Небоход

Сложно бояться смерти, если твоя профессия – небоход.

Все мы там будем – кто-то раньше, кто-то позже. Подорвавшись в воздухе, разбившись о скалы, утонув в болоте – это наша собственная лотерея. Никто ещё не успел дожить до старости – хотя, говорят, самый старший среди небоходов уже разменял пятый десяток.

Откровенно говоря, сложно вообще хоть чего-нибудь бояться, если каждый день ты находишься в тысяче футов над землёй, и всё, что отделяет тебя от падения – деревянный корпус биплана, немного горючего и безумный гений братьев-инженеров.

Крушение в посадку мне удалось превратить в последний момент. Когда я заставил себя распрямить судорожно сжатые на рулевых рычагах пальцы, руки дрожали, как у самого несчастного пьянчуги.

Треск ломающегося дерева до сих пор стоял в ушах. Передний каркас был безнадёжно сломан. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять – хвост аппарата тоже, растёрт в щепу об эти проклятые валуны.

Чёртовы скалы повсюду, куда ни глянь, и чтоб мне больше в небо не подняться, если на десять миль в любую сторону найдётся ещё человек, кроме меня.

Земли ависов. Дикарей, не имеющих ни малейшего понятия о том, чем они владеют. Растреклятые птички меняют свои драгоценные камни на дутые стекляшки и ещё радостно щебечут о том, как им повезло.

Ещё хорошо, что сегодня мой маршрут не пролегал над землями ласертов – если бы, при должном везении, не утоп в болоте – эти крокодилы схарчили бы меня с потрохами, уж они-то знают, что за горючая жижа нам от них нужна.

Придя в себя достаточно для того, чтобы выбираться из ловушки, в которую превратился биплан, я с усилием отодвинул рейку от груди – едва не пришибло насмерть, надо же. Отчетливо пахнула хвоей расщепленная древесина.

Так, теперь приподняться, не отпуская верхний обломок, достать ноги…

Ах ты ж чёрт, дери тебя десять ласертов тёмной ночью. От боли перед глазами расцвела звёздная карта, и я завыл, сцепив зубы.

Ловушка превратилась в капкан, с той только разницей, что я физически не смогу отгрызть себе ногу.

Не выдержав, я обернулся на двигатель. Не знаю, почему он отказал – но если в нём осталось топливо, рвануть может в любой момент. Железный короб не выглядел раскалённым, не дрожал и не издавал подозрительных звуков. Вроде бы, у меня ещё есть время. Хоть целая вечность этого времени, если я не сумею выбраться из биплана.

Я освободился от прижимающей меня к сиденью рейки: выжал её, как спортивный снаряд, от груди, и поднырнул, оставив за спиной. Деревяшка стала чертовски неудобным подголовником.

Шок проходил, боль распространялась по всему телу. Я коснулся лица – кожа над бровью саднила. На руке осталось пятнышко крови.

Стараясь не думать о том, что ещё у меня повреждено, я склонился к ноге: та была зажата между другой рейкой и сиденьем. Выкрутившись, как гуттаперчевый человек из чемоданчика, я сумел высвободить ногу и встать во весь рост. На одной ноге, конечно – левая скорее мешала, чем помогала, и буквально повиснув на остатках фюзеляжа – я стоял и думал, что делать дальше.

Сначала, конечно, убраться подальше от биплана… Впрочем, нет, сначала соорудить себе из пары реек и тканевой обшивки шину и костыли – благо, хоть нож карманный у меня всегда с собой, зубами грызть парусину не придется. Потом – к ближайшему поселению. Здешнее племя знает людей, рано или поздно приедут торговцы.

Не скрывая восклицаний боли – кто здесь меня услышит-то? – я выбрался из корпуса биплана. Подходящую для костыля деревяшку нашел сразу же, на земле, а вот для шины придется ломать самому, и побыстрее, потому что, хоть двигатель и вел себя смирно, угадать, что у него внутри, я не мог.

Обнаружив наконец рейку подходящей толщины, я подобрал булыжник. Было не по себе – вот так калечить аппарат, который отслужил верой и правдой не одну сотню миль.