Не-Русь

Глава 346

Всё-таки утро началось с плахи. Ну, никак у нас без этого нельзя! Вывели со связанными руками, поставили на колени, палач в красном капюшоне вокруг похаживает, секирой точеной помахивает — зайчиков пускает. Князья на возвышении сидят. Корзны свои парадные одели. Священники в золочённых рясах — ладаном пованивают. Один, вонючий, блескучий такой, возглашает:

— Пришло время покаяться! Отроче! Исповедуйся! И всемилостивый господь наш простит тебе все прегрешения!

Не, ребята, я не понял! Если Божий Суд меня простит, то нафига все ваши тут… «приседанцы и нагибанцы»? Или вам «Высший Суд» — не указ?

Послал чудака вежливо. И негромко: вокруг всё войско собралось, даже и местных мусульман толпа видна. Мои нервничают, но Сухан… я ему просто шёпотом прямо с плахи объяснил, чтобы сказал, чтобы не дёргались.

Вижу, Чарджи аж на месте подпрыгивает. А Ивашка его успокаивает. Как-то… так утешает, что ханыч ещё выше подпрыгивать начинает.

Факеншит! Ребята ж не в курсе! Что мы с Андреем… типа: договорились. Кажется. Потому что Боголюбский… Не скажу: «семь пятниц на неделе», но перерешить может запросто.

Парни на казнь мою пришли посмотреть. Нехорошо пришли: наших гражданских и раненых — в толпе нет. Любима со стрелками… тоже нет.

А, вон они где. На склон горы залезли. Недалеко и высоко.

И у всех — луки. Идеальная позиция.

Для расстрельной команды.

Ой… Ё…

Они что — сдурели?! Они сверху с одного раза положат всю эту обкорзнённую шоблу! А потом в три «прихлопа» пришибут всех обшапкнутых… Елтырдыр шитофакнутый! У них же колчаны на тридцать стрел! Всю войсковую верхушку истыкают! А здесь — Чарджи броском…

Стоять!! Сухан!!! Повтори придуркам… Э… Нет! Моим миленьким, хорошеньким, храбреньким, сумасшедшеньким… Мать…! Не стрелять!! Бою — нет!! Миру — да!! Выживу — сам зарежу!!!

Вроде — дошло. Но если у кого-то нервы… Гос-споди! Что ж я вырастил-то?! Храбрецов вырастил! Отморозков-козлобоев! Выбьют козлов не глядя на роги! Им на всё плевать! Они против всего войска, против всех русских ратей готовы… Ваньку-лысого казнят! Нашему бояричу бо-бо делать собираются! Бей!

Вовсе сдурели… Ни ума, ни страха — одна честь в понятиях. Но — приятно… Они ж поди, и план какой-нибудь… типа освобождения и быстрого уё… уплывания, придумали. Надо будет поинтересоваться. Проработать детали и взять на вооружение. Вдруг пригодится.

Басконя лыбится во весь рот, тычет вверх мешок с чем-то… А, дошло: он пари выиграл. Тут же много народу спорило: убью я Володшу или нет. Утешитель пришёл. Типа: не грусти, не печалуйся — мы и на твоей отрубленной головушке нехилую денюжку посрубаем. А так-то моих тверских не видать: пути отхода прикрывают?

Тут вылез бирюч и стал орать по бумажке. Виноват: по бересте. Видать, запомнить такой текст — не смог:

— Я, князь Андрей, Юрьев сын, Владимиров внук, рассмотрел дело о смерти князя Володши Васильковича…

О! Не «об убийстве», а «о смерти». Уже хорошее начало.

И далее, как мы с Андреем разговаривали, но более торжественно, высокопарно, от слова «впаривать», вспоминая «отцов-прадедов», «Закон Русский», волю божью и милость Царицы Небесной…

— А ныне — путы с него снять, на прежнее место поставить и никаких обид и ущербов не чинить. Окромя казней на него наложенных. А казни такие: высылка и ссылка. А не бывать впредь Ивану, Акимову сыну на Святой Руси, а сидеть ему на Дятловых горах…

И — пошёл «Указ об основании…».

— А величаться оному Ивану впредь — воеводой Всеволжским….

Бздынь эз из. Народ — в отпаде, князья — в шоке. Толпа — мычит, рычит, ревёт и стонет. «Як Днипр широкий». Я — вымученно улыбаюсь и охаю. Потому что после «божьего поля» — в свой «бронированный кафтан» быстренько успел. А здесь… и ведь каждый норовит выразить свои чувства силой удара! Плечи — сплошь синие будут! Спасибо тебе, народ русский! Что шею не сломал да голову не оторвал… на радостя́х.

— Басконя! Ты куда?!

— Э… Так ещё ж «ту-лизатор» сговаривали! На «отрубят голову». Эх, жаль, мало поставил. Там 1 к 12 было!

— Ребята! Как я рад всех вас… Ивашко! Ты чего такой бледный стал? Всё уже! Живой я!

— Ну нахрена?! Нахрена было это всё… самому?! Сказал бы — я б эту гниду сам, своими руками…

— Так тебе голову и отрубили бы.

— Да и хрен с ней! А так всю-то ночку… поджидать-думать… Чего-то нехорошо мне… чего-то сердце…

— Ребята! Быстро носилки! Господина сотника аккуратненько… Всё, Ивашко, объявляю тебя сотником. Поздравляю. Сейчас погоны какие-нибудь… Тебе сколько звёздочек хочется? Ну-ну-ну… Ты чего ты так взволновался? Ты ж в меня всегда верил.

— Так-то оно так. Да ведь прежде — ты князей на пиру не резал. О-ох… прилягу я…

Сильная радость может убить человека. Не дай бог.

Среди последующей суетни — войско садится в осаду, убирают лодки, пересчитывают припасы, подправляют укрепления… подходит Сигурд. С парой своих. Жуёт губы, меряет меня взглядом. Руки — не подаёт, ближе маха полуторником — не подходит:

— Говорят, князь Андрей тебе Бряхимов отдал. Во владение. Правда ли?

— Неправда. Князь Андрей выслал меня с Руси. И указал место ссылки — Окская Стрелка.

— Ага. Мда. Интерессант (Интересно). И велел набирать людей вольно?

— Да. Ты к чему это?

Сигурд морщится, косится, вздыхает…

— Князь Володша, с которым у нас уговор был… как это по-русски? Кончился? Уговор… э-э-э… тоже. Скончался? Кому служить? Где корм людям взять?

— Погоди. В Твери — княгиня осталась. Там, вроде бы, у неё сын растёт.

— И что? Земель — нет. Кормиться не с чего. Боголюбский… или наместника поставит, или другого князя-изгоя призовёт. Мда… Тебе… э-э… воевода Всеволжский… мечи добрые — нужны?

Оп-па! Неожиданно. Смело. Умно. Естественно — дураки такие команды не водят. Но — рано. Я же понимаю, что вся шишня разбойная со всей Волги — ко мне побежит. Про проблемы зимовки «краеведов» я уже рассказывал.

Верные мечи мне край нужны. Особенно — такие. Вне зависимости от ориентации и «драконутости». Могучие да умелые. Любым волжским-окским шишам — чуждые. Но… вот сейчас я ничего не могу им обещать. Поэтому обещать придётся очень много. Выполнить обещанное потом… будет тяжко. И я сразу попадаю к ним в зависимость.

Как всегда: «да» — плохо, «нет» — плохо. Остаётся только «пройти по лезвию».

— Я рад, Сигурд, что между нами нет вражды. Надеюсь — и впредь не будет. Я буду рад видеть тебя… и твоих людей в… во Всеволжске. Но нынче ничего не могу обещать. Мне не на что нанять твои мечи. Поэтому… Тебе надо, наверное, поговорить с князьями, закончить поход, отвезти тело Володши его вдове. Потом, если не найдёшь ничего лучше — приходи.

Если ничего не найдёшь да ко мне придёшь — разговор у нас будет куда как… «дешевле».

Есть понятие старшинства, «первородства». Здесь это очень чётко понимают. «И станут последние первыми» — дела божественные, по жизни — иначе происходит.

«Первыми» во Всеволжске будут мои. Смоленские, рябиновские. Потом — опять мои, тверские, войсковые. А уж потом… Мои «старожилы» будут указывать «новосёлам» — «как здесь ходят, как сдают». А «новосёлы» будут не тянуть горлом из меня «кусок пожирнее», а доказывать свою полезность трудом. Пытаться «догнать и перегнать», а не «законы свои устанавливать». «Старожилы» станут костяком. На который будет нарастать «мясо» «новосёлов». Формируя правильное… «боди». Я надеюсь.

Меня постоянно дёргали, поздравляли. Марана выразилась витиевато матерно и заставила поцеловать в щёчку. Пахнет от неё — приятно… Если глаза не открывать и рук не распускать — вообще…

Лазарь кинулся на костылях ко мне на шею — еле поймал. Вычухивается парень. В Тверь придёт — уже скакать будет. Его тоже во Всеволжск сманивать? А семейство его? А вотчина?

Николашка ходил петухом и гнобил своих… контрагентов:

— Ты кому это барахло тычешь?! Ты перед кем стоишь?! Да ты хоть знаешь — кому я служу?! Я вон, с Княжьей Смертью за одним столом сиживаю! Или ты об двух головах?! Дрянь овчина твоя! Дрянь! Только выбросить! В треть цены возьму.

Откуда-то из сарая донёсся шип Резана:

— Ты… ля… почему оковки на щите не выправил?! Я те… Увидит Зверь Лютый… тебе-то ничто — только руки-ноги по-выдирает. А меня-то… вовсе выпотрошит. Ему ж вообще ничего! Ему ж закон-обычай… Ежели князя — как барана перед честным народом… Живьём зажарит. И… и съест.

Вдоль забора стоял рядок из четверых новых волонтёров. Наглядное проявление роста моего авторитета в войске. Мимо новиков мрачно ходил Афоня. Поглядывал, хмыкал. Потом сильно ткнул одного пальцем в живот.

— Брюхо подбери.

— У-уй! Ты б… эта… сказал бы сперва.

— Сам должóн соображать. Или ты думаешь, что Немой Убивец будет тебе сперва Псалтырь читать? Убьет нахрен. Молчки. И суп сварит. Вот. Так и стой.

Пугать вышестоящим начальством — широко распространённый педагогический приём. Но в варианте каннибализма… А, ладно. Может, поможет парню в живых остаться. Потому что война продолжается.

В середине утра общая суета вдруг резко усилилась. Народ забегал живее, крики стали громче, полонян, которые как-то рассосались по городу, стали собирать и загонять по крепким амбарам. Лодки разгрузили вплоть до вёсел, с берега втянули в овраги под стены.

Жалко лодеек, пожгут-поломают. Я ж прогрессор или где?! Соорудили раму подъёмника, вытянули две свои лодейки на стену, потом спустили внутрь городка.

Как меня потом мужики в войске материли…! Вятшие углядели, лодейки-то боярские, боярам-то жалко! Велели воям свои подъёмники мастырить. А не учли, что у меня ворот — от «мостика самобеглого», всё смазано. Ещё и противовесы поставлены — «рязаночки» сами на стену влетели!

Мостик — разобрали. Саму «монстр-телегу» пришлось разломать — не лезет никуда.

Среди всей этой суеты углядели: через реку, от Камских плавней во весь дух выгребают лодочки. Тут от нашего берега им навстречу вылетает такая… восьмёрка распашная. С рулевым. И — с носовым. Резвенько так гонит через Волгу. Лица назад, ко мне обращены. Вижу — половцы. Вот они пол-реки проскочили, первую лодочку пропустили — наши дозорные угрёбывают. Развернулись бортом к преследователям и встали. Вёсла — на борт, тулы с луками — из-под ног. Не вставая в рост — привычны сидя, с седла стрелы метать. И — разом.

Специально для знатоков: здесь нет кучи команд, просто слов, которые пришли в язык после появления пороха. Команду «пли!» — здесь никто не поймёт. «Огонь», «залпом»… — Чего-чего?! Кричат: «пускай!», «бей!», «разом!». Здесь что-нибудь может «разорваться», «оборваться», но не «взорваться». «Взрыв», не существительное, а причастие(?). Типа: «взрыв копытами землю…». Можно сказать: «снаряд разорвался». Артиллерийских снарядов здесь нет, но бывает корабельный, например. А вот «снаряд взорвался» — сказать невозможно. «Разрыв» — это не процесс типа «бум», а место, где вещь перестала быть целой. Соответственно, это слово никогда не кричат. «Поливать огонь» — можно. «Поливать огнём» — безграмотность.

Вот кипчаки из десяти луков разом… Шагов с полста. Булгаре как раз в лодках свои луки потянули. Только лесные луки на такой дистанции работают навесом. А степняки — настильно, в упор. У булгар две лодки сразу… оверкиль. Две других разворачивать начали. Их кипчаки в спину… Выловили там кого-то из реки… кого-то в воде саблями потыкали, кого-то дострелили. И потихоньку назад.

Рядом со мной на стене Любим стоит. Глаза… аж огнём горят.

— Нравится?

— А? Ага. Очень. Иван Акимыч, научи! Я тоже так хочу!

— Будешь, Любим, будешь. Научишься.

Охо-хо-хо… И меня научишь. Потому что лодейный бой… я не знаю. Факеншит! И это дело делать, в этом мире крайне надобное — тоже не умею. А на Стрелке сидючи, без этого — никак.

Наши соглядатые и захваченные языки подтвердили: армия эмира пришла к устью Камы.

Слухи ходили один другого страшнее. По теории — эмират может выставить до ста тысяч ополченцев. Но это — тотальная мобилизация. Делать это во время посевной… да и не пойдут они. Эмир может собрать десятки тысяч бойцов из вассальных, союзных, дружественных лесных и степных племён. Но не после Бряхимовского разгрома. Даже ближайшие подданные — суваши — не торопятся. И, безусловно, не торопятся подставлять головы — свои. Русское войско — маленькое, внутрь страны — не полезет. Что за Биляром, что под Суваром слова — «рать гяуров», только чтобы поговорить. А налоги с Ага-Базара… местным владетелям неинтересны.

Эмир собрал к устью Камы армию тысяч в пять-шесть. Побольше нашей, но не намного. Вот если бы сюда подошла их конница с юга, да подвалили пешие суваши с запада… А сейчас… Высаживаться на наш берег — верный разгром. Можно, конечно, сдуру и «аллах акбар» покричать. Но…

Со стены цитадели хорошо видно, как из камышей за Волгой выгребла здоровенная, богато украшенная барка. Пошла неторопливо, подталкиваемая длинными тонкими вёслами, в нашу сторону.

— Посла везут. Балду болтать, нас смотреть.

Я оглянулся на мрачного боярина из муромских, стоявшего рядом со мной на стене.

— А может… стрелами его? Ну… чтобы балдой не болтал?

— Разок из-под топора выскочил, думаешь — теперь тебе всё можно? Китай за самовольство так взыщет… Хотя, тебе может… Пойду-ка я. От греха подальше.

Мне тоже пришлось быстро убраться со стены. В городке шла уборка, особенно — в цитадели. Боголюбский решил принять посла эмира прямо «в логове поверженного врага».

С точки зрения секретности… в её примитивном понимании… Андрей отлично разделяет — что секретить, а чем давить. Давить на психику.

Городок переполнен людьми. Вместо обычных полутора тысяч жителей — четыре тысячи только нашего войска, тысячи три — полона, городских да посадских. Туда-сюда носятся полоняне с лопатами, мост уже восстановлен, перед рвом строят тот самый «фоссербей», аккуратно ломают посад — явно разбирая на что-то полезное. На выпасе гоняют, «съезживают» захваченных лошадей. Небольшой конный отряд гонит отару овец — в соседнем селении отбили, запасы делают.

Не разгул, не бардак, не пьяное безобразие, а интенсивная подготовка по боевому плану. Крепость — цела. Только крышу на стене, да башни, да ворота малость попортили. Нынче — там топоры стучат весело, исправляют.

— А… А как же так? Измена была?

— Нет. Богородица помогла.

Так посол и доложит. А дальше пусть эмир голову сломает: врут гяуры, конечно. Но какая-то чертовщина, вроде, была…

Войско пребывает в состоянии самого Боголюбского — готовится к новым битвам. К активной обороне. А вот насколько она будет активная? Конницу, если подойдёт, встретят своей. Куда меньше числом, но весьма качественной бойцами — гридни княжеские, кыпчаки Боголюбского, кое-кто из бояр — в сёдла сели. И это, преимущественно — тяжёлая, бронная конница. На которую с обычными пиками-тыкалками… не враз.

А ещё — канавы копают.

Магомету, чтобы побить арабскую конницу под Мединой, оказалось достаточно выкопать канаву. Просто до этого никто из арабов не умел этого делать.

Русские — умеют, пленные — копают. А лодочки где? А вон на стенах лежат. Загонят русских в крепость, полезут правоверные на штурм, тут гяуры лодочки и запалят. И скинут. Прямо на головы воинов благословенного эмира. А то наоборот: как затащили, так и вытащат. И налегке — только воины и вёсла — ударят через Волгу. А ещё подсматриватели говорили, что русские взяли крепость с помощью какой-то огромной, страшно оравшей… штуки. Но её нигде не видать. А видать… торчат над крепостной стеной какие-то брёвна. Вроде — подъёмники. У них же ворота открытые! Зачем им хоть что поднимать?! Проще же затащить. Или это уже к бою подготовка? Для какой-то задумки военной?

Посол эмира не сильно крутил головой, проезжая с тремя спутниками верхом по городу. Важно слез с коня, поддерживаемый спрыгнувшими ранее слугами, огладив бороду и отряхнув рукава богатого халата, двинулся к крыльцу нашего полуторо-этажного особняка… Вдруг, сквозь редкую цепочку владимирских гридней, обозначавших проход, метнулась женская фигура. Обхватила ноги посла, так что тому пришлось нелепо взмахнуть руками, удерживая равновесие, заверещала по-ихнему.

Я, с компанией ребят, сидел на крыше какого-то… Чуть было не сказал — свинарника. Но свиней в мусульманской стране…

Очередной пример религиозности. Среднее Поволжье — зона идеального свиноводства. По своим климатическим и агротехническим свойствам. Но Аламуш, следуя своим сиюминутным политическим интересам, навязал народу магометанство. И понеслось… Те запреты, которые, возможно, полезны для выживания племён в условиях Аравийской или Синайской пустынь, были, без критического осмысления, перенесены в другую климатическую зону. Ведь понятно же, что выращивать мясо на верблюжьей колючке с песчаного бархана или на разнотравье приволжских заливных лугов… Ну не растут в Большом Неруде дубовые жёлуди! А тут… от Волги до Оки сплошной дубовый лес.

А разница? Между колючкой и дубом? — А в миллионах. Миллионах смертей. Миллионах людей, которые умрут в этих местах от голода. От ислама. Просто потому, что «аллах акбар». В миллионах детей, которые вырастут дебилами. Потому что — «иншалла». Из-за которой ребёнку нет кусочка мяса.

Энгельгард правильно писал:

Здесь от части этого «всегда» — отказались. Вместе с частью своих детей. И этот маразм — столетиями! А трёхсуточная полная голодовка оставляет в психике необратимые изменения. Сколько больных, поглупевших, свихнувшихся, просто — ослабевших на всю жизнь, родилось, ущербно прожило и до срока умерло в этих местах? Просто потому, что «нет бога кроме Аллаха и Магомет — пророк его».

Нет, ребята, так жить нельзя. И вы так жить не будете.

Ванька! Осади! Идиотизм религии и маразм волжских булгар — не твоя печаль! Тебе собственных — даже не национальных, а чисто личных — маразмов с идиотизмами — выше крыши!

Сидеть! Стоять! Молчать! Не думать!

Да сижу я, сижу… На крыше… как же его? Овчарни?

Внизу верещала девица в обнимку с сапогами эмирского посла. Вокруг них в тревоге стояли княжеские гридни с обнажёнными мечами. Воины тяжело соображали: так рубить уже эту дуру? Или — погодить? Судя по скорости шевеления их мозгов — не только нам с Андреем тяжело прошлую ночь вспоминать.

Наконец девку оторвали от посла, тот, разок оглянулся и пошёл вперёд — на крыльцо, переговоры переговаривать. Едва он и его прислужники скрылись, как державший девку дружинник — врубил девке кулаком. Хотел по загривку, но неудобно — по плечу попал. Девка снова завизжала, рванулась, её схватили… Тут, под уже вздымающимся бронированным кулаком, я разглядел её лицо.

Оп-па! Так это та служаночка, с которой я давеча… Очень миленькая. По моим вкусам рубежа тысячелетий найти что-то приличное в 12 веке… А сейчас её боевой рукавицей по лицу… сделают совсем не миленькой.

— Стоять! Не трогать!

И я спрыгнул со свинарника. Виноват: с овчарни.

Так бы меня и послушали! Но в толпе выделялся ростом — Афоня, слогом — Резан, и шустростью — Басконя. Один — шагнул. Грудью. Другой сказал. Матом. А третий — спёр. Девку. Тут и я присоединился.

Поток слов. Выражающих исключительно эмоции. И междометий. С теми же значениями. Со всех направлений. Очень… малоинформативно. Но девку мне отдали.

Честно говоря: инцидент вообще не существенный. Ну об чём тут с гриднями разговаривать? Пожелали друг другу сорок тысяч чертей в печёнки, три варианта желудочной инфекции да ураганно прогрессирующей деменции и разошлись. Какая-то новая роба, которая не то, что вежества — русского языка не разумеет… хочешь — запори, хочешь — заруби… Вот если ещё раз… или уже поживши под хозяином… тогда — упущение. А пока… твоё? — Разбирайся.

На разборку прибежал Николай. Николашка вытирал девке слёзы и сопли, поглаживал её по ушибленному плечику и по пока ещё не пострадавшему задику, и довольно связно толмачил её всхлипывающий бред.

Суть такова.

Нынешний булгарский посол — большой начальник во дворце эмира. Должность — «Мойдодыр». Не шучу. Начальник над ванными и туалетными принадлежностями. Ташдар — называется.

Булгары многое, включая веру, заимствуют из Средней Азии. Сейчас там государство Хорезмшахов. Эмират старается подражать «старшему брату», и структура управления — схожие.

Основатель династии хорезмшахов Ануш-Тегин был в юности куплен сельджукским эмиром — исфахсаларом Изз ад-Дином Онаром Билге-Тегином и дослужился до хранителя султанских умывальных и банных принадлежностей (таштдар) при султане Мелик-шахе Первом.

Должность ташдара — из самых важных. Султанская помойка — весьма затратное занятие. Расходы оплачивались из налогов с области Хорезм. Поэтому Ануш-Тегин получил титул шихны и должность мутассарифа Хорезма. В 1097 бывший раб, шихна и мойдодыр — умер, и на место вали Хорезма назначили его сына — Кутб ад-Дина Мухаммада. Одновременно он стал мукта Хорезма и получил лакаб хорезмшаха.

Что тут непонятно?! Банное дело… оно такое: без лакаба — ничего не мылится.

Получил, между прочим, из рук великого Санджара.

О Кутбе сказано:

Санджар высоки ценил своего хорезмшаха и за военные удачи, и за успехи в миротворческих миссиях. Что и выражено в титуле Кутба:

Когда же жизненный путь мудрого Кутба пресёкся, то Санджар, не колеблясь, утвердил на престоле Хорезмшахов его сына ал-Малика Абу Музаффара Ала ад-Дина Джалал ад-Дина Атсыза.

Атсызу было 29. Воспитывался и получил образование в столице Санджара Мерве. Ценитель искусств и наук, писал касиды и рубай на фарси, знал много стихов наизусть. Его любили подданные, «которые в его правление были в полной безопасности и жили в царстве всеобщей справедливости».

