Небо Атлантиды

Глава вторая Старые друзья, новые враги

Операция «Дженнифер» была уникальна по целому ряду параметров. Более того, по отдельным из них она могла бы претендовать на абсолютный рекорд, достойный упоминания в «Книге Гиннеса», если бы в этой энциклопедии человеческого тщеславия нашлись соответствующие номинации.

Во-первых, никто до участников операции «Дженнифер» не проводил столь серьёзных работ на глубинах порядка пяти-шести километров. Во-вторых, никто до участников операции «Дженнифер» не пытался поднять с такой глубины объект водоизмещением свыше трёх с половиной тысяч тонн. В-третьих, никогда прежде правительство США не выделяло полмиллиарда долларов («старых», докризисных) на проект, суть и смысл которого понимали только трое человек во всей Америке: президент Ричард Никсон, директор ЦРУ Уильям Колби и миллиардер Говард Хьюз, который, собственно, и сделал операцию реальностью. Был ещё и четвёртый, кто не понимал, но догадывался, однако об этом четвёртом официальная история умалчивает, оставляя для нас целое поле из слухов и домыслов. И мы пока повременим рассказывать об этом загадочном человеке, который хотя и не принадлежал к списку «сильных мира сего», но был посвящён во многие секреты. Поговорим о самой операции «Дженнифер» и о её предыстории.

Началось всё хмурым промозглым утром 24 февраля 1968 года, когда из пункта базирования на Камчатке под названием Могила вышла на боевое патрулирование дизельная подводная лодка «К-129» (проект 629А) с бортовым номером 574. На её борту, согласно рассекреченной позднее информации, находилось «три баллистические ракеты подводного старта Р-13 с ядерными головными частями большой мощности», а также «две ядерные торпеды». Командовал ракетоносцем капитан первого ранга Владимир Иванович Кобзарь – опытный и волевой подводник. В походе экипаж выполнял поставленные задачи «по скрытному патрулированию», а возвращение лодки в пункт базирования намечалось на 5 мая 1968 года, однако уже 8 марта ракетоносец не ответил на контрольную радиограмму, переданную штабом Тихоокеанского флота для проверки связи. Подводный ракетоносец с 98 членами экипажа на борту бесследно растворился в океане.

Если кто не помнит, в то самое время во всю разгоралась Вьетнамская война, и ВМС США с особым тщанием отслеживали курс любого советского военного корабля в стратегически важной части Тихого океана. Бывало, командиры американских субмарин действовали очень рискованно – им предписывалось заходить нашим лодкам в корму, в зону так называемой «акустической тени», и записывать шумы винтов и механизмов. Так американская разведка набирала банк данных шумов советских подлодок с тем, чтобы при обнаружении определить тип и даже номер «вражеских» кораблей. В результате произошла целая серия столкновений в подводном положении. Скорее всего, именно такой манёвр и привёл к гибели «К-129».

У этого предположения предостаточно оснований, и главное из них состоит в том, что в ночь с 11 на 12 марта на японскую военно-морскую базу Йокосука прибыла американская атомная субмарина SSN 579 «Swordfish» со смятым ограждением боевой рубки. В течение нескольких часов на лодке был произведён косметический ремонт, после чего она убыла в неизвестном направлении и полтора года не показывалась в открытом океане. Военные историки, анализируя факты, которые стали доступными в наши дни, пришли к выводу, что американская субмарина следовала за советской лодкой на дальности скрытного слежения, опасно маневрируя вплоть до подныривания под корпус «К-129». Вечером 7 марта при очередном манёвре субмарина ударила лобовой частью боевой рубки в корпус «К-129» в районе третьего отсека, где находится центральный пост. В результате советская подлодка получила пробоину и стала тонуть.

«К-129» легла на дно океана на глубине 5180 метров, в 1230 морских милях от Камчатки и в 750 милях северо-западнее Гавайских островов. То ли в процессе погружения, то ли при ударе о дно лодка по пробоине раскололась на две части, что практически сразу обнаружили американцы, направив к месту гибели другую свою субмарину – «Halibut», переоборудованную из ракетоносца в разведывательную. Экипаж разведывательной субмарины тщательнейшим образом изучил место залегания фрагментов «К-129»; на глубину по кабель-тросу была опущена фотокамера, которая сделала тысячи снимков.

Изучение места катастрофы пришлось на некоторое время прекратить – в районе становилось оживлённо, русские корабли тоже пытались отыскать свою лодку. Только через два месяца, когда советские поисковики отчаялись обнаружить хоть какие-то следы «К-129» и покинули район, туда двинулось специальное судно «Mizar», оборудованное новейшей гидроакустической аппаратурой, системами подводного телевидения, магнитного траления и исследования дна. Экипаж судна имел опыт поисковых работ на больших глубинах, полученный в ходе операций по обнаружению погибших субмарин «Thresher» и «Scorpion», а система спутниковой навигации NAVSAT позволила зафиксировать местоположение «К-129» с точностью до метра. Видимо, именно тогда родилась идея поднять лодку с океанского дна, из которой выросла операция «Дженнифер».

Ныне всякий американец очень гордится операцией «Дженнифер»; некоторые комментаторы даже сравнивают её с высадкой Нейла Армстронга на Луну. А в конце 1960-х мало кто из граждан США мог похвастаться, что знает, о чём идёт речь. Для операции «Дженнифер» был установлен режим высшей секретности. И даже те, кто трудился над разработкой её деталей, не мог конкретно и с уверенностью сказать, на что он тратит своё время и силы. Для соблюдения тайны имелись причины. В первую очередь, огласка могла привести к международному скандалу – подъём любых фрагментов лодки без соответствующего разрешения предполагал нарушение основополагающих норм морского права, согласно которому военный корабль, затонувший с членами экипажа в нейтральных водах, считается братским воинским захоронением и не подлежит «эксгумации». Да и сами аргументы, благодаря которым Никсону со товарищи удалось уговорить Конгресс финансировать всю эту авантюру, оставляли желать лучшего. Намерение американской разведки заполучить шифровальные машины, спецтехнику и баллистические ракеты SS-N-5[30] понятно, но вызывает вопросы у заинтересованных сторон: подобные действия давно и оправданно относятся к разряду «моветон» и на уровне правительств осуждаются. Посему даже непосредственным исполнителям, строившим судно для подъёма «К-129», была сказана только полуправда, немного больше знали конструкторы, ещё чуть-чуть больше знала команда спецсудна, а уж всю правду знали отдельные деятели типа Говарда Хьюза, приставленные надзирать и распоряжаться.

Вся операция «Дженнифер», конечной целью которой являлся подъём на поверхность океана носовой части советской подводной лодки «К-129», заняла семь лет. Стержнем и главным достижением её стало строительство уникального специализированного судна «Hughes Glomar Explorer».

«Hughes Glomar Explorer» представляло собой однопалубное двухвинтовое судно водоизмещением свыше 36 000 тонн с «центральной прорезью», над которой размещались вышка и две подвижные колоны. Почти треть судна занимала «центральная прорезь», снизу закрывавшаяся днищевыми щитами с резиновыми уплотнителями. Это помещение, прозванное «лунным бассейном», служило в качестве дока для размещения захвата, а затем и частей поднятой подводной лодки. Будучи заполнено водой, оно действительно выглядело, как гигантский плавательный бассейн. Захват тоже был довольно внушительным сооружением – его несла на себе притопляемая баржа «НМВ-1» («Hughes Marine Barge»). Судно «Hughes Glomar Explorer» и баржа были спущены на воду поздней осенью 1972 года.

Процесс подъема носовой части «К-129» – той, где находились баллистические ракеты, каюта капитана и шифр-рубка – происходил следующим образом. 4 июля 1974 года судно «Hughes Glomar Explorer» пришло в определённую заранее точку. За две недели до этого оно зашло на остров Санта-Каталина, где в закрытой бухте его поджидала баржа «НМВ-1». Здесь провели процесс перегрузки: баржу медленно погрузили и зафиксировали на глубине 30 метров. Затем над ней встало судно «Hughes Glomar Explorer»; створки его центрального разъема раздвинули и две форменные колонны опустили в воду; в это время по сигналу компьютера крыша баржи откатилась, и колонны переместили захватное устройство внутрь судна – в «лунный бассейн». Как только захват попал на борт, створки были закрыты, а вода откачана. После этого на судне провели огромную и невидимую для постороннего глаза работу по монтажу захватного устройства, присоединения всех кабелей, шлангов и датчиков.

По прибытии на место катастрофы несколько суток ушло на точную координацию судна и стабилизацию его положения над «К-129». Это обеспечивалось с помощью новейшей автоматической системы удержания на месте ASK. Потом в океанские воды стали уходить девятиметровые трубы, которые автоматически свинчивались друг с другом, образуя колонну чудовищных размеров с захватом на нижнем конце. Контролировали сборку подводными телекамерами. Всего было 600 труб – каждая весом с двухэтажный автобус.

Через 48 часов захват оказался прямо над носовой частью «К-129», и за рычаги управления сел главный конструктор подводной платформы – слишком велико было искушение стать не только теоретиком, но и исполнителем кульминационной части операции. Управляемый неопытной рукой захват ударился о грунт – конструктор неверно рассчитал расстояние до лодки, поскольку не учёл эффекта преломления света в воде. От удара одна из клешней треснула. Тем не менее оператору удалось захватить фрагмент «К-129». Спустя ещё несколько часов носовая часть оказалась в «лунном бассейне».

Когда сошла вода, к носовой части советской подложки подошли эксперты ЦРУ и Пентагона. Им предстояла огромная работа по изучению останков чужого военного корабля, и они не скрывали своего энтузиазма. Только один человек из всех командированных в эту экспедицию специалистов не проявил совершенно никакого интереса к искорёженной груде стали – его пригласили сюда не за этим, а «излишней» любознательностью он никогда не страдал. Этим человеком был переводчик Госдепартамента Питер Бак – один из лучших американских специалистов по русскому языку.

