Небо в кармане

Глава 4

– Ох, как не к месту ты, Николай Дмитриевич, эту уборку затеял, – выговаривая, поддерживает меня осторожно под руку и ведет куда-то по коридору.

А сам по пути разоряется:

– Руки переломаны, ноги тоже, а ты ходить вздумал! Инвалидом остаться хочешь?

– Да кто тебе сказал, что они у меня переломаны? Видишь же, стою и ничего, с ног не валюсь. – Отбиваюсь. – Да отпусти ты меня уже, дышать нечем.

– Вижу, что стоишь, – убрал руки дядька. Но наготове держится, мало ли, завалиться на спину надумаю. – Удивительное дело! И поверил бы, что доктор ошибся, да только я самолично помогал тебе косточки вправлять. Не могли они так быстро срастись, не могли!

– А как тогда я стою! А руки почему двигаются? Смотри! – взял да и демонстративно помахал обеими кистями перед лицом Степана, заставил его отшатнутся от неожиданности. Пальцы в кулаки сжал. – Ну?! Доволен? Были бы поломаны, так не шевелились бы! Может, и было все плохо, но пути Господни неисповедимы. Решил Господь помочь мне исцелиться, и помог. Радоваться нужно, а не сомневаться в милости Его!

Эва как я закрутил! Это же просто замечательно, когда есть на кого сослаться. Лихо? Главное, дядька засомневался. Они же тут все набожные, для них вера не пустой звук. Правда, она и для меня не пустой. Но я-то больше рационалист. Сейчас еще немного надавлю аргументами, и победа будет за мной:

– А насчет уборки не сомневайся, так было нужно. Ты же сам видел, сколько пыли с балдахина на меня нападало? Лучше бы помог дойти до… – я вроде бы как замялся, выбирая куда именно можно пойти прилечь.

И такая примитивная тактика сработала!

– Можно до кабинета, к нему ковылять поближе будет. А можно в библиотеку, – тут же понятливо подхватил дядька. Но засомневался в моих силах. – Но это чуть дальше. И все равно придется вниз спускаться, на первый этаж.

– А если здесь остаться? – а вдруг он мне сейчас расскажет, что за помещения скрываются за этими закрытыми дверями?

– Здесь нельзя. Родители строго-настрого запрещают вам в их спальни заходить! – не подвел меня и мои ожидания старик.

С двумя дверями уже понятно! Потом узнаю, с какими именно и кому конкретно из родителей принадлежат. А еще две оставшиеся чьи? Кстати, «вам», это кому? Выходит, у меня братья-сестры имеются? Судя по количеству оставшихся дверей – двое!

– В комнате младшей княжны тебе, Николай Дмитриевич, делать нечего, кроватка больно маленькая. Ты на ней просто не поместишься. А старшая, если узнает, что ты вдругорядь в ее комнатке побывал, опять скандал устроит! Забыли никак? О прошлом годе такой шум подняла, что… Маменька ваша тогда еле-еле скандал утихомирила!

– Веришь ли, забыл! Не помню! Я теперь многое забыл. Но ты же мне подскажешь, если что? – заглядываю в глаза дядьке проникновенным взглядом. – Чтобы мне впросак не попасть?

Да еще того кота с его жалобной мордахой удивительно вовремя вспомнил. Из «Шрека». Ну и изобразил в меру способностей. Постарался, че!

Впрочем, особо стараться и не нужно было. Вид я имел и впрямь жалкий и дохлый. Если глянуть со стороны, то без слез точно не обойдешься. В лубках, в повязках, концы которых чуть ли не по полу волочатся, голова пробитая… Кровь на…

Ничего, плевать пока на внешний вид. Главное то, что внутри. А внутри у меня несгибаемая воля к жизни и… Что там еще в таких случаях говорят? Вот это все и есть. Так-то!

В общем, своего я добился, состав семьи узнал. Так что и с дверями разбираться уже не нужно, все равно заглядывать ни в чьи комнаты не собираюсь. Теперь бы услышать, куда они все запропастились и надолго ли. Когда я свою семью увижу? А то лежу тут, понимаешь, один. Позабыт-позаброшен, и никому из родных дела до меня никакого нет. Непорядок!

С лестницы вниз и из холла налево, как я понял со слов Степана, помещения для праздного времяпрепровождения. Балы там всякие, торжества, обеды и фуршеты. Одна большая зала, огромная просто, и несколько маленьких. Среди маленьких курительная комната для мужской части праздношатающихся. И отдельная для женской, что-то вроде для «попудрить носик». Может, и еще что есть, да мне пока не до подробных исследований. Все потом, позже. Пока общее представление имею, и достаточно.