Доверие и привязанность Великого султана к своему верному вассалу еще больше возросли после того, как Атсыз спас Санджару жизнь.

В 1130 г. Санджар отправился с войском в Мавераннахр. Когда Санджар достиг Бухары, во время охоты его гулямы и слуги устроили заговор и хотели его убить. Атсыз на охоту не поехал, но, проснувшись ночью, вскочил на коня и поспешил на выручку Санджару, который был окружен заговорщиками и оказался в отчаянном положении.

Атсыз набросился на заговорщиков и спас Санджара. Когда Великий султан спросил у Атсыза, каким образом он узнал о заговоре, Атсыз ответил: «Я увидел во сне, что с султаном случилось несчастье на охоте, и я тут же поспешил сюда!».

В правление халифа ал-Мустаршида (1118 — 1135), связи между Халифом и хорезмшахом стали более тесными. Халиф разглядел возможного союзника и отправил в 1133 г. хорезмшаху почетные одежды.

Престиж Атсыза при дворе Великого султана стал настолько велик, что малики и эмиры начали плести интриги и замыслили покончить с ним. Да и сам Атсыз почувствовал, что отношение Санджара к нему изменилось. Это стало заметно во время похода Санджара против восставшего Бахрам-шаха [зу-л-ка'да 529 г.х. (июль — август 1135 г.) — 530 г.х. (июль 1136 г.)].

Когда двор Санджара прибыл в Балх, Атсыз, который по поручению султана был кутвалом (комендантом) города и снабжал армию продовольствием и фуражом, попросил Санджара отпустить его домой, в Хорезм. Санджар разрешил ему уехать, а когда Атсыз покинул Балх, Санджар сказал своим приближенным, что больше никогда не увидит его.

Тогда приближенные спросили: «Если Его Величество так уверен в этом, почему содействовал его возвращению в Хорезм?». И Санджар ответил:

Десять лет Атсыз верой и правдой служил Санджару. Наконец он счел свои силы достаточными, чтобы отстаивать независимость от султана. Когда он известил своих придворных и эмиров о том, что «отказывается служить Санджару (имтана'а алайхи)», его люди согласились с его намерением, и хорезмшах стал действовать.

«Действие», в понятиях средневекового владетеля, означает «грабёж соседей».

Атсыз, будучи владыкой земель, пограничных с «неверными» кочевыми тюрками, обязан постоянно совершать набеги на них и подчинять их. Но только с согласия или по приказу сюзерена. Самостоятельные шаги — не допускаются. Хорезмшах нарушил приказ и захватил земли подвластных Сельджукидам тюрок по нижнему течению Сырдарьи, включая город Дженд, и продвинулся на север, присоединив к своим владениям Мангышлак.

Когда Санджар узнал о своеволии Атсыза, он решил проучить непослушного владыку и в мухарраме 533 г. х. (октябрь 1138 г.) двинул свои войска на Хорезм. Оставить без внимания действия Атсыза значило бы выказать слабость и дать повод другим вассалам — соседним с Хорезмом Караханидам и Газневидам — для независимых действий.

В сражении у стен крепости Хазарасп Атсыз был разбит, ибо «у него не было сил, чтобы одолеть султана, и он не выдержал и бежал». Было перебито множество его воинов (10 тыс.), и среди убитых — сын хорезмшаха Атлык. Отец глубоко скорбел о его смерти и очень страдал.

Тут пришли кара-китаи и побили больно Санджара — тот сумел сбежать с поля битвы только с шестью всадниками. Ни одна армия мира — мусульманская или христианская — не наносила сельджукам столь тяжкого поражения.

Оставшееся бесхозное имущество… Атсыз сходу прибрал к рукам Самарканд, Бухару, Нишапур…

Эпизоды отношений двух владык стали сюжетами для многих историй и стихов. Не только воины, но и поэты участвовали в их противостоянии.

Хорезмшах укрылся в крепости Хазарасп. Султанские войска осадили крепость и начали ее обстрел из катапульт. Осада Хазараспа продолжалась два месяца, и только после этого Санджару удалось ее взять. Придворный поэт Санджара Аухад ад-Дин Мухаммад ибн Али Анвари (ум. в 1168 г.), написал в это время:

Привязав стихи к стреле, он пустил ее к осажденным. Тогда Рашид ад-Дин Ватват, находившийся в осажденном Хазараспе, написал такой ответ:

и отправил стихи со стрелой в лагерь Санджара.

И это — правда! Ибо где взять осла среди тысяч коней?

Увы… Время уходит и люди стареют. Силы оставляют их, и в опустевшие округа душ приходят глупость и слабость.

«Когда увеличился срок и продлилась субстанция его жизни, эмиры взяли власть над султаном и стали посягать на его могущество. Малый стал презирать права великого, а великий из-за продвижения малого отодвинулся назад. К почитаемым стали относиться пренебрежительно, а к легкомысленным — почтительно, сильных стали устранять, ставя на их место слабых. Между эмирами усилилась зависть и появилась ненависть, исчезли помощь друг другу и взаимное доверие. Каждый из вельмож оседлал свои собственные помыслы и вцепился зубами в [то, что причиняло] ему вред».

Сельджукская империя, созданная Санджаром, слабела, наследника у Великого султана не было, халиф был личным врагом.

Последний удар империи Санджара нанесла знаменитая «огузская смута», начавшаяся в 1153 г.

Поселившиеся в округе Балха огузы (туркмены) вели полукочевой образ жизни, поставляя ежегодно на султанскую кухню 24 тыс. голов овец за право пользоваться пастбищами округа. Причиной недовольства огузских эмиров стали оскорбления, нанесенные сборщиком податей (мухассил), за что он и был убит.

Предложения огузов о выплате «цены крови» отвергались, Санджара уговорили выступить против огузов. В сражении, происшедшем в мухарраме 548 г. х. (апрель 1153 г.), войска Санджара были разгромлены. Захватив Санджара в плен, огузы продолжали относиться к нему как к султану, но государство Санджара перестало существовать.

Хорезмшах, не самый сильный, но самый активный из вассалов Великого султана, развил бурную деятельность по подбиранию остатков империи.

Тут Санджар сбежал из плена. И всем вассалам стало страшно. Атсыза разбил паралич.

Увы, вскоре оба великих правителя покинули наш бренный мир с разницей в 8 месяцев. Они оставили своим преемникам не только прекрасные стихи и истории о геройстве и благородстве, но и разрушающуюся империю.

Это случилось лет шесть назад. Их слова и дела на слуху у всего Востока. Знаменитый гордый ответ Атсыза Санджару:

висит на языке у каждого честолюбивого мальчишки из числа ханычей или эмирят. И, конечно, все помнят, что дедом великого Х-шаха был бывший раб, ставший «мойдодыром».

«Умывальников начальник и мочалок командир» в эмирате — ну очень уважаемый человек!

Глава 347

Имя у нашего «мойдодыра» — простецкое. Абдулла. Так дедушку Аламуша звали. Так звали покойного владетеля Янина. Абдулла, зять Абдуллы. Вот тот больно трахнутый мальчишка, который где-то на поварне в пристройке валяется — внук нашего посла и эмиратского «мойдодыра». Единственный и сильно любимый.

Дочь Абдуллы, которая была женой Абдуллы… что-то я запутался в абдуллах… короче — померла. У внучка — один дедушка, у дедушки — единственный внучок. Который есть последний побег от славного семени, осиянного знаменем и напоенного светом… и дыр с пыром. Но чалма у дедушки — зелёная. Типа — хадж был.

Ну и ладно. Мне-то что с того? А то, что девка-полонянка, зная о великой взаимной привязанности деда и внука, и страдая от вида уныний и мучений невинного, но весьма благородного дитяти, кинулась к его дедушке, дабы просить… чтобы он попросил… чтобы, если на то будет милость русского господина…

Тут Николай останавливает перевод, возводит очи горе, шевелит губами, будто что-то считает, и, несколько удивлённо выдаёт:

— Как бы не тысячу. Гривен. Сразу. А вторую — потом. Или — две сразу? И ещё две… потом?!

Переводит на меня глаза и, не теряя выражения крайнего изумления, вопрошает:

— Охренеть, офигеть и уе… уелбантуриться! Как ты это делаешь?! Шитый фак!

— Не путай порядок: правильно — факеншит. Что я делаю «это»?

— Абдулла, который «мойдодыр», отдаст за своего любимого единственного внука всё, что у него есть! Ну, в разумных пределах. Ты поймал одного из самых богатых людей эмирата на единственный крючок, с которого он не сможет сорваться! Дороже для Абдуллы только Аллах, эмир и он сам. Ваня! Иван Акимыч! Господин! Владетель! Научи! Я тоже так хочу!

Во блин! А я знаю «как»? Я просто иду, смотрю, думаю. Я ж тогда вообще… Иду — руки за спину, променад на плезире. Смотрю — кошма сбилась. Думаю — «это ж-ж» — неспроста. А остальное они всё сами сделали! Они ж туда сами залезли!

Вот не надо на меня такими… верующими глазами смотреть! Я — не чудотворец! Николашка, отвернись! Вот… а то — мне стыдно. Будто обманываю кого…

Сходил, глянул на этого малька — Джафара. Лоб горячий, но уже не такой заё… заболевший. Велел помыть, чуток приодеть. А то у него до сих пор на щиколотках — обрывки шаровар болтаются.

Вышел во двор, тут с крыльца вываливается посол. В злобе и со свитой. Коней им — прямо к крыльцу. Вскакивают в сёдла и чуть не с места в галоп. И — по тормозам! В смысле — кони чуть не на дыбы встали. Вперёд не идут — я стою. Причём далеко и в стороне. Без всякого волшебства — с доброжелательной улыбкой на лице. И — со служаночкой вдоль боку. Девка ручки молитвенно сложила и смотрит на этого Абдуллу умоляюще.

— Кайда?

Это — не «когда», это — «где».

Девка кланяется непрерывно и лепечет быстренько, так, что я только через слово улавливаю: господин — тут (пальцем в меня ткнула), внук — там (тоже пальцем). И дальше что-то про милость Аллаха и надежду на великого, могучего, благородного, мудрого, сильного… Абдуллу.

Злость и тревога из взгляда посла ушли, разумность и… и хитрость — появились.

Махнул своему толмачу, чтобы тот подъехал.

— Э… почтенный. Многомудрый хаджи Абдулла, таштдар блистательнейшего и победоноснейшего эмира Ибрагима, да продолжаться его дни по воле Аллаха, хочет взглянуть на своего внука.

И? Я не слышу вопроса. Я не слышу предложения. Он чего-то хочет. Дальше что?

Стою-смотрю. Толмач начал, было, что-то дальше нести. Посол его остановил. Вздохнул и сам:

— Приведи. Джафар.

О! Хоть и тяжело, но по-русски может. Прав был Твен, когда говорил, что не пропадёт с голоду тот, кто умеет просить милостыню на языке туземцев. Сегодня в Янине туземцы — русские.

— Он — болен. Могу показать. Пойдёшь?

О-ох… Тут такая масса оттенков и смыслов… Самое простое: пеший на равных говорит с верховым, простолюдин — у меня весьма простое одеяние, с вельможей. Мальчишка — с умудрённым хаджи. Грабитель, захватчик — с представителем законной власти. И, конечно — спешиться… И — тревога за внука… И — статус посла в лагере врагов…

Сопровождающие посла суздальские бояре несколько задёргались. Потом… прямого запрета от князя нет. А при моей странной репутации… Послезали толпой с коней, повалили в подсобку при поварне.

Мальчишка… вид, конечно, простенький, но помытенький. Перепугался. Опять в слёзы. Увидал деда и в крик:

— Атасы! Атасы!

Но не тянется навстречу, наоборот — трясётся и в стенку вбивается.

— Так. А ну-ка выйдем-ка все отсюдова. Вышли! Быстренько! Дайте деду с внучком потолковать.

Кто-то из бояр начал, было, возражать. Но… Ванька — псих. Князей режет! Безбоязненно, безболезненно и… и безнаказанно.

Оно, конечно, непорядок — посла без присмотра оставить. А с другой стороны…

Кто-то сбегал к князьям. Донос — дело святое. Но крика не было. Народ как-то рассеялся. На жаре стоя преть… когда вон, под стенкой, в теньке и сесть удобно… Тут меня зовут. Из поварни.

Сидит на постели мальчишки этот Абдулла. С уже не дипломатически-озлобленным, а с нормальным человеческим выражением на лице. С сильно ошарашенным выражением. Насколько я в этой татарской мимике понимаю.

Я думал — он с главного начнёт. С «как бы унучека выкупить». Но — стереотип: прямо сразу о главном говорить нельзя. «Здоров ли твой скот» — неуместно. А о погоде — в таких условиях — глупо.

— Джафар сказал: ты… мен каланы алды… взял э… город.

— Да.

Преувеличение. Весьма. Но… объяснять про мега-телегу… на этом языке… слов не хватит.

— Джафар сказал: ты убил русский каназ.

— Да.

Не убивал я его! Он всё сделал сам! Но… опять же — воспроизвести кусок из нашего ночного разговора с Андреем по этой теме… с аргументами, уточнениями и нюансами… И ещё: у меня в основе — печенежский. А у него — булгарской. С мощной кыпчакской примесью. А это, по филологии, даже семейства разные.

— Джафар сказал: ты… э… отмечен Аллахом.

— Да.

Мы все отмечены Аллахом. Или — Саваофом. Или — Ягве. Если бог один, то, как эту сущности не именуй… «Хоть горшком назови…». «Горшком» отмечен каждый. Каждый человек — подобие божие. В каждом — душа. Его кусочек. Его метка.

— Керсету.

Не понял. Душу перед тобой вывернуть?! «Керсету» — покажи. Чего показать-то?

А, блин! Факеншит! Мусульмане. Что-то мне это начинает немецких нацистов напоминать — «снимай штаны, показывай веру». Ну, ты сейчас у меня получишь! Меня! Атеиста, безбожника и богохульника! На веру в бога проверять! Ты, блин, дядя, нахлебаешься!

Пришлось расстёгивать, развязывать, залезать и доставать.

— Корип? (Видишь?)

— Э…

Абдулла сидел на невысокой постели внука, я стоял прямо перед ним, в кладовке было темновато. Ему пришлось наклониться поближе, чтобы оценить линию сохранившейся кожи. Он был невысок, грузноват. И близорук. Стоило мне чуть отступить, как он, следуя за столь взволновавшим его зрелищем — обрезания от самого Аллаха, съехал на землю на колени передо мной.

Для степняков «на колени» — постоянно. Не в смысле подчинения, а по мебели: стульев, лавок нет. Сидят на кошмах, коврах. Другая повседневная моторика. В которой положение «на коленях» — постоянный, ежедневно многократный элемент движений.

А называется это — апофения. К фене, к фразам типа: «по фене ботал, права качал…» — никакого отношения.

Апофени́я — переживание, заключающееся в способности видеть взаимосвязи в случайном или бессмысленном. Термин введён в 1958 году Клаусом Конрадом, который, вроде бы, у нас — не сиживал, по фене — не ботывал. Конрад определил апофению как «немотивированное ви́дение взаимосвязей», сопровождающееся «характерным чувством неадекватной важности» (анормальное сознание значения).

Изначально применялось к искажению реальности, происходящему в психозе, однако термин используется и для описания подобной тенденции в здоровых индивидах. Апофения часто служит объяснением паранормальных или религиозных утверждений.

Всё понятно? Абдулла не — псих, а — апофеник: видит «след Аллаха» в случайной остаточной деформации моего кожного покрова, мучается «характерным чувством неадекватной важности»…

Конечно, я — «правдоруб» и «истинобдень». Но я же ещё и гумнонист! Мне же их жалко! Нельзя отнимать у человека его мечту! Не надо портить его «анормальное сознание значения».

Мне осталось только прижать к его губам столь интересную для него часть своего тела, и чуть надавить на голову в чалме.

— Э… Уэопс…

— Бисмил-ляяхь. Аллаахумма джаннибнаш-шайтаанэ ва джаннибиш-шайтаана маа разактанаа. (Начинаю с именем Господа. О Всевышний, удали нас от Сатаны и удали Сатану от того, чем Ты наделишь нас!)

Хорошая молитва. Вообще-то, читается перед супружеской близостью. Но, по-моему, хорошо подходит к любому групповому занятию. Как в УК: «два и более лиц».

Больше из арабского ничего не всплывало, и я продолжил на русском:

— Хвала Аллаху — Господу миров, мир и благословение Аллаха нашему пророку Мухаммаду, членам его семьи и всем его сподвижникам!

Картинка — для меня непривычная. Ни в первой, ни во второй жизнях… Какой интересный и разнообразный сексуальный опыт даёт попадизм в «Святой Руси»!

Чалма, борода, его ошалелые глаза… Пока он не очухался — нужно продолжать. Как говорили на Востоке, но не мусульмане: «Не бойся медлить, бойся остановиться». Потихоньку, но без остановок. И — колебательно, и — повествовательно. По счастью, этот Абдулла понимает русский язык. Обычно человек понимает иностранный язык значительно лучше, чем говорит на нём. Надеюсь. И я проповедовал вдохновенно:

— Когда Умар, один из ближайших сподвижников Пророка Мухаммада, мир ему, обходя вокруг Каабы, поцеловал чёрный камень, то сказал: «Я знаю, что ты просто камень не приносишь ни вреда, не пользы, и если бы не видел, как посланник Аллаха целовал тебя, то никогда бы этого не сделал». Так Умар, да будет доволен им Аллах, наставлял недавно пришедших в Ислам людей, что бы избавить их от сомнений.

Речь идёт о знаменитом «Чёрном камне Каабы». По преданию, «Чёрный камень» был принесен ангелом Гавриилом из рая Адаму, который и положил начало Каабе, а вделан в стену — Ибрахимом (Авраамом), установителем хаджа, восстановившему со своим сыном Исмаилом (родоначальником Арабов) святилище, разрушенное всемирным потопом.

Когда мудрецов уммы спрашивают:

— Откуда этот камень?

Обычный ответ:

— Он ниспослан Аллахом.

Если же маловерные пытаются уточнить:

— Это метеорит или обломок из Вабара?

Ответ повторяется:

— Он ниспослан Аллахом.

И это — правда! Ибо ничего не может явиться в мире без воли Его!

С чего я вспомнил про «Чёрный камень»? А что ещё приходит в голову, когда у тебя в руках голова в зелёной чалме — знаке исполнения хаджа?

Ну, и… это конечно, нескромно… но… Камень же! Постоянно — твёрдый. Каменный! Пока на кусочки не растрескался. И длина — 20 см! Пусть это несколько преувеличено, но всё-таки… Я — не про Каабу.

Бедняга судорожно пыхтел, всхлёбывал воздух, пытался оттолкнуть меня, а я продолжал проповедовать:

— Для чего же Умар целовал этот камень? Ответ содержится в словах самого Умара: «и если бы не видел, как посланник Аллаха целовал тебя». Пророк сказал: «Берите от меня обряды паломничества». Аллах в Священном Коране говорит: «Берите же то, что дал вам Посланник, и сторонитесь того, что он запретил вам. Бойтесь Аллаха, ведь Аллах суров в наказании».

Мои слова, звучавшие на русском, были ему странны. Ибо язык он понимал лишь частично. Необходимость прислушиваться, переводить внутри себя на родной тюркский, а оттуда — на канонический арабский, не оставляла ни времени, ни сил для придумывания каких-то собственных действий.

Это общее правило: люди, вынужденные общаться на плохо знакомом языке, переходят к упрощённой речи. Такое само-обрезание ума, происходящее от невозможности словесно точно воспринять и выразить оттенки мыслей и чувств, приводит к упрощению собственного мыслительного процесса. Проще — тупеют.

Вельможе-«мойдодыру» просто втюхивать нельзя — не мурло сиволапое. Надо ещё и похвалить, возвеличить.

Возвышаем:

— Вот, Абдулла, ты ниспослан мне самим Всевышним! Аллахом Всемогущим и Милосердным! Ибо никому не мог я открыться. Ибо в странах диких гяуров нет никого, кто достоин узнать и оценить! Осмыслить своими свиными мозгами сей удивительный знак. Знак участия Его! Избравшего меня и проведшего хитан! Сам пророк Мухаммед родился без крайней плоти! Я — недостоин столь великой чести. Со мной это случилось, когда я был уже мальчиком. И мог осознавать хотя бы тень мощи Всемогущего и милости Милосердного!

Уверенность, что ребёнок, родившийся без крайней плоти, подобно Пророку, отмечен Всевышним, а не есть результат генетической ошибки, вроде шестого пальца, лишнего позвонка или расщеплённой головки полового члена, существует в российском исламе и 21 веке.

Дедушка попытался начать кланяться на знакомые слова. Пришлось несколько сменить темп с амплитудой и возопить:

— Но кто?! Кто научит меня?! Молитвам и ритуалам, суннам и кадисам?! Ты! Только ты можешь дать мне свет просвещения и воду премудрости! Ибо ты — хаджи! Первый хаджи на моём пути! Ибо хадж — из наилучших деяний для правоверного! Ибо хадж — один из пяти столпов ислама! Ибо когда пророка Мухаммеда спросили: — Какое дело является наилучшим? — Он ответил: — Вера в Аллаха и Его посланника. — И ещё Его спросили: — А после этого? — И Он ответил: — Борьба на пути Аллаха. — И третий раз Его спросили: — А после этого? — И Он ответил: — Безупречный хадж.

Кто это выдумал, что у тюрок — узенькие глаза? Абдулла смотрел на меня совершенно ошеломлённо, вверх, открыв рот. И широко распахнув глаза. Из состояния — «дальневосточные» они вполне перешли в состояние — «ближневосточные». Ему ещё бы ресницы подлиннее и будет точь-в-точь как наши тёлки. Или — телки?

— Вот! Вот Аллах ниспослал камень. Чёрный камень Каабы. И ты пошёл, и увидел его, и поцеловал его. Как делал это пророк, мир ему и благословение Аллаха, как делал Умар, верный среди приближённых, как делают тысячи и тысячи правоверных сотни и сотни лет. И вот — Аллах ниспослал новое чудо! Подобное чуду обрезания от рождения у Пророка, мир ему! И тебе, избранному среди достойнейших, даровано счастье прикоснуться к нему. К следу ножа Самого! Удостовериться и засвидетельствовать! Бисмиллахир-рахманир-рахим (Во имя Аллаха, Милостивого ко всем на этом свете и лишь для верующих в День Суда).

Возразить против последнего утверждения он не мог и не хотел. «Не хотел» ибо правоверный. А «не мог» — занят был. Сглатывал и пытался отдышаться.

И это правильно! Ибо, как передал Абу Мажих слова сказанные женщине в аналогичной ситуации: «Тебе следует сохранять молчание». Что позднее воспроизвёл Жванецкий: «Раз — лежать, и два — молча». Мир им обоим.

Придерживая ошалевшего дедушку за чалму и бороду, я продолжал процесс, постепенно ускоряя чередование имён Аллаха: Аль-Мукаддим (Выдвигающий вперед кого пожелает) и Аль-Муаххир (Отодвигающий назад).

Похоже на игры ослика Иа-Иа с подарками на его день рождения: «Входит и выходит, входит и выходит». Пустой горшок у меня есть: вот, в руках держу, в зелёной чалме. А вот лопнувший воздушный шарик… Обижаете! Очень даже… не воздушный! И — пока не лопнувший! И всё равно — входит и выходит, Мукаддим — Муаххир.

Как сказал Жванецкий: «Мужчине свойственно чувство ритма. Главное — ему не мешать». Мукаддим — Муаххир, Мукаддим — Муаххир…

Абдулла — не мешал.

Что закономерно привело меня к глубоко задушевному упоминанию Аль-Муктадира (Могущественный, Устраивающий все наилучшим образом). И это было правильно! Поскольку у нас всё устроилось — наилучшим образом. «Шарик» — «лопнул». И — в немалом объёме.