Бак начинал свою карьеру в качестве технического переводчика Пентагона. Затем – служба в Западной Германии, после демобилизации – должность в аппарате ООН. При президенте Джоне Кеннеди он устроился его личным переводчиком, однако всегда мечтал о мантии юриста, а потому демонстрировал абсолютное равнодушие ко всему русскому-советскому, кроме языка. В его обязанности на последней должности, правда, входило изучение московской прессы и «толстых» литературных журналов, однако делал он это на чистом «автопилоте», без огонька, а потому отчёты получались у него сухими и малосодержательными. Однако в октябре 1962 года всё изменилось. После того, как на пике Карибского ракетного кризиса он познакомился с содержанием загадочного письма президенту от одного из кремлёвских вождей, отношение Питера Бака к далёкой России переменилось. Он стал интересоваться её тысячелетней историей, её классической литературой и современными политическими деятелями.

Внезапно оказалось, что это очень увлекательно. В России не было ничего, что хотя бы отчасти напоминало ту упорядоченную ясность правовых и процессуальных норм, которым Питер Бак собирался посвятить свою жизнь, однако в ней чувствовалась какая-то тайна, какая-то сокрытая от постороннего, даже и пристального, взгляда сущность, вокруг которой, словно вокруг оси, вращается пёстрая многонациональная карусель народов, волею исторических судеб собранных на одной огромной территории.

Много читая, роясь в архивах, заказывая самые редкие издания в Библиотеке Конгресса США, Питер Бак всё же не сумел сформулировать для себя, что это за тайна и что это за ось. До тех пор, пока в трудах одного британского философа, изучавшего Россию, не встретил предельно конкретное высказывание: «Никто лучше русских не понимает, что мы здесь ненадолго».

«Как же так? – размышлял Бак. – Танатос? Подсознательное стремление к смерти? Разве может быть смерть смыслом жизни целых народов?»

Однако потом он понял, что речь идёт не о смысле жизни. Смыслом жизни всегда и везде остаётся жизнь, а вот понимание неизбежности смерти разнится для разных народов. Так же нельзя сказать, хорошо это или плохо – то, что русские столь полно осознают сиюминутность бытия – но зато подобный подход позволяет структурировать общество, а значит, полдела они уже сделали.

Впрочем, проникновение в суть «загадочной русской души» было для Питера Бака лишь необходимым условием при решении куда более прагматической задачи – просто он всё привык делать обстоятельно, двигаясь от общего к частному. Задачей же стала попытка расшифровать смысл невнятной угрозы, которая прозвучала в письме Михаила Суслова и которая так подействовала на братьев Кеннеди, что те немедленно отбросили идею начать Третью мировую войну. Бак подозревал: в этой угрозе содержался намёк на опасность не только для братьев Кеннеди, но и для него лично, для его семьи и дома.

Что такое Копьё Лонгина, переводчик президента выяснил довольно быстро. Оказалось, что это такой христианский раритет, связанный с историей распятия Господа Иисуса Христа. Будто бы центурион Гай Кассий по прозвищу Лонгин, выполнявший обязанности начальника стражи, которая охраняла Голгофу с распятыми преступниками, нанёс этим ритуальным иудейским копьём «удар милосердия», прервавший муки Сына Божьего. В течение веков легендарное Копьё переходило из рук в руки – от одного европейского правителя к другому, и считалось, что оно приносит воинскую удачу тому полководцу или народу, который им владеет. Последним из известных всему миру политиков, который претендовал на то, чтобы называться владельцем Копья, был Адольф Гитлер. Он самолично забрал его из Сокровищницы Габсбургов Музея Хофбург, что в Вене, сразу после аншлюса Австрии. Когда Третий рейх пал, а Гитлер покончил жизнь самоубийством, американские оккупационные войска вернули Копьё в Сокровищницу. Некоторые комментаторы, правда, утверждали, что американцам досталась лишь копия Копья, а подлинная реликвия была отправлена нацистами на секретную базу в Антарктиде…

Если сопоставить эти данные с тем, что Питер Бак почерпнул из письма Суслова, то вырисовывалась довольно интересная картина: оккупационные власти подсунули венскому Музею ещё одну копию, забрав себе то, что считали подлинным раритетом, но просчитались – кремлёвский корреспондент дал это понять со всей ясностью. Какое отношение Копьё Лонгина имело к разрешению Карибского кризиса, Питер Бак пока не уловил, но предполагал, что само по себе оно мало что значит – важен сам факт обладания реликвией.

Смущало переводчика только одно: все сведения по истории Копья он почерпнул из дешёвых изданий в мягкой обложке, которые в книжных магазинах обычно ставят на одну полку с романами о жукоглазых пришельцах, человекоподобных роботах и прочих франкенштейнах доктора Моро. Получалось, что столь серьёзные люди, которыми безусловно являлись братья Кеннеди и Михаил Суслов, верят в то же самое, во что верят любители фантастических историй в духе Айзека Азимова или Роберта Хайнлайна. Более того, вышеупомянутые серьёзные и уважаемые люди придают в своих расчётах особое значение всем этим совершенно фантастическим (и невозможным в нашей реальности) вещам, становясь на один уровень (на одну полку, если угодно) с безумными поклонниками бульварной литературы, не способными уже отличить правду от вымысла, а собственный бред – от происходящего наяву. Будучи разумным и достаточно опытным человеком, Питер Бак не мог согласиться с подобным выводом. И тогда ему пришлось признать, что некоторые из сюжетов, которые так любят писатели-фантасты, основаны на реальных событиях и явлениях, сокрытых до времени от публики, но не утрачивающих от того влияния на происходящие в мире процессы.

Посложнее обстояло дело с проектом «Атлантида». В письме к президенту США кремлёвский функционер Суслов писал дословно следующее:

«…Они считают, что численное превосходство в ядерных боеголовках и носителях к ним обеспечит быструю победу. Возможно, это и так. Но оно обеспечит и быструю гибель Америки. Проект „Атлантида“ находится в стадии завершения. Общее количество зарядов на сегодняшний день составляет двенадцать единиц и этого вполне достаточно, чтобы Америка перестала существовать».

Даже из такой невнятицы, сознательно составленной из намёков, можно извлечь малоутешительное для любого американца резюме: существует некий русский проект, способный в одночасье уничтожить США, каким бы количеством ядерных боезарядов они не располагали – нечто, вроде, Машины Судного Дня, придуманной опять же фантастами. Однако что такое этот самый проект «Атлантида», понять было решительно невозможно. Какая-нибудь супербомба? Или космический бомбардировщик, о возможностях создания которого столь много пишут в последнее время? А может быть, речь идёт о том, что Советам каким-то образом удалось заминировать крупнейшие американские города? Двенадцать зарядов? Что ж, любая из этих версий имеет право на существование… И каждая из них с той же лёгкостью может оказаться ненаучной фантастикой, бредом параноика, уверовавшего в «красную угрозу».

Кстати, в письме Суслова, помимо Копья Лонгина и проекта «Атлантида» упоминалось ещё и какая-то «Красная Звезда» (именно так – в кавычках и с заглавных букв). Если исходить из логики параноика или поклонника бульварной литературы, то речь идёт о какой-то политической организации внутри Советского Союза – такой организации, о которой не прочитаешь в газете «Правда» или в журнале «Новый мир». Сама по себе подобная информация не содержит ничего фантастического – мировая история демонстрирует нам множество примеров возвышения тайных обществ, которые закулисно управляли президентами и даже целыми странами, добиваясь своих целей либо мягкими, либо предельно жестокими способами. Одним из первых таких обществ был Орден тамплиеров, затем – «вольные каменщики» масоны, ещё позже – сицилийские мафиози. Советский Союз, надо думать, не является исключением. Тем более, что в этой огромной стране декларируется однопартийность и «единство Партии с народом», а значит, наличествуют и «подводные течения», и группировки по интересам, и местечковый национализм. Всё это Питер Бак прекрасно понимал, однако его беспокоило следующее обстоятельство: имея допуск к самым важным секретам, читая все свежие доклады, отчёты и меморандумы Пентагона вкупе с ЦРУ, он знал очень многое о Советском Союзе – даже такое, чего не знают большинство партийных и военных функционеров в самой Москве, – однако нигде и никогда он не встречал упоминаний о тайной организации под названием «Красная Звезда».

Попытка взять загадку в лоб, штурмом, ни к чему не привела. Питер Бак довольно быстро запутался в собственных выкладках. Если начать, как то принято, с определения, то выяснится, что пятиконечная красная звезда – это символ большевистской революции и советской армии. Кроме того, существует газета «Красная Звезда», выпускаемая Министерством обороны СССР, – более пустой, глупой и напыщенной газеты, по мнению Бака, в целом мире просто не существовало. Происхождение самого символа покрыто мраком. Собственно пентаграмма (или пентакль) – это один из символов Троицы, Бога в трёх ипостасях. Оккультисты называют её печатью Соломона, а знатоки древностей вспоминают об амулете, защищающем его носителя от сглаза и тёмного воздействия сверхъестественных сил. Ныне о подлинном смысле пятиконечной звезды забыли, но он продолжает оставаться очень популярным и используется в государственной и военной символике самых разных стран. Соединённых Штатов Америки, например. Что касается Советского Союза, то по распространённой там версии (которая преподаётся в школах будущим октябрятам-пионерам-комсомольцам-коммунистам), пятиконечная красная звезда – это эмблема Рабоче-крестьянской Красной Армии. Появилась она уже в 1917 году по предложению некоего Еремеева – первого советского командующего войсками Петроградского военного округа, который, видимо, был образованным человеком и вспомнил, что именно красная пятиконечная звезда являлась одним из символов Великой французской революции. Позднее звезда перекочевала на герб СССР уже с другим содержанием – в качестве эмблемы международной солидарности трудящихся… Однако, как быстро выяснил Бак, красная звезда имеет в русской традиции ещё один смысл. Так называют четвёртую планету Солнечной системы – Марс. Это само по себе важно, поскольку подчёркивает ярко выраженную воинственность советского символа, ведь Марс – бог войны. С другой стороны, красная планета занимала немаловажное место в субкультуре старых большевиков – тех, которые делали коммунистическую революцию. Например, был среди них большевик Александр Богданов. И написал он фантастический роман, который прямо так и назывался: «Красная звезда». И в этом романе описывалось общество жителей Марса, построивших коммунизм. И был ещё знаменитый русский писатель Алексей Толстой, которого соотечественники Питера Бака обычно путают с другим русским писателем – Львом Толстым. Этот написал роман «Аэлита» (по мнению Бака, своеобразный ремейк «марсианской» эпопеи Эдгара Бэрроуза), в котором революция экспортировалась с Земли на Марс. Разница в видении будущего между Богдановым и Толстым объяснялась легко: первый творил до большевистской революции в России, второй – после; для первого – победа коммунизма представлялась несбыточной мечтой, далёкой перспективой, для второго – коммунизм уже победил в отдельно взятой стране и скоро победит во всём мире. Но в обоих случаях Марс был символом революционного восстания, нацеленного на победу коммунизма.