Справа – хозяйственное крыло. Кухня, прачечная, кладовые. Вот только была бы моя воля, так я бы все это из дома убрал. Кроме кухни, конечно. Кухня дело вообще святое! Кстати, а не завернуть ли нам туда по пути в библиотеку? Что-то я проголодался…

Завернули, стоило только заикнуться. А там мне по-настоящему обидно за ту свою жизнь стало. Вот ей-ей, у нас в ДОСах вся моя бывшая квартира меньше по площади будет! Да и не только у нас, проект же стандартный был, а значит, и по всей стране.

Думка о квартире проскочила без сожаления. Обида за наших людей, это другое. А о чем тут сожалеть? Семьи, к счастью, как теперь понимаю, у меня не было, женой не обзавелся, о подругах вспоминать смысла нет, детишек вроде бы как не нажил. К счастью-то к счастью, оно, конечно, так, да только и после меня никакого следа там теперь не останется. Оборвался наш род по мужской линии. Родители тоже давно за кромку ушли. Одна надежа на сестренку. Пусть у нее все хорошо будет! Ты меня слышишь, Господи? Знаю, слышишь. Постарайся, а? А я уж здесь отработаю. Понимаю же, что не просто так ты меня сюда забросил, а с какой-то конкретной целью. И гадать, с какой именно, не нужно, все и так понятно. Прогресс в развитии авиации двинуть, и ничего более. В других областях я не очень ориентируюсь. Что ж, по мере сил и в меру своих способностей сделаю.

Подумал-подумал, пока брели из кухни до библиотеки, да и уточнил. То есть постараюсь сделать. Не все же в этой жизни от действий одного человека может зависеть?

В помещение библиотеки ввалился без сил. Если бы не дядькина помощь, то один точно бы не добрался. Да и то, от двери он меня в буквальном смысле на руках дотащил. Хорошо, недалеко нести пришлось. По ковровой дорожке до камина и двух стоящих напротив каменного прокопченного зева массивных, обтянутых слегка потрескавшейся от времени коричневой выгоревшей кожей, кресел.

В одно из них я и плюхнулся. Спина протестующе вякнула и тут же успокоилась. Смотрю, чем больше нагрузок на нее даю, тем болит меньше.

– Ты посиди, отдышись. А я пока камин разожгу, – дядька подхватил с каминной полки коробок со спичками, повернул какой-то рычаг и опустился на колено. Оглянулся на меня, покачал головой. – Говорил же, отлежаться нужно. Рано еще на ноги вставать и по дому самым настоящим привидением бродить.

– Ничего, уже почти отдышался, – а сам с любопытством осматриваюсь по сторонам. В общем, ничего особенного. Несколько книжных закрытых шкафов со стеклянными дверками, стеллажи с полками в столь малом количестве, что если бы не те шкафы, то заподозрил бы, что библиотекой эту комнату назвали просто для маскировки. На самом деле она предназначена для чего-то другого. Тем более – камин! Насколько я знаю, открытый огонь вреден для книг. Вроде бы как они рассыхаться начинают. Или еще что-то там этакое с ними происходит при резких перепадах температуры. Плюс излучение инфракрасное. Так что комната эта служит для чего угодно, а гордое название выбрано для прикрытия. И книги – для маскировки. Вон даже сажа вниз из трубы просыпалась, когда дядька ту железку повернул. Заслонка это была, судя по всему.

Вот, что я говорил! Дядька Степан закончил возиться с камином, чиркнул спичкой и поднес рыжий огонек к берестяной растопке. Та затрещала, пыхнула черным дымком, скрутилась в трубочку и весело заполыхала ярким пламенем. Огонь тут же перекинулся на мелко колотые березовые полешки, заплясал суетливо, жадно облизнулся и весело вгрызся в сухое дерево. Заплясал, заметался, загудел торжествующе в трубе. Показалось или нет, но вроде бы как и в самом деле сразу исходящее от огня тепло почуял.

А ведь на самом деле хорошо! Поерзал на коже сиденья, уселся поудобнее, ноги вытянул. Сбоку маленькую скамеечку углядел, ногой придвинул поближе и уже на нее умостил обе своих конечности. Вот теперь совсем другое дело! Ребро сиденья ноги не режет, комфортно так сидеть. Тапки сбросил, так голые ступни сразу тепло очага почувствовали.