Итак, удовлетворившись завершением первого этапа, я упомянул некоторые другие из 99 имён Аллаха, а именно: Ар-Рафи (Возвышающий уверовавших), Аль-Хаким (Обладатель Мудрости) и, конечно, Аль-Малик (Владыка всего), после чего приступил к этапу второму: присел рядом с коленопреклонённым Абдуллой и, придерживая его за обильно умащенную благовониями, аккуратную, хотя и несколько растрепавшуюся после наших совместных экзерсисов, бороду, подтянул поближе его ухо и озвучил «заклинание Пригоды».

Размышления над эпизодом с Ану показали, что необходимы формулировки на языке аборигенов. Времени у меня было достаточно — гребля вполне оставляет время для оттачивания семантических конструкций.

«… и станет семя моё — плотью твоей… ибо моё — моё всегда и везде… соберутся они в горле твоём и не будет у тебя ни дыхания и ни зрения, ни возможности и ни желания…». Всё это густо приправлено Аллахом и Пророком.

Опыт общения с тремя женщинами: Пригодой, Манефой, Ану, и размышления над этим — кристаллизовалось в чеканных фразах формулы подчинения, в положении тела, в прерывании дыхания, в потрясении и изменении души. В смещении границ и приоритетов ума в попавшей мне в руки голове в чалме.

За годы, проведённые в «Святой Руси», мне пришлось освоить новое знание: подчинение душ человеческих смесью секса и метафизики. Прежде, в первой жизни, в этом не было нужды. Как я уже говорил: если попандопуло не способен учиться — он жертва, а не прогрессор.

Существенное воздействие на любой человеческий инстинкт позволяют изменить установки личности. Пример: обычная пытка. Боль, страх смерти позволяют снять запреты, убедить рассказать о прежде скрываемом. Бить, мучить… мне их жаль. Да и не всегда это эффективно. Нет времени, нет инструмента, нельзя оставлять следы…

На самом деле, необходимо воздействие не на инстинкты телесные, но на связанную с ними систему табу. И здесь сексуальное, по форме, действие, неожиданное, непривычное, в сочетании с божественностью или чертовщиной, оказалось эффективной технологией. Потому что они верующие. Их табу — от бога. Отказ от запрета — отказ от бога. Или — переход на новый уровень веры.

Для Абдуллы произошедшее не имело сексуального оттенка. Это было прикосновение к Аллаху, приобщение к чуду. «Дело веры», а не «дело тела».

Я занялся приведением в порядок своей одежды, поглядывая на сидевшего на земле, привалившись к постели внука, совершенно ошеломлённого, утомлённого, потрясённого и растерянного «мойдодыра».

Бедняга хлебанул «божественного» полное горло. Для него — именно так. Из серии про высшее: «прозрение», «просветление», «и снизошло откровение на верного раба божьего». Потому что иное… настолько не кошерно, что он и даже подумать, даже подозрению шевельнуться… Никогда!

Для меня… который к божественному во всех его видах… и, при этом, любитель всяких инноваций и почитатель экспериментально проверяемых и подтверждаемых знаний… Короче — редкий стёб в экзотической форме. Бывает — тайский массаж, а тут… ходжайский? Чего только в жизни не узнаешь…

Как в старом анекдоте:

— Э, подруга, если бы я выбрасывала всю мебель на которой я мужу изменяла — в квартире бы, кроме абажура, ничего не осталось. Да и то, Иван Иваныч такой шутник…

Кстати… Помню, что в первой жизни торшер мы сломали… а вот абажур… Придётся изобрести и поэкспериментировать.

Тут есть теологический оттенок, который надо разъяснить.

В европейской культуре отношение к отношениям… мда… к сексу в исламе… возбуждённое.

— Ах! Там такие страсти!

С одной стороны: обрезание, мучение, запрещение, заключение… муки и пытки при сплошных запретах и казнях. Ужас-с-с!

С другой… повсеместно торжествующие извивание, трепетание, прикасание, соблазнение… разврат, изврат и сладострастие. Ужас-с-с!

Что, безусловно, правда. Но в очень ограниченных пределах. Примерно, в таких же, как и в христианстве. Придурки и крайности есть везде.

Ислам прямо запрещает кровосмесительство, гомосексуализм, лесбиянство, зоофилию, педофилию, некрофилию, садомазохизм, а также анальный секс.

Разница с христианством, состоит, пожалуй, только в одном слове в одной фразе Пророка:

Пуританство советских академиков требовало поставить в переводе не «как», а — «когда». Ограничивая, таким образом, свободу правоверных выбором лишь времени и частоты. Пророк был более либерален — правильный перевод предполагает и свободу в выборе формы.

Этот аят был ниспослан в первые месяцы Хиджры, когда Пророк (мир ему) и группа его сподвижников-мухаджиров покинули Мекку и переселилась в Медину. Многие их них ушли из Мекки в одиночку, без жен. В Медине они вступали в брак с местными женщинами. Однако вскоре начались разногласия.

Мекканские мужчины издревле известны тем, что предпочитали разнообразные сексуальные позы. Это не было принято в Медине. Мединские жены мухаджиров отказывались от мекканских «новшеств», суеверно боясь, что зачатые непривычным образом дети родятся косоглазыми.

Тогда Пророк (мир ему) разъяснил мусульманкам, что в половой жизни дозволены различные позы.

Заметим, что во времена Пророка священный город Мекка воспринимался соседями как «гнездо порока и логово разврата». Не путать! С — «гнездо пРорока». Однако идея единобожия превысила границы допустимости даже для мекканцев. Почему Магомету и пришлось бежать из Мекки. Но и в пуританской Медине Пророк распространил и подтвердил именем Аллаха мекканские «непристойности и извращения». Следуя реальным привычкам своих людей.

Заметим также, что моральные муки по поводу «военно-полевых жён» мухаджирам не грозили. Пришли на новое место — завели себе очередную жену. Пророк разрешил каждому правоверному иметь четырёх жён. Этого — более чем достаточно, по числу городов в Аравии в те времена.

Ислам, в части секса, чрезвычайно либерален. «Всё что не запрещено — разрешено». Этот принцип заявлен в умме на тысячелетие раньше, чем в западном законодательстве.

А все остальное остается на своей основе — дозволенность, если только в самом способе сношения не будет чего-то, что будет нести в себе запретное.

Заметим, что в исламе нет прямого запрета на оральный секс. Ибо такого довода, как мнение о противоречии ахляку, недостаточно для запрета того, в чем нет ясного далиля на запрет.

Всё понятно? Главное — разобраться с далилем.

И сказал шейх Солих Аль Люхейдан, разъясняя причину запрета этого вида игр:

Очень логично. Харам же!

Восхищает адекватность мусульманских богословов. Которые тратили свои жизни на выяснение столь важных деталей реальности. А не спорили о количестве ангелов, помещающихся на кончике иглы, как это делали христианские схоласты.

Коды Абу Яла из ранних ханбалитских ученых сказал: «Разрешен поцелуй полового органа жены до совокупления, но нежелателен после него».

И сказал Куртуби: «И разрешили наши ученые (маликиты) для мужа полизать языком половой орган супруги».

Представьте себе потрясение рыцарей-крестоносцев, впёршихся со своими… крестами в Палестину и обнаруживающих вдруг, что от них ждут… что им предлагают… чего-нибудь полизать… Ужас-с-с!

Надо сказать, что в данном поле у улемов и 21 веке осталось ещё много работы и несогласованных вопросов. Несогласованных как внутри уммы, так и с анатомией. Например: можно ли вводить внутрь палец? Тут есть разные школы, и придётся подождать очередной фетвы, которая всё разъяснит.

Это мнение представляется наиболее верным, а Всевышний Аллах знает лучше. Просим Аллаха уберечь мусульман и мусульманок от всего запретного! Амин.

Тут у меня Абдулла, а не жена. Но это вопрос определения сущностей. Мериме, например, описывает действия католиков, имеющих петуха в постный день:

— Крестим его под именем Окунь. И едим рыбу.

Здесь и крестить не надо. Я — не муж, я — попандопуло, ясного далиля на запрет — нет, а ахляк — не срабатывает.»… остальное остается на своей основе — дозволенность».

Абдулла пребывал в шоке. Пришлось успокаивающе улыбнуться ему. И повторить, в очередном, на этот раз — в исламском варианте, объяснение с Манефой. Снизить чудовищность произведённого, с его соучастием, кощунства путём приближения к действующей религиозной доктрине. Описать новое — как естественное в рамках старого.

— Ты так испуган, мой дорогой хаджи… Ты встревожен, взволнован и удручён. Произошедшим? Не волнуйся — мы не нарушили законов Аллаха, данных правоверным через Пророка. Посуди сам. «Как вы знаете, мази (мужская смазка) — харам». Но была ли… э-э-э… мази? Нет. Была слюна правоверного. Тебя. Сладкая как мёд.

Бедняга судорожно сглотнул. «Песня песней» царя Соломона: «Слюна его слаще мёда» — на слуху и христиан, и у мусульман.

— Сказал шейх уль Ислам Ибн Теймия: «Верное мнение, что прикосновение к наджасе является разрешенным лишь по причине нужды, как например для удаления ее, или истинджа». Но разве не нужда вела нас? Разве мог ты, истинно правоверный, пренебречь столь ярким и столь редким свидетельством Его? Здесь нет наджасы. Ибо не может скверна проистекать из ниспосланного Аллахом. Разве чудо, сотворённое Аллахом — Чёрный Камень Кабы — покрыт нечистотами? Он был белоснежен, как одежды Всемилостивейшего, пока грехи множества кающихся паломников не покрыли его чёрной коркой. Но и в таком виде он чист и непорочен. И удостоен поцелуя Пророка.

Не будем форсировать напоминание о ханбалитском и шафиитском мазхабах — двух из четырёх правовых школах в ортодоксальном суннитском исламе, (благословение и приветствие Аллаха им) которые не считают сперму — наджаса. Пусть он сам додумается до этого… успокаивающего душу открытия.

Может, его ещё разок? Нет, перебор. «Момент истины» пережит. Теперь надо выйти без разрушения.

— Однако мы последуем хадисам и улемам и совершим омовение. Ибо так чувствует моя душа. А Аллах знает обо всем лучше! Хвала Аллаху — Господу миров! Эй, кто там! Два ведра тёплой воды. Бегом!

Глава 348

Ислам, на мой взгляд, куда более чистоплотная религия, нежели христианство. Пятикратное большое омовение перед каждой молитвой, в жарком климате, при постоянной работе со скотом… Проповедь телесной чистоты, столь фундаментально забитая в ислам, сохранила тысячи, если не миллионы жизней правоверным за столетия после Хиджры. Этому же способствовало и чётко отрицательное отношение к наджаса. Слишком многие биологические субстанции в жарком климате быстро становятся опасными для человека. Почему они в этот перечень внесли алкоголь? Отличное же дезинфицирующее средство! Но не внесли опиум? Аллах ведает!

Требования к гигиене, насаждаемые исламом, хорошо видны на бытовом уровне и в 21 веке. Женщины в России, жившие с турками-строителями, обязательно отмечали чистоплотность своих мужчин. Сразу после отсутствия алкоголизма и связанной с ним склонности к агрессивности и мордобою.

Для меня ислам и минет — близнецы-братья. В том смысле, что оба требуют определённого уровня гигиены. Что, в условиях «Святой Руси» 12 века, приводит к всеобщей «белоизбанутости». К чему я, собственно, и стремлюсь. Был даже момент, когда я подумывал о всеобщей исламизации Руси.

Увы. Спустя 2 века после Крещения, на «Святой Руси» от Карпат до Мурома действуют ещё языческие святилища, новгородские князья устанавливают отдельный налог на язычников. Даже и к 21 веку русское православие будет характеризоваться как «двоеверие». Впрыснуть сюда, вместо «мирной проповеди», ещё и Коран. С его воинствующим отношением к иноверцам, с концепцией вооружённого джихада… Хотя, конечно, есть и джихад личный, этический… Но это ж так тяжело!

Ближайшая аналогия — дать каждому рюриковичу по атомной бомбе: взорвут всё нахрен! Из лучших побуждений.

Да и вообще: нормы поведения, придуманные в жаркой сухой пустыне, при внедрении её в наших климатических условиях… Как бы хуже не было. Про свинину я уже говорил. А пятикратный намаз? В любом месте, где правоверного застигло время вопля муэдзина, он должен постелить коврик, встать на колени, обратиться к Мекке и вознести хвалу Аллаху. Я — не против. Но у нас на земле полгода снег лежит. В отличие от Аравии. И морозы за двадцать. В отличие… аналогично. Я тут недавно «Кающуюся Магдалину» на дворе смоленского князя изображал — мне не понравилось. И другим — не пожелаю. Лучше уж в церкви, в тепле, на сухом. Для коленей — точно лучше.

Тут нам принесли воды, и мы исполнили гусль-тартиби — полное омовение по частям в строго определённом порядке. Я, естественно, в этом порядке… нихт ферштейн — пришлось подглядывать и учиться на ходу. Что начинать надо с головы — и сам сообразил. А вот что с правой половины тела… чуть не прокололся.

Абдулла снова взволновался: в коранической традиции есть чёткие указания — где волосы на теле — брить, где — выщипывать. А у меня вообще нигде нет! Аллах поблаговолел и избавил! Хвала Аллаху Правящему, Властвующему над всем! И над моими фолликулами — в том числе.

Уже натягивая на себя портупею с «огрызками», обратил внимание на забившегося в угол постели Джафара. Только глаза у мальчишки поблёскивают.

— Э… Достопочтенный хаджи Абдулла. Правильно ли я понимаю, что случившееся здесь не должно быть известно прочим? Следует ли нам сохранить это в тайне? Нам всем.

«Мойдодыр» потряс головой, выбрасывая из своей черепушки одни мысли и впуская другие — более близкие к текущей реальности. Медленно подбирая русские слова, вспотев и неоднократно глубоко вздохнув, построил пару вполне литературных фраз:

— Э… Благородный… э… Иван. Твоя мудрость… проявленная в твоей… э… предусмотрительности — поистине… достойна восхищения. Конечно, пока ты не сочтёшь своевременным… объявить о своей… э… особенности среди людей — следует сохранить её в тайне.

Тут он сообразил, посмотрел на внука, тяжело вздохнул и продолжил:

— Я пришёл сюда с мыслью предложить тебе денег для выкупа моего любимого внука. Но увидел… несоизмеримо большее. Жемчужину мира и отпечаток Всевышнего. Тайну надлежит сохранить. Лишь об одном молю тебя: не убивай его. Он — мой последний оставшихся в живых. Хочешь — возьми его с собой. Пусть он будет верным рабом твоим, пусть отсвет твоей славы, твоего пути — падёт и на него. Можешь урезать ему язык. Или иным образом обезопасить свою тайну. Но — сохрани ему жизнь. Ибо он — единственный в моём роду, от моей крови.

Мда… Правила жанра требуют совершить чудо. Что-то невиданное, неожидаемое… Какой-то… отсвет милосердия Всемилостивейшего…

А правила экономики требуют чудеса — тиражировать.

Как бы не зарваться… Стыдно будет. А не сделать, даже не попробовать — ещё стыднее! Ну, ты, Ванька! Гумнонист, дерьмократ и дырка от разреза Аллаха на земле! Давай чудо!

Но — не в лоб…

— Так. Абдулла, до чего вы договорились с князьями?

— Эм… вот… хм… нет до чего. Эмир, да будет благословен он… его перед очами…

— Кор-роче!

— Эмир отпускать гяур. Они отдавать… э… хабар и полон, платить… как это… ущерб. Вред. Да. А этот ваш… Андрей хотеть тьма сумм кумис… серебро.

Истощение серебряных рудников халифата, прекращение потока «бобрового серебра», о котором я неоднократно уже упоминал, накрыло не только Русь, но и Волжскую Булгарию.

Здесь в начале XI века исчезают ввозимые из восточных стран серебряные дирхемы. Начался «безмонетный период», продолжавшийся в Серебряной (Волжской) Булгарии до XII века. В качестве разменных монет используются серебряные слитки «сумы». Длина слитка 13,7 — 17,9 см, ширина 1,5 — 1,8 см, вес 188,2 — 215 гр. Для русских — «ветхая гривна», четыре кунских.

Забавно: Волжских булгар на Руси называют, по старой памяти, «серебряными». А монетного серебра-то у них и нет.

Сумма «сумм»… чрезмерная. Ни одна из сторон не рассчитывает на принятие её предложений. Смысл — начали торг. Эмир надувает щёки: всё возьму. Андрей возражает: ничего не боюсь, сам раздевайся.

А я? Чего я хочу? Я хочу не сдохнуть. Если сюда подвалит конница с юга или суваши с запада… Или серьёзные подкрепления с востока. И это важнее добычи или славы. И мне очень хочется быстрее вернуться на Дятловы горы и заняться делом. А не этой фигнёй, которую здесь называют священной войнушкой.

Ванька-миротворец? Факеншит! Побьют… Или — нет. Пока не попробую — не узнаю. Но для начала…

— Джафар, собирайся. Ты отправишься с дедушкой.

— О! Да будет благословенно…

— Абдулла! Потом. Как бы не повернулось дело — внука забираешь с собой. Я не могу причинить вред своему… э-э-э… мухаджиру. Я не могу брать с тебя денег. Ибо — ты мой верный. Джафар, довольно ли моей просьбы, чтобы ты не говорил ни с кем об увиденном?

— Да. О, сахиби…!

Глаза мальчишки полны восторга. Восторга от явления чуда: чуда освобождения, чуда милосердия страшного гяура, чуда бесплатной милости. Зря. Я же говорил: «Не просите у меня милости. Ибо нет её у меня. Просите службы». Переходим к делам служебным, к исполнению должностных обязанностей:

— Довольно! Собирайся. А мы, о мудрейший Абдулла, обратим стопы свои на пути уже пройденные, посетим собрание уже состоявшееся. И, отринув слова грозные, прежде произнесённые, попытаемся найти решение мирное. Ибо мир — угоден Аллаху.

Суздальские бояре… несколько не поняли. Когда мы с «мойдодыром» отправились назад в полуторо-этажный особняк. Нас бы просто развернули, но сегодняшняя моя казнь… Сбегали-спросили-позвали.

Собрание пребывало в недоумении и раздражении. Поэтому — просто общий поклон и быстренько без притопов:

— Господа князья, господа бояре и воеводы. Нет чести в убийстве. Всё ли мы сделали, чтобы избежать кровопролития? Мы не торгу деревенском лукошко яиц торгуем. Здесь решаются судьбы людей. Душ христианских. Кому завтра — Господа славить, кому — сырой землёй накрыться.

— Ты! Ты с басурманами мира хочешь?! Они… Они… Они против Христа!

Какой, однако, у Андрея сильно православный сынок. С таким энтузиазмом хорошо под танк со связкой гранат кидаться. А вот полком или батальоном командовать… уже не надо.

— Да. Хочу мира. И все тут присутствующие — присутствуют здесь для этого же. И они все — за мир. О чём и был здесь разговор с послом. Вопрос — в условиях мира. А не в выборе — воевать или мириться. Мириться. Однозначно.

— Кто это такой, и почему он перед нами, князьями русскими — без спроса своё вонючее хайло открывает?

Глеб, твою мать! Ну что я тебе, князь рязанский, сделал?! Ну что ты на меня так… уничижительно смотришь?

А, понятно: главный здешний вопрос не — «Кто ты»? А — «Чьих ты»?

Глеб, князь рязанский. После смерти Боголюбского украдёт из Владимира святыни: икону и меч. И ещё многое. Будет нагло врать, пока Всеволод (Большое Гнездо) не придёт с войском к Рязани. Отдаст ворованное, поклянётся в верности, сдаст город — все укрепления будут срыты. Снова примет участие в мятеже против Всеволода. Будет посажен в темницу и уморен голодом. Дядя и злейший враг муромскому Юрию (Живчику). И — Боголюбскому.

Глеба здесь вообще всё раздражает. Более всего, конечно, необходимость подчиняться Андрею. Сам его вид. Весь этот поход. Всё войско, эти иконы, эта река, эти разноцветные скалы… Всё.

Сам Бряхимов… туда-сюда. Польза кое-какая есть. Но дальше… как зубная боль.

После моего «выскока из-под топора», воспринимает меня, как «человека Боголюбского». То есть — врага. Не потому что я плох, а потому что из «тех», из суздальских. Любую гадость, которую сможет мне сделать безнаказанно — сделает. И люди его — тако же.

Длинный, уже с залысинами, постоянно мрачный. Прозвище — Калауз. Слово означает — карман, калита, сума, киса, гамза, кошель.

Традиционно щедрость — неотъемлемое свойство русских князей. Слова Владимира Крестителя, выставившего серебряную посуду на пир своей дружины: «Без дружины и серебро потеряю, а с дружиной и новое найду» — звучат в разных вариантах и в летописях, и в былинах.

Однако в последнее время на «Святой Руси» всё более встречаются князья скупые. Я уже вспоминал Володшу и Гамзилу, для которых наполнение кошелька — из важнейших, жизненно необходимых занятий. Применительно к некоторым Рюриковичам в эту эпоху летописцы с возмущением отмечают их жадность. С одним таким, Мачечичем, ограбившем княгиню-вдову, мне ещё придётся столкнуться.

Глеб-Калауз из этой породы. За что, конечном счёте, и умрёт. С голоду, в подземелье. Через тринадцать лет.

А пока… Пока надо ему отвечать. В стиле… как он сказал — «хайло вонючее»? Следуем, милсдарь, предложенному вами определению:

— Княже! Уж не беда ли с тобой приключилася? Али немочь кака? Али ещё напасть? Очи ясные — позамылись, уши грозные — мхом позарастали? Али не слыхал ты с утра бирюча громкого? Аль проспал ты указ государевый? А коль не проспал — так что ж спрашиваешь? Сказано про меня — Воевода Всеволожский. Ясно ли? А коль место мне на Стрелке Окской указано, коли быть мне промежду земель русских и булгарских, то и мир меж Русью и Булгарией — и меня касается.

Калауз вскинулся, было, на мои невежливые слова с издевательской интонацией. И — остановился: шапка Боголюбского чуть повернулась. Андрей ждёт продолжения. Скажет Глеб чего-нибудь… лишнее? В запале, в гневе.

Скажи, Глебушка, скажи. Скажи слово прямое, честное, от души страждущей. И когда будешь зимой зубками щёлкать — порадуешься. Глядя на объеденные не волками — людьми трупы на дорогах, скажешь:

— А вот я смел, а вот я самому — прямо сказал.

Потому что Боголюбский — взыщет. Ты от Андрея уже бегал, Рязань суздальские уже выжигали. Повтори. Тогда и ты, и сыновья твои — станут изгоями. Станут у чужого порога — милости просить, у чужого очага — тепла вымаливать.

И Калауз быстро убрал глаза. В которых общее раздражение сменилось конкретной ненавистью. Ко мне.

Запомним. Чтобы, при случае, открыжить.

Живчик рассматривал меня с весёлым интересом: «Ну ты, паря и даёшь! Новые «турусы на колёсах» придумал?».

А вот взгляд Андрея, обратившийся на меня, был куда сложнее: недоверие, опасение, ожидание глупости и подлости. И чуть-чуть — надежды: «а вдруг — и правда, как со стаканами…».

— Светлый князь Андрей Юрьевич! Кровавые дела воинские вере Христовой и Пресвятой Богородице — противны. Посему полагаю надобным всеми силами устремиться к прекращению смертоубийства. Для чего требовать от эмира — необходимое. А не запрашивать лишнего. Но и от требуемого, от цены настоящей — уже не отступать.