Из всего вышеперечисленного с неизбежностью логического вывода следует, что «Красная Звезда» представляет собой военизированную тайную организацию, основанную старыми большевиками и подчинившую себе советскую армию и флот. Целью этого общества является построение коммунизма, однако, в отличие от Коммунистической партии и советского правительства, «Красная Звезда» действует куда более решительно, без оглядок на идеологию и без излишней щепетильности в выборе методов.

Получался бред. Получалась ненаучная фантастика. В Советском Союзе, как прекрасно знал Питер Бак, хватало закрытых военизированных организаций – например, КГБ и ГРУ, которые везде и всегда действовали без оглядок на идеологию. Политические же сообщества внутри коммунистической партии тоже существовали всегда, но были основаны прежде всего на «землячествах», когда лидер того или иного региона, заняв высокое кресло в Москве, начинал «вытягивать» во власть своих приятелей-собутыльников из местных «ячеек». Политические баталии между блоками внутри партии отгремели ещё во времена Сталина, устроившего несколько кошмарных «чисток», – теперь преобладали и другие интересы, и другие мотивы. Конечно же, на некоторых руководящих постах всё ещё сидели большевики старой закалки, но их оставались единицы и вряд ли они могли создать организацию, которая была бы способна бросить вызов такой державе как Америка. В любом случае – чёрт вас всех побери! – об этой организации должно быть хоть что-нибудь известно! Но никаких указаний на её существование Питеру Баку с ходу обнаружить не удалось. Пришлось заняться кропотливым трудом в надежде, что когда-нибудь среди груд навоза блеснёт жемчужина Истины. Начиная этот труд, переводчик президента и не подозревал, что искать нужно куда ближе и что за фасадом Белого дома сокрыто не меньше жгучих тайн, нежели за кремлёвской стеной.

Внезапная перемена в отношении к СССР, которую проявил Питер Бак, не осталась не замеченной ни в семье переводчика, ни в аппарате Белого Дома. И там, и там к новому увлечению отнеслись с пониманием. В конце концов, изучение России было частью работы Питера Бака, а в любом обществе, вне зависимости от политического строя, поощряется, когда хобби и специальность совпадают – это позволяет использовать работника на полные двести процентов.

После трагической смерти президента Джона Кеннеди, его брат, памятуя о том, как ловко и быстро Питер Бак справился с небольшим (но очень ответственным) поручением, дал ему рекомендацию в Госдепартамент, и вскоре переводчик президента стал главным специалистом Госдепа по русскому языку. Тут-то ему и открылись некоторые тайные подробности.

Разумеется, ещё до вступления в новую должность, Бак знал, что внутри Госдепа создано и процветает так называемое Управление разведки и исследований – своеобразная спецслужба, задачей которой считается снабжать руководство страны информацией о происходящем за «кулисами» мира, полученной через посольства, консульства и дипмиссии. Сначала Бак получил кресло переводчика русского отдела этого Управления, а уже через полгода пересел из него в кабинет заместителя подразделения оценок и исследований. Быстрой карьере способствовало не только очевидное рвение бывшего переводчика президента в познании тайн советской России, но и малый штат Управления, в лучшие годы не превышавший пятисот человек. Очень скоро Бак был посвящён в малоизвестные подробности работы Управления, которое, как оказалось, занималось не столько информированием высших должностных лиц, сколько сокрытием информации. Всё это безобразие происходило под лозунгом: «Президенты приходят и уходят, а государство остаётся, и мы – вместе с ним». Лозунг, конечно, славный, но из совершенно другой оперы, нежели американская государственность, что лишний раз подчёркивало особый характер деятельности всего Управления разведки и исследований.

Однако и это было ещё не всё. Внутри Управления обнаружились «полуформальные» структуры, которые не числились на бумаге, но о существовании которых знал всякий сотрудник, достаточно долго проработавший в Госдепе. Например, довольно влиятельной была некая Ритуальная служба, руководитель которой отчитывался только перед Госсекретарём. Но самое интересное заключалось в том, что все будущие Госсекретари без исключения раньше или позже оказывались в кресле главы Ритуальной службы хотя бы и на несколько дней. Когда Питер Бак перевёлся в Управление, Ритуальную службу возглавлял бывший министр юстиции Уильям Роджерс, ставший Госсекретарём уже при Никсоне.

Кстати, именно Роджерс провёл для Бака процедуру, которую переводчик, ознакомившись с литературой, определил как своеобразную «инициацию» – посвящение в таинства «взрослых людей», переход на новую ступень мировосприятия или даже самого бытия.

А дело было так. Роджерс устраивал вечеринку по поводу Дня Независимости и пригласил в свою загородную резиденцию под Бетесдой[31] всех руководителей отделов и их заместителей. Питер Бак с удовольствием откликнулся на это приглашение, поскольку чувствовал себя ещё чужим человеком в аппарате Управления и надеялся, что, может быть, найдёт среди сослуживцев настоящих друзей. В результате он не только обрёл друзей и покровителей, но и стал частью чего-то большего – организации, которая не только контролировала мир, но и сохраняла, передавая из поколения в поколение, древнейшую традицию.

Вечеринка же начиналась вполне заурядно. На обширной территории резиденции был разбит настоящий увеселительный парк с игровыми и спортивными площадками. Здесь можно было пройти партию в гольф или принять вызов на сет в большой теннис, покататься на лодке или посидеть в беседке, любуясь искусно сконструированным пейзажем с «античными» развалинами. Для детей сотрудников и по поводу великого американского праздника Роджерс пригласил целую актёрскую труппу, которая кривлялась перед публикой, изображая из себя Диснейленд в миниатюре, а также специалистов по фейерверками, подготавливавших свою взрывоопасную технику к наступлению сумерек. Пока же гости – а их, включая жён и детей, собралось больше двух сотен – разбрелись по парку, выбирая себе развлечения по вкусу.

Питер Бак, которому довольно быстро наскучило представление, устраиваемое актёрами, незаметно отделился от своего семейства и, подхватив бокал виноградного сока, отправился к стоявшей на возвышении беседке с видом на реку и парк. В беседке уже сидел благообразный высокий джентльмен, лицо которого показалось Питеру знакомым.

«Добрый день, – поприветствовал его Бак, присаживаясь а скамью. – Мы, кажется, встречались в Управлении? Вы из какого отдела?»

Джентльмен белозубо улыбнулся.

«Вряд ли мы встречались, – отозвался он. – Я не имею никакого касательства к Госдепартаменту. Меня зовут Рональд Рейган, я – бывший актёр».

«Понимаю, – кивнул Бак дружелюбно; он сразу же вспомнил, что действительно видел этого человека в качестве исполнителя главной роли в каком-то из вестернов. – Меня зовут Питер Бак, я переводчик с русского языка».

«Очень рад, – кивнул Рейган. – Наверное, это очень трудно – изучать русский язык?»

«Главное – иметь к этому способности. Попробуйте произнести следующую фразу. Цы-плят по осе-ни счи-та-ют».

«Звучит чудовищно. А что это означает?»

«Это русская пословица. Она означает, что результат становится известным только по истечении времени».

Рейган попытался воспроизвести сложную русскую фразу, но получалось у него плохо.

«Странные эти русские, – он вздохнул. – Никогда их не понимал. Ну скажите, пожалуйста, почему они считают, что результат становится известным со временем? Зная все исходные, результат вполне можно предсказать. Я, например, точно знаю, кто станет следующим губернатором Калифорнии».

«Хотите пари?» – оживился Бак, который даже не знал имён кандидатов.

«Проиграете», – Рейган усмехнулся.

«Почему вы так уверены?»

«Потому что следующим губернатором буду я».

Наступила пауза. Лёд в бокале с соком уже растаял, и Бак сделал большой глоток. Поморщился.

«Что ж, – сказал он, – тогда и я попробую выступить в роли оракула. Пост губернатора Калифорнии достанется республиканцу».

«Это нетрудно, – согласился Рейган. – Я действительно республиканец. В гостях у доктора Роджерса не может быть демократов».

«А я беспартийный», – признался Бак.

«Вот как? – в глазах Рейгана появился профессиональный интерес. – Вы не вступаете в партию из принципиальных соображений?»

«Нет, мне просто не кажется это необходимым».

«Но вы ведь приглашены сюда», – заметил Рейган с намёком.

Бак намёка не понял и ответил искренне:

«Я здесь впервые…»

«Я тоже, – сказал Рейган. – Однако ваш ответ меня не удовлетворил. Почему вы не вступаете в партию? Я не спрашиваю, чьи убеждения вы разделяете: республиканцев или демократов – меня интересует сам принцип».

«Я не вижу в том необходимости. По большому счёту, меня не интересует политика».

«А что вас интересует?»

«Когда-то я мечтал стать юристом, но теперь нашёл более интересное занятие – я изучаю Советскую Россию. Мне кажется, моё будущее, как и будущее моей семьи, зависит не от того, кто будет избран президентом Америки через три года, и не от того, сколько я сумею заработать на судебных процессах, – а от этой далёкой загадочной страны. Там решают, каким будет моё будущее».

«Кажется, я начинаю вас понимать, – сказал Рейган. – Но при этом вижу и вашу главную ошибку. Именно потому, что вы не интересуетесь американской политикой и не делаете различия между партиями, заставляет вас видеть угрозу там, где её нет. Россия – колосс на глиняных ногах. Я уверен, если следующий президент предпримет ряд энергичных мер в нашей внешней политике и объявит России тотальную войну во всех сферах, этот колосс падёт. Нам следует забыть о границах и договорённостях – мы должны основывать свою политику на безусловном превосходстве США не только в Западном, но и в Восточном полушарии. Более того, мы должны обратить внимание на космос…»

«Вы имеете в виду программу „Аполлон“?» – уточнил Бак.

