задницей), что лишь губу прикусил и ушиб копчик, и больше ничего не повредил. Столб воды раздробился высоко над рекой и грохочущим водопадом ухнул вниз. Малая часть его угодила на мост, и части той хватило на всех присутствующих: Аленка и сфинкс просто намокли, а маленького человечка Леху опять чуть не смыло с поверхности моста. Кое-где с водой попадали на мост, но, к счастью, все мимо, каменные куски, в одном из которых очумевший от впечатлений Леха узнал не что иное, как каменное ухо свалившейся с джинном сфинкса.

Что собиралась делать со своей добычей Аленка, Леха решительно не догадывался, но у него не было никакого желания досматривать до конца. Он вскочил на ноги и во всю доступную ему прыть понесся с моста на Васильевский.

– Аленка, – крикнул он в атмосферу, больше надеясь на силу мысли, чем на осипшие голосовые связки, – догоняй, как управишься!

Леха бежал сквозь Древнюю Ночь, боясь остановиться, боясь оглянуться на бегу, весь во власти паники и ужаса. Если джинн победил – а похоже, что именно он, – все равно плохо, Аленки-то нет рядом. Сил нет, дубинки нет, Мурмана нет… Леха мчался прямо по Первой линии, сквозь редкие призраки автомобилей, не видя ничего вокруг и не слыша. Случись поблизости враг – в лице Лехи был бы ему легкий подарок… Но Лехе, наверное, везло: на всем пути, от моста Лейтенанта Шмидта до конца Тучкова моста ничего и никого он не встретил. Ни джинн его не догнал, ни Аленка… Совесть заговорила в Лехе, пробудила раскаяние и заставила остановиться: он, который Аленку заподозрил в измене, сам первый ее бросил, чуть только припекло. Трус поганый! Леха, едва отдышавшись, налег животом на парапет и, вглядываясь через малую Неву, заорал, уже не боясь, что его услышат и увидят:

– Аленка! Где ты, чудовище мое! Аленушка!..

На фиг… Пойду за ней и будь что будет!

И вдруг Леха ощутил контакт: не только Аленка его, но впервые он ее почувствовал мысленно! Жива Аленушка-зеленушка! И сигнал от нее все сильнее, то есть – ближе!

И опять Леха обалдел от изумления, хотя, казалось бы, из увиденных им чудес Древней Ночи это было чуть ли не самым скромным и невинным: из-за поворота, от Первой линии выкатилось странное колесо, скорее даже эллипс, огромный упругий эллипс, вытянутый горизонтально, зеленый с пятнами. Этот эллипс – половины минуты не прошло – очутился возле Лехи и разомкнулся в десятиметровую Аленку.

– Жива! Ну, дорогая! Ну, моя ненаглядная! Хоть меня сожри – все прощу! Ну-ка, сдуйся в… двухметровую, я осмотрю… Нет, вроде вся цела. Ах ты умница моя! А что со сфинксом, а? Дай-ка я тебе животик ощупаю… Да нет вроде бы… Куда сфинкса подевала?

Аленка только радостно сипела в ответ, не умея ответить повелителю, а он держал ее, двухметровую, на руках и на плечах и все гладил ее и говорил что-то ласковое.

– Не слабо! Питон, что ли? Твой?

Леха опомнился и обернулся. Из радолбанной «ауди» на него с Аленкой таращились трое: водитель-парень и две девчонки, все чуть постарше Лехи. «Ауди» урчала, давала выхлопы.

– Это ваша змея?

– А, да, моя. Мосты ей показывал.

– Прикольно! Виталя! Жалко, фотика нет! А вы с ней здесь обычно бываете?

Леха метал глазами вправо, влево… Йо-о-о! Светло на улице; оказывается, утро наступило. А значит, кончилась Древняя Ночь и он жив! Это главное, что жив! Остальное приложится. Ну и ночка выдалась. Леху внезапно пробило на смех.

– Нет, я случайно здесь. А змею больше не вынесу, ей городской воздух вреден и вода дрянь. Так что, звиняйте… Не обращайте на меня внимания, смешинка в рот попала… – Леха согнулся от смеха и даже присел на корточки, тут же, на запыленном газоне.

Парень за рулем понимающе хмыкнул, и тачка рванула дальше, а Леха, обуреваемый дурацким нервным хохотом, остался.

В тот же день Леха прямо на вокзале взял билет в псковскую губернию и поехал «железкой» в деревню Черную, докладывать бабушке и советоваться с нею же насчет дальнейшего.

Реакция на пережитое наступила к полудню, на перроне он уже едва терпел, а в вагоне, сунув проводнице билет, растянулся на верхней голой полке – сумку под голову – и мгновенно вырубился и проспал, все вновь переживая от кошмара к кошмару, до самой своей станции.