— Ну, дела! То его Княжьей Смерть кличут, Немым Убивцем величают, а то — «всеми силами устремиться к прекращению смертоубийства»!

Андрей внимательно посмотрел на влезшего Живчика. Подумал. И перевёл взгляд на меня. И на стоявшего чуть сзади Абдуллу:

— Что сказал посол?

— О мире? Ничего. Я говорю от себя. По моему суждению в договоре должны быть указаны четыре свободы. Свобода исхода: всяк человек волен уйти на Русь. Свобода деяния: всякое действие, совершаемое булгарином в Булгарии, может быть совершено там и русским. Свобода от суда: всякий русский человек может быть задержан, допрошен, осужден только русским судом. Свобода от мытарей: русский человек не платит пошлин, сборов, налогов, мыта в Булгарии.

Бояре, да и князья — рты пораскрывали. Начался усиливающийся ропот. С очень уничижительными для меня оценками и эпитетами. Не конкретно, а из серии «про овхо»:

— а, он вообще… да все его слова… никогда такого… спокон веку, с дедов-прадедов… да вон глянь — с такой дурной головы и волосы поразбегалися…

А вот Боголюбский только ещё выше задрал голову. Понятно, что вот так, сходу, переключиться с обычной средневековой системы «дай» — землю, серебро, рабов… Я ведь не требую ничего материального — только права. Право свободы.

Андрей не может мгновенно просчитать множество вариантов и последствий. Оттенки реализации, механизмы исполнения… тут возникают такие развития… Включая утрату эмиратом суверенитета, целостности и ислама…

Этот принцип — «принцип свободы» — мы активно использовали в последующем. Многие договора с соседями включали то — обычный комплект, то — усечённый, то — расширенный. Нарабатывались методы и инструменты исполнения таких соглашений. Чем сильнее, богаче становилась «Святая Русь», тем более выгодны становились для нас «свободы», тем длиннее был их список. Самих «свобод» и деталей их реализации.

Однако «первая примерка» оказалась неудачной, «свободный деревянный костюмчик» для эмирата — был отвергнут. Ни сил — продавить, ни ума — замаскировать — у меня ещё не было.

Андрей перевёл взгляд на Абдуллу и спросил:

— Ибрагим примет это?

— Э… Да простит меня э… достопочтенный Иван, но… нет.

Андрей посмотрел на меня и развёл руками. Я растерялся и прямо спросил Абдуллу:

— А что он примет?

Абзац. Ванька-лопух. Такие вопросы задавать послу враждебной державы…! И что?! А как у российского посла после русско-японской войны спёрли инструкции по переговорам? Там было чётко проведена «красная линия»: на что Российская империя готова согласиться. И пришлось микадо урезать аппетит и ограничиться только Южным Сахалином. А не отобрать весь остров, как хотели в Токио.

Абдулла должен был меня послать. Но… Набранный полчаса назад личный капиталец — уровень межличностных отношений — капитализировался в политический — в отношения между «Святой Русью» и «Серебряной Булгарией».

— Рогуе озен… э… речной разбойник — нет.

— Принято. Выбью все ватажки. Срок — три года. Но это не забота русских князей — это моя печаль. Воеводы Всеволжского. Всеволжск — не Русь.

Речной разбой на Волге — постоянная головная боль и князя, и эмира. Эмир уверен, не без оснований, что русские князья, хоть и косвенно, поддерживают это безобразие.

Походов — нет, а вот грабёж… постоянно. Поскольку именно булгарские купцы составляют большую часть пострадавших — эмир в ярости. А русские… не препятствуют. Ни ушкуйникам из Новгорода, ни шишам из Костромы. И там, и там сложились уже достаточно многочисленные устойчивые бандитские сообщества.

Мне, с моими планами построения собственного города, вся эта «русская вольница», «работники ножа и топора, романтики с большой дороги» — кость поперёк горла. По сути, я вежливо соглашаюсь на то, что и так является условием моего выживания.

— Булгар купец Христа — нет.

— Это вопрос владетелей Русской земли. По моему суждению — принять. Если булгарский купец на Руси не живёт. И алаверды: христиан в Булгаре не гнобить.

Речь идёт о принудительном крещении, практикуемом Андреем и репрессиях, проводимых эмиром против христиан. Преимущественно армянского вероисповедания. Но мы ж — за всех! Душой православной мучаемся.

Решать Боголюбскому. А он глубоко задумался. Как по поводу своей миссии на земле: нести веру христианскую, как и положено государю христолюбивому. Так и поводу джизьи (налога на иноверцев).

Сказано в Коране:

А Тафсир Ибн Касира разъяснил:

Конкретно Умар ибн аль-Хаттаб (мир ему), завоёвывая Басру в 636 н. э. сказал:

Моё — «не гнобить» — означает «уравнять в правах». То есть — и в налогах. Отмена джизьи — взорвёт эмират. И идеологически, и экономически. В ряде мусульманских стран в некоторые эпохи поступления от этого налога были столь существенны, что правители правоверных запрещали неверным принимать истинную веру. Чтобы не уменьшалась налогооблагаемая база. И плевали они на Умара! С его «приветствуйте».

Андрей и Ибрагим — «упёртые». Обоим отступление от канона — недопустимы. Как развести двух религиозных «баранов»? — Как всегда: во времени и в пространстве.

— 40 дней. Потом иноверцу — или вера, или изгнание. Годиться?

Тут есть куча мелочей. Как учитывать календарный период? Кто подпадает? В Залесье, в отличие от Новогородчины, нет явных, «легальных» язычников. А в эмирате — есть. Они — налогоплательщики. Если эмир начнёт их выгонять… или форсированно мусульманить…

Но все имеют в виду пяток-другой мусульманских и иудейских купцов, попавших под миссионерство Боголюбского, и пару-тройку армянских проповедников, до смерти познакомившихся с «милостью» эмира.

— Да.

— Да. Если на то будет воля эмира. И… э… полон… Да. Отдать.

Абдулла, вынужденный обходиться без переводчика, очень смущён. Ещё более он был смущён… мною. Вот так смущённо извинясь он уточняет:

— Полон — нет, мир — нет. О-ба-за-тел-но.

Это для них важно. Напомню: Булгарский Эмират начался с того, что викинги и славяне, возвращаясь из Каспийского похода, заплатили хазарскому кагану оговоренную заранее плату за проход. Но гвардия кагана увидела в ладьях руссов множество мусульманских пленников. Мусульманские наёмники наплевали на волю своего государя, на договор и оплату. Руссы были перебиты, а остатки их материальных ценностей легли в основу Булгарской государственности.

— Ишь чего захотел! А хрена тёртого ему не надо?! Мы их с бою взяли! За них кровью нашей плачено! Да мы и самого эмира…! И тебя морда поганская…! Сща как пройдёмся по Заволжью — толпами полон басурманский погоним…!

Боярская и прочая господа сильно возбудилась и громко возроптала.

Для русских «лучших людей» работорговля — постоянный источник дохода. Один из основных мотивов военных походов. Пригнал полсотни рабов, продал — эквивалент годового дохода от вотчины или от государевой службы.

Русь постоянно продаёт множество рабов. Преимущественно, из числа своих жителей. Соотечественников и единоверцев. Каждая княжеская усобица набивает невольничьи рынки Кафы. В отличие от Булгарии, которая торгуют, преимущественно, иноверцами и инородцами. Здесь, на Волге, основной поток рабов идёт из земель русских, марийских, мордовских, буртасских… в Булгарию и далее на юг.

Картинка… несимметричная… Что даёт возможность…

— Спокойно! Тихо! Всех на всех!

Что, про «Шестидневную войну» не слыхали? 5 тысяч пленных египетских офицеров, включая генералов, были обменяны на 10 пленных израильтян. А солдат просто перевезли за Суэц и разогнали по домам.

— Чегой-то? Как это? Когой-то? Которых всех?

Собрание на мгновение призадумалось, обменялось и попёрло. Рогом — на меня.

— Сдурел хрен лысый! Кого всех?! У нас ихнего полона — три тыщи! У их — и трёх десятков нет! Как жеребца на белку сменять! Да княже же! Да что же этот дурень говорит-предлагает! Да разорение же! Неможно сопляку такому слов таких говорить!

— Да тихо ж вы! Сказать дайте!

Тяжёлая, темная ненависть в глазах рязанского Глеба (Калауза), светлый, праведный гнев — Изяслава Андреевича, веселье с тревогой — у муромского Юрия (Живчика). И напряжённый, испытующий взгляд из-под прищуренных век Боголюбского.

Он — не меня испытывает, он — себя испытывает. Проверяет. А не ошибся ли он нынешней ночью? А не переиграть ли всё назад? Взять в железа, подвесить на дыбу, придавить да вызнать… Фигляр? Мошенник? Постобрёх? Или что-то… серьёзное?

— «Всех на всех» — означает отдать эмиру всех булгар. Нынешний полон и из прежних, кто в русских землях живёт. Кроме принявших веру христову. И — наоборот. Всех христиан, хоть бы и в магометанство насильственно обращённых, всех людей из племён, что под Русью живут. С их детьми. Вернуть на Русь.

— Что скажешь, посол?

Андрей снова обгоняет в соображалке остальных. На всё Залесье не наберётся и тысячи булгар. Просто потому, что ни один нормальный хозяин не будет оставлять таких рабов в Волжско-Окской системе — велика вероятность побега, по реке лодочкой — удобно. «Геккельбери Финн» с негром на Миссисипи — как пример.

А вот выгребать против реки… или брести через Мордву… И ещё: русские продают булгарам соплеменников, а булгаре русским — нет. Так что соотношение не в разы — в десятки раз.

— Барлык барлык… Ново. Не бывало. Эмир… Его воля.

Абдулла явно пребывал в недоумении. Предлагаемая мною схема здесь не принята. Ибо она переводит сделку из мгновенной, краткосрочной — вот твоё, вот моё — поменялись, «махнём не глядя» — в долгосрочную.

«Фактор времени»: собери всё взятое, за все предшествующие годы, и отдай. Это требует таких, многим скучных, или — вообще незнакомых вещей, как механизмы и процедуры администрирования и взаимодействия, учёт и контроль…

Для грабителя — неприемлемо. А вот для государя…

Андрей посмотрел в потолок, улыбнулся чему-то, посмотрел в пол, взглянул прямо на нас с Абдуллой:

— Да. Так — быть.

— Но, батюшка! Басурманы же…!

— Один раскаявшийся грешник милее господу десяти праведников. Возвращённый в лоно матери нашей — церкви православной, милее десяти новообращённых. Души христианские, стенающие под игом агарян нечестивых, должны быть освобождены и возращены.

Вы хотите спорить с Боголюбским?! Поднимите руки, что бы я знал — сколько могил копать.

Но тема не была закончена: пошёл тяжёлый, многослойный и многоструйный, разговор о том, что нужно посылать к эмиру своих послов.

Я, естественно, сразу влез: можно и я, дяденьки? На меня сказали: тьфу-тьфу, мордой не вышел. Ругать меня было удобно для всех. Поэтому все занимались этим долго. Прикидывая параллельно возможные расклады с собственным участием в посольстве к эмиру. С одной стороны — честь. С другой стороны… может плохо кончиться.

Тут Андрей, уже почти совсем закрывший глаза, вдруг сказал:

— А он пойдёт от себя.

И снова в меня вперился.

Да, Андрей умнее их всех. Как бы другие не тужились, не подпрыгивали. Уловил возможности от введения в игру третьего игрока. Остальные… услышали, отреагировали-посплетничали. Но — не уразумели. Слова — знают, смысла — не понимают. Третья сила… Ещё — не сила, ещё только намёк, лейбл, колебание воздуха… Формально — независимая, а подсознательно… «брат» он мне сказал. Один раз.

Играя в эту игру, усиливая, «надувая» меня, обращаясь со мной как с… нет, не с равным — это невозможно, но как с чем-то существенным, самостоятельным, он может обдурить эмира, прижать племена, кокетничать с русскими князьями, сваливая на меня всякие… проблемы и коллизии. Яркая кукла, которая пляшет на свету, на которую обращено внимание присутствующих. А кукловода сзади, в темноте — никто не замечает.

Роль «куклы»… я — вполне. Лишь бы — тепло, светло и сытно. Пока. А потом… Кукловодами не рождаются — кукловодами становятся. Поглядим.

Выдернул своих: Николашку в качестве толмача, Чарджи — для «навести тень на плетень».

Кто забыл: инал — наследник ябгу. Которые повелители огузов. Самым могущественным ябгу был Абакун-али-Ахмат. После его смерти лет 60 назад, его внук Саладдин Али Абдул Мерхенрад, принял другое имя, назвался Сельджуком, («повелитель всех людей»). С этих пор титул ябгу перестал употребляться, правитель стал называться султаном. Тогда тюркские войска в количестве 135 тыс. воинов, 400 тыс. лошадей, 3 тыс. верблюдов и 1000 боевых слонов начали продвижение на запад, захватив Персидское царство, Армению, южную часть Грузии и север Ирака, угрожали существованию Византийской империи.

Но с Сельджуком пошли не все. В Дельте Волги, в Саксине, который теперь вместо Итиля, правителями — огузы. Торки — их северная ветвь, южная — сельджуки. Саксинцы… средняя. Исконно-посконные. Хранители племенных традиций и носители изначальных знаний. Пришипились в камышах и блюдут. Посреди иудейско-мусульманского подчинённого населения.

Булгары с огузами несколько раз воевали, поэтому торк в моей свите — намёк на… возможные возможности.

Народу на барку набилось… три посольства в одной лоханке! Даже и поговорить спокойно негде.

На той стороне народ — забегал. Начал изображать страшное войско заоблачной численности. Конные отряды туда-сюда скачут, пыль поднимают. Суздальские бояре приуныли. От такого множества вражеской конницы.

Ага. Только там лошадка одна такая приметная. Чёрная с зелёными пятнами. И она — то в одну сторону, то в другую. Типичный пример из серии «про мелочи» — просто стою, смотрю, думаю…

Аналогичный случай был… нет, не в Бердичеве — в Приамурье. Хабаров схлестнулся с маньчжурами. Союзные русским якуты нашли в лесу разведывательной маньчжурский отряд. Но не вырезали, а стали гонять вокруг дозора своих всадников. Много раз. Лазутчики потом прибежали к своему начальнику, «пали на лица свои» и возопили:

— Ай-ай-ай! К русским помощь идёт! Ай-ай-ай! Много-много-много!

Там маньчжуры призадумались и ушли.

Здесь я показал — бояре бояться перестали, смеяться начали:

— Вот же дурни гололобые! Пугать нас удумали! Туда-сюда одну конную сотню гоняют!

Глава 349

Долго стояли. Не зовут и не зовут. Как бы не из-за моих… экзерцисов — Абдулла-то сразу к эмиру в шатёр побежал. Понятно, что он обещал сохранить мою тайну — в тайне от людей. Но… эмир-то — не «люди». Что-то он господину своему расскажет. А уж про «третьего игрока» — просто обязан.

Позвали, наконец. Наши суздальские, как положено по этикету, шапок не снимают — у мусульман это оскорбление. Провозглашают наши предложения. Эмир, особо и не слушая, через толмача:

— Надо подумать. Приходите завтра. Вас отвезут.

Все повалили на выход. Тут в спину:

— А вас, Штирлиц, прошу остаться.

В этот раз «Штирлицом» оказался Воевода Всеволжский, то бишь — я. Вербануть задумал? Ну-ну…

Суздальские уехали — нас снова в шатёр зазвали. Обстановка уже… теплее: подушки, угощение. Эмир рукой махнул — его лишние свитские вышли. Пришлось и своих выгнать — комаров кормить.

Сидим «тесным кружком»: эмир, Абдулла, какой-то чёрный мужик со здоровенной саблей. А, телохранитель. Из зинджей. Я с таким типом в первой жизни сталкивался, из иракских беженцев после «войн в заливе». Точь-в-точь. Только мой был пристойнее — без сабли.

Сам эмир Ибрагим… Я думал, он старый и толстый, а он средних лет, темноволосый, довольно высокий, почти стройный мужчина. Татарин с мощной примесью семитской или кавказкой крови. Яркий такой, сильно… контрастный. Может, Ану к нему не просто от страха перед гяурами рвалась? Вот с этого и начнём. Нельзя — не по этикету первым начинать говорить. Но очень хочется. А то чего-то он меня уж очень пристально… глазами кушает.

— Мир тебе, эмир Булгара Великого. Хочу передать поклон от твоей любимой наложницы Ану. По воле Аллаха случилось так, что наши пути с ней пересеклись.

Класс! Толмачит Абдулла. Значит, можно без восточных припаданий и причмокиваний. Короче. И в обратную сторону он будет переводить только суть — русским он не владеет свободно. Я со своим тюркским… вообще помолчу. Деловой разговор может получиться.

Ибрагим долго морщил лоб — вспоминал. А кто ж это у меня любимая наложница? А где я слышал это имя?

— Кайда? Э… где…

— Она? В шатре у Боголюбского. Теперь она — его любимая наложница.

Я думал — Ибрагим как-то… разгневается. Типа — отобрали женщину. А он — смеяться начал. Так это… довольно обидно. Абдулла переводит смысл: русские князья всегда на ношенное падки. Объедки да обноски подбирают. Похохатывает и вдруг замирает. После моего уточнения:

— Я её у разбойников отбил и князю подарил.

— Ты подарил князю? Сам? Не он потребовал?

Военачальник может забрать у воина любую часть добычи. А вот подарить… это свойственно равным. Здесь несколько другая культура отдаривания, как на Руси. Ощущение неравенства при дарении — жёстче. Обычная форма — бакшиш: «щедрые вознаграждения и взятки, грубо требуемые и любезно принимаемые в обмен на незначительные либо вовсе не оказанные услуги».

Типичная озвучка:

— Лучше подари мне это сам.

Плюсик к моему рейтингу — князь я или не князь, но имею право свободно дарить даже князьям.

Эмир отсмеялся и что-то спрашивает. Абдулла переводит, теряя по дороге оттенки презрительности и недоверия:

— Воевода Всеволжский — что это?

Так просто ответить… Начнём издалека:

— Вчера на пиру тверской князь Володша умер в моих руках.

— А-ах?! Калай?! Как?!

Наиболее точный ответ: «молча». Но здесь… не поймут.

— Он упал на мой нож.

Дальше они между собой минут пять очень бурно что-то выясняли. Потом разом замолчали и уставились на меня. Вот так, в изумлённом состоянии, без сословной фанаберии — нормальные мужики. Очень любопытные. Они же тоже знают — убийца русского князя должен быть мёртв.

— Князь Андрей хотел отрубить мне голову. Но передумал. Приговорил к высылке. Из Руси. Со сылкой. На Стрелку.

— Ибрагимов городок?!

На Руси говорят — Бряхимов. Но смысл тот же.

— Нет. Там будет мой город. Новый. Всеволожск. Вольный. Не-Русь.

И тут я рискнул. Просто в глупой надежде, что такой искушённый царедворец, как «мойдодыр», найдёт приемлемую форму перевода.

— Эмир хотел взять Стрелку силой. Не получилось. Пришло время пройти пути мира.

Абдулла переводит аж взахлёб. Ибрагим глянул удивлённо. Потом откинулся на спинку своего… дивана, кресла? Глаза прищурил, разглядывает.

— Что ты хочешь?

Конкретный мужик. Понял. И — выразил.

— Всё. Хлеба, серебра, железа, коней, скот, людей… Мира.

Сидим, молчим. Они меня рассматривают. Я глазки в пол уткнул — нельзя прямо смотреть в глаза пресветлому, благороднейшему и победительнейшему… Только реснички трепещут и улыбка блуждает.

Совершеннейший разврат и порнография! Соблазнение с предложением. Вот уж точно: соблазнительное предложение.

«Спам» изначально — неспровоцированное навязчивое предложение услуг портовой проститутки. Тут… ну… типа… где-то как-то… Давай, Ибрагим, греби спам лопатой! Фильтры-то у тебя не отстроены.

Как вспомню Киев, как я тогда Хотенея… о-ох… соблазнил, возбудил, поигрался и не дался…

Опыт, ребьятки, не пропьёшь. Эмир видит… что-то из своих привычных картинок, из стереотипов: юное, безбородое, слабое, мечтающее доставить удовольствие господину, исполнить любое его пожелание… Дрожащее от страха и трепещущее в предвкушении… Да он каждый день такое видит! И чётко, на уровне спинного мозга знает: это — хорошо, безопасно, приятно… Обычное дело. Уровень тревожности, недоверия, готовности к опасности… снижается.

Это не его апофения, не моя харизма, не когнитивный диссонанс. Это — провоцирование поведенческих шаблонов. Не инстинктов, не безусловных рефлексов — глотать, дышать… Всего-то — число условные, благоприобретённые, воспитанные, начиная с нежнейшего возраста… Так ведут себя слуги, рабы, домашние… И — звук.

Ваня! «Голос струится мёдом и патокой»! Не скачи по октавам! Никакого баса, рыка, скрипа, напора… Ничего агрессивного, ничего от бородатого, матёрого, злобного, иноверного, рыкающего…

Умом он понимает: перед ним — один из предводителей врагов, злой, чужой, «острозаточенный». А нутром: свой, добрый, «мягкий». И «нутро» давит на мозги, обволакивает их, глушит, как мягкая подушка. Ведь так же лучше! Приятнее, комфортнее, привычнее. Бояться не надо. Страх, неуверенность… очень неприятные чувства. Душа эмира успокаивается, появляется надежда, уверенность в себе. Парень перед ним… пожалуй, мил. К этому — приязненно…

А всего-то: губками — улыбочку, ресничками — трепет. И судьба народов и государства в… в туда, где ей и быть надлежит.

Если кто не понял — происходит акт государственной измены. Я предлагаю эмиру то, ради чего он заварил всю эту кашу, за что погибли его люди, за что он сам нахлебался позора и страха. То, что было боем и кровью отбито у него русскими ратями, русскими князьями.

Я предлагаю ему победу в проигранной войне.

Чётко по стандарту: «Заплати мне и я сделаю тебе хорошо».

То, что это «хорошо» означает здесь: воинскую честь, славу государя-победителя, торжество правоверных над неверными, унижение Руси вообще и Боголюбского в частности… И, как сказал Пророк: «…если встретите их посреди дороги, оттесните их к крайней части». Оттеснить с главной дороги — с Волги… Победа! Неожиданная, утраченная и чудом обретённая…

Я предлагаюсь всем: душой, телом, имуществом. Землями, которые даровал мне Боголюбский. Телом, отмеченным Аллахом. Ибо изменник не сможет полноценно жить нигде, кроме эмирата. А для этого надо быть мусульманином. А я — уже… Душой, возликовавшей при виде хаджи Абдуллы, устремившейся к источнику мудрости и саду размышлений.

Если бы я не был, по их понятиям, «тайным мусульманином», «потерянным и обретённым братом» по вере, то… эмир бы мне не поверил. Соглашение оговаривалось бы такими условиями, что исполнить их было бы невозможно, само согласие — неинтересно. Но случилось — то, что случилось. Абдулла узрел… удивительное. И — произнёс «недозволенные речи». «Агент вливания» — «влил» в уши правителя. Нет! Не ложь, не обман! Только факты! «Правильным» образом акцентированные и аранжированные.

Вот, «птица счастья завтрашнего дня»! Вот, тайный брат, который тупые русские поставили начальником на столь важном месте! Вот, сокрытый верный, мечтающий о припадании к истинной вере! Аллах ниспослал лучшее средство для обмана и унижения неверных!

Снова, как в Бряхимовском бою, перед Ибрагимом замаячил «счастливый случай». И он — снова «повёлся».

— Канша? Э… Сколько?

— Чтобы хватило построить город. Крепкий. До Мурома — сто вёрст. До Городца — полсотни. Русские рати могут подойти внезапно. Большой город. Чтобы было место для припасов, для размещения войска. Если эмир вдруг надумает… послать туда воинов.