«Нет! – отрезал Рейган. – Программа „Аполлон“ – это очередная гонка, в которой мы отстаём от русских на шаг или даже на два шага. Не удивлюсь, если завтра русские высадятся на Луну и президенту Джонсону придётся придумывать новую цель для нации. Подобная гонка бесперспективна. Мы должны искать новые решения, перескакивать через этапы, заставлять русских следовать за нами – так победим!»

«Честно говоря, я не представляю, как такое можно сделать. На Луну нельзя полететь, если не построишь космические корабли и не подготовишь астронавтов…»

«Далась вам эта Луна! Скажу вам так, мистер Бак, нам раз и навсегда следует забыть о том, что любая информация, исходящие от органов власти, должна быть правдива. Против врага хороши любые методы, особенно если этот враг заведомо лжив и вероломен. Во время войны я служил в пресс-центре ВВС и меня научили тонкостям информационной игры. Методы, которые мы применяли против немцев, хороши и против русских. Более того, с тех пор эти методы сильно усовершенствовались. В современном мире талантливый журналист способен заменить армию. Как это действует? Возьмём хотя бы ту же Луну. Президент выступает с заявлением, что Луна нас больше не интересует, и объявляет приоритетной задачей создание космического щита над Америкой. Русские тут же начинают перебрасывать финансы и специалистов на новое направление. Для соблюдения паритета им придётся с одной стороны создавать свой собственный „космический щит“, а с другой – разрабатывать средства преодоления нашего. Высадка на Луну перестаёт быть чем-то значительным в их глазах, они теряют темп и уступают нам пальму первенства. Мы же получаем возможность спокойно закончить начатое, поскольку, как вы понимаете, дальше создания инициативной группы дело с „космическим щитом“ у нас не пойдёт».

«Но не грозит ли нам самим запутаться в собственных информационных играх? – осторожно спросил Бак. – Сумеем ли мы потом отличить правду от лжи?»

«Вот для того, чтобы не запутаться, – ответил Рейган с улыбкой, – я и призываю вас вступить в партию. Например, в Республиканскую…»

Питера Бака беспокоил ещё один вопрос, но он не был уверен, что его нужно задавать этому Рейгану – в конце концов, они встретились впервые в жизни, а по первому впечатлению трудно сказать, насколько человек посвящён в государственные секреты и можно ли ему доверять. Всё же, поразмыслив, Бак решил прощупать почву в нужном ему направлении и обратился к собеседнику так:

«Всё, что вы говорите, мистер Рейган, звучит чертовски убедительно. Но вы сами упоминали, что русские – коварные и лживые парни. Может быть, они уже применяют информационную игру против нас? И мы растрачиваем силы и средства на бессмысленные проекты? А они тем временем создают супероружие, которое покорит весь мир?»

«Ерунда, – отмахнулся Рейган. – Русские действуют слишком топорно. Они предпочитают засекречивать информацию от и до. Это великая глупость, потому что если хочешь что-нибудь спрятать, его нужно положить на самое видное место, а русские так не умеют. Чтобы понять, где у них ведутся наиболее интенсивные разработки, достаточно выяснить, какие книги и каких авторов в общественных библиотеках переходят из открытого доступа в закрытый. Вы ведь изучаете Россию и наверняка знаете об этом».

«Знаю, – кивнул Бак, – но, может быть, это лишь первый уровень. Может быть, существуют и другие? Вы что-нибудь знаете о русских тайных обществах?..»

Рональд Рейган не успел ответить на этот новый вопрос, потому что их разговор прервал хозяин резиденции Уильям Роджерс, который поднимался к беседке в сопровождении лакея в ливрее. Лакей нёс на руках поднос, на котором стояли три бокала и пузатая бутылка какого-то элитного вина. Приветствуя Роджерса, гости поднялись со скамьи.

«Мистер Рейган, мистер Бак, – сказал Роджерс с полупоклоном, – я очень рад, что вы встретились и, надеюсь, уже подружились. Вы оба впервые здесь и по этому поводу я хотел бы распить с вами по бокалу вина».

«С удовольствием», – откликнулся Бак.

«Буду рад», – отозвался Рейган.

Поставив поднос на столик в беседке, лакей умело откупорил бутылку и наполнил бокалы тёмно-багровым вином. После чего неспешно удалился, оставив хозяина с гостями. Роджерс взял свой бокал и поднял его высоко над головой.

«Я очень рассчитываю, джентльмены, – торжественно начал он, – что вы запомните сегодняшний день на всю жизнь. Ведь сегодня мы собрались не только для того, чтобы отдохнуть от городской суеты. И не только для того, чтобы отметить День Независимости. Но и затем, чтобы чествовать вас. Сегодня вы родитесь заново, сегодня – ваш день рождения, – сказав так, глава Ритуальной службы Госдепартамента вдруг запел, словно мальчишка на детском празднике: – С днём рожденья, друзья! С днём рожденья, друзья! С днём рожденья, с днём рожденья, с днём рожденья, друзья!»

Питер Бак подумал, что это за нелепый тост и при чём тут «день рожденья», но поскольку Рейган без вопросов поддержал Роджерса, поднеся бокал с вином ко рту, переводчик пригубил из своего. Терпкий напиток наполнил рот и ударил в голову. В глазах у Бака потемнело, а сердце отчаянно забилось.

«Мне что-то… нехорошо», – пробормотал он, приседая и пытаясь нащупать пальцами свободной руки скамью у себя за спиной.

Потом мир качнуло влево, и Бак понял, что заваливается на бок. Бокал упал на мраморный пол беседки, но не разбился, а покатился по нему, оставляя за собой багровые лужицы. Последнее, что увидел переводчик русского отдела перед тем, как провалиться в темноту, было лицо Роджерса, наклонившего над ним. Черты этого лица расплывались, искажались, и казалось, будто Роджерс кривляется, словно один из тех паяцев, которые выступали перед публикой внизу…

…Очнулся Питер Бак в совершенно ясном сознании. Было очень холодно, и переводчик открыл глаза. Увиденное напугало его так, что ему снова захотелось зажмуриться, но он переборол первый ужас, заставив себя смотреть и смотреть. Бак находился в просторном помещении, стены которого поднимались под наклоном вверх, сходясь в одну точку – в вершину пирамиды. В этой, высшей, точке было помещено изображение – золотой стилизованный глаз в белом треугольнике. На стенах были закреплены экзотического вида лампы, и они давали достаточно света, чтобы разглядеть происходящее вблизи, но на высоте сгустилась тень и разглядеть загадочный глаз удавалось только потому, что он сам излучал сияние. Однако напугал Бака вовсе не этот глаз, а то, что он увидел под своими ногами.

Сам переводчик находился на возвышении, а точнее – обнажённым был распят на огромном кресте. У основания креста толпились голые мужчины, лица которых были закрыты масками, изображающими различных животных и птиц: здесь был человек с головой пса и человек с головой барана, человек с головой крокодила и человек с головой осла, человек с головой сокола и человек с головой цапли. На этом маскараде нудистов выделялся один – высокий и подтянутый человек в маске льва и в кожаном нагруднике, украшенном драгоценными камнями. Это человек что-то громко напевал на незнакомом Питеру Баку языке с большим количеством шипящих и делал нечто страшное. Напротив стоял ещё один крест, на котором был распят новый знакомец переводчика – Рональд Рейган – и человек в маске льва, встав на деревянный помост-возвышение, наносил неглубокие раны на груди бывшего актёра, а стекающую кровь собирал в позолоченную чашу.

«Сатанисты! – мелькнула в голове Бака паническая мысль. – Это же сатанисты! А мы – жертвы на заклание. Они убьют нас!»

Переводчик попробовал закричать, но не смог раскрыть рта – сильная боль заставила гортань сжаться. Наверное, продолжалось действие того самого напитка, которым Роджерс опоил их с Рейганом.

Человек-лев продолжал напевать и делать надрезы, а затем вдруг остановился и произнёс очень раздельно и по-английски:

«Ты посвящён Монту!»

Рейган качнул головой, и Бак увидел, что он улыбается. Переводчик не мог поверить в это: его убивают, а он улыбается!

В толпе масок возникло шевеление. Пятеро отделились от общей массы обнажённых тел, взобрались на помост и подняли крест с висящим на нём Рейганом, после чего понесли его к одной из наклонных стен – там стоял саркофаг, похожий на те, в которых древние египтяне хоронили своих фараонов. Действовали люди-маски слаженно, будто занимались подобной процедурой всю сознательную жизнь. С саркофага была сдвинута массивная крышка, и оказалось, что он сделан по размеру: туда в самый раз помещается крест с распятым на нём человеком. Окровавленного, но всё ещё улыбающегося Рейгана уложили в саркофаг, а крышку водрузили на место. После чего внимание «сатанистов» переключилось на Питера Бака. Он уже догадался, что его ждёт мучительная смерть от удушья внутри каменного саркофага, и забился в путах, но верёвочные узлы держали крепко.

Люди-маски передвинули помост к кресту Бака, и человек-лев подобрался к переводчику вплотную. Сверкнуло острое лезвие ножа, и экзекутор сделал первый надрез. Бак почувствовал, как из раны потекла кровь, но боли от этого не было совсем – человек-лев резал с хирургической точностью, фактически лишь царапая кожу. И он вновь запел свою песню на незнакомом языке, воспроизводя ритуал, через который уже прошёл несчастный Рейган.

Сколь долго всё это продолжалось, Питер Бак сказать не мог. От неудобной позы мышцы на его теле затекли, и теперь он не чувствовал конечностей. Кровь из многочисленных порезов текла рекой, и в голове мутилось. Переводчик Госдепа уже не пытался дёргаться или кричать, он обессилено свисал на верёвках и ждал только одного, когда всё закончится и можно будет умереть спокойно. Наконец человек-лев отстранился и произнёс:

«Ты посвящён Ху!»