И руки на подлокотники уложил. Кстати, а почему я до сих пор в лубках хожу? Почему не снимаю? Тоже для маскировки? Чтобы никого быстрым исцелением не шокировать? Ага. А то, что уже сам хожу, это как? Этим фактом никого не удивляю? Или здесь еще и не к таким чудачествам знати привыкли?

– Пошло дело, – протянул руки к огню дядька, оглянулся, увидел, как я на скамеечку ноги умостил, улыбнулся и кивнул одобрительно.

Каминными щипцами поправил откатившееся полешко, потер ладони одна об другую, еще раз оглянулся:

– Что читать будешь, Николай Дмитриевич? Что принести?

– Газеты какие-нибудь есть?

– Есть, конечно, – выпрямляется с кряхтеньем дядька. Медлит, снова смотрит пристально и наконец-то уходит.

Уходит почему-то вообще прочь из библиотеки. Куда? Тут же приходит понимание – в кабинет, куда же еще. Просто больше некуда. Похоже, в отсутствие родителя всю прессу туда относят. А ее что, выписывают и на дом приносят? Я думал, что каждый раз на улице покупать нужно было.

– Вот, изучай, – опускает на журнальный столик толстую пачку серых газетных листов дядька. – Может, просто рассказать тебе то, о чем знать хочешь?

– Да я все знать хочу! – вырывается из меня крик души, прежде чем успеваю осмыслить заданный мне вопрос. Тут же исправляюсь: – Говорил же, не помню ничего. Может, почитаю, так вспомню?

– А как читать, значит, не забыл? – хмыкает дядька.

– Откуда я знаю? – удивляюсь вроде бы как натурально. А по спине между лопаток ползет и щекочет предательская капелька пота. Но заканчиваю с уверенным видом, как будто так и должно быть: – Сейчас и проверю.

Дотянуться до верхней из пачки газеты не получается, слишком глубоко провалился я в мягкое кожаное сиденье кресла. Дергаюсь, наклоняюсь вперед в попытке вырваться из мягкого плена, а клятые лубки мешают. Ограничивают мою подвижность. Да еще повязки больно врезались в самый сгиб колен и локтей, сухожилия пережали. Морщусь, и это не осталось незамеченным.

– Больно тебе, Николай Дмитриевич? Чем помочь? Хочешь, сам тебе почитаю? А ты посидишь спокойно?

– Ну-у, – тяну, словно бы в раздумье. И соглашаюсь, конечно же. – Почитай! Да только негромко. Мало ли, засну?

Последнее говорю, чтобы совсем уж из новой, только что придуманной роли не выбиваться. Так понимаю, поведение мое нынешнее весьма не похоже на раннее поведение княжеского наследника. Значит, мне сейчас нужно больше лениться и вообще, размазней быть…

Дядька читает последние новости, а я вглядываюсь в цифры под названием газеты. Расстояние между нами невеликое, зрение отличное, освещение тоже неплохое, можно не только название разглядеть, но и отдельные цифирки с буквами.

Вглядываюсь в них и никак не могу увиденное осмыслить. И смирился уже с попаданием, и вроде бы принял его как есть, даже шевелиться активно начал, а вот конкретную дату с названиями и изображениями на газетном листе увидел, и по новой нахлобучило!

Да сильно так. Вот только теперь окончательно и по-настоящему в перенос поверил. В то, что все это отныне на-все-гда!

И это точно не кино. Не чудится мне, не снится. И возврата к прошлому не будет.

Да еще передовица на весь разворот оказалась с большим портретом государя императора. Оторвался от созерцания газетного листа, поднял взгляд, а над камином тот же самый портрет висит. Большой такой, в полный рост. А я-то внимания и не обратил особого.

Самый конец девятнадцатого века. И правит страной Александр III. А куда Николая II дели? Голова кругом идет!

Комната закружилась, поплыла вокруг меня, ускорилась, стены слились в общий серый фон. Из этой серости портрет выплыл, приблизился вплотную, накренился, изображенный на нем государь усмехнулся в усы да взял и руку протянул, до плеча дотронулся, похлопал по нему – держись, мол, братец…

– Николай Дмитриевич, ты меня слушаешь? Николай Дмитриевич?! Да что такое с тобой происходит?! – откуда-то издалека, словно сквозь вату, доносится голос дядьки.

И чего суетится? Все же хорошо! А тот не унимается, тормошит меня за плечи, трясет всего, словно куклу безвольную. Увидел, что я на него внимание обратил, тут же из кресла меня выдернул, на руки подхватил, потащил куда-то. Да чуть было головой о дверной косяк не приложил. В последний момент извернулся и бочком, бочком проскочил, уберег голову от столкновения с косяком. А вот ноги – нет. Двойной удар я хорошо прочувствовал. Правда, боли особой не было. Так, на грани ощущения где-то.