Тут их прорвало. Но — между собой. Что-то они бурно обсуждали. Поминая Аллаха и Пророка его, да будет с ними… чего там с ними должно быть.

— Ты делать… э… клятва. Присяга. На Коран. Руку положить.

Эмирушка, да я хоть на что положу! И не только руку! Разве не сказано в Коране, что Аллах — лучший из хитрецов? Уж мы-то договоримся! «Ворон ворону — глаз не выклюет»!

И разве не сказал Пророк: «Ложь допустима только в трех случаях: между мужем и женой, для достижения довольства друг друга; во время войны; и ложь с целью примирения людей»?

Я неженат. Другие основания, данные Пророком… — вполне.

И разве сам Пророк (да пребудет он в милости перед Аллахом), не нарушал своих клятв, говоря:

Нет, я всё-таки балдею от мудрецов уммы! Какой здравый смысл! Какой реализм и прагматизм! Попостился три дня во искупление — и ври дальше! Как и сказано Пророком:

Забавно: в христианстве ложь — смертный грех, лжесвидетельствовать — запрещено в «Десяти заповедях». Умные интеллигентные люди говорят, что всё разнообразие человечества, всех его культур, держится на этих «Заповедях» в той или иной форме. Дескать, человечество морально едино. Отсюда гуманизм, демократия, равноправие, «все люди — братья»…

А как же вот это: «я обязательно делаю то, что лучше, а от этой клятвы освобождаюсь»? «Я тебе пообещал? — Я тебе ещё пообещаю». Сегодня принял присягу, получил ружьё, а завтра увидел, что за него дают пол-штуки баксов и решил — это «лучше»? И фигня та присяга?

Увы, ребята. В меня нормы допустимого вбивались не в мечетях и медресях Счастливой Аравии, а в подворотнях и на пустырях сесесерии. «Мужик сказал — мужик сделал».

Правда, из этого следует… следует, что Пророк — «не-мужик»? Как и его последователи. А кто? Просто брехливые самцы хомнутых сапиенсов?

Если признать, что человечество едино, что оно едино в своей моральной основе — в «Заповедях», то мусульмане — не люди? Маразм! Человечество — это всё то, что выродили Адам с Евой.

Тогда… Мухаммед — репродуктор-извращенец? В смысле: извратил, при воспроизведении, слова Аллаха?

Я не утверждаю — я просто спрашиваю. Что — и спросить нельзя? — Ну, извините.

Но хочется же понять! Магомет — чётко человек. А не кусок бога, как Иисус у христиан. «Человеку свойственно ошибаться» — международная давняя мудрость. Не преднамеренно, не «по злобе». Что-то недопонял, где-то недослышал… Вы вообще себе канал связи между богом и пророком представляете? На передающей стороне просто транзисторы шумят, а у приёмника — предохранители вылетают. Характеристики — несоизмеримые.

Сама идея ошибки пророка (что соответствует человеческой природе Мухаммеда) выглядит в исламе ересью.

В христианстве было также. Утверждения пророков считались абсолютной истиной. Догмой. Потом список догматов веры сократился — во второй половине 20 века католики признали:

— Все догматы могут меняться. Кроме непогрешимости Папы Римского.

Двадцатый век — от Рождества Христова. В летосчислении Хиджры — соответствует 14 веку. Может, ещё просто не созрели? Подождём лет шестьсот и… Кто доживёт — расскажет.

Факеншит уелбантуренный с этой теологией! Проще! Я никогда не лгу! Хитрю, умалчиваю, создаю впечатление… но — не лгу. Тут Аллах — лучший из хитрецов — меня поймёт. Но — «дал клятву — взял клятву»… Не, не могу. Не магометанин. Уважать себя перестану.

— Я вполне доверяю присутствующим. Как себе. Но… для клятвы нужен мулла. И — другие. Тайна — как редкая птица: один может её удержать, но в собрании… кто-то окажется неловок. Цена… не только моя голова. Но и… радость эмира. Которая может надолго отложиться в исполнении. Готовы ли мы погрузить дух блистательного в пучину печали? На многие годы? Нет? Тогда, о благороднейший эмир, позволь откланяться и отправиться в свой лагерь. Дабы гяуры не заподозрили меня в чём-либо.

Вопиющее нарушение этикета! Только государь может отпустить собеседника! На этом прокололся «Железная Маска» в одном из литературных вариантов своей истории. Это настолько… стереотипически, что у эмира даже типовой реакции, типа: «постой» — нету.

Я поклонился, поднялся на ноги, поклонился, отступил задом к выходу, снова поклонился и… и вывалился на свежий воздух.

Уф! Ну и работёнка у дипломатов! Следом, тоже вытирая пот, выкатился Абдулла, послал слугу за лодкой с гребцами, внимательно осмотрел моих людей.

Отсюда, с берега Волги, просматривался Янин. И я… позволил себе несколько форсировать ситуацию:

— Видишь?

— Кандай?

— Костры не горят. Берег тёмный. Никто не знает замыслов Бешеного Китая. Но если он захочет ударить через реку — вы не увидите.

— Кха! У нас… э… новый воин приплыл. Много.

— Они — спят. Убить сонного… Скажи эмиру — времени мало, мир надо делать быстро. Иначе — будет много крови.

…

Едва перебрались через Волгу, едва лодочка ушла назад, как… Я только размечтался, только представил себе: вот приду, сниму, лягу, вытянусь…

— Князь Андрей Юрьевич велит к себе.

И рядом десяток суздальских гридней в полной броне.

Факеншит, какая же это уже серия пошла?! Что у меня третья ночь без сна — понятно. Но Андрей-то как держится? Или он днём перекемарил? Похоже — так. Вижу, что Боголюбский устал, но глаз острый:

— Сказывай.

— Говорил с эмиром. Обещал ему построить город на Стрелке. Большой и крепкий. Просил денег, людей, скота, хлеба. Вроде — даст.

— Присягал?

— Нет.

Вот чего собственно, я так и юлил с присягой. Мне-то плевать. А для Андрея это… аргумент. Для выводов.

Смотрит. Глазами сверлит. Он не верит ни одному моему слову. Конечно: поверить, что противник будет финансировать строительство форпоста против самого себя…

— Почему?! Почему он тебе доверяет?!

— Потому что апофения. Видят, но не разумеют.

— ??!

Как они меня заколебали! Я имею ввиду — мои штаны с трёхслойными завязками. И правители — тоже.

Достаю, показываю.

— Так ты обрезанный?!

— Нет! Факеншит! Я — облезшний! Я же тебе рассказывал! С меня вся кожа слезла! И отсюда тоже! А потом наросла вот так! А эмир решил… Потому что он — идиот!

— Та-ак… А веруешь в кого?

Как вы мне все надоели! Я вообще ни в кого не верую!

Сколько же столетий должно пройти, чтобы мудрость Хайяма стала не только доступной, но и воспринятой?! «Видят, но не разумеют. Слышат, но не внемлят»…

Вытаскиваю из-за ворота крест нательный. Юлькин противозачаточный.

Охренели религиозные. Всё вокруг одного и крутятся. И вот так — всё средневековье! Хотя понятно: основные инстинкты и их канализация с деформацией — в основе каждого массового вероучения.

Я поправляю одежду, никак не запихнуть правильно рубахи в штаны. Андрей мрачно меня рассматривает. Он — не верит. Он знает, что верить изменнику нельзя. «Единожды солгавший — кто тебе поверит?». Я — изменник? — Чему изменил? «Солгавший»? — В чём солгал?

Андрей не может найти противоречий в моих рассказах.

Ибрагим — глуп? Битый враг — всегда глуп. Обрезание? Но вот же — и на голове плешь, вся кожа слезла. Куча непривычного, нестандартного, сомнительного… Но под каждое утверждение находится подтверждение… И эти падающие стаканы… Пророчества истинные и пророчества ложные… странная бумага, странные ножики, странная телега, странная икона, странные речи…

Да срубить ему голову! Чтобы свою не мучить. Но вот же: вчера четыре причины были. Для топора. И… не срубилось… Теперь появилась пятая — измена. Так оно выглядит — сговор с противником, получение от него обещания материальных ценностей, помощи… Но таковым не является… А дома ждёт эта история с женой… и надо бы отдариться за наложницу… и героев казнить без явной вины — в войске негоразды будут…

— Сейчас ты присягнёшь мне.

— Нет.

Ух как он не выносит слова «нет»! Опять железяку святого предка начинает искать руками, не глядя.

— Брат, ты забыл. Изгнание. Я — не-Русь. Иначе — ты обманул князей. Взял себе землю.

Смотрит. Меч дёргает. Туда-сюда, в ножны — из ножен. Скрип-скрип. Вжик-вжик.

Я плету паутину мира. Я сплетаю ниточки-шнурочки. Связывающие нас. Меня с ним. В этом плетении — вражда и дружба, ненависть и радость. Ты не хочешь назвать меня братом, тебе привычнее видеть во всех врагов. Но ты не можешь выдернуть одну-единственную паутинку, не можешь сказать:

— Враг! Рубить!

Потому что всё плетение, все нити склеены. Склеены твоим интересом, окутаны туманом нового, невиданного, непривычного.

Логика вражды, тела, функции требует:

— Убей его! Мир станет проще!

Логика души, любопытства, надежды возражает:

— Убить? И никогда не узнать? Потерять… не попробовав?

«Свобода хотеть» вырастает из «возможности знать». Не знаешь — не захочешь. Не сможешь захотеть. Тебе не нужна часть твоей свободы? Части тебя? «Мир проще» — это хорошо? Площе, серее, скучнее… — лучше?

У меня ничего бы не получилось с Романом Благочестником. Или с его братьями. Разве что, сам Ростик… Среди десятков Рюриковичей этого времени, Боголюбский — едва ли не единственный. Один из очень немногих, способных увидеть, услышать новое. Не испугаться, не отбросить:

— Фу. Хрень какая-то помстилась. Свят-свят-свят.

Хоть и с трудом, с постоянным раздражением, со скрипом зубовным, но понять: это — иное. Обладающий столь высоким уровнем самоуверенности, чтобы поверить. Поверить самому себе, своим глазам и ушам: это — не мираж, не больной бред — реальность.

Надо быть очень сильным и смелым человеком, чтобы открыть глаза. Чтобы взглянуть на мир и принять его. Таким, каким он есть, а не — как мне хочется, как меня учили, как я думаю. А не приняв реал, не увидев его — человек не может его изменить, улучшить. Остаётся только воевать с ветряными мельницами и строить воздушные замки. Разной степени ветрености и воздушности.

Понятно, что ни один из моих эпизодов, известных Боголюбскому, не есть доказательство необходимости моего существования. Начиная с моих уникальных метательных ножичков-штычков в Рябиновке. Любое мое слово может быть опровергнуто или извращено, любое моё действие может быть истолковано разными образами. Каждый конкретный случай — случай. А вот совокупность…

У Андрея достаточно ума и опыта, чтобы оторвать свой мысленный взгляд от конкретики моего обрезанного члена… или от отказа от присяги. И понять закономерность.

Нет, не так. «Попаданец», «прогрессор», «эксперт по сложным системам»… здесь даже слов таких нет. Не «понять» — ощутить. «Что-то в этом есть…», «это ж-ж-ж — неспроста». И при этом не испугаться, не спрятаться за «плаху с топорами», «нет человека — нет проблемы», «как с дедов-прадедов бысть есть»… Потому что — Бешеный. Битый, рубленый, колотый… тёртый и нахлебавшийся…

Он — смог.

Смог. Себе. Позволить!

И вновь удивляюсь я попаданским историям. Разве не очевидно, что, для того чтобы попаданец вошёл в мир «вляпа», чтобы стал там чем-то, чтобы изменил и улучшил, чтобы между ним и миром прошла искра энергии понимания и взаимодействия… Ведь с той стороны, со стороны мира — должна быть «ответная часть»! Ведь «вилкой» без «розетки» можно только дырки в тесте делать да в носу ковырять! Ведь ни света, ни тепла, ни… Толку — не будет.

Мне повезло. Да, это — «рояль в кустах». Да, «это то, чего не может быть»: я искал человека — и я его нашёл.

Нет. Не так. Не надо мании величия. Я не искал Боголюбского. Я вообще не имел осознанной цели: вот такого человека я ищу. Я просто убегал. Убегал из-под топора, из-под «асфальта на темечке», из жёсткой клетки боярской усадьбы в Пердуновке… Убегал оттуда, где мне было плохо.

«Если долго сидеть на берегу реки, то мимо проплывёт труп твоего врага» — восточная мудрость. А если наоборот? Если долго бегать?

Вот вода. Она течёт вниз. Почему? — Потому что ей так удобнее? Вот та же вода, только паром. Она взлетает вверх. Потому что пару так удобнее?

Это вода. У которой — ни сознательного, ни бессознательного. Одни физико-химические характеристики. А у меня? Даже при выключенных мозгах, при отсутствии формулируемой цели, инстинкты и интуиция — не выключаются.

«Рыба ищет — где глубже, а человек — где лучше» — русская народная мудрость.

Да, моя встреча с Боголюбским — случайность, «рояль». Меня могло занести в другие страны, в другие края. И — пыталось занести! А я — уворачивался. И продолжал топать по своей дороге. «Дорогу осилит идущий». Даже не зная, куда ведёт эта дорога. Каждый отдельный шаг — случайность. Вместе — путь, закономерность. Просто нужно поднять задницу и сделать шаг. Сделать поступок. Не поэтому ли «поступок» и «поступь» — однокоренные?

«Посеешь поступок — пожнёшь привычку, посеешь привычку — пожнёшь характер, посеешь характер — пожнёшь судьбу».

Моя судьба привела меня к моей «ответке».

Наш «разъём» частенько «искрил»… и нажимать нельзя — сломаешь. Но… контакт был.

— Ты выбрал опасный путь. По лезвию.

— Да, брат. Это моя тропа. Гулять по острозаточенному во тьме.

Мда… Забавно теперь это вспоминать. А тогда… Каждое… не слово — каждый звук, жест, вдох… всё имело цену. Множество мелочей. Вот перевернулась бы наша лодка на Волге, и не было бы Всеволжска. Не уверовал бы Абдулла в мою избранность, не увидел бы Андрей во мне отсвета брата своего… Да что угодно! Ногу на бережку подвернул бы — не смог бы резво с колен у эмира подняться, тот до чего-нибудь додумался… бздынь.

Многое, очень многое было в те два дня и две ночи сделано. Фундамент заложен. Что-то — прежде продумывалось, взвешивалось. Многое шло по наитию, по интуиции, по чувству. Не всегда верно. Или — верно в тот момент, а потом — мешать стало. Можно было, наверное, и побольше из князя с эмиром выжать. Или — все потерять. И голову — тоже.

«Ласковое теля — двух маток сосёт» — русская народная мудрость. Вот я и присосался. И к Залесью, и к Булгарии. По разному, но к обоим.

«Мир — оружие сильного». Я хотел стать сильным, я знал, что я буду сильным. И поэтому — стремился к миру. Понимая — или надеясь? — что закономерность, «сила вещей», течение жизни — если мне не будут под руку гадить — заставит их всех лечь. Под мою волю. А они — не хотели. Они дёргались, суетились, хитрили. Судорожно соображали: как бы выдрать вот этот кусок земли, как бы набрать лишнюю сотню рабов, кусков серебра… «Зверь Лютый» уже пришёл, уже обустраивал своё логово, уже высматривал земли и племена. А они продолжали играться в свои игрушки.

«Видят, но не разумеют». Грустно. Но меня спасло.

Я говорил, что чудеса надо тиражировать? «Чудо освобождения» Джафара было растиражировано сразу поутру: едва Абдулла со свитой сошли на берег, как я погнал в эту лоханку свой полон.

Сам вчера кричал: «Всех на всех!». Ну и вот — личным примером. «Жаба», конечно, давит. И ведь нет никакой гарантии… Но — «На свободу — с чистой совестью!». Хотя бы — с моей чистой.

«Жаба» — общечеловеческий элемент. Один из новиков вылез:

— Ты! Воевода! А мы?! А наша доля?! Как на стену лезть, так давай-давай. А как делить-дуванить — так фиг?!

Я как-то даже… растерялся. Потом вспомнил. Много раз уже говорил, что здешние походы, хоть бы и государственные, хоть бы и освящённые попами, муллами и шаманами, по сути своей — бандитские вылазки. Обычная, основная цель — вооружённый грабёж. Отнятие чужой собственности и свободы.

Эта цель может быть главной. Как в давешнем походе Долгорукого против булгар. Или — второстепенной. Как в нынешнем походе Боголюбского. Но это на уровне предводителей. На уровне рядовых бойцов оттенок «за зипунами», «за рабами» — присутствует всегда.

Высшая форма демократии — вооружённый народ, ополчение. Народ — ворует. Тащит, тибрит, комуниздит и грабит. Потому что, когда поход закончится, каждый вернувшись домой, станет уже не народом, а конкретным хозяином. Своего личного хозяйства. Которое нужно укреплять и процветать. А успешный грабёж, как известно — самый эффективный вид экономической деятельности.

У меня, у моих… моих смоленских — этого нет. Они не ополченцы. По своему статусу ближе к княжьими гридням, «янычарам». Своего — ничего. Ни кола, ни двора. Всё — даденное. Только голова своя. Парень из моих может прибрать… колечко дорогое — зазнобе, платочек узорчатый — матушке, кису вышитую — батюшке. Да и то, большинство — полные сироты.

Мои тверские… тут интерес другой. Они и вправду народ русский. Они по домам придут — им жить-кормиться надобно. Им доля в добытом важна. В хабаре, в полоне…

Мда… Но делёжка, если и будет, то в конце похода. А ныне гавкать мне под руку…

— Резан! Это твоё дерьмо говорящее вывалилось? Прибери.

Прибрали. Я, честно говоря, имел ввиду проведение разъяснительной беседы, нарядов там вне очереди…

Если прапор не может «прикопаться» к «салаге»… а уж тем более — к салажонку, который из себя «деда» строит… то он даром хлеб кушает. А дальше «по-сигурдовски»:

— Это у тебя что? Десять ударов. А это? Ещё десять…

А дальше — «по-ноготковски»:

— Прости господин. Велено было посечь плетями, а я сослепу кнут взял…

Ты мне, Ваньке плешивому, «ваньку»-то не заправляй! Чтоб палач инструмент перепутал! Но… народ впечатлился — по двору кровавые ошмётки мяса летят. А казнить тебя, Ноготок, не за что: дурень сдох — и ладно, чище стало.

— Ивашко, Резан — хотули у всех перетряхнуть. Лишнее против уставного — к Николаю. Делёжка — по завершению. Весь хабар — в общак. Взявшему себе — смерть. Исполняйте.

С хабаром — проще. Пить-есть — не просит, эмоций — не испытывает.

— А полон?

— Весь полон — на х… мм… к эмиру. На барку эмирского посла. Бегом!

За единственным исключением: Салман. Что его ждёт там — было понятно всем. Ему — первому. Так что на мой вопрос:

— Хочешь остаться? Прими крест.

Ответ был незамедлительный:

— Якши.

Вывели мужика к Волге, позвали попа. Народу набежало…!

— «Княжья Смерть» басурманского чёрта — крестить надумал!

Внешность у Салмана… я уже рассказывал. Ещё и шрамы по всему телу обнаружились.

Абдулла морщился недовольно: он уже прикинул, как будет снимать кожу с мучителя своего внука. Но… Тут Боголюбский своих пленников погнал, а там уже и бояре стали рабов выпихивать.

Глава 350

Переговоры шли весь день, до самого вечера. Абдулле дважды пришлось за Волгу сгонять — на согласование с эмиром.

Особенность средневековых договоров — в их краткости. Типа: «давайте жить в мире и согласии». А дальше? Детализируйте понятие «согласие»… Я ситуации — «предполагается по умолчанию» — в первой жизни проходил. И меня так… сносили, и я сам… кое-кого выкидывал. Но… веду себя по возможности тихо. Не гавкаю. Не уточняю. Где мне выгодно.

Пример: «Воеводе Всеволжскому истребить разбойников на реке». Добавляю мелочишку мелкую: «и повсеместно, где они обретаются». А как же иначе? То — ватажок на стрежне, то — под берегом, то — в притоке…

Они кивнули и пошли дальше. А я аж захлебнулся! Оно что — не поняли?! Что отдали мне всю Волгу?! Со всеми её притоками?! Со всеми болотами, лесами, волоками, озёрами, берегами и людями…?!

Нет, я понимаю: «нашему бы теляти — волка скушать» — русская народная мудрость. Но, если силёнок хватит, в любом месте от Валдая до Урала… от Белоозера до Саксина… могу придти и спросить:

— А что это вы тут делаете? А пусти-ка в дом посмотреть — нет ли у тебя там разбойничков?

И будет это не по моему злонравию, а по воле пославших меня на такие дела князя и эмира.

Очень интересно отыгрывается «третья сила». Например:

— Всех христиан православных, в рабстве басурманском стенающих, эмиру булгарскому возвернуть на Святую Русь, в дома их отеческие.

Это что — эмир Ибрагим будет махать вёслами, вывозя бабу-рабыню в Коломну? В «дом отеческий» который лет пять как сгорел?

Тогда дополняем: «а Воеводе Всеволжскому слать своих людей для опроса в Булгарии — кто из чужих земель привезён. Собрать таковых и доставить по прежним местностям».

Вам всё понятно? — А мне ещё нет! Например: вбито — «из чужих земель», а не — «из Залесья». Сидит там где-то рабёныш из Хорасана. «Из чужих земель»? — По закону — мой.

Разрешено просто войти в дом и спросить… Ну, ребята! Сформулировать вопрос так, чтобы хозяин кинулся в драку…

— А где ваша моча в пробы на допинг?

В четыре утра…

А издержки и помощь — с государей.

Шаг за шагом, всё больше вопросов русско-булгарских отношений замыкаются через Всеволжск. Естественно, с компенсацией понесённых мною расходов. И с расширением функций.

Есть такая детская история. Два медвежонка нашли головку сыра. Поделить поровну не смогли — не верили друг другу, ссорились. И позвали в делильщики лису. Та разломила кусок сыра… сильно не пополам. Чтобы уровнять доли — хорошо откусила от большого куска. После чего он стал сильно меньше. Меньше меньшего. Пришлось снова… Когда рыжий третейский судья закончил делёжку — брюшко у него сытенько выпирало. А медвежата получили по маленькому кусочку. Но — по равному.

До лисьей наглости я не дошёл. Могут же и голову оторвать! Но определённые телодвижения в эту сторону — успешно совершил.

Отдельно… нет, не договор — меморандум. Тут таких слов нет, но списочек желаемого — сколько-когда-чего, в конях, скотах, железе и хлебе — я набросал. Средне-потолочно. А какой ещё может быть план-график в условиях почти полной неопределённости?!

Николай с Терентием всю ночь и целый день ругались-составляли. Расписали на 6 лет. Как Боголюбский мир с эмиром составляет. Почему мирные договора между Залесьем и Булгаром постоянно именно на такой срок заключаются — не знаю. Но именно так будет стандартно для последующих соглашений.

Наутро Абдулла привёз назад меморандум с правкой и автографом эмира. Типа: пусть исполнится. Если на то будет воля Аллаха.

Помимо разных экономических вещей, там были забиты «четыре свободы». Только не для «людей русских», а для «людей всеволжских». А почему нет? Ведь эмир думает, что во Всеволжске будут его люди. Конечно, не сразу но… И, очень важный, как оказалось потом, момент: прекращение контактов эмирата с племенами. По военной, религиозной и торговой линиям.