Люди-маски подняли крест с Питером Баком и понесли его к другой стене, где стоял ещё один саркофаг. Бак успел разглядеть, что на крышке изображены закутанный в саван человек и мощный бык. Потом крышку сняли, а переводчика вместе с крестом положили внутрь. Ещё несколько ударов сердца, и крышка легла на место, отрезав свет. Питер Бак сдавленно замычал, и милосердная тьма беспамятства поглотила его…

…Римская свеча пошла вверх, раскрылась и, вспыхнув, превратилась в живую, ветвистую молнию, стекла по тёмному небу к земле. Тут же ей навстречу взметнулись струи голубого и розового пламени, затрещали огненные колёса, поплыли золотые и серебряные шары. Публика азартно аплодировала каждому новому сполоху, демонстрируя свою благодарность мастерам фейерверка и хозяину резиденции. Тот и сам с удовольствием наблюдал за небесным представлением, покачивая головой в такт гремящей музыке.

Питер Бак проморгался и огляделся вокруг. С бокалом красного вина в руке он стоял посреди толпы гостей; рядом, хлопая в ладоши, пританцовывали жена и сын. Ничто на этом празднике жизни не напоминало о том кошмаре, который Баку пришлось пережить несколько минут (или часов?) назад. А может, и не было ничего? Может быть, зловещий маскарад в пирамиде – лишь бред помутнённого сознания?..

Нет, не бред. Бак чувствовал стеснение в груди. Украдкой расстегнув пуговицы на пиджаке и рубашке, он нащупал плотную марлевую повязку. Значит, его действительно резали ножом, а потом запечатали в саркофаге для фараонов.

«О, Господи!» – пробормотал Бак.

Раздвигая гостей, он двинулся к Роджерсу. Подойдя, решительно взял его под руку и спросил прямо:

«Что всё это значит? Кто были эти люди в масках? И чем вы меня опоили?»

Роджерс с понимающей улыбкой посмотрел на переводчика, потом молча пошёл к своему дому, поманив Бака за собой. Через несколько минут они входили в просторный холл, а тяжёлая дверь, закрывшись за ними, приглушила какофонию звуков: музыку, треск фейерверков и аплодисменты толпы.

«Прежде всего я хотел бы сразу извиниться перед вами, Питер, – сказал Роджерс. – Посвящение проходят подготовленными к нему. Согласно существующему регламенту, с вами два года должны были работать учителя, потом вы получили бы семь загадок, к которым самостоятельно подобрали бы ключи. И только после этого вас допустили бы к ритуалу „второго рождения“. Однако нам пришлось сократить процедуру в надежде, что вы позднее наверстаете упущенное. Сегодня юбилейная дата, такое случается раз в десять лет, а нам очень нужен переводчик с русского языка…»

«Это безумие!» – заявил Бак.

«Это не безумие. Это новый этап в вашей карьере. Я говорю от имени общества, которое непосвящённые называют масонской ложей „Бнай-Брит“, на самом же деле мы – Орден Атлантической Традиции. И вы теперь полноправный член нашего Ордена».

«Ваша Традиция допускает возможность издеваться над любым человеком, даже не испросив его согласия?»

«Не над любым. Ваша судьба, Питер, была предрешена в тот самый день, когда вы прочитали письмо Суслова. А позднее вы согласились перейти в наше Управление и закрепили выбор. Нельзя узнать тайну и остановиться на полпути».

«А если бы я отказался вступить в Орден Традиции?»

«Есть предложения, о которых нельзя отказаться. Мы даём многое, Питер. Вам ещё предстоит узнать, на что мы способны. Неужели вы предпочли бы остаться во тьме, когда вам предлагают свет?»

«Если бы я знал, – гордо ответил Питер Бак, – что интересы вашего Ордена расходятся с интересами моей страны, то отказался бы».

«Поверьте мне, эти интересы совпадают, – Роджерс перешёл на доверительный тон. – Более того, Соединённые Штаты Америки – единственная страна, где соблюдается Традиция в полном объёме. Мы сделали Америку такой страной. Позвольте рассказать вам одну историю. Её в первую очередь излагают наши учителя всем неофитам, которые готовятся к посвящению».

«Я слушаю».

«4 июля 1776 года, ровно сто девяносто лет назад, в Государственном Доме в Филадельфии собралась группа представителей общин для решения вопроса о независимости Североамериканских колоний. Это был очень щепетильный момент, и многие из собравшихся опасались, что поплатятся за свою дерзость жизнью. В самый разгар споров раздался резкий голос. Разговоры смолкли, и все обратили взоры на незнакомца. Присутствующие никогда не видели его прежде, никто из них не знал, когда и откуда он появился, но его необычайно высокий рост и бледное одухотворённое лицо внушали благоговение. Его голос звенел священным рвением и проникал в самую глубину душ. Его заключительные слова прогремели на весь дом. „Бог создал Америку свободной страной!“ – сказал этот удивительный человек и в изнеможении рухнул на скамью. Результат его речи превзошёл все ожидания энтузиастов. Декларация о Независимости была подписана подавляющим большинством присутствующих. Америка стала свободной страной…»

«Кто же это был?» – спросил зачарованный старой сказкой Бак, когда Роджерс сделал паузу.

«Он был одним из нас и первым на этом континенте, – отвечал глава Ритуальной службы. – Следовать за ним – большая честь…»

Питер Бак отстранёно кивнул. У него ещё будет время поразмыслить обо всём, что ему сегодня сказали и показали. А сейчас следовало позаботиться о другом – придумать для жены убедительную историю, которая объяснила бы происхождение длинных царапин у него на груди…

С того дня минуло много лет. Рональд Рейган стал губернатором Калифорнии. Ричард Никсон стал президентом США. Уильям Роджерс возглавил Госдепартамент. А американские астронавты прогулялись по Луне.

Питер Бак вступил в Республиканскую партию и освоил ещё два иностранных языка: немецкий и французский – и хотя успехи в изучении этих языков были гораздо скромнее, чем в русском, это не помешало ему стать ведущим переводчиком ложи «Бнай-Брит». После посвящения и ознакомления с тайнами и таинствами Ордена Атлантической Традиции официальная должность для Бака потеряла какое-либо значение, и он свободно курсировал между Госдепом, администрацией президента и ЦРУ, берясь за отдельные поручения и не задерживаясь в том или ином персональном кабинете больше чем на полгода. Среди братьев по Ордену он был известен под эзотерическим псевдонимом Набу и пользовался заслуженным уважением.

Такое положение вещей вполне устраивало Бака. Вопросы материального обеспечения были решены раз и навсегда, круг знакомых ныне включал политическую и интеллектуальную элиту страны, а лучшим другом семьи Баков вдруг сделался тот самый Рональд Рейган, вместе с которым Питер пережил самое яркое приключение в своей жизни. Главное же – Бак получил возможность искать разгадку поразительной тайны проекта «Атлантида».

Действовать в этом направлении следовало осторожно, поскольку многие из братьев по Ордену ничего не знали о русском проекте, представляющем угрозу безопасности Америки, а скачки через ступени посвящения не поощрялись. Чтобы узнать все подробности, известные Ордену, нужно было подняться к самой вершине «пирамиды», получить звание Мастера или Просветлённого, допущенного к участию в обряде «второго рождения» в качестве одной из масок. У Питера Бака, который практически не интересовался эзотерикой, на это могли уйти не годы даже, а десятилетия. Потому он решил подбираться к тайне через другой ход, зная, что раньше или позже представится случай, который позволит расставить все точки над i.

Такая возможность появилась у него 1 июня 1974 года. В тот день директор ЦРУ Уильям Колби, известный среди братьев по Ордену под невинным псевдонимом Тагет, пригласил Бака к себе в кабинет и раскрыл ему некоторые подробности операции «Дженнифер», которая уже входила в заключительный этап. Подытоживая сказанное, Колби заявил:

«Я говорю с вами от имени и по поручению Мастера Скрытого Дома. У Ордена есть основания предполагать, что субмарина русских выполняла специальное задание. Но нам не хватает информации. Более того, если мы окажемся правы, то любая информация об этом специальном задании не должна выйти во Внешний Круг. Для соблюдения тайны мы направляем вас на остров Санта-Каталина, где вы дождётесь спецсудна. В процессе подъёма фрагментов субмарины с океанского дна на поверхность вы будете просматривать всю русскую документацию, обнаруженную внутри лодки. Вашей главной задачей является сортировка материалов: любые документы, в которых содержатся сведения, расходящиеся с версией о плановом походе с целью боевого патрулирования, должны быть вами изъяты, подробно изучены и уничтожены…»

Питер Бак не поверил своим ушам.

«Уничтожены?» – переспросил он.

«Да, вы уничтожите эти документы, – подтвердил Колби. – Но перед тем, повторяю, внимательно изучите их. В этом деле мы никому не можем доверять, кроме братьев по Ордену, а если документы сохранить, они пройдут через многие руки прежде, чем попасть к нам. Мы не будем рисковать, мы доверимся вашей уникальной памяти».

«Что конкретно я должен уничтожить?»

«Мы не знаем. Всё, что расходится с официальной версией. Наверняка, это будут документы с грифом „Совершенно секретно“. Возможно, в них вы встретите упоминания о проекте или плане под названием „Атлантида“. Вам о чём-нибудь говорит это название?»

Питер Бак замялся, но ответил отрицательно. Так переводчик Госдепартамента оказался на борту судна «Hughes Glomar Explorer», специально построенного для подъёма носовой части затонувшей подлодки «К-129». За всю экспедицию он ни разу не спустился в «лунный бассейн», чтобы посмотреть на эту носовую часть – практически безвылазно Бак сидел в своей персональной каюте, выделенной ему рядом с рубкой связи. Сидел и ждал.

Документы начали поступать к нему на второй день после поднятия лодки. Сначала это были «шпаргалки» для личного состава, многие из которых были изодраны в клочья, в герметичную упаковку проникла вода, и прочитать что-либо было невозможно. Потом пошли таблички с поясняющими надписями, снятые с оборудования, – они сохранились куда лучше. Каждая была запечатана в отдельный контейнер, к каждой прилагался план-разрез подлодки с указанием места, откуда была извлечена табличка – Баку оставалось только вписать в специальный формуляр перевод надписи со своими комментариями и вложить этот формуляр в контейнер. Иногда при переводе требовалась помощь русского моряка-перебежчика, работавшего теперь на ЦРУ, – он, в основном, трудился внутри «лунного бассейна», и Бак вызывал его по внутреннему телефону.