И опять все вокруг меня плывет в неудержимом хороводе.

Резкий запах обжигает нос, продирает носоглотку, добирается до головы и взрывается в мозгу фейерверком, выбивая прочь полуобморочное состояние. Трясу башкой и ошалело осматриваюсь, с понятным раздражением отпихивая еще раз сунутый под нос флакончик с вонючим содержимым:

– Убери от меня эту гадость!

– Марфа, полотенце дай! Марфа, ну что ты копаешься? Вон же висит!

– Да я чистое ищу! – возмущается кормилица.

– У меня здесь все чистое! – режет повариха. И подгоняет явно замешкавшуюся женщину. – И водицу из вон того ведра ковшиком набери, она там ключевая, холодная, только что Федюнька с родника принес.

Холоднючая вода льется на лицо, обжигает шею, грудь, колет подмышки, щекочет живот. А повариха усиленно начинает растирать мне лицо поданным полотенчиком. Пытаюсь отстраниться, не получается, держат меня крепко. Отвести чужие руки тоже не хватает силенок, приходится терпеть и стонать. Сначала тихо и еле слышно. А когда это не помогло, пришлось застонать в полный голос. Только тогда натирать стали более бережно, прекратили измываться над бедным и несчастным мной.

– Иди ко мне, миленький мой! Нянечка тебя сейчас в постельку уложит, сказочку расскажет, – подхватывает меня на руки Марфа и несет в…

Вот как только сообразил, что сейчас со мной вытворяют, так сразу и опомнился. Забился в крепких руках, вывернулся, свалился на пол. Ну, почти что свалился. Из таких ручек так просто не вывернешься. Сама поставила на ноги, когда дергаться начал. А я еще и ругался при этом разными словами. Нет, слова все были приличные, я же не дурень, себя контролировать могу. Просто…

Просто навалилось как-то. Осознал наконец-то, прочувствовал в полной мере все со мной произошедшее.

Это в книжках бравые попаданцы сразу после переноса бегать начинают, мировые рекорды ставить и врагов сокрушать одной левой налево и направо. А тут настоящая реальность, не вымысел. Мне же, как той яблоньке, время нужно, чтобы веточка, привитая к главному стволу, надежно прижилась, чтобы не отпала. А то, что ходить вроде бы как начал, так это от волнения и перевозбуждения. На выплеске лошадиных доз адреналина и голом энтузиазме. Потому и сдулся сейчас, что душа к телу непривычна, что силы закончились, и организм вразнобой заработал.

Чужая она для него, душа-то. Время нужно, чтобы помирились они, сжились друг с другом, одним целым себя ощутили.

Ну и переволновался, конечно. Тельце-то слабенькое, ему сильные эмоции и нагрузки противопоказаны. Да и подслушать удалось, пока на кухне валялся, – мол, ослаб княжич после болезни, совсем плохо выглядит, исхудал, с лица спал.

Отсюда я вывод сделал, что пацан не просто так ослаб, болезнь у него была какая-то серьезная. Не успел выздороветь, как очередная напасть – гости нежданные, отказать которым в приеме было невместно. Ну и в результате – падение с крыши сарая. Что и доконало окончательно паренька.

И еще одно услышал – князь с княгиней и детьми скоро возвращаются. Когда конкретно, сказано не было, но очень все опасались, что до их возвращения я не успею полностью поправиться. И ждет всех великое потрясение! Это что, они болезнь этого парня от родителей скрывали? Почему? Связь же уже должна быть? Телеграммы там всякие, письма хотя бы.

Сколько вопросов…

Надежда только на дядьку, на Степана. Если он не поможет мне обрести нужные знания, то приезд родителей ничем хорошим для меня явно не закончится.

Все эти думки промелькнули в голове быстрее молнии. Изо рта еще вылетали последние звуки громкой ругани, а я уже определился со своими дальнейшими действиями.

Оглядел ошеломленных моим словесным извержением женщин, захлопнул рот.

– Вот это ты дал, – восхищенно и даже уважительно высказался дядька. – Научишь?

Вскинулась и подбоченилась Марфа, повариха потянулась за половником, и дядька тут же сориентировался, отступил на шажок, заговори бодрым голосом:

– Я всегда говорил, не дело мальчонке французика нанимать. Ну какое такое воспитание и обучение они могут дать? Они же лягушек с улитками поедают. Тьфу! Нищета и голодранцы! Гнать этого учителишку прочь нужно поганой метлой.