В эмирате виновниками Бряхимовского разгрома считали союзников. Именно эти дикие, трусливые, ленивые… неверные и богопротивные лесовики-язычники изменнически отступили и панически разбежались… предали и бросили… храбрых и благородных «белых булгар», самого Пресветлого и Победоноснейшего… Короче:

— Тьфу на вас! Плохие вы! Мы с вами больше не играемся!

Насколько это важно для меня? Прекращение подрывной и религиозной пропаганды, остановка поставок оружия, отзыв военных советников, устранение торговых конкурентов…

В тот год если бы эмир пальцами щёлкнул… если просто промолчал… — меня задавили без вопросов. А вот выступить против его, явно выраженной и подтверждаемой делами, воли… Были. Но критической массы не набралось. Чтобы мне головушку буйную оторвать.

Понятно, что в основе разрыва союза с племенами были довольно краткосрочные эмоции: страх эмира, обида на лесовиков… Эмир — тоже человек, и принимать собственную глупость… что Боголюбский его переиграл…

Раздражение эмира через некоторое время прошло. Но я успел всунуться со своим «меморандумом». Отказаться? — А честь? «Что написано пером — не вырубить и топором». А там уже и Всеволжск поднялся. Да и вообще — поздно стало. «Фактор времени» — «дорога ложка к обеду».

Глядя со Стрелки на просторы Заволжья да Заочья, не раз спрашивали меня люди: а что ж раньше здесь города не было? Может, проклято сиё место? Аль ещё беда какая? Почему именно ты — смог?

Попросту — потому что «общечеловек», потому что — «нелюдь». До меня были — люди. Из какого-то племени, с какой-то стороны. Если одна сторона ставила здесь город, другая его разрушала. Я же, не будучи кривичем или вятичем, суздальским или рязанским, мордовским или булгарским… сумел связать воедино потоки — людей, вещей — с трёх сторон: от Булгара, с Залесья и из Пердуновки. Понятно, что и из других мест люди приходили, всякое чего приносили. Но главное, особенно первые годы, шло из этих трёх мест. Из трёх — не из одного. Друг другу не во вред — в помощь.

А соседи… И князь, и эмир — каждый был уверен, что обманул, перехитрил. И Ваньку лысого, и соперника своего.

Утром, после серии ссор — кое-кто из бояр попытался-таки уволочь с собой пленников, вбились в лодочки и пошли выгребать вверх по Волге. Нервничали все. А вдруг гяуры передумают и ударят через реку? А вдруг басурманы вспомнят про разрешение своего пророка, разорвут соглашение и нападут на растянувшийся караван?

Лодки загружены чрезмерно, в воде — чуть не под борта. Нет полона — вбили хабар. У меня вон — бочки с мёдом даже погрузили. Ну, не выливать же хмельное! Вот это — точно кощунство!

Обошлось. Абдулла, провожавший нас, намекнул, что эмир очень доволен: «один свет блистающего лица Благороднейшего и Победительнейшего обратил полчища нечестивых гяуров в трусливое бегство».

Ополченцы Биляра тоже чувствовали себя победителями. А подошедшая вскоре к Янину конница аристократов с юга — выглядела ненужной: «без вас справились». Им — ни славы, ни добычи.

Абдулла тихонько делился со мной своими представлениями о внутриполитическом раскладе в эмирате. Получается, что именно такой исход, который я пропихнул, наиболее выгоден эмиру: бескровная победа силами народного ополчения под его личным командованием без участия аристократов и сувашей. «И благодарность его будет безграничной. В разумных пределах».

От устья Казанки посольская барка пошла на юг — дальше уже не данники, а союзники эмира. Их шерстить можно. Но, честно говоря, не очень-то получается: мы сами притомились — лодейки полнёхоньки. Да и караван издалека видать — народ от реки резво разбегается. А лезть вглубь…

Здесь есть разные места. Но ловить туземцев по их лесам…

Пройдёт семьсот лет, население станет русскоговорящим, появятся по Волге города, пойдут пароходы, пролягут железные дороги, Империя раскинется от Варшавы до Сан-Франциско. Но в здешних лесах:

Из 150 видов оводов (строка), о которых здесь толкует Мельников-Печерский, только один — человеческий. Да и тот — в Центральной Америке. Вот уж точно — «слава богу!».

Следует, вероятно, дополнить литературное описание — научным:

Мда… А мы потом это кушаем.

И вновь удивляюсь коллегам-попаданцам. Ведь вот это: мошка, строка, чаруса… Здесь повсеместно. Трясина — от любого поселения не далее 10 вёрст, мерзость летающая — в каждом дому. Хоть бы терем княжеский. Ладно, на подкурах спать — только в лесу. Но закрываться, одеваться, окуривать, бить… везде, всегда, каждому.

— Как ты провёл выходной день?

— Я убил сорок слепней на своём коне!

— Молодец! Настоящий витязь!

Куда бы ты не пошёл на «Святой Руси» — ты попадаешь в болото. Если идёшь торной дорогой — обойдёшь по краюшку, если замуравевшей, или сдуру летом по зимнику попёрся, или просто ломанул напрямки… даже и красавицу-болотницу перед смертью не всегда успеешь увидеть.

Я уже говорил: я — «человек с асфальта», я панически боюсь болот. Поэтому лезу туда только по крайней необходимости и со всеми предосторожностями. Но масса попадунов топает по мирам вляпа будто по мостовой. Это — смерть. Очень скорая. Даже если вам лично повезло, то ваши люди — кто-то из них обязательно погибнет. На ваших глазах. Захлебнётся болотной жижей.

У меня — склонность к мазохизму. Я это уже говорил? Зная о своём страхе перед трясиной, я старательно лез в болота в Пердуновке. Просто потому, что они там есть, потому что за ними живут люди.

Между болот было святилище Велеса, там были голяди, потом мы там строили мельничный канал, кирпичные печки на островке в болоте, целый промкомбинат на берегу… Появился опыт. И превозмогания собственного страха, и движения по пляшущему под ногами слою мхов… Фанг и Могутка — показывали, страховали, вытаскивали… Но не надо иллюзий: русские болота — смертельно опасны. Даже для живущих рядом с ними. Каждый год в Рябиновской вотчине в болотах погибают люди. Преимущественно — дети и бабы.

Если попандопуло не понимает этой опасности — он покойник. Если понимает и посылает в болота своих людей — он убийца.

Поэтому никаких «лихих рейдов». Десяток марийских рабов или таких же коров — не стоят риска потерять моих людей.

Это — моя точка зрения. У других… бывают другие. Одна рязанская хоругвь ушла в лес в полном составе — ловить местных мари. И не вернулась. Калауз утром повздыхал, покивал удручённо, и забрал себе лодейку и майно в ней.

Отдельная тема — кони. Как здорово воображать себе командиром лихого кавалерийского отряда, страшно и справедливо рубящих каких-нибудь плохих.

Я — за. Только… Вы запомнили: десяток самок строки превратят ваш отряд в беснующееся стадо скотины? Десяток больших мух жёлто-бурого цвета, с тёмными пятнышками. Лицо атласно-белое, под усиками буроватое. Задняя половина спинки чёрная, передняя с серовато-белыми волосками. На середине крыла дымчатая поперечная полоска, у вершины два таких же пятнышка.

Нарвались на стайку? — Можно возвращаться. Пока собирали и успокаивали коней, отмывали от мушиных яиц, пересёдловали… уже и пыль осела.

Можете продолжать смотреть дальше. Вы — профессионально некомпетентны. Мало хотеть — надо уметь. Не только биться — просто дойти до места боя. И ни прочность кольчуг, ни блеск мечей, ни мастерство и храбрость бойцов — не имеют значения. Если вы не можете отличить строку от пищеводника. Потому что строка, преследуя животных, издаёт характерные звуки. Животные при этом сильно беспокоятся, стараются уйти от преследования. И вы можете даже на марше — это понять, увести коней. Самка пищеводника подбирается к животным скрыто, короткими перелётами и ползком. Кони их не видят. Это чисто выше внимание. Не врагов надо выглядывать — мух! А враги… а что — «враги»? Это ж люди. Их и зарезать можно. Да и по полтысячи яиц у них не бывает.

Чтобы не потерять коней — надо знать. Надо знать — куда смотреть. Для откладки яиц самки предпочитают участки с короткой остью и обильным подшерстком в области голодной ямки, мягкой стенки живота, паха, передней части бёдер.

Эй, герои попадизма и прогрессизма, когда вы последний раз осматривали пах и передние части бёдер своего коня? А чем вы смазываете те «пятиалтынные» дырки в шкуре своего верного четвероногого благородного боевого товарища? — У нас, обычно, дёгтем.

Это я к тому, что в караване стало много больше коней. Захвачены у врага. Дощаников на всех не хватает — тянут плоты. Практически — плавучая коновязь. Если лодья с прицепом уходит на середину Волги — там оводов нет. Но и хода нет — выгребать против течения на стрежне тяжело. А под берегом… Прилетают эти… гады, и лошади сходят с ума. Рвут привязи, разносят коновязи, даже — переворачивают плоты. А на стоянках — сходят с ума люди.

«Нет ему покоя от комариной силы ни в знойный полдень, ни прохладным вечером, ни темной ночью».

«Ему» — это мне. И моим сотоварищам.

Бывалые путешественники утешают:

— Эт ещё что. Эт ещё по божески. Вот весной, когда комар вылетает… а нынче-то… дымокурню поставь и ложись под ветер…

Всё в лагере, всё и все — пропитаны запахом дыма. Иначе — заедят… кровососы.

После ухода Абдуллы Салман выдохнул: всё боялся, что я передумаю и выдам на казни. Сколько ему не втолковывали:

— «Зверь Лютый» своих людей не отдаёт, у «Немого Убийцы» не два языка…

Как понял, что останется с нами — кинулся сапоги мне целовать. Натурально! Факеншит!

Понятно, что каждый человек следует своему прежнему опыту. Но мне… противно.

— Салман, кем ты хочешь стать?

— Э… мудрость господина, да пребудет с ним благоволение Аллаха… э…Христа… столь велика, что мой разум, повреждённый многими ударами в схватках с врагами…

— Николай! Ядрёна матрёна! Ты можешь толмачить без белибердени?! Объясни этому… ужасу леса и джину потёмок… что говорить надо необходимое. На остальное просто нет времени!

— Дык… Я ж уже ж… Это ж… ну… типа… почёт и уважение. Типа возвеличивание и вознесение.

— Нахрена мне вознесение?! Мне ещё рано возноситься! Кор-роче! Слово — по делу.

Меня и от родных притопов-прихлопов-экивоков… подташнивает. А уж в варианте восточной велеречивости, цветистости и высокопарности… От слова «впаривать»… Не напыживайтесь, факеншит! Обделаетесь!

Ведь моё время проходит! Так и жизнь пройдёт. И зачем тогда ваше славословие? На кой чёрт мне ваш «сладкий шербет» на могилку?!

Ну, или что там у нас построится.

Забавно видеть, как у «бутилированного джина» глаза вылезают из орбит. Я как-то больше привык к «юбилейным рублям» славянского происхождения. Но и так… смотрится выразительно.

Тут Чарджи подошёл и они, вдвоём с Николаем, с разных сторон, начали вливать в Салмана «воду мудрости и нектар благопристойности». Едва замолкал одни, как вступал второй. А то — и не дожидаясь. Бедняга только своей головой луковкой — туда-сюда, туда-сюда… Я подозреваю, что никогда в жизни Салману не приходилось слышать столь долгих речей, обращённых именно к нему. Здоровый мужик. Очень здоровый. Но промывание мозгов в такой концентрации…

И снизошёл на него свет сути, и ударила его молния смысла… В смысле — попытался встать и потерял сознание.

Хорошо что не в костёр упал. Нюхательной соли в наших хотулях… Как-то я на нервных барышень не рассчитывал. Ничего: уложили, водицей речной сбрызнули, горяченького похлебать дали, медовухой сверху отполировали… И в две хоругви полным личным составом… принялись «учить жизни».

Единственное — я сразу предупредил ребят, чтобы не гнобили мужика, чтобы не вздумали «басурманского чёрта» обижать.

У костра Ивашко за обучением присматривает, а из темноты опять «рубли юбилейные» отсвечивает: Лазарь смотрит.

— Что ты с ним сделаешь?

— Помогу. Помогу стать тем, кем он захочет.

— Как?! Ты с ума сошёл! Он же убийца! Он же зверь-душегуб!

— И что? В хозяйстве всякий человек пригодится. Главное — чтобы его желания совпадали с его возможностями. И моими потребностями.

— Но… Он же злой! От же чёрный!

— «Всегда смотри на вещи со светлой стороны, а если таковых нет — натирай тёмные, пока не заблестят» — древняя китайская мудрость. Будем надраивать беднягу. До блеска.

Салман, Джафар, Абдулла… три этих человека уничтожили Волжскую Булгарию. Не понимая этого, не желая этого, просто делая на каждом шаге «то, что должно». А вот что «должно» — указывал я.

Говорят ныне: Пресвятая Дева надоумила Зверя Лютого, привела к нему людей нужных, научила что говорить, что делать.

Откуда берутся мысли в моей голове — не знаю. Может, и Богородица советует. Спорить не буду. А вот насчёт людей… Мне нужен был выход к Хазарскому морю. Нужно было взять весь «путь из варяг в хазары» под одну шапку. Так — выгоднее, оптимальнее. Так людям, живущим на этом пути — сытнее, здоровее, безопаснее. Лучше. А что всякие эмиры, князья, посадники, ханы, панки… кто по берегам сидел — думают иначе… То — их беда. Думали бы правильнее — целее были бы.

Не было бы этих людей, не привела бы их ко мне судьба — были бы другие. Но «путь» я бы всё равно под себя взял. Цена… в людях, в сроках… Может, и лучше можно было. Но результат — тот же. «Делай что должно, и пусть будет что будет». А будет — как я решил.

Помнишь, девочка, говорил я о лезвии, входящем в сердце паутины? О верёвке, тянущейся за таким гарпуном? Об «агентах вливания», об «авторитетных источниках»? Таким человеком стал в Волжской Булгарии «мойдодыр» Абдулла. Не «сделанный», «выращенный», а «обретённый и повёрнутый». Это несколько не так, как мне думалась во время гребли по Верхней Волге после общения с Божедаром. Но я же не догматик! Я знал, что жизнь всегда богаче моих идей. И оказался к этому готов.

Потрясённый «следом ножа Аллаха», искренне уверовавший в мою избранность, Абдулла составил собственное представление о моих ценностях и целях. И послушно исполнял мои задания. А я его не разочаровывал.

Глава 351

Лазарь опять надулся. Не так сильно, как после истории с Божедаром, но снова держится от меня подальше. А мне надо ещё одну проблемку решить. И кроме как Лазарь…

— Лазарь, служить ко мне пойдёшь?

— Ваня! К тебе…! Я ж весь…! А как же…? Ну… князь, присяга… Матушка, брат, сёстры… Да и какой из меня теперь…

Нога у парня срослась. Но плясать ему… не грозит. Хромает он. Устаёт быстро. Был бы он матёрым боярином — не беда. То — в седле, то — слуги плечико подставят. А молодому шкандыбать… По «полчищу» — не побегает. Отставать будет. В атаке… кто отстал — тот и трус.

— Лазарь, ты — единственный боярин из моих людей.

У меня — прекрасные люди! Человек пять — просто хорошо выше уровня среднерусского боярина! По уму, храбрости, деловитости… Но в «шапке» — один Лазарь. Есть стереотипы. Не мои — окружающих. Я не могу послать послом к эмиру не-боярина — это будет воспринято как оскорбление. Я не могу послать к эмиру боярина без бороды. С ним никто не будет разговаривать. Как Аламуш говорил с ибн Фадланом — секретарём багдадского посольства — «мужем разумным и умудрённым». Но не с молодым послом.

— Лазарь, я хочу, чтобы ты представлял меня перед Андреем Юрьевичем. Я предполагаю, что между Боголюбовом и Всеволжском будет много… вопросов. И хочу, чтобы мои слова доносил до слуха князя человек честный и смелый. Которому я верю. Ты.

— Ой! Спасибо! Но… А как же… а в Твери… а если…

— Не скачи ты так. Подумай хорошенько. Говорить Бешеному Китаю «нет»… не у всякого даже и храбреца — язык повернётся. А тебе — придётся. В глаза его дикие смотреть, нрав бешеный выносить. Стоять твёрдо. Ни на йоту сдрейфить нельзя.

— Ваня, так я ж… я ж всяких хитростей… не знаю, не умею… Меня ж там… ну… обойдут-обманут…

— Ты — мой голос в Залесье. Кто тебя обманет — с того… кожа слезет. Или — я спущу. Не важно — как с тобой будут хитрить. Важно, чтобы ты не хитрил. Чтобы твоё слово всегда было правда. Только правда. В обе стороны: и ко мне от Андрея, и к нему от меня. Ты врать не умеешь. Не дано. И не пытайся.

«Ложь, обман и дипломатия» — все три формы — не для него. И не для Боголюбского. Андрей такие игры просекает на раз. Не надо иллюзий — я выкрутился из под топора только массой. Массой непоняток. Массой… новизней. Ни лжи, ни обмана — не было. Только — правда. В оригинальной трактовке и с дополнительной информацией. Почему и жив. Пока ещё.

Повторять такие игры… никому не посоветую. Себе — в первую голову. Текучки между Андреем и мною будет много. Возникнет множество… коллизий. Ну, это ж очевидно! А уж какие гадости про меня будут Суздальскому князю в уши заливать…

Мне в Боголюбово — не набегаться. Да и нельзя — высылка по «Указу». Ход на «Святую Русь» мне закрыт. Нужен посол. Единственный мой боярин послом при дворе Андрея — ещё и знак уважения. Опять же: боевой ветеран. Причём не вообще, а герой знаменитого Бряхимовского боя во славу Богородицы. Лично награждён Боголюбским саблей. Андрей его в лицо — знает, восторг юноши при награждении — помнит.

Вечером, обговаривая это назначение с Боголюбским, попросил:

— Вы там, с Манохой, присмотрите за ним, поберегите парня.

— Вот ещё! Да его с любого слова в цвет вгоняет! Дурня сопливого подсунул, так ему и сопельки утирать?! Иных забот нет?!

— Светлый князь Андрей Юрьевич. У тебя бояр — сотни. У меня — один. Что молод — это быстро пройдёт. А вот что честен… У тебя таких много? А у меня — других просто нету. «У того, кто способен краснеть — не может быть чёрного сердца» — никогда не слыхал? Лазаря можно перехитрить, обдурить… Запугать или купить — нельзя. У меня — все такие. Один-единственный. А у тебя?

Спокойно, размышляя, сравнивая. С Андреем так не разговаривали со смерти его брата Ивана. Ни отец — Юрий Долгорукий, ни самый старший брат Ростислав (Торец). Те больше брали горлом, старшинством, авторитетом.

Боголюбский фыркнул, ничего не сказал. Но просьбу мою принял к исполнению.

Насчёт отношений Лазаря и Боголюбского — я не боюсь. Андрей хоть и Бешеный, а в разуме. А вот окружение… Я уверен, что Лазаря будут подставлять. Просто потому, что он мой. При дворе не бывает «ничьих людей» — каждый принадлежит к какой-то партии. Его обязательно попытаются привлечь на чью-то сторону. Когда это не получится — возненавидят, попытаются подмять или угробить.

Единственный способ выжить — кристально честная глупость. Настолько, что и втягивать в какие-то интриги — нельзя. А вот «использовать в тёмную» — будут обязательно. Очень важно, чтобы Андрей, как бы ситуации не складывались и, уж тем более, как бы не представлялись разными… заинтересованными лицами, был твёрдо уверен: на парне зла нет.

А отсвет этой кристальной честности — падёт и на меня. Что для меня… при моём несколько вольном трактовании… законов и норм… Очень даже необходимо.

Тут приходит Цыба. Вся какая-то… дёрганная. Так-то у неё взгляд… «блуждающий в эмпиреях». А нынче… «мечущийся в волнении». Очень непривычно.

— Боярич. Э… Господин воевода. Спросить пришла. Мне боярин Лазарь… предложение сделал. Вот.

— Не понял. Какое предложение? О чём спросить-то хотела?

— Предложение… Ох, господи ты боже мой! Замуж зовёт! В жёны взять хочет! Боярыней стану! Пресвятая Богородица, спаси мя и помилуй…

Но бывают и исключения. Вот, например: и не молчит, и посидеть спокойно не может — мечется.

— Тэкс… И что ж ты решила?

— А я… я не знаю… Не знаю я! Вот пришла спросить. Господь милосердный! Что отвечать-то?!

«Телефонный диалог:

— У меня возник вопрос, и мне срочно нужен твой мужской совет…

— Давай.

— Всё, спасибо, поняла».

— Значится так… Жениться на тебе он не может. Птички с рыбками не скрещиваются.

— А он говорит, что уговорит тебя. Что, коли ты ему такое важную службу дал, то отказать не сможешь.

Вот же ж… люди. Ещё — только-только, «чуть головку держать начал», «от горшка два вершка», а уже… Права качает, всякого чего себе — требует…

— А остальных — он тоже уговорит? Всю эту… княжескую, боярскую… господу? Просто — народ? Все те тысячи, которые на вас шипеть будут? Гадости да мерзости делать-сказывать? Просто потому, что ты в боярынях — против их «правильно». Да и детей ему ты родить не сможешь. Братанов своих поблагодари. За то, что они тебя малолеткой… от девичества избавили да болячками наградили. А боярин без наследников…

— Ы-ы-ы…

— Вот и я об том. Сколько времени пройдёт, прежде чем вы обои вот так выть начнёте, по разным горницам сидючи, в бревенчаты стены головами постукиваючи?

— Ы-ы-ы…

Мда… информативно.

— Он тебе люб?

— Ы-ы-ы…

Звук — тот же. Но бурное вертикальное кивание намекает на согласие. Потом переходит в горизонтальную плоскость, намекая на отрицание. И в хаотическое вращение, намекая на неопределённость.

«Да нет может быть» — запятые можно поставить в любых местах. Когда женщина говорит «нет» — это ничего не значит, когда женщина говорит «да» — это ничего не значит. И когда женщина говорит — «может быть» — это значит «да», «нет» и всё остальное.

— Эй, ребяты, позовите Лазаря.

Ишь ты, какой петушок! Заявился. Весь в гоноре и в тревоге. Нос — к небу вздёргивает, носком — землю ковыряет.

— Опять жениться надумал?

— Да! Я в своём праве! Она мне люба! У меня уже и шапка есть! Я теперь сам боярин! Я уже взрослый! Мне никто не указ!

— Шапка у тебя есть. И право у тебя есть. А мозгов у тебя нет. Цыба в твоих жёнах — вам обоим смерть. Съедят. Обойдут, обведут, обманут и… и съедят. Против народа русскаго идти… Можно. Но чтобы всё твоё — под бронёй. Чтоб даже волоска, даже мизинчика снаружи… «Коготок увяз — всей птичке пропасть» — слышал? Оба пропадёте. Голуби…

— Ы-ы-ы…

Теперь уже в два голоса. Как у них это унисонно получается… Спелись. Мешать хоровому пению — нехорошо.

— В жёны я тебе её не отдам. А вот в наложницы… Если по обоюдному согласию…

— Что?! Ты мне…! Душу мою вечную опоганить?! В мерзости, в грехе, в блуде жить?!

Оп-па. И слёзы исчезли. Такой праведный гнев. От самой глубины души. И прочих предрассудков, усвоенных в детском и юношеском возрасте.

Ишь ты! И эта выть перестала! Тоже обозлилась. Типа: «со мной — в мерзости?!».

— Не хочешь — не живи. Выбор — твой. Сам кричал: «Я — боярин! Я — взрослый! Мне никто не указ!».

Праведный гнев постепенно покидал его, наступала растерянность.