Однако когда очередь дошла до сейфа капитана «К-129» и до документов из шифр-рубки, Бак услугами перебежчика пользоваться перестал – это был тот самый случай, на счёт которого предупреждал Колби.

Вначале извлечённые из сейфа документы не произвели на Бака впечатления. Пакеты содержали обычные папки с картами и координатами, шифровальные блокноты и ключи к спецоборудованию. Гораздо больший интерес у Бака вызвал корабельный журнал. Переводчик развернул на столе карту Тихого океана, чтобы проверить свои подозрения. Оказалось, что русская лодка шла прямым курсом к какой-то точке на Тихоокеанском побережье США, без обычных для патрулирования манёвров, – словно ракета, выпущенная в цель. Бак внимательнее просмотрел журнал и наконец-то обнаружил ниточку – упоминание о директиве «А». Теперь он знал, что ему искать среди килограммов дорогостоящей макулатуры, извлечённой с глубины в 16000 футов. Директива «А». Директива по проекту «Атлантида»?

Потратив целый рабочий день на поиски нужного документа, Бак наткнулся на плотный герметичный конверт, в котором обнаружилось всего лишь пять машинописных страничек даже без положенных для столь секретного документа печатей. В то же время каждая из этих пяти страниц имела рукописный колонтитул: «По исполнению задания сжечь» и подпись: «Главком ВМФ СССР Горшков». Значит, это задание (или директива, если угодно) было спущено с самого верха, в обход принятых процедур и инстанций. Делалось это, видимо, по тем же самым соображениям, по которым Колби запретил Баку кому-либо доверять.

«Не удивлюсь, если выяснится, что Горшков и покойный капитан субмарины состояли в одном тайном Ордене – например, в „Красной Звезде“», – подумал Питер Бак и приступил к чтению.

Он прочитал документ один раз. Потом ещё один. И ещё один. Озноб пробрал его после этого чтения.

«Хорошо, что я выучил немецкий, – мелькнула мысль невпопад. – Интересно, сколько сейчас стоит дом в Ганновере?»

Теперь он знал, что называют проектом «Атлантида», но от этого на душу Питера Бака лёг такой груз, что он сразу же пожалел о содеянном. Зачем были потрачены месяцы и годы терпеливых поисков, если разгадка тайны ничего не дала, кроме страха? И что он, Питер Бак, может сделать, чтобы предотвратить крушение мира, который он знает и любит?.. Ровным счётом ни-че-го!..

Разумеется, в директиве на пяти страницах не было рассказано о самом проекте «Атлантида», но, как учат нас знатоки индуктивного метода, из частного всегда можно вывести общее, а помня письмо Суслова, Бак домыслил и всё остальное, оставшееся за рамками.

На основании двух этих документов: директивы «А» и письма кремлёвского вождя, присланного в разгар Карибского кризиса, – вырисовывалась следующая картина. Субмарина «К-129» шла не к побережью США, а в некую точку «Девять», расположенную в двух сотнях миль от побережья. Точка эта, как выяснил Бак, поползав пальцем по карте, находилась на одной параллели со штатом Орегон, то есть гораздо севернее, чем первоначально предполагал Бак. В точке «Девять» капитан должен был воспользоваться гидроакустическим спецоборудованием, установленным в днище лодки. Это спецоборудование было чем-то вроде «ключа», позволяющего отомкнуть «замок» – отключить самоликвидатор устройства, находящегося на дне. Затем следовало взять пробу забортной воды и убедиться, что уровень радиации в районе находится в пределах нормы. И только после этого можно было выпускать команду обученных моряков в жёстких скафандрах, которым надлежало произвести целый ряд действий по осмотру и профилактическому ремонту устройства, скрупулёзно перечисленных в директиве. Из этого списка вытекало, что в точке «Девять» на глубине в шестьсот футов находится термоядерное устройство (мощность его не указывалась), управляемое дистанционно – или с борта подводной лодки, или с некоей «базы». («Нет, не просто „базы“ – здесь сказано про базу в Вилейке и что после завершения работ оттуда пройдёт тестовый сигнал; надо будет разузнать об этой базе побольше…»). Осмотр и ремонт потребовались, поскольку прошло уже десять лет с момента закладки точки «Девять», и командование стратегических сил «в связи с осложнением международной обстановки» (эту формулировку Питер Бак встречал чуть ли не в каждом советском военном документе) решило удостовериться в готовности всех средств исполнить своё предназначение. Устройство, установленное в точке «Девять», было довольно нестандартным, однако и для «К-129» это был не первый поход с подобным заданием, а следовательно, где-то в глубинах Тихого океана можно было бы отыскать и «Точку Один», и «Точку Два», и «Точку Три»… «Точку Двенадцать»?.. И все эти устройства, как легко догадаться, были созданы и помещены туда для вполне очевидной цели: их одновременный подрыв вызовет колоссальную волну – цунами, которое в буквальном смысле сметёт с лица Земли североамериканскую цивилизацию.

Проект «Атлантида». Русские всё-таки придумали супероружие, способное покорить если и не весь мир, то хотя бы уничтожить одну нацию – ту нацию, которую они считают своим конкурентом в борьбе за мировое господство. Никакие игры в «космическое оружие», о котором так любит порассуждать друг Рональд здесь не помогут: револьвер заряжен и уже приставлен к виску Америки, Советам осталось только спустить курок.

Если бы Питер Бак имел вредную привычку курить, он закурил бы. А так он просто смял машинописные странички в комок, положил комок в пустую пепельницу и поджёг от загодя припасённой спички. Пальцы у него при этом заметно тряслись…

Дорогб была каждая минута, и в первую очередь, сразу после того, как отстегнулись стропы парашюта, Громов принялся ворошить НАЗ.[32] Аварийный радиомаяк «Комар-2М» с навесной антенной Константин сразу же отбросил в траву. Туда же отправились: сигнальные патроны и мортирка, сигнальное зеркало и сигнальный краситель, пакет с продуктами и консервированная вода, сухое горючее и памятка для забывчивых пилотов. Себе подполковник оставил ветростойкие спички, запасные обоймы к своему ПМ[33] и два ножа: пилу и мачете. Только после этого Громов расстегнул ремни, сбросил шлем и начал стаскивать высотный компенсирующий костюм. Через пару минут он остался в одном лётном комбинезоне и огляделся вокруг, сжимая в руке заряженный и снятый с предохранителя пистолет. Он находился в Прибалтике, на вражеской территории, не мог рассчитывать на снисхождение властей в случае пленения, а потому собирался защищать свою свободу до последнего патрона.

Впрочем, на свободу Громова никто не покушался. Подполковник находился на заросшем лугу, рядом тянулась узкая грунтовая дорога, а дальше начинался лиственный лес, состоящий преимущественно из осин и берёз, – и ни души вокруг.

Пока Константин, покинув дымящий «Як», спускался на парашюте, он успел изучить географию близлежащей местности, а потому примерно представлял себе, куда надо идти. «Ганза» садилась куда-то туда – за этот вот лес, на какие-то поля, а «Игл» увивался за ней. Сумеет ли Лукашевич сыграть свою партию? Вряд ли. Значит, придётся снова впрягаться – выручать старушку Олбрайт от неминуемой смерти.

Громов поставил пистолет на предохранитель, сунул его в кобуру и побежал к лесу.

«Если по прямой, километра три-четыре, – прикинул он. – И тут уж на всё воля Божья. Если „Игл“ будет их добивать, тогда и на земле расстреляет, пока не загорятся. А если решит, что с них хватит, старушка будет моя».

Лес оказался неожиданно густой и почти дикий. Бежать по нему было трудно, и невольно Громов сбавил ход, пригибаясь под низко опустившимися ветвями и обходя завалы валежника.

«И это они называют Европой! – подумал Константин раздражённо. – Деревня деревней!»

Издалека донёсся приглушённый расстоянием перекат взрыва: наверняка, упал один из «Яков». Тут же мысли Громова переключились на результаты воздушного боя.

«Какой же я идиот! – проклинал себя подполковник. – Это же надо – опять согласился на откровенную авантюру и ребят за собой потянул. Идея была глупее, чем с норвежскими транспортами, – сам это видел и понимал. Но почему-то пошёл. Не налетался ещё? Не навоевался? А ведь знаешь прекрасно, что за глупости всегда приходится платить – и не пошлой цветной бумагой, а жизнью. Только вот у тебя всегда интересно получается: в глупые авантюры лезешь ты, а с жизнью своей расплачиваются другие. И Женя Яровенко, и Беленков – забыл их уже? Теперь вот Лёха Стуколин. Как ты его отцу в глаза посмотришь? Что скажешь? Как оправдаешься? Ведь ясно же было, с самого начала было ясно: Маканин с Фокиным – подлецы и лгуны, каких ещё поискать. И всё же ты снова поверил этому выскочке… этому прощелыге поверил…»

На самом деле Громов отлично понимал, что дело не в «выскочке-прощелыге» Фокине и не в том, что когда-то давным-давно (аж целых два года назад!) трое пилотов из авиационной части 461-13"бис" согласились участвовать в операции «Испаньола», которая, скорее, напоминала грабёж среди бела дня,[34] а потом ещё и подрядились в Антарктиду топить американский авианосец – дело было в том, что шла война, а на войне, случается, убивают. И смерть не различает, кто командир, кто рядовой, кто за кого в ответе, и кто идёт в свой последний бой, а кто рассчитывает вернуться. Но, наверное, Константин Громов действительно был плохим командиром и офицером, потому что считал себя ответственным за ошибки, сделанные совершенно посторонними людьми. Рефлексия в острых ситуациях неуместна, но Громов не мог ничего с собой поделать. Наверное, поэтому он и пошёл в пилотажники, что с юности привык отвечать только за себя. Однако жизнь распорядилась иначе, и теперь уже нельзя сказать, лучше или хуже было бы и самому Громову, и его друзьям, сложись всё по-другому.