Выходить из дома я начал на третий день после того происшествия в библиотеке. Да и то, выходил недалеко, дальше двора меня не пускали. Странно такое слышать, меня, сына и наследника княжеского рода, не пускали! И кто не пускал? Да все! Присматривал за каждым шагом дядька Степан, ходил хвостиком за мной, Марфа в доме не спускала глаз, повариха лично присутствовала на каждом приеме пищи. Чуть ли не в рот заглядывала, провожала каждую ложку, каждый вкусный кусочек.

А кроме них еще было много народа. Это и горничные, которых вроде бы и не видно, а они есть повсюду. И везде, буквально везде видны их любопытные уши и поблескивающие глазки. Присматривают и подсматривают! И во дворе не обходилось без присмотра. Дворник с метлой словно невзначай всегда оказывался рядом, стоило только отворить входную дверь и оказаться на крыльце. И конюху почему-то именно в этот момент восхотелось закурить свою вонючую трубку, а спички были только у дядьки…

В общем, еще ни разу я не чувствовал себя свободным. Бурчал недовольно и даже… даже… ругался! На зависть дядьке и к неудовольствию всех остальных. Впрочем, дядька тоже выказывал каждый раз недовольство очередным моим «взбрыком». Но я-то хорошо видел, как довольно блестят его глаза. Правда, все-таки старался, чтобы ругань у меня выходила приличной. Литературной. Даже приказывать пробовал. И все напрасно. Сопровождали! Хорошо хоть, под руки не придерживали.

Оправдывались, что очень уж испугались они за мое здоровье. И не потому, что придется отвечать перед князем и княгиней, а просто потому, что любят они меня, заботятся таким образом. В общем, просили потерпеть…

Я и терпел. И потихонечку изучал усадьбу, заглядывал в закрытые помещения, кроме тех, куда заглядывать категорически не советовал дядька. И в хозяйственные постройки тоже заходил, нужно же было понимать, что тут и зачем стоит. Не обошел вниманием и тот самый сарай, заглянул чуть ли не в самую первую очередь. И ничего! Зашел, осмотрелся внутри и вышел. И не ворохнулось в организме. Было и прошло…

А гости те больше не приезжали. Марфа как-то обмолвилась, что очень уж они испугались, когда я провалился. Сколько не пытался ее расспрашивать о гостях, больше ничего мне не сказала. И дядька промолчал. Обычно балаболит, а тут как обрезало.

Вывод сделал, что не так с этими гостями все просто было. Где-то они в отношении меня накосячили. Вот только где? Придется и с этим самому разбираться. Потом. Потому что уверен, мне еще не один раз с ними столкнуться предстоит.

Все остальное время я учился. В первую очередь, чтению… И сам корпел над бумагой денно и нощно, и дядьку привлекал в полной мере. Смотрел и запоминал, как пишутся буквы, как из них предложения складывать. Попробовал и пером корябать. Не писать, а именно что корябать. Только так у меня пока и получалось. Отказывалось перо скользить по бумаге, цеплялось, царапалось, оставляло после себя нещадные кляксы.

Дядька на все это только тяжело вздыхал, да протягивал новые листы бумаги. Откуда уж он их приносил, не знаю. Не интересовался пока.

И без этого слишком много чего познать нужно. Что именно? Да хотя бы как вилкой и ножом пользоваться, в какой руке их держать. А перемены блюд? Ведь для каждого кушанья свои столовые приборы нужны.

Ну и зачем все это мне нужно? Да просто все – приедут родичи, сядем за стол, и мне нужно будет вести себя как обычно. Иначе всех подведу.

Всех, это дядьку Степана и Марфу, повариху Клашу, горняшек и дворовых людей. Даже дворника. И еще многих и многих, кто искренне проявил ко мне свое участие, кто старался приглядывать за мной, берег и охранял.

Понимаю, что больше за свое благополучие они старались, опасались хозяйского гнева, но я-то видел, с какой искренностью они ко мне относились. И не хотел их подвести, не хотел, чтобы из-за моего раздолбайства у них неприятности были.

Потом, конечно, всплывут и моя болезнь, и мое падение с крыши сарая, но все это будет потом. Без гнева, без злости. И воспримется отцом как нечто досадное, но забавное, что произошло с его сыном во время его отсутствия. Это жизненный опыт, которого так не хватало княжескому отпрыску…