А на меня наоборот — накатывало бешенство. Сколько можно топать по одним и тем же граблям?! «История учит, что она ничему не учит» — это правда. Но до чего же эта правда… противная! «Видят, но не разумеют» — да сколько же можно?! У меня других дел нет?! Почему он не хочет посмотреть реальности в глаза?! Потому, что у него несколько лет назад был хороший учитель? Который успешно вбил в него «Закон божий»? Вбил в детские мозги красивую яркую картинку религиозного виртуала, перекрывшую реал? Гормоны рвут штаны, а «Закон» — голову?!

Может мне его… трахнуть? Или её перед ним? Или их обоих попеременно?! Сложить в стопочку, обеспечить рототабельность, «запалить с четырёх углов»… Для осознания реализма жизни… Мда… Жаль, что я — не многочлен.

Факеншит уелбантуренный! Ведь не поможет же! Ведь они оба полностью мне подчинены, они оба сделают всё, что я им прикажу. Но сами подумать… понять, увидеть… как вижу и думаю я…

Сделать из человека раба… послушного, верного… как оказывается — не столь трудно. «Святая Русь» предлагает массу наработок в этой области. А вот сделать… соумышленника, единодумца…

«Сделать» — нельзя. Можно только вырастить, выучить… А учится каждый человек — сам. По своей скорости, по своему интересу.

Учитель — сущность важная. Очень важная. Но — вспомогательная. Главное — сам ученик. «Учителя только открывают двери, дальше вы идете сами». Как бы я не хотел выучить здешних людей, каким бы хорошим учителем не был — надо отбирать. Надо отсеивать тех учеников, кому моя наука — впрок не пойдёт.

Например, Лазаря? В обсевки его? В мусор? Жа-алко-о, «жа-аба-а»…

— Будет так. Ты идёшь к князю Андрею в Боголюбово. Ты идёшь… в гадючье кубло. Там… — аспиды в мёду и в патоке. Это реальность. Какие бы там церкви изукрашенные не стояли, какие бы иконы святые не висели. Тебя одного там… съедят. Не зубами-мечами. Через женщин. Гулящих и не очень. Через святых людей и ими прикидывающихся. Через улыбки сладкие и слова приветливые. Сожрут. Мгновенно. Косточек не оставят. Потому с тобой пойдут Резан и Цыба. Для охраны и обустройства. Резан — старшим тиуном, Цыба — домоправительницей, ключницей. И ты их будешь слушаться. И пока вот она тебе жену не выберет — не вздумай! Понял?

Лазарь смотрел на меня раскрыв рот. Тут он, видимо, представил как Цыба выбирает ему жену… и как они вместе… и дальше там… в деталях. Мучительно покраснел и перевёл взгляд на Цыбу. Та тоже была… в прострации. А вот для меня… Модификация пройденного, использование наработок.

Я сходно отпускал Елицу. При всей разнице людей и ситуаций, там тоже была попытка объединения трёх голов: горячего от гормонов титулованного подростка, опытного, умудрённого воина и живого, переменчивого женского ума.

Попытка, как до меня слухи доходят, оказалось успешной. Попробую повторить опыт.

Я остыл, успокоился. И уже без напора, просто повествовательно, подвёл итоги:

— И вот ещё, друг мой Лазарь, домоправительницу свою — не неволить. Советов её — слушаться. Не обижать — ни словом, ни делом. Не сумеешь себя от… от дурости удержать… оторву голову. Мне будет грустно, но… Извини.

Лазарь отправился спать, а мы с Цыбой обсудили некоторые детали моего видения ожидающих их в Боголюбово проблем, потом перебрались подальше в лесок, и там, меж двух овчин, не теряя вернувшегося к ней обычного потустороннего вида, она так дала…!

И продолжала повторять каждую ночь в нашем переходе до Стрелки. Демонстративно не демонстрируя. Типа: а о чем тут говорить? О-ох, только присаживаться… осторожно. А так-то — всё как обычно.

Лазарь шёл пятнами, дергался, но… сам дурак. Зато — без греха.

Парадокс: такое ощущение, что только я один — занимаюсь в средневековье сексом. Остальные — решают проблемы. Цыба — личностные, психологические. Салман в Янине — сословные, Абдулла — религиозные, мировоззренческие. А так хочется большой и чистой любви! Без всяких далеко идущих планов, взаимовыгодных расчётов, ожиданий вознаграждений и поисков приемлемых компромисов…

Ваня! Смени человечество! У этого изначально, со времён ардипитеков, отношение к процессу — торгашеское. «Секс в обмен на пищу».

Обратите внимание: на успешность размножения у человекообразных влияет размер зубов. А не того, о чём вы подумали.

Наши предки нашли «третий путь»: «…ключевым событием ранней эволюции гоминид был переход к моногамии». Такой… сериальной. И пошло: моногамная семья — надёжные, проверенные временем сексо-торговые партнёры, прямохождение — в двух руках больше пищи можно принести, на двух ногах можно подальше «вкусненькое поискать», снижение агрессивности в стае — нет постоянной ежедневной войны за самок. Отсюда уменьшение клыков и семенников — нет спермовых войн как у шимпанзе. Что весьма хорошо — на поворотах не заносит и место для мозгов в головах остаётся.

Человечество не только постоянно устраивает бардак, оно, как вид, и происходит от проституции. С нарастанием доли миролюбивых и платёжеспособных моногамных «клиентов».

Но иногда так хочется… по-шимпанзировать. Или — гориллнуть.

Уже оставив нас на Стрелке, двигаясь с караваном Боголюбского, Лазарь попытался снова подкатиться к Цыбе. И получил отлуп. У него хватило ума не совершать резких движений. Она продолжала динамить парня всю дорогу до Боголюбова и первое время там. Только когда купили усадьбу, когда пошла перестройка терема, когда она почувствовала себя полноправной хозяйкой… но и потом, не отказывая своему боярину в усладах, частенько притормаживала «господина посла» в делах, когда он «вёлся» на разные сомнительные обманки.

Я верно сказал о дворе Суздальского князя: «гадючье кубло с патокой». Попытки «оседлать», «взнуздать» посла Воеводы Всеволжского, влезть в карман, в постель, в душу… начались ещё на Оке. Сначала это были просто курвы походные, потом стали подкладываться рангом повыше… Мастерство, напор и ресурсы «седловщиков» росли непрерывно. Чем сильнее поднимался Всеволжск, тем больше серьёзных людей хотели уже и породнится. Ещё была непрерывно растущая стая проповедников и исповедников, блаженных и юродивых, разных купчишек, фокусников, фигляров и просто проходимцев… Несколько раз Цыба, с её манерой замечать мелочи, с её неслышной походкой, с отсутствующим выражением лица, будто она ничего не видит и не слышит — просто спасала ему жизнь. И мне, кстати, тоже.

Караван растягивался и разваливался. Все хотели домой. Но с разной силой. Княжеские дружины шли вперёди — Андрей торопился во Владимир. Война закончилась, но для него и эта война — только эпизод на жизненном пути. «Сильный преодолеет преграду, мудрый — весь путь» — древняя китайская пословица.

Теперь надо выжать из победы по максимуму. Не только ценностей материальных, но и прибылей духовных. Я, по мере возможного, его в этом поддерживал. Пророчествовал по тексту Православной энциклопедии:

— Чего-чего?! Каких таких «произведений»? Чего производить-то?! Опять хрень молотишь?!

— А скажи-ка, разлюбезный мой светлый князь Андрей Юрьевич. А не было ли у тебя мысли сочинить «Слово о победе над волжскими булгарами»? А? Или, к примеру: «Слово на праздник Покрова»? А уж «Сказание о чудесах Владимирской иконы Божией Матери» — просто обязательно быть должно.

Андрей задирал лицо, фыркал. Потом, скрывая своё смущение, начинал насмешничать:

— Ну, ты… Иезикиля недорезанная… Всё пророчествуешь… А кто кричал: «хочу быть ложным пророком!»? Все пророки лишь худое прорекают, одни беды да несчастия…!

— О! Так это, выходит, правда? Сочинительствуешь? Пописываешь? Покажи.

Андрей злился, смущался, снова фыркал. Потом дал свиток. С кучей предупреждений:

— Это ж только самое начало… это ж только что в голову пришло… тут ещё и читать-то нечего…

Боголюбский — графоман?! Ну, типа — «да». В том смысле, что он сочинительствует «из души», а не «чтобы денег заработать».

Чисто для знатоков: написанное здесь называется — «писание», часто — «слово», но не — «произведение».

— Вот, Иване, читаю, по совету твоему, про тёзку своего — «Житие святого Андрея ради Христа юродивого» о явлении Богородицы во Влахернах. И понять не могу: как же можно не вспоминать такое?! Такое чудо чудесное! Греки — дурни неблагодарные! Это ж праздник! Это ж… Богородица!

— А ты напиши. Чтоб людям понятно было. Что о чудесах забывать, о чуде их собственного спасения не помнить… гадство и свинство.

— Вот я и пишу: «Се убо егда слышах, помышлях: како страшное и милосердное видение бысть без празднества. Восхотех, да не без праздника останется святой Покров Твой, Преблагая».

— «Страшное и милосердное…». Божественное — страшно, Богородица — милостива… Круто. Точно. По мне — хорошо.

Моя похвала его радует. Он, конечно, вида не показывает, но по тому, как он пыхтит, как крутит головой, наклоняясь над своими свитками…

— Слушай, брат, а ты двусторонние иконы видел?

— Что?! Какой я тебе брат?! Ты… ты смотри — услышит кто… Какие такие двусторонние?! Они же на стене висят! Какого нах… зачем?!

— Это у других — на стенках висят. А у тебя Богородица — ходит. Или её носят. Ты ж в поход и Спаса Всемилостивого взял? Праздник Покрова — дело обязательное. Но и Богородицу, и Спаса, и Крест Животворящий… тоже. Во одоление и в побеждание.

— Ну ты и болтанул! Крест Животворяший с Крестом Побеждающим смешал! Вот я и пишу тут… где оно… а, вот: «Победоносный явися пресвятый Крест живодавца Христа… отгоняя варварское шатание…». Но самое-то главное — свет! Христос и Богоматерь зримо явили свое покровительство русским полкам в битве с булгарами! Ибо от взятых в поход икон воссияли божественные лучи огнены! Молитва им — это «оружие на брани остро и огнь, опаляющий лица противных наших хотящих с нами брани». Понял, бестолковка гололобая?

— Понял. Лучше напиши: «оружие на брани обоюдо остро…». Острое-то и у них было. А вот мечи с двухсторонней заточкой — только у нас.

Ну, конечно! Припёрся попандопуло и давай святому и благоверному указывать: какие слова — говорить, какие праздники на Руси — ставить! «Сапожник! Рассуждай не выше сапога». Скромнее надо быть, скромнее. Вот я чуток понимаю в заточке оружия, спасибо Будде, вот об этом только и мявкую.

— Насчёт «божественные лучи огнены» это, ты, Андрей, хорошо написал. Это не Покров её, это свет от лица её. Поражающий неверных. Лет шесть назад аналогичный случай был в Бердичеве. Э… виноват: в Малой Азии. Да ты, верно знаешь! Икона Богоматери Силуанской озарила блеском огненных лучей войско Мануила Комнина в битве с сарацинами 1 августа 1158 г.

Андрей откидывается на высокую спинку своего кресла. Снова внимательно, прищурено разглядывает меня в полутьме своего шатра, где мы сидим на очередной стоянке посреди спящего лагеря. Вокруг — тишина. Только две «мыши белые» рассуждают о Царице Небесной. И не только о ней:

— Думаешь, греки на это пойдут?

Речь идёт об изменении календаря, об установлении новых церковных праздников. Это юрисдикция патриарха. Но если император будет «за»…

— Э… «за спрос не бьют». А вот с точки зрения моего пророкизма… таки-да. Только праздники надо разделить. Спаса с Богородицей, Крестом и двусторонними иконами — 1 августа. Как у Комнина. А Покрова Богородицы — 1 октября. А то им Покров в упрёк получается — церковь Влахернская в запустении стоит.

Мановением руки светлый князь отпускает меня, я пробираюсь по лагерю к своим, радуюсь и удивляюсь.

Радуюсь сопричастности. Вот, самый первый из трёх русских «спасов» начинает жить.

Первый — медовый. С него на Руси начинают выбирать мёд. «На первый Спас и нищий медку попробует!». Вечером каждый пчельник в стране будут обступать ребятишки. Кто с ломтём, кто с лопухом, кто с тряпочкой. Получать свою «ребячью долю» и петь:

Так, в сладости, в доброте, в подаянии обернётся в народной памяти наш «праздник на крови», «день применения оружия массового поражения» — смертоносного света русских и византийской икон.

Честно говоря, я на Бряхимовском «полчище» каких-то лучей — не видал. Но я там не всё время и не во всех местах был, не всё видел.

Какие яркие лучи посреди солнечного дня можно увидеть в открытом поле? Мощных прожекторов здесь нет. В описаниях используются не только выражения: «поразили врагов огнём божественным» ассоциирующиеся с атакой, с «огненным мечом архангела», например, но и «лучи закрыли», «покрыли светом своим христианское войско». Это, скорее, защита, щит, барьер… Сетка? Сетка лазерных лучей.

О лазерной подсветке на упряже Бурушки — коня Ильи Муромца, я уже писал. Оклады святых икон доделывались, изменялись, включая установку драгоценных камней-«самоцветов», уже здесь на «Святой Руси». Только золота Боголюбский вбил в оклад Богородицы — 40 фунтов.

Именно здесь — в Залесье. Частью которого является Муром. В котором столетиями было сильно хазарское влияние. Вплоть до переселения жителей из каганата. Хазары были, в части своей, иудеями. У которых был в древности аналогичный девайс — «Ковчег». И подробная инструкция по его построению. Суперконденсатор, который иудеи называли «ковчегом победы» и таскали с собой по полям сражений.

Там поражающий эффект, вероятно — прямое действие электричества. С побочными громом и молнией. А здесь? Лазерный стробоскоп? Прожигать-то брони не надо, «огнь, опаляющий лица противных…». Достаточно дать по глазам. В 21 веке такая штука, поражающая сетчатку, есть. Максимум — припалить ресницы и бороды. Просто показать что-то непонятное. В битве всё непонятки со стороны противника — опасны, внушают страх. Враги и сами разбегутся.

Надо будет муромских поспрашивать — может какие знания ещё сохранились? И разобраться с акустическим оружием — с песнями Соловья-разбойника. И к иконам этим приглядеться повнимательней. Но — осторожненько. Так-то они под крышей висят, прямого солнечного света не видят — накачки лазеров взяться неоткуда. А вот в походе… Когда их на полчище расчехлили…

А «Покров Богородицы» греки так и не примут. Столетиями. От стыда, наверное — имели да профукали. «Византийских икон (как и иных — кроме русских) попросту не существует». Только в 16 веке на православных Балканах под властью османов начнут воспроизводить по древнерусским образцам иконы и мозаики «Покров Богородицы».

Удивляюсь я коллегам. Как можно воображать себя успешным попаданцем, не зная таких мелочей? Речь не о победе императора Мануила. Речь о способе её достижения. Неважно — в реале или в виртуале. В легендах, которые являются для аборигенов не менее реальными, чем голубое небо или мокрая вода. Если ты не владеешь этим материалом, если ты не из этого информационного поля, то и место твоё — «за печкой». В лучшем случае. В худшем — на конюшне под розгами. И не важно, какие у тебя в голове научные или технологические знания. Потому что когда все знают, что всё войско на полчище видело яркие лучи, обрушившиеся на неверных, а ты — нет, то ты — или псих, или слепой, или сущеглупый. И хоть ты заизобретайся со своим порохом!

— Дайте придурку пинка. В сторону свинарника. Пусть там убирает и ночует.

Беда в том, что это нужно именно знать. Знать, что по молитвам Андрея Боголюбского к Владимирской иконе совершились чудеса спасения тонущего во время переправы через Вазузу, что было спасение 12 владимирцев, придавленных «исторгшимися от стен» дубовыми створами Золотых ворот, и другие.

Додуматься, рассчитать такое… почти невозможно. Это же — выдумки! Легенды и мифы. Они законам физики — неподвластны.

Караван растягивался. Боголюбский гнал своих гридней. Вслед старались не отстать и остальные князья — у них там тоже дел по горло. Тут же, в головке каравана, держались и мы. Мне казалось важным выскочить на Стрелку до остальных. Выскочили…

Ни на месте «лагеря победы», ни на месте боя — становится нельзя. Несёт тухлятиной. Ниже самого устья Оки в Волге — остров. Потом его Печерским назовут. Проходили мимо, а там из песка кисть обглоданная торчит. Кисть — не мольбертная, а человеческая. Пальцы белые… на ветерке качаются, прищёлкивают.

Походили по полю «славы русской боевой»… Дерьмом несёт. Могилы наших… разрыты, останки по всему полю, по оврагам… Отошёл в кусты отлить… под струёй из комка грязи и листвы выступает человеческая голова. Череп с остатками волос. Птицы и звери растаскивают, обгрызают…

От таких картинок… холодок не только за ворот бежит — по всему телу носится. Шума на улицах — нет. Поскольку и улиц ещё нет. А вот разнообразные виды дерьма и отбросов — уже имеются. Что является неотъемлемым атрибутом каждого человеческого поселения. Здравствуй, «милый город». Будем из тебя делать… «сердце Родины моей».

Первая моя ночь на Стрелке — сплошной урок чистописания. Всю ночь дописывал письма. Письма на Угру. В Рябиновку, в Пердуновку.

Как они там? Как-то… как другая жизнь.

Смысл в письмах простой: давайте все сюда! А вот детали… Мозги кипят и выплёскивают. От необходимости предвидеть непредсказуемое, от массы весьма нечётких вариантов развития событий.

Мне негде расселить людей, мне нечем их кормить. У меня большие сомнения по возможности обеспечить их безопасность. Впереди — туман, непонятки.

Но перетаскивать сюда своих — необходимо. Иначе придут чужие. И дело уже не в том живом щите, который лично меня, горячо любимого, особо ценного и тыр с пыром, защитит от опасностей мира. Дело в том, что это инструмент. Мои люди — мой инструмент в этом мире. Вы можете построить город пальцем? — Вот и я не могу. Мастер без инструмента… обнять и плакать.

А ещё я по ним по всем соскучился.

А ещё: уши — по голосам, глаза — по лицам, душа… — по душам. Хочу домой. Дом — это не место, не стены. Дом — это люди. Как-то я… прикипел. К своим туземным аборигенам.

Как ищет рука бойца рукоять привычного меча… или — ствола… как ищет сквозь сон влюблённая женщина руку, тепло своего мужчины… неосознанно, инстинктивно. Должно быть. Иное — неправильно. Неуютно, ненормально. Тревожно…

Мой дом — мои люди. Они — там. Мой дом — здесь.

О-ох… Значит, и мои люди должны быть здесь. Эгоизм? — Ещё какой! Вот такая я эгоцентричная сволочь. Можете высказывать свои упрёки и принимать мои соболезнования.

В Пердуновке люди живут свои жизни. Учатся, трудятся, любятся… И тут я… А кто давал мне такое право?! Кто меня уполномочивал?!

Никто. Я сам. Делаю за них выбор. Меняю их судьбы. Принимая на себя ответственность.

Трёхмерно уелбантуренный факеншит! Опять ответственность! За кого-то там!

Четырёхмерно — ещё и на долгое время… И за детей их…

Не хочу! Мне и за одного себя отвечать…

Может, референдум какой-нибудь провести? Плебисцит, там… цивилизованным образом демократически выраженное добровольное делегирование полномочий…?

Ванька! Ты, блин, законченный дерьмократ и либераст! Здесь — средневековье. Здесь дермократия — маразм Новгорода. Где нанятая, прикормленная шпана, клиенты боярских родов, забивают людей дубинками до смерти, скидывает их в Волхов. Так же, как забили рабы и клиенты римских патрициев дубинками и скамейками Тиберия Гракха и выбросили тело в Тибр.

Или маразм Киева, где травят тайно князей, так же, как таинственно умер Гай Гракх в лесу за Тибром.

А потом дружно режут чужих сторонников. Как было в городках Древней Эллады, как были проскрипции в Древнем Риме:

И сотни людей — сограждан! — с восторгом участвовали в этом меропириятии. Торопились. Заработать одним талантом — сволочизмом — два таланта золотишка.

Так это — цивилизация! Это — Европа! Есть начальник, который хоть что-то сказал. Типа: «вспомню — зарежу». Какие-то постановления, списки… у нас этой бюрократии — вовсе нет. У нас ближе к «суду Линча». Причём этих «линчей» в каждом селении — несколько.

Итого: референдума в Пердуновке не будет. В смысле: по дерьмократической процедуре. Будет голосование. Ногами. Кто со мной — придёт сюда. Кто против — пшёл в задницу. В смысле: в «Святую Русь».

Какой я молодец! Какой я неисправимый либераст! Надо всегда давать людям свободу выбора! Или — нищета, невзгоды, опасности здесь и со мной. Или — тоже самое, но по их собственному усмотрению.

Глава 352

Успокоив таким образом остатки своей нежно трепещущей совести гумнониста, я перешёл к деталям.

Изначально у меня были две модели. Первая — очевидная: «а ну бегом все на Стрелку!». Три сотни семейств прибегают ко мне из Рябиновской вотчины и… и наступает катастрофа. Негде жить, нечем кормить. К весне выживет… Четверть — запредельный оптимизм.

Второй вариант: «взять деньгами». Вотчина гонит сюда хлеб, продукцию народных промыслов, серебришко… У нас тут — новые рынки сбыта вырисовываются. Тот же Муром, Владимир… Нанимаю плотников, землекопов… Строюсь. Кое-какие людишки приходят, заселяются… Высасываю, выжимаю из вотчины накопленные и создаваемые ресурсы, вкладываю их в Стрелку…

Ванька! Фигня! Вову Крестителя забыл! С его серебряной посудой для дружины. На Руси есть только одно разумное применение для долговременных инвестиций — люди. Всё остальное — кратковременные спекуляции. «Украл-купил-продал-убежал».

В кого, в каких людей ты будешь вкладывать высосанное?! В шпанку приречную?!

Нужен… третий путь.

Всё это продумывалось долго, ещё с Янина. Обсуждалось неоднократно с ближниками. Текущее состояние Рябиновской вотчины — неизвестно. Проще: какой там нынче соберут урожай — один бог ведает. Ещё все понимали, что «благосклонность» государей… при её выражении в конкретных пудах, штуках, аршинах и гривнах… несмотря на эмировский «меморандум» и княжеский «Указ»… разброс ещё больше, чем у урожая.

Нормальная ситуация для оптимизатора: обеспечение смутно представляемого необходимого при ненадёжных и непредсказуемых источниках. Поиск баланса в тумане. «Лоша-адка! Ты где-е?».

Я так в 90-х жил: денег нигде вовремя не платят, но когда источников несколько — каждую неделю чего-нибудь приносишь.

Из Рябиновки я просил перевести ко мне, в первую очередь, «промышленные производства». Кузню, строителей, гончаров… Но не все — ткачи и пряхи мне тут пока не нужны. Лён ещё посеять надо! Зато «паутинку» — всю и ещё сколько получится. По прикидкам Николая наш товар во Владимире и Суздале — очень хорошо пойти должен.

Очень немного сдёргиваю крестьян — у них земля, урожай. Семьи, худоба… Куда всё это сейчас?!

Училище… частично, дворню… частично. А куда я здесь свой свинарник дену?! Столько трудов и оно всё подохнет?!

Отдельное письмо Гапе. Она у меня двором управляет. И, кстати. Как я понял, мой гарем в Пердуновке в замуж разбирают — пусть не препятствует. Лишь бы — честно, явно и по согласию.