Константин провалился ногой в земляную нору и громко, от души, выматерился. Низко над кронами прошёл самолёт, и по знакомому вою двигателей Громов узнал «Як» Лукашевича. Алексей всё ещё держался в воздухе, и это было хорошо.

– Ничего, – пробормотал ободренный небесным явлением Громов. – Мы ещё повоюем.

Слегка прихрамывая, он продолжил свой бег между деревьями. Прошло ещё около двадцати минут, и лес наконец-то стал редеть, уступая место зарослям малины. Перезрелые крупные ягоды на ветвях источали восхитительный аромат, но сейчас было совсем не до них, и Громов прокладывал себе дорогу через малинник, словно бульдозер сквозь песчаный карьер. Потом малинник внезапно кончился, и Константин оказался на открытом пространстве – у самой кромке крестьянского поля, на котором произростала молодая капуста. И на этом поле происходило такое, чего не увидишь и в самом разнузданном американском «фильме катастроф» типа «Аэропорта» или «Воздушной тюрьмы».

Метрах в пятистах, в глубокой борозде, пропаханной собственным брюхом, с креном на правое обломанное при посадке крыло, лежала «Ганза». Входной люк её был открыт; аварийный трап надут и спущен. Под трапом лежал и слабо ворочался в грязи мужик в цивильном – наверное, телохранитель. Ещё дальше – там, где поле пересекала шоссейная дорога, – стоял хоть и тоже с креном, но зато на всех шасси, красавец «Игл»; за ним на стропах болтался тормозной парашют. Неведомый пилот американского истребителя вновь продемонстрировал своё мастерство, посадив эту непростую в управлении машину на неприспособленную для сего действа «полосу». Заметим, что вряд ли ему теперь удастся взлететь, но, наверное, это обстоятельство пилота нисколько не тревожило. Даже с расстояния в километр Громов разглядел, что фонарь кабины «Игла» открыт и внутри никого нет, – следовательно, пилот покинул истребитель, отправившись… Куда отправившись?

Ответ на этот вопрос был получен сразу же. Со стороны «Ганзы» послышались хлёсткие щелчки пистолетных выстрелов, а мужик в цивильном попытался встать, но снова упал у надувного трапа.

В тот же момент все звуки заглушил рёв мощных двигателей. Над полем промелькнула крылатая тень, и Громов увидел, как на вертикальную посадку заходит, развернув сопла, «Як-38» Алексея Лукашевича.

– Давай, Алёша! Давай! – крикнул Громов.

Медлить было нельзя, и, оскальзываясь на капустных кочешках, Константин побежал через поле к «Ганзе».

Когда он добрался до аварийного трапа, Лукашевич посадил штурмовик в сотне метров от самолёта Госсекретаря, остановил двигатели и откинул фонарь. Громов помахал ему рукой. Алексей ответил тем же, демонстрируя, что видит и сейчас присоединится. Тогда Константин вытащил из кобуры пистолет и шагнул к ворочающемуся на земле мужику. Был это высокий плечистый амбал с короткой стрижкой и в представительском костюме – типичный секьюрити. Однако сегодня от него и от его умений зависело очень мало – обе ноги у амбала были прострелены меткими выстрелами, и он истекал кровью.

– You to help?[35] – спросил Громов первое, что ему пришло на ум спросить.

– Go to hell![36] – отозвался телохранитель и закатил глаза.

– Кто это там? – вопросил голос сверху и вполне по-русски.

Громов поднял глаза, и рука его потянулась к пистолету. В проёме открытого люка стоял американский пилот в лётном костюме и в красном защитном шлеме.

– И не думай даже! – крикнул противник, заметив движение Константина.

Пуля ударила в землю в метре от Громова – говорящий по-русски американец демонстрировал, что не шутит.

Константин отступил, подняв пустые руки. А потом вдруг присел и отпрыгнул под прикрытие сломанного крыла. Тут же, впрочем, понял, что это не самое лучшее укрытие – глубоко засевший в чернозёме крыльевой топливный бак дал течь, и теперь земля вокруг пропитывалась авиационным керосином, который, как известно, горит от малейшей искры.

Американский пилот громко хохотнул.

– Ну вы вообще, ребята! – сказал он со смехом, потом голос вновь зазвенел угрозой. – Убирайтесь по добру – я же вижу, вы наши! Чего мне вас калечить?

– Где Госсекретарь США Мадлен Олбрайт? – спросил Громов.

– У меня, – отозвался фальшивый американец. – Только я вам её не отдам. Мне она самому нужна.

Громов оглянулся через плечо, чтобы посмотреть, где там Лукашевич. Алексей уже бежал к нему на помощь, и Константин взмахами показал ему, чтобы друг пригнулся и заходил с другой стороны. Кажется, Лукашевич понял.

– Что вы собираетесь с ней сделать? – продолжил переговоры Громов; при этом он вытащил ПМ и снял его с предохранителя.

– Задам несколько вопросов, а потом обменяю на что-нибудь полезное.

– С кем вы будете совершать обмен?

– Уж не с тобой. С кем-нибудь поофициальнее и без пистолета. С президентом этой долбанной Литвы, например.

«Ага, – сообразил Громов, – значит, мы в Литве. Вираж получился ещё тот…»

Тяжело дыша, к подполковнику подполз Лукашевич.

– Что там такое, Костя? – шёпотом спросил он.

– Наш американец взял в заложники Олбрайт, – тоже шёпотом отвечал Громов. – Только он никакой не американец – наш, русский.

– Ничего себе, – отозвался Лукашевич. – Но ведь Фокин нас о чём-то таком предупреждал?

– Одно дело предупреждать…

– Пополнение прибыло, значит? – вопросил радостно пилот «Игла». – Это тот орёл, который всё круги выписывал? Большой лётчик! Нет, правда, мужики, валите вы отсюда. Хватайте попутку и – к границе. Здесь скоро такая заваруха начнётся, что от вас перья полетят.

– Мы, может, и воспользуемся вашим любезным предложением, – сказал Громов. – Но сначала хотелось бы знать, кто всё это устроил, кто меня сбил и так далее.

– Любопытный, значит? – пилот «Игла» подумал, а потом заявил с непередаваемым апломбом: – Мы – национал-большевики. Это наша первая крупная акция. Мы берёмся за оружие, чтобы восстановить попранные права русских в Прибалтике! Довольны?

Громов с Лукашевичем озадаченно переглянулись. При чём здесь национал-большевики?

Вдруг в глазах Алексея зажглась искорка понимания.

– Постой-ка, Костя! Уж голос больно знаком. И интонации.

– Не улавливаю, – признался Громов.

– Это у тебя после катапультирования, – сказал Лукашевич, а потом привстал с корточек и громко воззвал в пространство: – Сергей! Золотарёв! Это ты?!

Наступило молчание. Потом пилот «Игла» спросил:

– А вы кто?

– Здесь Громов и Лукашевич.

– Вот блин! – донеслось с аварийного трапа. – Других пилотов, что ли, в России не осталось?..

– Welcome! – приглашающе сказал Золотарёв. – Залезайте сюда, друзья, я вам интересное покажу.

Хватаясь за мягкие поручни, Громов и Лукашевич с трудом взобрались по надувному трапу.

– Шлем сними, – посоветовал Громов, пролезая в отверстие люка – Тебя в нём не узнать. А если бы я тебя подстрелил?

– Ты? Меня? – Золотарёв искренне расхохотался. – Чего-чего, подполковник, а просто так подстрелить себя я не дам.

Тем не менее свой красный, с белыми крестами и звездами, шлем он снял и бросил на одно из пассажирских кресел.

– Господа! – с дурашливой торжественностью обратился он к друзьям-пилотам. – Имею честь представить вам Государственного секретаря США Мадлен Олбрайт. Или, если обойтись без ненужного политеса, перед вами – Мари Яна Олбрайт-Корбелова, доктор наук и американская миллионерша чешского происхождения.

В глубине салона действительно кто-то был. Лукашевич, озираясь с любопытством, пошёл между рядами кресел и остановился перед единственным пассажиром. Мадлен Олбрайт совсем не походила на тот образ «толстой отвратительной жабы», который создавали российские СМИ, всполошённые войной в Югославии. На ней был форменный комбинезон авиакомпании «Lufthansa», на лице – большие солнцезащитные очки, на голове – пилотка. Немецкая униформа определённо шла ей, делая фигуру подтянутой. Очки же скрывали часть морщин, и она уже не напоминала шестидесятитрёхлетнюю старуху, которой на самом деле являлась.

– Good morning![37] – сказал Лукашевич вежливо.

– Иди в зад! – отозвалась Олбрайт по-русски.

Алексей немало удивился, оглянулся на Золотарёва.

– А ты разве не знал? – с усмешкой спросил Сергей. – Мадам Олбрайт прекрасно знает и русский язык, и русскую культуру, и русскую историю.

Как бы там ни было, но Госсекретарша США не казалась ни напуганной, ни озадаченной. Если от чего и дрожали её тонкие губы, то от гнева, а не от страха – перед Лукашевичем был самый настоящий «американский ястреб»: суперволевой, беспощадный к себе и к окружающим (но прежде всего к себе), сумевший протолкаться на Олимпийскую вершину политической власти, а потому знающий себе цену. Перед Олбрайт русские лётчики были словно дети неразумные. И она, что самое противное, прекрасно это понимала. А потому удостоила подошедшего Лукашевича только ругательством.

– А где пилот «Ганзы»? – поинтересовался Громов.

– Сразу после моего внезапного появления, – ответил Золотарёв, – этот деятель забаррикадировался в кабине, а потом от ужаса принялся палить через дверь. Не герой, короче.

– Понятно, – сказал Громов; он взглянул на часы. – Вообще-то нам пора собираться, парни. Через полчаса, максимум – через час, здесь будет не протолкнуться от спецслужб. Кто-нибудь знает точно, где мы находимся?

– Республика Литва, – отрапортовал Золотарёв, принимая старшинство подполковника. – Мы находимся в двадцати километрах северо-западнее Каунаса.

– Никогда не был в Каунасе, – сказал Громов раздумчиво. – Однако крупных городов нам следует избегать. Кто-нибудь знает литовский?