Я такое — всегда приветствовал. Ну… почти от души. «Женщина — тоже человек» — и это правда. В том смысле, что у неё тоже есть собственные цели по жизни. Которые в моём гареме недостижимы. Ломать-неволить… Зачем?

Подучилась малость и… Да не тому подучить, о чём вы подумали! Хотя, конечно… Но ещё — грамоте, кулинарии, домоводству, гигиене… У меня — не гарем, а прямо-таки универ — источник знаний и гейзер просвещения!

Ничего нового: что японские гейши, что прелестницы их арабских «садов наслаждения», должны были уметь не только ноги раздвигать. Знание поэзии, танцев, музицирования — как минимум.

Не будешь учить своих женщин стихосложению и музицированию — станешь хохочущим китайским совком для мусора эпохи Цинь. Это же очевидно!

Вот только где столько цитр набрать? Может, им балалаек хватит?

Отдельное письмо Акиму Яновичу.

О-ох…

После моего побега из Смоленска, Акиму пришлось «расхлёбывать последствия».

С княжеской немилостью… покуда расхлебался без летальных исходов. Для него такие конфликтные ситуации — не новость. Да и вообще — Ромочка Благочестник для Акима… «Помниться, пошёл как-то Ромочка на горшочек. Да не донёс…».

А вот в вотчине Аким нарвался на… на собственную несостоятельность. Ну не тянет он структуру такой сложности! Собственная некомпетентность в сочетании с ползучим саботажем. Пристальный интерес властей и сопли веером в семье — так, приправа.

И вот теперь я, который всех его бед — виновник, всяких грустей, печалей и гадостей — первопричинник, предлагаю ему ликвидировать вотчину. Его собственность. Его статус.

Не надо иллюзий — речь идёт именно о ликвидации. Земля без людей — не владение. Он, соответственно — не боярин. Первый же княжеский смотр, после полученных нами за фальшивку — «частицу креста животворящего» — «заповедных лет» — это покажет. Если не случится раньше: ревизия там, инспекция, «ввиду явной неспособности», «при очевидном несоответствии»…

«Хозяин — барин» — русская народная пословица. В смысле: как князь скажет — так и будет. Причём исключительно в рамках закона, согласно исторически сложившейся системе традиций и правил. Исконно-посконно.

Я для Смоленского князя настолько одиозная личность, да ещё нынче связавшаяся с вечным противником — с Боголюбским, что Акима… «деклассируют» по любому. Понимает ли он это? Что все его достославные личные геройства, многолетняя верная служба… против моих… вывертов — не перевесят.

Выхода у деда нет — только перебираться ко мне. Куда? В приживалы?!

Он — всю жизнь! Верой и правдой, не щадя живота…! А я четыре года по-подпрыгивал и всё — в дерьмо жидкое.

Вот я поманил деда… Богатством, шапкой… Уважением его прежних сотоварищей… Он же и сам по себе — на всё это имеет полное право! Я ж там только… где-то словечко вставил, ножкой шаркнул, по болотам побегал, с психами мутными потолковал… Ничего серьёзного, важного, величественного, благородного… Это ж он, Аким Янович Рябина, славный сотник храбрых смоленских стрелков, в битвы ходил, службы служил…! И вполне заслужил спокойную достойную старость. В покое и богатстве, в уважении и почитании…

А Ванька плешивый не только всё испортил, но и имеет наглость требовать: «отдай мне всё твоё». А Акиму куда? Из тёплого, уютного терема — да за тридевять земель?! На какую-то Стрелку?! В поганские земли, в сырую землянку?!

Вот как он сейчас в Рябиновке — рявкнет! Ножкой — топнет, матом — скажет… И не за имение да мучения, а за воли его преклонение. За то, что ему, «мужу доброму» под сопляка-пасынка приблудного — приходиться преклоняться да слушаться. А не по своему уму-разуму в покое да в достатке жить-поживать.

Только покоя ему нигде не будет. Потому что попаданец — всегда разрушитель. Я, конкретно, разрушил его жизнь, его старость. Едва Ромочка решит, что можно тихо «прибрать» Акима — приберут. Не сомневаюсь, что его уже сейчас — «пасут» и используют «в тёмную». Вот я пишу письмо и предполагаю, что читать его будет не только Аким, не только рябиновские, но и «княжьи потьмушники». Которых, например, нельзя лишать надежды на моё возвращение куда-то… под смоленскую юрисдикцию. А Акима наоборот — не надо обманывать, я в Рябиновку возвращаться не собираюсь.

Рябиновская вотчина оказалась самовосстанавливающимся организмом. Я выводил оттуда людей, но если изымалась не вся группа, если, взамен мастера оставался подмастерье, если оставались оборудование и инструменты, то вскоре команда восстанавливалась. Приходили новые люди, становились к печам и станкам, учились «с голоса», «по образцу», включались в техпроцесс. По готовому, накатанному… лишь бы оставался достаточно деловой и достаточно знающий человек. «Были бы кости — мясо нарастёт».

Причины прихода… в уровне благосостояния, достигнутый в прошедшие годы. Мелочи вроде «бабской присыпки». В отсвете моей репутации удачливого «Зверя Лютого» на моих управителях. Но главное: раскорчёванная под пашни земля, вычищенные заливные луга. И, конечно — «белые избы». «Хочешь жить по-боярски — иди в Пердуновку. Там смердам терема поставлены».

Вотчина постепенно сжималась, утрачивала разнообразие направлений деятельности. Но годами я мог, при очередном конфликте во Всеволжске:

— Да откуда ты это возьмёшь?!

Честно ответить:

— Из Пердуновки пришлют.

И это затыкало рты недовольным.

«Головка» каравана переночевала у Стрелки. Ещё затемно позвали к Боголюбскому. Не на княжеские струги, а наверх.

Стоит будущий Великий и Святой князь Андрей свет Юрьевич на самом краю, над волжским обрывом, на посох опирается, во все стороны поворачивается. Предрассветный мир обозревает. И «Русский мир», и не-русский. Над великими русскими не-русскими реками. Слово «Волга» — из скандинавских языков, «Итиль» — из тюркских, «Ока» — из угро-финских.

Картинка — прямо по Пушкину:

Очень символично. Тем более, тут даже две реки. И тоже куда не глянь — везде «приют убогого чухонца». В смысле: угро-финна.

Стоит один, свита шагов за 20 отогнана. Я — тишком к нему, призадумавшемуся, и на ухо:

— Выглядываешь кого, государь?

Он так дёрнулся… чуть вниз не слетел.

— Ты…! Псих ненормальный! Гос-с-споди… Вечно часом с квасом. То — Андрейша, братишка. То — государь. Ты уж выбери чего-нибудь одно.

— Так ведь — и то, и то — правда. И что брат, и что государь, и что Бешеный, и что Катай. Это всё твои… грани. Как у диаманта, в индейских землях искусно огранённого.

— Ну ты… Ты, Ваня — льстец!

— Нет, Андрей, я просто умный. Лесть — это обман, ложь. А мне лжа заборонена. Сказать приятное доброму человеку на дорожку… Мы ведь с тобой не вскоре свидимся. Ты там… побереги себя. По моему пророкизму тебе ещё жить и жить. Но… аккуратнее.

Андрей аж захлебнулся от моей наглости:

— Ты…! Ты, Ванька…! Это ж ты тут! У мордвы на зубах, у речных шишей поперёк горла! Я ж домой, в Боголюбово иду, за стены высокие, за запоры крепкие! А у тебя… ни кола, ни двора! Злыдни-вороги из-под каждого куста! И ты мне ещё советы поберечься даешь!

— Потому и даю. Что ты в дом свой идёшь. А у меня тут — все враги снаружи. Тебе, брат, тяжелее.

Хмыкнул, головой дёрнул, ушёл. После Янина о Кучковне, о его детях, об Ану… ни слова. И про пророчества насчёт — что, когда, как умрёт… Православная традиция отрицает дар пророчества: грядущее ведомо одному лишь господу. Но знать-то хочется! Опять же — эта хохмочка с падающими стаканами… Виноват — кубками.

Конечно, Андрею хочется знать: сколько ему жить, как он умрёт, как его помнить будут… И вообще — а что там, в «за далью — даль». Но спрашивать… не кошерно.

Он не спросил, а я не напросился. Как он там теперь будет разбираться…

Спустились к лодкам. У воды ещё сумрак. Пляж песочный. С костями.

Кому как. Мне — не круги на воде, а песок на берегу. С останками воинов, сложивших здесь головы. Вот голеностоп торчит. А вон начисто обгрызенная лопатка. Как-то быстро покойников объели. Скоро и кости исчезнут.

Как-то довелось копать немецкое солдатское кладбище. От вермахтовцев остались только запах и, местами, подошвы сапог. А здесь и сапог таких не делают.

Ушли княжеские лодии, через час пошла и моя тверская хоругвь. Хотя какая она моя? Да и тверская она — наполовину.

Ещё дня за два пришли ко мне Афоня с Басконей, мялись, мыкали. Потом осмелились:

— Мы… тут… эта… ну… до дому собравши… вот.

Была у меня на них надежда. Даже, прямо скажу — расчёт. Лазарь у меня остаётся, Резан — тоже. Думал — и остальные. Нет, они решили иначе. Грустно. Расставаться грустно. Чувство такое… брошенное. «Ребята! Мы ж вместе!»… А они… Каждый тянет к своему дому. Их дом — там, мой — здесь. Свидимся ли?

За следующие три дня мимо Стрелки прошло всё войско. Кто-то сходу проскакивал, но большинство останавливались. Кто на одну ночь, кто на день. Своим павшим поклониться, по местам боевой славы прогуляться.

В войске тысячи четыре народу. Я надеялся, что где-то десятая часть останется у меня. Типа: Всеволжск — вольный город! Свобода же ж! «Кто был ничем — тот станет всем!».

— Как это «ничем»?! Тама я свово боярина обельный холоп! А тута точно «ничем» станешь: сдохнешь с тобой, да в прах претворишься.

Птица такая есть — обломинго. В наших краях — стайная.

Ратники шли домой. К родным, близким. К своим, домашним, друзьям и врагам. У каждого, когда уходил в поход, был какой-то план, какие-то надежды на «вот я вернусь и…». Кому — избу построить, кому — жениться, кому просто — соседу нос утереть. А таких, кто изначально сам себе сказал: «вот пойду да не вернусь» — в походе не было.

У меня оставались уж совсем отбросы человеческие.

Тяжелораненые. Кто готов был умереть, но не «грузить» своих домашних заботой о калеке. А меня, значит, «грузить» можно? Впрочем, таких было мало — после Бряхимова серьёзных боёв не было.

Часть — из калечных холопов. Рабовладельцы избавлялись от двуногой некондиции пристойным способом:

— А на цо мине в усадьбе безрукий? На цепку посадить, цтобы гавкал? Жрать-то он будет, как здоровый. Прирезать…? Душа-то христианская. Пусть уж у тебя сдохнет.

Бобыли. Из неудачников. Кто и хабара не взял, и здоровье утратил.

— Меня-то и прежде родичи не сильно праздновали. А теперя-то… с одним глазом и вооще…

Тяжелобольные. Кого их соратники решили оставить. Таких — очень мало. И везти человека в лодке не такой напряг, как в телеге, и я сам… нарваться сейчас на вспышку инфекции…

Умственно отсталые, деревенские дурачки, придурки…

— Слышь, воевода, вон, этот хочет у тебя остаться.

Стоит это… оно… глазками хлопает, два слова связать не может. Кивает. Потому что старший сказал: «Останься». Сказал, потому что хабар ещё не делили. Придёт Владимирский городовой полк ко Владимиру, чем меньше голов — тем каждая доля в добыче весомее.

Был у меня мастер по полезному применению психов и придурков. Мастерица. Как Любава Фофаню вываживала… Там где-то, возле полчища, в канавах засыпанных лежит. О-ох…

А брать — надо. Как было замечено Кантом, счастье государств растет вместе с несчастием людей. Видимо, нечто подобное можно сказать и о психическом здоровье: ненормальные подданные суть опора любой нормальной державы. Поэтому, как увидишь иностранца с умственным подвывихом, знай — перед тобой сын великого народа.

— Ну, пасынок полка, сейчас станешь сыном народа. Хватай мешки и тащи на гору. Будешь хорошо хватать и таскать — отцом сделаю.

Совершенно асоциальные типы.

— Обрыдло мне род людской видеть и слышать. В мерзости и грехах ежедневных и ежечасных обретаетесь. Гореть всем вам в пещах огненных. Уйду я от вас от всех за-ради души своей спасения. Воевода, вели для божьего человека келейку в лесу построить.

— Да не вопрос! Хабар свой — сдай приказчику, сам — в баню, на помывку да пострижку. Берёшь топор и во-он туда. За четыре версты. Там роняешь дерева. А мы из них после — тебе келейку сметаем.

Ещё: речная шпанка всех мастей и оттенков. Вру: не всех. Настоящих матёрых вожаков, которых в следующих столетиях на Волге атаманами звать будут — пока нет. Под боярами ходить, в хоругвях на задних лапках бегать… не их уровень. Да и не могут они — масштаб другой, их за версту видать.

А вот всякая шелупонь, мелочь приблатнённая…

— Слышь, ты, воевода! Гы-гы-гы… ещё молоко на губах… У тя, грят, с Янина халаты парчовые. На шо они те тута? Гля, озям у меня. Ток на локотках заплаты. Давай махнём, давай, тащи.

— Ноготок, десять плетей. Можешь инструмент перепутать.

— Шо?! Мужики! Наших бьют!

Это уже не хоругвь — лодка, в ней восемь русских мужиков и баба-мордовка.

Хоругви ведут бояре. Не то, чтобы они сильно умнее шишей, но интересы у них другие. Им хочется до дому, до вотчины. И они в курсе приязни Андрея ко мне.

А это — «ошмётки». Были, видимо, «охотники». Оторвались от своего стяга, надумали сами «походить». Судя по полонянке — успешно. Ещё не разбойники, но уже близко. Мародёры, «санитары леса». Про мои выкрутасы в походе наверняка слыхали. Но вот прямо тут — их больше. Вот и… хорохорятся.

Бережок, пляжок… На пару сотен метров вокруг — только эти. Мои — лес валяют, землю копают, рыбу ловят. Трое нас: я, Сухан и Ноготок. Против восьми. Как это всё… скучно.

— Ноготок, крикун не нужен.

Уже семеро. Которые кидаются на нас, визжа и размахивая топорами. Два группы проходят сквозь друг друга, как растопыренные пальцы рук. Четверо корчатся на песке. Двое — моих, двое — Сухана с его топорами мельницей. Виноват, уже пятеро — Ноготок, оставшийся на прежнем месте, подобрал секиру и врубил дурню по ногам. Одна отвалилась.

Один из уцелевших вдруг начинает страшно кричать, корчит рожи, дёргается всем телом и, завывая, кидается к лодке. Следом пролетает топор. Метать боевые топоры на поражение — обязательный навык святорусского воина. У ирокезов или гуронов, к примеру — аналогично. А вот плотницкие топоры — так не летают.

Последний, невеликий мужикашка, нервно трясёт своим топором, не отрывая взгляда от второго, опущенного к ноге топора Сухана — с него на песок капают мозги его товарищей. Лицо его начинает кривиться, он тихонько воет и опускается на колени. Втыкается лбом в песок и продолжает чуть слышно ныть сквозь зажёванную бородёнку. Потом, видимо вспомнив, так и не отрывая лба от песка — так страшно, что и взглянуть неможно, «пришла злая смертушка неминучая» — отбрасывает в сторону топор, развязывает под брюхом пояс с ножнами, тоже откидывает в сторону.

— Вожжи — гнилые. И сапоги… гнильё голимое. Нахрена они с собой тащили?

Синхронность исчезновения опасности и появления Николая, ставит передо мной мировоззренческий вопрос: а не превосходит ли скорость распространения коммерческой информации — скорость света?

— С этими-то чего делать?

— Дурню — мертвецов таскать да могилы копать. Бабу… мыть и на кухню. Майно — разбирайся. И вот ещё, Николай. Давай-ка, всё, что можно убрать от реки — перетащим наверх.

Всеволжск, подобно лечебному пластырю, вытягивал из Святой Руси всё не… не нормальное. «Ненормальные подданные — опора любой нормальной державы». Всеволжск был обречён стать ядром «нормальной державы».

«Ненормальные» — это не плохо или хорошо. Просто — не средне. Крайности. В любую сторону. Чересчур умные и чересчур глупые, слишком смелые и слишком боязливые, очень изобретательные и абсолютно бездельные… «Десять тысяч всякой сволочи». Они приходили ко мне. Со своими бедами, болячками, гордынями, страхами, фобиями и маниями. А я повторял себе: «знай — перед тобой сын великого народа». Который ещё предстоит создать. Который вот прямо сейчас и создаётся. На моих глазах под моим присмотром, по моим правилам.

Ощущение… как с маленьким ребёнком: каждое твоё слово, каждое решение, жест, эпизод может войти в память. Будет вспомнено через десятилетия, в других ситуациях, в самый неподходящий момент. Станет образцом для подражания, для повторения. Даже не осознанно, даже «вопреки». Только здесь — тысячекратно. Здесь не ребёнок — народ, не воспитание человека — этногенез нации.

Страшно-то как!

Ныне говорят иные: наши отцы-деды Русь основали, Всеволжск создали. И честь нам давай по чести предков наших. Окститесь! Ваши отцы и деды были ворами. Извергами, изгоями, прощелыгами. Придурками, сумасшедшими, неудачниками. Отбросами «Святой Руси». Это потом они смогли… сделать себя, стать чем-то. За что им честь и слава великая. Но от рождения-то, изначально — «тысячи всякой сволочи». Так вам «чести» надобно?! Прирождённой? Или — сделанной, добытой? Так сделайте! Сами. Как они смогли.

Николай за эти три дня аж усох. Это ж столько лодей, столько товаров, столько людей!

«Все люди — лохи!» — социально-специфическая мудрость.

Естественно, он — развернулся. Даже есть и спать перестал. Только если так, на минуточку.

Такой русский купец, как Николай, сделает «Одессу» из любого места. Утром он меняет наши пол-сорока куньих шкурок на три сорока беличьих у проходящей хоругви.

— Ребяты! Вам же гребсти! Куньи же весом меньше — вам же легче!

Вечером — те же три сорока беличьих на новых два сорока куньих.

— Ребяты! Их же ж числом больше! Каждому хватит!

Я как-то… как бы не побили — из воздуха же мех делает!

— Николай, а чего ж они между собой напрямую не договорились?

— Дык… видать — не судьба.

Я уже как-то вспоминал:

Народ тащит из похода всё, что ни попадя, стремится к вещицам деньго-ёмким: малым да дорогим. А у меня-то интересы уже другие: инструмент, продукты питания, тёплая одежда.

Топоры мордовские — после боя нипочём были! Что ж я их тогда не набрал! Как всегда: «знал бы прикуп — жил бы в Сочи».

— Мужики, соль не продадите? Вы ж домой идёте — дома-то, поди, есть.

— Можна-а… медовухи ведро.

— Четверть ведра. За соль и крючки рыболовные.

— Э… ну… индо ладно. По рукам.

Чем кормить людей?! Из чего делать запасы на зиму?!

Как сказано в школьном сочинении: «Бедная Лиза рвала цветы и этим кормила свою мать». Увы, я не «бедная Лиза». Да и моих людей цветочками не прокормишь.

Первая постройка — не церковь, не жильё — коптильня. Хорошо, что я многое из этого в Пердуновке проходил. Уже могу предвидеть. Не умом — личным опытом: осенью птицы полетят, будет осенняя поколка. Нужна соль, травы, бочки, кадушки…

Войско прошло, последние ошмётки мимо идут. Местность… прибрали. Мёртвых — заново похоронили. Надо лес валять, делянки разметить. Строить придётся из сырого, невыдержанного леса. Другого нет. Корчевать… Местность — сильно пересечённая. Тронешь по слабому месту — эрозия почвы. Тут бы, кое в каких местах, наоборот — по весне колья ивовые забить. По оврагам лес — сорный, не строевой. Но на поделки, на дрова — годный…

Вот с такими мыслями протолклись мы с Терентием целый день по полчищу и окрестностям да и заночевали там, на «Гребешке» в балагане.

Ещё затемно я поднялся. Прошёл по «полю битвы», вспоминая как мы тут… стояли, боялись, бились… Вышел к краю речного обрыва. Простор. Простор Заволжья, простор Заочья. Огромный светлеющий купол неба. Над «Святой Русью». Над — «не-Русью». Над миром. Над моим миром.

Вот стоит над обрывом «Лютый Зверь». Нашёл-таки место для своего логова. Присосался, пришипился, окапывается, укореняется. Стоит и оглядывает окрестности. Места и народы. Соседей. Вон там, на восток, Мордва. А по ту сторону Волги — Мари. А дальше там… Булгар и Саксин, Иран и Туран… Справа — Ока. Князьки русские. Со своими раздорами да крамолами. За ними — Степь. Степь Великая, Степь широкая. Дальше… Царьград, Иерусалим… Там и знать не знают, и слыхом не слыхивали. О том, что встал на Окской Стрелке Ванька-лысый. Ну, это мы поправим. Я не про лысину.

За моей спиной — Святая Русь. Главная беда, главная забота. Не потому что хуже других, потому что — мне больнее. С бездорожьем и раздорами, с неустроенностью и суевериями. С тысячами детей, мрущих в душегубках, которые называют здесь жильём.

Потерпите малость, деточки. Не помирайте. Уж не долго терпеть-то осталося. Пришёл, пришёл на Русь «Зверь Лютый». Не на крокодиле скачущий, не с волками бегущими. Страшнее: видящий, думающий. Иное — видящий, иначе — думающий. Вот где страх-то да ужас — в иначести!

Алеет восток. Ещё солнца нет, но оттенки красного по краю горизонта уже пляшут. Прямо на полянке над обрывом я опустился на колени и встретил восход.

Солнце… выпирало из-за горизонта. Большое, огромное, красное. Оно долго тужилось там, за далёкими зубчатыми лесами, ворочалось, уже и корона его видна стала. А само — никак. Не могло, не вылезало. И вдруг — прорвалось. Попёрло, полезло. Заливая всё своим светом, прогоняя туман над речной долиной, высвечивая частокол деревьев от самого горизонта. Оно лезло, всё быстрее, всё выше. Наконец, оторвалось от земли. Сразу пошло вверх, уменьшаясь в размере, меняя красное на жёлтое, жаркое, яркое. Тёплые лучи грели лицо. Вот я и дома. Вот я и дошёл. До дома моего.

Четыре года назад так же, на коленях, я встречал восход на крыше Рябиновского недостроя. Сходно вылезало из-за горизонта солнца, также казалось мне: «вот мой дом».

Ошибся. Не осилил. «Если совершишь ошибку — лучше сразу рассмеяться» — древняя китайская мудрость. Смеюсь.

И прошу прощения. «Прости народ русский, что…». Что четыре года ломился не в ту дверь.

«Самое страшное — потеря темпа».

Только… неправда это. «Не сеяно — не растёт». Здесь — не темп, здесь — трек. Путь, дорога. Дорога моей жизни. Стань. Стань из глупого — умным, из испуганного — смелым, из бездельного — умелым. Пройди последовательность превращений. Вылупляйся. Из колыбели.

«Земля — колыбель человечества. Но нельзя всю жизнь прожить в колыбели».

Моя колыбель там, на Угре, в Рябиновке, в Пердуновке. Там, из бессмысленного, бестолкового, перепуганного попандопулы я стал «человеком разумным». «Зверем Лютым».

Я стал — другим, а цели — остались. Как в математике: «Ещё раз. И — лучше». «Построить дом, посадить дерево…».

«Лучшее время, чтобы посадить дерево, было двадцать лет назад. Следующее лучшее время — сегодня».

«Сегодня» — пришло.