– Ты хорошо знаешь английский, – сказал Лукашевич, – а этого, я думаю, для Литвы вполне достаточно.

– Недостаточно, – отозвался Громов. – Чтобы слиться с населением, нужно большее.

– А зачем нам сливаться с населением? – встрял Золотарёв. – Ты, подполковник, чего-то не туда гнёшь. У нас есть отличная козырная карта – зачем её отправлять в снос? К тому же, у меня имеется несколько вопросов к мадам, а с вашим появлением их добавилось.

– То есть ты предлагаешь обменять её? На что-нибудь «полезное»?

– Как обычно. На самолёт. На право полёта в любую страну по выбору заказчика. Можно ещё пару зелёных лимонов прибавить. Пусть нацики литовские раскошелятся.

Тут в разговор вступила Мадлен Олбрайт:

– Если вы отпускает меня тотчас же, – сказала она с акцентом, – я гарантировать вам безопасность и милосердие…

– Помолчите, миссис! – перебил её Золотарёв резко и снова повернулся к друзьям. – Вообще же, мужики, я имею в виду совсем другое. Мне очень не нравится, что нас столкнули лбами, как каких-то лохов. Очень хотелось бы знать, кто всё это задумал и в чём суть игры…

– Это мы можем обсудить позже, – сказал Громов. – Сейчас надо придумать, как выбраться из переделки.

– Согласен, – Золотарёв кивнул. – Какие будут предложения?

– У нас был только один реальный план отхода, – не стал скрывать Громов. – Уцелевшие после воздушного боя должны были пересечь границу над Чудским озером. Там нас ожидает истребитель Шестой армии. Что касается тех, кто будет вынужден катапультироваться, то предполагалось, что он сдастся властям, а потом его вытащат спецслужбы.

– Вот оно! – сказал Золотарёв. – «Вытащат спецслужбы». Боюсь, что не вытащат. Зачем им вас вытаскивать, если давно было решено, что наша мадам должна умереть?

– Ничего об этом не слышал. Наоборот, Фокин заверял, что наша задача защитить Мадлен Олбрайт.

– Фокин? При чём тут Фокин? Операцию планировал Зартайский.

Офицеры уставились друг на друга.

– Да-а-а, – протянул Громов. – Паны дерутся – у холопов чубы трясутся. Вынужден с тобой согласиться, Сергей. Тема требует разъяснений.

– Вы трое – идьёт, – заявила Мадлен Олбрайт из своего кресла. – Вы даже не подумать, а уже стрелять.

Золотарёв и бровью не повёл, а Громов выглянул в проём выходного люка.

– Кстати, о стрельбе, – сказал он. – Если нашему другу во фраке не оказать первую помощь, он и помереть может.

– Небось, не помрёт, – отозвался Сергей. – Сам виноват. Я ему как человеку сказал, чтобы он свою пушку выбросил и лёг на землю, а он, значит, ковбоя решил изображать. А со мной такие шутки не проходят.

– Давайте я его перевяжу, – предложил Лукашевич. – Здесь и аптечка есть.

Он уже вполне освоился в салоне. И к своему удивлению обнаружил, что Госсекретарь США путешествовала из Варшавы в Таллинн практически в гордом одиночестве (один телохранитель и один пилот – не в счёт). Видимо, миссия была настолько секретной, что госпожа Олбрайт не могла взять с собой весь штат персонала, обслуживающего высокопоставленных лиц. Как развивались бы события, столкнись бесстрашный Серёга Золотарёв с целой толпой секретарш, стюардесс и секьюрити, Лукашевич боялся даже представить.

– Давай, – согласился Громов, явно обеспокоенный судьбой несчастного американца с простреленными ногами.

Лукашевич подхватил сумку с красным крестом и полез по трапу вниз.

– Фигнёй занимаетесь, – не оценил Золотарёв жеста доброй воли, проявленной коллегами; он похлопал себя по карманам комбинезона и вытащил пачку «Мальборо», присел на кресло у люка, закурил. – А надо когти рвать. Рвать надо когти.

– Другого варианта не вижу, – согласился Громов. – Зартайский против Фокина – это для меня слишком. Я всегда считал, что они в одной команде, а теперь… – Константин махнул рукой. – Если нас водят за нос, обращаться к Фокину или к Зартайскому за помощью просто опасно.

– Тем более, что наш друг генерал-майор не отвечает на телефонные звонки.

– Ты ему звонил?

– А как же!

Золотарёв покопался в другом кармане и извлёк миниатюрный «мобильник» в защитном футляре. Открыл его и ткнул клавишу.

– Телефон вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети, – радостно сообщила «трубка».

– Видишь? – спросил Сергей. – И так целый день. Похоже, про меня забыли.

Он бросил «мобильник» на кресло, и это его спасло.

В ту же секунду мобильный телефонный аппарат фирмы «Siemens» взорвался, разметав по салону кусочки пластика. Один из таких кусочков впился Громову в скулу, и тот с проклятиями упал на пол, решив, что ранен.

Через минуту, чихая и кашляя от зловонного дыма, двое пилотов поднялись на ноги.

– Идьёт! – кричала со своего места Олбрайт. – Полный и совершенный идьёт!

В проём люка просунулся Лукашевич:

– Мужики, вы живы?

Слегка оглушённый взрывом Золотарёв очумело поглядел на него, потом спросил:

– А что это было?

В отличие от него Громов уже всё понял и даже нашёл объяснение:

– Пластид в трубке. Граммов пять. Кто-то хочет твоей смерти, Сергей. Генерал-майор Зартайский?

– Эта сука, блядь мне трубу собственноручно вручала, – признал Золотарёв; вид он имел слегка подкопчённый. – Для связи, типа! Значит, он моей смерти и хочет… Сколько сейчас времени?

Громов посмотрел на часы:

– Половина одиннадцатого.

– Ага, – Золотарёв наморщил лоб. – По плану я как раз должен был на посадку заходить. На авиабазе Балтийского флота. Вот блин горелый! От меня бы костей не собрали.

– Это тебя Бог бережёт, – очень серьёзно сказал Лукашевич.

– Доберусь до Зартайского – яйца уроду оторву и в задницу засуну! – страстно пообещал Золотарёв. – Но какова ско-отина!

– Посмотри лучше, что там у меня такое, – попросил Громов, он прикрыл ладонью скулу, а сквозь пальцы струилась кровь.

Золотарёв, всё ещё бледный после пережитого потрясения, подошёл к Константину, осмотрел рану и важно сообщил:

– Царапина. Заживёт.

– Идьёт! – продолжала ругаться Олбрайт. – Вы все – идьёт. Нас всех убивать из-за вас.

– Не злите меня, леди, – перебил её Золотарёв. – Вас пока убивать никто не собирается. Цените момент.

Лукашевич забрался наконец в салон и, с опаской обойдя дымящееся после взрыва кресло, подступил к Громову со своим медицинским пакетом:

– Сейчас обработаем ранку, наложим повязочку.

– Извини, не до этого! – отмахнулся подполковник, стряхивая с пальцев кровь. – Оставаться здесь больше нельзя. Ты прав, Сергей, нужно уходить. Иначе будет ещё какой-нибудь сюрприз, вроде твоего телефона.

– Олбрайт берём с собой? – деловито осведомился Лукашевич.

– Угу, – подтвердил Золотарёв. – Она – наш козырь.

Широко шагая, он подошёл к Госсекретарю США и приказал:

– Вставайте, мадам! Мы уходим.

– Вы уходить, куда хотеть, – отозвалась Олбрайт без малейших признаков страха на лице и в голосе. – Я оставляюсь здесь.

– Никто здесь не оставляется, – сообщил ей Золотарёв.

Вдруг в его руке появился огромный никелированный револьвер. Где он прятал это внушительное и в наших палестинах довольно экзотическое оружие, осталось загадкой. Однако пользоваться им Золотарёв, очевидно, умел, потому как взвёл курок и приставил револьвер ко лбу Олбрайт. Изменился ли при этом взгляд госпожи Госсекретаря США, из-за «зеркалок» солнцезащитных очков видно не было. Однако определённое смятение выдали складки, вдруг появившиеся в уголках её губ. По всей видимости, ещё никто в жизни Олбрайт не приставлял огнестрельное оружие к её лбу. Она оценила угрозу, но пока не сдалась.

– Вы даже не знать, куда ехать, – сообщила она офицерам. – Вы делаваете глупость.

– Не учите меня жить, – посоветовал ей Золотарёв проникновенно. – Я, может, и не самый меткий стрелок к западу от Миссисипи, но с такого расстояния не промахнусь. Вы учтите, мадам, мне вас убить приказали, а не беседовать.

В молчании оттикало полминуты. Громов уж было забеспокоился, что Мадлен Олбрайт упрётся и выкинет фортель, а тогда не миновать беды. Как поведёт себя друг Сергей, подполковник предсказать не мог. Но этих тридцати секунд госпоже Олбрайт вполне хватило, чтобы взвесить все за и против, и придти к выводу, что не стоит обострять и без того чрезвычайную ситуацию.

– Уберите, – потребовала она, поднимая пухлую руку с одним единственным перстнем на среднем пальце и отводя дуло револьвера в сторону. – Я пошли куда вы.

– О’кей, – сказал Золотарёв. – И извольте слушаться. Иначе я выполню приказ и отправлю вас к отцам-основателям Америки. Надеюсь, вы к ним не торопитесь?

Госпожа Олбрайт действительно поднялась из кресла и прошествовала мимо Громова к трапу. Через минуту она и трое пилотов стояли на земле, рядом с перевязанным телохранителем.

– Теперь куда? – спросил Лукашевич, и тут у него под курткой запиликал сотовый телефон.

Все вздрогнули: слишком свежа была память о недавнем взрыве, от которого Золотарёв вполне мог лишиться головы. Алексей со странной смесью изумления и недовольства на лице расстегнул куртку и вытащил «мобильник». Нажал кнопку, послушал. Лицо его просветлело.

– Это Лёшка! – почти крикнул Лукашевич. – Стуколин. Жив чертяка! Спрашивает, где мы и куда ему ехать. Говорит, что обзавёлся натуральным «рено» и готов доставить нас хоть до самого Питера!..